один из первых актёров, игравших Тарзана, жил
в доме престарелых киноработников.
он жил тут немало лет в ожидании смерти.
всё своё время он проводил,
бегая из палаты в кафетерий и обратно
с криком: 
"Я - ТАРЗАН!"
он ни с кем не заговаривал, не добавлял ни слова,
всегда было одно и то же:
"Я - ТАРЗАН!"
все любили его: старые актёры, режиссёры на пенсии,
древние сценаристы, пожилые кинооператоры,
рабочие сцены, дублёры, состарившиеся актрисы -
все, также ожидавшие смерти; 
им нравилось его воодушевление,
его гротескность, 
он был безобидным и напоминал им то время,
когда они ещё 
были при деле.

затем ответственные врачи заключили, 
что Тарзан, возможно, 
опасен,
и в один из дней он был отправлен 
в псхиатрическую больницу. 
он исчез внезапно, как будто был съеден
львом.
и остальные пациенты возмутились и обратились в суд,
требуя вернуть его незамедлительно,
но тяжба растянулась на несколько месяцев.

когда Тарзан вернулся, он стал другим:
он не выходил из своей комнаты,
он лишь сидел у окна, словно 
забыл 
свою старую роль.
и все другие пациенты скучали 
по его ужимкам, по его воодушевлению, и
они также чувствовали себя в какой-то мере
побеждёнными и униженными.
они жаловались на то, что Тарзан неузнаваем,
что он недосмотрен и неухожен,

и они знали, что он скоро умрёт,
и затем это случилось.

и вот он снова в тех, иных джунглях
(куда мы все однажды отправимся),
издавая свой триумфальный первобытный зов,
который они не могут больше 
услышать.

было малозаметное упоминание
в газетах,
и краска продолжала отслаиваться с больничных
стен,
многие вазоны усохли, произошло печальное
самоубийство,
чувствовалось отсутствие надежды и 
веры и
расползалась грусть:
и не столько смерть Тарзана оплакивалась,
сколько холодное, волевое заключение
молодых и всесильных докторов,
вопреки желаниям
беспомощных стариков.

и в, конце концов, они уразумели,
сидя по своим комнатам,
что не только заключения врачей
они должны опасаться;
и как бы ни были недалёки эти все сериалы, 
и как бы они не скучали по ушедшему от них 
Тарзану, -
всё это было легче, чем последнее бдение,
которое они теперь должны терпеливо нести 
в одиночку.