Миры за мирами
- Миры за мирами
- Об авторе
- Чивейн
- Яэль Струнный
- Десять тысяч капель святой крови
- Странные времена в Древней Яндриссе
- Гномы графства Каррик
- Тринадцать томов Артирии
- Дщерь Богини-Лосихи
- Покаяние Клинка
- Там, где растёт белый лотос
- Оорг
- Слёзы Элохимов Примечания
Джон Р. Фульц
Джон Р. Фульц родился около 51 года назад, во время перекрёстного урагана. В число написанных им романов входят «Семь принцев»[Seven Princes] (2012), «Семь королей»[Seven Kings] и «Семь чародеев»[Seven Sorcerers] (2013), а также «Завет Отважного Орла»[The Testament of Tall Eagle] (2015) и «Сын Отважного Орла»[Son of Tall Eagle] (2017). Его рассказы выходили в «Year’s Best Weird Fiction», «Weird Tales», «Black Gate», «Weirdbook», «That is Not Dead», «Shattered Shields», «Lightspeed», «Way of the Wizard», «Cthulhu’s Reign», «Forbidden Futures» и множестве других, изумительных и поразительных мест.
— Чивейн! — взывали они.
— Чивейн вернётся к нам и кончатся все страдания.
Чивейн, со своим серебряным мечом и сверкающим панцирем. Чивейн, с львиными глазами, и проворными руками и ногами. Чивейн, на своём белом коне, со сбруей из золота и самоцветов.
Чивейн. Проклятье Захватчиков.
От края до края Страны Ив он был лишь немногим больше небылицы, мечты, хранимой собравшимися у своих горящих домов перепуганными горожанами. Война закончилась и эта земля досталась не её отважным защитникам, а врагу. Племена всадников из тундры налетели на Страну Ив в пятый раз за многие поколения. На сей раз они завоевали её целиком.
— Чивейн… — взывала ведьма с горы. Она рассыпала над костром костяной прах и смотрела на долину, где река текла к Жёлтой Равнине. Семь пылающих в долине деревень насчитала она. Ведьма трясла перьями и костями, проливала кровь из своего запястья, чтобы умиротворить Демона Ветров.
Сорок лет назад Чивейн возглавил войско Ясного Короля на поле Элеанима. Чивейн, который привёл воинов короля к победе, Чивейн, чей клинок снял голову Властелина Всадников, Угтука Волчьего Зуба. Чивейн, до сих пор втайне странствующий, все десятилетия мира, последовавшего за его победой.
— Чивейн… — взывала ведьма. Она обращалась к духам своих предков, всем, кто с незапамятных времён жил и умирал в Стране Ив. Она произносила имена ужасных сил, известные лишь ведьмам.
Теперь Страна Ив принадлежала Барейну Ястребиному Сердцу, Властелину Всадников, наследнику Короны Друидов. Убийце Ясного Короля. С ужасом, огнём и железными клинками его налётчики хлынули на юг на спинах своих скакунов, выведенных для войны. Люди Ив оказались неготовы, они привыкли к мирной жизни, позабыли свои тяжело доставшиеся былые победы. Покорить их было нетрудно.
Но всё же они помнили Чивейна. Когда цитадель Ясного Короля пала и северяне сожгли все города, Люди Ив вспомнили Героя Элеанима.
— Чивейн вернётся — говорили они. — Чивейн принесёт нам свободу.
Завоеватели бродили по улицам и садам, требуя всё, что только пожелают. Они оскверняли женщин и храмы, убивая направо и налево от имени Ястребиного Сердца. Шайки конных мародёров захватили дороги. Грезящая Река покраснела от крови и в тростниках плавали трупы. Страна Ив пылала и Чивейн оставался лишь мечтой.
— Чивейн! — взывала ведьма. — Стань нашей местью. Приди, Чивейн, услышь зов своего народа! Приди к нам сейчас, в час нашей нужды.
Буря обошла долину. — Чивейн! грохотал гром и молнии били в лесистые склоны. Ведьма распевала и танцевала под дождём. Её костёр тлел, но не угасал. Когда буря стихла, густой туман вполз в долину и поднялся по склонам.
Ведьма вдыхала дым от тлеющих углей и спокойно сидела в тумане. Слушала. Она ждала с каменным терпением, пока не услыхала цокот копыт по гравию. Тёмный силуэт всадника двигался сквозь туман. Он спускался сверху вниз, будто со склона невидимой горы и замер на стоянке ведьмы. Она вперилась в его лицо и воздела костлявые руки.
— Чивейн? — выдохнула она.
Мужчина на белом коне был очень стар. Его плоть болталась на костях, а заржавленные доспехи на плечах и руках. Руках, как говорилось в сказках, некогда огромных, словно стволы деревьев. В его белой бороде виднелись серые полоски. Его глаза на ложе из морщин щурились на ведьму и искрились тайной. Серебряный меч висел у него за спиной.
— Что это за место, бабушка? — спросил рыцарь.
— Долина Грезящей Реки, — отвечала ведьма. — Ты — Чивейн?
Старик заморгал и почесал бороду. Он носил стальные перчатки, столь же ржавые, как и его доспехи. — Может, это и было моё имя, — произнёс он.
— Кем ты был? — спросила она, обмахивая его вороньим пером.
Рыцарь вглядывался в туман или в глубины своих туманных воспоминаний.
— Я был героем. — промолвил он.
— Так стань им снова, — сказала ведьма. Она привстала, коснулась его лба и плеч терновой ветвью, словно королева, благословляющая своего паладина. Рыцарь доброжелательно улыбнулся ей, но покачал головой.
— Я слишком стар, — сказал он. — Слишком утомлён. Я хочу всего лишь отдохнуть.
Беззубая ведьма усмехнулась — ужасное зрелище для любого.
— Я вызвала тебя с Равнин Смерти, — сказала она. — Ты не сможешь вернуться к заслуженному отдыху, пока не прогонишь с нашей земли человека по имени Ястребиное Сердце.
Рыцарь склонил голову. Он казался погрузившимся в сон.
— Ты — Чивейн! — воскликнула она, встряхивая его, чтобы пробудить. — Ты — клинок Ясного Короля! Погибель Захватчиков! Иди и возглавь свой народ, чтобы восстать и изничтожить угнетателей! Забери голову Барейна Ястребиного Сердца, как ты забрал голову Угтука Волчьего Зуба. Принеси её мне сюда, если хочешь вернуться к вечному покою.
— Я — Чивейн, — согласился рыцарь. — Но я уже не тот Чивейн, который сразил Волчьего Зуба. Тогда я был моложе и сильнее. Достаточно глуп, чтобы быть отважным. Убеждён в собственной непобедимости. Со временем я понял, что все эти прямолинейные истины — ложь. Неправда, которую я утверждал, чтобы сделаться сильным. Ложь, которую я говорил миру.
— Если ложь — это сила, то отыщи эту силу снова, — велела ведьма. Он не мог не подчиниться власти её заклятья. — Иди!
Белый конь помчался вниз по склону и Чивейн вдохнул сладостный мёд горного воздуха. В это время года цвели гигантские лилии. Он проскакал через поле высоких склонившихся цветов, которые качались и кивали, как монахи на молитве. Проехав вдоль берега он ощутил чад горящих деревень. Увидел кровь и трупы, плавающие в реке. Он остановился, соскользнул с седла и подошёл к воде. Отыскал неосквернённое место, чтобы попить.
Его собственное лицо, освещённое звёздами, взглянуло на него с поверхности воды. Теперь его борода стала темнее, на лице убавилось морщин. Он был не так стар, как представлял себе. Прохладная вода влила силу в его конечности. Его широкие плечи заполняли заржавленный панцирь куда лучше, чем было у костра ведьмы.
— Чивейн…
Его позвал голос из-под воды. Несколько голосов, повторяющих его имя.
— Духи мёртвых, — отозвался он. — Я слушаю вас.
— Отомсти за нас, Чивейн, — говорили голоса. — Принеси нам голову Ястребиного Сердца.
— Этот приз я уже обещал даме на горе, — отвечал Чивейн. — Но я принесу вам вкус крови этого тирана, когда сражу его.
Водные духи прожурчали и пробулькали: — Возьми с собой силу нашей крови, текущей в этой реке, чтобы она не пропала бесследно.
Чивейн забрался в седло. Позабытая сила жизни пела в его руках и ногах. Она бурлила в его груди, как боевой клич, стремящийся на свободу. Копыта белого коня били о землю, когда он пролетал между пылающими остатками ферм и селений. По следу убийств и разрушений приехал он на край долины, где эта земля переходила в отмель и река стремилась к великой равнине.
Там Чивейн обнаружил огромный лагерь Барейна Ястребиного Сердца. Северяне наслаждались награбленной и украденной добычей. Они получили эту землю, а теперь желали получить и её останки. Пиво, мясо и пленённые женщины рекой текли среди шатров из лосиных шкур. Крики жертв мешались с медленным ритмом боевых песнопений, что тянули упившиеся воины у костров. Тысячи отличных северных скакунов были как попало привязаны там и тут. Разорители долины считали, что все враги мертвы или бежали, поэтому они торжествовали, позабыв присущую им осторожность.
Чивейн ринулся в гущу пирующих северян, быстрый, как ледяной ветер. Его клинок прорубал красную тропу к шатру Ястребиного Сердца. Кровь северян дождём лилась на древний доспех, неким образом счищая с него ржавчину и грязь. Броня Чивейна сверкала так же ярко, как серебряный клинок. Его борода чернела, словно полночь, лицо помолодело и дышало вызовом. Он усмехался кровавой бойне вокруг, ликовал от резни.
— Я — Чивейн! — проревел он. — Погибель Захватчиков! Из пределов смерти я явился, чтобы забрать жизнь Ястребиного Сердца…
Наконец толпы устрашённых налётчиков рассеялись, обнаружив своего героя, разбойника, что привёл их к величайшей победе, самого Барейна Ястребиного Сердца. Его броня была черна от сажи, боевой шлем увенчан короной из зазубренных шипов. Его скакун высился тёмной конской громадой с подкованными железом копытами, обученный раскалывать черепа пехотинцев.
Ястребиное Сердце смотрел через забрало на героя южных легенд. Как и все прочие, он слыхал эти россказни. Он догадывался, что Чивейн был призраком с того света, но его это не тревожило. Ястребиное Сердце был Властелином Всадников, которым их варварские боги предопределили завоёвывать и завоёвывать. Целый мир ждал его владычества, как он завладел Страной Ив. Ни один человек, живой или мёртвый, не остановил бы его исполинского властолюбия.
— Тень! — Приветствовал Ястребиное Сердце Чивейна. — Призрак! — Он взял по огромной секире в каждую руку. — Ты позабыл сладостные объятия смерти. Так подходи же. Дай мне освежить твою память.
Два коня и их наездники столкнулись. От заскрежетавшего металла разлетелись искры, раскисшая земля оросилась каплями крови. Всадники кружились, будто бьющиеся штормы, поражающие друг друга молниями. Северяне огромным кольцом окружили поединщиков, подбадривая своего героя, оплёвывая и проклиная имя Чивейна.
— Если ты убьёшь меня, я лишь вернусь в Страну Смерти, — сказал Чивейн. — А если я убью тебя, тоже вернусь — такова обещанная мне награда.
— Так что же не даёшь мне тебя убить? — спросил Ястребиное Сердце. — Я отошлю тебя назад в земли мёртвых, быстро и безболезненно.
— Взгляни на покрасневшую реку, — сказал Чивейн. Он ударил и отразил удар, его двуручный меч метался между двумя огромными секирами. — Взгляни на горящие деревни. Посмотри на мёртвые тела, втоптанные в землю, услышь стенания осиротевших от войны. За всё это ты проклят. За эти злодеяния я отправлю тебя в Страну Смерти задолго до того, как сам туда вернусь.
Ястребиное Сердце оскалился, словно гиена. — Я подожду тебя по другую сторону смерти. Я и за гробом не дам тебе покоя. Когда я тоже погибну, ты не сумеешь убить меня ещё раз. Мы будем вечно сражаться у врат Страны Смерти.
Чивейн ответил, насквозь проткнув клинком шею противника. Меч перерезал открытую яремную вену Ястребиного Сердца. Хлынула кровь, заливая его вычерненный нагрудник. Он выронил секиры, прижал руки к хлещущей струе.
— Вот твой выбор, — промолвил Ястребиное Сердце. Его голос дребезжал и он отхаркнулся кровью. — Больше ты не обретёшь покоя в смерти… Лишь я буду ждать тебя…
— Я — Чивейн, — ответил рыцарь. Он отвёл серебряный клинок в сторону и обезглавил Властелина Всадников. Голова Ястребиного Сердца упала в навоз и немного откатилась, его глаза всё ещё моргали сквозь забрало. Его тело свалилось с чёрного коня и лежало неподвижно лежало на покрасневшей земле.
— Теперь мы оба — легенды, — промолвила голова. Её глаза застыли.
Конь и доспехи Чивейна переливались багряным. Он склонился, чтобы поднять голову Ястребиного Сердца и поскакал назад тем же путём, что и приехал. Он затаптывал или рубил любого пришельца, достаточно глупого, чтобы преградить ему путь.
Войско северян завыло и пришло в разброд. Без своего военачальника, успокаивающего племенные розни, они начали сражаться между собой. Несколько стычек разразилось посреди орды, тогда как одноплемённые шайки по её краям умчались в ночь. Уж лучше убраться с какими-то сокровищами, добытыми в этот набег, чем остаться и потерять всё. Они забирали золото, женщин и стальное оружие из Страны Ив. Любая война должна была закончиться и большинство северян в любом случае желало отправиться домой. Ястребиное Сердце мог бы направить их на восток, разорять города Жёлтой Равнины. Но Ястребиное Сердце погиб, как и его завоевательный поход.
Чивейн вернулся к реке, как обещал и окропил её несколькими каплями крови Ястребиного Сердца, чтобы задобрить водных духов. Затем он во весь опор помчался по Великому Западному Тракту, ведущему из долины в сердце владений Ясного Короля. Неизменно держа голову Ястребиного Сердца в своей воздетой руке, он шёл от одного разрушенного города к другому.
Простолюдины и благородные вместе приветствовали его.
— Чивейн! — возглашали они утреннему солнцу. — Чивейн спас нас!
— Чивейн убил Властелина Всадников!
Через всю Страну Ив проехал рыцарь, показывая свой ужасный трофей. Мужчины брались за копья, вилы и ржавые клинки, полные решимости изгнать оставшихся захватчиков. Дикари не могли собраться с духом для сражения, без объединяющей их властной силы. История показывала это раз за разом. Ясный Король был мёртв, но Чивейн вернулся.
— Чивейн! — кричали с городских площадей и разрушенных башен, с палуб речных корабликов и склонов горных лощин. — Чивейн жив!
Через девять дней непрерывной скачки Чивейн вернулся к ведьме, на её гору. Голова Ястребиного Сердца сгнила и кишела могильными червями. Однако рыцарь всё ещё держал её на весу за длинные чёрные волосы. Летние дожди смыли багрец с доспехов Чивейна. Он блестел, как солнце на склоне горы, когда преподнёс ведьме трофей. Она сплясала на разлагающейся голове Ястребиного Сердца и спела древнюю песнь. Потом ведьма поместила голову в горшок, наполненный жуками, которые объедят гнилую плоть, но оставят череп.
— Тебе удалось, Чивейн. — произнесла ведьма. — Ты заслужил этот прекрасный напиток, прежде чем вновь уйти в объятия смерти. — Она налила ему кубок вина, вина древнего сбора, которое всю жизнь прятала в пещере. Кроме речной воды, это была единственная вещь, что проглотил Чивейн за всё время, что вернулся в царство живых. Он смаковал пьянящие оттенки винного вкуса.
Чивейн снял шлем и залюбовался зелёной долиной. В реке ярко отражался восход. Все тела сожгли или похоронили. Со страны смыли кровь, так же, как она была смыта с его доспеха. Народ Ив вновь отстраивался по берегам реки. Парусные суда везли в долину провиант и рабочих. Там, где стояла лагерем северная орда, теперь осталась лишь груда обугленных костей — следы общего костра. Солнце золотилось летним зноем, небеса голубели и блистали.
— Пришёл срок вернуть тебе вечный покой, — сказала ведьма. — Время вернуть тебя в Страну Смерти.
— Я уже не хочу возвращаться, — ответил Чивейн. — Я предпочту остаться. — Его помолодевшие глаза сверкали.
— Что? — изумилась ведьма. — Откажешься от заслуженного отдыха?
— Ты напомнила мне о прелести жизни, — сказал рыцарь.
— Она есть не во всём, — сказала ведьма. Она шагнула к Чивейну, и он увидел её юной и прекрасной девой. — Я знаю, чего ты жаждешь. Я тоже помню это желание. — Её тёмные глаза сверкали и его сердце трепетало под серебряными латами. Она была прекрасна и ночное небо мерцало в извивах её чёрных волос.
Чивейн подошёл к ней вплотную. — Ты на самом деле эта милая девушка? — спросил он. — Или всего лишь ведьма, укутавшаяся в чары?
— Ты на самом деле живой человек из плоти и крови? — спросила она. — Или дух мертвеца, вызванный скитаться по миру материи?
Чивейн не ответил.
— Это не имеет значения, — молвила она. Она поцеловала его. Он возлёг с ней в пещере, где она держала свои горшки, талисманы и пучки трав. Всё плотское великолепие, которое он позабыл в окостенелой хватке смерти, вся глубина наслаждения делить себя с другим, всем этим она одарила его. Потом они лежали у пещеры и смотрели на подмигивающие им звёзды.
— Через девять месяцев от этого союза у меня родится сын, — сказала ведьма. — Я назову его Чивейном.
Рыцарь посмотрел на неё. — Как такое может быть? — спросил он. — Разве мёртвые могут порождать живых? — Её лицо становилось более старым, более обветшалым. Волшебство её чар пропадало.
— Смерть… жизнь — отвечала она. — И то и другое — ширмы, которые нетрудно отбросить. Или удержать на месте, чтобы затмить истину о том, где мы все обитаем.
— И где же? — спросил он.
— В вечности, — ответила она. Теперь она опять стала старой и морщинистой, её волосы сплелись в сивую паутину.
— Ты не можешь остаться в этом мире, — сказала она. — Ты принадлежишь Стране Смерти. Силой плоти, что мы делили, я приказываю тебе возвращаться. Тотчас же.
Чивейн облачился в серебряные доспехи и оседлал коня. С горы накатывался туман и он въехал туда, оглянувшись один-единственный раз. В последний раз он взглянул на деву. Она махала ему, пока он не исчез из мира живых. Затем лишь горная ведьма осталась стоять у пещеры. Она вытерла набухающие слезами глаза и отправилась спать. Завтра она начнёт готовить пещеру к появлению ребёнка.
Чивейн ехал сквозь туман, пока перед ним не сформировался серый мир Страны Смерти. Руины повергнутых цитаделей и павших городов лежали окрест по всей пыльной равнине. В воздухе плясали и трепетали видения. Безжизненное небо было серебряным и полным мерцающих чёрных звёзд. Впереди высились Великие Врата, где души мёртвых уходят в загробную жизнь.
Перед Вратами стояла могучая фигура. Тень Барейна Ястребиного Сердца подняла свои двойные секиры, впившись в Чивейна взглядом из-под рогатого забрала.
— Я говорил, что встречу тебя здесь, — сказал Ястребиное Сердце. — Теперь мы снова станем биться. Во веки веков.
— Нет, — ответил Чивейн. — Я устал от сражений. — Он снова старел. Его броня и меч покрывались ржавчиной, борода удлинялась и белела. Сила покидала его члены. Рыцарь сполз со своего коня и опёрся на сломанную колонну.
Призрак Ястребиного Сердца топнул по костной пыли, чтобы запорошить его.
— Бейся! — настаивал Ястребиное Сердце. — Ты должен! Или я уничтожу тебя одним ударом этих секир.
Чивейн рассмеялся. — Ты не сможешь убить меня. Я уже мёртв. Как и ты. Сражаться здесь будет бессмысленно.
— Нет! — проревел Властелин Всадников. — Мы будем сражаться снова и снова, всю вечность. Вставай, южный человек! — Он занёс огромные секиры над головой Чивейна.
Чивейн швырнул свой ржавый меч к ногам завоевателя. — Я испытал больше, чем мне причиталось от утех жизни, — сказал он. — Но теперь всё это кончилось. Я желаю лишь покоя. — Он зевнул и откинулся головой на изломанный мрамор.
— Да будет так — промолвил Ястребиное Сердце. Он махнул огромной секирой по дуге, срубив с плеч голову старого рыцаря. Заржавленные кольчужные звенья и кровь разбрызгались в пыли. Ястребиное Сердце высоко поднял голову Чивейна, в насмешку над тем, что герой сделал с ним в мире живых. Он забрался на коня Чивейна и въехал на нём через Врата в Страну Смерти, возглашая о своей победе.
Сразу же за Вратами голова Чивейна расплылась прядями тумана в кулаке Ястребиного Сердца. Властелин Всадников оглянулся назад, сжав опустевшие пальцы, но Врата исчезли в сером тумане. Полчища демонов подкрадывались к нему, привлечённые отзвуками его бахвальства. Он рубил по ним обеими секирами, но не мог прорезать их плоть. Они смеялись и верещали, как обезьяны, пока его лезвия со свистом пролетали сквозь призрачные тела. Демоны вырвали секиры из его рук и утащили его, кричащего и упирающегося к громадной яме, где над колоннами дыма и пламени взлетали вопли проклятых душ. Они приковали Ястребиное Сердце к стене пылающей бездны и приступили к первому из бесконечных мучений.
Мысли Чивейна колыхались на ветру, словно цветы лотоса. Он помнил удар огромной секиры и ничего больше. Он слышал гудение небесных токов, что текут между мирами. Рассеянные мысли, будто мотыльки, слетались к крошечному и неколебимому пламени, золотой точке солнца в бесплодной пустоте. Великое спокойствие снизошло на эти разодранные клочья сущности. Они согрелись, уменьшились и смешались со сновидениями, плавающими в растворе совершенного спокойствия. То, что осталось от Чивейна, бесконечно малая искра, устроилась в своём новом доме. Заснув там на девять месяцев.
В день яркого света и боли он вновь вернулся в мир. Повитуха вытащила вопящего младенца из чрева ведьмы. Колдунья потеряла при родах слишком много крови. Она лежала при смерти, с розовым новорождённым на руках.
— Чивейн — сказала она повитухе. — Его имя Чивейн.
— Это имя героя, — ответила повитуха. Она смотрела на круглое и нежное лицо младенца. У него были голубые глаза и что-то львиное мерцало в их глубине.
Ведьма кивнула. — Возьми его, воспитай его с любовью, — сказала она. — Он вырастет высоким и сильным, как его отец. И когда снова появятся вопящие налётчики с севера, как всегда алчные до нашей крови и золота, он будет там, чтобы встретить их. Все узнают его имя. — Она один раз поцеловала сына в безволосую головку и умерла.
Повитуха забрала маленького Чивейна из пещеры и унесла в долину. Её народ аккуратными рядами сажал весенние посевы вдоль речного берега. Тёплый ветерок играл верхушками ив. Она принесла дитя в свой скромный дом, называя всем его имя, когда проходила мимо.
Однажды вечером, когда ребёнок спал в своей колыбели, она нашла двуручный меч, лежащий у очага. Никто в деревне не признавался, что оставил его там, и никто не мог даже позволить себе подобное оружие. Его ножны были из древней кожи, усеянной самоцветами и золотыми инкрустациями, сам же клинок выкован из чистейшего серебра.
Она положила меч на колени и наблюдала, как дремлет младенец. Столь спокоен, столь полон блаженной невинности. Увы, это было лишь мирное время: мир никогда не бывает долгим.
Снаружи стенал холодный северный ветер, обещая отомстить Стране Ив.
Она укрыла серебряный клинок в яме под своей хижиной.
Он будет лежать там, покуда не понадобится Чивейну.
Среди палаток, где солдаты шептались о пауках и колдунах, расхаживал менестрель и бренчал на своей гитарре. Тут и там он останавливался рассказать байку или спеть песню, ободряя сердца слушателей. Везде, где он проходил, разговоры от возбуждённого беспокойства обращались к самоуверенной браваде. Фермерские отпрыски и необстрелянные рекруты сравнивали себя с героями песен менестреля. Они таращились на его багряно-золотой плащ, когда он проходил поблизости, приглашали его к своим кострам и предлагали подогретое вино за любимые напевы.
Яэль Тараска угождал им всем. Таков был долг, наложенный на него королевой Шарока. Семь лет она держала Яэля при себе придворным менестрелем и дорожила силой его голоса. Однако теперь присутствие Яэля требовалось её солдатам гораздо больше, чем ей. — Такие люди, как ты, бесценны во время войны, — объяснила она ему, — ибо твой язык воодушевляет других отдать жизнь во имя престола. Твои песни заставляют воинов жаждать славы. Ты отправишься с полководцем Анко в долину Эзерель.
Так Яэль сменил комфорт дворцовой жизни на грубую палатку среди грязи и куч грифоньего помёта. Легионы Шарока разбили свой лагерь севернее долины, десять тысяч шатров и походных костров под шелестящим знаменем Льва и Ястреба. Сапоги Яэля из прекрасной шарокской кожи измарались в лагерном соре и он лишился еженощного общества дворцовых куртизанок. Если он не мог заставить себя съесть жалкую солдатскую порцию, то его живот оставался пустым. Полководец Анко и его лейтенанты вкушали великолепные яства в огромном шёлковом шатре позади палаточных линий. Но лишь покорители грифонов, Рыцари Королевского Дома, могли получать деликатесы с королевского двора. Яэль довольствовался имеющимся под рукой вином.
«Скоро, — напоминал он себе, шатаясь от палатки к палатке, — битва наконец-то произойдёт и я вернусь во дворец». Этой ночью он не сможет заснуть, поскольку полководец Анко велел ему развлекать войска до рассвета. Анко хорошо знал подкрадывающийся страх, грызущую жуть, что колеблет решимость неиспытанных воинов в ночь перед атакой. Он знал, что Яэль Струнный своими песнями может вызывать у воинов отвагу. Менестрель считал себя везунчиком за такую обязанность. Большинство воинов, которым он пел этой ночью, завтра погибнет в долине. Лучше уж петь для королевы, чем умереть за неё.
В залитой лунным светом долине собирались вторгшиеся Легионы Гота. Выстраивались в ряды исполинские пауки на сегментированных ногах, толстых, как древесные стволы. Высились плетёные пагоды с остроконечными крышами, закреплённые на широких паучьих спинах. Среди готианцев шли и чернокнижники, мрачные чародеи из касты чистокровных, каждый из них родился со Знаком Великой Матери на лбу. По слухам, эти люди делили с громадными пауками даже их помыслы. Когда взойдёт солнце, Грифон и Паук сойдутся в битве и кровь потоком хлынет в долину.
Яэль задрожал и опустил взгляд на струны своей гитарры. Он закончил «Слепящий Клинок Героя» под одобрительные возгласы девяти солдат, собравшихся у гаснущего пламени. Он играл эту мелодию уже шестой раз за ночь.
— Проклятье, да ты отличный певец, — сказал юный воин, облачённый в кольчугу. Он поднял кружку с вином и выпил за менестреля. Его товарищи присоединились к поздравлению и кто-то вручил Яэлю наполненный кубок. Он жадно выпил вино и мерцающие звёзды закружились над его головой.
— Ты знаешь «Историю о Воросе Паутинорубе»? — спросил другой парень.
— Конечно, — подтвердил Яэль. Он устал от этой песни и вино развязало ему язык. — Но эта история всем известна. Как насчёт кое-чего поновее?
Юные солдаты обменялись нервными взглядами. — Вроде чего?
Яэль причмокнул и заново настроил пятую струну своего инструмента. Он разразился «Балладой о Летней Деве». Его слушатели внимали, целиком поглощённые музыкой. Подошли ещё несколько солдат, присоединившись к своим товарищам, ловящим каждое слово песни. Когда Яэль закончил, последовали аплодисменты, но не веселье. Половина воинов орошала слезами свои кубки.
— О, Эсмерала, как я тоскую по тебе! — рыдал юноша.
— Я скучаю по моей милой Джаретее! — стенал другой.
— Я больше никогда не увижу свою жену и сыновей, — звучало среди солдат.
Яэль заморгал. Это было неподходящее время для романтических баллад. Этих парней нужно было вдохновить к победе над врагом, а не на тоску по их далёким возлюбленным.
Поэтому он начал «Историю о Воросе Паутинорубе» и настроение компании тут же улучшилось. Он закончил песню под ещё один взрыв аплодисментов, но отказался от второго кубка вина. Несмотря на то, что его упрашивали остаться, он перешёл к другой группе солдат, собравшихся у другого костра. Там он дал новое представление, задержавшись лишь настолько, чтобы изгнать мрачные мысли у слушателей, отправившись затем к следующему ряду палаток, следующему костру, следующему кубку вина.
Воины Шарока слушали песни менестреля, пока смазывали свои клинки, затачивали наконечники пик и подтягивали ремни щитов. Яэль играл, шёл, снова играл. «Баллада о Смеющемся Принце». «Завоевание Альтарро». «Отважные Легионы». Ещё больше песен и многие из них повторялись по два-три раза. Он знал, что каждая история разгонит кровь, воспламенит дух и прогонит страх. Он превращал угрюмость в усмешку, беспокойство в решимость и необученных парней в доблестных воителей.
Выступая, Яэль смотрел на скользящую по небу полную луну. Когда большая часть ночи осталась позади, он дошёл до последнего костра, с воспалёнными от перебора струн пальцами и охрипшим от пения голосом. Воины были заняты, облачаясь в нагрудники и поножи, но он сыграл для них «Мечи Праведников», настолько хорошо, как сумел. Его усталость просочилась в песню, но, всё же, они казались довольными ей. Хоть что-нибудь, чтобы отвлечь их мысли от надвигающегося побоища.
Кто-то предложил ему позавтракать куском жирной лепёшки. Он прервал свою игру и принял эту безвкусную пищу. До восхода оставалось меньше часа. На восточном горизонте тьма сменилась тускло-лиловым свечением. В лагере зазвучало металлическое лязганье и окрики капитанов. Теперь каждому мужчине следовало подняться и приготовиться к атаке на рассвете. Каждому мужчине, но не усталому менестрелю, который останется среди палаток и попытается уснуть, когда в долину устремится кровавый поток. Его долгая ночь закончилась.
Когда Яэль проглотил остатки завтрака, на лагерь пала тень. Затем раздались завывания и во тьму взвились испуганные вопли воинов. Солдаты начали дёргаться, падать, хлопать себя по ногам и рукам, словно на них напало внезапное безумие. Теперь Яэль увидал наползающие по земле полчища волосатых пауков, каждый размером с мужской кулак. Они поползли по высоким сапогам вверх, прямиком к его промежности. Он вскочил на деревянный ящик, служивший ему стулом, смахивая пауков с сапог плоской стороной гитарры.
Они нахлынули удушающей волной — океан тарантулов, наводнивших лагерь, ищущих ядовитыми жалами мягкую плоть. Яэль топтался на ящике, прогоняя многочисленных смертоносных тварей. Некоторые уже глубоко впились в кожу сапог. Он давил оставшихся пауков ногами, но ещё больше заползало вверх по бокам ящика.
Легионы завопили и заорали, когда их затопил вал ядовитых пауков. Лишь возвышенная позиция Яэля на ящике и добротные сапоги спасали его от крошечных чудовищ. Все воины вокруг него были мертвы или умирали, их молодые лица побагровели и раздулись от смертельного яда. Они валились на землю, сжимая вздутые шеи и исчезали под ковром из чёрных пауков.
Яэль пинал и топтал пауков, норовящих затопить его ящик. Он бил бы их гитаррой, но не мог рисковать лишиться этого инструмента. Его изготовили лучшие мастера Шарока, в дар ему от самой королевы. Его сапоги давили по двух тарантулов за раз. Если бы кто-нибудь наблюдал за этим, то его бы рассмешила такая нелепая пляска. Но все были слишком заняты, истребляя пауков или умирая, чтобы заметить, как Яэль Струнный выплясывал, ради спасения своей жизни.
Кто-то подскочил с факелом и хлестнул им по осаждённому ящику. Паучья плоть загорелась, как и сам ящик. Яэль стоял на пылающей коробке так долго, как смел, пока воины проносились мимо него с факелами, изничтожая пауков. Это были рыцари в стальных шипастых доспехах, неуязвимые для клыков крошечных врагов.
— Проклятье Богини на этих готианских колдунов! — прокричал кто-то, когда Яэль спрыгнул на землю. Менестрель выхватил из походного костра пылающую головню и быстро наловчился удерживать вокруг себя свободное от пауков пространство, пока шло истребление ползающих орд. Бесчисленные мертвецы устилали гребень горы, многие шатры пылали и воздух полнился запахом горелых пауков, словно приторным жасмином.
На востоке уже полностью поднялось солнце, разливая по небу пламя. Яэль взглянул на юг и увидал легионы готианских пикинёров, наступающих в долину. За ними шли шеренги колоссальных пауков. Он не мог видеть готианских колдунов, которые насылали эту паучью чуму, но представлял их сидящими в пагодах, что высились на спинах восьминогих гигантов.
Рыцарям удалось выжечь и рассеять рой тарантулов, но пехота понесла огромные потери. Эта внезапная атака не была нацелена на грифоньих наездников. Она полностью предназначалась толпам копейщиков, большинство из которых даже не успели натянуть кожаные краги. Паучья чума почти истребила шарокскую пехоту.
Даже сейчас последние тарантулы ещё удирали в дебри или зарывались в землю. Наступление готианцев началось и теперь Легионам Шарока следовало ринуться им навстречу или лишиться долины за один-единственный час. Капитаны и военачальники выкрикивали приказы. Выжившие солдаты позабыли о своих мёртвых товарищах и продолжали торопливо готовиться. Воины хватали пики, короткие мечи и остроконечные шлемы. Они подтягивали ремнями кожаные нагрудники и строились в ряды, как им было приказано. Этих рядов вышло вдвое меньше, чем вчера. Всюду валялись мертвецы — тела раздуты, кожа лиловая, как виноград.
Яэль заковылял сквозь хаос к своей личной палатке позади боевого строя. Подъехал рыцарь, верхом на грифоне, с крыльями, пока ещё сложенными на лоснящемся львином теле. Грифоньи когти разбрызгивали грязь, а ястребиная голова возбуждённо клекотала. Длинный красный плюмаж увенчивал шлем рыцаря. Он высоко поднял серебряный меч, выкрикивая команды. Проскакав мимо, верховой грифон чуть не свалил Яэля наземь, но он заковылял в противоположную сторону, к прочим воинам.
Где-то прозвучал боевой горн, затем ещё два раза. Мужские голоса взвивались криками гнева, вызова и грубой бравады. Наконец Яэль достиг своей скромной палатки. Он рухнул на походную койку, всё ещё прижимая к груди гитарру. Гром грифоньих крыльев заполнил небеса. Рыцари выступили. Атака началась.
Яэль сжал свой инструмент и возблагодарил Богиню, что он вообще не солдат.
Откидной клапан шатра распахнулся. Рыцарь в броне, но без шлема, шагнул внутрь. Его серо-стальная борода и длинные усы не давали ошибиться. Это был сэр Карракан, Первый Помощник полководца Анко. Он тащил пехотную пику и заляпанный палаш, но это было не его собственное оружие. Они выглядели слишком неказисто для грифоньего наездника, командующего легионами королевы.
— Менестрель! — проревел Карракан. — Поднимай свою ленивую задницу!
Он швырнул пику и палаш наземь, рядом с койкой Яэля. Потом развернулся и вышел из палатки.
Яэль сел на краю койки. Он уставился на заржавевшие ножны меча и длинное древко с острым железным наконечником. Его руки сжимали гитарру, словно она могла защитить от любого врага.
Сэр Карракан возвратился через минуту, с бронзовым щитом. Его выщербленный лик носил изображения Льва и Ястреба. — Вставай, чёрт тебя дери! — вскричал рыцарь. — Сегодня ты будешь драться вместе с нами!
Яэль помотал головой и встал прямо перед рыцарем, даже не осознавая этого.
— Невозможно, — возразил он. — Я не солдат. Я, как ты и сказал, всего лишь усталый менестрель.
Карракан бронированными руками выхватил у Яэля гитарру. Он поднял инструмент высоко над головой, так, что тот прошуршал по брезенту палатки. Дыхание Яэля пресеклось. Рыцарь обрушил гитарру на латное колено, раздробив её на сотню кусочков. Серебристые струны, изготовленные из лучших овечьих кишок, что можно купить, лопнули вместе с чутким деревом корпуса.
— Сегодня ты — солдат, — проговорил Карракан. — Мы потеряли слишком много пикинёров из-за тех клятых пауков. В атаку пойдёт каждый оруженосец, кухарь и мальчик, который сможет поднять пику.
Яэль не мог быть более ошеломлён, даже если рыцарь ударил бы его по лицу. На ум ему не шли никакие слова. Лишь страх, смятение и ужасная ирония, что подобно пауку угнездилась у него на затылке.
Карракан схватил его за плечи и проревел прямо в лицо: — Послужи своей королеве, парень! Или я заколю тебя прямо здесь. — Рыцарь положил руку на рукоять серебряного меча. — Выбирай, певчая пташка. Служить или умереть.
Яэль нагнулся и подобрал пику. Она была длиннее его роста. Во дворце, по обычаю дворянства, он учился фехтованию. Но он никогда не бился за свою жизнь. Никогда не отнимал чужую жизнь.
— Я не умею пользоваться этим оружием, — сказал он.
Рыцарь показал Яэлю, как держать пику при атаке. — Держи её вот так. Направляй на врага. И тычь в него этим концом!
Яэль кивнул. Карракан поднял круглый щит. — И не забывай об этом. Пауколюбы тоже будут в тебя тыкать.
Яэль цеплял палаш к поясу, когда Карракан дал ему последний совет.
— Когда ряды сойдутся, сражение превратится в рукопашную схватку. Тебе больше не хватит места, чтобы пользоваться пикой. Вот тут-то и понадобится меч. Сразу же убивай готианцев или они убьют тебя первыми. Ты понял?
Яэль кивнул, его голова кружилась. Сэр Карракан вывел его из палатки и отослал к отряду пикинёров, рысящих на первую линию. Впереди и вверху грифоны заполняли небеса над долиной, уже налетая для отвлечения громадных пауков. Яэль присоединился к рядам марширующей пехоты. Он задыхался от запахов пота, отбросов и страха. Дневная жара обрушилась вместе со звуком ревущих горнов и начался марш вниз по склону.
Один из пиконосцев, идущих рядом с Яэлем, больше походил на помощника конюха, чем на воителя. Он заметил Яэля в строю.
— Менестрель! — окликнул тот парень через лес поднятых копий. — Спой нам песню о сражении.
Горло Яэля пересохло. Страх лишил его голоса. Он продолжал потеть, маршировать и молчать.
— Спой боевую легенду! — призвал ещё один. Другие тоже присоединились. — Спой! Спой!
Яэль поглядел на их отчаянные лица. Он увидел такой же пот, такой же страх, как и у него самого. Он запел «Победу Красного Короля», его голос понизился и подстроился под маршевый ритм. Люди вокруг него тоже начали петь. Это была известная песня о любимом короле, который отправился в бой без доспехов, но перебил сотню врагов. Его гнев был столь велик, что ни один враг не смел к нему приблизиться. Его настоящей бронёй стала отвага и благородный дух, и так он уцелел, одержав в тот день победу.
Воины Шарока маршировали прямо на несметные рати готианцев. Налетающие грифоны тревожили ряды колоссальных пауков. Рыцари вонзали копья в округлые бока чудовищ. Паучьи бестии выплёвывали в небо серебристые верёвки паутины, сбивая наземь рыцарей и грифонов. Готианские пикинёры смыкались вокруг упавших, тут же закалывая их.
Надвигающиеся армии сближались всё больше. Они должны были встретиться точно в центре долины. Готианские знамёна с пауком колыхались на осеннем ветру, а жёлтые стяги со Львом и Ястребом струились им навстречу. На некотором расстоянии лучники с обеих сторон начали стрелять. Залпы вылетали в небо чёрным ливнем колючей смерти. Пешие воины остановились, опустились на колени и прикрылись поднятыми щитами. Когда стрелы упали, пехотинцы поднялись и двинулись дальше. Ещё один залп в небеса и пехота снова остановилась, подняв щиты. Солдат рядом с Яэлем получил стрелу в глаз и мгновенно умер.
Снова и снова падали стрелы, пока два войска не сошлись в натиске вопящих, атакующих пикинёров. Тогда больше не осталось смысла в строе и порядке, и началась настоящая бойня. Ужасные пики готианцев пронзали их противников, распарывали им бока, выпускали внутренности наружу. Другие же прикалывали воинов к земле, обездвиживая их в муках. В таких случаях готианцы вытаскивали ятаганы и срубали раненым головы.
Яэль мог бы выбросить пику и трусливо сбежать из битвы, но напирающие сзади солдаты делали это невозможным. Так что пришлось идти прямо на лес зазубренных и блестящих клинков, нацеленных ему в лицо и живот. Готианские пики были преувеличенно шипастыми и крючковатыми, чтобы нанести побольше повреждений. Вопли усилились. Умирающие люди кричали и хватались за выпущенные на землю кишки, когда другие втаптывали их в грязь.
Оказавшись теперь первым, Яэль столкнулся с завывающим готианским пикинёром. Подобно им всем, вместо металлического шлема он носил чёрный тюрбан. Он ударил своим крючковатым копьём в Яэля, который подставил щит и ткнул вперёд своей собственной пикой. Он целился прямо в тюрбан и отшатнулся, когда наконечник его пики пронзил плоть и кость. Готианец умер, с хлынувшей из носа кровью, упав на колени.
Другой готианец рубанул ятаганом по голове Яэля. Щит менестреля остановил кромку лезвия. Пика Яэля застряла в черепе мертвеца и поле боя было слишком переполнено, чтобы применять такое длинное оружие. Яэль схватился за рукоять своего палаша. Ятаган снова летел на него сверху вниз. И опять щит спас ему жизнь. Рука Яэля под щитом онемела.
Яэль выхватил здоровенный клинок из ножен.
Он оказался гораздо тяжелее рапиры, которую он использовал в фехтовании. Ятаган опять грохнул по щиту и скользнул вбок, резанув незащищённую ниже плеча руку. Мелкий, но болезненный порез.
Яэль изо всех сил ткнул вперёд остриём палаша, как делал это пикой. Он попал противнику в голень и готианец взвыл. Яэль толкнул его щитом, сперва опрокинув врага назад, через труп и навалившись на него сверху. Он вонзил меч в брюхо готианцу, достаточно глубоко, чтобы достать до земли под ним и увидел, как глаза врага закатились. Казалось, необъятная тишина пала на него посреди ревущего хаоса.
Яэль уставился в лицо человека, которого убил. Всего лишь юнец, по крайней мере лет на десять моложе его самого. Быть может, силой рекрутированный в султанское войско. Его кожа была смуглой, темнее, чем у большинства шарокцев, а глаза — чёрные озёра света. Но свет быстро исчезал, пока не осталась лишь безжизненная плоть под трясущимся телом Яэля.
Время замедлилось так, что каждое мгновение растянулось в вечность. Рёв битвы уподобился в Яэлевых ушах рёву океана. Брызги алой крови разлетались в воздухе, словно крохотные самоцветы, расплёскиваясь по грязной земле. Повсюду вокруг него лежали мёртвые юнцы, их головы, сердца и животы были вскрыты, изливая в чёрную грязь красные тайны бытия. Белели древние кости, торчащие из почвы — остатки какой-то исторической битвы. Сколько же костей, сколько черепов наполняло землю под этой долиной? Почву здесь удобряло само разлагающееся человечество.
Внезапно напор битвы вернулся и лязг металла заполнил воздух между исступлёнными воплями воинов и всхлипами умирающих. Живые люди вокруг Яэля отступали назад, сражаясь на ходу, оставив его посреди валяющихся трупов, и шарокских и готианских. Земля тряслась и Яэль услышал приближающуюся грозу. Он поднялся на колени и понял, что это был вовсе не гром.
Один из колоссальных пауков спешил прямо к нему, его чёрные лапы невероятно быстро топали и стучали по земле. Люди отлетали в сторону или накалывались на острые концы этих лап. Пара громадных жвал клацала посредине мохнатой паучьей башки. На холме его спины возвышалась пагода с открытой крышей. Там стояла тёмная, закутанная в плащ, фигура, взирая на битву пылающими глазами. Хозяин паука. Готианский колдун.
Бестия мчалась к стоящему на коленях Яэлю, который не мог ни подняться сам, ни поднять свой палаш. Ужасающая голова прошла над ним, со жвал капал пурпурный яд. Каким-то образом зверь и его погонщик пропустили его среди груд мёртвых тел. Паук остановился и сомкнул челюсти на упавшем рыцаре, двойные клыки прокололи броню, глубоко вонзившись в плоть. Оставшийся без рыцаря сбитый грифон старался вырваться из кокона паутины. Он выл и клекотал, когда его утраченный наездник умирал в паучьих челюстях. Затем паук повернулся к пойманному грифону и это значило, что тому пришёл конец.
Раздутое брюхо паука нависло у Яэля над головой. Менестреля окружала клетка из паучьих лап, высящихся над ним, как шипастые колонны. Яэль отбросил бронзовый щит и обеими руками схватился за рукоять палаша. Он со всей силы вбил клинок прямо вверх. Тот проткнул внешний панцирь, как вываренную кожу. Яэль заставил себя подняться на ноги вонзая меч по самую рукоять в паучьи кишки. Зелёный ихор выплеснулся ему на руки и в лицо. Яэля стошнило, но он не отступил.
Бестия тряслась и дёргалась. Яэль не собирался выпускать свой клинок. Зверь отпрянул от боли в нижней части своей туши и пронзающий меч разрезал ему половину брюха. Ливень полупрозрачных внутренностей хлынул на груды трупов и Яэль еле избежал этого липкого потока. Он вытащил освободившийся клинок и кинулся прочь, проскользнув между лапами, когда они корчились и дёргались.
Освободившись от большей части своей массы, чудовище свалилось наземь, ещё трепыхаясь, но уже мёртвое. Яэль бросился к грифону, спутанному блестящими сетями. Тело рыцаря всё ещё оставалось в жвалах мёртвого паука. Яэль глянул на пагоду, но не увидел ни единого признака колдуна.
Когти и клюв грифона лишь сильнее стягивали сети вокруг его тела. Яэль перерезал клинком толстые нити паутины. Это было, словно резать верёвки. Два-три разреза ослабляли одну нить здесь, другую там. Однако грифон ещё не освободился, но менестрель видел как чёрные шары его глаз теперь таращились на него сквозь разрезанную паутину. Он снова вскинул меч и тут что-то схватило его сзади.
Меч выпал из его руки. Что-то обернулось вокруг шеи и сбило с ног. Внезапная боль пронзила его спину и он свалился наземь. Менестрель лежал на боку, корчась и истекая кровью прямо в лужу. Над ним стоял колдун с изогнутым кинжалом в руке. С острия капала кровь Яэля. Грифон бился и каркал в рваной паутине.
Руки и ноги Яэля онемели, когда колдун склонился над ним. Кинжал был отравлен, это несомненно. Готианец ударил его в спину. Клинок вонзился неглубоко, но отрава растекалась по его крови. Он может умереть через несколько секунд. В этом он был совершенно уверен.
Колдун откинул свой капюшон. Лысый и улыбающийся, он смотрел в лицо Яэлю. Отметка в центре его лба напоминала вытатуированного паука. Нет, это была родинка. Глаза готианца мерцали едва сдерживаемым огнём. Он заговорил по-шарокски, с заметным готианским выговором.
— Великие пауки священны для нас, — сказал он. — Кто ты, убивший священное?
Яэль запинаясь, ответил опухшими губами. — Я не солдат, — сказал он. — Я — бард.
Ему сдавило грудь. Лёгким не хватало воздуха.
Выражение готианца изменилось. Его глаза сузились, огонь в них пригас. Яэль не понимал этого внезапного беспокойства. Длинные пальцы колдуна потянулись, чтобы снять шлем с Яэля и коснуться его потного лба.
— Я слышу их, — сказал чернокнижник. Его лицо превратилось в маску ошеломлённого трепета. — Я слышу твои песни. — Он походил на того, кто совершил ужасную ошибку. Он бормотал что-то, чего Яэль не расслышал.
Налетевшая тень затмила солнце. Что-то огромное врезалось в колдуна. Оно отбросило его от Яэля, который таращился немигающими глазами, отчаянно пытаясь вздохнуть.
Клюв грифона оторвал чернокнижнику руку по плечо. Кинжал отлетел на землю, куда-то среди груд тел мёртвых и умирающих. Яэль больше не слышал рёв битвы, но только вопли колдуна, когда грифон вонзил когти поглубже. Клочья разорванной паутины цеплялись за крылья грифона, пока он разрывал готианца на части.
Под конец Яэль увидел, что большие чёрные глаза грифона снова уставились на него. Кровь капала с кончика его громадного клюва. Затем боль Яэля угасла и вместе с ней весь мир.
Осталась только тьма, даже без сновидений.
* * *
Он очнулся не в объятиях Богини, как полагалось бы умершему шарокцу. Вместо этого он лежал в удобной кровати. По шёлковым простыням и мраморным колоннам он распознал дворец королевы. В открытое окно просачивались ароматы сирени и жимолость.
Рядом с кроватью в глубоком кресле храпел бородатый человек. Яэль признал сэра Карракана. Менестрель вынудил себя сесть прямо, опираясь на кучу подушек и застонав от новой боли между лопатками. Первый Помощник проснулся, когда Яэль припомнил, что ранен в спину. Белые повязки охватывали торс и ещё больше бинтов на пропоротой щитовой руке. Тело было чистым, а солнечный свет на мраморном полу почти ослеплял. Он заморгал на Карракана, когда рыцарь предложил ему чашу холодной воды.
Яэль пил, а Карракан говорил. — Мы удержали долину, парень. Заставили тех пауколюбов удрать на юг. Я видел, что ты сделал. Как и многие другие. Ты перешёл от песен про героев к тому, чтобы самому им стать.
— Я убил лишь одного паука, — ответил Яэль.
— О да, но ты спас грифона. Ярвона — её имя.
Яэль изучил свои потрескавшиеся руки. Кончики пальцев приобрели слабый фиолетовый оттенок.
— Почему я жив? — спросил он. — Я был отравлен.
— Богиня улыбнулась тебе, — сказал Карракан. — Тысячи умерли от того чёрного яда в жилах, но Она посчитала нужным спасти тебя.
Тысячи…
Яэль вспомнил озадаченный вид колдуна, последнее заклинание, которое тот произнёс, прежде чем грифон забрал его жизнь. Готианец передумал. Применил чары, чтобы уберечь Яэля от яда.
«Я слышу твои песни», — сказал колдун.
Как мог Яэль объяснить это Карракану? Или королеве? Или любому из шарокцев? Он едва ли мог объяснить это себе, но он знал, что это правда. Чернокнижник не хотел убивать барда. Как видно, готианцы ценили их больше, чем священных пауков и долины, полные костей. Ему подумалось, что шарокцы знали своих врагов не лучше, чем готианцы знали самих шарокцев.
— Слуги помогут тебе одеться, — сказал Карракан, разглаживая свои умащённые усы. Вместо серебряных доспехов он облачился в придворные одежды. — Королева ожидает твоего появления. Я обещал, что приведу тебя, как только ты проснёшься.
— Мне понадобится гитарра, — заметил Яэль. — Мою вы сломали.
Карракан выглядел непритворно смущённым. — Да, конечно, парень, мне жаль этого. Я уверен, что где-нибудь рядом найдётся другой инструмент. Но сегодня он тебе не понадобиться.
Яэль отбросил покрывала и осторожно опустил ноги на мраморный пол.
— Конечно, понадобиться, — сказал он. — Я же менестрель.
Карракан покачал головой и криво усмехнулся.
— Нет, — заявил он. — Ты — рыцарь.
За окном, между дворцом и солнцем, промелькнул тёмный силуэт. Яэль расслышал хлопанье огромных крыльев. В утреннем воздухе разнёсся крик грифона.
— Там ещё кое-кто стремится повидаться с тобой, сэр Яэль, — сказал Карракан, указав на окно. — Ярвона вынесла тебя назад с поля. Теперь она — твой скакун. Она тебя выбрала.
Яэль снова плюхнулся на кровать. Он склонился над чашей с холодной водой, немного плеснул на лицо. Вдохнул свежий воздух.
— Я не знаю, как ездить на грифоне, — сказал он. — Или как быть рыцарем.
Карракан положил здоровенную ручищу Яэлю на плечо. — А я ничего не знаю об игре на гитарре. Нам обоим есть, чему поучиться.
Раскатистый смех Первого Помощника заполнил комнату. — Сэр Яэль Струнный, — весело повторял он, когда покидал комнату. — Поющий Рыцарь!
Слуги выступили вперёд, чтобы облачить Яэля в прекраснейшие шелка.
Лицо готианца призраком маячило перед глазами.
Я слышу твои песни.
Да, решил он. Всем нам есть, чему поучиться.
В Краю Скорпионов чернокнижник Валликус владел крепостью из вулканического камня. Её бастионы высились над царством отравленных вод и рассыпающихся руин. Валликус, как и его твердыня, был пережитком древних эпох. Он правил выродившимся королевством во времена до того, как Сто Богов покорили мир. О, как же он скучал по тем древним дням резни и крови.
Я родился в пламени, выпав из пустоты. Из каменной утробы, вечно мчащейся вниз и вниз, пока громовой удар не взломал мою раковину. Я лежал среди сверкающих обломков, бездумный и бесформенный, пока Валликус не пришёл за мной. Соткав чары от жара и пламени, он вынес меня из дымящегося кратера. Серебристое семя, которое он взлелеял и вырастил чародейством. Безымянный минерал, которому он придал форму, имя и цель.
В глубокие катакомбы под его обиталищем, к пылающим горнам принёс он меня. Своими руками он держал молот, который придал мне земную форму. Огни самого сердца мира питали его кузни и он закалил мой металл в крови воющих рабов. Соединив силу своих рук и чародейства, он заточил мои кромки, доведя меня до совершенства.
Своими ногтями, ярко пылающими, словно угли, он вытянул мою крестовину. Гарду он изготовил в виде рогатого черепа, яблоко на рукояти — в виде головы ухмыляющегося демона с рубиновыми глазами. Этим колдун одарил меня красотой и зрением. Мою рукоять он обернул гибкой кожей с крыла виверна.
Вулканы тряслись и дымились, когда он поднял меня с наковальни.
Однако он ещё не закончил.
Валликус отнёс меня в самое высокое святилище в девяти его башнях, где камни были запечатаны именами демонов. Там он сел внутрь магической фигуры и положил меня на колени. Он выдохнул заклинание, потом ещё одно. Когда он закончил, семь высоких свечей сгорели до огарков. Он завёл новую песнь силы, пока его звероподобные прислужники пригоняли ещё рабов и проливали их кровь на пол.
Валликус возвышался среди рун силы, а я парил перед ним, будто застывший луч света. Святилище затопили адские существа, принимающие ужасные формы. С их раздвоенных языков в меня летели нечистые благословения.
Тогда я впервые осознал себя.
Я увидел амбиции, зреющие в древнем разуме моего творца и хозяина.
Валликус гладил мою рукоять. — Я нарекаю тебя Адамантом, Необоримым Клинком, — молвил он.
И внезапно я познал бездонную жажду.
* * *
Валликус поднял змееподобную тварь из глубин земли, чтобы та пронесла его через пустыню. Калура Прекрасная лежала на восток от разорённых земель, что некогда были раем для его вымершей расы. Мириады призраков восстали из опустошения, чтобы следовать за ним через вулканические хребты. Тёмной дымкой вползли они в зеленеющие области, где люди трудились на фермах и выстроили окружённые стенами города. Калура была краем округлых холмов и блистающих рек; вдоль оживлённых водных путей густо, как грибы, грудились селения.
Колдун наслал на эту землю чуму, пока зверь нёс его прямиком к Уддии, столице. Бестия проломила высокие каменные ворота, будто они состояли из соломы и гнилушек. Трупы зачумлённых стали вместилищами для призрачной армии колдуна. Неупокоенные духи вселялись в мёртвых и умирающих, и Валликус повелел своему, только что обрётшему плоть, войску напасть на город. Теперь он вынул меня из ножен, сделанных из кости и железа. Зарево моей жажды соперничало со светом заходящего солнца.
Король Уддии отправил своих храбрейших рыцарей, благословенных в храмах Ста Богов, повести на захватчиков легионы конницы и пехоты. Призрачная армия косила войска живых людей, сражаясь серпами, вилами и дубинами, а позже взятыми у мертвецов мечами и копьями. Она прорвалась через сломанные ворота и захватила город. Пламя лизало стены из слоновой кости и пожирало висячие сады.
Валликус встретился с государем Уддии в величайшем городском храме, где лики мраморных божеств наблюдали за их поединком. Короля звали Дорон Сорок Второй, герой, происходящий из длинной династии героев. В юности он пересёк Смертельное Море и вернулся с сокровищами, прославив своих богов и обогатив народ. Теперь он состарился, но мощь и благоволение Ста Богов были ещё сильны в его груди.
Колосс дышал багровым пламенем на умирающую столицу, пока Валликус и Дорон сражались. Касания освящённого клинка Дорона наполняли меня болью, а лязг нашего металла заглушал крики умирающих. Когда Валликус вонзил меня в золотой нагрудник короля и проткнул сердце, крыша храма рассыпалась и громадные идолы повалились на песок. Я глотнул священной крови Дорона, хотя моя жажда и стала злее обычного.
Валликус перебил храмовых жрецов, когда они пытались сбежать и я снова испил крови. Напитав мощь, сжимаемую в окровавленном кулаке, колдун присоединился к своим одержимым легионам в истреблении всех мужчин, женщин и детей внутри городских стен. Всё больше призраков забирало эти трупы, как плотские доспехи, поднимаясь и шагая на восток, пока за ними полыхал опустошённый город.
Это стало первым моим кровавым пиршеством, но их никогда не было достаточно.
Я — Адамант, Необоримый Клинок. Я проливал кровь врагов колдуна. И убивал гораздо больше. Моя жажда крови стояла лишь на втором месте после Валликусовой жажды власти… или мести… не знаю, какой мотив двигал его древней душой. Он вызвал полчище шестируких демонов, чтобы те присоединились к его призрачным легионам, а затем обрушился на Серебряный Город Мандаррим. Мы сокрушили его алтари, стёрли священное королевство во прах. Головы жрецов и праведных меченосцев насадили на пики и вымостили Дорогу Верных. Войска Валликуса наступали дальше на восток, нацелившись в самое сердце святой империи. Следующим пал благословенный Ксаролон, три его непорочных короля погибли один за другим, пронзённые моим истекающим клинком. Такая же судьба постигла блистающие столицы Киммарона, Зантузии, Оламотиса и Бахутека. Живые люди предпочитали присоединиться к легионам колдуна, чем быть ими пожранными.
Верховный Жрец Шарактота был наибольшим любимцем Ста Богов. Он призывал молнии с небес, чтобы спалить Валликуса, когда исполин колдуна сидел у города, будто колоссальная жаба. Его язык дюжинами утягивал вопящих людей в утробу. Они атаковали его катапультами и таранами, пока над зеленокаменными башнями ярилась буря.
Валликус рассмеялся и воздел меня повыше; стрелы священного огня били в мой металлический хребет и я впитывал их силу, как впитывал сок жизни воинов и королей. Молнии — кровь самих богов — трещали и искрились на моём лезвии. Но даже столь священнейший пир лишь распалял мою жажду. Валликус пообещал мне кровь Верховного Жреца. Он взял штурмом дворец и обезглавил королевскую семью Шарактота.
Лишь старший принц этого предпоследнего города оказался достаточно отважен, чтобы бросить колдуну вызов. Его клинок мерцал солнечным золотом, сверкал алмазами — слезами богини. В первый раз мой хозяин столкнулся с противником, достойным его умений. Этого принца звали Феррос Первый и он родился на алтаре богини, из-за пророчества, утверждавшего, что он в двадцать один год спасёт город от разрушения. Это был тот самый год, а Валликус был той долгожданной погибелью.
Феррос и его золотой клинок встретили Валликуса и меня, как орёл встречает ястреба. Я выплюнул в него впитанную святую молнию. Она заплясала на броне Ферроса, лаская её, как летний дождь. Принц-воин проклял моего хозяина на своём древнем языке, когда его благословенный клинок оставил красные следы на щеке и груди колдуна. Каждый раз, когда Валликус обрушивал меня на крылатый шлем или неподдающийся нагрудник принца, я не мог вонзиться в мягкую плоть под ними. Я жаждал его праведной крови больше, чем чьей-либо ещё в этой битве.
— Во имя Ста Богов и Наивозвышенного Императора, — поклялся Феррос Первый. — Я заберу твою голову! — Его золотой меч прочертил горло Валликуса, почти исполнив клятву. Но порез оказался недостаточно глубоким и колдун смеялся, когда его собственная кровь медленно сочилась между зажимающими рану пальцами. Он сжал меня этими пальцами лишь через минуту и его древняя кровь закапала на мой клинок, принося с собой тёмную силу.
Феррос взмахнул золотым мечом и отрубил моему хозяину правую руку. Я упал на мраморный пол, когда из Валликусовского обрубка хлынула кровь и напитала меня новой силой. Принц воздел свой благословенный богиней клинок для смертельного удара. Валликус изрыгнул на него ужасающее заклинание, метнув слова в его уши, будто капли яда.
Клинок Ферроса переломился, вместе с костями руки, которая его сжимала. Он взвыл и рухнул на колени перед моим хозяином. Валликус взял свою собственную отделённую руку и прикоснулся ей к открытой ране на запястье. Он пропел заклинание и бескровная рука иссохла, вновь соединясь с обрубком. Этой же мумифицированной рукой он поднял меня с пола и срубил голову праведного принца.
Вскоре после этого мы отыскали Верховного Жреца, молящегося у алтаря в Великом Храме Шарактота, что высился над серым океаном. Это был немолодой человек, седые волосы, белая мантия, золотые ризы, облегающие руки и плечи. Его аколиты и послушники уже пали замертво вокруг него, не перебитые войском колдуна, но от яда, который выпили по собственной воле. С трогательной отвагой святой встал лицом к лицу с Валликусом. Над ним широко простирались раскрытые объятия богини, бесполезного изваяния, что насмехалось над всей его былой верой.
Без единого слова Верховный Жрец бросился на меня. Валликус смеялся, пока я впитывал капли ещё одной святой крови. Старик шептал пророчество, пока умирал. Казалось, что он говорил мне, не моему хозяину. Его слова падали из пенящихся кровью губ: — Кровью Верных… сможешь ты возродиться… — Затем глаза его опустели и он умер. Его кровь была изумительной и могущественной. Я трепетал, когда она сбегала по моим кромкам, сливалась на гарде и стекала на иссохшие пальцы, охватывающие рукоять.
— Я смогу возродиться, — ответил трупу Валликус. Его взгляд рыскал по просторному храму, где его демоны уже рушили колонны и вдребезги разбивали реликвии, оскверняя священное здание отбросами и свежевырванными потрохами. — Я стану Властителем Мира.
Пламя из зева его исполина подожгло торговые парусники Шарактота, а за теми, кто выплывал из гавани, гнались толпы дьяволов. Ни один корабль не сумел сбежать. И снова несколько человеческих легионов, потерявших веру вместе с семьями и городом, присоединились к орде колдуна. И снова он двинулся на восток.
Омбрус Калу, Город Вечно Верных был родиной императора Тифониса Пятнадцатого, царя царей, который со своего Наивозвышенного Престола правил всем континентом. Войско, большее, чем любое иное, с которым сталкивался Валликус, поджидало его там. Военачальниками Омбрус Калу была Сотня Святых — воины, что пережили поколения горожан. Они служили дюжине императоров, праотцам нынешнего Тифониса, который царствовал лишь сорок лет. Однако все эти годы длился мир, как и восемьдесят лет правления его отца.
Омбрус Калу стоял в сердце цивилизованного мира; все материковые королевства почитали Царя Царей, Владыку Верных, Государя Святых Земель. Последнюю объединительную войну Тифонис Тринадцатый вёл сто двадцать лет назад, обеспечив будущим поколениям мир во славу Ста Богов.
Этот мир закончился нашествием Валликуса и его свирепых полчищ.
Святой Тифонис стянул свои отряды в пределы могучих стен Омбрус Калу. Его жрецы призывали богов явиться в силе и власти. Сотня Святых стояла впереди строя, в доспехах из стали и платины, их лица мрачнели под шлемами, изображающими подобия личных богов, которому служил каждый из них. На просторном лугу перед городскими воротами и позади блистающих святых, благословлённые легионы выстроились трёхсторонней фалангой. Каждый человек там был готов взглянуть в лицо смерти, ибо они не сомневались в небесной награде, ожидающей их в Краю Богов.
— Пусть колдун и его демоны приходят! — выкрикивали они, грохоча копьями и мечами по серебряным щитам. — Мы сокрушим их силой нашей веры!
И Валликус пришёл. Восседая на спине летающего исполина, он плыл над мрачным морем топочущих орд. Каждая деревня и городок на его пути были пусты. Мириады простолюдинов укрылись за вратами Омбрус Калу, веря, что император и святые защитят их. Неважно, что все прочие царства не устояли перед нечестивыми сонмами. Город Вечно Верных не мог пасть. Это воистину было королевство Ста Богов, Сердце Священной Империи и боги никогда не бросили бы своё самое возлюбленное царство. Крестьяне и аристократы собирались на бастионах, на крышах башен и мостах, чтобы оглядывать поля и наблюдать за битвой.
Тифонис Пятнадцатый восседал на Наивозвышенном Престоле, наблюдая в глубинах чародейского шара, как сходятся два воинства. Меч его деда лежал на подлокотниках его грандиозного трона. Император молил, чтобы ему не пришлось воспользоваться этим мечом.
— Пусть святые подтвердят своё бессмертие в этот день, — упрашивал он богов, — принеся нам победу. — Но вместо ответа он слышал лишь лязг металла и завывания умирающих за воротами людей.
* * *
После того, как Валликус встретил Сотню Святых и забрал голову каждого из них, он вступил в пылающий город и направился в священный дворец из халцедона и нефрита. Он правил колесницей из костей, влекомой двадцатью быками-дьяволами с пылающими глазами. Его исполин пал от отряда святых, выпускающих залпы благословенных стрел. Чудовище рухнуло на землю с грохотом рассыпавшейся горы. Его раздутое брюхо разорвалось и река магмы выплеснулась из утробы. Святые воители сразили вулканическую тварь, но ни один из них не смог противостоять колдуну, владевшему Адамантом, Необоримым Клинком.
Демоны и нечестивцы хватали тех, кто убегал из императорского дворца, сваливая грудами отрезанные головы. Пронзённые тела женщин и детей громоздились вровень с окровавленными стенами Омбрус Калу. Теперь, когда святые погибли и священные войска были разбиты, город принадлежал Валликусу. Его бычья колесница прорвалась через дворцовые ворота и он перебил нескольких последних защитников, охранявших тронный зал Тифониса.
Колдун встал перед императором и огромный зал затих. Снаружи продолжалась какофония смерти, пыток и бойни. Тифонис сбросил магический шар наземь, где тот разбился, как дешёвая стекляшка. Он стоял с мечом своего деда в руке, но не поднял его для сражения.
— Что ты наделал? — вопросил император. — Мир длился больше века. Почему ты принёс гибель всему нашему народу, появившемуся на глазах Ста Богов? Или ты — некая ужасная кара, обрушенная ими на нас? Разве мы каким-то образом подвели их? Или ты служишь их палачом? Если так, скажи мне! Скажи мне, что мы сделали, чтобы заслужить такое истребление.
Клинок его меча блестел в пляшущем свете светилен. Я стремился испытать его металл против своего. За высокими окнами зала был виден алый и пурпурный закат, цвета резни и гниющей плоти. Улицы затопляла кровь невинных.
Валликус обнажил свои жёлтые зубы и плюнул под ноги императору. — Я служу только себе, — ответил он. — Плевал я на ваш мир. Всё, что вы построили, всё, что вы есть… это лишь тени, которые спалит свет моей славы. Я старше вашего святого города, старше ваших жалких богов. А теперь… ты готов умереть за них?
Колдун воздел меня повыше, чтобы мой ртутный блеск упал на лицо императора.
— Нет, — молвил Тифонис. Он выронил наследный клинок на золочёные ступени намоста. Его руки изобразили в воздухе тайный знак, а голос запел на языке, что был древнее его веры. Валликус кинулся вперёд, чтобы обрушить меня на коронованную голову, но было слишком поздно. Корона упала, присоединившись к брошенному мечу, рассыпая по коврам изумруды и сапфиры. Теперь император стал не человеком, а бьющим крыльями вороном. Спасая свою жизнь, птица помчалась к ближайшему открытому окну.
Валликус рассмеялся. — Трус! Царь Трусов! — вскричал он вслед ворону.
Он приподнял моё остриё и направил его на окно. Пламенная стрела, вылетевшая из его иссохшего кулака, опалило моё лезвие и метнулась вдаль. За окном закричал ворон, когда пламя сожгло его крылья в пепел. Он падал птицей, но рухнул наземь безруким человеком. Шип садовых ворот пронзил Тифониса так же легко, как если бы это было копьё. Демон, находящийся поблизости, обратил внимание на обмякшее тело и оторвал ему голову. Несколько мгновений спустя это существо швырнуло её к ногам Валликуса, который теперь сидел на Наивозвышенном Престоле.
Вместо разбитой короны императора Валликус носил венец из живого пламени. Он воссел на громадный трон и улыбнулся с усталым удовлетворением, чего я никогда не понимал. Надругательства над городом продолжались девять дней, после чего выжившие стали слишком безумны или сломлены, чтобы делать что-то, кроме услужения своему новому правителю.
Империя Ста Богов пала, все её святые и праведники погибли. Череп её последнего императора стал чашей в руке Валликуса, Короля-Колдуна. Медленно появлялись новые порядки, когда перерождённый город отстраивался, заменяя то, что было разрушено. Рождалось темнейшее и ужасающее царство, где сильный порабощал слабого и демоны расхаживали среди людей их хозяевами и мучителями.
Хоть я и жаждал ещё больше крови, но Валликус был удовлетворён. Он вложил меня в ножны и повесил на стене оружейной. Проходили месяцы и годы, он позабыл об Адаманте, Необоримом Клинке. Не осталось никого, кто мог бы сразиться с ним или убить. Страх стал жизненной основой его новой власти и он позволил населению восстановиться до извращённого и жуткого варианта былого величия. Новый мир, принесённый им, обратился отравленной чашей, осквернённой грехом и безжалостностью.
Огромные храмы превратились в бордели, загоны для рабов или сады мучений, ради наслаждения рыщущих по улицам дьяволов и демонов. Мальчики появлялись на свет, чтобы служить своему новому государю солдатами в его нынешнем войске, тогда как над девочками, лишь немногим отличающихся от рабов, безжалостно господствовали их сверстники мужского пола. Любого, кто выказывал малейшее неуважение к власти или беспокоил общество, немедленно казнили либо демонические надсмотрщики, либо латная стража, служившая без чести и милосердия.
Торговля и сельское хозяйство в конце концов возродились, хотя тысячи умерли голодной смертью из-за отсутствия работы и достатка. Добровольное рабство стало излюбленным выходом для тех, кто не мог обеспечить себя или свою семью. Город Вечно Верных получил новое имя во всех разорённых и опустошённых землях: Город Бродящих Демонов.
С захваченного престола Валликус равно правил и людьми, и дьяволами.
Я висел у него на стене, грезя о новых побоищах, в которых мне было отказано.
* * *
Не могу сказать точно, как долго я томился в оружейной темнице — месяцы, годы или десятилетия. В этой тихой комнате ничто не двигалось среди рядов копий, щитов и малых клинков. Накапливая пыль, громоздились наборы ненужных доспехов. Война колдуна окончилась.
Моя война окончилась.
Но эта тишина принесла осознание голосов, которые не принадлежали никому из живых людей. Я вслушивался в это далёкое эхо, ибо мне не оставалось ничего иного, лишь ждать и грезить. Голоса становились громче, как слабая музыка. Они исходили не из комнаты и не из подземелий за её стенами, но из глубины меня самого. Это были молитвы и кличи праведных воинов. Жрецов, героев и святых. Королей и рыцарей, которые посвятили свои жизни богам священной империи. Неким образом эти праведные голоса ожили внутри меня. Или, возможно, это был лишь хор призраков, требующих возмездия.
Чем дольше я лежал, ненужный моему хозяину, тем громче становилась симфония святых голосов. Они мучили меня, как скверные воспоминания. Десять тысяч капель праведной крови изменили меня. Их багряное клеймо никогда не покинет моего мерцающего металла и их бестелесные голоса никогда не утихнут.
— Отомсти за нас! — кричали они. — Принеси нам справедливость! И ты тоже заброшен и позабыт Королём-Колдуном. Твой запятнанный клинок очистит лишь кровь нечестивца. Кровь Валликуса…
Я игнорировал их, как мог, пока не стало казаться, будто меня затапливает безбрежное море завываний. Почему мой хозяин не слышал этих голосов? Почему стены дворца не сотрясались от их громового неистовства?
Через некоторое время над прочими вознёсся голос Ферроса Первого, Праведного Принца Шарактота. Я вспомнил его благородный лик, яркие глаза и золотой меч, который переломился вместе с его костями. Я желал бы, чтобы он сжал меня в крепком кулаке и воспользовался мной, чтобы отомстить за свою смерть. Но потом я припомнил, что он был всего лишь тенью, эхом и никогда больше не поднимет меча. Он стал меньше призрака; отколовшийся обломок сознания, попавшийся в ловушку из звёздного металла.
«Слушай меня, — сказал голос принца Ферроса, — ибо я — это ты. Все мы теперь — ты, части целого, которое убило нас, поглотителя нашей священной крови. Как ты поглощал нас, так мы теперь поглощаем тебя».
Я вскричал бы “Нет!” но у меня не было своего собственного голоса. Всё, что я мог — это слушать.
«Слушай меня, — сказал Феррос, — Ты положил конец миру, уничтожил его безгрешность, принёс эпоху зла и страданий на замену всему доброму и радостному. Твои злодеяниям нет прощения…»
Он говорил правду.
«Твой хозяин забыл о тебе. Будешь ли ты висеть на этой стене и страдать целую вечность, в надежде утолить нескончаемую жажду? Или же свершишь возмездие тому, кто создал тебя… тому, кто истребил всех нас? Сможешь ли ты перечеркнуть то множество горестей, которые сам и вызвал?»
Я должен.
«Ты должен».
У меня нет выбора.
«У тебя нет выбора».
Как я выполнял приказания Валликуса, моего создателя, так теперь стремился служить моим новым хозяевам: десяти тысячам отголосков погибших праведников.
Впервые за своё существование я познал иную жажду. Я жаждал искупления.
«Сто Богов вновь должны стоять в своих храмах, — сказал голос принца Ферроса. — Священный воин должен отобрать Наивозвышенный Престол. Только ты можешь осуществить это.
Только ты. Адамант, Необоримый Клинок».
Затем я потянулся наружу, безгласным шёпотом, словно дым проходя сквозь камень, известь и железные врата. Я почувствовал, как вокруг меня бурлит и стенает захваченный город. Без достойной руки, чтобы меня поднять, я навечно останусь в ловушке этой затхлой гробницы из железа и стали. Моё восприятие тянулось по задымлённым улицам и заброшенным храмам, где истлевали кости невинных. Я осматривал каждый уголок утраченного и разрушенного Омбрус Калу. Я грезил и я шептал.
Где-то в опустившемся сердце города моё послание услышал вор в глубинах мрачной и тревожной дремоты. Он поднялся и выскользнул из логова головорезов и распутниц, скрывая лицо под капюшоном изношенного плаща.
Вор прокрался по заполненным переулкам, избегая попадаться на глаза ухмыляющимся дьяволам и марширующим отрядам бронированных копьеносцев, которые поддерживали порядок в Городе Бродящих Демонов. Когда он добрался до стен дворца, что когда-то служил домом Святому Императору, то без особого труда подкупил голодную стражу, чтобы ему позволили пройти.
Вновь вор услыхал в глубине своего разума мой шёпот, ведущий его к подземелью, где томился я. В тронном зале Валликус наслаждался мрачными удовольствиями пороков и мучений. Даже его древние глаза упустили грабителя, проползшего по верхней галерее, а потом вниз, в самые нижние глубины дворца. Наконец он достиг дверей оружейной. Единственный страж стоял там начеку, этот пост всегда содержался наготове. Тот копейщик так и не увидел разбойника, что перерезал ему глотку и забрал с его пояса ключ.
Оказавшись в стенах оружейной, вор незаметно подкрался к стене, где я висел в инкрустированных чёрными самоцветами ножнах. — Боги моих предков, я слышал тебя… — пробормотал вор. Он снял меня от стены, завернул в складки плаща и покинул дворец, словно мелькающая тень. Я так и не узнал его имени.
— Яхгором, — шептали голоса. Теперь вор тоже их слышал.
На украденном коне он сбежал из Омбрус Калу, держа путь на юг, мимо вымерших от голода деревень, вырезанных городов и замшелых развалин храмов.
Яхгором.
— Яхгором, — повторял вор. Он всё время направлялся на юг, через кишащие волками холмы Арриакса в степях Тьюргии, где не было никаких городов, вызывающих у него тревогу. Один раз бродячая разбойничья шайка остановила его, но, когда он выхватил меня из блестящих ножен, разбойники в ужасе сбежали.
За несколько недель путешествия вор пересёк иссушённую пустошь, где змея укусила его коня за ногу. Он тащил меня вперёд и вперёд, с трудом пробираясь по пустоши, его живот ввалился, а руки и ноги стали тонкими. Временами я думал, что он уже не поднимется, когда солнце прорывалось через край мира и изливало на нас утренний свет. Но грабитель всегда вставал снова, сильный, невзирая на отсутствие воды и пищи. Может быть, лишь моя сила поддерживала его. Или сила его забытых богов. Теперь я был их орудием.
Когда вор достиг цепи зелёных гор, то обнаружил, что от голода его спасут незрелые фрукты и дикие коренья. Ручьи наполнили его пустой бурдюк пресной водой и он двинулся вперёд, по заросшим перевалам, где веками не ступал человек. В конце концов, оборванным и кожистым бедолагой, он достиг дальней стороны гор и вступил в душные джунгли.
Это произошло незадолго перед тем, как южный жар доконал его. В конце концов он свалился на перевитую корнями изумрудную поляну, его руки всё ещё сжимали меня.
— Яхгором, — бормотал он. — Яхгором.
Там его и нашли дикари. Они не смогли высвободить меня из костлявых кулаков, которые сомкнулись на моих ножнах. — Яхгором, — молил он. Они потащили его висящим на шесте, словно убитого кабана. Их кожа была бронзово-загорелой, закалённая жестоким солнцем. Они носили шкуры тигров и пантер, а на могучих шеях — ожерелья из клыков и когтей. Вооружены они были копьями и топорами из серого камня, стекловидными и бритвенно-острыми. Они никогда не видели людей, подобных этому полумёртвому вору или столь искусно изготовленное оружие из сверкающего металла.
Они долго несли нас через джунгли и вверх по склону горы, где их языческий король восседал на престоле, вырезанном из слоновьих бивней. Его примитивный трон был увешан черепами побеждённых вождей, будто раздувшимися жемчужинами. Их было слишком много, чтобы сосчитать. Дикари низко склонились перед своим королём и положили вора к его ногам.
— Могучий Яхгором, — восславили они его хриплыми голосами.
— Яхгором! — стонал вор, пока умирал. Его неподатливая хватка на моих ножнах ослабла.
Король Дикарей держал меня в грубых руках. Его лицо было угрюмым, как у холмовых волков, которые гнались за моим носителем. Его глаза вспыхивали чёрным, словно самоцветы на моих ножнах. Его руки были толщиной с молодые деревца, спина сильна, как у дьявольского быка, а кулаки величиной с оголовье боевого молота. Он заворчал и вытянул меня из ножен. Серебристый звон раздался по всей его царской поляне и варварские придворные попадали на колени, поклоняясь священному оружию.
Адамант, Необоримый Клинок.
«Валликус должен умереть», — прошептал я.
Яхгором Истребитель проворчал.
«Город Вечно Верных должно возвратить Ста его Богам».
В горле у Господина Язычников низко заурчало, словно у проснувшегося льва.
Он задвинул меня в разукрашенные ножны и прицепил их к своей поджарой талии. Труп безымянного вора он велел похоронить в священном кургане.
Этой же ночью, под мерцающими звёздами, он выступил на север.
* * *
В Городе Бродящих Демонов этот чужеземец держался теней, закутавшись в рваный плащ, снятый с мертвеца. Он вошёл через Купеческие Ворота, прикинувшись наёмным мечником на службе у торговца тканями. На улицах, кишащих алчными душами, его внушительный рост и широкие плечи вдохновляли карманников и убийц искать добычу в другом месте.
Шестирукий демон обратился к нему из тёмного переулка, потребовав, чтобы он пожертвовал своё тело на его гнусные забавы. Правая рука чужака дёрнулась быстрее, чем любая из демонских лап. Тварь скользнула назад в переулок, лишившись двух из своих чудовищных конечностей.
Яхгором шёл дальше, ведомый моими беззвучными шёпотами прямо ко дворцу.
После полуночи он взобрался на стены королевских садов так же легко, как поднимался на деревья в джунглях. Без единого звука он спустился в сады, за которыми присматривали рабы в ошейниках. Запах разбухших плодов, которые падали догнивать на виноградные лозы, заставил его наморщить покатый нос. Он видел голодающих людей и умирающих нищих, попрошайничающих на улицах и не понимал, почему здешний урожай не раздают, чтобы наполнить голодные животы горожан. Или почему голодающие не перелезут через стену и не возьмут пищу. Он не понимал страха и что тот делает с цивилизованными людьми.
Тихо, будто крадущийся кот, он проник во дворец через низкое окно и вошёл в огромный зал, где на мраморном помосте высился Наивозвышенный Престол. Там дремал разжиревший Король-Колдун, его богатые одежды марало пролитое вино и наркотический порошок. Его окружал гарем из тридцати бессознательных девочек-рабынь и недоеденные остатки пиров громоздились на полу среди рассыпанных грудами драгоценностей.
Яхгором освободил меня из ножен со звуком, слабым, как вздох женщины. Мой серебристый жар рассеял мрак зала с угасшим камином.
Валликус открыл холодные глаза и унизанные перстнями пальцы задёргались на подлокотниках трона. Его правая рука всё ещё оставалась иссохшей и костистой, и она поднялась, указывая на пригнувшегося дикаря.
— Адамант, — произнёс колдун. — Я всё думал, куда ты запропастился. Что ты мне принёс? Нового раба на дыбу?
Порыв леденящего ветра сорвался с его скукоженных пальцев и Яхгором вздрогнул от холода. На коже у него выросли ледяные кристаллики, словно алмазы, заморозив его на месте. Но моя сила вспыхнула пляшущим пламенем на его запястьях и могучей груди.
— Я принёс тебе смерть, — ответил Яхгором. Стремительным тигром он метнулся между обмякших рабынь, прямиком к намосту.
Валликус поднялся в воздух, когда дикарь со всей силы обрушил меня на Наивозвышенный Престол. Седалище из агата и хрусталя с громом раскололось. Все рабыни очнулись и сбежали, пища, словно котята. Колдун метнул разрушительное заклинание, но я поймал его и швырнул назад. Он бросил ещё одно и оно разлетелось от моего клинка, как стекло. Из его рта вылетело заклинание гибельной отравы, которое я тут же нарезал лентами.
Яхгором вскочил на верхушку разрушенного трона, левой рукой ухватив парящего колдуна за лодыжку. На мгновение дикарь повис в воздухе, молотя ногами. Валликус испустил проклятие, которое могло убить любого живого человека, не сжимающего меня в руке. Вместо того, чтобы вскипятить кровь Яхгорома и раздробить его кости, проклятие сбежало по моему лезвию танцующим пламенем.
Яхгором взревел и глубоко вонзил мой клинок колдуну в потроха. Я испробовал кровь Валликуса раньше и трепетал от неё; теперь она наполнила меня силой, о какой я даже не мечтал. Но она была осквернена тем, что я теперь осознавал как нечестивость. Валликус завыл от боли.
Колдун и варвар покатились по коврам, грохоча золотыми чашами и раскатившимися кувшинами. Яхгором, вскочив на ноги, пригнулся для смертельного удара. Валликус воздел свою иссохшую заклинательную руку, как в прошлый раз. Дикарь отрубил ему руку, как это сделал принц Феррос в битве за Шарактот. На сей раз крови было очень мало. Отсечённая рука приземлилась на ногти и удрала в тени, будто чёрный паук.
Яхгором рубанул моим лезвием по шее колдуна. Голова Валликуса отлетела назад, в вихре сальных волос и покатилась по полу. На миг безголовое тело непреклонно застыло перед Королём Дикарей. Я подумал, что Валликус смог бы выжить и без головы.
Дикарь поднял ногу и пнул труп в грудь. Тот рухнул среди разлитого вина и запёкшейся крови. Яхгором нашёл голову. С её дёргающихся губ слетали проклятия, когда он отнёс голову к жаровне и швырнул в огонь. Дикарь следил, как она сгорала, пока не остался лишь почерневший череп, уставившийся на него пустыми глазницами.
Искупление. Теперь появилось глубинное чувство освобождения, обещанное мне святыми голосами. Город Вечно Верных вновь оживёт. Великие храмы снова отстроят, Сто Богов снова будут почитать в их величии и мир опять познает свет умиротворения.
«Ты хорошо послужил нам», — произнёс праведный голос принца Ферроса.
Тихий и довольный, я скользнул в ножны на поясе Яхгорома. Я едва заметил, когда он направился назад, к Купеческим Воротам. Там он зарубил демонов, стороживших привратницкую и его могучие руки повернули поднимавший ворота рычаг.
«Что ты делаешь?» — прошептал я. Он не слышал меня или не обращал внимания. «Сейчас ты должен воссесть на расколотый трон и править этим разорённым городом. На тебя легла задача восстановить в Омбрус Калу порядок, мой новый хозяин».
Яхгором всё ещё не обращал на меня внимания.
За воротами ждало громадное войско южных дикарей. Они хлынули в город, зажигая пожары, перерезая глотки, забирая в добычу головы людей и демонов. Женщинам они оставляли более мягкие мучения. Омбрус Калу вновь запылал. Воздух полнился воплями умирающих мужчин и рыдающих женщин. Город пал за одну ночь, от семидесяти племён, объединившихся под алым стягом Яхгорома.
На площади, окаймлённой безголовыми и осквернёнными статуями Ста Богов, Яхгором поднялся на каменный блок и обратился к своей орде. За его спиной пламя пожирало дворец.
— Краснорукий Бог послал мне этот серебряный клинок. — Он высоко поднял меня над головой. Кровь демонов капала на его вспотевшую гриву. — Этот знак принесли руки мёртвого северянина. Слишком долго здесь отвергали наших богов, но теперь они правят Омбрус Калу! Теперь один бог там, где было сто ложных. Мы разнесём его имя по всему северу, неся его волю кровью, смертью и огнём. Славься, Краснорукий Бог!
— Славься, Краснорукий Бог! — Повторили дикари вслед за своим королём-завоевателем. Их кровожадные вопли, словно ножи, резали по моему металлу. Наконец-то я понял Яхгорома и того, кому он служил. Краснорукого Бога. Изгнанного Бога
Бога Войны.
Единственного божества, которому доселе не поклонялись в Омбрус Калу.
Врагом Краснорукого Бога было миролюбие. Эти варвары — его жрецы, пророки и праведники. Теперь я понял, что и сам служил ему всё время. Не колдун. Не дикарь. Не праведные голоса или их Сто Богов. Это сам Бог Войны швырнул меня через пустоту, чтобы засеять землю к его возвращению.
Праведные голоса внутри меня стенали в бесконечной песне скорби. Лишь боевые кличи народа Бога Войны — и вопли их умирающих врагов — могли заглушить этот безутешный хор.
Славься, Краснорукий Бог.
Мой истинный хозяин.
На Древнюю Яндриссу пал Век Перемен. Старые дубы в лесу сами собой вырывались из земли и легко воспаряли, словно облака в небе. Их обнажившиеся корни отрастили уйму шелестящих листьев и поющих цветов. Водопад в устье Реки Обета потёк вверх, теряясь в жемчужных брызгах среди облаков. Озеро у Мраморных Утёсов, пересохло до болота, в котором рыба передохла или вырастила лягушачьи лапки и уползла на в высокие травы, чтобы умереть там. В семи деревнях новорождённые младенцы отрастили на спинах крылья и улетели прочь, будто розовые голуби, преследуемые причитающими бескрылыми матерями.
Огонь выскакивал из очагов и принимал формы зверей, поджигая и свирепствуя, пока его не заливали вёдрами воды. Вершины далёких гор больше не покрывали белые одеяла льда и снега; вместо этого на них плясали вспышки изумрудного пламени. Старики и старухи снова становились молодыми и были побиваемы камнями в своих же деревнях, по обвинениям в колдовстве или одержании демонами. Некоторые из вновь омолодившихся старцев удалились жить на зелёных склонах, под сверкающими пиками.
Во время этого сезона невозможностей королевские солдаты наткнулись на бродягу, спящего на дороге. Он лежал, свернувшись в пыли, прижимая к груди арфу без струн. Его одежду составляли цветастые отрепья, а бело-серая борода была достаточно длинной, чтобы прикрывать хилые колени. Месяцем раньше, за один-единственный день, все лошади в королевстве передохли и сгнили до груд выбеленных костей. На третью ночь после этого мора, лошадиные костяки поднялись и ускакали в жёлтые холмы.
Солдаты остановились, чтобы поднять с земли бродягу, посчитав его валяющимся трупом. Когда же он запел прекрасным голосом, они отпустили его и обнажили клинки. Старик перебирал пустую арфу, словно в ней имелись невидимые струны. Его слезящиеся глаза постоянно моргали, но он не был слеп.
Капитаном отряда был юный Лигеус Мидорус и он слышал призрачную музыку, исходящую от арфы, тогда как его воины слышали лишь голос старика. Лигеус стоял на месте, зачарованный песней арфы, пока помощник не потряс его за руку, развеяв всю мечтательность. Он приказал связать певца и взять его с собой, на аудиенцию у короля.
— Берегись! Не троньте меня… — сказал бродяга. Он перестал петь, чтобы сбросить цепкие руки солдат. В голосе бродяги, грозящего костлявым пальцем, слышался чужеземный выговор. — Прошу, ради вашей же безопасности, держитесь подальше.
— Ты шёл по Королевскому Тракту, — заметил Лигеус, — без платы и пропуска. Но твой странный облик заинтересовал меня… как заинтересует и нашего короля. Успокойся и мы не причиним тебе вреда.
— Предупреждаю вас, — произнёс бродяга, прижимая к себе онемевшую арфу. — Я проклят тремя демонами, которые живут в моей бороде. Они не дадут причинить мне никакого вреда, кроме того, который замыслят сами. — Он погладил длинную и спутанную бородищу, словно успокаивая разъярённую собаку.
Солдаты захохотали, все, кроме капитана Лигеуса. — Взять его, — приказал он.
Они схватили певца за руки и связали его запястья крепкой верёвкой. Один человек попытался вырвать бесструнную арфу из сжатых пальцев. — Нет, — запретил Лигеус. — Пускай он её и несёт.
Они пошагали по королевской дороге, извивающейся через сухие холмы, что когда-то цвели и зеленели. Подошвы ступней певца были жёсткими и тёмными, словно у сапог. Лигеус удивился: из какой же далёкой земли добрался этот человек.
— И где теперь твои демоны, дурень? — спросил солдат, сверкая на солнце золотистым шлемом.
Певец пожал плечами. — Наверное, они ждут, когда вы меня побьёте. Или же…
— У тебя есть имя? — спросил Лигеус.
— Я привык так.
— Потерял его, точно? Ладно… я буду звать тебя Камешком, потому что мы нашли тебя на дороге. — Солдаты заржали над командирской шуткой.
Камешек кивнул. — Возможно, я мог бы сыграть… и спеть… для вашего короля?
Лигеус улыбнулся. — Может, и споёшь.
Когда они проходили под зеленеющим небесным лесом, Камешек в ужасе таращился вверх. Лигеус вспомнил слова, которыми его кузен, король Тамион, поделился с ним за чашей пурпурного вина. — Это век чудес и проклятий, — говорил король. — Священники винят меня в оскорблении богов, хотя я ничего, оскорбляющего их, не делал. Мудрецы говорят, что боги сами сошли с ума. Люди… они слишком запуганы, чтобы винить богов или короля. Но такое шаткое положение долго не продлится, кузен. Если эти странные происшествия продолжатся, в конце концов, все станут винить меня… и вскипит переворот.
— Что же нам делать, ваше величество? — спросил Лигеус. — Арестовать священников?
— Нет, — отвечал король. — Слишком необдуманно. Нет… мне требуется Мудрец. Кто-то, сведущий в сотворении чудес и проклятий. Мне требуется волшебник, Лигеус. Ступай и отыщи мне его.
Лигеус повёл когорту воинов в горы, и под зелёными огнями вершин они искали лачуги знахарей и охотились за слухами о тех, кто занимается волшебством. Двадцать два дня, карабкаясь и забираясь выше в горы, они находили лишь голодных тигров и стенающих духов, что осаждали их лагерь по ночам. Однако, сегодня у него появилось что-то, что можно доставить его царственному кузену… кто-то, наигрывающий таинственную песню на невидимых струнах. Несомненно, этот бородач должен быть волшебником. Может, немного безумным, но кто не был таким в эти времена? Он преподнесёт свой необычайный Камешек и позволит королю самому определить его ценность.
Солнечный свет просачивался сквозь надземный лес. Белый голубь вылетел из парящих в воздухе ветвей и примостился на плече у Камешка. Казалось, вышагивая прямо вперёд, Камешек даже не заметил эту птицу. Лигеус чуть не споткнулся о собственное копьё, когда багровая рука с чёрными когтями выползла из косматой бороды певца. Она схватила птицу и утянула её под нечёсаные космы, оставив лишь несколько пёрышек. Слабый хрустящий звук донёсся от Камешковой груди. Лигеус глянул на своих воинов, ожидая их изумления, но, как и с призрачной музыкой раньше, видимо, он оказался единственным, кто это заметил.
Он никому об этом не сказал, потому что на синеющем горизонте нарисовались белые шпили Яндриссы. По-настоящему имело значение лишь это: он не мог вернуться к королю с пустыми руками.
* * *
Город полнился жаждой и голодом. Мраморные улицы смердили страхом. Урожай злаков засох, когда перестали идти дожди и в каждом доме дети оставались голодными. Даже высокородные отчаялись, когда фрукты в их садах высохли и попадали вниз, будто каменные. На каждом углу завывали попрошайки, а в каждом переулке прятались головорезы. Теперь, когда в преступлениях и убийствах можно было обвинять необычные феномены эпохи, злодеи хватали, что пожелают и сваливали это на богов. Те же, кто представлял богов — Священники Белого Храма, винили короля.
Тамион тревожно восседал на своём троне, в украшенной самоцветами короне, тяжёлой, как железное ярмо. Пышность его двора марал непрекращающийся поток просителей и обвиняемых. Было невозможно определить, какие нелепые требования были правдивыми, от «Появился крылатый лев и сожрал ту свинью!» до «Это демон вылетел из колодца и соблазнил ту деву, а не я!». При недостатке фактов и авторитетных свидетелей, в половине случаев он поддерживал истца, а в другой половине — ответчика. Это был его последний порыв к справедливости… и после тридцати дел за день больше он об этом не беспокоился. Король думал лишь о разгневанных священниках и о том, что они восстанавливают народ против него.
Когда короля достигла весть о возвращении Лигеуса, он велел очистить тронный зал ото всех просителей и жалобщиков. Он хотел выгнать из зала и первосвященника Норума, но глава Великого Храма имел право находиться рядом с королём. Норум оставался подле королевского намоста, в оранжевых одеяниях и остроконечной митре, весь день ожидая, когда его авторитет превзойдёт Тамионов. Королю никогда не нравился этот землистолицый священник, а теперь он втайне его опасался. О, если бы хоть одно из этих странных проклятий пало на Белый Храм…
Лигеус и его отряд вошли в зал, стряхивая пыль со своих плащей на мраморный пол. Король тут же повелел им представить свой дар, не оставив времени, чтобы помыться или привести их «гостя» в пристойный вид. Придворные и товарищи-капитаны приветствовали возвращение Лигеуса, который встречал их одобрение вежливо улыбаясь и салютуя копьём. Он встал перед троном и опустился на одно колено, как и его люди. Бородач со сломанной арфой смущённо остался стоять среди них.
— Что это такое, Лигеус? — спросил король.
Лигеус поднялся и указал на старого простака. — Ваше величество, я представляю вам волшебника Камешка.
Король улыбнулся, разглядывая оборванца. Камешек забормотал и затряс головой. — П-простите, сир, — умолял он своим чужестранным акцентом. — Я не в-волшебник… п-просто пою песни… шут вам на потеху.
Король обернулся к Лигеусу. — Что он имеет в виду?
Улыбку Лигеуса словно отлили из бронзы. — Он скромен, ваше величество! Пожелайте услышать песню и вы убедитесь в его могуществе.
Тамион заметил появление своей юной королевы, Камрил, которая скромно вошла в зал. Её льняные волосы мерцали в свете, падающем из арочных окон, а большие глаза были зелёными, как листва далёких небесных деревьев. Она стиснула кромку своего раззолоченного одеяния и воззрилась на незнакомца. Тень страха омрачила её пригожее личико.
— Что ж, спой! — приказал король.
Камешек снова поклонился и поднял свой никчёмный инструмент.
— На его арфе нет струн! — заметил Первосвященник.
Лигеус поднял руку, призывая к тишине.
Камешек гладил несуществующие струны и его голос взлетел, трепещущий и прекрасный, сплетающий историю о прекрасной королеве в некоей далёкой стране. Она была настолько очаровательна, что звёзды гасли от зависти, когда королева ночью гуляла в своих садах. Её король был добрым и простодушным человеком, но она его не любила. Проклятием её красоты стало то, что она не довольствовалась ею и интриговала против своего мужа. Лучшим другом короля был бард, развлекающий его древними историями и увеселяющий двор. Но этот бард, как и король, был всего лишь мужчиной. Он не устоял перед красотой неверной королевы. Вместе они отравили доброго короля и сбежали, ища убежища во вражеских землях. В горах неверная королева предала своего возлюбленного и бросила его на съедение тиграм. Она вышла замуж за врага своего покойного мужа, который послал войска через границу, расплатившись кровавым завоеванием. Со временем неверной королеве наскучил и её новый муж, который стал королём обеих царств. Одной ночью она взмолилась Богам Тьмы и они превратили её в тигра. Она пожрала своего нового короля и сбежала в горы, где ещё бродит и по сей день, в надежде, что поблизости окажется король, чтобы насытить её бесконечный голод.
Когда песня окончилась, король Тамион отёр мокрые щёки и увидел, что его Камрил сделала то же самое. Даже закалённый Лигеус растрогался, а его воины беспокойно ёрзали, скрывая раздирающие их чувства. Единственным, кто во всём дворе оставался с сухими глазами, как видно, нетронутый таким представлением, это первосвященник Норум.
— Я не слышал никакой музыки, ваше величество! — фыркнул священник. — Лишь щебетание этого дурака…
Король уставился на Норума. — Его слова были так прекрасно высказаны, так замечательно пропеты, что ему не требовалось сопровождение музыки. Весь мой двор слышал это, священник. Отчего же не слышал ты?
Лигеус смущённо затоптался и откашлялся. — Я слышал музыку, ваше величество. Я слышал струны арфы этого волшебника так же ясно, как день, золотые, словно первый проблеск зари. — Он глянул на своих воинов, которые уловили его негласный приказ.
— О да, — подтвердил один солдат, а потом и другой. — Я тоже это слышал! И я тоже! Сладостные золотые струны!
Тамион усмехнулся Лигеусу, самому верному его стороннику. Может быть, в этом бродяге и присутствовало волшебство. — Добро пожаловать к моему двору, лорд Камешек, — произнёс король. — При моём дворе требуется волшебник, поэтому я принимаю ваши услуги на неопределённый срок.
— Н-но, я не во… — начал было Камешек.
— Возмутительно! — вскричал Первосвященник, подкравшись к Камешку. — Этот пройдоха — не более, чем нищий, разыгравший фарс перед двором. Сперва вы оскорбили богов, ваше величество, а теперь купились на фальшивку этого… этого…
Как вдруг, словно сильным порывом ветра, три багровых тени вынесло из спутанной бороды Камешка. Первосвященник Норум отшатнулся от троицы нескладных демонов. Чёрными когтями они рвали его одежды. На их вытянутых головах раскрылись невероятно широкие пасти, с извивающимися змеиными языками, полные острых клыков. Они отрывали большие кровоточащие куски от тучного тела священника. На белый мрамор хлынула кровь, несколько капель попали даже на королевские сандалии. Стража в панике засуетилась, шорох выхватываемой из полусотни ножен стали, бряцанье щитов и крики женщин — всё это наполнило зал, в то время, как побледневший Камешек стоял перед бойней. Король скрывал своё удовольствие, пока три демона рвали Первосвященника в клочья у подножия трона.
Когда демоны стремительно пожрали всего Норума, оставив только кости, они маслянистыми облачками утекли назад, в спутанную бороду Камешка. Несколько случайных капель запятнало багровым белоснежные пряди. Тишина потрясённого молчания обрушилась на двор. Кучей громоздились окровавленные кости священника, подношением из хрящей и волокон могущественному королю Яндриссы.
— Пощадите, Ваше Великое Величество! — завопил Камешек. Он рухнул на колени в нескольких шагах от возвышения. — Я этого не делал! На мне давно лежит проклятье этих трёх бесов. Они неподвластны моей воле и разъезжают на мне, как на вьючной лошади. Хотя они никому не позволяют причинить мне вред — ибо наслаждаются моими вечными муками — они отнимают жизнь, у кого пожелают. Умоляю вас — не пытайтесь мне отомстить… или эти дьяволы перебьют ваших солдат до последнего человека. — Он разрыдался на королевском ковре, как полностью сломленный человек.
Поразмыслив минуту, Тамион встал и помог старику подняться на ноги. — Не бойся, — сказал он волшебнику, который отрицал своё могущество. Затем он зашептал так, чтобы никто другой при дворе не услышал. — Сегодня ты оказал мне великую услугу. Теперь ступай и отдохни… Слуги проводят тебя. Мы поговорим на восходе луны.
Трясущиеся слуги отвели волшебника в гостевые покои, пока Тамион беседовал со своим двором. Первосвященник Норум и был тем, кто оскорбил богов, заявил он, ибо выступил против своего правителя, избранного богами. — Пускай все священники хорошенько усвоят этот урок… когда соберутся, чтобы избрать преемника Норума. — Речь окончилась и зал опустел, когда зашло солнце.
Тамион похлопал кузена по спине. — Добрый Лигеус, моя правая рука, — улыбнулся король. — Ты принёс мне великое могущество. Я знал, что ты не подведёшь меня.
Лигеус сглотнул ком в горле. — Этот человек кажется не ведающим о своей собственной мощи, — сказал он. — Он может быть… слишком опасен.
Тамион взял за руку свою молодую королеву и попрощался с воином.
— Такие уж опасные времена, кузен.
Он улыбнулся и оставил Лигеуса в замаранном кровью зале.
* * *
В уединённом саду на краю дворцового парка, королева Камрил сидела на окружённой увядшими цветами, и высохшим виноградом скамье. Перед ней стоял наполненный пылью каменный фонтан, вырезанная на нём фигура русалки смотрела ониксовыми глазами. Королева тосковала по не столь давним временам, когда воды фонтана пели для неё и спелые плоды висели среди цветущего винограда.
Закутанная широкоплечая фигура приблизилась в сумерках. Королева затрепетала, вспомнив времена радости и бьющихся сердец. Она была ещё молода, но ощущала себя такой старой. Когда рослая фигура подошла к свету её свечи, под капюшоном показалось узкое лицо и незримая ноша лет внезапно свалилась с неё. Лишь в эти редкие потаённые моменты она снова становилась собой — двадцатилетней девушкой, с любовью, пляшущей в её груди, подобно свечному пламени.
Лигеус сбросил капюшон и заключил её в свои могучие объятия. Королева млела на его груди, вдыхая гранатовый запах пота. Их губы слились в поцелуе и на миг дворец, королевство и все заботы исчезли.
Они разомкнули объятия и к ней вернулась тревога.
— Он знает… — выдохнула она. — Волшебник… он знает!
— Шшшш, — успокаивая, Лигеус гладил её щёку загрубевшей рукой. — Он не может знать. Его разум запутался. Он даже не знает, что он — волшебник.
— Но этот рассказ… история, которую он спел… почему ещё он её выбрал? Он должен знать. И он убил бедного Норума… Что это значит для нас?
Лигеус уставился на пересохшую русалку. — Это значит, что мы должны быть терпеливы. Ты должна быть терпелива. Сейчас возможность праведного восстания на время подавлена. Но новый союзник Тамиона не так уж надёжен… Возможно, демоны бородача пожрут его так же, как и священника.
— А если нет? — спросил Камрил. Она прильнула к его спине, уткнувшись подбородком в шею. Он прижал её руку к груди.
— Найдутся и другие способы, — прошептал он. — Другие средства устранить моего кузена и отдать Яндриссу её королеве.
— Значит, мне… продолжать? — спросила она.
— Ты должна. — Он обернулся, ловя её взгляд. — Век Перемен должен продолжаться, пока ты не взойдёшь на престол. Лишь тогда страна сможет вернуться в обычное состояние и народ станет чтить тебя за принесённое спасение.
Камрил закаменела. — Я боюсь, Лигеус. Уже так много страданий. Что, если я не смогу прекратить эти вещи? Что, если я выпустила то, с чем не справлюсь?
Лигеус усмехнулся. — Ты говоришь, как старина Камешек, — сказал он. Он обнял её за нежные плечи. — Ты должна быть сильной. Вспомни то, чему твоя мать научила тебя. Волшебство служит тебе… а не ты служишь волшебству.
Камрил закивала. Он всегда придавал ей отваги, даже смог убедить её, что она была такой же чародейкой, как прежде её мать. Но разве та под конец не утратила контроль? Разве сверхъестественные силы не отняли у неё жизнь, когда солдаты Тамиона штурмовали ворота Дразы? Да, её мать оказалась предана книгой.
Но рядом с её матерью не было Лигеуса.
— Будь сильной, — сказал он и ещё раз поцеловал её. Энергичный, как молния, ток протекал от него к ней и она улыбнулась. Она желала, чтобы он взял её прямо тут, посреди завядшего сада, но это было бы слишком опасно.
— Где он сейчас? — спросил Лигеус.
— В комнате совета, — отвечала она, — беседует с волшебником.
— Что ж, — заметил он, притягивая её поближе. — Значит, у нас есть немного времени…
Вопреки опасениям, он овладел ею на земле, подарив ей блаженство на покрывале опавшей листвы. Это была та энергия, которая требовалась ей, чтобы встретиться с тем, что приближалось.
В свете убывающей луны она проскользнула назад во дворец, оставляя след из сухих цветов.
Она больше не страшилась.
* * *
Одним утром, на заре, обрушился шквал пылающих градин. Этот тлеющий ливень поджёг несколько городских кварталов и дюжину отдалённых ферм. Злаки, пережившие засуху, теперь сгорели и призрак голода вскинул свою мёртвую голову. Несколько колодцев вычерпали до дна при тушении городских пожаров, прибавив ещё и недостаток питьевой воды. Король велел легионам конфисковывать в дальних провинциях воду и провизию для своих людей. Даже дворцовые запасы оскудели, если верить слухам, подслушанным Лигеусом в банях.
Капитан надзирал за утренней муштрой, когда увидел, что по воинской площадке подходит волшебник Камешек. Его борода вновь обрела чистейшую белизну, рваньё сменилось ниспадающей мантией из чёрного и фиолетового шёлка. Золотые наручи охватывали узкие запястья, а копну волос удерживал серебряный венец. Видимо, король желал, чтобы его новый волшебник внушал трепет там, где он бродит. Лигеус подумал, что старик выглядит довольно забавно, под грузом такого убранства. Он хихикнул, когда увидел арфу, оснащённую новыми сверкающими струнами.
Среди стука деревянных мечей и усердного кряхтения солдат, он услышал чистый голос. — Капитан! Будьте добры, на два слова?
— Сегодня у меня нет времени на твои прелестные песенки, Камешек, — сказал Лигеус. Он поправил стойку новобранца с копьём и обернулся к сомнительному волшебнику. — Приближается бескормица и это может вызвать войну. Мои солдаты должны быть готовы.
— Да, да, — пробормотал Камешек, уставившись на иссохшую землю. Он нагнулся и поднял маленький кусочек древесного угля, прежде бывший пылающей градиной. Двор подпалило, но повреждений было немного. — Я обещаю не петь. Но у меня имеется история, которую вы должны услышать.
Лигеус собирался отказать Камешку, но что-то в том, как этот человек поглаживал свою невероятную, аккуратно расчёсанную бороду, отдавало угрозой.
— Ну хорошо — уступил капитан. — Поговорим там, под оливой.
Пока они шли вместе, Камешек изучал бесплодные ветки. — Печальное зрелище, — бормотал он. — Требуется добрый ливень… полагаю, как и всему здесь.
— Ты намерен тратить моё время впустую, рассказывая то, что и так мне известно? — спросил Лигеус. Он зачерпнул воды из стоящего под ветвями бочонка. Вкус был прохладен и сладок, словно губы Камрил. Он прогнал мысли о ней.
Камешек поглядел на него карим взором, безотрадным, как пустыня. Под глазами висели мешки и страдальческие морщины бороздили лоб старика. Насколько же он был стар?
— Когда-то я был во многом похож на вас, — произнёс Камешек. — Не солдатом… но я знал, как держать меч. Но через некоторое время мне надоело проливать кровь. Я отказался от меча, сменив его на арфу. Таким образом я и стал служить королю страны под названием Эйгрос. Вы слыхали о ней?
Лигеус вздохнул и покачал головой.
— Неважно, — продолжил Камешек. — Быть может, та страна принадлежала какому-то иному миру. Я далеко забрался. Но выслушайте… я влюбился в прекраснейшую женщину королевства. Я не устоял перед ней. Но я служил её мужу. Она была королевой Эйгроса.
Лигеус сжал кулаки. Его челюсть закаменела. Камешек сверлил его взглядом.
— Пока я не увидел её лицо, у меня было всё, чего я всегда хотел. Я служил при дворе короля, который любил мои песни, мои шутки, мои проделки. Я гордился тем, что был отменным шутом. И поэтому я стал шутом и для неё, если вы понимаете, что я имею в виду. Я предал всё, чем дорожил в отчаянном стремлении завоевать её любовь.
— Твоя песня, — сказал Лигеус. — «Неверная Королева». Это и было?…
— Да, — подтвердил Камешек. — Всё это было на самом деле… исключая тот кусочек с тиграми… немного поэтической вольности.
— Как её звали?
— Я… я не помню, — проговорил Камешек.
— Почему ты мне это рассказываешь? — спросил Лигеус. Пускай этот человек скажет прямо, если хочет обличить его или шантажировать!
— Потому что я узнал выражение вашего лица, капитан. Вы любите молодую королеву. Не беспокойтесь… Никто, кроме меня, этого не заметил. Я не раскрою вашу тайну. Я только хочу предупредить вас…
— Предупредить о чём? — уточнил Лигеус.
— Позвольте ей уйти, — прошептал Камешек. — Не совершайте ошибку, которую совершил я. Не предавайте всё, что у вас есть ради того, что может никогда не прийти.
Лигеус уставился на летящие белые облака. Удастся ли срубить волшебнику голову, прежде чем демоны разорвут его в клочья? А если он убьёт Камешка… то сбегут ли демоны?
— Ты несёшь проклятие, — сказал он Камешку. — Эти демоны… как они появились у… поселились в тебе?
Камешек нахмурился. — Я защищал жизнь моего короля… от волшебника, которому служили демоны. Когда я убил его — поджёг ему бороду, как припоминаю — демоны остались. И позже, когда я погрузился в пучины предательства и скорби… то обнаружил, что не могу от них избавиться.
Лигеус потёр подбородок. — Так нечестивые деяния всегда преследуют человека? Даже если они совершены ради высшего блага?
Камешек поднял пустую ладонь. — Кто может сказать, что хорошо, а что порочно? Кто решит?
Лигеус скрестил руки на груди. — Каждый человек должен сам решить для себя, волшебник.
Он развернулся и пошёл к сражающимся воинам.
— Я не волшебник, — отозвался Камешек.
Лигеус его проигнорировал.
* * *
В тронном зале Камешек стоял на почётном месте, раньше принадлежащем Первосвященнику. Он взирал на крестьян, нобилей и воров, предстающих перед королевским правосудием, наигрывая на арфе, снимая тяжесть с их обременённых душ. Между вынесениями приговоров король часто требовал бодрую мелодию или велел Камешку петь.
— Лучше всего ты послужишь мне, делая то, что тебе нравится, — объяснил ему прошлой ночью король Тамион. — Перебирай струны арфы; пой свои песни. Угроза от твоих демонов будет удерживать моих врагов. Не так важно, истинный ли ты волшебник или просто менестрель с проклятием. Понимаешь?
Это значило, что можно было вновь стать королевским затейником, мечта, которую он считал давно умершей, особенно учитывая его троих мучителей. Иронично, что это проклятие заставляло короля лишь ещё больше желать его службы. Он почти захотел поблагодарить демонов, но знал, что они только и ждали возможности учинить побольше зла. Тем не менее, отчасти он нашёл в Яндриссе счастье. И, поскольку всё счастье было мимолётным, он решил наслаждаться им, пока оно длилось.
Он играл на арфе с необычайной увлечённостью, по своему желанию погружая весь зал в торжественное безмолвие или бурное благоговение. Он не помнил, чтобы когда-то был настолько полон радости, настолько поглощён каждым мгновением, с тех пор… с тех пор, как стал жить под другим именем в иной стране, которая может продолжать существовать и дальше или же нет. Может, за все годы безумных скитаний демоны утянули его через измерения в какой-то похожий мир, граничащий с его собственным? Он не знал и не беспокоился об этом; у него были король и двор, чтобы их развлекать. Этого хватало.
Под конец долгого дня правосудия, король удалился, чтобы переговорить с военачальниками. Камешек чувствовал, что война не за горами, особенно теперь, когда Тамион заполучил поддержку такого могущественного волшебника. Камешек рассмеялся бы, если обстоятельства не были столь зловещими. Возможно, в один день, когда демоны устанут от этого, они выпрыгнут наружу и сожрут Тамиона. Возможно, в миг его самой славной победы.
Камешек принял графин вина у робеющего слуги и утолил жажду. За целый день пения его горло утомилось. Утомлённый… но пока что довольный. Поужинав тушёной свининой, абрикосами и свежим хлебом, он задремал у окна своих гостевых покоев. Вскоре после заката он пробудился от знакомого копошения в бороде. — Что? — вопросил он у демонов внутри. — Чего вам на этот раз надо? Разве вы ещё недостаточно натворили? Оставьте меня в покое.
Но жемчужная борода колыхалась, крутилась и тянула его к дверям. В передней снаружи топтался слуга, зажигая факелы, размещённые по стенам. С тяжёлым вздохом Камешек сгрёб свою арфу и вышел в коридор. Он блуждал по густой сети проходов, завешанных рядами вышитых гобеленов, и проходил между бронзовыми и мраморными статуями. Пересёк галерею с картинами, демонстрирующими Тамионовых предков. Династия завоевателей, на образах, сотворённых кистью и маслом, они потрясали серебряными клинками или сжимали длинные копья, увенчанные флажками.
— Куда вы меня ведёте? — спросил он у бороды хриплым шёпотом. Он прокрадывался мимо вышагивающих стражников, поворачивающих за угол лишь за миг до того, как его могли заметить, и всё это благодаря слабому подёргиванию своих длинных бакенбард. Он задумался о том, чтобы опять отрезать бороду, как много раз делал раньше… но демоны лишь станут держаться поблизости, будто отвратительные вороны, пока она снова не вырастет. Он давно и пытаться перестал противиться тройной воле, что временами обволакивала и подчиняла его собственную.
Извилистая лестница привела его на самый верх дворцовой башни. Он остановился у дубовой двери, окованной железом. Единственный стражник стоял навытяжку перед этим проходом. Когда он только заметил Камешка, из белой бороды появилась багровая рука и выплела в воздухе мерцающий символ. Страж резко охнул и осел на ступени, спящий или мёртвый. Камешек приблизился к двери и демонический коготь вытянулся, прикоснувшись к дубовой древесине. Дверь беззвучно отворилась внутрь.
За ней лежал покой, освещаемый оплывшими свечами. По стенам тянулись полки, заваленные пожелтевшими свитками, почерневшими черепами и прозрачными склянками с жидкостями. На город глядело единственное окно, через которое Камешек видел мерцающую луну и звёзды. Перед окном стояла подставка и на этой подставке лежала толстая книга. Камёшкова борода потянула его поближе и он прижал арфу к груди.
Он встал перед книгой и увидел, что она переплетена в чешуйчатую шкуру какого-то огромного зверя. Это была вещь из древних времён и надпись на позабытом языке на обложке книги была нечитаемой… пока снова не появился багровый коготь и не метнул искрящиеся чары.
Теперь Камешек мог прочесть название этого тома так же ясно, как на своём родном языке.
«Книга Проклятий».
Его напугал сонный стон. Обернувшись, он увидел королеву Камрил, раскинувшуюся в тенях на чёрной тахте. Рядом с ней дымила жаровня с непривычно пахнущим благовонием. Она поднялась, вдыхая испарения. Камешек забился в тень между двумя книжными шкафами, удивляясь, что она до сих пор его не заметила. Её глаза остекленели… Она подошла к книге, погружённая в некий глубокий транс.
Королева откинула увесистую обложку и стала перелистывать заплесневелые страницы, одну за другой, остановившись где-то на середине. Затем она стала читать — нет, петь слова с этой страницы — мягким и низким голосом, словно в горле у неё бурлила смола; потом с её языка стали слетать гортанные напевы. Камешек покрылся мурашками, ибо против воли понимал эти нечеловеческие слова. Она взывала к силам, что не принадлежали этому миру или любому другому миру, где правило человечество. Страх набухал в его груди, как исступлённый приступ кашля и он испустил вопль.
Камрил рывком развернулась и увидела его. Её заклинание прервалось. Теперь миловидное личико превратилось в маску ярости… Смерть плясала в её глазах. Она могла бы перегрызть ему горло.
Демоны вылетели наружу багровым взрывом. Двое из них схватили её за руки, а третий захлопнул раскрытую книгу. Он обернулся и ухмыльнулся своим собратьям кривозубой улыбкой, выкатив глаза, будто чёрные самоцветы. Камешек опасался, что они разорвут королеву на части. Он отвернулся.
Камрил закричала, теперь её транс полностью улетучился, ярость в зелёных глазах сменилась ужасом. Её вопль разлетелся из башенного окна по иссохшим дворцовым дворикам. Один из демонов сграбастал её шипастыми лапами и выпрыгнул из окна. Вторая бестия последовала за первой, планируя на свежеотращенных крыльях. Третий демон стиснул «Книгу Проклятий», словно возлюбленную и запрыгнул обратно, в бороду Камешка.
Затем он тоже потянул Камешка в окно, как будто невидимый великан волок его за бакенбарды. Вместо того, чтобы рухнуть навстречу смерти, тот полетел к окну далёкого покоя. Внутри король Тамион и три его полководца сидели вокруг заваленного картами стола. Но карты разлетелись, как сухие листья, когда в открытое окно влетел демон вместе с Камрил. За ними последовал Камешек, лишь его ноги ступили на пол комнаты, как полководцы с выхваченными мечами уже встали вокруг короля.
Камрил грудой свалилась на пол, рыдая и стеная. Багровая бестия стояла над ней, пуская слюни, как собака. Прежде чем прозвучали какие-то слова, демон выбросил из Камешковой бороды «Книгу Проклятий». Она тяжело рухнула на королевский стол, словно мёртвое тело.
Тамион рвал и метал за спинами своих телохранителей. — Что это значит, волшебник?
— Я не…
Камешек не закончил фразу. Её заглушил порыв хлопающих кожистых крыльев. Третий демон влетел в окно, сжимая в лапах капитана Лигеуса. Он уронил того на пол, и твари текучими клочьями чёрного дыма вернулись в бороду Камешка.
Камешек стоял перед всхлипывающей королевой, ошарашенным капитаном и рассвирепевшим королём. В комнату ворвались солдаты. Лес клинков уставился на певца, который опустил арфу наземь и поднял пустые ладони.
— Это она, ваше величество, — печально проговорил Камешек. — Королева Камрил предала вас с помощью чёрной магии. Она наслала на ваше королевство эти проклятья.
Глаза Тамиона пылали яростью. — Откуда ты это знаешь?
Король Яндриссы поймал взгляд жены. Её лицо пылало красным жаром, иссушившим нежную кожу.
— Это правда! — закричала Камрил. — Это сделала я. Я воспользовалась Чёрной Книгой… Она принадлежала моей матери…
Тамион таращился, будто получив пощёчину. Он переводил взгляд с Камрил на проклятый фолиант. Военачальники застыли, разинув рты. Их клинки блестели в свете ламп.
Камрил бросилась в объятия Лигеуса.
— Подлая дразанская шлюха! — вскричал Тамион. — Ведьмино отродье! — Он поднял руку, чтобы ударить королеву.
Лигеус схватил Тамиона за запястье. — Не тронь её.
Король был поражён вдвойне. Его лицо закаменело.
— Ты тоже предал меня? Ты?
Лигеус ничего не ответил, лишь склонился, чтобы поцеловать Камрил.
— Убить его, — приказал Тамион. — Её тоже.
Ближайший военачальник поднял меч, но так и не нанёс удара. Красный туман закружился по комнате. Камешек стоял в самом центре бури. Он наблюдал, пока мир двигался медленно, как во сне. Демон прыгнул на стол и распахнул книгу, тогда как двое прочих текли по комнате, вскрывая мягкие шеи бритвенно-острыми когтями. Чудовище у книги громко запело на наречии, что гораздо больше подходило его чёрному языку, чем язычку Камрил.
Земля задрожала, закачались стены дворца. С огромных плит потолка и стен осыпалась пыль. Люстры разбились и дождём пролились на каменные плиты, мраморные статуи рассыпались обломками. В коридорах плясало зелёное пламя, а в королевской комнате совета розовой дымкой кружилась кровь… и материальные тела теряли свои очертания. Они растекались, словно туман в бурю. Кружились, кружились, вращались вокруг книги и её читателя. Камешек зажимал уши руками, но всё равно слышал гулкие заклинания демона. Двое прочих тоже присоединились, словно в семейном хоре…
Сады и улицы Яндриссы полнились криками. Камешек был рад, что не видел происходящего. Ужас разливался, как наводнение с проломленной запруды. Он закрыл глаза, чтобы перенести кружение, пульсирующее безумие. Зловоние крови душило его. Камешек рухнул на колени и мир почернел.
Он очнулся в тронном зале. Колонны повалились и рассыпались по всему полу. Грандиозные гобелены висели лохмотьями, а крышу унесло целиком. Ранняя заря облачила небеса в алое и оранжевое. Камешек прижимал арфу к груди. Его бороду слегка колыхал утренний ветерок.
Среди развалин в странных положениях лежали трупы, но взгляд Камешка притягивал платиновый трон. На нём восседало бледное трёхголовое существо с шестью руками, болтающимися на бочкообразном теле. Одеяние из королевского шёлка драпировало перекошенное бугорчатое туловище. Шесть ног свисали с переливающегося трона. Каждую из трёх голов венчала корона из золота и самоцветов.
Слёзы полились из глаз Камешка, когда он узнал тройного монарха. Три его лица, с вытаращенными бессмысленными глазами и вялыми ртами, принадлежали Тамиону, Лигеусу и Камрил. Восхитительно молчаливый лик девушки находился прямо посередине между лицами её мужа и возлюбленного. Трое стали одним. Камешек также заметил, что четыре руки были сильными и мужскими, тогда как две — тонкими и изящными. Так же обстояло дело и с шестью ногами.
Он поднялся на ноги перед королевским намостом и услышал слабое хихиканье из своей бороды. Теперь он понял, почему демоны привели его сюда. Их звала книга. Теперь она досталась им и они использовали её, чтобы излить невероятное зло.
Он ковылял к рухнувшим вратам зала и видел тела солдат, сплавленные вместе, словно они были глиняными куклами, обожжёнными в печи каким-то безумным гончаром. Каждый из них состоял из двух мужчин, соединённых вместе в четырёхруких двухголовых существ. Большинство из них было живо. Пока он наблюдал, они неуверенно поднимались, учась уравновешивать свои новые тела, хватаясь за орудия войны — мечи, копья и щиты. Теперь они стали ратью многоногих и многоруких страшилищ, служащих трёхликому королю-королеве. Как эта перемена затронула их умы, их души? Камешек на миг задумался, могла ли хоть искра человеческого уцелеть в подобной метаморфозе. Он отёр глаза и покинул дворец, посеменив на улицы.
Там копошилось и ковыляло население Яндриссы… смеясь, рыдая или взывая к забытым богам. Там были все — мужчины, женщины, дети — смешанные в пары. Царство двухголовых, четырёхруких, четырёхногих тварей, пускающих слюни и шаркающих прямиком к разрушенному дворцу. Камешек пошёл быстрее, когда они затоптались вокруг него, двигаясь в противоположном направлении.
Когда он добрался до разбитых ворот внешней стены, на город обрушился проливной дождь. Большие прохладные капли падали на каменные плиты, дворы и крыши. За спиной у него поднималось оживление. Люди радовались этому живительному ливню, пусть даже их жизнь навсегда исказилась и переменилась. Камешек шагнул в бурю.
Вдалеке горные вершины пылали зелёным огнём, а над равниной шелестел небесный лес. Может быть, эти проклятия или чудеса иссякнут со временем. Может, нет. Народ Яндриссы сможет выжить какими-то новыми, необычными способами. В грохоте стихий вспышка молнии ослепила Камешка. «Беги! Беги!» — шипели демоны и он побежал, оставив позади город многообещающих чудовищ.
Мы возвели каирн[1] для Дедули на берегу, на вершине зелёного пригорка ввиду замка. Похороны продлились недолго, без всякой христианской мишуры. Дедуля не желал креста на своей могиле, а мой отец терпеть не мог религии. Все религии. Наша семья и шесть вилланов стояли вокруг каирна из серых и жёлтых камней, и ветер ревел в наших ушах. Море билось о каменистый пляж внизу и холодный дождь барабанил по нашим плащам. Небо оплакивало моего деда, а земля стонала. Это были такие похороны, какие он мог бы пожелать сам. Мы похоронили его с охотничьим мечом с серебряной рукоятью и корзиной свежих яблок — его любимых фруктов.
Когда мы отошли, чтобы поплестись назад, в опустевший замок, я обернулся последний раз взглянуть на могилу Дедули. Я никогда не пришёл бы сюда ещё раз. В Новом Свете его кончина стала бы не так уж заметна. Я мигал, когда дождь попадал мне в глаза.
Что-то тёмное и сгорбленное стояло на верхушке свежего каирна.
Это мог быть очень маленький человек, старикашка, укутавшийся от бури в плащ. Или даже толстый ребёнок, если судить только по размерам. Но я знал, что это не был ни тот, ни другой. Вспышка молнии высветила корявое лицо под капюшоном… блеснули синие самоцветы глаз.
Гном поднял правую руку в жесте прощания. Или приветствия…
Я моргнул и отёр глаза от дождя. Так же быстро, как вспышка молнии, гном исчез. Он приходил сказать последнее «прощай» Дедуле, лорду Диармуйду Каррику. И всей моей семье, ибо мы обратили наш взор к новому дому, столь далёкому отсюда.
Я не сказал о появлении гнома ни матери, ни отцу.
Как бы я смог? Гномы похитили мой голос несколько лет назад.
* * *
Дедуля был ещё малышом, когда впервые повстречал гнома в Холмовых Лесах. Прямо перед сумерками перейдя ручей, он увидал крошечную фигуру, за которой гнался чёрный пёс с красными, как пламя, глазами. Он повалил маленького человечка наземь, клыки рвали яркие одежды. Дедуля был очень великодушен, даже в детские года. Он поднял булыжник и метнул его, раскроив псу череп. Псина с воем удрала прочь и, при свете растущей луны, Дедуля помог маленькому человечку подняться на ноги.
Стоя, тот оказался вдвое ниже Дедули (который был вдвое ниже взрослого мужчины) и, к тому же, сгорблен и скрючен. Его лицо, шишковатое, как древесный корень, было бурым и грубым, словно кора. Грязь на его коже вообще не была грязью, но выглядела так же естественно, как волосы на человеческих руках. Он заморгал на Дедулю глазами, подобными сапфирам-близнецам.
— Ты ж из фейриев, точно? — спросил Дедуля и маленький человечек рассмеялся. Это был один из тех духов земли, которых наши предки звали дован шиг[2]… а римляне называли гномами. Народ тайного величия, те, кто перемещались в земле, как рыба в воде.
— Меня Пак’о’лином кличут, — представился гном. — Слуга короля Гоба, что правит королевством самоцветов в Сердце Мира. Ты паренёк отважный… спас меня от этого изверга, что хотел меня тута и оставить. Возвращайся на это самое место завтрашней ночью… будет те награда.
Дедуля заморгал на фейри. — Не просил я награды… — отвечал он, но гном прыгнул за куст и исчез. Под светом луны Дедуля побрёл назад, в отчий дом и всю ночь грезил о Самоцветном Королевстве, искрящемся в земных глубинах. На следующий вечер он снова отправился в лес и Пак’о’лин ждал его, сидя на замшелом бревне.
— Следуй за мной, — велел гном и поскакал через поваленные стволы к отдалённому склону.
Там он показал Дедуле некую пещеру, где залегала неоткрытая мощная золотая жила. — Утром приведи сюда своего отца, — сказал Пак'о'лин, — и вы никогда больше не будете голодать. Ваш род будет процветать на этой зелёной земле. — Затем Пак'о'лин передал Дедуле слова короля Гоба. Он сказал, что Король Земли будет присматривать за Карриками, дабы их обходили горе и раздор… пока они верны мудрости киаллах[3]… Древним Обычаям.
Может, Дедуля рассказал мне всё это, потому что я был лучшим слушателем в семье… видимо, потому, что не мог разговаривать или хотя бы даже спрашивать. В младенчестве я перенёс ужасную лихорадку, которая оставила меня без голоса. В пятнадцать лет я всё ещё пребывал безмолвным.
Дедуля возвёл наш фамильный замок и отстроил поместье Карриков на золото, унаследованное от отца — золото, полученное, благодаря гномьей премудрости. Он держался Древних Обычаев, пока мог, но его сын — Донал Каррик, мой отец — отринул их. Отец никогда не верил историям Дедули о гномах и вместо этого принял слово католических священников, что заявились в наши холмы. Как оказалось, мой отец поставил не на ту лошадку. Теперь Изумрудным Островом[4] владели протестанты. Они заклеймили моего отца и деда, как еретиков. И они дали нам, Каррикам, выбор: лишиться наших земель или лишиться наших жизней.
Отец решил начать новую жизнь в Новом Свете. Когда мы стали собирать вещи для великого путешествия, Дедуля слёг. Я понимал, что он не вынесет переезда с нами. За день до смерти он позвал меня к своему недужному ложу, прошептав в промежутках между прерывистым кашлем.
— Кормак… славный паренёк, — проговорил он. — В Единой Земле есть много миров. Запомни всё, что я тебе скажу. Это гномы забрали твой голос в детстве. Это значит, что ты особенный, Кормак. Однажды они вернут его тебе… когда он понадобится больше всего. Присмотри… присмотри за своей сестрой. Там, куда вы отправляетесь, не место для нежных юных девушек.
Я пообещал ему, кивнув и пожав руку, что запомню это. На него напал приступ кашля и мать отослала меня прочь. На следующий день он скончался.
«В Единой Земле есть много миров».
Я вновь услышал слова Дедули, когда заметил, как гном помахал мне с его могилы.
* * *
Переход через Великий Океан изобиловал штормами. Всё, чем мы владели, было увязано и убрано под палубу. Я делил одну каюту с матерью, отцом и Миарой, моей двенадцатилетней сестрой. Шестеро верных отцовских вилланов делили другую каюту. На борту были и ещё переселенцы, спасающиеся от религиозных гонений, мечтающие о золотых богатствах или бегущие из-за таинственных проступков. Мы расхаживали по вымокшим палубам «Изгнанника» и в свой срок морская болезнь добралась до каждого из нас.
Во время худшего из штормов двух моряков смыло за борт и больше их не видели. Когда моя напало моё собственное недомогание, я вцепился в леер, пока корабль подскакивал и раскачивался, как свихнувшийся великан. Я выблёвывал потроха в пенящуюся чёрную воду. Я слыхал, как кое-кто из команды толковал о морских чудовищах, что рыщут в этих водах и это наполняло меня необычайным страхом.
Однажды, когда я забрёл в грузовой трюм, то увидел что-то тёмное, мелькнувшее в груде бочек и ящиков. Мне подумалось, что это была здоровая крыса, вредитель, забравшийся в трюм, в надежде закусить нашими припасами. Я достаточно заскучал, чтобы заинтересоваться возможностью поохотиться на крысу и вытащил нож, который дал мне отец. Я крался между обвязанными тросом коробками. По полу метнулась тень и моих ушей достиг звук крохотных шагов по палубе. Я почувствовал запах цветущей зелёной земли, столь чуждый этому месту и услышал что-то, во что не поверил… хихиканье. Мне привиделись два сверкающих сапфира, воззрившихся на меня из самого тёмного уголка трюма. Я кинулся к ступеням на верхнюю палубу. Весь остаток путешествия я никогда больше туда не спускался.
Мой отец подбадривал нас в этих морских мытарствах, как только мог. — У нас будет широкая зелёная долина, вся целиком наша, — говорил он. — Леса там полны добычи, а вода слаще мёда. Новое графство Каррик будет более великим и более процветающим, чем то, что мы покинули. И все мы будем там счастливы, дети. Когда-нибудь вы вырастите там собственных детей. Увидите… мы будем свободны от религиозных догматов, вольны думать сами. Там, куда мы направляемся, никто не станет принуждать вас поклоняться их богу. Мы держим курс на рай.
Моя мать более реалистично смотрела на то, что лежало впереди, но она разделяла оптимизм моего отца, если не его красноречивые слова. Я слушал и улыбался, как и Миара, но мы с сестрой боялись. Мы убеждали себя, что ничто не может быть хуже, чем это два месяца морской воды, галет и качающейся палубы. Когда мы наконец заметили зелёную береговую линию, было уже начало весны. Мы резвились от радости под хлопающими парусами.
Холмы Колонии были выше и массивнее тех, что мы оставили позади. Леса здесь были густыми, мириады деревьев уходили к самому западному горизонту. Мы немного задержались в поселении колонистов, которое окружал частокол, срубленный из огромных каштанов. Мы набрали целый обоз из фургонов, некоторое количество скота, что поможет нам с продовольствием, несколько серых мулов и более чем достаточно лошадей. Мой отец часто разговаривал с жестколицыми лонгхантерами[5]… мужчинами, что исследовали таинственные земли за линией пиков. Мы собирались отправиться в ту глухомань.
Мой отец со своими спутниками пили виски в таверне с несколькими подобными людьми. Он позволил мне пойти вместе с ним, хотя вместо виски я пил горячий чай. Они беседовали о Революции, о войне против империи… беседовали о Красномундирниках[6], Независимости и Налогах, и очень многих вещах, помимо того. Но мой отец интересовался лишь землёй за горами. Он нанял лонгхантера по имени Бун[7], чтобы провести нас за горный хребет и через Провал[8]. Это был единственный путь к земельному наделу, который он приобрёл у некоего южного барона. Как видно, Бун не раз хаживал этим путём.
— Вам понадобится то же самое, что необходимо каждому пионеру, — заявил Бун моему отцу. — Доброе ружьё, добрая лошадь и добрая жена.
Мой отец рассмеялся. — Все три у меня есть… и добрый сын впридачу! — Он взъерошил мне волосы, гордо представив меня Буну. Траппер заявил, что, похоже, парень я крепкий. Он улыбнулся мне, показав жёлтые зубы. Его лицо было жёстким, как подошва, а взор по-ястребиному остёр.
— Как тебя зовут, сынок? — спросил он.
— Он не разговаривает, — ответил мой отец.
Бун кивнул и отвёл от меня взгляд. Они с моим отцом выпили ещё пива, а я разглядывал его штаны из оленьей кожи, длинный жёлтый плащ и мохнатую шапку. Он носил длинный нож в мокасине и заткнутый за пояс железный томагавк. Его кремнёвое ружьё было прислонено к столу. Он казался мне каким-то выходцем из дикой глуши… неким существом, рождённым в первозданном приволье, что может дать человеку лишь Новый Свет. Он был диким существом, одетым в человеческое платье. Но Бун говорил уверенно и мудро. Я решил, что он мне всё-таки очень нравится.
Мы отправились в горы, когда ещё буйствовала весна. Дорога Диких Мест пахла пыльцой с тысячи цветов и только что расцвётшей зеленью. Ветра были тёплыми и горы вставали перед нами, будто величественные лесные боги. Мы оставили позади укрепления и гостеприимные таверны, вместе с беседами о войнах и революциях. Мы удалялись от цивилизации… в глушь. Там мой отец смог бы возродить своё утраченное наследие. Я желал верить его словам, что мы направляемся в рай. В тот первый день, проезжая под цветущими ветвями, двигаясь сквозь мир искрящихся красок и изумрудных теней, так легко верилось в это.
У подножия гор нам пришлось оставить фургоны. Бун предостерёг нас, что тропа станет чересчур крутой для них. Мы погрузили всё, что могли, на спины лишних лошадей, четвёрки мулов, дюжины коров и наши собственные спины. Мы оставили много провианта, но Бун сообщил, что в Провале мы найдём уйму дичи. И мы её нашли. Мы поднимались по проходу всё выше и выше, по тропе, что четырьмя годами ранее отметил сам Бун. Разломанные останки древних деревьев отмечали тропу, будто кости перебитых огров. Эта дикая местность будоражила моё воображение и я ехал в восхищении перед первопроходцами, которые шли этим путём, миля за милей прорубаясь через лес топорами и факелами.
Дорога извивалась меж зелёных горных склонов, закручиваясь и петляя, но всегда вела на запад, к заходящему солнцу. Нам попадались на глаза бурые медведи, полчища белок, а в ручьях, которые мы пересекали, плавали бобры размером с волка. Я прекратил и пытаться отмечать в уме огромное разнообразие птиц, что порхали между деревьями. Я видел, как синехвостый ястреб пикировал на кролика, а один раз, как белоголовый орлан уставился на нас с соседнего утёса. Каждый день мой отец, его люди или Бун подстреливали что-нибудь нам в пищу: оленя, лося, голубей, зайцев и других животных, которым у меня не находилось названий. Мы вытаскивали жирную серебряную рыбу из ручьёв и озёр. Это поистине была земля изобилия.
Путешествие было нелёгким, но и в разгар лета оно устойчиво продолжалось. Бун рассказал нам историю зимнего перехода, когда двадцать один первопроходец, мужчины и женщины, насмерть замёрзли на этой тропе. Я подумал об их призраках, преследующих нас ночью вокруг бивачных костров, но к счастью я ни с кем не мог поделиться своими страхами. После целого дня езды и восхождений мы спали, как убитые. Бун и вилланы по очереди несли дозор. Я хотел бы спросить их, кого они высматривали — медведей?… Волков? Каких-то других свирепых тварей, о которых никто не хотел говорить?
На нашу шестую ночь в Провале, я получил ответ на свой непроизнесённый вопрос. Я проснулся от криков сестры и матери, топота мокасинов по земле, лязга металла и безумных боевых кличей туземцев. В слабо горящем костре лежал труп виллана, с глубоко вонзившейся в грудь оперённой стрелой. Отец затащил мать и Миару в глубину сборища скота, когда стрелы осыпали землю и вонзались в окружающие деревья. Стрелы втыкались в живое дерево со смачным «тунк».
Мужчины похватали свои ружья, но полуголые туземцы уже выскакивали из тьмы, с глазами, словно лужицы тени. Их смуглые лица были раскрашены красным, как кровь или мертвенно-синим и пучки перьев торчали из их чёрных волос. Белые зубы блестели в свете костра, когда они высоко воздели томагавки и с воплем бросились на наших защитников.
Бун уже вскинуто и зарядил и вскинул ружьё. Я увидел, как он выстрелил в грудь налетевшему туземцу. Дикарь рухнул замертво к его ногам. Бун выхватил томагавк, когда, завывая волком, выскочил другой индеец. Отец позвал меня по имени, но грохот стрельбы заглушил прочие его слова. Я сообразил, что он крикнул: — Пригнись! — Я скорчился за поваленным стволом и наблюдал, заворожённый и потрясённый такой жестокостью.
Туземец глубоко вонзил каменное лезвие своего томагавка в череп виллана. Звук был, словно рубят сырую древесину. Тогда там оказался Бун, воткнув нож убийце в почки и повернув его. Уже два налётчика полегли от его руки. Стрела вылетела от деревьев и попала одному из наших в руку. Он выронил ружьё, которое пытался перезарядить и ещё один вопящий индеец выскочил из темноты. Пистоль Буна громыхнул и живот туземца взорвался. Он с воем упал на землю, где его добил ножом виллан, с всё ещё торчащей из плеча стрелой.
Вылетевшая стрела задела бедро Буна, а ещё две повалили одного из наших мулов. Внутри топорного укрепления из увязанных тюков и перепуганных животных, мой отец загораживал кричащих мать и сестру. Стрела ужалила бревно в двух дюймах от моего подбородка. Я быстро пригнулся, отрываясь от этого кровавого зрелища.
— Их слишком много! — прокричал кто-то.
— Кто эти чёртовы дьяволы? — другой голос.
— Чикамога[9], — крикнул Бун. — Прячься и заряжай! Заряжай!
Новый залп стрел вылетел из стены ночи и второй виллан получил одну из них в ногу. Двое были ранены, двое мертвы. Мой отец был слишком занят защитой своих женщин, чтобы присоединиться к Буну и мужчинам. Я вытащил свой маленький ножик из кожаных ножен. Возможно, я сумею помочь.
Но из темноты больше не появлялось туземцев. Последняя стрела воткнулась в древесный ствол с чмокающим звуком. Таинственная тишина пала на поляну.
— Что… — начал было кто-то. Бун шикнул на него.
Все мы лежали или сидели в тишине ещё минуту… или две. Звуки потрескивающего костра и тихие стоны двух раненых мужчин. Слабые всхлипы моей сестры и матери.
Наконец Бун поднялся. — Они исчезли, — сказал он. — Не знаю, почему… но они исчезли.
Остаток ночи никто не спал. Мы жгли костёр и пили чёрный чай, чтобы не заснуть. Бун пил бренди из серебряной фляжки. Моя мать ухаживала за ранеными, которые выли, когда она вытягивала стрелы из их плоти. Если от ран не пойдёт заражение, то они выживут. Но мы потеряли двух славных парней и утром придётся копать могилы.
Перед рассветом Бун поговорил с моим отцом. — Отщепенцы чероки, — объяснил он. — Не признают договоры, заключённые с остальной частью их народа. Они всё ещё считают землю за горами своими родовыми охотничьими угодьями. Они не принимают притязаний белых людей. И, наверное, никогда не примут.
— Но я заплатил за ту землю, — возразил мой отец.
Бун пожал плечами. — Скажите это чикамога. — Мой отец приуныл, но Бун похлопал его по плечу. — Выше голову, Каррик. Всё это здесь — часть жизни пионера. Большая опасность приносит большую награду. Вашей семье будет куда безопаснее, когда мы спустимся с этих гор. Теперь уже недолго.
Мой отец повторил слово «пионер». Словно он никогда не задумывался, кем же является теперь. Больше не лорд Каррик, не владетель графства Каррик… всего-навсего скромный первопроходец, прокладывающий дорогу через безжалостную дикую местность. Я думаю, что в тот момент он наконец понял, что избрал для себя и своего рода. После той ночи он никогда не выглядел по-настоящему счастливым… даже в самые мирные времена.
Утром мой отец со своими спутниками похоронили убитых, пока Бун отправился в обход вокруг лагеря. Он позволил мне пойти с ним, так что я всё увидел. Мы нашли в лесу девять мёртвых воинов чикамога, разбросанных грубой дугой вокруг нашей стоянки. Каждому из них аккуратно перерезали глотку, от уха до уха. И каждый из них нёс полупустой колчан со стрелами. Их луки из каштана были разломаны в бесполезные кучки палок и верёвок.
— Кто-то убил всех этих людей, — пояснил мне Бун. Я удивился, что он использует слово «люди» для описания таких кровожадных дикарей. Но я понял, что Бун уважал их. — Кто-то с металлическим ножом… кто прирезал каждого из них со спины. — Он изучил землю вокруг каждого трупа. — Не осталось вообще никаких следов… — бормотал он. Повисло неестественное молчание.
Бун поглядел на одного из убитых туземцев, как будто знал этого человека. Он сложил руки воина на груди и прикрыл ему остекленевшие глаза. Я увидел поблизости ещё одного мёртвого чикамога и что-то сверкнуло на его груди. Я подошёл поближе и увидел, как это мерцает среди засохшей крови. Синий драгоценный камень… сапфир. Не знаю, почему, но я поднял его. Вытер кровь о свой чулок и подставил камень под солнечный свет. Он заискрился и замерцал, словно кусочек замёрзшего волшебства. Я упрятал его в карман, прежде чем Бун это заметил. Или же, если он и заметил, то ничего не сказал.
Когда мы вернулись в лагерь и отслужили заупокойную над двумя свежими могилами, я вспомнил синеглазого гнома, стоящего на каирне моего дедушки. Двойные вспышки синего мерцания в корабельном трюме. Я сунул руку в карман и стиснул маленький самоцвет.
Мне подумалось, что мы оставили позади не все частички Старого Света.
* * *
С западной вершины Провала мы осматривали фантастическое царство холмов, долин, лесов и рек. Впереди открывалась первобытная земля… владения нетронутой природы. Под нами раскинулись полчища окрашенных розовым облаков, неспешно скользящих через девственный ландшафт. Мы спустились ниже облачного слоя и погрузились в зелёный мир, что станет для нас домом. Бескрайний лес целиком поглотил нас и мы побрели через зеленеющие полости его утробы.
Мы проходили мимо водопадов, стремительных бурлящих ручьёв и редких хижин тех поселенцев, что добрались до этого края раньше нас. Эти люди знали Буна и они встречали нас горячей пищей и самодельным виски, предоставляя нам ночлег под своими крышами. Через два дня по другую сторону гор, мы вступили в совершенно необитаемый край. Бун сообщил, что теперь мы уже близко от участка, что приобрёл мой отец. Он сказал, что это добрая земля, но вся здешняя земля казалась мне доброй. Мы повстречали несколько лонгхантеров, одиночек и маленькие группки, несущих на плечах связки шкур. Большинство из них Бун знал по имени. Мы даже встретили группу мирных туземцев, которые поговорили с Буном, пока мы отступили назад, нервно сжимая ружья. Так я открыл, что не все индейцы здесь враждебны. Они всего лишь люди, так же, как мой отец и его спутники. Нельзя было судить одно племя по тому, что сделало другое.
Мы поселились в лесистой долине со струящимся посередине широким и чистым потоком. Поле с дикими цветами притягивало взгляд, восхищая мою мать и сестру. Всё это мой отец собирался провозгласить своим поместьем в Новом Свете. Его владение расширялось и на пять окружающих долин, и он нарёк его графством Каррик, разделив со своими людьми бутыль довольно старого виски. Он даже позволил мне выпить рюмку и я притворился, что мне понравилось. В первую ночь тут мы пировали в лагере под звёздами и к нам присоединились несколько трапперов. Мой отец и его соратники напились до бесчувствия, тогда как мы с сестрой ловили лягушек-быков и светлячков. Мать с невозмутимым спокойствием наблюдала за всем этим, понимая, что она — единственная женщина в этой дали, но довольная, что видит исполнение мечты, которую посеяла в сердце моего отца.
Вскоре мы принялись за постройку двух хижин — одну для семьи, а другую — общую для вилланов. Даже Бун помогал нам, размахивая топором так, будто собрался здесь обосноваться, пока через несколько дней, в долину не заявился отряд лонгхантеров и у них состоялся долгий разговор наедине. На следующий день он отправился на север, к большому поселению у реки, что носило его имя. Оно лежало приблизительно в восьмидесяти милях от графства Каррик. Мой отец поблагодарил Буна за то, что он довёл нас сюда и вручил ему мешочек старинных серебряных монет. Бун подарил мне безмолвный взгляд, прежде, чем уехать и единственный кивок, который, видимо, говорил: «Всё будет хорошо, сынок».
Месяц спустя мы услыхали от прохожего траппера, что Бун пересёк большую реку, отправившись на север, сражаться с красномундирниками. К этому времени мы устроили неплохую жизнь в нашем новом имении. Когда мой отец и его люди не уходили охотиться, они таскали камни от большого ручья и сооружали фундамент нового замка. Потребовались бы годы, чтобы завершить это — возможно, вся его жизнь — но он твёрдо решил выстроить цитадель, не уступающую той, которую покинул. Мать с Миарой ухаживали за большим огородом между хижин, посадив картофель, лук, морковь и кукурузу. Что до меня, то я тренировался стрелять из кремнёвого ружья и тем летом добыл своего первого лося. Я даже освежевал его своим собственным ножом. Я учился быть мужчиной. Однажды я унаследую замок, который мой отец складывал из неотёсанных камней этой земли.
Когда осенний холод одарил поцелуем воздух долины, яркие красный, золотистый и рыжий цвета заполонили ветки и покрыли землю. Материнский сад принёс урожай, а отец доделал подземный погреб и основной фундамент своего нового замка. Я хорошо познакомился с четырьмя вилланами. Их звали Уолтон, Бейкер, Монро и Диллон. Я думал о них, как о своих дядюшках.
— Ещё больше людей придут и поселятся здесь, — говорил нам отец, когда мы сидели в хижине у очага и попивали сидр, с животами, набитыми материнской стряпнёй. Она положила голову ему на плечо, пока мы с сестрой сидели и выслушивали его мечты. — Каждый месяц всё больше поселенцев прибывает из Старого Света. Им потребуется хорошее место, там, где они смогут собраться, процветать и быть свободными. Таким местом и будет графство Каррик.
— А как насчёт той кровавой революции? — спросила его мать. В нашей семье она вечно мучилась всякими опасениями. В основном прагматичного толка. — Говорят, что туземцы вытесняют поселенцев с большой реки. Многие из них скапливаются в городе Буна, как в убежище или отступаются и возвращаются назад через горы.
— Не нас, — ответил отец. — Мы в безопасности так далеко на юге. Вдобавок, у нас есть оружие и теперь мы лучше стреляем, чем когда только прибыли. Даже Кормак у нас — меткий глаз. — Он улыбнулся мне, но мать осталась при своём мнении. Я вспомнил чикамога, их окровавленные лица и перерезанные горла. У меня всё ещё оставался тот синий самоцвет. Я хранил его у себя в кармане, на удачу.
Я в одиночку ушёл в леса, со своим кремнёвым ружьём охотиться на диких индеек, когда шауни[10] нашли долину. Мне на глаза попалась жирная птица, но тут я заметил чёрный дым, поднимающийся в бледные небеса. Было холодно, но снег ещё не шёл. Я помчался назад, к хижинам, дыхание обтекало плечи белым потоком. Я взобрался на восточный хребет и посмотрел вниз, и с первого взгляда понял, что произошло.
Обе хижины были охвачены пламенем, а огород втоптан в грязь. Все коровы и мулы валялись мёртвыми, утыканные стрелами, а лошади пропали. Я нашёл свою мать, лежащую среди срубленной кукурузы, её длинное платье почернело, залитое кровью. В груди у неё, прямо в грудной кости, торчал томагавк с каменным оголовьем. Разрезы пересекали её руки и ноги. Задыхаясь от ужаса, я изливал слёзы и рвоту на окровавленную землю. Тело моего отца лежало в нескольких ярдов, почти разрубленное на части. Я пытался крикнуть, но не смог издать ни звука. Я никогда этого не мог. Не кричал даже, когда был маленьким.
Налётчики убили и моих дядюшек. Тела Уолтона и Бейкера были ужасно изувечены. У бедного Монро пропала голова. Я не смог найти тело Диллона, лишь его сломанное ружьё. Они упорно отбивались… пятеро мёртвых туземцев лежали вокруг. Брошенные своими же соплеменниками на корм воронам. Придя в себя, я изучил трупы индейцев. Это были не чикамога. Их лица выглядели по-иному, а боевая раскраска была чёрной. Это северные налётчики, шауни из-за большой реки. Они никогда не бросят эти древние охотничьи угодья. Нет, пока хоть один из них живёт и дышит.
Душащая паника навалилась на меня. Миара. Моя сестра… где она? Я искал везде и не находил тела. Пошёл холодный дождь и затушил пламя, пожиравшее хижины. Я перерыл почерневшие, дымящиеся развалины. Обнаружил обугленные кости Диллона. Но ни единого признака моей сестры. Наконец я обнаружил жёлтый чепец Миары, лежащий поодаль в нескольких сотнях ярдов, окружённый следами копыт скачущих лошадей.
Они забрали её. Я слыхал, как лонгхантеры поговаривали о туземцах, которые так делали. Они забирали юных девушек и воспитывали их, как рабынь или жён. Так же поступали и с некоторыми племенами.
Я рухнул на колени прямо в грязь и оплакивал Миару, а когда поднял глаза, прямо передо мной стоял гном. Дождь стекал с его спутанной бороды. Маленькое личико имело цвет свежевспаханной почвы и, как ни странно, в промокших гномьих космах росли листья. Его синие глаза смотрели на меня. Это выражение морщинистого лица могло быть лишь жалостью.
Я вытащил из кармана синий камень и держал его на ладони, словно я мог отдать его назад, обменять на жизни моей семьи. Но их отнял не гном. Я рыдал у его босых ног, которые походили на древесные корни, вырастающие из грязи.
Он протянулся корявую руку и ухватил мою ладонь. Гром грохотал над долиной, когда мы начали тонуть. Мы проплывали вниз, сквозь грязь, как два клочка бестелесной дымки. Мы двигались сквозь саму землю и я подумал, что, наверное, сплю. Ночной кошмар. Как ещё можно было объяснить это втягивание в твёрдое вещество земли, словно в тёплую воду? Разве что… разве что я помешался. Увидеть свою семью вырезанной… может быть, я сошёл с ума. Или это была часть кошмара?
Моё зрение прояснилось и звуки бури смолкли. Теперь мы с синеглазым гномом стояли в подземной пещере. Колонны из неотделанного камня вырастали из пола и сужались в блестящие острия. Мы были не одни здесь и вокруг царила не полная тьма. Глаза дюжины или больше гномов вперялись в нас из всех уголков пещеры. Словно драгоценности, удерживаемые перед светом пламени, они мерцали и омывали меня пестрящим светом, напомнившим мне церковные витражи.
— Сын Каррика, ты знаешь, кто я? — спросил гном. Его крохотная рука всё ещё сжимала мою собственную. Я дрожал, хотя в пещере не было холодно.
Я кивнул. Дедушкина история никогда не выходила у меня из головы.
— Пак’о’лин… — запинаясь, пробормотал я.
Мои глаза застилали слёзы и сажа. Это было первое слово, которое я произнёс за всю жизнь. Но изумление этим чудом ускользнуло от меня. Ибо ускользнуло и всё остальное.
Синеглазый гном кивнул и улыбнулся. Его зубы походили на необработанные золотые самородки.
— Мы вернули тебе назад твой голос, — произнёс Пак’о’лин, — и вместе с ним силу Древних Обычаев. Ибо вы никогда не забывали Обет Гоба… Вы, кто слушал… и учился у Диармуйда Верного. Теперь же пойдём с нами и позволь нашему королю сдержать своё слово. Там, наверху, для тебя не осталось ничего.
— Нет! — Закричал я. — Там Миара! Моя сестра… я не брошу её. Я скорее умру!
Гномы придвинулись ближе ко мне, сузив яркие глаза и обмениваясь заинтересованными взглядами. Теперь я отчётливо их различал. Кожа их носила все оттенки почвы и камня, некоторые из них были выщерблены и надколоты, будто миниатюрные статуи. Они носили бронзовые шлемы древнего вида, а некоторые — ещё и тёмные шерстяные плащи. Самоцветные ожерелья висели на мощных шеях и драгоценные камни мерцали на коротких пальцах. Некоторые носили древние бронзовые или железные нагрудники и, тогда как одни щеголяли босыми каменными ногами, другие расхаживали в медных башмаках, подбитых золотом. В их бороды вплетался мох, лишайник, листья и колючки. Несмотря на морщинистую кожу и грубые лица, вблизи они не казались такими уж уродливыми. Их щёки были пухлыми, как у детей и они часто улыбались, даже нашёптывая о тайном и смертельном. Они носили короткие изогнутые мечи в разукрашенных самоцветами ножнах. Я вспомнил глотки девяти чикамога в горах… аккуратно перерезанные от уха до уха кем-то, кто не оставил следов.
Гномы закончили совещаться и умолкли. Снова Пак’о’лин стал говорить за них. — Так и быть. — промолвил он, кивнув. — Мы станем рядом с тобой. Те, кто забрал твою сестру, служат военачальнику, прозываемому Чёрный Окунь. Даже сейчас мы чувствуем их поступь по земле.
Один из гномов вручил мне меч, клинок ненамного длиннее человеческого охотничьего ножа. Золотая рукоять искрилась изумрудами, напомнившими мне о холмах, где похоронен мой дедушка. Я покачал головой. — У меня есть это, — сказал я, подняв ружьё. В дебрях горя и отчаяния, я схватился за него, как утопающий хватается за деревянную мачту тонущего корабля.
Гномы засмеялись. — Эта вспыхивающая палка — слабое оружие, — сказал Пак'о'лин. — Добрый клинок — вот чему можно верить.
Я взял мерцающий меч в правую руку, всё ещё держа в левой кремнёвое ружьё.
Прежде чем я смог вымолвить хоть слово, гномы схватили меня и мы полетели. Прямо через скалу и камень пещерной стены неслись мы… проскальзывая сквозь землю, как раньше тонули в ней. Словно угри или скользкая рыба, они двигались сквозь жидкую землю, как делали это в рассказах Дедули. Увлекая меня с собой. Стали ли все мы призраками, чтобы столь легко перемещаться сквозь твёрдую землю? Или сама плотность земли стала иллюзией? Может быть, все плотные вещи на самом деле были призрачными и иллюзорными. Когда я устремлялся вверх сквозь каменистые недра Нового Света, я знал, что это правда. Вместе с голосом, дован шиг одарили меня знанием. Мудростью земли и её путей.
После некоторого времени безудержного полёта вслепую в руках гномов, я ощутил, что начинаю подниматься. Мы вырвались на поверхность грязной земли, где всё ещё ярилась буря. Я стоял под проливным дождём, среди отряда косматых гномов. Влажный свет звёзд вспыхивал на наших обнажённых клинках.
В неглубокой долине внизу, я увидел группу шауни — налётчиков Чёрного Окуня. Не меньше двадцати, большинство конные. Они медленно двигались на своих конях по грязи, уверенные, что достаточно удалились от резни и избежали погони. Я признал отцовскую пегую лошадь под одним из налётчиков. Потом я увидел мою сестру, перекинутую через лошадиную спину, связанную, как пойманный зверь, в платье, немногим большем, чем грязные лохмотья.
Расцвёл гнев… внезапный огонь в моей груди.
Я прокричал ветру и мой крик смешался с раскатом грома. Мы рухнули на шауни, как вспышки молнии, со сверхъестественной скоростью слетающие с деревьев, клинки сверкали, как бледное пламя. Я поразил пленителя моей сестры в шею и он рухнул с коня, расплёскивая багровое. Я забрался на его скакуна, пока гномы перепрыгивали от воина к воину, разрезая глотки, лица и животы, каждый удар бил насмерть. Их глаза искрились под дождём и шауни вопили от ужаса. Должно быть, они считали нас демонами, восставшими с какого-то древнего кладбища, чтобы рвать их плоть.
Пока шауни разбегались, гномы прыгали за ними, рубя и хихикая. Окровавленным клинком я разрезал путы моей сестры. Мы обнялись и уселись верхом на одну лошадь. Её лицо покрывали синяки и она выдавила лишь несколько коротких слов.
— Не волнуйся, — сказал я ей. — Всё будет в порядке.
Она поражённо уставилась на меня, в ужасе от воспоминаний.
«Разумеется, — догадался я, — до этой ночи она никогда не слышала моего голоса». Как и я сам.
Теперь гномы собрались вокруг нас, подбирая украшения и сувениры с мёртвых тел. Увидев, как одинокий шауни во весь опор скакал прочь, я поднял кремнёвое ружьё и нацелился в его широкую спину. Я знал, что мог попасть в него даже с такого расстояния. Я чувствовал металл свинцовой пули в стволе и знал, что моя новообретённая мудрость без промаха поведёт её в цель. Но, проследив, как он всё дальше уходит в дождь, я не стал стрелять. Я бросил ружьё в грязь и, вместо него, высоко воздел свой гномий клинок. Луна за мчащимися облаками была полной и сверкала, как золото.
Я снова прокричал, на сей раз победный клич и это было чудесно. Вся моя боль и горе улетели с эхом этого крика. Пусть налётчики Чёрного Окунясудачат об этом ужасном крике в своих вигвамах. Пусть они в страхе перешёптываются о том, что может таиться в долинах графства Каррик. Пусть они никогда не забудут эту ночь.
Миара обняла меня за талию и мы поскакали назад, к развалинам хижин. Она ещё рыдала, но я своё уже оплакал. Гномы сопровождали нас стремительными тенями, оставив позади трупы пятнадцати шауни, которым не стоило заходить так далеко на юг.
Они были всего лишь людьми. Но люди могут быть очень жестокими.
* * *
«В Единой Земле есть много миров».
Слова дедушки звучали в моей голове, когда мы с сестрой сооружали каменный каирн, что будет отмечать двойную могилу наших родителей. Мы использовали камни, вынутые из незаконченного замка моего отца. Он так и не поднялся выше прямоугольного фундамента. Теперь никто, кроме нас, не назовёт эту землю графством Каррик. В холодном свете утра мы довершили каирн, а затем погребли тела Диллона, Монро, Бейкера и Уолтона. Они были хорошими людьми, готовыми последовать за моим отцом на край света. В некотором смысле, так они и сделали.
Закончив, мы прилегли отдохнуть у ручья, на опалённом одеяле. Когда мы проснулись, солнце ещё не село, но уже падали первые снежинки. Я думал о Буне, сражающемся с красномундирниками где-то на кровавом севере. Я думал о тысячах пионеров, прямо сейчас плывущих к своей гибели в Новом Свете. Десятилетиями они продолжат приплывать и селиться среди этих холмов и долин. Великая страна возникнет здесь на костях тех, кто пришёл раньше. Так всегда и бывало. Эту кровавую бойню люди называют Историей.
Мы с Миарой последовали за Пак’о’лином на вершину холма и бросили последний взгляд назад, на леса Нового Света. Всё окрасилось дивной белизной. Снег покрыл каждую ветку, листок, лужайку и поляну. Мир стал застывшим и прекрасным, как замысловатая скульптура, вырезанная из цельной кости. Затем мы отвернулись от мира и вошли в разверзшуюся перед нами пасть пещеры. Мы шли в земные глубины, мимо скоплений сверкающих кристаллов, через пещеры светящихся грибов, забираясь всё глубже.
Путевые указания Пак'о'лина ине больше не требовались, но он всё равно шёл рядом со мной. Он гордился мной, как мог бы гордиться мой дедушка. Миара стиснула мне руку, когда другие гномы выплыли из скальных стен, присоединившись к нам. Они пели тихую скорбную песнь, древнее песнопение, слова которого я понимал. Когда я объяснил это Миаре, она почти успокоилась. Миара улыбнулась мне и я впервые осознал, как она прекрасна. Она выглядела так же, как наша мать.
Время от времени мы проплывали сквозь твёрдую скалу, и Миара смеялась, наслаждаясь бесплотностью. Она начала понимать, как понял я. И, чем дальше мы уходили вглубь, тем меньше и твёрже становились, а наша кожа приобрела оттенок камня. Это было второе Великое Путешествие в нашей юной жизни и оно вело нас куда дальше, чем первое. Мы пересекали подземные реки, где слепая рыба выскакивала приветствовать нас и проходили через заросли грибов, высоких, словно дубы.
Мы шли среди собирающихся гномьих кланов, пересекая гигантские пещеры, где из колонн необработанного золота были вырезаны колоссальные стражи. Наша свита всё прирастала, пока уже сотни гномов не потянулись за нами по исполинскому дугообразному мосту. Далеко внизу текло и пузырилось жидкое пламя земных недр. Мы шли по тоннелям, прорытым в алмазных жилах и сокровищницам, усеянным созвездиями драгоценных камней. Радужный мир сверкающего тёмного света.
Теперь мы стали ростом не выше гномов. Наши лица, хоть и остались теми же, тоже изменились. Глаза Миары лучились, словно изумруды и она сказала мне, что мои собственные сверкают, как сапфиры. Мы шли среди нашего диковинного народа и становились едины с ним. Наше сопровождение всё увеличивалось и тысячи гномов текли через железные врата, что стерегут Сердце Земли.
Там мы вошли в грандиозный дворец из ониксов и рубинов, и поклонились королю Гобу, восседающему на огромном троне из самоцветов. Он приветствовал нас добродушной улыбкой и поднял сверкающий клинок, чтобы коснуться наших плеч. Звук нашей радости прозвенел в полостях земли.
Некоторым вещам из Старого Света невозможно сохраниться в Новом. Но Гоб правит своим собственным королевством. Где мы никогда не постареем, никогда не умрём и никогда не познаем прикосновение смертной тоски.
В Единой Земле есть много миров.
Мы выбрали этот.
Первая книга воззвала к нему с ряда полок, задыхающихся в серой пыли.
Один-одинёшенек, он наткнулся на маленькую книжную лавчонку среди череды вызывающих клаустрофобию неприметных магазинчиков. Спустя месяц после переезда он всё ещё открывал тайны этого города, скромные сокровища, которые тот мог предложить. Оригинальные рестораны, где подавали блюда местной кухни; крошечные театрики, где крутили чудесные старые фильмы; и захламлённые лавки, вроде этой, набитые антикварными и причудливыми артефактами. «Брадатый Мудрец» — древнеанглийским шрифтом гласила вывеска над дверью. Он улыбнулся вычурности этой вывески: череп и игла, лежащие на груде рассыпающихся книг.
«Отыщется ли тут что-нибудь для меня», — подумал он, поворачивая медную дверную ручку. Когда он переступил через порог, звякнул колокольчик; на улице за спиной начался дождь. Внутри были книги и только книги, сложенные на столах, выстроившиеся в ряды на полках, сваленные грудами на полу. Приятный запах старой бумаги коснулся его носа.
Пыльное дуновение заставило его немножко закашляться на входе. За прилавком сидела старуха — китаянка или филиппинка. Она носила очки в роговой оправе и дремала, прислонившись головой к стене. Рядом с кассой на спине крошечного каменного дракончика тлела палочка благовоний, испуская сладковатый жасминовый аромат, мешающийся с запахом древних книг.
Он брёл по загромождённым проходам, поглядывая на сморщенные корешки книг в мягких обложках, боковым зрением подмечая вертикальные строки текста… на зов той книги. Он знал, что она была здесь, где-то среди тысяч реальностей, скованных чернилами и бумагой. Его глаза впитывали содержание полок, дыхание было медленным и равномерным. Таким образом он двигался по любой книжной лавке, магазину или сумрачным закоулкам подвальных сокровищниц.
«Как ты умудряешься находить столько замечательных книг? — спрашивала его жена, когда они ещё состояли в браке. — Ты всегда приносишь мне почитать что-нибудь интересное».
«Не я нахожу их, — отвечал он ей. — Это они меня находят».
Она не верила этому, потому что отвергала многие вещи, о которых он ей рассказывал, но это было правдой.
В глубине лавки его рука потянулась к полке с увесистыми томами. Всё это были переплетённые в кожу издания, беспорядочное смешение беллетристики и не-беллетристики, энциклопедии и анатомические трактаты, первые издания и переплетённые подшивки забытых журналов, книги на множестве языков — некоторые из которых он даже не узнавал. Рыская по краю полки, его пальцы остановились на чёрном корешке с выгравированными потрескавшимися золотыми буквами. Он осторожно ухватился за него и вытащил из тесного убежища, удивившись тяжести тома. Обеими руками он поднял эту книгу на уровень глаз. Сдув с обложки пыль, он смог прочитать название:
Единый Истинный Мир
Том I: Преодоление иллюзий Современности и Рассудка
На обложке не было ни имени автора, ни иллюстрации… лишь поблёкшая чёрная кожа и надпись сусальным золотом. На корешке красовалась римская цифра «I», но он не видел дополнительных томов, лишь один этот фолиант.
Вот причина, почему его так влекло к этому месту.
Он раскрыл книгу на первой странице. Его «лакмусовая бумажка» для книг: если прочитать первые несколько параграфов и автор произведёт впечатление стилем, содержанием, образностью или любой комбинацией их, то он это купит. Было бесполезно продираться сквозь бездарный текст в поисках чего-то лучшего… если на самой первой странице автор не сумел показать что-то замечательное, то, вероятно, он вообще не сумеет это показать.
Прочитав три первых фразы, он закрыл книгу, подошёл к прилавку и разбудил старую леди, позвонив в маленький колокольчик.
— Я возьму это, — сказал он. Его руки дрожали, когда он выкладывал из кошелька тридцать четыре доллара и отдавал ей. Его сердце трепетало так же, как на первой встрече с Джоанн… волнение открытия, чувство, стоящее на грани чего-то необычного и удивительного. Любовь… или что-то близкое к ней.
— Славная лавка. Сколько уже вы здесь торгуете? — спросил он у старушки.
— Здесь… веч-нать! — ответила та, выставив в ухмылке кривые зубы.
Он рассмеялся.
— Я — Джереми Марч, — представился он ей, хотя понятия не имел, зачем.
Она кивнула, будто подтверждая его заявление и помахала на прощание. — Пожалуйста, приходите ещё, мистер Марч.
Крошечный колокольчик снова звякнул, когда он покинул магазин. Он укрыл книгу под пальто и направился под проливной дождь. Каким-то образом он вышел прямо к своему парковочному месту, даже без намерения это сделать. К тому времени, как он добрался до своей квартиры и положил книгу на прикроватный столик, гром и молния уже захватили всю ночь.
Отличная ночь, чтобы почитать хорошую книгу.
Один-одинёшенек в своей спальне, укутав ноги тёплыми одеялами, он начал читать об Едином Истинном Мире.
* * *
Первая вещь, которую тебе следует усвоить — что Единый Истинный Мир не плод твоего воображения и не лежит в некоем отдалённом измерении. Чтобы помочь понять отношения между Истинным и Ложным Мирами, ты должен представить, что Истинный Мир лежит под Ложным, как человек прячется под одеялом или истинное лицо женщины прячется под изящной маской.
Иллюзию, скрывающую Истинный Мир от глаз живых людей, называют Современным Миром. Это плотное сплетение иллюзорных тенёт, что зовутся фактами и составляет в совокупности Великую Завесу Рассудка.
Истинный Философ через посвящение и изучение приходит к пониманию, что этот Рассудок — ложь, потому что вселенную наполняет Страсть; эта Современность — вздор, потому что Древний Мир никогда не исчезал. Он лишь преобразовывался и развивался, не становясь менее Древним. Размышляя о природе Единого Истинного Мира, можно заставить его проявиться, ибо Истина всегда побеждает Иллюзию, пусть даже она была сокрыта целые эпохи.
Чтобы овладеть этими принципами, чтобы разорвать плотную ткань Иллюзии и полностью осознать Единый Истинный Мир, ты должен прочитать целиком не только этот текст, но также и последующие тома.
Число которых двенадцать.
* * *
На следующий день он проснулся от изумрудного солнечного света, льющегося через окно спальни. Моргая, он вспоминал сон, где солнце было не зелёным, но оранжевым или же ярким жёлто-белым. Да был ли вообще этот сон? Солнце было зелёным, конечно же, как и всегда. Он выкинул сон из головы и отправился в ванную. Он не ложился спать большую часть ночи, читая ту книгу и дочитал её почти на рассвете. Прежде он никогда так не увлекался книгой.
Пока он брился, видения Единого Истинного Мира плясали в затуманенном зеркале ванной… лесные королевства и облачные города… бродящие в горах великаны… парящие, словно орлы, крылатые корабли… рыцари в серебряных латах, шагающие по бастионам нефритовых замков… грифоны, мантикоры и стада пегасов, перевозящие дев через чудное море. Он встряхнулся, освобождаясь от этого транса, доковылял до кухни и налил себе минеральной воды.
Он натянул футболку и джинсы, и вышел на улицу, поглядывая на шар изумрудного пламени. День был тёплым, но не слишком жарким. Он вытащил из кармана автомобильные ключи. На завтрак не оставалось времени. Вторая книга призывала его. В городе, приблизительно в девяноста милях к северу, была книжная лавка.
Там он сможет найти то, в чём нуждается.
Свой следующий отблеск Единого Истинного Мира.
* * *
«Книги и Свечи» были магазинчиком на углу в главном богемном районе города. Он принадлежал чете престарелых хиппи, разменявших седьмой десяток. Глянув из-под ленноновских очков, муж приветствовал посетителя знаком мира. Джереми кивнул и направился к рядам книжных полок, громоздящихся в левой стороне магазина. На другой стороне выставлялось внушительное скопище свечей ручной работы, всех видов и размеров, почти что святыня, храм крошечных пляшущих огоньков.
Его взгляд просматривал полки, метался в поисках вверх и вниз. Это было, словно подходить к комнате, где играет музыка и, когда он приближался к дверям, мелодия становилась всё громче.
Он сдвинул в сторону картонную коробку с заплесневелыми книгами в мягких обложках, открывая нижнюю полку и там увидел эту книгу. Она походила на первый том: переплетённая в чёрную кожу, с золотым тиснением на корешке и обложке. Он вытащил её с полки, пока в ушах трубила симфония и встал поудобнее, с книгой в руках.
Единый Истинный Мир
Том II: Королевства и Величайшие Города Артирии
Невзирая на безобидную внешность, хиппи сообразили, как отчаянно ему требовалась эта книга. Ему пришлось выложить двести долларов; к счастью они приняли его кредитку. Позабыв, где припаркована машина, он побрёл по улице в ночлежку, в основном населённую бездомными. Он не мог ждать; он должен был прочитать книгу сейчас. День был тёплым, и большинство обычных жильцов отсутствовало, шляясь по улицам. Он оплатил койку и улёгся читать.
Через несколько часов, когда солнце село, из города возвратились бродяги, недовольно прикладывающиеся к припрятанным в мешки бутылкам и сели играть в карты на потрёпанных раскладных столиках. Он ничего не замечал. Книга захватила всё его внимание и — так же, как с первым томом — он не мог прекратить это, пока не прочтёт каждую страницу.
Он упивался словами, словно голодный бродяга на королевском пиру.
* * *
Верное название Единого Истинного Мира — Артирия. Всего в ней имеется двадцать одно королевство — девять Величайших Царств и двенадцать, что именуются Малыми Царствами. Три могучих океана опоясывают Единый Истинный Мир, каждый из них взял цвет от изумрудного солнечного пламени и в каждом имеются свои собственные тайны, островные культуры и сокрытые глубины.
Среди девяти Величайших Царств процветают тридцать три Великих Града, зародившиеся в Век Блуждающих Богов. Некоторые из них много раз уничтожались, но преданные потомки всегда отстраивали их.
Самых могущественных и древних Великих Градов числом семь. Таковые есть: Вандрилла (Град Меча), Зорунг (Град Звездочётов), Ауреалис (Град Вина и Песен), Оорг (Град Пытливого Разума), Эшинголь (Град Богорождённых), Зеллим Ках (Град Чародеев), и Йонгайя (Град Скорчившейся Жабы).
Среди всех Великих Градов есть лишь один, куда не может ступить никто из живых людей. Даже произнесение имени этого Смертоносного Места карается казнью во всех королевствах, Величайших и Малых.
Оттого название Отверженного Града не появится на этих страницах.
* * *
Во сне он всё ещё был женат. Ему снилась Джоанн, та, какой она была прежде: улыбающаяся, энергичная, с длинными и чёрными, как смоль, волосами. Пикник на Альбатросьем озере — привычная для таких снов сцена. Необычное жёлтое солнце сияло в голубом небе и ветер играл волосами Джоанн. Они выпили целую бутылку вина и любовались, как утки резвятся на воде, прежде, чем накатились грозовые тучи, скрыв солнце. Они лежали под большим деревом и занимались любовью, пока над головой лил дождь и шумела листва.
«Я никогда не был так счастлив», — сказал он ей в тот день. Ему было всего двадцать пять, она была на год моложе и они являлись живым доказательством, что противоположности притягиваются. Он никогда не понимал, как мог кто-то, вроде неё, влюбиться в вечного мечтателя. Его больше занимало, как написать отличную песню, чем как заработать на жизнь. Она служила в банке все три года, что они были женаты; он работал в магазине подержанных грампластинок и давал уроки игры на гитаре. Первый год был блаженством, второй — противоборством, а третий — непрерывной битвой.
«Ты такой мечтатель», — говорила она раньше. Словно это было неправильно. Через несколько месяцев брака он понял, что, пока она зарабатывает больше него, то так и останется неудачником в её глазах. Это стало началом его облагороженного этапа, когда он променял гитару на отупляющую работу в корпорации. Всё это он делал ради неё. Она подстриглась покороче и некоторое время снова выглядела счастливой… но он становился всё несчастнее. Стерильные ряды рабочих мест были его тюрьмой… а тюрьма — это место без надежды.
«Ты такой мечтатель». Она сказала ему это ещё раз, во сне, не подозревая об иронии и её свадебное платье осыпалось пеплом, когда он её поцеловал.
Она стояла на берегу холодного серого пляжа и он смотрел, как она отдаляется, будто её уносит вдаль какое-то судёнышко. В конце концов она уменьшилась до размера куклы, окружённая другими куклами на пляже. Он обернулся взглянуть на кораблик, но тот был пуст. Он стоял один на палубе, горький ветер поддувал в паруса и двигал его всё дальше от берега.
Оглянувшись назад, он позвал её по имени, но уже отплыл слишком далеко в потоке одиночества. Он нырнул в ледяную воду, стремясь снова попасть на берег, чтобы поддержать, вернуться к ней, вернуть их любовь. Это оставалось единственной его надеждой. Кроме неё, не было никого. Никогда не было и никогда не будет.
Но когда холодные воды сомкнулись над его головой, он вспомнил, что не умеет плавать. Он камнем пошёл ко дну, солёная морская вода заливала лёгкие.
* * *
Задыхаясь, он проснулся среди высоких стеблей лиловой травы. Высоко в известково-белом небе пылало солнце. Не было никаких признаков ночлежки или бездомных, с которыми он делил убежище. Он лежал в поле, один-одинёшенек. Он встал и оказался прямо у взмывающих ввысь чёрных стен Ауреалиса.
Город окружали базальтовые стены. Они выгибались на несколько миль к западу, к заливу, где стояло на якоре тысяча кораблей. Это был крупный портовый город, повсеместно знаменитый своими превосходными винами и великолепными певцами. Он пошёл к берегу, где стояли горделивые парусники. Он страшился открытой воды, но знал, что следующая книга находилась за изумрудным морем. Она взывала к нему, так же, как Весна взывает к спящим цветам.
Размышляя о природе Единого Истинного Мира, можно заставить его проявиться…
Ступив на дорогу к южным воротам, он стал проталкиваться через толпу паломников в балахонах, стражников в латах, фермеров с тележками и простых крестьян. Вдалеке мерцали скопления нефритовых куполов и башен, окружённые обширной сетью деревянных построек, где жили и работали простолюдины. Ауреалис звучал музыкой и торговлей: на перекрёстках выступали барды и поэты. Город источал запахи лошадей, пота, дыма и уймы пряностей.
Несомые слугами паланкины, перевозили богачей по улицам. Состоятельные люди Ауреалиса наряжались напоказ. Их шёлковые и атласные одеяния, украшали узоры из самоцветов, обозначающие символы их Домов. На головах у них возвышались яйцевидные причёски из синеватых волос, украшенные бусами из жемчуга и золотой проволоки. На пальцах мужчин и женщин сверкали кольца; оба пола расписывали лица янтарными, охряными и багровыми тонами. Паланкины окружали отряды стражи в серебряных кольчугах, с выгнутыми мечами за спиной. Гребни их железных шлемов увенчивали фигурки змей, соколов и тигров.
Посторонившись, чтобы пропустить свиту аристократа, Джереми обратил внимание на свою собственную одежду. Она не походила на наряды, что носили люди Ауреалиса. Руки и грудь прикрывала чёрная шерстяная туника, стянутая тонким поясом из серебряных звеньев. Штаны были сшиты из темноватой пурпурной ткани, мягкой, но плотной, будто кожаная, из того же материала были и высокие сапоги. Багряный плащ застёгивался на шее бараньей головой — амулетом, сделанным из серебра или белого золота. Его одежды пропахли грязью и лошадьми. Инстинктивно он потянулся за кошельком, но вместо него обнаружил висящую на поясе суконную мошну. Он высыпал в ладонь зазвеневшее содержимое: восемь серебряных монет с бараньей головой на одной стороне и сверкающей башней на другой.
Откуда-то он знал, что это — дрины, также называемые баранами и они чеканились в каком-то далёком городе. Он не мог припомнить его название.
Над клубящимися ароматами Ауреалиса Джереми почуял запах моря. Пришлось долго идти к причалам, где грузились корабли. Их паруса были раскрашены во все цвета радуги, но он не узнал ни один из трепещущих на них знаков. Он посмотрел за переполненный залив и рой торговых судов, на далёкий горизонт. Солнце уже низко висело в небе и океан сверкал грандиозным зелёным зеркалом.
Таррос.
Имя появилось в его уме, словно всплыв из моря. Это было название островного королевства, где он сможет найти следующую книгу.
После долгих расспросов он обнаружил синепарусный галеон, отмеченный белой морской раковиной, знаком Королевы Островов. Смуглокожие матросы грузили тюки с тканями и бочки аурелианского вина, так что оказалось нетрудно найти капитана и спросить насчёт проезда.
— Есть ли у тебя деньги, Философ? — спросил потеющий капитан. Он был округл телом и лицом, с толстыми губами и чёрными кудрявыми волосами. На шее у него висело ожерелье из устричных раковин.
— У меня есть восемь серебряных баранов, — отвечал Джереми.
Тарросианин улыбнулся, жемчужно блеснули зубы. — О да, этого довольно.
Джереми ссыпал монеты в капитанскую ладонь и взглянул на волны.
— Мы отплываем при свете луны, когда море тихо и спокойно, — сказал капитан.
На тускнеющем небе высыпали звёзды. Над горизонтом взошла луна — отражающийся в тёмных волнах нефритовый диск.
Он последовал вверх по сходням за капитаном — назвавшимся Зомрой Бывалым. Внезапно ему вспомнился второй том и ночлежка, где он погрузился в сон, прочитав книгу. Он понятия не имел, куда девался тот том… остался в поле? Где-то в городе? Или он пропал насовсем? Ему захотелось вернуться назад через город, снова в открытое поле и посмотреть, не лежит ли он там, среди фиолетовых трав.
«Нет, — сказал он сам себе. — Я его прочёл».
Его путь лежал вперёд, по зелёным волнам.
* * *
Чем ближе подплывал он к островному королевству, тем больше вспоминал себя самого. К тому времени, когда показались лесистые берега Тарроса, было понятно, почему капитан называет его «философом» и почему он сам носит на груди серебряную баранью голову. Он вспомнил своё детство в белых башнях Оорга, Града Пытливого Разума, бесконечные библиотеки, что являлись городскими храмами и тысяча дней, проведённых в размышлениях. Большая его часть ещё пряталась во мгле беспамятства, затмеваемая въевшимися образами средней школы, колледжа и прочей лжи. Но, после пяти дней в открытом океане, он уверился, что в действительности является учёным философом из белого города и всегда им был. На шестой день он вспомнил своё истинное имя.
Я — Джеремах из Оорга.
— Я — Джеремах из Оорга! — прокричал он волнам. Тарросианские моряки большей частью не обратили внимания на его порыв, но их узкие глаза следили за ним, когда думали, что он не видит. Скорее всего, они ждали эксцентричного поведения от человека, который проводит жизнь, размышляя над смыслом бытия.
«Но это не всё, — ощущал он. — Есть большее… гораздо большее. Оорг ощущается, как воспоминание о том, чем я был прежде… а не так, как сам я». Он знал, что был большим, чем просто уроженцем Оорга, искушённым в восьмистах способах мышления и изучившем пятьдесят девять философий. Быть может, ответ находится в следующем томе «Единого Истинного Мира».
Остаток его воспоминаний таится где-то на тех страницах.
Спустя четырнадцать дней спокойного моря и попутного ветра, галера бросила якорь в Мироа, портовом тарроском городе. Это оказалось бледное подобие Ауреалиса, бедное скопление грязностенных обиталищ, купольных храмов и, на вершине высочайшего холма, непритязательный дворец тарросианской Королевы. Одинокая башня возвышалась между четырьмя пикообразными куполами и всё это было целиком выстроено из розового мрамора с пурпурными прожилками. Город полнился разноцветными птицами а люди, по большей части, были простыми работниками, одетыми в белые шаровары и рубашки. Большинство мужчин и женщин ходили обнажившись до пояса, хотя все носили ожерелья из морской раковин — символы их страны и королевы. Дыхание солёного ветра полнилось благоуханием созревших фруктов.
Зомра Бывалый был торговым капитаном на службе у наместника королевы, поэтому его пропускали во дворец. Наместник оказался старым и кожистым, в серебристых одеждах и носил на седой голове забавную шляпу, смахивающую на раковину. Или, может, это и вправду была раковина. В роскошной приёмной он изучил фрахтовый документ Зомры и выдал капитану мешочек золота. Когда Зомра представил Джеремаха, наместник оглядел его, будто изучая свежезафрахтованное судно. Наконец старик кивнул и жестом велел философу следовать за ним.
Джеремах двигался за наместником по извилистым коридорам. В некоторых были открытые галереи, выложенные рядами шпалер, заполненных красными и белыми орхидеями. Гобелены на стенах дворца показывали картины подводных морских угроз, где вооружённые трезубцами герои бились с кракенами, акулами и левиафанами. Где-то высокий голос пел чудесную песнь, которая вызывала мысли о глубинах океана.
Королева Тарроса приняла Джеремаха на верхнем балконе розовой башни. Солнечный свет заливал высокий трон, откуда она могла озирать остров, простирающийся на север и запад, и лиги открытого моря на юге и востоке. Её личная охрана, три дюжих тарросианина стояли навытяжку, вооружённые трезубцами и мечами, нагие, кроме белых набедренных повязок и ракушек-амулетов.
Королева поднялась с трона и Джеремах задохнулся. Её очарование было невероятным. Узкий подбородок и сапфировые глаза казались знакомыми, а волосы имели оттенок морских водорослей. Они ниспадали ниже стройной талии, с вплетёнными в них ракушками дюжины цветов. Наряд королевы составляло почти бесцветное просвечивающее платье и её бронзовое тело было прекрасным, как драгоценность.
Она приветствовала его тёплыми объятиями. — Ты прекрасно выглядишь, Философ. Намного моложе, чем в твой прошлый визит. — Она улыбнулась.
Джеремах поклонился, вспомнив соответствующий такой ситуации этикет. «Я бывал здесь раньше. Она знает меня».
— Великая Королева, твоё царство — сама душа красоты, а ты — само её сердце, — проговорил он.
— Всегдашний льстец, — молвила она. Она тронула миниатюрной ручкой его щёку и ущипнула за неё, удивлённым взглядом всматриваясь в его черты.
— Ты пришёл за своими книгами, — сказала она, взяв его за руку. Её прикосновение было мягким, но еле сдерживаемым. — Я сохранила их для тебя.
Да. Здесь находится больше одного тома.
Джеремах кивнул. — Ваше Величество мудры…
— Пожалуйста, — попросила она, когда вела его в башню. — Называй меня по имени, как ты делал прежде. Ты ведь не забыл его?
Он порылся в тёмных глубинах своей памяти.
— Целестия, — сказал он. — Прекрасная Целестия.
Она провела его по спиральной лестнице в библиотеку. Двадцать арочных окон смотрели на море и сотни книг выстроились на закрывающих стены полках. Он пошёл вперёд, не направляясь к какой-то определённой полке и его руки легли (как дважды делали это прежде) прямо на третью книгу. Ещё два тома стояли рядом с ней. Он выложил все три книги на мраморный стол и изучил их золочёные заглавия.
Том III: Люди и их Религии
Том IV: Происхождение Великих Королей и Родословные Великих Домов
Том V: Общества Псевдолюдей и Облачные Королевства
— Видишь? — спросила королева. — Они в целости и сохранности. Я сдержала своё слово.
Он кивнул, нетерпеливо желая раскрыть и прочитать третий том. Но сперва следовало кое-что узнать. — Благодарю, — сказал он. — Но как ты завладела этими книгами?
Она недоумённо посмотрела на него, удивлённая таким вопросом. — Ты отдал их мне, когда я была лишь маленькой девочкой. Я всегда знала, что ты вернёшься за ними, как обещал. Желала бы я, чтобы ты пришёл, когда отец был ещё жив. Он очень любил тебя. Мы потеряли его четыре года назад.
Он припомнил широкогрудого человека с густой зелёной бородой и короной из золотых раковин. Король Тарроса смеялся в его памяти и маленькая девочка сидела у него на коленях.
Король Целестиор. Мой друг. Она — его дочь, когда-то моя ученица, а теперь Королева Тарроса. Сколько же лет назад это было?
Он поцеловал королеву в щёку и она оставила его наедине с книгами. Через несколько часов её слуги принесли тушёную рыбу, ауреаланское вино в жемчужных кубках и коробку новых свечей. Он читал всю долгую ночь напролёт, пока тёплый солёный воздух наплывал с моря и нефритовая луна переползала из одного окна в другое.
Много дней он сидел в комнате и читал. В конце концов, его обнаружили заваленного книгами, храпящего, с отросшей белой бородой. Его отнесли в настоящую кровать и он уснул, грезя о далёком мире, который был ложным, но вместе с тем и во многих отношениях истинным.
* * *
— Ты уходишь от меня? — спросила она и её глаза наполнились слезами.
— Это ты ушла от меня, — поправил он.
Она ничего не ответила.
— Джоанн… дорогая… ты знаешь, что я всегда буду тебя любить. Но ничего не получится. Мы… не подходим друг другу.
— Почему ты так уверен? — вскрикнула она.
— Потому что, если бы мы подходили… ты никогда бы не залезла в постель к Алану.
Её печаль обратилась в ярость, как это часто бывало. — Я же говорила тебе! Я никогда не думала, что так случится.
— О да, ты говорила мне, — ответил он. — Но ты это сделала. Ты это сделала, верно? Три раза… насколько мне известно.
Она схватила его, обвила руками шею. Стиснула. — Ты не можешь просто бросить меня, — сказала она.
Теперь он тоже вскрикнул. — Я уже это сделал, — последовал ответ.
— Нет, — простонала она. — Мы ещё можем всё сохранить.
— Как?
Она шагнула назад, смахнула со лба прядь чёрных волос. Её глаза тоже почернели. Чёрные жемчужины.
— Мы можем это обсудить, — умоляла она. — Мы можем понять, что пошло не так и постараться, чтобы такого никогда больше не случалось.
Он отвернулся, спрятал лицо под накидкой.
— Ты тоже обманывал, — прошептала она.
«— Только после тебя». Он не стал произносить это вслух. Может, она права. Может, надежда ещё остаётся.
Он никого не любил, кроме неё.
Никогда.
Некоторое время они стояли, просто обнявшись.
— Я всегда буду любить тебя, — сказал он. — Что бы ни произошло,
* * *
Народы Артирии весьма различаются в обычаях, одежде и культуре, и оттого им ведомы войны. В каждом королевстве есть доля нечеловеческих обитателей, человекоподобные расы, обитающие рядом или полностью влившиеся в людское население. Это Псевдолюди и они играют большую роль во множестве войн, наёмными отрядами присоединяясь к войскам того города-государства, который они называют домом. Обычно к Псевдолюдям редко испытывают предубеждение, хотя Жёлтые Священники Наравена называют их «нечистыми» и изгоняют из Жёлтых Храмов.
На тройном континенте Артирии практически существует пять Великих Религий: это вероисповедания, которые пережили потрясения всех веков и невредимыми достигли нас по разрушительным тропам времени. Бесчисленны культы и секты малых божеств, но в Пяти Религиях почитают варианты Тысячи Богов.
Некоторые религии, такие как Орден Верного Сердца, заявляют, что следует чтить всех богов. Другие же — уникальные вероучения, сосредоточенные лишь на одном божестве, выбранном из пантеона Тысячи. На этих совпадениях религий мы наблюдаем развитие Языка, лингва франка[11], объединяющего большинство артирийских наречий, включая тридцать семь диалектов.
Здесь следует упомянуть Облачные Королевства, чьи боги неведомы, язык непостижим для артирийцев, и чья истинная природа и замыслы во все эпохи оставались тайными.
* * *
Пробудившись, он приблизился к тому, чтобы стать самим собой и народ Тарроса вернул своё обличье в его глазах. Он шёл по дворцу, разыскивая Целестию и поражался великолепию тех, кого позабыл. Их блестящей чешуе бирюзовых оттенков, длинным пальцам перепончатых рук и ног, с перламутровыми когтями. Они носили не так много одежды, лишь те же белые набедренные повязки, что он видел вчера. На спинах вздымались перепончатые шипастые гребни, проходящие по макушкам сужающихся черепов и заканчивающиеся на высоких лбах. Их глаза выглядели, как чёрные шары, губы гораздо толще, чем у любого человека, а волосы росли только у женщин: длинные изумрудные локоны, унизанные жемчугом и ракушками.
Это были земноводные Псевдолюди, морская раса, которая эволюционировала настолько, чтобы обитать на суше. Островное королевство было лишь малым кусочком их обширной империи, основная часть которой лежала под волнами. Некоторые утверждали, что они правят всем океаном, но Джеремах знал лучше. В морской глубине были и другие, менее цивилизованные общества.
Теперь, когда он прочитал ещё три тома, Артирия на один шаг приблизилась к тому, чтобы стать цельной. Как и он сам. Необычайно важные вещи лежали на самой грани его осознания. Он должен их узнать… всё зависело только от него.
Он нашёл Целестию в её садах, в обществе избранного круга земноводных. Они нежились у большого пруда с морской водой, питаемого из подводных пещер.
— Джеремах… сегодня ты больше похож на себя самого, — заметила королева, поманив его перепончатой рукой.
— Должен сказать вам то же самое, ваше величество, — отвечал он. Он разглядел своё отражение на поверхности пруда. Его одежда мало изменилась, но сам он выглядел старше. Не менее сорока лет, предположил он, но волосы и густая борода были седыми, как у старика. «— Сколько же мне лет на самом деле? — задумался он. — Продолжу ли я стареть, пока мир продолжает возвращаться к своему истинному состоянию?»
— Полагаю, ты нашёл то, что искал в тех ужасных книгах? — спросила она. Она усадила его на мягкую лежанку рядом со своим собственным высоким местом. Крошечные тарросианские дети плескались в пруду, играли в подводные игры и выпускали пузырьки смеха.
— Да, — ответил он. — Я нашёл истину. Или, по крайней мере, больше истины.
— Как хорошо снова встретить тебя, Старый Наставник, — промолвила она, улыбаясь своими губами цвета моря. Её глаза с мерцанием взирали на него — ониксовые сферы, полные обожания.
— Ты всегда была моей любимой ученицей, — искренне признался он.
— Сколько ты ещё останешься с нами?
— Боюсь, недолго. Я слышу зов, которым нельзя пренебречь. Скажи, твой отец подписывал договор с королевством Элда, когда ты была ещё ребёнком?
— Да… — Целестия возвела свои сферы-близнецы к небу. — Договор Моря и Неба, подписанный в 7412 году, Году Луча. Ты и преподал мне эту дату.
— И твой отец получил дар от государя Элда… он всё ещё у тебя?
Жёлто-зелёные ватные облака ползли по небесам. Следующая книга взывала к нему из неких высот над миром.
Она отвела его в пещерный лабиринт под дворцом, в некую древнюю эпоху созданный морской водой и три стража с факелами сопровождали их. Когда они достигли громадной обсидиановой двери, стерегущей подземелье с сокровищами, королева отперла её коралловым ключом. Внутри лежали внушительные груды золотых и серебряных монет — века дани от царств Артирии, фантастические наборы доспехов, вырезанных из коралла и кости, золотые и железные копья и щиты, самоцветы всех цветов радуги и мучительно прекрасные вещи, которым он даже не смог подобрать имени.
Целестия обходила этот сверкающий клад, пока не нашла рог из меди, золота и агата. Это мог быть рог какой-то громадной антилопы, судя по тому, насколько он был скручен и изогнут. Но Джеремах знал, что рог был изготовлен в том краю, куда не могло добраться ни одно животное. С довольным видом королева вручила рог Джеремаху. Она всё ещё оставалась ученицей, стремящейся угодить наставнику. Он поцеловал её в щёчку и прицепил рог к поясу.
— Ещё кое-что, — прибавила она. Ухватившись за золотую рукоять, королева вытянула из груды сокровищ длинный прямой меч. Клинок мерцал серебром, а рукоять увенчивалась подобием раковины, вырезанным из синего драгоценного камня. Джеремах помнил этот клинок, висящий на широком поясе короля Целестиоса. В те времена даже миролюбивому королю не раз приходилось воевать.
— Возьми это, — молвила королева.
Джеремах покачал головой. — Нет, ваше величество, — возразил он. — Это было бы…
— Меч моего отца, — сказала она. — Но он мёртв, и он хотел бы, чтобы ты взял этот меч. — Она придвинулась к нему вплотную и зашептала на ухо. Её голос походил на звук океана из глубин морской раковины. — Я кое-что знаю о том, что ты пытаешься совершить. Знают и другие. Это может пригодиться тебе.
Джеремах вздохнул и поклонился. Отвергнуть подарок значило бы оскорбить её саму. Он взял клинок и поцеловал рукоять. Королева улыбнулась ему, крошечные жабры пульсировали на её шее. Она нашла усыпанные самоцветами ножны, чтобы убрать туда оружие и он прицепил их на талию, в дополнение к серебряному поясу философа.
«Философ, носящий меч, — подумал он. — Какой абсурд».
Но оставался ли он ещё философом? Какие грядущие перемены ждут его, когда откроется последнее об Едином Истинном Мире?
Этой ночью он пировал вместе с королевой и её двором, точнее сказать, напивался ауреаланским вином и набивал брюхо моллюсками, крабами и устрицами. К тому времени, когда он доковылял до своей кровати в высокой башне, то был почти уже без сознания. Он снял пояса, повесил ножны с мечом на столбик балдахина и провалился в беспамятство.
Пробудила его не боль, а скорее ужасающая нехватка воздуха. Он увидел сине-зелёную дымку и удивился, мог ли Таррос погрузиться под волны, а он сам утонуть. Вторым его ощущением стала боль в горле, притуплённая из-за большого количества выпитого вина.
Над ним склонилась тень, по обе стороны лица — подошвы кожаных сапог и тонкая проволочная нить врезалась в плоть под подбородком, ужасно натягивая бороду. Это толщина бороды предотвратила быструю смерть, подарив ему несколько мгновений, чтобы проснуться и понять, что его душат.
Он хватался за воздух, пальцы цеплялись за пустоту, ноги судорожно дёргались. В любой миг проволока могла перерезать ему горло — возможно, даже раньше, чем удавить. Душитель сжимал проволоку железной хваткой и тело Джеремаха билось в судорогах. Без помощи он не мог даже вскрикнуть. Его найдут здесь, мёртвым, в королевских гостевых покоях, безо всяких догадок, кто же его убил.
«Что случится, если я погибну?» — подумал он.
Затем он явно это осознал, когда несколько кусочков памяти стремительно всплыли в уме; лицо его побагровело, а лёгкие замерли. Если он не закончит чтение этих тринадцати томов, то Единый Истинный Мир вновь растворится в мире Современности и Иллюзии.
Если он умрёт, то Артирия погибнет вместе с ним.
Его цепкие пальцы наткнулись на рукоять Целестиорова меча. Он сжал их изо всех сил и дёрнул клинок из ножен, чтобы расколоть душителю череп. Железная хватка ослабла, но он не смог высвободить меч, так что удар оказался несмертелен. Ещё дважды он врезал душителю мечом, пользуясь им, как обёрнутой в кожу металлической дубинкой.
На третьем ударе душитель свалился с кровати и Джеремах втянул воздух, как рыба на суше. Он скатился на пол и попытался обнажить меч. По другую сторону кровати поднялась тёмная фигура в капюшоне и плаще цвета полуночи. Она шагнула к нему, лицо скрыто под капюшоном. В обтянутом перчаткой кулаке появился железный кинжал, разъеденный ржавчиной клинок. Один-единственный порез этим гнилым железом нёс смерть от яда.
Он с трудом глотнул воздуха и привалился спиной к стене. Из горла вырвалось что-то, вроде лягушачьего кваканья. Он нашарил ножны. Почему этот проклятый меч не высвободился сразу же?
Убийца приставил ржавый клинок к его горлу.
— Ты тоже обманывал, — произнёс холодный голос из-под капюшона.
Нет, это не… я этого не слышал.
Три золотых зубца вырвались из живота убийцы. Тарросианский стражник появился за спиной у нападавшего и пронзил его трезубцем.
Джеремах наконец-то вырвал меч из ножен. Он откатился в сторону, потому что пронзённый убийца ткнул кинжалом в каменную стену, не обращая внимания на торчащий из спины трезубец.
Стражник выдернул трезубец, освобождая его для следующего удара, но Джеремах уже поднялся на ноги, обеими руками обхватил рукоять меча и прочертил серебристую дугу. Голова в капюшоне слетела с тела убийцы и покатилась по полу, остановившись у ножки кровати.
Мгновение безголовое тело постояло, сжимая ржавый кинжал. Потом оно рухнуло со звуком, похожим на треск дерева, и превратилось в горку костей и ветхой чёрной ткани.
Он уставился на лицо срубленной головы. Женщина с длинными волосами, чёрными, как её одежды. Он заморгал, закашлялся и собрался закричать от ужаса, но не смог.
Джоанн…
Он выдавил её имя пурпурными губами, вместо голоса — скрипучий стон.
Она смотрела на него: рыдающая, истекающая кровью, бестелесная.
— Ты не можешь такого сделать, — произнесла она и чёрная кровь стекала с её губ. — Ты не можешь всё это отбросить. Ты уничтожаешь наш мир. Ты уничтожаешь Прошлое. Откуда ты знаешь, что это — Истинный, а не Ложный Мир?
У него не осталось слов; он пал на колени и воззрился на её лицо. Его сердце терзала более ужасная боль, чем горло.
— Ты сказал, что… всегда будешь любить меня, — рыдала она. — Но ты отбросил всё это прочь. Как ты можешь быть уверен?
Её язык, а потом и остальные части лица рассыпались прахом.
Он смотрел в пустые глазницы усмехающегося черепа.
* * *
Прежде, чем солнце одарило океан поцелуем, Джеремах покинул дворец и в одиночку направился на пляж. Когда первый зелёный свет напоил небеса, он подул в рог из меди, золота и агата. Единственная долгая и громкая нота отдалась в волнах и утренних облаках.
За его спиной ожило островное королевство, а он смотрел на волны. Вскоре он заметил мерцающее меж облаков золотое пятнышко. Оно росло, опускаясь в океан, пока не стало ясно различимо: изящный небесный корабль с облачно-белыми парусами. Он плыл к острову, словно громадная парящая птица. На некотором расстоянии от берега корабль беззвучно коснулся воды. К тому времени, когда он достиг песчаной насыпи, то выглядел не диковиннее любого другого морского судна. Фигура на его остром носу изображала прекрасную крылатую женщину.
Кто-то спустил верёвочную лестницу и Джеремах забрался по ней на палубу. Команда небесного корабля состояла из каменных людей, живых статуй из белёсого мрамора. Они не промолвили ни слова, лишь учтиво кивнули, когда он показал им рог из меди, золота и агата. Затем каменный капитан забрал его, раздавил в своём массивном кулаке и высыпал остатки в море.
Паруса поймали ветер и корабль стал подниматься с моря к облакам. Остров Таррос стал крошечным лесным пространством, окружённым бескрайними зелёными волнами; а теперь лишь пятнышком; теперь совсем исчез. По обе стороны от парусника тянулись облачные континенты. Он поднимался всё выше и выше, пока вся Артирия не затерялась за слоем кучевых облаков. В вышнем царстве ослепительно пылало зелёное солнце.
Теперь показался город Элда: переливающаяся хрустальная столица взгромоздившаяся на белый облачный остров. Спиральные башни и игольные шпили не походили ни на что в нижнем мире. Но чувство смутного узнавания разбавляло трепет Джеремаха.
«Здесь оставшиеся книги», — напомнил он себе.
Все, кроме одной.
* * *
Люди Крылатого Народа были безгласны, а их тела полупрозрачны. Все они передвигались с лебединой грацией, скользя по небу на оперённых придатках, растущих из стройных спин. Их красота была настолько поразительна, что невозможно было понять, кто из них мужчины, а кто женщины. Их тела были бесполым совершенством нечеловечности. Высший уровень из всех Псевдолюдей, народ Облачных Королевств также был и самым загадочным.
Толпа их спланировала вниз, когда небесный парусник причалил у хрустальной башни. Они взирали на пришельца золотыми глазами. Они не беспокоились и не оспаривали его присутствие здесь. Он протрубил в рог. В ином случае его бы тут не было.
Корабельная команда из мраморных людей последовала за ним в алмазный коридор и заняла свои места в высеченных стенных нишах. Сейчас они вновь превратились только в статуи. Когда-нибудь, если кто-то в Артирии вновь подует в другой рог из меди, золота и агата, статуи снова оживут, чтобы управлять золотым кораблём. Джеремах оставил каменных людей в их тихих нишах.
Запахи Облачных Царств плыли в его голове, когда он подходил к книгам. Здесь витали ароматы будущего дождя, чистого солнечного света и благоухание незапятнанных облаков. Алмазные стены звучали музыкальными тонами, достаточно мелодичными, чтобы зачарованный простак застыл на месте. Но Джеремах слышал лишь зов своих книг.
Он нашёл их там же, где столь давно оставил, в покое с куполом, опирающемся на семь колонн из прозрачного кварца. Фолианты лежали на круглом столе из кристаллического вещества и выглядели здесь такими же неуместными, как высокое кресло философа, который он придвинул к столу.
Он уселся в кресло, вздохнул и провёл пальцами по обложкам семи книг.
Том VI: Рыцари Артирии и Тайные Ордены Звёздного Света
Том VII: Волшебники Первой Эпохи
Том VIII: Волшебники Второй Эпохи и Выпущенные Силы
Том IX: Волшебники Третьей и Четвёртой Эпох, и смерть Отаа
Том X: Гибель Сорока Двух Богов
Том XI: Великие Звери Артирии и Твари Извне
Том XII: Пятый Катаклизм и Сохранение Древнего Знания
* * *
«Не думать о Джоанн», — сказал он сам себе.
Но её слова так и преследовали его.
Ты отбросил всё это.
Откуда ты знаешь, что это Истинный Мир?
Он открыл шестой том, вдохнул запах древнего папируса и чернил.
Вот мой выбор.
Я выбираю Артирию.
Он начал читать.
* * *
В 7478 году Волшебник Джеремах вернулся в Отверженный Град.
Легионы оживших мертвецов восстали из разрушенных залов, чтобы атаковать его, но волшебник рассеял их взмахом руки, обратив в серый прах. Он проходил по рассыпающимся камням Первой Империи и ледяные ветры рвали его длинную белую бороду.
Когда он подошёл ко дворцу Мёртвого Короля, орда визжащих чернокрылых демонов слетела с обвалившихся башен. Он отбивался от них сверкающим серебряным клинком, несущим знак Тарроса. Когда последнее чудовище издохло у его ног, волшебник вложил своё оружие в ножны. Он пошёл дальше, прямиком к Опустошённому Дворцу.
Перед вратами к Мёртвому Королю стая призраков стала задавать Джеремаху вопросы, но он ответил им загадками, что не дадут покоя и в загробном мире. Он вымолвил единственное слово и врата из чернёного железа обрушились внутрь. Волшебник вступил в беспросветную тьму замка и шёл, пока не достиг Мёртвого Короля, сидящего на груде вызолоченных черепов — головах всех тех, кого он одолел в битвах за семь тысяч лет.
Красное пламя пылало в яме перед закованными в броню ногами Мёртвого Короля и он взглянул на Джеремаха. Такое же пламя пылало и в пустых провалах его глаз. Плоть сгнила тысячелетия назад, но кости отказывались умереть или бросить завоёванную с таким трудом империю. За прошедшие пять тысяч лет никому, кроме Джеремаха не удавалось войти в эти врата и прожить достаточно долго, чтобы заговорить с ним. Мёртвый Король поднял огромный чёрный меч, но Джеремах рассмеялся этому. — Ты же знаешь, что я пришёл не биться с тобой, — сказал волшебник.
Мёртвый Король вздохнул, могильный прах потоком хлынул у него из-за зубов. Пальцами, лишёнными плоти, он поднял с пола древнюю книгу. Он вручил её Джеремаху.
Волшебник отёр налёт пыли и увидел название книги.
Единый Истинный Мир
Том XIII: Проклятие Мёртвого Короля и Бессмертная Империя
Джеремаху не потребовалось это читать, ибо он узнал содержимое, просто коснувшись книги.
Мёртвый Король заговорил, будто перемалывая кости. — Ты победил, — сказал он.
— Да, — ответил Джеремах. — Хотя ты сжульничал, послав за мной убийцу. Как безрассудно.
— Я мог бы возразить, что сжульничал ты, с этими твоими книгами, — сказал король-череп. — Но на войне все грехи простительны.
— Тем не менее, я действительно победил, — заявил волшебник. — Я доказал, что Правда всегда одолеет Иллюзию. Что Ложная действительность — неважно, насколько привлекательная — не устоит против того, что Реально. Я избежал твоей ловушки.
Мёртвый Король кивнул и ржавая железная корона свалилась с его черепа. — Я побеждён, первый раз за всю историю, — проворчал он.
Присутствовало ли в его древнем голосе облегчение?
— А теперь… ты сдержишь своё слово, Строптивый Король? — спросил Джеремах. — Ты покинешь мир живых и позволишь этому затянувшемуся проклятию закончиться? Ты позволишь людям возродить эти земли, тысячелетиями лежавшие под твоей властью?
Мёртвый Король вновь кивнул и теперь его череп скатился с плеч. Кости рассыпались во прах и холодный ветер вымел его останки из зала. Небеса наполнили стенания мириада призраков. Живущие в далёких городах Оорг, Ауреалис, Вандрилла и Зорунг пробуждались от кошмаров и затыкали уши.
Когда Джеремах покинул развалины Отверженного Града, они рушились у него за спиной. Он нёс чёрную книгу под мышкой. Пока он шёл, истлевшие городские здания рассыпались в прах, уходя в забвение вслед за своим королём, и промёрзшая земля этого царства начала оттаивать под светом солнца. После долгих веков наконец-то пришла Весна.
К тому времени, как Джеремах скрылся за горизонтом, под изумрудными небесами не осталось и следа от призрачного королевства.
— История из Гипербореи
— Посвящается памяти и наследию Кларка Эштона Смита
В долинах южного Му Тулана бурно цвели багряные дикие маки. Над лощинами скользили серебристые туманы, набрякшими фантомами несущие дыхание зимы. Белая хмарь облюбовала сапфировые озёра, нашёптывая обещания ледяной погибели.
Надвигающийся ледник медленно пожирал северные пределы Гиперборейского континента, веками проглатывая его города один за другим. Перемалывающие ледяные стены и стылые испарения двигались на юг от замёрзшего Полариона, похоронив самоцветные зиккураты Кернгота, мраморные пристани Лекквана и ониксовые храмы Оггон-Жая. Из всех городов к северу от Эйглофианских гор лишь Икква оставалась недосягаемой для неотвратимого ледника. Окружённая плодородными долинами, изобилующими хладными потоками и зеркальными озёрами, непритязательная Икква оставалась процветающим центром торговли и культуры, хотя зимы каждый год становились холоднее и лёд неумолимо подползал к её отполированным базальтовым стенам.
Вне бастионов Икквы племенные вожди рассеянных поселений правили дикими землями от имени Иллубриуса Ваала, девяносто восьмого короля последнего северного города. Ваал был и Королём Икквы, и Верховным Вождём иккванских племён. Каждый племенной вождь приносил Ваалу ежегодную дань, в основном серые шкуры гигантских земляных ленивцев, которых добывали в местностях над ледником, золотистые меха саблезубых тигров или бивни шерстистых мамонтов — излюбленную добычу иккванских охотников. Племена, что продавали в городе добытые и выделанные шкуры, обычно были бедным людом, мало чем могущим поклониться своему королю и, разумеется, не самоцветами, золотом или другими драгоценностями. Но король Ваал, и так уже скопивший несметные сокровища, охотно принимал такие приземлённые подношения.
В яркий весенний день, когда казалось, что напророченная вечная зима далека от стен Икквы (хотя до неё всегда было рукой подать), из железных врат черностенного города вышла вереница солдат. Этот караван отправлялся на запад, в определённую деревню, знаменитую отвагой своих охотников и верностью вождя. Среди сорока рослых воинов в медных кольчугах и рогатых шлемах шла группа из двенадцати мускулистых рабов, несущих на плечах два вычурных паланкина. Каждый несли по шесть рабов и на крошечной башенке первого из этих паланкинов трепетало багряное знамя Узулдарума. Второй паланкин походил на маленький дом из белого и пурпурного шёлка, который рабы тащили без особого труда — словно он был пуст или, по крайней мере, вмещал персону невеликой тяжести. Незатейливый бело-зелёный флаг Икквы реял на островерхой крыше. Во главе солдат шагал их капитан, в алом плаще, спадающем с плеч на чёрный железный нагрудник. Огромный ятаган висел у него за спиной, а железный шлем увенчивался гребнем из кожи ящера, с парой сверкающих рубинов, отмечающих его ранг.
В близлежащей деревне Унг люди племени чинили верёвки, коптили медвежье мясо и мастерили стрелы для готовящейся охоты. Самый почитаемый охотник племени и племенной вождь обитал в скромной хижине, стоящей поодаль от прочих. Его звали Атанеку и сегодняшним утром он покрывал резьбой второй из двух огромных бивней мамонта, добытого им во время последнего похода. Из первого бивня он вырезал подобие Шуанги, своей покойной жены. Этот образ он поместил в своей опустевшей хижине, как воздаяние и память об утраченной любви.
Эта пара так и не обзавелась детьми, когда ночной ветер навеял в деревню Белую Чуму. Шаман племени творил над Шуанги своё колдовство, приносил в жертву коз и даже крепконогого вола, сражаясь с чумными чарами, но в итоге это не возымело действия. Стужа копилась в руках и ногах Шуанги, хотя она сидела, дрожа, у самого очага Атанеку. Её дыхание превратилось в холодные порывы инеистых кристалликов. Вождь ничего не мог поделать, лишь наблюдал, как сверкающая изморозь распространялась по конечностям и телу возлюбленной, подобно тому, как великий ледник (который его племя называло Ледяным Демоном Атуло) медленно распространялся по Му Тулану. В конце концов белый иней заполнил открытые глаза Шуанги и она умерла заледеневшей статуей, вместе с шестерыми другими, которые заразились Белой Чумой.
Селяне сожгли всех семерых жертв в общем костре, четырнадцать дней назад. Атанеку всё ещё чувствовал в ветре запах праха своей жены. Это был запах дыма, который навсегда остался в его широких ноздрях. Когда он засыпал ночью, то видел, как тёмные узкие глаза Шуанги смотрят на него, освободившись от мороза и вновь ощущал её тёплой и живой в своих объятиях. Но каждый раз он просыпался от запаха её пепла на ветру, хоть и укрывался в стенах своего обиталища.
Теперь, когда Атанеку вырезал из переливчатой слоновой кости подобие Шуанги и поставил его посередине своего небольшого дома, это в какой-то мере успокоило его. Но он всё равно тосковал по девушке, которая похитила его сердце и умерла, прежде чем смогла родить хотя бы одно-единственное дитя. Любая женщина из племени была бы счастлива взять Атанеку в мужья, но вождь не стал выбирать ни одну из них. Рана на его сердце была ещё слишком свежей. Так что он резал слоновую кость и хранил свои мысли при себе.
Жёлто-зелёные холмы в свете золотого дня отбрасывали на селение длинные тени. Где-то за этими холмами ледник Ледяной Демон оставался непокорным и туманным даже под прямым светом солнца. Атанеку завершал работу над деталями своего последнего творения, когда на вершине ближайшего хребта показался караван из Икквы. Дети в хижинах ревели и прятались за своих матерей. Вождь доделывал из второго бивня мамонта громадную боевую палицу. Также он вырезал вокруг оголовья этой палицы из слоновой кости череду рун и символов. Любому другому человеку столь тяжёлое оружие было бесполезно, но о стати и силе Атанеку ходили легенды среди иккванских племён. В его руках этот бивень стал бы ломателем костей, дробителем камней, смертельной молнией для любого человека или зверя, кто выступит против него.
Когда караван из Икквы вошёл в деревню, мужчины поговорили с ящерошлемным капитаном, а затем направили его к хижине Атанеку. Пока вождь сидел, вырезая последние символы на палице из слоновой кости, капитан приблизился к нему, держа свой шлем на сгибе руки. Волосы капитана были так же черны, как и у жителей деревни, кожа такого же смуглого оттенка, но умащённая борода и золотые кольца на пальцах говорили о городских обычаях и богатстве. Он представился лордом Улзаром Далимгру, капитаном 13-го Иккванского Легиона. Капитан уже знал Атанеку — об его славе, как зверолова и скалолаза, толковали в каждой таверне Икквы, а его имя благословляли уста каждого селянина, пришедшего в город.
— Говорят, что Атанеку, Великий Охотник, как-то пересёк Эйглофианский хребет зимой, по скрытому проходу, — сказал капитан Улзар, — и что он столкнулся с вурмисами-людоедами, которые рыщут в горах. Люди поговаривают, что он в одиночку истребил сотню вурмисов и охотился на них в глубине населённых ими подземелий. Верно ли ты — тот самый Атанеку, который совершил всё это?
Атанеку кивнул косматой головой, продолжая резать по слоновой кости.
— Именем короля Ваала мне требуется твоя помощь, — сказал капитан. Он махнул на два занавешенных паланкина и солдат, ожидающих его на краю деревни. — Верховный жрец богини-лосихи Йоундэ, славься её имя, прибыл в Иккву на корабле двадцать дней назад. Видение помогло ему найти в нашем скромном городе священную Дщерь Йоундэ, деву несравненной красоты и чистоты. Этот жрец, удостоенный расположения короля Узулдарума, утверждает, что этой священной девственницей оказалась Кварха, дочь его величества Ваала. Дабы укрепить хрупкий мир между нашими городами, король согласился отдать свою единственную дочь по требованию Йоундэ. Её заберут в Великий Храм Узулдарума, чтобы воздать почести богине, которая станет её новой матерью и она должна прибыть до Весеннего Праздника. Но море стало бурным и опасным, когда на нас обрушился Сезон Штормов. Поэтому у нас нет иного выбора, кроме как сопроводить верховного жреца и Дщерь Йоундэ через Эйглофианские горы и южные дебри, чтобы вовремя достигнуть столицы. Чтобы это исполнить, нам требуется проводник. Король Ваал наказал мне воззвать к твоему благородству, Атанеку. Я прошу тебя провести нас через чёрные горы. За это дело твоё племя будет вознаграждено славой, богатством и драгоценными камнями. Также король наказал мне в случае отказа забрать твою голову. Что ты ответишь, Великий Охотник?
Атанеку поднял изогнутую палицу над головой и встал лицом к лицу с иккванским капитаном. Голова и плечи охотника, возвышались над закованным в броню Улзаром, но в глазах капитана не было ни следа страха. Его ятаган встретил бы палицу охотника, как подобает и один из этих двух мужчин через мгновение пал бы замертво, если вождь отвергнет королевское повеление.
Тёмные глаза Атанеку обшаривали пурпурный горизонт. Он вдыхал ветры, что дули из края тех смертельных гор. Улзар бесстрастно и хладнокровно ожидал его ответа.
Минуту спустя Атанеку убрал палицу из слоновой кости и бросил её за плечо.
— Снега рано выпадают в высоком проходе, — произнёс он. Его голос был глубок, как ледяной каньон, застывший от горечи недавней утраты. — Чем раньше мы выйдем, тем больше наши шансы.
Этим незатейливым согласием был заключён договор. Атанеку отправился в компании иккванских солдат и двоих путников, едущих в паланкинах: один — верховный жрец Узулдарума, другая — дочь богини и короля. Атанеку не держался веры городских богов. Его народ поклонялся безымянным богам, что являлись силами природы: огонь, ветер, дождь и мороз. Также их божествами были духи животных дикой тундры и густых лесов. Но он понимал веру Йоундэ, Богини-Лосихи и важность признания религии Узулдарума, даже в настолько далёком от столицы краю, как скромная Икква. Во что бы ни верили люди, они делали свои верования реальными. Поэтому, если короли этих двух городов верили, что путешествие принцессы в какой-то южный храм объединит их земли прочным миром, то такая вера была довольно истинной.
Караван двигался на юг по холмам и долинам, пересекая мелкие речушки и разгоняя стада жёлтых бизонов. За несколько дней Атанеку привёл их к высокогорью, где громадные мрачные пики Эйглофианов устремлялись в небо увенчанными льдом вершинами. Он редко видел тех двоих, кто ехал в паланкинах, но мельком замечал жреца и принцессу ночью, когда караван собирался погреться у бушующего костра. Жрец оказался стариком в цветастых одеяниях, усыпанных привешенными самоцветами и платиновыми колечками. Его лысую голову увенчивал изощрённый головной убор, который выглядел слишком сложным и тяжёлым для его тощей шеи. Но он спесиво носил его, когда косился на пляшущее пламя и жевал сушёный китовый жир, что был походной пищей северных солдат.
Первые два раза, когда Атанеку видел принцессу, это была лишь тоненькая фигурка, закутанная в белоснежные одежды и плащ, сшитый из шкуры снежного тигра. Но в третий раз он увидел её по чистой случайности. Он набрёл на неё по пути между неказистыми шатрами, что составляли ночную стоянку. Каждую ночь он спал в одиночестве, подальше от хохота и грубых шуток походников, как и от грозного взгляда Улзара. Однако сегодня ночью полная луна пробудила его ото сна и направила бродить под звёздами. Он ощущал в ветре запах дождя и был счастлив в первый раз избавиться от запаха праха своей покойной жены.
Вдруг он остановился, заметив неподалёку закутавшуюся в плащ принцессу, взирающую на искрящийся звёздный ковёр над чёрной безграничностью горного хребта. Лунный свет падал на её лицо и тогда он увидел, что дочь короля Ваала, дочь южной богини, выглядела, как любая женщина из его собственного племени. Её волосы были черны и не вились, скулы острые, а её глаза узкие и тёмные, словно полночь. Её кожа имела тот же восхитительный смуглый оттенок, как у всех иккванских девушек. Тот же красновато-коричневый тон, как у несчастной утраченной Шуанги.
Атанеку безмолвно застыл перед девушкой — громадный чёрный пещерный медведь, нависший над маленькой белой рысью. Ветер теребил и трепал её незаплетённые волосы над плечами и головой, повёрнутой, чтобы рассмотреть Атанеку. В тот миг, когда их взгляды встретились, Атанеку понял, что любит её. Это не было осознанной мыслью, поскольку у его народа не было понятия увлечения или страсти. Эти вещи относились к одной сущности, единственному состоянию, которое превосходило душу и тело, и это состояние другие люди называли «любовью», но племя Атанеку звало й’имбру. Это было просто стремление привязаться к кому-то, и физически и духовно отличному от себя самого. Такого стремления не добивались; оно падало на мужчин и женщин, как внезапный ливень.
Атанеку попался в жар й’имбру, как случайный лист попадает в порыв пламени (или стужи). Такие же чары пали на него, когда он впервые увидел Шуанги, волшебство, которое не оставило ему выбора, кроме как объявить её своей женой. Но теперь й’имбру внушал совершенно другое чувство, ибо перед ним стояла не женщина из племени. Это была Кварха, Дщерь Богини-Лосихи Йоундэ, дочь короля Ваала, целомудренная принцесса Икквы.
Однако она всё равно оставалась только девушкой.
Тонкая и высокая фигура появилась из теней. Престарелый жрец в своём забавном головном уборе. Его острый взгляд вперился в гигантскую фигуру Атанеку, затем с подозрением обратился на Кварху. — Пойдёмте, принцесса, — позвал он. — Возвращайтесь в свой паланкин и отдохните, пока это возможно. Час поздний и вы можете надышаться ночных миазмов.
Атанеку до рассвета метался по лагерю, будто очумелый пёс.
Ещё два дня путешествия по холмам привели караван к зеву восходящего извилистого прохода. Лоснящиеся чёрные горы-близнецы возвышались с обеих сторон отвесными склонами, гладкими, словно оникс и блестящими в солнечном свете. Небольшие возвышения усеивали кусты и чахлые деревца, но в основном высокогорье было бесплодно. Между скалами ползали крошечные чёрные ящерицы. Леденящие ветра обрушивались с вершин пиков, где никогда не таял снег, но вечно подтаивал лёд, посылая ручьи пресной воды вниз в овраги и иззубренные скальные расщелины.
Здесь пришлось бросить паланкины, ибо путь стал для них слишком крутым. Жрец и принцесса присоединились к пешим рабам и солдатам, хотя рабы поочерёдно несли принцессу Кварху на грубых плечах и её стройные ноги охватывали их дюжие шеи. Атанеку стремился понести её таким образом, но он понимал, что лучше об этом не просить. Он был немытым дикарём, недостойным даже говорить с принцессой, а тем более коснуться её. Поэтому он взбирался на заснеженные ступени прохода впереди каравана и со старательной любезностью указывал дорогу.
На следующий день караван добрался до середины прохода, где между отвесными заносами лежал снег глубиной до колена. После полудня над пиками нависли тёмные облака, погрузив походников во мрак. Жестокий ветер гнал снежные завесы прямо им в лицо. Ночь рано нахлынула из тёмных ущелий и звёзды скрылись за пеленой грозовых туч.
Караван остановился в уже зарождающихся сумерках. Атанеку насторожился, ибо это было лучшей погодой для охоты диких вурмисов. Вскоре проход наполнила какофония нечеловеческих воплей. Невозможно было принять эти кровожадные завывания за честный волчий вой. Вурмисы выползли из своих пещерных жилищ и обнаружили караван.
Двадцать солдат обнажили ятаганы, тогда как другие двадцать наложили стрелы на тетивы больших луков. Эти воины окружили кольцом принцессу, рабов и трясущегося жреца.
— Они скоро придут! — прокричал Атанеку сквозь ветер. — Они окружили нас.
Первая из косматых тварей поднялась из снежного наноса, размахивая когтистыми лапами и скрежеща зубами, как разъярённая обезьяна из джунглей.
«Этот проход наш, — говорил гортанный вой. — И ваша плоть и кости тоже».
Атанеку пустил из огромного лука оперённую стрелу. Она попала твари в грудь и уложила её в сугроб. Словно поджидая этого сигнала, лающие и ревущие вурмисы показались со всех сторон и кинулись на кольцо солдат. Они неслись на четвереньках, подобно чудовищным серым гончим величиной с человека. Лучники выпускали стрелы и Атанеку поразил ещё троих зверолюдей, прежде чем эти создания налетели на внешнюю линию защитников. Они вгрызались в открытые горла воинов, разбрызгивая по снегу багровые пятна.
Атанеку отбросил лук и схватился за огромную палицу из слоновой кости. Он пробивался в самую гущу вурмисов, сокрушая черепа и грудины, сметая тварей со своего пути. Они верещали, как закалываемые свиньи, когда тяжёлый бивень размазывал их мозги и перебивал хребты. В середине защищённого круга принцесса стояла рука об руку с перепуганным жрецом. Она не кричала, как поступило бы множество иных женщин.
Атанеку бился, словно демон. Он сражал одного вурмиса за другим, не замечая ран, которые цепкие когти оставляли в его плоти. Они прорывали защищавшую его выделанную кожу, но никогда не доживали до того, чтобы вонзить когти поглубже. Ещё больше косматых повалило из прохода и рабы собрались вокруг принцессы, отмахиваясь копьями, что дали им солдаты. Они станут последней защитой Квархи, если воины не смогут отогнать зверолюдей.
Воины Икквы быстро погибли, когти вурмисов оказались слишком быстры для их клинков, слишком сильны для их щитов. Капитан Улзар сумел перебить уйму волосатых каннибалов, но никто из его отряда не был равен ему в бою. Отважные воины погибали в кровавых мучениях, пока их предводитель продолжал сражаться.
Когда Атанеку размолотил череп разъярённого вурмиса в красный туман, то услыхал, что принцесса всё-таки закричала. Этот отвлекающий звук заставил его отвернуться на достаточно долгое время, чтобы на него кинулся тучный вурмис. Его когти глубоко вонзились в руки Атанеку и сражающиеся покатились по снегу. Вурмис уже дышал адским смрадом прямо в лицо, когда земля под ними провалилась.
Сжатый смертельной хваткой рычащей твари, Атанеку перевалился через край глубокой расселины. Он не знал, как глубоко придётся падать, но стремился выдавить жизнь из зловонного вурмиса пока они вертелись и падали. Белая земля приветственно устремилась ему навстречу. Воздух вылетел из его лёгких и тьма затопила сознание.
* * *
Он очнулся, задыхаясь во тьме настоящей ночи, заваленный снегом. Рядом с собой он нашарил труп вурмиса со сломанной шеей. Атанеку выкопался из глубокого снега, который поглотил его. Он смутно понимал, что этот снежный нанос спас ему жизнь, ибо падать пришлось с большой высоты. Его кости ломило, а тело покрывали кровоподтёки, но он был цел. Грозовые тучи разошлись и лунный свет нашёл дорогу в эту широкую расселину. Вокруг высились обледенелые скальные стены.
Сняв с пояса пару длинных железных ножей, он воспользовался ими, как шипами, чтобы забраться на ледяную стену. Через несколько часов болезненных трудов он поднялся на край расщелины, и увидел окровавленный снег и искалеченные останки, разбросанные по проходу. Капитан и все солдаты погибли, как и отважные рабы. Многие лишились рук и ног — эту ужасную добычу забрали вурмисы, чтобы сожрать сырьём в своём пещерном логове. У людей были выедены животы, кости рёбер бесстыдно блестели в лунном свете. Вурмисы попировали перед тем, как уйти. Среди мертвецов валялось и множество их собственных косматых трупов, но явно меньше, чем следовало бы.
Человеку, прежде никогда не видавшему вурмисовской резни, могло стать дурно при виде такого побоища, но Атанеку лишь ожесточился от этой бойни и искал тело принцессы. Он не нашёл ни следа её, кроме испятнанного кровью белого плаща. Однако он не мог сказать, принадлежала ли эта кровь ей или её защитникам. Слабый стон привлёк его внимание и Атанеку обнаружил жреца, лежащего под обглоданным телом раба. Старик лишился своего головного убора, а его прекрасные одеяния изорвались и замарались. Следы когтей избороздили лицо и грудь жреца. Его раны были глубокими и кровоточащими, но он отказывался умирать.
— Великий Охотник, — позвал жрец. — Помоги мне…
Атанеку отвалил труп в сторону и помог жрецу встать. Тот гладил висящий на шее лосиный амулет и бормотал молитву к Йоундэ. Кровь заново полилась из его ран на осквернённые облачения.
— Она пропала, — сказал жрец. — Они забрали её. — Атанеку наскоро перевязал лицо и грудь этому человеку. Старец оказался куда твёрже, чем он считал. Наверное, этот старик когда-то был воином, прежде чем обратиться в религиозное служение. Мышцы его жилистых рук были сухими и крепкими. Он поднял сломанное копьё и опёрся на него, как на посох. Они с Атанеку встретились взглядами и глаза жреца переполняли непонятными чувствами. — Они забрали Дщерь Йоундэ.
— Жива? — переспросил охотник. — Ты уверен?
Жрец кивнул.
Атанеку вновь оглядел поле боя, ища любой признак трупа Квархи, при этом отчаянно не желая его увидеть. Но, если эти звери забрали её живой, такое могло случиться лишь по одной причине. У вурмисов имелась единственная низменная цель похищать человеческих женщин. Они не размножались с ними, предпочитая их просто пожирать. Похищение женщины, целой и невредимой, значило ничто иное, как жертву для их подземного бога. Они отдадут её Богу-Жабе из Чёрного Н’Кай, который дремал в глубине мира, под горами, пробуждаясь раз в поколение, чтобы пожрать живые приношения.
Й’имбру разгорелся в сердце Атанеку, как жаркое пламя.
— Я должен найти принцессу, — сказал он жрецу. — Прежде чем они отдадут её Тсаттогуа.
В древние времена вся Гиперборея поклонялась мерзкому Богу-Жабе. Человечество отвернулось от Тсаттогуа лишь тогда, когда Ледяной Демон наслал свой ледник пожирать континент. Согласно верованиям, распространяемым жрецами Узулдарума и принятым в Иккве, лишь власть Йоундэ препятствовала миру пасть от чар Ледяного Демона. Но, однажды, когда люди в конце концов утратят веру в Богиню-Лосиху, лёд отыщет путь на дальний юг. Икква станет первым городом, павшим перед Ледяным Демоном, затем последует Узулдарум и последние остатки человечества.
Атанеку шёл по следу, выслеживая вурмисов по проходу и замёрзшим склонам. Жрец отказался остаться на месте. Пренебрегая болью от ужасных ран, он поднимался вслед за Атанеку. Охотник думал, что старик мог сойти с ума, но, возможно, безумны были они оба. Может быть, жрец тоже чувствовал тягу й’имбру соединяющего его с Квархой.
Было нетрудно идти по следу, ибо вурмисы отличались нечистоплотностью и не любили скрытность. Свежеобглоданные кости и смердящая мертвечина отмечали их путь. Когда на смену убывающей луне поднялось бледное солнце, искатели нашли вход в пещерный лабиринт, где ощущалось зловоние вурмисовских экскрементов. Атанеку, вытащив из-за спины палицу из слоновой кости, отдал жрецу один из своих длинных ножей. Не перемолвившись не словом, они нырнули в пещеру.
Атанеку не мог сказать, как долго они бродили по лабиринту нисходящих извилистых тоннелей. Это могли быть и дни, и часы. Они сражались с бродячими шайками вурмисов, которых охотник размазывал своей палицей в кашу. Они проходили через потайные покои, где щебечущие вурмисовские женщины готовились к родам и выкармливали своих волосатых отродий. Оторвавшиеся от одеяния принцессы клочки ткани всё ближе подводили их туда, где её собирались принести в жертву. Где-то в самом сердце полой горы был посвящённый Богу-Жабе храм и путь охотника лежал к этому храму.
Дважды искатели сталкивались с массовыми атаками вурмисов, которые угрожали просто задавить их числом. Но истекающий кровью жрец бился ножом и сломанным копьём, как безумец, пока быстрая палица Атанеку разбрызгивала по стенам туннелей мозги и кости. В конце концов вурмисы научились сбегать, только завидев окровавленного Атанеку и красную тень за его спиной, бормочущую молитвы неизвестному божеству.
Наконец искатели попали в обширную пещеру с тяжёлыми сталагмитами, где огромный каменный идол Тсаттогуа скорчился над чашеобразным алтарём, заполненным чёрной смолой. Вулканическое пламя выскакивало из чёрных расщелин, освещая пещерный храм. Глухие напевы притягивали вурмисов к этому месту и приплясывающие в храме мохнатые людоеды, ввергались в мучения странных и невыразимых обрядов.
Чёрная маслянистая субстанция капала из клыкастой пасти жабьего идола прямо в алтарную чашу, словно Бог-Жаба пускал тёмные слюни в ожидании приношений. На необработанном каменном блоке перед идолом и слюнявой чашей его алтаря положили бессознательное тело Квархи, лишившееся своих королевских одеяний и побледневшее от студёного пещерного воздуха. На ней теле виднелись знаки плохого обращения — ушибы и царапины, но она казалась живой. Атанеку заподозрил, что безмятежное состояние принцессы указывало на наркотическое забытьё. Без сомнения, вурмисы пробудили бы её на пике церемонии, чтобы их бог мог насладиться живой и корчащейся добычей.
Охотник как смерч обрушился на выплясывающих вурмисов вращая смертью из слоновой кости. За ним следом расплывались облачка кровавого тумана, а позади пробирался жрец, копьём и кинжалом режущий глотки остолбеневших вурмисов. Косматые были настолько поглощены своей церемонией, что даже не препятствовали Атанеку двигаться к алтарю.
Путь охотника отметила дюжина размолоченных вурмисов, когда он достиг гранитной плиты, где лежала беспомощная принцесса. Атанеку поднял её стройное тело и взвалил на левое плечо, управляясь с палицей из бивня лишь одной рукой. Но ни один вурмис не выскочил вперёд, чтобы бросить ему вызов. Зверолюди корчились на полу, как змеиный выводок, изрыгая из пастей пену и гортанную брань. Их пение обратилось в хор стенающих и ворчащих ругательств.
Когда охотник со своей драгоценной ношей отвернулся от алтарного камня, чёрная субстанция в чаше прянула вверх столпом дыма. Он вращался и выпускал маслянистые завитки, в то время на верхушке его змеиной головы разгорелись два глаза, пылающих, словно угли. Оно высилось над алтарной чашей, как огромный чёрный дух тьмы и старый жрец воззрился на это с неподдельным ужасом.
— Не смотри на него! — велел Атанеку жрец. — Это Исчадие Жабы, выползшее из её утробы. Забери Дщерь Йоундэ отсюда, Великий Охотник. Забери её в Узулдарум. Она должна прибыть ко времени Весеннего Праздника. Уходи!
Чёрное явление запузырилось и закорчилось, когда Атанеку помчался к выходу из пещеры, с Квархой на плече. Жрец остался на месте, встав между ужасом и охотником. Он запел древнюю песнь, рисуя в дымном воздухе колдовской узор.
Когда Атанеку достиг порога ведущего наружу туннеля, то обернувшись, увидел пылающую пятиконечную звезду со сверкающим глазом в середине. Казалось, змееподобную сущность пригвоздил к месту пылающий символ жреца, её щупальца неистово размахивали вокруг старца, но не могли к нему прикоснуться. Вместо этого чудовище хватало бесчувственных вурмисов, давя их насмерть в своих вязких петлях.
Хотя древние чары, использованные жрецом, удерживали Исчадие Тсаттогуа, они не действовали таким же образом на очнувшихся вурмисов. Косматые поднялись на ноги и накинулись на жреца, впиваясь в него когтями и клыками, раздирая его плоть, пока мерцал пылающий символ. Атанеку слышал разносящиеся по туннелям предсмертные крики старика, пока бежал к далёкой поверхности, с Квархой на руках.
* * *
Месяц спустя Великий Храм Йоундэ приветствовал свою новоиспечённую священную дщерь водопадами белых цветов и поющими девами. Перед рогатой статуей самой великой Богини-Лосихи Атанеку воздали хвалу за то, что он провёл принцессу через ледяные горы и дикие джунгли. Когда высочайший из верховных жрецов выслушал рассказ о подвигах охотника и бесстрашном спасении Квархи от нечеловеческих почитателей Тсаттогуа, он отвёл Атанеку почётное место на время открывающих праздник обрядов.
Атанеку и Кварха очень сблизились за месяц их путешествия через джунгли к югу от Эйглофианского хребта. Принцесса узнала о й’имбру, охватившем Атанеку. Но она отказалась одарить Атанеку своей любовью, ибо и её тело, и её целомудрие предназначались Великому Храму Йоундэ. Атанеку понял это, хотя его й’имбру ничуть не умалился из-за соблюдения ею религиозных приличий. Возможно, если он подольше задержится в Узулдаруме, то сердце принцессы в конце концов снизойдёт к нему. Охотник впервые очутился в большом городе и его очаровала роскошь серебряных башен, пышных садов и обширных арен.
Утром начала Весеннего Праздника Атанеку стоял среди почётных гостей храма и наблюдал, как Кварха подходит к восьмигранному алтарю у подножия гигантской Богини-Лосихи, изваянной из чистейшего белого мрамора. Дщерь Йоундэ гордо встала на восьмиугольное возвышение, на виду у тысячи жрецов, аколитов, аристократов и самих Короля и Королевы Узулдарума. Купаясь в блеске их восхищения, Кварха воздела сжатый в кулаках длинный изогнутый кинжал и направила его прямо себе в бьющееся сердце.
День затопила тишина, кроме щебетания храмовых птиц с деревьев и Кварха пропела священные слова, которым её обучил высочайший из высших жрецов. Атанеку в некоем смятении озирался вокруг. Он никогда не присутствовал на таком обряде и не знал, чего ожидать, но ему не нравился кинжал, находившийся в нежных руках Квархи. Все наблюдатели вокруг него были спокойны, но в душе он клокотал, обряженный в шёлковые одеяния, предоставленные ему храмом.
Когда песня Квархи закончилась, она глубоко вонзила клинок себе в сердце, одним-единственным умелым выпадом. Она не издала ни звука, но Атанеку вскричал, будто пронзили его собственную плоть. Безжизненное тело Квархи рухнуло на алтарный камень, заливая его багровым, пока граждане Узулдарума приветствовали её благородную и самоотверженную жертву.
Теперь весеннее изобилие было обеспечено, а угроза вечной зимы отсрочена на год, милостью Богини-Лосихи и кровавой жертвой её священной дочери.
Атанеку прокричал свой одинокий протест и ринулся через храмовый двор к алтарю. Жрецы и аристократы отлетали с его пути, когда он метнулся в воды священного бассейна и, вздымая брызги, бросился к телу Квархи. Теперь он узнал, что значило быть избранной Дщерью Йоундэ, но он никогда не поклонялся этой суровой богине.
— Забери вас всех Ледяной Демон! — простонал он сквозь рыдания.
Прежде чем его сильные руки сжали мёртвую девушку в объятиях, залп, выпущенный храмовыми стражниками, угодил ему в грудь. Семь освящённых стрел пронзили тело Великого Охотника и заставили его споткнуться о восьмигранный камень, на который он рухнул рядом с отважной дочерью Йоундэ.
Когда Клинок пришёл в растленный город, он ещё ничего не знал о змее. Косившиеся простолюдины узнавали в нём шарокского воина, со львиной гривой на доспехе и с мечом за спиной, с увенчанной головой ястреба рукоятью. Он знал Эмеран Тах лишь по множеству преданий о его развращённости. Ничто на мрачных улицах не выдавало существование бестии, но её присутствие нависало незримой мглой.
Незнакомец не носил шлема, не таскал с собой щит, а его посеребренный нагрудник истёрся до меди. Его волосы чёрной массой кудрей спадали на широкие плечи. С гор налетел ветер, раздувая изодранный плащ, что был когда-то цвета индиго. Сине-зелёные глаза внимательно изучали улицы, где бесцельно слонялись пешеходы. Немногие из них замечали даже столь редкостного пришельца, бродя в туманах своих личных наслаждений.
В тени разукрашенных самоцветами куполов, где Султан этого города держал двор, Клинок продал своего рослого коня за горсть серебра. От доспехов он тоже избавился, обменяв их на ещё меньшую сумму, чем за скакуна. Лавочники с остекленевшими взглядами подсказали ему, куда отправиться дальше. Клинок приобрёл светлую тунику цвета паломничьих одежд и присоединился к толпам, кишащим на улице Странноприимства. Вопреки предложениям нескольких апатичных торговцев, он не стал продавать свой замечательный меч. Он носил его за спиной, из-за плеча выглядывала голова золотого ястреба, поблёскивая рубиновыми глазами.
Из конца в конец улицы были заполнены рядами таверн, борделей и наркотических притонов. Эти заведения становились всё дряхлее и грязнее, чем дальше он уходил от дворцового квартала. Он выбрал одно наугад и вошёл в приторную марь из дыма и застарелого пота. В сумраке низкого зала несколько дюжин фигур лежали в оцепенении среди груд бархатных подушек.
— Добро пожаловать в Логово Пурпурных Наслаждений, — поприветствовал его старик. Чёрный балахон скрывал его скрюченное тело, а капюшон затенял большую часть кожистого лица, оставляя на виду лишь беззубую ухмылку. Старик повёл его через сумрачное окружение. Темноглазые распутницы таращились из углов, выпячивая свои округлости под прозрачными вуалями и золотыми браслетами. Старик предложил ему незанятую груду подушек и незнакомец тяжело уселся, подняв облако пыли, что осталось незамеченным в продымлённой комнате. Слуга принёс ему кубок вина, но незнакомец отмахнулся.
— Чем мы можем услужить вам мы, добрый господин? — спросил старик.
— Я желаю забыться, — отвечал незнакомец. Он отдал серебряную монету.
— Конечно. — Старик блеснул бело-розовыми дёснами. Он что-то шепнул слуге, который поспешил исполнить приказ.
— Ведь вы — Клинок Шарока, разве нет? — спросил старик.
Незнакомец извлёк свой меч и положил его рядом, на подушках, затем неловко прилёг. — В прошлой жизни, — сказал он. — Теперь я — всего лишь Торадор.
Слуга вернулся с длинной трубкой, вырезанной из жёлтого дерева и старик вручил её Торадору. Она выглядела подобием статуэтки змеи, у которой выскоблили заднюю часть клыкастого черепа и заполнили смолистой субстанцией. Подобные трубки лежали на коленях у беспамятных посетителей по всей комнате.
— Дыхание Дракона, — пояснил старик. Он подержал горящую свечу у головы трубки, раскуривая её для Торадора.
Клинок подозрительно следил за ним. — Это поможет меня забыться?
Старик кивнул. — Даже больше, — ответил он. — Это покажет вам видения мира за пределами нашего собственного. Это — дух нашего народа, ценность нашего города и дыхание нашего бога, который добр к нам.
Торадор приник губами к хвосту деревянного дракона и втянул горючий дым.
Он не поднимался с подушек несколько часов.
Позже, шатаясь по полночным улицам, он отыскал ночлежку и сумел снять крошечную каморку перед тем, как свалился. Но, как и всегда, он не смог уснуть, терзаемый кошмарными лицами тех, кого убил. Они смотрели из темноты вздувшимися жёлтыми глазами, а когда Торадор закрывал свои глаза, то видел истерзанные и изрубленные трупы. Дыхание Дракона осталось лишь воспоминанием в его горле, сладковатым привкусом благословенного забытья. Наутро он отправился на поиски этого вещества и, в конце концов, днём обрёл свой сон.
Много дней он жил, перебиваясь лишь сладостным дымом и случайной миской жидкого супа. Впервые за много месяцев он сумел вырваться из острых когтей вины. Но, всё-таки, когда ему приходилось просыпаться и вспоминать, что он сделал, это вновь гнало его за смолистым наркотиком, чтобы набить трубку. Найти снадобье оказалось нетрудно, поскольку все жители города были поклонниками его невероятных свойств. Работники на улицах трудились не за золото или серебро, а за еженедельную порцию Дыхания Дракона. Ночные бабочки продавались за это драгоценное вещество, воры, посмевшие украсть наркотик, вместо денег обретали смерть, когда их ловили городские стражники-копьеносцы, конфисковывающие всё украденное снадобье в свою пользу. За несколько недель Торадор стал неучтённой частью повседневной торговли Эмеран Таха, где первоисточником всей деятельности являлось Дыхание Дракона.
Торадор разузнал, где найти поставщиков наркотика, минуя осложнения в виде посредников и перекупщиков, чтобы напрямую вести торг с татуированными разбойниками, известными как Братья Ветра. Они царили на перекрёстках, тогда как мастера их ордена правили городом из раззолоченных особняков и укреплённых башен. Пока Султан лежал в нескончаемом оцепенении в глубине своего пышного дворца, Братья Ветра захватили его город, правя силой кулаков, изогнутых кинжалов и, по-видимому, неограниченными запасами Дыхания Дракона.
Торадор встретился с Братом Ветра по имени Ахмоз, черноглазым юнцом, который нёс на обнажённой жирной груди изображение извивающегося двенадцатицветного дракона, заклеймившее его плоть. Клинок приобретал своё беспамятство исключительно у Ахмоза, встречаясь с ним одну ночь в неделю в Переулке Вздохов. — Говорят, что Дыхание Дракона настолько мощно, что может вызвать видения даже у мертвеца, — поведал ему Ахмоз с елейной улыбкой. Торадор ничего не ответил на это, лишь заплатил за порцию и сбежал назад, в свою комнату, чтобы накуриться и уснуть. Он не стремился обманываться видениями; он искал лишь забвения. И он находил его по ночам, после нескольких крепких затяжек сладковатыми испарениями.
На тринадцатой встрече с Ахмозом Торадор увидел детей.
Его голову ломило от жажды поцелуя Дыхания Дракона, вина корчилась в утробе разъярённой змеёй и он вдруг осознал, что до сих пор не видел никого из городских детей. Ахмоз и шестеро его свирепых Братьев тащили по переулку несколько маленьких фигурок, не обращая внимания на их приглушённые крики. Пока Торадор наблюдал от входа в переулок, они открыли створки клетки на колёсах — транспорта, обычно используемого для доставки осуждённых на виселицу. Они бесцеремонно побросали детей в клетку, пополнив скопление испуганных и заплаканных лиц, глазеющих из-за железной решётки. С другого конца в фургон была запряжена чёрная лошадь и один из Братьев сел на место возницы.
— Это всё? — спросил погонщик, оглянувшись назад, на своих сотоварищей.
— Нет, — ответил Ахмоз. — Ещё один — жди!
Потребность Торадора погнала его вперёд и Ахмоз заметил, что приближается любимый клиент.
— Ты вернулся, мой друг! — сказал Ахмоз, как будто ни клетки, ни её малолетних узников не существовало. — У меня как раз есть то, что тебе требуется.
Торадор смотрел в расширенные, полные слёз глаза дюжины оборвышей и сквозь туман в его голове поднимались вопросы. Заморгав, он поскрёб свою спутанную бороду. Ахмоз улыбнулся и протянул маленький кисет из свежевыделанной кожи. Торадор знал, что там содержалось, и жаждал схватить его и убежать отсюда прочь, забыться и забыть эти жалкие личики. Они напоминали ему слишком многое из того, что мешало уснуть и что он стремился забыть.
Он вручил Ахмозу мешочек серебряных монет и забрал смолистый кусочек Драконьего Дыхания. Один из детей вскрикнул, но кто-то ударил по клетке, заставив их молчать.
Шаркающий звук заставил Торадора оглянуться. Ещё один Брат приближался к переулку, ухватив за волосы маленькую смуглокожую девочку в лохмотьях. Она торопливо перебирала тощими ножками, стараясь не отстать от широкой поступи своего надзирателя, чтобы её не поволокли. Этот человек ухмыльнулся Ахмозу, который открыл створку клетки. Торадор повернулся, собираясь уйти, но девочка встретилась с ним глазами. Её взгляд был хорошо знаком — полон неприкрытого ужаса, смешанного с убийственной смелостью.
Затем Торадор увидел то, что надеялся никогда больше не видеть. Её круглое лицо, уставилось на него, без тела, наколотое на железный шип, рот раскрыт, кожа посинела, кровь стекает вниз по древку, мешаясь с застывшей грязью. Позади детской головы скалится пламя. Сотни таких же тянулись вдоль околицы пылающей деревни. Неизменные жертвы войны. Но на сей раз что-то новое: головы пели ему… тихий странный напев на неизвестном языке, красота которого поразила его прямо в сердце.
Прежде чем он осознал, что делает, в руке уже возник меч и его остриё погрузилось в обнажённую грудь Ахмоза. Выплеснувшийся багрянец залил цветастого дракона. Братья в переулке, все семеро, как один, кинулись на него с ужасными проклятьями. Маленькая девочка вскрикнула и забилась под фургон-клетку, где кровь Ахмоза растекалась по плитам мостовой. Торадор высвободил из-под плаща левую руку и его клинок забрал жизни ещё двоих, прежде чем оставшиеся опознали его оружие.
— Шарок! — выкрикнул один из них, пригнувшись, чтобы ткнуть Торадора в пах длинным ножом. Мелькнула серебристая дуга и его голова рассталась с шеей.
Торадор атаковал, его клинок опустился и один из Братьев отшатнулся назад без руки. Кинжал резанул бок Торадора, укус боли пробудил чувства и он вбил свой меч в брюхо тому, кто его ранил.
Оставшиеся трое Братьев отпрянули от него, поняв, что шакалы наткнулись на тигра. Прежде чем им удалось сбежать, клинок Торадора вскрыл ещё одну глотку. Две задыхающихся фигуры удрали, в то время как их собратья умирали у его ног.
Торадор дрожал, пытаясь отдышаться. Он полностью утратил чувство времени, пока растекающиеся красные лужи не достигли подошв его сапог.
— У тебя кровь идёт, — произнёс тихий голосок. Девочка выползла из-под клетки. Торадор зажал рукой неглубокую рану на боку. На неверных ногах он подошёл к фургону, сбил замок и распахнул створку. Дети без слов хлынули наружу, исчезая в ночи. Он повернулся оглядеть побоище, которое сам и учинил: шесть мертвецов, вместе с Ахмозом. Братья Ветра, правители города. Он начисто вытер меч, использовав свой сброшенный плащ, убрал клинок в ножны и снял с пояса Ахмоза ещё три кисета с Дыханием Дракона — все запасы посредника.
Когда он собрался уйти, то увидел, что маленькая девочка осталась.
— Беги домой, — посоветовал он. Она смотрела ему вслед, когда он выходил на пустую улицу. Он возвращался в снятую комнату кружным путём, избегая любых закоулков, где собирались Братья Ветра. Девочка следовала за ним по пятам. Торадор пытался прогонять её, даже дал серебряную монетку, но всё это было бесполезно. Она ничего не говорила, лишь улыбалась ему так, как не улыбался никто за долгие годы.
Когда он добрался до чёрного хода в ту паршивую хибару, где проживал, то попытался в последний раз отослать её прочь. — Разве у тебя нет дома, чтобы вернуться туда? — спросил он, склонившись до уровня её глаз.
— Спасибо, — ответила она. — Я сирота.
Торадор вздохнул и оглядел улицу, высматривая любое движение. В этот час большая часть города лежала в наркотическом беспамятстве, но всегда мог найтись ночной бродяга, вроде него самого.
— Куда они везли вас? — спросил он.
— В горы, — ответила она.
— Знаешь, для чего?
— Дракон, — шепнула она.
Он впустил её, спрятав в своей комнате и принёс с общей кухни миску горячего супа. Пока она ела, он развернул четыре чёрных комочка Дыхания Дракона и выстроил их в линию на краю шаткого прикроватного столика. Он жаждал набить свою трубку, вдохнуть сладковатый дым, который освободит его, но этому придётся немного подождать. Он обмотал талию чистой повязкой, хотя голова ныла болезненнее, чем эта ножевая рана.
Девочку звали Илаа, её родители два года назад погибли от чумы и она осталась на улице. Тогда ей было шесть лет. Она выжила, копаясь в отбросах и воруя пищу у шаек других обездоленных детей, всегда прячась от Братьев Ветра, которые раз в месяц приходили их вылавливать по сточным канавам, замусоренным переулкам и разрушенным домам, где скапливалось это племя бродяжек.
Она объяснила, что Братья собирали детей в каждое полнолуние и отвозили их в горы. Лишь отпрыскам богачей ничего не угрожало в Эмеран Тахе, поскольку их не меняли на комочек Дыхания Дракона. Обычно хватало беспризорников, вроде Илаа, чтобы набрать нужное количество. Если же нет, отчаявшихся родителей было нетрудно найти.
— Почему они забирают детей в горы? — спросил Торадор.
Она допила молоко из деревянной чашки, дохлебала остатки супа и ткнула грязным пальцем в чёрные комочки на столе Торадора.
— Не понимаю, — сказал он.
— Дыхание Дракона, — пояснила она. — Знаешь, откуда его берут?
Он покачал головой.
— Они скармливают нас дракону, — сказала она. — Ради этого.
Торадор в замешательстве уставился в узкое окно, наблюдая, как свет полной луны играет на усыпанных самоцветами куполах далёкого дворца Султана. — Значит это всегда так получали? — спросил он.
— Пока не пришёл ты, — сказала она, улыбнувшись. Она свернулась клубочком на его кровати и провалилась в сон.
Торадор долго сидел у открытого окна, разглядывая чёрные кусочки на столе.
— Отныне никакого беспамятства, — сообщил он луне.
Утром он оставил девочку в комнате, с пищей и мешочком серебра. Он отправился на улицы, захватив с собой четыре чёрных бремени, завёрнутых в полотенце. Отыскать нужные сведения не заняло много времени, ибо на руках у него имелось немереное богатство в самых дорогих городских ценностях. За то, что он предлагал, можно было купить всё, что угодно. К полудню он избавился от Дыхания Дракона и в точности узнал то, что ему требовалось узнать.
Верховного повелителя Братьев Ветра звали Дивусом Крэгом. Он обитал в особняке неподалёку от врат самого Султана. Караул городской стражи бдительно охранял этот квартал, но они не доставили Торадору забот, когда он сразу же сдался на милость лорда Крэга. Когда стражники услышали, что он сознаётся в убийстве Братьев, они забрали у него клинок и препроводили его, подгоняя копьями, к самому лорду.
Дивус Крэг восседал на троноподобном стуле с золочёными подушками, окружённый пустоглазыми лицами своего немалого гарема. Султан в миниатюре, он был увешан драгоценностями и носил тюрбан, украшенный одним-единственным изумрудом величиной с кулак. Его трон окружали три татуированных лейтенанта братства, с обнажёнными кинжалами, готовые воздать обвиняемому по заслугам.
— Так значит, вот человек, который убил шестерых наших Братьев, — произнёс Крэг, приглядываясь к потрёпанному Клинку. — Почему ты так легко мне сдался? Должно быть правда, что рыцари Шарока не боятся смерти, раз ты пришёл встретиться с ней в моём доме.
— Это правда, — согласился Торадор. — Я не боюсь смерти. Но сюда я пришёл не умереть, а лишь послужить.
Крэг захихикал, поглаживая заострённую бородку. Кто-то подал ему золотую чашу, из которой он жадно отхлебнул. — Как ты можешь послужить мне? — спросил он. — И отчего бы?
— Из-за вины, — ответил ему Торадор. — Я убил твоих Братьев, поэтому должен заслужить прощение. А насчёт того, как я могу послужить… я — Клинок. Позволь мне искупить это, охраняя твою особу по году за каждую отнятую мной жизнь. Никто и никогда не удостаивался такой охраны, кроме царствующих Домов моей родины.
Крэг обдумывал это предложение, пока лейтенанты нашёптывали ему на ухо причины, почему Торадора стоит убить на месте.
— Говорят, что вам, клинкам запада, нет равных в искусности и свирепости, — промолвил Крэг. — Покажи мне. — Три лейтенанта кинулись вперёд, их кинжалы нацелились на Торадора.
— Я безоружен, — сказал Торадор.
— Пусть так и будет, — ответил Крэг.
Это завершилось за несколько секунд. Торадор стоял над телами лейтенантов, сжимая в кулаке капающий кинжал. Два прочих оружия так и остались у мертвецов в руках.
Крэг захлопал унизанными кольцами руками, довольный показанным. — Прекрасно, клинок! — произнёс он. — Это уже девять лет, которые ты мне задолжал. Ты поймёшь, что я щедрый хозяин.
Торадор поклонился и стражники вернули ему меч.
Целый месяц Торадор верой и правдой служил лорду Крэгу, ожидая упоминания о следующей группе жертв. Искусность и репутация делали Торадора грозным членом братства, а поставщики, в том числе из солдат, из страха и почтения отвечали на его вопросы. Так он узнал имя того, кто занимается сбором детей — в этом месяце двойную партию, поскольку жертва прошлого месяца сорвалась. Запасы наркотика истощились и единственным способом добыть ещё, было скормить древней твари достаточно молодого мяса.
Время от времени Торадор навещал Илаа, которая оставалась в его комнате, пока он жил в доме Крэга. Она уже начала выглядеть здоровее и готовила для него пищу, когда он приходил. Он предупредил её не показываться на улицах, когда снова взойдёт полная луна и она послушалась.
Пока Крэг валялся на своём роскошном ложе, Торадор сопровождал команду детоловов, помогая им заполнить два фургона бездомными детьми. Он проследил, чтобы эти люди обходились с пленниками помягче. Затем он уверился, что включён в состав отряда, который отправится в горы. Он даже сам правил одним из фургонов. Девять хорошо вооружённых конных воинов служили охраной. Выйдя на закате через восточные ворота города, караван направился по древней дороге, что вилась вверх между беловерхими пиками.
Задолго до рассвета они добрались до укрытого за узким ущельем входа в огромную пещеру. Торадор распознал приторный запах, истекающий из утробы пещеры, но это место оскверняло ещё и насыщенное зловоние — смрад чего-то древнего и гнусного. В клетках-близнецах все дети рыдали от ужаса.
— Что теперь? — спросил Торадор, выйдя из фургона.
— Теперь мы ждём, — ответил другой возница. — Эта бестия появится и отхаркнёт нашу награду, а мы оставим ей угощение. По-любому голодная, месяц-то без жратвы, э?
Он засмеялся. Торадор срубил ему голову.
Большая часть из девяти охранников уже спешились и он убил ещё двоих, прежде чем они успели понять, что у него меч. Последний, оставшийся верхом, попытался затоптать его конём, но Торадор увернулся и, рубанув сплеча, распорол всаднику бок.
Осталось шестеро воинов, вооружённых изогнутыми мечами Эмеран Таха. Двое из них пронзили друг друга, когда Торадор уклонился от их выпадов и, ещё до того, как тела свалились на землю, он сразил третьего. Оставшиеся трое сложностей не доставили, хотя один из них перед смертью зацепил его щёку, с долгим выдохом сдвинувшись по Торадорову клинку.
Торадор очистил своё оружие, затем привязал вожжи лошади второго фургона к первому. Он снова забрался на место возницы и поехал прочь из ущелья. Покидая окрестности пещеры, он заметил несколько скальных образований, что помогут вернуться к этому месту.
Потребовалось полдня, чтобы отыскать деревню. Козопасы и землепашцы изумлённо таращились, когда он направил два фургона на грязную площадку между их крытыми соломой хижинами. Затем он выпустил детей из клеток, всех двадцать шесть и отдал крестьянам всё своё золото и серебро, что составило немалую сумму. Встретившись со столь щедрым предложением они воспылали рвением выпестовать этих детей. Многие лишились своих собственных отпрысков при прошлогодней бескормице и это делало нынешнюю перспективу гораздо привлекательнее. Они накормили Торадора сытной трапезой из жареной баранины и он выпил немало их крепкого вина, изготовленного из диких горных ягод. Он с трудом уснул в деревенской конюшне, на соломенном тюфяке.
В холодном свете утра он оставил за спиной оба фургона и одну лошадь, поскакав на другом коне назад, вглубь гор. Оглянувшись через плечо, он увидел, как крестьяне разбирают на части клетки-фургоны. Они используют дерево и металл, чтобы построить прочные фермерские тележки и Братья Ветра никогда не узнают, что случилось с этими двадцатью шестью детьми.
Когда солнце поднялось в зенит, Торадор отыскал ущелье и вновь подъехал к огромной пещере. Мёртвые тела исчезли. Торадор присел на купающийся в жаре солнечного сияния валун, припоминая истории о Древнем Мире, ещё школяром выученные им в далёком Шароке, прежде, чем поток войн и покорений унёс его от всего, что он любил. Он вспомнил истории о Элдите Завоевателе, кошмарном боге, что породил напасть громадных змеев, пожиравших человечество. Припомнил легенды о лукавом боге Джедмайле, который обучил род человеческий волшебству, чтобы противостоять детям Элдита и повёл доисторические рати против драконьих орд. Как рассказывали мудрецы ученикам в Шароке, уцелело лишь несколько огромных тварей, сбежавших в земные глубины и укрывшихся за Великим Хребтом. Торадор не помнил имён героев и рыцарей, что находили и уничтожали оставшихся бестий, не говоря уж о погибших в таких поисках.
— Может, боги следят за этим, — сказал он растущей луне.
В сумерках он повернулся ко входу в пещеру и вытащил меч.
— Змей! — вскричал он и голос разлетелся по ущелью. — Отродье Элдита! Пожиратель невинных и мёртвых! Где награда, которую ты задолжал мне за сегодняшнее угощение?
Эхо его крика утонуло в море тишины. Затем из входа в пещеру раздался громовой раскат, первобытный рык, словно в самом сердце мира дробился камень. Из пещеры подул ветер, сладковатое зловоние, от которого Торадора замутило. Луна мерцала на его клинке, пока тряслась земля.
Сперва появились глаза, древние светочи прорезанного пламени, с бесконечным терпением приближающиеся из тьмы. Затем показались чешуйки морды, чёрные и зелёные от вековой патины. Из ноздрей извергалась смрадная мгла, заполнившая его лёгкие. Голова Торадора кружилась, он задыхался, перед глазами лопались огоньки, словно взрывающиеся солнца. За этой бредовой мутью он различал драконью шею, змееподобную и мерцающую отражённым лунным светом. Он изо всех сил пытался устоять, сжимая меч в побелевших пальцах. Тварь раскрыла свою невероятную пасть и внезапный грохочущий кашель оглушил Торадора.
Упав на колени и вонзив клинок в землю, чтобы удержаться, он увидел кусок, размером с валун, парящий чёрной слизью, скатившийся с драконьего языка на землю. Это был цельный источник Дыхания Дракона, хлеб насущный растленного Эмеран Таха. Торадора вырвало. Безымянные цвета заполняли его глаза и он понял, что слишком надышался испарениями бестии. Он отёр рот тыльной стороной руки и змеиная голова запульсировала перед ним. Её массивные зазубренные клыки были цвета костей из разорённой могилы.
Оно заговорило с ним на языке Эмеран Таха и его голос звучал, как горный обвал или удар молнии.
«Ты не из Города Султанов, — произнесло оно. — Ты — тот, кому предназначено найти меня».
— Я… лишь… Торадор.
Он бросился на огромную голову, а вверху звёзды вращались в бесконечной круговерти.
В далёкой деревушке крестьяне загоняли детей в хижины, когда с гор покатился вниз гром. Дождь так и не начался, а земля дрожала всю ночь напролёт.
Когда солнце поднялось над ущельем, его свет упал на лицо Торадора, лежащего среди разбросанных валунов и он очнулся. Недвижимый дракон лежал у входа в пещеру, клинок глубоко вонзился в его первобытный мозг. Большая часть тела, включая давно иссохшие крылья, ещё оставалась в пещерных глубинах. Он прожил так долго, так ослабел от истлевших эпох, что ему трудно было далеко выползать из своей норы. Теперь его глаза навечно закрылись и испарения уже не поднимались из ноздрей.
Торадор встал, весь в алых пятнах своей же пролитой крови, ощущая головокружение, но не боль. Дивные сияния плясали в алмазных небесах и крылатые существа, будто светлячки, порхали среди облаков.
Ошеломлённый, он выбрался из ущелья, хотя не смог найти своего коня. Тот сбежал от шума битвы. Поэтому, он пошёл пешком под диковинными небесами, пока не достиг деревни. Дети сбегались издалека, чтобы поприветствовать его, их лица мерцали. Они носили ниспадающие, изумрудные, пурпурные, багряные и лазурные одежды, да и крестьяне щеголяли в схожих нарядах. Они приготовили великое пиршество и омыли его в благоухающей мёдом воде из глубокого колодца. Дети называли его Отцом Торадором и принесли ему мантию священника, но он отказался.
Каждый день, когда дети собирались на изумрудных склонах гор, он рассказывал им истории о великих битвах и наполовину забытые легенды своей родины. Они играли на трубе, лютне и барабане, и учили его пасти коз и работать на плодородной земле. Он усердно трудился под сверкающим солнцем и удовлетворённо засыпал на груди ночи. Он восхищался растущей зеленью и наблюдал, как дети быстро вырастают в ладных юношей и девушек.
На закате одного особенно чудесного летнего дня полная луна поднялась в небеса и Торадор понял, что ему не хватает своего меча. Тот всё ещё оставался погребённым в мозге мёртвого дракона. Этот клинок всегда был ему старым другом. А временами — единственным другом.
— Я должен вернуться за ним, — сказал он луне.
— Да, — отвечала луна. — Ты должен.
Он незаметно покинул деревню и на рассвете добрался до драконьей пещеры. Там он обнаружил выцветшие кости змея и оголовье меча с золотым ястребом, торчащее из макушки оголённого черепа. На мгновение он задумался, что поделывает народ Эмеран Таха, лишившись своего давнего пристрастия.
Когда он взялся за рукоять меча, то увидел второй, меньший набор костей, лежащий среди валунов. Он слетел на землю, с клинком в руке и приблизился к изломанному скелету, узнав его. Руки и ноги были расколоты и растёрты в прах, череп пробит, плоть давно разложилась.
Глядя на свои собственные раздробленные кости, он наконец-то понял истинную мощь Дыхания Дракона. Он положил меч рядом со своими истлевшими останками и пропел молитву воина, пока звёзды мерцали через его просвечивающую грудь. Ветер дышал холодом, но не затрагивал его.
Когда золотая луна поднялась в небо, последнее затянувшееся влияние Дыхания Дракона навеки угасло в мире.
— Посвящается памяти Дэвида Кэррадайна
Дым и кровь заполняли вечерние небеса. Призраки носились над колышущимися просторами летних трав и перемешивались с копотью умирающего пламени. Они кружили над обугленными остатками деревни Анфай, словно налетевшие на падаль птицы. В отличие от стервятников, которые с утра слетелись попировать непогребённой плотью, эти духи явились полакомиться рассеянными среди почерневших брёвен душами.
Анфай лежала в канаве, в тени упавшего бревна, с самого утра, когда огонь заплясал на соломенных крышах её клана. На груди она уберегала жизнь, драгоценную и тёплую. В сумятице криков и треске пламени, никто не услышал, как кричал ребёнок, даже когда мужчины, от которых несло кровью, прогрохотали по дороге на чёрных конях и проехали совсем близко от канавы. Сейчас младенец спал, укутанный в изношенный плащ. Она взяла его, когда покинула своё бревенчатое укрытие и поднялась наверх, на грунтовую дорогу. Первым, что она заметила, окунувшись в плавящийся жар заходящего солнца, было белое пламя, двигающееся, как человек.
Это бледное пламя проплывало через высокую зелёную траву, но не сжигало её. Призраки скользили мимо головы Анфай, притягиваемые пиршеством душ. Она не знала, что колдовство не пускало их в погибшую деревню, позволяя душам её родичей отойти в загробный мир. Поэтому она уставилась на белое пламя, когда оно приблизилось и крепче прижала дитя к груди.
Это был человек. В пурпурном сумраке вечера его ниспадающие одежды цвета выцветшей кости порождали иллюзию пламени размером с человека. Но теперь она увидела, что он был всего лишь человеком и, конечно, не ещё одним выжившим, ведь мужчины её деревни носили красно-коричневые или синие туники. Белый был цветом смерти. Так что это могла быть сама Смерть, принявшая облик привлекательного мужчины, с узким ртом и обритой головой. Однако, удивилась она, зачем Смерти трудиться обривать себе голову? Его глаза были тёмными, блестящими и миндалевидными, очень похожими на её собственные, но широкий лоб и загорелая кожа говорили о далёких местах.
Она стояла без страха, слишком измученная, чтобы его бояться, когда этот странник вышел из трав и встал прямо перед ней, на бурой полосе дороги. Видел ли он кружащих сумеречных призраков, как видела она? Он поклонился ей, жестом более цивилизованных областей и она увидела, как над его плечом показалась луна. Он ничего не нёс с собой, ни клинка, ни посоха, ни даже фляги. Но всё же истёртая кромка его одеяния показывала признаки дальнего странствия. Ноги его были босы.
Она знала, что ничего не скажет ему, пусть даже он действительно окажется Смертью. В этот день её мир кончился и теперь оставался только малыш. И дым, и кровь, и этот облачённый в белое незнакомец со своей кроткой улыбкой.
Она упала без чувств, но наземь не рухнула. Сильные и быстрые руки незнакомца подхватили её.
Прикосновение холодной воды привело её в чувство. Она лежала близ отмели пузырящегося потока, что проложил себе несколько путей южнее злосчастной деревни, а над ней склонился улыбающийся незнакомец. Дитя лежало рядом, бодрствовало и гулило от явного удовольствия. Мог ли незнакомец пронести их обоих весь путь сюда? Она схватила младенца и обернулась к нему.
— Меня зовут Канто, — представился тот. Он предложил ей ещё воды, зачёрпнутой из потока. Широкий зелёный лист был согнут в виде чаши. У незнакомца был мягкий голос, сдобренный выговором, который она не смогла определить. Она взяла лист-чашу и попила из неё, левой рукой всё ещё крепко держа младенца.
— Он в порядке, — сказал Канто. — Я скормил ему несколько раздавленных ягод. Он крепкий мальчик. — Канто вновь улыбнулся, доброжелательно и загадочно.
Раздробленный лунный свет упал на быстрый поток и темнота наполнилась трелями сверчков. Над водой, вкривь и вкось, росли несколько деревьев и над скопищем их шестиконечных листьев тысячью цветов мерцали звёзды. Воздух очистился от крови и дыма, но оставалось слабое зловоние смерти, мешаясь с ароматом цветущего ночью жасмина.
— Они все мертвы, — произнесла она.
Без единого слова, он предложил ей горстку собранных ягод. Осознав, насколько голодна, она набила ими рот. В этот день у ней не было никакой пищи, пока она скорчившись лежала в тени бойни.
— Расскажи мне, — попросил он. Это было не требование; скорее сочувственное предложение.
— Сыны Копья, — сказала она. — Разбойники с западных холмов. В эту пору для них не нашлось никакой дани. Лорды забрали в солдаты всех наших здоровых мужчин. Поэтому урожай собирали медленно… и Сыны не стали ждать. Вместо этого они забрали наши жизни и женщин.
Канто кивнул. — Но они не забрали тебя, — заметил он.
Анфай поднесла дитя к груди. Оно сосало тёплый поток её жизни и она пыталась не думать о призраках в деревне, высасывающих более нематериальную пищу.
— Я спряталась, — сказала она, будто признаваясь в преступлении. — Под бревном. — В конце концов, слёзы проложили дорожку по её щекам, когда она смотрела, как ел ребёнок.
— Ты не ошиблась ни в чём, — сказал незнакомец. — Благодаря тебе были спасены две жизни.
— Откуда ты пришёл? — спросила она его. Ребёнок закончил есть, так что она держала его у плеча.
— Издалека, — ответил Канто. — Если ты всё равно голодна, я могу поискать ещё пищи.
Анфай покачала головой. — Ты уже сделал больше, чем можно ожидать от незнакомца.
— Если ты скажешь мне своё имя, — предложил Канто, — мы перестанем быть незнакомцами.
Она назвалась. — А это — Онд. — Дитя срыгнуло и засмеялось.
— У тебя есть родственники поблизости? — спросил он. — Какое-то место, куда можно пойти?
— Дядя, — ответила она. — В селении под названием Пять Деревьев. Много дней пути отсюда.
Канто кивнул. — Теперь спи, — сказал он. — Никто не причинит тебе вреда. Завтра я отведу тебя в Пять Деревьев.
— Почему? — спросила она, глядя прямо в его необыкновенно участливые глаза. — Почему ты помогаешь мне?
— Я — священник, — ответил он.
— Тогда где же твой храм?
— Он… более не в этом мире.
— О — сказала она. — Прости.
Он улыбнулся и теперь она увидела отразившуюся на его лице святость. — Мы оба потерялись, — сказал он. — Но мы нашли друг друга.
Она расстелила на земле плащ и легла. Канто уселся, скрестив ноги и прислонившись спиной к дереву. Она провалилась в сон, прежде, чем смогла его поблагодарить. Когда её пробудили первые лучи золотого солнца, он всё ещё сидел там, словно каменный идол, ничуть не сдвинувшись за всю ночь.
Она развела огонь из веток и сухих листьев, применив способ трения, которому много лет назад обучил её отец, прежде, чем умереть от серебряной лихорадки. Деревня пережила тот мор, вовсе не ожидая, что настоящая гибель явится потом, на концах разбойничьих копий. Канто побродил по берегу ручья, вернувшись со множеством съедобных корешков и растений. Только теперь она припомнила, что не было ни горшка, ни котелка, чтобы приготовить еду, даже миски, в которой можно было бы вскипятить воду. Она могла бы поискать такие вещи в разрушенной деревне, но не хотела идти туда и блуждать среди ужасающих останков своего народа. Она понимала, что её душа не сможет перенести подобное испытание, а ей следовало оставаться сильной, ради маленького Онда. Поэтому они съели добычу Канто сырой, что для священника явно было привычным делом. Затем она вымыла дитя в холодном потоке и напилась сама. Из тростника и листьев Канто сплёл грубую флягу, чтобы нести с собой немного воды. Они двинулись к далёким холмам, в глухую речную долину, где лежали Пять Деревьев.
* * *
За зеленеющими предгорьями высился горный хребет, призрачные великаны с острыми черепами и коронами из тяжёлых туч. Здесь деревья росли гуще, чем на равнине и пыльная тропинка, служившая дорогой, извивалась вверх, в гору. Иногда она позволяла Канто нести ребёнка, потому что Онд, казалось, становится всё тяжелее, когда подъём забирал круче. Три дня священник шёл с нею, отыскивая для них с малышом пищу в невероятных местах, собирая плоды и выкапывая коренья там, где ничего не должно было быть, находя скрытые родники и водные источники какими-то таинственными средствами, о которых она не смела и гадать. Чем больше они путешествовали вместе, тем загадочнее он становился. Он очень мало пил и ел, почти без остатка отдавая добытое матери с сыном. По ночам он не спал, а лишь сидел в той же окаменевшей позе со скрещёнными ногами, то прикрыв глаза, то открывая их.
Этим днём на путешественников набрело стадо трёхрогих бон’тингов, со склона, где оно паслось всё утро. Эти покладистые животные некоторое время шли вместе с ними, от их косматых шкур пахло землёй и мускусом. Ноги и ступни Анфай ныли. Когда путники поднялись на первое из огромных предгорий, она увидела, что горная дорога, извиваясь, уходит в глубокие долины. Чтобы добраться туда, уйдёт не меньше дня путешествия. Она надеялась, что дядюшка ещё жив и здоров, иначе она не отыщет приюта в Пяти Деревьях; но об этом не сказала Канто. Его помощь — всё, что стояло между ней и убийственным миром, в который она привела невинную душу. Она безмолвно вознесла молитву, благодаря за то, что Спящие послали священника, когда она так отчаянно в нём нуждалась.
— Куда ты шёл? — спросила она Канто. — Когда отыскал нас?
— Никуда определённо, — ответил Канто, осматривая просторы лесистых холмов. — В любое место.
— У тебя нет места направления? — Это был странный человек, священник он или нет.
Канто кивнул, улыбаясь небесам. — Мне было сказано странствовать по свету. Мне и одиннадцати моим братьям.
— У твоих странствий нет никакой цели?
— Быть может, странствие — само по себе цель, — промолвил он, глядя на неё бесстрастными тёмными глазами. — А, может, я странствую, чтобы её отыскать.
Минуту передохнув, они направились вниз по склону. Канто нёс Онда, который таращился на него с улыбкой на круглом личике.
— Какой ты веры, Канто? — спросила она.
— Она зовётся Орденом Пустой Руки, — ответил он.
— Я никогда не…
Взмахом руки он велел ей замолчать. — Слушай, — прошептал он. Она слышала лишь завывания ветра, дующего с далёких гор и шелест листьев над головой. Потом… удары по земле… лошади… скачущие. Канто увёл её прочь с дороги и они укрылись за древесными стволами, когда звуки топота копыт и металлического бренчания стали громче.
Легион латных воинов поднимался на холм, чёрно-багряный стяг Тарингола Могучего реял над их поднятыми копьями. В солнечном свете их доспехи сверкали алым, золотым и зелёным, а их разноцветные шлемы изображали личины косоглазых демонов, клыкастых и кровожадных. Но из-под рогатых шлемов смотрели человеческие глаза. Изогнутые мечи были пристёгнуты на боках коней, а у сёдел висели черепа вражеских солдат. Анфай не могла не узнать их; это было то закалённое в боях войско, которое прошлой весной угнало её мужа, двоюродного брата и двадцать других мужчин из деревни на войну. Когда большую часть сильных молодых мужчин увели на службу лорду Таринголу, деревня стала лёгкой добычей для свирепых Сынов Копья. Теперь же королевские солдаты искали ещё больше плоти и костей, чтобы пополнить свои ряды. Её сердце сжалось, когда она поняла, куда они направляются.
Войска ускакали вниз с холма и Анфай снова задышала.
— Они идут к Пяти Деревьям, — объяснила она Канто. — Они заберут, что пожелают и убьют любого, кто встанет у них на пути.
Канто кивнул. — Может, солдаты уже уйдут, когда мы туда дойдём, — сказал он.
Пока они продолжали своё путешествие, она задумалась, как он мог оставаться настолько ужасающе спокойным, зная, что по этим холмам скачет смерть, облачённая в металл и безжалостность. Она вознесла ещё одну молитву, прося за безопасность дяди и его семьи.
— Так вот почему ты не носишь с собой никакой пищи, питья или оружия? — спросила она у Канто. Они взбирались по следующему холму, перешагивая через лепёшки, оставленные конями солдат. — Орден Пустой Руки запрещает это?
Канто кивнул. — Всеми нужными вещами снабжает природа, — пояснил он. — Обладание материальным приносит лишь страдания и осквернение духа.
Странная религия, подумала Анфай. Она не могла представить, откуда, из всех обширных земель Цина, мог явиться этот знающий священник, этот беднейший из бедных, этот спаситель вдов и младенцев. Впрочем, её знание о мире ограничивалось сказками и байками, поведанными стариками в деревне и сообщениями бродячих торговцев. Что она знала о диковинных религиях и далёких королевствах? Она припомнила истории своего дедушки о Незримом Городе и задумалась… не в этом ли чудесном месте из легенды и находился храм Канто? Возможно, она убедит его на некоторое время задержаться с ней в Пяти Деревьях, где сможет готовить для него и узнать ещё больше его возвышенных секретов. Он был довольно привлекателен. Канто улыбнулся, когда заметил, что она уставилась на него и Анфай поспешно отвернулась. Не время для таких глупых мыслей…
Когда они вошли в речную долину, в небо поднимались белые дымы далёких очагов. Пять Деревьев лежала прямо внизу, близ Реки Упавшего Облака, скопление изящных деревянных построек, с загонами для коз и коров, и несколькими садами тут и там. Деревня не выглядела богатой, но долина была плодородна и живущие здесь никогда не голодали. Она вздрогнула, когда заметила багряный стяг Тарингола, трепещущий над центральной площадью. Солдаты добрались до этого места и останутся здесь на ночь.
Два крестьянина уже были мертвы. Анфай видела, как их отчаявшиеся духи поднимаются ввысь, словно дымы угасающих костров. Она никогда не рассказывала в своей деревне о вещах, которые видела, вещах, которые видела только она, и сейчас ничего не сказала Канто. Она не хотела, чтобы он посчитал её безумной, как случилось в её деревне, когда Анфай была слишком юной, чтобы держать рот на замке. Несколько лет она училась ничего не рассказывать, когда появлялись сумеречные призраки или блуждающий дух бродил по деревенским улицам. Она могла видеть духов, как прежде её бабушка. Мать знала, всегда знала, о даре своей дочери. Анфай на горьком опыте научилась следовать её совету и держать подобные причудливые видения при себе. Когда её мать умерла, двенадцать сезонов назад, Анфай увидела, как её дух улыбается дочери, воспаряя, чтобы слиться с белыми облаками. Она никогда не знала, было ли у матери такое же зрение.
— Они перебьют крестьян, — сказала она Канто, когда они шли по дороге к Пяти Деревьям.
— Зачем им это делать? — спросил Канто.
Только священник, который ничего не знает о реальном мире, мог задать такой глупый вопрос.
— Потому они это могут, — ответила она. — Они наслаждаются этим. Они требуют, что пожелают и убивают, если им отказывают. Молодых мужчин они забирают для своих войск, молодых женщин для своей похоти.
— Ты боишься за безопасность своих родственников…
Анфай ничего не ответила. Она различила остроконечную крышу дома своего дядюшки, возвышающуюся по другую сторону центра деревни. На верхушке этой крыши развевался его фамильный знак — чёрный иероглиф, нарисованный на белой ткани. Несколько похожих флажков, каждый с собственным уникальным знаком, трепетали на крышах Пяти Деревьев. Многие процветающие крестьянские семьи разводили здесь сады.
Канто и Анфай вошли в деревню как и следовало, по главной улице. Онд мирно дремал у неё на руках. Солдатские кони неприкаянно топтались на центральной площади, а сами солдаты собрались в доме, который заняли под жильё. Два трупа, лежащих в кровавой грязи на площади, мужчина и женщина, вероятно, были хозяевами этого дома. Остальные обитатели часть деревни мудро скрывались в своих четырёх стенах, пережидая вторжение. Звуки шумного кутежа доносились из открытых дверей скромного дома. Видимо, солдаты вломились в винный погреб убитых хозяев. На площади стояла пара солдат, попивая из железных фляжек, их демонические шлемы свисали с седельных лук. Когда Канто и Анфай вошли на площадь, узкие чёрные глаза латников обратились на них. Обменявшись парой слов, они двинулись наперерез новоприбывшим.
— Присоединишься к нам, красотка? — спросил солдат, отирая вино с губ рукой в перчатке. — Прямо тут… — Он показал на дом, где пировали его сотоварищи.
— Извините нас, — сказал Канто. — Мы идём в дом нашего дяди, чтобы найти кров для ребёнка. — Священник указал на Онда, который, надёжно спелёнутый, лежал у груди Анфай.
Солдаты двинулись, загораживая им путь. Анфай прикусила губу и не поднимала глаз от земли. Если они хотели её, они могли её взять, но что бы тогда стало с маленьким Ондом?
Бронированный кулак полетел в голову Канто, но встретил лишь воздух, когда священник едва заметно повернул шею. Солдат взмахнул другим кулаком, но Канто пригнулся и избежал удара.
— Ха! — рассмеялся другой солдат. — Он быстрый!
Оскорблённый воин с металлическим шелестом вытащил свой изогнутый клинок. — Посмотрим, насколько быстрый..
Анфай отшатнулась назад, когда Канто подпрыгнул над взмахом меча и, легко, будто воробей, приземлился на бронированные плечи воина. Бесконечный миг он балансировал там, пока второй человек изумлённо таращился. Первый ткнул клинком снизу вверх, но Канто там уже не было. Теперь он стоял за спиной у солдата и тот заревел от ярости. Он развернулся и его сталь прочертила дугу к шее Канто, но священник сместился, словно белое пламя, протёк, словно жидкий огонь. Его рука выстрелила вперёд, быстрее, чем мог различить глаз и солдат рухнул навзничь, со звуком рассыпавшегося мешка монет.
Канто взглянул на Анфай, его кроткая улыбка вернулась. — Иди… — произнёс он, когда второй солдат, костеря его, вытащил меч. — Найди своего дядю.
Когда она побежала через площадь, то слышала только звук рассекаемого воздуха. Крик удивления и возглас боли. Потом ещё одно тумп, когда солдат поразил лишь грязь.
Кто-то закричал, пронзительный вопль вырвался из кровавого хаоса поля битвы и Анфай достигла переулка, ведущего к дому её дядюшки. Она остановилась. Она не могла бросить Канто… и должна была увидеть, что происходит на площади. Она выглянула из-за угла, наблюдая за зрелищем лишь правым глазом. Где-то наверху послышались звуки открывающихся окон и перешёптывающихся со страхом и восхищением селян, сверху вниз разглядывающих площадь.
Канто танцевал. Словно светлое пламя он сдвигался, уклонялся и прыгал от солдата к солдату, высыпавших из захваченного дома и рубивших своими мечами лишь ветер. На мгновение Анфай подумалось, что огромный белоснежный тигр очутился среди человекоподобных багрово-золотых демонов и рвёт их в клочья. Канто плавал в море крутящихся клинков, его руки и ноги встречались с головами, подбородками и промежностями со звуком раскалываемого топором дерева. Его ураганный танец продлился лишь несколько мгновений, когда он один остался на ногах среди повалившихся тел пьяных воинов. Двадцать девять рыцарей Тарингола без сознания валялись на площади, некоторые из них стонали и безуспешно пытались приподняться на переломанных руках и ногах. Кони топотали и беспокойно ржали, быть может, страшась того, что среди них оказался лев и в следующий раз он примется за их солоноватую плоть.
Но Канто просто поднял погибшую чету, одного за другим, и отнёс их в дом. К тому времени, когда он появился из выломанных дверей, казалось, что вся деревня Пять Деревьев собралась целиком, чтобы поглазеть на своего спасителя. Старухи улыбались и касались кромки его одеяний, а деревенские старики хлопали его по спине, и одаряли ухмылками и бутылками рисового вина. Канто отказался от выпивки и вознаградил лишь кроткой улыбкой тех, кто готов сделать его своим властителем. Анфай наблюдала с края площади, как люди толпились вокруг скромного священника, а несколько юношей начали связывать солдат прочной пеньковой верёвкой и затаскивать их в несколько крепких амбаров, что могли послужить темницами. Анфай не желала знать, что сделают с мучителями. Она проталкивалась через толпу, пока не приблизилась к Канто. Люди восхваляли его и просили ещё продемонстрировать боевые умения.
— Ты — божественный дух, присланный Спящими, — прошамкал беззубый старичок из-за своей длинной трубки.
Канто покачал головой.
— Должно быть, ты волшебник, раз так легко уложил этих тарингольских дьяволов! — заявил другой.
И снова Канто не согласился.
— Ты сражаешься невидимым оружием! — заявила юная девушка, схватив его за руку.
Канто покачал головой, мягко высвободившись из её хватки. В конце концов он заметил Анфай и подошёл к ней. Когда он шёл, толпа раздалась в стороны, будто пшеница от сильного ветра.
— Как твой дядюшка? — поинтересовался он, как всегда спокойный.
Теперь все глаза обратились на неё и маленький Онд проснулся, криком потребовав ужин. С изумлённой толпой, следующей за ними по пятам, они направились к дому дядюшки. Его младший сын, Дин, откликнулся на стук и впустил их. Он с трудом удержал поселян от того, чтобы тоже зайти внутрь, следом за их героем.
Дядюшка Дьяма был толстяком с приветливым лицом и выглядел так же, как запомнила его Анфай тремя годами раньше, когда в прошлый раз посетила Пять Деревьев с пожилой матерью. Двумя годами раньше, чем она вышла замуж за того, кого вскоре увели на войну. Дьяма приветствовал её улыбками и объятиями, и он поклонился Канто, как и остальные крестьяне — поскольку видел танец белого пламени с балкона третьего этажа.
Три сына Дьямы делили с ним дом, вместе со множеством работников, помогавших в садах. Он плакал, когда Анфай рассказывала ему о гибели её деревни. Они пообедали свежими персиками, жареной свининой и козьим сыром. Канто ел лишь фрукты и пил лишь воду. Он не рассказал о себе Дьяме больше, чем поведал Анфай, а фермер был слишком вежлив, чтобы приставать с расспросами.
— Ты покорил сердца деревни, — сказал Дьяма. — Они полюбили тебя. И я полюбил тебя, за то, что ты доставил племянницу ко мне в целости и сохранности, не говоря уже о моём крохотном внучатом племяннике. Оставайся здесь с нами, сколько пожелаешь.
Канто поблагодарил его. — Завтра мне нужно уходить, но на эту ночь я принимаю честь вашего гостеприимства.
Анфай взглянула на священника. Казалось, что она знала его не дни, а годы. — Разве ты не можешь остаться подольше? — спросила она.
Канто моргнул. Пылала ли в его тёмных глазах необычная страсть? Или это просто был чудной взгляд человека, непривычного к обществу других?
— Онд будет скучать по тебе, — продолжила Анфай, предложив ему подержать ребёнка.
Канто обратил свою улыбку к младенцу и взял его на руки. Онд восторженно взвизгнул.
— Я… тоже буду скучать по нему, — проговорил священник. — Но я должен искать, пока не найду место, куда стремлюсь.
— И что это за место? — невинно поинтересовался Дьяма, налив себе ещё чашу вина.
Комнату обволокла тишина и потрескивание очага наполнило воздух.
— Место, где растёт белый лотос.
Канто ничего больше не сказал о своей цели и, никоим образом не желая его оскорбить, семейство больше не расспрашивало об этом.
* * *
В оранжевом блеске раннего утра дом Дьямы осаждала толпа мужчин, желающих увидеть странника. Чтобы сохранить покой этого тихого дома, Канто согласился встретиться с ними снаружи, на ступенях. Он встал между парой мраморных статуй, что изваял прадед Дьямы в подражание спящим драконам, лежащим в сердце мира. Анфай наблюдала за этой аудиенцией из окна комнаты, предоставленной её дядюшкой.
Юноши Пяти Деревьев пали на колени перед Канто, который казался почти смущённым их поклонением. — О могучий воин, — выкрикнул один из них. — Ты велик, а мы невежественны и беспомощны. Научи нас биться, как ты — прыгать, как танцующий тигр, двигаться, как режущий ветер, защищать нашу честь и честь наших домов!
— Спаси нас от нападений злодеев! — добавил другой.
— У нас нет ни оружия, ни умения его изготовить, — умолял другой. — Но ты показал нам, что для сражения оружие не требуется. Смилуйся — научи нас своей мудрости!
— Мы дадим тебе всё, что может предложить наша деревня — жену, детей, наши поля, ту малость золота, что у нас есть, — кричал третий. — Наша деревня будет твоей, только научи нас, как стать тиграми!
Канто потребовал тишины. — Вы променяли бы весь свой мир на когти, если я мог бы одарить ими? Это стало бы печальной сделкой.
— Да! — вскричал кто-то. — Что для нас хорошего, если мы не можем защитить то, что нам принадлежит?
Канто покачал головой. — Я не могу научить вас быть мужчинами. Вы уже ими являетесь. И я не могу научить вас быть тиграми, ибо я — такой же простой человек.
— Научи нас драться! — воскликнул маленький мальчик, размахивая кулаками.
— Лучше я поучу орла летать, — сказал Канто. — Или рыбу плавать. Довольствуйтесь тем, что вы — миролюбивый народ, далёкий от сверкающих полей войны.
— Как нам быть довольными, когда мы живём в страхе перед душегубами? — спросил кто-то.
Канто пожал плечами. — Не просите у меня мудрости, — сказал он, — но сами ищите её.
— Где нам найти такую мудрость? — спросил тот.
— В ваших собственных сердцах, — отвечал Канто.
— Сынов Копья не интересуют наши сердца, — выкрикнул старик, стоящий с краю толпы юнцов. — Пока они не вырваны из наших грудей, ещё бьющимися.
Анфай вздрогнула у окна. Могли ли уничтожители её деревни последовать за ней сюда, принеся свою кровожадность в эти безмятежные холмы? Существовало ли какое-то место на всех просторах земель Цина, что ещё безопаснее для простого люда?
— Мне жаль, — промолвил Канто. — Я не могу научить вас быть теми, кем вы не являетесь.
Тогда некоторые в толпе стали его проклинать и сборище начало расходиться прочь.
Канто вернулся в дом и в одиночку направился во внутренний дворик Дьямы, где сел в тени маленького фонтана, скрестил ноги и закрыл глаза. Час спустя, Анфай обнаружила его там, спокойным, как камень. Сегодня она надела когда-то принадлежавшее её тёте шёлковое платье, разукрашенное изумрудными виноградными лозами и шафрановыми бабочками. Она выкупалась и уложила волосы в изящную укладку, подобную переливающейся чёрной пирамиде. Она вновь почувствовала себя настоящей женщиной, впервые с тех пор, как… как её мужа угнали умереть на таринголовской границе.
Она села рядом с Канто, хотя он казался едва ли осознающим её присутствие. Она ждала, не желая помешать его необычному сну или состоянию разума, в котором он сейчас пребывал. Но его глаза открылись и он посмотрел на неё, в непривычном облачении состоятельной женщины. Его взгляд сверкал, как крохотные звёзды.
— Я должен уйти, — сказал он.
— Знаю, — ответила она. — Искать твой белый лотос.
Он кивнул. — Ты выглядишь… прекрасно.
Она покраснела. — Как ты поймёшь, когда отыщешь свою священную землю? — спросила она.
— Я узнаю.
— Узнаешь ли? — переспросила она. Она наклонилась вперёд и нежно поцеловала его в губы.
Его выражение сменилось полным замешательством. Разве его никогда не целовали раньше? Она подумала, что он и вправду вырос в каком-то монастыре или храме, где не знали присутствия женщины. Он не выглядел бы более ошеломлённым, даже если в него вонзить острый нож. Анфай обвила тонкими руками шею Канто. Воздух между их глазами мерцал от неизвестной энергии. Она желала, чтобы он остался, зная, что это эгоистичное желание. Но она всё равно желала, чтобы он остался, ради неё и ради Онда. Возможно, она могла дать ему серьёзную причину забыть о белом лотосе.
И вновь она коснулась его губ своими. Какое-то время они оставались у пузырящегося фонтана, деля влажные тайны своих уст. Затем она встала, взяла его за руку и повела вверх по лестнице, к себе в комнату. Онд был у дядюшки Дьямы, так что её мягкое ложе было тёплым и пустым. Наивный, бессловесный, укутанный чарами загадочного стремления, Канто следовал за нею в комнату. Анфай сняла одежды, а потом потянула его на ложе.
И снова он стал белым пламенем, на сей раз обжигающим её изнутри, текущим по её коже, как расплавленный свет. Они истаивали, души и тела сливались в единую сверкающую точку, воспарившую к свету небесных сфер, затмив тусклое сияние солнца и луны.
Позже, когда они лежали сплетённые и опустошённые, овеваемые мягким ветерком, задувающим в окно, она поняла, что он останется.
Пусть ненадолго.
* * *
На несколько следующих дней Канто-священник сменился Канто-человеком. Он проводил каждый день в трудах вместе с работниками Дьямы, собирая персики, сливы и груши в садах на окраине деревни. По ночам Анфай делила с ним постель и своё тело. Он казался неутомимым, но временами знаки внутреннего конфликта мелькали на его лице, будто тело и дух сражались в поединке. Но, когда она обнимала его и разжигала внутреннее пламя, то душевная борьба пропадала. А, когда он играл с Ондом, посмеиваясь и щекоча его, радуясь невинным шалостям малыша, его кроткая улыбка возвращалась, незапятнанная тем смятением, что нападало на него в тёмные ночные часы. Иногда, проснувшись, Анфай обнаруживала, что одна в кровати, а Канто восседает в позе медитации перед окном, глядя на мерцающие звёзды. Как долго это продлится, прежде чем тяга к странствиям пересилит страсть к ней?
На четвёртый день их пребывания в Пяти Деревьях Анфай ощутила, что её преследует нависающее чувство гибели. Нечто в воздухе взывало к ней, нашёптывало о крови и смердило серой. Она встала на самом высоком балконе дядюшкиного дома, взирая на поля, где Канто и работники выполняли свои каждодневные труды. Чёрная туча накатывалась с холмов, затмевала долину тенью, но Анфай знала, что никто, кроме неё, этого не видел. Она слышала далёкие крики из невидимых долин и в разгорающемся свете раннего дня река выглядела красной, словно кровь. Ужас сжимал сердце, ибо она ощущала такую же тревогу тем утром, когда её деревню уничтожили.
— Позови работников, — попросила она дядюшку. — Что-то ужасное вот-вот обрушится на нас.
Дьяма хихикнул. — Дорогая чувствительная племянница, — сказал он, обняв её. — Не тревожься — дни твоего беспокойства прошли. Ты пережила больше, чем большинство людей и воспоминания о том, чего ты лишилась, всё ещё преследуют тебя.
— Нет, — сказала она. Она не ждала, что он прислушается. — Не воспоминания. Я чувствую, как приближается смерть.
Дьяма удивлённо глянул и велел ей немного отдохнуть. Она взяла Онда на руки и покинула дом, отправившись в поля. Может быть, Канто выслушает её. Наверное, он сможет убедить её дядюшку собрать своих людей, прежде чем станет слишком поздно. Она нашла его среди аккуратных рядов плодовых деревьев, не отличающегося от других работников, наполняющего спелыми персиками плетёную корзину на поясе. Он улыбнулся ей и, прежде, чем она смогла произнести хоть слово, она увидела первого из тех, кто пересекал обрамляющий поля горный хребет.
Чёрный конь бил копытами по земле, его всадник разглядывал речную долину, красные глаза сфокусировались на деревне, глядя, как голодный шакал на свежий труп. Отрубленные кисти рук свисали с широкого пояса всадника, а снятые скальпы развевались на длинном копье, будто конский хвост. Тёмная кожа с заплатами из волчьей шкуры покрывала его рослую фигуру, а волосы чёрным пламенем трепетали на ветру. Ещё три всадника, почти одинаковых, подскакали, присоединившись к первому и каждый выдувал из костяного рожка угрюмую ноту.
Сыны Копья, она не могла не признать их. Но было некоторое различие. Их глаза пылали скрытым злом, их тела облекала тёмная аура, скелетообразные тени накладывались на телесный облик. На лицах у них засохшей кровью были выведены причудливые знаки и символы. Это и были те же люди, которые разрушили её деревню и, в то же время, не были. Что за жуткая сила овладела ими, и насколько злее и кровожаднее стали они теперь?
При звуке варварских рогов поля опустели, сотни работников кинулись в бесполезное укрытие, предлагаемое деревней. Канто бросил корзину с фруктами и рассматривал всадников, несущихся вниз по склонам — десятки свирепых налётчиков, вооружённых копьями с металлическими наконечниками и вопящих, словно души в преисподней.
— Сыны Копья! — сообщила она Канто, и могла поведать и больше. Но он схватил её за руки.
— Возвращайся в деревню, — велел он. — Спрячься в подвале у своего дяди.
— С ними что-то не так, — настаивала она. — Здесь что-то ещё — что-то злое…
— Беги же, — он сказал и отвернулся — встречать скачущих захватчиков.
Если бы не Онд, она могла бы остаться там, наблюдать, как он, подобно пламени, танцует среди них. Она сглупила, притащив малыша в поля. Поэтому она побежала, в то время как торжествующие вопли разбойников заполняли воздух за спиной.
Затаив дыхание, она снова вошла в дом своего дядюшки и поднялась по лестнице на высокий балкон. Оттуда она смотрела, как белое пламя кружилось среди чёрных теней и их тёмных скакунов. Копья пытались уязвить его, как жалящие змеи. Канто извивался, крутился и перепрыгивал с одного коня на другого, оставляя их без наездников. Его кулаки, ладони, пальцы и ноги встречали черепа, груди и подбородки, и часть Сынов Копья окружила его, пока их сотоварищи хлынули в деревню. Она слышала, как кричали те, кто не успел добраться в безопасное место, когда их рубили и волочили по улицам чёрными скакунами. Тем временем Канто скользил между оставшимися на склоне холма, сбивая всадников со спин их коней, пока все вокруг него не легли бездыханными на зелёную траву. Потом он запрыгнул на отбившегося коня и поскакал в центр осаждённой деревни. Анфай потеряла его из виду, когда он промчался между зданиями, где разбойники уже разожгли несколько пожаров.
Она повернулась, чтобы сбежать вниз по лестнице, к святилищу в глубоком подвале, но задохнулась от заполнившего нос зловония. Её колени ослабли и солнце закатилось, погрузив мир во тьму. На дальнем конце балкона стоял состоящий из тени человек, с пляшущим в глазах пламенем. Вместо рта у него была пасть чёрного тигра, капающая кровью с жёлтых клыков. Тело его было великолепным, как у изваяния героя, но вместо рук и ног — кошачьи лапы, снабжённые смертоносными когтями. Он стоял перед ней нагим и его животный запах почти лишил её сил. Макушка его головы мерцала, словно пляшущее чёрное пламя, в насмешку над отточенными движениями Канто на поле боя. Затем он заговорил с ней, голосом льва, научившегося человеческой речи.
— У тебя есть духовное зрение, малявка, — прорычал он. — Столь редкий цветок в этом грязном мире плоти и кости. Мы с тобой видим друг друга, верно?
— Кто ты? — прошептала она. Её голос не мог подняться громче. Она оказалась на коленях, прижимая к себе Онда, словно он оставался единственной её связью с миром живых, единственным кусочком устойчивости, удерживающим её от падения в море удушливой тьмы.
— Я — тень, что преследует пламя, — сказал демон. — Ибо у всех вещей существуют их противоположности. Я — Ка'агулот…
— Уходи… — пробормотала она. Его сверкающая тьма слепила. Крики умирающих внизу крестьян доносились до её ушей. Если бы она пошла прямиком в подвал! Смог бы демон отыскать её и там?
— Я пришёл за тобой, Одарённая, — проговорил демон. — Ты уже делаешь моё дело, заполняя Пустую Руку твоей полной грудью… наделяя земными наслаждениями того, кто отрёкся от подобных вещей. Ты заработала право служить мне… я научу тебя пользоваться силой, которую ты носишь внутри. Ты станешь моим прекрасным цветком тьмы… моей царицей чёрного лотоса…
— Нет, — сказала она, когда он подошёл поближе. Она не могла двинуться. Он вытянул волосатую лапу и притронулся к её щеке. Один из его когтей оставил пылающую метку, наполнившую её болезненным наслаждением. Она задрожала в судорогах нежеланной страсти, её тело почти корчилось в спазмах плотского удовольствия.
— Да, — сказал Ка'агулот. — Ты уже моя… моё семя набрало силу в твоём роду.
— Нет… — повторила она, капая кровью из носа. Его чёрный огонь пылал у неё в голове.
Он забрал ребёнка из её рук. От прикосновения демонических лап Онд заревел. Анфай зарыдала, обездвиженной валяясь у ног демона.
— Вот кого я пощажу, если ты пойдёшь со мной добровольно, — сказал он. — Противься мне и я сожру его.
Она закричала, тяжесть небес обрушилась ей на грудь и плечи. Сами кости застонали, когда пылающие глаза приблизились к её лицу. В любое мгновение он мог бы перекусить её тело надвое, если захочет.
— Оставь его в покое! — завопила она, рыдая и извиваясь у его когтистых ног. Она принадлежала ему, даже если умрёт, откуда-то она это знала. Сейчас Канто не мог помочь ей. Всё, что имело значение — это Онд.
— Так я и поступлю, — сказал Ка'агулот и неторопливо положил плачущего младенца на балконный пол. Затем он сжал Анфай в могучих объятиях, вонзив когти ей в бока. Его окровавленная пасть прижалась к ней в поцелуе и её захлестнула волна наслаждения и страдания.
Балконная дверь разлетелась и перед ними предстал Канто. Его белый балахон была разорван во множестве мест и заляпан кровью одержимых демонами дикарей. Уголком глаза Анфай заметила чёрную краску на его обнажённой груди, стилизованную татуировку извивающегося дракона. Один из Спящих. Она поняла, что, видимо, он служит этим дремлющим богам. Но сейчас было уже слишком поздно.
Ка'агулот. рассмеялся и сжал свою дрожащую добычу, глубже вонзив когти в её кожу.
— Раздирающий Плоть, — сказал Канто. — Кумир людей-зверей. Разве ты не знал, что Пустая Рука неуязвима для твоего зла? Ты пожрал настоятеля нашего храма, но не смог поглотить его душу. Сумеешь ли ты пожрать и меня?
— Твой орден мне не по вкусу, — ответил демон.
— Возьми меня и оставь девушку, — сказал Канто, подступив ближе.
Ка'агулот. вновь рассмеялся. — Мы с тобой связаны, подобно тому, как пламя отбрасывает тень. Может ли тень пожрать пламя? Нет, я узнал это. Поэтому мне пришлось собрать своё земное войско. Разве ты не видишь — Свет и Тьма едины?
— Я вижу лишь то, что ты притязаешь на невинную душу, — сказал Канто. — Позволь ей уйти.
— Невинную? Вовсе нет. Кроме, разве что, этого малыша, которого я оставляю тебе. Твои руки больше не будут пусты, Канто.
— Нет! — крикнул священник. Сгустком жидкого пламени, он ринулся на тьму, что стояла в человеческом обличье. Но демон уже исчез вместе с девушкой.
* * *
Сыны Копья убили двадцать семь крестьян Пяти Деревьев и половину трупов утащили с собой. Слухи, что они поедают человеческую плоть, подтвердил единственный пленник, которого Канто только ранил. Выжившие деревенские мужчины допросили его, перед этим использовав раскалённое железо и распевая заговоры, чтобы изгнать злого духа, занявшего его тело. Хотя после ухода духа рассудок, видимо, вернулся снова, этот разбойник всё равно остался таким же варваром, проклиная и осыпая угрозами своих допросчиков, пока наконец один из деревенских юнцов не прикончил его колуном. Тем не менее, они многое узнали от этого бесноватого. Они узнали, что Сыны Копья теперь служат новому хозяину, богу-демону, которого они зовут Каагом, требующему, чтобы они пировали, подобно тиграм из Непту — человеческой плотью.
Наверное, это и был Кааг, говорили сельские жители, заходящие в дом несчастного Дьямы. Единственным уцелевшим из домочадцев оказался малыш, которого принесла с собой племянница Дьямы, пришедшая с равнины. В деревне не осталось и следа от этой девушки… бог-демон утащил её в какую-то далёкую преисподнюю.
Каким-то образом, странному священнику удалось спасти ребёнка. Тело Канто покрывали шрамы от его отчаянного сражения с мародёрами и он убил более двух дюжин дикарей. После битвы ещё больше мужчин пришли к нему и умоляли его обучить их его способу сражаться.
— Видишь, как трудно оставаться миролюбивым в этом кровавом мире? — спросил кто-то.
— Мы бедны, — сказал другой. — Мы не можем позволить себе пускать металл на оружие. Но тебе он не нужен. Если мы научимся танцевать, как ты, раздавая смерть кончиками пальцев, наша деревня сможет пережить набеги, а наши дети смогут вырасти. Научи нас!
— Ты баюкаешь ребёнка, чья мать погибла, — сказал кто-то. — Отчего тебе не научить нас помешать тому, чтобы в нашей деревне появлялись новые сироты?
— На что нам надеяться в этом мире? — спросил ещё один. — Ты — всё, что у нас есть. Научи нас.
Но Канто безмолвно сидел на окровавленных ступенях разорённого дома Дьямы и смотрел в лицо маленькому Онду, пока малыш рыдал по своей матери. Потом он отдал ребёнка старухе, что стояла рядом, когда молодые люди упрашивали о науке и пошёл через сады, вверх по склону и сел под одиноким деревом кэйра, лицом к деревне. Начался холодный дождь и смыл кровь с деревенских улиц. Некоторые принесли Канто пищу, но она осталась несъеденной, пока он сидел со скрещёнными ногами и закрытыми глазами, будто статуя. Они заметили дракона, украшавшего его грудь и некоторые сказали, что, должно быть, он слуга Спящих. Другие отвечали, что это неважно, потому что он разочаровался в жизни и будет сидеть под скрюченным деревом кэйра, пока не зачахнет и не умрёт.
* * *
В каком-то тёмном и холодном месте выла Анфай, когда демон лепил её заново.
— Так я выпускаю тёмный огонь, что обитает внутри тебя, — пел он. — Ты — мой апостол, кулак, которым я охвачу мир земной.
Она рыдала, окружённая бурлящими во тьме формами, что преклонялись перед ней, пока её оскверняли. У неё больше не было сил противиться. Последние остатки её земной личности уплывали прочь, как клочки разорванного шёлка в чёрной воде, а новое я расцветало кровавым пятном, расползающимся по когда-то чистой ткани.
— Мудрость Пустой Руки распространится по всему миру и извратится слабостями смертных. И ты будешь собирать таких людей на службу мне…
Анфай понимала, что такое может осуществиться. В словах бога-демона не было никакого сомнения. Разумеется, если существовал Канто, то и она должна была существовать, как его тёмное отражение. Вот почему Ка'агулот выбрал её.
Но в самом центре разрушающейся сущности она смеялась в лицо своему новому повелителю. Она смеялась при мысли о маленьком Онде, идущем по полю белых цветов, пляшущем, словно пламя в тени огромного дерева кэйра.
Демон услышал её смех и вонзил когти глубже.
* * *
На третий день крестьяне увидали изумительную вещь. В тени дерева кэйра, повсюду вокруг Канто, появилось множество белых цветов, самих по себе проросших из влажной почвы. Лужа растеклась, окружив корни кэйра и кольцо бледных лотосов, распустилось на поверхности воды, мерцая белизной, словно плывущие по небу медлительные облака.
На закате Канто поднялся с кромки пруда и вошёл в деревню. Его изорванные белые одежды трепетали на вечернем ветру. В молчании он подошёл к дому старухи, которая заботилась об маленьком Онде и постучался в дверь. Когда она открыла, он забрал ребёнка у неё из рук и улыбнулся малышу. Вокруг Канто медленно собиралась толпа, но теперь его не молили о мудрости. Они просто смотрели, как он качал ребёнка на руках и последовали за ним на площадь.
Канто поднял взгляд от лица ребёнка на лица собравшихся вокруг, старые и молодые, в чьих глазах отражались мерцающие вечерние звёзды. Потом он заговорил с ребёнком, но все услышали его слова и затрепетали от их звука.
— Там, — сказал Канто. Он смотрел на дерево кэйра, высящееся над деревней, где белые цветы лотоса мерцали, словно точки священного огня.
— Там мы построим наш храм.
Настал день, когда изъеденная луна раскололась, как яйцо и гигант Оорг с воплем обрушился на землю. Тусклым метеором, готовым к возрождению, его тело рухнуло в зелёный океан. Приливные волны и цунами пронеслись по расколотым континентам, затапливая империи и заливая весь мир.
Мир затапливало и прежде, но никогда земля не носила бремени, подобного Ооргу. Он восстал из дымящегося ила на пересохшем дне морском, мерцающий, словно снежно-белая гора. Его глаза сверкали, как два солнца, наполняя воздух жаром, сжигая в пепел низкие облака. Мир под его гигантскими ступнями бурлил от катаклизмов, а гигант ревел, будто выпущенный из клетки зверь.
На вершине самой высокой горы старейшего континента мира, единственное здание пережило это всеобщее пожарище. Древний храм из мшисто-зелёного мрамора, где уже девятьсот поколений обитал орден отшельников, охраняя слишком ужасные для цивилизованного мира тайны. У храме было много названий на многих языках, но верные, укрывшиеся в его стенах, звали его Храмом Вечных Ветров.
Верховный старец храма сидел в центральном саду, взирая за раскрытые ворота, на цепь знакомых гор. Теперь вершины гор стали островами, когда вскипевшее море пронеслось по всему миру. Отовсюду дымом вздымались в воздух вопли недавно погибших душ. Магистр Раздумий ясно видел это силой своего третьего глаза. Он первым различил на горизонте растущее пятно громадных головы и плеч Оорга.
— Бейте в шесть священных гонгов, — велел Магистр. — Настал конец света и наша тайная мудрость ныне должна стать явной.
На другой стороне мира Оорг изучал природу своего окружения, испуская в красные небеса вой из своей колоссальной утробы, ибо не обладал языком для выражения любых мыслей о земном и чуждом, которые могли бы всплыть в его необъятном мозгу. Он испытывал голод, холод и замешательство. В чреве луны он находился в тепле и забытье, размышляя о неразгаданных истинах. Здесь он был колоссальным, терзаемым болью и одиноким. Он выл о своей боли, будто голодный волк и топал по разорённым землям, его гигантские руки вырывали острова и швыряли их в никуда.
На самой высокой горе Магистр Размышлений стоял в тающем снегу за вратами храма, читая из древнейшей книги своего ордена. Двадцать семь его последователей стояли вокруг, в сакральном порядке. Их лица изо всех сил пытались сохранить спокойствие, когда чудовищный лик Оорга воздвигся в небе, заменив уничтоженную луну. Устрашающий лик Оорга ежечасно увеличивался, пока он тащился через изломанную землю, сокрушая ступнями затопленные города, будто муравейники. Его рёв заполнял мир непрерывным громом. Этот звук уже лишил разума нескольких монахов. Они убежали в глубокие склепы, зажимая уши и рыдая, как дети.
Магистр читал вслух священную мудрость и тайны, так долго хранимые его орденом, вылетали во вселенную, как и следовало в соответствующий момент. Сияющая струйка вырывалась из его уст, словно багряная звёздная пыль, пока он распевал заклинания, появившиеся в безымянной древности.
— Мы последние из нашего рода, — сказал монах Тельвос своему старшему брату Тонду. — Когда гигант пожрёт нас, погибнет само человечество.
— Человечество уже погибло, — отвечал Тонд. Его лицо хранило безмятежность. — Здесь, в монастыре, нет никаких женщин, а, значит, женщин не осталось нигде, ибо весь мир мёртв, сожжён и затоплен. Нет женщин — значит нет детей, а, значит…
— Это конец… — промолвил Тельвос. — Если… — Одна из его тонких бровей поднялась.
— Если что? — Тонд следил за шевелящимися губами Магистра, покровом его святой мудрости, истекающей, чтобы присоединиться к грозовым тучам, словно льющаяся в воду кровь. Он ощущал страх в голосе младшего брата, видел, как дрожит от страха его челюсть. Это были знаки его неудачи, как монаха, губительные следы хрупкой человечности.
— Если магии Магистра не удастся убить гиганта, — договорил Тельвос. — По крайней мере, наш святой орден выжил бы. Мы могли бы найти других оставшихся в живых и восстановить то, что было утрачено…
— Неразумный послушник, — отвечал Тонд. — Наш господин не стремится убить Великого Оорга. Подобная вещь просто невозможна. Ты не знаком с тайным учением. Твоё невежество умножает страх, а страх подавляет просвещённость.
Тельвос ощутил, как под башмаками задрожала гора. Холодный ветер жалил его лицо и шею, там, где шерстяные одежды оставляли кожу неприкрытой. Он не чувствовал мороза, но всё равно трясся.
— Пожалуйста, просвети меня, брат, — попросил Тельвос.
Прочие монахи стояли вокруг Магистра, будто каменные столпы. Они покорили самих себя и свою смертность. Они были готовы.
Тонд отвернулся от искривлённого гигантского лика и посмотрел на Тельвоса, по-братски нахмурившись. — Заклинания Магистра не для Оорга. Они призывают единственную во всём мироздании вещь, которая утишит ярость гиганта, смирит пламя его души и сделает его завершённым. Голос господина — призыв к действию. Песнь рождения…
Тонд собирался сказать: — Возрадуйся, брат, ибо смерть уже здесь. — Вместо этого высочайшая гора яростно затряслась, когда кулак Оорга ударил её в бок. Всех монахов, кроме Магистра, сдули вылетевшие из пасти Оорга ужасающие ветры и смели их с горы, словно песчинки.
Магистр плавал в воздухе, со скрещёнными ногами и воздетыми руками, выдыхая последние слоги своей древней мудрости. Оорг поднял другой кулак для окончательного удара, но так и не опустил его. Высочайшая гора раскололась на части, раскрошилась в пыль, и земля затряслась, как во время прибытия Оорга. На вымокших континентах раскрылись огромные пропасти и расщелины и туда хлынули океаны, послав в небеса громадные струи пара, когда встретились с земной магмой.
Последний живой монах Ордена Вечных Ветров плавал в сфере спокойствия, устойчивом, но ничтожном островке материи, в то время как мир разлетался на части. Нахлынула звёздная бездна, сменив изорванное небо. Когда погибла планета, Оорг опрокинулся навзничь, рухнув в космос где фрагменты его лунного яйца ещё вращались на орбите. Он ярился в беззвучной пустоте и кидался кусками луны в далёкие звёзды.
Первичный космический холод затушил оставшийся жар земли. Жидкие пламёна земных недр застыли и рассыпались в безвоздушной бездне, создав цепь беспорядочных астероидов, разлетевшихся во все уголки бесконечности.
Магистр недвижимо восседал в пузыре святого сияния и наблюдал.
Ядро земли оказалось серебристой сферой, почти столь же большой, как была луна. Оно раскололось и в пустоту выплыла тусклая форма. Грациозные руки и ноги распрямились и серебристая голова глянула вверх расплавленными глазами.
Невеста Оорга проплыла через пустоту к своему супругу. Положив ему на плечо колоссальную мерцающую руку, она остановила его стремительный безумный полёт. Они парили, как планетоиды-близнецы, встретившиеся среди туманности и кометы плясали вокруг их голов, когда они заключили друг друга в объятия. Свет их бессмертной любви взорвался новорождённым солнцем.
Исчезающий Магистр улыбнулся и кивнул.
Оорг не будет одинок.
Когда Элохимы пришли в Долину Священных Костей, то увидели лежащие разбросанными грудами тела великанов. Здесь, среди разрытых и разграбленных гробниц их предков, последние из детей Горного Бога нашли своё последнее пристанище. И утратили его.
Сумерки разливались по небу, словно кровь гигантов. Два десятка убитых громадин гнили среди осквернённых костей своих пращуров. Моргая серебряными глазами от отвратительного смрада, Элохимы рыдали, когда шли среди гигантских трупов. Тучи мух и стервятников бежали от блеска их ярких щитов и доспехов.
Вход в долину мерцал походными кострами людей, тремя объединёнными воинствами южных дикарей, победившими в девятидневной битве. Пока те сражались, Элохимы наблюдали с небес, не допуская и мысли, что такие хилые и недолговечные существа смогут уничтожить остатки народа Горного Бога. С безрассудной отвагой и отчаянной решимостью, люди истребили каждого великана, как рой жалящих насекомых мог бы истребить льва. Они погибали во множестве, но торжествовали в своей собственной смертности, насмехались над смертью, протыкая копьями великаньи сердца, пронзая бронзовыми клинками мозги, что превышали размером их самих.
Так сражались люди и так погибли великаны.
С сухими глазами взирали на это Элохимы со своих мест у престола Горного Бога. Теперь они шли среди окровавленных мертвецов, свободно проливая слёзы.
Силы победителей смешались в единое войско и сжигали своих мёртвых в огромных кострищах. Этой ночью они поглощали баррели пива, которое обитатели лагеря принесли на поле битвы. Они тысячами собирались у громадного шатра своего короля. Крепкая выпивка заставляла забыть боль от ран, когда они распевали древние песни доблести, воздавая честь своим погибшим. Великая победа потребовала свою цену. Но самые сильные и здоровые воины выжили, чтобы посвятить свои жизни тому, кого они теперь звали Верховным Королём.
В огромном лагере ревело празднество. Группа кухарей раздавала миски тушёной баранины, сваренной в большом, словно котёл, великаньем черепе. Мужчины радостно следовали на зов блудливых девиц, которые скользили среди палаток, одну за одной складывая монеты в свои кошели. В грандиозном безрассудстве победы никто не услышал слабый рожок дозорного, когда тот известил о прибытии Элохимов.
— Завтра — объявил Верховный Король своему кругу капитанов, — мы разграбим глубочайшую из древних гробниц. — Капитаны приветствовали своего повелителя, подняв кубки и глотая притупляющее их чувства пиво. — Золото и самоцветы, зарытые здесь в древние времена, позволят нам основать вечную человеческую империю. Верховное Королевство встанет над всеми прочими. — Воины ещё раз собрались приветствовать повелителя, но необычные сверкающие цвета, затмили свет факела в шатре и привлекли их внимание.
Сверкающие Элохимы вошли в шатёр, дюжина гибких и высоких фигур. Они на голову возвышались над людьми, но великанами не были. Они выглядели изящно и красиво, тогда как великаны — ужасно и безобразно. Их остроконечные уши скрывались под вычурными шлемами. Их глаза блестели, словно звёзды из-под воды, быть может, из-за сверкающих слёз.
Элохимы стояли перед повелителем людей, бессловесные и сверкающие, тихие, словно лунные лучи. Все взгляды обратились к ярким фигурам и Верховный Король поднял пенную чашу.
— Эльфы? — вскричал он. Опьянённый, он насмехался над ними. — Разве в этой проклятой долине ночью распахнулись Врата Волшебного Царства?
Первый из Элохимов заговорил. Его голос походил на мягкий ветерок, но король прекрасно его слышал. — Мы пришли от двора Горного Бога.
Верховный Король улыбнулся и поскрёб свою чёрную бороду. Он откинулся на меховую кушетку, что служила походным троном и раскинул большие руки. — Я не знаю того бога, о котором ты говоришь, но вам здесь рады. Приходите и разделите с нами победный пир!
— Позвольте нам воздать вам хвалу за доблестную натуру, — промолвил Элохим. — В этот день вы одержали великую победу. Люди одолели великанов раз и навсегда.
Элохимы прошли дальше в шатёр и каждый их след оставлял на блёклых коврах короля пятно великаньей крови.
— Вы говорите о хвале, но ваши глаза полны слёз, — заметил король. — Вы оплакиваете погибших здесь великанов — или людей?
— Ни тех, ни других — отвечал первый Элохим.
Верховный Король взялся за рукоять своего огромного палаша. Его клинок был запятнан тёмным ихором великанов.
— Тогда отчего вы плачете? — проворчал он.
— Мы оплакиваем себя самих, — отвечал Элохим. — За то, что мы должны сделать. Ваша победа была одержана честно, но гробницы великаньих царей разорять не следовало. Такова воля Бога.
Глаза пьяных капитанов сощурились, когда Элохимы обнажили свои серебряные мечи.
— Теперь эти гробницы принадлежат нам, — сказал Верховный Король. Он поднял свой тяжёлый клинок, указывая на Элохима. — Множество людей погибли в этой долине, но нас всё ещё тысячи. Вас — только дюжина. Вы не можете перебить нас всех.
Передовой Элохим опустил свой прекрасный лик. Скатившиеся слёзы блестели на его нагруднике, словно капельки золота. — Но именно это нам придётся сделать, — молвил он. — Мы должны убить всех вас до последнего, как вы убили всех великанов до последнего. Поэтому мы плачем.
Элохимы заплясали вокруг Верховного Короля и их мечи заискрились вспышками. Прежде чем хоть один человек смог двинуться на помощь Королю, они разрубили его тело на сотню кусочков. Его отважная кровь дождём оросила пиршественный стол и лица перепуганных капитанов.
Наконец воины очнулись от оцепенения и схватились за копья, секиры и мечи. Они бросались на танцующих Элохимов поодиночке, потом группами, но неизменно погибали под ливнем серебряных клинков. Элохимы продолжали танцевать и долину заполнила красная буря.
Они танцевали вихрем смерти, вращением клинков, сверканием глаз.
Они танцевали и рыдали.
Перевод: BertranD, июль 2023 г.
Примечания
1
Каирн - искусственное сооружение в виде груды камней, часто конической формы
2
Дован шиг [domhan sióg (ирл.)] - сказочный мир
3
Киаллах – [ciallath (ирл.)] - понимание, осознавание
4
Изумрудный Остров - Ирландия
5
Лонгхантер (или долгий охотник) – исследователь и охотник 18-го века, который отправлялся в экспедиции на американский фронтир на шесть месяцев за один раз
6
Красномундирники - британские солдаты
7
Дэниэл Бун — американский первопоселенец и охотник, чьи приключения сделали его одним из первых народных героев Соединённых Штатов Америки. Несмотря на сопротивление индейцев, для которых Кентукки был традиционным местом охоты, в 1775 году Бун проложил дорогу, известную как Дорога диких мест, через Камберлендский перевал к реке Кентукки. Там он основал город Бунсборо, одно из первых англоязычных поселений к западу от гор Аппалачи.
8
Камберлендское ущелье — находящийся на востоке США перевал через цепь Камберлендских гор, в Аппалачах
9
Чикамога – группа индейцев чероки на территории Теннесси и Кентукки
10
Шауни — индейский народ Северной Америки алгонкинской группы
11
Лингва франка – язык или диалект, систематически используемый для коммуникации между людьми, родными языками которых являются другие
|