Идея его, в лучшем случае, безвкусна.
Неуклюжий ветрогонный ящик,
миниатюрное пианино с одной стороны,
выступающие пуговки Брайля - с другой.
Меха, как пародия на дыхание,
как какой-то медицинский аппарат
из больничной палаты викторианской эпохи.
Гротескная поэма в трёх измерениях,
вещь туда-сюда в стиле рококо.
Однажды я водрузил аккордеон себе на грудь,
и сразу же оказался откинутым назад, на каблуки;
подбородок кверху, спина изогнута,
как у тореадора или танцора фламенко.
Я являл собой неслыханное противоречие:
цыган в аспирантуре.
Ах, при всём при том мы находим присутствие души
в самых неожиданных местах.
Однажды в чешском ресторане на Лонг-Бич
античный аккордеонист подошёл к нашему столику
и сыграл старое, излюбленное: "Очи чёрные", 
"Танец с саблями", "Прекрасная испанка";
и сквозь все эти клише ярко пел его дух:
казалось, будто аккордеон парит в воздухе, 
и дух покачивается в невесомости позади него:
глаза закрыты, снова - в Праге
или в затерянной деревне его детства.
Какой-то миг парили мы все, весь ресторан:
посетители, ножи и вилки, рюмки с вином,
жертвенная рыба на блюдах. 
Всё было чисто и вечно и хрупко подвешено, 
как витраж в уцелевшей стене 
разбитого бомбами собора.