Лаймон Ада и др. : другие произведения.

Антология переводов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Ада Лаймон
  
  <Что это напоминает нам, и как мы это называем>
  
  Все эти огромные амбары на окраинах,
  доски пропитаны черным креозотом, тонут в пырее.
  Они выглядят так прекрасно заброшенными, хотя их используют.
  Ты говоришь, что они похожи на баржи после того, как море
  высохло, я говорю, что они похожи на пиратские корабли,
  я думаю о той прогулке в долине, во время которой
  Джей спросила: 'Ты не веришь в Бога?'. А я ответила:
  'Нет. Я верю в то, что все мы связаны
  с природой, друг с другом, со Вселенной'.
  А она сказала: 'Да, Бог'. И так мы стояли там,
  грубые животные среди белых дубов, испанского мха
  и паутинок, обсидиановые осколки заполняли наши карманы,
  дятел суетился, но я отказывалась называть это суетой.
  Так что вместо этого мы смотрели вверх на непокорное небо,
  облака принимали форму простых животных, названия которых мы знали,
  хотя нам было известно, что это - просто облака, -
  плывущие в беспорядке, невероятные, наши.
  
  ***
  
  <Жена>
  
  Это слово по-прежнему меня беспокоит,
  это короткий ясный взрыв, звучащий, как жизнь.
  За ужином вчера вечером мои одинокие подруги
  сказали осуждающе: 'Это не одобрила его жена'
  о предстоящей поездке друга.
  Они закатывали глаза и качали
  маленькими юными головками. Жена - почему это
  звучит как название профессии? 'Мне нужна жена, -
  написала известная феминистка, - жена, которая будет
  стирать мою одежду, гладить, чинить, покупать новую,
  если нужно'. Это слово с легкость можно заменить
  словом 'служанка'. Жена работает, заботится,
  утешает, превозносит, подчиняется. Домохозяйка,
  скандалистка, плохая жена, хорошая жена,
  слово, обознпачающее женщину, которая утром
  долго смотрит в одну точку, не в силах даже заварить чай
  иногда, из чайника идет пар,
  шумит, как свисток паровоза, это она плачет
  по утрам, это она вырывает яму
  в земле и не может перестать горевать,
  это она хочет любить тебя, но часто
  у нее не получается толком даже это, это она
  не хочет, чтобы ее умаляло
  то, насколько она хочет быть твоей.
  
  ***
  
  <В договоре сказано: 'Мы хотим, чтобы разговор был двуязычным'>
  
  Когда придешь, принеси свою черноту,
  это точно понравится
  спонсорам. Проверь ящик -
  мы подали заявку на грант.
  У тебя есть стихи, обращенные
  к трудным подросткам? Двуязычные - лучше всего.
  Можешь прийти на обед
  с патронами и прихлебывать Patron?
  Можешь рассказать нам истории, которые
  вызовут у нас чувство дискомфорта, но не чувство причастности?
  Не читай нам рассказы,
  в которых ты точно такая же, как мы. Родилась в зеленой усадьбе
  с огородом, не рассказывай нам, как ты собирала
  помидоры и ела их в болоте,
  наблюдая за тем, как стервятники подбирали кости
  других птиц на дороге. Расскажи нам о том,
  как твой отец воровал колпаки ступицы,
  когда коллега сказал, что такие, как он,
  только на это и способны. Расскажи нам,
  как он пришел на встречу в пончо
  и пытался продать клиенту эти
  колпаки ступицы обратно. Не упоминай о том, что твой отец
  был учителем, говорил по-английски, любил
  варить пиво, любил бейсбол, расскажи нам
  еще раз о пончо, о колпаках ступицы,
  как он воровал их, как он делал то,
  что, как пытается доказать, он не делал.
  
  ***
  
  <Конец лета после панической атаки>
  
  Я не могу выбраться из-под давления листьев,
  лезвия лепестков царапают окно,
  словно непрошенный взгляд мужчины позади
  (они хотят благословлять, благословлять и таиться).
  Что, если я хочу пуститься во все тяжкие вместо этого?
  Склонить голову перед безумием, которое - я. Жужжание
  соседской газонокосилки, красный флажок почтового ящика
  поднимается, собака лает за три дома от нас,
  вот так и проходит день. Жук на обшивке стены,
  сухая ветка ломается, но никак не сломается, камни
  морские рядом с камнями речными,
  неотвеченные сообщения - как призраки в горле,
  сирена воет над городом, повторяя,
  что аварии здесь нет, повторяя,
  что эта громкая тишина - пространство, где ты живешь.
  
  ***
  
  <Свора>
  
  После рождения бомб вилок и страха
  неистовое ядерное оружие спустили с привязи,
  брызги пуль полетели в толпу людей, держащихся за руки,
  жестокое небо раскрывается в аспидном чреве,
  которое поглощает только невыразимое в каждом из нас, что
  осталось? Даже река, таящаяся нигде, отравлена,
  кислотно-оранжевая от угольной пыли. Как ты можешь
  не бояться человечества, как ты можешь вылизывать бухту
  до самого дна, вдыхать мертвую воду
  легкими, словно яд? Читатель, я хочу
  сказать: 'Не умирай'. Даже если серебристые рыбы
  друг за другом будут всплывать брюхом вверх, и сельские грузила
  будут падать в шипящее жерло ненависти, разве не останется что-то,
  что будет петь? Правда такова: я не знаю.
  Но иногда могу поклясться, что слышу - рана затягивается,
  словно ржавая дверь гаража, и я снова могу шевелить
  своими живыми конечностями в мире без слишком большой
  боли, могу восхищаться тем, как собака бежит прямо
  за пикапами, голову сломя,
  по дороге, потому что думает, что их любит,
  потому что уверена без сомнений - громкие
  ревущие предметы будут любить ее в ответ, ее маленькое мягкое 'я',
  живущее жаждой поделиться своим чертовым энтузиазмом,
  а потом я дергаю за поводок, потому что
  хочу, чтобы она жила всегда. 'Не умирай, - говорю я,
  и мы решаем пройти еще немного дальше, скворцы
  высоко в лихорадке над нами, зима собирается положить
  ее холодное тело на этот клочок земли.
  Наверное, мы всегда несемся к тому,
  что нас уничтожит, моля о любви
  у поспешного бега времени, так что, возможно,
  подобно собаке, покорно сидящей у моих ног, мы можем идти вместе
  спокойно, по крайней мере, пока не появится новый грузовик.
  
  ***
  
  Рейчел Лонг
  
  <Единство>
  
  Оммаж Диане Лоусон
  
  Лицезрей чудо африканских волос.
  Черноту столь полную,
  что ты можешь погрузить в нее руку
  и не вытащить больше ее обратно. Узнай
  акульи глаза скуки,
  разговор двух женщин,
  разбирающих каждый волос на твоей голове,
  с бранью пытаясь засунуть нитку в ушко иголки,
  плотная нитка гнется,
  ножницы тут как тут,
  но зубы - ближе.
  Каждая сидит по тринадцать часов
  на одном и том же стуле?
  Твой скальп снимали так много раз,
  что ты не можешь вспомнить, кто ты -
  девушка или железная дорога?
  Никогда не получала то, что должно было быть
  в мешке?-Нежность? Что, черт возьми, происходит?
  Никогда не видела наполовину седые волосы, как эти!
  Выбирай новую версию себя
  каждые 2-3 месяца. Будь русской, гавайкой,
  девственницей -8, 16,
  22 дюйма. Выкрась волосы в цвет 'электрик',
  в золотисто-каштановый в стиле Фейт Эванс.
  Входи в запущенные дворцы,
  названные в честь высших жриц:
  'Vogue', Клеопатра, Рианна,
  зднесь не обещают почти ничего -
  никакого приема, хорошего обслуживания,
  вежливости, зеркала,
  никакого обещания, что ты сможешь уйти до наступления темноты,
  тебе оставят половину головы,
  чтобы другая клиентка смогла втиснуться
  в косички из Ганы, да ты просто шутишь,
  если думаешь, что эту коробочку с жареными крылышками и картошкой
  не съедят над твоей новой шевелюрой,
  и остатки жира на пальцах твои волосы разгладят.
  'Господь дал мне смирение и направил', -
  слова из песни 'Титаник' Селин Дион
  о бесконечном усилии,
  радио трещит над влажными полотенцами,
  но это сердце Селин бьется и бьется,
  или какофония телефонных звонков
  о газетах, памперсах, ценах на мясо.
  Девочка, ты максимально черная, какой только можешь быть здесь,
  хватит пытаться выбраться
  из крепового свертка ее живота
  в самые тесные джинсы. Пусть она встанет,
  прижмется головой к мочке твоего уха.
  Осмелься дышать ровно в ее руках.
  Джеки, Марша, Тэт -вездесущие тетушки,
  которые не отступят и не скажут, что ты тяжело дышишь.
  Когда тебя, наконец, постригут,
  ты протягиваешь мелочь, она прячет ее в карман и говорит:
  'У этих маленьких белых детишек
  всегда есть деньги'.
  
  ***
  
  
  <Отец Даниэлы>
  
  У него волшебные карманы.
  Люди стекаются отовсюду.
  Платит и исчезает.
  Мы наблюдаем из окна своей спальни
  сквозь решетки двухъярусной кровати, мы притворяемся, что - в тюрьме.
  Спрашиваем у Даниэлы: 'Что это за магия?'.
  Она отвечает: 'Нне знаю'.
  Даниэла не очень умна.
  Она думает, что паром в Вулидже - это 'Титаник'.
  'Смотри! - кричит она, когда мы плывем окружными путями. - Это 'Титаник'!
  Даже мама скрывает смех.
  Когда Даниэла проигрывает,
  мы можем играть только в жульнический скрабл,
  поскольку она не очень сильна в правописании или математике.
  Мы просто пишем свои имена,
  потом складываем буквы вместе.
  Из Рейчел, Марии и Даниэлы
  я - победитель.
  Иногда отец Даниэлы засовывает руку в карман
  и достает черного щенка лабрадора по кличке Бо.
  Или квадроцикл для Джей-Джей.
  Или кружевные розовые занавески для их визгливой мамы.
  Но чаще всего отец Даниэлы вытаскивает горсти монет.
  Большинство монет я видела в руках реальных людей.
  Когда мы играем с Даниэлой, он говорит:
  'Эй, девочки, купите мороженое или что хотите'.
  Мы радуемся, кричим: 'Спасибо, папа Даниэлы!'.
  Он их даже не считает, просто бросает это тусклое золото
  нам в горсти, пока оно не польется через край.
  Мы вприпрыжку бежим к мороженщику.
  Когда платим, не забываем другой рукой
  прикрыть грудь. Мороженое не лижем,
  пока не вернемся за гаражи.
  Когда отец целует меня в лоб перед сном,
  я говорю: 'Папа, отец Даниэлы богаче, чем ты'.
  'Хм, бьюсь об заклад, что так и есть, - он отвечает.
  
  ***
  
  <Знамение>
  
  Когда я влюблена, чувствую, что принадлежу к среднему классу.
  Мне кажется, что всё это - яйца-пашот на хлебе из птичьего корма,
  проводя всю ночь в Zooplа, воображаю,
  что просыпаюсь под балками коттеджа,
  смех в саду. Дети.
  Маленький мальчик с золотыми волосами
  не уходит из моих снов.
  Я читала где-то, что нужно триста лет,
  примерно тринадцать поколений, чтобы вырваться из своего социального класса.
  Я размышляю об этом, выкуривая сигарету и покидая свой социальный класс,
  иду к дверному звонку - он сломан,
  но иногда, после того, как Моя Любовь уйдет на работу,
  приняв портативный душ и помочившись
  в унитаз, обмотанный старой изолентой, я слышу,
  что звонок звонит снова и снова.
  
  ***
  
  Эстебан Родригес
  
  <Эль-Мундо, 37>
  
  Даже во сне твой отец работает,
  и даже в том варианте, который был у тебя несколько недель,
  он поднимает большую модель мира, кладет ее
  себе на плечи, а поскольку его тело этим противоречит
  логике и физике, несет ее на гору, которая, как ты знаешь,
  проснувшись, просто метафора
  двадцатичетырехчасовой смены по вколачиванию гвоздей
  в древесину, по скольжению стали в щели снова и снова,
  и в те дни, когда его спина
  принимает форму сгорбленной запятой,
  а его ноги, испещряя пол иероглифами,
  в основном утратили свое назначение, он становится спокойным,
  возвращаясь домой, так что всё, что ты видишь в нем -
  не сравнения с языком, а две
  распухшие конечности, тело опирается на La-Z-Boy,
  отец с облегчением называет это молчание своей собственностью.
  
  ***
  
  Ивонна
  
  <Автобус ?23 в северном направлении (Старая индейская тропа ?2)>
  
  Выстрелить в себя - клоуна - из цирковой пушки,
  мимо седых стариков, студентов с камерой 'Супер-8', гордых
  беженцев на ТВ -прочь из импровизированных дверей кинозала -
  холодная черная ночь бьет меня по лицу! вокруг всё вертится,
  у меня настроение одинокого юбиляра Феллини,
  мимо пустого ломбарда -наперегонки со звездами -
  мимо Петра Клавера - бедный церковный призрак!
  Я просто не могу пропустить свой автобус! Такси? Я им не доверяю.
  В автобусе я скрючилась за сиденьем водителя,
  -мои печальные глаза открываются широко
  при каждом открытии дверей, я шатаюсь, словно ночная сова,
  шаркаю, хожу самодовольно - выжившие по совместительству, скользящий график,
  разве я лучше? 'Отчетливая' примета?
  Кочевой стартап там, где я родилась? Хвастовство?
  Ни за что! Вернемся к моим богемным бедствиям - кто-то
  совершил акт вандализма в моем туалете, а ведь это - склад истории!
  Тридцать лет прошло - еще не полностью вернулись к месту постоянной дислокации,
  разбитому в самом начале - два высокомерных подростка
  душили друг друга с моим первым вдохом.
  Вот Чайнатаун! Моргнешь - и всё исчезнет! Погоня -
  постоянная смена нападения и защиты,
  ямы, рытвины, автомагистрали или уловки.
  Разве не был это самый длинный троллейбусный маршрут
  в мире? Мир! Но поток денег
  ворвался, взломал замки арендованных жилищ,
  изношенных особняков, открыл черные ставни,
  джаз рассеялся, червь попурри растянулся, чтоб выжить,
  лесть поселилась рядом
  с фронтоном молитвы Творцу - оплывала,
  множество песен попало в ловушку возрождения джина
  на сильной доле такта, во многие бить барабаны,
  укус поцелуя дьявола, взвесь белой пыли.
  Остановись! Это была не моя боль. Работяга
  с автомобильного завода из списка Дина. В те дни зажигал диджей с переферии,
  но когда настоящий бунт разгорелся, он всех охладил!
  Совершенно новое столетие, нафаршированное
  старосветскими привычками - мои студенты думали, что Хитклиф был черным,
  когда мы проходили с ними 'Грозовой перевал',- жаждет общности,
  но его игнорируют - неверный пароль, но чей?
  Субтитры - рассинхрон - блюз автобуса-ракеты!
  
  ***
  
  Кристен Хилл
  
  <Белый мужчина в аудитории сказал, что я ему должна>
  
  Не потому, что я - черная женщина, а потому, что я - поэтка,
  а он - читатель, он хотел, чтобы я объяснила,
  почему некоторые вещи нераздельны. Моя прабабушка
  растила свою семью в любви, которую питала
  к земле, не принадлежавшей ей. Некоторые вещи росли в ней,
  некоторые - отказывались. Своей жизнью она должна была выплатить долг.
  И вот я в комнате пыталась объяснить, что может сделать шрамы
  вечными, запечатанные уста передавались от одного поколения к другому.
  Кто-то все время допрашивает меня, обидевшись,
  засовывает пальцы мне в рот, чтобы проверить качество зубов.
  Моя прабабушка всегда говорила мало. Мне следовало уделять больше внимания
  ее словам, когда она говорила что-то.
  Она несла долг, который говорил, что ты заслужила ее смех,
  отворачивалась, напевая госпел, при малейшем намеке на тупой вопрос.
  В мгновения щедрости смотрела так, словно читала урок,
  учила меня читать мир в том, что осталось несказанным.
  Должно быть что-то, что я никому не должна.
  Я рада, что есть истории, которые умерли вместе с ней.
  
  ***
  
  Майда Гама
  
  <В городе Сочельника>
  
  i
  В детстве я поднималась с отцом на крышу
  по узкой лестнице, поближе к белому канту и темным комнатным туфлям.
  Железные шаги гремели ударами наших шагов.
  Он нес телескоп, небо было чистым, лунное
  затмение. Тень не лила свет кровавый
  на поверхность земли, она покрывала копотью лунную почву.
  Мы часто стояли на крыше, когда дом
  только что построили, видели собак, бегущих вдали
  по плотному песку. Я спрашивала, безопасно ли им там,
  отец отвечал, что они друг за другом присмотрят.
  С тех пор заросли жасмина создали
  границу нашего мраморного двора, и воздух пахнет сладко.
  ii
  Я узнала, что названия звезд на арабском
  верные и преданные, как собаки:
  Алгол, Арракис, Денеб, Ригел, Вега.
  Небо переворачивается иногда. На крыше,
  когда песок отделяется от пустыни,
  оно приближается, словно красный прибой, и города тонут.
  В мое время дислокация войск побеспокоила бы
  глубокую пустыню. Отец приводил меня к болоту
  возле площади казней, сажал на плечи
  и указывал на руины: 'Видишь могилу Евы?'.
  Город переворачивался. Я забывала, что видела в песке.
  
  ***
  
  Тони Жизель Стюарт
  
  <Магриб>
  
  небо цвета фуксии с зелеными прожилками
  горизонт - закрытая линия, тянущая
  солнце, солнце забирает
  свет с собой и оставляет
  жару за собой на берегу
  девушка стоит по щиколотки
  в воде
  Имам ждет
  билаль начинается, девушка хватает и держит
  свою басовую линию, ее Текст мямлит сначала,
  азан становится громче. Текст разрывается
  от боли. Девушка держит свою басовую линию.
  'Сделай вылох, - говорит имам. -
  Ты инстинктивно рвешься вперед в драку.
  Не так ты должна опустошить себя
  и позволить Ритму тебя заполнить'.
  'Но это ранит, - говорит девушка.
  Ее басовая линия становится занозой
  в груди, ее диафрагма напряжена.
  - Я знаю, - говорит имам. -
  Это ранит, потому что ты не доверяешь,
  а не потому что это больно.
  Это ранит, потому что ты не знаешь, что это,
  а не потому что это хочет нанести тебе вред.
  Читай молитву, - говорит имам.
  - Я не знаю молитву.
  - Ты больше не в Свете дня, дитя.
  Всё, что ты зна
  ешь и не знаешь,
  остается здесь видимым тебе.
  Закрой глаза и читай молитву.
  девушка делает выдох, ее Басовая линия рвется
  изо рта. Она закрывает глаза, ее Текст страдает
  вместе с азаном. голос билаля несется
  по небу цвета фуксии с прожилками зелени. горизонт подтягивает
  солнце всё ближе. девушка делает вдох. ее басовая линия льется потоком
  из грудной клетки, достигает левой груди.
  ее Текст обжигает, слова поют в голове.
  - Я - дитя и . Это голос матери.
  - То, чего ты больше всего боишься,
  это то, к чему ты должна идти, - говорит мать.
  - Закрой глаза и читай молитву, - мягко повторяет имам.
  девушка хочет убежать, Песня Скорби льется из ее груди потоком.
  голос билаля громче. азан поднимает дыбом ее Текст, их слова
  поют в ее голове. голос матери. девушка ищет внутри
  молитву. делает вдох, выдох. девушка ищет мать. мать
  стоит на коленях у огня, под навесом, ее руки глубоко
  в земле. мать говорит: 'И что за пустота должна наполнить меня /
  прежде чем я стану подходящим домом для музыки?'.
  Ритм наполняет мать до краев, песня льется из ее горла.
  девушка делает вдох. чувствует небо пунцовое с зелеными прожилками над головой. чувствует, как горизонт подтягивает солнце ближе. азан по-прежнему звучит. ее Текст - лихорадка. в ловушке непрерывной линии вокруг ее левого запястья. он горит. он жалит. ее грудь - место боли. девушка делает выдох. 'и что за пустота должна наполнить меня / чтобы я стала достаточно подходящим домом для музыки?'
  слова шепчут из ее рта.
  мокрому берегу. девушка делает вдох.
  ее басовая линия заливает грудную клетку,
  вторя Ритму азана. движется
  к ребрам. вокруг спины. наискосок
  к лопаткам. быстро взбирается по шее.
  песня поднимается в горле. рот девушки открывается.
  песня отказывается петь из нее.
  ни одной простой ноты не слышно.
  девушка падает на колени и рыдает.
  Песня Скорби разрывает ее грудь.
  по бедрам к ногам.
  жгучая боль невыносима.
  девушка снова открывает рот.
  песня отказывается петь из нее.
  песня, которую не помнят, не будет жить
  в руках Ритма, который не знает, как ее удержать.
  рот девушки -
  пещера без эха.
  девушка кричит, но даже ее крик - безмолвен.
  звук не будет жить в ней.
  ее Текст иссушен лихорадкой. он бьется
  в ее коже. 6/8 Ритма возвращаются
  быстрее, сильнее, обжигает ее руки,
  выворачивает грудь. ее басовая линия бежит,
  раздробленная. девушка поднимается на берег.
  горизонт глотает последний черенок солнца.
  девушка теряет сознание.
  
  ***
  
  Франклин К. Р. Кляйн
  
  <Бакалейная история>
  
  сегодня я пошел в бакалейную лавку
   и купил несколько органических фруктов
   и овощей, чтобы поддерживать свое здоровье
  в прекрасной форме, в кошельке
  я нес маленькую голубую карточку чероки,
   был отличный выбор сельтерской,
   играла песня,
  напомнившая мне о бывшей жене, я остановился
  возле замороженных пицц и заплакал, потом положил замороженную пиццу
   в тележку, ходил по магазину, слушая музыку,
   смотрел на консервные банки и стеллажи, изучал странную
  бесконечно-конечную природу бакалейной лавки, был солнечный день, женщина тихо
  плакала возле хлеба,
   я никогда не ошушал себя более живым,
   чем тогда, когда наполняя свою тележку, я шел
  всё дальше мимо стеллажей,
  пришло время
   положить мои продукты на ленту конвейера и проверить
   их с помощью удовлетворенного сигнала, потом
  достать маленький кусочек пластика
  со всеми моими деньгами, и вручить его
   прекрасной леди, которая улыбнулась,
   взяла мои деньги, мне не нужно было
  отдавать их ей, я просто уйду и не буду платить ни за что
  она вернула мне карточку,
   напомнила, что ее нужно
   вставить
  в компьютер,
  компьютер задал несколько вопросов,
   мужчина сложил мои покупки в пакет для меня,
   я сел в свой автомобиль на украденной земле,
  по радио обсуждали
   Договор
   Новой Эчоты
  
  ***
  
  Ариана Бенсон
  
  <Парники в Норфолке, Виргиния>
  
  Нечего пробудить взрывом
  падающей ракеты. Купаться под краном, из которого по капле
  льется солнечный свет на руки. Жизнь
  среди руин означает - что-то падает всё время,
  Означает, что я знаю, сколько времени нужно,
  чтобы выбраться из-под растущей тени.
  Сегодня дом через дорогу сравняли с землей,
  превратили в воспоминание - боковые панели гнили, словно кожица апельсина
  на клевере и ползучем сорняке. Это постоянный
  урожай винила: красный, желтый, розовый - всё нашинковано,
  одна и та же бланшированная плоть. Чтобы сделать пространство
  более заманчивым, говорят. Но я была сыта этим по горло -
  сладостью, выраставшей из грязи, и никто
  не чистил яблоко, из которого собирались сделать конфету.
  O'Хара когда-то писал о Норфолке.
  Говорил, что тренировался здесь - дул
  дыханием в воздух - это как ложится в постель с негритянкой,
  что за способ признать, что ты знаешь
  местность лишь благодаря тому, как она выглядит сверху,
  находясь наверху, выходя и заходя,
  когда захочешь.
  На прошлой неделе стерли бирюзовый дом,
  его кухню, на которой я училась не играть
  возле горячей плиты, здесь я получила эти шрамы,
  один из шрамов мой любимый целует каждую ночь губами,
  коричневыми, как вода, как мои.
  Невозможно спать одной,
  без голосов, которые я знаю
  лучше, чем мой собственный.
  Кто-то заставил замолчать скалы,
  мы привыкли сталкивать битум, его царапины,
  заполняя пробелы в беседе. Кто-то продолжает
  клеить всё те же извещения между моей закрытой дверью
  и рамой. Кто-то побрызгал на большую водоросль,
  выросшую из трещины в бетоне,
  прежде чем мы успели хотя бы вытянуть губы в такой форме,
  чтобы произнести слово 'цветок'. Вскоре вся неправильная зелень
  увянет.
  Правда в том, что существует много Норфолков, наполненных
  нашими тайными парниками, нашими яркими интригами. Нечего здесь
  проехать на машине, повысив скорость при виде первого знака:
  множество обломков Первой, Второй
  или Седьмой баптистской церкви, например -
  черной пыли ее крошева
  никогда не позволят осесть. Так что поднимай
  жалюзи на окнах, пытайся задержать
  дыхание.
  
  ***
  
  Джайант Кашьяп
  
  <Найти дом>
  
  У границы паспорт прилип к моему лицу,
  как поцелуй или шлепок.
  Женщины с детьми смотрят на меня, но не разговаривают со мной,
  потому что разговаривать - значит, беспокоиться,
  а наш мир не создан для беспокойства.
  Это - словно купаться в холодной воде зимним вечером, значения не имеет -
  ты в любом случае замерзнешь,
  или как любить кого-то в горячий жаркий полдень.
  Они находят дорогу через границу,
  я нахожу дорогу через границу, пытаясь не узнать лица тех, кто может узнать меня.
  Уже много лет я не знаю себя,
  не роясь в своей сумке.
  Я научусь жить с отчаянным молчанием утреннего песка,
  буду помнить твое имя, но не тебя.
  
  ***
  
  Макс Шлейхер
  
  <Сон о низких домах>
  
  Я был там, и река
  была там повсюду:
   в клее
   мертвой листы и росы, прилипшей к ее берегам,
   в трещинах цементных стен,
   в старых стенах долин,
  в карьерах исчезнувших
  и ушедших каменотесах,
   на дорогах,
   в следах улиток,
  в горах
  берушей с тесемками, сигарет у тротуаров,
   оставшихся после смены на кладбище,
   в низеньких домиках
   с пластиком окон,
  чтобы закупориться от сталелитейной пыли,
   во взрыве в компании Falk
  Corporation, от которого выбило ворота пожарной части
  за полторы мили оттуда,
   в рыбе,
  плоской, как нож для масла, умирающей в конвульсиях,
  следуя за большими кораблями
  с севера к Озеру
  (умирая,
   рыба не может привыкнуть к теплу
   гавани);
  в койоте, хромающем по изгибу карьера
  к солнцу рождественским утром,
  в лисе, которая ест птиц, умирающих
  от холода на Озере, одним щелчком, и в свете,
  который, кажется, меняется каждый месяц,
  хотя я знаю, что он никогда
  не меняется так.
  Я был там
   с другом
  в протестантском приюте,
  там нам выдавали еду для веры,
   мы не должны были роптать на свое положение в жизни,
   должны были принять положение Господа нашего Иисуса Христа,
  мы молились и спали в общежитии с 20-ю койками,
  полными мужчин, страдавших от газов или мастурбировавших,
   я видел невидимое сердце Иисуса Христа,
  оно жалило меня, как медуза,
  словно клещ,
   пряталось в складках моих джинсов,
  как стрела, оно вонзалось в плоть
  над моим коленом. И я сказал: 'Послушай, Иисус, если придешь ко мне,
   заходи через боковую дверь или через черный ход, никогда не пользуйся парадным входом,
   боковая дверь или черный ход - для членов семьи'.
  
  ***
  
  Цян Мэн
  
  <Кролик Бубу>
  
  Моя девушка усыновала кролика,
  и мы назвали его Бубу Достоевский Ло.
  Ло - второе имя моей девушки.
  'Ло' значит 'редис' на китайском.
  Достоевский - писатель, который мне нравится.
  Бубу ничего не писал в первый месяц,
  хотя поводил своим скромным носом,
  проявляя жгучий интерес к языку.
  Мы с девушкой говорим на китайском дома,
  но чувствуем, что обязаны пересмотреть эту практику
  подобно любой эмигрантской семье:
  Она указывает, что Бубу -
  американский кролик,
  ему нужно интегрироваться в социуме.
  Бедный Бубу. Неужели он вырастет, совсем не зная
  предысторию Праздника Лунных пряников,
  что значит его собственное имя,
  о местоположении Пекина и Шанхая -
  какой из этих городов дальше на севере?
  А Гуанчжоу, Ухань, Чэнду,
  где готовят (Бубу нужно предупредить!)
  острые маринованные кроличьи головы.
  Возьмем ли мы Бубу с собой в церковь в воскресенье?
  Свадебная церемония без свежих лонганов,
  могила, украшенная милым деревянным крестом?
  Другие кролики несут корзинки с пасхальными яйцами,
  могут завести с Бубу разговор о его семье.
  Как они будут называть Бубу в его отсутствие?
  Как Бубу будет воспринимать себя?
  В долгом 21-м столетии Бубу может встретить
  коммунистическую крольчиху из Китая.
  Ответит ли Бубу на ее акцентированное приветствие
  ошеломленной улыбкой,
  или они шмыгнут носом и разминутся -
  мягкая луна в перигее?
  Да, Бубу родился таким американским,
  он запросто мог бы баллотироваться в президенты.
  Слава Богу, он не выказывал рвение,
  предлагая налоговые реформы
  или депортацию русских шпионов.
  Бубу жует сено в саду.
  Я вижу со спины, как кто-то энергично печатает на машинке.
  Он швыряет бумажные шарики,
  они висят в небе, как мятые облака.
  Или Бубу - оператор подпольной радиостанции,
  который продолжает сообщать азбукой Морзе о чуде
  (сейчас его уши-локаторы подняты)
  кому-то далеко-далеко?
  Неважно, на каком языке кролик Банни
  решит написать свой ранний шедевр -
  мы всегда будем любить его, поддерживать, и сделаем всё для того,
  чтобы он не ездил один в Чэнду.
  
  ***
  
  Сарина Ромеро
  
  <Хорхе Луису Борхесу>
  
  Хорхе, не имеет значения, куда мы идем вместе -
  великий национальный миф всегда тяготеет над нами.
  Миф моей нации претендует на три сотни лет
  истории. Правительство финансирует деятелей искусства, чтобы они это доказали.
  Вот почему стоит официальная печать на первом романе
  Карлоса Фуэнтеса, и аплодисменты звучат, когда Октавио Пас встает
  в Тлателолко в 1969-м, говорит и говорит,
  это не был триумф, это не было поражение.
  Но была кровавая расправа и поражение.
  Ходили слухи, что Кастро не спал всю ночь -
  писал речь для деятелей искусства.
  Он хотел, чтобы они пообещали ему то, что не могли выполнить,
  Говорят тебе одно,
  а потом делают другое. Ni triunfo, ni derrota.
  Покинув Кубу, а потом - Нью-Йорк, Зилия Санчес
  переехала в Коста-Рику и жила там до конца
  своей жизни. 'Это самая близкая точка, из которой я могу попасть на Кубу, - говорила она. -
  На моих картинах никогда нет океана, вам никогда его не видно,
  но он живет во мне, это - источник всего.
  Есть видео 2000 года, на котором она бросает
  одну из своих картин в океан. Ей приходится наклонится
  и схватить широкий холст обеими руками,
  попытаться его развернуть. Она перешла вброд,
  воды по колено, чтобы столкнуть картину дальше
  с пригорка, но картина каждый раз возвращалась к ней.
  'Я хотела, чтобы картина плыла, уплыла отсюда, - сказала она. -
  Я хотела видеть ее мучения, словно она - человек'.
  
  ***
  
  Ромео Орхоган
  
  <Идя по Гарвард-Сквер>
  
  Наде, чьи родители приехали из Сенегала, дочери изгнания и надежды
  Мы встретились на перекрестке,
   на твоем лице я видел,
  как барабанщики освежевывали козла.
   их нежные руки держали мех,
  нежно отдирали кожу от мяса,
   создавали музыку, которая станет благословением барабанов,
  мягкие звуки раздавались из их горла,
   как молитва о мертвых.
  Не знаю, видела ли ты меня.
   Я слышал разговор барабана
  в твоих шагах.
   Понпоны выглядывали из твоей сумки,
  вероятно, подарок для дочери, это напомнило мне
   крыши из рафии
   в деревне на берегу залива.
   Ты, потомок ритуальных труб и барабанов,
   африканка настолько, насколько я мог бы быть африканцем,
  и американка настолько, насколько я не смог бы американцем стать.
  Было что-то в твоих шагах,
   в песне, которую ты насвистывала по дороге,
  казалось, ты знаешь жизни всего живого.
   На равнине Ямайки ты была бы как дома
  на софе
  в присутствии Дундари и Небесного суда.
   Ты, насвистывавшая песню тысячи воробьев,
  ты знаешь свое место
  в хвалебной песне, в ритуалах холмов.
  Когда ты села в машину, я просвистел
   песню, созданную твоей сущностью,
  ты остановилась и увидела меня
   под фонарем
  на берегу.
   Я пытался говорить, пока ты шла ко мне,
   но ты взяла меня за руку.
  Теперь, зная то, что мы знаем друг о друге,
   что мы будем делать?
  
  ***
  
  Стефани Берт
  
  <Люди в автобусе>
  
  У нас была наша жизнь.
  Водоем было видно
  В окне у нас под локтями, и ива
  Устилала ветвями нашу остановку.
  Природа, которую мы оставляем
  Позади с радость, поскольку нет места
  Для всего, что мы узнали за последнее время: секс -
  это временно, помогает
  Нам спуститься вниз, и материаловедение -
  Не единственное в своем роде. Мы благодарны
  Спокойной, заботливой Минерве, богине
  Взрослых, которая так много лет водила нас
  В школу: у ее голоса был тембр безладовой бас-гитары,
  У нее глаза цвета карандашного грифеля, она нас учила,
  Как вести себя, чтобы получить свои награды
  Через двадцать лет. Мы их получили, и если нам слишком часто хотелось
  Этой осенью жизнь другую вести,
  Это не значит, что мы бы от своих наград отказались:
  Хотя мы встали в строй и идем, качаясь,
  Обзор затруднен, но мы можем найти
  Инициалы, вырезанные на заштрихованных деревьях,
  И гальку -камушки-вокруг наших водоемов,
  И нежно любить их; нам нравится смотреть на дороги,
  По которым рассеивается пыльца многолетних растений,
  Точно, как всегда, становится рыхлым порошком
  Меди среди кормушек на полях для софтболла.
  Наши умения наконец-то востребованы.
  Если ты дразнишь нас, Пан,
  В которого мы тоже верим,
  Дразни нас как можно нежнее.
  
  ***
  
  Стефани Берт
  
  <Памяти рок-группы Breaking Circus>
  
  Вы были нытиками, которых не примут в приличном обществе,
  даже в глазах молодых людей, для которых главным критерием рок-н-ролла
  была способность поражать окружающих,
  как нечто ужасное и отталкивающее, вы рассказывали
  зловещие истории о таких мрачных вещах,
  как убийца Замбони
  и завистливый марафонец из Занзибара,
  который пырнул человека ножом на шестнадцатом километре.
  Каждую историю вы рассказывали в таком тревожащем ритме,
  с саркастическими мелодиями безнадежных сравнений,
  зритель чувствовал себя куском подгоревшего черного тоста,
  например, шел за ржавой проволокой,
  дают слишком много времени на раздумья,
  залпы из пушек, холодная
  и неуклюжая бронза, звучные церковные колокола
  монотонность ударных 4/4, и всё это -
  для пяти-шести слушателей, которыи нравилось
  нетерпение молодости
  и стервозность среднего возраста,
  словно вы знали, что вам нужно сообщить нам
  свои предостережения по поводу нашей жизни так быстро,
  насколько это возможно, пока сосед по комнате или друг
  не встал с кушетки, чтобы выключить магнитофон.
  Мы едва помним вас в Миннесоте, мы любим
  милые сердцу Replacements, которые создавали
  модель более приемлемой формы ярости, которые думали о девочках
  и городах, о мальчиках и кроватях, домах и автомобилях,
  всё это было небезупречно, но всё можно было исправить с помощью правильного напитка,
  правильных друзей и правильных гитарных струн,
  поскольку ничто в ваших песнях не решало вопросы,
  разве что в техническом смысле, так дрель
  разрешает спор между штукатуркой и гайкой.
  Ваш второй басист взял сценический псевдоним Порошок,
  ваш второй барабанщик копировал машину,
  Кто-то еще в вашем родном городе ставил себе в заслугу
  каждый звук, который вы играть его научили.
  Я пишу о вас сейчас, потому что никто другой,
  кажется, не собирается, и хотя вы потрясены
  слишком серьезными плоскими комплиментами вроде этих,
  это лучше, чем ничего, вам хотелось раздражать,
  повторять одно и то же, проникать под кожу,
  отчебучить действительно самую ужасную вещь на свете,
  то есть - полностью раствориться в молчании,
  чего никогда не случилось бы с The Ice Machine,
  с "Driving the Dynamite Truck", с The Very Long Fuse,
  со Smoker's Paradise, такие большие бревна
  бросали в глаза любой аудитории - вот что
  я должна сказать, пока это не случилось со мной.
  
  ***
  
  Элиот Вайнбергер
  
  Из 'Жизни Ду Фу'
  
  Говорят, существует лишь одно дерево в мире, на котором растут такие груши, потому что эти груши не хотят размножаться где-либо еще.
  Я думал о Старике, созывавшем своих цыплят. У него были сотни цыплят, каждый - со своим собственным именем. Он мог назвать имя цыпленка, и цыпленок приходил. Я думал о нем, когда все кандидаты, включая меня, провалили экзамен.
  ____
  В Восточной столице утомительно быть умной.
  Петь стихи в Зале сбора перьев зимородка, пить в Павильоне лицезрения облаков.
  Я думал о поэте Си Кане, которому часто говорили, что он талантлив, но не мудр. Как раз перед казнью он написал стихотворение 'Теперь мне стыдно'.
  ____
  В эти дни я уже печален до того, как напьюсь, а пьяным мне некуда пойти.
  Я тяну свою мантию, но она все равно не закрывает мои голени.
  Говорят, бессмертные едят рис, посеянный в облках, это - толченая слюда.
  Я думал о Ван Сян-ци. Когда воры ворвались в его дом, он попросил их не трогать его изорванный в клочья зеленый коврик.
  ____
  Музыка умолкает, лунный свет сияет на досках пола.
  Отправь мне письмо.
  ____
  У меня тяжелые времена - я повторяю то, что говорят все остальные.
  ____
  Мужчин не осталось, это - мобилизованные мальчики.
  С пухлыми матери попрощались, худые выглядят жалко.
  У всех есть кузен, который погиб на войне.
  Помню, когда мы были детьми, ты лучше меня считал монеты.
  ____
  Он говорил: 'В пятндацать тебя отправляют на севео охранять реку, в сорок тебя отправляют на запад в форты. У тех, кто вернулся, седые волосы, остальные стали костьми на каком-то поле'.
  Половина людей в Китае теперь - неприкаянные духи непогребенных. В заброшенных деревнях новые духи страдают, а старые духи плачут о них.
  Он говорил: 'Меня учили: чтобы убить человека, сначала надо стрелять в коня. Я смотрел на облака, но не мог следовать за ними'.
  ____
  Заброшенный внутренний двор, старое дерево,
  Храмовый колокол лежит на боку:
  Мир, в котором я живу.
  Они победили, а мы проиграли, мы проиграли, они победили.
  Виноградная лоза обволакивает гниющие кости.
  Она знает, что он не вернется из армии, но латает одежду, которую он оставил, на всякий случай.
  ____
  Никаких новостей, снег кружится.
  Эти бедные хризантемы гнездятся не там, где нужно.
  Мои пророщенные бобы сгнили в сырости, а дыни треснули на морозе.
  Лачуга с одним окном из разбитого ободка корчаги.
  Восточный ветер пахнет, как кровь.
  Птицы прячутся, но поют.
  ____
  На улице плачет женщина.
  Мальчик проходит мимо, свистя.
  Офицер перезапрягает коня.
  Облака коричневые и неподвижные.
  Ветер поднимается.
  Все вещи делают то, что делают:
  Птицы кидаются вниз, чтобы поймать насекомое.
  Лунный свет пробивается сквозь листья леса.
  Солдаты охраняют границу.
  Я - в ловушке этого тела.
  ____
  Поднимаю голову, чтобы взглянуть на птиц.
  Поворачиваю голову, думая, что кто-то меня позвал.
  Я написал четыре стихотворения:
  о больном кипарисе, о больном апельсинном дереве, об увядшей пальме и об увядшей нанму.
  Ты спрашиваешь, как я поживаю:
  Слушаю эхо диких гусей,
  галоп ратных коней, проносящихся мимо.
  ____
  Тысячи белоголовых воронов на Редберд-Гейт.
  Три месяца сигнальный огонь по мятежникам в горах.
  Помню времена, когда обычные люди в основном никому не доверяли.
  ____
  Вот мужчины сидят, а женщины стоят, мужчины остаются дома, женщины взбираются в горы, собирают дрова.
  Пейзаж красив, погода ужасна, они називают свой храм 'Принятие яда'.
  ____
  Кукушки есть в Западном Сычуане, но нет кукушек в Восточном Сычуане.
  Есть кукушки в Юнане, но нет кукушек в Фучжоу.
  Говорят, когда кукушка кричит, это звучит как 'Тебе пора домой'.
  Друзья с хорошей работой бросили писать.
  ____
  Деревья едва видны в тумане, только звук гарнизонных барабанов.
  Невозможно узнать, не слухи ли - новости.
  Чиновники, говорят, маскируются, как рыбаки и мясники.
  Мятежники едут на лошадях духов.
  Почему они всегда всё до тла сжигают?
  Я думал о Бессмертном, который жил в мире внутри глиняного горшка.
  ____
  Так темно, что я обедаю на завтрак.
  Так дождливо, что я представляю, как гору смывает.
  Ливень был так силен, что рыба тонула в реке.
  Грязи было так много, что я жалел о том, что пригласил тебя в гости.
  ____
  Мир сырой и сухой, сырой или сухой.
  Две ласточки вдруг влетели в мою комнату.
  Они выросли в пыли и на ветру.
  Им понадобилось много времени, чтобы сюда добраться,
  избегая сырости и сухости мира, как я.
  ____
  Падение одинокого лепестка значит, что весны стало меньше.
  Гнездо зимородка, крыло стрекозы:
  Изучай внимательно узоры вещей.
  Разум кристально чист.
  Дождь пропитал мою одежду.
  ____
  Здесь дома впечатляют, здесь толпы и музыка на улицах.
  Я не знаю здесь ни души.
  В тени шелковицы стою и смотрю на мост.
  Никто не ходит по берегу реки.
  Ветер в листьях бамбука, пена из реки на песке.
  Какие новости из столицы? Я слышал, конница отступила.
  ____
  Лунный свет на старой холстине.
  Старая холстина и старая одежда.
  Я думал о тех обезьянах, что были так разъярены из-за того, что им давали три желудя утром и четыре - вечером, так что смотритель начал надвать им четыре желудя утром и три - вечером, и они успокоились снова.
  ____
  В барабаны били всю ночь, стегали себя, сжигали статуи драконов, положили умирающего на солнце, чтобы Небеса сжалились, но все равно никакого дождя.
  Воины носят доспехи и в жару, все остальные лежат дома.
  ____
  Я блуждал десять лет, пытаясь найти безопасную ветку.
  Открываю сундук и смотрю на свою одежду.
  Я думал о философе Янь Чжу, который всегда плакал, приходя на раздорожье.
  Это только кажется, что растения с шипами растут там, где ходят люди.
  ____
  Солдаты по-прежнему охраняют разрушенный дворец, крысы бегают по черепице.
  Белка со сложенными лапками у разрушенного гнезда.
  У одуванчика на ветру когда-то были корни.
  Живи, как вьюрок, которого не видно на ветке, и останешься жив.
  Прошло так много лет, представляю ее лицо, она смотрит на меня скептически.
  ____
  Я думал о тексте Конфуция, там фазан на горном мосту фыркает три раза и улетает. Никто никогда не мог понять, что это значит.
  Я думал о генерале Инь Хао, который проиграл битву и был разжалован в рядового. До конца своих дней он снова и снова чертил пальцем в воздухе два слова: 'КАК СТРАННО'.
  ____
  Луна, река, лодка, цапля, рыба, всплеск, лампа качается на ветру.
  
  ***
  
  Абдулкарим Абдулкарим
  
  <Автопортрет с фонемным анализом>
  
  Я становлюсь на колени на Голгофе,
   солнце льется, как ливень,
  осколками стекла,
   я плетусь к распятию,
  фонология говорит:
  [мальчик] -> [сломленный мальчик] / [скорбь]-[скорбь]
  Я думаю о себе как о гитарной струне,
  благословляющей в этом стихотворении тринодии боли,
   кто раздавит гранаты,
  выдавит сок для меня?
   Кто вывернет этого мальчика наизнанку
  в розовом саду?
   Кто будет лить радость, как фрикативный звук,
  в жизнь этого мальчика?
  Я ищу правило удаления горя, где:
  [горе] -> [удалено] / [блаженство]-[блаженство]
  Где я просплю всю ночь,
   и лезвие ножа не проникнет в мои сны.
  Где я просплю всю ночь,
   не ныряя в бассейн своих страхов.
  Где я просплю всю ночь,
   и не проснусь, словно крыло бабочки.
  Но вставка говорит:
  [вставить]-> [скорбь] / [блаженство]-[блаженство] мальчика.
  Вновь я касаюсь вещей, и они расцветают
  монохромом
  смерти, и мой отец - он выжимал свою жизнь,
  как апельсин.
  Дорогой поэт, когды ты перестанешь совершать аутопсию
   всех знакомых тебе вещей с помощью стихов,
  особенно включая себя?
  Это стихотворение - психиатрическая клиника, это стихотворение - сиделка в психиатрической клинике,
  выросшая из твоей души.
   Как лесная лягушка, я сдерживаю мочу
  много часов, всю ночь,
  боль - волынщик, играющий на волынке
  для меня во время войны.
  
  ***
  
  Хаджар Хуссаини
  
  <Метапеременная>
  
  'эшный' - часть небесного тела визави 'ист'
  она узнает что ее разум тоже мыслит
  форма поверхностна, уши врожденно возвратны, так что она слушает, но не покупает общий дефицит
  однородная империя зависти, ей велели сидеть на месте, ее заботит фундаментальное различие двух миров, то есть, один из них подвергается чрезмерной нагрузке,
  недреманное око, амбивалентность правосудия, как перегруппироваться, к месту ли здесь она, читает записку в переводе: 'Только одна. / Только та, что больше устала. / Это инструкция'.
  потом продолжает противоречащую здравому смыслу
   свою туристическую любовь которая объявила свою страну
  землей противоречий великий Будда который ел свои испражнения
  ее отец который был революционером и в то же время действовал машинально
  в доме было тепло и в то же время война
  шла маршем банкнот в зависимости от контрольно-пропускных пунктов в глубине души она слышит голос, в котором нет / ни надежды
  / ни вопроса сравнительно говорит о цепком присутствии
  день в пределах и за пределами темы в манере выражения мыслей в пунктуации мирв в знании о том что такое 'иализм'
  'после полудня' раскачивается в ее циркадных ритмах в колючей проволоке выпутывание из которой должно быть оплачиваемой должностью
  
  ***
  
  Джек Джанг
  
  <Скамейка в парке>
  
  После нашего разговора о моем будущем приближается
  Лихорадочная тревога к нам обоим, я иду
  В парк и сажусь на скамейку ночью, сказав тебе,
  Что не хочу следовать твоим планам.
  Думаю, я сделал только хуже.
  Ты звонишь снова, когда я здесь, вижу твое лицо
  На экране телефона. Но ты не со мной.
  Сижу ли я на этой скамейке прямо сейчас?
  Или вижу, что сижу на скамейке, когда ты говоришь:
  'Но как насчет меня? Что мне делать?
  Для чего было это всё, если ты не...'
  Я хочу остаться в этом мгновении сейчас,
  Оставаться в нем снова и снова, но не могу
  Вспомнить, что ты еще сказала (или говоришь),
  Помню только твой ответ: 'Значит, я это сделаю. Сдеаю сам.
  Позволь мне сделать этот выбор...'. Стараюсь ли я
  Запомнить каждое слово
  (Или притворяюсь), но вот откуда я знаю -
  И если воспоминание - кусок, выпадающий из того,
  Что случилось на самом деле, жалкое подобие, используемое
  До последней неудачной попытки вспомнить, и тьма поглощает ее,
  Значит, мы не встретимся так, как тогда на скамейке,
  Но только здесь, в мгновении этого стихотворения,
  Едва напоминающим ночь,
  Эхо которой - основа данной структуры,
  Без практических средств или примечаний о том, как быстро
  Или медленно следует играть эту сцену.
  Я знаю, ты не читаешь это вслух.
  Голос внутри тебя - единственный звук.
  Мы никогда не скажем больше того, что сказано.
  Из-за этого не существует истинной тишины.
  Но мы говорим вслух, несмотря на это, воздух звенит,
  Создавая раскалывающиеся различия -
  Солнечный луч пробивается сквозь зеленые листья
  Дерева, будет и дальше сиять на этой скамейке,
  Когда я уйду, когда дерево уйдет,
  И скамейка уйдет,
  И ты уйдешь.
  Да, я вернусь сюда.
  Если я буду ждать своего возвращения достаточно долго,
  Я не буду знать, где происходило всё это.
  Эта скамейка была деревом с ветвями.
  Когда меня заставили играть дерево
  На рождественском празднике, я думал, в истории
  Присутствует дерево, и притворился, что замер.
  Я был тенью для куклы, которая должна была изображать младенца,
  А у куклы был голосовой механизм.
  Маленькая девочка играла мать. Она продолжала плакать,
  Когда нам нужно было, чтобы она сидела на сцене.
  Мы принесли для нее скамейку,
  Не зная, что переживет ее героиня
  После события, частью которого были мы, актеры,
  На сцене, девочка укачивала свою безжизненную куклу,
  Чтобы та уснула. А я сидел на своей скамейке
  И смотрел свысока на твое лицо,
  Удивляясь девочке под моими руками,
  Когда сжимал куклу, она произносила:
  'Я люблю тебя. Люблю тебя всем сердцем'.
  
  ***
  
  Ханна Энзор и Лора Везерингтон
  
  <Фрагменты чувства>
  
  i
  Не хочешь ли поискать поле подсолнухов?
  Там идет дождь, похмелье от валерьянки.
  Сколько тел ты принесла в свои размышления?
  Сосна стучится в окно.
  Сколько дремоты могла ты принести туда?
  Вдруг тебя разбудили на коврике из подсолнухов.
  
  ii
  
  Ожидание, всё, наверное, должно наладиться.
  Создаем условия. Пережидаем.
  Паника это / еще одна причина для паники / по поводу здоровья.
  Иногда ребенок плачет, и я думаю, что его разбудили,
  а он просто переключил внимание во сне.
  Павлины есть в kinderboerderij (контактный зоопарк).
  Павлины есть в стихотворении Уоллеса Стивенса (контактный зоопарк).
  У меня сны Бернадетт Майер:
  быстрый плавучий дом, необъяснимое насилие,
  и так далее. Помнишь, что сказала Рейчел,
  что эти названия книг курсивом вышли из моды? Я представляю поле
  из 'Я люблю тебя', два кролика лежат на спине
  и смотрят на облака. Я представляю, что встречу там своего ребенка.
  Иногда я подхожу к краю предложения
  и только тогда вспоминаю, зачем пришла.
  
  iii
  
  Если бы мы были чайником,
  мы бы плакали, запотевая внутри от пара.
  Ik vind
  je lief opa - это дедушка-медведь.
  Очень мало
  птичек на поле сна. Я никогда не говорила медведю,
  насколько крутыми я их считаю. Возможно, это не совсем то,
  что я хочу сказать,
  но, надеюсь, ты понимаешь. Во французском языке
  начали использовать запятую
  для обозначения множества
  гендера. Точка - не кульминация. Пора
  пропустить то, что прежде. Что происходит в середине
  предложения? Мы-замедляем-чувство.
  
  v
  
  Анафора создает нарратив.
  Повседневный риск цветового поля.
  
  vii
  
  Я не думаю о ___ как о враге.
  Когда бы мы ни говорили об этом, я никогда не пытаюсь рассказать тебе о рыбе.
  Странная ноша, чтобы поднять ее:
  Через дорогу еще одно окно, а здесь - дерево.
  Я хочу испытать эмоции общности. Это сентиментальность? Моя жажда специфического узнаваемого чувства?
  Я могу выдержать часы, стену, искупаемый аспект звука или памяти, позже я вспомню звук, но не время, в котором была.
  До сих пор не понимаю, как звуки ударяются с треском друг о друга, как выключить телевизор.
  Какой смысл быть среди людей?
  О, ты грустна?
  viii
  В этот раз я была,
  и я открыла глаза,
  угадала вешь,
  и в моей голове
  ты наконец-то
  понял 'суть' насчет
  обоих тел, двоих локтей, ручейков колен,
  коврика, на который
  в класс коврик
  ты принес,
  можешь ли ты принести
  версию настоящего.
  Это чувство?
  Полно подсолнухов
  поле.
  
  xii
  
  'Мир закончился' звучит, как отдельная идиома
  после пандемии и возрождения фашизма,
  как привязана каждая метафора к прямой линии,
  когда мир такой цикличный, такой круглый.
  Иногда я притворяюсь, что сижу смирно
  в крепости гудящих живых
  подсолнухов, окольный путь плодовой мушки -
  способ размышлять о скрещении ног,
  является ли поле подсолнухов крепостью,
  еще одним домом или нет, землей или нет.
  
  ***
  
  Джаннина Браски
  
  <Антигона>
  
  Антигона:
  
  Анти - ушедшее. Если что-то ушло, значит, тому есть причина. Анти должно быть прошедшим. Это должно уйти. Оно должно идти против. Против государства - против родства - и против меня. Я не хочу быть анти-лязгом. Анти должно прийти из ушедшего. Ущедшее должно уйти немедленно, без паузы, без причины. Я способна понять аргументы тех, кто защищает ушедшее - но они всегда затягивают мое пребывание на этой планете. Они сопутствуют Анти - предшествуют ему - и заставляют меня оставаться в Антигоне - анти уходит - что способствует - что спорит с этим. Почему не могу я представить аргументы в пользу ушедшего? Пройди мимо и исчезни - если не можешь задержаться на мгновение - без колебаний - обвиняя меня в преступлении - если не можешь прекратить преследование - если не можешь ничего сказать, не противореча уходу другого враждебного элемента. К чему страдания анти и ушедшего? Я создам драму о себе в двух частях.
  
  Анти:
  
  Всегда против. То, что против, должно всегда продолжать сражаться. Мне хотелось бы, чтобы они прекратили войну - двое сразу - словно их противостояние может заставить каждый из противоборствующих элементов способен найти обшее, заставляющее их идти вперед и не сбежать, отрицая их позитивные энергии.
  Ушедшее:
  Пожалуйста. Унесенное ветром. Анти должно уйти. Оно не может длиться вечно, вынужденное всегда противоречить себе - и не добиться успеха, потому что анти-идет вперед.
  
  Анти:
  
  Если бы я не была против всех ушедших, насколько больше ушедших уже покинули бы нас - и нам нужно здесь больше голосов, чтобы спорить против всего, что должно уйти - потому что ты говоришь, что всё это уходить раньше времени - ты говоришь, что ему следует уйти, но я - Антигона, я против того, что должно уйти преждевременно. И почему вообще оно должно уйти? Почему не может остаться здесь навсегда? Антигона намерена остаться. Не оставляй нас сиротами своего анти. Мы хотим быть Антигоной, анти - это то, что ушло навсегда. Привержена бесконечным изменениям человеческой природы как роя, орды, хора, быстрого размножения и умножения всех тех, кто против ушедших.
  
  Ушедшее:
  
  Лучше пусть унесет ветром, чем остаться без причины остаться.
  
  Анти:
  
  Я - главный бенефициар. Я существую - анти-ушедшее. И люблю себя, как анти-ушедшее. Не позволяй мне умереть из-за того, что хочешь идти вперед без меня. Вещи не должны определяться больше. Что нужно ценить - так это рост, и процесс, во время которого вещи развиваются сами. Не отнимай возможность роста, отрезая определение, в котором нет роста - процесса. Развитие вещи важнее, чем определение вещи.
  
  Ушедшее:
  
  Уйди к другому имени и стань единым целым с другим причастием прошедшего времени. Но не заставляй меня воевать всю ночь со своим родством - с государством - с собой - живя с протестом внутри - всегда протестуя внутри - публичное проявление погребения заживо в Антигоне - кто не дает мне уйти - но заставляет меня воевать, чтобы выжить. Позитивные вибрации - негативные вибрации - вот что я чувствую всё время. Пусть прошлое останется в прошлом. Но анти не позволяет попрощаться. Пока-пока. Негативные вибрации всегда включены в твое 'до свиданья'. Со всеми протестами против 'пока-пока'. Повзоль рассказать тебе, как я была счастлива, уйдя, пока-пока.
  
  До свиданья:
  
  Позволь рассказать о себе в колыбельной, спокойной ночи.
  
  Негативные вибрации:
  
  Что касается Ушедшего, всегда следуют протесты со стороны Анти-Ушедшей. Мы счастливы, что она до сих пор здесь, как аргумент за и против, и как противоречие, которое хочет вечно почивать с нами в мавзолее.
  
  Анти:
  
  Политическая элита упорствует, настаивает, что у нее есть корпус работ и мускулы, которые можно тренировать - и тренирует, чтобы поймать - и хочет расти в любви - и возводит человечество на высшую ступень - и не хочет оставить нас без корпуса работ для завершения своего шедевра. Даже не пытайся забрать у ушедшего Антигону. Анти - корпус работ, не желающий бросить всё незавершенным, прежде чем придет время уйти. И когда ушедшее придет, чтобы забрать анти у тела - тело проявит себя, как протест антагонизма - и противоречия - сравнивая то, что ушло с духом дождя и ветра - и плоть с землей и огнем. Пусть всегда горит факел!
  
  ***
  
  Брайан Чижик
  
  <Варианты выбора для мичиганца, плывущего по течению>
  
  Как увидеть Сланцевый Свет?
  
  A.
  Нужно приехать в тупик старого порта Атлантического побережья в полночь с сердцем наполовину пустым и цистерной наполовину полной. На небе не должно быть звезд. В автомобиле должен лежать снег. Позволь каждому сожалеть открыто. Приди в лихорадочное волнение и расплачься. Перечисли все позитивные результаты, которые аннулировал твой выбор. Вот как вызвать свет. Ты поймаешь его в зеркало заднего вида.
  
  B.
  Подожди, пока ветровое стекло покроется туманом - прорычи оперу, переспи с кем-то или наклонись ближе к стеклу, чтобы подышать на него и ускорить его запотевание, потом нарисуй треугольник, через который лучше видно. Свет проникает лишь туда, где стерта тьма.
  
  C.
  Во-первых, поверь, что повторение больше всего способствует запоминанию. Во-вторых, поверь, что время стирает память. Пойми, что поэтому здесь витает дух. В-третьих, доверяй своим глазам больше, чем всем остальным органам. Пойми, что свет пытается выжечь эти уроки в твоем костном мозгу.
  
  D.
  Ты должен ехать без остановок. Будь самой непоколебимой версией себя: дыши спокойно после работы и кофе, хлопчатобумажных наволочек и любимой, которая ждет дома, никакого звона мелких монет на стойке. Свет приходит, как Бог - когда ты будешь умолять его этого не делать.
  
  ***
  
  Хеджи Цой
  
  <В моей естественной среде обитания>
  
  Да, мне пришло в голову,
  что младенчество - отличное время,
  чтобы требовать безграничной любви,
  не потому что ты беспомощна,
  а потому что безобидна.
  
  Это началось на перекрестке Дюваль и 38-й сразу после того, как кто-то посигналил мне, потому что свет был зеленый,
  и продлилось какое-то время.
  
  Я ехала на велосипеде, пытаясь поместиться обратно в чем-то,
  Из чего уже выросла, как потревоженный краб-отшельник.
  Знаете этих малышей, выстраивающихся в ряд по ранжиру, чтобы заползти в панцирь, который подходит им, поскорей друг за другом, чтобы свести к минимуму время своей незащищенности и бездомности? Я смотрела видео об этом с комментарием Девида Аттенборо - они выстраиваются в очередь на обмен.
  
  Удивительно.
  
  Но в этом видео
  один опоздавший
  расталкивает всех
  и крадет раковину последнего краба в очереди.
  
  Удивительно.
  Я о ненависти, которую испытала.
  
  Знаете, какого цвета был свет
  в моей жизни в целом?
  
  Знаете, на самом деле я
  не оглянулась и не сказала всё это
  подростку в машине.
  Можно и не рассказывать вам, как мало произошло.
  
  ***
  
  Гебриел Таунселл
  
  <Уличная мифология>
  
  Я умирал каждый день.
  В основном смерть была мирная.
  Размотавшиеся внутренности, в которых уважение зависит от чувства собственного достоинства,
  покидали этот мешок мяса и крови,
  и сброшенное со счетов честолюбие с надрывами и зазубринами,
  чтобы дымить среди выбоин и пятидесятицентовых пакетов.
  Мир одалживает мне мелок.
  Мое поле боя пахнет, как детская площадка.
  Когда я говорю 'мирный',
  я имею в виду, что не было протеста.
  Но пока грязь не покроет этот лакированный корпус,
  она закрывает мое имя,
  это - насилие.
  Пули в панамах, опус барабанных ковшей.
  Это началось, когда они пересекли красную черту,
  мои похороны заканчиваются красной тесьмой официального документа.
  Как только я умирал снова,
  они писали всё, что могли написать.
  Чернила еще не успевали высохнуть, а моя история испарялась,
  здесь нет места для новой истории,
  даже для самых правдивых историй,
  всё меньше места для новых историй,
  всё меньше места для газетных заметок,
  я был размером с историю, прежде чем стал человеком.
  Когда я умер в последний раз, я был 18-летним парнем.
  Фонари освещали мои мышечные волокна,
  Плоть отслаивалась выстрел за выстрелом, и
  стервятники, стрелявшие в меня, до сих пор лакомятся моей памятью.
  Мои путы ослабли, когда я лежал на руках у брата,
  сжимая краденый пистолет, руки дрожали от шока.
  Я проснулся в новых цепях, меня убили новые стервятники.
  В моем воскресении нет ничего библейского или необычного.
  Оно не станет триумфом, и
  те, кто меня отрицает, делают это намеренно.
  Я откажусь от заявления под присягой.
  Навсегда больше в прошлом, чем в настоящем,
  скульптура в морщинах.
  Старый Завет обещает
  гнев прежде прощения.
  Я всегда умираю один, обычно молодым.
  Время и место ведь не могли так ошибиться.
  Фото в профиль и анфас получаются лучше, чем фотографии с выпускного.
  Выстрелы быстрее судебных вердиктов.
  Мое наследие - сдувшийся шарик и ночное бдение с распылителем краски.
  
  ***
  
  Камилл Картер
  
  <Джорджия О'Киф, 'Из далекого, близкого', 1937>
  
  Говори всю правду в глаза -
   или нет, лучше церемонься с костями:
  в песке, выгоревшие на солнце, неприкрытые кости
  обнажены под небом юго-запада.
  Я начала собирать кости,
   потому что не было цветов.
  Более чем достаточно, чтобы наполнить твои карманы, драгоценная
  находка, сколько видит глаз - поля укрыты шалфеем.
  На фотографии, которую сделал твой любовник, ты позируешь с ними -
   баюкаешь, гладишь, сжимаешь их:
  кисточка кости рисует на твоих скулах. Твои глаза закатились
  в экстазе - на мгновение, ты была где-то не здесь.
  Место было метафизикой: слово 'скелет' значило 'дом'.
   Он не последует за тобой туда. Ты возвращаешься одна
  в Нью-Мехико, в свои катакомбы, к своему витринному шкафу, начиненному холстами и мертвыми телами.
  Летом 1936-го года ты получила его письмо:
   'Боюсь...пейзаж делает тебя одинокой...'
  Но это из-за его логики ты одинока. Ты
  не удостоишь его ответом. На улице в сумерках
  ты рисуешь пустыню, разрушенный забор, одинокую
   куриную кость. Вдруг замираешь от мысли
  о том, какими элементарными они оказались -
  занятия твоей жизни.
  Вот в призме картины расцветает олений рог,
   восходящий и кривой, как ветки,
  чуждый череп величественного оленя,
  его глазные впадины пусты для твоих проекций.
  Однажды ночью тебе приснилось, что ты видишь себя издалека,
   ты спала и сутулилась в дюнах цвета сливок.
  Пятясь назад, ты смотрела зачарованно, как твое тело
  исчезает за пригорком, спрятано солнечной простыней.
  
  ***
  
  Тамара Паничи
  
  <Не хочу говорить, что эта страна - не мой дом>
  
  Чувствовать рот языком -
   недостаточно для того,
  чтобы придать верную форму слову. Мама говорила,
   что язык не наполнен своей собственной историей -
   он и есть своя собственная история. Она говорит 'парфюм',
   имея в виду 'одеколон'. За словом стоит то,
  что за ним стоит. Когда мама говорит:
   "Спеть под гитару", я знаю, что она имеет в виду инструмент,
   похожий на твою собственную плоть и кости.
   (Достаточно ли слышать то,
   что она не говорит?). Мама показала мне, что история -
  бездомный пес. Он выживает,
   даже если мы его не кормим.
  ---
  Это [ ] тяга
   к вычеркиванию.
  ---
  Вычеркивание - белый мужчина в этом стихотворении.
  Белый мужчина
   в джинсах, затянутых ремнем (тяжелая медная пластина брони на пупке)
   в выглеженной застегнутой на все пуговицы рубашке (прячущей, без сомнения, шрамы на сердце),
   в кожаных ботинках (изготовленные не для того, чтобы вбежать, а чтобы вбежать [ ] в),
   именно он велел маме учить английский. 'Учи английский, чертова иностранка, -
   он ответил, когда она спросила, какой у него парфюм.
  'Учи английский, - ответил он, словно не существовало зазора,
   мира
   между мирами.
  ---
  Я задаю миру этой стране вопрос:
   'Писатели умирают вследствие самоубийства чаще, чем все остальные?'.
   Да
  И еще один вопрос:
   'Беженцы умирают вследствие самоуйбиства чаще, чем все остальные?'.
   Да.
   Почему?
   Почему я удивляюсь,
   осознав то, что уже знаю?
  ---
  Существует определенный вид смерти,
   который привязывает мою маму к одной стране,
   к этой стране. Смерть
   долгая и хрупкая -
   бесформенный мост над самой длинной рекой, которую можно вообразить.
  Вовсе не бог, я родилась
  на глухой половице, полной дождя и гнили.
  Писатель соединяет миры, это - живая веревка между нынешним
   физическим словом и любым из возможных миров, если веревка рвется,
   Вселенная рушится.
  Беженец связывает миры, это живая веревка между нынешним
   физическим словом и любым из возможных миров, если веревка рвется,
   Вселенная рушится.
  ---
  Ночью мама пела под гитару,
   песня неслась над бескрайним полем страны,
   товарищи смеялись.
   Она знала, что умрет.
  ---
  На мосту мы с мамой спим и едим
   различных птиц,
   который так глупо летят в наши силки. Да,
  я сломаю крыло. (У меня это в крови.)
  Я сломаю [ ]. Я сломаю.
   Я.
   Сломаю.
  ---
  Но не имеет значения, как язык,
   зубы, губы и щеки, и челюсть формирует звук,
   мы с мамой можем
  лишь верить,
   что понимаем друг друга.
  ---
  Мы едим голубя или серую сойку.
   Сворачиваем ей шею. Разве это не милосердно -
   убить живое существо прежде, чем оно поймет, что умирает?
  Всё равно.
   Мы обсмактываем кости
   и радуемся, что с нас еще
   не содрали плоть. Мама, твое лицо прекрасно,
  как перья птицы.
   Пойми меня,
   пойми меня, когда я говорю,
   что мы умрем.
  Мы умрем на этом мосту.
  ---
  Это будет не смерть. Нет,
  не смерть,
   а внезапное исчезновение. Мы начнем мерцать -
   черная дыра в глазу
  ученика Бога.
  ---
  Буни знали, как сохранять жизнь
   еще долго после ее ухода.
   Банки с капустой, красные яблоки
   хрустят еще много лет после того, как их сорвали с дерева, внутренности животных,
   чьи горла она рассекает,
   словно персики в полночь.
   Мама,
   она знала -
   когда ты уйдешь,
   твою жизнь уже нельзя будет спасти.
  Твоя мама никогда не говорила 'vino acas;'. Она знала, что это старое место не было твоим домом. Ты знала,
   хотя была в стране, гниющей
   за окнами из плексигласа, за дверью из пенопласта,
   твоя надежда слишком сладка, слишком велика, чтобы ее проглотить.
   Ты натягиваешь надежду, как плохо сидящие джинсы.
  ---
  Но дом - не содержимое тела как такового.
   Дом - не протест языка против удаления.
  Это язык
   в твоей крови,
   язык, который можешь понять только ты.
  
  ***
  
  
  
  ***
  P.S. Пожалуйста, прости за плохую грамматику
  Ким Сон Ун и Синди Юн Ок
  
  2012
  
  
  
  Наверное, ты еще
  
  не проснулась. Сегодня еще один
  
  новый день, который даровал нам Господь. Не могу сказать,
  
  что полностью понимаю
  
  твои чувства.
  
  Но я вспомнила
  
  себя в твоем возрасте.
  
  
  
  В то время мне нужно было
  
  решить, живу я
  
  привычной жизнью или соглашаюсь
  
  на переезд. Когда я думала
  
  о родителях, мне не удавалось решить
  
  просто. Я почти думала
  
  о том, чтобы умереть вместо того, чтобы
  
  пытаться справиться. Уже в девятнадцать
  
  я чувствовала себя так, словно прожила
  
  свою жизнь. Двое моих друзей
  
  сожгли себя в знак протеста.
  
  Каждый день я чувствую
  
  тень смерти рядом.
  
  В то время
  
  я преодолела материальные ценности -
  
  деньги или имя.
  
  
  
  Теперь я чувствовала, что
  
  благодаря страданиям стала
  
  более духовной, чем мирской. Я
  
  ценила свою борьбу
  
  после двадцати пяти лет.
  
  Но если кто-то меня попросит
  
  прожить этот возраст снова,
  
  я откажусь.
  
  
  
   Восемь лет назад
  
  я поехала проведать могилу
  
  двух мальчиков. Мне было их жаль.
  Если бы они были живы,
  
  увидели бы, насколько лучше
  
  стала Корея.
  
  
  
   Я не знаю, как помочь тебе,
  
  но, пожалуйста, помни,
  
  что я тебя люблю. Спасибо тебе, дочка,
  
  за то, что родилась.
  
  ***
  Какая температура на востоке?
  
  
  2011-2013
  
  
  
  Мы уезжаем завтра.
  
  Позвони мне, чтобы попрощаться,
  
  сказать 'я тебя люблю'.
  
   Предавайся безделью,
  
  ты этого достойна. Я так взволнована
  
  при мысли о поездке в Санта-Барбару.
  Мы ездили туда, когда тебе было четыре года.
  
   Я не знала, что мне будет столько лет,
  
  что я буду уставать
  
  так легко и всё забывать
  
  постоянно. Это
  
  твое лучшее время.
  
  Но не забывай,
  
  что тебе будет столько же, как мне сейчас, и ты
  
  будешь жалеть. Не пытайся сделать больше
  
  или позаботиться
  
  о слишком многих.
  
   Насколько холодно?
  
  Надеюсь, ты гуляешь по тропинке подземной.
  Холод нас будит.
  
  В Корее я люблю зиму,
  
  пожалуй, потому, что мне хочется выжить
  
  больше, чем в любое другое время года.
  Мы были голодны
  
  тоже. Удачи тебе.
  
   Как ты себя чувствуешь?
  
  Я буду молиться за тебя
  
  каждое утро. Прости за то,
  
  что я - не та хорошая мать,
  
  которой можно рассказать всё.
  
  Но поверь -
  
   я люблю тебя больше,
  
  чем любила прежде.
  
   Ты
  
  уже взрослая, чтобы понимать
  
  старые аналоговые эмоции.
  
   Хочу сказать,
  
  как мне жаль, что я не разделила с тобой
  
  в достаточной мере твою боль, когда ты
  
  была так юна. Спасибо
  
  за то, что ты справилась со своими особыми
  
  трудностями. Я люблю тебя и,
  
  как ни странно звучит, уважаю тебя.
  
  Это столетие слишком сухое.
  
  Я рала, что у тебя есть эмоции.
  
  Не пропускай ни один прием пищи.
  
   Если пропустишь,
  
  не получишь пищу никогда.
  
  Я просто хочу тебе сказать,
  
  что у тебя есть сила воли,
  
  чтобы справиться
  
  с ситуацией.
  
   Не забывай:
  
  ты в миллион раз
  
  драгоценнее, чем деньги. Я
  
  надеюсь, что ты хорошо провела день.
  
  
  
  Мы пришлем больше зерна
  
  в следующем месяце.
  
   Я слышала,
  
  что твоя кузина плакала в свой 30-й день рожденья
  
  на прошлой неделе. А вы, ребята,
  
  ничего не сказали ей в утешение. Хорошие сестры
  
  не ведут себя так. Пошли ей
  
  что-нибудь. Электронную открытку или что-то еще.
  
  ***
  
  <Слишком много хлопото для маленького дома>
  
  2011-2013
  
  
  
  Я слышала, что у кузины Ай пристрастие
  
  к фармацевтическим средствам. Напиши мне сообщение,
  
  когда сядешь в поезд. Я по тебе скучаю.
  
   Тебя ждет комната, в которой ты сможешь отдохнуть
  
  летом. Прошлым летом у тебя было
  
  слишком много дел.
  
   Я так рада узнать, что ты
  
  будешь брать уроки корейского. Хочу разговаривать с тобой
  
  больше и подробнее.
  
   Помню каждое мгновение,
  
  которое мы провели вместе;...;ощущения, запах,
  
  и твое лицо.
  
   Найди простой узор для бордюра.
  
   Если у тебя нет времени, спроси у меня.
  
  Это просто чудо! Я так рада, что ты повзрослела.
  
   Я буду уважать твое решение,
  
  но, пожалуйста, помни - есть те, кто молится всё время.
  Спасибо тебе. Мы все гордимся тобой.
  
   Ты убираешь в своей комнате? Сделай фото
  
  убранной комнаты и вышли мне,
  
  иначе я снова приеду и уберу. Почему бы тебе
  
  не купить новую простыню онлайн? Твои простыни
  
  выглядят такими старыми.
  
   Ладно, надеюсь, ты будешь употреблять меньше фармацевтичпеских средств.
  
  ***
  
  Изабель Дуарте-Грей
  
  <Сад>
  
  Чтобы быть красивой для тебя, я бросила
  два семечка молочая во тьму
  своих глаз. Я привила черенок яблони
  к самой быстрой артерии
  на каждой груди. Я зарыла унцию
  маковых зернышек там,
  где должны быть зубы, заткнула уши
  золотыми луковицами ириса.
  Вырезала отверстие
  на каждой груди, чтобы пеленать
  георгины всю зиму, как ты,
  так боящийся холода.
  Мои губы становятся горячими
  от мурлыканья, пчелы роятся.
  Мой рот становится катакомбой,
  крылья наполнятся
  ароматом.
  Мой череп для тебя -
  керамическая ваза с цветами, которую ты можешь
  швырнуть о стену.
  Я готова. Указывай путь.
  
  ***
  
  Эллисон Пати
  
  <Жалюзи>
  
  Словно скала в яркой тьме слепоты диады,
  я врываюсь. Элегические куплеты пересекают одну щеку,
  другая склоняется над своим холодным пятном над залитым солнечным светом полом.
  Шесть дней я была на улице в этом свитшоте.
  Устала от него и надела наизнанку.
  Могу ли я вывернуть свою кожу и заставить все вещи
  носить свою изнанку как второе лицо.
  Орфей в профиль. Орфей в другой профиль.
  Во сне я одета в грязное рубище и воздух, мокрый от знаменитых слёз.
  Грязевая маска из рек подземного мира высыхает в искусственном свете 'Синего бархата'.
  Герои плачут каждый раз, пытаясь переплыть Эгейское море,
  где песок превратился в камень, как говорят.
  Повторение на геологической шкале распространяет версию Рокэвей
  для моего Ахилла, который хандрит, а потом - в печали.
  О, если бы существовала третья сторона, которую можно щелкнуть по носу.
  Я загораю, я горю ... до смерти, это наглядное пособие здесь.
  В детстве я смотрела через пустой бетонный двор
  на созвездие телеэкранов, сиявшее в окнах соседнего дома -
  'Час новостей' загорался в шесть, как настройка новостей.
  Мне нужна от тени не ревнивая охрана, а посредничество.
  Филенка сносит голову цветочному горшку в форме лебедя, который принадлежит моему лендлорду,
  и я восстанавливаю пейзаж, полностью и без полос.
  
  ***
  
  Карлина Дуан
  
  <Загрузить больше>
  
  команда: < мечтать о>
  
  мясное ассорти в плетеных корзинах. огурцы,
  сендвичи распадаются на аккуратных площадях, крошатся
  грязью между нашими пальцами. весна, которую мы
  не проживем -
   (прикасаться к пионам: их мягкие
   розовые головки. покупка продуктов -
   блестящих яблок, помидоров.
   стоять так близко, что можно почувствовать запах
   арахиса в ее дыхании.
   голые рты, не закрытые
   тканевыми масками - поцелуи,
   поцелуи и поцелуи, и поцелуи, и поцелуи,
   и сверкающее лезвие ветра
   над твоей левой губой,
   охлаждающее капли пота)
  
  команда: < подавить>
  
  я стыжусь своего желания прикасаться,
  прикасаться к любому, ко всему, разрастаться,
  как куст. мое лесничество,
  мой лес стыда, листва
  рук, прикасающихся к позолоченному металлу
  крышек почтовых ящиков, позолоченных зря,
  читая письма от любимых,
  я не буду отвечать, проверяя
  и перепроверяя служебное меню в телефоне,
  Привет, ты меня слышишь?
  Ты там?
  
  команда: < перезагрузка>
  
   'У вас хорошие инстинкты, - написал судья.
   Но разве я когда-нибудь слушала?
   Отдергивая руку от телефона,
   я смотрю вверх и вижу деревья в богатой позолоте
   белых цветов, недели прошли с тех пор,
   как я гуляла по округе,
   пусть мое тело минует влагу асфальта,
   а потом бежит, бежит, ранний артрит,
   мешочек жидкости в правом колене, бежит,
   на карантине скрепучей беговой дорожки в подвале,
  инстинкты велят мне уменьшить темп.
  
  команда: < перезагрузка>
  
  Здесь интернет барахлит, я нажимаю на экран,
  я нажимаю на экран, в отчаянии смотрю
  на очередное фото птиц, бегуны в полете.
   Интернет сдается.
   Интернет отказывается от меня.
  
  команда: < перезагрузка>
  
  Я покупаю футболку со скидкой семьдесят процентов
  (где мой инстинкт сейчас), игнорирую
  домашнее задание снова, сны
  о пикниках, карандашах, коленях, прижатых
  к тем, кого я люблю, пятна от пота
  размером с золотой доллар. Я люблю тебя, кожа,
  я люблю тебя, летний пот,
  напоминающий мне,
  что я способна производить что-то,
  исходящее из моего тела: воду
  и старые добрые крупицы соли.
  
  ***
  
  Габриель Досаль
  
  <Нам с Прими нравится спать по ту сторону границы>
  
  За забором слова - словно матрасы,
  которые могут способствовать нашему переходу.
  Мы ходим в том, что надели,
  простите, в том же, в чем спим. Мы ходим в своих матрасах, так что можем спать
  по ту сторону границы и идти куда угодно,
  мы готовы лечь спать.
  У некоторых, пересекающих границы, есть лодки, в которые можно лечь,
  но у 'примитиво' есть только он и кровать,
  чтобы перенести свою кожу
  через 16-битную пустыню. Он кладет себя
  внутрь себя, а потом переносит обоих себя через пунктирную линию.
  Твой паспорт когда-то был покрыт полиэфирной пленкой,
  но теперь он - из матрасного материала Sealy.
  В симуляторе граница не знает того,
  что она не знает о матрасах,
  о сне.
  
  ***
  
  Маринна Чан
  
  <Моя психотерапевтка говорит о Городе котомок>
  
  Она спрашивает, почему я здесь, я отвечаю, что жду ребенка в межрасовом браке, боюсь, что дочка родится белой. Это звонок телемедецины с быстрым доступом. Лицо моей психотерапевтки находится в раме прямоугольника внутри еще одного прямоугольника. Моя психотерапевтка - белая. Она косится на меня, пока я говорю, никогда не перебивает. Я говорю, что боюсь - дочь откажется от меня, выберет семью моего партнера, личность моего партнера, потому что он - белый, и эта страна - белая. Моя психотерапевтка спрашивает, не выросла ли я в Городе котомок. Она говорит, что Городов котомок много повсюду. Я не знала, что она знает о Городе котомок. Я думала, что придумала этот город. Поняла, что ошибалась всё это время. Я говорю: 'Я - не смешанной расы, но боюсь, что я - белая. Что я выбрала быть белой давно'. Я вижу себя, плачущую в квадрате своего компьютерного экрана. Таким образом, мое лицо выглядит неоспоримо азиатским. Я пытаюсь расслабиться, чтобы оно больше не выглядело такой бесформенной грудой, но оно не двигается. Мое лицо замерзло, как это лицо в прямоугольнике.
  
  ***
  
  <Рисуя Город котомок>
  
  По мотивам 'Гарлема' Алоизиюса Бертрана
  
  Никто не рисовал Город котомок, но я нарисую его сейчас.
  Сначала использую свою плоскую лохматую кисточку, нанесу ровным слоем на холст серо-голубую краску.
  Потом нарисую здание в стиле арт-деко, капитолий, в отдалении - барбершоп.
  Реку 'Красный кедр', полноводную реку с блестящей водой, и мексиканскую булочную в Старом городе, магазин попкорна на улице Тернера.
  Вот бар -забыла название - на берегу реки, с золотыми огнями, высокими потолками, актриса любительского театра пьет водку с водой через соломку.
  И южноафриканские горлицы, я нарисую их, распростерших крылья, чтобы парить над колокольней Собора Святой Марии.
  Государственный чиновник с туго завязанным галстуком идет за своей булочкой 'претцель' на Мичиган-Авеню.
  Фолк-певица в Gone Wired перебирает струны огрубевшими пальцами.
  И все немного пьяны на улицах Города котомок, даже жалкий механик, убирающий замасленные волосы с глаз.
  Я нарисую их всех - безработного мужчину, его жаждущее любви лицо, на автобусной остановке, усталого студента колледжа, входящего в залитую светом столовую, недавно убитого оленя, которого сбила машина, в итоге врезавшаяся в бровку.
  
  ***
  
  Марианна Чан
  
  <Любовная песнь для Аюми>
  
  Аюми никогда не говорила в классе, никогда не отвечала тому, кто с ней говорил, и я попаталась поговорить с ней однажды - никакого ответа, но мне нравились ее курчавые волосы, штаны слишком короткие, она была немодной, опережала свое время в укороченных брючках с высокой талией, и я завидовала, как она рисует мультяшных человечков мастерски на листке линованной бумаги, я была новенькой в Городе котомок, я приехала год назад, у нее были вши, ее уже считали грязной, заразной, передающей инфекции, вирусом, так что когда я приехала, белые дети Города котомок с помощью холодных намеков спросили меня, есть ли у меня тоже вши, я ответила 'нет', но правда заключалась в том, что у меня появились вши несколько лет назад, когда я летала на Филиппины, и если бы я была честна, вспоминала бы это время с нежностью (теплые пальцы мамы на моей голове, осторожно ногтями давившей яйца насекомых на коже моей головы, пока они не лопались), но я никому не сказала, что мне понравилось, когда у меня были вши, потому что это было странно, отвратительно даже, кому бы понравилось, что у него есть вши, возможно, Аюми, возможно, она бы поговорила со мной, если бы я рассказала ей, но она не отвечала никому, даже учителю, даже директору, больше не было азиатских девочек в нашей школе, говорили, что она не знает английский, но они ошибались - это всё потому, что она была бунтаркой, ее молчание было протестом, ни разу не произнесла ни слова, только один раз в седьмом классе на уроке охраны здоровья, когда учитель спросил: 'Аюми, что ты ответишь, если тебе предложат наркотики?', она ответила: 'Просто скажу 'нет', слова столь прозрачные, как небо Города котомок весной, которое расстегивает рубашку ветра, чтобы обнажить грудь неба: синева, синева, синева, синева, синева, и мне так понравился звук ее голоса, что хотелось ее обнять, но она бы меня ударила, я видела, как она бьет других ребят, которые прикасаются к ней, а я была неудачницей без единого друга, а она была сильной девочкой, бойцом, никогда не роняющим свое достоинство, и я любила ее, действительно любила ее, но не хотела быть ею.
  
  ***
  
  Лиза Лоу
  
  <Ода волосам под мышками>
  
  Каждый июнь я думаю, что пора перестать брить подмышки,
  Каждое лето
  бестолковая попытка на вечеринке
  прижимать руки,
  словно когда я была в средней школе, боялась,
  что мой дезодорант не сработает, или вдруг
  брила модмышки, если нужно будет
  поднимать руки над головой. Я не чувствую себя свободно,
  как, считаю, должна себя чувствовать, даже в футболках,
  меня охраняют мои слабые убеждения. Но в частном пространстве
  своего дома я поглаживаю волосы,
  как хипстер, ищущий мудрости
  у своей бороды. Не могу перестать хвалить себя
  мужу, который
  не изумляется, как я, фоликулам, содержащим
  2 или 3 пучка, или разной длине
  волос, словно это - трава настоящая. Моя первая подруга
  с волосами под мышками была прекрасна,
  и, конечно, она была белой, и я жила несколько лет
  в городе, полном органического садоводства, волос под мышками
  и белого феминизма. Большая часть
  моей творческой энергии тогда уходила на то,
  чтобы писать о матери, но не однажды
  думала о ее волосах под мышками, которые, как я считала в детстве,
  были связаны с пренебрежением собой, как любой тип
  политического высказывания. Я смотрела на свои подмышки и думала о
  власти, дарованной им, потому что
  я выросла здесь, я еще молода - словно они могли бы,
  как стереотип, жить опосредованно
  для моей матери. Я не могу сейчас
  видеть волосы под мышками белой женщины,
  не представляя себе дорогие товары и толпы
  белых женщин - даже белых женщин,
  которых я люблю - укрывшихся в безопасности. В моей желаемой утопии
  моя будущая дочь думает столь же редко
  о белых женщинах, как
  о моих волосах под мышками.
  
  ***
  
  Лиза Лоу
  
  <Палинодия>
  
  Твоя мать входит в стихотворение
  со своей неизменной печалью.
  Когда твоя мать входит в стихотворение,
  должна ли она быть
  суровой, печальной, трудолюбивой или
  иммигрантской матерью? Твоя мать
  входит в стихотворение, надев
  все свои наряды с животным принтом сразу,
  смеется, в ее руках,
  лампа с леопардовым принтом. Твоя мать
  входит в стихотворение, смеясь,
  просит вознаграждение. Разве не следует ей
  заплатить за то, что она вдохновляет тебя?
  Твоя мать читает
  стихотворение и говорит тебе, что она -
  не эмигрантка. Студенческая виза,
  она поправляет твой
  язык. Во многих местах
  ты хранишь ее печаль нетронутой,
  несмотря на подернутую дымкой
  твою детскую память.
  Заплати своей матери,
  чтобы разлить ее печаль
  по страницам стихотворения.
  
  ***
  
  Лиза Лоу
  
  <Искусство поэзии>
  
  Не отобразив в стихотворении то, как мне однажды было скучно, я несколько недель собирала доказательства из своего прошлого для читателей, желавших знать. Мне сложно выбрать самые лучшие декорации для своего стихотворения:
   A) извне трещина туалетной кабинки, обрамляющая глаз девушки
   B) неподвижный спальный мешок
   C) дрожащий лист бумаги или рука
   D) пятна солнечного света на потолке опущенных век девушки
  Какую форму принимает тело девушки в спальном мешке, и как долго она может оставаться неподвижной? Она спит или притворяется спящей? Кто-то может поинтересоваться.
  Я не знаю, что предпочесть - видеть тело девушки (да, ее тело такое же, как твое) или не видеть (ты уже знаешь, как выглядит твое тело).
  С другой стороны, ее тело должно оказаться немного не таким, как у тебя.
  Предыдущее окончание этого стихотворения освободило девушку от необходимости в будущем появляться в моих стихах: 'Я сказала ей: 'Иди' / И нарисовала, как она наполняет небо отслаивающимися звездами'.
  Я не хотела изменять строки, которые освобождали меня от вопросов-ответов и дарили надежду.
  Однажды я нарисовала желание снова писать о девушке, меняясь.
  В исходной версии никто ее не видит, даже не смотрит на нее превратно.
  Потолок спальни над ней напоминает более ранний потолок - пространство разума.
  В моих мыслях она еще не стала самым слабым местом в своем теле.
  В стихотворении я продолжаю чувствовать стены, чтобы у нее был другой финал.
  
  ***
  
  Кристелл Виктория Роуч
  
  <Женщина бросает тебя с детьми>
  
  Мать заходит в реку, прижимая дочь
  к груди. Говорят, она плакала,
  когда плыла к берегу одна.
  Я знаю эту любовь. Мать говорит, для нее
  не было комнаты. Вода вцепилась в ее тело,
  как ребенок. Дочка плакала,
  пока мать наполнялась водой - кода. В музыке
  мы называем это двойным возвращением: блюз
  в процессе создания. В 1856 году Маргарет Гарнер
  пересекла реку Огайо, беременная.
  Она любила свою дочь до смерти.
  Что это за любовь? Женщины
  на испанском юге делали так же. Они рожали
  детей в океанах, родниках и реках-
  угнетали их, подальше от мужчин, которые использовали
  сыновей как приманку для дружбы, а дочерей - как шлюх.
  Красный прилив океана,
  где-то женщина использует все свои силы,
  чтобы родить ребенка, которого она не поднимет
  над водой.
  
  ***
  
  Джин Уайтсайд
  
  <Соседи>
  
  Мэри
  
  Нас всего двое детей было на всю улицу, меня вовлекали
  в игру в куклы без энтузиазма. Ее комната
  розовая, ковер с ворсом. Стены увешаны
  пышнымит трофеями - металлическими пластинками с гравировкой
  и девочками из пластика и золота, которые машут рукой. Маленькая тиара.
  'Любые две куклы могут поцеловаться, они просто вынуждены быть куклами, -
  говорит она, кладя одну куклу на другую. Их длинные
  нейлоновые волосы путаются. На ее шкафу
  фотография матери. 'Она умерла, когда мне было три года, -
  говорит она мне, хотя уже говорила об этом прежде.
  Она игнорирует окрик мачехи, когда мы выходим
  на улицу. Мы едем на велосипедах
  по окрестностям, ее распущенные волосы развеваются за спиной.
  Отпечатки наших шин скрещиваются в грязи.
  
  Доктор Томас
  
  Он приносит нам подарки из своего сада: тигровые лилии
  и корзину цветов кабачка, записку
  для моей матери: 'Спасибо за то, что вы присматривали за домом
  на прошлой неделе'. Днем он преподает французский в колледже
  в городе, мужчина, с которым он живет - художник.
  Они паркуют свои машины в гараже - для безопасности.
  В вечернем свете он носит большую соломенную шляпу,
  поет гимны, направляясь к рядам
  цветов, подкрадываясь к раздавленным усикам, к пионам,
  устраивая прием возле вымытого кирпича дома.
  Мама находит рецепт обжарки цветов кабачка
  в нежирном масле с козьим сыром. Мы проезжаем мимо
  в ее красном 'субурбане'. Он поднимает глаза от своей работы,
  сняв перчатку, машет своей настоящей рукой.
  
  ***
  
  Джай Хамид Башир
  
  <И слово, обозначающее лунный свет - мое имя>
  
  Привет.
  Чандини.
  Этот рот - рана, благодаря которой я учусь
   любить. 'Мой язык любви, - сказала я незнакомцу, - это слова
   утверждения'. В обнаженном бахвальстве моего американского языка -
  какова на вкус любовь с этим индийским телом? Я знала, что любовь кормят грудью
  в ночную бурю, где заканчивается блюз электричества.
  Мои инструменты для ремонта космоса столь же точны,
   сколь приблизительны. Я анализирую каждый числовой луч
   с помощью света звезд, поступающего дюжинами. Чандини,
   я была одной из тех западных трусих, которые не прислушиваются
  к знаниям своего желудка. Я брала в руки температуру,
  от которой лихорадит, потом осторожно стучала доверием
  термометра по колену, потом возвращала его в рот младенца.
   Я не доверяю тому,
   как мои ногти обрамлены витой кожурой сладких апельсинов,
   всегда пытаясь нащупать нож.
  Расскажи мне,
  как пахнет бенгальский хлопок, сладкий парфюм,
  которого не существует в стекле моего прикроватного столика.
  Расскажи мне снова, как мы могли бы узнать,
   как полубоги, неся свирель с дьяволами,
   пели в тональности соль мажор скользкому кольцу рикш -
   истощение поселилось в рядах белья, словно черные дрозды.
  Как произнести свое имя с уверенностью голубки,
  которая доверяет ограждающей арке гуманизма. Мое кольцо для окольцовки птиц,
  которое ждет и скользит по татуировке клетки на моих пальцах.
   Покажи мне снова дорогу, Чандини.
   Как божественная сущность существовала без пограничного контроля,
   и разговор с небесами был столь же привычным делом, как дождь.
  Мама привыкла хранить свои визитки в стеклянной вазе,
  словно они могли расцвести, словно они были пуповиной,
  прикреплявшей космонавтов к космической станции.
  Мне вручили электрические провода твоих несрезанных волос,
   словно я - оператор старой телефонной линии,
   куда я могу подключить их, кроме как к себе самой?
  Привет.
   Чандини.
  Я держу твои волосы с нежностью жителей космоса,
  которые моют друг друга обнаженные в отсутствие гравитации.
  Междугородный разговор, на другом конце провода буду я,
   пассажирка, приземлившаяся после космического изгнания.
   Мое дыхание на линии
   молится на фоне эхо.
  Привет.
   Чандини.
   Салам.
   Привет
   еще раз.
  
  ***
  
  Ина Карино
  
  <Сон гибискуса No. 4>
  
   малышка, найди меня на обочине, на гребне
   холма: румянец гибискуса
   измельчи меня раздави тычинку
   и пестик - лепестки бордового цвета
   потом в стеклянном сосуде залей меня водой
   до состояния вязкости,
   чтобы сок превратился в гущу. ты будешь вертеть тонкий металлический прут
  будешь сворачивать его, пока не получится петля.
   или используешь старую пластмассовую палочку,
   которая осталась от баночки с мыльными пузырями,
   купленной за монеты,
   украденные из кошелька твоего возлюбленного.
   да, я знаю - твоя сестра поступала так же,
   как ты сейчас.
   они лизали воздух,
   языками прищелкивая, усики-антенны искали кого-то,
   кто любил бы их полностью, как есть.
   когда ты выдуваешь мою слизкую кровь
   сквозь маленький ободок -
   что за изумление на твоем выкорчеванном лице,
   что за причуды в твоих пальцах,
   липких от слизи, которая сочится
   из завязи тычиночной нити.
  . когда пузырьки лопаются -
   когда бетонное крыльцо намокает,
   в узоре маленьких влажных разводов -
   будешь ли ты искать меня снова
   среди зеленой листвы? скажи мне,
   что я нужна тебе, расскажи мне истории
   о том, как женщины дивата
   ощипали меня полностью, чашелистик,
   их материнские руки штокроз.
   или хотя бы
   носи меня за ухом - и подари меня тем,
   кого знаешь лучше всего: своему возлюбленному,
   чья каменная могила холодна, своей маме,
   дерзкой, бесстрашной. энканто -
   очарованные, оставшиеся на воле.
  
  ***
  
  Ина Карино
  
  <Права на землю>
  
  молодой клен дланевидный моей покойной бабушки
   выкорчевали и украли на прошлой неделе,
   опавшие листья шуршали
  под ногами незнакомца. чтобы прийти в себя
   после этой потери, я написала свое имя красным
   в азбучном супе - разминала буквы,
  пока они не начали напоминать мое лицо,
   такое же, как у моей матери -кожа из имбиря
   и фиолетовый клубень. на разбитых губах я ношу имя
  своего отца, перешедшее к нему от отцов его отца
  -столетие мужчин, которые называли 'дорогой',
   'кариньо' испанские священники. Меня по-прежнему называют
  в честь их всех, вот почему мое коричневое лицо -
   мой первый язык, вот куда я несу
   путаную речь, слова, которые пытаюсь забыть:
  дорогой, кариньо, коренной, империя, земля. в 1909 году
   Верховный суд подарил моим предкам
   право на землю, потому что они были темны от своей собственной грязи.
  (опровергнуть) доказать, что я туземка. я услаждаю
   свой рот молитвами за незапятнанную почву,
   потому что я училась за океаном
  в монастыре - монахини били меня по пальцам
   расколотыми линейками, и забирали пять сентаво,
   мои ржавые карманные деньги, за каждое слово,
  произнесенное не на английском. надувательство - это развитие
   моего несуществующего акцента. и я ставлю заливающиеся румянцем бегонии,
   только что высаженные в горшки, на подоконник -
  грустная копия моего детского сада. но я плакала,
   когда дерево моей бабушки вернулось -
   кем-то неряшливо пересаженное тайком.
  Я подсчитываю свои богатства, считаю новые веснушки,
   расцветающие каждый год - смотрю в зеркало,
   пока не становлюсь матерями своей матери, даже если
   никогда не смогу сказать, какой империи подражаю,
  потому что плелась от одной к другой.
  
  ***
  
  Юджиния Ли
  
  <Всю жизнь я училась отрицать себя>
  
  чтобы порадовать отца, который заставлял меня
  ходить на цыпочках от одной стены к другой и обратно,
  чтобы наростить икроножные мышцы,
  или ползти по земле, как в пустоте,
  собирая в ладони мусор с ковра,
  он приплюсовывал мои маленькие ручки. Когда я рассыпала
  чашку измельченных хлопьев чили
  на мои спагетти, он силой засунул
  целую миску горячих спагетти мне в горло,
  пока я рыдала. Он приказывал мне всегда
  завязывать волосы в 'конский хвост'. Только почти в сорок
  я выявила их
  - женщин, с которыми я переплелась
  из-за мужчин, которых любила - все они осели в моем желудке,
  словно груда костюмов из секонд-хенда.
  Однажды я шла за мужчиной в ураган
  за несколько минут до того, как он обесточил половину Манхеттена.
  Я плелась за ним,
  когда трансформаторная линия взорвалась,
  и ночное небо вспыхнуло ужасным
  зеленым светом, словно Бог задушил город
  неоновой простыней. Потом светофоры,
  уличные фонари и каждая последняя лампа
  в каждом окне вспыхнула и взорвалась,
  и в этой тревожной темноте город сжался
  в каморку столь судорожную, что я не могла дышать.
  Но я стояла под ливнем
  шестиэтажного дома, держала его направленный микрофон,
  пока он записывал бурю. Во-вторых,
  я стала Роном Полом для президентских групи.
  Я сканировала Reddit на своем самодельном
  графике кампании, куря табак,
  белый парень-эмо бродит с автоматом,
  и экзистенциализм, в том же году
  я голосовала за Обаму. На следующий год
  я научилась кататься на велосипеде. Даже проехалась
  из Гринвич-Виллидж к Мосту Джорджа Вашингтона,
  ноь когда тропинка начала плутать,
  на полпути меня с трех сторон окружили байкеры
  на расстоянии поцелуя, я разучилась
  тормозить. Я выбросила руки вперед,
  схватилась за разделитель трассы и упала,
  потом подняла арендованный велосипед, чтобы доехать, куда собиралась,
  черт, суставы и колени в крови.
  Сотни раз я просыпалась по утрам,
  утро за утром -
  даже не через два часа после того, как в пабах просят сделать последний заказ -
  чтобы смешать шпинат с клубникой,
  чтобы смешать льняную муку с семенами конопли, чтобы мужчина
  взял эту смесь на работу. А когда он спровоцировал
  пьяного незнакомца и потом не смог успеть к дедлайну
  со своей разбитой головой, я позволила ему
  превратить меня в андроида из книги комиксов.
  Я писала страницы монолога,
  который он скармливал женщине-роботу, разработанному
  производителем игрушек, который любил ее так же,
  как он думал, что любит меня.
  Он вспрыскивал в нее одну сцену за другой
  из моего детства, и в последнем выпуске,
  неотступно преследуемая моей жизнью, она кричит:
  'Прекратите меня изобретать!', потом раздирает ногтями
  грудную клетку и выхватывает огромный голубой драгоценный камень,
  вырезанный в форме сердца. И во время действия чар,
  когда я не была привязана ни к кому из мужчин, я была обнажена
  в комнате, полной обнаженных людей, все мы
  пьяные и загашенные, сидели в кругу,
  словно школьники, ждущие, что сейчас начнется какая-то игра
  или утренняя приветственная песня,
  из тех, что заканчиваются, когда прокричишь
  имена всех участников. Днем я подъехала
  к дому самой красивой из девочек. Некоторые мужчины
  бахвалились, что могли бы переспать
  с ней за толстую пачку стодолларовых купюр,
  в конце концов она вышла замуж за сына мэра.
  У нее была привычка смеяться
  над всем, что кто-либо сказал, и танцевать,
  подняв руки над головой, словно кто-то
  в панике навел пистолет ей в лицо.
  Много лет до того дня
  я считала, что она из тех женщин,
  которой следовало бы быть мне - не внушающей угрозы,
  с телом, вдохновляющим на оценку.
  Она настояла, что поедет со мной,
  а не с мальчиками, кружившими вокруг,
  словно голодные пустельги стаей. Мы ехали
  уже несколько минут, стало очевидно,
  что ей что-то нужно от меня, что-то вроде
  оправдания. Одобрение, возможно.
  И она сказала: 'Мне грустно'. И она сказала:
  'Я не знаю, кто это был, не знаю, зачем
  я это сделала' - 'это' было то, что мы все делали
  всю ночь, признаюсь,
  меня раздражала ее совесть, звеневшая
  громче, чем моя, к тому времени уже подавленная
  моим пренебрежением и покорно
  смотревшая на то, как моя жизнь несется вперед без нее.
  Когда отец не лепил
  и не хлестал меня, он говорил, что я создана
  по образу и подобию Божьему. Так что я становилась Богом,
  перековывая себя каждый раз, когда встречала мужчину,
  ради которого можно было бы умереть. Я была творцом, распятым,
  пламенем, бьющемся в их груди.
  Я читала то, что читали они, пила
  то, что они смешивали. Склонялась к тому, что они склоняли
  меня делать, к тому, что придумали они. А как я очаровывала
  их братьев. Как я обезоруживала
  их матерей - лимонная долма,
  митболы из розовой свинины, которые я лепила с ними,
  тесто, которое я выпекала на медленном огне, потом подавала к чаю
  в бульоне из анчоусов. А когда я вышла замуж
  за последнего мужчину, которого любила, как женщина,
  которой, как мне казалось, я была, я проснулась однажды ночью,
  словно джин, в ужасе нашедший себя
  зафиксированным в своем последнем воплощении. Я перестала
  узнавать себя до такой степени,
  что иногда просыпалась и забывала,
  да, забывала, что у нас есть ребенок.
  Я превратилась в змею, в бурю.
  Я билась о стены нашего дома,
  как безумная летучая мышь в ловушке курятника.
  А мой муж, который с самого начала
  смотрел на меня так, словно понимал,
  что я не принадлежу ему, словно хотел
  взять то, что мог получить,
  пока я ему позволяла это брать - отказался
  вступить в мою войну. Как опустошена я была,
  оставшись без врагов. Как я воевала
  на этом поле боя сама с собой,
  била кулаком в ничто, пока не изгнала
  множество своих личностей. Жаль, что я не могу сказать,
  что освободила себя в какой-то степени. Что вытащила
  эти теневые сущности
  с помощью чар, иглы, исцеляющего кристалла.
  Или что подобно плащу Вертимея
  они упали в пыль,
  когда я разделась и побежала
  на голос Спасителя. Нет. К тому времени
  я утратила эту страсть к отбрасыванию себя.
  Я несла их одну за другой,
  как одну невесту за другой через порог,
  снимала их туфли. Я наливала ванну,
  бросала туда соль, жарила блюда в масле.
  Я позволяла каждой из них спать, когда ей нужно было поспать.
  А со временем я их поблагодарила.
  Я пришла, чтобы признать их услуги.
  И со временем они позволили мне любить их так,
  как следовало бы их любить отцу или матери.
  Их.
  Да, полагаю, я действительно имею в виду себя.
  
  ***
  
  Дебора Куан
  
  <Ночь после того, как ты потеряла работу>
  
  Ты знаешь, что сон вырвется из твоих объятий. Его края
  грубы и безжалостны. Ты будешь хвататься за соломинку,
  бродя по холодным, людным комнатам
  в Интернете, отчаянно пытаясь закрепиться.
  Туман веры. Много платят, наверное, дуракам,
  просто за то, что у них искренняя душа,
  или за то, что они поддерживают жизнь детей, который ты успешно
  родила. Тебе хотелось бы знать, куда
  в своем резюме вписать
  их имена или пеленочный дерматит, который ты с нежностью лечила
  кокосовым маслом, или святая ложь, которую ты собирала
  о старике в грузовой фуре кремового цвета
  в тот великолепный весенний день, он высунул голову
  из окна и закричал: 'Коронавирус!',
  пока ты рисовала мелом единорогов
  и моржей в автомобиле? Где
  ты могла бы сказать, что пробралась
  сквозь их ночные страхи, удерживала их в поту,
  утробно ухающих и извивающихся, почти точно можно сказать, демон
  вселился в них, и по-прежнему материализуется
  для деловой встречи в 9 часов утра, вымыт, причесан и с белым воротничком,
  говорит на языке офисов?
  Наконец, то, что притягивает твой взгляд, печатают крупным шрифтом,
  пурпурными буквами: местная мать ищет
  детскую одежду для другой матери,
  которая в этом нуждается. Твое тело тут же за
  ряжается энергией,
  обретает силу благодаря цели, собирает пеленки,
  одежду, спальные мешки, пакует их плотно в сумки.
  Ты завязываешь сумки лентой и ставишь их
  на крыльцо на завтра. Потом стоишь
  у дверей, сердце в груди трепещет,
  словно ты только что выиграла в лотерею -
   и это правда, не так ли?
  Ты прибыла сюда этой ночью, целой и невредимой, из жизни,
  полной счастья и ошибок,
  с чем-то, что необходимо отдать.
  
  ***
  
  Жаклин Аллен Тримбл
  
  <Язык радости>
  
  Радость черной женщины выглядит примерно так:
  Мама говорила, однажды, задолго до моего рождения,
  она шла по улице,
  мех лис на шее, их маленькие головки
  улыбались ей и всему миру,
  на ней было это пальто, на которое она откладывала
  из зарплаты за месяц, оно манило ее столь соблазнительно
  из окна того бутика. Это пальто
  носило ее, выполняя все свои обещания
  во всех правильных местах. Индиго. Перчатки по цвету.
  Замшевые туфли диппи-ду голубые.
  С кисточками! Медово-золотистое. И, бог ты мой, шляпа
  с плюмажем, дирижерская палочка, которая отбивала
  ритм о бедро. Она была так красива, что думала:
  Луи Армстронг мог бы вдруг выскочить из тех фильмов,
  которые она смотрела в детстве, вытереть лоб и спеть:
  'Ба да би боп о ду де ду де ду ду'.
  Он так и сделал. Мама не пела, но в тот день она несла какую-то тарабаршищину,
  лисы улыбались, и она улыбалась,
  она была звездой своего собственного голливудского мюзикла,
  вместе с Сачмо, который зашел за Эллой, и теперь они все вместе
  пели и танцевали, как свободные люди, на Декстер-Авеню,
  и не думали о том, что не знают, что идут по следам рабов,
  мимо мест торгов, там, где старик Уоллес
  держался за правила сегрегации, как за спасательную шлюпку, но это
  было в другой день. Этот день был для лис и для ритма бедер,
  для музыкального совершенства и толп людей на улицах, которые присоединяются к празднику
  дыхания и святости. И они тоже. В костюмах, подобранных по цвету,
  они делали кульбиты и перевороты, улыбались и кричали, словно в церкви
  или на футбольном матче - в зависимости от их религиозных предпочтений. Воздух
  вибрировал от музыки, рук, ног и многих лет безвозмездного
  солнечного света. Кто-то распевал на Декстер-Авеню.
  Это, должно быть, был Брат Николас в нашумевшем представлении,
  а мама была мисс Лена-Хорн-Дороти-Дендридж,
  весело поднимавшая ноги выше домов, готовая к съемкам крупным планом.
  Вот когда мама почувствовала эту щекотку. Она подумала,
  что это могла бы быть затаенная радость, пока мышь не выскочила
  из-под этого шикарного воротника, из этого баснословного меха,
  спрыгнула с ее плеча и побежала по улице.
  Мама осталась стоять там на Декстер-Авеню в своем голубом пальто
  с мертвыми лисами. И что сделала мама?
  Что она сделала, когда все смотрели на нее смущенно?
  Она сказала: 'Бывает', а потом они с Сачмо,
  Эллой и всей толпой поджемили домой.
  
  ***
  
  Жаклин Аллен Тримбл
  
  <Вот почему люди жгут рестораны быстрого питания и тому подобное>
  
  Вопрос: Как другие люди грешат против тебя?
  Ответ: Проклинают меня, лгут обо мне или бьют меня.
  Вопрос: Что ты должна сделать с теми, кто грешит против тебя?
  Ответ: Я должна простить их.
  Видишь, я выучила свой катехизис отлично.
  Научилась подставлять плащ и пальто, щеку
  снова и снова, пока кожа отслаивалась
  с моего тела. Я с легкостью могу процитировать
  Мартина Лютера Кинга-Младшего,
  хвала Америке за его мученичество,
  нежную бескорыстную красоту скорости этой пули.
  Следует ли мне спеть 'Мы своего добьемся',
  когда я буду свинговать? Я так долго хотела
  верить в справедливость, считать каждый взрыв
  наградой за мое злодеяние.
  Как могу я продолжать?
  Как могу я продолжать?
  Как могу я продолжать,
  взять и съесть это изображение
  свое, задохнуться от красноречия
  своего опонента, признаться в любви свободно
  тому, кто прижал коленом
  мою шею, а его пуля в моем ребенке?
  
  ***
  Элайа Коттон
  
  <Что не может сделать стихотворение>
  
  Подготовить самосуд. Не может преградить дорогу мужчине,
   женщине или ребенку, когда они идут домой.
   Не может вытянуть их из этого дома,
  каблуки в грязи, тело корчится от страха. Стихотворение не может
   найти веревку достаточно крепкую и грубую для того,
  чтобы узел не развязался и удержал вес.
   Тяжелую веревку.
  Стихотворение не может найти веревку, чтобы сделать лассо,
   не может найти дерево с ветвями достаточно высокими,
   достаточно толстыми. Стихотворение не может найти дерево, достаточно здоровое,
  чтобы принять внезапный груз смерти.
  Толпа не может качать веревку.
   Сжимать веревку. Она не может поднять веревку и натянуть,
  пока тело тяжелеет, потом - твердеет,
  потом качается, мокрое. Оно не может быть жидкостью,
   бегущей по ногам тела,
  выпученными глазами и слюной.
  Толпа не может смотреть на тело, тяжелое, как уголь.
   Болтаться, как серьги. Стихотворение не может гореть,
   опалять и клеймить тела.
  Стихотворение не может быть улыбкой и радостью толпы.
   Стихотворение не может быть отцом, который поднимает
  ребенка на плечи, чтобы ему было лучше видно.
   Стихотворение не может быть вспышкой света и кашлем старой камеры.
   Стихотворение не может быть почтовыми открытками, которые потом продают как сувениры,
   не может быть ярким карнавальным паромом,
  украшенным вымпелами и шариками,
   торжественно несущим тело по городу.
  Стихотворение не может схватить Мери Тернер ночью.
   Стихотворение не может чувствовать жар ее крови,
  не может окунуть ее одежду в бензин.
   Стихотворение не может проникнуть в ее глубины
  и вырвать дитя из нее.
   Стихотворение не может быть каблуком ботинка,
  который давит восемь месяцев жизни.
  Стихотворение не может сказать ей: 'Теперь ты никогда не будешь
  своей матерью, молящейся на коленях в грязи'.
   Стихотворение не может принести тело домой в мешке
  или обезглавить тело топором для дров.
   Стихотворение не может провести колышком по голове и вбить колышек
  в землю изъезженной дороги. Стихотворение не может оставить голову там,
   пока ее не найдут солнечные лучи, птицы или черви.
  
  ***
  Элайа Коттон
  
  <Пластиковый пакет в магазине у дома оплакивает себя>
  
  Когда они, наконец, нашли меня,
   я распласталась на ветвях этого высокого дуба,
  кто больше не может смотреть в мои глаза,
   я буду задавать этот простой вопрос о себе:
  куда меня можно было унести, или куда я могла бы убраться,
   когда линии электропередач перестали жужжать свои рабочие песни
  затухающим красным и синим
   граффити, проходящим через подземный переход,
  где я провела свою юность, щипая травку,
   или луна становится кроваво-красной и сентиментальной,
  и выкашливает меня обратно
   на изуродованные берега Чесапика.
  А когда меня спросят, почему я здесь, я ссутулю плечи.
   А когда меня спросят, куда я иду, я процитирую небо снова.
  Я научилась при рождении улыбаться
   беззубым ртом. И выучила потом:
  всё, что открывается - рот.
   Каждый рот оплюет тебя.
  
  ***
  
  Петра Капперс
  
  <Юпитер>
  
  Отравление свинцом: Цинк-протопорфирин (ZPP) - соединение,
  которое находят в эритроцитах,
  когда формирование крови ингибировано
  свинцом и/или нехваткой железа.
  Вместо того, чтобы соединиться с двухвалентным ионом железа
  для формирования крови, Протопорфирин IX, немедленный
  прекурсор гематина, соединяется с ионом цинка, формируя ZPP.
  Она мертва. Она мертва.
  Ведьма мертва.
  В твоих руках, любимая, рука об руку
  летит к стеклянному потолку через сферы,
  она мертва, укрыта вуалью старухи у врат церкви,
  оплакивай ее, пусть слюна бежит по морщинам твоего лица, твоего старого лица.
  Отдай свою одежду.
  Надень ее на голый жир,
  отдай масло, тающее у меня во рту. Отдай короля.
  Расплата натурой.
  Северный олень отнесет тебя к солнцу. Она мертва.
  Я глажу звук ее мышечных выделений. Наблюдаю, как трупный пот скользит по ее холодеющей коже.
  Твоя кожа липкая, любимая.
  Любимая, твоя кожа - это не ты.
  Пистоны твоих мускулов больше не толкают тромбоциты по венам,
  плазма не бурлит в пещерах твоего сердца, металлы оседают,
  сухие вещества оседают,
  мой слух настроен на свободное падение твоего вещества, моя любимая высыхающая, и скопление, расщепление.
  Твои ягодицы тают, как крылья.
  Твоя спина расслабляется в объятьях земли.
  Я смотрю, как меняется твой цвет (гроб в монастыре, старый священник, цветы, лилии, бежим, мы с тобой, все глаза и пальцы),
  растворяется в восковой голубизне
  как раз под поверхностью этой кожи, в этом эпидермальном входе,
  бежит по системе подачи мимо закона зонирования тактильной эрогенной границы мимо баров
  на площади,
  по темной дороге с фабрики за стеной зоопарка,
  протозоологическая пластичность,
  рвота неконденсирующихся газов
  Помоги ей в пути, вестник.
  Хрящ твоего голеностопного сустава развился в распухшие крылья клеточной легкости слишком быстро,
  клетки, вышедшие за пределы тебя, не хотят оказаться
  снаружи,
  те, кто отправил тебя, вернулись назад,
  ты летишь вперед, твои ноги привязаны,
  привязаны к земному тяготению сцены, которая расстилается, словно перья: вот я, вот я,
  и мои руки полны,
  и кровь, лившаяся из наших пульсирующих губ,
  застывает в голубых водоемах, переливаясь из одного моего предплечья в другое. Мои руки засыпают
  с ношей.
  Возьми ее.
  Я должна ждать героя этой истории. Позови его обратно.
  Позови обратно мою любовь, назови ее имя,
  пусть ее имя звучит на площади и в газетах.
  Имена могут бежать по капиллярам леса, в мессопотамских венах пробки.
  Должна ли ты была выбрать эту миссию, парализованная мессия,
  эротическая дочь матери Энн Ли, эти имена могут заползать на стволы старых деревьев,
  рунические беседки для наших стройных дубовых форм. Я остаюсь растеньем.
  Материальна ли плоть,
  руины, над которыми ты строишь, вестник, знающий серебро?
  Умножь этот жир трансмутирующей плоти пищей для многих,
  крылатых, ползущих, скользящих и суетящихся, сданных в аренду и расссеявшихся,
  гноящихся и терзаемых,
  пусть все эти толпы придут на фестиваль мертвечины. Стол богато украшен.
  Пусть разольются по моим слюнным железам, пусть на вкусовых рецепторах растворится эта плоть,
  обозначь эти ароматические воспоминания,
  органы чувств мягко подтверждают мое дыхание,
  психоактивные химикаты пропитывают комнаты туманного гормонального дома,
  твой запах остается на подушках годами,
  моя сладкая, моя кислая, моя терпкая, моя горечь, моя сочная океанская соль.
  Он кладет свой соленой палец в мой рот,
  вкус даже не кричит, заморожен,
  стартл-рефлекс, словно чертов опоссум, его мясо - на моих зубах, шарит глубже, почему я сейчас его не кусаю,
  застенчивость на дает вырваться наружу львице, пантере, плотоядной хищнице, богине мести,
  нет-нет, заморожена в видеозале музея
  (зубастая вагина Чужой, мой рот не сжимается, женщина-Франкенштейн с невидимыми проводами,
  я не чувствую их, феминистский петух, плоть, выброшенная на берег, политика слишком многих обнаженных), не равна транскультурной трансгрессии,
  кожа, цвет, гендер поймал
  то, что обозначает жертву в темной яме кинотеатра,
  смотри изумляйся смотри дни
  тактильный кинематограф глубоко в моей глотке
  В сочном тепле твоего распада, моя любимая Возлюбленная, я пытаюсь придерживаться формы,
  помнить эти границы, луга пастбищ,
  мой садовый Эдем,
  создай новую землю, распоряжайся ею,
  используй свою магию,
  и я жду, жду, глубоко внутри своей вечной подруги. София раскачает меня.
  Вот моя ноша,
  бежит ядовитая в этой крови. Благословляю тебя, дитя.
  Благословляю тебя и даю тебе пищу, потому что на твоем пути нет ни корки хлеба,
  нет манны,
  только сладкая плоть моей груди.
  
  ***
  
  Натан Хокс
  
  <Работа отца никогда не закончена>
  
  Отец устал от гендера, так что вошел в транс и постиг Святого духа,
  Бесполый дух ехал рядом с ним, пока он ехал по темно-красному Сатурну на гору будущего.
  Он въехал на гору будущего и вырубил большую часть леса, и построил роскошные многоквартирные дома на юго-западных склонах.
  Он переселил волков, которые были дороги ему, как дети, в зоопарки столь большие, что смотрители очень долго размечали границы.
  Потом Святой дух затерялся в грозовых тучах, это был его план с самого начала еще до начала.
  Планы отца были сложны и неописуемы.
  Планы отца были прекрасны, как яичница-болтунья.
  Планы отца было сложно переварить, чем больше мы расспрашивали о его планах, тем больше чувствовали, как масло бурлит в наших желудках.
  И он разработал таклй план: в будущем Англия станет усами, по которым в рот будет течь горячая нефть.
  И он придумал вот такой план: мы будем стоять на голове, и океан будет омывать нас.
  Океан будет ванной с мятным чаем.
  Океан будет играть, как труба, в нем будет много ламантинов.
  Он разработал новый план и лег прикорнуть.
  Его сон был длинным летним днем, в его сне он придумывал новые имена для своих детей.
  Он проснулся от страха и завизжал, когда они начали стричь его усы.
  Они били друг друга волшебными полицейскими палочками и размазывали кровь по его сатурнианскому лобовому стеклу.
  Приближалась вечеринка, им нужно было построить гнездо.
  Им нужно было отползти обратно в рот этого монстра.
  
  ***
  
  Натан Хокс
  
  <Гнездо из колючей проволоки>
  
  Они бросают самонаводящиеся бомбы на клееварню.
  Отправляют саблезубые дроны в булочную.
  Оплодотворяют портних-мигранток
  И вновь заселяют горные штаты
  Шакалами-мутантами и водопадами из полиэтилена.
  Продают наши клетки кожи хирургам-косметологам.
  Расчленяют голые манекены
  И склыдывают груду угловатых конечностей во дворе,
  Так что можно залезть на эту груду и заглянуть за колючую проволоку,
  Украдкой взглянуть на зал заседаний с новой обивкой,
  Где удаляют ногти у подсобного персонала
  И составляют счет в обход закона.
  Они планируют бить нас ботинками со стальными заклепками,
  Потом они накачают нас мяшьяком и вставят кляп -
  тряпку, вымоченную в горячей смоле. Будут убивать мультипликаторов
  И дрючить друг друга на твердых переплетах в библиотеке,
  Прежде чем сожгут архивы из старинных огнеметов.
  Вооружат снеговиков 'узи',
  И похоронят бухгалтера под мшистыми скалами
  На заднем дворе вместе с пасечником
  И сухой оболочкой улья.
  Они пробьют брешь, закурят,
  И нарисуют нам веки органическим медом -
  Так что, хотя у меня до сих пор есть лицо внутри лица,
  Я пытаюсь смотреть на них как можно более объективно
  И удерживать дыхание внутри своего дыхания,
  Пока море огней не зальет мое тело,
  А когда тело поглотили,
  Сервер выплюнул мою дебетовую карточку,
  И тонкий лист бумаги, и ручку, в которой почти нет чернил,
  И когда я повернулась, чтобы подписать документ,
  Бретелька сарафана упала с плеча.
  Свисающее гнездо тормозит бриз.
  Подсолнух вращает свою тень на шарнире.
  
  ***
  
  Натан Хокс
  
  <Гнездо из цветной капусты>
  
  Маме
  
  Это сбивает толку - съесть так много цветной капусты
  С подноса, а потом обнаружить, что ты - одна,
  Вот так, очертания на закройной доске, еще долго после того,
  Как лезвие выпало. Что бы ни было полезно
  В переваривании крестоцветий, этот опыт будет лежать
  Где-то в разметанном гнезде души,
  Так что позже, когда какое-то скверное событие вызывает душевный трепет,
  Оно могло бы просочиться в щель фундамента, как
  Аварийный клей.
   Меховая стрела летит
  В мою голову, но я знаю, что это - не угроза. Мне сложно
  Сохранять спокойствие. Я говорю спокойные вещи,
  Киваю головой, хотя мне нечего сказать,
  И в этом я похожа на маму. Мои зубы -
  Не ее зубы, мои уши - не ее уши.
  Для щелкающего хвоста ее собаки нет места в моем стихотворении,
  Но это
  похоже на стрелу, ее движение сильнее
  Любой добродетели, она, скорей, вирулентна,
  Чем воображаема. Она проясняет определенную часть мозга,
  Так одна лишь мысль о деньгах зажигает
  Теплый жар вокруг гипоталамуса,
  Но потом он ослабевает, и ты задаешь себе вопрос, неужели
  Ты действительно хотел стать лучше, сильнее,
  Более расчетливым в социальных и финансовых
  Вопросах.
   Во всяком случае, мое тело - гнездо, то место,
  Которое жужжит, дрожит и горит, бунгало,
  Которое сталкивается с другими телами, бунгало,
  Прежде чем превратиться в косоглазого вампира, закапывающего
  Мертвых домашних питомцев на кладбище на заднем дворе соседа.
  Демонстрация ран, по крайней мере, повеселит гостей.
  
  ***
  
  Натан Хокс
  
  <Гнезда в воздухе>
  
  Светло-серая птица перелетает через забор.
  Сбивает с толку белку и блокирует двор.
  Влетает в офис и входит в предложение,
  Которое я написал о птице и недостатке амбиций,
  Но понимает блеск английских булавок,
  Потому что ее глаза сделаны из игл,
  Птицу рвет зародышем, потому что, подобно всем птицам,
  Ее тело - транспортное средство, свистящее от боли.
  Она дрожит на книжной полке, свистит боевую песнь,
  И клюет семейные портреты,
  Прежде чем построить гнездо из ее радиоактивных клочков.
  О чем она думает? Чего она хочет?
  Может ли она высидеть птенцов в этой чертовой слякоти фестиваля?
  Какое у птицы настроение? Она - абрикос?
  Мужского рода? Женского? Женско-мужского?
  Военный? Военный фрукт? Огненный фрукт? Взрывающаяся плоть?
  Огонь, который открыли на солнце? Солнце, сжигающее ясли?
  Где она может оставить свое потомство? В грязи? В гниющем фрукте?
  В радиоактивных клочках?
   Когда птица
  Летит обратно к окну, окно становится ее песней,
  Ее гнездом и горлом, полным крови.
  Она запускает программу охраны окрестностей,
  И с розового куста срывает личность человека шипов,
  Большой коп, голова которого перенаселена,
  Так что он бьет себя рукояткой пистолета, пока допрос с пристрастием
  Не вынесет его мозги в небеса,
  Где кровавые ошметки становятся гудящим роем,
  Блокируя лунный свет, окрашивая солнечный свет,
  Заглушая пение птиц, зажимая глотки,
  Группируясь вокруг серой птицы и возвещая ее группы
  До проволочного гнезда, колыбели жужжащей, лоскутов воздуха.
  
  ***
  
  Сандра Гастин
  
  <Ветерана удивляет милитаризация>
  
  Мы спустились с гор Чирикауа,
  подошли даже ближе к границе, взбирались по скалистым склонам
  на бездорожье, заметили пятиполосную аимофилу,
  такую хорошенькую, но ее заглушал гул мотора
  случайного вертолета в небе. Наш проводник
  сказал, чтобы мы держали свои бинокли покрепче, чтобы показать им,
  что мы - просто орнитологи-любители, и мы выполнили его просьбу,
  мы прошли мимо грузовиков, остановившихся в пустыне,
  на бронетранспортерах приехали вооруженные люди в бронежелетах.
  Я спросила о привязанных серых дирижаблях
  в обычно безоблачном небе,
  мне ответили, что это - платформы для слежения.
  За границей десятилетиями, большинство из них -
  в областях конфликтов, я никогда не видела
  такое тяжелое вооружение, такую боевую технику
  в своей стране, за пределами военных баз.
  Солнце на границе сияло ярко, мы шли медденно,
  но все равно мне пришлось закрыть глаза, дыхание
  было прерывистым от приступов страха и головокружения, тьма
  в волнах, как мираж, волны воробьев падали
  в воронку медленного падения, в пустыню,
  невидимую для всех, и для меня.
  
  ***
  
  Марланда Декайн
  
  <Память зерна>
  
  Изогнутая ветка падает
  с дуба бабушки Тельмы
  для меня.
  'Что ты знаешь о волшебстве?' - спрашивает,
  Склоняет старое тело, превращает
  кривую ветку в крест,
  вешает его мне на шею.
  Меня зажимает правое русло Черной реки,
  я помню, что мой дедушка Мозес никогда не носил ничего,
  кроме церкви.
  Моя пурпурная голова начинает мерзнуть,
  как священник подрумяненный. Я прошу воды.
  Она дает мне воду и рис, говорит, чтобы я повторяла
  за ними:
   Я лечу от природы. Природная муха. Лечу от природы.
  Природа летит.
  Я лечу от природы. Природная муха.
   Я лечу от природы. Природная муха. Лечу от природы. Природная муха.
   А, поняла! Это - аффирмация, - говорю я,
   и она смеется в окне океана песни.
  Шепчет: 'Не попадайся в ловушку языка'.
  Ее голос начинает биться в моей грудной клетке
  ритмично, осевки проросли из зерна,
   отделяя меня от необходимости.
  Я думала, что сломалась, стала изогнутой веткой. Нет.
   Я лечу от природы. Природная муха.
  В сумерках
  мерцающие бархатцы собрались
  у моих ног, напевая:
  'Нас выкрали, перевезли через Атлантику,
   слово захватывает новые территории, я слышала,
  украли, суета суета суета, и мы в цветении говорим'
  
  ***
  
  Марланда Декайн
  
  <Вероятно, я бегу от эмпатии>
  
  Бодрствовала так долго.
  Я полна. Прошли столетия
  ужаса, ползающего у меня под кожей.
   Я больше не считаю чей-то чужой шум своим.
  Меня заботит
  Генриетта и все остальные имена,
  которые шепчут мне на ухо
  мудрые
  дубы.
  Меня не беспокоит отец современной гинекологии,
   удостоенный почестей в столице площадки для гольфа в Южной Каролине.
  Память заливает потоком,
  когда я иду по траве, потому что белый клевер выталкивал мед,
   пока на него падали Черные члены.
  Я думала о том, чьи тела
  спасли тела
  без разрешения,
  без взаимности.
  Я думаю о Черных
  телах, которые не убрали
  с окровавленного стола.
  Так что я не умираю
  у себя на руках, стоя в белой обуви,
  Я танцевала со своим Духом
  под старыми кедрами.
  Я формировала свое воображение,
  проведывая бездомных кошек.
  Я погребла ноги в грязи,
  глядя на деревья магнолии и считая волны
  в Атлантическом океане.
  Мне надоело петь в одаренном хоре империи,
  Я сижу со своими бабушками
  на их фотографиях,
  нанося благовония и миро,
  я думаю
  о том, что Джованни сказал Болдуину
  в том повторном интервью на языке любви:
  'Если ты не понимаешь себя,
  ты не поймешь никого другого'.
  
  ***
  
  Лорен Уайтхед
  
  <Это уже было опасно>
  
  Работать на смене 2-12, ехать домой в сияющей тьме
  под бессонной луной. Петлять в автомобиле
  по проселочным дорогам пригорода. Почти каждый день толкать
  сонно свой внедорожник, достаточно хороший для того, чтобы его не остановил патруль.
  Кофе глясе с молоком, пирожное. Уже было опасно
  больному диабетом курить все эти сигареты
  на пустой заправке,
  смеяться и пропускать все эти приемы пищи, даже
  работая смену 2-12 в дорогой бакалейной лавке,
  где царят в своих владениях мясные консервы.
  Куски свинины свисают, их нарезает тонкими ломтями женщина
  в крахмальной блузке и бумажной панаме. Бакалейная лавка,
  где ты построил свой первый блок из шести банок, и там же
  мой отец руководит молодыми малообразованными курильщиками
  в деле раскладывания продуктов, когда их достают
  из коробки. Ты, вероятно, не задавался вопросом,
  чьи руки выявляют различие между
  надушенными и ненадушенными мешками для мусора, чьи руки
  сортируют 200 с лишним сортов чая в третьем ряду
  твоего местного магазина. Ты, вероятно, проходишь мимо, ничего не
  спрашивая,
  мимо идеальной симметрии зубных паст,
  мимо стеллажей с мылом аккуратно упакованным, прямых, как спина солдата.
  Но это мой отец работает в ночную смену,
  складывает органические замороженные пиццы в холодильник, клеет этикетки,
  чтобы ты не перепутал свою веганскую пиццу и пиццу 'четыре сыра'.
  Он - знаток капусты, человек, которые раскладывает капусту,
  узнает любую приправу по цветовому коду.
  Это было уже утомительнро - бросать коробку за коробкой с автокара,
  возить паллеты песто и соуса для пасты.
  Уже было тяжело, но сейчас все дополнительные грузы -
  алкоголь, нашатырный спирт, отбеливатель, моющее средство двойного действия,
  салфетки и туалетная бумага почти всю ночь, мясные консервы,
  твердый сыр и замороженное всё. Ему уже 63,
  идеальная выдержка для вируса, не проводящего различий,
  который живет несколько дней на твердых поверхностях, таких, как
  линолеум, пол продуктового магазина или металлические поручни,
  алюминиевые мыльницы или винные бокалы в пятнах губной помады,
  которые случайно оставляют на полках дорогого сегмента
  слегка пьяные белые женщины, не верящие в кризис,
  пока он не придет в их дома. Тяжело было не принести
  свою работу домой. Но сейчас еще опаснее
  эта неблагодарная, невидимая, игнорируемая работа.
  Это было слишком даже до всего этого раздражения,
  всего этого упорства, даже до всего этого агрессивного страха,
  который сделал его несчастным, видимым, уязвимым, необходимым
  
  ***
  
  Керрин Макадден
  
  <Способ извиниться перед дочерью за неосторожные слова>
  
   На Стейшн-Айленд мне очень захотелось съесть медовые соты,
  видя чистилище под каждым курганом и каждой статуей.
   Здесь нужно гулять, кружиться в попытке упасть,
  ловить себя снова и снова, я практикую этот способ движения вперед
   уже много лет. На Стейшн-Айленд
  я - кающаяся грешница, это значит, что я согрешила, но также значит,
   что при желании у меня будут слова, чтобы всё исправить. Кающаяся грешница -
  это слово, которое исправляет то, что было сказано раньше.
   Я жалею о том, что сказала тебе в Закусочной на обочине,
  сказала, что тебе здесь не место. И вот я отказываюсь говорить.
   Наши пятнадцать веков пришли сюда, чтобы извиниться,
  воздух никогда не бывает достаточно теплым, и если бы я пришла сюда с фермы,
   я бы шла много миль по бездорожью,
  причины моего прихода так же нельзя сформулировать,
   как причины твоих действий. Ты идешь по городу со стариком Уолтом,
  напоминая ему о мире, я случайно вижу его по дороге домой,
   что за слова, которые мы сказали друг другу, не достигают цели.
  По всей Ирландии шлюпки
   на озерах, чтобы привезти кающуюся грешницу на острова. Вода здесь
  обещает, что ты утонешь - шерсть гернси выдает рыбаков,
   выброшенных из моря на берег, но того же нельзя сказать об озерах,
  семьи переплывают их вместе. Невозможно узнать
   семью, которая утонула. Когда у нас достаточно земли,
  мы переплываем воду, рады крену своих тел, рады тревоге.
  Как еще мне измерить то, что я сделала?
  Я переплываю в тишине жалоб птиц и гребцов.
   Мне не следовало говорить тебе это, но я сняля туфли для тебя.
  Я помню, как любить статуи, как они поднимают ладони,
   отводят плечи. Я ничего не ем.
  Три дня проходит, я произношу вслух твое имя.
  
  ***
  
  Керрин Маккаден
  
  <Просмотр изображений улиц>
  
  Я гуглю деревню в Ирландии, из которой приехала,
  тащу желтого человечка в программу просмотра улиц,
  кликаю вертящуюся стрелку снова и снова,
  так что вижу всё. Когда я убираю его
  с приборной панели, над своими + и -
  он летит, клочок зелени парит под его ногами,
  его собственный летающий остров, его маленькая
  земная тень, размазанная по краям,
  океан с картой земли внизу наплывает на пляжи,
  указательным пальцем увеличиваю луну,
  моя рука - Бог, которым я не являюсь,
  хотя здесь, в своем сельском доме, крепком
  и обитом досками я - нечто вроде человека,
  который может видеть весь мир,
  передвигаю человечка туда, где я хочу, чтобы он находился,
  верчу его и вижу то, что видит он: моя софа Flex-Steel,
  туф моего офиса Бога на облачной гряде.
  Если позвонит телефон, я отклоню вызов,
  буду слушать вздохи машин по всей деревне,
  как дыханье любимого, каждый его вдох и выдох,
  как прибой на летающем острове
  или дыхание труб гостиных, локоть
  вдавливает его легкие, как прибой океанский в замедленной съемке,
  в пластиковые формы, их вершины -
  Бог щиплет облако в форте.
  Он летит, и мгновение, потому что могу,
  я подбрасываю его туда-сюда, качаю
  его голову на шарнирах, его ноги трясутся
  вправо-влево, его руки немного отведены назад,
  словно я веду на танцевальной площадке,
  и я погрузила его в клей, его маленькая спина выгнулась,
  его руки не дотягиваются, чтобы спастись -
  его ноги не подходят для ходьбы,
  на его лице нет черт. Потом вены дорог
  наполняются голубизной, и если я брошу его в одну из них,
  земля упадет с карты в программу просмотра изображений улиц,
  и я буду видеть глазами своего человечка,
  и где он был всю мою жизнь? Я вожу его
  по далеким пустошам и завожу в топь,
  гугл не показывает там никакой зелени,
  больше коричневого цвета, холмы наползают
  на границу с Северной Ирландией, хватит стесняться
  пяти столбов ветроэлектростанции, и я поднимаю
  палец, чтобы поставить его туда, прямо напротив
  старого дома без крыши, который в режиме просмотра изображений
  похож на овчарню. Его крыша давно упала
  и сгнила - сломанная коробка для обуви,
  полная сломанных фермерских инструментов. Я ищу способ
  восстановить ее, думаю о ведрах на пять галлонов
  и о побелке известью, новая тростниковая крыша.
  Я могу ковать металл сама на коленке.
  Любить мир над крышей, вцепиться в лестницу,
  потому что кружится голова, и хотя у него нет рук,
  я смотрю, как он скребется и размазывает
  шершавую глину по стенам валиком-лопаткой,
  каждый мазок погружает перлит в воду
  смеси, самая ровная поверхность -
  та, которой касались дольше всего. Могу сказать, кстати,
  что он не смотрит на меня, вскоре он захочет,
  чтобы я принялась за крышу и дверь,
  я всегда была насекомым
  в ловушке автомобиля, выехавшего на прогулку,
  но, кажется, немного подумав, он поехал во Флориду,
  или на луну, весь мир стал неправильным,
  когда меня освободили, кажется, мы -
  вполне вероятная пара.
  
  ***
  
  Керрин Маккаден
  
  <Эпистола: Отъезд>
  
  Дорогое крушение поезда, дорогие ужасные локомотивы, дорогой разбросанный груз,
   дорогой немыслимый беспорядок, много лет спустя я думаю
   о том, чтобы написать ответ. Я была не та, что теперь. Корабль - лодка,
   лодка - это лодка, мачта - лодка, и поезд был тобой-мною.
   Дорогая тьма, дорогая бумага, дорогие папки, которые я не могу перемешать, дорогой календарь
   и график посещений, дорогие привет и до свиданья.
  Если жизнь - одно, а потом - другое, если трава не растет
   на колее, если крушение поезда - ложный маневр,
   если прощай, тогда - искренне твоя. Дорогие исчезнувшие тела
   и переходы, дорогое окончание разумного параграфа.
   Перед крушением мы неверно поняли исправление.
  Я проверяю всё теперь. Я учусь уместности. Девочка в классе сказала нам,
   что какие-то мальчики, нашедшие тела на железнодорожных путях,
   потом вернулись, а тела исчвезли.
   Правда, что эта история была ложью, как всё,
  что приводят в порядок. Я до сих пор думаю про эту историю, каково это -
   быть мальчиком, который нашел тела в лесу,
   по какой бы причине их ни оставили там - и обдумываю все способы
   их возможного появления там. Дело было так: я изучала строение разумного параграфа, добросовестная исследовательница
  предложений, думающая о дорогих мальчиках, дорогой тишине в лесу,
   пока не появился снова мальчик, которого я знала как мужчину,
   отец бросил его на заправке, и, в отличие от лживой истории девочки,
  эта история правдива - отец бросил его там для его же блага.
  Иногда этот мальчик, девятилетний, бледный, сидит рядом со мной здесь,
   смотрит на поезда, едущие мимо заправки в Вайоминг,
   думает, что есть поезд, который едет в одном направлении, и поезд, едущий в другую сторону,
   каждый - на своей регулируемой скорости:
   сколько миль спустя что-то случится,
   то, что нам кажется ответом, когда мы записываем его -
  веские параграфы со множеством переходных фраз
   и сложноподчиненных предложений, зал ожидания
   среди историй, заканчивающихся в наслаждении или боли. Он
   продолжает разоблачать, дорогой мальчик, мужчина теперь, красивый,
  как северный лес, твердая древесина покрыта льдом.
  
  ***
  
  Ивана Бодрожич
  
  <Цикл>
  
  На первой лекции о сексуальности
  (война бушевала вокруг нас,
  мужчины связывали женщин колючей проволокой
  по всей стране)
  в конференц-зале имени товарища Тито сидели двенадцать девочек
  от девяти до пятнадцати лет.
  Прислали женщину-доктора из Загреба,
  она пришла в белом пальто
  и спросила нас:
  'Что такое 'цикл'?'.
  Я храбро подняла руку.
  Она взглядом подала мне знак отвечать.
  'Это когда из тебя течет кровь, пока не остановится'.
  Она мягко покачала головой,
  ее красные серьги-вишенки
  ошеломили нас,
  кровь прилила к моим щекам, мне хотелось провалиться сквозь землю.
  'Циклично всё вокруг, - сказала она, -
  с первого дня, когда яйцо появляется в кладке,
  до последнего дня,
  когда оно скукоживается и исчезает,
  а кровотечение -
  это то, что посередине.
  Циклично всё -
  паводки грязи весной,
  дождливое прелое лето
  и теплые зимы, полные жуков и желтого снега,
  чары красных оттенков осени,
  бесконечный день -
  то, что посередине.
  Циклично всё -
  первое одиночество,
  то, как я ловлю ртом воздух,
  когда ты держишь меня за руку,
  грандиозная мысль о смерти в твоих обьятьях,
  моя жажда получить хоть немножко больше пространства,
  бунт
  и, наконец,
  одиночество.
  Циклично всё -
  беззубая яма лица,
  распухшие розовые десны,
  полные невидимых корней зубов,
  потом - ежедневное растворение эмали,
  потом - развороченный патронташ,
  потом снова - беззубая яма,
  кровотечение - то,
  что посередине.
  
  ***
  Ева Липска
  
  <Эхо>
  
  Дорогая фрау Шуберт, я не могу заглушить отзвуки прошлого.
  Громкие ссоры чужих языков.
  Не могу сделать тише наши громкие импульсивные перепалки.
  Побеги из дома. Всепроникающий запах
  мяты и похорон. Жизнь в кавычках.
  Не могу оградить меньшинство
  от криков большинства. Что говорит доктор?
  Это - просто неизлечимый случай хронического эха.
  
  ***
  
  <Исповедь>
  
  Дорогая фрау Шуберт, мне приснилось,
  что я пошла к исповеди. Как вам известно,
  я не особо верующая, сон меня удивил.
  В исповедальне сидела женщина, именно ей
  на едином дыхании я рассказала историю Нибелунгов.
  Я говорила о ненависти, любви, мести.
  Женщина разразилась смехом и превратилась в пыль.
  Поскольку храбрость меня страшит,
  я тут же проснулась.
  
  ***
  
  Ивана Бодрожич
  
  <Неприятность с аистом>
  
  маленькая я идет по улице,
  я наблюдаю за ней с террасы кафе,
  на которой сижу, потягивая пиво, и пишу стихотворение
  сначала я машу ей, но она не замечает,
  она слишком занята, объясняя что-то
  своей пухлой маленькой восьмилетней рукой
  подружке, которая подводит ее то и дело,
  ее пальцы черны от грязи под ногтями,
  но пахнуть сливочным печеньем,
  но всё это не продлится долго,
  она меня не замечает,
  она даже не предполагает, что рубчик
  станет главной для нее тканью,
  всего за несколько метров отсюда
  она поступила в театральный кружок,
  однажды она станет великой актрисой,
  вчера она услышала о Голливуде,
  она не знает, пойдет ли на День рождения Филипа,
  мальчика из ее класса,
  который назвал ее шлюхой,
  'твоя мама - шлюха', -
  я тоже сказала Дэнису в шестом классе,
  когда он ударил меня в глаз пакетом со льдом,
  в школе мы знали, что у шлюх есть свой тайный код:
  они носят красное по пятницам,
  'эти женщины обжимаются с мужчинами за деньги,
  в самом деле?', -
  она спрашивает меня, когда я выключаю свет в гостиной.
  'иди спать', - говорю я.
  'а как называются мужчины, которые обжимаются с женщинами за деньги?'.
  иди спать
  *
  'ложась спать, я надеваю лифчик,
  который со мной со времен войны', -
  говорила моя мать.
  я перед сном надеваю лифчик,
  оставшийся мне от матери.
  'аккуратно складывай одежду на стул', -
  говорила бабушка
  после молитвы на венгерском,
  которая щекочет меня до сих пор
  между ушами и носом, как звучат эти слова
  о том, что смерть не придет к тебе, пока ты спишь.
  Складывай их аккуратно, чтобы знать,
  где твои штанишки, носочки, свитер,
  если начнется землетрясение
  и нам придется бежать,
  всюду будет мрак, никакого электричества,
  ты не можешь выскочить на улицу с голым задом.
  Я сплю в носках,
  но это - другое,
  кровь медленно бежит по моим венам,
  я потею только перед рассветом.
  Но я больше не могу расслабиться,
  не могу лежать здесь спокойно,
  женщины, родившие меня, спали
  таким образом слишком долго, так что могли убежать.
  
  ***
  
  Тилланисо
  
  [Внутри меня бьется рыба]
  
  Внутри меня бьется рыба,
  Ее хвост трепещет,
  Ее мучает жажда,
  жажда.
  День,
  Три дня,
  Десять дней,
  40 дней.
  Рыба не умирает от жажды.
  Рыба бьется внутри меня,
  Ее хвост трепещет.
  Она разбивает
  правду
  Своей тонкой костью.
  Внутри меня бьется рыба.
  Ее глаза - цвета темной ночи.
  Это была ложь.
  Рыбы умирают от своего собственного исступления.
  Они бьются, они разрушают себя,
  Умирают от собственных мыслей.
  Это была ложь.
  Один,
  Три,
  Десять,
  Сорок дней.
  Рыба умирает не от жажды.
  
  ***
  
  Тилланисо
  
  <Дело не в этом>
  
  Нет, это - не депрессия.
  Депрессия - это образ жизни.
  А разве я живу?
  Разве ты живешь?
  Я стою на краю своей жизни и наблюдаю
  (хорошо стоять где-то сбоку),
  стою на краю и наблюдаю:
  я - проститутка,
  которая дрожит ночью на коленях каких-то людей,
  чтобы забыть всё.
  Отдаваясь опьянению,
  я забываю.
  И не могу вспомнить ничего
  утром.
  Например, я не помню
  своих собственных двоих детей,
  которые не отходят от меня ни на шаг ночью,
  называют меня мамой.
  Я стираю утром.
  Я стираю, когда просыпаюсь,
  Мне нужно стирать
  или забыть.
  Была ночь Рамадана
  (трудно жить ночью),
  я смотрела мыльную оперу
  и плакала о своих детях.
  Никогда снова...
  Я - проститутка,
  которая лежит на чужих коленях ночью
  и стирает днем,
  я стою на кромке
  и наблюдаю за своей жизнью.
  Хорошо стоять на кромке.
  Я стою на краю своец жизни.
  Я - мазохистка.
  Подобно героине Элинек,
  я отрезаю себе грудь куском стекла,
  это соответствует моим представлениям о любви.
  Когда мои любовники меня бросают
  (я никогда их не любила),
  я делаю себе небольшой укол над сердцем.
  Ощущенья мертвы. Чувств не существует. Не бойся, это не больно.
  Не принимай это всерьез.
  Ничего ужасного.
  Это просто росток травы,
  несколько капель дождя,
  и огонь, охватывающий струны инструментов.
  Не становись серьезным. Ненавижу серьезных.
  Сотрудники нашей компании
  слишком серьезно относятся
  к предупреждениям,
  к боссу,
  к приказам.
  Они принимают рутину жизни всерьез,
  но не способны увидеть
  рутину более высокого порядка.
  Рутину Вселенной.
  Рутину цветов.
  Рутину дороги.
  Рутину дождя
  и воды.
  Посмотри снаружи:
  я - проститутка.
  Я научилась жить и ничего не ждать.
  Не принимай всё это всерьез, дорогой.
  'Окажи себе услугу, -
  (кто-то сказал мне), -
  Немного абстрагируйся от себя!'.
  Я - проститутка,
  иногда мне хочется уничтожить себя.
  Иногда мне нужно разрушить до основания свою испорченную жизнь.
  Я стою на краю жизни
  И наблюдаю,
  По-прежнему люблю
  воду,
  дождь,
  первые слова малыша,
  чириканье воробьев.
  
  ***
  
  Рафик Озтурк
  <Телефонный звонок>
  Мой бедный папа
  хотел бы мною гордиться.
  Он счастлив,
  если находит что-то,
  потерянное давно.
  Мой бедный папа
  знает, что я учу
  русский, английский и норвежский,
  неустанно приглашает меня
  проведать его страну,
  пытается высылать мне одежду
  почтой на год.
  Мой бедный папа
  вдруг состарился.
  В итоге все его бросили,
  и даже его бессердечные сыновья
  его не помнят!
  Мой бедный папа
  по-прежнему восхищается моими стихами,
  хотя моя книга еще не издана,
  и никто не использует ее в качестве туалетной бумаги,
  как он предсказывал много лет назад.
  Мой бедный папа...
  
  ***
  
  Рафик Озтурк
  <Полька>
  Галине Посвятовской
  1
  Ты бегло говоришь
  на языке любви,
  и движение твоих губ
  напоминает раскрытие бутона.
  Перед тобой я - эмигрант,
  онемел, почти разучился говорить.
  Я смотрю на твое нежное лицо,
  и шепчу тебе: 'Ты говоришь по-английски?'.
  После этих слов
  ты смотришь на меня
  с удивлением.
  2
  Стихи - результат
  желания жить
  снова и снова.
  Каждый раз,
  упокоившись,
  ты хочешь передумать.
  Но стихи - словно искусственные цветы,
  никогда не укореняются в почве,
  а искусственные цветы
  не могут стать стихами.
  3
  Твои нежные слова
  кажутся тутовыми ягодами,
  падающими с веток.
  Книги, полные твоих стихов,
  превращаются в голубые просторы.
  Если бы мой шаг
  был столь широк.
  Мне хотелось бы ликовать,
  растворившись в земле
  во славу твоих слов.
  4
  О Галина, Галина!
  Прижимаю лицо
  к пустому листу бумаги:
  'Скажи что-нибудь, в конце концов!'.
  Просто ты не знала,
  а если бы знала, ушла бы?!
  Ты подождала бы меня какое-то время?
  Я потрошу твои письма,
  и верю, что, как бы то ни было,
  у тебя есть что мне сказать!
  
  ***
  
  Йонтемир
  
  <Чудесная ночь>
  
  Остановка ночного автобуса.
  Жду на углу.
  Дым поднимается от моей сигареты.
  'Вы ждете 94-й?'
  Я отрицательно качаю головой.
  Я
  жажду обрести хотя бы кусочек свободы.
  Автобусы приезжают и уезжают.
  Кто-то выгуливает собак.
  Тусклые фонари освещают улицу.
  Таксисты сигналят: 'Куда едем?'.
  Но мне достаточно этой скамейки.
  'Ты замерзнешь до рассвета, -
  шепчет ветер.
  Я улыбаюсь и указываю на небо:
  'Мой Господь следит за мною оттуда!'.
  Из ближайшего бара
  раздаются звуки гитары
  нежные.
  Я прокручиваю ноты в уме,
  я играю...
  Словно лежу на пляже
  песочном,
  я играю...
  Моя ладонь танцует в воздухе,
  я играю...
  Растворяясь,
  играю...
  Вскрывая яд своего сердца.
  Разве ты сможешь выстрелить теперь?
  После полуночи
  приходит бродяга,
  волоча свой мешок,
  молча садится.
  Ужасная вонь разливается повсюду,
  Худой, как швабра.
  С морщинистым лицом.
  Я предлагаю ему сигарету,
  потом прошу горсть его свободы.
  Улыбаясь, он предлагает мне хлеб.
  Да, все мы понимаем свободу по-разному...
  Мне трудно дышать...
  Я смотрю на его рыжую бороду, в которой застряли остатки пищи.
  Спрашиваю:
  'Кто ты?'.
  Он обводит рукой пространство.
  'Откуда ты?'
  Он обводит рукой пространство.
  'Куда ты идешь?'
  Снова обводит рукой пространство...
  'Ладно, кажется,
  я ничего не понял, - говорю я
  и пробую хлеб, который он мне дал.
  Он кажется таким вкусным,
  Стихотворение льется потоком в мой мозг,
  я открываю и закрываю глаза,
  а потом -
  гляди-ка, бродяга исчез.
  Аллах акбар!
  Аллах, Аллах!
  Аллах акбар!
  Тишина.
  Нет любви, нет свободы, нет счастья...
  Только одиночество и тишина
  остаются со мной.
  Потом я понимаю,
  что одиночество - друг поэта.
  Он рождается в одиночестве,
  живет в одиночестве,
  умрет в одиночестве...
  Рассвет.
  Уборщица
  замечает меня
  и спрашивает:
  'Кто ты?'
  Без колебаний
  я обвожу окружающее пространство рукой...
  
  ***
  
  Йонтемир
  
  <Слова>
  
  1
  'РАЗОБЩЕНИЕ' - исчадие ада.
  Это слово внушает мне ужас.
  Как часто
  я сталкиваюсь с его грубостью.
  Каждый раз оно душит меня,
  как погребенного заживо щенка,
  стирая все воспоминания,
  кроме мучительного вопроса 'почему?'.
  2
  Потом 'ОДИНОЧЕСТВО' усыновляет тебя,
  становится тебе отцом,
  становится тебе матерью -
  единственное доброе чувство в мире.
  В моем дневнике есть запись:
  'Одиночество - это язва. Инфекция от Бога.
  Может быть, поэтому никто, кроме Бога,
  не приближается к зараженному'
  3
  Слова 'Я ЛЮБЛЮ...' напоминают о Рае.
  Но я вырос, завидуя этому миру,
  завидуя всем.
  Потом я встретил тебя,
  Ты шла, словно музыка,
  среди жадного воронья.
  В это мгновение мое сердце затрепетало:
  'Я ЛЮБЛЮ...'
  Не падай в колодец 'РАЗОБЩЕНИЯ',
  Пусть Рай укоренится в твоем сердце.
  4
  'КОНЕЦ' - самое ужасное слово в словаре.
  Оружие, выкованное кузнецом-колдуном.
  Дамасский клинок, вырезающий слово 'КОНЕЦ'.
  Когда он выскальзывает из ножен между губ,
  Его жертва обречена.
  Человечество не в силах создать
  оружие более смертоносное, чем 'КОНЕЦ'.
  Посмотри в мои глаза, дорогая.
  Не сдавайся,
  кусай губы.
  Давай не будем обагрять руки кровью.
  Мы - не убийцы, мы - не убийцы.
  
  ***
  
  Алекс Димитров
  
  <День рождения в Палм-Спрингз>
  
  Ветер сводил меня с ума.
  В закусочной 'King's Highway'
  я разложил таро для официантки,
  а она нарисовала сердечко на моем счете.
  Каждый день я наблюдал, как мальчик
  притворяется мертвым в бассейне.
  Друзья смеялись над ним, сидя
  в своих пляжных креслах.
  'Я выиграл, - вопил он. -
  Я снова победил вас всех'.
  Когда незнакомец в ковбойской шляпе
  спросил, не родился ли я в 1984-м году,
  я не ответил. Я смотрел
  на горы Сан-Хасинто
  из окна его 'БМВ'. Он сказал: 'Наклони назад
  сидение', - я так и сделал.
  Большинство ночей я притворялся живым -
  в баре, после обеда,
  в номерах отелей, у камина
  возле моей комнаты.
  'Ты никого мне не напоминаешь, -
  сказал ковбой. Предполагалось,
  что это - комплимент.
  Предполагалось, что я - старше,
  но мне по-прежнему шесть лет
  с тех пор, как я туда попал. Пытаюсь написать
  это стихотворение, пока еще помню.
  Пытаюсь не умереть, я не хочу умереть здесь.
  Все плохие.
  Никто не знает, что я за человек.
  
  ***
  
  Элен Рут Кочер
  
  <Последние боги>
  
  мы, как наркоманы, подсели на радость, котались по обломкам угля на дорогах заброшенных шахт.
  белая береза угадывала тонкие вибрации земли.
  оранжевые ленты заходящего солнца на железных дорогах.
  что за ощипанный жалкий свет проникает сюда.
  что за личинка. что за соль. что за белая жестянка может всё уничтожить.
  хребет облака потрошит твою жалость.
  она влюбилась в парня, который влюбился
  в ее лучшую подругу. он был высоким блондином.
  она была бледной веснушчатой конфеткой.
  мы жили, чтобы быть ночью, но быть живыми.
  ни одна звезда не сияла ярче, чем наши тела
  в отблесках пламени.
  две белые девушки и одна черная шли
  в квартал другой черной девушки. девушка из этого квартала
  сказала новенькой черной: 'Иди впереди, а не сзади'.
  явление вне формы ломает горизонт.
  никаких непрерывностей, хотя ты отказываешься
  вообразить горизонт.
  теория маскировки отбеливала небо,
  когда я наконец достигла
  гармонии с собой.
  слишком много времени мне понадобилось, чтобы понять, что 'хорошенькая' - белый миф,
  который заканчивается смертью. смерть - это поле,
  белое от деревьев, если бы только мы могли их увидеть.
  они бегут в масках.
  они бегут без масок.
  движение на улице ограничено.
  сирены указывают направление.
  свет на заднем плане белый.
  свет - почти белый.
  белая простыня на его лице.
  белый осколок прорастает во мне.
  у меня два ножа вместо сердца.
  белизна превращается в ром, начиная, как сахар.
  руины усеивают остров в начале
  и в конце нашего романа.
  белые ходят на каблуках, смотрят
  через ее плечо.
  белые знают, что она совершила.
  я давно ушла.
  каждый день - комната.
  пейзаж - лишь вода и холмы.
  если ты расширишь свой фокус, мы станем картой.
  ты не отличишь свою воду от моей воды,
  свои холмы от моих холмов.
  когда я отказываюсь любить остров,
  морские черепахи выползают. они закапывают яйца так глубоко,
  что только мангуст может их найти.
  мы собирались изменить мир.
  мы не могли привлечь его к ответственности.
  он, очевидно, был безоружен.
  она не выезжает на обочину.
  мертвый парень - всё для всех.
  'всё' означает плен, в конце концов.
  прозрачность - не белая.
  я записываю это и считаю себя счастливой,
  хочу, чтобы белизна оказалась ложью.
  дождь идет внутри и снаружи. мир - это гений,
  он курит. я сижу здесь вовсе не из-за того, что ты сделал.
  пожалуйста, не называй меня 'прелесть'.
  если ты - охотник, белизна под сенью деревьев.
  если ты - жертва, красный цвет под сенью деревьев.
  кем бы ты ни был, свет говорит о темных деяньях.
  белый мальчик говорит, что пейзаж - мои ягодицы.
  раскрашивает меня под экзотический мрамор. смотрит, как я пишу
  его имя так же, как свое.
  в тени - ваза с розами,
  в ней - череп женщины,
  любимой каждой рукой, касавшейся ее.
  не путай желтый жасмин
  с низким чувством.
  опыление - битва не на жизнь, а на смерть.
  что за сердце бьется в легионах этих замерших звезд.
  что за лава бунта украшает когти.
  что за слабый ощипанный свет проникает сюда теперь.
  
  ***
  
  Карина Макглинн
  
  <Когда тебе семнадцать, всё звучит, как тайный гимн смерти>
  
  'Смерть повсюду. Мухи на лобовом стекле'.
  -Depeche Mode
  
  И печаль моря раскачивается своим тяжелым прибоем
  каждый раз, когда ты склоняешься над ним в серебряных пайетках, или парень вопит
  из люка одолженного ниссана 'максима'. Кровь бьет волной.
  Взорви синтезатор. Лети по темным извилистым дорогам. Сбрось легким щелчком
  фары в глубокий кювет. Потягивай долгими глотками
  коричный ликер, пари над кладбищем -
  не прикасайся к рулю, не жми на педаль газа.
  Не придавай слишком большое значение тому факту,
  что Depeche Mode играет каждый раз,
  когда ты чуть не умер.
  Слушай: Вот пьяный парень, который резко рванет руль
  на скользкой дороге намеренно, потому что ты
  не можешь спеть Правильные Слова.
  Ночь покрывается льдом например -
  деревья сверкают блестками в кристаллическом Коде Любви:
   последняя страница горящая спичка Давай
   взорвем строку черная месса -
  Даже когда ты врежешься в дорожное заграждение, он будет божиться, что шутит.
   Ломтик тебя навсегда застрянет в мертвом воздухе
   его шутки.
   Всегда будет поддет на вилку в этом устье: фары раскалывают
  корку льда, освещая речные камни. Всегда один и тот же
   стук по толстому стеклу фонарика Maglite, и то,
   как с безумными глазами он угождает полиции.
  Конечно, он станет дилером кокаина и поступит в военный флот. Ты даже проживешь достаточно долго,
  чтобы купить ему модель порше из каталога Sharper Image.
  Ты преследовала его в колледже.
  Чего ты ожидала?
  Эпизода, в котором Смерть спустится по спиральной лестнице и назовет тебя своей Невестой?
  Вообще, кем ты была? Я собираюсь врезаться в обледеневшую реку и удалиться.
  Сделай это. Проведи рукой по памяти словно оперной перчаткой,
  по стеклу летящего в озеро порше 'максима'. Протяни руку и притронься
  к холодному холму щеки Смерти. Послушай, как храпит ее конь огромный.
  Обработай горячую рану голоса Дэйва Гаана.
  Пойми смысл одинокого черного пера, вымазанного в снегу.
  
  ***
  
  Карина Макглинн
  
  
  
  Однажды очень холодной ночью в Энн-Арборе
  я пошла на вечеринку, где 'Кейт Буш'
  была паролем. Я надела свои угги,
  устало тащилась в них по талому снегу.
  Взобралась по аварийной лестнице на мансарду,
  где с пятью другими писателями
  сидела вокруг вращающегося столика кросли
  и ящика 'Бордо купаж',
  и черствого багета с дорогим маслом,
  и слушали Lionheart,
  обсуждали разрывы строк
  и всё больше пьянели,
  были настроены позитивно и жаждали
  -в эстетических целях-
  изучить друг друга поближе.
  Некоторые из нас целовались. Кейт преследовала нас
  с обложки -косматая грива
  и костюм из львиной кожи - двое людей
  привязали шелковыми галстуками кого-то
  к батарее, и танцевали, словно безумцы,
  скакали по креслам, облизывая лапы!
  Лев поднимается, собака - мордой вниз!
  Свечи разспыли остатки своих чар
  на стропила, когда мы тонули
  на диване для двоих из секонд-хенда:
  трепет цветов, щелчок отмены.
  Это - одно из самых дорогих для меня воспоминаний.
  Комната полна золота и изгибов,
  корабль девичьего пламени! Но там -
  во тьме, в католических уголках,
  где я не очень хорошо вижу - пассажир-безбилетник
  иногда бросается вперед. Вообразите такое существо:
  существует всё время
  на покровах пыли и в уксусе
  чьего-то чужого легкого
  и неуместного стыда.
  
  ***
  
  Дайан Сойс
  
  <Бобби>
  
  Все актеры ситкомов,
  которые я смотрела в детстве, мертвы.
  И музыканты убиты,
  или умерли от естественных причин.
  'Пойми намек, -
  они кричат с верхнего яруса
  древнеримского амфитеатра.
  Нет,
  я не пойму намек. Я просто
  варю скромную миску супа,
  который сейчас
  можно будет налить прямо
  из жестянки и поставить в ящик,
  который нагревается
  посредством электромагнитного излучения.
  Когда-то у меня была гитара,
  я выучила аккорды
  песни 'Я и Бобби МакГи',
  и разрази меня гром,
  если я пою плохо.
  Мой голос совсем не такой, как у Дженис.
  Ничего похожего на Дженис. Он был высокий,
  безмятежный
  приветливый
  острый
  меццо-сопрано
  очень лиричный
  щекочуший,
  тоший, как водяной смерч
  соседи жаловались на то, как красиво
  я пела и пою,
  я только начала начинать,
  и я не закончила.
  
  ***
  
  Дайан Сойс
  
  <Аллегория>
  
  Я любила север. Я помню это.
  Качество света, но мне вовсе не хочется
  его описывать. Ежевика -
  что-то из сказок.
  Зеленая вода заливает ночь.
  Этот обезличенный звук удара.
  Холодные пальцы шарят среди камней.
  Что-то ищут. Не помню, что.
  Синие пальцы. Губы.
  Синяя одежда, которую я называла своей рубашкой силы.
  Сине-зеленая. Достаточно большая, чтобы развеваться на ветру,
  едва касаясь моего тела. Печально,
  что я должна уйти и всё, покидая, представить -
  боль в кишечнике, работу, дурное предчувствие, но всё равно
  веру в то, что однажды вернусь.
  Всё это будет ждать меня здесь неизменно.
  Но даже тело воды устает от себя.
  --
  Я тосковала только о том, что имела.
  Меня уговаривают перечислить всё это,
  но время для перечислений закончилось.
  Упомяну, что был монастырь.
  Монахи с длинными бородами варили варенье
  из диких ягод и пекли тяжелые краюхи хлеба.
  В своей литературе
  они писали о зиме как о поре своих страданий.
  Мне хотелось сказать, что есть вещи похуже зимы,
  протягивая им деньги на хлеб.
  Мне хотелось поднять рубашку и показать им свой длинный шрам.
  Когда кровь продолжала идти, я меняла тампон
  в лесу за монастырем, и оставляла
  использованный позади, как экстременты дикого зверя.
  Кровь в воздухе, она пахнет, как мокрые пенни.
  Вгрызалась зубами в эти буханки.
  Ветер со своим однобоким мышлением.
  Он разрушил меня и голодом уморил.
  --
  Это было место, полное историй без сюжета,
  музыки без мелодии.
  Как объяснить. Уверена, ты слышал
  музыку диссонанса, но я имею в виду не это.
  Ты читал истории, в которых ничего не происходит.
  Может быть, состоящие из серии низкопробных эпифаний.
  Или вычурные описания, заканчивающиеся ничем.
  Рано или поздно все эти авторы умерли от сифилиса.
  Больные туберкулезом создавали смыслы,
  словно смысл мог сохранить им жизнь.
  Но в бурю смысл исчезает первым.
  На севере все формы означали сами себя.
  Не было необходимости наполнять их чем-то.
  Кубки, в которых вино излишне.
  И каждое мгновение - форма, череда безъязыких колоколов.
  --
  Есть поэзия ярости и поэзия надежды.
  Они питают друг друга, смотрят в зеркало и видят
  друг друга. Или властвуют друг над другом. Разве не забавно
  воображать надежду маленьким карапузом,
  сжимающим ярость в кулачке, как дубину?
  Когда я в колледже работала над курсовой
  о рассказе Готорна 'Мой родственник, майор Молино',
  мне пришлось найти 'дубинку' в словаре.
  Мы должны были развить символ дубины.
  Потом она превратилась в золотой дублон в 'Моби Дике'.
  'Что значит 'развить', - спросила я. - Что такое 'дубина'?
  Словари тогда были старые, тяжелые, заплесневелые.
  К ним нужно было обращаться. Они сами не шли к тебе.
  Когда я была на севере, я читала книги с тонкими страницами.
  Книги без символов. Только факты.
  И фотографии, не рисунки.
  Мне не нужно было подниматься к ним или падать на колени у их ног.
  Когда дом горел из-за попавшей в него молнии,
  они горели вместе с домом.
  --
  Воздух на севере был холодный и тонкий.
  Тогда были враги, но не тираны.
  Города-призраки и городаю Корабли и кораблекрушения.
  Корабли и миражи кораблей.
  Кто смог бы сказать, в чем разница?
  Стадо белых оленей, призраки которых,
  после того, как оленей застрелили, выглядели так, как при жизни,
  белые, глаза в розовой оправе.
  --
  Канадские журавли летели в небе,
  их клич напоминал гром костей в деревянном ящике.
  Казалось, словно один могильщик захватил целый регион,
  ударив себя по лицу собственной лопатой.
  В баре под названием 'У приятеля' я играла на бильярде
  с местными, пила втихую.
  Всё, что наполняло мой стакан, было бесцветно и смертельно.
  Никто не разговаривал со мной, поскольку люди на севере
  не разговаривают с чужаками, а я была незнакомкой.
  Одна мрачная песня в стиле кантри играла снова и снова,
  так что я начала верить, что это - единственная песня на свете.
  Днем свет в листве деревьев был цвета зеленого золота.
  Больше я ничего не собираюсь рассказывать об этом.
  Существует слишком много стихотворений о свете.
  --
  Чем бы ни был север, я всё упустила.
  Моя жизнь раздувалась с тех пор без него.
  Раздувалась от опыта, как сорговый сироп.
  Тяжелела от тонн воспоминаний - тащить всё это, такая ноша.
  Здесь нет места. Будь или уходи.
  Мне хотелось бы быть меньше, быть рецептом из одного компонента.
  Кога-то я знала певицу с таким голосом.
  Высокий тонкий звук белых пластиковых флейт,
  на которых нас заставляли играть в младшей школе.
  Каждая нота такая же, как последняя,
  и каждый инструмент такой же, как следующий,
  как выводок цыплят-бройлеров.
  Певица с тонким голосом переехала в Ирландию.
  Работала в баре. Выкуривала пачку в день.
  Некоторые сказали бы, что ее голос уничтожен,
  теперь она осипла, тянет низкие регистры.
  Многие считали, что мы похожи, но я этого не замечала.
  Теперь ее длинные волосы завиваются от времени,
  непослушная клумба, подол волочится по полу,
  голос - сырой и низкий, как эхо из открытой выработки,
  вижу здесь сходство.
  --
  На севере не очень-то много можно было купить и мало продать,
  но был хлеб, варенье и мясной пирог в вощеной бумаге.
  Я собрала материалы с деревянного пола,
  с помощью игрушечного молотка и маленьких золотых ноготков
  построила лодку и отправила сообщение в воду.
  Мне нравилось строить лодку и писать сообщение,
  не отличающееся от всех других сообщений, отправляемых в воду.
  Действительно, это было послание ребенка.
  Я свернула его и упаковала в канистру из пластмассовой пленки,
  прикрепила к пленке водоотталкивающим столярным клеем,
  но как только я отправила сообщение в глубокие воды,
  и начала наблюдать, как оно дрейфует, плывет поплавком к закату,
  я перестала в него верить, утратила к нему интерес.
  Как только сообщение уплыло, оно, кажется, перестало иметь ко мне отношение,
  совсем никакой связи со мной.
  --
  Во время чумы,
  превратившейся в образ жизни,
  я собирала обмылки мыла Ivory,
  слишком тонкие для купания или мытья рук,
  но, возможно, они пригодятся потом, когда такие вещи, как мыло,
  начнут исчезать с прилавков магазинов,
  то, что останется от денег, иссякнет.
  Я представляю, как свяжу обмылки резиновой лентой,
  которую я сохранила и закрепила
  на ручке стеклянной двери, ведущей на чердак.
  В долгую зиму чумы там жил енот - на чердаке.
  Я слышала скрежет его когтей, когда он блуждал кругами
  над моей головой. Мой потолок - его пол.
  Знаю, ты тоже это пережил. Ты понимаешь,
  что можешь пересечь сотню мостов,
  но нет способа снова вернуться на север,
  я хочу сказать, что пора ложиться спать,
  словно дети-великаны в ряд
  в своих одинаковых ночных колпаках -
  наша аллегория невинности.
  
  ***
  
  Кэролин Мэри Роджерс
  
  <Перевод Евы>
  
  и у плоти было дыхание. душа начала быть. восход и канун моей евиной природы. равномерность.
  равновесие. мужчина. а теперь - женщина, даже я. Господи, даже я... Ева.
  начало да и нет.
  парадигма печали и скорби.
  дверь открывается, а другая закрывается. молитвы и 'мы хотим',
  навсегда изменились.
  Трансформация.
  Что такое жизнь, если не генеалогия способов.
  пути - как серебряные и золотые листья на дереве мадригалов, поют, качаются на ветру и падают. на языки...
  и 'я' освещено. 'я' каждого человека. не великое 'Я'
  вовеки веков, а маленькое 'я' обывателя. а потом,
  когда каблуки наших душ разобьются - распятие, воскресение,
  Преображение, и перевод начался снова.
  а теперь дыхание покидает наше тело, но остается осознание тайны,
  усовершенствованное, осведомленное.
  все наши окончания - новые рождения,
  как 'мы хотим', начало и конец, жизнь, вечность,
  преображение навсегда.
  
  ***
  
  Кэролин Мэри Роджерс
  
  <Мир кубистского тела>
  
  одно колено вывихнуто
  в противоположную сторону
  одна нога идет в одном направлении,
  другая намерена идти в другую сторону
  ноги и бедра
  трутся друг о друга
  неправильно -
  левая рука бьет всегда,
  бьет правую,
  а правая рука всегда
  пытается не сдаваться
  рот дразнит
  язык.
  глаза закатываются друг на друга.
  тело расхаживает
  с ногой во рту
  большую часть времени.
  хвастается своей продвинутостью,
  тем, что у него глаза на затылке.
  узри тело мира.
  оказывается, никто
  не удостоится явно
  постыдной чести демонтажа
  или убийства.
  оно само себя
  разрывает
  на части.
  
  ***
  
  Кэролин Мэри Роджерс
  
  <Утверждение: Стихотворение-монолог>
  
  1
  Я принесла этому миру песню.
  Звуки своей жизни, свой голос,
   свои слезы и смех.
  Я принесла этому миру свою силу.
   Я залила мир слезами, так что
   вырос обильный урожай.
  Я смазала его колеса грохочущим резонерством
  своего существования.
  2
  На ветру
  и в блюзовом синем пламени костра
  я вижу и слышу истории
  своих передвижений во времени.
  Я была столь многими женщинами - ты не сможешь правильно
  назвать мое имя. Так много духов наших мертвых
  отдыхают в моей груди, я не могу узнать себя
  как одну женщину только.
  3
   Я умирала в центре Гарлема или Детройта, или Южной Африки,
  или летней ночью в Чикаго, мое горло/хрип, начиненный всеми мечтами
  вокруг меня. Но, умирая, я сеяла зерна огня
  в детях вокруг.
  Каждый раз, когда дыхание покидало тело, огонь загорался
  внутри, чтобы распространиться в душах моих соотечественников,
  это дыхание превращалось в воздух, который вдыхали
  нищие, скандируя 'ничто и никто'.
  4
  Мусор старых использованных жизней. Смрад
  гниющих мечтаний.
  Всё это на улицах вместе со сладкой зеленью юности.
   Тщедушное упрямое дерево или куст, или
   или стайка худых мальчиков и девочек, смеющихся и
  болтающих, их жизни полны собой,
  они закрывают глаза и заставляют скептиков
  узнать значение милости и милосердия.
  5
   Ветер веет на реке Миссисипи,
  приносит с юга сладкий аромат жимолости,
  сирени или магнолии. Носится в ночи
  синей и красной, на проспектах вина и виски,
  спотыкается на улицах,
  висит в воздухе, где живут красные глаза
  и упрямые мечты.
  Картонные и каменные алтари Богу, уличные церкви
  уносят в объятиях страдания души. Открой печальной душе и духу
  тайну их выживания.
   Шепчи нежные песни, рассказывай истории в вуали чуда,
   о миллионах Исайи, о битвах Иерихона,
  о Данииле в логове льва, о босом Моисее
  пред Богом и неопалимой купиной,
   как перед горящим сердцем.
  6
   'И разве я не женщина', - однажды закричала Винни Мандела
  в одинокий год в одинокую ночь.
  Жизнь, прожитая в одиночестве.
  Заключенный в тюрьму пульс Манделы стал барабанной дробью
  из тюремного вопля зова свободы.
   'И разве я не женщина', - кричали женщины,
  пытаясь разбить оковы земного зла.
   Да, Черный дух в мире стенал. Да, он утвердился.
  Если мы можем стать лучшей версией себя, почему наше будущее
  будет существовать благодаря усилиям в нашем прошлом.
  Наша новизна обретет импульс в плоти и крови старости!
  Приди, Странник, приди, Харриэт, приди, Бетуна, приди, Уитли, приди, Зора.
  Мы восстанем, как одна доблестная победоносная мечта. Наш триумф Наш триумф -
  единственный здесь и повсюду, единственный в жизни, единственный в смерти,
  триумф миллионной армии одиночек.
  МАРШИРОВАТЬ ПО ВСЕМУ МИРУ!
  Растаптывать сырые жалкие мечты разочарования и неудачи.
  Мы сделаем это. Мы будем воевать за свою силу,
  свою свободу, свою жизнь.
   Это уже началось. Да. Это было. Было даже во время нашего перехода.
   Да, Черный дух в мире стенал.
  Да, Черный дух в мире утвердился.
  
  ***
  
  Джоан Нэвийак Кейн
  
  <Письмо из Аустерлица>
  
  Агат, слоновая кость. Без союзников,
  как мне сказали, мы
  не наполним воздух
  своей сложной музыкой.
  Слушатели никогда
  не меняются -
  всегда мать и стыд,
  и отсутствие путного отца.
  Так что я начала понимать,
  что значит быть одной
  под полной луной,
  царапать
  фразу, словно фрагменты -
  единственная форма, которой он доверяет,
  на странице, но это - письмо,
  возможно, только сюда
  я смогу это всё записать, я вдруг стала
  неудобной - меня нельзя любить и сломать
  любить меньше, чем других
  
  ***
  
  Кристофер Шипмен
  
  <Пропущенные звонки>
  
  Когда я пропускаю звонок от отца,
  я представляю, что он стоит
  на ладони реки. Тайная печаль
  оглушила его годами,
  пришедшими за ним туда.
  И там, в белом небе, он видит окно,
  растущее на горизонте.
  Потом еще одно, еще одно, и еще.
  Стекло свисает на деревянной раме, не держится
  ни на чем. Любой призрак пусть заходит
  или выходит, никаких стен.
  Так происходит каждый раз. И каждый раз -
  по моей вине всё то,
  что тянет русло реки, попавшее в одну сеть.
  Бедность старого тупика наткнулась
  на пьяные кулаки. Шесть братьев и сестер.
  Убийство его матери. Его решение
  уйти, когда я родился - шесть лет прошло,
  зима была, чтобы забыть.
  Я слушаю привычное голосовое сообщение. Помню,
  что нужно быть выше этого - попытаться,
  словно сон, который учит тебя летать.
  Мне часто снился этот сон, когда отец вернулся.
  Забудь правила на мгновение -
  и ты обязательно упадешь. Не взлетай
  выше телефонных столбов. А теперь
  попробуй взлететь выше деревьев. Ветви
  распростерлись над рекой, чтобы спасти тебя.
  'Береги себя, - повторяет голосовое сообщение. - Береги себя'.
  То же самое простое указание
  мой брат получает при каждом пропущенном звонке.
  Мой брат, который залазит
  на вышки сотовой связи, чтобы заработать на жизнь, он вздыхает весь день,
  как смерть. Смотрит вниз с высоты 200 футов.
  Интересно, что он представляет себе. Если чертыхается,
  видит мистическую печаль -
  тень ее массивных крыльев накрывает формы
  города внизу, реки-близнецы
  плывут над ней. Во сне
  он летит за нашим отцом с руками-крыльями.
  Слушает, когда назовут его имя.
  Ждет, когда его позовут в небеса.
  
  ***
  
  Кристина Дабровска
  
  <Польский, математика>
  
  Докажите, что человек
  является / не является
  кузнецом своего счастья.
  Тема заданного эссе,
  которое я написала для брата.
  Он сделал за меня задание по математике,
  кузнец моей судьбы
  в сложных науках.
  А я выковала для него
  балл C на уроке польского.
  Сложное искусство: приложить все усилия, чтобы написать
  эссе на оценку B, чтобы не вызвать никаких подозрений.
  А ему нужно было понять,
  как расставить искусно ошибки
  в моей домашней работе.
  Только теперь я понимаю,
  что это была форма эмпатии,
  единственно возможная форма эмпатии между нами -
  братом и сестрой в состоянии войны,
  которым приходилось делить комнату
  в квартирке многоквартирного дома.
  В цифрах мой брат
  находил свое царство. А я - в словах.
  Только здесь, будучи собой,
  мы вырастали за свои пределы -
  он выдавал себя за меня,
  свою тусклую младшую сестренку,
  взяв штурмом преграду
  моего блокнота для графиков,
  хотя для его мозга
  это вряд ли было препятствием.
  Я выучила его иностранный
  для меня язык,
  и начала писать для него, не для себя.
  Разлинованный блокнот для графиков.
  Докажи, что я - кто-то другой.
  Разреши мне другой жребий.
  
  ***
  
  Жаклин Вудсон
  
  <Девочка по имени Джек>
  
  'Мне это имя подходит, - сказал отец
  в тот день, когда я родилась. -
  Не понимаю,
  почему ее нельзя назвать так же'.
  Но женщины сказали 'нет'.
  Первая - моя мать.
  Потом каждая из теть отдернула розовое одеяльце,
  погладила редкие локоны,
  подергала мои новые носочки,
  потрогала мои щечки.
  'У нас не будет девочки по имени Джек, - сказала моя мать.
  А сестры моего отца начали шептаться:
  'Имя Джек оказалось плохим'.
  Но так, чтобы только моя мать могла услышать.
  'Назовем девочку Джек, - говорил отец, -
  и она обязательно
  вырастет сильной'.
  'Воспитайте ее правильно, - сказал отец, -
  и она сделает это имя своим'.
  'Назовите девочку Джек,
  и люди будут смотреть на нее дважды, - сказал отец.
  'Только лишь для того, чтобы спросить,
  не сумасшедшие ли у нее родители, - отвечала мать.
  Так продолжалось долго, в конце концов
  меня назвали Джеки, а отец ушел из больницы взбешенный.
  Мать попросила тетушек:
  'Дайте ручку', вписала
  'Жаклин' в графу 'имя'.
  Жаклин, на случай, если кто-то
  захочет убрать окончание 'и'.
  Жаклин, на случай,
  если я вырасту и захочу имя подлиннее,
  намного более отличающееся
  от имени 'Джек'.
  
  ***
  
  Жаклин Вудсон
  
  <Уроки>
  
  Мать говорит:
  'Когда моя мама пыталась учить меня
  делать салат из капусты и картошки,
  я не хотела учиться'.
  Открывает коробку со смесью для блинчиков, добавляет молоко
  и яйца, смешивает. Я наблюдаю,
  благодарна за пищу, которая у нас есть сейчас - сироп ждет
  в буфете, у бананов срезать верхушку.
  Утро субботы.
  Пять дней в неделю она бросает нас
  ради работы в офисе в Браунсвилле.
  Суббота - для нас, весь день.
  Мы с Кэй не хотим погружаться в стряпню.
  Отделяет белок от желтка, льет желток
  на смазанную маслом шипящую сковородку.
  Хочу с нашими друзьями
  буйствовать в Гринвилле.
  На нашей улице у одного из соседей росло персиковое дерево.
  Однажды Роберт перелез через забор, насобирал в ведро
  персиков. Он не собирался делиться с кем-то из нас,
  но рассказал нам о персиковом дереве. Да, вот что мы хотели делать -
  красть персики с дерева этого человека, бросая
  гнилые
  в твоих дядюшек!
  Мама хотела, чтобы мы научились готовить.
  'Попроси мальчиков, - отвечали мы. И мама знала, что это нечестно -
  девочки дома, а мальчики идут воровать персики!
  Так что она разрешила нам всем
  оставаться на улице до ужина.
  'Но к этому времени, - говорит она, ставя завтрак на стол, -
  уже слишком поздно'.
  
  ***
  
  Маргарита Энгл
  
  <Тула ['Книги имеют форму двери]>
  
  Книги имеют форму двери,
  порталы
  переносят меня
  через окены,
  сквозь столетия,
  благодаря им я чувствую себя
  не такой одинокой.
  Но мама считает,
  что девочки, которые слишком много читают,
  не похожи на леди,
  уродливы,
  так что книги отца закрыты
  в прозрачном стеклянном шкафу. Я смотрю
  на заманчивые обложки
  и таинственные названия,
  но мне редко разрешали
  прикасаться
  к очарованию
  слов.
  Стихи.
  Рассказы.
  Пьесы.
  Всё запрещено.
  От девочек не ждут, что они будут думать,
  но когда мой жаждущий разум
  вступил в гонку, свободные мысли
  вырываются вперед,
  чтобы заменить
  томящиеся в ловушке.
  Я воображаю далекие времена,
  дальние страны.
  Привидения.
  Вампиры.
  Древние воины.
  Фантазия вступает
  в запутанный лабиринт
  одинокого замешательства.
  Я втайне открываю
  невидимую книгу в уме
  и захожу
  через волшебную дверь
  во Вселенную
  опасных злодеев
  и невероятных героев.
  Многие из этих героев - мужчины
  и мальчики, но некоторые - девочки,
  такие высокие,
  сильные
  и умные,
  они спасают других детей
  от чудовищ.
  
  ***
  
  Маргарита Энгл
  
  <Тула ['Жизнь в городе - череда поэтических чтений']>
  
  Жизнь в городе - череда поэтических чтений
  и запрещенных собраний,
  где молодые и старые, богатые и бедные,
  мужчины и женщины, черные и белые -
  беглые рабы и освобожденные,
  бывшие хозяева и бывшие слуги
  -все по очереди
  делятся тайными стихами,
  на основе ошеломляющих
  новых идей.
  Каждый вечер я возвращаюсь домой,
  мои мысли сияют
  в свете слов,
  который дрожит,
  как пламя...
  
  ***
  
  Алина Стефанеску
  
  <Стихотворение для черной птицы>
  
  Оммаж Мэтью Запрудеру
  
  Сегодня я плакала с детьми, пока мы ехали
  по грязным дорогам, по траве, которая была зеленее, чем когда-либо. Я чувствовала,
  что круг замкнулся. Луга душили десятки коров в клевере
  и фиалках. Определенная валентность. Мы подошли так близко
  к чему-то невыразимому. Мне нужна была всепоглощающая
  метафора, золотое знамение. Мне нужно было коснуться
  своим разумом его огромного клюва, узнать,
  что он существует. В тот день десятилетия назад,
  когда моя мама пошла в 'Волмарт', так много красных маков
  на ее юбке, глаза ее были синее, чем тающий ледник.
  Она появилась с сумкой, никаких объяснений. И я привезла нас обратно
  в дом, который папа получил при разводе.
  Не помню, как опустилась ночь, в меху она была или в перьях,
  стихотворение-птица не могло ее удержать. Мама зашла внутрь
  первая. Я стояла у сосны, лицом к лицу с любовью. Чувствовала,
  что круг замкнулся. Видела, как мама в окне
  распаковывает покупку. Она поставила стул возле розетки,
  подключила ручку. Я смотрела, как она обжигает сосновые панели стен
  горелкой. Ободок комнаты завернулся
  и закруглился. Проступила часть, которая раньше была мне не видна.
  'Ты никогда не забудешь меня, Дору. Никто больше не покинет
  родину ради тебя'. Ее руки дрожали, вдавливая
  слова в плоть нашего дома. Жизнь, которую она проживала.
  Ее записки, это извилистое обгоревшее ожерелье,
  окружали нас. Птица не была черной.
  Это был цвет дыма без огня.
  Не могу забыть то, что он говорил мне.
  
  ***
  
  Линн Эмануэл
  
  <Шинуазри>
  
  Мама в платье из красной меланжевой фланели 'вайелла' качается, как истуканчик,
  на трехдюймовых лакированных шпильках, шиньон украшен
  колокольчиками с золотым язычком, что звенят нежнее стрекота сверчка,
  держит ручки под ливнем, который льется из щели,
  Деньги ушли, как вода, сквозь наши пальцы: запруда бюджетов
  снесена, потом вдруг унеслась на Китайскую Звеззду,
  в этот грот, украшенный яркими красными фонарями.
  Темно, как в салоне лимузина, в том салоне,
  где прошла наша жизнь, мутная от медных баронов, но вот она вновь чиста,
  так мы попрощались с заплетающейся поступью и заиканьем
  плохого добра, с морщинами скрепучего рокера, с громадной
  бабушкой, умирающей в своей муфте, с грязными морщинистыми типами
  и теми, кто разорван на десять частей, чтоб на неделю хватило. 'Привет', - мы сказали
  прекрасному темному бару, освещенному звездами, и всей роскоши в нем:
  закусочные вилки с их скользким содержимым: запутанный шелк
  фасоли в жестянках, морщинистого пламени высохшей лилии.
  Склоняются вперед наши бокалы с жасминовым чаем, мы позволяем экзотике себя омывать - непрактичной и непреложной.
  
  ***
  
  Линн Эмануэл
  
  <Жарить форель по пьяни>
  
  Мама пьет, чтобы забыть мужчину,
  который мог бы заполнить приглашениями винную бочку:
  'Поехали со мной', - он шептал, и она ехала
  в его 'нэш рамблере', эта панель в салоне -
  ее колени становились зеленого цвета
  возле шкалы радио 50-х.
  Когда я пью, всегда 1953 год,
  бекон сникает на сковородке Стряпни-Стрит,
  мама опускает руки по локоть в красную воду,
  прокладывая путь от раковины
  к стакану джина и обратно.
  Она - красивая несчастная женщина,
  влюбленная в мужчину распутства столь твердого,
  что на нем можно было бы сделать столик,
  и когда тебе грустно, он приходит к тебе.
  Помню, как нам всем неловко было за обедом,
  черный шланг на крыльце,
  а потом мамино платье падает на пол,
  пуговицы звенят, как зерна, которые выплевывают на тарелку.
  Когда я пью, я слишком похожа на нее -
  в одной руке нож, в другой - форель
  с брюхом белым, как моя грудь.
  'Я любила тебя всю свою жизнь', -
  сказала она ему, и это была правда,
  так же, как всю свою жизнь
  она пила, посвятив себя этому действию, как таковому,
  она стояла у этой плиты,
  и осторожно, поскольку была очень пьяна,
  передавала ему тарелку.
  
  ***
  
  Линн Эмануэл
  
  <Вдали от столицы>
  
  Мы направляемся к спутанности мыслей,
  к однообразным амнезиям Айдахо, Небраски, Невады -
  штатов, богатых лишь гласными звуками и аллитерациями.
  Садимся на поезд, чтобы попасть
  в святую святых Америки в раме холодного оконного света.
  Мы хотим коттеджи, фермы
  с островерхими крышами, которые привязаны к облакам древесным дымом;
  хотим золотистый бульон солнечного света, льющийся через край
  на луга и в пруды. Мы никогда не видели луг.
  А теперь хотим броситься на луг - погрузиться в сумбур травы
  до подбородка, мы видим далеко и хватаем всё,
  горсти и охапки пейзажа на облачной распродаже,
  в отделе уцененных товаров
  комков грязи, экскрементов и коровьих лепешек. Мы хотим чувствовать
  половину Америки слева от себя и половину - справа, а себя почувствовать
  корешком, делящим книгу на две части, почувствовать, что мы
  скрепляем всю эту великую эпопею.
  Потом поезд вдруг приезжает на станцию,
  пейзаж подползает постепенно - ветхие очертания
  Главной улицы, шевроле полусонный у полосы тротуара, вот гончая
  и троллейбус, фонари на высоких ножках, а вот - маленький парк
  и парковая рухлядь: лодырь на лавочке, лиственные деревья, женщина роскошная
  в красном платье, автобус выезжает из города, хромированный бампер тонет в тенях.
  Шум поезда разгоняется и исчезает вдали,
  вот имя бродит в пейзаже в решительной многотомности
  надписи на титульном листе, словно это - подпись на договоре, как будто
  расписался автор этого романа.
  
  ***
  
  Линн Эмануел
  
  <Планета Криптон>
  
  За окном красная пыль с металлургического комбината McGill
  неслась на дымящиеся ярды меди,
  на секущиеся кончики железнодорожных рельс, исчезала
  в груде дня. Или ложилась серым слоем
  на тусклые поношенные ботинки шахтера,
  пока мама умоляла Philco достать
  стационарный детонатор. С артиллерийского полигона Тонапа
  в Лас-Вегасе донесся звук взрыва атомной бомбы,
  жаля, словно пчелиный рой.
  Мы сидели в жаркой тьме Невады, обрадовались,
  когда взрыватель выключился, и бомбу подняли лебедкой
  под шелковый купол во всю сияющую разматывающуюся длину;
  она свистела и шипела, жгла, словно черпак в чаше для пунша.
  У бомбы не было разума, вся она была - тело, огонь ее неподвижный
  шел по хребту. Во тьме она сияла, как спираль электроплиты.
  Срывала каждый листок с каждой ветки,
  пока ива у речушки не превратилась в букет
  обгоревшей лозы, голой, гибкой и тонкой.
  Лас-Вегас купался в огнях радиостанции KDWN,
  моя согбенная мать казалась радиоактивной, вязкой,
  синевато-зеленой, как существо с планеты Криптон.
  В учтивых сияющих ваттах бомбы мы не были бедняжками.
  В шипении и хлопках атомной бомбы мы слышали неоткупоренную возможность.
  Упаковки из тафты шептались на кушетках.
  Новая планета расцветала над нами, в ее свете
  обрубки сосны блестели, как обеденные тарелки.
  Мир начинался заново, свежий и жаркий,
  мы могли получить всё, что захотим.
  
  ***
  
  Линн Эмануел
  
  <Туристы>
  
  В Тунисе мы пытаемся обсудить развод,
  И категорически отказываемся отдохнуть
  Под сливовым деревом с торговцами коврами.
  Разодранная голова ягненка неблюдает из своего угла
  За мухами, пьющими из его глаз,
  А его жир исчезает в костре.
  Свет омывает ремешки твоих сандалий,
  Две осы украшают размытое пятно
  Закрытого марлей окна. Моей бабушке
  Понравилась бы ночь вроде этой.
  В звоне китайских колокольчиков я слышу, как катится ее тележка с чаем,
  Ее китайский фарфор катился по каменистому двору Стряпни-Стрит
  Однажды летом, когда мне всё время хотелось пить,
  А она передвигалась, как фигурка в часах,
  От моего шезлонга к тележке,
  Или обтирала меня алкоголем, или обрезала
  Мои волосы опасной бритвой.
  Я неделю как выписалась из больницы.
  Под моей грудью был крестообразный разрез
  Со стежками хирургической нити.
  Скальпель приблизился настолько,
  Что поцеловал мое сердце вскользь. Я почти умерла.
  Много лет спустя я по-прежнему вижу, как кожа
  Трепещет на внутренней стороне моей левой груди,
  А сердце тащится медленно, как двоюродный дядя,
  Поскольку он был евреем и хромал,
  Казаки волокли его по степи.
  Он стал другом, который просит о милости
  Коня, бегущего столь безжалостно, столь совершенно
  Безжалостно, что зеленая трава растет, чтобы встретить его.
  
  ***
  
  Линн Эмануел
  
  <Захват>
  
  Была зима, мама узнавала время по моему сердцу,
  которое стучало, как старый ремень вентилятора, в моей груди.
  Это были пятидесятые и мы питались воздухом,
  а как насчет нее - черной девушки, моей черной няньки,
  как насчет нее, приехавшей на автобусе дальнего следования в эпицентре
  бури столь колоссальной, что рукава замерзли на ее запястьях,
  на ноздрях был иней, как соль на ободке стакана,
  как насчет нее - плетущейся по темной лестнице со своим слабым сердцем, измученным, заносчивым, тонким, чемодан заарканен
  веревкой, в плену гнева пришла в нашу жизнь
  эта черная женщина, как заноза, осталась. Чарующая,
  блестяще снизошедшая, наклонилась, чтобы поцеловать 'малютку',
  прошипела: 'Моя маленькая принцесса', и прошептала молитву 'иордан', и отправила колесницы
  на золотые улицы, я закричала ей: 'Мама', и погасла, словно свеча.
  
  ***
  
  Линн Эмануел
  
  <Чем была скорбь>
  
  Это не было лето заливной холодной телятины.
  Было так жарко,
  что автокресло жалило мои бедра,
  а зеркало заднего вида плыло
  в мираже. Кожаный ремень на заднем сиденье
  в узле ловушки.
  Мы не были бедны, но у нас
  были проблемы бедных.
  Она так нежно похрапывала от интола,
  с открытым ртом,
  ехала куда-то, куда-то,
  где был пляж, была лодка,
  была брань из материнского рта.
  Что я помню лучше всего:
  то, как всё приходило и уходило
  в окне моего кратковременного внимания.
  После пробуждения меня завлекали
  пирогами с желтым лимоном из хрома.
  Брелок дедушкиных часов
  из недоступного золота показывал четверть часа.
  Катафалк катился над буквами 'О'
  своего собственного изумления.
  
  ***
  
  Линн Эмануел
  
  <Когда отец решил, что больше ее не любит>
  
  Сегодня ночью я буду вспоминать модель
  С большим грустным ртом,
  Обычно позировавшую для моего отца,
  Потому что я люблю опасности памяти,
  Забитое досками окно и дверь,
  Комнаты, где одна голая лампочка
  Заставляет тени оплывать на стене.
  Но я помню очень нечетко,
  Как шов модели трещал на полу,
  Словно песок в жестянке.
  'Laisse-moi tranquille, epicier,
  оставь меня в покое', -
  говорила модель, поскольку я хотела, чтобы она
  Произнесла что-то запоминающееся.
  Я хотела, чтобы она снова
  Стала той блестящей искусственной женщиной,
  Которая пила кофе в нашем саду,
  Чтобы вернулись дни, когда отец кормил меня
  Абсентом в кубике сахара,
  Чтобы я спала до полудня,
  А потом просыпалась, чтобы увидеть, как Рамона позирует
  Обнаженная с тамбурином.
  Сегодня ночью весь мир - это сад,
  В котором бессмертные шепчут
  Что-то об искусстве
  И его возможностях:
  Память - словно отрез шелка
  В руках портного,
  Из него можно пошить что угодно,
  Особенно - несчастье,
  Особенно - год, который Рамона провела
  В гневе почти библейском,
  И так далеко от мира,
  Что даже луна не смогла бы найти
  Ее студию в Париже,
  Двери которой выходили на реку.
  
  ***
  
  Карла Гарриман
  
  <В обход
  (счет)>
  
  следует быть прямолинейным, чувство без разума
  ветка дерева душит стену дома, дразнит
  тело замораживает десятью ошибками, что мысль разделяет
  листья собраны на обрушевшемся ветру, иссушают жесткое поле
  главный герой этого звонка верил: одолженная ссора -
  дальний родственник обобщенного поведения, средь пунктуации ветвей
  лежат владения рыболовного линя. Так что встряхни
  чутье коренного мира, фальшивый облик и суетные уловки
  связывают поразительное созвездие. Солнце - земля в трепете костей,
  перекрестки скрещиваются, расщелины сеяли науку
  тихого звука, вопль в ответ, неприсутствие здесь -
  несуществование и неутверждение, что за отрезок потребует
  сортировки, потом удовлетворительная ласточка средь красочных подробностей
  окружающее разделилось между тобой, мной и ленивым страхом
  сигналит о маленьком рассказе, преувеличенном вне царапин
  открывает его части, непристойная процедура свернута в обнаженную протяженность,
  успокаивает говорящее тело, оно замирает
  с этого мгновения, достичь увертки, связать
  ты знала, верно? Эта наука - прожилка, извлеченная, как пульсирующий
  метрический излом, раскалывает название, обозначавшее точку, в которой мы стояли,
  без еды, отчужденные, вышеупомянутые, умаленные
  знание фрейма настаивало, слова шли всё быстрее, и голод не мог повесить
  ту шляпу, это был факт на строгом говении спящих кодов
  пропущенное представление всё еще ждало, что что ты заработаешь свое
  что? Тело не желало говорить
  в обличение, и потрясенные надежды оплачивали
  расходы, надгробный бестиарий отцов, бившихся об заклад
  одеяла стеганые покупали, пока тела животных выполняли команды, прощая
  ничего не могли поделать - лишь возносить хвалу, потому что форма была послушна
  изменениям, лишь предупрежденные о гайках кольца дали небесам шанс
  аннулировать смысл и делать заметки, не записывая ничего,
  звук, данный миру и не воспринимаемый без вуали
  угол, образуемый глазом, правила расстояния, спрятанного в открытых
  линиях давления, внимательное изучение
  больших скоплений воспламеняющейся нефти, давящих на потоки света
  так символы стирают факты, но ранняя пташка вторгается в основания
  для надлежащего понимания того, что в глушитель мотора уперлись вороны
  утки бьют тревогу, бросая вызов загрязнению воздуходувок,
  кто-то на месте, готовя документы о времени вовремя,
  'это решение', но в чем причина? Не обсуждается
  основание аннулирования, не может возвыситься и увидеть несовместимость
  деталь или долг, мечутся из стороны в сторону колени
  смесь частностей, местный плюс солдат грохочет
  история именно того главного героя, неглавный герой спустился к земному
  уровню, обеспечивает авиационное прикрытие в бешенстве минной шрапнели, конечность и память
  в необычном крушении, то, что осталось, не человеческое и не приобретенное,
  но привязано к документу вдали от щедрого
  где-то не здесь, воображаемая вещь, располагать замороженными средствами
  антилопы хромают, смягчая раны новостями, притворяясь
  на мантии, незримое осуждение неплотной заметки
  следует быть прямолинейным, чувство без разума
  ветка дерева душит стену дома, смиряет
  тело десятью ошибками замораживает, что мысль приводит в действие
  листья сложены на налетевшем ветру, иссушают неподатливый звук
  главный герой того звонка вырвался, одолженная ссора
  
  ***
  Лин Хеджинян
  
  Приди, октябрь, это озеро - не граница,
  которую нужно перерисовать. Думая
  о том, что будет дальше, я понимаю, как невероятно хорошо
  подготовлены девочки. Кажется, среди них
  никто не сутулится. Пожалуйста, скажи им, что нам понадобится 14 штук
  для зеленого салата и 14 штук для яблочных тарталеток, а между делом
  быстро промыть в проточной воде, я помню всё это, как игру
  и планирование в детстве, до последнего момента готовиться
  к рассказу, от которого захватывает дух, от которого всё время переходят
  к импровизациям и ассиметричным совместным проектам, так может продолжаться
  много дней. Так что нужно еще 14. Это было 'слово' или 'мир' в 1981-м,
  когда мы обязались говорить о слове
  'иногда' иногда,
  никакой неопределенности слов 'давно' и 'однажды', фраза
  возвращается и теперь значит более чем однажды
  определение 'пока'. Мы тоже в 'пока',
  и когда 'однажды' возникает вновь, если исходная конструкция тебе подходит,
  нам понадобится немного слегка биографической контекстуализации
  на ноябрь. Я хочу немного подумать о чем-то немыслимо современном,
  вероятно, это не очень мудро,
  поскольку между 'тогда' и 'сейчас' не замечено совпадений -
  просто одна большая цветная фотография девушек-ковбоев в блестках,
  они гонят огромных быков по проспекту, осторожно открывающему эту неделю,
  на них светло-голубые ботинки, чтобы выносить мусор,
  но никогда не шел дождь. В конце месяца должен понятен быть Хэллоуин.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Дома, названия которых создаются движением -
  то, куда люди идут (друг за другом,
  она напевает что-то себе под нос, он напевает себе,
  риск существует для всех) остаться в семейном сюжете,
  истории из которого вращаются, словно лезвия,
  несутся в вихре моей жажды поговорить с тобой. Судьба
  и желание, случайность и намерение, иногда всё это
  сходится в одной точке. Большинство хочет, чтобы всё было хорошо,
  но схематичный подход к достижению этой цели
  вызовет презрение, и ничего из этого никогда не придет к тебе,
  разве что только на шумной гаражной распродаже. Владелец аптеки
  вот сейчас вопит от ликования,
  увидав серебряный тостер: 'Я хочу его,
  даже если он не работает!'. Два пожарных замолчали на полуслове
  и пошли посмотреть, ты их знаешь.
  Смысл приходит весь сразу
  в конце таким образом, что человека отбрасывает назад
  к стихотворению снова, чтобы осуществить 'снова', о котором стихотворение.
  Я наконец-то получу читательский билет и не буду платить за него 100 долларов,
  чувствуя усталость, но лишь такую усталость, которую обычно чувствуют на уровне моря,
  примерно после пяти часов, то же самое было,
  когда только начало светать - темно-серый цвет,
  который никогда не станет светлее. Я знаю тебя недостаточно хорошо, чтобы удрать
  из своих разговоров и вторгнуться в твои,
  и создать иллюзию того, что я часто знаю,
  куда собираюсь или куда хочу пойти, знаю определенно
  мотив продвижения прозы
  или какого-то варианта уверенности своей собственной, не зная,
  куда человек собирается, но идет все равно. Вероятно, путешествие
  будет бессмысленным. Судьба - хорошее оправдание для опыта.
  Птицы щебечут, дым поднимается
  от брикетов для барбекю, политых керосином, сейчас лето,
  и сейчас, униженная (я так чертовски наивна бываю иногда),
  отодвигаюсь вправо, подальше от края
  рабочего стола, потом - влево, чтобы не опрокинуть кактус.
  Я кричу: 'Вещи, вещи, прочь от меня!'.
  Я никогда не теряю способность злиться. Чувствую,
  что злость оправданна, даже необходима, хотя признаю,
  что час спустя мои импровизации ничего не приносят -
  лишь способствуют движению к композиции.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Самые лучшие слова произносят часто - они похожи на плодородные радиосигналы.
  Яблоки падают с шумом на землю и лежат на солнце, их аромат
  покидает их, как философия, которую нельзя больше усовершенствовать. Любовь
  высвобождает игривые чувства даже в серьезных вещах, давая жизнь,
  о которой можно подумать. Возьмем R:
  R может доверять лишь самой себе, она прожила жизнь,
  еще и составила о ней отчет,
  но не в частной форме дневника, а в форме писем
  - пространных, расточительных, непрерывных - которые я хотела написать тебе,
  отметить то, что я прочитала
  сегодня утром: 'Не то чтобы то ли это значило что-либо
  для меня, но 'это!' - или 'то!' для меня что-то значит'. В музыке
  R завещает себя потомкам, как филолог мог бы
  завещать свою библиотеку, выжимая скрученные покровы дождя,
  мимо узких кривых окошек в последний час, который будет нести нас вместе
  в то время, когда те, кто придет после нас, узнают то,
  что мы знаем - мужчина с нафабренными усами, выкрашенными в зеленый,
  вереница высоких людей и женщина у дверей, комитет
  детей без скутеров, но не печальных вовсе, поэт с мотивом, пилот
  с карманным фонариком, хандрящий, но очарованный филолог, и Гете, несомненно,
  для которого R выпустила стайку красных канареек.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Время наполнено новичками. Ты права. Сейчас
  каждый из них работает над чем-то,
  и это имеет значение. Большие приращения жизни не должны пройти мимо
  незамеченными. Вот почему свекровь моей матери
  часто ругалась. 'ФРИКАДЕЛЬКИ!' - кричала она,
  отлично предвидя специфику будущего поэзии, зависящую от места.
  Будет ли это работать? Затянувшееся мгновение адресовано
  материальному миру 'систем и воплощений' для науки,
  для духовной жизни и для историию. Материальность, в конце концов, это - быть
  геологом или биологом, тесто поднимается,
  пока четыре мальчика на скейтбордах пытаются взлететь,
  вертятся, поднимаясь на микромиллиметры, прежде чем я их замечу, мое внимание привязано к тому,
  чтобы всё перепутать и забыть название стула, например,
  имя высокого молодого человека, покрытого татуировками,
  думаю. Жизнь - череда данных ситуаций,
  которые жизнь должна замечать прямо на месте,
  и рассказчики дают отчеты, пока ветер
  спутывает капли дождя, или захватчики принимают радиопередатчик. Обмен
  идеями - это вызов для лирического героя. И вот я отчитываюсь,
  что была не права. Настоящий рассказчик никогда не спрашивает, какую историю
  человек хочет услышать - ни счастливый Джоэл, ни сонная Клара,
  ни романтичная Джейн, ни обольстительный Сэм, ни замкнутый
  Робби Джонс. Тем не менее, я купила велосипед. Мне следует помнить,
  где остановиться. Спасибо. Надеюсь, тебе понравится. Велосипед просто закрывается на замок,
  а если будет стоять отдельно, его тут же украдут. Конечно,
  не может быть зла в том, чтобы помочь людям получить то, что они хотят,
  но мурашки и поставщики негатива
  и жестокости втиснуты в любую организацию
  и в большинство углов, и хотя я склонна голосовать за
  заветные мечты прогресса, я не согласна
  с репликой о том, что бессмертие и бесстрашие на работают.
  Я считаю, что они работают. 'Бессмертие' включает 'удушье', мы думали,
  что слышали в одышке бессмертия щегольство - это жизнь.
  Терзания всегда себя прощают,
  но приблизительная рифма к 'письму' - ужасающе. Не меняй 'то'. Поэзия
  не может быть о полете - это превратило бы полет в посадку
  вместо полета. Когда что-то становится чем-то другим,
  что-то другое вольно стать чем-то еще.
  Я помню, как мы сидели
  на ветру,
  смотрели на ворону,
  которая превращалась во что-то другое в данном случае,
  ворона.
  Состояние молока в банках имеет место быть,
  а ситуация в мире
  сейчас может измениться. Никакие производители круп не включат намеренно ангелов в свои ряды,
  но маршмеллоу может выглядеть ангельски в чашке. Кто знает? Стихотворение,
  полное разрывов, могло бы стать тем, из которого вылетает всё.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  <Имя, украшенное разноцветными лентами>
  
  Их усадили в тени перебирать крупу, лущить горох. Деревянные домики поставили на землю. Я пытаюсь найти точку, в которой повторяется узор на полу. Красный и розовый кварц. Они бросаются в соленую воду.
  Листья за окном приманивали взгляд, требуя, чтобы ты их увидела, сосредоточилась на них, оне делали так, чтобы ты не могла их не заметить, и хотя отверстия открывались в листве, они были столь же бесполезны, как амбразуры под водой, глядящие в темное море, лишь отражающие пространство, из которого человек пытается выглянуть. Иногда в благожелательные, а иногда - в устрашающие формы. Море говорит о нескольких довольно ужасных слепых. Я росла упрямой, пока синева глаз не начала смотреть на залив с моста, разбрасывая свои кубки в угасающем свете, поддерживаемая протестом яркого бездыханного Запада. Каждый кусочек желе отливали в крошечной кукольной посудке, дрожащие апельсиновые кусочки разной формы, но все-таки все они одинаковы. Меня выводят и тщательно обыскивают на солнце, и глубины растут из синевы небес. Бумажная шляпа плывет в конусе воды. Оранжевые и серые жуки были скреплены спариванием, но смотрели в разные стороны,
  и их перемешивание обернулось ничем. Это просто значит, что воображением более неугомонно, чем тело. Но уже слова. Разве может быть смех без сравнений. Язык лепечет в уморительной панике. Если, например, ты говоришь: 'Я всегда предпочитаю быть одна', а потом в один прекрасный день хочешь позвонить другу, может быть, тебе кажется, что ты предала свои идеалы. Мы вылили в раковину затхлую воду, в которой умер ирис. Жизнь безнадежно истрепана, концы свисают. Анютины глазки внезапно, паутина, след поразительной улитки. Это огромное яйцо лежало в винограднике, огромное яйцо в форме камня. В тот спокойный день бабушка сгребла листья вокруг одной пеларгонии. С таким именем ты многое можешь сделать. Дети не всегда склонны выбирать такие дороги. Тебя может выдать дерево эвкалипта, его лохматые ветви, рассыпанные пуговицы. Днем, когда тени волокли для моего дневного сна, свет проникавший был темно-желтого цвета, почти оранжевый, меланхолия столь же густая, как мёд, из-за него меня мучила жажда. Это не говорит само за себя, даже за болбшую часть. Но кажется даже еще более неполным, когда мы были здесь лично.
  Половина дня в половине комнаты. Шерсть создает зуд, а царапание разогревает. Но сама она повиновалась. Одевалась так. Это говорит. Младенца скребут повсюду, он - яблоко. Они - настоящие последователи кухни. Запах дышащей рыбы и дышащих раковин кажется грустной тайной, восторженной, а потом - мертвой. Самовлюбленное существо в этом другом мире. Кукла мочится, полузарыта в песок. Она лежит на животе, один глаз закрыт, везет игрушечный грузовик по дороге, которую очистила пальцами. В смысле, от препятствий и искажений. Такова была мода, когда она была молодой женщиной и славилась своей красотой, окруженная толпой воздыхателей. Прежде это был круг, и эту форму до сих пор можно увидеть с воздуха. Ее охраняет собака. Охраняют береговые серены, кваканье лягушек, круги для крикета на коричневых холмах. Это было послание счастья, которое вызвало нас в комнату, словно чтобы получить подарок на день рожденья, который вручают заранее, потому что он слишком большой, чтобы его спрятать, или живой, пони, возможно, его грива украшена разноцветными лентами.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  <Разум ищет двоих, потом удаляет отсюда>
  
  Там, где я проснулась и бодрствовала, в комнате, подогнанной под стену, замкнувшейся в себе, у меня был стол и такой вот мой угол. Пока ждала, танцевала вальс. Подошвы наших сапог истерлись, но ступни наши огрубели. Разница между 'он представил свои аргументы' и 'у них были аргументы'. Я до сих пор отзываюсь на учебный год, звук школьного звонка, жаркое утро среды после Дня труда. Должен ли физиолог держаться в стороне от философа. Мы не забываем о терпении безумцев, о из любви к подробностям. Внезапный порыв бриза ранним утром, первый отсвет осязаемости дня остается высоко в ветвях деревьев, сверкая серебром и зеленью трепета листьев, птица порхает с одной ветки на другую, размытые тени поднимаются с мятого крепа, дым поднимается с гравия каменоломни, всё это - метонимия. 'Аргумент' - это сюжет, доказанный книгой. Идти вперед и возвращаться обратно позже. Даже потомки, увы, будут знать Сирса. Что касается нас, 'любящих удивляться', тут есть заборы, сдерживающие циклоны. Могло оказаться, что на земле вовсе расстояния нет. Она расставляла пальцы, когда говорила, рассказывала о махинациях, вывыводящих красоту за пределы природы. Вероятно, это - лишь совпадение. Поскольку, как сказал Ницше: 'Если у человека есть характер, он будет переживать один и тот же опыт снова и снова'. В восемь часов утра я ощущаю первую угрозу монотонности. Отдай мне пенни с ножом. Откровенность - крупный шаг в изучении. Я устала от идей, или, скорее, от деятельности идей, это занятие сначала воодушевляло меня, а потом начало невевать сон, так что я чувствовала себя так, как чувствует себя человек после долгой утренней прогулки, который, вернувшись, думает, выпить ему еще кофе или снова лечь спать. Странная нехватка погруженности в себя. Толмия - это хорошо. Любому, кто будет звонить, скажи, что меня нет дома. Мне нравилось это делать, нравилось обустраивать комнаты для кукол на грузовиках вот так, заглядывать к ним сквозь окна. Это было притворство - мы держались на расстоянии от всего, что оказывалось претенциозным. Грустный беспорядок, но хорошо оформленный. Словно кривая шахматная доска образовала портрет элегантной женщины в шляпе из нескольких оттенков охры и умбры. Собака вертится больше, чем моль, прежде чем лечь спать. Пусть машины проедут. Они были на каникулах, и им было скучно. Кто-то хотел уйти навсегда отовсюду, но прыгнул в бухту. Нас предупреждали, что такие инциденты бывают, пока матери разговаривают по телефону. Машинально нарисованное корявое дерево. Молоко принадлежит мифологии котов, но котов от него тошнит. У нас был бродячий кот со стригучим лишаем. Ночью раз в год на Бекон-Хилл в Бостоне занавес оставался задернутым, и публику приглашали заглянуть. Я не носила черные очки, потому что не хотела загореть, как енот. Но тут надо затенить. Кажется, в итоге я не хотела день рождения, лишенный сентиментальности. Перед шопоголиком складывают товары. Истинным врагом моей решимости был детерминизм, который регулировал и ограничивал степень различия между вещами одного дня и вещами дня следующего. Я узнала об этом от Дарвина, Фрейда и Маркса. Никаких фрагментов, никакой метонимии. Продолжительность. Язык отправляется в путь.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Обыкновенный дождь бывает редко, и у дверей возникают подозрения,
  я убеждена, что имена начинают истории,
  и что последнее столетие было жестоким. Я притворяюсь,
  что вожу грузовик в Мексике. Я - женщина с бутылкой пива и славным грузом,
  я хожу вразвалку исправно. Деятельность никогда не спит, история о крошащихся утесах
  не может быть короткой. Мне нужно переместить вес для удобства. Счастье
  нельзя отрегулировать. Я тру левое колено дважды, правое - один раз,
  левое - дважды снова, и так продвигаюсь вперед. Алфавит
  и виолончель могут изображать лошадей, но я могу лишь притвориться
  собакой, заглатывающей пудинг. Нужно 55 минут,
  чтобы мои колени перестали дрожать. Всё прощено. 'Вчера' идет по пути 'завтра'
  обходным путем, и жар солнца несуразен в этих глубинах. Я вижу
  луну. Глаголам должно и может не хватать бесконечности, и где-то
  между 1957 годом, когда жар сухого солнца ударил меня игриво,
  и нынешним временем, когда мои тайны сочетаются в новом порядке холодных дождей
  и ночных ветров, многое произошло. Длинные фразы
  составляют из коротких фраз, в которых есть 'впустую' или 'всё в шутку', 'ради тебя' и 'постепенно' как раз. Я тоже могу взойти.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Проснись, выйди замуж, родись.
  Сначала A и B подбирают, потом C освобождает A, и A уходит, потом D
   забирает окончание B, и B идет на поиски A, но A - нигде, нигде ее не найдешь,
   C и D уволакивают тело.
  Длинны законы лентяев, котята - на кухне, подбородок ребенка - помощь в произношении.
  Может быть, мне снится, что на мне лишь длинная черная футболка, мне снится.
  Принеси аспирин и хлеб, витамин С и джин.
  У нас четырнадцать названий для голубого цвета, это даже не считая 'меридиана'.
  Дидро, Одри Хепберн, Гегель, Чарльз Диккенс и Гертруда Стайн.
  Призрачная птица кричит.
  Белый коралл создает изгородь.
  Воскресный мясник Пабло Руис живет южнее (в Ф...), у него пятеро детей - как много в нем жизненных сил.
  Она бросает нас в расщелинах компетентности.
  Оригами, непочтительность, песок на крыле ибиса.
  Она бросает ведро с толстой стены, бьет по шрифтовой головке длиннее, чем морамо.
  Грубая и обутая, должна и возглавит, горн.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  У пудингов нет легких, у дынь нет поправок.
  Послушай - самка нерпы, морской порт и социальный мир.
  На закате дня крона дерева колеблется, потом обрушивается, как губка для доски, чтобы стереть горизонт.
  Сиди, Шеп, инкогнито.
  Веки солнца тяжелы, его ресницы моргают на горизонте, стирая изгибы моря.
  Значит, сейчас хотят предоставить федеральные субсидии на уголь.
  Я услышала 'потенциальная самодельная бомба' как 'потенциальный питон'.
  Первое гнездо пустое и глубокое, на уровне глаз ребенка, в молодой ели, в ветках.
  Энтузиазм на линии защиты от тревог, когда они приближаются.
  Я почти ничего не помню, только то, что я была в комнате с другими, и мы
   читали мешки писем, пытаясь выявить шпионов.
  Она никогда не поверит, что слишком стара, чтобы вступить в банду или стремительно двигаться вертикально
   на игровой площадке под действительно спокойную музыку - она всё такая же.
  Потом воробей уснул в рухляди замка.
  И так мы переходим к главе LIX, в которой я узнаю, что проиграла.
  Ну как можно поверить в такое дерьмо.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Звездный экран мерцает под луной над центром города, загорается красный, потом - зеленый
  У меня будет суспензия, горчица, актуальность, клей
  Кис-кис, кис-кис
  Взбитая гуашь почти полностью вымазала ситуацию
  В Музее 'Если бы не' выставлено упавшее гнездо, в котором нет яйца,
   прежде принадлежавшего певчей птице, которая пела:
  'Посмотрите на стиль, посмотрите на работу допоздна, посмотрите на разные носки, посмотрите на полифонию'.
  Это судьба логики - бесконечно отменять завершение, то есть, судьба логики - без конца быть логичной
  Это как мужчина заходит в магазин и там видит другого мужчину, и думает, что узнал его, и спрашивает: 'Мы знакомы?'.
  Трава сухая зимой свои простирает ростки.
  В Правилах сказано, что на волнорезе может размещаться не более чем одна труппа акробатов,
   тридцать рыбаков или пятьдесят туристов.
  Эй
  Девочка никогда не выдает свою тайну, которая - никому не говори - заключается в том, что у нее есть тайна,
   и у ее тайны есть член.
  Мы исчезнем однажды с внутренней картины - дни на ней не неистребимы.
  О чем вон та, автобиографическая.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Начнем с того, что я столкнулась с горами, которые нужно обойти, поскольку я не могу пройти сквозь них.
  Я захожу в створки человеческих приключений.
  На каждой двери висит фигура с носа корабля, и вот эта дошла до того, что столкнулась со мной, когда дверь захлопнулась.
  Я всё совершу добровольно - максимально добровольно -в тревоге
  Птица дочерей, птица летит с развилок, из аннотаций, из сериалов, из времени
  Я видела золотого головастика, джем из десертных яблок, я видела внезапный водоворот, который засасывал
   окорок.
  Ветви ломятся под тяжестью фруктов, яблоко падает - ложная тревога,
  Вывод о том, что чувственные данные тонут,
  нелогичен.
  Мускулы произносят полуслово, вор заикается, обвиняя меня (своего дядю) в краже.
  Полумесяц выезжает на спине животного по имени 'Тот, кто ни больше, ни меньше,
   как конь, покорный полумесяцу, словно приливы - луне'.
  Кадр: мужчины спешат навстречу друг другу на перекрестке с открытыми зонтами,
   никто не желает уступать другим, кадр - спокойные верблюды на коленях
   возле пса на цепи, кадр - сахарные клены временами затеняет снегопад.
  Завтра утром, если ситуация не улучшится кардинально, я буду идти собственной персоной
   впереди каравана, и перейду через гору.
  Я думала, что вижу дождевого червя, копошащегося в грязи, потом я увидела садиста,
   орудовавшего арапником.
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  Вода поднималась, я встала с кровати,
  всё еще в гавайской рубашке, которая была на нем вчера.
  Он использовал свои мысли, чтобы нарисовать элементарный круг на стене,
  ударить по Бейруту и убить 22 мирных жителя.
  Но вот звенят колокола, и мы готовы.
  Новизна - не лучше, чем повторение,
  украшающее стены туалетных хлевов чепухой,
  и сравнение с мертвыми - с их вязкой жестокостью - и фрикадельки,
  Сидят на насесте, как призрачные птицы,
  Веря в ложь стариков, а потом слишком поздно перестать верить,
  что в ржавчине есть шероховатая жизнь.
  Давно погребенные яйцеклетки блудниц, двустворчатые моллюски в панцирях,
  Пираты в розовом, питбультерьеры на виду,
  У них есть власть продлить долголетие просвещенного страха мыши,
  и цапли на горизонте много зашивающих дней назад.
  Джейн, Джейн, поднимись по лестнице
  устья реки на излете года,
  этим предрекая шок от рассказа, который так развлекает выросших детей
  животных, которые почти все бросили нас
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  птица несет то, что склевала, на ветку,
   или, более того,
   что за прекрасный маленький цветочек,
   дюжина ушей
   изучает усилия дня справедливо,
   хорошенький цветочек для защиты глаз от солнечного света
   с белизной растут высокими в теплых
   стеблях
   мертвые - отработанный материал
   большие насекомые - черепица,
   аренда становится ипотекой
   крепость, которую сменил более естественный лес,
   оттеняет высокие цветы,
   перепрыгивает препятствие огромного предмета,
   высоко в моих глазах нависает день,
   поскольку эта авиация неуклюжа,
   или даже желанная дикция
   кивает стремительно, когда луна столь романтична,
   луна скользит свободно,
   тень, которой пренебрегают, очевидно, несправедлива,
   или нет,
   свет за деревьями прекрасен
  
  ***
  
  Лин Хеджинян
  
  тороплюсь туда,
   где в музыке у меня есть пространство, готовое в мае
   перкуссия получает непрошенный выбор
   еще автомобиль, еще грузовик сверх желаний
   ключи к щепетильности не могут быть у всех
   снова удар перкуссии, клочок свернутой метлы
   мелодия бита
   чтобы увидеть мир, морские ежи на одном языке
   пространство наполняет мысль
   перепрыгни часы затора
  захлопни настоящую гладкую основу
   легко просить у часа пик, как по работающему телефону
  звонки одновременно вокруг наших голов,
   не тронутых редкой мыслью,
   галоп по щебенке, красная тропа в вещественной части,
   удаление бесполезно, поскольку следует за поворотом
  после скамейки из серебряного каркаса
   сочетание находит
   поселение среднего размера лезвие берег
   аналогично и знакомит их как странно
   как много разного материала в тяготах жизни
   очищай тарелку
   пока не очистится от влаги совсем,
   очень мало
   заботы определенного человека довольно
   праздники приходят в понедельник и часто уходят
   тяжелой поступью, в которой звучат баллады
   сукно письма, чтобы накарябать всё это
   четверг в неделю
   дети вертящиеся склонны к уменьшению шелка,
   колесо к ее работе ездит туда и обратно
   оба метода - 'длинная мерка', окруженная пустотой
   я опишу или зафиксирую внимание вытащу
   рука в корзине
   картофель в мешке из достаточной пустоты
   тьма шерсти
   наматывается на коров
   крутится совсем другой доход очень белый
   от червей ареста этого моллюска этот спиннинг пожалуйста
   влияние извне делает червей похожими
   но кивок уравновешивает окно
   занавес тебя греет
   шпилька сна или сверх так много других
   МЧС говорит снег на дне
   наполнение и сентиментальная щекотка
   выглядит нелепо и знает что моя прима золотая истощена
   подходит для психической мощи
   сентиментального плача о том чтобы еще
   пощекотать немного признаньем
   уютный рай о котором жалеют еще больше
   природа моих тридцати семи из которых
   мое собственное изумленное продолжение
  
  ***
  
  Пэт Мора
  
  <Старая любовь>
  
  Когда тетя умерла,
  дядя воздел руки,
  словно пророк из Библии.
  'Я потерял свою девочку, - сказал он.
  'Я потерял свою девочку, - снова и снова,
  мотая головой.
  Я не знала, что сказать,
  куда посмотреть,
  мой тихий дядя возопил
  к тишине.
  Тете было восемьдесят семь.
  'Послушай, - сказал дядя, вздыхая,
  как одинокое дерево ночью. -
  Женщины поймут.
  В каждый сочельник в полночь,
  когда другие пели,
  смеялись и обнимались,
  твоя тетя смотрела на меня,
  в ее глазах были слезы.
  Шестьдесят лет.
  Она знала,
  что однажды наш поцелуй станет прощальным'.
  
  ***
  
  Пэт Мора
  
  <Только я>
  
  Вращаясь в космосе миллиарды лет,
  наша Земля - океаны, реки, горы,
  ледники, тигры, попугаи, секвойи -
   эволюционирующие чудеса.
  Как много нас, поколения людей -
  всех форм, цветов, языков.
   Могу ли я быть исключительной?
  Наша Земля: так много красоты, ненависти,
   великодушия, жадности.
  'Учись, охлаждай климат, - советует преподаватель. -
   Добивайся мира'.
   Могу ли я быть уникальной,
   воплотить всю свою уникальную сложность?
  
  ***
  
  Хайди Эрдрих
  
  <Местный Элвис в аэропорту>
  
  Местный Элвис работает охранником:
  прическа, как у шефа Джозефа, волосы иссиня-черные и взлохмаченные,
  сережка - бирюза в раковине - болтается в ухе,
  серебряные глыбы колец на каждом из бронзовых пальцев.
  Местный Элвис работает охранником:
  рентгеновские лучи прошивают твои рюкзаки,
  ноутбуки, пустую, но еще сырую обувь.
  Местный Элвис машет мне, зовет в свою очередь.
  Всегда идеальный джентльмен,
  осторожно поднимает мой телефон без футляра,
  держит очередь, пока я кладу свой компьютер
  и запасное белье обратно в чемодан.
  В слежующий раз новый полет, местный Элвис подходит ближе,
  спрашивает: 'Куда вы направляетесь в этот раз?'.
  Коварное танго, я отшатываюсь, удивляясь, что это
  он увидел впервые, возвращая мне вещи:
  Заколки с бусинками в дорожной сумке?
  Увидел, что я смотрю куда-то в сторону едва заметно?
  О, как он меня унизил!
  В третий раз я встретила охранника - местного Элвиса.
  Он поднимает мою поклажу,
  берет меня за руку, жестом зовет приблизиться, чтобы спросить:
  "Как поживает моя конфетка?'
  Потом снова гладит мою шею, так что мои волосы встают дыбом
  под его взглядом: 'Как поживает моя конфетка? ...
  Ваша сестра ... ?
  ... Та, которая улетела".
  
  ***
  
  Мэтью Бреннан
  
  <Дворовая распродажа>
  
  "Не существует вещей столь скверных, которые не становятся красивыми при ярком освещении'.
   - Эмерсон, 'Природа'
  Арендаторы выносят свой грязный стол,
  Снова конец месяца: стол перекошен,
  Нагружен и деформирован, как они, не в силах удержать
  Что-то кроме стаканов и тряпья.
  Старая одежда и ржавые инструменты соперничают
  За пространство с журналами, которые они украли
  Из мусорных баков на задворках нашей улицы:
  Каждый ботинок просит каши.
  Мало кто проходит мимо, осматривает товары, уходит,
  Почти всегда - с пустыми руками.
  но когда на закате все вещи озаряет
  Косой луч света, когда он падает
  На резину, стекло, и металл сверкает,
  Заставляя тебя зажмуриться на мгновенье,
  Ты увидишь, как наши соседи купаются в золоте,
  Словно их бесценные вещи нельзя продать.
  
  ***
  
  Нур Хинди
  
  <Экстренные новости>
  
  Мы проснемся воскресным утром и прочитаем газету. Прочитаем друг другу. Станем потребителями
  историй друг друга в отчаянной жажде
  тепла чужого тела - его слова поддерживают нас в этом мире. Мы несем
  кладбище на спине, я держу светлячка
  заложником в руке, его свет тускнеет в тепле
  моего кулака, а в другой руке ручка, чтобы задокументировать его смерть. Разве это не ужасно?
  Спрошу у тебя еще раз, снова кулак сжимая.
  В интервью я смотрю на истории своих героев сквозь объектив, чтобы сделать их удобоваримыми
  для потребителей.
  Я становлюсь машиной. Передатчиком информации. Они становятся мольбой об эмпатии,
  перенасыщением чувств, которые нам не удастся превратить в действия.
  Потери неисчеслимы.
   А в конце лета из бассейнов выпустят воду,
   и плавать станет невозможно.
  
  ***
  
  Майкл Торрес
  
  <Мой брат просит марки>
  
  И фотографии. Фотографии мои и моей новой жены.
  Просит свадебные фотографии.
  Ему очень жаль,
  что он не смог их сделать. Он не может ждать,
  чтобы встретиться с ней. Мой брат спрашивает,
  могу ли я позвонить в складской офис в Альбукерке
  и сказать им, что Рэй
  (его сосед по палате) в порядке, и что Рэй
  хотел бы вернуться на свою старую работу однажды,
  если возможно. Мой брат просит
  бумагу, просит почтовые марки
  и пару долларов на JPay. Сейчас июнь,
  сейчас июль. Говорит, что там не так уж и плохо,
  говорит, что его не отправили в закрытое учреждение,
  не отправили бы, как других.
  У него есть телевизор. Ое читает. Много.
  Мой брат просит книгу 5, 6 или 12
  из серии 'Женский клуб убийств'.
  Сейчас май. Сейчас март. Сейчас май. Сейчас октябрь.
  Хорошего Хэллоуина, брат. Он просит снова
  почтовые марки, говорит мне,
  что его могли запрограммировать, конечно,
  ну а кого не могли? Нам всем нужна рутина, он говорит,
  однажды после обеда парням разрешили
  остаться немного подольше,
  парни переглянулись:
  'Почему нас еще не закрыли?'.
  Мой брат говорит, что он - запутавшаяся мышь
  иногда. Иногда он не выходит
  за рецептом, не может смириться с мыслью, что всё движется
  к концу. Сейчас июль. С Днем рожденья, брат.
  Мой брат просит марки,
  каждое письмо он заканчивает карикатурным своим портретом,
  всех домашних мальчиков выписали,
  хотя он раньше не был таким.
  Словно там он стал на целую жизнь старше,
  а я рос, зная, что там он заперт
  до августа не этого года. Я знаю, что не должен
  представлять его таким. Но я всегда буду
  младше и смотреть снизу вверх. Это мой брат,
  он просит марки.
   Снаружи марки
  съежились неожиданно. На этой неделе
  каждое ореховое дерево, кажется, падает с неба,
  и каждый раз, когда я приезжаю домой,
  я гуляю как можно больше. Сейчас июнь.
  С Днем рожденья. Сейчас ноябрь. Мой брат
  говорит, что напишет, когда сможет, он знает,
  что я занят. Все заняты. Сейчас август.
  Сейчас август, и он ждет марки.
  
  ***
  
  Жан-Анри Грей
  <Краш, супермаркет, Калифорния>
  Легко
  влюбиться
  в
  мальчиков из гастронома -
  вон в того
  с чашечкой кофе,
  в свитшоте, слишком облегающих джинсах
  и в хлопчатобумажных туфлях, или вон в того
  невозможно бледного
  продавца рыбы, который улыбается,
  когда говорит: 'Я с Аляски'. Твое
  сердце расширяется,
  бестолковое,
  и мечтает
  о боте
  в арктических
  водах,
  о звездах,
  о крапинах,
  усеивающих
  дно
  океана, ты
  будешь читать
  ему стихи, а он
  будет объяснять
  шифр созвездия
  до утра,
  вы проснетесь вместе,
  не будете ловить
  никакую рыбу, будете плыть,
  как плывете обычно,
  параллельно
  только
  друг другу,
  слушая, как лёд
  тает
  обратно
  в воду.
  
  ***
  
  Жан-Анри Грей
  
  <Апрель 1984 года>
  
  Молодая мать, рожденная
   с неправильным именем,
   садится на самолет.
  Справа и слева от нее
   второй и третий ребенок,
  выдавливает остатки мёда
   из пластикового пакета
  и перемешивает
   чай
   не картонной палочкой,
   которую ей вручила розовощекая стюардесса,
  а собственным упрямым пальцем,
   ничего не зная об этикете или о слухах,
   расходящихся по рядам за ее спиной.
  Молодая мать не смотрит
   на часы
   в течение 19-ти часов
   своего первого полета, перелетая
   через Атлантический океан -
   голубое пространство карты
   из Манилы в Милкенхани, Калифорния.
  Она смотрит на белые
   мультяшные облака
   в овальное окно,
   практикуется в английском,
   вертится, ей жарко
   в ткани корсета, который должен скрыть ее размер,
   и держит ладонь
   на животе,
   словно говорит:
   'Уже скоро, уже скоро'.
   Через три недели ее последний ребенок,
   с маленькими глазками, с кожей светлее, чем у других,
  родится:
   он будет слушать трескотню на двух языках,
   рассказы о доме от других,
   будет плакать, требуя материнское молоко.
  
  ***
  
  Сюзанна Броэм
  
  <Перевод>
  
  Через несколько месяцев мы с отцом
  нашли последнее слово его матери -
  в недрах холодильника на первом этаже
  буханка из темной ржи.
  Она таяла медленно, часами.
  Для меня была невыносима мысль
  о том, чтобы ее съесть.
  Потом лёд отпал, хлеб
  был твердым, ароматным, великодушным.
  Отец взял нож
  и масло. Ломти
  не отпадали. Вместе мы ели
  эту финскую тишину.
  
  ***
  
  Е. Дж. Кох
  
  <Заливные луга>
  
  где мама выпрыгивает из машины,
  столь вежливая, что даже захлопывает дверь за собой.
  Она не воспринимает меня, но видит больший мир,
  нечто кроме материнской заботы: дороги, ведущием мимо
  птенцов вьюрков и смрада настоящего -
  эту безупречную мертворожденность. Горный хребет стучит костьми
  по широким ровным долинам. Заливные луга силуэты цапель
  вздыхают на ножках компьютерных ламп, ивы в броне
  броненосцев, ветви горят. Протертые шины
  взбивают траву. Не мать приводит в мир ребенка,
  а ребенок приводит мать,
  жизнь не неизбежна -
  жизни не следует избегать. Жизнь повторяется, как всегда, она тонет,
  словно сообщение в глубоком океане привычки.
  
  ***
  
  Дженифер Хасегава
  
  <Международный кодекс коммивояжеров сквозной доставки>
  
  У меня не было работы, я устроилась опрометчиво,
  в таком стрессе,
  ни гроша за душой.
  Я надела свой выцветший красный костюм
  и пошла на общее интервью в Ramada Inn.
  Я поймала себя на мысли, что борюсь за возможность
  продавать страхование похорон,
  ходя по квартирам.
  Мне дали стопку каталогов.
  Узнай подробности:
  Какие похороны ей хотелось бы?
  Получи подпись:
  Мы заплатим тебе 70 баксов.
  Мне дали папку с фотографиями
  гробов,
  атласной обивки,
  букетов.
  Мне дали список
  фамилий и адресов.
  Я ходила по домам,
  похожим на дом моих родителей:
  Двери-ширмы
  держались некрепко в дверных коробках.
  Китайские колокольчики
  в форме сов и пагод.
  Террасы, которые подметали,
  пока метла не распадалась на части.
  Из каждых дверей,
  которые открывали печально,
  если открывали вообще,
  доносился запах
  годов жизни,
  ожидания.
  Одна женщина впустила меня в дом,
  говорила со мной, показывая фотографии
  внука,
  два часа.
  Другая женщина
  сделала мне анализ крови,
  пока я наблюдала, как ее сын
  прыгал на диване.
  Один мужчина сказал от****ться.
  Номер, прибитый
  на фасаде его дома,
  был нарисован на дне
  пустой коробки от сардин.
  Я перестала носить с собой папку.
  Прицепила один опросник к планшету,
  просто начала ходить от одного дома к другому,
  и стучать в дверь.
  Я пришла к скукоженному домику в викторианском стиле
  с затемненными окнами.
  Женщина-стена открыла дверь
  и улыбнулась. Ее глаза -
  борющиеся панды.
  На одном переднем зубе
  мерцающий золотой колпачок с вырезанной звездой.
  На другом зубе -
  полумесяц.
  Она посмотрела на меня и сказала:
  'Ты столь же пустая,
  как день, в который ты родилась,
  и это прекрасно,
  но убирайся к черту
  с моего крыльца'.
  Она провела рукой над моей головой,
  и ветер спустился на дом,
  переворачивая листья и клочки волос.
  Невидимое, которое дает и забирает.
  Мгновенная магия страха,
  и медленно растущая беда
  предположений.
  Много лет спустя черного цыпленка
  продевали в дверные ручки
  банковского центра. Ты входишь в бассейн
  его крови и слизи.
  Черт,
  ты - опасный тать в нощи теперь
  с тоннами наличных,
  и надеваешь минимум 17 слоев на себя,
  прежде чем пойти куда-то.
  Ты тяжело падаешь на землю.
  Ты вся в крови.
  Ты видишь только цветы, чувствуешь только
  атлас.
  
  ***
  
  Нэнси Ли
  
  <Анализ>
  
  В этой истории таракан - это мужчина,
  занавеска - мое девичество, кукуруза со сливками,
  рассыпанная матерью - растраченная семейная любовь матери,
  изуверство отца,
  метафора эмоциональной слепоты.
  В этой истории радиоактивный динозавр -
  это мужчина, город Токио - мое тело,
  а туннель метро - ну, вы поняли.
  Огонь - это огонь. Взрывы - это взрывы.
  Заснеженная вершина горы Фудзи
  свидетельствует о стойкости веры перед холодом.
  Грани человека представлены
  каждым из трех волхвов в этой истории.
  Не принимай его дары. Искренняя ошибка -
  предполагать, что я - младенец Иисус,
  но давайте признаем, я - потаскуха,
  Мария, насчет которой никто не верит,
  что она - девственница, в особенности - мужчины.
  У мужчины из готического романа есть особняк
  со специальным краном для мгновенного кипячения воды,
  и акры полов из керамической плитки с подогревом.
  Я - служанка, тщательно моющая полы,
  иногда подставляющая руки
  под кран. Безумная женщина на чердаке -
  это я. Лошадь, которая не разобьется -
  это я. Фамильное проклятие на несколько поколений -
  это я. Свинья, которую мужчина хлещет розгой
  за то, что она похожа на свинью - это я.
  В этой истории мужчина - это мужчина,
  а я - это я. Его член - это его член,
  и мой рот, мой рот. Кровать -
  это моя детская кроватка, кровать в комнате для гостей,
  кровать в моем студенческом общежитии,
  и футон в моей первой квартире.
  Родители, смотрящие телевизор - это мои родители,
  и тонкий шрам на моем большом пальце,
  на большом пальце, который я показываю тебе сейчас -
  там он порезал меня бритвой,
  чтобы доказать, что может вскрыть меня когда угодно.
  
  ***
  
  Лен Верви
  
  <Репетиционные заметки>
  
  Прости, я думала, ты всё равно проснешься.
  Давай пройдемся, не дыша тяжело,
  по сцене в саду до конца.
  Это как-то отвлекает. Просто произноси слова,
  там и повсюду, так громко
  или так тихо, как их нужно произносить.
  Необходимость в данном контексте размыта, но постарайся.
  Не пойми меня превратно - тонкость не является целью,
  и невозможна при нашем бюджете, но неиспробованная интенсивность
  будет барахтаться где-то между будкой суфлера
  и первым рядом зрительного зала.
  Они тоже знают эту историю, в конце концов,
  будет уже поздно к тому времени, как ты с ними столкнешься.
  Не всматривайся вдаль,
  думая о будущем. Не надейся,
  говоря о надежде.
  По-видимому, нелегко быть нами,
  но рассмотри альтернативные варианты.
  Ты смотрел по сторонам недавно?
  В четвертой сцене ты обходишь вокруг пустой миски,
  это кажется сложным, но утрируй
  тяжесть и пустоту - это последнее
  остаточное действие. Понимаешь, что я имею в виду?
  Я имею в виду, что острыми ножами надо пользоваться аккуратно.
  Я имею в виду слёзы,
  не думай о том, как сыграть хорошо, просто попытайся
  потеряться в себе снова,
  там, где по сценарию нужно крикнуть,
  шага в сторону, и, возможно, прикосновения пальца
  к губам будет достаточно.
  
  ***
  
  Тайри Дей
  
  <Где она выращивала гортензии>
  
  Бабушка переехала из Южной Каролины в Северную Каролину
  с тремя детьми, сестрой по имени Бетти Ли
  и лучшим другом по имени Лу, они плыли сюда
  и молили Бога, чтобы ангелы появились вдоль автострады,
  чьи крылья могли бы спрятать их от любого зла,
  на безлунных дорогах, над которыми погасли звезды.
  Они приехали, как большинство черных,
  в поисках чего-то большего, чем поле, которое можно пахать,
  чтобы найти тушку индейки и перья грифа,
  выгоревшие под честной грязью,
  крылья согнуты, словно он мертв,
  приветствует мертвого кролика, стоя над ним.
  Над ними возвышалось поле, которого руки
   никогда не перестанут касаться.
  Они спали на самодельных кроватях и ели над костром
  из чугунка.
  Всё сообщество собралось в лесу,
  чтобы выдергивать дикий лук, собирать орехи-пекан
  с мерзлой земли.
  Все свои мечты она разбрасывала,
  словно корм для цыплят по двору,
  моя мама, тети и дяди ели
  этих цыплят, мечты проростали в нас.
  Я становилась пунцовой под подоконниками их жизней.
  
  ***
  
  Изабелла Борджесон
  
  <В зале активистов борьбы с климатическими изменениями>
  
  моя семья приглушает снова
  микрофон для незнакомцев
  сучковатые белые руки хватают всё
  мы приведем тебя к горе денег
  микрофон для незнакомцев
  я становлюсь экспертом по языку, на котором не говорю
  мы приведем тебя к горе денег
  расскажи им, как твоя мама почти умерла
  я становлюсь экспертом по языку, на котором не говорю
  мои сучковатые белые руки хватают всё
  я рассказываю им, как мама почти умерла,
  и моя семья заглушает микрофон снова.
  
  ***
  
  Джеймс Лафлин
  
  <Пасха в Питсбурге>
  
  Даже в Светлое воскресенье,
  когда церковь превратилась
  в джунгли лилий
  и папоротников, толстый дядюшка Пол,
  который любил свой ликер
  так сильно, что бил бы
  двумя кулаками
  по каменной кафедре и кричал
  грех грех грех и
  геенна огненная
  я проплакал весь день,
  когда услышал впервые,
  что они сделали с Иисусом,
  об этом не надо
  детям знать,
  пока они не повзрослеют,
  но новая горничная
  мне рассказала, и мы оба
  долго плакали, мама
  наняла новую горничную
  сразу же, и отослала обратно
  мисс Ричардсон,
  проделавшую столь долгий путь,
  из Англии, потому что она
  всё время рассказывала,
  как ее жених м-р Боулз-Лайон
  внезапно умер
  от сердечного приступа, он просто
  однажды сказал за обедом:
  'Боюсь, мне не очень хорошо',
  после чего он просто
  постепенно сполз под стол.
  Пасха была хороша,
  яйца дурацкие,
  но большие лилии
  были прекрасны, и когда
  дядя Пол так растолстел
  от пьянства, что больше
  не помещался за кафедрой,
  и ему приходилось
  проповедовать на полу,
  старейшины собрались
  и постановили,
  что кафедру нужно
  перестроить, но
  дядя Пол сказал нет
  это воля Господа,
  и оставшиеся годы
  он проведет
  в духовных изысканиях, День Благодарения
  нравился мне больше, потому что
  в этот день
  отец брал нас с собой
  на фабрику, но Пасха
  была для меня на втором месте.
  и кролики умирали, потому что мы
  кормили их ботвой, и
  ягненок дергал траву
  под корень, его продали
  м-ру Пейджу, мяснику,
  я спросил у дяди Роберта,
  что это за духовные изыскания,
  он ответил, что точно не знает,
  но догадывается,
  что они приходят в бутылке,
  и мама отослала меня
  из-за стола,
  когда я отказался есть
  котлеты из ягненка,
  это смешно - сказала она,
  это не Агнец Божий,
  это просто Цезарь
  Андромаха Огрызок, но я
  не мог, просто не мог,
  а в год забастовки
  мы не пошли в церковь
  совсем, нам сказали,
  что в центре небезопасно,
  так что вместо этого мы
  молились в библиотеке,
  и посреди нашей молитвы
  раздался телефонный звонок,
  звонил м-р Шапстед с фабрики,
  им пришлось использовать
  слезоточивый газ, отец сразу же
  прочел специальную молитву
  о защите Господа,
  о ниспослании милосердия его,
  неделю мы с мамой
  оставались на ферме,
  я не ходил в школу,
  шел сильный дождь, я разбил
  зеркало в ванной, и мне пришлось
  выучить длинный псалом.
  
  ***
  
  Кэтлин Норрис
  
  <Миссис Адам>
  
  Недавно я пришла к выводу, что я - Ева,
  то есть - миссис Адам. Как вам известно, в Библии
  нет рассказа о ее смерти, так что почему бы мне не быть Евой?
  
  Из письма Эмили Дикинсон,
  12 января 1846 г.
  
  Проснись,
  тебе понадобится весь твой ум.
  Это не сон:
  женщина, любящая тебя, говорит.
  Она была рядом,
  когда ты плакал,
  она отмела ужас.
  Она знала,
  когда - время грешить.
  Тебе хватило мудрости
  позволить ей разобраться с этим
  и уйти оттуда.
  Сначала мы не могли разговаривать,
  чтобы лучше узнать друг друга,
  сладкий вкус памяти
  у нас на устах.
  Послушай, пришло время.
  Ты тоже был избран,
  чтобы собрать мир.
  
  ***
  
  Лайри ван Клифф-Стефансон
  
  <Это одиночество - порнография для богатых>
  
  До того, как продала красный диван,
  я лежала на его бархатном плюше, поглощая
  Вогезы квадрат за квадратом -:
  до того, до того, а потом больше нет. Времена пандемии:
  дом продан, я провела
  два месяца в пустой гостиной,
  плавала на воздушном матрасе
  в окружении цветов. Комендантский час:
  дрозды свили гнездо на кухонной лампе:
  поворот в сторону одиночества.
  Почти утешение, одинокая рана -
  мое тело не очень настаивало на устранении угроз,
  скорее - на позировании: прорыв плотины, штрих.
  Глазной нерв, сонная артерия: аневризма зевает,
  дрейфует, исчезает из моего чарт-листа. Бросает меня
  на волю волн. Выхожу из реанимации, теперь ритуалы
  экономят время: каждый день цветочный китайский узор
  завтрака. Я не верю в отказ от еды
  (вероятно, я - едосексуал). Помнишь,
  как я целовала землю, словно пирожное? (Ты поцеловал бы меня,
  если бы я попросила?). Какая роскошная
  картина. Стоит тоже немыслимых денег.] # [Песня Лютера
  звучит повсюду -: о, любовь моя -: Я голодаю,
  у меня лихорадка-: Куда я могу пойти
  без маски? На что я могу надеяться
   (если
  я не хочу спрашивать -: это всё-:
  слишком много -: чтобы забрать?) от тебя?
  
  ***
  
  Габриэль Бейтс
  
  <Матери>
  
  Когда Бригит Пиджин Келли пишет о том, что держит дочь,
  я делаю вид, что это говорит моя мама.
   Мы сироты вместе,
   бежим по красному мосту
   из японского сада в британский,
   тихо смеемся, потом подбегаем к теплице на склоне,
   грудь вздымается. Нас преследуют
   жестокие голубые глаза мачехи.
  Она тянется ко мне
  через кровать, которую мы делим на выходных.
  (Ты точишь зубы):
  в случае возникновения беспокойства появляется перевод
  с сочувствия (ранимого)
  на антагонизм (ранящий).
   Глаза моей матери были тоже голубые, но теплее оттенок,
   смягченный зеленым цветом -
   цвет водорослей,
   стеганых одеял над бассейнами, в которых никто не плавает.
  Многое утрачено, но не это.
  За пределами стихотворения наш тон редко соответствует
  сути того, что мы говорим:
   как прочно мы замкнуты в своих границах -
   пишет Бриджит Пиджин Келли
   в конце начала
   своей первой книги.
   как сильно наши маленькие границы нас любят.
  Как прекрасно моя мать родила мальчика,
  как прекрасно, и долго после того
  этого младенца запирали. И я видела это, как видение, как трагедию, о которой меня попросили:
  меня попросили бы его воспитать.
  Я начала тренироваться садиться в автобус,
  только младенец и я,
  опускала палец в мёд,
  а потом водила по его губам.
   В стране наших праматерей
   скитался дух по имени Мамуна.
   Она просыпалась ночью из трясины, чтобы наброситься
   на ближайшую детскую кроватку.
  Я часто ощущаю любовь наших границ к нам,
  в какой-то мере - фатум нашей любви друг к другу.
   Бриджит не может уснуть, когда приближается полнолуние,
   поток тайны бежит через нее,
   своего сына она называет солдатом с косой,
   дочь - беспомощной красавицей, теперь - призраком, поющим
   среди черных коз на обочине дороги,
   застоявшаяся вода, взмах каждого коричневого крыла
  в кустах куманики -
  можно называть вас Бриджит?
  Что значит сказать 'я тебя люблю'?
   Моя мать коллекционирует фразу 'я тебя люблю' на разных языках,
   узнает от незнакомцев в кафе и аэропортах.
  Телефон прижат к моему уху,
  баюкаю книгу на ладони,
  я описываю вслух кедры
  и качество воздуха - прохлада, островки льда -
  и она говорит 'да',
  она уже чувствует этот запах.
   Говорят, Мамуну можно убедить
   вернуть младенца, которого она у тебя украла,
   если ударить подменыша тростью
   и вылить ему на голову воду из яичной скорлупы.
   Говорят, моя мать - зло. Это ложь.
  Стихотворение, должно быть, сумбурно, потому что мы любим друг друга.
   Как хорошо моя переключающаяся генеалогия,
   серебро Тихого океана
   видно на переферии,
   поиски наощупь,
   боль, когда нажимаю правильный номер
   и слышу ее голос.
  Взрослея, я всегда знала,
  что моя мать недавно поговорила со своей матерью,
  потому что она начинала говорить неразборчиво:
  'Хочу' звучало как 'не буду'.
  С удивлением я узнала, что это действует до сих пор,
  учитывая, что бабушка больше не разговаривает.
   Очень долго все хвалили в моих стихах
   только окончания.
   Я не обращала на это внимания.
   Я считала так: если окончание хорошее,
   значит, и всё стихотворение хорошее.
   я думала, что нас смогут спасти в последнее мгновение.
  На языке, который никто из нас не знает,
  она говорит мне, что любит меня,
  а я повторяю за ней произносимые ею звуки,
  учусь.
  Это звучит так, словно сердце готово выскочить из груди.
  
  ***
  
  Танеум Бамбрик
  
  <Пить бесплатно>
  
  Я заказываю коктейль с кусочком красного болгарского перца.
  Борюсь с его хребтообразной удлиненностью языком.
  Бармен улыбается, и я улыбаюсь. Он выглядит моложе, чем я.
  Когда мне было двадцать четыре, мне нравилось продавать напитки.
  Один - с запахом дыма. Другой - когда вонзаешь соломку
  в тонкий ломтик, чтобы добраться к дюйму
  сахара и виски. Перед уходом мой жених
  сказал: 'Танеум', пока я пыталась уснуть.
  В лагере с десятью другими мужчинами он понял, что никогда
  не сможет простить себя за свое прошлое, пока будет оставаться со мной.
  Бармен протягивает напиток, который он называет 'Дамский убийца',
  бесплатно. Говорит - какое облегчение поговорить со мной.
  Говорит, что большинство женщин бисексуальны и хотят быть сильными,
  поэтому сопротивляются его попыткам обращаться с ними как с королевами.
  Я вытаскиваю веточку розмарина из коллинза,
  и лёд тонет. Я спрашиваю у него, не хочется ли ему меня убить.
  Мое убийство - соль шутки этого напитка.
  
  ***
  
  Синди Цзюй Ян Ок
  
  <Условия договора>
  
  Ты называешь меня 'до', это сокращение от дома.
  Таракан падает с люстры,
  и моя преданность бакалейной лавке у дома колышется
  в такт расквашенному носу похорон.
  Я всю жизнь ем деревья,
  в целом благодаря этому я более терпелива,
  но и жестока более, недавно я стояла
  на крыльце, обвивавшем то гнездо,
  дом, использовавший меня. Любой шум
  может стать проклятием для дитя хаоса,
  безмолвные коридоры из готических романов
  к ветру сумерек в песнях огня. Что за несчастье -
  даже не быть архитектором,
  и погрязнуть по уши в прозе
  всего этого - разве мы, дочери, не тратили деньги,
  когда все их надеялись получить? Ты кричишь:
  'У!', это сокращение от урожая. Быть ребенком -
  значит секреты собирать, быть взрослым -
  значит рисковать в движении. Когда я выздоравливала,
  снова укрываясь,
  перепутала разделение с кражей, читала
  убийство в тенях, пока смех
  издавали силуэты. Со временем мы
  синхронизировались, пианино обесцвечивало сцену,
  она превращалась в туман и пульпу. Ты
  называешь меня 'ма'. Я знаю, что это значит 'моя'.
  
  ***
  
  Дара Йен Элерат
  
  <На розовом фоне>
  
  Розовый - неудачный оттенок, не такой мягкий, как лазурный, не столь умиротворяющий, как лиловый или серый. Это - цвет остриженных ногтей, крови, капающей с чувствительных участков кожи. Это цвет обожженной на солнце руки, Цвет затяжного зла, преследующего нас много дней. Розовый - вовсе не оттенок лютиков или маргариток. Это цвет ядовитой бругмансии, мака, несущего сон. Лицо наливается розовым цветом гнева. Это след от сырого мяса на разделочной доске. Кроме того, розовый - горчайший оттенок задушенной страсти, страсти, соскользнувшей из бордового в розовый. Это оттенок страсти, выносящий окончательный приговор. Это оттенок, уплывающий незамеченным в ночи. Бойтесь розового. Не думайте, что это - невинный цвет платьев или беретов, цвет бородавок, клубничного мороженого или мартини с гранатовым сиропом. Просто попытайтесь посмотреть на него с правильной точки зрения. Он пугает. Это оттенок человеческих внутренностей, цвет чрева. Пространства, где созревает жизнь. Пространства, где формируются младенцы. Где руки, ноги и голлвы создаются. Глаза, кровь и зубы.
  
  ***
  
  Меган Фернандес
  
  <Зима>
  
  Однажды зимой я стала очень спокойна
  и начала шить свою жизнь. Был февраль,
  снаружи на улицах города
  падал снег, но его не собирали.
  Я купила львиный зев и чертополох,
  достала по скидке красновато-желтые розы,
  уже не пахнувшие. Я расставила их
  по вазам и переносила
  букеты из комнаты в комнату,
  пока скрипка звенела соло.
  Горло болело. Гланды распухли,
  как две жирных улитки,
  целующиеся под низким сводом.
  Шел детективный сериал.
  Я хотела сигарету
  и Джимми Стюарта в своей постели.
  По ночам мне снился больной эпилепсией
  Достоевский в Сибири,
  у которого для чтения был только Новый Завет,
  и он вспоминал эту инсценировку казни,
  от которой так никогда и не оправился.
  Четыре года он провел там,
  в мертвящем холоде. У меня
  две кошки в Нью-Йорке,
  и я не так одинока.
  Но я готова к их смерти,
  хотя кто знает - я могу умереть первой.
  Прости, зимой я чувствую себя примерно так.
  Мое спокойствие - вечнозеленое растение
  в перенаселенном мире, в который продолжают прибывать люди.
  Я пересекаю сезон.
  Я устраиваю танец цветов
  из комнаты в комнату, питаю
  свою маленькую территорию, поддерживаю ее жизнь.
  Мы приходим в март,
  как солдаты, как моряки, брошенные
  в морской прибой, в белую волну,
  и когда они
  наконец увидят землю,
  у них вырастут жабры.
  
  ***
  
  Меган Фернандес
  
  <Паунд и Бродский в Венеции>
  
  Я вообще не хоронила бы Паунда. Но на затопленном кладбище в тонущем городе
  поеты держатся вместе. Бродский похоронен на два фута дальше, и для него
  я оставляю карточку электронной акционерной биржи и дикую маргаритку, бормочу о метафорах
  перехода, расказываю ему, что прошлой ночью, свесив ноги с набережной,
  наблюдала, как лодка подпрыгивает на изумрудной волне. Я меньше боюсь. Не такая трусиха,
  как была год назад. Теперь мой список целей - сплошной риск. Когда говорю,
  слова падают, не переставая, и вот какой вопрос я задаю себе,
  прежде чем принять решение или выполнить задание: 'Я - механизм удовлтворения или потребности?
  Больше ли я того, что питаю?'. В самом деле, разве мы все - не просто единственные дети,
  у которых нет братьев и сестер, которых можно винить? На плоской могиле Эзры, покрытой листьями,
  я хватаю одинокую ракушку витую на бетонной плите. Никто не приходил сюда
  так давно, я травлю инсектицидом жуков, распыляю туман ядовитый
  над мертвецом. Так нельзя, это немного странно, и я говорю себе:
  'Хватит распылять эту гадость над поэтами'. Даже если поэт - фашист.
  Правда в том, что я бы почистила любую могилу. Я хочу искупить грехи. Спастись.
  Вот моя проблема. Моя бесполезность. Беспощадный жнец слишком припозднился. Священник ушел на покой.
  В небе чайки болтают и стада звезд щиплют травку на небе. А на уровне моих глаз
  насекомые ковыляют вниз, неуклюжие, как падшие ангелы.
  
  ***
  
  Меган Фернандес
  
  <Семиотика>
  
  Я поехала в Рокевей
  поискать дельфинов,
  увидела троих, присвоила каждому из них
  значение. Назвала это знаком.
  Вот что я делаю. Нахожу существительное,
  обычно - животное, и позволяю ему
  вмешаться в мою жизнь.
  А если вдруг пойдет дождь?
  Даже лучше. Я не верю
  в совпадения,
  когда море и небо говорят
  в унисон. Это судьба.
  В прошлом году,
  вместо поездки в рехаб
  мой друг забронировал тур
  на Мальдивы
  и попросил меня поехать с ним.
  Оплатил всё
  кредиткой за минуту до
  нашего возвращения домой
  из пресвитерианской церкви на 75-й, h
  а оранжевый идентификационный браслет
  болтался на его запястье,
  как Колесо чудес.
  Что я должна была сказать ему?
  Что меня восхищает его смелость
  быть больным? То, что он знает,
  что быть больным - естественно,
  учитывая состояние этого мира,
  и как это все не болеют,
  не превышают дозу
  по ночам? Потому что
  ядерные бомбы приближаются.
  Нашего оптимизма
  недостаточно,
  чтобы это предотвратить.
  Оптимизм - это всё, что у нас есть.
  Ну, и еще - красота.
  Он всегда говорит мне:
  'Меган, красота не нуждается в метафоре'.
  Спрашивает,
  остановлю ли я его.
  Я пожимаю плечами. Только он знает,
  что может нас спасти,
  но в любом случае -
  вмешательства,
  в которые я верю,
  не земного происхождения.
  В смысле, у него
  Кони-Айленд
  на запястье.
  Нужно искать
  знаки,
  чтобы в них поверить.
  
  ***
  
  Меган Фернандес
  
  <Воссоединение>
  
  Утро заступает на смену, и старинная белизна Венеции
  готовится к наступлению дня. Я облекаюсь в фуги в сырой церкви,
  где мадонны разбухают от влаги,
  меня до сих пор тошнит после самолета,
  где я заняла целый ряд и смотрела
  на светящийся ремень безопасности, представляя чрево
  птицы с покрытием масляным трансатлантической луны.
  Я не видела тебя год, а теперь, когда увидела,
  я начала нервничать, требовала остановиться возле каждой церкви,
  мы смотрели, как зеленая вода бьется о камень.
  В Венеции нет уличной моды, говорю я, здесь все
  выглядят, как вдовы. Кажется, что здесь всегда - воскресенье.
  Действительно, я отстаиваю свое право на моду,
  как американка, крепко держусь за стереотипы.
  Приезжаем в твою квартиру, ты начинаешь мыть помидоры,
  вода течет по твоим рукам прямо в раковину.
  Ты выплевываешь маленькое безобидное семечко, мы сидим на стульях
  в беленой известью кухне, едим помидоры полностью. Сливы
  столь ароматны, что мне хочется плакать, и я начинаю плакать,
  разрывая помидоры, страдая от джетлага, торможу, опаздываю всюду,
  в окне открывается вид по меньшей мере на три церкви.
  Нас окружает время и Бог.
   Из-за этого все мы становимся детьми.
  А я - вовсе не глупый ребенок.
  Прежде чем уйти, я собралась с духом, а для чего?
  Для какого-то широкого жеста. Нет. Мы склонили головы.
  Рассматриваем ступни средневековых святых. Ведем светскую беседу
  на фоне длинного года нашего отсутствия друг у друга.
  
  ***
  
  Дара Йен Элерат
  
  <Почему я не могу уйти от абьюзера>
  
  Потому что много лет я жила в печали, а он был сияющим темным ангелом.
  Потому что я читала Карла Юнга, который утверждает, что в темных ангелах есть свет, есть небо.
  Потому что небо - холодное, так что я принимала его равнодушие и холодность за признак любви.
  Потому что я должна была умилостивить его, но мне это не удавалось. Эта неудача подстегивала меня. Я была лошадью, которую кололи стальными шпорами. Меня заставляли бежать, и мне было хорошо, когда я бежала.
  Потому что его рот был гнилой сливой, и когда я целовалась с ним, жидкость текла в мое горло, горькая, как яд, питая часть меня, жаждавшую, чтобы кислота ее разъедала.
  Потому что по ночам мне снилась пестрянка таволговая - эти насекомые вспрыскивают цианид, чтобы отравить хищников, соблазнившихся их видом. Я считала себя пестрянкой таволговой. Верила, что яд - мой элемент, составляющая моей крови.
  Потому что с ним я перестала бояться своей собственной смерти. Я перестала бояться толп, пауков и взглядов незнакомцев. Единственное, чего я боялась, это его.
  Потому что каждое утро, проснувшись, я задавала себе вопрос: ранит ли он меня сегодня? Позвонит ли мне, напившись, чтобы сказать: "Ты дура, уродливая неудачница"? Он был газетой, полной ужасных новостей, и я пристрастилась к их чтению.
  Потому что, когда он заключал меня в свои тяжелые объятия, мне было спокойно. Потому что в это мгновение мне почти удавалось поверить, что он меня любит, даже если он тянулся за телефоном, чтобы поговорить с женщиной, с которой он изменял мне.
  Потому что когда-то я была женщиной, с которой он изменял. Он лгал жене, и она его бросила. Потом я задалась вопросом, заслуживаю ли насилие, которому начала подвергаться.
  Потому что, когда я объяснила суть наших отношений подруге, она сравнила их со скачками.
  Потому что скачки - это захватывающе, потому что, даже если тебе страшно, они все равно будоражат, так что, когда я почувствовала, что он бьет моей головой по ветровому стеклу и у меня появляются шишки, все равно не смогла заставить себя выйти из машины. Я держалась за сидение, держалась за ручку двери.
  Потому что пестрянки таволговые потребляют и производят цианид, и эта привязанность, эта потребность в нем была ядом, который я производила.
  Потому что, когда он обесценил меня, я порезала запястья осколком стекла, словно для того, чтобы яд вышел с кровью.
  Потому что моя кровь пропитала снег вокруг его дома, снег стал розовым, как валентинка.
  Потому что реанимация находилась в часе езды, а он был слишком пьян, чтобы отвезти меня туда.
  Потому что я падала, и это продолжалось семь лет.
  Потому что семь лет - слишком долгий срок для падения.
  Потому что, наконец ударившись о дно, я испугалась, что разобьюсь на части.
  Потому что его разъяренная красота ослепляла меня, и в ослеплении я была оленем, смотрящим на фары несущегося на него автомобиля.
  Потому что свет такой яркости легко принять за райский.
  
  ***
  
  Дара Йен Элерат
  
  <Вещи, которые я оставила тебе>
  
  Синее одеяло, расшитое медведями. Отполированный камень. Кости собаки нашей семьи. Пластиковая бутылка, кукла из лоскутков, сладкие крекеры, туфельки для младенца. Браслет, на котором вырезано твое имя. Моя блузка для кормления грудью с пятнами от молока. Хлопчатобумажные простыни, которые я покупала с твоим отцом. Звук его шамканья по ночам. Мои резкие крики, разбитые тарелки, свет ночной в форме множества воздушных шаров. Разрезанное стеганое одеяло, разрушенные стены, лотерейный билет за два доллара. Самодельная открытка с днем рождения, брусок миндального мыла, веревка, на которой он решил повеситься. Мерцание двух свечек на торте. Мои счета: газ, канализация, электричество - поздно. Улицы, мокрые от дождя, по которым я шла в поисках денег. Мой голос сегодня утром, говорящий тебе: 'Вставай, пора идти'. Сияние моих фар на снегу. Твой взъерошенный розовый парашют. Твоя новая мать, ее молодые руки хватают тебя. Воздух, в котором нет запаха моих кислых духов. Безмолвная колыбель. Пустая комната.
  
  ***
  
  Даймонд Форд
  
  <Кукурузный хлеб на скисшем молоке>
  
  ИЛИ КАК ДЕРЖАТЬ ДОЧЬ В ПОКОРНОСТИ
  
  ИНГРЕДИЕНТЫ
  
  2 чашки кукурузной крупы
  полная сковородка жира из бекона
  2 чашки холодного скисшего молока
  1 чайная ложка пищевой соды
  щепотка соли
  1 яйцо, отоборанное у куриц, еще теплое
  ? чашка растопленного масла
  1 засахаренный кончик ножа,
  стальной, пронзительно раскаленный
  
  ИНСТРУКЦИИ
  
  1. Настаивайте кукурузную кашу в банке с простоквашей ночь, чтобы ослабить ее изумительный вкус, но только на грунте (если ее перебрасывать через СЛОВО каждый день, она научится уворачиваться от посыпанного галькой неба).
  
  2. Когда ей будет пять, покажите ей в свинарнике йоркширскую белую свинку, скучающую в глянце грязи. Она подумает, что со свинкой можно играть, можно поехать на ней по Небесам к пруду, который ты любишь - к старой скважине, которую твой папочка вырыл, когда ты еще была горда, смертельно бледна, откровенно шумела, прятала грубые руки, звала братьев, когда они истошно вопили, резвясь вокруг.
  Еще прежде сом научился изгибаться, словно камыш, пытаясь спрятаться от твоих сальных собраний, половина семьи твоего папочки свалилась под скамейки пикника, где жарят рыбу.
  Она пальцами выравнивает контур губ, судорогу, желание почесать йоркширскую свинку за ее дрожащими ушками. Шлепни ее. Не сильно, просто достаточно для того, чтобы она боялась хотеть такого. Потом продемонстрируй Милосердие - разрежь шею так аккуратно, чтобы кровь забыла ударить стуей на красное платье. Она будет дрожать в благоговении в своих перьях. Скажи ей, что это - первое из множества благословений.
  
  3. Жарь бекон до тех пор, пока из него не полетят капли жира, как последняя воля и завет свинки. Этот топленый жир - фундамент, на котором ты возведешь здание.
  
  4. Разбей яйца. Перемешивай твердой рукой, и ты будешь тверда. Столь тверда, что она примет тебя за Бога. Твой отец был столь же невозмутим. Не мог расстаться с выпивкой, пока выпивка не разлучила его с тобой. Пастор говорит, что Он наблюдает, но ты надеешься, что БОГ был достаточно добр, чтобы задернуть штору в день, когда тебя зачали.
  
  5. Сон: твоя дочь, - твоя дочь в узорчатой тафте, ее швыряют в стальное лето. Она бежит, ты решаешь ее поймать, но она шкорчит между твоими пальцами, как жир бекона, платье трепещет, шаги лихорадочны и размашисты, золотые складки смеха, рубчатое яркое солнце, и ты кипишь в чем-то вроде преданности, вспоминаешь мерцающие угольки глаз папочки, превратившийся в золу - если бы ты только смогла разбить свет мерцающий на ее спине, если бы ты смогла вынести ожог, старое пламя, мерцающее в ее глазах, может быть, только может быть, ты смогда бы ее удержать.
  
  ***
  
  Тейси М. Этситти
  
  <Вечерние собрания божьих коровок>
  
  По мотивам стихов Сильвии Плат о пчелах
  Почему я снова здесь, и они тут порхают вокруг? Просто чтобы быть одинокой -
  вот что я говорю себе: у меня тоже черные точки на красной коже,
  так мы разгоняемся, прежде чем взлететь на своих шифоновых крыльях, сбежать -
  глазом моргнуть не успеешь, я снова врезаюсь в обшитую панелями стену.
  Девочка из моей футбольной команды склоняется ко мне, когда я собираюсь сесть рядом с ней.
  'Не хочу никакой грязи. Рядом со мной уселась навахо, - говорит она, положив ногу на холодный металл стула.
  Так что я сажусь в заднем ряду, прежде чем пойти поискать свободное место наверху.
  В тот день наши лидеры сделали нас переплетом, завернули в хлопок, ткань прошили, прошнуровали.
  Я получила последнюю звездочку: ну ладно, это была не звездочка совсем, это был уродливый ярко-желтый ситец с плотной белой хлопковой шнуровкой. Никто его не хотел.
  Почему никто не говорил мне, чтобы я носила платье?
  Я впервые оказалась в этом здании, и пришла сюда без платья -
  Девушка на улице, красивая, предлагает мне купить белое платье с розовым цветочным узором из Kmart по ее кредитке. Я соглашаюсь.
  'Это чрезвычайная ситуация', - объявляет она, поднимая кредитку над головой.
  Мне 13, а ей - 17. Родители говорят ей, что она может пользоваться кредиткой только в чрезвычайной ситуации -
  Ткань обнимает мои бока божьей коровки плотно, пока я иду к дверям храма.
  Именно там мы действительно научились расправлять крылья в поклонении, настраивать усики, как алюминий, на частоту небес.
  Раньше я говорила, что могу выйти замуж где угодно - для меня это ничего не значит.
  Я не знала об этом еще, но была букашкой среди цветов, их стебли извивались незаметно, внезапно,
  Пока в мою дверь не постучали: тарелка домашнего печенья с шоколадной крошкой стояла на дверном коврике,
  Девочки хихикали за деревьями, и там, в звездной ночи, мы расцвели.
  
  ***
  
  Тейси М. Этситти
  
  <Что можно делать с чудовищем>
  
  По мотивам стихотворения Гарри Снайдера 'что можно делать'
  
  Прежде всего, нужно быть чудовищем,
  или притворяться
  Ходить, как они, изменить свой вес и ворчать, как они,
  надеть маску
  Пусть твои волосы ниспадают так же
  жирным каскадом
  Сгорбь спину слегка, как раз достаточно для того,
  чтобы походить на ведьму
  Залезь на высокий холм, чтобы смотреть на омут,
  дуй на ветер
  Смотри, как белохвостая антилопа несется мимо
  с наглым задом
  Играй в дочки-матери в высохшем русле реки, обустрой жизнь
  минимально
  Лепи куличики на дороге после дождя,
  бей их, чтобы дрожали
  Выкапывай дикий лук на северных склонах Дагалгайи
  для костного бульона
  Лясы точи на спине Птицы-Монстра,
  дополнительное место для ног
  Собери полынь в связки, повесь их сушиться,
  как вяленое мясо
  Иди за медленно ползущими щитниками и ругай их
  за запах
  Пойди на вечеринку с ночевкой в доме 'Активный протест', спи,
  глядя одним глазом
  Беги рядом с ними, когда они преследуют свою жертву,
  молись за них
  Почисть дикий картофель,
  смешай его с плотью
  Сложи руки домиком на склоне Горы Пещер,
  вдави руки в гору
  Преследуй вихри, пока они не принесут нас
  к вознесению смерти
  Используй сухие листья кукурузы, как фитиль для костра,
  чудовище дышит
  Ударь посохом, сделай расщелину в скале,
  смотри, как поднимается вода
  Увидь свое отражение в потоке, его лицо
  струится рябью в твое
  
  ***
  
  Дорианна Ло
  
  <Дикие кони>
  
  'Я смотрел, как ты страдаешь от тупой ноющей боли'
  'Роллинг Стоунз'
  
  Мустангов выводили для выносливости, маленькие агрегаты
  с ногами ижицей. В 'Неудачниках' их разводили на еду для собак.
  Мерилин Монро была еще красивее в черном и белом.
  Когда она говорит, что слышит свою кожу на фоне одежды,
  мы ей верим, мы с нею в пустыне. Мустанги
  поднимаются на маленький холм, мы их видим, их взор безумен, пыль поднимают,
  топчут полынь. Она смотрит, как мужчины ковыляют,
  готовясь к артиллерийскому выстрелу, к кинжалу, к могиле,
  консервы с едой для собак в буфете каждого дома
  в Америке. Их глаза с поволокой неподвластны старению, их большие сердца
  звонят, как холодные бронзовые колокола. Эта роль держится
  не на ее груди, ее грудь открыта, ногти в сердце.
  Не шутка, не рай для фантазии. Это был ее фильм последний.
  Ее нашли дома, лицом в пол, в руке - телефонная трубка.
  Она родилась в июне и умерла в августе, почти в конце лета,
  белые таблетки рассыпались по ковру. Она всегда говорила,
  что любит спать. Мужчины, окружившие ее, надели
  на нос очки, чтобы рассмотреть ее получше,
  в спортзалах своих грёз не в состоянии поднять даже одну гантель,
  одно грустное облако. Внезапно устав от своих извинений,
  один взял ее за ногу, другой - за плечи, и подняли.
  
  ***
  
  Чариф Шанахан
  
  <Умываясь, я задаю невозможные вопросы о себе и о тех, кто меня любит>
  
  Пятнышки зубной пасты испещряют зеркало.
  Вентилятор разносит пыль в холле.
  Фраза 'вот именно' мне кажется слишком вульгарной, чтобы ее принять,
  Поэтому я жду новую отправную точку,
  Как будто жизнь начнется здесь и сейчас.
  Знаешь, что я имею в виду?
  Не что я говорю, а что имею в виду.
  Возможно, моя функция заключается в том, чтобы терпеть
  Всю эту изощренную боль внутри
  И формулировать ясность?
  Привяжи лодку к моему запястью, я расправляю крылья.
  Дай мне пару туфель, у меня вырастают крылья.
  Два раза в час я делаю такой фокус:
  Смотрю в зеркало, словно смотрю сквозь него.
  Что будет, когда придет новое начало?
  Жизнь вдруг перезагрузится, словно 'Атари'?
  Смысл придет
  Решительно и без приглашения?
  Задание - жить, тебе этого довольно.
  Но как? Откуда ты знаешь, чего хочешь,
  Если не говоришь себе? Если не слышишь себя?
  
  ***
  
  Чариф Шанахан
  
  <Инжир>
  
  Вот и мы: новое решение, новая артикуляция опыта:
  География, трудоуйстройство, климат, сеть межличностных связей.
  Подробности сообщают о строении ткани, но не о количестве воздуха.
  Данное, а не сотворенное.
  Горе без текстуры, одиночество без текстуры, вздохи без текстуры, бесцельные прогулки по городу, поиски, взгляды.
  Так что же нужно твоему 'я':
  Укорениться. Углубиться.
  Ты уже - созревающий инжир, почему еще нужно выбирать этот порыв?
  --
  Не то чтобы ты изобретала свою жизнь заново каждую секунду, но ты могла бы.
  Сколько жизней мы можем прожить?
  Что случилось в начале, на первом важном перепутье: возвращение в Нью-Йорк,
  Подальше от школы, ты вылетела из школы, выбросили, как тряпку,
  Ты не выбирала этот путь, блуждала по нему, потом
  Остановилась. Не то чтобы ты хотела остаться,
  Просто другие хотели решать, кто останется. Если бы ты что-то решала,
  Ты решила бы быть необходимой, всегда под рукой. Быть желанной.
  Быть невидимой, но желанной, да. Быть желанной - это приносит
  Деньги, социальный контекст, рано или поздно - сданную в субаренду квартиру со свиными сосисками на обед,
  Нечто вроде жизни. Различимая текстура, но просто воздух.
  --
  Утром, прежде чем ноги коснутся пола, твой разум тянется к вещам, потом,
  Когда ты переходишь границу, весь остальной твой день отстранен от своих основных задач.
  Тебе удается жить чудесно перед лицом того, что требует твоего внимания.
  Знаешь, что я имею в виду?: это утро, переезжать ли _____ ,
  Если ты потерпишь неудачу, или разочаруешь друзей, не придя:
  Постоянная форма жизни, ее свод, траектория, всё тот же унылый холод:
  Истощение симпатии, говорит твой учитель. Извиняюсь ли я? Мы из одного мира.
  Завтра утром всё будет таким же, или другим.
  Придерживаемся стратегии бегства от себя.
  Ты оборачиваешься, чтобы увидеть решение у нее на лице: там, где должен быть ответ, только дым.
  Ты пробираешься сквозь него, и 'когда', которые ты видишь, почти никогда не бывает 'сейчас', 'где' почти никогда не бывает 'здесь'.
  Оценка обстоятельств текущего мгновения, диктуемая воображаемым будущим,
  Диктуемая интерпретацией прошлого.
  В последние годы ты слушала о планах на будущее, думаю, веря
  В жизнь 'поета' - то самое чувство, когда смотришь фильм про поета - и если ты хочешь попробовать что-то новое,
  Ты будешь игнорировать планы: создаст ли это новые планы?
  Оставайся там, где находишься, бреди день за днем, нам говорят: обеспечь свой день, преобразуй его.
  Как выглядит преобразование? Я не вижу.
  --
  Инжир на смоковнице Сильвии Плат созревает. Плохо питаемое 'я' никто не выбрал бы.
  Когда тело и сущность находятся внутри смертей, земля получает свою энергию,
  Перерабатывает свою энергию.
  --
  Надежный товарищ в Лондоне говорит: 'Думаю, поэзия для тебя - настоящая,
  Но не думаю, что ты уже обрела в ней свободу'.
  Годы спустя ты по-прежнему посылаешь в пространство стихов всё тот же
  Непроизвольный импульс отказа от того, что чувствуешь своим,
  Ты теряешь чувство того, что тебе принадлежит,
  Чтобы стать более приятной или более достойной похвалы или одобрения, или даже
  Для 'усовершенствования' с помощью учебы, но у людей, которые не способны или не увидят тебя.
  Когда я набираю текст,
  Ты видишь, как эти слова соединяются в 'Накануне вечером в Агадире', стихотворение из того же сборника,
  В течение долгой секунды ты представляешь, как это стихотворение разрастается на целую книгу.
  Планы прячутся под покровом 'если'.
  Как будто то, что ты сидишь, менее реально, чем то, что, как ты думаешь, ты видишь, когда сидишь. Меньше тебя.
  В этом 'если' - другие стихи, существующие вокруг Агадира, становятся собственной новой книгой, и этот вариант,
  Эта хронология твоей работы возникает, пока ты в _____ в _____, емкость
  Достаточно законная, внешне одобренная, но почти нейтральная, лишенная энергии,
  Ты допускаешь принятие Истинной Сущности, или то, как определяет себя единственный выбор, являющийся 'правильным'.
  И то, что ты испытываешь как тревогу, связано с Безопасностью. Безопаснее. Душа пытается
  Защитить тебя, защитить себя от изначальной травмы:
  Ты говоришь: 'Я есть', а мир отвечает: 'Тебя нет'
  --
  В естественном смысле гонка - это выдумка. То есть, в биологическом смысле.
  Я пытаюсь что-то сказать о взаимозависимости, в которую не верю.
  Она содержит разобщенность, а это - ложь. Я пытаюсь
  Что-то сказать о разных воплощениях одного и того же. Точно то же.
  --
  Как решить: это урок шеи.
  Если твоя желанность - заголовок, а не твое желание, ты меняешься и мерцаешь. Лоскутное одеяло, где нет ничего твоего.
  Ты доверяешь языку отнести меня туда, где ты живешь. Ты не можешь сказать, зачем.
  Урок очевиден, знаком в коллективном смысле, но именно в этом уме он далек,
  Или дистанция существует между разумом понимающим и духом, который ...
  Я пытаюсь проложить путь своей речи туда. Я истощена, мои собеседники истощены.
  Читатель, ты тоже, да? Усталость симпатии, как назвал это учитель.
  Разве эта жизнь и ее материалы не принадлежат и тебе тоже. Эта история, твоя история.
  Нам нужно, чтобы ты создала смысл с помощью этих слов, чтобы иметь значение вообще. Эй ты.
  --
  Разговор - последствие и посредник.
  Если он помогает тебе найти дорогу туда, он может помочь тебе найти потерянный путь.
  Это - свое собственное мгновение, свое собственное пространство.
  --
  Ты пытаешься определить все последствия каждого из возможных решений. Ты не видишь
  Ничего выше оси 'икс' эмоций или опыта. (-X, -Y ) - неизбежный пункт назначения.
  Единственный пункт назначения, который ты видишь как возможный. То, что ты видишь перед Марокко -
  Именно то, что находит тебя там - не автобус, не бесцельные прогулки по городу, поиски, взгляды.
  Урок - найти путь к твоему собственному 'я'.
  Ни света. Ни помощи. Ни деревьев.
  --
  Как же быть свободной и в то же время - находиться в безопасности?
  Место, не управляемое желаниями, прихотями и правилами Других.
  'Свобода - это отсутствие страха', - говорит Нина Симоне.
  То, что ты думала о себе, это то, что другие думали о себе, в твоем преломлении. .
  Как только чужой взгляд проникнет в твой язык, твой язык...
  Разве не поэтому временам бывает так тяжело говорить. О бакалейных лавках, о глупых историях субботнего вечера.
  E- заполняет твои предложения вопросами, которые являются сюжетом, но не цветом.
  Он не понимает, что ты теряешь 'я', чей язык предлагает историю, свое просторечье.
  Спросить, на скольких языках ты говоришь, значит - спросить, сколько личностей существует внутри тебя.
  Если наши желания могут вдруг измениться, свобода должна существовать всюду, где она есть.
  Время и место, которое, как мы знаем, дали нам, то, на что мы можем рассчитывать до тех пор, пока больше не сможем на это расчитывать.
  Ты живешь в промежутке между чтением прошлого и вариантами будущего.
  Твое 'сейчас' никогда не бывает актуально, твой язык анахроничен по отношению к себе.
  --
  Во сне ты помогаешь студентке в совместном офисе в _____: студентке не помог
  Человек, с которым ты делишь офис:
  Она говорит, что ты изменила ее жизнь, не может поверить в то, что ты говоришь ей:
  Парень напротив тебя выравнивает счет, пошутив о том, как ты незначительна в _____.
  Ты справляешься с этим быстро: знакомое чувство потребности поправить кого-то,
  Кто думает, что понимает твое положение, или проецирует свое мнение о тебе на тебя:
  Ты остаешься собой. Мы опоздали на урок, нас оставили после уроков.
  Ты не знаешь, где сесть. Идешь в ряд пустой, люди есть только в конце.
  
  ***
  
  Ли Дженни
  
  <По утрам я пью кукурузный суп>
  
  По утрам я пью кукурузный суп
  мне нужен стол
  это может быть круглый теплый стол и мне
  нужен стул
  это может быть круглый теплый стул и мне
  нужна миска
  это может быть круглая теплая миска и мне
  нужен человек
  это может быть круглый теплый человек и
  зерна кукурузы желтые
  зерна зерна зерна прыг-прыг-прыгают в суп и
  с каждым зернышком я думаю о лицах умерших исчезнувших стертых и
  вот они исчезли зерна которые я ем
  круглые и теплые зерна которые я ем
  суп тоже есть суп тоже хороший
  кукурузные зерна желтые
  зерна зерна зерна пожалуйста не рассыпай
  зерна зерна зерна рассыпь и я расстроюсь
  как зерно я волнуюсь о том что говорю
  даже сегодня утром я записываю в блокнот список всех зерен
  о которых должна заботиться
  как я узнаю зерна которые никогда не видела?
  зерна зерна ты можешь увидеть зерна
  потому что веришь что можешь увидеть зерна
  зерна зерна зерна кукурузные зерна желтые
  круглые и теплые зерна зерна зерна
  я хочу верить что возможно когда-нибудь их увижу
  я скучаю по ним немного по зернам зернам зернам
  
  ***
  
  Эрвина Халили
  
  <Марш Земли>
  
  Земля, ты уютно устроилась в сумерках, и
  из твоей дремоты льется лава, извергнутая в пробуждении гнева
  под барабанный бой величественного марша
  сочась в ленивое время распускающихся побегов
  и костей, напитавшихся гумусом плодородной почвы
  следуй за ритмом своих испарений и танцуй со мною, Земля
  давай потеряемся
  давай потеряемся
  в беспамятстве бреда
  я сохранила немного твоего жасминового аромата, Земля
  размажь его по моей груди
  и ласкай меня,
  пока не затянешь мои волосы прямо в свое сердце
  я кормлю твоих мальков,
  я, время вечности
  рождает новый мир
  
  ***
  
  Джумпа Лахири
  
  <Шкаф>
  
  Чтобы освободить место в шкафу,
  верхнюю полку, и положить наш багаж,
  я вытащила элегантную одежду и
  рассортированные шляпы женщины, которая
  жила здесь раньше, всё выстирано, отутюжено и
  приспособлено к прошлому.
  Кажется, эти платья
  висели в шкафу, когда я впервые
  увидела эту квартиру.
  Я схватила костлявые вешалки
  из химчисток:
  пластик, защищавший ее
  одежду, шептал мне что-то.
  Вес меня удивил -
  мне пришлось тащить это всё,
  поддерживая рукава снизу,
  словно в них действительно были подмышки.
  Я вызвала лифт и открыла
  дверь в подвал.
  Теперь в холодной тьме они украшают
  неустойчивую кушетку,
  на которой я выздоравливала после того,
  как они открыли мою матку
  и достали из нее
  что-то нежеланное.
  
  ***
  
  <1 вересня 1939 року>
  
  В. Г. Оден
  
  Я сиджу в клубi
  На П'ятдесят другiй вулицi,
  У непевностi й страху
  Виваженi сподiвання спливають
  Пiдлого десятилiття:
  Хвилi злостi й страху
  Плещуть над свiтлими та
  Вкритими темрявою землями,
  Захопивши наше приватне життя;
  Той, що не можна назвати, аромат смертi
  Уражає вересневу нiч.
  Вченi педанти можуть
  Вiдкопати всi образи
  Вiд Лютера до наших днiв,
  Через якi культура втратила розум,
  З'ясувати, що сталося в Лiнцi,
  Що за величезна комаха перетворилася з iмаго
  На бога-психопата:
  Я та всi iншi знають
  Те, про що вчать у школi:
  Той, кому завдають зло,
  Завдає його у вiдповiдь.
  Вигнанець Фукiдiд знав
  Все, що можна висловити за допомогою мови
  Про Демократiю,
  Про всi вчинки диктаторiв,
  Старi дурницi вони говорять
  Байдужiй могилi;
  Все проаналiзував у своїй книзi,
  Просвiту, що розсiялася,
  Бiль, що формує звичку,
  Невмiле правлiння й горе:
  Ми маємо пережити це знову.
  У цьому нейтральному повiтрi,
  Де слiпi хмарочоси виголошують
  У повний зрiст
  Силу Колективної людини,
  Кожна мова ллє свою марнiсть
  Агресiї вибачень:
  Але хто може жити довго
  В ейфоричнiй дрiмотi:
  Вони дивляться iз дзеркала -
  Обличчя iмперiалiзму
  Та мiжнародне зло.
  Обличчя у барi
  Хапаються за свiй звичний день:
  Вогнi мають свiтити вiчно,
  Музика завжди має грати,
  Всi конгреси лаштують змову,
  Щоб захопити цей форт,
  Домашнi меблi;
  Iнакше ми побачимо, де ми,
  Загубилися в зачарованому лiсi,
  Дiти, що бояться темряви,
  Нiколи не були щасливими чи слухняними.
  Бурхлива войовнича дурня
  З вуст Важливих Осiб
  Не така груба, як нашi бажання:
  Що божевiльний Нiжинський писав
  Про Дягiлева -
  Це правда звичного серця;
  Але помилка, захована у кiстках
  Кожної жiнки та кожного чоловiка,
  Вимагає того, що не може мати -
  Не всеохоплюючого кохання,
  Але щоб кохали тiльки тебе.
  З обережної темряви
  В життя за нормами етики,
  Дурнi власники сезонних квиткiв йдуть,
  Повторюють свої вранiшнi присягання:
  'Я нiколи не зраджуватиму дружинi,
  Бiльше уваги придiлятиму роботi',
  I безпораднi правителi прокидаються,
  Щоб продовжити свою з примусу гру:
  Хто може звiльнити їх зараз,
  Хто докричиться до глухих,
  Хто може говорити за нiмих?
  Все, що у мене є, це голос,
  Щоб спростувати брехню у пеленах,
  Романтичну брехню у мiзках
  Сповнених хiтi людей-на-вулицi
  Та брехню Влади,
  Чиї будинки мацають небо:
  Не iснує такої речi, як Держава,
  Бiльше нiкого не iснує;
  Голод не залишає вибору
  Громадянину чи полiцiї;
  Ми маємо любити один одного або померти.
  Беззахисний пiд покровом ночi,
  Наш свiт лежить в зацiпенiннi;
  Але ось усюди цяточки,
  Iронiчнi плями свiтла
  Спалахують - це Справедливi
  Обмiнюються посланнями:
  Можна я теж, як вони,
  З Еросу та пилу,
  Охоплений тим самим
  Запереченням та вiдчаєм,
  Запалю вогонь ствердження.
  
  ***
  
  Тина Кейн
  
  <Воображаемый папа>
  
   Он был столь воображаем, что перестал существовать,
  не спал в домике на дереве, не крался по лесам,
  уставая, не мазал щеки зеленым жиром для маскировки
  с ножом в зубах - так я его себе представляла
  он был просто женатым парнем,
   живущим
  в маленьком городке, там жила почти дюжина моих вымышленных кузин и кузенов -
  родственников столь дальних, что им даже в голову не приходило по мне скучать
  всю свою жизнь.
   Я преставляю,
  как они неловко ищут в карманах мелочь,
  хлопали по карманам брюк в поисках чего-то,
  что всегда оставалось в прошлом, они никогда не знали,
  что это,
   на что это похоже -
  есть 'Twizzlers' и смотреть 'Апокалипсис сегодня'
  в темном кинотеатре на Бликер-Стрит,
  думая каждый раз, когда солдат появляется на экране: 'Ну вот это папа,
  если мне суждено его увидеть когда-нибудь', потому что они, конечно, видели папу,
  он вовсе не был похож на этого и принадлежал только мне
  
  ***
  
  <Теория>
  
  'Таким образом, гендер - это конструкт, постоянно скрывающий свое происхождение; молчаливый коллективный договор осуществления, производства и сохранения обособленных и полярно противоположных гендеров как культурных фикций скрывается благодаря правдоподобию этих производств и наказаний, а также - с помощью прислужников, наказывающих тех, кто не согласен в них верить'.
  Джудит Батлер, 'Гендерное беспокойство'
  
  Да, они преследовали меня Да, была весна Была весна Была весна
   Была весна день и ночь Все эти деревья погружались
  в свет их пушистые бутоны и чашечки Трава зеленее
   всей зелени мира Нарциссы
  желтые и желтые и желтые и кремовые
  Клянусь, этот рассказ будет отличаться от моего рассказа в 18 лет, от описания
   идеальной упругости травы
  под моими высокими кедами К черту лирические горы и воздух
   Мне только что исполнилось десять Мы играли захватили флаг
  когда мальчики из моего класса и их старшие братья оглянулись
  На шуточных Олимпийских играх я выиграла в метании дротика, толкании ядра и борьбе
   Заняла второе место в прыжках в длину но это не имеет значения теперь
  Меня преследовали я бежала мимо отдающих эхом бетонных стен павильона
   мимо бочек мусорных ведер в которых роились мухи
  по небольшому полю у гряды Обшарпанной горы
  Вот ее настоящее название Я называю вещи их именами,
   если их знаю Может быть, кто-то сказал потом имя
  Может быть, Итану грациозный, как олень Итан - мой друг,
   который подарил мне складной нож, улыбаясь молча,
  Или кровь толкала их вперед, как магниты, как ласточек
  или неких жуков, висящих вместе, как паутина, летающих, словно они сплетены
   вместе Может быть, кто-то сказал, что это - 'плотина' или 'таймень',
  вот их имена для меня Мальчик, который только начал бриться свистнул
   показывая рукой Мое тело прижали
  к уступу горы Они возвышались надо мной
  Я вижу подошвы их ботинок когда они швыряются мне в лицо
   болотом и листвой Зигзагом проносится со свистом раковина
  голова зубастой рычащей дикой кошки Они бросают в меня камни камни камни
   камнекамни Когда я писала об этом прежде сосредоточилась на скалах
  указала их научные имена предположила, что стала одной из них
  Называть так приятно каталогизация имеет огромную колониальную силу
   и так отвлекает Способ отвести взгляд
  Они бросали и бросали Все улитки
   из-под скал выбрались и поползли поспешно
  Никто не пришел Никто не остановил их Они остановились, может быть,
  потому что им стало скучно Сначала они зашли далеко, когда бросали камни
   Кто-то нарисовал на траве линию ботинком, и они стояли
  за этой линией Люди в поле Мужчины на рукотворной площадке,
   держат расстояние под темной лесополосой под нависающей кромкой
  что-то еще Что-то сотворенное не такими, как они,
  или нерукотворное жалкое и профанное я слышала звук своего тела
   что-то вроде ворчания жара лилась из моей головы я чувствовала, как моя безличность
  испарялась, пока мальчики смеялись прямо на скошенное поле
   я упала навзничь многоножки улитки
  прошлогодняя листва гниющая и остовы
  Тело утратило дар речи Но где-то кто-то с сияющими волосами
   пишет - я знала - за столом в холодной комнате
  Ты их не видишь сейчас ты в чертовых порванных джинсах
   в горной пыли но увидишь Они
  объясняют Что эти мальчики Итан
  Ноа Шон высокий блондин Джефф который однажды схватил тебя
   и полностью засунул в мусорный бак
  где лежали неделю просроченные обеды черви битое стекло
   и который утверждал что смотрел фильм под названием
  'Плотское знание', но не говорил, о чем там
  Они объясняют всё это в книге Они говорят,
   что ты -личность, появившаяся сначала,
  не копия Они говорят, что эти мальчики -
   фикции, которые швыряют камни в другие фикции Это - прислужники
  наказания Это призраки - швыряющие камни в ничто
  
  ***
  
  Миллер Оберман
  
  <Два шаббата с Паулем Целаном>
  
  'стрела, когда ты летишь в меня,
  я знаю, откуда,
  я забываю, откуда'
  Пауль Целан, 'Кольцо. Рисуя лук'
  
  Однажды в пятницу солнце озарило
  кошачью мяту и рудбекию,
  я читала Целана и задумалась.
  ''Куриный бог', -
  пишет он, - узнает тебя
  в шаббат'. Сначала
  я подумала, что 'ты' означало его,
  но что, если 'ты' - это я?
  Это из 'Виноградарей', его
  последнего стихотворения, над которым он работал 1-13 апреля
  1970 года в Париже. Он ушел и оставил
  эту работу другим, выпил последнюю в жизни
  чашку чая и бросился в реку,
  чтобы напиться там.
  Пауль Целан бросился в реку,
  вернулся в водную стихию.
  Я всегда хотела быть стихией,
  непреложной, как камень, неоспоримой,
  как ветер и вода. Хочешь пить?
  Тебя видит 'куриный бог'?
  Каждое утро я одевалась
  в воспоминания о словах, говоривших,
  что значит каждая часть: девичья рука,
  дыхание, девичий рот и грудь.
  Ничто не ускользнет: розетки,
  бритвы, рубашки, корабли, деревья гинкго,
  Бог.
  Снег несется свитком с горы,
  мимо тюрьмы, реки, виноградника, бакалейной лавки,
  разделяя горизонт. Сжатое поле
  уменьшено в четверть себя. Как только
  я его увидела, сразу забыла. На легком ветерке
  снег идет, несомненно, вверх.
  
  ***
  
  Дженни Джордж
  
  <Художник>
  
  Змея лежит на солнце, спит
  в коконе жары. Позолоченная сиротка
  в нагретой солнцем грязи, полуприкрыв глаза,
  ждет наступления бесконечности.
  Ты хочешь ударить ее палкой.
  Хочешь ответить на молитву,
  в которой сказано: 'Используй меня'.
  Однажды старая жизнь просто сбросит
  свой покров и поползет по камням.
  Тогда будущее начнет трепетать в тебе,
  встанет в твоем горле, как пламя.
  
  ***
  
  Дженни Джордж
  
  <Форма и чувство>
  
  Вдруг я снова оказалась в нашем доме.
  Кто-то говорил по телефону о переезде.
  Всё это нужно погрузить. Хорошо, хорошо.
  Оказывается, одноместный парусник
  сел на мель
  в дверном проеме между
  спальней и холлом.
  Его нужно наклонить вперед,
  чтобы он выплыл из этой ловушки.
  Парусник белый, упав, плавет над плоскодонной лодкой.
  Запах начинает цвести
  под древесиной. Море
  вытекло полностью.
  А что, если эксперты не прибудут?
  Придется ли жизни вобрать в себя всё это?
  
  ***
  
  Дженни Джордж
  
  <Жестяное ведро>
  
  Мир не прост.
  Это скажет вам кто угодно.
  Но мыли ли вы когда-нибудь голову человеку
  из жестяного ведра,
  медленно скручивая веревку,
  чтобы вылить воду?
  В конце всего
  танцоры просто использжуют воздух как свой материал.
  Голос продолжает петь
  даже без инструмента.
  Ты складываешь пальцы в гребень.
  
  ***
  
  Доротея Лэски
  
  <Красный ром>
  
  Губная помада - один из утонченнейших элексиров,
  У нее мягкая консистенция,
  Ею можно рисовать на стекле,
  Красный ром сладкий
  И сахарный
  Вишни всплывают
  Со дна бутылки
  Мы попиваем его изысканно
  Я снова влюблена
  Его зовут как-то,
  Но кто вспомнит,
  Память - это озеро,
  И всё это
  Я не могу вспомнить,
  Где оставила свое последнее упражнение
  Я просто сидела там когда-то,
  Смотрела, как выгорает неон
  Я взяла красную помаду
  И написала 'Помогите' на груди
  Он смотрет на это так доброжелательно -
  Я знаю, что я - настоящая снова
  Я снова чувствую сладкую горечь
  Напитка, превращающего меня в женщину
  Я не плачу -
  Я пишу мысленно сонеты
  Обо всех отпусках,
  Которые будут у нас потом
  Я швыряю стакан о стену
  В любви имеет значение только страсть
  
  ***
  
  Моника де ла Торре
  
  <Перелетные птицы>
  
  Виктор чувствует себя поистине могущественным,
  делая свой собственный изюм. Он покупает
  фунты и фунты винограда,
  и кладет их сушиться
  на кухонном столе.
  Тереза не хочет слышать
  о раке бывшего мужа. Только не в День отца.
  Она едет на поезде всю ночь,
  чтобы позавтракать с кузиной.
  Всё воскресенье она едет обратно.
  Когда жена Мартина ушла,
  он решил использовать ее пространство.
  Построил сауну вместо ее кладовки,
  и теперь сидит там каждое утро,
  читает газету и Будду.
  Однажды ночью Хельга надела свое лучшее платье,
  думая, что знает, что он будет там.
  Она пила белое вино, напилась
  (была на диете), и упала.
  Потом он увидел дырки на ее колготках.
  Мария обычно натыкалась на мебель.
  Каждый раз, когда приближалась к тому,
  что хотела. 'Что ты хочешь от меня?'.
  'Ничего', - отвечал он, так что она сбегала,
  и чувствовала себя, как перелетные птицы. Которых много.
  
  ***
  
  Эви Шокли
  
  <ее оловянная кожа>
  
  я хочу ее оловянную кожу. я хочу
   ее воинственную грудь Барби,
  сопротивляющуюся, чашевидную, нет, поднимающуюся,
   когда она сгибает локоть буквой V. я хочу
  мои изгибы гористые и
  и сомкнутые. я хочу ее
   глаза арабской вязи, хочу ее
  отметины дегтем, ее причудливые завитушки,
   я хочу ее оловянную кожу. она -
  дерево, ее волосы - лес
  силы. я хочу, чтобы меня
   обожали бутылки. я
  хочу, чтобы моя чернота
   покрывала всё, кроме серебряных
  краев моей оловянной кожи.
  скульптор должен был слепить меня
   так же, как ее толстобрюхий творец
  обтесал ее цепной пилой
   грубо. пусть бы вырезал
  у меня всё,
  кроме видимости нежности.
   не оставил бы ничего, кроме моих
  изогнутых ног, детства на цыпочках, скажи
   видящим ночью, как кошка, которые знают,
  как нужно выглядеть, что спрятано внутри.
  
  ***
  
  Хоа Нгуен
  
  <Неиспользованный младенец>
  
  Неиспользованная кровь младенца, вот как ты
  машешь руками
  свернувшегося ухода
   У тебя есть механизм,
  ты - Лягушачий муж, и я сжигаю
  твою лягушачью кожу, чтобы ты остался
  в той форме, которую предпочитаю я
   Колокола Ты написал на своем деревянном ящике
  Тонкая шея
   Я пыталась приклеить изорванную
  бумагу к объекту религиозного искусства,
  но это не работает
   Получилась просто неразбериха
  Мой друг белый англосаксонский протестант
  уронил искру на мое плечо, чтобы сказать Это место,
  в котором находимся мы - это место
   Поджарь спаржу
   Механизм
  лягушачьего сердца
   Стирай полотенца и тряпки
  по средам
  
  ***
  
  Клодия Ренкайн
  
  Уже несколько лет хочется убежать -
  ты плывешь над своей болью,
  но боль существует вместе с тобой.
  Скажем так, она тебе имманентна.
  Ты - это ты даже прежде,
  чем дорастешь до понимания того, что ты -
  не кто-то некчемный,
  не стоящий себя.
  Даже когда твой собственный вес настаивает,
  что ты - здесь, воюешь
  с весом несуществования.
  Но эта жизнь поднимает тебе веки, ты видишь
  себя, видящую свою протянутую руку
  как падающую волну...
  /
  Я они он она мы ты оборачиваемся
  лишь для того, чтобы выяснить,
  что столкновение
  чуждо этому месту.
  Подожди.
  Терпение - в жизни. Время открывает тебе это.
  Отверстие между тобой и тобой заполнено,
  отведено под встречу,
  учитывая истории тебя и тебя...
  Но, как всегда, кто ты?
  Ты начинаешься каждый день,
  уже присутствуя здесь...
  Эй ты...
  /
  Скользишь, погребая себя погребенную. Ты
  везде и нигде сегодня.
  Внешнее входит...
  А потом - ты, эй ты...
  Подслушать при лунном свете.
  Преодолеть в лунном свете.
  Вскоре ты будешь сидеть здесь, открыто слушать, когда ты
  это услышишь, то, что произойдет с тобой, не будет тебе принадлежать,
  будет касаться тебя лишь наполовину. Он говорит о легионерах
  в фильме Клер Дени 'Хорошая работа', и тебя тянут обратно
  в твое тело, на которое не смотрит никто...
  Мир снаружи, настаивая на этом, лишь наполовину
  касается тебя. То, что происходит с тобой, не принадлежит тебе, лишь наполовину касается тебя. Оно - не твое. Не только твое.
  /
  И все-таки мир начинает свое неистовое стирание...
  'Кто ты, по-твоему?', - спрашиваю себя.
  Ты - ничто.
  Ты - никто.
  Ты.
  Тело в мире тонет в нем...
  Эй ты...
  Вся наша лихорадочная история не делает нас проницательнее,
  не дарует сознание телу,
  не заставляет этот взгляд
  ответить 'да', хотя здесь нечего
  решать,
  даже учитывая, что каждое мгновение - это ответ.
  /
  Не говори 'я', если это значит так мало,
  маленькую форму никто не удержит.
  Ты не больна, ты - ранена,
  тебе будет больно всю жизнь.
  Как заботиться о раненом теле,
  о теле, которое не может вынести
  содержание своей жизни?
  И где самое безопасное место, если это место
  должно быть где-то за пределами тела?
  Даже сейчас твой голос опутывает этот рот,
  слова которого здесь, как пульс, бьются
  не впускай, закройся, заткнись...
  Ты не можешь сказать...
  Тело переводит, что это - ты...
  Эй ты там...
  /
  даже теряя местоположение своего рта.
  Когда ты кладешь свое тело в тело,
  входя в него, словно кожа и кости - общественные места,
  когда ты кладешь свое тело в тело,
  входя в него, словно ты - площадка, по которой ты ходишь,
  ты знаешь, что никакие воспоминания не должны жить
  в этих воспоминаниях,
  становясь телом твоим.
  Ты замедляешь всё существование своим призывом,
  который можно заметить только как небо. Разверзшись, бездна ночи
  поглощает тебя, потому что ты лежишь под неправильным углом
  к солнцу, уже готовому выскользнуть из твоих рук.
  Жди со мной,
  хотя ждать можно, погоди,
  до тех пор, пока ничего сделано не будет.
  /
  Чтобы оставили не одну, единственное желание -
  тебя вызвать, вызвать тебя.
  Кто это кричал, ты? Ты
  кричала себя, ты бормотала в воздух, ты иногда
  звучишь, как ты, ты иногда говоришь себя,
  идешь никуда,
  будь никем, только собой в первую очередь...
  Никто не замечает, только ты знаешь -
  ты не больна, не безумна,
  не зла, не печальна...
  Ты просто ранена, вот что.
  /
  Всё омрачено, всё в тени,
  ободрано от ударов...
  Вот след,
  вот послевкусие.
  Я они она мы ты сделали слишком решительный вывод вчера,
  чтобы знать - что бы ни было сделано, это могло быть сделано тоже,
  тоже было сделано, не было сделано никогда...
  Самая тяжелая рана - это понимание того,
  что ты не очень-то себе принадлежишь...
  
  ***
  
  Энн Лаутербах
  
  <Ингридиенты>
  
  Прошла насквозь, повернулась, посмотрела назад.
  Это бумага? Сцена? Они целуются?
  В профиль идеально, нос к губам к подбородку.
  Но не образ, не фотография.
  Я кладу свой футляр, мой футляр
  возлежит, как тесто. Я
  прошла сквозь надежду, чтобы встретить тебя
  на темной стороне. Луна?
  'Привет', - я могла бы воззвать к небу.
  Привет? Это мог бы оказаться вопрос.
  Что это за слово - 'привет'? У него
  есть темные спутники, некие
  плохие ингридиенты. Я иногда
  говорю о компонентах стихотворения, словно
  пеку пирог. Что Пол Голливуд
  сделал бы из моего стихотворения-пирога?
  Он сказал бы: 'Я это не понимаю', 'это' -
  ароматизатор, который, по моим словам, я добавила,
  но он не впитался, корочка
  не пропеклась. Пру добрее.
  Она хвалит правдоподобие
  и сладкие декоративные штрихи,
  необходимые для вкуса. Что мне делать сегодня?
  Я собираюсь на рынок,
  куплю яйца и молоко.
  Посмотрю, что там свежее: черника, рута.
  
  ***
  
  Энн Лаутербах
  
  <Стол>
  
  Люди собираются. Едят,
  пьют, разговаривают. Они
  счастливы в своем кругу.
  Они
  отмечают то или иное
  событие.
   Коту
  не нравится кошачья дверь,
  которую я установила.
  Она непрозрачная.
  Я убрала затворку. Теперь
  кот заходит
  в открытое отверстие.
   Вдали
  раздается звук, маленький двигатель
  в небе. Я вспоминаю
  самолеты, летавшие ночью, когда
  я была ребенком. Я боялась,
  что они несут бомбы.
  Существует нечто под названием
  'трансцедентный стол'.
  То есть, стол не существует,
  а идея стола существует.
  Платоновский стол.
   Я хочу быть понятной.
  Понятность - не то же самое,
  что буквализм. Я против
  буквализма.
  Что это значит?
  Нам следует уделять
  больше внимания
  тому, что нас заботит.
  Это - экономия средств.
  Следовать оси этой жизни -
  между заботой
  и пренебрежением.
   Моя мать,
  алкоголичка,
  была жестокой,
  когда была пьяна.
  Она заселяет полюс
  пренебрежения.
   Забота
  в парадигме пренебрежения -
  это коварство,
  если не помнить
  о трансцедентном столе.
  
  ***
  
  Энн Лаутербах
  
  <Ценник>
  
  А потом сон оценили
  на черно-золотом экране. Он предупредил,
  что нельзя выглядывать в закрытый вуалью воздух, нельзя
  вспоминать комнату,
  где она спала, когда медведь
  пришел по длинному темному коридору.
  Это произошло в рассказе
  под нынешним изображением:
  улыбающаяся женщина сжимает шарф
  на фоне голубых гор
  и прозрачных плывущих облаков. Казалось,
  что-то произошло и обрадовало ее.
  Во сне ее не простили
  и не приняли, зябла на тропинке,
  тянула кожу, как молодой исландец,
  трудящийся над партитой, его пальцы
  прокладывают маршрут клавиш, волосы развеваются на ветру.
  Когда она достигла вершины холма,
  легла на скалистый выступ
  и начала напевать, начала подсчитывать день
  в головокружение холодного мщения ночи.
  
  ***
  
  Энн Лаутербах
  
  <Муха>
  
  Поток сжимается в самородок муха раздражает воздух
   недавно умерших вспоминают а потом
   умерших давно
  а потом я всё время думаю о том чтобы составить список
  того что ты пропустил с тех пор как умер
  абсурд дни переполнены списками с тех пор как ты умер
  и ты спрашиваешь кто ты такой словно стихотворение могло бы ответить со всей прямотой
  ты знаешт кто ты
  словно...
   Муха волнует воздух приводит в ярость никогда не улетает
   бьется об экран
  как все узнали что я это не я и что это значит
  это 'я' среди вас
   и кто это 'вы'...
   Вы позднего утра вы птичьей песни
   вы семян лилий в поле далеком
   вы пробуждения на рассвете
   зрелища миража бойскаута дикой природы
   вы Amnesty International и безмолвных велосипедистов
   вы ужаса и не справившегося слова.
   'Муха' - модное словечко для обозначения свободы? Хэштег
  подзывает кивком непреодолимо забытых
  и недавно оплаканных.
  Состязание ложности обогощает наши поля злит и удовлетворяет
  теории других
   истинную их благодать в черных кружевах и проницательности
   муха - это берсерк факты сбивают с толку что ты пропустил?
  'Я' живет в углу мира да 'Они' - твои мертвые.
  
  ***
  
  Энн Лаутербах
  
  <Басня сарая>
  
  Зеленый грузовик проезжает мимо, возможность есть,
  но никак не помыть стекла,
  не убить булавников в их сером хитине,
  их медленный марш, их выносливость.
  Если я посмотрю в сторону, найду некие слова,
  не принадлежащие мне -
  украденные, позаимствованные или усвоенные,
  как цена алфавита, его
  покупки, знания, песни.
  Я подпеваю, и мне снова пять лет,
  я счпстлива в песочнице, или несчастна,
  наблюдая, как мальчики строят
  из блоков. Мне тоже хотелось бы строить,
  но не из блоков.
  Может быть, рисуя. Когда я рисовала,
  время не существовало.
  Как отменить время? Рисуй.
  Или уйди
  от известного тебе в неизвестность -
  верный способ отменить время или
  наполнить время и не выливать
  в отсутствующие экономинимумы памяти.
  'Это приключение ранит мое сердце', - кто-то сказал
  тревожно, переходя через мост
  и заходя в отверстие свежевыкрашенного амбара.
  Время года ждало там,
  с овцами, козами и маленькими грызунами,
  слегка шевеля сухую траву,
  словно в кино. Сарай был там,
  с книгами и бумагами,
  хрупкими и бренными в ящиках, объеденными
  по краям, сухими, как сухая трава.
  'Нам нужен дождь, - сказал другой, - который
  исцелит тебя от прошлого'. Опавшие листья
  словно кровь на земле, я подумала,,
  а потом задалась вопросом о стихотворении -
  это мышление для себя или для других?
  Словно ты здесь,
  когда приходят слова, и мы оба задаемся вопросом,
  были ли мы в сарае когда-нибудь. А свет?
  Свет был подобен поцелую, когда воздух изменился,
  появились новые тени и запах сена,
  и навоза, и яйца бирюзового цвета яркого,
  что спрятано над подоконником разбитого окна,
  и кто тогда заглядывал в рот,
  когда Эзоп говорил
  перед тварями скачущими, и продолжал свой путь
  по континентам с палкой,
  чтобы траву убирать и сбивать камни
  на своем пути, и с помощью палки переходить
  грязные реки, текущие в море.
  В дороге он будет петь,
  но мы не знаем мелодию, быстрая она или медленная,
  мелодичная или фальшивая, голос тихий или громкий, ничего
  не знаем о звуке, даже несмотря на то, что, кажется, он
  способен слышать слова черепахи, зайца, аиста,
  что сказать они нам хотели
  из глубины столетий нашему неверию.
  
  ***
  
  Энн Лаутербах
  
  <Без названия (велосипед)>
  
  А потом ехала на велосипеде через туннель в снегу
  возмущаясь преодолевая препятствия лавируя город-откос гладят крылья
  в поисках отсрочки
   И незаметные усилия воздух волнуют
  и холодное бледное небо
   поручение глуши котелок надежды
   потерялись в изменчивом зеркале на подоконнике птица
   обдумывает, где достать зерна тело беспрепятственно
   полет души словарь
   простого заблуждения
   всё замерло кроме канавы.
  Время протерто только ткань или маскировка девочка едет на холм на велосипеде
   мальчик под покровами рот сна открыт
   сквозь снег глушь поручение воспоминание
   безымянная дверь и холодные ручки руля и дорога
  вверх по течению и заражение страха
   тело продолжает свое путешествие
   безмолвная грязь после дождя.
  И вечное сродство любви растет из семян,
  сколь бы ни было далеко поле вирус вдыхая через границы...
  Виргилий на полу. Эврипид на полу.
  Никто не мог отправить меня в комнату, хотя я надела
  тонкие голубые латексные перчатки, из которых жук
  выполз и сел на мой палец, словно это - скала.
  Я раздавила его, как Бог.
  
  ***
  
  Энн Лаутербах
  
  <Голубая дверь>
  
  Памяти Кенварда Элмсли
  
  1
  Обязательное отменяет свою строфу. Позволь мне взять себя в руки
  и начать на новом клочке, где есть воздух.
  Я - среди исчезающих? Что это за чувство?
  Словно поворачиваешься, словно падаешь, словно идешь
  оторванная от неудобства тела?
  Слишком много вопросов портят стихотворение.
  Стихотворение-как-стихотворение не может ответить.
  Вот почему нам нужно больше голосов, даже
  пусть мы знаем, что происходит, когда
  голосов больше. Шум, споры, ссора.
  Почему нет единого голоса, который
  представляет всех? Стихотворение? Ты слушаешь?
  Котел несерьезных занятий вытесняет Златовласок и все другие текущие катастрофы,
  склоняющиеся перед силой. Словно в последний день
  ты можешь вспомнить силу.
  Если бы только поле смогло вернуться
  в новое начало, цельное, сложное,
  география множества
  засеивает множественный мир согласием,
  добро воспроизводит добро, зло -
  в единственном числе, придерживается своей пустой повестки.
  Молитвы и желания могут ускорить
  наше восстановление из необитаемого
  ожога продажного рынка.
  Никаких истерик и полемик. Не путай
  личную тревогу с будущим.
  Однажды я была в кабаре 'Бездомная собака', однажды -
  в неосвещенном районе, где предложения секса
  на пути попадались всё время в ожидании Джима Джармуша.
  Клубы, бары, внезапные высокие встречи
  с привелегированными бедняками. Танцы со звездами.
  А пока.
  Пока новое начало в новом районе.
  Я вижу фары едущего на меня автомобиля,
  вижу кинематографический снег.
  О, я вступаю в новый день,
  как самка оленя среди самцов, девушка в блестках.
  Пытаюсь не считать любовников или туфли.
  Туфли
  собираю эпизодически в пары.
  Никаких агентов,
  никаких надписей,
  поскольку история сводится к аннулированной груде.
  Я начала бояться прерванного дня.
  Начала жалеть, что не делала всё по-другому,
  никогда не начинала с таких грустных открытий.
  Отсутствующий станс, сложный словарь,
  гуляя босиком по проспекту,
  перед этими столбами, этими ветками,
  далекой глыбой темной остаточной материи,
  звук беготни раздается из-под пола
  до рассвета, так что,
  смотря вовне, где небеса собирают
  свою прекрасную разведку,
  путешествия, словно кивая, словно включая.
  2
  Бессчетное количество детей блуждает.
  Единственное и множественное число, одна туфля, много детей
  или один ребенок, много туфлей. Эти
  несоответствия сбивают с толку грамматическую полицию,
  они не знают, кого арестовать.
  Пожалуйста, говори аккуратно, как на голосовании,
  есть у тебя туфли или нет,
  тебе нужно сказать, выбрать,
  есть или нет. Что поддерживает
  эти слова? Что можно было бы выяснить?
  Аскетичный ремешок или ошеломляюще
  яркая магия
  рубинов доброй ведьмы?
  Все хотят рубиновые тапочки.
  Мы могли бы разобраться в хранилище кроссовок,
  фирменных магазинов, мы могли бы смотреть
  на ноги незнакомцев, обутых в деготь и
  плесень, грязь и кровь, сентиментальность
  мешается под ногами, словно история.
  Южное небо стало персикового цвета.
  Я хотела бы надеть его завтра,
  как нижнюю юбку. И проскользнуть
  через дырку в небе
  на лазурное собрание, многоярусный переход
  из одной вселенной в другую, в своем новом наряде
  друга ища или обезумев
  в блеске небес. Пистолеты запрещены.
  Если будешь слушать внимательно, сможешь услышать, как бьются
  бессонные крылья, пульсируя между эпизодами облаков.
  В этой атмосфере ничто не закрыто,
  так что движение - правило, движение без времени,
  это время, наше время, наша привычка считать в прямом
  и обратном направлении, говорить цифрами,
  словно думая их. Вдали я слышу
  звук существа, которое уничтожает другое
  существо. Те, кого я люблю, существа.
  Не является ли писательство способом тянуть время,
  откладывать задания, ждущие в соседней комнате,
  посуду и одежду, книги и документы,
  гору туфлей на полу, пол,
  коврики, выдвижные ящики
  с хаосом гвоздей и крючков, и ручных инструментов?
  Стихотворение слишком занято, чтобы ответить.
  Слова - словно магнитики,
  притягивающие другие слова, друг за другом,
  так что отдельные слова собираются, а собравшись,
  демонстрируют порядок, который станет
  значением. Что ты говорил о назывании?
  Оно пролагает путь от небытия к бытию,
  определенность впадает в круговорот бесконечности,
  голубая дверь открывается в ночном небе.
  
  ***
  
  КБ Брукинс
  
  <Заметки после просмотра инаугурации>
  
  Я гуляю по кампусу и задаюсь вопросом,
  не стою ли на безымянной могиле. Мы под бетоном,
  под травой или под другой подневольной землей?
  А теперь спрашиваю себя, не является ли насилие
  ремиксом того, что делают с Америкой,
  пока белые парни врубают музыку на полную громкость. Они используют
  баннеры 'Сделаем Америку снова великой' в качестве украшения на белых стенах
  возле 'Старбакса'. Не является ли 'Старбакс'
  заменой брату? Время обозначает
  лишь гниение тела, и больше ничего.
  ;
  До того, как стала поэтом, я была родословной. Кто-то
  спрашивал про обед, когда нас не впустили,
  кто-то спрашивал, нравится ли мне мое мокко
  с белым шоколадом, когда белые девочки
  празднуют победу. Кто побеждает, когда я решаю,
  белый. До того, как стать человеком, я была свободна,
  это - самая здоровая из человеческих абстракций.
  У свободных самая лучшая маркетинговая команда. Я -
  насилие, принудившее себя к жизни.
  ;
  В альтернативном графике я была человеком,
  который тратит меньше времени на то, что его убивает.
  Была больше уверена, что у меня есть дом, и его история
  выжжена на обшитых филенками розовых стенах. Была уверена,
  что дом - мой, и в нем безопасно танцевать,
  я была там счастливее, потому что там не бывает инаугураций.
  Там нет камер,
  фиксирующих мой конец.
  На протесте я вижу их с их камерами.
  Они фотографировали лица истощенных стариков
  своими камерами. Присвоили BLM в качестве хэштега.
  Чернота столь времена и далека
  в их камерах. Могут ли они сквозь яркое молчание
  и доступ к надежде меня увидеть?
  Они сделали так, чтобы весь мир наблюдал,
  как мы погибаем. Заключили весь мир
  в свои объективы ужаса.
  Выключите вайфай. Принесите много воды.
  Наденьте маски и перчатки,
  встаньте, когда они будут брызгать на вас из пульверизатора.
  Зовите на помощь, зовите кого угодно,
  только не их. Контакты нужно выжечь на коже.
  Они с ума сойдут, когда увидят твою камеру. Если слушать
  песни достаточно долго,
  разберешь все слова идеально. Разбитые сердца
  в унисон звучат беззаботно, словно конец света.
  ;
  Когда белые придут за мной,
  Когда полиция штата придет за мной,
  Когда кладбище придет за мной,
  Когда 'Старбакс' придет за мной,
  Когда камеры придут за мной,
  Когда республиканцы придут за мной,
  Когда демократы придут за мной,
  Когда смерть придет за мной,
  Кто дверь откроет?
  ;
  Это не мой дом. Открыть должен кто-то другой.
  
  ***
  
  КБ Брукинс
  
  <Змеиное дерево>
  
  Я даю шанс той части себя, которой нужно
  вернуться домой. Тебе, любовь моя, конкубина моих истин,
  я скажу одну правду: змеиному дереву
  нужна вода, а почве нужно удобрение каждые 4 недели.
  Думаю, мне такое же угощение нужно. Я терплю неудачу,
  словно обрывки корней, которые умирают,
  когда это растение пересаживают в другой горшок. Всем нам нужно
  достаточно пространства для своего величия. Ты добился большого успеха в каком-то другом городе,
  и я - тоже, пока жду, что ты будешь жить где-то
  не в моем дискомфорте. Я бы справилась с этим уже,
  но я возьму новый листок,
  новую вазу, чтобы поставить в нее новый мир.
  ;
  Я задаю вопрос: 'Почему ты позволяешь мне это делать?'. Создаешь
  мое одиночество, нивелируешь его искренность невероятно, позволяя горю
  кровать захватить и меня обратно забрать?
  Не маска ли маскулинности сделала это? Я всегда буду путать,
  что было написано мелом в пыли для начала,
  и ты, говорящий 'нет', въелся в память моих снов.
  ;
  Если бы экология вредила человеку, экология ела бы его
  каждый день недели. Не могу поверить в некоторые вещи,
  без которых я могла бы обойтись. Проклинать тебя. Подвергать травле.
  Звонить тебе, чтобы сказать: 'Я готова возобновить отношения',
  и ты тоже, если более сильное влияние не прекратится снова.
  Горы чешуек коричневых змеиного дерева опадают,
  на верхних прямых листьях следы гниения.
  Тебе хочется их обрезать, если у них рак.
  ;
  Цветок возле моего телевизора был размером с сустав коленный, но дорос до Бога.
  Тянет пальцы, как второклассник, пытающийся возместить
  недостаток роста. Я делаю так же, срывая шелковицу белую
  с деревьев, когда мы гуляем в окрестностях.
  Я кормила тебя шелковицей, не отрывая корешки, твоя жажда
  поцеловать землю ставит в тупик сдобренные грязью семена. Бороздки
  змеиного дерева намоминают мне о твоих бедрах, двигавшихся, как вода,
  к Грязному кролику, поющему переводы мне в уши.
  Странно: слово может звучать красиво и обозначать 'пикапера'
  на другом языке. Странно: ты впускаешь меня в себя, как любовь,
  переживая змеиное дерево, иногда им пренебрегая.
  
  ***
  
  Девид Леман
  
  <Лестница Витгенштейна>
  
  'Мои предложения служат объяснениями следующим образом: кто меня понял, в конце концов уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью - на них - выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как взберется по ней наверх)'
  
  Людвиг Витгенштейн, "Логико-философский трактат"
  
  1.
  Когда я встречался с Витгенштейном впервые, я опоздал. 'Движение на дорогах просто убийственное', - объяснил я.
  После этого он потратил сорок пять минут
  на анализ этого стихотворения. Потом замолчал.
  Я поинтересовался, почему он выбрал водонапорную башню
  для нашей встречи. А еще я поинтересовался,
  как я уйду, если лестница, которую я использовал,
  чтобы взобраться сюда, упала на землю.
  
  2.
  Витгенштейн служил пулеметчиком
  в австрийской армии во время Первой мировой.
  До войны изучал логику в Кембридже
  у Бертрана Рассела. Унаследовав
  состояние отца (железо и сталь), он
  раздал свои деньги - не беднякам,
  которых деньги развратили бы, а родственникам - столь богатым,
  что деньги на них бы не повлияли.
  
  3.
  В отпуске в Вене в августе 1918 года
  он собрал записи из своих записных книжек
  в 'Логико-философский трактат'. Поскольку трактат предусматривал
  существование исчерпывающего решения для всех проблем
  философии, он решил расширить
  свои интересы. Стал школьным учителем,
  потом - помощником садовника в монастыре
  под Веной. На любительском уровне занимался архитектурой.
  
  4.
  Он вернулся в Кембридж в 1929-м,
  получил докторскую степень за 'Логико-философский трактат',
  'работу гения', по мнению Дж. Е. Мура.
  С 1930-х он читал еженедельные лекции
  и вел еженедельную дискуссионную группу. Говорил
  без заметок, долгие паузы.
  Потом, истощенный, шел в кино
  и садился в первом ряду. Нравилась Кармен Миранда.
  
  5.
  Мог прийти в комнату Рассела в полночь
  и расхаживал туда-сюда, 'словно тигр в клетке'.
  Приходил и заявлял, что, когда уйдет,
  покончит с собой. Так что, хоть мне и хотелось спать,
  я не хотел выгонять его. В такую ночь, после нескольких часов мертвой тишины, Рассел спросил:
  'Витгенштейн, вы думаете о логике или о своих грехах?'.
  'И о том, и о другом', - ответил он и замолчал снова.
  
  6.
  Философия была деятельностью, а не доктриной.
  'Солипсизм, если строго придерживаться его сути,
  совпадает с чистейшим реализмом', - писал он.
  Десятки профессоров хотели узнать, что он имеет в виду. Спрашивали,
  откуда он знает, что 'этот цвет - красный', он улыбался
  и отвечал: 'Потому что я учил английский'. Больше
  вопросов не было. Витгенштейн ждал, пока воцарится тишина.
  Потом говорил: 'Это само по себе является ответом'.
  
  7.
  Религия выходила за рамки языка,
  но побуждение наброситься 'на стены нашей клетки',
  хоть и 'совершенно бесполезное', нельзя было сбрасывать со счетов. А. Дж. Айер, один из величайших умов Оксфорда, был сбит с толку.
  Если логика не может подтвердить бессмысленный вывод,
  почему бы Витгенштейну не отказаться от нее
  'вместе с остальной метафизикой, как от не заслуживающей
  серьезного внимания, ну разве что только социологов?'.
  
  8.
  Поскольку Бог не проявляет себя в этом мире, и
  'ценность этой работы, - писал Витгенштейн, - заключается в том, что она демонстрирует,
  сколь малого мы достигаем, решая эти проблемы'.
  Когда я процитировал строку Гертруды Стайн про Оукленд,
  'там нет там', он кивнул.
  Я настаивал, желая узнать, есть ли там там. Его ответ: 'Да и нет'.
  Невозможно почувствовать боль другого человека,
  так же, как невозможно почувствовать зубную боль другого.
  
  9.
  В Кембридже профессора цитировали его с почтением.
  Я спросил их, в чем, по их мнению, заключается его главный вклад
  в философию. 'О чем нельзя говорить, о том следует молчать', -
  ответил один из них.
  Другие говорили о его концепции важной бессмыслицы.
  Но больше всего мне понравился ответ Джона Уисдома:
  'То, что он задал вопрос:
  'Можно ли играть в шахматы без королевы?'.
  
  10.
  Витгенштейн предпочитал американские детективы
  британской философии. Ему нравился ланч,
  и он не беспокоился, что там, 'поскольку он всегда один и тот же', - отметил профессор Малькольм из Корнелла, бывший студент,
  в чьем доме в Итаке Витгенштейн провел много часов,
  ремонтируя что-то. Тогда он был счастлив.
  Тогда ему не нужно было говорить ни слова.
  
  ***
  
  
  Хуан Фелипе Эррера
  
  <Малер - сын уличной песни>
  
  Вдохновил Густав Малер и его последняя симфония ?9 в До-мажоре
  
  
  во тьме
  
  в изгнании - вздох, номер 9
  
  сын, рожденный уличной песней, поврежденный тимпан красный барабан
  
  город Йиглава, временный театр и
  
  разобранные уличные танцоры, небо, приветствующее его
  
  его разъяренные струны вопрошают мироздание, он соткал всё
  
  
  
  пикколо и флейта
  
  гобои ярости крошечные потоки горящего медленного дыхания
  
  мы ждем в молчании и поднимаем голову
  
  замечаем небеса бурный поток и
  
  дикие резкие мазки и куски запрещенного цвета и запрещенных голосов
  
  их еврейский гимн изгнанников переносит нас за бескрайние моря
  
  неизвестные хоры неизвестные ветра и разрушающиеся миры
  
  мы заходим мы следуем мы останавливаемся нас останавливают
  
  исчезающая гармония ты идешь по квадратам пространства
  
  музыка что это в одной ноте заключено всё
  
  один гобой возвращается почему
  
  твоя жизнь начинается твоя жизнь почти заканчивается потом заканчивается
  
  что ты слышишь в этом бескрайнем просторе в этом движении перед тобой
  
  неизвестные силы кружат скрипки и мертвых
  
  руки директора дрожат точка рассеивается
  
  лишь пока мы стоим сейчас только мы
  
  остались одни лишь Густав Малер продолжает жить
  
  у этой постели сегодня ночью сегодня днем этот последний цикл
  
  приходится на вечно возвращающееся ослабление звука
  
  голос голос ты его слышишь ты его слышишь?
  
  ***
  
  Хуан Фелипе Эррера
  
  
  Голос ? 1
  
  
  
  Бомбардировки дым и огонь подземный
  
  в подвалах ты растягиваешь одну тарелку картошки на неделю
  
  никакой смены одежды - одно и то же белье одежда туфли носки
  
  и нет носков нет воды - я говорил это прежде
  
  ты слышал это прежде
  
  здесь в этом маленьком сельскохозяйственном городке в Калифорнии
  
  неважно где я неважно где ты
  
  всё что имеет значение это твоя жизнь
  
  твоя семья твое тело твоя целостность и гуманность
  
  и все полутела взорванные на улицах Украины
  
  
  
  Голос ?2
  
  
  
  Мы сошьем их снова
  
  вернем им целостность своей кровью
  
  близкие и далекие
  
  каждый день каждую ночь
  
  эта история разворачивается это стихотворение разворачивается
  
  эта война разворачивается и расширяется
  
  женщины говорят
  
  женщины - члены парламента Украины говорят
  
  они смотрят прямо в камеру они видят вас и меня
  
  мы видим их где мы сейчас? Кто мы сейчас?
  
  Каково расстояние? Где мир?
  
  Что движет ярость и бомбы и ракеты
  
  в чем причина
  
  
  
  Голос ?7
  
  
  
  Надя играет на скрипке снова
  
  Надя встает и поворачивает лицо к тебе и ко мне
  
  ее лицо - мелодия, которую все мы хотели
  
  хотя оно окрашено печалью тоской и потерей
  
  окрашено ее последними мелодиями надежды
  
  и силы и смелости из чего-то,
  
  коренящегося в магме массовых захоронений
  
  звездно-голубой вздох Украины
  
  смазывает и увлажняет ночное небо кровавым светом
  
  сияя в поиске
  
  согнутого велосипеда на обочине улицы
  
  мы находим лишь беженцев, которые держат в руках тарелку горячего супа
  
  из невероятных кипящих чайников Польши
  
  поднимается пар
  
  согревает дитя и мать
  
  
  
  Голос ?10
  
  
  
  И всё начнется снова
  
  ***
  
  Шэрон Олдс
  
  <Математическое любовное стихотворение с доказательством>
  
  Я в самолете, в воздухе, прежде чем я
  
  поняла, что случилось только что, я влюбилась
  
  в него, снова, в машине по дороге в аэропорт.
  
  Это происходило предложение
  
  за предложением, медленно,
  
  словно собирая хворост. Как дитя, я положила бы одну ветку
  
  на сомнительное гнездо его товарищей,
  
  потом - другую. С Карлом никогда неизвестно,
  
  когда он почувствует себя оскорбленным
  
  и рассердится на тебя. Но сейчас я спросила:
  
  - Математика в высшей школе - это была реальность
  
  или теория?
  
  - Что ты имеешь в виду?
  - Ну, 2 яблока плюс 2 яблока равно 4...
  
  - Всё это была теория, - ответил он, - но нужно доказать, что это - истина,
  
  чтобы использовать в таких вещах, как физика.
  И впервые
  
  он рассказал мне о своих вступительных экзаменах, и о лете
  
  перед ними.
  - Это - другой мир, - сказал он. - Мне снились числа.
  
  Я спросила, когда это было, связано ли это
  с тем, что вы с дядей покупали ферму?
  
  Постепенно мы перемещались во времени и пространстве.
  
  - А со смертью твоего дяди? - тихо, но без колебаний.
  
  Мы прошли мимо чего-то - не планеты, а холма. Шесть лет,
  
  и он хочет заполнить меня без нетерпения,
  
  словно я уже знаю.
  
  Переплывает реку, плывет мимо горок
  
  осенних кисточек, словно собранный хворост
  
  гнезд древесных крыс -
  
  эти палочки на скорости света
  
  были бы заметно длиннее. Мне нравится, как он
  
  ладонями прикрывает лицо, идя этой походкой
  
  пастуха - и локоны на затылке, черные и
  
  серебристые. Мне нравится его толстая шея!
  
  И то, что его тень на 3 часа не отличить
  
  от грязи, в которой он работает.
  
  Когда он смотрит на каменный бордюр, расчищая его,
  
  в память о брате, много месяцев,
  
  у меня такое чувство, словно его разум
  поглощен некой земной любовью,
  
  вижу во сне, как он обнимает
  
  и на спину себе поднимает
  
  песню из цифр, и несет ее,
  
  и я танцую с ним, словно для этого родилась. Словно для этого родилась.
  
  
  ***
  
  
  Анджела Джексон
  
  <Гвендолин Брукс посещает Россию в 1982-м (Версия II)>
  
  
  Норе Брукс Блейкли
  
  
  Чем ближе она подъезжает, тем она ближе.
  
  Небо парит,
  
  как наблюдательный
  
  комитет
  
  Воздух, рука на рот.
  
  Речь
  
  искривлена.
  
  
  
  Цветы разрисованы.
  
  Просто один цвет.
  
  Она стремится к великолепию Черноты.
  
  В толпе
  
  говорит о необходимости разнообразия.
  
  Великолепие Черноты. Тайна и музыка. Мускулы. Разум.
  
  
  
  В России есть история, о которой нужно свидетельствовать.
  
  Она кивает на старые руки,
  
  что они написали.
  
  Шарф на голове. Женщина в морщинах.
  
  
  
  Летит обратно.
  
  Она приветствует дикую и лукавую
  
  молодежь своей страны.
  
  Руки, спины и мозги ее соотечественников
  
  так развиты.
  
  столь многое могут сказать.
  
  Стоят блестящие. Черные среди множества цветов.
  
  И столь мудры.
  
  И дороги построены до прекрасного солнца.
  
  ***
  
  Патти Смит
  
  <Пикассо смеется>
  
  блокнот.
  
  божественная любовь такая.
  
  невидимая.
  
  
  
  блокнот.
  
  1 ноября. День всех душ. Рембо-о. отправляется
  
  в ад. Пикассо знает. откуда он, правда, черт возьми,
  
  знает. куда он может пойти сейчас.
  
  
  
  блокнот.
  
  Пикассо обманывает: никому не говорите, когда он умрет.
  
  пусть время продолжается и движется, словно миф.
  
  пока кто-то не позвонит в колокольчик. не скажет, что закончился
  
  обеденный прием, почему он не длится дольше столетья.
  
  или лучше - двух столетий.
  
  
  
  дневник. воскресенье. 8 апреля 1973 года.
  
  Пикассо умирает.
  
  
  апрель - самый жестокий месяц и т.д. что остается?
  
  кости Брайана Джонса. друг Джима Моррисона.
  
  бандана Джимми Хендрикса. ангел с повязкой на голове.
  
  крахмальный воротник Бодлера.
  
  рельефная шляпа Вольтера.
  
  шлем крестоносца, сам похожий на храм.
  
  зеркальце Кэрол Ломбард
  
  куриные мозги Бранкузи.
  
  блудный поцелуй.
  
  гирлянда Джуди. чемодан Рембо.
  
  пальто Ротко. сюрреалистическое пространство.
  
  черное вязаное платье Пиаф.
  
  фотографии. Пикассо смеется. Пикассо танцует.
  
  Пикассо создает фиш-штерт. Пикассо создает 'Кадиллак'.
  
  разбитое сердце манера класть мазки. свет льется потоком
  
  в окно виллы. солнце встает и заходит,
  
  и спит на чистых белых простынях сложенных,
  
  и на матроске Пикассо.
  
  ***
  
  Хаки Р. Мадхубути
  
  <Так много книг, так мало времени>
  
  Независимым книготорговцам и библиотекарям, особенно - Нишелль Хэйес
  Часто по утрам боли и размышлений,
  когда я не могу писать
  или формулировать мысли,
  или настроиться на лад, необходимый
  для того, чтобы дописать стихи и эссе,
  которые просрочены уже несколько недель и дней сверх того,
  заставляя меня остановиться, я перестаю
  отвечать на телефонные звонки, есть, бегать свои мили,
  читать электронную почту и предаваться любви.
  (Да, именно поэтому дети перестают со мной общаться,
  потому что я не общаюсь с ними).
  Я бегу на север, в ближайшую библиотеку или привычный книжный.
  Это - мои ретриты, мои тихие источники энергии, мое интеллектуальное убежище.
  Для меня это - не пляжи с прозрачной водой, не тематические парки,
  не безмолвные храмы, скрытые в зелени леса.
  Не многоэтажные американские магазины, не корпоративные книжные супермаркеты,
  не горные тропы и не карибские ресторанчики.
  Мои святилища - вольные маяки книг на полках,
  здесь книги забатых поэтов, непрочитанных антропологов - доцентов, жаждуших получить должность,
  гениев, публикующихся за свой счет, первые романы авторов,
  продающиеся со скидкой, выдающиеся бестселлеры, сочиненные очень быстро,
  мудрые историки и богословы, лауреаты Нобелевской и Пулитцеровской премий,
  лауреаты американских премий, поэты и прозаики, самоуверенные политические обозреватели,
  маленькие журналисты-вундеркинды и маститые ученые.
  Всё это - витамины для моего неповоротливого мозга и обманутого духа
  в эту зиму творения.
  Я не верю улыбающимся политикам, докторам из ассоциации,
  банкирам с лицами зебр, продавцам недвижимости или автомобилей
  в красных пиджаках, или поющим проповедникам.
  Я верю в книги.
  Можно с легкостью утверждать, что знание -
  не сжатое или упакованное в компьютер, а
  страницы с боями добытых слов, танцующий язык,
  на котором педантично и вдумчиво пишут такие, как я, и другие,
  сложенное на полках неидеально на уровне открытых душ и умов -
  это профилактическое средство, укрепляющее меня, чтобы я смог вернуться
  к своим пустым страницам незавершенных идей, которые нужно пересмотреть
  и записать, как новые миры и слова, во всех их субъективных
  конфигурациях, чтобы в конце концов их обработать и создать книги,
  которые с надеждой поставят на полки библиотек, книжных магазинов, в домах
  и в других святилищах знания, там их найдут и прочитают восприимчивые
  любители книг, читатели и писатели, которые ищут отдохновения,
  ищут возможности ухода в дружественные пространства,
  хотят операцию на открытом сердце без ножа.
  
  ***
  
  Лучия Черчиу
  
  <Сливочное масло, оливковое масло, мука>
  
  
  Даже список продуктов - стихотворение, молитва,
  
  Господи, позволь мне сохранить то, что я люблю.
  
  
  
  Персики дешевые. Книги - блестящи,
  
  мои, так что я могу делать пометки.
  
  
  
  Как ароматны абрикосы,
  
  как романы остры.
  
  
  
  Вместе
  
  вместе мы посадили сад.
  
  
  
  Не понимаю слово 'оборонный',
  
  ты что, просто собираешься сидеть там?
  
  
  
  Думаю, в румынском нет такого слова,
  
  и слова, обозначающего копыто верблюда, тоже нет.
  
  
  
  Или полоска от трусов: если ее не видно,
  
  значит ли это, что ты ходишь без трусов?
  
  
  
  Ты околдовываешь меня всегда.
  
  И всё, что мне нужно, здесь,
  
  
  
  но где - я?
  
  ***
  
  Кевин Янг
  
  <Лестница>
  
  
   Сердце копит запасы -
  
  откуда я это знаю...
  
  
  
  Тесная, залитая светом комнатушка,
  
   в которой Китс
  
  ушел из жизни -
  
  
  
  за окном солнечные зайчики
  
   скачут
  
  по Испанской лестнице,
  
  
  
  поэт смотрит на них.
  
   Снаружи туристы
  
  фотографируют,
  
  
  
  подростки устали
  
   от того, что им
  
  еще неизвестно. Во что
  
  
  
  превратимся мы? В прах.
  
   Несомненно. Посмертная
  
  маска Китса
  
  
  
  больше не дышит,
  
   взгляните на нее -
  
  она не смотрит на нас.
  
  
  
  За окном ступени
  
   ведут к небесам,
  
  переплетаются,
  
  
  
  никакой крохотной тени.
  
  ***
  
  Диптих
  Кевин Янг
  
  НОЧНОЙ ДОЗОР
  
  
  
  В музее можно влюбиться,
  
  но только лишь
  
  
  
  в искусство
  
  или в его молчание - или в незнакомку,
  
  
  
  за которой не собираешься идти,
  
  
  
  страдая, мимо старых мастеров
  
  и безымянных
  
  
  
  подмастерьев. Лицо Рембрандта
  
  наполовину в тени -
  
  
  
  можно влюбиться в то,
  
  чего там уже нет, или
  
  
  
  в XIII век - лебедь
  
  воскресает, петухи
  
  
  
  вниз головой висят на кресте.
  
  
  
  Даже туристы столпились
  
  вокруг экскурсовода, всё те же
  
  
  
  шутки и полуправда,
  
  красота очертаний,
  
  
  
  дети плачут, сбежав
  
  из поля зрения. Забудь
  
  
  
  про 'Ночной дозор' и толпы туристов,
  
  вместо этого следуй за тишиной
  
  
  
  к портретам света,
  
  проникшего в комнату. Эти стены
  
  
  
  и несколько окон
  
  удерживают мир, что это за мир -
  
  
  
  нельзя сказать, пока кто-нибудь
  
  не увидит его впервые, а теперь он
  
  
  
  повсюду. Волосы женщины той
  
   в косы заплетены.
  
  
  
  
  
  АВТОПОРТРЕТ В ФЕТРОВОЙ ШЛЯПЕ
  
  
  
  В музее нельзя влюбляться -
  
   лучше быть одиноким,
  
  если не всецело, то фактически -
  
  
  
  усталость в ногах и рутина,
  
   плетешься с трудом,
  
  выходя за рамки аудиогидов
  
  
  
  и семьи, в изоляции, обойди
  
   эту парочку, не замечающую
  
  названия картин и стрелки,
  
  
  
  целующуюся так, словно завтрашний день не настанет,
  
   возле подсолнухов Ван Гога -
  
  помятых, светло-зеленых, сияющих,
  
  
  
  они вянут так много лет, но никогда
  
   увянуть им не удастся. Избегай
  
  объятий и портрета Ван Гога
  
  
  
  кисти Гогена, где он рисует
  
   того, кем он был. Вороны
  
  кружатся, как облака, черные,
  
  
  
  или как толпы, но эта парочка
  
   не беспокоится,
  
  равнодушная ко всему вокруг. Лучше
  
  
  
   верь в мир
  
  больше, чем в себя.
  
  ***
  
  Майкл Метивер
  
  <Валюта>
  
  В третьем классе ты научился сворачивать доллар
  таким образом, чтобы голова Вашингтона
  была похожа на гриб, потом речь зашла
  о пшенице, буйволе, Августе
  Сент-Годенсе. Использовал листья бука
  для игры в деньги, срывал их
  с живых веток, приносил арубийский флорин
  для презентации, звук падения канадского четвертака
  при получении сдачи в автомате с кока-колой
  казался тебе звуком жажды.
  У каждой монеты свой собственный
  запах и вес, своя оливковая ветвь,
  свой римский профиль. Вспомни,
  когда ты узнал, что один предмет
  может заменить бесконечное множество других,
  как с несколькими пятаками человек превращается
  в ангела разрушения.
  
  ***
  
  Ричи Хоффман
  
  <Пантеон>
  
  Город промок.
  Голуби парили, словно нечистые ангелы.
  Мои кожаные шлепанцы
  порвались на улице. Здание тряслось,
  пыль покрыла все поверхности
  квартиры. Насколько глубоко нужно копать,
  чтобы добраться к сердцу прошлого:
  город стоит на могилах, столетия
  проходят над ними -
  неоклассики, бруталисты, у всех свои идеи
  о том, как жить.
  По радио звучала политика.
  Большие суровые мужчины на площадях, некоторые - верхом,
  указывали назад тонкими пальцами.
  Игры со смертью,
  ремень друга с пряжкой 'Тиффани',
  пока его инициалы не отпечатались на моей шее.
  Слушаю романсы и чувствую, что душа человека
  говорит со мной.
  Так много других мужчин
  смешивали свои удовольствия,
  потом исчезали.
  Что если ничего не было тайного между нами?
  Что если свобода смогла достать нас из темного пруда,
  словно отец, доставший меня из воды,
  из смерти
  в детстве?
  
  ***
  
  Дженифер Чанг
  
  <Диалоги (Против литературы)>
  
  Годы спустя я буду вспоминать это ужасное время не только в связи со своей жизнью
  И не только лишь для того, чтобы наказать отца, я заставляла себя быть несчастной
  Из своего окна я видела, что плохого намного больше
  В новом доме через дорогу отверзлись подземные трубы, и через несколько месяцев от воды содрогнулся бульвар
  Точнее, не содрогнулся
  Словно дорогу взломали, и она разразилась рыданиями
  Такое опустошение было мне знакомо в детстве, но теперь
  Всё это творилось в мире вокруг меня
  Лето растягивалось до ноября
  Газовые облака я путала со славой
  Цветы бензола над головой - словно дикие лилии
  Розовая радуга
  Я думала об одиночестве отца, и чувствовала, что каждая клетка моего тела молчит
  И знала, что это - любовь
  И знала, что зашла слишком далеко на своем пути,
  Чтобы позволить нежности управлять мною
  Из всех мужчин, которых я презирала, он ошеломлял меня больше всего
  Несчастный, как Аристофан, и столь же раздражающий,
  Или как тот профессор, который застрелился в постели,
  Оставив беспорядок вдове,
  Однажды осенью я посадила за нее луковицы, ей было слишком плохо, чтобы копаться в глине
  Он наклонялся ко мне, пока его борода не начала царапать мою кожу,
  Только для того, чтобы сказать, что я неправильно понимаю прозу Кортасара
  В один прекрасный день, когда мне было под сорок, я больше не смогла читать прозу Хемингуэя
  Фраза 'никогда больше' приносит боль, как ранняя смерть
  В прошлом отец мог решить забыть меня и ранящие слова, которые мы говорили друг другу
  А теперь я забыла, почему оставила его в прошлом
  Это как-то связано с поэзией или риском
  Другой профессор заявил в одном кафе в центре города, что необходимо выкорчевать свои корни, дабы стать храбрым в литературе
  Словно он когда-нибудь уходил из дома, словно никто из нас не слышал, как Флобер щеголял своей скучной жизнью
  Или мой дедушка по отцовской линии, считавший, что в мире нет ничего прекраснее, чем быть его студентом
  Оглядывался за столом и пересчитывал голодных детей с синяками под глазами
  У всех невероятные достижения в философии
  Только про одну дочь говорили даже в старости, что она глупа
  Ругали ее дурацкое решение влюбиться в безнадежного больного,
  Хотя в этом она была не оригинальна
  Она держала его за руку, когда он умирал, выплакала в него всё свое дыхание, а через год сидела много одней у одра его матери,
  А где были в это время ее братья
  Один был в тюрьме, другой - в Афинах, а самый младший ел макароны с соседом в кафе через дорогу
   Даже сейчас мой отец спит всю ночь и не видит сны
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"