Аннотация: Альт-история. Вторая Мировая Война в этом мире заметно отличается от ВМВ из реальной истории.
Гарри Тертлдав
Толбухин-Призрак
Генерал армии Федор Толбухин повернулся к своему комиссару:
-- Все ли готово по вашей части к наступлению, Никита Сергеевич?
-- Все, Федор Иванович, -- ответил Никита Хрущев. -- Без сомнения, Четвертый Украинский фронт одержит очередную сокрушительную победу над фашистскими вшами, сосущими кровь нашей Родины.
Толбухин поджал губы. По-хорошему, Хрущеву следовало бы обратиться к нему "товарищ генерал армии", а не по имени-отчеству. Почему-то комиссары всегда полагали, что они важней настоящих офицеров. Однако Хрущев, в отличие от некоторых (собственно, от большинства) известных Толбухину комиссаров, не боялся запачкать руки ратным трудом. Или даже взять автомат "ППШ-41" на передовую и лично укокошить пару гитлеровцев.
-- Дадите ли вы смотр войскам перед атакой на Запорожье? -- спросил Хрущев.
-- Дам с удовольствием, -- ответил Толбухин.
Конечно же, на смотр собрались не все войска Четвертого Украинского фронта -- слишком велика была опасность того, что такое скопление людей привлечет налет "люфтваффе". Однако представители всех соединений, собранных советским генералом в мощный ударный кулак, были налицо, выстроившиеся в ряд вместе со своими знаменами, олицетворяющими славные победы. Да, все были на месте - знамена Первой гвардейской армии, Второй гвардейской, Восьмой гвардейской, Пятой ударной армии и, наконец, 38-й и 51-й армий.
-- Бравый вид, товарищ знаменосец! -- похвалил Толбухин молодого солдата, держащего знамя Восьмой гвардейской армии, на котором красовались лики Маркса, Ленина и Сталина.
-- Служу Советскому Союзу, товарищ генерал армии! -- пролаял знаменосец в ответ.
Если не считать его губ, он даже не пошелохнулся. Судя по его широкому славянскому лицу, он мог быть родом из какой угодно республики. Однако голос выдавал в нем уроженца Украины, поскольку в его устах русское "г" звучало скорее как "х".
-- Все мы служим Советскому Союзу, -- сказал Толбухин. -- А что именно мы должны сделать для советской Родины?
-- Очистить ее от немецко-фашистских захватчиков, -- ответил молодой солдат. -- И тогда мы сможем начать на своей земле строительство коммунизма. И этот миг скоро настанет.
-- Настанет обязательно, -- сказал Толбухин и кивнул идущему вдоль строя за ним Хрущеву. -- Если все наши бойцы так же хорошо политически подкованы, успех Четвертому Украинскому фронту обеспечен.
После смотра генерал собрал на военный совет командармов -- естественно, вместе с их комиссарами. Все они еле-еле поместились в полуразрушенном сарае. При свете керосиновой лампы Толбухин склонился над картой, указывая, по каким именно направлениям будут наступать те или иные части. Генерал-лейтенант Юрий Кузнецов, командующий Восьмой гвардейской, широко улыбнулся, показав щербатый рот.
-- Хороший план, товарищ генерал армии, -- сказал он. -- Захватчики еще пожалеют, что напали на Советский Союз.
-- Благодарю вас, Юрий Николаевич, -- ответил Толбухин. -- Ваше знание местности на подходе к городу поможет нам успешно провести атаку.
-- Фашистские захватчики УЖЕ жалеют, что напали на Советский Союз, -- громко сказал Хрущев.
Генерал-лейтенант Кузнецов склонил голову, признавая свою ошибку.
-- Так точно, товарищ комиссар! -- ответил он с таким смирением, как если бы был молодым новобранцем, а не ветераном, борющимся с гитлеровцами уже не первый год.
-- Никто не сомневается в вашей стойкости и моральном духе, -- сказал Толбухин, и даже при свете лампады стало заметно, что Кузнецов покраснел от удовольствия.
Генерал-лейтенант Иванов, командующий Первой гвардейской, повернулся к генерал-майору Рудзиковичу, который совсем недавно принял командование Пятой ударной, и пробормотал:
-- Черт меня побери, если Призрак не даст фашистам прикурить.
Вряд ли это предназначалось для ушей Толбухина. Однако для своего звания он был еще молод -- всего пятьдесят три -- и со слухом у него все было в порядке. Он любил свое прозвище, заслуженное в предыдущих боях. В бесконечных боях с маньяками, грабителями и убийцами, собранными под знаком свастики. Толбухин всегда умел наносить удары врагам тогда, когда они меньше всего этого ожидали -- а потом уходить в тень, не дожидаясь ответа.
-- Есть ли у кого-нибудь вопросы, -- спросил он, -- перед тем, как мы пойдем в бой за освобождение Запорожья и всей оккупированной врагом территории?
Он думал, что вопросов не будет, но Рудзикович нарушил молчание:
-- Товарищ генерал армии, есть ли смысл в том, чтобы атаковать город с северо-востока и юго-востока одновременно? Не лучше ли будет сконцентрировать все силы на одном направлении?
-- План наступления утвержден военным советом Четвертого Украинского фронта, -- гневно ответил Хрущев, -- и этот план будет выполнен.
-- Спокойно, спокойно, -- сказал Толбухин своему комиссару, и повернулся назад к Рудзиковичу. -- Когда мы атакуем немцев в лоб, ни к чему хорошему это обычно не приводит. Разве не так, Анатолий Павлович? Вместо этого мы их лучше удивим -- посмотрим, как им это понравится.
-- Боюсь, нам это слишком дорого обойдется, -- ответил Рудзикович. -- В такое время нам следует больше ценить солдатские жизни.
-- Знаю, -- вздохнул Толбухин. -- Впрочем, рано или поздно у фашистов кончатся людские ресурсы.
Конечно, советские стратеги надеялись на это с того самого момента, как немцы напали на СССР, вероломно нарушив договор, подписанный фон Риббентропом и наркоминделом Молотовым. Но генерал Толбухин указал на свидетельство своей правоты:
-- Посмотрите-ка, сколько тут на Украине венгерских, румынских и итальянских солдат, которыми немцы затыкают собственные бреши.
-- А еще им приходится размещать венгров подальше от румын, а то ведь передерутся, -- добавил Хрущев. Как любой комиссар, он постарался уязвить Рудзиковича не мытьем, так катаньем. -- На воре и шапка горит. Это в очередной раз доказывает, что диалектика обеспечивает нашу победу. Если мы отдадим Родине все свои силы, как стахановцы, перевыполняющие норму, то победа будет за нами.
-- Анатолий Павлович, мы обсуждали план уже много раз, -- почти умоляющим тоном сказал Толбухин. -- Если вы хотите его изменить перед самой-самой атакой, вам нужен лучший аргумент, нежели "боюсь".
Анатолий Рудзикович пожал плечами.
-- Боюсь, что вы правы, товарищ генерал, -- сказал он, делая упор на первом слове. И снова пожал плечами: -- Что ж, ничего не поделаешь.
Это русское выражение было старо как мир.
-- Товарищи, отправляйтесь в расположение своих частей, -- сказал Толбухин. - Атака начнется строго по расписанию. И мы нанесем в Запорожье сокрушительный удар по фашистам. За Родину, за Сталина!
-- За Родину, за Сталина! -- хором откликнулись командармы, после чего все они вышли из сарая вместе со своими комиссарами. Все, кроме генерал-лейтенанта Юрия Кузнецова, чья Восьмая гвардейская армия базировалась тут же в колхозе номер 122.
-- Мы просто обязаны добиться успеха, Федор Иванович, -- тихо сказал Хрущев. - Этого требует обстановка на Украине.
-- Понимаю, Никита Сергеевич, -- так же тихо ответил Толбухин. -- Чтобы обеспечить успех нашей атаки, я собираюсь лично возглавить первый эшелон. Со мной пойдете?
Напрягая глаза из-за тусклого света, он посмотрел на Хрущева. Большинство комиссаров спряталось бы после такого вопроса под ближайшую кровать. Хрущев же лишь кивнул:
-- Конечно, пойду.
-- Молодец! -- хлопнул его Толбухин по плечу и посмотрел в глаза Кузнецову и комиссару Восьмой гвардейской. -- Пошли.
Ночь выдалась очень темная. Луна, совсем еще молодая, пока не показалась -- её время наступало только перед самым рассветом. Лишь звезды освещали путь Толбухину и его товарищам. Он довольно кивнул. Так немецкой авиации будет труднее заметить армии Четвертого Украинского фронта, идущие на Запорожье. Особенно если идти врассыпную.
Он помечтал о поддержке с воздуха, но потом лишь пожал плечами. Много о чем он мечтал в своей жизни -- и напрасно. Однако так уж устроен человек -- пока он жив, мечтать никогда не перестанет. "Пусть когда-нибудь," -- подумал Толбухин, -- "когда-нибудь в ближайшем будущем, мы увидим небо, полное самолетов с красными звездами". Не будь он марксистом-ленинцем, эта мысль была бы молитвой.
Солдаты Восьмой гвардейской стояли в ожидании у колхоза номер 122. К ним обратился генерал-лейтенант Кузнецов:
-- Генерал армии Толбухин не просто посылает нас на битву с гитлеровскими захватчиками и бандитами. Он сам поведет нас в бой. Ура товарищу генералу!
-- Ура! -- прокричали солдаты, но тихо и осторожно. Многие из них давно уже сражались с фашистами. Они были достаточно опытны, чтобы не выдавать себя врагу раньше времени.
Несмотря на это, Толбухин был воодушевлен.
-- Сегодня мы победим, -- сказал он таким тоном, как будто другого исхода нельзя было даже вообразить. -- Мы окажемся достойными Родины, достойными товарища Сталина, достойными памяти великого Ленина.
-- Служим Советскому Союзу! -- хором ответили солдаты. Рядом с Толбухиным широкое крестьянское лицо Хрущева расплылось в широкой крестьянской улыбке. Да, эти красноармейцы и впрямь были хорошо политически подкованы.
Кроме того, они были отличными бойцами. С точки зрения Толбухина, это было еще важней. Он сказал одно слово:
-- Вперед!
Подчиняясь приказу, солдаты Восьмой гвардейской армии двинулись с места.
Толбухин шел среди них, как и Хрущев. Как генерал, так и комиссар были старше и массивнее своих солдат. Отстань они от общей массы -- никто бы не смог их упрекнуть. Однако Толбухин отставать не собирался. Громко стучало сердце, жгло легкие, ноги начинали болеть -- но он продолжал идти. Хрущев шел рядом.
Как генерал и ожидал, первая стычка с вермахтом произошла еще на подходах к Запорожью. Немцы патрулировали город с востока -- что ни говори, а профессионалами они были высококлассными. Толбухин предпочел бы, чтоб фашисты были дилетантами -- это избавило бы СССР от бесконечных напастей.
-- Вер гейт хиер? -- раздался голос в ночи.
Ответом был град пуль из ружей и автоматов. Толбухин надеялся, что его солдаты успеют прикончить часовых до того, как фашисты включат радиосвязь. Через несколько секунд ответный огонь прекратился, и Восьмая гвардейская армия двинулась дальше.
Не прошло и десяти минут, как с запада прилетели самолеты. Как и другие бойцы в первых рядах, Толбухин бросился на землю. Он сжал зубы и тихо выругался. Неужели патруль все-таки успел послать сигнал? Он надеялся, что нет. Он бы помолился об этом, если б не был атеистом. Если немцы узнают об атаке слишком рано, они смогут подавить ее артиллерией и минометами, понеся лишь минимальный ущерб.
Самолеты, в которых Толбухин распознал по силуэтам "Фокке-Вульфы 190", пролетели мимо. Они не сбросили ни бомб, ни осветительных ракет -- и не обстреляли солдат Четвертого Украинского фронта. Толбухин поднялся на ноги.
-- Вперед! -- приказал он.
Солдаты пошли вперед. Толбухин почувстовал налет гордости. После бесконечной войны, после всего, что произошло, его бойцы остались несломленными.
-- Вот они -- настоящие советские люди, -- сказал он Хрущеву.
Также будучи советским человеком, комиссар кивнул:
-- Мы не будем знать ни сна, ни отдыха, пока не выгоним последнего немецкого оккупанта с нашей земли. Как сказал товарищ Сталин, ни шагу назад! А когда фашистов здесь не будет, мы заживем наконец в свое удовольствие.
В данный момент наибольшее удовольствие Толбухину принесла бы гора мертвых немцев в солдатской форме, облепленной мухами, слетевшимися на трупную вонь. Он уже много раз испытывал такое удовольствие. Но сколько фашистов его бойцы ни убивали, все новые и новые орды захватчиков появлялись с запада им на смену. Это казалось просто несправедливым.
Впереди показались жилые дома и фабрики Запорожья, чернеющие в ночи. Обычно немецкие патрули обеспечивали затемнение, стреляя по светящимся окнам. То, что при этом они могут попасть в русскую женщину или ребенка, оккупантов нисколько не волновало. Небось за такое еще и награждали.
-- Кузнецов! -- позвал Толбухин в темноте.
-- Да, товарищ генерал армии? -- откликнулся командующий Восьмой гвардейской.
-- Ведите первую и вторую дивизии по бульвару Трегубенко, -- сказал Толбухин. -- Я поведу пятую и девятую дивизии южнее, по улице Металлургов. Соединимся у цели.
-- Есть соединиться у цели! -- ответил Кузнецов.
Бои за Запорожье проходили уже неоднократно. Дойдя до окраины этого украинского города, Толбухин увидел следы от бомб и снарядов, обезобразившие здания. А между тем люди продолжали жить в этих измочаленных домах и работать на этих полуразрушенных фабриках под дулами немецких автоматов.
В дверях одного из таких жилых домов высокий худой человек в серой гимнастерке и брюках вермахта целовал и щупал блондинку -- судя по комбинезону, фабричную работницу. "Фабричная работница, подрабатыващая фашистской шлюхой," -- холодно подумал Толбухин.
Заслышав шум, немецкий солдат отпустил украинскую женщину и что-то прокричал. Советский автоматный огонь сразил его наповал. Упала и женщина, крича от ужаса. Хрущев остановился рядом с ней и всадил ей пулю в затылок. Крик прекратился.
-- Мастерски, Никита Сергеевич, -- сказал Толбухин.
-- Насобачился, -- ответил Хрущев. -- Я уже многим предателям воздал по заслугам. Приятное занятие.
-- Да, -- сказал Толбухин. Конечно, для комиссара она была предательницей, а не просто шлюхой. -- Впрочем, сейчас нам следует прибавить шагу -- ведь шум обязательно привлечет фашистов. Ну да ничего не попишешь. Так или иначе, мы бы наткнулись на новый патруль через минуту-другую.
Впрочем, никого из горожан на улицу шум не выманил.
-- Запорожцы, -- кричали солдаты на бегу, -- Красная Армия в городе!
Однако запорожцы повидали в этой войне уже немало. Без сомнения, те из них, кто еще уцелел, сейчас лежали под своими кроватями, надеясь, что их не зацепит шальная пуля -- русская или немецкая.
-- Разведка -- вперед! -- закричал Толбухин, когда его бойцы свернули на юг с Металлургов на улицы Правды. Они приближались к цели. Конечно, где-то здесь фашисты поставили охрану -- но где именно? От того, кто кого обнаружит раньше, зависел успех -- или неудача -- всей операции.
Потом южнее послышалась перестрелка, и Хрущев громко засмеялся.
-- Фашисты думают, Федор Иванович, что там собраны все наши силы, -- радостно сказал он. -- Ну кто ж подумает, что Призрак осмелится разделить войска пополам?
Толбухин побежал вслед за разведчиками. Фашисты действительно перебрасывали солдат в южном направлении, спеша как на пожар. Они не понимали, что пожаров было несколько. И вот наконец по ним ударила не только Восьмая гвардейская, но и бойцы Пятой ударной, да еще и 51-я. Как гитлеровцы взвыли!
Впереди от генерала строчил немецкий пулемет -- пока пулеметчиков не вывели из строя гранатами. Затем пулемет застрекотал снова, но уже в руках красноармейцев. Толбухин завопил от восторга. "МГ-42" был очень грозным оружием. Была некоторая ирония в том, что сейчас оно было повернуто против своих создателей.
Один из солдат закричал, указывая пальцем:
-- Смотрите, вот наша цель! Арсенал! Гляньте, товарищ генерал, наши уже внутри. Мы добились своего!
-- Мы еще ничего не добились, -- ответил Толбухин. -- Мы добьемся своего лишь тогда, когда доведем до конца то, за чем сюда пришли.
Он повысил голос до предела:
-- Оцепляйте здание! Трофейные отряды, вперед! Вы знаете, что делать.
-- Помните, товарищи бойцы, судьба Родины зависит от вашей храбрости и дисциплины, -- добавил Хрущев.
Как Толбухин и планировал, советское оцепление вокруг фашистского арсенала получилось как можно меньшим, а трофейные отряды, набранные среди всех армий Четвертого Украинского фронта -- как можно большими. С одним из отрядов пошел внутрь арсенала сам Толбухин. Эта миссия была важнейшей частью атаки на Запорожье.
Внутри арсенала на помощь Советскому Союзу пришла немецкая эффективность. Фашисты разложили оружие и боеприпасы для своих войск таким образом, чтобы любой солдат мог найти все для себя необходимое в два счета. Красноармейцы с удовольствием реквизировали ружья, автоматы и патроны, не забыв прихватить и парочку "МГ-42". Если им удастся вынести все это за пределы города, фашистам не поздоровится в радиусе ста километров.
-- Когда нагрузитесь, уходите! -- крикнул Толбухин. -- Очень скоро фашисты бросят против нас все силы.
Нисколько не гнушаясь тяжелой работы, он перекинул через плечо немецкое ружье и наполнил карманы боеприпасами.
-- Мы разбили их, Федор Иванович, -- сказал Хрущев. Не услышав от Толбухина ответа, комиссар ухмыльнулся и добавил: -- Сейчас вот унесем кучу добра, и не заплатим за нее фрицам ни лимона.
Конечно, до войны он сказал бы "ни копейки" -- тогдашняя одна копейка как раз равнялась по ценности нынешнему миллиону рублей. Опять же, до войны Толбухин не называл бы неполный полк "фронтом". Роты не назывались бы "армиями", отделения -- "дивизиями".
-- Всюду инфляция, -- пробормотал он, и затем обратился к Хрущеву: -- Раз уж вы пришли, Никита Сергеевич, так давайте нагружайтесь. А потом уйдем отсюда, если немцы позволят.
Хрущев обиженно посмотрел на него:
-- Что ж я вам, Федор Иванович, вьючная лошадь?
-- Все мы -- вьючные лошади на строительстве коммунизма, -- ответил Толбухин, радуясь возможности уколоть комиссара его же оружием. -- Я же вот нагрузился -- и ничего. А вы чем лучше? Тоже мне, барин нашелся.
Хрущев покраснел от ярости. В старые времена -- в добрые старые времена, хотя Толбухин наверняка не оценил бы этой доброты -- подобная реплика в адрес комиссара до добра бы не довела. Дело могло бы дойти до руководства партии, может быть, даже до самого Сталина. Сколько же хороших военачальников погибло в чистках 1936-1938 годов: Тухачевский и Конев, Егоров и Блюхер, Жуков и Уборевич, Гамарник и Рокоссовский. Неудивительно, что когда фашисты напали в мае 41-го, Красная Армия развалилась на куски.
И вот сейчас, в 1947 году, Хрущев был последним комиссаром фронта, оставшимся в живых. Кому бы он смог настучать на Толбухина? Никому, и он это прекрасно знал. И потому, несмотря на гнев, он начал заполнять карманы патронами от "маузера" и "шмайсера".
Иногда Толбухин сам удивлялся, зачем он продолжал борьбу с фашистами, когда система, которой он верно служил, была столь тягостной даже в разбитом виде. Однако ответ на этот вопрос найти было совсем не сложно. Во-первых, он понимал разницу между словами "худо" и "хуже". И, во-вторых, он был генералом уже тогда, когда гитлеровцы напали на его Родину. Если они его поймают, ему конец -- а методы расправы у фашистов были куда хуже сталинских. А если он будет продолжать сражаться, кто знает? Вдруг когда-нибудь он добьется успеха? Ведь это возможно?
Хрущев повернулся к Толбухину, зазвенев содержимым карманов. Маленький полноватый комиссар все еще буравил генерала взглядом.
-- Я готов, Федор Иванович, -- сказал он. -- Надеюсь, вы довольны.
-- Да, -- ответил Толбухин. Конечно, с тех пор, как пали Москва и Ленинград, он не был по-настоящему доволен ни разу, но тут уж Хрущев ничем ему помочь не мог.
Толбухин достал из кармана офицерский свисток и издал длинную, пронзительную трель.
-- Товарищи красноармейцы, мы добились своей цели! -- закричал он во весь голос. -- А теперь отступаем, чтобы довести задание до конца!
И вовремя. Снаружи фашисты уже обстреливали отряды оцепления. Но подкрепление, прибывшее изнутри арсенала, прибавило советским солдатам силы -- и они прорвались на восток.
Теперь уж каждое отделение действовало самостоятельно. То есть каждая дивизия, согласно штатному расписанию Красной Армии -- вернее, того, что от нее осталось на юге Украины. Естественно, отступление из Запорожья в степь не обошлось без потерь. Когда очередной советский солдат падал, сраженный пулей врага, у Толбухина щемило сердце. По нынешним временам, найти новобранцев было так нелегко. Впрочем, тут пригодятся только что добытые трофеи -- а еще они помогут подчинить Красной Армии хотя бы некоторые банды, кочующие по степи. А когда у него добавится людей и оружия, в следующий раз он нанесет фашистам еще больший урон.
Но если он потеряет всех людей еще до отхода из Запорожья... "Что тогда, товарищ генерал армии?" -- язвительно подумал он.
Вокруг свистели пули, разбрызгивая бетон и высекая искры при рикошетах от металла. На страх у Толбухина времени не было. Он должен был продолжать движение, выкрикивать приказы, оборачиваться и пускать новые очереди в наступающих гитлеровцев.
И вот наконец его сапоги захлюпали по грязи, а не по асфальту или бетону.
-- Мы за городом! -- закричал он ликующим голосом.
Неподалеку продолжал бежать Хрущев. Что ни говори, а характера комиссару было не занимать.
-- Рассредоточиться! -- приказал Толбухин всем, кто мог его услышать. --Рассредоточиться и спрятать трофеи в тайниках. После чего перейти к маскировке.
Без маскировки Краснаю Армию в этом регионе давно бы уничтожили. Толбухинцы вели себя как рыбы, плавающие в крестьянском море. Так же поступали красные китайцы товарища Мао, ведущие партизанскую войну с японскими империалистами.
Но Толбухины было не до мыслей о Мао -- немцы вышли на рыбную ловлю. Из Запорожья двигалась фашистская пехота, моторизованные фашистские части, и даже пара танков. По ночам Толбухин опасался немецких пехотницев больше, чем машин. Увернуться от машины в темноте было легко. От пехотинца -- гораздо труднее.
Впрочем, это был не первый налет Толбухина на немцев. И не десятый, и даже не пятидесятый. Если он чего-то и не знал об арьергардных боях и засадах, то эта информация наверняка была бесполезной. Его бойцы жалили немцев снова и снова, жалили и тут же уносились прочь. Они понимали, как выдать большой отряд за маленький, а маленький за большой. Потихоньку-полегоньку они оторвались от преследователей.
Толбухин спустился в балку вместе с Хрущевым и несколькими бойцами из Восьмой гвардейской армии, после чего вылез с другого конца. Они направились назад в колхоз номер 122, где в свободное от налетов время работали на фашистских хозяев (как когда-то на советских).
-- Стоп, -- приказал Толбухин тихим, но настойчивым голосом. -- Похоже, что немцы все еще следуют за нами. Заставим их об этом пожалеть. Лучшего места и не найти.
-- Есть заставить пожалеть! -- ответил один из солдат. Бойцы вернулись в балку и залегли за кустами и камнями. С ними залег и Толбухин. Он не мог бы обьяснить, откуда он знал о преследующих небольшой отряд фашистах -- но он ЗНАЛ о них. "Инстинкт загнанного зверя," -- подумал он.
И этот инстинкт его не подвел. Не прошло и четверти часа, как люди в шлемах, похожих на угольные ведра, начали спускаться в балку. Один из них поскользнулся и упал с жутким грохотом.
-- Чертовы вонючие русские свиньи, -- гортанно прорычал он по-немецки. -- Они за это заплатят. Из постели подняли, сволочи.