Нисхождение в Ночь 

Ум, освобождённый от жизни, успокоенный, чтобы знать, 
Сердце, оторванное от слепоты и боли, 
От печати слёз, от уз невежества, 
Он повернулся, чтобы найти причину этой глобальной мировой неудачи. 
Прочь он взглянул от видимого лица Природы 
И устремил свой взгляд в безвидный Простор, 
В грозную неведомую Бесконечность, 
Спящую за нескончаемым кольцом из вещей, 
Что несла Вселенную во вневременных широтах, 
И пульсации её бытия - это наши жизни. 
Миры строятся её бессознательным Дыханием, 
А Материя и Ум - это её фигуры или силы, 
Наши бодрствующие мысли - результат её снов. 
Завеса была разорвана, что скрывала глубины Природы: 
Он видел источник длительной боли мира 
И пасть чёрной бездны Невежества; 
Зло, охранявшее корни жизни, 
Подняло голову и посмотрело ему в глаза. 
На тусклом берегу, где умирает субъективное Пространство, 
С застывшего хребта, возвышающегося над всем, что есть, 
Мрачное пробудившееся Несознание, 
Его широкие пустые глаза, удивляясь Времени и Форме, 
Взирали на изобретения живой Пустоты 
И Бездны, откуда взошли наши начала. 
Позади появилась серая резная маска Ночи, 
Наблюдающая за рождением всех сотворённых вещей. 
Скрытое Могущество, сознающее его силу, 
Смутное и таящееся Присутствие повсюду, 
Противоречащий Рок, что угрожает всему созданному, 
Смерть, фигурирующая, как тёмное семя жизни, 
Казалось, порождала и убивала мир. 
Затем из мрачной тайны бездн 
И из впалой груди Маски 
Нечто выползло вперёд, что казалось бесформенной Мыслью. 
Вкрадывалось фатальное влияние на творения, 
Чьё летальное прикасание преследовало бессмертный дух, 
Призрачный перст смерти был возложен на жизнь 
И покрыл заблуждением, горем и болью 
Врождённую волю души к истине, радости и свету. 
Деформация скручивала в кольцо то, что претендовало быть 
Истинным поворотом существа, истинным побуждением Природы. 
Враждебный и извращённый Ум за работой, 
Укрывающийся в каждом углу сознательной жизни, 
Искажал Истину своими собственными формулами; 
Перехватчик слушания души, 
Придающий знанию оттенок сомнения, 
Он захватывал оракулы оккультных богов, 
Стирал указатели паломничества Жизни, 
Отменял твёрдые наскальные указы, высеченные Временем, 
И на фундаменте космического Закона 
Воздвигал свои бронзовые пилоны беспорядка. 
Даже Свет и Любовь, этими замаскированными чарами угрозы 
Превращённые из сверкающей природы богов 
В падших ангелов и обманчивые солнца, 
Сами стали угрозой и прельщением, 
Извращённой сладостью, злобой, рождённой небом: 
Его сила могла искажать самые божественные вещи. 
Ветер печали подул на мир; 
Все мысли были осаждены ложью, все действия 
Отмечены дефектом или знаком разочарования, 
Все высокие попытки - неудачей или тщетным успехом, 
Но никто не мог знать причину его падения. 
Серая Маска зашептала, и, хотя не было слышно ни звука, 
Всё же в невежественном сердце было посеяно семя, 
Что несло чёрный плод страдания, смерти и бедствий. 
Из холодных степей мрачного Невидимого 
Незаметные, носящие серую маску Ночи, 
Появились тёмные, ужасные вестники, 
Пришельцы из опасного мира силы, 
Посланцы абсолюта зла. 
В тишине неслышные голоса заговорили, 
Руки, которых никто не видел, посеяли роковое зерно, 
Не было видно формы, и всё же страшная работа была сделана, 
Железный указ, написанный кривыми унциалами, 
Наложил закон греха и неблагоприятной судьбы. 
Жизнь смотрела на него изменившимися и мрачными глазами: 
Её красоту он видел и тоскующее сердце в вещах, 
Что довольствовалось небольшим счастьем, 
Отвечая на маленький лучик истины или любви; 
Он видел её золотой солнечный свет и её далёкое голубое небо, 
Её зелень листьев, и оттенки, и запах цветов, 
И очарование детей, и любовь друзей, 
И красоту женщин, и добрые сердца мужчин, 
Но также видел ужасные Силы, что управляют её настроениями, 
И мучения, которыми она устилала её пути, 
Судьбу, поджидающую людей на невидимых ступенях, 
И её зло, и горе, и последний дар смерти. 
Дыхание разочарования и упадка, 
Развращающее, наблюдало за зрелостью Жизни 
И заставляло гнить всё зерно души: 
Прогресс стал поставщиком Смерти. 
Мир, что цеплялся за закон убитого Света, 
Лелеял гнилые трупы мёртвых истин, 
Преподносил искривлённые формы как вещи свободные, новые и истинные, 
Красотой безобразия и зла упивались, 
Чувствуя себя гостями на пиру богов, 
И вкушали разложение, как густо приправленную пищу. 
Темнота осела на тяжёлом воздухе; 
Она согнала яркую улыбку с губ Природы, 
Убила врождённое доверие в её сердце 
И вселила в её глаза искажённый взгляд страха. 
Похоть, что извращает естественную благость духа, 
Заменила сфабрикованными добродетелью и пороком 
Искренние спонтанные импульсы души: 
Поражая природу ложью двойственности, 
Их двойные ценности разжигали запретный пыл, 
Делали зло избавлением от ложного добра, 
Эго откармливалось праведностью и грехом, 
И каждый из них становился орудием Ада. 
В мусорных кучах вдоль монотонной дороги 
Старые простые радости оставались лежать 
На пустоши[, возникшей от] нисхождения жизни в Ночь. 
Вся слава жизни потускнела, поблёкла от сомнений; 
Вся красота заканчивалась стареющим лицом; 
Вся власть была названа тиранией, проклятой Богом, 
А Истина - фикцией, необходимой [лишь] уму: 
Погоня за радостью была теперь усталой охотой; 
Всё знание оставалось вопрошающим Невежеством. 
Он увидел, будто из тёмного чрева появляющиеся, 
Тело и облик невидимого Мрака, 
Скрытого за прекрасными внешними сторонами жизни. 
Его опасная коммерция - причина наших страданий. 
Его дыхание - тонкий яд в сердцах людей; 
Всё зло начинается с этого двусмысленного лица. 
Опасность преследовала теперь обычный воздух; 
Мир наполнился угрожающими Энергиями, 
И, куда бы ни обращались его глаза за помощью или надеждой, 
В поле и в доме, на улице, на отдыхе и на рынке 
Он встречал рыскающие и скрыто приходящие и исчезающие 
Вооружённые, беспокоящие воплощённые влияния. 
Марш фигур богинь, тёмных и обнажённых, 
Тревожил воздух грандиозным беспокойством; 
Ужасающие шаги незримо приближались, 
Облики, что таили опасность, вторгались в свет сна, 
И зловещие существа проходили мимо него по дороге, 
Чей взгляд сам по себе нёс угрозу: 
Обаяние и сладость, внезапные и грозные, 
Лица, что вздымали манящие губы и глаза, 
Приближались к нему, вооружённые красотой, как силком, 
Но скрывали роковой смысл в каждой линии 
И могли опасно измениться в момент. 
Но он единственный разглядел эту скрытую атаку. 
Завеса лежала на внутреннем видении, 
Там была сила, что скрывала её ужасные шаги; 
Всё было опровергнуто, но сама мысль была истинной; 
Все были осаждены, но не знали об осаде: 
Ибо никто не мог видеть авторов их падения. 
Сознавая, что какая-то тёмная мудрость ещё таилась, 
Что была печатью и гарантом этой силы, 
Он пошёл по следу тусклых огромных шагов, 
Возвращавшихся в ночь, из которой они пришли. 
Территория, достигнутая им, была не застроена и не принадлежала никому: 
Туда все могли войти, но никто не оставался там надолго. 
Это была ничейная земля зловещего воздуха, 
Переполненная окрестность без единого дома, 
Пограничная область между миром и адом. 
Там нереальность была повелителем Природы: 
Это было пространство, где ничто не могло быть истинным, 
Ибо ничто не являлось тем, чем претендовало быть: 
Высокая наружность окутывала благовидную пустоту. 
И всё же ничто не призналось бы в собственном притворстве 
Даже самому себе в двусмысленном сердце: 
Огромный обман был законом вещей; 
Только этим обманом они могли жить. 
Несубстанциальное Ничто гарантировало 
Ложность форм, что эта Природа принимала 
И заставляла их казаться некоторое время существующими и живыми. 
Заимствованная магия вытаскивала их из Пустоты; 
Они принимали облик и материал, что не относились к ним, 
И показывали цвет, который они не могли сохранить, 
Отражая фантом реальности. 
Каждое радужное сияние было великолепной ложью; 
Прекрасная нереальность украшала чарующее лицо. 
Ни на что нельзя было надеяться, что оно сохранится: 
Радость взращивала слёзы, а добро доказывало зло, 
Но никогда из зла никто не выносил добро: 
Любовь рано заканчивалась ненавистью, восторг убивался болью, 
Истина превращалась в ложь, а жизнью правила смерть. 
Сила, что смеялась над злом мира, 
Ирония, что соединяла противоположности мира 
И бросала их друг другу в объятия, чтобы они сражались, 
Поместила сардоническую усмешку на лик Бога. 
Отчуждённое, её влияние проникало повсюду 
И оставляло на груди след раздвоенного копыта; 
Искривлённое сердце и странная сумрачная улыбка 
Насмехались над зловещей комедией жизни. 
Объявляющая о пришествии опасной Формы 
Угрожающая поступь смягчала её ужасные шаги, 
Которые никто не мог различить или быть настороже; 
Никто не слышал, пока не приближалась страшная хватка. 
Или же все предвидели божественное пришествие, 
Чувствовали воздух пророчества, небесную надежду, 
Слушали евангелие, смотрели на новую звезду. 
Дьявол был виден, но скрыт в свете; 
Он выглядел ангелом, помогающим с небес: 
Он вооружил неправду Писанием и Законом; 
Он обманывал мудростью, убивал душу добродетелью 
И вёл небесным путём к погибели. 
Он давал щедрое ощущение силы и радости, 
А когда изнутри поднималось предостережение, 
Успокаивал слух нежными интонациями 
Или захватывал ум в его собственную сеть; 
Его строгая логика заставляла ложь выглядеть правдой. 
Поражая избранных святым знанием, 
Он говорил будто голосом самого Бога. 
Воздух был полон предательства и хитрости; 
Правдиво говорить в этом месте было [одной из] уловок; 
Засада таилась в улыбке, и опасность использовала 
Безопасность, как своё прикрытие, доверие её входным вратам: 
Ложь приходила, смеясь, с глазами истины; 
Любой из друзей мог обратиться во врага или шпиона, 
Рука, которую он пожимал, могла поразить ударом кинжала, 
А объятие могло стать железной клеткой Рока. 
Агония и опасность преследовали их дрожащую добычу 
И тихо разговаривали, как с робким другом: 
Атака начиналась внезапно, ожесточённая и невидимая; 
Страх запрыгивал в сердце на каждом повороте 
И кричал мучительным, страшным голосом; 
Он звал хоть кого-то помочь, но никто не приближался. 
Все ходили осторожно, ибо смерть всегда была рядом; 
Однако осторожность казалась тщетной тратой заботы, 
Ибо всё, что охраняло, [тоже] оказывалось смертельной сетью, 
И когда после долгого ожидания спасение приходило 
И приносило радостное облегчение, обезоруживая силу, 
Оно служило улыбающимся переходом в более худшую судьбу. 
Там не было ни перемирия, ни безопасного места для отдыха; 
Никто не осмеливался уснуть или сложить руки: 
Это был мир сражений и неожиданностей. 
Все, кто находились там, жили единственно для себя самих; 
Все воевали против всех, но с общей ненавистью, 
Обращённой к уму, что искал какого-то высшего блага; 
Истина была изгнана, чтобы она не осмелилась заговорить 
И не ранила её светом сердце тьмы 
Или не заставила её гордостью знания поносить 
Установившуюся анархию признанных вещей. 
Затем сцена изменилась, но сохранила её ужасную суть: 
Изменив свою форму, жизнь осталась прежней. 
Столица там была без Государства: 
Она не имела правителя, только группы, которые боролись. 
Он увидел город древнего Невежества, 
Основанный на земле, что не знала Света. 
Там каждый шёл один в его собственной темноте: 
Только они согласились различаться на путях Зла, 
Жить их собственным способом для самих себя 
Или насаждать общую ложь и зло; 
Эго было господином на его павлиньем троне, 
И Ложь сидела с ним, его супруга и королева: 
Мир обращался к ним, как Небо к Истине и Богу. 
Несправедливость оправдывалась твёрдыми декретами, 
Суверенными весами узаконенной торговли Заблуждения, 
Но все Весы были фальшивыми и не совпадающими; 
Она всегда следила за их балансом с мечом, 
Чтобы ни одно святотатственное слово не разоблачило 
Священные формулы её старого поддельного правления. 
В высокие профессии, облачённые самоволием, шли широко, 
И надзор преследовал, болтая о порядке и праве: 
Там не было алтаря, воздвигнутого Свободе; 
Истинная свобода была ненавидима и выслеживалась: 
Гармонию и терпимость нельзя было увидеть нигде; 
Каждая группа провозглашала свой страшный и голый Закон. 
Рамки этики скреплялись библейскими правилами 
Или теорией, в которую страстно верили и восхваляли, 
Скрижалью, что казалась высоким священным кодексом Небес. 
Формальная практика в кольчугах и с железными подковами 
Придавала грубому и безжалостному воинскому виду, 
Извлечённому из диких недр земли, 
Гордую строгую осанку сурового благородства, 
Гражданскую позу, жёсткую и грозную. 
Но все их личные действия противоречили этой позе: 
Сила и полезность были их Истиной и Правом, 
Орлиная хищность цеплялась за желанное им добро, 
Клювы клевали, а когти рвали всё более слабеющую добычу. 
В их сладкой тайне приятных грехов 
Природе они повиновались, а не моралистскому Богу. 
Несознательные торговцы в связках [из] противоположностей, 
Они делали то, что в других они преследовали бы; 
Когда их глаза смотрели на порок их товарища, 
Негодование вспыхивало, добродетельный гнев; 
Забыв об их собственном глубоко скрытом преступлении, 
Подобно черни, они побивали камнями соседа, уличённого в грехе. 
Прагматичный судья внутри выносил ложные решения, 
Совершал худшие беззакония на основе справедливости, 
Обосновывал справедливостью дурные действия, 
Одобрял размах интересов и желаний продажного эго. 
Так сохранялся баланс, [так] мир мог жить. 
Фанатичный пыл толкал их безжалостные культы, 
Любая вера, отличающаяся от их [веры], кровоточила, будучи наказанной, как ересь; 
Они допрашивали, брали в плен, пытали, жгли или били 
И заставляли душу отказаться от правды или умереть. 
Среди своих конфликтующих верований и враждующих сект 
Религия восседала на окровавленном троне. 
Сотни тираний угнетали и убивали 
И основывали единство на обмане и силе. 
Только показное ценилось там, как реальное: 
Идеалом была задница циничного насмешника; 
[Сопровождаемый] улюлюканьем толпы, высмеянный просвещёнными умами, 
Духовный поиск блуждал изгнанным, - 
Паутиной самообмана из мыслей мечтателя, 
Или безумной химерой сочтённый, или плутовством лицемера, 
Его страстный инстинкт тянулся через тёмные умы, 
Затерянные в цепях Невежества. 
Ложь здесь была истиной, а истина - ложью. 
Здесь путешественник по восходящему Пути должен был - 
Ибо дерзкие царства Ада вьются небесным маршрутом - 
Остановиться или медленно пройти через это опасное пространство 
С молитвой на его устах и с великим Именем. 
Если не исследовать всё пронзающим остриём копья проницательности, 
Он мог бы попасться в бесконечную сеть лжи. 
Он должен был часто оглядываться через плечо, 
Подобно тому, кто чувствует дыхание врага на его шее; 
Иначе подкравшийся сзади предательский удар 
Мог бы повергнуть ниц и пригвоздить к нечестивой земле, 
Пронзив его спину острым колом Зла. 
Так кто-то может пасть на пути Вечности, 
Лишившись одинокого шанса духа во Времени, 
И никакие вести о нём не достигнут ожидающих богов, 
Отмеченном "пропавшим" в реестре душ, 
Его имя [станет] показателем несбывшейся надежды, 
Положением мёртвой запомнившейся звезды. 
Только те были в безопасности, кто хранил Бога в их сердцах: 
Отвага - их броня, вера - их меч, они должны идти, 
Рука готова ударить, глаз - заметить, 
Бросая дротик взгляда вперёд, 
Герои и солдаты армии Света. 
Несмотря на это, едва страшная опасность миновала, 
Выпущенные на более спокойный и более чистый воздух, 
Они осмелились, наконец, вздохнуть и вновь улыбнуться. 
Они снова двигались под реальным солнцем. 
Хотя Ад требовал власти, дух всё ещё обладал силой. 
Эту Ничейную землю он прошёл без дебатов; 
Ему поручены высоты, ему желанна Бездна: 
Никто не стоял у него на пути, ничей голос не запрещал. 
Ибо быстр и лёгок нисходящий путь, 
И теперь к Ночи было обращено его лицо. 
БОльшая тьма ожидала, худшее царство, 
Если худшее может быть там, где всё - крайность зла; 
Но перед покрытым непокрытое голо, что хуже всего. 
Там никогда не было ни Бога, ни Истины, ни верховного Света, 
Или же [они] больше не имели силы. 
Как когда кто-то соскальзывает в глубоком трансе момента 
По ту сторону границы ума в другой мир, 
Он пересекает черту, чей скрытый след 
Глаз не может видеть, но лишь душа чувствует. 
Он вошёл в бронированное жестокое царство 
И увидел себя блуждающим, как потерянная душа, 
Среди грязных стен и диких трущоб Ночи.
Вокруг него теснились серые и убогие хижины, 
Соседствующие с гордыми дворцами извращённой Власти, 
Нечеловеческими кварталами и демоническими палатами. 
В [этом] зле гордость обнималась с его убожеством; 
Нищета, преследующая великолепие, давила на эти жестокие 
Сумрачные окрестности городов жизни-сна. 
Там Жизнь являла душе-зрителю 
Тёмные глубины её странного чуда. 
Сильная и падшая богиня без надежды, 
Затемнённая, изуродованная каким-то ужасным заклятием Горгоны, 
Какой могла бы [предстать] блудная императрица в притоне, 
Обнажённая, бесстыдная, ликующая, она подняла 
Её злое лицо опасной красоты и шарма 
И, вызывая панику содрогающимся поцелуем 
Между великолепием её роковых грудей, 
Соблазняла падением духа в их бездну. 
По всему полю его зрения она умножала, 
Как на сценической плёнке или движущейся фотопластинке, 
Неумолимое великолепие её кошмарных помпезностей. 
На тёмном фоне бездушного мира 
Она ставила между зловещим светом и тенью 
Её драмы печали глубин, 
Написанные на агонизирующих нервах живых существ: 
Эпопеи ужаса и мрачного величия, 
Кривые статуи, изрыгнутые и застывшие в грязи жизни, 
Избыток отвратительных форм и отвратительных действий 
Парализовал сострадание в очерствевшей груди. 
В балаганах греха и ночных клубах порока 
Стилизованные низости вожделения тела 
И грязные фантазии, запечатлённые во плоти, 
Превращали грех в декоративное искусство: 
Злоупотребляя даром Природы, её извращённое мастерство 
Увековечивало посеянное зерно живой смерти, 
В глиняный кубок наливало вакхическое вино, 
Давало сатиру тирс Бога. 
Нечистые, садистские, с гримасничающими ртами, 
Серые грязные измышления, ужасные и жуткие, 
Поступали по телевидению из глубин Ночи. 
Её мастерство, изобретательное в чудовищности, 
Нетерпимое ко всякой природной форме и осанке, 
Зияющее обнажёнными преувеличенными линиями, 
Придавало карикатуре суровую реальность, 
А парады искусства в причудливых искажённых формах 
И маски горгулий, непристойные и ужасные, 
Втаптывали в мучительные позы разорванный смысл. 
Неумолимая поклонница зла, 
Она сделала мерзость великой и сублимированной грязью; 
Драконья сила рептильных энергий 
И странные прозрения пресмыкающейся силы 
И змеиного величия, лежащего в грязи, 
Вызывали восхищение блеском слизи. 
Вся Природа вырвалась из её рамок, и основание 
Было скручено в неестественную позу: 
Отталкивание стимулировало инертное желание; 
Агония сделалась красно-пряной пищей для блаженства, 
Ненависти была доверена работа похоти, 
А пытка приняла форму объятий; 
Ритуальная мука освящалась смертью; 
Поклонение предлагалось Небожественному. 
Новая эстетика искусства Инферно, 
Которая приучала ум любить то, что ненавидит душа, 
Навязывала лояльность трепещущим нервам 
И принуждала нежелающее тело вибрировать. 
Слишком сладостная и слишком гармоничная, чтобы возбуждать 
В этом режиме, что пятнал сердцевину существа, 
Красота была запрещена, чувства сердца притуплялись, чтобы спать 
И лелеять на их месте острые ощущения; 
Мир прощупывался в поисках струй чувственной привлекательности. 
Здесь судьей был холодный материальный интеллект, 
И [он] нуждался в чувственных уколах, толчках и ударах, 
Чтобы его жёсткая сухость и мёртвые нервы могли почувствовать 
Какую-то страсть, силу и едкую пряность жизни. 
Новая философия теоретизировала права зла, 
Прославляясь в мерцающей гнили декаданса, 
Или давала питону Силу убедительной речи 
И вооружала знанием первобытного дикаря. 
Ум, лишь задумчиво склонявшийся над жизнью и Материей, 
Изменился в образ безудержного зверя; 
Он залез в яму, чтобы выкопать истину, 
И осветил его поиски вспышками подсознания. 
Оттуда поднимались, бурля и оскверняя воздух вверху, 
Грязь и гноящиеся секреты Бездны: 
Он называл их позитивными фактами и реальной жизнью. 
Теперь это составляло зловонную атмосферу. 
Страсть дикого зверя выползла из тайной Ночи, 
Чтобы наблюдать за её добычей завораживающими глазами: 
Вокруг него, подобно огню с шипящими языками, 
Тешился и смеялся звериный экстаз; 
Воздух был наполнен желаниями, грубыми и жестокими; 
Теснясь и жаля чудовищным роем, 
В его ум с ядовитым гулом вдавливались мысли, 
Что могли отравить самое небесное дыхание Природы, 
Заставляя неохотные веки атаковать взглядом 
Действия, что раскрывали мистерию Ада. 
Всё, что там было, было сделано по этому образцу. 
В этих краях обитала раса одержимых. 
Демоническая сила, скрывающаяся в глубинах человека, 
Что вздымается, подавляемая человеческим законом сердца, 
Трепещущая перед спокойными и властными глазами Мысли, 
В огне и землетрясении души может 
Возникнуть и, взывая к родной ночи, 
Низвергнуть разум, оккупировать жизнь 
И топнуть её копытом по трясущейся земле Природы: 
Это было для них пылающим ядром их существа. 
Могучая энергия, чудовищный бог, 
Жёсткий для сильных, неумолимый для слабых, 
Он взирал на суровый, безжалостный мир, 
Который он создал каменными веками его застывшей идеи. 
Сердце его было опьянено страшным вином голода, 
От страданий других [он] чувствовал трепетный восторг, 
А в смерти и разорении слышал грандиозную музыку. 
Иметь власть, быть хозяином являлось единственной добродетелью и благом: 
Он претендовал на весь мир, как на гостиную Зла, 
А мрачное тоталитарное правление его партии - 
На жестокую судьбу дышащих существ. 
Всё формировалось и стандартизировалось по одному плану 
Под удушающей тяжестью тёмной диктатуры. 
На улицах и в домах, в советах и при дворах 
Он встречал существ, которые выглядели, как живые люди, 
И поднимались в речи на высоких крыльях мысли, 
Но таили в себе всё нечеловеческое, подлое 
И более низкое, чем пресмыкание последней из рептилий. 
Разум, предназначенный для близости к богам 
И для вознесения на небесную высоту прикосновением ума, 
Лишь усиливал его просветляющим лучом 
Кривую чудовищность их врождённой природы. 
Часто, изучая знакомое лицо, 
Радостно встреченное на опасном повороте, 
Надеясь распознать взгляд Света, 
Его видение, предупреждённое внутренним взглядом духа, 
Внезапно обнаруживало там клеймо Ада 
Или видело внутренним чувством, что не может ошибаться, 
В видимости прекрасной или мужественной формы демона, гоблина и упыря. 
Наглость царила холодной каменно-сердечной силы, 
Могучей, повинующейся, одобряемой законом Титана, 
Громовой хохот гигантской жестокости 
И лютые самодовольные деяния людоедского насилия. 
В этом широком циничном логове мыслящих зверей 
Кто-то тщетно искал бы след сострадания или любви; 
Там нигде не было прикасания сладости, 
Но только Сила и её помощники, жадность и ненависть: 
Там не было помощи в страдании, никто не мог спасти, 
Никто не осмеливался сопротивляться или сказать благородное слово. 
Вооружённая эгидой тиранической Власти, 
Подписывающая эдикты её ужасного правления 
И использующая кровь и пытки, как печать, 
Тьма провозглашала её лозунги миру. 
Рабское зашоренное молчание утихомиривало ум 
Или оно лишь повторяло преподанные уроки, 
Пока ложь в митре, держа посох доброго пастыря, 
Возводила на трон среди благоговейных и распростёртых сердец 
Культы и вероучения, что организовывали живую смерть 
И убивали душу на алтаре лжи. 
Все были обмануты или служили их собственному обману; 
Истина не могла жить в этой удушливой атмосфере. 
Несчастность там верила в присущую ей радость, 
А страх и слабость обнимали их жалкие глубины; 
Всё, что есть низкого и грязно мыслящего, низменного, 
Всё, что есть тусклого, бедного и несчастного, 
Дышало вялым содержимым его природного воздуха 
И не чувствовало жажды божественного освобождения: 
Высокомерные, насмехающиеся над более освещёнными состояниями, 
Жители бездн презирали солнце. 
Загражденная автаркия исключала свет; 
Упёртый в его воле быть его собственным серым "я", 
Он хвалился его нормой, уникальным и великолепным типом: 
Он утолял его голод мечтой грабителя; 
Щеголяя его крестом рабства, как короной, 
Он цеплялся за его мрачную суровую автономию. 
Бычье горло взревело его медным языком; 
Его жестокий и бесстыдный шум заполнял Пространство 
И угрожал всем, кто осмеливался слушать истину, 
Утверждая монополию избитого уха; 
Оглушённое согласие давало свой голос 
И хвастливые догмы кричали в ночи, 
Хранимые для падшей души, когда-то считавшей бога 
Гордостью её бездонного абсолюта. 

Одинокий исследователь в этих угрожающих царствах, 
Охраняемых от солнца, подобно городам термитов, 
Угнетённый среди толпы и топота, шума и вспышек, 
Переходя из сумерек в более глубокие опасные сумерки, 
Он боролся с силами, что выхватывали из ума [его] свет 
И поражали его их цепляющими влияниями. 
Вскоре он появился в тусклом пространстве без стен. 
Ибо теперь населённые районы остались позади; 
Он шёл между широкими рядами failing eve. 
Вокруг него росла мрачная духовная пустота, 
Угрожающая пустыня, зловещее одиночество, 
Что оставляло ум голым перед невидимым нападением, 
Пустая страница, на которой все, кто хотел, могли писать 
Совершенно чудовищные сообщения без [всякого] контроля. 
Странствующая точка на нисходящих дорогах Сумерек 
Среди бесплодных полей, амбаров и разбросанных хижин, 
И нескольких кривых и призрачных деревьев, 
Он столкнулся с ощущением смерти и сознательной пустоты. 
Но всё же там была невидимая враждебная Жизнь, 
Чьё подобное смерти равновесие, сопротивляясь свету и истине, 
Делало жизнь мрачным разрывом в [пустоте] ничто. 
Он слышал ужасные голоса, которые отрицали; 
Атакуемый мыслями, что роились, как призрачные орды, 
Добыча глазеющих фантомов мрака 
И ужаса, приближающихся с их смертоносной пастью, 
Ведомый странной волей всё ниже и ниже, 
Небом, что над коммюнике Рока, 
Он пытался защитить его дух от отчаяния, 
Но чувствовал ужас надвигавшейся Ночи 
И Бездны, поднимавшейся требовать его душу. 
Затем прекратились обиталища существ и их формы, 
И одиночество окутало его в свои безмолвные складки. 
Всё внезапно исчезло, подобно вычеркнутой мысли; 
Его дух стал пустой слушающей бездной, 
Свободной от мёртвой иллюзии мира: 
Ничего не осталось, даже злого лица. 
Он был наедине с серым питоном Ночи. 
Плотное и безымянное Ничто, сознательное, немое, 
Казавшееся живым, но без тела и ума, 
Жаждало аннигилировать все существа, 
Чтобы навсегда остаться обнажённым и единственным. 
Как в неощутимых челюстях бесформенного зверя, 
Схваченное, удушаемое этим жаждущим вязким пятном, 
Притягиваемое к какой-то чёрной гигантской пасти 
И глотающему горлу, и огромному чреву погибели, 
Его существо исчезло из его собственного видения, 
Притягиваемое к глубинам, что жаждали его падения. 
Бесформенная пустота угнетала его борющийся мозг, 
Тьма, мрачная и холодная, парализовала его плоть, 
Шёпот серого внушения холодил его сердце; 
Вытащенная змеиной силой из её теплого дома 
И влекомая к исчезновению в угрюмой пустоте, 
Жизнь цеплялась за её место жилами вдохов задыхающегося; 
Его тело облизывали языки мрака. 
Существование, задыхающееся, напрягалось, чтобы выжить; 
Надежда, будучи задушенной, гибла в его пустой душе, 
Вера и память, упразднённые, умерли, 
И всё, что помогает духу на его пути. 
По каждому напряжённому и ноющему нерву полз, 
Оставляя за собой острый, дрожащий след, 
Безымянный и невыразимый страх. 
Как море подступает к жертве, связанной и неподвижной, 
Приближение [мрака] тревожило его ум, навсегда онемевший 
От неумолимой вечности 
Боли, нечеловеческой и невыносимой. 
Это он должен вынести, его надежда на небеса отдалилась; 
Он должен всегда существовать без покоя угасания 
В медленном страдающем Времени и мучительном Пространстве, 
В мучительном небытии его нескончаемого состояния. 
Безжизненной пустотой была теперь его грудь, 
И в том месте, где когда-то светилась мысль, 
Оставалась лишь, подобная бледному неподвижному призраку, 
Неспособность к вере и надежде 
И страшная уверенность побеждённой души, 
Ещё бессмертной, но утратившей её божественность, 
Утратившей себя, Бога и прикасание более счастливых миров. 
Но он вытерпел, усмирил тщетный ужас, вынес 
Удушающие кольца агонии и страха; 
Затем вернулись покой и суверенный взгляд души. 
Пустому ужасу спокойный Свет ответил: 
Неизменное, неумирающее и нерождённое, 
Могущественное и безмолвное Божество в нём проснулось 
И столкнулось с болью и опасностью мира. 
Он взглядом овладел приливами Природы: 
Он встретил его обнажённым духом голый Ад. 

Конец Песни VII

перевод Н. Антипова, 29.04.-13.05.2019 года

ред. 12.11.2022