| When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer, 'This fair child" of mine
Shall sum my count, and make my old excuse',
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it соld. |
В осаду сорок зим возьмут твой лоб,
Окопами лицо избороздят,
И на прекрасный ныне гардероб
Как на лохмотья люди поглядят.
И на вопрос, где роскошь красоты,
Где всё богатство тех цветущих лет?
'На дне запавших глаз', зло скажешь ты?
Стыдней всего такой смешной ответ.
Насколько б лучше был ответ другой:
'Вот мой потомок, плод тех лучших дней,
Вот так я распорядился красотой'.
Красу его признали б все твоей.
И в нём ты молод, даже если стар,
Он - кровь твоя, а жар её - твой жар.
|