КНИГА РОЖДЕНИЯ И ПОИСКА 

Песнь I
РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО ПЛАМЕНИ 

Менада циклов желания, 
Вокруг Cвета, к которому она не должна сметь прикасаться, 
Cпеша к далёкой неизвестной цели, 
Земля следовала за бесконечным путешествием Солнца. 
Ум, но полупробуждённый от качания пустоты, 
На лоне Бессознательного мечтал о жизни 
И нёс этот конечный мир мыслей и деяний 
Через неподвижный транс Бесконечности. 
Необъятная неизменная тишина с ней бежала: 
Пленница скорости на драгоценном колесе, 
Она общалась с мистическим сердцем в Пространстве. 
Среди неоднозначного молчания звёзд 
Она двигалась к какому-то не раскрываемому событию, 
И её ритм отмерял долгий круговорот Времени. 
В непрерывном движении вокруг пурпурного обода 
День за днём проносились, будто цветные спицы, 
И сквозь очарование изменчивых оттенков воздуха 
Сезоны вовлекали в связный многозначительный танец 
Символическое зрелище изменяющегося года. 
Через пылающую томность почвы 
Проходило Лето с его пышностью знойных полдней 
И отпечатывало его тиранию жаркого света 
И синее клеймо огромного полированного неба. 
Затем сквозь его огненный обморок или свернувшийся клубок 
Поток дождя врывался на разорванных крыльях жары, 
Поражал молниями беспокойную дремоту воздуха, 
Хлестал живительными потоками увядшую землю, 
Заволакивал вспышками и звуками и штормо-крылой темнотой 
Защищённые звёздами врата тусклого сна небес, 
Или от золотого взгляда её возлюбленного 
Скрывал плотными облачными покровами коричневое лицо земли. 
Армии революций пересекали поле времени, 
Нескончаемый марш облаков осаждал мир, 
Воззвания бурь претендовали на небо, 
Громовые барабаны представляли готовых к бою богов. 
Путешественник из неспокойных соседних морей, 
Густогривый муссон скакал со ржанием сквозь земные часы: 
Толсты теперь эмиссарские копья: 
Громадные молнии раскалывали круг горизонта 
И, выбрасываемые из квадрантов, как из враждующих лагерей, 
Соединяли края небес, крутые, голые и слепые: 
Всплеск, шелест и натиск сильного дождя, 
Долгий ровный поток слякоти, шумы крылатой штормовой атаки, 
Толчея лиц ветра, порыв ветровых ног, 
Спеша, пронеслись по простёртым страдающим равнинам: 
Воды небес стекали и просачивались сквозь затопленную землю. 
Тогда всё шло быстрым шагом, журчащим бегом, 
Или же всё становилось криком бури и водопадом. 
Полумрак опускался на серый пол дня, 
Его выцветшая растянувшаяся длина соединяла утро с вечером, 
Барахтаясь в грязи и ливне, он достигал чёрной темноты. 
День полутьма носила, как её унылое платье. 
Свет взглянул в потускневшее стекло рассвета и встретил 
Там его собственное лицо, близнеца полуосвещённой ночи: 
Ливень, капель и просачивающийся туман всколыхнули всё 
И превратили сухую почву в болото и вонючую грязь: 
Земля превратилась в трясину, небо - в мрачную массу. 
Никто не видел в течение сырых промозглых недель заключённого в темницу солнца. 
Даже когда никакой беспорядок не нарушал мрачный покой воздуха 
Или слабый луч света пробивался сквозь плачущие облака, 
Как печальная улыбка мерцает, скрытая возвращающимися слезами, 
Вся обещанная яркость терялась, сразу же отрицаемая, 
Или, вскоре осуждённая, умирала, как краткоживущая надежда. 
Затем последний массивный ливень взбил мёртвое болото, 
И затихающее бормотание оставило всё неподвижным, 
Или [остался] только грязный оползень от спадающего потока, 
Или только шёпот и зелёное отряхивание деревьев. 
Настроение Земли теперь изменилось; она лежала в усыпляющем отдыхе, 
Часы шли медленным умиротворённым шагом: 
Широкий и тихий воздух вспомнил о покое, 
Земля была товарищем счастливого солнца. 
Спокойствие близилось, как от приближения Бога, 
Свет размышляющего транса освещал землю и небо, 
А идентичность и экстаз наполняли одинокое сердце медитации. 
Сон бродил в немом уме Пространства, 
Время открыло его палаты счастья, 
Экзальтация вошла и надежда: 
Сокровенное "я" смотрело вверх на небесную высоту, 
Сокровенная мысль разжигала скрытое пламя, 
А внутреннее зрение обожало невидимое солнце. 
Три задумчивых сезона прошли сияющей поступью 
И, просматривая один за другим беременные часы, 
Наблюдали за пламенем, что скрывалось в светящихся глубинах, 
Оберегая какое-то могущественное рождение, что должно прийти. 
Осень вела в славу её лун 
И мечтала в великолепии её лотосовых прудов, 
А Зима и время Росы возложили их спокойные прохладные руки 
На грудь Природы[, что] ещё в полусне, 
И углубили оттенками слабой и мягкой лёгкости 
Спокойную красоту уходящего года. 
Затем Весенний сезон, жаркий любовник, прыгнул сквозь листья 
И поймал землю-невесту в его жадные объятия; 
Его наступление несло огонь радужных цветов, 
Его руки были кругом для пришествия радости. 
Его голос был зовом к сфере Трансцендентного, 
Чьё тайное прикасание к нашим смертным жизням 
Сохраняет всегда новым трепет, что создал мир, 
Преобразует древнюю сладость в новые формы 
И хранит нетронутым не изменяемый ни смертью, ни Временем 
Ответ наших сердец на очарование Природы, 
И сохраняет всегда новое, но всё то же, 
Биение, что всегда пробуждает к старому блаженству 
И красоте, восторгу и радости жизни. 
Его приход принёс магию и чары; 
От его прикасания усталое сердце жизни стало радостным и юным; 
Он сделал радость добровольной пленницей в её груди. 
Его хватка была, как у юного бога с земными конечностями: 
Изменённое страстью его божественной вспышки, 
Он сотворил её тело прекрасным своим поцелуем. 
Нетерпеливый, для счастья он пришёл 
С высокой флейтой, со счастливым голосом, 
Его павлиний тюрбан волочился по деревьям; 
Его дыхание было тёплым призывом к наслаждению, 
Плотная сладострастная лазурь была его взором. 
Мягкое небесное побуждение взволновало кровь, 
Богатую инстинктом чувственных радостей Бога; 
Раскрытая в красоте, каденция звучала повсюду, 
Настаивая на трепете восторга в жизни: 
Бессмертные движения коснулись мимолётных часов. 
Богоподобная переполняющая интенсивность чувства 
Сделала страстное удовольствие даже из дыхания; 
Все взгляды и голоса сплелись в единое очарование. 
Жизнь заколдованного шара стала 
Бурей сладости и света, и песней, 
Упоением от цвета и экстаза, 
Гимном лучей, литанией криков: 
Напев хоровой священной музыки звучал, 
И, качаясь на раскачивающемся кадиле деревьев, 
Жертвоприношение благовоний наполняло часы. 
Ашоки горели малиновыми каплями пламени, 
Чистые, как дыхание незапятнанного желания, 
Белые жасмины догоняли влюблённый воздух, 
Бледные цветы манго питали переливчатый голос 
Обезумевшего от любви дрозда, и коричневая пчела 
Жужжала в аромате посреди медовых бутонов. 
Солнечный свет был золотой улыбкой великого бога. 
Вся Природа собралась на фестиваль красоты. 
В этот высший сигнализирующий момент богов, 
Отвечая на жажду земли и на её крик о блаженстве, 
Пришло величие из других наших сфер. 
Тишина в шуме земных вещей 
Неизменно раскрывала тайное Слово, 
Более могучий приток наполнял забывчивую глину: 
Лампа была зажжена, священный образ создан. 
Посреднический луч коснулся земли, 
Перекрывая пропасть между умом человека и Бога; 
Его яркость связывала нашу быстротечность с Неизвестным. 
Дух его небесного источника, сознающий, 
Переводящий небеса в человеческий облик, 
Низошёл в несовершенную форму земли 
И не плакал, впадая в смертность, 
А смотрел на всё большими и спокойными глазами. 
Та [Мощь] возвратилась с трансцендентных планов 
И вновь несла бремя смертного дыхания, 
Что в древности боролась с нашей тьмой и нашей болью; 
Она вновь принялась за её божественное неоконченное дело: 
Пережившая смерть и эонические годы, 
Вновь она противостояла Времени её бездонным сердцем. 
Вновь возродилась, вновь открылась 
Древняя близость, завуалированная земным видением, 
Тайный контакт, прерванный во Времени, 
Кровное родство земли и неба, 
Между человеческой частью, трудящейся здесь, 
И ещё нерождённой и безграничной Силой. 
Вновь началась мистическая глубокая попытка, 
Дерзкое пари космической игры. 
Ибо с тех пор, как на этом слепом и кружащемся шаре 
Земная плазма впервые задрожала от озаряющего [её] ума 
И жизнь вторглась в материальную оболочку, 
Поражая Несознательное необходимостью чувствовать, 
С тех пор, как в безмолвии Бесконечности пробудилось слово, 
Материнская мудрость действует в груди Природы, 
Чтобы излить восторг на сердце труда и нужды 
И надавить совершенством на спотыкающиеся силы жизни, 
Наложить небесную чувствительность на тёмную бездну 
И сделать немую Материю сознающей её Бога. 
Хотя наши падшие умы забывают подниматься, 
Хотя наш человеческий материал сопротивляется или разрушается, 
Она хранит её волю, что надеется обожествить глину; 
Неудача не может подавить, поражение - низвергнуть; 
Ни Время не может утомить её, ни пустота - покорить, 
Века не сделали её страсть меньше; 
Она не признаёт победы ни Смерти, ни Судьбы. 
Всегда она движет душу к новым попыткам; 
Всегда её магическая бесконечность 
Заставляет стремиться инертные грубые элементы; 
Как некто, у кого есть вся бесконечность, чтобы тратить, 
Она расточает семя силы Вечного 
На полуживую и крошащуюся форму, 
Сажает восторг небес в страстное болото сердца, 
Изливает поиски божества в голое звериное тело, 
Скрывает бессмертие под маской смерти. 
Вновь Воля облачается в земную форму. 
Ум, наделённый силой от неизменного трона Истины, 
Был обрамлён для видения и интерпретирующего действия, 
А инструменты были суверенно разработаны 
Для выражения божественности в земных признаках. 
Очерченное давлением этого нового нисхождения, 
Сформировалось более прекрасное тело, чем знала земля. 
Пока лишь пророчество и намёк, 
Пылающая дуга [от] зачарованного невидимого целого, 
Она пришла в небо смертной жизни, 
Яркая, как рог полумесяца золотой луны, 
Возвращающейся в тускло освещённый вечер. 
В начале мерцая, как бесформенная идея, 
Она пассивно лежала, укрытая в бессловесном сне, 
Вовлечённая и утонувшая в гигантском трансе Материи, 
Младенческое сердце глубоко укрытого мирового плана 
В колыбели божественного бессознательного, убаюкиваемое 
Универсальным экстазом солнц. 
Некая миссионерская Сила в полупробуждённом теле 
Вскормила немое славное семя трансцендентного рождения, 
Для которого была создана эта яркая обитель. 
Но вскоре связь души с формой стала уверенней; 
Тусклая пещера была залита неспешным сознательным светом, 
Семя выросло в нежный чудесный бутон, 
Бутон раскрыл великий и небесный цветок. 
Казалось, она сразу обнаруживала более могущественную расу. 
Добравшись до странного и сомнительного шара, 
Дитя, внутренне помнящее далёкий дом, 
Жило, охраняемое, в светящейся келье её духа, 
Одинокое среди людей при её более божественном виде. 
Даже в её детских движениях можно было ощутить 
Близость света, ещё укрытого от земли, 
Чувства, которые лишь вечность могла разделить, 
Мысли, естественные и родные для богов. 
Поскольку она не нуждалась ни в чём, кроме её собственного восторженного полёта, 
Её природа обитала в мощном отдельном воздухе, 
Как странная птица с большой богато расцвеченной грудью, 
Что гостит на тайной плодоносящей ветке, 
Затерянная в изумрудной славе лесов, 
Или летает над божественными недостижимыми вершинами. 
Гармоничная, она впечатляла землю с небесами. 
Подчиняясь быстрому ритму чистого восторга 
И напевая про себя, проходили её дни; 
Каждая минута была биением сердца красоты; 
Часы были настроены на сладкозвучное наполнение, 
Ничего не требующее, но принимающее всё, что давала жизнь, 
Суверенно, как врождённое право её природы. 
Близок был её дух к породившему его Солнцу, 
Дыхание внутри - к вечной радости. 
Первая прекрасная жизнь, что вырывается из обморока Природы, 
Поднимается по пути восторга к небесам; 
Поглощенная её собственным счастливым стремлением, она живёт, 
Самодостаточная, и всё же обращённая ко всем: 
Она не имеет ни видимого общения с её миром, 
Ни открытого общения с окружающими вещами. 
Есть единство родное и оккультное, 
Что не нуждается в инструментах и не воздвигает форм; 
В унисон она растёт со всем, что существует. 
Все контакты она принимает в её транс, 
Разбрасываясь смехом, соглашается на поцелуй ветра и принимает 
Трансмутирующие удары солнца и бриза: 
Блаженная жажда бушует в её листьях, 
Магическая страсть трепещет в её цветах, 
Её ветви устремляются в приглушённом счастье. 
Оккультное божество этой красоты - причина, 
Дух и близкий гость всего этого очарования, 
Жрица этой сладости и муза этой мечты. 
Незримо защищённая от наших чувств, 
Дриада живёт, пропитанная более глубоким лучом, 
И чувствует другой воздух штормов и штилей, 
И трепещет внутри с мистическим дождём. 
Это было видно в ней с большей высоты. 
Даже когда она склонялась встретить земные приближения, 
Её дух сохранял величие богов; 
Она клонилась, но не терялась в царствовании Материи. 
Мир переводился её сверкающим умом, 
И дивно-лунные яркие толпящиеся фантазии 
Питались духовной пищей снов 
Идеальной богини в её золотом доме. 
Осознавая формы, для которых наши глаза закрыты, 
Сознавая близость, которую мы не можем чувствовать, 
Сила внутри неё лепила её формирующее чувство 
В более глубоких фигурах, чем наши поверхностные типы. 
Невидимый солнечный свет пробежал по её венам 
И затопил её мозг небесным сиянием, 
Которое пробудило более широкое восприятие, чем земля могла осознать. 
Очерченные в искренности этого луча 
Её возникающие детские мысли обильно превращались 
В освещённые узоры глубокой истины её души, 
И из её глаз она бросала другой взгляд 
На всё вокруг неё, чем невежественное зрение человека. 
Все объекты были для неё формами живых "я", 
И она воспринимала послание её родства 
В каждом пробуждающем прикасании внешних вещей. 
Каждое из них было символической силой, яркой вспышкой 
В цепи полуизвестных бесконечностей; 
Ничто не было чуждым или неодушевлённым, 
Ничто [не было] без его значения или его призыва. 
Ибо она была одно с более великой Природой. 
Как из земли взошла слава ветви и цветка, 
Как из жизни животного поднялся мыслящий человек, 
Так и в ней явилось новое прозрение. 
Ум света, жизнь ритмичной силы, 
Телесный инстинкт со скрытой божественностью 
Подготовили образ грядущего бога; 
И когда медленная рифма разрастающихся лет 
И обильно жужжащая роящаяся работа дней 
Залили мёдом её ощущения и наполнили её руки, 
Завершая лунный шар её грации, 
Самозащищённое в тишине её силы, 
Её одинокое величие не стало меньше. 
Более близкое к поверхности божество давило, 
Солнце заменило туманность детства, 
Суверен в голубом одиноком небе. 
Вверх она поднялась, чтобы объять человеческую сцену: 
Сильная Обитательница повернулась осмотреть её поле. 
Более прекрасный свет озарил её духовное чело, 
И, сладкий и торжественный, возрос её размышляющий взор; 
Небесно-человеческие глубокие тёплые сонные огни 
Пробудились в долгой окаймляющей славе её глаз, 
Подобно алтарным возжжениям в мистическом святилище. 
Из этих хрустальных окон сияла воля, 
Что придавала жизни большое значение. 
Удерживая чистое безупречное пространство её лба 
За ученической аркой, благородная сила 
Мудрости смотрела из света на преходящие вещи. 
Разведчик победы в сторожевой башне, 
Её стремление звало высокую судьбу вниз; 
Молчаливый воин расхаживал в её городе силы, 
Не затрагиваемый, охраняющий алмазный трон Истины. 
[Как] луна в нектарном ореоле, её страстное сердце 
Любило всё и не говорило ни слова, и не подавало ни знака, 
Но хранило восторженную тайну её груди, 
Блаженный пылкий подвижный и безмолвный мир. 
Гордая, быстрая и радостная волна жизни бежала 
Внутри неё, как поток в Раю. 
Многие высокие боги обитали в одном прекрасном доме; 
И всё же орб её Природы был совершенным целым, 
Гармоничным, подобно пению со множеством тонов, 
Огромным и разнообразным, как вселенная. 
Тело, что удерживало это величие, казалось почти 
Образом, сделанным из прозрачного небесного света. 
Его очарование напоминало вещи, увиденные в часы видения, 
Золотой мост, перекинутый через волшебный поток, 
Чуть освещённую луной одинокую пальму у озера, 
Спутницу широкого и мерцающего мира, 
Шелест, будто от листьев в Раю, 
Движущихся, когда проходят ноги Бессмертных, 
Огненный ореол над спящими холмами, 
Странную звёздную главу, одну в Ночи. 

Конец Первой Песни 

перевод 29-31.08.2019 года

ред. 15.11.2022