Мансуров Андрей Арсланович : другие произведения.

Посвящение. (Глава из романа "Максимально доступные Боги")

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава из романа "Максимально доступные Боги". Юному ученику гончара, Глостеру, приходится оставить все дела, и встать на защиту Родины плечом к плечу со всеми друзьями, родными, и близкими. Потому что очередной Чёрный Властелин задумал очередную мерзость: захватить с помощью волшебства всю Ойкумену...
  Посвящение.
  
  (Глава из романа "Максимально доступные Боги".)
  
  Глостер прикусил губы изнутри - так, что почувствовал солоноватый вкус крови во рту. Сглотнул. Но всё-таки заставил колени перестать выбивать дрожь, и шагнул вперёд.
  Гигантские каменные изваяния, неподвижно замершие на постаментах, казалось, с презрительной иронией смотрели вниз, на очередного ничтожного червяка, пришедшего отдать им дань уважения, почитания, поклонения...
  Поклонение.
  Для этого он и пришёл сегодня сюда - выбрать себе Божество для поклонения.
  Нет, не так: это Божество было ему изначально, с рождения, предначертано. Назначено. Кодексом. Определено по дате его рождения.
  Раз он - водолей, ему положен Каризах.
  Вот он: Глостер как раз стоит напротив его гигантской фигуры, похожей одновременно и на русалку, и на спрута... Если забыть на секунду о присутствующих на Церемонии жрецах, традиционно одетых в свои бело-голубые хитоны, и взглянуть в огромные пустые глаза истукана, злобно-цинично упирающиеся в тебя с высоты сорока футов, где бы в огромном зале ты ни находился, можно со страху описаться: Божество, которое Гороскоп назначил ему в "покровители", выглядит омерзительно уродливым монстром.
  Который по слухам - тот ещё душегубец. Недаром же столько моряков и торговцев отказались от такого Защитника и Покровителя.
  Но это - уже когда они, в-смысле, эти люди, были в достаточно солидном возрасте.
  И имели на то достаточно веские основания...
  Менять Божество-покровителя можно не раньше, чем исполнится двадцать четыре года. Да и потом - не чаще, чем раз в двенадцать лет. А Глостеру сейчас - как раз двенадцать. Так что на ближайшую иллюриану он - раб вот этого. Существа. Бога. Пусть и одного из Верховных Божеств.
  Но от этого почему-то менее страшно не становится.
  А надо - пройти всё. До конца... Иначе его отец и вся Семья будут опозорены.
  Нельзя сдаваться, и объявлять себя отступником от Веры!
  Таких, вероотступников, везде презирают. Все. (Но почему-то такие люди всё-таки есть. И их, если вспомнить объективно, немало...)
  Глостер приказал себе перестать отвлекаться на посторонние мысли.
  Ему сегодня - двенадцать. И для него настал День официальной церемонии. Нужно "отдаться под крылышко" Бога-заступника. Вступить, так сказать, в лоно адептов Каризаха. И свято верить, что воплощение ужаса и злобы, если что, (тьфу-тьфу!) услышит. И на все униженные мольбы и прошения - отреагирует. Снизойдёт. Будет оказывать милость. То есть - помогать. Выживать в их суровом и лишённом иллюзий, мире.
  А глядя на воплощение Хуракана, чудовище, Колебателя пучин и недр, не очень-то верится, что такой - и правда: прислушается к мольбам какого-то ничтожного мальчишки, да и просто - услышит. Поможет. Спасёт. Защитит.
  Пока эти и другие мысли вихрем неслись в маленькой головке, а зубы выбивали чечётку, Главный жрец Каризаха подошёл к Глостеру. Возложил ладони на гладко выбритый по случаю Церемонии череп, который ещё саднило после туповатой бритвы. (Волосы, эту назорейскую примету, полагалось приносить в дар Первому Божеству: в знак абсолютной преданности и почитания!) Глостер почувствовал тепло и внутреннюю энергию, исходящие из жилистых крепких рук: жрец Каризаха силён. Уж точно - не слабее жрецов Ворстера и Лингвича.
  Ну, хоть это радует...
  - Глостер, сын Питера, и внук Ольгерда. Готов ли ты принести Клятву твоему Первому Покровителю и Заступнику?
  Снова сглотнув ставшую почему-то вязкой слюну, Глостер пролепетал, ощущая, как слабо и неуверенно звучит под титаническими сводами, верхняя часть которых терялась в непроглядном сумраке, его подростковый дискант:
  - Д-да, Ваше Преосвященство. Готов!
  - Отлично. Повторяй за мной!
  Глостер снова сглотнул: теперь ему стал виден краешек сандалии, выступившей из-под кромки хитона. И, если честно, подошва могла бы быть и не столь стоптанной и растрескавшейся. Эта мелкая деталь словно вылила ему на бритую голову ушат холодной воды: раз Главный жрец Колебателя пучин ходит в драных сандалиях, может, и адептов Каризаха осталось сейчас меньше, чем почитателей других Божеств?! То есть - пожертвований в Епархию Каризаха поступает не так уж и много?!
  Оглядев зорким юношеским взором хитон и цепь - символ начальственного положения Верховного на морщинистой тонкой шее - Глостер успокоился на этот счёт: хитон - отличной выделки, тёплый и удобный. Цепь - из чистого золота, в палец толщиной.
  Нет, с пожертвованиями, стало быть, и со Статусом, всё в порядке.
  Похоже, дело тут в том, что Верховный просто привык к удобной и надёжной обуви. (Как и сам Глостер, или его отец.) Или он - выше предрассудков, заставляющих жрецов разных Епархий щеголять друг перед другом, пусть казённо-стандартными, но - дорогими одеяниями: из ангорской шерсти, или привозной альпаки...
  Вернуться на грешную землю Глостера заставил резкий голос: похоже, жрец понял, что посвящаемый слегка отвлёкся:
  - Я, Глостер, сын Питера и внук Ольгерда, прошу принять меня в число твоих почитателей, о великий Каризах! - жрец сделал паузу, чтоб Глостер мог повторить. Глостер заставил себя сделать это чётко. Вероятно поэтому продолжил Верховный уже не столь резким и суровым тоном, - Клянусь свято выполнять возложенные на меня твоими слугами-жрецами обеты и обязанности... И исправно платить положенную десятину со всех моих доходов... И двенадцать следующих лет посвятить служению только тебе, о великий Каризах!..
  Повторяя уже почти механически остальные, произносимые с отличной дикцией, и трожественно-напыщенным тоном, слова Клятвы, Глостер поймал себя на том, что думает уже вовсе не о Клятве. А о пушистых волосах Роуз.
  Да, он отдаёт себе отчёт, что немного увлечён... Нет, хотя бы себе-то врать не надо: он отлично знает, что по уши втрескался в прелестную дочь младшего столяра. И если и вытерпит последующую за церемонией Клятвы церемонию Наложения Печати - то только благодаря мыслям о ней, юной чаровнице. Потому что терпеть придётся долго.
  Главный жрец наконец закончил выговаривать слова Клятвы. Глостер уже не механически, а с облегчением повторил последнее обещание: "Клянусь не прелюбодействовать".
  Сейчас начнётся. Настоящее посвящение. И от того, что оно начнётся вот прямо сейчас, он испытывал какое-то злобное удовлетворение: наконец-то!
  Потому что ожидание пытки всегда куда страшней самой пытки!
  Откуда-то из глубины храма два жреца, пыхтя от напряжения - тяжёлая! - притащили высокую жаровню на львиных лапах, поставили рядом с Верховным.
  Тот спросил:
  - Глостер, сын Питера, внук Ольгерда! Не передумал ли ты вступить в лоно адептов Великого Каризаха?
  - Нет! Нет. - но при взгляде на светящиеся красно-оранжевым цветом печати в жерле бушующего в жаровне пламени, он невольно отвернулся.
  - Встань на колени, Глостер, сын Питера. Протяни свою правую руку.
  Глостер вытянул свою правую, как он отлично понимал, по-детски тонкую руку с тоненькой, ещё не загрубевшей на солнце и от тяжкого труда, кожей, вперёд - ладонью кверху.
  Палач, незаметно подошедший, оказывается, сзади, подставил под руку простой деревянный табурет. Глостер положил руку, ставшую вдруг ужасно тяжёлой, на сложенную в несколько раз грубую мешковину. Да, он знал - у палача должна быть опора. А вот удержать руку от того, чтоб она не отдергивалась - дело Силы Духа самого новопосвящаемого. Будущего адепта Каризаха. (Или - опозорившего своих предков, вероотступника - тьфу-тьфу!..)
  Когда трёхдюймовый кружок на толстой рукоятке-пруте оказался прижатым к коже предплечья, Глостер не выдержал: заорал что было сил. Отвернулся: смотреть на дым, пошедший из-под тавра, было уже выше его сил!..
  Но руку из-под раскалённого металла он не выдернул. Только шевельнул ею пару раз, пытаясь приспособиться к сильному давлению, которое палач удерживал уверенной рукой - Глостер понимал: чтоб посвящаемому же было не так больно!
  После первого вопля Глостер сжал челюсти так, что заскрипели зубы, и из его уст вылетал уже только хриплый рык - словно у раненного марала.
  В ноздри ударил омерзительный запах горелой плоти - его плоти! Глостера замутило, пальцы на руках невольно сжались в кулаки, губы вновь оказались прокушены. Видно тоже стало плохо - брызнувшие сами собой слёзы сделали всё окружающее нерезким.
  Длилась пытка-прижигание не больше пяти секунд.
  Глостер знал это, и сам видел наложенные его сверстникам, ещё свежие, печати. Но всё равно - ему казалось, что с ним это происходит буквально часы!..
  Наконец палач аккуратно убрал раскалённый металлический кружок.
  Глостер позволил себе расцепить стиснутые зубы, и свободной рукой снял отдающую невыносимой болью руку с табуретки. За ней потянулась ткань, упавшая прямо на пол. Несколько волокон кенафа, из которого изготовляли в Общине мешки, даже остались висеть на тыльной стороне предплечья - прилипли. Палач забрал табурет, подобрал мешковину, и удалился тихо и безмолвно - грозный Призрак Правосудия и Закона, постоянное напоминание о том, кто и что ждёт ослушников и святотатцев...
  Глостер застонал. Слёзы утереть даже не пытался.
  Верховный жрец, с, как показалось подростку, одобрением, сказал:
  - Новопосвящённый Глостер, адепт Великого Каризаха. Ты принят в Братство. А сейчас можешь идти. Придёшь сюда через два дня, в полночь. Ты должен будешь показать наложенную печать полному диску Заступницы. Это всё.
  Глостер, ощущая, что всё ещё не в состоянии пошевелиться, так, прямо с колен, и наблюдал, как серые тени жрецов скрываются в черноту между титанических постаментов, и исчезают - будто растворяются в густом, словно сироп, сумраке зала Святилища.
  Но вот и затих шелест чуть слышных шагов. На уши навалилась тишина.
  Глубокая, проникающая, казалось бы, в самые потаённые уголки его мозга.
  О... Великий Каризах - да, теперь он имеет право так молиться, что вслух, что про себя! - почему нет сил встать?! Ведь физически он почти не пострадал?!
  Глостер перевёл наконец взгляд на круг печати на своём правом предплечьи.
  О Каризах, чтоб вас!.. (Нет, так думать нельзя!!! Кощунство!)
  Печать выглядела ужасно. А уж болела!..
  Ничего, главное теперь - дойти до дома. Там мать намажет на ожог освящённого елея - оливкового масла, и всё пройдёт... Не сразу, конечно, а недели за три.
  Но печать, выжженная в его плоти и коже, и указывающая, что он, как бы ни сложилось в дальнейшем - изначально принадлежал к адептам Великого Каризаха, останется с ним навечно!
  
  Дома мать принялась как обычно, когда он приходил больным или уставшим, хлопотать вокруг него, и что-то, такое домашнее и привычное, приговаривать. Глостер плохо воспринимал слова, скорее - только общую интонацию. Сочувственно-обеспокоенную. И с нотками священного трепета перед жрецами, и самим Каризахом.
  Сама мать, Дайанира, была служительницей Раввины, Богини плодородия.
  Может, поэтому у Глостера и было шесть братьев и две сестры.
  Все они уже были дома: Рувим и Пан вернулись в выгона, где помогали пасти Общинное стадо, Доннер, отстоявший смену в пекарне, всё ещё пах свежевыпеченным хлебом, Марица просто лежала на лавке спиной к печи, свернувшись калачиком - грелась после работы в общественной прачечной. Рони, чесавшая у окна шерсть, спросила:
  - Больно?
  Глостер знал, что младшая сестра и правда - сочувствует. И знает, что и ей, и остальным придётся в свой черёд пройти через это. Поэтому просто кивнул. Пугать описанием того, насколько больно, не стал.
  Дверь отворилась, вошёл отец. Ему достаточно было одного взгляда, чтоб просчитать ситуацию. Отцом Глостер гордился: не каждому выпадает честь стать дальносмотрящим. Разведчиком. Может, именно поэтому от взора Питера не укрывается ни одна, даже самая крошечная, деталь.
  - Всё в порядке? - отец смотрел так, что ответить можно только одно:
  - Да, отец.
  Питер кивнул, и прошёл в родительскую спальню: переодеться. Маск-костюм разведчика слишком большая ценность, чтоб носить его просто так, когда работа выполнена.
  Глостер вдруг поймал себя на странной мысли: неужели он отца - боится?!
  Ведь именно после этого краткого диалога печать перестала болеть, и теперь только ныла - словно он просто сильно ударился. Или так произошло потому, что масло наконец подействовало?..
  - Рони, Марица. Вытаскивайте казанки из печи. Собирайте на стол. - мать отошла наконец от Глостера, оставшегося сидеть на табурете у стола, с рукой на столешнице, и направилась к ларю с хлебом - самому священному месту в избе. Кратко помолилась Лару - божеству хлеба, перекрестилась. И только после этого открыла крышку и достала каравай.
  Вышедший из спальни отец спросил:
  - Ужин готов?
  Марица и Рони как раз расставили у дымящихся, и испускавших восхитительный аромат свежей пищи, казанков, чашки, и разложили ложки.
  - Готов, господин муж мой. Можно начинать.
  Питер прошёл во главу стола, взял чёрно-коричневый каравай в обе руки:
  - О Мирта пресветлый, дарующий нам жизнь, и Лар Великий, дарующий хлеб наш насущный! Благодарим вас за то, что сегодня нам есть чем поужинать. И молим о том, чтоб так было всегда. И просим заступиться за путников, больных, малых детей и стариков. И ниспослать пищу всем нуждающимся правоверным. Аминь.
  Все поспешили рассесться на свои места. Питер прижал краюху к могучей груди, и стал нарезать куски. Ломоть Глостера сегодня оказался лишь чуть-чуть меньше, чем кусок самого отца. Глостер...
  Почувствовал удовлетворение. Отец, хоть и принадлежит к Епархии Дока, Каризаха, похоже, уважает. Да и какая разница, какому Божеству теперь принадлежит жизнь Глостера, раз он наконец - полноправный член Общины!.. Он доказал своё мужество!
  Каша из полбы получилась мягкой, разваристой. Печёная картошка с соевым соусом тоже не подкачали. Отец, облизав ложку, и убедившись, что все окончили трапезу, снова встал:
  - Благодарим, о Мирта Пресветлый, и Лар Великий, за пищу, ниспосланную нам. Аминь. Молодец, мать. Сегодня каша какая-то особенная... С кореньями, что ли?
  - Да, господин муж мой, с кореньями. Сельдерея и Цикория.
  - Гм-м... Неплохо. Одобряю.
  Больше отец ничего не сказал, уйдя в спальню. Глостер знал, что там он ляжет на широкую семейную постель - массивную деревянную раму на тумбах-обрубках толстенных стволов, на которую натянуто много-много кожаных ремней, прикрытых сверху шкурами маралов и медведя. И будет отдыхать до тех пор, пока мать не взойдёт на это ложе.
  А затем...
  Да, затем.
  Глостер знал, отлично понимал, что затем родители будут возносить жертвы покровительнице матери, молиться ей, и делать Семье новых детей - брата или сестру.
  Да оно и правильно: маленький Кай не дожил до года, а малютка Люба умерла при родах... А посёлок Общины до сих пор стоит почти ненаселённым - больше половины домов пустует. Последняя эпидемия нью-кори выкосила больше трёх четвертей жителей.
  А чтоб Община жила нормальной жизнью, нужно чтоб население вернулось хотя бы к тому состоянию, которое было пять лет назад: полторы тысячи человек.
  Мать приказала:
  - Пан, Рони. На двор. И - спать.
  Когда младшие, совершив положенные приготовления, скрылись на полке печи, Марица спросила у матери:
  - Госпожа мать. Можно мне посмотреть на печать Глостера?
  Мать поколебалась. Но затем, видимо, решила, что вреда от этого не будет:
  - Можно.
  Глостер положил руку снова на столешницу, так, чтоб сестре было удобней. Он понимал, почему ей это интересней, чем остальным: через год наступает и её черёд отдаться в лоно Епархии Астарты, богини рукоделия и врачевания. И она, разумеется, боится. Боли, тяжёлого обучения всему тому, что должна знать и уметь домохозяйка, и тех обязанностей, которые кроме этого придётся выполнять в Храме целых три года - до того момента, пока её не выдадут замуж.
  - Госпожа мать. А что это за закорючки - вот здесь, по кромке?
  Глостер, до этого видавший Печать Каризаха только на других адептах, и сам решился наконец взглянуть попристальней не на опухоль и багрово-красную обожжённую плоть, а на то, что теперь навечно оказалось запечатлено на его предплечьи. Его-то больше всего напрягало злобное выражение, пусть крошечных - но глаз монстра, взиравшего с центра круга. А о том, что закорючки, бегущие по кромке круга, ещё могут что-то такое обозначать, он даже не подумал. Ну - закорючки и закорючки!
  Мать подошла. Смотрела на печать довольно долго. Перекрестилась:
  - Это - буквы. Древние запретные символы. Они означают, что тот, кто носит их вот так, на выжженной печати - вечно обязуется помнить уроки прошлого. И никогда не будет пытаться проникнуть в тайный смысл этих самых букв. И не допустит, чтоб и другие пытались это сделать. Это - как бы наша молчаливая клятва. Служить нашим Божествам, и много не думать. Просто - служить. Не пытаясь проникнуть в Запретные знания, которые передавались, как говорят, как раз вот такими буквами.
  - А почему, госпожа мать? - это влез младший, Линур, до этого сидевший тише воды, ниже травы, - Почему эти древние значки нельзя пытаться понять?
  Мать резко повернула голову, и Глостер увидел, как кровь бросилась ей в лицо, и дёрнулось раненное плечо. Глаза вспыхнули тем злобным светом, каким обычно наполнялись перед тем, как рука хваталась за хлыст - чтоб наказать!
  - Не смей больше никогда спрашивать о таком! Никто и никогда не должен больше пытаться проникнуть в тайный смысл запретных знаков-букв! Потому что все несчастья и гибель предков нашего народа как раз и произошли от того, что кто-то слишком поверил: не Божествам, и тому что передают через уста жрецов их Духи, а этим значкам!
  И этот ослушник сделал то, что они передавали. И это они, запретные знания, написанные этими самыми значками, навлекли страшную кару на всех людей нашей страны. Да и не только нашей.
  - А... Понятно. - Линур поколебался, но вновь поднял голову, вжатую было в плечи, когда понял, что наказания не последует, (Как понимал сейчас Глостер, потому, что мать не хотела беспокоить отдыхающего отца криками отпрыска!) - Но почему же тогда на всех печатях всех двадцати четырех Епархий эти значки есть? Разве мы не становимся греховны, нося эти дьявольские отпечатки на себе?!
  Мать молчала довольно долго. Потом зло посмотрела прямо в глаза младшего, подняв того даже перед своим лицом сильными жилистыми руками:
  - Сам ты до этого додуматься не мог. Говори! Кто тебе втемяшил эту... Эту крамольную мысль?
  - Мама... - Линур сделал такое лицо, словно сейчас расплачется, - Госпожа мать. Эту мысль мне сказал жрец Титос. Вернее, он её сказал не мне, а Советнику Гирею. А я случайно услышал.
  Взгляд матери как будто стал мягче, и напряжённая атмосфера, повисшая в Большой комнате, как-то сразу стала спокойней и легче. Она опустила Линура на пол.
  - То, что ты слышал разговор жреца и Советника - не страшно. Это не запрещено. А вот разглашать и обсуждать то, что ты слышал из разговора начальства, и руководства Епархией - запрещается Законом. То, что они говорят между собой - предназначено только для их ушей. И касается только их.
  - Но ма... Госпожа мать! Я же никому и не говорил про то, о чём они говорили. Я ведь только спросил...
  - Да, я помню. Поэтому и не наказываю, а просто говорю: не твоего ума это дело, сын. Слушать такое, или спрашивать - уже плохо. Так ты, чего доброго, захочешь ещё и проникнуть в смысл этих проклятых закорючек!
  - Нет-нет, госпожа Мать! Никогда! Я только... - Линур сглотнул. Глостер видел, понимал по другим случаям, что младшенький-то у них - умён и развит не по годам, а некоторые его вопросы и до этого ставили мать в тупик. Поэтому он не удивился тому, что последовало дальше, - Я только хотел узнать, не передаётся ли проклятие от этих закорючек - тому, кто его носит вот так - на печати?..
  Мать видимо смешалась. Потом всё же нашлась:
  - Раз нам наносят эти печати Святые Епархии - значит, ничего такого. Да, точно: как раз то, что нам их наносят, отвращает нас от того, чтоб пытаться познать их смысл!
  - Спасибо, госпожа мать. - Линур уже открывал входную дверь, - Я - на двор.
  Глостер подивился: вот ведь хитрущий паршивец! Несколько раз Глостер и сам...
  Задавал крамольные, как оказывалось, вопросы - по наивности. Но никогда ему не удавалось вот так, безнаказанным, отделаться!.. Рубцы от последней запомнившейся порки заживали два месяца. (Правда, состоялась она три года назад. Глостер тогда отлично усвоил, какие темы являются в Семье и в Общине - табу.) Также он быстро отучился задавать лишние вопросы. Дома. Но позволял себе иногда расспрашивать Моммсена - своего Мастера. Моммсен похмыкивал себе в усы, а потом - объяснял. Или хотя бы объяснял, почему нельзя спрашивать о том, или об этом...
  С другой стороны - приятно, что отец и мать теперь не посмеют пороть его. Он теперь - совершеннолетний гражданин. Полноправный член Общины Бьёрндегарда.
  Наказанием граждан, совершивших преступление, или кощунство, занимается Конклав при Епархии. Или стража при Мэре - главном начальнике поселения.
  Заворочалась и захныкала Анна - их младшенькая. Ну и правильно: ей тоже хочется кушать. Мать, подойдя к подвешенной на скрученных в тугой пук сыромятных ремнях, люльке, достала пухленькую кроху. Села на табурет у стены, вытащила грудь. Глостер знал, что после еды она, как обычно, снимет люльку с крюка и унесёт в спальню: чтоб кормить малышку ещё два-три раза за ночь. Он, отстранённо наблюдая привычную картину, почувствовал, как постепенно спадает напряжение, вызванное вопросами Линура. Вид женской груди воспринимался пока не как возбуждающий воображение мужчины момент, а как раз наоборот - как сугубо домашний, ласковый и тёплый привет из детства.
  Детство...
  А было ли оно у него?
  Едва ему сравнялось три, как мать уже гоняла его вовсю по хозяйству: то дров принести, то - воды из колодца. В четыре он уже присматривал за Марицей, менял вонючие пелёнки, которые потом сам же и стирал: зимой - в ледяной воде... И кормил ту, что сейчас фактически заменяла мать остальным младшим отпрыскам, из бутылочки со сцеженным матерью молоком - когда та была на Молитве или общественных работах.
  Глостер с шести лет знал, разумеется, что тем же самым - обрыдшим домашним трудом! - загружены по самую макушку и все его сверстники-сверстницы. Но от этого глаза, редко смыкаемые ночью, не переставали сами-собой закрываться даже днём. Однако по мере того, как подрастала Марица и младшие, справляться стало легче. Или он...
  Привык?
  В семь он уже пас Общинное стадо с тремя другими мальчишками-сверстниками, а в восемь - помогал Дадону выделывать и обжигать кирпичи - для новых печей и ремонта Общинной церкви.
  Сейчас он вполне может заменять при необходимости старика при замесе, формовке, или регулировании температуры при обжиге - сам стал почти Мастером. Моммсен уже предлагал ему остаться в его мастерской. Но Глостер не хотел этого.
  Он хотел продолжать дело отца - стать дальносмотрящим.
  Отец пока не соглашался.
  Но - и не отказал. С другой стороны, когда состоится церемония Выбора, решать будет не отец, а Старшина цеха дальносмотрящих - Евпатий.
  Однако если совсем уж честно, стать дальноразведчиком ему хотелось сейчас гораздо меньше, чем, скажем, год назад. А хотелось ему...
  Ладно, подумать обо всём, что теперь ему доступно, и как справиться с обязанностями, которые в любом случае, какую бы профессию он не выбрал, появятся, он сможет и позже. А сейчас нужно выспаться, да приготовиться к послезавтрашней Церемонии.
  Его печать нужно показать Заступнице.
  
  Заступница не порадовала. В ночь, когда Глостер должен был показывать свеженаложенную печать, она скрылась за облаками. Поэтому Главный жрец определял время, когда нужно провести церемонию, по часам.
  Когда вся вода вылилась из второго большого цилиндра, Верховный объявил Глостеру, и двенадцати жрецам мужских Епархий, собравшимся в круг у жертвенника на священной поляне Заступницы:
  - Глостер, сын Питера, внук Ольгерда! Ты показал печать Заступнице! Она не выразила протеста. Следовательно, ты теперь - полноправный гражданин Общины! Через десять дней ты должен сделать Выбор. Мастерской, или подразделения, где желаешь служить Общине. А сейчас - ступай домой. И вот ещё что...
  Печать больше елеем не мажь.
  
  Дома все спали. Вернее, это остальные дети спали. Насчёт родителей он не был уверен, но... Глостер знал, что даже если мать и отец не спят - к нему они не выйдут. То, что делали жрецы Каризаха с новым адептом Каризаха, и о чём сказали Глостеру - касается теперь только самого Глостера.
  Зато за столом на лавке сидел, как ни странно, Линур.
  Кусок краюхи и миска с пшённой кашей ожидали Глостера напротив его обычного места, накрытые тонким рушником. Он сел, взглянув на пятилетнего брата:
  - Будешь есть со мной? Я отложу тебе в твою миску.
  - Нет, спасибо, старший брат мой. Я... уже поел.
  Глостер, сознавая, что теперь ему не пристало суетиться или поступать неподобающим образом, молча кивнул. Трапезничал неспешно. Запивал чаем на листьях брусники и малины. Закончив, мягко, без шума, отодвинул посуду. Сказал:
  - Н-ну? Что там у тебя?
  - Я только... Хотел знать, всё ли у тебя нормально? В-смысле, нормально прошла Церемония?
  Глостер понимал, конечно, что не только это сейчас интересует брата. Вероятно, тот уже некоторое время копил свои вопросы, раз сейчас пошёл на определённый риск - шуметь ночью, или расспрашивать о тайнах других Епархий запрещалось. Первое - Уставом Семьи, второе - Законом.
  - Нормально. - в тусклом отсвете дежурного фонаря, раскачивавшегося на ветру на уличном столбе, и неверными отсветами проникавшего сквозь водянистое стекло окна, Глостеру плохо было видно выражение, что имелось сейчас на узком худом личике, но ему обо всём говорили интонации младшего брата: уж больно нарочитым казалось его спокойствие и вежливость. Вызванные явно не только уважением к старшему, и Посвященному. Да и наверняка - не только простым любопытством.
  Но Глостер... не суетился. Но и помогать не спешил.
  Однако Линур у них - и сам не промах:
  - А как же вы обошлись без самой Заступницы? Ведь её не видно было из-за туч?
  - Как говорит наша мать, не твоего пока ума это дело, Линур. Отлично мы обошлись и без самой Заступницы. Мы же знаем: она всё равно была там. Пусть и за тучами.
  - Ага. Понятно. Стало быть, воспользовались клепсидрой для отсчёта времени. А вот скажи, брат, как ты думаешь: те странные закорючки... Буквы. Они же есть и на постаментах наших Божеств. Ну, там, в Храме... Их туда высекали тоже - для того, чтоб эти Божества помнили о Катастрофе?
  Глостер с раздражением подумал, что малыш-то у них, конечно, развит не по годам. И любит задавать вопросы, если не совсем крамольные, то - ставящие в тупик уж точно. И у тех, кто сам не смеет задавать их другим, или попросту не знает ответы, это не может не вызывать раздражения. Нет, сам-то он прекрасно понимал: если не задавать вопросов, и ничем не интересоваться вообще, так и останешься неучем, полуидиотом. Годным только на то, чтоб пасти Общинное стадо. Или рубить для тына новые брёвна, чтоб заменять подгнившие. Потому что такого равнодушно-тупого кандидата ни одна Мастерская не захочет принять на работу. Но вот над закорючками на постаментах он сам раньше как-то не...
  - Не думаю, что для этого. Божества и так помнят всё, что им надо. Да и не Божества это стоят там, на постаментах, а только их изваяния. Они - не живые. Думаю я другое: буквы - и на печатях, и на постаментах, и на вратах Храма - высечены для нас. Чтоб мы постоянно видели то, что послужило причиной гибели тех, старых, Общин. Помнили о Катастрофе. Ну, и само-собой, не пытались повторить их ошибок. - последние слова он сказал с напором - чтоб брат понял, что тут дело серьёзное.
  Линур, как видел Глостер, на эти последние слова стал истово кивать - похоже, хоть и маленький, а и сам додумался до этой немудрёной, в общем-то, мысли. (До которой сам Глостер, кстати, додумался только пару лет назад!)
  - Ну а сама, сама-то эта Катастрофа? Она... Какая она была?
  - Линур. Ты отлично знаешь, что эта тема - табу. Взрослые не говорят об этом. А уж детям - и подавно запрещено обсуждать такое. Так что не спрашивай меня - я тоже не отвечу. Тем более что и сам не знаю.
  - А-а, понял. Прости пожалуйста. Но вот я подумал...
  Линур замолчал, но Глостер не спросил - видел, что брат только этого и ждёт.
  Тогда Линур сам закончил фразу:
  - Я подумал, что если бы мы точно знали, что это было - нам легче было бы избежать повторения! Потому что мы бы точно знали, чего нам нельзя делать!
  - Линур. Хватит. Мы и так отлично знаем, чего нам нельзя делать. В первую очередь - задавать запретные вопросы. И, конечно, ходить в запретные земли.
  - Ага, точно. А вот скажи: ты и правда веришь, что все те, кто умер от нью-оспы, как нам тогда объяснили жрецы - грешники, задававшие слишком много вопросов?
  Глостер покачал головой.
  Чёртов мальчишка! Всегда бьёт в самое больное место. И пусть в их Семье не умер от оспы никто, Глостер знал семейства, полностью выкошенные болезнью. Которую не лечили и даже не пытались лечить жрецы их Храма, объявив эту самую болезнь - наказанием Божьим. Глостера тогда покоробило (Да и сейчас - напрягало!) то, что все двадцать четыре Божества - вот прямо одновременно решили покарать своих адептов за грехи.
  Но ведь не может такого быть, чтоб все адепты, всех Конфессий - и согрешили одновременно! А другие, те кто не умерли, получается - праведники, что ли?! Даже косой Джо, который постоянно бьёт жену и детей, иногда в запале даже ломая тем руки-ноги!..
  Тем не менее, более тысячи человек тогда умерли. И похоронены не на Общинном кладбище. А, как грешники - в яме. За холмом Большой Ладони. Так, что даже со сторожевой площадки не видать.
  - Нет, Линур. Я в это не верю. Но раз так сказали жрецы - значит, так и есть.
  - А почему нашей Общиной, да и всеми другими Общинами - вообще управляют жрецы? Ведь они же в поле, или мастерских не работают, ни одной профессией не владеют, и не могут знать секретов мастерства? Того, что знают и делают Мастерские и Мастера? И лечит нас, и роды принимает - ну, вернее, принимала! - бабушка Танно... Как же получилось, что те, кто не может нам никак помочь, или сделать что-то руками - командуют?
  Глостер даже задохнулся. Паршивец! Именно эта мысль и мучает его самого уже лет пять. И, он готов поспорить - и половину других мальчишек, да и взрослых мужчин Общины! Но...
  Но почему так получается, что бездельники, прикрывающиеся своим положением, присваивают плоды тяжкого труда простых общинников, и для него - загадка.
  Как ему однажды сказал в ответ на нечто такое всерьёз рассердившийся Моммсен, сопроводив ответ солидным подзатыльником: "Не твоего ума дело, молокосос! Так повелось исстари! Обсуждению не подлежит". Глостер тогда на Моммсена не обиделся: знал, что спроси он у матери, или отца - рубцы от хлыста заживали бы недели три...
  - Не твоего ума это дело, братец... Жрецы, они... Возносят молитвы за нас и наши грешные души. Свершают Посвящение. И вообще - так повелось исстари. А если хочешь получить хорошего кнута - спроси завтра у матери. Ладно. Хватит вопросов. Марш спать!
  Проводив взглядом скрывающуюся на полке тощую задницу в вылинявших потрёпанных штанах, (сам носил такие года три назад!) Глостер вздохнул (мысленно).
  Быстро взрослеет братец. Как бы не нарвался на неприятности. (Тьфу-тьфу!..) Или вообще - не оказался причислен к грешникам-вероотступникам...
  
  Утром Глостер позволил себе даже поваляться на своей лавке в чулане, где, как старший, спал. Он никуда не торопился, хотя отлично слышал за наружной стеной шум от движений остальных членов Семьи, делающих привычную утреннюю работу по двору: младшеньким нужно было выгнать обеих тёлок и восемь овец в проходящее мимо стадо, дать еды свиньям, курам, собаке и свистунам. Мать же теперь занималась только теми делами, что нужно делать в избе. Её лёгкие, почти бесшумные шаги, он различал особенно хорошо. (Ну ещё бы: за двенадцать-то лет! Когда ждёшь от быстро приближающихся шагов только одного: злобного окрика да наказания за какую-нибудь промашку, или недогляд!..)
  Вставать и завтракать Глостер не спешил: хотел в полной мере насладиться своими новыми, взрослыми, правами и привилегиями. Согласно Закону тот, кто должен выбрать дело всей своей будущей жизни, должен эти девять дней посвятить тому, чтоб молиться о том, чтоб Покровитель ниспослал ему просветление, обойти все Цеха и Мастерские, и, вот именно - выбрать. После чего начиналось уже то, что не было столь приятным, как права: обязанности!
  С лавки Глостер встал только после того, как за позавтракавшим и давшим матери указания на день отцом закрылась дверь.
  
  Мимо Цеха красильщиков-дубильщиков Глостер просто прошёл: никогда его не привлекал удушливый смрад. Который вечно стоял в приземистом бараке, где сушились растянутые на козлах ткани и шкуры. Хлебопёком стать его тоже не привлекало: достаточно вспомнить мозоли и распухшие от опары кисти сестры...
  Цех кузнецов. Сюда Глостера в любом случае не взяли бы - все места, что учеников, что подмастерьев, заняты. И очередь из готовых терпеливо ожидать кандидатов намечена на добрых три года вперёд.
  Цех ткачей. Хм-м... Сюда идут только женщины, а место Мастера Роджер никому не отдаст ещё лет двадцать - сам молод, и вполне ещё в силах.
  Так незаметно Глостер и дошёл до того места на околице, где нужно было пройти через Ворота - наружу, за тын. Туда, где располагались огороды, поля, и... Его мастерская. Потому что обжиг кирпича для печей и прочих построек, предназначенных для длительного пользования, ещё в стародавние времена жрецы приказали вынести наружу посёлка. Да и правильно: уж слишком пожароопасное это дело, чтоб ставить брызжущиеся искрами и отлетающими головнями печи рядом с деревянными избами!
  Глостер приостановился у входа в свой Цех. Сегодня он туда почему-то...
  Э-э, кому он голову морочит: никогда ему не хотелось заниматься кирпичами! Тоска потому что смертная: набрать глины в карьере. Перенести на площадку замеса. Из мешков высыпать, оформить в виде плоского блина с бортиками. Залить водой, дать отстояться сутки... Тщательно перемесить ногами с соломой, мотыгой наполнить рассыхающуюся от дряхлости форму, отбить, добавить или убрать лишнюю глину. Вывалить на посыпанную песком площадку. Выждать пока высохнет. Принести из Общинного склада дров, разложить их по камере. Уложить партию кирпичей. Разжечь.
  И - самое страшное и тяжёлое: следить за поддержанием постоянной температуры трое суток! Неусыпно следить - в дождь и снег, в моровой туман, и осеннюю слякоть...
  Глостер уже отлично научился по окрасу раскалённых брикетов определять: когда приоткрыть заслонки, чтоб не потекли обжигаемые кирпичи обуглившимся и пузырящимся шлаком, или наоборот: подналечь на меха, чтоб в огненнодышащем жерле стало пожарче...
  Он двинулся дальше - к соседнему бараку.
  Долго стоял перед ним. Сегодня, или через восемь дней?..
  Э-э, кому он голову морочит! Давно он всё решил. Как всегда твердят жрецы, нужно выбирать то, к чему лежит душа. (Ну, или хотя бы то, что не так сильно раздражает...)
  Он вошёл в незапертую дверь.
  Внутри никого не было. Ну ясное дело: дядя Рафаил - в мастерской.
  За работой.
  
  За руками дяди Рафаила можно было следить бесконечно.
  Уж больно ловко они придавали нужную, чётко отработанную форму, тому комку глины, что Мастер каждый раз плюхал перед собой на гончарный круг. Одна нога у Общинного гончара была намного короче другой, но когда они ловко вертели тяжеленный каменный разгонный круг, там, внизу, заставляя вращаться основной - с постоянной, строго выверенной нужной скоростью, об этом как-то забывалось.
  Вот и сейчас, Глостер, завороженный магией того, как жилистые руки, покрытые глянцево-коричневой полужидкой корочкой, ловко срезали тонкой леской из сухожилия получившийся горшок со стола, и аккуратно перенесли на полку с уже готовыми пятью, невольно сглотнул: мастерство, да!
  Он, конечно, давно - с семи лет, наблюдал за работой почерневшего и насквозь продублённого жаром от печей, главного, а сейчас, когда нью-оспа унесла двух младших гончаров, и единственного, профессионала. Потому что мастерская Рафаила соседствовала с мастерской, где Глостер до последнего времени помогал мастеру Моммсену выделывать кирпичи. У этих мастерских даже хозяйственный двор, обширная территория которого тянулась на добрую сотню шагов, обрываясь только на опушке, был общим. Очевидно, потому, что в центре этого общего двора капитально расположились две печи для обжига: мастерских Моммсена и Рафаила. А когда выплюнутая одной из печей, полыхающая словно адским пламенем, головня, отлетела со звонким щелчком на добрых двадцать шагов, лишь чудом не оставив его слепым на всю жизнь, Глостер лично убедился: основания для выноса печей подальше от людского жилья, хозяйственных построек, и окружающего посёлок леса, имелись нешуточные!..
  Рафаил, вернувшийся к кругу, только теперь взглянул на стоящего перед ним подростка. Точнее, коротко зыркнул ярко горящим взором из-под кустистых и совершенно седых бровей. На появление Глостера в своей рабочей комнате никак иначе не отреагировал. Но вот рука мастера потянулась к новому кому промешенной глины. Чтоб не ждать ещё десять минут, в течении которых, как Глостер знал, Рафаила от дела может оторвать только пожар мастерской, или смерть, пришлось самому нарушить повисшую между ними весьма напряжённую тишину:
  - Здравствуйте, мастер Рафаил.
  - Здравствуй. - ни радости от прихода Глостера, ни приветливости в тоне гончара не ощущалось. Глостер подумал, что не зря, похоже, остальные подростки, которым предстояло определиться с будущим занятием, сюда даже не заходили. Потому что после смерти двух помощников Рафаил стал ещё нелюдимей и злобней. Может, так произошло оттого, что один из этих помощников был его внуком? А жена Рафаила погибла от несчастного случая в лесу ещё двадцать лет назад: слишком далеко отошла от охраны, и её задрал вепремедведь. Так что ни дома, ни в мастерской Мастера давно уже никто не ждал, и некому было создать хотя бы видимость Семейного уюта и тепла.
  - Мастер Рафаил... Я хотел бы... - Глостеру пришлось сделать усилие, чтоб продолжить без дрожи в голосе, потому что взгляд гончара, кажется, угадавшего, что сейчас скажет подросток, налился настоящей злобой и раздражением - раздражением человека, которого сопливый неопределившийся со своими желаниями придурок хочет оторвать от важнейшего дела в жизни! Поэтому Глостер буквально выплюнул, - Стать вашим учеником!
  Ф-фу... Можно выдохнуть: он сказал то, что намеревался!
  Рафаил словно бы удивился. Опустил голову, словно рассматривая натруженные руки, которые опустил между коленей. Пауза затягивалась. Глостер переминался с ноги на ногу, думая, что Мастер, в-принципе, имеет право и послать его подальше, отказав в выборе... И хотя обычно так и не делалось, право-то у Мастера имелось.
  Не поднимая головы, Рафаил буркнул:
  - Я всегда считал, что ты - идиот. Но оказалось, что ещё не совсем законченный... Ладно, пройди в дом, садись за стол - там, в горнице.
  Выходя в дверь, которая вела как раз в эту самую горницу, Глостер обернулся: странная ухмылка искажала покрытое густой растительностью лицо Мастера, вытиравшего руки о задубевший до ломкости передник...
  
  - Ешь. Нам предстоит долго и далеко идти.
  Глостер не стал задавать глупых вопросов - знал, что Рафаил не жалует болтунов. Просто взял ещё один ломоть довольно чёрствого хлеба - Рафаил явно ходил в общинную пекарню не чаще пары раз в неделю! - и навалил себе половником ещё каши.
  Каша у мастера оказалась с репой: на любителя. Потому что придаёт вареву из полбы чуть горьковатый привкус, который нравится далеко не всем. Но Глостер молчал, и продолжал методично жевать и глотать, запивая иногда из плошки простой колодезной водой, которую налил из кувшина, оказавшегося на столе, и поглядывая исподлобья на то, как точно так же поглощает пищу Мастер.
  После окончания трапезы Рафаил заставил Глостера встать, и выйти на середину комнаты. Подошёл, обошёл вокруг, придирчиво изучая обувь подростка. Похоже, оказался удовлетворён, потому что буркнул:
  - Мешок - в сенях на гвозде. Да, вон тот, старый.
  После чего снял с соседнего гвоздя другой мешок, побольше, и вышел на улицу. Глостеру не оставалось ничего другого, как последовать за Мастером, не потрудившегося даже объяснить, куда и зачем они идут. Однако имелась у Глостера мысль на сей счёт: раз далеко, и с мешками - значит, скорее всего, к яме Рафаила. То есть, туда, где тот берёт глину для своих изделий.
  Направление оказалось как раз тем самым: по неприметной нетренированному глазу еле различимой тропинке они перевалили через холм "правой руки", а затем - и ещё через три холма, прошли по долине "малого выгона", и перебрались вброд через ручей Аларика. После чего пошли места, мало знакомые Глостеру: так далеко он не забирался почти никогда - разве что когда искал отбившуюся тёлку, когда ему было девять.
  Когда время перевалило уже далеко заполдень, Рафаил соизволил сжалиться над тяжко пыхтящим, но всё равно пытающимся не подать виду, как у него ноют с непривычки ноги, Глостером:
  - Делаем привал.
  Оказалось, что в свой мешок Мастер успел положить оставшиеся от второго завтрака полкраюхи и нож. Жуя получёрствый хлеб, и посматривая на замшелые стволы, белые и жёлтые цветы на поляне, рядом с которой они расположились, и на пролетающих крысосорок, перекликающихся весьма гнусными голосами, Глостер подумал, что вот именно к этому он, похоже, и стремился. К независимости. И отсутствию вокруг людей.
  Нет, он, конечно, любил их: и мать, и сурового отца, и братьев-сестёр, но...
  Но понимал, что если они будут от него подальше, это только... Увеличит его к ним любовь. Потому что вблизи они... Иногда, мягко говоря, раздражали.
  Может, и дальноразведчиком-то стать он хотел только в силу традиции: когда сын идёт по стопам отца. А на самом деле ему нужно было как раз вот это: тишина дикой природы, спокойствие вековечного леса, и молчаливый уверенный в себе спутник рядом - Мастер своего дела. Наставник. Профессионал. От которого, если честно, он ждал даже более спокойного к себе отношения, чем от родного отца.
  - Если думаешь, что наша работа - сплошное удовольствие, сильно ошибаешься. Нам ещё нести обратно на закорках по тридцать килограмм. Вставай.
  Глостер встал, скрывая улыбку. Мастер буркнул:
  - И ещё. Если рассчитываешь, что лупить буду не так сильно, как отец - тоже сильно ошибаешься. Не отставай.
  Глостер поспешно отвернулся, сделав вид, что поправляет лямки, чтоб скрыть невольное удивление - мысли его, что ли, читает вредный старик?!
  
  Яма оказалась полузатоплена.
  Рафаил буркнул:
  - Это - грунтовые воды. Вон, от Свешны, - кивнув в сторону протекавшей в сотне шагов широкой реки.
  - Понял, учитель. А почему нельзя было тогда яму вырыть выше по холму?
  - Хороший вопрос. Был бы. Если б не одно маленькое обстоятельство. Глина в яме выше по холму оказалась неподходящей. - тычок пальцем в чернеющую выше по склону яму, которую Глостер сразу и не приметил, и снова этот пронзительный взор из-под кустистых бровей. Глостер решил приберечь свои вопросы на более подходящий момент.
  Убедившись, что возражений или уточнений не последует, Рафаил, как показалось Глостеру, с удовлетворением, сжалился:
  - Иди сюда. Ближе. Рассмотри хорошенько. Запомни цвет и консистенцию. Так. Теперь смотри особенно внимательно, - жилистая коричневая рука зачерпнула комок глины со стены ямы примерно на середине её высоты, и растёрла между пальцами. Большая часть глины упала на землю, - Ну? Что видишь?
  Глостер подумал, что нужно сказать то, что действительно удивило:
  - Он - не крошился! Ну, комок... Он как бы... Скатывался в такие... э-э... колбаски! И как будто - жирный!
  Рафаил спрятал ухмылку в усы, но она прозвучала в голосе, показав, что Мастер доволен ответом:
  - Неплохо, неплохо... Да, верно: это при выделке кирпича наплевать, как происходит связь между песчинками и самой глиной. В том замесе, который делает Моммсен, песка больше. А глина для выделки изделий должна быть жирная. Вот такого цвета. И - главное! - чтоб самую мелкую её фракцию ты не мог бы рассмотреть! То есть - она должна казаться монолитной и сплошной! Только такая потом не растрескается при сушке. И обжиге.
  Понятно?
  Глостер поторопился покивать, и быстро ответил:
  - Понятно, Мастер!
  Мастер фыркнул:
  - Ни ...рена тебе не понятно, но то, что стараешься - радует. Иди-ка ближе. Так. Набери в руку вот отсюда... Так. Растирай. Что чувствуешь? Ага. Теперь - зачерпни отсюда. Растирай. Теперь...
  Глостеру пришлось набирать глины ещё из трёх мест в яме, пока он не уловил того, что, кажется, хотел показать ему Мастер: нужную консистенцию и размер колбасок, скатываемых из кома. Глаза Глостера расширились:
  - Вот! Учитель! Вот эта - скатывается лучше всех! И жирная такая на ощупь!
  - Неплохо для первого раза... Ладно. Теперь - смотри.
  Глостер буквально онемел: Рафаил засунул одну из скатанных колбасок... В рот!
  Покатал там между щеками. Заметно было, как он крутит её внутри рта языком, и прикусывает то, что получилось, передними зубами. Затем Мастер выплюнул колбаску.
  - Вот. Видишь? Она - не растворилась в кашу... И не изменяется на воздухе. Отпечатки зубов сохраняются отлично. Понятно? Теперь - ты.
  Глостеру оказалось необычно и странно катать за щеками глиняную круглую штуковину, но и у него она "в кашу" не растворилась, хотя он по указаниям Мастера пытался облизывать, "омывать", и вообще - подавать к ней побольше слюны.
  - Хватит! Полминуты довольно. (Надо считать до тридцати!) Ну, запомнил вкус?
  Глостер кивнул, рассматривая отпечатки своих зубов на выплюнутой, и уже не столь аккуратно круглой, массе.
  - Попробуй теперь и эти.
  Глостеру пришлось "пробовать" ещё четыре колбаски, из верхней, и самой нижней части ямы. И снова вернуться к той, первой пробе.
  Ему снова показалось, что он понял, уловил, чем ощущения от "нужной" глины отличаются от той, что не подходила.
  Рафаил кивнул на его удивлённо-обрадованное "понял, Учитель!"
  - Идём-ка теперь сюда. - Мастер повел Глостера дальше вдоль берега Свешны.
  За большим бугром открылся пологий спуск к отмели. Там в склоне холма оказалось выкопано ещё три ямы. Огромных!
  - Сможешь сказать, глина из какой подойдёт нам?.. - ехидную ухмылочку с лица Рафаил теперь и не трудился скрывать. Но поблёскивание хитрущих глаз как бы раззадоривало Глостера!
  Он почти час лазил по ямам. Возвращался два раза к той, маленькой - сравнивал!.. Извозился, разумеется, как свинья. Но нашёл-таки! Вкус и консистенция глины из средней части второй ямы показались ему в точности такими, как у той, что он так придирчиво разминал и пробовал на вкус!
  - Вот! Вот эта, как мне кажется, такая же, как та, из первой, Мастер!
  - Хм-м... Ты принят.
  
  Обратно шли уже гораздо спокойней. Да и мешки, нагруженные почти до горловины, оказались ничего себе! Глостер старался изо всех сил сдерживать распиравшую его радость. Но Мастер, идущий впереди, как ему казалось, хоть и не оглядывается, а всё равно чует его настроение!
  Перед закатом сделали последний привал - до тына, как смилостивившись, объявил Рафаил, осталось всего полчаса хода. Глостер воспользовался отдыхом, чтоб растянуться на спине - с непривычки жутко ломило крестец, и ноги тряслись, словно долго вязал снопы да закидывал на телеги. Однако он помалкивал, и старался не кряхтеть.
  Сквозь хвою вековечных елей и сосен отлично просматривалось пожелтевшее предзакатное небо. Вдруг...
  Чёрная точка странной формы прочертила небосвод. За ней - вторая!
  И началось!..
  Огромная туча, состоявшая, казалось, из гигантских, но как-то непривычно выглядевших, не то - воронов, не то - летучих мышей, устремлялась прямо к их посёлку!
  Глостер, попытавшийся было встать, обнаружил вдруг, что его тело придавлено навалившимся туловищем старика, ещё и зло шепнувшего ему в ухо:
  - Ради твоей и моей жизни! Молчи! И - не шевелись!
  Поняв, что без веских оснований Мастер так не поступил бы, Глостер остался лежать, не пытаясь сопротивляться. Но смотреть туда - вверх, ему ничто не мешало.
  Туча чёрных силуэтов всё ещё летела, но теперь кажется, опустилась куда ниже. И он смог почти хорошо разглядеть, из кого состоит странная стая.
  Каризах смилуйся!
  Сравнить, разумеется, было не с чем, разве что с теми же летучими мышами, но размером твари показались Глостеру с крупных баранов.
  Только вот не бывает крылатых баранов. Да ещё с такими мордами - с массивными на вид челюстями, усеянными огромными белыми треугольниками: зубами! Твари скалились, и теперь оглашали воздух громкими криками. И столько в этих криках было торжества и первобытной злобы, что Глостер невольно содрогнулся: кто это?! И почему он так уверен, что они летят, чтоб напасть на посёлок?!
  И даже более того: почему он уверен и в том, что шансов у соратников-земляков отразить внезапную атаку с воздуха - нет ни единого?!
  Туча закончила пролёт, но несколько приотставших силуэтов, уже еле различимых на фоне посеревшего неба, ещё рыскала вокруг того места, где они с Рафаилом лежали: похоже, вынюхивала?! Или - высматривала. Однако Глостер понимал: неподвижные тела, скрытые густой темнотой от тени ветвей вряд ли заметят даже ночные хищники. А эти - явно не ночные. Те не могут летать днём. А ещё он понимал теперь, что неспроста твари напали именно вечером: люди устали за трудовой день, да и внимание ослаблено: никто не ждёт нападения врагов! Да ещё - сверху! Да ещё столь необычных.
  Рафаил наконец слез с него. Сел. Выдохнул.
  Глостер понял, что и сам невольно сдерживал дыхание - боялся привлечь странные создания шумом, или запахом изо рта...
  Рафаил вполголоса сказал:
  - Жаль твоих. Да и всех наших - жаль.
  - Думаете, они их?!.. - Глостер тоже старался говорить потише, хотя ощущение навалившегося чувства утраты и горечи буквально заставляло сознание корчиться в муках беспомощности и отчаяния, а кисти сжиматься в напрасных поисках рукоятки меча, или хотя бы ножа!.. Но он понимал, что крики и стенания, как и злобные ругательства, сейчас никому уже не помогут, и никого не вернут. А вот их с Рафаилом - очень даже помогут. Обнаружить...
  - Не думаю. Знаю.
  - Но...
  - Кто это? Хм. Отвечаю: дроверы.
  - А... почему...
  - ... ты раньше никогда не слышал о таких? И не видел? Это просто. Раньше они никогда не совались в северные леса. В тайгу. Они - обитатели тёплых, тропических, лесов. Джунглей. Их там боятся даже мастодонты: налетая сразу всей стаей, дроверы даже от десятитонной туши оставляют один скелет буквально через десять минут.
  Однако даже я никогда не видал стаи, в которой было бы их больше пары сотен. А здесь, думаю, тысяч пять-шесть. И, раз мы видим их здесь, можно предположить весьма страшные... И неприятные вещи. Для всех родимичей. Да и остальных - кривичей, вятичей, татов...
  Эти монстры, похоже, сожрали в своих тёплых лесах всё, что можно было сожрать. И вот теперь не успокоятся, пока и здесь всё и всех не сожрут!
  Слышать такое из уст Мастера, обычно за целый день произносившего не больше пары десятков слов, казалось дико. Но и лишний раз убеждало: всё сказанное - правда!
  Глостер сглотнул в три приёма тугой ком, стоявший в горле. Открыл было рот.
  - Замолчи! Ляг, и не двигайся! Идут парроты! - злобный шёпот заставил Глостера повременить с рвущимся на язык вопросом.
  Зато теперь Глостер хотел было спросить, что это ещё за парроты, но...
  Но успел тихо опуститься на землю, и закатиться за ствол ближайшей сосны.
  Мимо протопал, да так, что удары массивных ног буквально подбрасывали Глостера, отдаваясь во всём теле, странный силуэт, пофыркивая на ходу. Больше всего странное создание напоминало медведя, вставшего на задние лапы, и вместо медвежьей носящее на верхнем конце туловища (шеи не было!) - похожую на человеческую, голову. Гротескно маленькую для гигантского, почти четырёхметрового, туловища.
  Ещё три таких же чудища прошли в отдалении - Глостер скорее угадывал их силуэты во тьме, и присутствие - по звуку сопения, хрипа и треску ветвей под лапами, чем действительно увидел в уже наступившей кромешной черноте. Лишь через десять минут звуки движения и сопения смолкли окончательно. Мастер встал на ноги, и махнул Глостеру, сделав знак, чтоб тот помалкивал. Но запах чего-то вроде мускуса остался - Глостер невольно шевелил ноздрями, пытаясь на всякий случай запомнить.
  - Да, запах - тот ещё. Запомни - мало ли... А теперь - если хочешь жить, иди за мной! - шёпот было чуть слышно, потому что даже приблизив рот к уху Глостера, Рафаил теперь старался говорить тише, чем переговариваются дальноразведчики, или охотники на охоте.
  Они очень быстро, просто бросив мешки там, где прятались, двинулись назад - в сторону, противоположную той, куда полетела странная стая, и куда направлялись парроты.
  Тысячи мыслей проносились в голове Глостера, вопя о непоправимой утрате, и терзая его такое, оказывается, неопытное и наивное сознание, пока они очень тихо, и по мере возможности быстро, удалялись от посёлка. Особенно жаль было, как ни странно, Линура - может, от того, что малыш проявлял признаки пытливого ума, обещая со временем стать... Мэром? Глостер еле слышно вздохнул.
  Спросить хотелось о многом. Но задавать грызущие сознание вопросы сейчас...
  Глупо. Раз Рафаил говорит, что все погибли, и помочь никому нельзя, то, как ни горько это ощущать, скорее всего, так оно и есть. Такими вещами не шутят. Да и не такой человек Мастер Рафаил, чтоб шутить.
  С другой стороны Глостер запретил себе сейчас убиваться по гибели, возможно мучительной, своей Семьи, девушки, да и всей Общины.
  Это - Жизнь! В любую минуту можно погибнуть от тысяч причин: от наводнения, набега волкольвов, нападения соседей-готов, болезни, или укуса пчелы-убийцы... К внезапному концу бренного земного существования в их Общине был готов каждый.
  Они снова перебрались вброд через ручей Аларика. Но - не совсем обычно. Рафаил долго шёл по дну ручья, там, где было помельче, - вниз по течению. Глостер понял: заметает следы.
  На берег выбрались тоже странным способом: подтянувшись за ветви разлапистой ели, чтоб забраться на неё, и перебравшись по ветвям же на другую сторону могучего дерева. На землю спрыгнули уже в десятке шагов от ручья. Глостер не спрашивал - некоторые приёмы охотников уже знал.
  Ещё через полчаса быстрого шага - почти бега! - Рафаил наконец разрешил:
  - Привал.
  Обессилевший Глостер рухнул на землю, и позволил себе то, чего не позволял с пятилетнего возраста: разрыдался!
  Как ни странно, Рафаил не мешал ему. Просто молчал, занявшись делом: вырубил своим тяжёлым тесаком две молодых ели, и теперь сидел рядом с подростком, остругивая концы шестифутовых палок: делал, как понял сразу Глостер, примитивные копья.
  Глостер заставил себя прекратить рыдать. Сел. Буркнул:
  - Простите, Мастер. Это я оплакивал своих.
  - Знаю. Знаю...
  - Мастер! Что же мы теперь будем делать?
  - Как - что? Мы сейчас идём в Уфигор. Нужно предупредить тамошнего мэра, жрецов и людей о новой опасности. Нельзя позволить тварям вот так же внезапно и безнаказанно напасть. Да и остальные поселения нужно предупредить - иначе точно: выедят всех.
  По тому, как просто и буднично Рафаил это сказал, Глостер понял: именно это и случится, если не предпринять каких-то решительных действий! Но что можно сделать против крылатых тварей, нападающих огромной, отлично, похоже, организованной, стаей?! Спрятаться в подвалы?! Молиться?
  - Нет. Это не поможет. - О, Каризах! Неужели старик - чародей?! И действительно читает сейчас его мысли?! - И мысли твои я не читаю. Просто догадаться, о чём ты сейчас думаешь, несложно. Я и сам думаю об этом же. Потому что знаю: там, на родине этих тварей, живущие в джунглях люди весьма успешно им противостояли. Ну, раньше.
  Зато вот сейчас я совсем не уверен, что они...
  Ладно, неважно. Против летунов-дроверов отлично помогают стрелы с наконечником, смазанным соком белены. А вот против парротов... Только грубая сила. Рогатины, копья, мечи. Огонь. Вот его они боятся пуще смерти!..
  Ладно, держи, - старик протянул Глостеру одно из копий, - Пора идти. Время у нас пока есть... Но немного. Дроверы не сдвинутся с места, пока не обглодают всех, кого убили, до костей. Думаю, у нас не больше суток.
  А до Уфигора - часов десять ходьбы.
  
  До Уфигора осталось, наверное, часа два, и они уже двигались по опушке вдоль берега Чудь-озера, на противоположном берегу которого и располагался город, когда навстречу им из бурелома вышел паррот.
  Глостер снова прикусил губы до крови, замычал и затряс головой в тщетной попытке проснуться: ему всё происходящее теперь ещё сильней казалось дурным сном.
  Кошмаром!
  Но когда зверь оскалился, обдав их смрадным, отдающим гниением и мускусом, жарким дыханием, ощущение нереальности происходящего рассосалось. Да и мысль осталась только одна: как бы проклятого монстра убить!
  Рафаил приказал:
  - Стой на месте! Ты - новичок! А я с таким уже сталкивался!
  У Глостера вновь шевельнулось подозрение: Рафаил - не тот, за кого себя выдаёт! Ведь все знают, что он с рождения из их посёлка - ни ногой! Так где же он мог с таким?..
  Мысль оказалась прервана: чудовище свирепо рванулось к старику, который до этого ничего не делал: лишь стоял, и свистел: громко, раздражающе. Глостер понял, что это именно свист почему-то невероятно разозлил монстра.
  Рафаил повёл себя ещё более странно: упал на колени, и упёр тупой конец копья в землю перед собой. После чего свирепо зарычал навстречу падающей сверху, словно лавина, туше!
  Внезапно раздался такой рык, что ни один волколев или зубробизон не повторил бы никогда! Навалившееся на крошечную фигурку человека, совершенно скрыв его из глаз, туловище медведя-урода дёрнулось, и, словно из него выпустили воздух, растеклось по земле - словно жидкое тесто...
  Глостер обнаружил, что так сжал кисти рук, что им стало больно: пришлось приказать себе разжать их, и перехватить копьё поудобней. Подойти к монстру тоже пришлось себя заставить. А вот Рафаила, чья недвижная рука оказалась снаружи, из-под чудовищной туши вытаскивать ему приказало отчаяние!..
  Рафаил не двигался, и, казалось, не дышал. Глостер запретил себе паниковать, и стал просто делать то, чему научили ещё в детстве.
  Искусственное дыхание рот в рот, и непрямой массаж сердца через буквально полминуты сработали: Рафаил зарычал, словно лев, и стал отбиваться!
  - Рафаил! Рафаил! Да Мастер же!.. - Глостер осознал только сейчас, что бессмысленно сдерживать голос, поскольку рык умирающего паррота наверняка слышали в радиусе пяти миль все обитатели тайги, перешёл на крик, - Это я! Я, Глостер!
  - А, Глостер... - казалось, Мастер ещё не совсем пришёл в себя: взгляд словно растерянно блуждал вокруг. Затем остановился на подростке, - Где... Паррот?
  - Мёртв, мёртв паррот! Вы убили его, Учитель! Всё в порядке! Как вы... Себя чувствуете?
  - Хреново я себя чувствую. - Мастер часто и с хрипом дышал, из огромной раны в паху, которую Глостер, делая искусственное дыхание, даже не заметил, толчками изливалась чёрная, отвратительно пахнущая медью, кровь, - Немного мне осталось. Поэтому слушай и не перебивай!
  Глостер, уже не сдерживая слёз, только кивнул: знал, что никакие убеждения в том, что "всё будет в порядке!", не помогут. Рафаил - не дурак. И всё понимает.
  - Отрежь ухо паррота. Дойди до Уфигора. Покажи мэру и жрецам. Расскажи - всё, что видел, и... Всё, что я тебе рассказал. Пусть потом пришлют кого-нибудь забрать моё тело. Похороните меня по-людски. Уж больно не охота, чтоб тело досталось волкольвам или парротам... Потом пусть разошлют гонцов во все наши поселе...
  Глостер вскрикнул: изо рта Рафаила излился фонтан крови, и Мастер умолк. Дыхание, до этого воздымавшее крепкую грудь, прервалось. Грудь опустилась.
  Остались только глаза: ненависть и сила, горевшие в них, потускнели. Но не пропали полностью! Глостер знал: таких не может сломить даже смерть!
  Тело Мастера вдруг словно зашевелилось, даже чуть приподнялось над землёй. Глостер протёр глаза: что за!..
  Изо рта Рафаила пошёл как бы - не то - дым, не то - туман!
  Облако не поднялось в воздух, как можно было бы подумать, а стекло вниз, в сторону, словно наливаясь красками и мощью. Глостер молчал, застыв словно в трансе - после дроверов и паррота его, как он наивно думал, мало что могло бы удивить или испугать. Но...
  Но из облака, словно затвердевшего и сильно увеличившегося в размере, как-то незаметно сформировалось до боли, до трепета, знакомое тело: то самое, что было выжжено теперь на его правом предплечьи!..
  - Приветствую тебя, о Каризах великий! - Глостер выдохнул это словно в забытьи, воздев очи кверху - туда, где в трёх его ростах от земли, находилась голова его Божества-покровителя.
  - Приветствую и тебя, Глостер, сын Питера и внук Ольгерда. Жаль, что приходится покидать тебя, оставляя в одиночестве, так рано. Я бы мог... Ещё помочь. - голос Каризаха оказался тем самым. Голосом Рафаила, - Но - не судьба!
  - Как это - не судьба?.. Ты же, о Великий - Бог! И можешь повелевать...
  - Нет, Глостер. Не могу. Спасти тебя от смерти, как своего адепта - да. Но - не Рафаила. И - не жителей вашей деревни. Им было предначертано стать... Жертвами.
  - Но... Прости за дерзкий вопрос, о Великий - кем?! Кем предначертано?!
  - На этот вопрос, Глостер, я не могу тебе ответить. Не потому, что не хочу - но потому что ты не поймёшь ответа! То, что предопределяет те, или иные события в этом Мире - вне твоего, да и других людей, понимания. И не нужно вам знать это.
  Поэтому просто удовольствуйся тем, что жив, и сделай то, что завещал тебе носитель этого тела - Каризах одним из щупалец указал на тело неподвижно лежащее у его ног, - потому что именно таков удел погибших. Служить предупреждением.
  Глостер запоздало спохватился: упал на колени:
  - Я всё сделаю, о Великий Покровитель!
  - Отлично. Знай вот что: я приметил тебя. Как мужественного и не теряющего голову в критические моменты, мужчину. Настоящего воина. И постараюсь и в дальнейшем помогать. Разумеется, пока это в моих силах. И возможностях.
  Прощай.
  - Прощайте, о Покровитель!.. И... Спасибо!
  Пока пытающийся осмыслить дикость ситуации Глостер смотрел, как быстро удаляется, не то - ползя, не то - паря над поверхностью травы и отмели ужасно выглядящее даже сзади тело Каризаха, оранжево-розовый краешек солнца показался из-за горизонта.
  И когда огромная масса монстра-божества скрылось в водах Чудь-озера, громко булькнув, обдав огромным валом прибрежные кусты, и оставив на поверхности лишь расходящиеся быстро гаснущие круги, Глостер глубоко вздохнул. Затем застонал, позволил мышцам расслабиться, и грохнулся в обморок.
  
  Без сознания он пробыл явно недолго: багровое солнце ещё только-только отделилось от кромки горизонта.
  Нельзя лежать! Нужно вставать! У него есть обязанности!
  Во имя Рафаила, во имя своей, пусть не всегда любящей и понимавшей его Семьи, во имя растерзанных односельчан. Да и во имя тысяч жизней - тех детей, женщин, стариков, что ещё не подозревают о нависшей угрозе - он должен!..
  Должен дойти. И предупредить.
  Иначе...
  Что может случиться, если будет "иначе", Глостер даже представлять не хотел.
  
  Мэр долго рассматривал ухо.
  Грозно поглядывал и на Глостера и на страшную диковину.
  Ни Глостер, ни диковина не сгинули в "тартарары", как мэру, возможно, хотелось.
  Пожилой мужчина буркнул:
  - Садись! - указав на длинную скамью у простого деревянного стола горницы. Подошёл к двери, крикнул: "Агафья!"
  Вбежал, впрочем, подросток - лет десяти. Мэр что-то пошептал тому в ухо, иногда свирепо поглядывая на Глостера. Подросток же взора с Глостера вообще не сводил, расширив глаза так, словно перед ним легендарный Хурракан, явившийся во плоти.
  Подросток, пробормотав "слушаюсь, о господин мэр!" убежал, и буквально сразу же в горницу вошёл молодой парень - Глостер мог бы поспорить, не больше чем на пару лет старше его самого. Подросток ничего не сказал, но на Глостера смотрел очень... Странно. Мэр отозвал его куда-то в угол, и с полминуты что-то шептал и ему. Подросток, снова зыркнув на Глостера хмурым прищуром карих глаз, кивнул, и так же молча вышел.
  Буквально сразу же, словно только и ждала ухода парня, вошла и Агафья. Мэр, соблюдая традицию, пошептал на ухо и женщине, свои эмоции на лице никак, впрочем, не проявившей. Пока вновь вошедшая в комнату женщина с дымящейся миской не поставила её на стол, никто не произнёс ни слова. Мэр смотрел в окошко, заложив руки за спину, Глостер сидел где усадили.
  - Ешь! - тон повелительный. Ну, на то мэр - и мэр...
  Пока Глостер жадно поглощал кашу из гречихи, которую перед ним поставила пожилая скрюченная годами и радикулитом женщина, в горницу набились все, кто отвечал за нормальную жизнь в Уфигоре: воевода с помощниками, главы Цехов. Мастера и простые воины толпились за окнами, которые мэр приказал открыть, очевидно, чтоб провеетрить комнату после сна. Ну, и, похоже, чтоб всем было видно Глостера.
  Глостер отложил ложку:
  - Благодарю за пищу, господин мэр.
  Мэр повернулся от окна. На лице, впрочем, ничего прочесть было нельзя:
  - Глостер из Раздола. Я прошу тебя и всех, кто здесь собрался, выйти к людям.
  Они все неторопливо вышли и встали на высокое и широкое крыльцо мэровской резиденции. Мэр сказал:
  - А теперь Глостер, сын Питера, внук Ольгерда, повтори то, что случилось с тобой: так, чтоб слышали все. - при виде Глостера люди загудели было, но слова мэра заставили всех очень быстро умолкнуть: похоже, дисциплина в поселении поддерживалась на должном уровне.
  Глостер прочистил горло, чтоб не першило после каши.
  Рассказывал громко, старался, чтоб голос не дрожал: эту же историю, собственно, он повторял уже в третий раз - поэтому не прерывался, мучимый раздирающими сердце воспоминаниями, и говорил чётко. Правда, о страшной встрече со своим покровителем, и о том, что тот сказал, Глостер опять даже не заикался: понимал, что это вызовет ещё больше недоверия к его словам.
  - Я не верю ни единому слову этого сопляка! Всё это - просто ловкая брехня, чтоб мы все занялись изготовлением стрел и прочей ...ерни, о которой он тут говорил, а соседи или готы нападут на нас каким-то совершенно новым, хитрым, способом! - Воевода стоял справа от мэра, руки - в боки, голос, вроде, особо не напрягал, но тот чётко разносился, Глостер мог бы поспорить - по всем улицам!
  Мэр спросил:
  - Кто ещё не верит рассказу Глостера из Раздола, и принесённому им доказательству? - он потряс в воздухе ухом, которое размером превосходило заслонку печи.
  Поднялось несколько рук - в-основном, воинов и дальноразведчиков. (Ну, это-то понятно! Какой из них поверит, что такое могло проскочить мимо их внимательных глаз!) Глостер развернулся к воеводе:
  - Я, Глостер, сын Питера и внук Ольгерда, требую, чтоб меня, и мои слова проверили Испытанием Правды!
  
  К Храму Уфигора собрались, кажется, уже все жители городка.
  Жаровню вытащили на площадь перед Храмом, а в центр круга, образованного толпой, вышел Верховный Жрец. Глостер приблизился к жаровне без страха: после наложения печати и того, что он видел и пережил, его ничто уже не пугало: с ним его Божество-Покровитель!
  Каризах Великий!
  Палач, явно желая припугнуть жертву, распаляя её воображение, а заодно и произвести впечатление на толпу, поперебирал орудия пытки в жаровне: так, чтоб искры полетели! Затем выбрал один из раскалённых прутьев, поднял, показывая всем...
  Вдруг позади толпы раздались истошные, как Глостеру показалось, крики: размахивая руками, к центру пробивался какой-то человек.
  Мэр приказал громовым голосом, да так, что вряд ли смог бы и Воевода:
  - Пропустить!
  Одетый в маскхалат и мягкие унты человек - дальноразведчик, как сразу понял Глостер, протиснулся вперёд. Бросил под ноги мэру что-то чёрное:
  - Он сказал правду. Вот - второе ухо. И старик там лежит. И... Паррот.
  Мэр нагнулся и поднял то, что лежало у его ног. Поднял в воздух:
  - Испытание Правдой Глостера, сына Питера и внука Ольгерда, отменяется. Я, мэр Уфигора, властью, данной мне, приказываю!
  Цех кузнецов и оружейников! Немедленно приступить к изготовлению наконечников, стрел, и луков. Воеводе Вагизу - организовать обучение всех, кто в состоянии держать в руках лук! Старшине Цеха Дальноразведчиков! Срочно наладить сбор белены!..
  Дальнейшие указания тоже оказались конкретны и разумны, и мэр, явно всё продумавший за время паузы, пока готовилось Испытание Правдой, выкрикивал приказы так, чтоб слышали все.
  Никто теперь и не подумал что-нибудь в смысле сомнений или обвинений в сумасшествии, как пробовали до этого некоторые особо ретивые ратники, сказать про Глостера и его рассказ.
  Толпа как-то очень быстро рассосалась.
  Глостер подивился: а молодец Уфигорский мэр! Не поверил сопляку вот так, сходу - правильно. Зато когда лично убедился - немедленно скомандовал предпринять все необходимые меры и действия! Грамотный подход. Не зря человек сидит на своём месте...
  Палач, как показалось Глостеру, с разочарованием бросил свой прут обратно в жаровню, подбежавшие помощники тут же её утащили. Верховный жрец подошёл ближе:
  - Глостер, сын Питера, внук Ольгерда. Я прошу тебя пройти в Храм, и рассказать о произошедшем с тобой и Мастером Рафаилом, Совету.
  
  Комната, где проходили заседания Совета, и на котором присутствовали главы всех двадцати четырёх конфессий, не показалась Глостеру большой. Зато - уютной. В углу, несмотря на уже почти тёплую весеннюю погоду, поблескивал какими-то домашними язычками пламени, камин, лавки, на которых сидели пожилые мужчины, покрывали шкуры маралов и геролисиц - наверняка чтоб сидеть можно было удобно. И долго.
  Рассказывая в четвёртый раз о страшных событиях, Глостер сумел даже как-то отстраниться от полученного шока и зудевшего, словно рана в сердце, горя. Слушал себя как бы со стороны - говорит незнакомый ему, деловой и собранный молодой мужчина, возможно, воин, или дальноразведчик... Но никак не будущий гончар. Получивший единственный урок выбранного ремесла.
  Почему-то он куда серьёзней теперь переживал именно за то, что остался без профессии - ведь все его родные-близкие мертвы. Значит, некому о нём позаботиться!
  И он теперь - сам по себе.
  Нет, не так! Он теперь - под защитой призревшего на него Каризаха. Но...
  Но как Каризах может помочь ему заработать себе на пропитание, если он покинул тело Рафаила, и ушёл?.. Или...
  А может, Каризах вселён и здесь - в кого-нибудь?!
  Словно услышав его последний мысленный вопрос, отозвался Верховный жрец:
  - Да. - и, после паузы, - Ты закончил? - Глостер лишь кивнул, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Именно так и поступал Рафаил: отвечал вслух на то, что Глостер только думал!!! - Благодарю тебя, Глостер, сын Питера, внук Ольгерда. Сейчас ступай в трапезную, брат Ламме тебя накормит и устроит на ночь. - и, видя, что Глостер колеблется, не зная, куда двинуться, указал на дверь рукой. - Трапезная - там.
  - Благодарю, ваше преосвященство. - Глостер поклонился низко. Вежливо, но без раболепства, поклонился и всем остальным, обведя их глазами. Ушёл медленно и тихо: обувь, как констатировал ещё Рафаил, вполне подходящая даже для дальноразведчика...
  
  Трапезная оказалась узкой полутёмной комнатой, скорее, коридором, в котором стоял один длиннющий стол. И два ряда длинных скамей по обе его стороны.
  Брат Ламме уже поджидал его, сложив пальцы в замок на толстеньком пузике:
  - Здравствуй, брат. Ты - Глостер?
  - Да. Здравствуйте, брат Ламме.
  - Пойдём со мной. Накрывать тебе здесь... Смысла не вижу.
  Глостер и сам не горел желанием оказаться за таким столом в одиночестве пространства тёмно-серого цвета, в тусклом освещении, пробивавшемся сквозь щели окон-бойниц: при нападении врагов Храм Уфигора, в отличии от Раздольского, явно мог использоваться и как крепость-цитадель.
  На кухне, куда его провёл, смешно семеня толстенькими ножками, брат Ламме, оказалось куда теплей и уютней: в огромных чанах-казанах над жаровнями и печами что-то густое варилось, булькая, и наполняя обширное пространство квадратного помещения с высоченными потолками, пряно-приятными ароматами.
  Брат Ламме подвёл Глостера к голому по пояс могучему мужчине средних лет:
  - Брат Валтасар! Это - Глостер. Дальноразведчик, предупредивший нас о... нападении. Глава Коллегии спрашивает, не могли бы вы его чем-нибудь накормить?
  Брат Валтасар неспешно вытер руки о засаленный огромный передник. Протянул правую:
  - Рад знакомству, Глостер! А ты, оказывается, так молод... - Глостер автоматически пожал сильную и тёплую руку, в которой его кисть утонула, словно камушек в колодце, - Спасибо, что предупредил о... Тварях. Сейчас что-нибудь сообразим.
  Глядя, как в две миски подозванные грозным окликом поварята-послушники накладывают каши, уже из пшена, и густого супа, Глостер понял, чего ему хотелось после целого дня рассказов и бесконечных вопросов и уточнения подробностей: есть!!!
  Но мозг запрещал телу почувствовать эту потребность, напирая на то, что вначале он обязан исполнить своё обещание. Свой долг.
  И вот он всё сделал. Уфигор готовится к нападению, а он...
  Может просто расслабиться и поесть.
  Плошки поставили в углу - за удобный маленький стол, и брат Ламме удалился, сказав на прощание:
  - Приятного аппетита, Глостер. Закончишь - я в кастелянской. Спросишь, если что, Роберта, - брат Ламме кивнул на невысокого подростка, тщательно полирующего тряпицей с песком сковороду. Ручка которой, если б она не была намертво закреплена к посудине размером с добрый щит стальным прутом, проходящим по всей её длине, запросто могла бы использоваться вместо скалки. Роберт, поднявший голову, несмело улыбнулся Глостеру. Глостер кивнул ему, отметив, что похоже, подросток - сирота, раз попал сюда. Ему-то точно десяти нет - значит, скорее всего потерял всю Семью...
  Кивнул Глостер и брату Ламме:
  - Спасибо, брат Ламме.
  - Храни тебя твой Покровитель!
  Когда брат Ламме скрылся за дверью, Глостер позволил себе сделать то, что давно мечтал, но не мог: спрятал лицо в ладонях, и разрыдался.
  Рыдал молча, но ощущал, как вздрагивают худые плечи, и течёт по лицу и капает с подбородка предательская влага. Внезапно на него сбоку словно надвинулась огромная масса: кто-то придвинул к нему тёплый живот, а две огромные руки приобняли оставшееся снаружи тело:
  - Поплачь, поплачь, парень. Теперь - можно. Ты сделал всё, что было нужно. И сделал так, как не сделали бы, я уверен, и многие наши воины - и постарше тебя!.. - Глостер, узнав голос шеф-повара, брата Валтасара, и воспользовался возможностью, чтоб изо всех сил прижаться к тёплому животу, обняв хозяина кухни за пояс руками, и дав волю рыданиям. Он знал, что могучий и надёжный, как скала в бушующем море, мужчина, не позволит остальным поварам и подросткам-послушникам насмехаться над его горем!..
  Однако рыдания Глостера быстро утихли: он понимал разумом, что всё равно уже никому из погибших не может помочь... И Линура и остальных не вернуть. Он отстранился от спасительного живота, глянув вверх, и пробормотав:
  - Спасибо, брат Валтасар!
  - Не за что, Глостер. А сейчас давай-ка ты, действительно, поешь, да иди ложись - поспать тебе явно не помешает. Потому что, - брат Валтасар чуть заметно подмигнул, или Глостеру это показалось?! - утро будет лихое!
  
  Кастелянскую Глостер нашёл легко: брат сам Валтасар приказал послушнику Роберту проводить брата дальноразведчика - так он его теперь называл. А Глостер и не возражал: он и сам понимал, что, похоже, от наследственной профессии ему теперь не отвертеться. Тем более, что успел-таки перенять у отца кое-какие навыки и приёмы.
  Кастелянская, если честно, больше всего напоминала склад. Огромный, уставленный во всю длину и высоту вдоль всех стен, высокими и широкими полками. Чего только на них не хранилось: отрезы тканей, посуда, готовая одежда... Оружие: мечи, луки, кольчуги и шеломы. Глостер подивился: да, на случай нападения жрецы Храма Уфигора неплохо подготовлены.
  Брат Ламме ни слова не сказал по поводу воспалённых покрасневших глаз Глостера, и расторопно провёл того в маленькую келью на втором этаже, одной из стен, как Глостер понял по просачивающимся запахам, соседствующую как раз с кухней.
  - Правильно нюхаешь, - заметив, как Глостер шевелит головой и ноздрями, втягивая воздух, брат Ламме чуть усмехнулся, - Кухня - вот за этой стеной! - он похлопал по ней пухленькой кистью с волосатыми сосисками-пальцами. - А место, где ты сможешь... э-э... оправить естественные потребности тела - вон, за той дверью, и налево. Ну всё. Спокойной ночи. Как выспишься - приходи снова в кастелянскую.
  Глостер с удовольствием воспользовался "местом", после чего лёг не раздеваясь на узкую дощатую кровать, напомнившей ему его собственную лавку там, дома: острая заноза отчаяния снова кольнула в сердце!
  Кровать стояла как раз вдоль стены, выходящей на кухню. И теперь Глостер понял, почему: от неё шло приятное тепло, и веяло каким-то, очень домашним, уютом... Не зря брат Ламме разместил его здесь. Нужно поблагодарить его ещё раз... Ну, когда-нибудь потом... Рука, ощупывавшая грубую каменную кладку с потёками известкового раствора сама улеглась вдоль тела, а глаза Глостера уже почему-то закрылись, и он понял, что проваливается куда-то.
  Глубоко...
  
  Тварь вцепилась ему в плечо: оскаленная пасть сомкнулась столь стремительно, что Глостер не успел увернуться, или ударить мечом!
  А-а-а!!! Как больно!
  Перехватив меч в левую, он правой вцепился в ногу монстра и кинулся наземь: крылатый оказался под его небольшим, но всё же - весом! Что было сил Глостер вонзил короткое лезвие прямо в выпученный и налитый звериной злобой глаз!
  Тварь расцепила захват на плече, чтоб освободить глотку: такого дикого и визгливо-высокого вопля Глостер не слышал никогда! У них в Общине даже тётка Прокофья, славящаяся склочным характером, так не могла!..
  От того, что пасть находилась рядом, буквально заложило уши, и сдуло к затылку волосы! Он заорал сам, ударил лезвием ещё раз: теперь прямо в мерзкую глотку!
  Оттуда брызнул фонтан чёрно-бурой крови чудовища - ему залило всё лицо.
  Нет, так не годится: нужно прочистить глаза: тварей много, и они не остановятся, пока не убьют его!
  Он утёрся рукавом рубахи и со стоном - плечо болело невыносимо, отдаваясь жгучим огнём по всей груди! - вскочил на ноги. Ага - вон, летит!
  Ну получи, голубчик: Глостер, сделав два стремительных шага вперёд, вдруг подпрыгнул, и наотмашь рубанул по крылу!
  Крыло перерубилось, и монстр с рёвом, оглушительно хлопая целым крылом, грохнулся на парапет, а затем и вниз - к подножию тына. Но насладиться видом того, как тварь добивают женщины и дети, не удалось - сзади в оба его плеча вдруг вцепились когтистые лапы. И его легко приподняли, и потащили прочь - к берегу залива. Чувствуя, что если его поднимут чуть повыше, при падении он просто разобьётся в лепёшку, Глостер вцепился зубами в ближайшую лапу!
  Лапа разжалась. Освободившейся рукой он смог рубануть по второй лапе: не перерубил, к сожалению! Но хватка разжалась.
  Падать с высоты доброго десятка метров оказалось противно и страшно. Хорошо, сумел сгруппироваться, и войти в воду ногами вперёд! Однако пока выплыл с глубины, чуть не задохнулся: воздуха так не хватало его буквально рвущимся лёгким! Но вот он, преодолев многометровую серо-зелёную толщу, почти добрался до поверхности, и тут...
  Что-то схватило его за ногу, и потянуло назад - на дно!..
  С диким воплем он проснулся: над ним стоял брат Ламме с обеспокоенным лицом, и отчаянно тряс за оба плеча. Глостер заставил себя заткнуться.
  Брат Ламме выдохнул:
  - Ф-фу-у... Ну и горазд же ты спать, брат! Еле добудился... Вставай! Мэр велел всем, кто умеет стрелять из лука и владеет мечом, подниматься на стены!
  
  Стены выглядели не совсем так, как видел во сне Глостер.
  Дорожка, поверху идущая за зубцами частокола, представляла собой дощатый настил, крепившийся к брёвнам на поперечных балках с раскосами, и шириной оказалась не более двух шагов: не больно-то с кем-нибудь разойдёшься, или развернёшься. Или повоюешь...
  Им с напарником - братом Ламме - достался участок стены буквально десяти шагов в длину: между башнями прямо над главными воротами. Тут, как Глостер не без удовлетворения отметил, было и повыше, и всё же чуть попросторней, чем на других помостах.
  Глостер положил у ног колчан, полный стрел, снял и прислонил к частоколу большой лук: отличное изделие! Составной - из дуба и граба. Да ещё с накладками на рыбьем клею. Лук весил непривычно много: побольше, чем пара кирпичей, которые они с Уткыром для тренировки когда-то...
  Глостер тряхнул головой, чтоб отогнать непрошенные воспоминания: ничего, что тяжёлый. Зато мощный! Держать такой трудно, зато целиться удобно: напротив отметки на тетиве для стрелы в середине дуги лука сделана фигурная выемка: стрела в сторону точно не сместится!
  Расположившийся в пяти шагах брат Ламме прикрыл кистью глаза, пристально вглядываясь в небо над озером, перехватил поудобнее рогатину: как он объяснил, пока они лезли по приставной лестнице на свою часть стены, "метко стрелять мне мой Покровитель... э-э... не помогает". Вдруг, дёрнув плечом, толстяк глянул на Глостера, глаза казались расширившимися до неправдоподобия:
  - Я что-то вижу!
  Глостер кивнул, перевел взгляд снова вперёд. Он уже и сам видел сотни, тысячи чёрных силуэтов, на фоне разгорающейся зари чётко выделявшихся против солнца: смотри-ка: твари умеют и заходить от солнца! Так их, конечно, видно, но целиться будет не очень сподручно. Особенно когда ослепляющие лучи начнут бить прямо в глаза!..
  - Ты прав, брат Ламме. Да помогут нам наши Покровители.
  - Да, точно... Повезло разведчикам, что выжили. И нам - что они смогли вернуться вовремя. Они говорили, что стая уже сидела наготове, и ждала только пока парроты закончат с костями... Зрелище, как они сказали, ужасное... А ещё они сказали... - брат Ламме сглотнул.
  Глостер понимал, что мужчине - да какому там мужчине: Глостер при утреннем освещении отлично видел, что брату Ламме не больше шестнадцати - вчерашний мальчишка! - страшно, поэтому он и говорит, пытаясь поднять свой "боевой дух". Но страшно было и Глостеру. А если твари нападут, как обещал Рафаил, всей стаей одновременно, им нужно быть внимательными и вспомнить всё, что умеют. А разговоры отвлекают!
  Ну, так учил Уткыр - их Раздольский Воевода...
  - Ламме. Хватит болтать. Приготовься: они нападут со всех сторон. - Глостер смотрел, как стая круто взмывает кверху, собираясь как бы в единый кулак, и, оглашая воздух дикими криками и воем, и, набрав скорость, в пикировании устремляется к ним!
  Вот они уже и в пределах прицельного боя!
  Первая же стрела вонзилась в отверстую пасть самого крупного монстра, летящего, как показалось Глостеру, во главе - не иначе, у дроверов тоже есть иерархия: десятники, сотники, Воеводы... Кто-то же из них - Вожак стаи? Разве не должен быть - впереди?!
  Следуя этой простой логике, Глостер и всадил первую стрелу в самого крупного и злобно орущего!
  Орать тот сразу прекратил, и крылья бессильно обвисли и затрепетали по воздуху: бесформенным мешком тварь свалилась прямо к подножию стены!
  Глостер успел убить таким же способом ещё двоих, прежде чем их накрыла лавина кожистых перепонок, и волосатых, словно у крыс, тел! Он заорал, отбросил лук под ноги, увернулся и схватил меч, до этого стоявший тоже у частокола. Первая шмякнувшаяся на помост тварь получила удар прямо в затылок, даже не успев подняться!
  Глостер поспешил выдернуть чуть не застрявший в черепе меч, и наотмашь ударил назад: монстр, подобравшийся со спины, оказался проткнут точно в центре туловища! (Вот спасибо Уткыру - научил доверять в бою не столько глазам, сколько инстинктам!)
  На этот раз меч высвободился легче, но тварь и не думала умирать: с разверстой пастью, щелкая острыми белыми зубами, она пыталась даже лёжа, всё равно подползти и укусить - хотя бы за ногу! Глостер махнул мечом вверх - перерубил крыло очередного нападающего. После чего вонзил остриё в череп "ползуна". Тот затих.
  Однако радоваться долго не пришлось: следующий вал атакующих оказался куда плотней: твари летели буквально плечо к плечу!
  Теперь Глостер выхватил из-за пояса и кинжал: размером тот почти не уступал мечу, но был куда легче, и управляться с ним ему было привычней! Открыв рот и дыша во всю силу лёгких, он, понимая где-то внутри, что со стороны, наверное, и сам выглядит чудовищем, с остервенением рубил и кромсал перепончатые крылья, оказавшиеся в пределах досягаемости - с обеих рук, и даже успевал дико орать: чтоб перекричать дикий гвалт и рёв, стоящий в ушах. И доказать самому себе, что он ещё жив!
  Тела, оказавшиеся на помосте, и злобно клацающие зубами, он теперь просто спинывал вниз: пусть добивают те, кто остался под помостом! "Добивание" происходило по всей длине стены: ему об этом говорили истошно-отчаянные крики и ругань тех, кто там орудовал. Себя же Глостер сейчас ощущал чем-то вроде ступицы колеса, вокруг которой вертятся, отброшенные центробежной силой, спицы-нападающие!
  Внезапно ему в глаза ударило солнце, до этого закрываемое мельтешением тел: ого, куда же подевалась стая?!
  Глостер зыркнул наверх: никого! Глянул в обе стороны: ага, вон брат Ламме пытается перерубить толстую шею одного из "ползунов"! Глостер быстро сделал два шага и ударил коротко и точно: в загривок! Тварь сразу обмякла, и брат Ламме, даже не понявший, что произошло, недоумённо на неё воззрился. Затем поднял глаза, и поразился:
  - Ох! Брат Глостер! Спасибо! Как ты её чётко...
  - Пожалуйста, брат Ламме. Я как-то нутром почуял, что пока жив мозг, тварь... Боеспособна.
  - Да, точно, - брат Ламме показал жестом, как он вонзил бы острогу в голову, - В мозг! И как это я сам...
  - Ничего, теперь - соображаешь. Кстати, а где остальные твари?
  - Не знаю. Я вверх почти и не смотрел... Только отбивался.
  - Хорошо, видать, отбивался: вон кучу какую наворочал! - Глостер указал на пять или шесть чёрно-коричневых тел, громоздящихся на помосте у ног толстячка, - Хвала Каризаху, мы живы. Будем надеяться, что и остальные защитники стены справились. - Глостер оглядывал теперь не только стену, но и крыши, на которых тоже располагались и лучники, и копейщики со щитами. Сам он от щита отказался, посчитав ненужной тяжкой обузой: дома во время тренировок Гарнизона у него лучше всего получалось как раз с мечом и кинжалом...
  Дома.
  Придётся теперь забыть это слово.
  Брат Ламме вздохнул:
  - Странно. Неужели мы перебили всех?!..
  - Не верится. Нужно спросить у ратников - может, кто видел, куда делись остальные твари.
  - Да, спросим. Однако если все работали так, как ты, - Ламме указал рукой за спину Глостера, - я бы не удивился, если б мы и вправду прикончили всю стаю!..
  Глостер только теперь посмотрел себе за спину - на помост.
  Каризах смилуйся!..
  Как он остался цел?! (Несколько царапин - не в счёт!) Груда мерзких, кое-где ещё чуть шевелящихся тел, громоздилась буквально до колен: и это ещё тех, кого он не успел спихнуть вниз!
  - Вот уж у кого мне, старичку, не зазорно было бы поучиться владению мечом, так это - у тебя, брат Глостер!
  Глостер хмыкнул. Невольно дёрнул плечом:
  - Меня всему научил Уткур, наш Воевода. Он всегда... Говорил, что каждый должен найти себе то оружие, которое удобно именно ему. Ну вот я и нашёл. Вроде. - Глостер подошёл к "своей" куче и вытер кинжал о жесткую шерсть одной из тварей. Сунул снова за пояс. Меч вытер так же тщательно, но снова взял в правую руку, - брат Ламме. Ты не мог бы мне...
  - Конечно, конечно! - Ламме быстро подошёл к Глостеру.
  Вдвоём они за пять минут разгребли и разворошили груду тел, безжалостно добивая в затылок тех из тварей, кто ещё подавал признаки жизни. После чего тела сбрасывали вниз - вскоре оттуда донеслись возмущенные возгласы. Брат Ламме сердито заорал туда:
  - Мы уже добили этих! А сейчас нам нужно быстрее расчистить помост! Вдруг они снова налетят?!
  Крики поутихли, зато стало заметно движение: если раньше в почти непроглядной тени Глостер не различал ничего, теперь, когда солнце встало повыше, и туча тварей не закрывала свет мельтешеньем, он разглядел, как подростки и женщины оттаскивают трупы дроверов к стенам баграми: похоже, и правда расчищают площадку для новых трупов.
  Только вот новая стая почему-то не спешила не то что напасть - а и даже появиться... Странно. Глостер, если честно, ждал совсем другого: ему казалось, что те пять-шесть тысяч, в которые оценил стаю Рафаил, должны... Нападать дольше, и создать больше проблем.
  В чём же дело?!
  Может, стая разделилась?
  Или, что вероятней, остальные пока отступили, ожидая подходов резервов? Или - парротов?
  Нет, это уж явная чушь. Дроверы - они ведь не люди. Они не могут думать. И планировать. Ну, по-идее...
  Снизу их окрикнули. Глостер узнал голос Шамиля - десятника:
  - Ламме! Глостер! Вы живы?
  - Живы! - брат Ламме, который, похоже, только теперь осознал этот невероятный факт, ответил дрожащим и звенящим от радости голосом, - А как там у вас дела?
  - Неплохо. Похоже, мы смогли добить всех - почти никто не улетел. А вы молодцы - под вашим помостом трупов навалено больше всего.
  - Это всё - Глостер! Я никогда не видел, чтоб мужчина, да что там - мальчик! - так свирепо и здорово рубился!
  - Молодец Глостер. Похоже, ты прирождённый воин.
  - Спасибо, Шамиль. - Глостер почувствовал, как хрипит голос. - Мне... Нам повезло: мы видели их. И не устали за день работы, как мои там... В Раздоле...
  - Да, хорошо, что мы знали о них. Это - благодаря тебе, Глостер. Так что спасибо ещё раз. А теперь спускайтесь-ка. Если вас поцарапали или укусили, Боммак должен наложить целебной мази - чтоб не было какого заражения...
  Глостер, ощутив, как вдруг потяжелел меч в опустившейся руке, подумал, что после столь "успешного" начала, карьера гончара ему уже в любом случае не светит...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"