Максим пришёл на рассвете. Он так и не смог позвонить и долго скрёбся-стучал в дверь непослушными руками. Это я понял позже, когда наспех отмывал подъезд от крови.
Открыв дверь, я решил, что всё ещё сплю: пошатывающийся Максим был мёртв. Бледно-синее лицо, фиолетовые губы, неестественно вывернутое плечо, тёмная дыра в груди...
- ...амаи... м... н... е... - выдохнул Макс и завалился прямо на меня.
Ничего себе картина: на лестничной площадке обнимаются два мужика, один в трусах, другой вроде бы мёртвый.
Тем не менее, Максим жил. Функционировал. Даже поверхностно дышал, но пульса я не нашёл. Да, давненько я такого не видел. История повторяется...
Я втащил его в квартиру, посадил на кухне и отчего-то - глупец! - кинулся заметать следы. Как поступить?.. Оттирая пол, я наконец-то придумал позвонить в "скорую".
В кухне Максима не было. Я обнаружил его в ванной.
- С-с-с... вет!.. - выдавил Максим, когда я щёлкнул выключателем.
Очевидно, свет причинял Максу боль. Погасил.
Моему мертвецу чуть полегчало (звучит, правда?).
Потом пришли врачи. И милиция.
И разыгрался совсем уж полный фарс: куда девать тело, если оно в медицинском смысле труп, а фактически ещё волеизъявляет...
Максима забрали медики. Он глядел на меня с носилок пристально, мне почудилось, умоляюще, хотя лицо его утратило мимику. Я спохватился и накрыл друга плащом. От света.
Затем потянулись часы общения с работниками "уголовки". Я ответил на кучу идиотских вопросов, наконец, подписал протокол и остался один.
Заварил крутого чая, съел бутерброд. Задумался. Прощай, Макс. Выходит, кто-то узнал мою тайну. И Максим наверняка привёл этого кого-то ко мне.
II
Максим Пеший, мой школьный друг, а к середине девяностых весь такой серьёзный фээсбэшник, был единственным человеком, которому я показал фокусы, привезённые из последнего "путешествия". Фокусами мои опыты назвал сам Максим, когда опомнился после демонстрации. Я разбудил убиенного конкурентами уголовного авторитета Петра Шлакова, более известного как Шлак. До сеанса Шлак был мёртв около шести часов, поэтому очнулся дурак дураком. Но команды выполнял.
Шлак погулял вокруг стола, поработал по схеме "взял-поднял-отнёс-поставил", затем я его отключил.
- Ну, ты шайтан... - выдохнул Максим дома, после первой. Помню, как рюмашка дрожала в холёных пальцах товарища. - Хотя, по-моему, твой чёрный аттракцион бесполезен.
Насколько полезным может быть мой "андед", Макс убедился на Шлаковых похоронах.
Поток людей, желающих проводить в последнее турне усопшего, был столь нескончаем, что процедуру прощания устроили в зале загса. На финальную стрелку к Шлаку пришли воры, депутаты, работники исполнительных и законодательных властей и прочее жульё. С балкона лилась печальная музыка (в живом оркестровом исполнении), к изголовью покойника несли стога цветов... Хмурился мэр, пасмурно было в рядах представителей горадминистрации, закусывал губу авторитет и по совместительству депутат Вельдер... Квадратные хлопцы в чёрных костюмах-тройках сканировали печальными взглядами публику, готовые в любой момент умножить скорбь дня.
Вельдер, он же Ведро, произнёс прощальную речь, живописуя умруна чуть ли не святым...
В момент, когда Вельдер промычал: "Спи спокойно, дорогой товарищ", Шлак проснулся, медленно сел в гробу и указал перстом на оратора. После этого "дорогой товарищ" лёг обратно и умер уже насовсем.
Вельдер посерел лицом. Побледнели полсотни человек, всё видевшие, но ничего не понявшие. Компания подобралась крепкая, паники не случилось, только наиболее крутые фигуранты как-то поспешно разъехались. Первым похороны покинул сам Ведро. Его "Мерс" умчался прямиком в кардиодиспансер, а оттуда - в морг.
Мы были мальчишками, мальчишками и остались. Зорро хреновы.
Каждый из покойных авторитетов указывал на "преемника". Кто-то умирал быстро, другие крепились, но от них отворачивались подельники. После того, как директор рынка Монгол ткнул пальцем в мэра, представители властей разлюбили похороны. Беднягу мэра, ставленника сильнейшей криминальной группировки, хоронили тихо, по-семейному.
Воскресший мэр вынул из кармана пиджака фотографию Бизона - самого главного городского бандита. Бросил к ногам почётного караула. По-римски повернул большой палец к земле. Моя, кстати, идея.
Куда в этот же день делся Бизон, не смог узнать даже Максим-фээсбэшник. Очевидно, бандиты расценивали волю мертвецов как приказ.
Времена менялись. Криминальный фарс уходил в прошлое. Зомбификация мэра была последней нашей выходкой.
III
Проводив следаков, я достал из холодильника початые пол-литра и тяпнул. Прошло, как в мёртвого, - ни обожгло, ни взбодрило. Да, ребятушки, это шок.
Тринадцать лет пролетело, чёрт возьми. Я забыл и о гаитянском путешествии, и о наших с Максом чернокнижных опытах, сокращавших поголовье мрази. Чудом не погорели, хотя однажды нас чуть не накрыла бандитская охрана. Еле улизнули из морга.
Я отправился в коридор. Порывшись на антресолях, достал заветный чемоданчик с наклеенными пальмами. Сдул пыль, расчихался. Ну, ясно: сорок лет, а мозга нет. Вернулся на кухню.
Щёлкнули замочки. Вот они, пузырьки заветные, тряпицей прикрытые. Тёмного стекла, как из-под витаминов. Что такое?! Два, причём полных, исчезли!
Пара гнёзд, вырезанных в толстом куске поролона, пустовала. Я схватился за голову. Чёрт, вот же все пузырьки. Порожние. Я педант, я ничего не выкидывал. Вот, под поролоном специальные ложечки из щепок бамбука...
Я засунул чемодан обратно. Теперь вон из дома. Сейчас нагрянут коллеги Макса, а мне с ними почему-то очень не хочется общаться.
IV
- Шухер, Саня! - Макс влетел в прозекторскую, вынимая пистолет. - Семья с охраной.
Я прикрыл тело Вельдера простынкой, кивнул на оглушённого патанатома. Скоро очухается. Максим затащил бедолагу за шкафы. Найдут не сразу. Засунув пузырёк, ложечку и крышку в карман, я зашагал к выходу. Поздно - издалека уже разносилась дробь шагов.
Макс толкнул боковую дверь. Заперто. Я проверил следующую.
- Сюда.
Мы очутились в миникухне. Здесь обычно столуются врачи-потрошители.
Мимо протопали нежданные посетители.
- Какого чёрта они ночью? - шепнул товарищ.
- Хрен знает. Валим отсюда.
Мы выскользнули в коридор. Бесшумно побежали прочь. Сзади послышались возгласы и топот. Ничего, мы уже почти...
На самом пороге столкнулись с девчонкой. Лет пятнадцать, широко распахнутые от испуга глазищи. Зарёванная. Родинка на лбу, как дырка от пули.
Не закричала, не побежала. Глаза - огонь; уже не страх - гнев! Резко двинула мне в голень.
Макс действовал быстро: закрыл девке рот ладонью. Несильно ударил, куда нужно. Аккуратно опустил на пол. Кому надо, подберёт.
А охранник, пасшийся на крыльце, получал зарплату зря.
V
Старость приходит незаметно и задолго до того, что называется "пенсионным возрастом". Старость так и не реализовавшегося оперативника ждёт за порогом спортзала, возле стадиона, мимо которого ты прошёл, хотя ещё год назад ежеутренне нарезал здесь по пять километров. Старость - это пивное брюшко, это "Сегодня поеду на машине", это беспечное отношение к подозрительной тишине в подъезде.
Меня, ошеломлённого страшной смертью Макса и огорошенного кражей пузырьков, взяли прямо у лифта. Стыдно, Саня, стыдно! Я даже не разглядел, кто это был.
Кажется, двое.
Хочется верить, профи.
Один выдернул на себя, второй отработал по черепу.
Темнота.
VI
Гаитянский "вояж" выдался провальным. После него и последовавшей изнурительной проверки на вшивость я стал "вечным аналитиком". Досадно, но зато безопасно.
Карьера боевика-разведчика порушилась в глухих зарослях. Проиграл я не скажу чьим шпионам по всем статьям, вот и полз со сломанными ногами и огнестрельным ранением в плечо. Подстрелили, черти. И упал неудачно.
Если не гангрена, то кайманы. Патроны были, да пистолет весь в грязище. А крокодила не уговоришь отложить дуэль...
Нашёл меня - в бреду, но ползущего, - старик-негр. По одежде - вылитый рейнджер, разве пробковой шляпы не хватало. Лицо поразительное. Я до этого настолько морщинистых негров не встречал. Глаза цепкие, живые и... бешеные. Оказалось, колдун. Меньше, чем за месяц меня на ноги поднял. Даже в "конторе" потом не поверили.
Как он, щуплый и невысокий, мою тушу до хижины своей доволок, я не помню. И первую неделю лечения тоже. Зато потом я насмотрелся такого - до сих пор стараюсь не ворошить...
Местные называли старика унганом. Вроде жреца. Болтали они на адской смеси французского и какой-то африканской тарабарщины. Злые и добрые духи, христианские святые, личный авторитет унганов, - всё смешалось в странную религию, от которой мне, православному, становилось смешно и жутко одновременно. Мэджик пипл, Вуду пипл.
Мой спаситель был великим колдуном. Он не только зомбировал живых, что считалось повседневной практикой. У него ходили мёртвые. Они двигались только двое суток, но двигались!.. Похоже, эти опыты нравились не всем. Пару раз к унгану заявлялись разъярённые люди, а он лишь смеялся над ними. Его боялись.
Может, он опрометчиво оживил чьего-нибудь родича? Или сделал тупым зомби не того, кого следовало? Причина конфликта так и осталась загадкой.
Благодаря снадобьям и камланиям унгана я начал ходить через три недели. Ещё пять дней он заставлял меня топать до изнеможения, потом смазывал гудящие от боли ноги мазями, и я молил Бога, чтобы старик не перепутал склянки. Не хотелось в живые мертвецы.
Однажды я вернулся с прогулки. Меня шатало, тошнило, перед глазами летали навязчивые звёздочки. Колдун лежал на пороге. Наверное, старика убили по всем правилам: кол в груди, глаза выколоты, даже в уши, рот и нос чего-то напихали.
Удивительно, мне не было страшно! Насмотрелся.
Поборов боль в ногах, я быстро собрался и дал дёру. Вдруг местные решат, что старика ухайдакал я?
Да, зря я прихватил кувшинчик со снадобьем.
VII
Очнулся я от холода и жара. Тело пылало, кожу кололи миллионы иголок, руки-ноги ломило, как всегда со мной бывает, когда температура под сорок. И в то же время я ощущал прямо-таки зверский мороз.
Глаза долго привыкали к полумраку, поначалу казавшемуся тьмой. Я ждал. Да и двигаться не хотелось. Наконец, проявился серый обшарпанный потолок, часть стены, выложенной белым кафелем. Свет испускала единственная заляпанная лампа, висевшая где-то в углу комнаты.
Я попробовал подняться. Неимоверная слабость и какая-то вязкая непокорность тела... Словно борешься с равным по силам соперником.
Невидимая рука - обжигающе горячая! - подхватила меня под шею и помогла сесть.
Передо мной стояли два прозекторских стола. На них лежали тела, накрытые простынями. Я и сам сидел на столе. Абсолютно голый.
Девушка. Наверное, она была красивой. Не знаю, не помню. Не до неё. В глаза только посмотрел. Огромные зелёные глаза. Ну, не соврать бы, брови густые. И родинка почти как у индусок. А взгляд - презрительный.
Как-то на автомате прикрылся.
- Мне отмщение и Аз воздам. - Голос приятный, но мне будто гвозди в уши.
Бросила на стол фотографию и ушла. Только каблуки по плитке, как выстрелы...
Я долго гонял фото по скользкой столешнице. Пальцы совсем не слушались. Поймал-таки.
Двое в обнимку. Дочь и отец, наверное. Девочка лет пятнадцати и мужчина. Суровый товарищ, хоть и улыбается золотыми фиксами. Знакомое что-то... Девяносто третий. Депутат Вельдер. Морг.
Ну, сколько тебе осталось, Зорро хренов? Двое суток?