Наконец-то лето! Летние каникулы - пожалуй, одна из немногих, если не сказать единственная (ночные клубы оставим тем, кто не видит ничего зазорного в разглядывании извивающихся у шестов полуголых тел в компании облысевших бабуинов и вдавливании "колёсами" под плинтус собственных мозгов) радость для бедных студентов вроде меня. Конечно, "официально" лето началось ещё месяц назад, но сессия - это ещё не лето. Это так... Вроде выращенной на химии моркови - вроде бы и корнеплод и даже выглядит презентабельно, а попробуешь - трава травой. Фактически же о начале лета возвестили поставленные деканом в зачётках печати, закрывающие сессию, и теперь наша группа многоцветным, журчащим смехом и разговорами ручьём стекала по лестнице к самому желанному (ну, или быть может - второму по значимости после столовой) для "мучеников" универа месту - входным дверям, или как их ещё у нас называли - "проходной".
С обсуждения перипетий экзамена незаметно перешли к планам на каникулы. Насчёт себя мне всё было предельно ясно - сначала - недельки на две, на три - на дачу к моему лучшему другу Рустему, - потом - к бабушке в Краснодар.
Высокое университетское крыльцо вмиг заполнилось искрящейся шутками и весёлостью толпой студентов, с наслаждением подставляющих тела под щедрый солнечный душ, словно вышка, с которой мы собирались прыгнуть в море долгожданной вольности.
Я мило распрощался с одногруппниками, одарившими меня целым ворохом добрых пожеланий. Всё-таки хорошее это время - мгновения после заключительного экзамена - когда все начинают друг друга любить, даже те, кто в течение семестра смотреть друг на друга не могли. Как же хочется порой растянуть эти мгновения на вечность!
Блаженная жара заключила тело в обжигающие объятия, с оцинкованных крыш старых пятиэтажек лились целые водопады света, в парке через дорогу от универа ещё не заневестившиеся (не сезон) рябинки нежно шептались с кавалерами-клёнами. Идиллия.
Ни одного хмурого, озлобленного лица не попалось мне по пути на остановку. Казалось, все до единого - седые старушки, дети, мамаши с колясками, заполонившие парковые скамеечки, парни и девчонки в лёгких спортивных костюмах, нарезающие круги по беговой дорожке - пребывали в приподнятом настроении, словно радуясь коронации всенародно любимого принца. Собственно, в некотором смысле, так оно и было - лето взошло на трон и его верный генерал Солнце, сокрушая чёрную рать депрессии и тоски, решительно утверждал всюду радость и счастье.
Я энергично вышагивал по одной из многочисленных дорожек городского парка, с умиротворением вслушиваясь в оптимистичный птичий пересвист, бросал на каждого встречного мимолётный дружелюбный взгляд, даря ему частичку фонтанирующего внутри меня света. До остановки оставалась буквально сотня-другая метров, когда я встретился глазами с низенькой, пожилой женщиной - не то узбечкой, не то цыганкой - в цветастом платье и косынке. Нечто магнетичное, умоляюще-вопрошающее в её взгляде заставило меня сбавить шаг.
- Сынок, здравствуй! Можешь помочь?
- Помогу, чем смогу, - с готовностью отозвался я.
- Денежками выручишь? Пять, десять рублей, сколько сможешь... А я расскажу, что ждёт тебя...
Ну вот, начинается! К жлобам себя я особо не причисляю, но всё-таки неприятно, когда вот так откровенно выпрашивают деньги. А все эти гадания я в принципе не перевариваю. Пару-тройку лет назад я, руководствуясь принципом "не оскудеет рука дающего", исправно подавал нищим у нашей церкви, приходя по воскресеньям на молебен, и те истово крестясь и кланяясь до земли, исправно благословляли меня, от чистого, напоенного благодарностью сердца. Но однажды, отправляясь по делам, я случайно увидел одного из этих набожных старичков буквально вываливающегося из дешёвого алкогольного магазинчика. Его немилосердно штормило и непослушные руки никак не могли попасть в карман замызганного пальто початой пол-литровой бутылью водки. С тех пор мой энтузиазм заниматься подобного рода благотворительностью заметно поугас.
- Да откуда ж деньги у бедного студента? - развёл я руками.
- Ну ладно, - вздохнула женщина. - Всё у тебя в жизни сложится, сынок, счастья у тебя много по судьбе... Только в любви немного не везёт... - добавила она тихо.
Я лишь пожал плечами в ответ, с грустью провожая глазами подъезжающий к остановке муниципальный автобус. Не успею, беги - не беги... Придётся разоряться на маршрутку.
Интересно, почему гадалка решила, что мне не везёт в любви? Было ли это чем-то вроде упрёка за отказ или же ей и впрямь известно нечто сокрытое от меня? Да, девушки у меня до сих пор не было, что немало удивляло большинство моих сокурсников. Но то был не злой рок, а мой личный выбор - до окончания универа - никаких амуров...
В кармане зажужжал смартфон - СМС-ка от Рустема. Он уже приехал в деревню, ждёт меня с нетерпением. "Надейся и жди, дружище!" - улыбнулся я - "Куда ж я без тебя?".
Погода в этом году задалась на славу. Весь июнь природа баловала наш город ласкающим теплом с мимолётными визитами освежающего дождичка. Ближе к макушке лета на климатическом фронте произошла "смена караула" и тепло сдало пост жаре, погнавшей народ прочь из душных квартирок.
На пляжах, растянувшихся по обоим берегам реки, яблоку негде было упасть, как мне довелось увидеть из окна автобуса, когда проезжали мост, и я порадовался, что купальный сезон предстоит открывать в Рустемовской деревне. В нынешних условиях найти свободное место далеко непросто, но ещё сложнее отыскать место чистое.
Река, стоит заметить, была не единственным пунктом назначения прогрессивной части человечества, оставившей бетонный плен своих квадратных метров. На платформе автовокзала, под широким козырьком, мало-мальски спасающим от лютующего солнцепёка, наблюдалось столпотворение, приближающееся к вавилонскому. Люди, сумки, рюкзаки, тюки - всё сливалось в однородную подвижную массу, разбавленную знойным маревом и синеватой табачной дымкой. Народ рвался на дачи. Абсолютно свежее решение. Глотать пыль и газ в городе в такую погоду - это адские муки авансом.
К платформе мягко подкатил внушительный комфортабельный автобус, сонная людская масса подалась вперёд подтаявшим ледником. Жаль, мне не ехать на сём удобном, двухэтажном, оснащённом кондиционером экипаже... Наш автобус - вытянутый, задрипаный, трясучий "пазик" - тронулся на посадку минут через десять, заставив отколоться следующий кусок "ледника". Волею судеб я оказался в первых рядах у входа и напирающая толпа, состоящая большей частью из лиц предпенсионного и пенсионного (в том числе, как ни удивительно - глубоко пенсионного) возраста, втиснула меня на заднее сидение, к самому окну. Автобус наполнился в считанные секунды - сидячие места расхватали чуть не с боем, в проходе народ стоял плотняком - незавидное положение - стоять зажатым меж набитых под завязку рюкзаков, и крупногабаритных тел. "Пазик" забился до отказа, почти уподобившись индийской электричке, и я всерьёз заопасался, как бы он не развалился, не успев тронуться. Опасений прибавилось, когда наш транспорт, явно помнивший ещё Бориса Николаевича, натужно взревел мотором и неспешно пополз прочь с автовокзала. Впрочем, едва выехали за черту города, зелёные простыни лугов, необозримо раскинувшиеся по обеим сторонам дороги с вырастающими время от времени редкими пролесками, побежали довольно шустро, и автобус не торопился рассыпаться на запчасти.
Я с удовлетворением извлёк из рюкзака мою неизменную мудрую спутницу - карманную Библию и погрузился в Писание. Надолго меня, однако, не хватило. Сказывались отсутствие кондиционера и количество пассажиров. Более того, две тётки бальзаковского возраста, сидящие прямо передо мной, с самого начала пути бурно обсуждали последние новости многострадального мира, так что сквозь "Бытие" до меня доносились известия о некоем светиле шоу-бизнеса, подавшем на развод с третьей женой, политике с и без того подмоченной репутацией, женившемся в пятый раз, неуклонно истощающихся природных ресурсах и об украинском кризисе...
Хотелось молиться, чтобы мучение поскорее закончилось, но сознание опутала лень, и заболотившаяся река мысли, вместо того чтобы стремиться к океану благодати, петляла меж заросших ряской берегов праздных впечатлений. В какой-то степени я чувствовал себя апостолом Петром в тот момент, когда тот отрёкся от Христа, не дав петухам прокричать и трёх раз. Правда, в моём случае счёт шёл не на петухов, а на какие-то часы. На час с копейками, если уж по всей строгости. Нет, сравнивать себя с апостолом Петром - это уж наглость, если не сказать кощунство. Иуда, натуральный Иуда!
Бесконечные луга за окном начали расплываться, погружаясь во тьму, в которой время от времени мелькали смутные образы, рассеиваясь миражами при каждой встряске автобуса. Беспощадное солнце, перешедшее на нашу сторону "ПАЗа", духота и монотонный гул старика-мотора жестоко давили на мозг, приводя все чувства в тупое оцепенение, пребывая в котором, я не заметил, как добрался до долгожданного дачного посёлка. Я торопливо взбирался по крутому, безлюдному склону, и стремительно догорающий над чернеющими треугольниками крыш закат почему-то неотступно напоминал о классической экранизации гоголевского "Вия". Вот и жилище моего друга - сразу на вершине, напротив заброшенной покосившейся бани - добротный, хоть и рассохшийся от старости дом, рябоватый от отваливающейся, выгоревшей на солнце зеленоватой краски. Звякнув запирающей ведущую с улицы калитку цепью, я осторожно вошёл в засаженный капустой огород. Кто-то невидимый ощутимо волновал густые заросли высаженной рядами малины, скорее всего, соседский кот, вышедший на мышиный промысел. Я постучал в окно - никто не отозвался. Тишина была мне ответом и во второй и в третий раз. Видимо, Рустем топил баню к моему приезду. Незапертая входная дверь чуть скрипнула, и прохлада сумрачных сеней обняла меня. Хозяина дома не было. Я тяжело поставил у стены увесистый рюкзак и присел на скрипучую кровать с панцирной сеткой - отдышаться. Снаружи хлопнула калитка, и я поспешил к окну узреть дорогого сердцу человека. Лучи тусклого догорающего заката напоминали разлитую по стоящему рядом с окном столу лужу призрачной светящейся крови. Подкрадывающиеся сумерки всё более поглощали огород, островерхие доски забора чернеющим частоколом пронзили красное как мясной фарш небо. Я вглядывался в неотвратимо напирающую темь, но никем похожим на Рустема даже не пахло. И тут мне в затылок упёрлась чья-то сильная и грубая рука - столь внезапно, что у меня перехватило дыхание - и, не церемонясь, не давая ни секунды на размышления, со всего маху впечатала меня головой в стекло. Перед глазами вспыхнуло солнце, я со стоном потёр ушибленный лоб, открыл глаза...
За окнами "Пазика" навстречу нам медленно подползало ушатанное здание автостанции посёлка Смирновка - конечной остановки данного маршрута. Посёлок же с дачей Рустема располагался на значительном отшибе от основных путей сообщения. Двигать туда мне предстояло шесть километров по долам и весям на своих двоих. Но, слава Богу, ноги у меня ещё не отваливаются, а физкультурка никому никогда не вредила. Музыка сопения и храпа стихла, народ вяло зашевелился, продвигаясь к выходу. При виде этого неуклюже толкающегося конгломерата из потных, ещё толком не проснувшихся тел и пузатых тюков, рассасывающегося из автобуса со скоростью вытекающей из ванны через засорившийся слив воды, терпение, хвастаться которым я мог лишь с большой осторожностью, стремительно убывало, чему способствовало то, что за время пути салон превратился в настоящую баню (в качестве бонуса к тому, что ожидало меня вечером). Наконец, улица окатила меня прохладой, и я жадно вдохнул, упиваясь необычайно свежим загородным воздухом с лёгким привкусом выхлопных газов и едва ощутимой нотой коровьего навоза... "Слава Тебе, Господи, слава Тебе!" - шептал я, мысленно от души крестясь и принося земные поклоны.
В движении жизнь. Известная фраза, даже несколько избитая. Но воистину её смысл раскрывается после двух часов в допутинском "ПАЗе", всем корпусом ощущающего малейшие неровности дорог, качество которых намертво вошло в поговорку.
Широкая просёлочная дорога вилась меж ухоженных участков, утекая длинным безводным ручейком к бескрайним пахотным угодьям, где игривый ветерок шаловливо шуршал ещё зелёной пшеницей. Тропа, разделённая густой порослью мелкой травы на две колеи, то ныряла в логи, то взбиралась на пригорки и холмы, то сужаясь, то вновь раздаваясь вширь. За жёлто-зелёным занавесом благоухающей сурепки выводил незатейливую мелодию оркестр кузнечиков. Ему вторило медитативное жужжание пчёл, зависших над цветами, казавшимися сверкающими каплями омывшего луг солнечного дождя. Травинки, застывшие, словно очарованные выступлением зрители, изредка тихонько шептались. Глядя на эту девственную красоту, не хотелось думать, что где-то безжалостными маятниками выкачивают кровь планеты нефтяные вышки, что не так далеко грозят небесам коптящими жерлами заводские трубы, что в далёких океанах дрейфуют мусорные острова - тошнотворные айсберги из пластика вперемешку с гниющими трупами птиц, погибших от его несварения... Поразительно терпение Земли, над которой так измываются собственные дети!
Деревья, до сего момента виднеющиеся тут и там редкими одинокими путниками, начали двигаться навстречу парами, группами, а то и целыми вереницами, вокруг постепенно вырастал лес. Сей факт не мог не вдохновлять. Я скинул уже начавший оттягивать плечи рюкзак, откуда секунду спустя появился чёрно-белый спутниковый снимок, высланный по электронке Рустемом, накануне моего выезда, с нанесёнными ручкой пометками. Да, точки и квадраты дачного посёлка виднелись сразу же за полосой леса. Скоро развилка - на ней повернуть налево, потом направо и дорога выведет прямо к нему.
Я сориентировался правильно, сомнений не было - об этом возвестило блеснувшее нежно-зелёными водами маленькое озеро, приютившееся в небольшой ложбинке прямо у входа в посёлок. Над ним курсировали стрекозы, лёгкими касаниями чуть волнуя безмятежную гладь, крошечные беззаботные квакушки игрались на растрескавшихся, высушенных солнцем глинистых берегах.
Не успел мой ум разнежиться на перине навеянной умиротворяющей картиной романтики, как окрестности огласил совершенно неописуемый, долгий, нечеловеческий вопль, раздавшийся где-то в чаще справа от меня. Сердце дёрнулось, на секунду сбившись с ритма, все до единого нервы пронзил укол сродни тому, когда медсестра прокалывает палец, забирая кровь на анализ. Найдётся ли что-то в этом мире, с чем можно было сравнить тот крик? Самое близкое сравнение, что пришло тогда на ум - стон зомби. Правда, если усилить стенание голодного до чужой плоти восставшего из мёртвых раз в пять, добавить в его палитру отчаяния, боли и лютой ненависти - даже тогда оно было бы лишь неумелой пародией на то, что услышал я. А что если совсем рядом кому-то нужна помощь? Что если кого-то режут прямо у меня под боком? Сколь часто я видел, как герои крутых боевиков и разного рода супергеройских саг, не обременяя себя размышлениями, очертя голову бросаются на помощь тому, кто в ней нуждается. Но я ясно отдавал себе отчёт, что я и они - две большие разницы, равно как и в том, что совсем не хочу встречаться с тем, кто стал причиной крика. Я включил максимальное ускорение, позабыв, что рюкзак за спиной в который раз исправно вместил килограмм пять ненужных вещей, и через минуту меня встретил покосившийся замшелый плетень с широкими заборчатыми воротами, обозначавший границы дачного посёлка. Ещё дрожащие руки с трудом нанизали упрямое звено поеденной ржавчиной цепи на побуревший от времени гвоздь, и страх отхлынул, словно невидимая крепостная стена отгородила меня от мира леденящих кровь воплей. Разумеется, я не питал иллюзий относительно надёжности преграды, но пусть уж лучше я встречусь с неведомым среди людей, чем в одиночку, в лесу, где никто тебя не услышит и не найдёт...
Призрак пережитого ещё висел в уме не разогнанной ветром дыминой, когда я стал свидетелем дивной картины: к колодцу, обнесённому небольшим забором из сваренных меж собой тонких железных прутьев, весело и звонко звеня жестью покачивающихся на ярко сияющем коромысле, приближалась девушка в лёгком красном платье с крупными голубыми цветами и простом голубоватом платке, словно сошедшая со страниц книги русских народных сказок. Походка её была лёгкой, словно порхание бабочки, пронзительно-голубые глаза так и лучились интересом и любовью к жизни, словно глаза ребёнка, проживающего, как целую жизнь, каждое мгновение. Просто не укладывалось в голове, как это хрупкое невинное создание понесёт назад, в гору коромысло с тяжёлыми вёдрами. Я остановился, будто прикидывая маршрут, словно был здесь впервые. На ближайшем участке, принадлежащем нашей хорошей знакомой Нине Алексеевне и её мужу, жарилось на солнце незатейливое пугало, сухо шуршали на спокойном ветру привязанные к невысоким шестам обрезки чёрных видеокассетных лент, содействующих ему в деле отпугивания нежелательной живности от посевов, весело звякала наматываемая на ворот цепь.
Девушка орудовала у колодца довольно бодро, видно, сельская жизнь была для неё не в новинку. Я набрался смелости и шагнул к ней, уже надевающей вёдра на коромысло.
- Прошу прощения... - начал я, слегка прокашлявшись. - Вам... не будет тяжело?
- Ничего, мне привычно, - улыбнулась она. - Но если предложите помощь, отказываться не буду.
- В таком случае, пожалуй, предложу. Здоровье лучше беречь смолоду.
- Также, как и честь, - серьёзно заметила девушка.
- Разумеется, - кивнул я, чуть подумав.
Я крякнул от натуги, взваливая на плечи тяжёлое с непривычки коромысло (ситуацию усугублял по-прежнему оттягивающий плечи рюкзак), и грустно взглянул на не самой кислой крутизны склон, по которому предстояло подниматься. Сколько воды я вылил по дороге, сосчитать сложно - явно не меньше половины. Шагающая впереди грациозной павой девушка то и дело бросала на мои потуги насмешливо-добродушный взгляд, каждый раз словно бросая мне в лицо ворох краски, как на индийском празднике Холи. Мы одолели склон, мимо проплыл дом Рустема, ещё один, пустующий, и юная незнакомка свернула к калитке третьего.
- Ты тут живёшь? - кивнул я на дом.
- Да... Точнее, тут живёт мой дядя. Мы с мамой почти каждое лето к нему приезжаем. Можете поставить вёдра. Я дальше сама донесу.
- Вот как! - удивился я. - Получается, мы соседи!
- Правда? - приподняла изящные брови девушка. - А Вы живёте здесь? - она указала на только что пройденный нами участок с пустым домом.
- Нет, - покачал я головой. - Я в следующем. Точнее, не я, мой друг. Я тоже здесь в гостях. И ко мне можешь на "ты". Меня Федя зовут.
- А меня Маша, - улыбнулось создание из сказки, - Приятно познакомиться. И спасибо за помощь.
- На здоровье! - чуть поклонился я. - Удачного дня!
- Спасибо! - свежевыкрашенная калитка с лёгким стуком скрыла мимолётный блеск только-только огранённого бриллианта её улыбки.
Рустем вышел мне навстречу, едва я приблизился к забору, отделяющему огород от крыльца его дома. Мой друг не менялся ни капли - смугловатая кожа, утончённые черты лица, красивые восточные карие глаза, крайне короткие, стриженные под машинку чёрные волосы. Мне часто казалось, что его облик претендует на честь, которой прежде удостаивались лишь пирамиды - быть обойдённым временем стороной. Единственными вариативными деталями его внешности были одежда и надетый сейчас на правую руку зеленоватый мешочек особого покроя с нашитыми на нём письменами на индийском алфавите деванагари. В мешочке, как я уже знал, покоились чётки, и рустемовы пальцы чуть заметно шевелились, отсчитывая норму ежедневных молитв.
Мой лучший друг не был атлетом, но от объятий, в которых я тут же оказался, затрещали кости, а ступни оторвались от земли.
- Заждался ж я тебя, братко! - промолвил Рустем, освобождая меня. - Погоди! - окликнул он меня у самых дверей, ведущих во внутренние покои дома. - У тебя тут что-то на спине...
- Где? - завертел я головой.
- Не шевелись, сейчас уберу! - резким и быстрым движением, Рустем снял у меня со спины рюкзак и спешно скрылся в доме. Я лишь вздохнул, махнув рукой, осознав, что произошло.
- Рустем, я тебя когда-нибудь убью! - шутливо пригрозил я, входя в уютную прохладу деревенского дома.
- Не вижу причин, - невозмутимо отозвался мой соратник.
- Вот только не надо включать дурачка, Рус! Ты знаешь причину! - повысил я голос.
- Ну, если ты про это, - Рустем указал глазами на бесстрастно подпирающий белоснежную стену рюкзак. - То забей. Я не мог спокойно смотреть, как ты таскаешь на спине гирю...
- Я на тебе ещё отыграюсь, Рус! - ехидно погрозил я пальцем.
С Рустемом мы были знакомы два года, но лично мне казалось, что мы знаем друг друга всю жизнь. Впервые я встретил его в нашей альма матер на зачислении и сразу понял, что это "мой человек" - как будто узнал в толпе давнего друга (как потом признавался сам Рустем, он испытал то же самое, встретив меня). С тех пор нас редко можно было видеть по отдельности. Даже то, что мы оказались в разных группах, не мешало нам вместе ходить на общие пары (а иногда и прогуливать - тоже вместе), сражаться бок о бок за место в очереди в университетской столовке, быть друг другу третьим плечом на зачётах и экзаменах... да и вне универских стен тоже. С первых же дней Рус проявил себя как личность творческая, неординарная, яркая. Он бы хорош собой, одевался скромно, но со вкусом и я не могу припомнить ни одну из своих сокурсниц, которая не была бы в него тайно (или явно) влюблена. Помнится, ему как-то даже выпало несчастье стать яблоком раздора между двумя его одногруппницами. Кроме того, он был душой компании и настоящей звездой студенческих вечеринок. В нашу бытность "первачами" или, как у нас ещё называли вновь поступивших, "духами", мы с головой ухнули в сладость запретных плодов, сполна вкусив ночной жизни. Но, мой ангел-хранитель своё дело знал, за что ему земной поклон - после трёх-четырёх "пати", новомодные студенческие забавы стали всё больше казаться мне современными версиями сатанинских шабашей. Рустем тяжело переживал мой неожиданный бойкот. Мне же больно было видеть, как мой дорогой человек губит свою душу и вечерами, отложив конспекты, я склонял главу перед образом, пытаясь замолвить за Руса словечко перед Спасителем и Николаем Чудотворцем. И чудо произошло. Рустем, назначение которого координатором вечеринок считалось делом уже решённым, внезапно пошёл в отказную, совершенно обескуражив студсовет. Через неделю завитали слухи, которые я счёл вестниками победы - Рус "вдарился" в религию. Правда, ходили и другие разговоры, которые я поначалу счёл профанацией окрысившегося на него прекрасного пола, чьим обществом мой друг тоже вдруг стал пренебрегать, дескать закодировался (читай - зазомбировался) в какой-то непонятной секте. Рустем, однако, не спешил с опровержением и сказать, что я озадачился его признанием, значит сгладить краски. Он стал кришнаитом. Признаться, не такого чуда ждал я от Николая Угодника. Пару раз у нас с ним происходили "горячие" разговоры, в ходе которых Рус со свойственным ему юморком громил все мои доводы.
- Рус, я никак не пойму, зачем тебе это "Харе Кришна"?! - упирался я. - Ты же татарин! Как там у вас, в Коране: "Нет Бога кроме Аллаха и Магомет - пророк Его"...
- Какая разница! Русский, татарин... - Бог один! Как солнце - в России - "Солнце", в Америке - "зе Сан", во Франции - "Лё Солей", а суть одна. Бог один, имён много. Мне нравится обращаться к нему "Кришна", кому-то - "Аллах". Аллах, кстати - это и значит "Бог" по-арабски. Так что всё правильно - Нет Бога кроме Аллаха. Нет Бога Кроме Бога. Об этом и в Коране говорится и в Бхагавад-Гите: маттах паратарам нанйат - "Нет Истины превыше Меня", Бог Сам это говорит.
В одну из таких бесед Рустем дал мне почитать книгу кришнаитского гуру, которую я принял лишь из уважения и тут же поставил подальше, истово крестясь каждый раз, когда натыкался на неё глазами. Семестр с каникулами пролетели быстро. Рустем не торопился тянуть меня к себе в секту, чего я опасался. Напротив, проявлялся как адекватный член коллектива, даже прогуливать пары почти перестал. Приближалась первая летняя сессия, и я, дабы отвлечься от нудной зубрёжки, начал читать данную Рустемом книгу. И был поражён. Никакой сектантской пропаганды. Книга называлась "Путешествие домой" - автобиографическое повествование о захватывающих приключениях ищущей души, прошедшей в поисках Истины и учителя всю Европу, Ближний Восток, доехавшей практически автостопом до Индии. Оставив в бурные девятнадцать лет мирную жизнь в провинциальном городке близ Чикаго, автор прошёл сотни храмов, встречался с бесчисленным количеством священников, йогов, мистиков и гуру, по крупицам собирая бесценную мудрость, крупицам, подобным элементам великолепной многоцветной мозаики, воплощающей непостижимый замысел Творца. Читая "Путешествие домой", я вдруг поймал себя на мысли, которая ещё пару месяцев назад показалась бы мне святотатством: в этой мозаике есть место разным пониманиям Бога - ислам, иудаизм, Харе Кришна - не что-то чуждое милому моему сердцу православию. Скорее, и христианство и все перечисленные традиции - суть разные грани Божественного Целого. "Есть только один Бог. Все религии учат, как любить Его и повиноваться Ему. Лишь маловерие, эгоизм или борьба за власть и влияние вынуждают людей ссориться друг с другом из-за поверхностных теологических различий" - как сказал автору "Путешествия" итальянский монах-францисканец.
Выслушав мои откровения, Рустем аж прослезился и со словами "Теперь ты готов!" вручил мне главное Писание кришнаитов - "Бхагавад-Гиту как она есть". Окрылённый новым пониманием, я взялся за штудирование "Гиты" не откладывая. Правда уже к сотой странице голова моя стала даже квадратная, а многоугольная, и каждый угол был отмечен большим вопросительным знаком. Все эти вопросы мы активно обсуждали с Русом на парах, в столовке, после пар, в "Контакте", бывало, яростно спорили, но неизменно пребывали в полном блаженстве.
- Мыться с дороги-то собираешься? - поинтересовался Рус, не обращая внимания на мою риторику.
- Да надо бы. Найдётся у тебя из чего окатиться? Ведро, тазик на худой конец?
- А озеро тебе чем не тазик? - удивлённо поднял брови Рустем. - Всё поболе будет.
В ушах у меня снова зазвучал тот дикий вопль, словно записанный на диктофон. Мерзкие холодные мурашки закарабкались по спине, сердце тяжёлой лапой сжал страх.
- Всё нормально Федь?
- Норма, Рус, только на озеро я не пойду.
Я вкратце поведал ему о сегодняшнем приключении. Мой друг озабоченно облокотился на железную спинку кровати.
- Может, это был бугай? - предположил он.
- Какой ещё бугай?
- Птица такая.
Я нервно хохотнул.
- Фига се, птица! Там ор был - мама не горюй!
- А ты слышал, как бугай кричит?
- Не.
- Ну, вот услышишь - поймёшь.
Я промолчал. Может, голос у этого бугая и специфический, но при любом раскладе - никакая птица таких звуков не воспроизведёт.
- Короче, как знаешь, - донёсся из соседней комнаты голос Рустема. - Можешь и из этого обмыться,- он показался в дверях с цинковым тазом. - Только предупреждаю - вода будет бодрой.
- То, что надо! - одобрил я.
Светило продолжало печь, не сбавляя оборотов. Но, в отличие от города, где его лучи, казалось, безжалостно пронзают тебя насквозь, в этом глухом углу, окольцованном дикой тайгой, их прикосновение напоминало, в буквальном смысле, жаркие отцовские объятия. Солнце ослепительно сверкнуло на упругой струе хрустально-прозрачной воды, бодрость пробежала по телу электрическим разрядом, гоня взашей усталость, сон и страхи.
Когда я вернулся, повеселевший и словно заново родившийся, в доме уже витали вкусные запахи, а с газовой плиты доносилось соблазнительное бурление и шкворчание, на что мой желудок отозвался утробным нетерпеливым бурчанием. Рустем уже вовсю заправски орудовал ножом, превращая румяные помидоры, пузатые огурцы и петрушку в восхитительный, заправленный оливковым маслом салат. Вскорости подоспели и остальные элементы по-дачному царского пира: гороховый суп, рис с приправами и поджаренным, нарезанным ломтиками адыгейским сыром, свежая, только с грядки, клубника. Вскрылись привезённые мною ананасовые консервы и доставленный мамой Руса из Казани фирменный домашний яблочный сок - холодный, терпкий и необычайно вкусный. Рустем унёс приготовленное в спальню, откуда через полминуты донёсся тонкий звон колокольчика - совершалось таинство освящения пищи. Желая отвлечься от недовольного урчания в животе, я вновь открыл Библию: "И благословил Бог Ноя и сынов его и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю. Да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они; все движущееся, что живет, будет вам в пищу; как зелень травную даю вам все; только плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте; Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию".
- Прошу! - позвал к столу хозяин.
Мы расселись перед соблазнительно-дымящимся блюдами, вознесли благодарственные молитвы.
- Ну, за твой приезд! - поднял кружку с яблочным соком Рустем.
- За наступление лета! - отозвался я.
Мы от души чокнулись.
- Что нового? - поинтересовался я, зачерпывая ложкой суп.
- Нового? - глаза Руса вдруг озорно сверкнули. - Тут такие новости, ты бы знал! Сижу я, никого не трогаю, с Господом общаюсь... И тут вижу в окно - идёт по улице красивая девушка, летящей, так сказать походкой, а за ней, навьюченный, кто бы ты думал? - мой друг Федя!
- Не думаю, что на моём месте ты поступил бы по-другому, - парировал я.
- Да ладно, не грей голову! - произнёс, широко улыбаясь Рус. - Это ж я любя! Как сессия там у вас прошла?
Я поведал об экзаменационных перипетиях, о том, что закончил, можно сказать, "на ура" - всего одна четвёрка, которой, на фоне "отлов", как и бесконечно малыми величинами, можно и пренебречь. Рустему повезло больше - его зачётка украсилась сплошными "отлэ", гарантировавшими повышенную стипендию, чему я был искренне рад. Обсудили и однокурсников. Я спросил насчёт Верки и Таньки - тех самых, что бились за Рустема. Тот, смеясь, уведомил, что страсти немного поутихли - видимо, отпугнуло его вероисповедание, ещё экзотическое для России. Зато Лиза Матвеева, другая его одногруппница, живо заинтересовалась его новым образом жизни. На протяжении семестра Рус щедро снабжал её лекциями и другими материалами, у них завязалась активная переписка в "Контакте". Я предложил дать ей почитать "Путешествие домой".
- Я тоже над этим подумывал, - признался Рустем.
Свернувшая в духовное русло беседа понесла нас подобно набирающей силу и глубину реке, минуты полетели стремительно, словно нас подхватило её могучее течение...
В окно стукнула ветка растущей за окном яблони. Я бросил взгляд на улицу и поразился: казалось, минуту назад всё было залито солнцем, а сейчас на крыши и неспешно играющие листвой кроны густого березняка за рустемовым домом опускалась сумеречная вуаль.
Рустем глянул на старые, ещё советского производства часы, охнул:
- Фига мы засиделись! Пойдём Федь, с баней поможешь! Даст Бог - ещё попариться успеем!
...Полуденный жар небольшим прессом давил на непокрытую голову - словно на неё надели медленно разогреваемую сковородку. Ещё не скошенная трава сухо шелестела под ногами. До дороги, выводящей улицу, где стоял наш с Рустемом дом, было, как на грех, далеко и я шёл торопливо, стараясь держаться подальше от выстроившихся в ряд, точно караульные вышки ульев. Над пасекой стоял утробный гул, отчего, несмотря на зной, по телу пробегал неприятный холодок - я с детства не любил насекомых с жалом. Мимо, пронзительно гудя, пронеслась стремительная, похожая на огромную запятую тень. Ничего себе, пчёлы! Вот так размер! Чернобылем попахивает... Ещё пара смазанных теней скользнули мимо - да сколько ж вас, пчёл-переростков! Я почти побежал и шагов через пять замер от ужасающего озарения - никакие это не пчёлы. Это шершни! Блинский! Вспомнился урок биологии, когда нам рассказывали про шершней - они, как и вся осиная родня - хищники, а пчёлы для них - что-то вроде деликатеса. И теперь я оказался в самом центре жестокого членистоногого рэкета. Пары мгновений замешательства хватило, чтобы перепончатокрылые монстры начали окружать меня плотным клубком. И что я им дался? Мысли завертелись сумасшедшей каруселью - вспомнилась и фраза, брошенная вскользь учительницей на том же уроке, что четыре укуса шершня - это, считай, летальный исход, и статейка из "Википедии" с упоминанием о "феромоне тревоги" - особом веществе, выделяющемся из тела мёртвого шершня, заставляющем всё гнездо мобилизоваться против угрозы. Неужели он раздавил кого-то из них по невнимательности? Угрожающий гул нарастал, липкие лапки коснулись икр, предплечья. Потеряв над собой контроль, я отчаянно замахал руками, отгоняя назойливых шершней... Панцирная сетка жалобно скрипнула под подлетевшим сантиметров на пять телом. Ещё стоящий в ушах гуд разъярённых насекомых стих, Рустем с мешочком на руке вопросительно выглядывал из соседней комнаты. Голова облегчённо упала на подушку. Кто бы мог подумать, во что превратится, преломившись чрез подсознание низкий монотонный голос друга, повторяющего мантру.
- Можешь молиться потише? - процедил я ещё блеклым со сна голосом.
- Прости... - потупился мой друг. - Не думал, что ты услышишь...
"Четыре утра! Рус ты точно псих!" - подумал я, проваливаясь обратно в болото сновидений.
"Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой! С фашистской силой тёмною, с проклятою ордой..." - звучный пафосный голос вырвал меня из глубин забытья.
- Братан, не кантуй... - промямлил я, ещё не вынырнув.
- Рус, елё-палы! Отвали! Меня не вставляет вставать в такую рань! - я яростно вцепился в ватный щит блаженного тепла.
- Никакая счас не рань. Почти восемь часов, хватит валяться!
- Плин, меня ж будет плющить!
- Федя, это говоришь не ты. Это твоё тело.
После подъёма включилось человеческое, сознательное начало, напомнившее о прошлогоднем опыте утренних бдений - пожалуй, самой "вкусной" составляющей дачной жизни. Самое сложное - поднять с кровати непокорное тело, дальше легче, а после уже ставшего ритуалом утреннего купания на озере всю сонную тяжесть как отшепчет. Утренняя свежесть пощипывала тело слабым электрическим током, природа уже кипела жизнью - пересвистывались птицы в недалёком березняке, над дачами разносилось надрывное кукареканье, в траве наяривали кузнечики, ветер доносил вместе с запахом росы и навоза далёкое мычание.
Звон старушки-цепи на ведущих к озеру воротах разворошил было начавший отходить в прошлое страх, но вскоре тот снова поблек. В конце концов, нас двое.
Сбросив футболку прямо на траву и оставшись в одном хлопчатобумажном куске ткани до колен, или, как это называется у кришнаитов, гамче, Рус исчез под зеленовато-тёмной водой озера, ожившей сонными кругами. Я с разбегу последовал за ним с решительным боевым кличем, сменившимся жалким блеянием, когда ноги заскользили по не уступающему укатанной ледяной горке глинистому дну.
Равновесие удержать не удалось, и я с глухим всплеском позорно приземлился на пятую точку, укатываясь дальше на глубину. Из-за камышей послышался смех, напомнивший мне о "Вредных советах" Григория Остера:
Если друг твой самый лучший
Поскользнулся и упал,
Покажи на друга пальцем
И хватайся за живот...
Ну, держись, Рустемчик! Мило улыбаясь, я двинулся ему навстречу, поднимая со дна густые коричневые облака ила и, остановившись в двух шагах от Руса, резко взмахнул рукой. Брызги тучей искр накрыли его. В ответ озеро между нами взорвалось целым водным фейерверком, забивая дыхательные пути, лишая зрения и ориентации. Я ушёл с головой под воду и, барракудой рванувшись вперёд, попытался боднуть его. Сила удара оказалась совсем не той, на которую я рассчитывал - руки моего друга начали смыкаться кольцом вокруг моих подмышек. Я рванулся назад, высвобождаясь, вынырнул, и борьба продолжилась. Быстро стало понятно, что затевать этот реслинг не следовало - Рустем был куда более вёртким и, к тому же, успел освоиться со скользким илистым дном куда лучше меня - ноги предательски разъезжались, каждый раз норовя опрокинуть тело под сонные воды...
Выходить не хотелось. Озеро бережно сохранило щедро розданное июльским солнцем тепло - казалось, что плаваешь в парном молоке. Однако мимолётная тревога вдруг потушила мою весёлость, как тушит свечу налетевший внезапно ветер.
- Харэ! - просипел я, силясь освободиться от хитрого захвата Руса. - Выходим.
Рустем не стал возражать и мы спешно (насколько позволяло илистое дно) выбрались на берег. Вокруг царила первозданная тишина девственного леса. Квакали лягушки, из густых зелёных крон доносились редкие птичьи трели, старые ели степенно покачивались, чуть слышно поскрипывая, неспешно и дремотно шептались с берегом ещё волнующиеся воды. На миг мне подумалось, что своими легкомысленными забавами мы нарушили хрупкое равновесие этого спокойного, нетронутого цивилизацией мира.
Вторая гамча снятая, Русом с коряги, ловко обернулась вокруг бёдер, тут же из-под неё извлеклась мокрая первая, которой он, предварительно выжав, принялся энергично растираться - хлопок, хоть и влажный, прекрасно впитывал воду. Я же поспешил в кусты. Когда я вышел из предоставленной природой кабинки для переодевания - в футболке и джинсах на голое тело, Рустем уже стирал нижнее бельё.
- Можешь меня не ждать, - повернулся ко мне друг. - Чай заваривай. Печенье, фрукты знаешь где. Из подпола доставай всё, что надо. По ягодам можешь пройтись - мож чё нового созрело, малина там, виктория чё-кого...
Я покачал головой.
- Рус, не обольщайся. Раз уж призвал меня сюда, то я от тебя не отстану, как клещ.
- Ты про клещей того... - он покосился на ещё укутанный прозрачным росистым покрывалом лес. - Не каркай!
Про таких как мы с Русом обычно говорят "не разлей вода". Но о другой причине, по которой я не хотел оставлять друга одного на озере я предпочёл промолчать.
Бранную ругань мы услышали ещё в начале спуска к озеру. Нина Алексеевна визгливо препиралась с дородным мужиком, в котором мы без труда узнали господина Щербатова - известного в посёлке персонажа, заседавшего, если верить слухам чуть ли не в совете директоров крупнейшей промышленной компании нашего города. В посёлке он появился, как слышал от местных Рустем, года два-три назад, выкупив дом, куда приезжали на бархатный сезон охотники и рыбаками с прилегающим обширным участком, переделав его в шикарный трёхэтажный коттедж и отстроив сауну, пару ажурных беседок, домиков для прислуги, гараж на несколько машин и несколько складских сооружений. Участок Щербатова располагался в котловине с противоположной участку Нины Алексеевны стороны от ведущей на вершину холма дороги, и с улицы, где находилась дача Рустема был виден как на ладони: от мощных металлических ворот, на которых сходилось кольцо опоясывающего владения большого начальника высокого неприступного забора, к гаражу тянулась серая лента подъездной дорожки, чуть левее возносился медово-жёлтый трёхэтажный особняк-терем, окружённый обширными, похожими на пагоды искусными беседками. Внушительной длины теплицы в солнечный день стерильно сверкали стёклами до боли в глазах. В-общем обосновался богатей солидно. Ну, обосновался и обосновался - и было бы сельчанам от этого ни жарко, ни холодно, если бы вместе с участком Щербатов не выкупил прилегающий к нему сосняк. Притеснённые и лишённые одного из богатейших источников грибов и трав, а также потрясающе-красивого места для прогулок, дачники и старожилы тихо костерили про себя "шишку", но в прямую конфронтацию вступать не решались. Поговаривали, что капитал Щербатов начал сколачивать ещё в лихие девяностые, и далеко не всегда трудами праведными. Бродили слухи, что "помещик" по старой дружбе до сих пор держит связь с "блатными". Таким образом, увиденное нами этим утром было беспрецедентным, и я, по правде говоря, слегка встревожился за Нину Алексеевну.
Перепалка закруглилась быстро. Видимо, мы подошли уже к окончанию. Щербатов редко развернулся и, мрачный, быстро зашагал к усадьбе, словно подгоняемая штормовым ветром грозовая туча. В спину ему комьями грязи летели последние ругательства пожилой женщины. Я из вежливости приветственно кивнул, когда начальник проходил мимо, но он удостоил нас не большим вниманием, чем сорную траву под ногами.
Мы осторожно приблизились к участку Нины Алексеевны, которая ещё стояла у забора, испепеляя взглядом удаляющуюся фигуру Щербатова, пыхтя как паровоз.
- А, Рустем, здравствуй! - попыталась улыбнуться пенсионерка. - Здравствуй, Федя! Ты давно ль приехал?
- Да, вчера только.
- Ну, как ты? - спросила Нина Алексеевна уже почти совсем спокойно.
- Спасибо, всё отлично. Второй курс закончил.
- Молодец! - похвалила женщина. - Учись, без образования сейчас дюже плохо... В гости-то не зайдёте? Чаю попить?
- Федь, ты пойдёшь? - обернулся ко мне Рус.
- А ты?
- Я первый спросил.
- Чуть позже, наверное.
- Я тоже. Извините, Нина Алексеевна! Мы пока не готовы. Встали только. Чего это вы с Щербатовым не поделили?
- Хрен толстый! - завелась пенсионерка. - Кабан долбаный! Задолбал уже со своим лесом! Как будто сам этот лес садил, мешок денежный! Наворуют у государства денег, потом скупают леса, поля!.. Полстраны уже скупили...
- А что с лесом? - поинтересовался Рустем.
- Что с лесом! - заворчала Нина Алексеевна. - Да то! Приехал позавчера Паша, сынок наш, знаешь его... Пошёл гулять, ну и зашёл по незнанию в лес к бандюку этому. А тот его возьми и застукай. Вот, приходил, орал. Грозился, мол, ещё увижу - ходить будет нечем... Напугал! Пусть только тронет Пашу, мами ому ходилки пообрываем! - женщина погрозила кулаком в сторону Щербатовского имения.
- Серьёзные заявления! - покачал головой мой соратник. - Но Вы, Нина Алексеевна, всё ж скажите Паше, чтоб не светился. Кто этих Щербатовых знает...
- Да, сказала уже, - отмахнулась та.
- Ну ладно, будьте здоровы! - попрощался друг. - И Паша там пусть поосторожнее...
- Морковки хоть возьмите! - ухватилась добродушная пенсионерка за последнюю возможность сделать нам приятное.
- С радостью, - отозвался Рустем. - Только нам нести не в чем.
- Найдём! - заявила Нина Алексеевна не терпящим возражения тоном и скрылась в доме.
Убедить её дать нам чуть-чуть не удалось и, дойдя до вершины холма, мы слегка подустали, неся на себе нешутёвой тяжести пакеты с морковью, картошкой и свеклой - наш Главснаб, как мы меж собой любовно называли Нину Алексеевну, вновь перевыполнил план.
- Да вон же, - Рус махнул рукой в сторону старой бани.
Я посмотрел в ту сторону. Навстречу нам всё той же легкой походкой направлялась моя вчерашняя знакомая Маша в лёгком простом голубовато-белом платье, за которой неотступно семенил, невинно мекая, молодой барашек. Покрывающий голову платок сменился лёгкой косынкой, робким ледком покрывшей неспешный ручей русых волос, перехваченных сзади незатейливой заколкой.
- Привет, Федя! - чуть застенчиво поздоровалась девушка.
- Привет, Маш! - улыбнулся я. - Это Рустем, - представил я своего соратника.
- Рада знакомству! - солнечный лучик заиграл на перламутре ровных аккуратных зубов.
- Взаимно! - галантно поклонился мой друг.
- Как дела? - спросила меня Маша. - Нормально устроился?
- Нормалёк! - бодро ответил я. - Ты как?
- Лучше всех, - снова сверкнули маленькие жемчужины.
- Классный баран! - кивнул Рус на неустанно юлящее вокруг девушки животное.
- Разрешишь познакомиться? - протянул я руку к барашку. - В городе даже они экзотика.
- Да, конечно! - весело махнула рукой девушка.
Я бережно провёл рукой по Митиной голове, руки нащупали упругие бугорки начинающих проклёвываться рожек. Молодой баран доверчиво взглянул на меня большими круглыми глупыми глазами, и меня изнутри словно встряхнуло от внезапного осознания: он и вправду такой же живой, как и я. Он тоже видит, чувствует, желает. Кто сказал, что у него нет души?
- Дядя Султан его очень любит, - донёсся до меня машин голос. - Возится с ним как с ребёнком. Да он и есть ребёнок! - колокольчики смеха заливисто зазвенели над тихой улицей.
- Дядя Султан? - переспросил Рустем.
- Да. Мои родственники по отцу родом из Чечни.
- А по тебе не скажешь, что ты кавказских кровей! - произнёс я, бросая на милое создание сканирующий взгляд.
- Знаю, я в материнскую родню пошла, - застенчиво призналась Маша.
Ну и хорошо, подумал я, мне не очень нравятся восточные типажи. Подумал и тут же почувствовал, как вспыхнуло лицо. Откуда только такие мысли?!
- Дядя, кстати, вас в гости приглашал, - уведомила Маша, обращаясь, похоже, больше ко мне. - Соседей должно знать не только в лицо. Так он сказал.
- Правильно сказал, - согласился Рустем.
- Что ж, очень приятно, - сказал я. - Будем иметь в виду.
- Можно хоть сегодня. Наш дом для гостей всегда открыт.
- Ладно, зайдём! - пообещал я.
- Ну, давайте, ждём! - Маша кивнула на прощание и снова бодро зашагала по улице.
- Ну что, отведаем кавказского гостеприимства? - подмигнул я другу, когда мы зашли за калитку.
- Надеюсь, только гостеприимства, - с грустью отозвался Рустем.
Я понял, о чём он. Мы оба были вегетарианцами, а Рус отличался разборчивостью даже в растительной пище. Перед нами живо встал вопрос: как открестится от мясного, не обидев хозяев. Конечно, вряд ли нас будут угощать исключительно чебуреками и люля-кебабом...
Знакомство с соседями решили начать сразу после обеда. Встречал нас сам Султан Мухамедович - крупный мужчина средних лет с тяжёлой круглой головой, коротко стриженный, умеренно-небритый. Кавказская кровь была налицо, но не резала глаз. Я бы сказал, наоборот - навевала некий шарм.
Без церемоний мы были усажены за стол, и дядя Султан на пару с Машиной мамой, Ольгой Елисеевной - энергичной женщиной лет сорока с копной чёрных курчавых волос - принялись охаживать дорогих гостей не хуже чем в ресторане. В мгновение ока перед нами возник солидный жбан, полный мантов с кетчупом, тарелки с заправленным сметаной борщом, и, к нашему утешению, салат из свежей зелени (помидор, огурец, укроп) в трёх вариантах: с маслом, сметаной или майонезом, а также пирожки с рисом и яйцом или картошкой, и ватрушки с творогом и повидлом.
Наша диета сразу же стала предметом обсуждения. Дядя Султан яро отстаивал полезность мяса, Ольга Елисеевна в целом была с ним солидарна, хоть и менее напориста. Маша же просто с интересом наблюдала за жаркой дискуссией. Основной удар принял на себя Рустем, как более подкованный в вопросах вегетарианства. Я лишь изредка поддакивал.
- Султан Мухамедович, вот Вы говорите, что без мяса захиреешь, -дружелюбно отстаивал позицию Рус. - Взять хотя бы меня. Живу без мяса уже два года. Болеть стал меньше. Раз-два за год небольшая температурка. Раньше, бывало, по неделе валялся с температурой под сорок.
- А сейчас вообще не валяетесь? - поинтересовалась Машина мама с лёгким лукавством.
- Очень редко, - покачал головой татарин. - Я даже больше скажу. - Я дружу с ребятами - у них трое детей. С рождения вегетарианцы. Вы бы их видели - ни за что бы не поверили. Старший ходит на тяжёлую атлетику - штанги тягает. В двенадцать лет - вес под восемьдесят. Девочка в школе отличница, на фортепиано играет потрясно. Младший на хоккей записался... Я уж молчу про состав мяса. Вам его на этикетке никогда не напишут. И правильно - кто ж будет его есть? Там же консерванты, гормональные препараты, чтобы мускулатура у животного росла быстрее, красители...
Наконец, хозяин махнул рукой:
- Хорош! С вами травоедами спорить... Давайте уж отметим знакомство как подобает!
На свет, как из шляпы фокусника, появилась бутыль выдержанного кавказского вина, которому мы с Машей предпочли чай.
- Ещё и трезвенники! - укоризненно сощурился чеченец.
- Аллах винцо не жалует, - смиренно отозвался Рус.
- Да не берите в голову, я трезвенников уважаю! - Султан Мухамедович крепко пожал нам руки. - А я вот, видите, грешен.
- Да кто не грешен? - вздохнула Ольга Елисеевна.
Оставшаяся часть церемонии знакомства прошла более позитивно. Султан Мухамедович оказался одним из немногих, живущих в посёлке безвыездно. В город его особо не тянуло. "Там всё искусственное" - объяснил он. - "Продукты искусственные, любовь искусственная". Его чеченские предки веками жили на природе, и Султан следовал по их стопам. Земля кормила круглый год, да сватовья частенько присылали из города гостинцы.
Ольга Елисеевна работала в одной из городских аптек. Доход не поражал воображение, но бывший муж, с которым, к великому счастью, сохранились хорошие отношения, активно помогал - считал своим долгом выучить дочь, только-только поступившую в педагогический институт, выбрав благородную стезю учительницы начальных классов.
После чая захотелось проветриться. На обширном участке, как на плацу, выстроились рядами грядки картошки, укропа, салата, застыли зелёными фонтанчиками хохлы моркови, выстреливали в небо толстые стебли лука. Тело поглаживал тёплый ветерок, обоняние ласкал несомый им цветочный аромат.
- Хочешь ягод, Федь? - зазвенел за спиной Машин голос.
- А давай!
Мы миновали парник за углом дома, и перед глазами взорвался фейерверк изысканно оформленного цветника - яркие герберы, женственные мальвы, сапфиры дельфиниума, фиолетовые гребешки целозий... Над пёстрой цветочной компанией витал густой дремотный аромат, стоял низкий гул прилетевших на "заправку" пчёл. Я невольно втянул голову в плечи, пока мы проходили мимо высаженной по обеим сторонам в длинных искусно расписанных ящиках рассады, радуясь, что оказался за Машиной спиной. Сразу за цветником открылся другой клондайк - смородина с малиной краснели по кустам россыпями маленьких рубинов, стыдливо пряталась под широкими листьями скромница-виктория, самодовольно пыжился пузатый бордовый крыжовник. С него и решили начать. На Русовом участке такого сокровища не произрастало.
- Федь, не тяжело тебе без мяса? - поинтересовалась Маша, отщипывая сочные, похожие на миниатюрные красные арбузы ягоды.
- Нисколько! - улыбнулся я, обрабатывая куст с другой стороны.
Я не бахвалился. Мой переход на вегетарианство был моментальным и бесповоротным, хотя, скажи мне кто три года назад, что я откажусь от мяса - рассмеялся бы в лицо. Всё решил судьбоносный разговор в институтской столовке.
На большой перемене я героически отстоял в очереди в буфет и гордо возвращался с добычей - стаканом ароматного чая и тарелкой риса с котлетой под соусом. Рустем, неторопливо и глубокомысленно вкушающий жареную картошку из пластикового контейнера, с иронией наблюдал за моим победоносным шествием.
- Дружище, разреши вопрос, - обратился ко мне друг, когда я окончил благодарственную молитву.
- Валяй! - кивнул я, подцепляя на вилку кусок котлеты.
- Господь ведь твой отец?
- Ну, - подтвердил я, работая челюстями. - Не только мой, твой, их, - я обвёл рукой просторное помещение столовой, наводнённое гомонящей студенческой толпой. - Всех.
- Всех живых существ? - уточнил Рус.
- Ну.
- И животных тоже?
- Само знамо.
- Значит, - резюмировал соратник. - Животные тоже твои братья. Так зачем ты ешь своего брата?
Непрожёванный кусок так и выпал у меня изо рта.
- Представь, у тебя есть дети, - продолжал друг. - И какая-то сволочь убила одного и скармливает другим братьям. Как ты будешь смотреть на этих братьев? Мы тоже поддерживаем эти убийства, мы оплачиваем их, покупая вот это, - он кивнул на объеденную котлету. - И как, скажи, Богу к нам поле этого относиться? Каково ему слушать от нас слова благодарности за возможность поедать свою родню?
В тот день я ел мясное последний раз. Палка копчёной колбасы, мороженые пельмени и окорочка перекочевали на помойку. Местные бомжи и собаки, наверное, нарадоваться не могли. А я лишь горько усмехался.
С крыжовника переключились на смородину.
- А у тебя, Маш, вообще, какие планы на жизнь?
- Не знаю, - пожала плечами девушка. - Работать. Что ещё делать?
- Неужели пойдёшь в школу?
- А почему нет? - сверкнула перламутровая улыбка. - Я детей очень люблю. Да и как их не любить? Ты видел их глаза? В них столько света!
Я взглянул в глаза моей собеседницы - лучистые, лазурные, как необъятное небо над нами, чистые как родник, чьей водой упивалось моё сердце, словно сморённый жаждой и долгой дорогой путник. На ум пришла услышанная от Руса цитата одного индийского святого: "Сегодня мы такие, с кем общались вчера, а завтра станем такими, с кем общаемся сейчас". Может в общении с детьми и кроется секрет её обаяния?
- Не буду спорить, - промолвил я.
- Они такие милые, - продолжала Маша. - Они... Они чище нас, лучше нас...
Я улыбнулся про себя. Дай Бог, школа получила такого педагога как она. Но, с другой стороны, я опасался. За школьные годы я повидал много учителей. Большинство попадали в категорию "злых", столь же далёких от учеников, сколь депутаты от народа. Их интересовали лишь аттестации, ЕГЭ, поурочные планы и выполнение программы. Иные, к тому же, срывали на детях неудовлетворённость растоптанной жизнью... Не искусит ли эту милую сказочную Алёнушку бездушный Минобраз?
Рустем показал большой палец, узрев плоды наших трудов, и тут же погрузился в медитацию, в сердце предлагая Всевышнему Его творение. Ягоды оказались отменными не только на вид. Крыжовник приятно лопался во рту, и разливающаяся по языку восхитительная сладость разбавляла искристую смородиновую кислинку.
Дядя Султан внёс предложение устроить для "дорогих соседей" маленький концерт, с восторгом встреченное женской половиной. Через миг, как по волшебству, в руках у хозяина появилась гитара, и он, экспрессивно ударяя по струнам, зычно запел по-чеченски о жаркой джигитской любви. После бурных оваций, Рус отметил, что горцы всегда были весьма искусны в пении. Польщённый Султан Мухамедович пустился в пространное прославление гордых сынов Кавказа. Солнечный свет за окном стал червонным, тени оконных рам всё чётче очерчивались на белоснежной печи. Не желая обременять хозяев, мы поспешили откланяться, рассыпаясь в благодарностях, воздавая хвалу их гостеприимству, художественному вкусу и таланту.
- Спасибо за концерт, Султан Мухамедович! - промолвил, Рус, обмениваясь рукопожатием. - Вас послушаешь - захочешь учить чеченский!
- Учи, учи! - расплылся в улыбке Машин дядя.
В сенях нас нагнала сама Маша.
- Вот, - протянула она двухлитровую банку с малиновым вареньем. - Мама передала.
- Спасибо, Маш! - поблагодарил я.
- Заходите ещё! - скромно улыбнулась девушка.
- Уж лучше вы к нам!
Жизнерадостными бубенчиками зазвенел её смех, наполняя грудь светом и покоем.
Ярко-жёлтые, словно маленькие осколки солнца, головки одуванчиков постепенно закрывались, в обволакивающий зной изредка просачивалось живительное дуновение ночной прохлады.
- Ну что, сегодня без баньки? - подмигнул я Рустему.
- Поздновато уже. Да тебе банька и не нужна. Вон, и так цветёшь и пахнешь.
Ну, Рустем! Ничего ж не ускользнёт от твоих цепких глаз!
На третий день моего долгожданного отпуска солнце, словно обидевшись, спряталось от людей за хмурой ширмой туч, медленно ползущих по насупленному небу. После знойной неги подгонявший их громаду ветер, казался ещё более пронизывающим, и я хотел было отменить традиционное утреннее купание, но Рустем был непреклонен. И теперь я, молчаливый и хмурый, поёживаясь, спускался в сырой от дождя и тумана лог.
- Смотри-ка, Нины Алексеевны что-то не видать, - произнёс Рустем, указывая на непривычно пустынный в этот час участок с сиротливо и нелепо застывшим посреди него промокшим пугалом.
- Ну, понятно! Нормальные люди в такую погоду по домам сидят, - отозвался я.
- Плохо ты знаком с Ниной Алексеевной, - усмехнулся Рус. - Таким бомбовозам как она пофигу мороз. Наш Главснаб в любую погоду готов на грядках колупаться, уж поверь мне!