Зырянов Сергей Аркадьевич. Брестская крепость

Сергей ЗЫРЯНОВ.

Брестская крепость.

Поэма в трёх частях.

Часть первая.

Защитники.

Тихая ночь воцарилась над Бугом...

Ивы склонились до самой воды.

Птичка вспорхнула с невнятным испугом,

не осознав приближенья беды.

Алые зори - как рана сквозная,

марлей меж ними - недолгая мгла,..

и ни грозы, ни тревоги не зная,

Брестская крепость спокойно спала.

Под молодецкого храпа раскаты,

где-то за час до начала войны

мирно и сладостно спали солдаты,

видя свои довоенные сны.

Хоть и нависла нечистая сила,

мысли о ней были изгнаны прочь;

и никаких катастроф не таила

эта короткая летняя ночь.

Рядом копилась стальная громада,

но через речку была не видна...

Двадцать второго июня из ада

в Русские земли пришёл Сатана.

По недосмотру и скуке Господней

нечисть сама разжигает войну.

Чёрные демоны из преисподней

вырвались, чтобы напасть на страну.

Мирно и праведно спали солдаты...

Враг обманул, как бывало не раз...

В чём оказались они виноваты?

Просто они выполняли приказ,

и оказались к войне не готовы.

Как это бедствие произошло?

Власти поверили честному слову...

Кто его дал? Инфернальное зло!

Наши военные ждали отмашку

и расплатились со страшной ценой.

Пакт превратился в пустую бумажку,

так как он был заключён с Сатаной.

Наши солдаты не ждали сраженья,

хоть укрепляли свои берега -

не занимали они укрепленья,

чтобы не злить основного врага.

Вышел приказ - избегать провокаций,

наши бойцы подчинялись ему.

В час испытаний возможность сражаться

рухнула в эту кромешную тьму.

Двадцать второго июня разверзлась

в дыме разрывов родная земля.

Из преисподней рогатая мерзость

хлынула в наши леса и поля.

Спали бойцы... Выходной... Воскресенье...

С вечера в клубе смотрели кино...

Было ужасным у них пробужденье...

Было кому-то и встать не дано...

Трудно представить такую картину:

не прозвучала команда: Подъём!

Враг на казармы обрушил лавину

пушечным и миномётным огнём.

Сразу у всех, - хоть мертвы, хоть и живы, -

прошлая жизнь порвалась на куски.

Ты просыпаешься в грохоте взрыва,

рушатся стены, трещат потолки.

Из сновидения - сразу на плаху, -

вот каким было начало войны!

Как не поддаться безумному страху,

если товарищи погребены?

Как сохранить хладнокровие, разум,

как побороть тот панический страх,

коль оружейку засыпало разом,

и у тебя только камень в руках?

Вот и по-разному все поступали...

Судьбы у наших солдат разошлись -

многие прочь, на восток побежали,

многие просто позорно сдались...

Только нашёлся и тот, кто не драпал,

а защищал Краснозвёздную Русь,

кто в каземате штыком нацарапал:

Я умираю, но я не сдаюсь!

Даже врасплох, в испытаньи суровом

храбрость свою показали бойцы.

Кто оказался к сраженью готовым?

Тот, кто всегда был готов... Погранцы!

Это они ночью той наблюдали

над головой бортовые огни

бомбардировщиков, что пролетали...

Первыми в схватку вступили они!

Это у них не осталось сомнений

в том, что уже наступила война;

это они в самом пекле сражений

тяжесть потерь испытали сполна.

Эти ребята готовились к бою,

не выпуская винтовок из рук -

встретили нечисть нещадной пальбою,

только она поплыла через Буг.

Как же сражаться с противником, если

сил и патронов не стало уже?

Но пограничники духом воскресли,

каждый стоял на своём рубеже.

Парни границы Советской державы,

сколько могли, защищали от зла.

Памятен подвиг девятой заставы,

в крепости эта застава была.

Вёл её в бой лейтенант Кижеватов.

Стойко с фашистами бились орлы,

храбро громили они супостатов,

несколько дней прикрывали тылы;

гадам свинцом набивая утробу,

быстро сорвали задуманный блиц.

Немцы впадали в звериную злобу

только при виде зелёных петлиц.

Наши орлы у позиции клали

целую груду из вражеских тел.

Немцы в итоге их в плен и не брали,

раз пограничник - так сразу расстрел!

Старая крепость стояла у Буга

в месте впаденья в него Мухавца;

строилась в виде громадного круга

или зубчатой короны, венца.

С внешних сторон укреплённого вала

воды речные плескались во рвах,

и получалось, что крепость стояла,

в сущности, на четырёх островах.

Западный остров лежал у границы,

там оставались боёв очаги.

В Южном у нас находилась больница,

в первый же день её взяли враги.

Остров Центральный служил цитаделью,

был он прочнее других укреплён;

стал он для фрицев конечною целью.

С боем прорвался сюда батальон.

Заняли церковь, что сделалась клубом,

сходу проникли во внутренний двор;

в натиске этом, жестоком и грубом,

раненых всех добивали в упор.

Рыскала волком фашистская стая...

По двору, до рукавов Мухавца

шли автоматчики, всё поливая

струями жаркого, злого свинца.

Вдруг у казармы открылись ворота,

и на широкую площадь двора

на автоматчиков целая рота

ринулась в бой с громогласным Ура!

Наши пошли в штыковую атаку -

кто-то с винтовкой, а кто - с кирпичом!

Если уж русский бросается в драку,

всё остальное ему нипочём!

Кто в гимнастёрке, а кто-то в кальсонах,

вышла с оружием где-то лишь треть.

Хоть их застигла война полусонных,

каждый в бою был готов умереть!

Дикая ярость владела бойцами...

Встала из прошлого Русская рать...

Наши герои пустыми руками

были готовы захватчиков рвать.

Эту атаку внести бы в скрижали -

первую в нашей Священной войне...

Дрогнули немцы и прочь побежали,

русский характер изведав вполне.

Наши фашистам уже не спустили -

эту погоню вели до конца

и автоматчиков всех перебили

на берегу рукава Мухавца.

Фрицы ещё не привыкли к урону,

был неожиданным этот удар.

Кто же возглавил тогда оборону?

Это Фомин, полковой комиссар.

Он в эту ночь при казарме остался,

был он пока без семейства, один.

Из офицеров полка оказался

рядом с солдатами только Фомин.

Многие жили в домах комсостава

и не сумели в казармы попасть;

все растерялись, и только застава

с первых минут отбивала напасть.

И комиссар пехотинцев заставил,

как на пример, посмотреть на неё;

он же собрал, в контратаку отправил

всех, кого ставил он в строй, под ружьё.

Чтоб оказались на подвиг готовы,

чтобы никто не отбился от рук,

доброе, где-то и крепкое слово

всем в этот день находил политрук.

В плане у немцев на Брестскую крепость

значился лёгкий и быстрый захват.

С их точки зренья, случилась нелепость -

дрогнули и повернули назад.

В Польше, во Франции, словом, в Европе

быстро фашисты смогли победить.

Здесь оказались, так скажем, не в топе -

немцам впервые пришлось отступить.

Крепость захватчиков остановила

сразу, на первом для них рубеже;

вскрылась для них неизвестная сила -

крепость была не в стенах, а в душе.

Нет, не к тому они лезли народу!

Мы отличались от прочих земель!

Что-то и взяли захватчики сходу,

но неприступной была цитадель.

Самое сердце у той цитадели -

бывшая церковь, впоследствии клуб.

С первого штурма там фрицы засели,

он досаждал, словно ноющий зуб.

В крепости странная вышла картина

после жестоких фашистских атак:

так и не взятой была середина,

сердце ж её оккупировал враг.

Немцы весь день всё рвались к цитадели,

были они беспощадны и злы,

только пробиться к своим не сумели,

к ночи они отошли за валы.

Запертым в клубе врагам оставалось

только о помощи Бога молить.

Свора фашистов по церкви металась,

фрицы в эфир продолжали скулить.

Хоть у бойцов к ним свои были счёты -

наши решили на месте стоять -

в окнах торчали у них пулемёты,

штурмом, с наскока их было не взять.

Так и закончился день для солдата -

долгий, жестокий, отчаянный день,

двадцать второе... Та чёрная дата...

Жаркий июнь... Отцветала сирень...

Тёплым словцом перекинуться с другом,

перевязать, или чем-то помочь...

Глаз не сомкнули бойцы, а над Бугом

снова настала короткая ночь.

По распорядку враги воевали...

Ночью хотелось и выспаться им;

даже из пушек в ту ночь не стреляли,

видно, боялись попасть по своим.

Утро спокойно пока начиналось...

Наши дремали вполглаза, и вдруг

сразу пришлось позабыть про усталость -

танки пошли по мосту через Буг.

Как? Почему же его не взорвали?

Это сейчас так легко говорить...

Власти минировать мост не давали,

чтобы, опять же, партнёров не злить...

Танк головной сразу въехал в ворота,

сходу ворвался во внутренний двор,

рыская хоботом, и с разворота

стал по казармам стрелять он в упор.

С края двора цитадели стояли

пушки... Не все их успели разбить.

К ним старшина с лейтенантом бежали,

вскоре сумели одну зарядить.

Выстрел! Из пушки огнём полыхнуло!..

Тут лейтенант проявил мастерство -

целил по танку он в борт через дуло,

с первого раза подбил он его!

Дым от брони к небесам поднимался,

танки из крепости словно смело...

Тот лейтенант неизвестным остался,

имя героя до нас не дошло...

Клуб был по-прежнему взят супостатом.

Он контролировал площадь двора,

он надоел уже нашим солдатам,

с ним разобраться настала пора.

Местность открыта, и было опасно

атаковать неприятеля в лоб;

выйти на площадь - погибнуть напрасно,

там пулемёт, неминуемый гроб!

Только Фомин подопечных ни разу

не подставлял под огонь, под удар;

он их не стал посылать по приказу,

а добровольцев позвал комиссар.

В наших рядах, как всегда, отыскались

верные нашей Отчизне сыны...

Выждав момент, добровольцы подкрались

к церкви с алтарной, глухой стороны.

Близко к стене пробирались солдаты...

Вот и до окон они добрались,

вот во врага полетели гранаты,

вот добровольцы и в клуб ворвались!

Вот автоматы огнём полоснули,

и, разлетаясь подобно лучам,

из автоматов посыпались пули,

с посвистом цокая по кирпичам.

Штурм оказался сюрпризом для фрица,

дерзость в бою возымела успех.

Немцам уж некуда было укрыться,

наши бойцы перебили их всех!

Не было выхода фрицам иного,

смерть закружила свою карусель...

Вот наконец всё затихло, и снова

полностью нашей была цитадель!

Тут командиры у немцев узнали,

что автоматчиков их больше нет -

долго в эфире своих вызывали,

рация только молчала в ответ.

И загремела опять канонада,

дыбились взрывы снарядов и мин.

Нам продержаться, товарищи, надо! -

так убеждал подчинённых Фомин.

Он проявлял себя в каждой беседе,

как командир, как отец и как друг.

Только уверенность в скорой победе

нашим солдатам внушал политрук.

Это была у него и забота,

и убеждённость - опять и опять

всем повторять, что им нужно всего-то

день продержаться, да ночь простоять.

Не было даже предмета для спора,

кто б усомнился - прибили бы тут!

Верили все, что вот-вот, очень скоро

наши войска им на помощь придут.

Верили все в довоенные песни,

в быстрый триумф неизбежной войны,

ведь ничего не могло быть чудесней

славных успехов Советской страны!

А укрепления для обороны

строились в этом году второпях.

В крепости вместо полков - батальоны,

все остальные - в полях, лагерях.

Мы обвинять осаждённых не вправе...

В каждом полку не хватало бойцов,

части, сражаясь в неполном составе,

были оторванными от штабов.

Рявкали пушки, рвались миномёты,

огненный смерч бушевал, как метель;

враг посылал на бойцов самолёты,

чтобы бомбили они цитадель.

Разве там было не страшно кому-то?

Всем там, конечно, пришлось нелегко...

Слушали наши в затишья минуты:

фронт грохотал далеко-далеко.

И постепенно пришло осознанье,

что к ним на помощь никто не придёт;

но у бойцов появлялось желанье

только лишь крепче сжимать пулемёт.

Так получилось, что там, в цитадели,

были солдаты из разных частей;

долго они в обороне сидели,

не получая хороших вестей.

Чтобы стать силою объединённой,

вместе собрал офицеров Фомин.

Это гласит документ сохранённый -

первый приказ, то есть, номер один.

Этот приказ составляли всем миром,

стал он законом для наших бойцов;

стал по приказу для всех командиром

храбрый комбат капитан Зубачёв.

Был и начштаб - лейтенант Семененко,

политруком был всё тот же Фомин...

Жизнь воздала им, героям, оценку,

хоть и не дожили все до седин.

Многие самостоятельно, сразу

отдали Родине жизни свои...

Не получив никакого приказа,

крепость вела затяжные бои.

Наши герои всё делали сами,

на рубежи, как один, становясь;

тщетно пытались они со штабами

быстро найти хоть какую-то связь.

Слышали хлопцы лишь раненых стоны,

фронт вдалеке окончательно стих;

уж не работали их телефоны,

рации тоже молчали у них.

Немцы защитников заперли в клетку,

и в окружении крепость была.

Наш командир как-то выслал разведку,

только она никуда не прошла.

Не оставалось иллюзий, коллизий...

В первый же день фрицы заняли Брест,

и ни резервов, ни свежих дивизий

больше уж не находилось окрест.

Фрицы в динамики звали сдаваться,

а комиссар доводил до бойца:

Чтоб ни случилось, мы будем сражаться,

будем мы биться с врагом до конца!

Злились фашисты - их рушились планы,

трижды срывался намеченный срок.

Лязгая, армия Гудериана

с боем ушла далеко на восток.

Вместо того, чтобы быть рядом с нею,

эти застряли в глубоком тылу,

и артиллерия била сильнее,

всё, что горит, превращая в золу.

Там, впереди, ордена получали,

здесь получали один нагоняй...

Сутками пушки врагов не молчали,

только и дел - заряжай да стреляй!

Снова летела фашистская стая,

чтобы бомбить непокорный плацдарм;

бомбы взрывались, на части кромсая

старые стены кирпичных казарм.

В страшных масштабах, досель небывалых,

били орудия с разных сторон.

Наши бойцы укрывались в подвалах,

чтобы хоть как-то уменьшить урон.

Мины, снаряды, всё в щебень мешая,

двор, словно пашню, смогли распахать.

Пыль от разрывов стояла такая,

что всем бойцам было нечем дышать.

Боеприпасов на всех не хватало,

и в довершение прочих помех

вскоре воды и продуктов не стало,

жажда и голод измучили всех.

Рядом с обеих сторон цитадели

вдоль пролегли рукава Мухавца.

По берегам его фрицы засели

и продолжали обстрел без конца.

Ночью боец с котелком или каской,

или с какой-нибудь фляжкой в руке,

в свете ракет замирая с опаской,

полз по-пластунски, спускаясь к реке.

Если к реке удалось подобраться,

если воды удалось зачерпнуть,

нужно там было ещё постараться

сделать обратный рискованный путь.

Если с ковшом драгоценной водицы

целым обратно боец приползёт,

то никому не придётся напиться -

нужно ту воду залить в пулемёт.

Раненым воду бойцы доставали,

каждый для друга старался, как мог;

часто и жизнью своей рисковали,

чтоб принести им хотя бы глоток.

Русский солдат никогда не сдаётся,

не устрашится смертельной беды!

Рыли бойцы в цитадели колодцы,

но всё равно не хватало воды.

Гасла надежда и таяла сила...

Родина где-то совсем далеко...

В лицах бойцов безысходность сквозила...

Подвиг, конечно, вершить нелегко!

Если геройство боец совершает

на никому не известной войне,

если об этом никто не узнает,

значит, ему тяжелее вдвойне!

Дни грохотали сплошной каруселью...

Как-то с утра ястребок прилетал

и, покружив в небе над цитаделью,

крыльями нашим бойцам помахал.

Тут мессершмитов накинулась стая,

нашему асу пришлось отходить;

в небе кружась и назад улетая,

он продолжал тех фашистов разить.

И осаждённый солдат не горюет!

Бой обсуждали все целую ночь:

Родина наша, как прежде, воюет,

значит, и все мы должны ей помочь!

Бились солдаты с отвагою дерзкой,

каждый из них был безудержно смел.

В день двадцать пятого в крепости Брестской

был самый жуткий, жестокий обстрел.

Враг в этот день, объявив ультиматум,

крепость забрать малой кровью решил;

через динамик советским солдатам

сдачу почётную он предложил.

Немцы на несколько стран нападали,

всюду их ждал легковесный успех;

только лишь с нами пока что не знали -

всё же напали они не на тех!

Ночью, когда после злого обстрела

пыль улеглась, хоть немного остыв,

все командиры, как только стемнело,

наших бойцов повели на прорыв.

Вот храбрецы приготовились к бою...

Тут прозвучала команда, и вот

хлопцы с оружием над головою

через речушку отправились вброд.

Тут над рекой загорелась ракета,

всё заполняя слепящим огнём.

Горе идущим! От этого света

стало их видно, как солнечным днём!

Бил пулемёт, пули роем метались,

и в Мухавце закипела вода...

Многие в этой реке и остались,

канули в Лету они навсегда.

Немцы стреляли, как лютые звери,

наши в ответ начинали палить;

только, предвидя большие потери,

им командир приказал отходить.

Снова засели бойцы в оборону,

битву продолжили гадам назло.

Мучила жажда, кончались патроны,

стало ребятам совсем тяжело.

Не было толку от наших винтовок -

Шмайсер немецкий был главный трофей.

Русский солдат - он находчив и ловок,

он побеждает смекалкой своей.

Как же трофеи они добывали?

Как применяли смекалку свою?

Вражий солдат автоматы едва ли

смог бы отбить в рукопашном бою.

В битвах с фашистами наши солдаты

время от времени делали вид,

что оставляют они казематы,

значит, легко их забрать предстоит.

Фрицы с опаскою к ним подбирались

и, наготове держа автомат,

через открытые окна врывались

в каждый, казалось, пустой каземат.

Наши бойцы в это время таились,

чтобы внезапно ударить в штыки;

и в рукопашной неистово бились,

жизни своей не щадя, смельчаки.

Так, за патронами в схватке с врагами

воины наши сходились не раз;

можно сказать, что одними штыками

наши бойцы пополняли запас.

Раз ничего не сумели добиться,

в честном бою одолеть не смогли,

после недели сражения фрицы

на откровенную гнусность пошли.

Наши впервые в тот день увидали

перед собою таких подлецов -

те впереди в наступление гнали

их же товарищей, пленных бойцов.

Шли в гимнастёрках потрёпанных, рваных...

Не поднимая свой взгляд от земли,

в грязных бинтах на запёкшихся ранах

мрачно, угрюмо солдаты брели.

Наши бойцы, опустив автоматы,

видели их со слезою у глаз...

Те закричали: Стреляйте, ребята,

и не жалейте, товарищи, нас!

Пули запели с пронзительным свистом...

С башенки у Тереспольских ворот,

чтобы отсечь бедолаг, по фашистам

сверху ударил ручной пулемёт.

Фрицы задёргались и заметались...

Пленные так и остались стоять,

только, к несчастью, в живых не остались -

гады успели их всех расстрелять.

Вновь бомбовозы на крепость летали,

дым до небес поднимался змеёй;

фрицы недаром бойцам угрожали:

Коль не сдадитесь - сравняем с землёй!

Несколько дней продолжались налёты...

После ударов из пыльных руин

били опять по врагам пулемёты,

и поднимался народ-исполин.

В западной части лишь только застава

уж отразила десятки атак.

Были ещё там дома комсостава,

их в первый день оккупировал враг.

Жил там Владимир Шабловский с семьёю,

бравый комбат, боевой капитан...

Тень самолётов легла над страною,

стал выполняться чудовищный план.

Как супостаты пришли к нам с войною,

как начался самый первый обстрел,

наш капитан попрощался с женою,

только в казармы попасть не сумел.

Мост находился под жутким обстрелом.

К дому Шабловский вернулся с трудом,

где занимался естественным делом -

стал защищать он свой собственный дом.

Жёны и дети других офицеров

с первых разрывов вернулись в подвал.

От оккупантов, от всех изуверов

их в первый день капитан защищал.

Как в одиночку держать оборону,

если с тобою товарищей нет,

рядом семья, на исходе патроны,

а из оружия - лишь пистолет?

Дочки, четыре красивых малютки,

тоже отправились с мамой в подвал;

и на пороге без малого сутки

наш капитан оборону держал.

Он от фашистов семью не избавил

и, дочерей беззаветно любя,

в схватке с врагом в пистолете оставил

самый последний патрон для себя.

Только его умоляла супруга

всё-таки пулю послать по врагу:

Мы и в плену не покинем друг друга,

я без тебя, милый мой, не смогу!

Жгли капитана душевные муки -

всё, что угодно, но только не страх!

Выйдя сдаваться, не поднял он руки -

младшую доченьку нёс на руках!..

Фрицы всех вышедших гнали колонной,

и, прижимая малышку к груди,

бледный комбат после ночи бессонной,

хмуро насупившись, шёл впереди.

Женщины, дети брели друг за другом...

Шли обречённые, как на погост...

Вскоре они оказались над Бугом

и вереницей пошли через мост.

Шанс капитану судьба подарила...

Чмокнул он дочку и отдал жене,

бросился в воду он через перила,

скрыться пытаясь в речной глубине.

Так он не сдался фашистам на милость,

те не узнали о нём ничего,

но и спастись у него не сложилось -

всё-таки пуля настигла его...

Мирные жители и в цитадели

тоже прошли через жуткий подъём.

Женщины, дети в подвалах сидели

и помогали военным во всём.

Раны лечили умелые руки

всем, что тогда в казематах нашли.

Чтоб облегчить умирающих муки,

женщины делали всё, что могли.

Дети старались помочь, как умели...

Тёмный подвал угнетал, как тюрьма.

Силы их были уже на пределе,

жажда и голод сводили с ума.

Видя, насколько всё выглядит скверно,

наши решили не ждать перемен -

двадцать восьмого июня примерно

деток и женщин отправили в плен.

Женщины шли с белым поднятым флагом...

Хоть было жалко отправить родных,

стало решение правильным шагом -

всё-таки кто-то остался в живых!

Часть вторая.

Гаврош.

Средь пацанов был такой, кто остался

и с остальными сдаваться не стал;

сыном полка он в то время считался,

как говорится, был мал, да удал;

только душою - поистине глыба

и в испытаньях особо хорош!

Это был Пётр по фамилии Клыпа,

наш настоящий советский Гаврош.

Худенький мальчик по имени Петя

тропку военного выбрал себе,

так как считал её лучшей на свете.

Кроме того, он играл на трубе.

Утречком двадцать второго июня

Петя идти на рыбалку решил,

план был такой,.. а ещё накануне

юный трубач в самоволку сходил.

В городе Пете хватило смекалки

на стадионе в оркестре сыграть,

и в предвкушении славной рыбалки

мальчик в казарму отправился спать.

Но не рыбалка была на рассвете,

а пробуждение в страшной войне.

Крепко досталось тщедушному Пете -

мальчик был взрывом отброшен к стене.

Сильно он был оглушён, но сноровку

после контузии не потерял -

выхватил из пирамиды винтовку

и у окна на позицию встал.

Был он за это отмечен комбатом.

Первый примчавшийся в полк офицер

всем растерявшимся было солдатам

мальчика Петю поставил в пример.

Тот удивил всех своими делами,

в них проявлял он отвагу свою,

и наравне с остальными бойцами

Клыпа участвовал в каждом бою.

Было известно всё в крепости Пете,

он все ходы и все выходы знал;

кажется, всё, что имелось на свете,

детям откуда-то он доставал.

Женщинам не во что было одеться -

были они, в чём застала война;

снова на Петю пришлось опереться -

он раздобыл для них штуку сукна!

Петя умел обходить все препоны,

к цели маршрут он придумывал свой;

только услышит он раненых стоны -

сразу крадётся к реке за водой!..

Мальчика очень бойцы уважали,

каждый его, словно сына, любил...

Нужно навек занести на скрижали

подвиг, который малец совершил!

Были затишья не больше минутки,

за день бойцы отбивались не раз;

где-то на третьи, наверное, сутки

в части закончился боезапас.

Пусть у солдата отвага большая,

он без оружия гол, как сокол...

Времени даром в тот день не теряя,

Петя на поиски склада пошёл.

В западной части большой цитадели,

рядышком, у Тереспольских ворот

к этой поре уже немцы сидели,

и с колокольни стрелял пулемёт.

Петя почувствовал интуитивно -

в западной части оружие есть;

внутренний голос звучал непрерывно:

необнаруженный склад где-то здесь!

Юный герой дожидался момента,

и наступил тот решающий миг -

у пулемёта закончилась лента,

Пётр через двор побежал напрямик!

Мальчик к соседним казармам стремился,

только недолго бежал по прямой,

видно, немецкий стрелок спохватился -

пули зацокали по мостовой.

Петин забег был отчаянным шагом,

мальчик был просто безудержно смел;

где-то скачками, а где-то зигзагом,

только он вскоре в казарму влетел.

Строилась Брестская крепость когда-то

как укрепление, воинский дом;

все помещения - сплошь казематы,

Петя как раз очутился в таком.

Под потолком он увидел окошко,

что в каземат по соседству вело;

мальчик по стенке взобрался, как кошка,

в дырку залез он, как белка в дупло.

Он обнаружил в пустом каземате

точно такую же дырку в стене,

дальше он действовал на автомате -

спрыгнул, вскарабкался - снова в окне!

Петя в себе обнаружил уменье,

может, которого раньше не знал;

и наконец он попал в помещенье -

даже не склад - боевой арсенал!

Словно сокровища в читаной сказке

мальчик открыл, как Синдбад-мореход.

Всюду лежало оружие в смазке,

будто его только выслал завод.

Петя был рад - перед ним не виденье,

а настоящий, большой арсенал!

В чём же ещё заключалось везенье?

Склад под бомбёжками не пострадал!

Мощь увеличивал он многократно!..

Мальчик присел, чтоб слегка отдохнуть...

Надо же было вернуться обратно -

это был очень рискованный путь!

Петя дождался, пока не стемнело,

и пулемётчика перехитрил;

из каземата он выскочил смело

и сумасшедший забег повторил.

Было темно, только местность открыта...

Всюду воронки, обломков завал,

площадь, как пашня, была перерыта.

Петя, как заяц, петляя, бежал.

Целым, живым, одолев все преграды,

доблестный парень вернулся назад.

Все возвращенью его были рады,

он доложить о находке был рад!

Мигом об этом казарма узнала,

добрая весть разнеслась, как набат.

Чтобы забрать весь запас арсенала,

план операций придумал комбат.

Этой же ночью и начали дело...

Чтобы заставить молчать пулемёт,

наша разведка решительно, смело,

быстро смогла уничтожить расчёт.

Дверь в помещение мигом сломали,

Петя солдатам её указал;

и до рассвета в казармы таскали

весь оружейный большой арсенал.

Разом усилилась мощь батальона,

были теперь миномёты при нём;

стала возможна опять оборона,

все улыбались: Теперь заживём!

Это малец совершил в одиночку!

Роты пополнили боезапас!

Все относились к нему, как к сыночку -

Петя, по сути, товарищей спас!

Было немало подобных этапов

в этой короткой и страшной борьбе...

Сам командир батальона Потапов

мальчика Петю держал при себе.

Мелкого, но боевого солдата

к службе связным он пытался привлечь;

было другое в душе у комбата -

просто хотел он парнишку сберечь.

Это ему удалось бы едва ли -

сам же в сражениях вёл за собой;

только бойцы паренька прогоняли -

тот всё равно возвращается в бой!

Сколько бойцы бы за ним не следили,

шёл он за ними в огне и в дыму.

В день, когда женщины в плен уходили,

то предложили идти и ему.

Стоя навытяжку перед комбатом,

он отказался идти наотрез.

Я, как и вы, - говорил он солдатам, -

Армии Красной такой же боец!

Всем беспощадная участь грозила,

только оставили сына полка,

и до последнего фрицев разила

детская, твёрдая Пети рука.

Как наступило начало июля,

стало особенно трудно бойцам.

Если осталась последняя пуля,

бьёшь по врагу, иль застрелишься сам?

И не спасали уже катакомбы,

взрывов таких не бывало сильней;

были такие тяжёлые бомбы,

что у бойцов кровь текла из ушей.

Ночью и днём продолжалась осада,

фрицы бомбили, пути перекрыв.

Петя прибился к той части отряда,

где порешили идти на прорыв.

К северу шла Беловежская пуща,

только защитники делали крюк, -

там и фашисты сидели погуще, -

наши решили пробиться на юг.

Чтоб избежать коллективной могилы,

все, кто в живых оставался в полку,

вместе собрали последние силы -

яростно бросились через реку.

Нашим бойцам в эти дни боевые

в жажде и голоде выпало жить;

тут появилась возможность впервые

свежей водицы из Буга испить.

Только бойцы при атаке успели

сделать всего три-четыре глотка,

вновь пулемётные пули запели,

снова от пуль закипела река.

По головам их с утроенной силой

три пулемёта ударили вдруг.

Стала защитникам братской могилой

речка рубежная - Западный Буг.

Сводный отряд, нападавших теряя,

чуть ли не полностью выкошен был.

Чуть поотстав, постоянно ныряя,

Петя к желанному берегу плыл.

Кто-то из выживших плыл неумело,

кто-то винтовку держал, как весло;

только теченьем из зоны обстрела

Петю и группу бойцов отнесло.

Всё же они не напрасно старались.

Петя доплыл до зелёных кустов,

Следом за ним сквозь тальник продирались

пятеро самых везучих бойцов.

Дальше сквозь южный захваченный остров

нашим бойцам прорываться пришлось;

хоть это было довольно непросто,

всё же его пробежали насквозь.

Им предстояло форсировать сходу

тиной заросший рукав Мухавца;

снова защитники бросились в воду -

этот прорыв довели до конца!

Дальше бежали, как резвые кони,

в жизни, наверно, не бегали так;

им показалось - ушли от погони,

даже не слышали лая собак.

Вслед не свистели разящие пули,

не было окриков с разных сторон...

Перед рассветом солдаты уснули,

все погрузились в убийственный сон.

Время, как будто бы, остановилось,

и всё вокруг различая с трудом,

спали бойцы... Им, наверное, снилось

милой лицо и покинутый дом.

Только когда вдруг очнулись солдаты

где-то на тихой поляне в лесу,

фрицы стояли вокруг... Автоматы

были приставлены прямо к лицу.

Пете с бойцами признать приходилось,

что оказался коварнее враг;

стало понятно, как это случилось -

немцы по следу пустили собак.

Если надежда жила в человеке -

дальше ей жить, не вставая с колен...

Будущее зачеркнуло навеки

слово короткое, жуткое... Плен...

Жажда победы, отвага и воля -

всё обратилось в забвенье и тлен.

Выпала воинам тяжкая доля -

этот позорный, мучительный плен!

Словно во время Орды и полона,

горькое время для Русской Земли,

гнали фашисты по тракту колонну;

пленные наши понуро брели...

Буйные головы втянуты в плечи...

Мало того, в довершение зла,

ехали им репортёры навстречу,

и кинокамера с ними была.

Эти немецкие корреспонденты

пленных решили для хроники снять,

чтобы в Берлине крутить киноленты

с их пропагандой, опять и опять.

Только им съёмку сорвать постарался

мальчик, который уже нам знаком.

Петя до крупного плана добрался

и в объектив погрозил кулаком.

Для хроникёров на этой дороге

сгинул ликующий кинотеатр.

Немцы схватили мальчишку в итоге -

били его за испорченный кадр.

Так конвоиры беднягу избили -

он две недели ходил в синяках.

Пленные Петю тогда подхватили,

в лагерь его принесли на руках.

Лагерь для пленных под Бялой Подляской -

это само по себе приговор.

Смерть разгулялась там дикою пляской,

был там отчаянный голод и мор.

Всех там разила с косою старуха,

но сдавался ей шустрый пострел;

и, не теряя присутствия духа,

в лагере этом он всё осмотрел.

Долго ходил, нарываясь на взбучку,

слабое место искал паренёк;

ночью однажды прополз под колючку,

сделал лазейку и мигом убёг.

Пете в лесу удавалось укрыться,

он в Белоруссию шёл прямиком

и, переправившись через границу,

мальчик работал в селе батраком.

Только на этом не кончились беды.

Петя был вольным полгода всего.

Мальчик в селе не дождался Победы,

и полицаи схватили его.

Рабский удел он в Германии начал,

не было в жизни его перемен.

Петя на бюргера годы батрачил,

воспринимая неволю, как плен.

Красная Армия освободила...

Петя, подросток вернулся домой...

Мальчик, прошедший такое горнило -

чудо, что просто остался живой.

Так шла война в восприятии детском...

Что же случилось потом с пареньком?

В лагере был, уже нашем, советском...

Только история здесь не о том.

Те, кто продолжил борьбу в цитадели,

бились с фашистами несколько дней.

Фрицы в ту пору совсем озверели -

стали бомбить всё сильней и сильней.

Вскоре разрывы от бомб многотонных

в грудах обломков бойцов погребли.

Всех их, контуженных и оглушённых,

немцы из куч кирпичей извлекли.

Кончились силы, патроны и шансы...

Пленных построили возле стены...

Все измождённые, как оборванцы,

были защитники нашей страны.

Важный вопрос задавал поскорее

немец, не пряча ухмылку свою;

спрашивал пленных он - есть ли евреи

и комиссары в неровном строю.

Он говорил - неминуема кара,

орднунг немецкий при полной красе:

Коль не укажете мне комиссара,

значит, расстреляны будете все!

Не убоявшись угрозы смертельной

хмуро молчали бойцы, как один.

Без гимнастёрки, в рубашке нательной

здесь же стоял оглушённый Фомин.

Может, он просто фашиста не слышал...

Молча стояли солдаты, и вдруг

всё же нашёлся предатель... Он вышел

и заявил, что Фомин - политрук.

Немцы иуду обратно впихнули,

сразу колонну отправили в путь,

а Фомину автоматные пули

с треском пронзили открытую грудь.

Гнали фашисты колонну по Польше,

заперли пленных в сарай на ночлег,

утром погнали на выход, но больше

с пола не встал лишь один человек.

Вроде бы, всех выгоняли оттуда -

не досчитались в живых одного;

утро уже не увидел иуда,

ночью бойцы задушили его.

Длились бои не в одной цитадели,

были, конечно, ещё очаги.

Сходу всю крепость забрать не сумели

и по частям занимали враги.

С первого дня, при потерях и драмах,

дело носило лихой оборот.

Враг, окружая, добрался до самых

Кобринских, или Восточных ворот.

Здесь проходила своя оборона,

так же её возглавлял политрук

артиллерийского дивизиона,

видный храбрец Николай Нестерчук.

Пушки не все оказались разбиты,

наши поставили их на валы.

Здесь наступали ну просто бандиты,

фрицы тут были особенно злы.

Дивизион им достойно ответил,

кузькину мать показал комиссар.

Бронеколонны фашистские встретил

артиллерийский внезапный удар.

Не проходили фашистские тати,

наши забили дорогу, как тромб,

и проломили его в результате

только лишь с помощью авиабомб.

Так, до конца прослужили Отчизне

честные, храбрые политруки,

вместе с бойцами ценой своей жизни

остановили фашистов полки.

Конец второй части.

Часть третья.

Герой.

Самый упорный рубеж обороны

фортом Восточным назвали враги.

Больше всего уходили патроны

там, в круговерти свинцовой пурги.

Полные зла и трагизма моменты

стали известны лишь в сорок втором;

в штабе немецком нашлись документы,

как разгромили врага под Орлом.

Из документов впервые узнали,

что за орда там разбита была,

что за дивизия в самом начале

Брестскую крепость с боями брала.

По донесеньям врагов оказался

первый их бой - далеко не курорт.

Дольше всего в обороне держался

некий Восточный, как названо, форт.

Все укрепления фрицы готовы

были пройти, словно масло ножом.

Форт этот, сделанный в виде подковы,

стал неприступным для них рубежом.

Немцы там несколько дней наступали,

но получили достойный отпор.

Вскоре от пленного фрицы узнали,

что там командует некий майор.

Это им мало о чём говорило,

так и не знали фашисты пока,

что неизвестный майор, Пётр Гаврилов,

в крепости был командиром полка.

Этот Гаврилов упорно, прилежно

полк свой готовил к жестокой войне;

он говорил: Раз война неизбежна,

значит, мы будем готовы вдвойне!

Хоть и стояли враги на пороге,

власть запрещала военную речь.

За нагнетанье излишней тревоги

даже хотели майора привлечь.

Время, к несчастью, стояло такое -

будешь шуметь - на тебя донесут.

За паникёрство на двадцать седьмое

был уж назначен Гаврилову суд.

Много людей за такое сидело...

Участь майора была решена...

Можно сказать, что от слушанья дела

всё же его оградила... война.

Двадцать второго майор первым делом

в собственный штаб пробираться решил,

под непрерывным, жестоким обстрелом

знамя полка он забрать поспешил.

Передвигаться бегом приходилось,

всюду от взрывов метался народ.

Выйти из крепости не получилось -

бой нарастал у Восточных ворот.

Были вне крепости многие части,

так что пока был майор без полка.

Здесь же бойцы без начальства, без власти,

требовалась командира рука.

Было Гаврилову очень непросто,

мог бы тогда растеряться любой,

но поспешил он на Северный остров

и всех прибившихся вёл за собой.

Северный въезд составляли три арки...

Были фашисты, однако, и там.

Бой разгорелся там яростный, жаркий.

Быстро расставив бойцов по местам,

сходу Гаврилов там начал работу...

Знал досконально он дело своё -

сформировал свою первую роту,

дал лейтенанту возглавить её.

Скоро атаку отбили всем миром.

Пусть в подчинении рота, не полк,

Знали бойцы, что с таким командиром

в битве с фашистом получится толк.

В полдень нашлась обороне подмога.

Прибыл боец и добавил вестей,

что у подковы находится много

военнослужащих разных частей.

Тут же Гаврилов пришёл в казематы.

Из цитадели, из разных концов

к форту с утра прибегали солдаты;

свыше трехсот набиралось бойцов.

Против дивизии - горстка всего-то,

но от неё задрожал супостат.

Сразу же две дополнительных роты

созданы были из этих солдат.

Фрицы, наверное, были не рады,

что им в России досталось служить...

Сразу же были открыты все склады,

чтобы защитников вооружить.

Выдал Гаврилов винтовки, патроны,

и, во главе всех бойцов становясь,

он укрепил рубежи обороны,

быстро наладил надёжную связь.

Взялся майор укреплять там, где слабо,

мыслью командной везде он проник.

Стал там Касаткин начальником штаба,

а комиссаром назначен Скрипник.

Всюду успели майорские руки,

многое делал Гаврилов и сам;

следуя строго военной науке,

передавал свои знанья бойцам.

Быстро Гаврилов расставил расчёты,

каждый стоял на своём рубеже;

а счетверённые он пулемёты

сам разместил на втором этаже.

У пулемётов был сектор обстрела -

весь приказарменный, внутренний двор;

и получилось хорошее дело -

фрицам ловушку придумал майор.

Только во двор прорывались фашисты,

шла установка зенитная в бой;

через минуту всё делалось чисто -

всех выметало свинцовой метлой!

Трупы в зелёных мундирах, останки

фрицев обильно усеяли двор.

Время от времени лязгали танки,

по укрепленью стреляли в упор.

Тут добровольно решались солдаты

Родине, да и друзьям послужить;

скрытно ползли и бросали гранаты,

и удавалось им танки подбить.

Поняли фрицы, что не до игрушек,

что неудачно их дело идёт -

ожесточённей стреляли из пушек,

даже задействовали огнемёт.

И постепенно всё шло к перелому,

многим бойцам нанесли гады вред...

Раненых клали в подвал на солому,

был там устроен такой лазарет.

Старшей была медсестричка Раиса,

и помогали все женщины ей -

были в подвале гражданские лица,

много пришло командирских семей.

Только Гаврилов не мог их оставить

здесь, посреди развалившихся стен.

Через неделю пришлось их отправить

в вынужденный, но спасительный плен.

Прав командир оказался в итоге,

не было шансов других у него...

Форт у фашистов стоял на пороге,

сопротивлялся он дольше всего.

Рушился план, умножались потери,

мигом слетели и спесь, и апломб;

и поступили фашисты, как звери -

сбросили здесь королеву всех бомб!

Сила разрыва прошла, как цунами,

перевернула казармы вверх дном;

своды кирпичные над головами

громко трещали и шли ходуном.

Это случилось в начале июля...

Долго над крепостью пыльная мгла

всё, наподобие серого тюля,

плотной завесою заволокла.

Только трещали во мгле автоматы...

Шлейф от разрыва ещё не осел,

фрицы врывались толпой в казематы

и добивали тех, кто уцелел.

Словно с цепи сорвалась эта свора...

С пленными фрицы допросы вели,

а в казематах искали майора,

но, к удивлению их, не нашли.

Пленники, что у него послужили,

после того, как закончился бой,

будучи в лагере, предположили,

что командир их покончил с собой.

Только Гаврилов не сдался, не умер,

душу его этот крах не сломил;

жажда победы звенела, как зуммер,

даже когда уже не было сил.

Сделан он был из особого теста,

даже и бомба таких не берёт.

Занял майор подходящее место,

видимо, многое знал наперёд.

Он приказал до бомбёжки когда-то,

чтобы солдаты в казарме, в углу,

сделав пробоину, из каземата

ход прокопали во внешнем валу.

Только проход у них не получился,

в ходе работ неприятность ждала -

от сотрясения свод обвалился,

почва уж очень сыпучей была.

По оккупантам бросая гранаты,

из пистолета стреляя в упор,

в эту знакомую часть каземата

после бомбёжки прорвался майор.

Был он пока не замечен врагами.

Сразу полез он в подземный проход,

быстро песок выгребая руками,

начал в него зарываться, как крот.

Он погружался в земельное чрево...

Делал Гаврилов свой схрон в стороне,

то есть, копал он не прямо, а влево -

вдоль кирпичей и вплотную к стене.

Он, оставляя песок за собою,

словно могилу себе вырывал;

чтобы во тьме приготовиться к бою,

сам себя заживо замуровал.

Замер майор перед встречей с врагами.

Слышал буквально он из-под земли,

как, по настилу гремя сапогами,

немцы в его каземат забрели.

Молча Гаврилов внимал разговорам...

Несколько позже майор услыхал -

кто-то из них громко лязгнул затвором

и автоматную очередь дал.

Пули свистели... Майор затаился,

знал - эта очередь не по нему.

Немец попасть вглубь тоннеля стремился,

прямо туда, в непроглядную тьму.

Вал оставался немым, как могила...

Фрицы гурьбою утопали прочь,

а для Гаврилова здесь наступила

долгая и непроглядная ночь.

Медленно, жутко тянулись мгновенья,

мозг придавила свинцовая тьма;

вышел Гаврилов за грань истощенья,

жажда и голод сводили с ума.

Время, казалось бы, остановилось...

Чтоб не расходовать силы свои,

целыми днями ему приходилось,

как неживому, лежать в забытьи.

В жизни такое бывает однажды...

Снился родник и бегущий ручей,..

и приглушая мучения жажды,

слизывал влагу майор с кирпичей.

Медленно-медленно дни проходили...

Сон наступал где-то на два часа...

Фрицы то ближе, то дальше бродили,

слышал майор их шаги, голоса.

Вечность Гаврилов лежал без движенья,

было совсем уже невмоготу;

ни огонька, ни другого свеченья

не проникало к нему, в темноту.

Чуть навсегда его не усыпило,

он потерял уже времени счёт;

как наконец тишина наступила,

вдруг на валу застучал пулемёт.

Коротко бил, экономил патроны.

Хоть и не слышалась русская речь,

ясно, что наши ведут оборону,

немцы б не стали патроны беречь.

Только Гаврилов родное услышал, -

понял по звуку, что бил Дектярёв, -

с радостью он из укрытия вышел,

бодрым, готовым для новых боёв!

Выбрался кверху Гаврилов не скоро...

Видит он - наши солдаты сидят!

Там, на валу, к удивленью майора,

было аж целых двенадцать ребят!

Радостно встретили те командира,

дали майору поесть сухарей,

что заменило сокровища мира -

дара ему не нашлось бы добрей!

Он посмотрел на бойцов, как на чудо,

он был, как ангелом, ими храним -

вышли они непонятно откуда

и находились теперь перед ним.

Прятались хлопцы в каком-то подвале,

там был частично обрушенный свод.

Фрицы поблизости всё обыскали,

но не нашли в их берлогу проход.

В эту июльскую тёплую ночку

видел Гаврилов надёжных ребят.

Прежде сражаться хотел в одиночку,

здесь перед ним уже целый отряд!

Жажда борьбы разгоралась всё пуще,

перед майором была во плоти;

он захотел в Беловежскую пущу

этих бывалых бойцов увести.

Но по-другому случилось на деле,

выйти из крепости враг не давал.

Днём в казематах солдаты сидели,

ночью опять выходили на вал.

Хоть и в подвале могли отсидеться,

знали - война всё равно их найдёт;

звало на битву отважное сердце,

и по ночам тарахтел пулемёт.

Нет, не хотели они хорониться,

часто огонь по фашистам вели!

Рано иль поздно, но всё-таки фрицы

тот пулемётный огонь засекли.

Вновь полетели снаряды и мины

в этот живучий последний очаг.

Наши защитники были едины

и отразили немало атак.

Яростно бились с врагами герои,

только редел их бесстрашный отряд,

и, словно в песне, осталось их трое -

это Гаврилов и двое ребят.

Скопом насели, приблизились фрицы,

взрывы гранат раздались во дворе...

Снова пришлось от фашистов укрыться

хлопцам с Гавриловым в той же норе.

Ночь наступила у города Бреста,

и прорываться настала пора;

вышли они из укромного места,

смотрят - фашисты сидят у костра.

Их находилась тут целая рота,

немцы дежурили здесь, у костров;

видно, у них продолжалась охота,

раз обложили людей, как волков.

Тягостно было в душе у майора,

тут же пришло пониманье к нему,

что не отцепится лютая свора,

надо им вырваться по одному.

Хлопцам, с которыми связан судьбою,

он наказал, чтобы в лес пробрались;

дальше велел приготовиться к бою,

и на прощание все обнялись.

Бросили каждый из них по гранате,

и загремели разрывы гранат -

громкое и троекратное Нате!

от несгибаемых русских солдат.

Бросилась троица что было силы...

Хлопцы рванули на север и юг,

строго на запад понёсся Гаврилов,

по территории делая крюк.

Мчался майор до хрипящего вздоха,

сердце выпрыгивало из груди;

крики фашистов, стрельба, суматоха -

всё пронеслось у него позади.

Сзади бежали, гремели, как кони,

грохот сапог раздавался во тьме,

только Гаврилов ушёл от погони,

скрыться ему удалось в кутерьме.

Брестская крепость тонула во мраке,

не было в небе ни звёзд, ни луны;

через воронки, кусты, буераки

он добежал до какой-то стены.

Стал в темноте обходить укрепленья,

не понимая, где бродит, пока,

и наконец он узнал помещенья -

здесь находились конюшни полка.

Понял майор, где теперь оказался -

это был Северо-Западный вал;

тут же он через него перебрался

и по откосу спустился в канал.

Прежде всего, хорошенько напился,

стоя по пояс в прохладной воде;

после он вброд по каналу пустился,

как оказалось, навстречу беде.

Было Гаврилову видно вначале

на берегу лишь густые кусты,

выше на фоне небес проступали

ивы плакучие из темноты.

Тихо майор прибираться старался,

вышел на берег, вгляделся во тьму,

дальше немного сквозь ветки продрался...

Что за картина открылась ему?

В мутном, холодном свеченьи рассвета

лагерь палаточный в дымке парил;

рядом горел огонёк сигареты,

видно, поблизости немец курил.

На берегу обводного канала

расположилась немецкая часть...

Этого только ему не хватало -

извергам в цепкие лапы попасть!

Нет уж, такого враги не дождутся!

Не было дальше майору пути,

вынужден был он в конюшни вернуться

и для укрытия место найти.

Там была целая куча навоза.

Был для Гаврилова ясен вопрос -

если была в плен попасться угроза,

значит, пришлось закопаться в навоз.

День наш герой пролежал без движенья...

Знал он - в канале хватает воды,

только он мучился от истощенья -

несколько дней был совсем без еды.

Ночью майор из укрытия вышел,

сразу он понял, что плохи дела -

речь оккупантов напротив услышал,

с берега часть никуда не ушла.

Всё же майор не сдавался упорно...

Как-то в конюшне на голом полу

он обнаружил какие-то зёрна,

комья сухие валялись в углу.

Взялся он пробовать... Вроде, съедобно,

хоть доводилось поесть и вкусней,

только нутро заурчало утробно...

Это был корм полковых лошадей.

Время больших испытаний настало,

самый предел человеческих норм.

Ночью пил воду майор из канала,

днём он лежал и жевал комбикорм.

Немцы уйти собирались не скоро...

Так продолжалось уж несколько дней.

Раньше, наверное, в жизни майора

тягостных дней не бывало длинней.

Пыткой тянулись кошмарные сутки,

немцы из крепости не убрались,

а у Гаврилова рези в желудке

от лошадиных кормов начались.

Молча Гаврилов лежал и крепился...

Раньше не ведал он боли такой,

лишь в пистолет мёртвой хваткой вцепился,

да и гранаты держал под рукой.

Он по прошествии нескольких суток

даже не чувствовал тело своё,

и у майора мутился рассудок,

он ослабел и впадал в забытьё.

Он в полусон-полубред окунулся,

ангелом в зыбком покое храним;

ну, а когда он внезапно очнулся,

двое фашистов стояли над ним.

Как на добычу слетелись вороны...

Видно, Гаврилов стонал в полусне;

эти невольные громкие стоны

фрицев сюда привлекли в тишине.

Тяжко, с трудом он в реальность вернулся,

также с трудом на курок смог нажать;

только по фрицам майор промахнулся,

те заорали - и сразу бежать.

Медленно встал, пошатнувшись, Гаврилов,

молча проверил запалы гранат

и при последних оставшихся силах,

всё осмотрев, обошёл каземат.

Понял майор - наступает последний

и, как поётся, решительный бой;

раз он у Господа Бога в передней,

пару фашистов прихватит с собой.

Через минуту по всем амбразурам,

стены круша, застучал пулемёт.

Немец пошёл в наступление буром,

только Гаврилов решил: Не пройдёт!

Близок мой локоть, но ты не укусишь!

Здесь вам, фашистам, предателей нет!

Фрицы кричали: Сдавайся, мол, русиш! -

только граната летела в ответ!

Немец протиснулся в дверь каземата,

он уложил его, вскинув ТэТе;

тут в амбразуру влетела граната,

и очутился майор в темноте.

Как его не пристрелили на месте?

Он удивил неприятеля так,

что его долгу, отваге и чести

должное отдал безжалостный враг.

Вид у майора для немцев был странен -

щёки его обросли бородой,

русский герой был контужен, изранен

и в довершение, очень худой.

Ценным трофеем, как дичью на блюде,

в лагерь в носилках его принесли;

там доктора были русские люди,

русские люди его и спасли.

Не полетела немецкая пуля,

и оказался отважный герой

в лагере двадцать восьмого июля!

Более месяца шёл его бой.

Тяжко сложилась судьба у майора -

всё-таки он оказался в плену,

землю родную увидел не скоро,

в концлагерях он провёл всю войну.

Жизнь, выступая лихим драматургом,

била сюжетами с разных сторон...

В лагере под городком Хаммельсбургом

с Карбышевым познакомился он.

Встретились в лагере два человека...

Брестскую крепость седой генерал

строил в начале двадцатого века,

храбрый Гаврилов её защищал...

Часто они заводили беседу

и обсуждали сражений итог.

Карбышев в точности нашу Победу

предугадал и предсказывал срок.

Оба прошли испытанье любое,

вышли за грань человеческих сил;

жили Победою оба героя,

только один до неё не дожил.

Будучи связанным, словно распятым,

в стужу водой генерал был облит;

не покорившись фашистам проклятым,

Карбышев Дмитрий был зверски убит.

Ну, а Гаврилов победной весною

был из концлагеря освобождён.

Подвиг его был отмечен страною,

Званьем Героя он был награждён.

Впрочем, из тех, кто фашистам не сдался,

в крепости Брестской был каждый герой,

кто на защиту Отчизны поднялся,

принял последний, решительный бой.

Люди безмерной отваги и чести

первыми пали на этой войне;

многие сгинули в полном безвестьи,

подвиг их был не известен стране.

Мы восхищаемся подвигом этим...

Кто-то, шагнув через жизненный край,

не написал ни любимой, ни детям -

Родине он нацарапал: Прощай!..

Этих героев погибло немало -

гасли, как свечка на сильном ветру;

Родина долго о них и не знала,

смерть не красна, коли не на миру.

Раз за спиною Москва или Волга,

требует подвига Родина-мать...

Брестская крепость держалась не долго,

впрочем, а это смотря как считать!

Вроде бы ясно - в начале июля

полностью заняли крепость враги...

Только летели в захватчиков пули,

и оставались ещё очаги.

Выстрелы слышались снова и снова

средь крепостных казематов и стен.

Только в апреле лишь сорок второго

взяли последнего воина в плен!

Принято думать - большого значенья

эти бои не имели в войне,

не изменили событий теченье,

не принесли облегченье стране.

Были важнее бои Сталинграда

или сражения Курской дуги,..

но здесь была для фашистов преграда,

в Бресте впервые споткнулись враги!

Немцы прошли по Европе тараном,

вот наступал и России черёд,

но в назидание рухнувшим странам

здесь было сказано: Враг не пройдёт!

Смелость у нас никуда не девалась,

пусть это помнит любой лиходей!

Брестская крепость была и осталась

символом мужества наших людей!

Июнь - июль 2024 г.

Оставить комментарий © Copyright Зырянов Сергей Аркадьевич (serzyrjanv@rambler.ru) Размещен: 19/08/2024, изменен: 19/08/2024. 79k. Статистика. Поэма: Поэзия Иллюстрации/приложения: 11 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Поэма в трёх частях о подвиге защитников Брестской крепости.

Зырянов Сергей Аркадьевич : другие произведения.

Брестская крепость