Без минуты девять, пора закатить бы деревянного индейца - символ табачной торговли - назад, в тёплый ароматный полумрак и закрыть лавку. Но он медлил: столько людей потерянно брели мимо, непонятно куда, неизвестно зачем. Кое-кто из них забредал и сюда - стрельнёт глазом по опрятным желтым коробкам с сортовыми сигарами, потом осмотрится, поймёт, куда его занесло, и уклончиво скажет:
- Вот и вечер, Чарли...
- Точно, он, - ответствует Чарли Мур.
Одни выходили с пустыми руками, другие покупали дешёвую сигару, подносили ко рту, забывая зажечь.
Только в половине десятого Чарли Мур решился взять деревянного индейца за локоть - будто и не хотел нарушить покой приятеля, да приходится... Осторожно передвинул аборигена внутрь, где стоять ему всю ночь сторожем. Деревянный лик уставился из темноты через дверь тусклым невидящим взглядом.
- Ну, вождь, чего ты там видишь?..
Немой взор указывал именно туда, на шоссе, рассекавшее самую сердцевину их жизни.
Стаями саранчи с ревом неслись из Лос-Анджелеса машины, раздраженно сбрасывая скорость до тридцати миль в час. Пробирались между тремя десятками лавок, складов, бывших конюшен, переделанных под бензоколонки, к северной окраине городка. И вновь взвывали, разгоняясь до восьмидесяти, как мстители летя на Сан-Франциско, чтобы преподать там урок насилия.
Чарли хмыкнул.
Мимо шёл человек, заметил его наедине с бессловесным деревянным другом, произнёс:
- Последний вечер?..
И исчез.
Последний вечер.
Вот кто-то осмелился сказать это вслух.
Чарли круто повернулся, выключил свет, запер дверь на ключ и застыл на тротуаре, опустив глаза.
Потом, словно во власти гипноза, он ощутил, как глаза сами собой вновь поднялись на старое шоссе: оно проносилось тут же, рядом, но шоссейные ветры пахли далёким прошлым, миллиардами лет. Огни фар взрывались в ночи и, разрезав её, убегали прочь красными габаритными огоньками, как стайки маленьких ярких рыбешек, что несутся вслед за стаей акул или за стадом скитальцев-китов. Красные огоньки растворялись и тонули в черноте гор.
Чарли оторвал от них взгляд и медленно зашагал через свой городок. Часы над клубом пробили три четверти и двинулись к десяти, а он всё шёл, удивляясь и не очень тому, что магазины открыты в такой неурочный час и что у каждой двери изваяниями стоят мужчины и женщины - вот и он недавно стоял подле своего индейского воина, ослепленный мыслью, что будущее, о котором столько говорили, которого так боялись, вдруг превратилось в настоящее, в сегодня и сейчас...
Фред Фергюссон, набивщик чучел, глава семейства пугливых сов и встревоженных косуль, навсегда поселившихся в его витрине, проронил в ночной мрак - Чарли как раз шёл мимо:
- Не верится, правда?.. - И продолжал, не дожидаясь ответа: - Все думаю - не может быть. А завтра шоссе умрёт, и мы вместе с ним...
- Ну, до этого не дойдёт, - сказал Чарли.
Фергюссон глянул на него с возмущением.
- Постой, а не ты ли года два назад орал, что надо взорвать законодательное собрание, перестрелять дорожников, выкрасть бульдозеры и бетономешалки, едва они начнут работы на том шоссе, на новом, в трехстах ярдах к западу? Что значит "до этого не дойдёт"? Ещё как дойдёт, и ты ведь это знаешь!..
- Знаю, - согласился Чарли Мур наконец.
Фергюссон всё ещё раздумывал над близкой судьбой.
- Каких-то три сотенки ярдов. Совсем ведь немного, а?.. Городишко у нас в ширину ярдов сто, стало быть, еще двести. Двести ярдов от нового супершоссе. От тех, кому нужны гайки, болты или, допустим, краска. Двести ярдов от шутников, которым посчастливилось убить в горах оленя или, на худой конец, бродячего кота и которые нуждаются в услугах единственного первоклассного набивщика чучел на всем побережье. Двести ярдов от дамочек, которым срочно приспичило купить аспирин... - Он показал глазами на аптеку. - Сделать укладку... - Посмотрел на полосатый столбик у дверей парикмахерской. - Освежиться фруктовым гляссе... - Кивнул в сторону лавочки мороженщика. - Да что перечислять...
Молча они закончили перечисление, скользя взглядом по магазинчикам, лавкам, киоскам.
- Может, ещё не поздно?
- Не поздновато ли, Чарли? Да чёрт меня побери! Бетон уже уложен, схватился и затвердел. На рассвете снимут с обоих концов ограждение. Может, сам губернатор ленточку перережет. А потом... В первую неделю, пожалуй, кто-нибудь и вспомнит Оук Лейн. Во вторую уже не очень. А через месяц? Через месяц мы для них будем мазком старой краски справа, если давишь железку на север, или слева, если на юг. Вот он - Оук Лейн, припоминаешь?.. Город-призрак... Фюить! И нет его...
Чарли подождал - сердце отмерило два-три удара - и спросил:
- Фред!.. А ты что собираешься делать дальше?
- Побуду тут ещё немного. Набью с десяток птичьих чучел для наших, местных. А потом заведу свою консервную коробку, выведу её на новое супершоссе и помчусь. Куда? Да никуда. Куда-нибудь... И прости-прощай, Чарли Мур...
- Спокойной ночи, Фред. Желаю тебе поспать...
- Что-о? И пропустить Новый год в середине июля?..
Чарли отправился своей дорогой, голос за ним затих. Он добрался до парикмахерской, где за зеркальной витриной удобно устроились на трёх креслах три клиента и над ними склонились три усердных мастера. Машины, пробегающие по шоссе, бросали на всё это яркие блики. Будто между парикмахерской и Чарли плыл поток гигантских светлячков.
Чарли вошёл в салон. Все обернулись к нему.
- Есть у кого-нибудь идеи?..
- Прогресс, Чарли, - сказал Фрэнк Мариано, продолжая орудовать гребёнкой и ножницами, - вот это идея, которую не остановишь никакой другой идеей. Давайте выдернем этот городишко со всеми потрохами, перенесём и вкопаем у новой трассы...
- В прошлом году мы прикидывали, во что бы такое обошлось. Четыре десятка лавок - три тысячи долларов в среднем, чтобы перетащить их всего-то на триста ярдов...
- Надо бы нам сегодня отпраздновать, - заявил человек из-под компресса. Он сел прямо и оказался бакалейщиком Хэнком Саммерсом. - Выпьем по маленькой и погадаем, куда нас занесёт через год в это же время...
- Плохо мы боролись, - сказал Чарли. - Когда всё только начиналось, нам бы навалиться всем миром...
- Какого чёрта! - Фрэнк состриг у клиента волос, торчавший из большого уха. - Если уж времена меняются, то и дня не проходит, чтобы кого-то не зацепило. В этом месяце, в этом году пришел и наш черёд. Следующий раз нам самим что-нибудь понадобится, и плохо придётся кому-то другому. И всё во имя Великого Американского Принципа Давай-Давай... Послушай, Чарли, организуй отряд добровольцев. Поставьте на новом шоссе мины. Только поосторожнее. А то будешь пересекать проезжую часть, чтоб заложить взрывчатку, и запросто угодишь под какой-нибудь грузовик с навозом.
Опять зассмеялись, но быстро смолкли.
- Посмотрите, - сказал Хэнк Саммерс, и все посмотрели. Он говорил, обращаясь к засиженному мухами отражению в стареньком зеркале, как бы пытаясь всучить зазеркальному близнецу половинчатую свою логику. - Прожили мы тут тридцать лет, и вы, и я, и все мы. А ведь не помрем, если придется сняться. Корешков-то мы, помилуй бог, глубоких не пустили... И вот выпускной вечер. Школа трудностей выкидывает нас под зад коленом безо всяких там "извините, пожалуйста" и "что вы, что вы, не стоит". Ну что ж, я готов. А ты, Чарли?...
- Я хоть сейчас, - сообщил Фрэнк Мариано. - В понедельник в шесть утра загружаю свою парикмахерскую в прицеп - и вдогонку за клиентами со скоростью девяносто миль в час!..
Раздался смех, похожий на последний смех дня, и Чарли повернулся величественно и бездумно и вновь очутился на улице.
А магазины всё ещё торговали, и огни горели, и двери были раскрыты настежь, славно хозяевам до смерти не хотелось домой, по крайней мере пока течет мимо эта река людей, металла и света, пока они движутся, мелькают, шумят привычным потоком, и кажется невероятным, что на этой реке может тоже настать сухой сезон...
Чарли тянул время, передвигаясь от лавки к лавке, в молочном баре выпил шоколадного коктейля, в аптеке, где мягко шуршащий вентилятор перешептывался сам с собою под потолком, купил абсолютно ненужную пачку писчей бумаги. Он шлялся как бродяга - крал кусочки Оук Лейна на память. Задержался в проулке, где - по субботам торговали галстуками цыгане, а продавцы кухонной посуды выворачивали свои чемоданы в надежде завлечь покупателя. Наконец добрался он до бензоколонки. Пит Бриц сидел в яме, ковыряясю в грубых потрохах неприхотливого "Форда" модели 1947 года.
Только после десяти, как по тайному сговору, в лавках стали гасить огни, и люди пошли по домам. И Чарли Мур вместе со всеми.
Он догнал Хэнка Саммерса - лицо бакалейщика все ещё излучало розоватое сияние от бессмысленного бритья. Некоторое время они шли неспешно рядом и молчали. Казалось - обитатели всех домов, мимо которых они проходили, вышли на улицу, курили, вязали, раскачивались в креслах-качалках, обмахивались веерами, отгоняя мифическую жару.
Хэнк рассмеялся вдруг каким-то своим мыслям. Через пару шагов он решился их озвучить.
С тобой мы будем снова над рекой.
Река - она небесная дорога.
Итак, до встречи, братья, над рекой,
Что протекает у престола Бога,
- продекламировал он нараспев, и Чарли кивнул:
- Первая баптистская церковь. Мне тогда было двенадцать...
- Бог дал, комиссар шоссейных дорог взял, - сказал Хэнк без улыбки. - Странно. Никогда раньше не думал, что город - это люди. То есть ведь каждый чем-то занят. Там, когда я лежал с компрессом, подумалось: что мне в этом местечке? Потом встал побритый - и пришёл ответ. Расе Ньюэлл у себя в гаражике "Ночная сова" возится с карбюраторами. Вот. Элли Мэй Симпсон...
Он смутился, проглотив окончание фразы.
Элли Мэй Симпсон... Чарли мысленно продолжил список. Эли Мэй в эркере своего "Салона мод" накручивает старухам бигуди... Доктор Найт раскладывает пузырьки с лекарствами под стеклом аптечного прилавка... Магазин хозяйственных товаров - и посреди него Клинт Симпсон под палящим полуденным солнцем перебирает и сортирует миллионы искр, миллионы блесток, латунных, серебряных, золотых, все эти гвоздики, щеколды, ручки, ножовки, молотки, и змеящийся медный провод, и рулоны алюминиевой фольги, словно вывернули карманы тысяч мальчишек за тысячи лет... И наконец...
...И наконец, собственная его лавка, тёплая, тёмная, жёлто-коричневая, уютная, пропахшая, как медвежья берлога курильщика... Влажные запахи целых семейств разнокалиберных сигар, импортных сигарет, нюхательных табаков, только и поджидающих случая, чтобы взорваться клубами...
"Забери все это, - подумал Чарли, - и что останется? Ну, постройки. Так ведь кто угодно может сколотить ящик и намалевать вывеску, чтоб известить, что там внутри. Люди нужны, люди, вот тогда уж и правда возмёт за живое..."
У Хэнка, как выяснилось, мысли были не веселее.
- Тоска меня так и гложет, теперь сам понимаю. Вернуть бы каждого обратно в его лавку да рассмотреть хорошенько: что же он там делал и как? И почему все эти годы я на многое не обращал внимания? Черт возьми!.. Что это на тебя накатило, Хэнк Саммерс? Вверх, а может, вниз по дороге есть еще такой же Оук Лейн, и люди там заняты делами точно как здесь. Куда бы меня теперь ни забросило, присмотрюсь к ним повнимательнее, клянусь богом. Прощай, Чарли...
- Пошёл вон со своим прощанием!..
- Ладно, тогда спокойной ночи...
Хэнк ушёл, и вот Чарли дома, и Клара ждёт его у дверей, обтянутых металлической сеткой, предлагает стакан воды со льдом.
- Посидим немного?
- Как все? Отчего же не посидеть...
Они сидели на тёмном крылечке, на деревянных качелях с цепями, и смотрели, как шоссе вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет: приближаются фары, удаляются зловещие красные огоньки, словно угли рассыпаные по полям из огромной жаровни...
Чарли медленно пил воду и, пока пил, думал: а ведь в прежние времена никому не дано было видеть, как умирает дорога. Ну, можно было ещё заметить, как она постепенно угасает, или ночью в постели вдруг уловить какой-то намёк, толчок, тревожное предчувствие: дорога сходит на нет. Но проходили годы и годы, прежде чем дорога отдавала Богу свою пыльную душу и взамен начинала оживать новая. Так было: новое появлялось медленно, старое также исчезало медленно. Так было всегда.
Было, но прошло. Теперь - это дело немногих часов.
Он осёкся,прислушался к себе и обнаружил что-то непривычное.
- Знаешь, я успокоился...
- Это хорошо, - сказала жена.
Они покачались на качелях, две половинки одного целого.
- О господи, сперва меня так крепко взяло...
- Я помню, - сказала она.
- А теперь я подумал... - Он говорил неспешно, обращаясь прежде всего к себе. - Миллион машин проезжает каждый год по этой дороге. Нравится нам или нет, дорога стала просто тесна, мы тут задерживаем весь мир со своей старой дорогой и отжившим городишком... А мир должен двигаться вперед. Теперь по той новой дороге проедут уже не миллион, а два миллиона, проедут от нас на расстоянии всего-то ружейного выстрела, проедут куда им надо, чтобы делать что им кажется важным, все разно, важно это или нет; людям кажется, что важно, вот и весь фокус. Да если бы мы по-настоящему поняли, что нас ждет, обдумали бы все со всех сторон, то взяли бы паровой молот, расшибли свой городишко в лепешку и сказали: "Проезжайте!", а не заставляли бы других прокладывать ту проклятущую дорогу через клеверное поле. Сейчас Оук Лейн умирает тяжко, как на веревке у мясника, а следовало бы разом сбросить все в пропасть. Но, правда... - Он закурил трубку и выпускал густые клубы дыма - только так он и мог искать и прошлые ошибки, и теперешние откровения. - Раз уж мы люди, то поступить иначе мы, наверное, не могли...
Они слышали, как часы над аптекой пробили одиннадцать, потом часы над клубом - половину двенадцатого, а в двенадцать они лежали в темной спальне, и потолок над ними пучился от раздумий.
- Выпускной вечер...
- Что-что?
- Фрэнк-парикмахер так сказал, и в самую точку. Вся эта неделя словно последние дни в школе когда-то давно. Я же помню, как это было, как я боялся, чуть не плакал и клялся себе, что прочувствую каждую минуточку, какая мне осталась до аттестата, - ведь один бог знает, что нас ждет назавтра. Безработица. Кризис. Война. А потом пришло это завтра, час настал, а я все живой, слава богу, целехонек, и все начинается сызнова, игра продолжается - и, черт меня побери, получается, что все к лучшему. Так что сегодня и вправду еще один выпускной вечер. Фрэнк так сказал, и уж если кто сомневается, только не я...
- Ты слышишь? - спросила жена немало времени спустя. - Слышишь?..
Там, в ночи, через их городок текла река, металлическая река - она уже стихла немного, но всё равно набегала и убегала волнами, неся с собой древние ароматы приливов и отливов, и непроглядных нефтяных морей. По потолку над их утлой кроватью мелькали блестящие отсветы, как будто кораблики плыли вверх-вниз по течению, глаза постепенно закрылись, дыхание слилось с размеренным ритмом этих приливов и отливов... И Чарли с женой уснули.
Когда в комнату проник первый утренний луч, вторая половина кровати оказалась пуста.
Клара села, слегка испугавшись.
Не в привычках Чарли было уходить из дому в такую рань.
Потом её испугало ещё и кое-что другое. Она сидела, вслушиваясь и не понимая, что же это её вдруг бросило в дрожь, но, прежде чем она успела понять, послышались шаги.
Она услышала шаги издали, но немало времени минуло, прежде чем они приблизились, поднялись по ступенькам и вошли в дом. Потом - тишина. Она догадалась, что Чарли просто стоит в гостиной, и окликнула:
- Чарли! Ты где был?
Он вошёл в спальню, освещённую слабыми лучами зари, и сел рядом с ней на кровати, обдумывая ответ: где же он был и что там делал?
- Прошёл примерно около мили вдоль берега и обратно. В общем, до самых брёвен, где начало нового шоссе. Рассудил, что ничего другого мне не остаётся и надо принять хоть какое-то участие...
- Новая дорога открыта?
- Открыта и работает. Разве не замечаешь?..
- Действительно... - Она снова тихо приподнялась в постели, склонив голову и прикрыв на мгновение глаза, чтобы лучше слышать. - Вот оно что! Вот отчего мне не по себе. Старая дорога! Она же действительно умерла...
Они прислушались к тишине за домом: старое шоссе опустело и высохло, как речное дно, когда наступает сезон, но только этому лету не будет конца, оно продлится вечно. За ночь река передвинулась в новые берега, переменила русло. Теперь было слышно лишь, как шумят на ветру деревья, да еще было слышно птиц, которые завели свои приветственные песни перед тем, как солнцу подняться из-за гор...
- Не шевелись!..
Они снова прислушались.
И точно - там вдали, в двухстах пятидесяти, а может в трехстах ярдах за лугом, ближе к морю, раздавался тот же знакомый издавна, но теперь приглушенный звук: река переменила русло, но не перестала течь, не перестала струиться и никогда не перестанет - через привольные земли на север и сквозь приумолкший рассвет на юг. А еще дальше, еще тише - голос настоящей воды, голос моря, которое будто притянуло их реку поближе к своему берегу...
Чарли Мур и его жена посидели еще минуту-другую не двигаясь, вслушиваясь в неясное бормотанье реки, несущейся и несущейся через поля.
- Фред Фергюссон пришел туда ещё затемно, - сказал Чарли, и по тону его было понятно, что он уже припоминает прошлое. - Толпа народу. Чиновники из шоссейного управления и всё такое. Как навалились! Фред, так он сразу подскочил и ухватился за бревно. А я за другой конец. Вместе подняли и потащили с дороги. А после отошли на обочину... Чтобы не мешать машинам.