Хадор Златовласый был одним из предводителей людей, и эльдар очень почитали его. Жил он под покровительством Финголфина, пожаловавшего ему обширные земли в области Хитлума, которая называлась Дор-Ломин. Его дочь, Глорэдель, вышла замуж за Халдира, сына Халмира, предводителя людей из Бретиля; и на том же празднестве сын его, Галдор Высокий, взял себе в жены Харет, дочь Халмира.
У Галдора и Харет было двое сыновей, Хурин и Хуор. Хурин был на три года старше брата, но ростом он был ниже, чем все мужчины в его роду. В этом он походил на людей из рода своей матери, но во всем остальном был похож на Хадора, своего деда, сильного телом и пылкого нравом. Но пламя его духа горело в нем спокойно, и он обладал большой силой воли. Из людей Севера он больше всех знал о нолдор. Хуор, его брат, был самым высоким из всех эдайн, за исключением лишь сына своего, Туора. Быстро бегал Хуор, но если гонка предстояла долгая и тяжкая, Хурин быстрей добирался домой, ибо он бежал с равной силой, как в начале, так и в конце. Братья очень любили друг друга и редко расставались в годы своей юности.
Хурин взял в жены Морвен, дочь Барагунда, сына Бреголаса из дома Беора; и потому приходилась она родственницей Берену Однорукому. Темноволосой и высокой была Морвен, и за светлый взгляд и за красоту её лица Морвен прозвали Эледвен, по-эльфийски прекрасной. Но она была горда и тверда духом. Горести дома Беора омрачили её сердце, ибо изгнанницей пришла она в Дор-Ломин из Дортониона после битвы Дагор Браголлах.
Турином назвали Хурин и Морвен своего старшего сына, и родился он в год, когда Берен пришел в Дориат и увидел там Лютиэнь Тинувиэль, дочь Тингола. Морвен родила Хурину еще и дочь и назвала её Урвен. Но все, кто знал её за столь короткую жизнь, звали её Лалайт, что значит "смех".
Хуор взял в жены Риан, двоюродную сестру Морвен. Она была дочерью Белегунда, сына Бреголаса. По жестокой воле судьбы родилась Риан в эти дни, ибо была она мягкой сердцем и не любила ни охоту, ни войну. Сердце её было отдано деревьям и цветам в лесной глуши, и песням, ибо она сочиняла и пела их. Лишь два месяца были они с Хуором женаты, когда он ушел со своим братом на битву Нирнаэт Арноэдиад. С тех пор они боле не встречались.
Но сейчас возвращается повествование к Хурину и Хуору в дни их юности. Говорят, что некоторое время по обычаю северных людей сыновья Галдора жили в Бретиле, как приемные сыновья Халдира, их дяди. Они часто ходили в сражения с людьми из Бретиля против орков, опустошавших северные рубежи их земель, ибо Хурин, хоть и было ему всего семнадцать лет от роду, был силен, а младший Хуор был почти так же высок, как взрослые мужчины.
Однажды бродили Хурин и Хуор с группой разведчиков, но орки устроили им засаду, и люди бросились врассыпную, а братьев преследовали до брода Бритиах. Там бы их взяли в плен или убили, но власть Ульмо была все еще сильна в водах Сириона; и говорят, что из реки поднялся туман и укрыл братьев от врагов, и через Бритиах бежали они в Димбар. Там в тяжелой нужде бродили они под отвесными склонами Криссаегрима, пока не сбили их с пути обманы этих земель и они потеряли дорогу обратно. Там выследил их Торондор, и отправил двух орлов им на помощь. Подняли их орлы и перенесли через Кружные горы в секретную долину Тумладен и потаенный город Гондолин, который до тех пор не видел ни один человек.
Владыка Тургон оказал им достойный прием, ибо признал он в них сыновей славного рода Хадора. Хадор был другом эльфов, и более того, сам Ульмо советовал Тургону ласково обходиться с сыновьями из этого дома, от кого в нужную минуту могла прийти подмога. Хурин и Хуор жили в доме владыки как гости почти целый год. И сказано, что тогда Хурин, чей скорый ум жаждал знаний, познал мудрость эльфов, а также узнал больше о советах и намерениях Владыки. Ибо Тургон очень любил сыновей Галдора и о многом говорил с ними и из-за своей любви хотел он удержать их в Гондолине, а не только из-за закона, гласившего, что ни один странник, будь то эльф или человек, нашедший дорогу в Потаённое королевство или видевший город, не должен уйти отсюда, до той поры, пока не выйдет наружу войско Тургона.
Однако Хурин и Хуор желали вернуться к своему народу и разделить с ними все горести войны, что сомкнулась над их землями. И Хурин сказал тогда Тургону: "Повелитель, мы всего лишь смертные, мы не похожи на эльдар. Долгие годы могут они ждать далекого дня битвы с врагами, но для нас время сочтено, наши надежда и сила быстро увядают. Более того, мы ведь не находили дорогу в Гондолин, и, конечно, не ведаем, где он находится, ибо в страхе и удивлении принесли нас по высоким дорогам поднебесья, и счастье, что мы закрывали глаза". Тогда Тургон поведал своё желание, сказал он: "Тем же путем, что вы сюда попали, должны вы и вернуться, если того пожелает Торондор. Мне больно расставаться с вами, хотя и скоро, по счету эльдар, мы можем встретиться вновь".
Но Маэглин, племянник Владыки, который пользовался большим уважением в Гондолине, совсем не опечалился, узнав об их отъезде, ибо он завидовал им из-за милостей, которые Владыка оказывал сыновьям Галдора, и не питал он никакой любви к любому роду людей. И он сказал Хурину: "Милосердие Владыки куда больше, чем вы думаете. И многие могут удивиться, почему же строгий закон был нарушен ради двух жалких сыновей людских. Было бы надежней, если бы у них не осталось выбора, кроме как остаться здесь нашими слугами до конца своих лет".
"Милосердие Владыки поистине велико, - ответил Хурин, - но если простого нашего слова недостаточно, тогда принесем мы клятвы". И братья поклялись никогда не открывать услышанного на советах Тургона и держать в секрете все, что они увидели в этом королевстве. Затем они отбыли, и орлы перенесли их над горами ночью и опустили в Дор-Ломине перед рассветом. Народ был рад возвращению, ибо посланники из Бретиля говорили, что братья потерялись. Но даже отцу своему не сказали Хурин и Хуор, где они были, кроме того, что спасли их орлы и из глуши принесли домой. Но Галдор ответил: "Неужели тогда вы год проскитались по глухим землям? Или орлы приютили вас в своих гнездах? Вы нашли еду и прекрасные одежды и вернулись скорее как молодые принцы, а не как бродяги из лесов". "Порадуйся, отец, - сказал Хурин, - тому, что мы вернулись. Только принеся клятву молчания, было это нам дозволено. И клятва все еще лежит на нас". И после Галдор больше их ни о чем не спрашивал, хотя и он, и многие другие поняли правду. Ибо и клятва молчания, и орлы указывали на Тургона, думали они.
Шли дни, и тень страха перед Морготом удлинялась. Но в 469 году, после возвращения нолдор в Средиземье, забрезжила надежда среди эльфов и людей, оттого что пронеслась весть о деяниях Берена и Лютиэнь, и о том, как был унижен Моргот на своем троне в Ангбанде. И многие говорили, что Берен и Лютиэнь все еще были живы, или уже вернулись из Палат Мандоса. В этот год подошли к концу великие советы Маэдроса, и с возобновленной силой эльдар и эдайн наступление войск Моргота остановили, а орков выдворили из Белерианда. Затем пошли слухи о грядущих победах, и об отмщении за битву Браголлах, когда Маэдрос поведет свою великую дружину, и загонят они Моргота под землю и запрут Ворота Ангбанда навеки.
Но не чувствовали той же радости мудрые, боясь, что слишком скоро открыл Маэдрос свою растущую мощь, и у Моргота было достаточно времени, чтобы на совете решить, что можно сделать против него. "И новое зло будет выведено в Ангбанде, о котором не догадаются ни эльфы, ни люди", - говорили они. И осенью того года, как в подтверждение их слов, с севера под свинцовыми небесами пришло злое поветрие. Дыхание Зла прозвали его, ибо оно было ядовитым, и многие заболели и умерли осенью того года в северных землях, граничащих с Анфауглит, и были они все больше дети или молодые юноши и девушки.
В тот году Турину, сыну Хурина было только пять лет от роду, а Урвен, его сестре в начале весны исполнилось три. Её волосы золотились подобно желтым лилиям среди трав, когда играла она в полях, а смех её был похож на звон веселого потока, что бежал с холмов мимо стен дома её отца. Нен Лалайт называли его, и в его честь все жители звали девочку Лалайт, и сердца их радовались, пока она жила среди них.
Но Турина любили меньше неё. Он был темноволосым, как и его мать, и духом обещал походить на неё, поскольку он не был веселым и мало говорил, хоть и рано научился разговаривать. Всегда он казался старше своих лет. Долго не прощал он несправедливого обращения или насмешек. Но и пламя отца унаследовал он, ибо бывал он и жестоким, и скорым на расправу. Тем не менее сердце его знало и сострадание, а боли и печали живых существ трогали его до слез. В этом он тоже походил на отца, ибо Морвен не знала жалости ни к другим, ни к себе. Турин любил мать, ибо она разговаривала с ним просто и открыто. Отца своего он видел редко, ведь Хурина часто подолгу не бывало дома, когда он с войском Фингона защищал восточные границы. А лишь возвращался он, его быстрая речь, полная странных слов, шуток и недосказанности, сбивала Турина с толку и заставляла его чувствовать себя неловко. В то время всю любовь свою отдавал Турин своей сестре Лалайт. Однако он редко играл с ней, ему больше нравилось незамеченным охранять ее и наблюдать за ней, пока она ходила по лугам или сидела под деревьями. И пела она песни, сложенные детьми эдайн давным-давно, пока язык эльфов все еще был свеж у них на устах.
"Лалайт прекрасна как дитя эльфов, - сказал Хурин Морвен, - но, увы, куда недолговечней! И от этого еще более прекрасна она и, быть может, дороже". Услышав эти слова, Турин задумался над ними, но не смог уловить их глубинного смысла, ибо никогда он не видел детей эльфов. Никто из эльдар не жил в то время на землях его отца, и лишь единожды он видел их, когда Владыка Фингон и многие его подданные в сверкающих серебристо-белых одеждах пересекали мост через Нен Лалайт, проезжая по землям Дор-Ломина.
Справедливые слова его отца подтвердились еще до истечения года, ибо Дыхание Зла пришло в Дор-Ломин и Турин заболел. Долго лежал он в лихорадочном темном забытьи. А когда очнулся он, поскольку такова была его судьба и сильна была жизненная сила, что текла в нем, он спросил о Лалайт. Но ответила его наставница: "Не говори больше о Лалайт, сын Хурина, а о своей сестре Урвен спроси у матери".
А когда к нему пришла Морвен, Турин сказал ей: "Я больше не болен и хочу теперь увидеть Урвен, но отчего же не должен я звать её Лалайт?"
"Потому что Урвен мертва, и смех отзвучал в этом доме, - ответила она, - но ты жив, сын Морвен, жив и Враг, который сотворил с нами все это".
Она не пыталась утешить его больше, чем себя, ибо она встретила это горе в молчании и с холодным сердцем. Хурин же открыто оплакивал свою дочь, и взял он свою арфу, чтобы сочинить песнь скорби, но он не смог этого сделать и в отчаянии сломал арфу, и, выйдя на улицу, погрозил рукой Северу: "Осквернитель Средиземья, сойтись бы с тобой лицом к лицу и унизить тебя, как сделал мой повелитель Финголфин!"
Но Турин горько проплакал в одиночестве всю ночь, хотя и никогда прежде не упомянул он при Морвен имя его сестры. Лишь к одному другу он обратился тогда, с ним говорил он о его печали и о том, как опустел теперь дом. Его имя было Садор, он был слугой в доме Хурина. Он хромал и мало кто уделял ему много внимания. Когда-то был он лесорубом, и по несчастной случайности ли или же из-за неумелого обращения с топором он отрубил себе правую стопу. Из-за разности длины ног, он хромал, и Турин прозвал его Лабадал, что значит "хромоногий", и имя это не досаждало Садору, ведь Турин дал его из сожаления, а не из презрения. Садор работал в пристройке, делая или подлатывая мелкие нужные в хозяйстве вещи, так как он смыслил кое-что в обработке дерева, а Турин приносил ему все, чего ему недоставало, чтобы пощадить его ногу. Иногда он тайно приносил ему инструменты или кусочки дерева, которые лежали без присмотра, если думал, что его друг может найти им достойное применение. Тогда улыбался Садор, но просил Турина вернуть вещи на место. "Свободно распоряжайся лишь тем, что по праву твоё", - говорил он. Как мог отплачивал он Турину за его доброту и вырезал ему из дерева фигурки людей и животных. Однако больше всего радовали Турина рассказы Садора, ибо в дни Браголлах он был еще совсем юн и сейчас любил рассказывать о недолгих днях своей зрелости, когда нога еще служила ему.
"Великая это была битва, говорят, сын Хурина. Меня оторвали от работы в лесах и призвали на службу в тот год, но в самой битве Браголлах я не участвовал, иначе мог бы я получить рану куда с большей честью. Слишком поздно мы пришли, и нам оставалось лишь унести на похоронных носилках старого повелителя Хадора, павшего, защищая Владыку Финголфина. После этого я пошел в солдаты и много лет провел в Эйтель-Сирион, великой крепости эльфийских владык, и эти годы казались унылыми и серыми, ибо ничего особенного не происходило. Я был в Эйтель-Сирион, когда Черный Властелин напал на него, а Галдор отец твоего отца, командовал там вместо Владыки эльфов. Его убили при этом штурме, и я видел, как твой отец взял на себя право командования, хоть он только перешагнул порог зрелости. Говорят, что внутри него пылало такое пламя, что меч в его руке почти горел. По приказу мы прогнали орков обратно в пустыню, и с тех пор они не осмеливались появляться у стен той крепости. Но, увы! Я утолил жажду сражения, ибо слишком много пролитой крови и ран я повидал, потому я попросил вернуться в леса, по которым так тосковал. И там-то я и получил эту рану, ведь тот, кто бежит от своего страха, может вдруг осознать, что он всего лишь избирает к нему кратчайший путь".
Так говорил Садор с Турином, когда тот подрос, а Турин начал задавать вопросы, на которые Садору трудно было ответить. И думалось ему, что отвечать на них должен кто-то, кто ближе Турину, чем он. И однажды спросил у него сын Хурина: "Правда ли, что Лалайт была похожа на дитя эльфов, как говорил мой отец? И что он имел в виду, когда сказал, что она недолговечна?"
"Очень похожа, - ответил Садор, - ибо в детстве дети людей и эльфов похожи друг на друга. Но дети людей растут быстрей, а молодость их быстро проходит. Такова наша судьба".
И затем Турин спросил его: "А что такое судьба?"
"О судьбе людской спроси у тех, кто мудрее Лабадала. Но и так понятно, что мы быстро стареем и умираем, а по нелепой случайности многие встречают смерть куда раньше, чем им положено. Эльфы же не стареют, а умирают только, если их сильно ранили. От тех ран и горестей, которые способны убить человека, эльфы могут исцелиться. И даже когда они умрут, то могут вновь вернуться, так рассказывают. У нас все по-другому".
"И Лалайт не вернется?, - сказал Турин. - Но куда же она ушла?"
"Да, она не вернется, - ответил ему Садор. - А куда ушла она, не знает ни один человек, по крайней мере, я не знаю".
"Так было всегда? Или нас проклял злой Властелин, как было, когда пришло Дыхание Зла?"
"Я не знаю. Наше прошлое темно, и мало историй дошли до нас из древности. У наших праотцев еще было что рассказать, но они не поведали это. Сейчас стерлись даже их имена. Между нами и той жизнью, откуда пришли они, спасаясь бегством неизвестно от чего, вознеслись Горы".
"Они чего-то боялись?", - спросил Турин.
"Быть может и так, - ответил ему Садор, - быть может, мы бежали в страхе от Тьмы, только чтобы затем обнаружить её прямо перед собой, когда нам некуда больше бежать кроме как в Великое Море".
"Но мы больше не боимся, - сказал Турин, - не все боятся. Мой отец не боится, и я не буду. Или, по крайней мере, я, как моя мать, буду бояться, но не стану показывать это".
Тогда почудилось Садору будто глаза Турина не походили больше на глаза маленького ребенка и он подумал: "Сильных духом горести лишь закаляют". А вслух же он произнес: "Сын Хурина и Морвен, Лабадал не может предсказать,что станется с тобой, но редко кому будешь ты открывать своё сердце".
Затем Турин сказал: "Возможно, лучше и не рассказывать о том, чего ты хочешь, если тебе никогда не обрести желаемого. Но мне так хочется, Лабадал, чтобы я был одним из эльдар. Тогда бы Лалайт смогла вернуться, а я все еще жил, даже если бы её долго не было. Я пойду на службу к эльфийскому владыке, как только мне будет дозволено, как это когда-то сделал ты, Лабадал".
"Ты многому можешь научиться у эльфов, - сказал Садор и вздохнул. "Это светлый и удивительный народ, обладающий властью над людскими сердцами. И все же порой мне думается, что лучше бы мы их никогда и не встречали, а вели свою скромную жизнь. Ибо они владеют древними знаниями, они гордые, выносливые. Их сияние затемняет нас, огонь в нас слишком быстро сгорает, и от этого все тяжелей кажется нам бремя наших судеб".
"Но мой отец любит их, - возразил Турин, - и ему грустно, когда их нет рядом. Он говорит, что всему, что мы умеем, мы научились у них и потому стали более благородными. А еще он говорит, что люди, пришедшие недавно из-за Гор, едва ли лучше орков".
"Это так, - ответил Садор, - по крайней мере, у некоторых из нас. Но путь наверх тяжел, а упасть с большой высоты слишком уж легко".
Тогда было Турину почти восемь лет, шел месяц Гваэрон по исчислению эльдар года, который навеки останется в памяти древних. И уже тогда пошли слухи среди самых старших людей о том, что собирается великое войско, о котором Турин ничего не слыхал, хотя и видел, что отец его часто подолгу смотрел на него так, как смотрят на что-то дорогое сердцу, на то, с чем придется вскоре расстаться.
Теперь, когда Хурин познал мужество и осторожность Морвен, он часто рассказывал ей о замыслах эльфийских владык и о том, что может случиться, если все пойдет не так. Сердце его было полно надежды, и он не страшился исхода битвы, ибо казалось ему, что никакая сила в Средиземье не способна противостоять мощи и величию эльдар. "Они видели Свет Запада, - говорил он, - и силы Тьмы обратятся в бегство перед ними". Морвен не противоречила ему, ведь когда Хурин был рядом, надежда казалась не напрасной. Но и в её роду знали мудрость эльфов, и самой себе она сказала: "И все же, разве не они отвернулись от этого Света? Не они ли теперь отрезаны от Запада? Может статься, что Владыки Запада позабыли о них, и как могут теперь даже старшие из детей Илуватара победить одного из айнур?"
Но ни тени сомнения не было у Хурина Талиона, и все же однажды весенним утром того года он проснулся с тяжелым сердцем, как после плохого сна, и солнце будто зашло за тучи в этот яркий день, а вечером он вдруг сказал: "Когда меня призовут на службу, Морвен Эледвен, тебе оставлю я наследника рода Хадора. Жизнь людская коротка, и много опасностей поджидает нас даже в мирные времена".
"Так было и будет всегда, - ответила она. - Но что заставляет тебя так говорить?"
"Лишь осторожность, а не сомнение, - сказал Хурин, хоть и выглядел он очень опечаленным. - Тот, кто задумывается о будущем, всегда знает, что ничего не останется прежним. Будет великая битва, и одна сторона падет. Если проиграют эльфийские владыки, тогда и эдайн придется плохо, а мы из них находимся ближе всего к врагу. Эти земли перейдут в его владычество. И если действительно удача отвернется от нас, я не скажу тебе "Не бойся!". Ибо ты боишься того, чего следует бояться, и ничего боле, а твой страх не унижает тебя. Но я скажу лишь: "Не жди!". Я вернусь, как только смогу, но не жди меня. Отправляйся на юг так быстро, как только сможешь - если я останусь в живых, я последую за тобой и непременно найду тебя, даже если мне придется обойти весь Белерианд".
"Белерианд огромен, и нет в нем места для изгнанников, - сказала Морвен. - Куда мне идти? И много ли брать с собой людей?"
Затем Хурин на некоторое время погрузился в раздумья. "Люди из рода моей матери обитают в Бретиле, - сказал он. - Напрямую, как летают орлы, это тридцать лиг".
"Если впрямь настанут эти злые времена, что толку искать помощи у людей?, - сказала Морвен. - Род Беора пал. Если падет род Хадора, то в какие укрытия заползут люди рода Халет?"
"В те, которые они смогут отыскать, - ответил Хурин. - И не сомневайся в их доблести, хоть род этот немногочисленнен и невежественен. Где еще ты видишь надежду?"
"Ты не упомянул Гондолин", - сказала Морвен.
"Да, и имя это никогда не слетит с моих губ, - сказал Хурин. - Хотя и правдивы все слухи, что ты слышала: я был там. Но скажу тебе настолько честно, насколько я не говорил никому другому и никогда не скажу: я не знаю, где он лежит".
"Однако ты догадываешься, и догадки твои недалеки от истины, думается мне", - сказала Морвен.
"Быть может и так, - ответил Хурин. - Но пока Тургон лично не избавил меня от клятвы, я не поделюсь догадками даже с тобой, и поэтому поиски твои будут напрасны. Но даже если б я сказал, к своему стыду, в лучшем случае пришла бы ты к закрытым воротам, ибо пока Тургон не выйдет на битву (а об этом никто и слова не слышал и надежда уже потеряна), никто не зайдет в город".
"Тогда, ежели мне нет смысла надеяться на помощь твоего рода и друзей, - сказала Морвен, - я сама позабочусь о себе. И на ум мне приходит Дориат".
"Всегда высоки твои стремления", - сказал Хурин.
"Слишком высокими хочешь назвать их?, - спросила Морвен. - Но думается мне, что из всех преград и укреплений, последней падет Завеса Мелиан. И никогда не отнесутся с презрением к роду Беора в Дориате. Не родственница ли я теперь королю? Ведь Берен, сын Барахира, был внуком Брегора, как и мой отец".
"Сердце мое не лежит к Тинголу, - сказал Хурин. -Не придет от него помощи королю Фингону, и не знаю почему, но когда ты говоришь о Дориате, странная тень омрачает меня".
"Такая же тень омрачает и мое сердце, когда говоришь ты о Бретиле", - ответила Морвен.
Тут Хурин внезапно рассмеялся и молвил: "Вот сидим мы и рассуждаем о вещах, нам недоступных, и тенях из наших сновидений. Не будет же все так плохо, ну а если и будет, тогда все зависит от твоей храбрости и ума. Тогда поступай так, как велит тебе сердце, но действуй быстро. И коли мы добьемся своего, то эльфийские владыки захотят передать все владения рода Беора его наследнику, а это ты, Морвен, дочь Барагунда. Тогда будут у нас большие земли, и все они перейдут в наследство нашему сыну. Не будет больше царить зло в северных землях, а он обретет большое богатство и станет Королем всех людей".
"Хурин Талион", - молвила Морвен, - "послушай, что скажу тебе: взгляд твой устремлен ввысь, я же боюсь пасть слишком низко".
"Тебе ли бояться этого, даже при самом худом исходе?!" - ответил Хурин.
Той ночью Турин увидел сквозь дрему, как мать и отец со свечами в руках стояли рядом с кроватью и смотрели на него, но лиц их он так и не смог разглядеть.
На утро дня рождения Турина отец преподнес ему подарок - кинжал эльфийской работы с серебристо-черными ножнами и рукоятью. И сказал он: "Наследник дома Хадора, это твой подарок на день рождения. Но будь с ним осторожен! Клинок этот силен и будет служить верой и правдой лишь тому, кому по силам с ним совладать. И ему нет разницы, чью руку рубить - твою или твоего врага". И, поставив Турина на стол, Хурин поцеловал его и молвил: "Ну, вот ты уже и перегнал меня, сын Морвен. Скоро ты станешь таким же высоким, даже если будешь стоять на земле. Многие тогда будут бояться твоего меча".
Турин выбежал из комнаты и пошел гулять, а в сердце его было тепло, похожее на тепло солнца, согревающее холодную землю и пробуждающее к жизни все цветы и травы. Он повторял про себя слова отца "Наследник дома Хадора", но тут он вспомнил и другие слова "Свободно распоряжайся лишь тем, что по праву твоё". И тогда он бросился к Садору и закричал: "Лабадал, у меня сегодня день рождения, день рождения наследника дома Хадора! Я принес тебе подарок, чтобы его отметить. Возьми этот кинжал, тебе ведь как раз такой нужен. Он такой острый, что сможет разрезать что угодно".
Это опечалило Садора, ведь он знал, что Турин и сам только получил этот кинжал в подарок, однако так заведено, что людям не пристало отказываться от даров. И Садор серьезно заговорил с ним: "Ты - потомок великого рода, Турин, сын Хурина. Ничего не совершил я в своей жизни достойного этого подарка, и даже надеяться не могу, что когда-нибудь совершу в оставшиеся мне дни. Но все, что смогу я сделать, я сделаю!" И сказал Садор, вынув меч из ножен: "Это и впрямь щедрый подарок: клинок эльфийской ковки. Давно уж я не держал такого в руках".
Вскоре Хурин заметил, что его сын не носит с собой кинжал и спросил, уж не из-за его ли предупреждения, стал Турин бояться клинка. И Турин ответил ему: "Нет, кинжал свой я отдал Садору, плотнику".
"Тебе не понравился подарок отца?" - спросила тогда его Морвен, и Турин ответил: "Понравился, но я люблю Садора, и мне очень жаль его".
На что Хурин сказал: "Любовь, сочувствие и, самое малое, нож - все эти три дара были по праву твоими".
"И все же я сомневаюсь в том, что Садор их заслужил", - сказала Морвен, - "Он стал калекой по своей собственной вине и он медленно выполняет работу, потому что много времени тратит впустую".
"Сочувствия он достоин", - молвил Хурин. "И верная рука, и честное сердце, могут подвести, а последствия трудней будет пережить, чем вражеские козни".
"Теперь жди, когда в руки тебе попадет другой меч", - сказала Морвен.
Тем не менее, Турин заметил, что к Садору в доме стали относиться лучше и попросили его сделать трон для главы дома Хадора.
Ярким утром месяца Лотрон Турин проснулся от звука труб. Он побежал к дверям дома, и взору его предстало великое множество пеших и конных воинов в полном облачении. Среди них был и Хурин, он отдавал команды и разговаривал с некоторыми из воинов. Сегодня, понял Турин, они выступают к Барад Эйтель. Здесь собрались домочадцы и солдаты Хурина, но на битву призвали всех, кто был способен держать меч. Одна их часть уже ушла, возглавляемые Хуором, братом Хурина. Остальные присоединятся к войску повелителя Дор-Ломина по дороге и под его знаменем пойдут на великий смотр эльфийского Владыки.
Ни слезы не проронив, попрощалась Морвен с Хурином, сказав: "Все сохраню я, что остается под моей опекой: все, чем я владею и чем буду владеть".
И Хурин отечал ей: "Прощай, госпожа Дор-Ломина. В путь отправляемся мы на крыльях надежды, надежды большей, чем мы когда-либо знали. Возможно, этой зимой наш пир будет веселей, чем во все прошедшие годы, а за зимой последует весна без тени страха!" Затем он высоко поднял Турина и прокричал своему войску: "Да увидит Наследник дома Хадора сиянье ваших мечей!" И солнце заиграло на пятидесяти клинках, и огласился двор кличем Людей Севера: "Лахо калад! Дрего морн! Да здравствует свет! Да отступит тьма!"
Наконец, Хурин вскочил в седло, и заполоскалось на ветру его золотое знамя, и вновь утро огласилось трубным звуком. Так отправился на битву Нирнаэт Арноэдиад Хурин Талион.
Лишь Морвен и Турин неподвижно стояли в дверях, пока ветер не донес до них далекий и слабый зов одинокого рога - это Хурин спустился со склона холма, скрывшего от него родной дом.