Эллин Стенли : другие произведения.

Момент решения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 6.73*11  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стенли Эллин (1916-1986) Автор рассказов, в которых развертывание острой ситуаци насыщено эмоционально-психологическими мотивами. "И тогда я внезапно понял, что он имел в виду под откровением, которое может явиться человеку перед лицом безвыходной дилеммы. Оно в том, что человек может открыть в самом себе, когда обстоятельства заставят его признать и увидеть глубины своей души..."

Cтенли ЭЛЛИН

  

МОМЕНТ РЕШЕНИЯ

  
   Хью Лозье был исключением из того правила, по которому людей, совершенно уверенных в себе, не любят. Мы все, конечно, встречали таких самоуверенных типов, слышали их прекрасно поставленный гулкий голос, перекрывающий всех в разговоре, чувствовали, как твердый палец втыкает их неколебимое мнение в нашу грудь, впитывали их Последнее Слово по любому предмету и, я думаю, все ощущали к ним какую-то смесь неприязни с завистью. Неприязни, потому что никому не нравится, когда на него громыхают или тычут пальцем в грудь, и зависти, потому что каждый хотел бы обладать такой уверенностью, которая позволяет громыхать сверху вниз и тыкать пальцем.
   Что до меня, то поскольку дела часто заносили меня в разные укромные уголки нашего атомного мира, где единственным естественным состоянием была неразбериха, а единственным постоянным занятием - выискивание политических соломинок в глазу ближнего, то мне всё труднее и труднее становилось прийти к какому-то абсолютному суждению. Хью как-то заметил, что если бы мои начальники в Конторе были скроены на мой лад, то Бог знает, до чего бы это довело страну. Не могу сказать, чтобы его замечание мне особенно польстило, но вынужден признать, что и тут он был прав.
   Несмотря на это и даже на то, что Хью приходился мне шурином - занятное родство, если подумать - он мне очень нравился, как нравился он и всем другим, кто его знал. Крупный румяный приятной внешности мужчина с ясными голубыми глазами и с открытой душой, всегда радостно откликавшийся на всё, что бы вы ему ни предложили. Он был несказанно щедр и умел делать свои подарки так, что это вы чувствовали себя благодетелем, принимая их.
   Не могу сказать, чтобы он обладал утонченным чувством юмора, но и простая добрая шутка порой звучит неплохо, тем более в устах Хью. Гневался он лишь в тех случаях, когда узнавал, что вам могла в чем-то понадобиться его помощь, а вы к нему не обратились. Это значило, что уже через десять минут после того, как Хью впервые познакомился с вами и принял вас в свое сердце, вы могли просить его о чем угодно. Примерно через месяц после женитьбы на моей сестре Элизабет, она как-то невзначай рассказала ему о моем страстном интересе к чудесному полотну Копли, висевшему в его галерее на Хиллтоп, и я до сих пор не могу забыть свой ужас, когда эту картину вдруг внесли ко мне в комнату в тяжелой клети с дарственной карточкой. Мне стоило огромных трудов вернуть ее, настаивая, что эта картина стоит гораздо больше всего моего жилища и жалуясь, что у меня на стенке она просто не смотрится. Полагаю, он догадывался, что я тут был не совсем искренен, но, оставаясь Хью, и виду не подал.
   Конечно, Хиллтоп и двухсотлетняя традиция семейства Лозье, сделавшего имение тем, что оно стало, придали и Хью неповторимые черты его характера. Первый Лозье, который вырубил усадьбу среди круч над рекой, трудился тяжко и добился многого, а последующие поколения вкладывали в нее свои доходы так разумно, что деньги и положение как бы создали стену между Хиллтопом и всем, что вне его. Говоря по правде, Хью во многом оставался человеком восемнадцатого века, вдруг непонятным образом очутившимся в двадцатом, и просто пользовался всеми выгодами такой ситуации.
   Сам Хиллтоп был почти точной копией прославленного, но давно обезлюдевшего Датского дома поблизости, и мог поразить любого с первого взгляда. Сложен он был из выветрившегося камня, массивно-грациозного, а сбегавшие до самого берега реки широкие лужайки были ухожены с такой немыслимой преданностью, что стали волшебными коврами чистейшей зелени, то тускневшими, то вспыхивавшими при малейшем дуновении бриза. По другую сторону дома до самой рощицы спускались сады, и сама рощица скрывала конюшни и наружные строения. От дальнего ее конца уходила узкая дорога в город. Владелец каждого имения вдоль этой дороги должен был содержать свой участок, и можно смело сказать, что ни один из них не следил за дорогой так тщательно и ездил по ней так мало как Хью, живший в Хиллтопе почти затворником. Он покидал имение лишь по крайней необходимости, и если встречался вам в каком-то другом месте, по всему было ясно, как не терпится ему вернуться обратно. Не остерегшись, вы вдруг обнаруживали, что идете рядом с ним к имению, и не в силах оторваться от этого места, забывая обо всем ином на многие недели. Я это знаю, потому что сам провел в Хиллтопе больше времени, чем в собственной квартире, после того, как сестра ввела Хью в нашу семью.
   Одно время я удивлялся, как это Элизабет вступила в брак, потому что она, пока не встретила Хью, была очаровательной непоседой и ветреницей. А когда я спросил ее, она ответила: "Ну, это просто чудо, милый. Когда я в первый раз его встретила, то поняла, что этому чуду - быть".
   Встретились они в первый раз на выставке невероятнейших картин, когда она прилежно изучала какое-то умопомрачительное творение и вдруг ощутила, что высокий молодой человек приятной внешности не сводит с нее глаз. По ее словам, она уже собиралась было поставить нахала на место, как он вдруг спросил: "Вы этим восхищены?"
   Вопрос прозвучал так неожиданно, что она совершенно смешалась.
   - Не знаю, - неуверенно произнесла она. - А разве этим надо восхищаться?
   - Нет, - сказал незнакомец, - это просто чушь. Пойдемте со мной и я покажу вам то, на что не жаль тратить времени.
   - Тут, - призналась мне Элизабет, - я побежала за ним, как собачонка. Он ходил вверх и вниз, и всё время объяснял мне, что на этой выставке есть хорошего и что - плохого. Говорил он приятным и громким голосом, так что вокруг нас собралась целая толпа. Можешь, милый, такое вообразить?
   - Да, - ответил я, - могу.
   К этому времени я уже и сам попадал с Хью в похожие ситуации и знал из первых рук: ничто не может выбить хоть щербинку в его чугунной уверенности.
   - Сперва это меня несколько оттолкнуло, но потом я поняла, что он точно знает, о чем говорит, и ничуть не рисуется: просто хочет рассказать о вещах так, чтобы и я увидела их его глазами. Так у него во всём. Любой другой всегда что-то мычит и бормочет, и никак не может решиться, то ли какой обед заказать, то ли как работу сделать, то ли за кого голосовать, а Хью всё знает точно. Ведь именно незнание в корне всех нервов и комплексов, о чем мы слышим каждый день - ты согласен? Ну, как хочешь. А я возьму себе Хью, и пусть все прочие отправляются к психиатру.
   Вот так и было: Эдем с безукоризненными лужайками, безо всяких жутких нервов и комплексов, а коварный змей в этом раю даже издали не мелькнул. Ни разу не мелькнул до того самого дня, когда на сцене появился Раймонд.
   В тот день мы сидели втроем на террасе: Хью, Элизабет и я, медленно плавясь в сонном оцепенении под лучами августовского солнца, и всех нас так разморило, что ни у кого и в мыслях не было начать разговор. Я развалился, прикрыв лицо полотняной шапочкой, вслушивался в летние звуки окружающего мира и был совершенно счастлив.
   Тихо и неугомонно шелестел в осинах ветер, снизу от речки доносился плеск вёсел, иногда на лужайке грустно позванивал овечий колокольчик - Хью взбрела в голову такая фантазия: завести стадо овец. Он готов был поклясться, что самое лучшее для лужайки, это чтобы она служила пастбищем, и поэтому каждое лето туда выводили толстых и сонных маток, которые выполняли возложенную на них миссию и вплетали в пейзаж очаровательную ноту пасторали.
   Именно от овец пришел первый сигнал о разрушении идиллии: звоночки вдруг неистово затарахтели, а овцы отчаянно заблеяли, будто на них набросилась целая стая волков. Я услышал громкий и злой голос Хью: "Какой тут черт взялся!" и, открыв глаза, увидел нечто, гораздо невероятнее волков: большого черного пуделя во всей красе клоунской стрижки, гонявшего овец по лужайке. Ясно, что недобрых намерений у него и в помине не было: псу, наверно, показалось, что нашлись ему, наконец, славные приятели для игр, но столь же ясно было и то, что обалдевшие овцы поняли его неправильно и решили, что забава скоро закончится для них в речке.
   В мгновение, которого мне едва хватило, чтобы осознать что к чему, Хью одним махом перескочил через низкую стенку веранды и уже был среди овец, отгоняя их от воды и выкрикивая команды псу, воспринимавшему их совершенно превратно.
   - Сидеть! - кричал он пуделю, будто своей гончей, - Сидеть! - И строго приказывал: "За мной!"
   Я подумал, что лучше б ему хорошенько пригрозить псу палкой или камнем, потому что пудель не обращал на слова ни малейшего внимания и продолжал радостно лаять. Он опять бросился на овец, а Хью тщетно пытался его настигнуть. И вдруг пес окаменел - из-за осин у края лужайки послышался голос:
   - Assied-toi! - кричал кто-то задыхаясь. - Assied-toi!
   И откуда ни возьмись, затрусил по траве быстрый франтоватый человечек. Хью стал, поджидая, и лицо его потемнело. Элизабет судорожно сжала мне руку:
   - Идем скорей туда! - прошептала она. - Хью не выносит, чтобы его ставили в дурацкое положение.
   Мы поспели как раз вовремя, чтобы услышать, как Хью открыл огонь из главного орудия:
   - Человек, не способный воспитать животное, - изрек он, - не вправе обладать им!
   На лице человечка было написано вежливое внимание, и лицо было тонкое, приятное и умное с паутинкой морщинок в уголках глаз. А в глазах светилось что-то, чего никак не спрятать: легкая насмешка, нацеленный на мир иронический объектив. Человек вроде Хью этого бы никогда не заметил, но мне сразу стало тепло. В лице человека было что-то обворожительно знакомое: в высоком лбу, в редких волосах с проседью, но сколько я ни терзал свою память во время всей длинной и торжественной нотации Хью, я так и не сумел найти ответа. Лекция кончилась несколькими советами по способам дрессировки собак, и становилось ясно, что Хью завершал переход в настроение великодушного прощения.
   - Но поскольку вы не причинили мне никакого ущерба... - приступил он к заключительной части.
   - И всё же плохое начало для знакомства с новым соседом...
   Хью остолбенел:
   - Сосед? - переспросил он чуть ли не с вызовом. - Вы что, где-то здесь рядом живете?
   Человек кивнул в сторону осин:
   - С той стороны леска.
   - Так вы из Датского дома?
   Датский дом был для Хью чуть ли не святым местом, и он как-то поделился со мной, что будь у него хоть малейшая возможность прикупить этот участок, он бы зубами вцепился. По тону его голоса было ясно, что он не столько уязвлен, сколько не в состоянии этому поверить.
   - Быть не может! - воскликнул он.
   - Да, да, именно оттуда, - подтвердил человек. - Я как-то выступал там на вечере много лет назад и с тех пор жил надеждой, что когда-нибудь смогу его приобрести.
   Только по слову "выступал" я стал понимать, что к чему, по этому слову и легчайшему акценту говорившего. Он был родом из Марселя: отсюда его выговор, чуть-чуть отличавшийся от идеального английского. Этот человек уже много лет был легендой.
   - Так вы - Раймонд? - спросил я. - Чарлз Раймонд?
   - Просто Раймонд, так мне привычнее. - Он пренебрежительно улыбнулся, почувствовав легкий укол тщеславия. - Мне льстит, что вы узнали меня.
   Я не мог поверить, что передо мной действительно он - Раймонд Волшебник, Раймонд Великий. Конечно, он мог претендовать на то, чтобы его, по крайней мере, узнавали, где бы он ни появился. Непревзойденный иллюзионист, затмивший звезду Тэрстона, умевший освобождаться из любых пут ловчее самого Гудини, Раймонд не был склонен недооценивать себя.
   Начав с обычного набора фокусов из репертуара всех профессиональных чародеев, он вскоре стал показывать такие подвиги, которые им и не снились, а теперь, вероятно, известны каждому из нас. Он умел выбираться из плотно запечатанного свинцового бочонка, опущенного зимой в озеро под футовой толщины лед. Ни смирительная рубашка, ни подвалы Банка Англии, ни замысловатый узел самоубийцы, схватывающий горло и ноги и при каждом движении стягивающийся на шее всё туже, не были для него преградой: Раймонд умел выбираться отовсюду. И вот, достигнув вершин славы, он вдруг исчез из виду, а имя его отошло в прошлое.
   Я спросил его, но он лишь дернул плечом:
   - Человек трудится из-за денег или из любви к работе. Теперь денег у меня достаточно, а страсть к работе я потерял, так зачем же продолжать?
   - Но отказываться от блистательной карьеры... - стал возражать я.
   - С меня довольно было сознавать, что здесь меня ждет мой дом.
   - Вы хотите сказать, - заметила Элизабет, - что никогда не думали обосноваться в каком-то другом месте?
   - Нет, никогда за все эти годы. - Он приложил палец к носу и лукаво подмигнул нам. - Конечно, я не держал это в секрете от владельцев дома, и когда подошло время его продавать, я оказался первым и единственным.
   - Похоже, вы не так-то просто отказываетесь от своих идей? - не без иронии сказал Хью.
   Раймонд рассмеялся:
   - Идея? Для меня это стало просто наваждением. За эти годы я объездил чуть ли не весь мир, но и в самых благодатных его уголках я знал, что не может быть ничего лучше этого дома на опушке леса с речкой у подножья и холмом сзади. Настанет день, - говорил я себе, - когда мои странствия кончатся, и я приеду сюда, подобно Кандиду, взращивать свой сад.
   Он рассеянно погладил голову пуделя, закончив ублаготворено: "И вот я здесь".
   Конечно, он здесь был, и сразу стало ясно, что с его прибытием на Хиллтопе грядут изменения. А поскольку Хиллтоп был полным отражением Хью, стало столь же ясно, что изменения коснутся и его. Он стал раздражителен, беспокоен и еще более преисполнен агрессивной самоуверенности. Тепло и добродушие в нем остались: они были столь же неотъемлемой частью его характера, как и надменность, но давались ему теперь труднее. Он казался мне человеком, которого мучит соринка в глазу, который не может от нее избавиться и поэтому должен с ней мириться.
   Соринкой, конечно, был Раймонд, и мне временами казалось, что такая роль ему вполне по душе. Конечно, лучше всего было бы ему держаться поближе к собственному дому и взлелеивать там свой сад, или менять местами карточки в альбоме, или заняться чем-то другим, чем обычно занимаются сошедшие со сцены артисты, но для него такое было, очевидно, невозможно. Он появлялся в Хиллтопе в самое неподобающее время, да и Хью тоже наведывался в Датский дом, и визиты его отнюдь не были безмятежными.
   Обоим следовало понимать, как мало они подходят друг другу, и что самым естественным для них было бы держаться друг от друга подальше. Но в них засела взаимная тяга отрицательного и положительного полюса, и, находясь в одной комнате, они источали враждебные токи столь явно, что, казалось, искры потрескивают в воздухе.
   Любой вопрос становился для них камнем преткновения и вызывал ожесточенную дуэль: Хью был во всеоружии под защитой тяжелой брони самоуверенности, а Раймонд блистал рапирой, выискивая щелочки в его доспехах. Думаю, Раймонда больше всего задевало то, что в доспехах не обнаруживалось ни единой щелочки. Как человек, жаждущий рассматривать любой предмет со всех возможных точек зрения и доискиваться до причин и мотивов, он приходил в ярость от привычки Хью приписывать всему единый незыблемый закон.
   И нисколько не стеснялся прямо выкладывать Хью, что он о нем думает.
   - Вы будто пришли из средних веков, - говорил он. - А с тех пор людям уже давно следовало бы понять, что ни на что нет простых ответов, что никто не в состоянии щелкнуть пальцами и предложить решение. Надеюсь, что однажды перед вами встанет именно такая дилемма - вопрос, на который нет ответа, и в тот миг вы прозреете, узнав гораздо больше того, чем вам казалось возможным.
   Хью отнюдь не смягчил ситуацию, когда холодно ответил:
   - А я вот утверждаю, что для человека, у которого есть ум и который имеет мужество им пользоваться, никаких неразрешимых дилемм не бывает.
   Может быть, подобная сцена и привела к последовавшему несчастью, а, быть может, Раймондом двигал вполне невинный и эстетический мотив, но результат в любом случае был неотвратим и опасен.
   Началось с предложения, которое Раймонд подробно изложил нам однажды днем. Пожив в Датском доме, он обнаружил, что этот дом слишком велик и угнетает его своей громадностью. "Это просто музей, - говорил он, - я чувствую себя потерявшимся в его бесконечных галереях".
   Участок тоже требовал забот. Старые деревья чаровали глаз пышными кронами, но, как выразился Раймонд, их там было слишком много. "Мне буквально, - говорил он, - из-за деревьев реки не видно, а я так люблю смотреть на течение вод".
   Вообще, перемены предполагались грандиозные: предстояло снести два крыла здания, удалить деревья, проложить широкий спуск к воде и оживить всё владение, чтобы оно перестало быть музеем, а сделалось тем идеалом дома, который все годы являлся ему в грезах. В начале этого красочного словоизлияния Хью удобно расположился в кресле, но по мере того, как Раймонд живописал картины своей совершенной мечты, он становился всё напряженней, а под конец окаменел, как воин в седле. Губы его сомкнулись, лицо налилось кровью, а руки сжимались и разжимались в убийственно медленном ритме. Лишь чудом сдерживался он от взрыва, но такое чудо не могло длиться долго. Я видел по выражению Элизабет, что и она всё понимала, но была столь же беспомощна, как и я. А когда Раймонд, нанеся последние яркие мазки, самодовольно произнес: "Ну, что вы на это скажете?", Хью уже ничто не могло сдержать. Он наклонился вперед, готовый к бою.
   - Вы действительно хотите знать, что я на это скажу?
   - Ладно, Хью, - произнесла Элизабет с тревогой, - ну, пожалуйста...
   Но он отстранил ее.
   - Вы действительно хотите знать? - произнес он командирским голосом.
   - Ну, конечно, - нахмурился Раймонд.
   - Тогда я вам скажу, - тут он перевел дыхание, - я думаю, что никому, кроме самого отъявленного святотатца, не могла бы прийти в голову дикость, которую вы предложили. Мне кажется, вы из тех людей, которые находят наслаждение в том, чтобы разрушать всё, отмеченное печатью традиции или постоянства. Вы были бы рады вышибить подпорки из-под мира, если бы только могли!
   - Простите, - сказал Раймонд. Он был бледен и зол. - Но мне кажется, вы путаете изменение с разрушением. Вам бы следовало понять, что я не собираюсь ничего разрушать, я лишь хочу внести необходимые изменения.
   - Необходимые? - с сарказмом отпарировал Хью. - Необходимо выкорчевывать прекрасные деревья, простоявшие здесь столетия? Разламывать дом, который тверд как скала? Я называю это вандализмом!
   - Просите, не понимаю вас. Освежить пейзаж, придать ему новую форму...
   - Я не собираюсь спорить с вами, - перебил его Хью, - и заявляю вам совершенно прямо, что вы не имеете никакого права нарушать традиционный уклад в этом владении!
   Они оба встали со свирепыми лицами, едва ли не готовые вцепиться друг в друга, но я был убежден, что Хью не позволит себе прибегнуть к силе, а Раймонд слишком хладнокровен, чтобы окончательно потерять контроль над собой. Когда опасный момент чудесным образом миновал, у Раймонда на устах мелькнула удивленная улыбка, и он стал изучать Хью с почтительным интересом.
   - Теперь я понял, - сказал он, - и глупо было с моей стороны не понять этого сразу. Это владение, которое, как я заметил, изрядно смахивает на музей, должно таким и оставаться, а мне надлежит стать его сторожем, смотрителем и прилежным хранителем.
   Он с улыбкой покачал головой:
   - Боюсь только, я не совсем пригоден для этой роли. Сняв шляпу, я отвешиваю прошлому почтительный поклон, но предпочитаю поухаживать за настоящим. Поэтому я постараюсь осуществить свои планы и, надеюсь, что это не омрачит нашей дружбы.
   Возвращаясь на следующее утро в город, чтобы на целую неделю погрузиться в водоворот неотложных дел, я подумал, что Раймонд нашел очень элегантный выход и, слава Богу, не натворил ничего более страшного. Поэтому звонок Элизабет в конце недели застал меня совершенно врасплох.
   Кошмар какой-то, говорила она: всё из-за Хью, Раймонда и Датского дома, и гораздо хуже, чем было. Я должен завтра приехать в Хиллтоп и никаких отговорок. Она собралась как-то всё это разрешить, и мне надо просто быть, чтобы поддержать ее. Хью ведь никого, кроме меня, и слушать не станет, а она очень на меня рассчитывает.
   - В чем ты на меня рассчитываешь? - спросил я. Всё это мне очень не нравилось. - А что Хью станет меня слушать, так это слишком смелое допущение. Не думаю, чтобы он снизошел до моих советов в личных делах.
   - Ну, если ты собрался удариться в амбиции...
   - Какие амбиции! Просто не хочу лезть во всё это. Хью сам может о себе позаботиться.
   - Даже слишком может...
   - Что ты имеешь в виду?
   - Не хочу сейчас ничего объяснять, - выкрикнула она. - Завтра всё расскажу. Послушай, милый, если ты мне брат, ты завтра приедешь к нам утренним поездом. Поверь мне, всё очень серьезно.
   Я приехал утренним поездом в отвратительном настроении. Моему воображению только дай повод, так оно любой пустяк раздует в космическую катастрофу, и, подъезжая к дому, я уже был готов к чему угодно.
   На поверхности, однако, была лишь тишь да гладь. Хью тепло со мной поздоровался, Элизабет выглядела веселой и беззаботной, мы пообедали в дружеском кругу, и долгий разговор ни разу не приблизился ни к Раймонду, ни к Датскому дому. Я ни словом не обмолвился о телефонном разговоре с Элизабет, но думал о нем со всё возрастающим возмущением, пока не остался с ней наедине.
   - А теперь, - сказал я, - объясни мне, пожалуйста, свои загадки. Бог знает, какие страхи я себе навоображал, а здесь, вижу, всё пока, как было. Чего ради, скажи, я должен был столько мучиться?
   - Ладно, - ответила она, - скажу. Пойдем со мной.
   Мы долго шли с ней вдоль сада, конюшен и разных построек, и у частной дороги за последней рощицей она вдруг спросила:
   - Когда ты подъезжал к дому, ты ничего странного на этой дороге не заметил?
   - Нет, не заметил.
   - Так я и думала. Поворот к дому слишком далеко отсюда - сейчас сам увидишь.
   Теперь я и сам видел: прямо посреди дороги стояло кресло, а в нем сидел какой-то здоровяк и читал журнал. Я его у Хью однажды видел: он помогал на конюшне, и вид у него был как у человека, который уже долго просидел в этом кресле и собирается сидеть еще дольше. Мне хватило секунды, чтобы понять, зачем он здесь очутился, но Элизабет решила не оставлять никаких предметов для догадок. Когда мы подошли, человек встал и улыбнулся нам.
   - Уильям, - попросила Элизабет, - расскажи моему брату, что тебе поручил мистер Лозье.
   - Да вот, - весело ответил здоровяк, - мистер Лозье сказал, что здесь постоянно должен сидеть кто-то из нас, и если мы заметим грузовик, на котором в Датский дом повезут строительные материалы или что-то в этом роде, нам надо его остановить и повернуть обратно. Мы должны только сказать, что это частное владение, и они нарушили его границу. Если нас хоть пальцем тронут, нужно звать полицию. Вот и всё.
   - Вы уже завернули какой-то грузовик? - спросила Элизабет вместо меня.
   - Так вы ведь знаете, миссис Лозье, - удивленно ответил человек. - В первый день, когда нас здесь посадили, было пару грузовиков, вот и всё, - объяснил он мне. - Никакого скандала - на кой ляд шоферам соваться в чужие владения?
   Когда мы отошли от дороги, я стукнул себя по лбу:
   - Бред какой-то! Хью ведь должен понимать, что это ему так просто не пройдет: дорога - единственный доступ к Датскому дому, и используется как общественная так давно, что и частной-то ее уже никто не считает.
   Элизабет кивнула:
   - Именно это Раймонд и сказал Хью пару дней назад. Прибежал сюда злой как черт, и они крепко поругались. Когда Раймонд пригрозил, что подаст на него в суд, Хью ответил, что рад будет провести остаток жизни в тяжбе по этому делу. Но это еще не худшее. Под конец Раймонд сказал, что на силу отвечают силой, и я боюсь, что здесь с минуты на минуту разразится настоящая война. Ты понимаешь? Этот человек на дороге - постоянный вызов, и это меня пугает.
   Я понимал, и чем тщательнее обдумывал ситуацию, тем опаснее она мне казалась.
   - Но у меня есть план, - воодушевлено объявила Элизабет, - поэтому я тебя и вызвала. Сегодня я устрою ужин, просто небольшой дружеский ужин. Что-то вроде мирной конференции. Будешь ты, доктор Уинант - Хью вас обоих очень уважает - и, добавила она поколебавшись, - Раймонд.
   - Ты что, в самом деле думаешь, что он придет?
   - Я вчера к нему зашла, и мы долго разговаривали. Всё ему объясняла: и насчет соседей, которые должны идти навстречу друг другу, и о братской любви, и чего только не говорила, страшно, наверно, вышло напыщенно и навязчиво, но сработало. Он обещал прийти.
   У меня возникло нехорошее предчувствие.
   - Хью об этом знает?
   - Об ужине? Конечно.
   - О том, что придет Раймонд?
   - Нет, не знает. - А когда уловила мой пристальный взгляд, бросила с вызовом: - Что-то всё-таки надо было сделать, и я это сделала! Лучше, чем просто сидеть и ждать Бог знает чего!
   До тех пор, пока мы все не уселись в тот вечер вокруг обеденного стола, мне, пожалуй, нечем было возразить на этот довод. Хью был заметно шокирован появлением Раймонда, но, смерив Элизабет косым взглядом, в котором можно было прочесть целую книгу, в достаточной степени совладал со своими чувствами. Он достойно начал застолье, поддерживал разговор и вообще довольно убедительно играл роль хозяина дома.
   По иронии, именно присутствие доктора Уинанта, которое потом-то и привело к беде, позволило Элизабет одержать столь блестящую победу. Доктор - знаменитый хирург, седовласый и стройный, отзывался на всё быстро и доброжелательно. Несмотря на собственное высокое положение, ему, казалось, льстило, что он был знаком с Раймондом еще в школьные годы, и очень скоро они стали такими друзьями, что водой не разольешь.
   Когда Хью заметил, что внимание присутствующих сосредоточено на Раймонде, а о нем самом почти забыли, мантия добродушного хозяина стала сползать с него, обнаруживая все роковые просчеты плана Элизабет. Бывают люди, охотно ухаживающие за львами и согласные купаться в лучах чужой славы, но Хью был не из их числа. Кроме того, он считал доктора одним из ближайших своих друзей, а я заметил, что самые самоуверенные люди больше других ревнивы в дружбе, тем более, если на драгоценного друга посягнул человек, более всех таким гордецом презираемый... В общем, представив себя на месте Хью и поглядывая через стол на весело и беззаботно витийствующего Раймонда, я был готов к худшему.
   Случай представился Хью, когда Раймонд ударился в объяснение предметов, позволявших ему совершать свои знаменитые избавления от всяческих пут. Таким предметом могло послужить что угодно: кусок проволоки, металлическая пластинка, даже обрывок бумаги - при разных обстоятельствах он воспользовался ими всеми!
   - Но из них всех, - вдруг сказал он торжественно, - лишь одному предмету я бы полностью доверил свою жизнь. Странно, но его нельзя ни увидеть, ни удержать в руке, а для многих людей его и вовсе не существует. Но именно им я пользовался чаще всего, и он меня ни разу не подвел.
   Доктор наклонился вперед, и в глазах его заблестел интерес:
   - И это?..
   - Это - знание людей, друг мой, или, иными словами, понимание человеческой природы. Для меня этот предмет столь же незаменим, как скальпель - для вас.
   - Да? - спросил Хью голосом таким резким, что все глаза мгновенно повернулись к нему. - Вы приравниваете ловкость рук к психологическому факультету?
   - Пожалуй, - согласился Раймонд, и я заметил, что он наблюдает за Хью и оценивающе изучает его. - Видите ли, в этом нет никакой особенной тайны. Моя профессия - или, уж позвольте, как я привык думать, мое искусство - это всего лишь умение направить всеобщее внимание в неверную сторону, и я, как и многие другие, охотно этим пользуюсь.
   - Мне кажется, сейчас в мире не так уж много артистов, работающих в жанре избавления от пут, - заметил доктор.
   - Да, - подтвердил Раймонд, - но вы помните, я говорил об искусстве направить внимание в неверную сторону. Артисты, избавляющиеся от пут, мастера ловкого фокуса - их всего лишь горстка, но сколько есть политиков, мастеров разрекламировать и всучить товар?
   Он приложил палец к носу знакомым нам жестом и подмигнул.
   - Боюсь, они все избрали мое искусство своей профессией.
   Доктор улыбнулся:
   - Поскольку вы не упомянули медицины, готов с вами согласиться, - сказал он. - Но мне хотелось бы понять, как же именно знание человеческой природы используется в вашей профессии?
   - А вот как, - стал объяснять Раймонд. - Нужно внимательно оценить человека и найти в нем определенные слабости. Тогда можно высказать утверждение, содержащее ложную посылку, и ее очень охотно проглотят. Всё прочее не представляет труда: жертва увидит лишь то, чего захочет от нее волшебник, или отдаст голос за политика, или купит товар, соблазнившись рекламой. - Он передернул плечами. - Вот и вся тайна.
   - Ну, а если вам попадутся люди, - вступил в разговор Хью, - обладающие достаточным умом, чтобы не проглотить вашей ложной посылки? Как тогда удается словчить? Или вы принимаете всех за дикарей, купившихся на бусы?
   - Не о том сейчас речь, Хью, - сказал доктор. - Человек высказывает свои соображения. К чему создавать проблемы?
   - Может и есть к чему, - сказал Хью. - Я вижу, наш гость полон занятными идеями. Как насчет того, чтобы подтвердить свои слова?
   Раймонд легким и точным движением поднес салфетку к губам и расстелил ее на столе.
   - Короче говоря, - сказал он, обращаясь к Хью, - вы хотите, чтобы я провел сейчас небольшой сеанс своего искусства?
   - Смотря по тому, что вы собираетесь показать. Никакого вздора с сигаретными коробками или кроликами в шляпе мне не нужно. Я бы хотел увидеть настоящий номер.
   - Настоящий номер? - задумчиво повторил Раймонд. Он оглядел комнату, внимательно изучая ее, а затем повернулся к Хью, указав на большую закрытую дубовую дверь между столовой и гостиной, в которой мы собрались перед ужином.
   - Эта дверь, похоже, не заперта? - спросил он.
   - Нет, не заперта. Ее уже много лет не запирают.
   - А где от нее ключ?
   Хью вытащил пачку ключей и не без усилия отделил от нее тяжелый старомодный ключ.
   - Это тот самый, он подходит и к кладовой дворецкого.
   Его, кажется, против воли разбирало любопытство.
   - Прекрасно. Нет, не давайте его мне - дайте доктору. Я полагаю, доктору вы вполне доверяете?
   - Конечно, доверяю, - сухо ответил Хью.
   - Прекрасно. А теперь, доктор, подойдите, пожалуйста, к этой двери и закройте ее на замок.
   Доктор подошел к двери твердой решительной поступью, вставил ключ в замок и повернул. Замок громко щелкнул в тишине комнаты. Доктор подошел к столу с ключом в руке, но Раймонд жестом остановил его:
   - Не выпускайте ключ из рук, или всё потеряно, - предупредил он.
   - Сейчас, - сказал Раймонд, - я закончу тем, что подойду к двери, махну на нее платком - платок едва коснулся замочной скважины - и, готово! - дверь открыта.
   Доктор подошел к двери, взялся за ручку, недоверчиво повернул ее и с неподдельным удивлением ощутил, что дверь легко поддалась и отворилась.
   - Ну, черти б меня взяли, - пробормотал он.
   - Да, - засмеялась Элизабет, - ложную посылку проглотили легко, как устрицу.
   И только Хью смотрел с чувством личного оскорбления.
   - Ну, хорошо, - спросил он, - как же вы это сделали? В чем тут фокус?
   - Я? - с упреком переспросил Раймонд и улыбнулся нам всем с нескрываемым удовольствием. - Вы сами всё сделали, а я лишь воспользовался своими скромными знаниями человеческой природы, чтобы вам в этом помочь.
   Я сказал:
   - Возможно, я знаю часть разгадки. Дверь на самом деле вначале была заперта, а доктор, думая, что закрывает ее, на самом деле открыл. Я правильно угадал?
   Раймонд кивнул:
   - Очень хороший ответ. Дверь действительно была сперва заперта. Ее запер я, предполагая, что во время нашей встречи кто-нибудь бросит мне вызов, а это был простейший способ подготовиться. Я лишь постарался зайти в эту комнату последним и, заходя, воспользовался этой штучкой, - он поднял руку с блестящим предметом. - Простейшая отмычка, но вполне годится для старых примитивных замков.
   Минуту Раймонд казался серьезным, а затем с улыбкой продолжил:
   - В этом случае ложную посылку высказал сам дорогой хозяин: ведь это он утверждал, что дверь открыта. Такой уверенный в себе, он не догадался проверить столь очевидный факт. Доктор тоже из уверенных людей, и попался в ту же ловушку. Как вы могли убедиться, в слишком большой уверенности всегда таится некоторая опасность.
   - Придется согласиться, - удрученно сказал доктор, - хотя в моей профессии признавать такое - непростительный грех.
   Он шутливо бросил ключ, который всё еще держал в руке, через стол Хью. Ключ упал перед Хью, но тот и пальцем не шевельнул.
   - Ладно, Хью, нравится тебе или нет, но ты должен признать, что наш гость подтвердил свою точку зрения.
   - Значит, за мной долг? - мягко спросил Хью.
   Он сидел теперь с легкой улыбкой, и было ясно, что какая-то мысль неотступно вертится в его голове.
   - Да брось переживать! - сказал доктор с некоторым нетерпением. - Тебя провели как и нас всех. Ты же сам видишь.
   - Ну, конечно, милый, - согласилась Элизабет.
   Мне показалось, что она вдруг увидела возможность превратить наше застолье в мирную конференцию, но на мой взгляд, момент был как раз самый неудачный: на лице Хью было написано выражение, которое мне очень не понравилось - какая-то скрытность, столь не свойственная ему. Обычно, бывая разозлен, он разражался неистовой бурей, но когда гром и молнии стихали, искренне извинялся. Теперешнее настроение было, однако, совсем другим. Была в нем какая-то пугающая меня сонная неподвижность.
   Он свесил руку через спинку кресла, а другой оперся о стол, повернувшись вполоборота к Раймонду и пристально глядя на него.
   - Ну, что ж, я здесь остался в меньшинстве, равном единице, - заметил он, - но вынужден заметить, что ваш фокус меня разочаровал. Я, конечно, признаю ваше остроумие, но для этого ведь достаточно знаний толкового слесаря.
   - Да, щедрая порция зеленого винограда, - развеселился доктор.
   Хью покачал головой.
   - Я просто хочу сказать, что если в двери есть замок, а у вас в руке - ключ, то, чтобы открыть ее, большого ума не надо. Но будучи наслышаны о репутации нашего друга, я думаю, мы могли бы ожидать от него большего.
   Раймонд поморщился:
   - Поскольку развлекать гостей, оказывается, должен был я, прошу прощения за разочарование.
   - Ну, что касается развлечения, с ним всё в порядке, но если речь идет о подлинной проверке...
   - Подлинной проверке?
   - Да, о чем-то другом. Ну, например, о двери безо всяких замков и ключей, с которыми проделывают разные фокусы. Закрытая дверь, которую можно открыть и пальцем, но всё же открыть нельзя. Что вы на это скажете?
   Раймонд задумчиво сузил глаза, будто вдумываясь в предложенную ему задачу.
   - Весьма занятно, - сказал он. - Объясните подробнее.
   - Нет, - сказал Хью, - и по внезапному задору в его голосе я понял, что именно этого момента он и ждал. - Я сделаю больше. Я вам ее покажу.
   Он резко встал, и мы все тоже, кроме Элизабет, которая осталась сидеть. Я спросил, не пойдет ли она с нами, но она лишь покачала головой и безнадежно посмотрела нам вслед.
   Хью взял фонарик, и я понял, что он собирается вести нас в подвалы, но в ту их часть, где я никогда прежде не был. Пару раз я спускался вниз, чтобы выбрать бутылку вина на полках, но теперь мы прошли мимо винных погребов в длинное тускло освещенное помещение за ними. Наши ноги громко шаркали о грубый камень, на стене темнели пятна сырости, и хотя был теплый вечер, здесь пробирал промозглый холод, и грудь у меня покрылась пупырышками гусиной кожи, а услышав раскатистый, но дрожащий голос доктора: "Кажется, мы попали в гробницу Атланта", понял, что я не одинок в своих ощущениях, и это меня несколько утешило.
   Мы остановились в самом дальнем углу помещения перед тем, что я бы назвал каменным шкафом, который был образован стенами от пола до потолка. Шкаф имел фута четыре в ширину и еще меньше в глубину, а за его открытым дверным проемом была непроницаемая чернота. Хью протянул руку в черноту и прикрыл дверь.
   - Вот эта, - сказал он резко. - Гладкая сплошная дверь толщиной в четыре дюйма. Плотно заходит в раму, так что почти непроницаема для воздуха. Кстати, прекрасная столярная работа: такие умели делать лет двести назад. Никаких замков и болтов: просто два кольца с двух сторон вместо ручек.
   Он легонько толкнул дверь, и она бесшумно распахнулась от его прикосновения.
   - Видите, всё посажено на петли с такой точностью, что ходит как перышко.
   - А зачем она? - спросил я. - Должно ведь у нее быть какое-то назначение.
   Хью коротко усмехнулся.
   - Было назначение. В те старые жестокие времена, если слуга совершал проступок - я думаю, просто осмеливался перечить кому-то из прежних Лозье - его ставили сюда для покаяния. А поскольку воздуха в шкафу хватало всего на несколько часов, то он либо каялся очень скоро, либо уже никогда.
   - Ну, а эта ваша внушительная дверь, - спросил осторожно доктор, - которая ходит легко как перышко, что мешало слуге открыть ее?
   - Вот посмотрите, - Хью посветил фонариком внутрь, а мы сгрудились за ним, чтобы заглянуть. Луч фонарика прочертил круг до задней стенки и остановился на короткой массивной цепи чуть выше уровня головы с болтавшимся на нижнем звене ошейником в виде полудуги.
   - Понятно, - сказал Раймонд, и это были первые сказанные им слова после того, как мы вышли из столовой. - Очень изобретательно. Человек стоит спиной к стене и лицом к двери. На нем ошейник, а поскольку на ошейнике нет никакого замка, значит его заковывают на шее, дверь закрывают, и человек несколько часов как бы висит на невидимой дыбе. Он пытается дотянуться ногой до кольца в двери, но дотянуться до него невозможно. Если ему повезет, и он не задохнется в ошейнике, то может дожить до минуты, когда кто-то спустится сюда и откроет эту дверь.
   - Боже, - сказал доктор, - у меня такое чувство от вашего рассказа, будто я сам всё это пережил.
   Раймонд слегка улыбнулся.
   - Мне случалось бывать и не в таких переделках. Поверьте мне, действительность всегда бывает чуть хуже того, что мы в состоянии вообразить. И всегда наступает некий предельный момент ужаса, паники, когда сердце колотится так бешено, что кажется вот-вот выскочит из груди, и холодный пот пропитывает вас насквозь за одно дыхание. Вот тогда-то нужно уметь взять себя в руки, отринуть всякую слабость и вспомнить все уроки, какие когда-то учили. Если же нет... - и он провел ребром ладони по своему худому горлу. - К несчастью, у обычной жертвы такого орудия, - заключил он с грустью, - не достает ни мужества, ни знаний, чтобы помочь себе, и она терпит поражение.
   - Но вы-то его не потерпите, - сказал Хью.
   - У меня нет оснований так думать.
   - Вы думаете, - и азарт в голосе Хью зазвучал еще яснее, - что в тех же условиях, в каких заковывали человека два века назад, вам бы удалось открыть дверь?
   Вызов был слишком очевиден, чтобы от него отмахнуться. Раймонд помолчал с напряженным лицом, а потом ответил:
   - Да, - сказал он. - Это нелегко, и вся сложность как раз в чрезмерной простоте устройства, но задачу можно решить.
   - Сколько времени, вы думаете, вам бы для этого понадобилось?
   - Не больше часа.
   Хью долго шел к этой минуте. Он задал вопрос медленно, смакуя его:
   - Хотите поспорить?
   - Э, нет, подождите, - вмешался доктор, - мне этот спор ни с той, ни с другой стороны не нравится.
   - А я за то, чтобы нам сейчас пойти выпить, - вставил я. - Шутки шутками, но мы все здесь схватим воспаление легких.
   Ни Хью, ни Раймонд, казалось, не услышали их слов. Они стояли, глядя друг на друга: Хью как на иголках, а Раймонд размышляя. Наконец, Раймонд спросил:
   - На что вы спорите?
   - Вот на что. Если вы проигрываете, то убираетесь из Датского дома в течение месяца и продаете его мне.
   - А если выигрываю?
   Хью нелегко было произнести эти слова, но он всё же произнес их:
   - Тогда отсюда уберусь я. И если вы не захотите купить Хиллтоп, я продам его первому встречному.
   Для всех, кто знал Хью, это предложение было столь фантастическим и ошеломляющим, что никто сперва не мог произнести ни слова. Первым пришел в себя доктор:
   - Вы не вправе решать самостоятельно, Хью, - предупредил он, - вы - женатый человек, и нужно считаться с чувствами Элизабет.
   - Так что, спорим? - спросил Хью у Раймонда. - Идете на это?
   - Прежде чем ответить, мне нужно кое-что выяснить.
   Раймонд сделал паузу, а затем медленно продолжил:
   - Мне кажется, я неосмотрительно, возможно, из ложной гордости, создал у вас впечатление, будто оставил свои занятия лишь потому, что они мне наскучили. Увы, это не вся правда. На самом деле, несколько лет назад у меня появилась необходимость обратиться к врачу. Врач выслушал мое сердце, и с того дня оно стало для меня самой главной вещью на свете. Я говорю это потому, что ваш вызов представляется мне самым необычным, хотя и очень любопытным способом решить спор между соседями, но я вынужден отклонить его, потому что не вполне здоров.
   - Всего лишь минуту назад вы были достаточно здоровы, - произнес Хью с металлом в голосе.
   - Возможно, не в той степени, как вы привыкли считать, мой друг.
   - А я думаю, - съязвил Хью, - вся ваша болезнь в том, что сейчас у вас нет сообщника, нет ключей в кармане и вы не можете здесь никого обвести вокруг пальца и заставить видеть то, чего нет! Так что признавайте свое поражение!
   Раймонд напрягся:
   - Ничего подобного я не признаю. Всё, что мне необходимо для такого испытания, я имею при себе и, поверьте, этого вполне достаточно.
   Хью захохотал, и голос его раскатился дробным эхом по всем коридорам за нами. Я уверен, что именно этот звук: воплощенное презрение, отскакивающее от стены к стене, и заставил Раймонда войти в камеру.
   Хью взял тяжелый кузнечный молоток с короткой ручкой и, уперев полукольцо ошейника в стену, крепкими ударами сбил концы. Когда он закончил, я заметил бледно фосфоресцирующие цифры часов Раймонда, изучавшего их в кромешной тьме.
   - Сейчас одиннадцать, - сказал он спокойно. - Пари состоит в том, что к полуночи дверь должна быть открыта, и это может быть сделано любым способом. Таковы условия, а вы, господа, являетесь свидетелями этому.
   Тогда дверь закрыли, и началось хождение. Мы все трое ходили взад и вперед, выписывая на каменном полу всевозможные геометрические фигуры: доктор быстрыми нетерпеливыми шажками, а я - стараясь подладиться к длинной и нервной поступи Хью. Глупое бессмысленное хождение взад и вперед вокруг собственных теней, и каждый отсчитывал истекающие секунды, и каждому было стыдно взглянуть на часы первому. Сперва шарканью шагов вторило едва различимое равномерное позвякивание цепи внутри камеры. Потом наступила долгая тишина, и опять возобновились звуки. Когда они вновь прервались, я был не в состоянии сдержать себя, поднял часы к тусклому желтоватому свету лампочки и с ужасом увидел, что прошло всего двадцать минут.
   После этого мы все стали смотреть на часы безо всякого стеснения, и сносить ход времени стало еще невыносимее, чем при неведении. Я заметил, что доктор подкрутил завод мелкими быстрыми движениями пальцев, а через несколько минут снова попытался их завести и с отвращением опустил руку, вспомнив, что уже сделал это. Хью расхаживал, поднося часы близко к глазам, будто пытаясь концентрацией взгляда ускорить движение еле ползущей по циферблату стрелки. Прошло тридцать минут. Сорок. Сорок пять.
   Помню, взглянув на свои часы, я обнаружил, что остается уже меньше пятнадцати минут, и подумал, смогу ли я вытерпеть даже это короткое время. Холод проник в меня так глубоко, что отдавался болью во всем теле. Меня поразило, что на лице Хью выступили крупные капли пота, что они сливались и стекали, пока я смотрел на них.
   Именно в тот момент, когда я смотрел на него, сквозь стены камеры прорвался звук, будто откуда-то издалека донесся вопль агонии, и бросил нас в дрожь:
   - Доктор! Воздуха!
   Это был голос Раймонда, но из-за толщины стен он казался высоким и тонким, и яснее всего в нем была нота ужаса и мольбы, порожденной этим ужасом.
   - Воздуха! - кричал он. И слово булькало и растворялось в протяжном звуке, вовсе не имевшем никакого смысла.
   Потом наступила тишина.
   Мы все вместе подскочили к двери, но Хью оказался первым. Он стал к двери спиной, преградив нам путь. В поднятой руке он сжимал молот, которым сковал ошейник Раймонда.
   - Назад! - выкрикнул он. - Предупреждаю, ближе не подходить!
   Ярость голоса заставила нас всерьез воспринять оружие в его руке, и мы остановились как вкопанные.
   - Хью, - сказал доктор умоляюще, - я знаю, что ты подумал, но выбрось это из головы. Пари кончилось, и я открываю дверь под свою ответственность. Даю слово.
   - Даете слово? А вы помните, доктор, условия пари? Дверь должна быть открыта, и это может быть сделано любым способом! Теперь вы поняли? Он дурачит нас обоих. Он разыгрывает сцену смерти, чтобы вы толкнули дверь и выиграли пари для него. Но это моё пари, а не ваше, и последнее слово за мной! По его тону, несмотря на напряженную дрожь в голосе, я понял, что он вполне владеет собой, и поэтому всё стало гораздо хуже.
   - Откуда ты знаешь, что он притворяется? - спросил я. - Он рассказал нам, что сердце у него не в порядке, что бывали случаи, когда в такие моменты его охватывала паника, и он терял самообладание. Какое право ты имеешь играть его жизнью?
   - Чушь всё это: он ни разу не заикался о своем сердце, пока не понял, что пари состоится. Разве ты не видишь, что он подстроил ловушку, как тогда, запирая за собой дверь в гостиную? Только сейчас ее никто для него не откроет - никто!
   - Послушайте, - сказал доктор, - и голос его просвистел, как бич. - Вы признаете, что существует хотя бы ничтожная вероятность того, что этот человек уже умер или умирает там?
   - Да, существует, всё возможно.
   - Я не собираюсь вступать здесь с вами в дискуссию, но утверждаю, что если ему действительно плохо, то дорога каждая секунда! А вы их у него отнимаете. И если это так, то, клянусь Богом, я сяду в кресло свидетеля на вашем суде и скажу под присягой, что это вы убили его! Вы этого хотите?
   Хью опустил голову на грудь, но рука всё еще сжимала молот. Я слышал свист дыхания в его горле, а когда он поднял лицо, оно было измученным и серым: в каждой бледной и потной линии было написано терзание нерешительности. И тогда я внезапно понял, что имел в виду Раймонд под откровением, которое может явиться человеку перед лицом безвыходной дилеммы. Оно в том, что человек может открыть в самом себе, когда обстоятельства заставят его признать и увидеть глубины своей души, и Хью, наконец, открыл это. В темном подвале под громкий стук неумолимых секунд мы ждали его решения.

* * *

Перевел с английского Самуил ЧЕРФАС

  
   Stanley ELLIN
   The Moment of Decision
Оценка: 6.73*11  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"