Долгие годы я даже не смел помыслить о том, чтобы написать что-нибудь более или менее крупное и серьёзное, так как рассматривал своё творчество лишь как своего рода эксперимент, были то рассказы, эссе или стихотворения - удачные они были или нет. Я, конечно, старался относиться к делу добросовестно, но не питал на этот счёт, каких-либо серьёзных надежд. Мной руководило единственное соображение: поскольку ничего хорошего я всё ещё не написал, мне следует, закопавшись с головой, хорошенько работать над каждым рассказом, как если бы он был самым первым.
Повесть "Маленькая Луна. Песнь первая" именно так и писалась. Нельзя сказать, что это некий широкий бетонный мост, протянувшийся от одного берега к другому, но это и не простой досчатый мосток. Говоря точнее, это - своего рода речной камень, первый в длинном ряду камней, проложенных через мелководную речушку. На моей родине такая переправа называется "речными камнями". Ступая по ним с камня на камень, люди перебираются через реку. Как говорится, "не суетись, проходя по мосту, поспешай, переправляясь по речным камням". Согласно этой деревенской поговорке, назначение таких речных камней состоит именно в скорости переправы.
В новогодние праздники 85-го года я как-то сидел дома без особого дела. Случайно в одной из книг я наткнулся на несколько строк знаменитого искусствоведа Цзун Байхуа, обращённых к поэту Го Можо:
"С одной стороны, необходимо воспитывать в себе возвышенную поэтическую натуру, устремляясь мыслью к природе и философии, с другой - надо серьёзнее исследовать "естесственные ритмы" и "естесственную форму" древних стихотворений, отмеченных высшим талантом, для того чтобы совершенствовать саму структуру стиха".
Эти слова точно соответствовали моему настроению, так как то был год моего становления. В человеческой жизни, как известно, существует несколько "тридцатилетних циклов", но мой творческий процесс всегда был несколько замедленным. Исследуя собственные промахи, я осознал, что моё теоретическое образование, художественное мастерство и жизненный опыт ни в коей мере не соответствовали моим собственным творческим установкам. Мне стали невыносимы мои прежние весьма поверхностные и по-детски наивные опыты. Я, вдруг, всем сердцем возненавидел взбудораженность, легкомыслие и безрассудство всех последних лет. В письмах к друзьям я стал твердить, что мне необходимо совершенствоаться в мастерстве и созреть творчески.
Будучи уроженцем горного края, уже несколько лет я живу как горожанин. И хотя я всё ещё считаю себя "местным изделием в городской обёртке", новую деревню и новую жизнь в ней я, на самом деле, знаю довольно плохо. Поэтому однажды я и решил пойти наперекор всему. И вот 16-го января по лунному календарю, когда дочь устроила для меня прощальный фейерверк из грозди оставшихся после Нового Года петард, я отправился в горы.
В голове у меня вертелась одна безумная идея - будто приказ самому себе: пора кончать свою "партизанщину" и вновь обрести жизнь на взрастившей меня земле Шанчжоу. То есть создать там себе своего рода "опорную базу" и либо, подобно Бодисатве, обратиться лицом к стене, либо, как говорится, сделаться горным отшельником.
Шанчжоу - удивительный, божественный край. Это, конечно, глухомань, но о нём никак нельзя сказать, что этот край безлюден. Он беден, но необыкновенно прекрасен. Большая его часть принадлежит бассейну реки Хуанхэ, но в то же время он примыкает и к бассейну Янцзы. Он представляет собой переход, который тянется на протяжении восьмисот ли от долины Циньчуань к впадине реки Ханьшуй. Здесь есть всё - горы и воды, реки и долины, свои местные нравы и обычаи. Эти места славятся дикими и пустынными просторами на севере и в то же время таят в себе божественную красоту юга. Здесь хлеба растут в изобилии, а времена года чётко следуют друг за другом. Народ здесь по-своему мудр и лишён лукавства, люди просты и безыскусны, а души их ничем не замутнены.
Так что, "вооружившись кистью и бумагой", я отправлся бродить от уезда к уезду, ведя жизнь, которую в своё время описал танский поэт Вэнь Тинъюнь:
Луна освещает хижину из камышей,
Слышен крик петуха.
Мостик досчатый инеем тронут,
На нём человека следы.
Как говорится, встретил здесь человека - просишь поесть и водицы испить, увидел двор постоялый - останавливаешься передохнуть. И хотя мне в то время пришлось туго, я просто не замечал никаких тягот жизни, ибо постоянно пребывал в состоянии безмерного блаженства.
Надо сказать, что новые преобразования в деревне, её новая жизнь, сами изменившиеся люди - всё это обогатило мои знания о мире, сильно расширило мой кругозор. Несмотря на то, что такое "хождение в деревню" казалось мне слишком кратковременным, этого оказалось достаточно, чтобы я смог понять прискорбную запоздалость моего "возвращения". Я вдруг с особой остротой ощутил всю пустоту, бессмысленность и скуку моего городского существования. Лёжа на отмели величественного Даньцзяна, я невольно воскликнул: "До чего же прекрасен этот край! Да хотя бы только этот воздух, и тот можно было бы продавать всему миру!"
В этом долгом пути я в какой-то момент начал писать свою книгу. Надо сказать, что я просто-напросто записывал всё, что приходило мне в голову. Из целого вороха моих черновиков я собрал 14-ть коротеньких рассказцев, которые и составили книжку "Очерки о Шанчжоу". Написаны они были довольно коряво, многим из них явно не хватало литературной обработки, однако друзья-литераторы высоко оценили их за своего рода "безыскусное мастерство".
Я послал эти рассказы в журнал "Чжуншань", где их и опубликовали. Должен заметить, что отклик на них был достаточно широким. Я получил огромное количество писем от читателей со всей страны, буквально изо всех её уголков. Многие читатели спрашивали, действительно ли в Поднебесной существуют такой прекрасный край Шанчжоу. И я отвечал - да, такой край существует, и я могу поклясться, что все мои записки связаны со вполне определёнными местами. Любопытно, что этот мой ответ сподвиг некоторых из читателей, собрав пожитки и деньги, отправиться за тысячи ли, чтобы своими глазами увидеть сказочный Шанчжоу.
Когда я закончил "Очерки", у меня внезапно родилась довольно самонадеянная мысль написать "Продолжение записок о Шанчжоу" и "Шанчжоу: новые заметки". На примере этого края я вознамерился постичь, исследовать, проанализировать и раскрыть историю развития китайской деревни, показать смысл новейших перобразований как в обществе, так и через призму частной человеческой жизни. Особенно мне хотелось выразить глас души людей, их отношение к этому многоликому миру. Конечно, всё это было не более, чем прекрасной мечтой, ибо теперь я ясно представляю себе собственные возможности. Я, ведь, всего лишь исполняю роль своего рода проводника поисковой партии, но при этом я, конечно, стараюсь быть хорошим и усердным проводником.
В своём долгом пути и в процессе работы над "Очерками о Шанчжоу" я однажды очутился в низовьях Даньцзяна. Это - место, где в одной точке сходятся вместе провинции Шэньси, Хэнань и Хубэй. Как говорится, "горы здесь высоки, луна - мала, а как спадёт вода - все камни наружу". Люди рассказывают, что если пойти вниз по реке, то можно добраться до местечка Байланцзе, где находится так называемый "Камень трёх провинций". Какое это, должно быть, поэтичное место! Вряд ли человеку дано в своей жизни пережить больший искус. По крайней мере, так мне тогда казалось. И я сказл себе, что, во что бы то ни стало, должен увидеть это место собственными глазами. Просто сказать, да трудно сделать. Я в тот момент оказался один на один с Даньцзяном. Здесь десять тысяч дерев устремились в бескрайнюю высь среди отвесных скал. Здесь нет путных дорог, а вокруг слышатся крики орлов волчий вой. В таких местах и безмолвие, и оглушительный грохот реки равно рождают страх в душе. Какие вообще перемены возможны в таком глухом месте?
Я закинул за спину котомку с сухарями и, что есть мочи горланя песни, отправился в путь (пение для меня было даже не способом развлечься, но именно выражением некой внутренней бравады, своеобразным способом поддержать крепость своего духа: раз запев, я уже не смел остановиться). Помню, как, бодро продираясь по узкой вьющейся вдоль берега тропинке сквозь заросли "волчьих клыков", я вдруг заметил, как посреди реки появился плот. А надо заметить, что сплавщики это едва ли не самые одинокие в мире люди, однако в их жизни на лоне природы есть что-то от возвращения к первозданности. Сбросив с себя всю одежду и держа в руках бамбуковые шесты, они крепко стоят на краю плота. Когда плот проходит через стремнину, сплавщики в напряжении вытягивают головы и глаза их возбуждённо блестят. Они отчаянно работают руками и ногами, они - "сражаются", вот слово, которое действительно им под стать. А внизу по течению, где река катится более ровно и спокойно, где дует тихий ветерок с гор, а волны на реке совсем небольшие, сплавщики в неге разваливаются на плоту и устремляют свои взгляды в небо. И с плота слышится громкая песнь "хуагу".
От звуков этой песни я просто остолбенел. Меня охватило чувство восторга, которое на моём месте, наверное, испытал бы и любой другой интеллигент. При виде этой неописуемой картины я исступлённо закричал и бросился к ним, прося взять меня с собой. Они тоже очень мне обрадовались. Одна сигарета, как известно, делает людей друзьями, и они с радостью взяли меня на плот.
Я проплыл с ними по реке более сорока ли. Эх, до чего же интересна была эта жизнь на плоту. Как много они рассказывали мне о своих приключениях. Вспоминая что-нибудь забавное, они заразительно смеялись, а досадуя, могли пропустить и крепкое словцо. Меня очень тронули эти неожиданно появившиеся друзья, и поэтому, пристав к берегу на привал, мы купили вина и напились допьяна.
Когда я, наконец, добрался до Байланцзе, то остановился в одной крестьянской семье, где впрямую соприкоснулся с людьми и многое узнал о судьбах жителей селения. Прямо скажу, что жизнь их полна не только радостью и весельем, но в ней также много горя и несчастий. Меня заинтересовал дом в самом центре деревни, у дверей которого находился тот самый "Камень трёх провинций". Хозяин дома - старик. Сыновей у него было мало, зато полным-полно дочерей. Три дочери были замужем, причём один зять из Шэньси, другой - из Хэнани, а третий - из Хубэй. По праздникам они съезжались из всех трёх краёв: дочери с мужьями и детьми. У всех свои обычаи и церемонии, у всех разный говор. Кто-то даже прозвал старика генерал-губернатором трёх провинций.
Не замужем у него была лишь одна младшая дочь. Дело в том, что она полюбила одного молодого паренька. Тот считался красавчиком, был, что называется, первый парень на деревне. Однако поведение его не вызывало у местных особого одобрения, ведь занимался он всевозможными подсобными промыслами да ещё торговлей. Любил пожить на широкую ногу, и деньги уходили у него, как сквозь пальцы. Он умел приодеться и, вообще, был человеком из тех, что в своей жизни готовы "как испить от чаши несчастий, так и познать все радости жизни". Поэтому-то, наверное, он так и остался холостяком. Девушка прониклась к нему глубоким чувством и, как говорится, пошла наперекор молве. Втайне они решили быть вместе, пока смерть не разлучит их. Конечно же, по деревне поползли разные слухи и пересуды. Всё кончилось тем, что старик отколотил свою дочь палкой.
Когда я впервые попал к старику в дом, он хоть и был само радушие и доброжелательность, однако на его лице была заметна печать горя и следы гнева. И только позднее я узнал о том, что произошло в этой семье. В моём сознании это связалось со всем виденным и слышанным в этом долгом путешествии, и это заставило меня предаться долгим размышлениям. Какой же сложной и запутанной может оказаться эта жизнь даже после всех политических и общественных перемен последних лет, и до чего же причудливым образом эти изменения отразились в душах деревенских жителей! Старики и молодёжь совершенно по-разному относятся и к земле, и к традиционной морали. Казалось бы, им бы собрать урожай побогаче да поесть посытнее, чего же больше? Но нет - перед этими людьми стоит множество вопросов, которые им надо разрешить, но которые они понимают ещё очень и очень смутно. Приход новой жизни в эти глухие приграничные районы "прорубил окошко" к сердцам местных жителей и, прежде всего - к сердцам молодых. Возможно, что они не очень ещё представляют и самих себя, и дорогу, которую им предстаит пройти, но они, тем не менее, всецело устремлены к новому. Возможно, что в них ещё слишком много осталось от старого быта, да к тому же они приобрели и множество новых пороков. Но при этом они чертовски упорны в осуществлении своих надежд и стремлений. Они осознали, что новая жизнь зовёт их и, что они должны познать отгороженный от них горами внешний мир. Им предстоит познать этот мир и своё место в нём. Конечно, всё это может оказаться для них чем-то тяжёлым и полным опасностей, а может даже и непреодолимой пропастью...
Я даже не предполагал, что все эти размышления смогут заставить меня, быстро закончив "Очерки", сразу же вчерне написать "Маленькую Луну". Но размышления мои были слишком уж поверхностны, и очень уж там было много крайностей. Кроме того, в процессе написания повести кисть моя часто работала впустую, не достигая цели. У меня никак не получалось создать сложного сюжета, так что мне оставалось лишь осторожно шаг за шагом продвигаться вперёд. Например, я обдумал все способы, как сделать интонацию чуть проще, даже грубее, однако так и не смог проконтролировать общего ритма. Всё это время в голове у меня вертелась одна нехитрая мысль. Я говорил себе: прежде всего надо сделать произведение ближе к жизни, а жизнь, изображённую в нём, по возможности осмыслить художественно. Но возможно ли это? Я успокаивал себя: попробую, а если не добьюсь результата сразу, то поправлю потом. Так появилась на свет "Маленькая Луна" - это несмышлёное юное создание, которое и спело свою "первую песнь".
Повесть, как только появилась на свет, худо ли, бедно ли смогла вызвать в обществе множество противоречивых и придирчивых отзывов, а я, как и прежде, "вооружившись кистью и бумагой", во второй и в третий раз направился в Шанчжоу. Здесь, в южном его уезде Шаньян и в западном Чжэнъань я увидел ту новую жизнь в горах, которая пополнила мои знания и вывела меня на новый виток мысли. Я вновь принялся писать, и на свет появились "Продолжение записок о Шанчжоу" и "Люди из долины "Куриное гнездо"". Я наказал себе: нужно обобщить достоинства и недостатки "Маленькой Луны", как следует выверить стиль, и в новых произведениях постараться предельно выразить свою душу. Сидя в сырой промозглой лачуге у оплывшей восковой свечи, я вновь и вновь восклицал с мольбой: приди ко мне, мастерство!
Но это уже другой разговор и лучше уж я помолчу. Пора остановиться, остановиться...