Вообще-то рабби Нехемия из Бечева знал козни лукавого и умел его приструнить, но вот уже несколько месяцев одолевала рабби неведомая дотоле и жуткая напасть: гнев на Создателя. Часть его ума вступила в спор с Владыкой Вселенной и возмутилась против него. "Да, - говорила она, - ты велик, вечен, всемогущ, мудр и исполнен милости. Но с кем же ты решил поиграть в прятки - с мухами? Что мухе до твоего величия, когда она попадает в сеть к пауку, и тот высасывает из нее жизнь? Что все твои совершенства для мыши, попавшей в лапы кота? Награда в Раю? Этим тварям она ни к чему. У тебя, Отец Небесный, есть время ждать до скончания дней, но они-то не могут ждать. Когда ты устроил пожар в избе Фейтеля-водовоза, и он со всей семьей должен был холодными зимними ночами ютиться в приюте для бедных - это несправедливость, которую ничем нельзя возместить. Помрачение твоего света, свобода выбора, искупление - всё это хорошо, чтобы объяснить Тебя, но Фейтелю-водовозу нужно было отдохнуть после дневных трудов, а не ворочаться на гнилой соломе".
Рабби понимал, что это - голос дьявола, и всеми силами пытался заставить его замолкнуть: он окунался в ледяную воду при омовении, постился и читал Тору, пока глаза не слипались от усталости, но дьявол не отступал, и наглость его росла. Он выл с утра до ночи, а потом принялся осквернять сны рабби. Ему снились евреи, сжигаемые на кострах, мальчики из иешивы, которых вели на виселицу, поруганные девы и замученные младенцы. Во сне являлись ему зверства вояк Хмельницкого и Гонты. Дикари рвали зубами живую дичь. Казаки накалывали детей не пики и закапывали их еще живыми. Длинноусый гайдамак вспорол живот женщины и зашил туда кошку. Во сне рабби грозил кулаками небу и кричал: "И в этом вся твоя слава, Небесный Живодер?"
Бечевский двор Нехемии исчезал. Его отец, старый рабби, Реб Элизер Цви, умер три года назад от рака желудка, а у матери случилось то же самое с грудью. Кроме самого Нехемии, из семьи остались еще дочь старого рабби и другой сын. Старший брат, Симха Давид, стал "просвещенным" еще при жизни родителей, ушел со двора вместе со своей женой, дочкой рабби Жилковки, и отправился в Варшаву учиться живописи. Его сестра, Хинда Шева, вышла замуж за сына нойштатерского раввина, Хаима Маттоса, который сразу после свадьбы впал в меланхолию и вернулся к своим родителям, а Хинда осталась брошенной женой. Его считали умалишенным, и поэтому ей нельзя было оформить развод. Жена самого Нехемии, из рода коцковских раввинов, умерла при родах вместе с младенцем. Сваты предлагали ему разные партии, но Нехемия всякий раз отвечал: "Я подумаю".
На самом же деле, никакой подходящей партии и не было. Почти все бечевские хасиды покинули рабби. В судах царили те же нравы, что и среди морских рыб: большие пожирали малых. Первыми ушли от него богатые. А что могло их удержать в Бечеве? Дом учения превращался в руину. Крыша купели просела. Повсюду разрослась сорная трава. С Нехемией остался лишь служка, Реб Сандер. В доме у рабби было несколько комнат. Убирали в них редко, и на всём лежала пыль. Обои отставали, треснувшие оконные стекла не заменяли, и весь дом осел так, что повсюду перекосились полы.
Служанка Бейля Элке страдала ревматизмом: у нее опухали суставы, а сестра Хинда терпеть не могла домашней работы - она целыми днями не вставала с кушетки и читала книги. Если рабби терял пуговицу в плаща, то некому было ее пришить.
Рабби едва исполнилось двадцать семь лет, но выглядел он куда старше, был высок и сутул - рыжеватая бородка, рыжеватые брови, рыжеватые пейсы и большая лысина. У него были высокий лоб, голубые глаза, узкий нос, длинная шея с торчащим кадыком и чахоточная бледность.
Теперь он расхаживал взад и вперед по комнате в линялом халате, помятой ермолке и стоптанных шлепанцах. На столе лежали длинная трубка и кисет. Рабби разжигал трубку, делал затяжку и клал обратно. Иногда он брал в руки книгу, открывал наугад и тут же закрывал, не читая. Даже ел он торопливо, не присев. Жевал на ходу хлеб, отпивал глоток кофе и опять ходил. Было лето, между Пятидесятницей и Судным Днем, когда хасиды отправляются в паломничество, и в эти долгие летние дни у рабби было достаточно времени для размышлений. Все вопросы сводились к одному: за что человеку ниспосланы страдания? И не было на него ответа ни в Пятикнижии, ни у Пророков, ни в Талмуде, ни в Зогаре, и даже в "Древе жизни" их тоже не было. Если Господь всемогущ, он мог бы обнаружить себя без помощи злого духа. И единственным решением загадки оказывалось лишь то, которое давали еретики: ни судии, ни суда вообще нет, а всё Творение просто слепой случай: чернильница опрокинулась на бумагу, и буквы написались сами собой, а каждое слово оказалось ложью, и каждая фраза - вздором. Так почему же в таком случае он, рабби Нехемия, строит из себя дурака? Что он за раввин? Кому он молится? Кому жалуется? Но с другой стороны, разве могут разлитые чернила изобразить хоть линию? Ну, и откуда же взялся Бог?
Рабби Нехемия стоял у открытого окна. Золотистое солнце застыло на бледном небе и кудрявые облачка были как лен, в который укутывают плоды этрога. На голой ветке сухого дерева сидела птичка. Ласточка или воробей? И мать ее была птицей, и бабушка - и так поколение за поколением тысячи лет. Если прав Аристотель, и Вселенная существовала всегда, то у цепи поколений нет начала. Но как это может быть?
Рабби покривился, как от боли, и сжал кулак. "Ты хочешь сокрыть свой лик? - обратился он к Богу. - Пусть так. Ты прячешь свое лицо, и я спрячу свое. Хватит". И он решил совершить то, что задумал уже давно.
II.
Той ночью в пятницу рабби почти не спал. Он задремывал и тут же пробуждался. Едва он засыпал, как набрасывались кошмары. Трупы валялись по канавам. Женщины неслись сквозь пламя с опаленными волосами и обугленными грудями. Звонили колокола. Из горящих лесов выбегали стада тварей с бараньими рогами, свиными рылами, ежовыми иглами и кошачьими сосками. Крик поднимался с земли - стенания мужчин, женщин, змей и демонов. В смятении сна рабби представлялось, что Симха Тора и Пурим пришлись на один день. Разве изменился календарь, удивлялся он, или настала власть лукавого? Перед рассветом ему явился кособородый старик в рубище. Старик изрекал тирады и потрясал кулачищами. Рабби хотел подуть в бараний рог, чтобы прогнать его, но вместо трубного гласа раздался сиплый свист, как из проколотого легкого.
Рабби вздрагивал, и тряслась его кровать. Подушка промокла и скомкалась, будто он вытащил ее из лоханки. Глаза рабби словно склеились. "О, мерзость, - бормотал он. - Помутнение рассудка".
Впервые на своей памяти он не совершил омовения. "Власть зла? Так посмотрим, что может совершить зло! Святое умеет только молчать". Он подошел к окну. Восходящее солнце катилось среди туч, как отрубленная голова. У кучи мусора общинный козел обгладывал прошлогодние пальмовые ветки. "Так ты еще жив?"- удивился рабби.
И он вспомнил об овне, запутавшемся в чаще рогами своими, которого Авраам принес в жертву вместо Исаака. Ему всегда нужны были сожженные жертвы, подумал рабби о Боге. Ему сладка кровь Его созданий.
"Я сделаю это, я сделаю это", - произнес рабби вслух.
В Бечеве молились поздно. Летом в субботу едва набирался кворум, даже считая нескольких стариков, которых содержала синагога. Накануне вечером рабби решил, что не станет надевать свой плащ с бахромой, но надел его по привычке. Он задумал, что выйдет с непокрытой головой, но против воли надел ермолку. Хватит и одного греха на один раз, решил он. Он присел на стул и задремал. Потом он вздрогнул и встал. До вчерашнего дня Добрый Дух укорял рабби и грозил ему гееной или унизительным перевоплощением его души. Но сейчас голос с Горы Хореб замолк.
Все страхи пропали - остался лишь гнев. "Если ему не нужны евреи, то и у евреев нет нужды в Нем". Рабби обращался уже не прямо ко Всемогущему, но к какому-то другому божеству, может быть, к тому, о котором сказано в Восемьдесят втором Псалме: "Бог стал в сонме богов; среди богов произнес суд". Теперь рабби был согласен со всеми ересями: с теми, что вовсе отрицают Его, и с теми, что проповедуют двоецарствие; с поклонниками звезд и созвездий и с почитателями Троицы; с караитами, отрицавшими Талмуд, и с самарянами, променявшими Синай на гору Гаризим. Да, я познал Господа и собираюсь поступать наперекор ему, сказал рабби. Многое тут же стало ясно: первозданная змея, Каин, Поколение Потопа, Исмаил, Исав, Корах и Иеровоам, сын Небата. С безмолвным мучителем - не разговаривают, а прокурору - не молятся.
Рабби надеялся, что в последний момент вдруг свершится чудо, и Бог откроет Себя, или некая сила остановит его самого. Но ничего не случилось: он достал из ящика свою трубку, до которой запрещено было дотрагиваться по субботам, набил ее табаком, но перед тем, как зажечь спичку, поколебался. Он увещевал себя:
"Нехемия, сын Элизера Цви, ведь это одно из тридцати девяти действий, которые запрещено совершать в субботу! За это побивают камнями". Он посмотрел вокруг. Не захлопали крылья, не воззвал ничей глас. Он вытащил из коробка спичку и зажег трубку. Мозг колотился в черепе, как ядрышко в ореховой скорлупе. Он проваливался в пропасть.
Обычно трубка доставляла рабби удовольствие, но сейчас дым показался едким и царапал в горле. Кажется, кто-то постучал! Он накапал в трубку воды для омовения - еще один серьезный проступок: в субботу нельзя гасить огонь. Ему захотелось еще что-нибудь нарушить, только что? Плюнуть на мезузу - но он сдержался. Рабби прислушался к мятежу внутри себя. Потом он вышел в коридор и подошел к комнате Хинды Шевы. Он потянул за скобу и попытался открыть дверь.
- Кто там?
- Это я.
Рабби слышал, как она чем-то шуршит и что-то бормочет про себя. Наконец, она открыла дверь: наверно, только что проснулась.
На ней было домашнее платье с арабесками, шлепанцы и шелковый платок на бритой голове. Нехемия был высок ростом, а Хинда - низенькая. Хотя ей было всего двадцать пять, выглядела она старше - с темными кругами у глаз и обиженным выражением брошенной жены. Рабби редко заходил к ней, и никогда так рано по субботам.
- Что-то случилось? - спросила она.
Глаза рабби наполнились смехом:
- Пришел Мессия и луна упала на землю.
- Что ты болтаешь?
- Всё кончено, Хинда Шева, - сказал рабби, удивившись своим словам.
- Что ты имеешь в виду?
- Я больше не раввин. И нет здесь больше ни суда, ни двора, если только ты сама не захочешь стать Девой Людомира.
Желтоватые глаза Хинды глянули на него с насмешкой:
- Что стряслось?
- Мне осточертело.
- А что будет со двором и со мной?
- Продай всё, разведись со своим придурком, или езжай в Америку.
Хинда замерла.
- Садись, ты меня напугал.
- Я устал от вранья, всего этого вздора. Никакой я не раввин, а они - не хасиды. Уеду в Варшаву.
- Что ты станешь делать в Варшаве? Последуешь за Симхой Давидом?
- Да, последую.
Бледные губы Хинды вздрогнули. Она нашла платочек среди одежды на стуле и поднесла его ко рту.
- А мне куда деваться?
- Ты еще молодая и не калека, - ответил рабби, снова удивившись своим словам. - Перед тобой весь мир открыт.
- Открыт? Хаиму Маттосу не разрешат развестись со мной.
- Разрешат, разрешат.
Рабби хотел сказать: "Можешь обойтись без развода", но боялся, что Хинда упадет в обморок. На него накатила волна упрямства, храбрости и свободы того, кто сбросил с себя все путы.
Впервые он ощутил, что значит быть неверующим и сказал:
- Хасиды - просто шайка попрошаек. Никому мы не нужны. Одно жульничество.
III.
Всё получилось гладко. Хинда заперлась у себя в комнате и, наверно, плакала. Служка Сандер напился после хавдалы, конца субботы, и завалился спать. Старики сидели в доме учения: один читал вслух "Прощальные молитвы", другой - "Исток мудрости", третий чистил у огня свою трубку, а четвертый подклеивал священную книгу. Дрожало пламя свечей. Рабби окинул взглядом комнату в последний раз. "Всё прахом", - пробормотал он. Он сам уложил свою котомку: после смерти жены он привык забирать белье из ящика, куда его клала служанка. Взял несколько рубашек, исподнее и длинные белые чулки, но не стал брать талита и филактерий. Чего ради?
Ушел он тайком. Хорошо, что не было луны. Шел не большаком, а тропками, по которым бегал мальчишкой. Он не надел свою вельветовую шляпу, а отыскал шапочку и лапсердак тех дней, когда он был еще холост.
Рабби, по существу, перестал быть прежним человеком. Он чувствовал, что одержим бесом, который думает и говорит в нем по-своему. Он шел полями и лесом. Хотя была субботняя ночь, когда лукавый пускается во все тяжкие, рабби чувствовал себя смелым и сильным. Он не боялся ни собак, ни разбойников. Придя на станцию, он узнал, что поезда нужно ждать до рассвета, и присел на скамью рядом с храпящим крестьянином. Он не прочел ни вечерней молитвы, ни шемы. И бороду я сбрею, решил он. Он понимал, что его побег не останется тайной, и хасиды, наверно, будут его искать и разыщут. Короче говоря, он решил покинуть Польшу.
Он уснул и проснулся от звона колокола: прибывал поезд. Рабби взял себе билет четвертого класса, потому что в этих вагонах никогда не зажигают свет, и пассажиры там стоят или сидят в темноте. Он опасался встретиться с кем-то из Бечева, но в вагоне были только неевреи. Кто-то чиркнул спичкой, и рабби увидел крестьян в четырехугольных шапках-конфедератках, землистых кафтанах и холщовых портках - почти все босые или в обмотках. В вагоне не было окна - только одна круглая дырка. Взошедшее солнце озарило пурпурным светом оборванных мужиков, которые дымили махоркой, жевали черный хлеб с салом и запивали его водкой. Бабы дремали на мешках.
Рабби слышал о погромах в России. Сброд, вроде этого, убивал мужчин, насиловал женщин, грабил дома, терзал детей. Рабби скрючился в углу. Он зажал нос от вони. "Боже, и это твой мир? - вопрошал он. - Ты пытался дать им Тору на горе Сеир и на горе Фаран? И это среди них ты рассеял свой избранный народ?" Стучали по рельсам колеса. Дым паровоза залетал в круглое отверстие. Воняло углем, машинным маслом и каким-то непонятным чадящим веществом. "И я могу стать одним из них? - спросил себя рабби. - Если нет Бога, то нет и Иисуса".
Рабби остро захотелось по малой нужде, но здесь таких удобств не полагалось. У пассажиров, наверно, были блохи и вши, у него стало зудеть под рубашкой, и он уже начал жалеть, что покинул Бечев. "Кто мешал мне стать неверующим там? - задавал он себе новые вопросы. - Там у меня была, хотя бы, своя кровать. А что я буду делать в Варшаве? Я слишком поторопился. Я забыл, что еретикам тоже нужны еда и подушка под головой. Моих рублей надолго не хватит, а Симха Давид - сам бедняк". Рабби говорили, что брат его голодает, ходит в рваной одежде, к тому же, упрям и непрактичен. "Ну, и чего я ждал? В Варшаве тоже хватает мошенников".
У него заныли ноги. Он опустился на пол и надвинул фуражку пониже на лоб: на станциях в вагон иногда садились евреи, и кто-то мог его узнать. Вдруг он услышал знакомые слова: "О, Господь мой, душа, что Ты дал мне чиста; Ты создал ее, Ты дал ей форму, Ты вдохнул ее в меня; Ты сохраняешь ее во мне; и Ты возьмешь ее у меня, но возродишь ее в мире ином" "Вранье, бесстыжее вранье! - что-то воскликнуло в рабби. - Дух одинаков во всех - что в человеке, что в звере, и сам Экклезиаст это признает. Поэтому мудрецы хотели подправить его. Но что же такое дух? Кто сотворил дух? Что говорят об этом мирские книги?"
Рабби заснул, и ему приснилось, что сейчас Йом-Киппур, и он стоит во дворе синагоги среди евреев в белых одеяниях и талитах. Кто-то запер синагогу на замок, но зачем? Рабби поднял глаза к небу, но вместо одной луны увидел две, три, пять. Что это могло значить? Луны, казалось, мчались одна к другой. Они росли и становились всё ярче. Ударила молния, прокатился гром, и небо вспыхнуло пламенем. Евреи издали вопль: "Горе нам, побеждает Зло!"
Он проснулся в потрясении. Поезд прибыл в Варшаву. Здесь он не был с тех пор, как его отец за несколько месяцев до кончины - благословенна будь память о нем - заболел и отправился в Варшаву к доктору Френкелю. Тогда они с отцом ехали в особом вагоне, и с ними были служки и члены суда, а на станции их ждала толпа хасидов. Отца проводили к дому богатого последователя на Твардой. В его гостиной отец толковал Тору. А теперь Нехемия шел вдоль платформы и сам нес свой чемодан. Одни пассажиры бежали, другие тащились с багажом. Кричали носильщики. Показался жандарм с шашкой на одном боку и револьвером - на другом. На груди его висели медали, а квадратная рожа была жирной и красной. Сальные глазки глянули на рабби с подозрением, ненавистью и чем-то хищным.
Рабби вошел в город. Звонили трамваи, сталкивались экипажи, извозчики щелкали кнутами, лошади неслись вскачь по булыжнику. Пахло дегтем, нечистотами и дымом. "И это тот самый мир? - спросил себя рабби. - Именно сюда должен прийти Мессия?" Он порылся в нагрудном кармане, ища клочок бумаги с адресом Симхи Давида, но тот исчез. "Значит, бесы уже затеяли со мной игру?" Рабби еще раз засунул руку в карман и сразу вытащил бумажку. Да, это бес проказничает. Но если Бога нет, то откуда же взяться нечистой силе? Он остановил прохожего и спросил, как пройти на ту улицу. Прохожий показал.
- Долго топать будешь, - добавил он.
IV.
Каждый раз, когда рабби спрашивал, как пройти на Смочу, где жил Симха Давид, ему советовали сесть на трамвай или взять извозчика, но трамвай его пугал, а извозчик стоил слишком дорого и, кроме того, мог оказаться неевреем, а рабби по-польски не говорил. Он часто останавливался и отдыхал. С утра он ничего не ел, но как-то забыл о голоде. Рот наполнялся слюной, а горло пересохло. Из дворов доносились запахи свежих булочек, батонов, кипяченого молока и копченой рыбы. Он шел мимо шорных, скобяных, бакалейных и одежных лавок. Приказчики зазывали клиентов, хватали за рукава, подмигивали и мешали польский с еврейским, а торговки голосили нараспев: "Яблоки, груши, сливы, кугель, кугель из картошечки, горошек, фасоль". Телега с досками силилась проехать в узкие ворота, а в других - застряла подвода с мешками муки. За босым дурачком в кафтане без рукава гналась ватага сорванцов. Они дразнили несчастного и бросали в него камешки.
"Моя мама сварила котенка" - тянул мальчишка высоким голосом, и светлые пейсы свисали у него из-под восьмиугольного картуза. Рабби хотел перейти улицу и чуть не попал под мчащийся фаэтон с бельгийскими рысаками. Женщины, видевшие это, всплеснули руками и обругали его, а грязный бородач с мешком на плечах заметил:
- Поблагодари Бога, когда будешь молиться в эту субботу.
"Значит, надо будет Его поблагодарить, - сказал рабби сам себе. - А что он несет в этом мешке - свой кусочек Рая?"
Наконец, он дотащился до Смочи. Кто-то показал ему на ворота с номером. Девочка у ворот продавала луковые пампушки. Во дворе малышня гоняла в пятнашки вокруг громадного, вымазанного свежим дегтем мусорного ящика. Рядом красильщик опускал красную рубаху в бак с черной водой. В открытом окне девушка выколачивала перину. Он спросил, но никто Симху Давида здесь, кажется, не знал. Наконец, одна женщина вспомнила: "Это, наверно, тот с чердака".
Рабби было в диковинку подниматься так высоко по ступенькам. Пришлось останавливаться, чтобы отдышаться. Вся лестница была усыпана мусором, а двери квартир - распахнуты. Портной строчил на машинке. В одной квартире стоял целый ряд прялок, и девушки с белыми волокнами в волосах ловко завязывали узелки. На верхних этажах со стен осыпалась штукатурка, а от запаха трудно было дышать. Вдруг рабби увидел Симху Давида: тот возник из темного коридора, с непокрытой головой, в кургузом пиджачке, забрызганном краской и глиной. И волосы, и брови у него были рыжие. Он нес какой-то узел. Вид брата очень удивил рабби: так непохож он был на еврея.
- Симха Давид! - позвал он.
Брат удивленно посмотрел не него:
- Лицо знакомое, только я...
- Посмотри получше!
Симха Давид пожал плечами:
- Ты кто?
- Я твой брат, Нехемия.
Симха даже не моргнул. Его голубоватые глаза смотрели уныло с полным безразличием к любым сюрпризам, которые может преподнести жизнь. По углам рта у него пролегли две глубокие морщины. Теперь он был не вундеркиндом из Бечева, а чернорабочим.
Немного помолчав, он сказал:
- Да, это ты. Что-нибудь случилось?
- Я решил последовать по твоим стопам.
- Сейчас я не могу с тобой разговаривать, мне нужно с кем-то встретиться. Меня ждут, я опаздываю. Я проведу тебя в свою комнату. Отдохни пока, поговорим потом.
- Ладно.
- Не надеялся я видеть твое лице, - выразился Симха Давид словами из Библии.
- Ну, а я то думал, что ты уже всё забыл, - сказал рабби.
Его больше удивило то, что брат еще помнил Библию, чем его холодность. Симха открыл дверь комнатки, которая показалась рабби клеткой. Потолок был кривой. У стен стояли холсты, подрамники, рулоны бумаги. Пахло краской и скипидаром. Кровати не было: одна колченогая кушетка.
Симха спросил:
- Что тебе нужно в Варшаве? Время сейчас трудное.
И ушел, не дожидаясь ответа.
Куда он так спешит, удивился рабби. Он сел на кушетку и осмотрелся. Почти на всех картинах были женщины, обнаженные и полуобнаженные. На столике валялись кисти и палитра. Вот как он зарабатывает себе на жизнь, подумал рабби. Теперь ему стало ясно, что сам он свалял дурака: не надо было сюда приезжать Ђ страдания можно испытать в любом месте.
Рабби прождал час, но брат не возвращался. Его мучил голод. "Сегодня для меня день поста - пост еретика", - сказал он себе. Внутренний голос насмехался: "Ты заслужил то, что получил". "Я не раскаиваюсь", - возразил рабби. Он был готов сразиться с божьим ангелом, как некогда сражался с князем тьмы.
Рабби поднял с пола книгу на идиш: повествование о святом, который вместо того, чтобы идти на вечернюю молитву, отправился собирать хворост для бедной вдовы. Что в этом: мораль или насмешка? Он поднял брошюрку с рассыпающимися страницами и прочитал о колонистах в Палестине. Молодые евреи пахали, сеяли, осушали болота, сажали эвкалипты и вели войну с бедуинами. Один из этих пионеров погиб, и автор называл его мучеником. Рабби изумился: если нет Создателя, зачем же идти во Святую Землю? И что для них значит, быть мучеником? Рабби устал и прилег. "Уж лучше выкреститься!" А где можно креститься? И чтобы креститься, нужно сделать вид, что веришь в Назорея. Мир, кажется, полон веры: если не веришь в одного бога, надо верить в другого. Казаки жертвуют собой ради царя. Те, кто хочет свергнуть царя, жертвуют собой ради революции. Но где же настоящие еретики, которые ни во что не верят? Он пришел в Варшаву не для того, чтобы сменить одну веру на другую.
V.
Рабби прождал уже три часа, но Симха Давид не возвращался. Такие они, современные, ворчал он про себя. Ни на слово у них нельзя положиться, ни на родственные чувства, ни на дружбу. Поклоняются только самим себе. Эти мысли его встревожили - а разве сам он не такой? Свихнуться можно. Он осмотрел комнату. Что бы здесь могло приглянуться вору? Голые женщины? Он вышел за дверь, прикрыл ее и спустился по лестнице со своим чемоданом. Кружилась голова, и он пошатывался на ходу. На улице он прошел мимо ресторана, но постеснялся войти. Он не знал даже, как заказать обед. Садятся ли там все посетители за один стол? Едят ли мужчины вместе с женщинами? Он может насмешить людей своим видом. Он возвратился к воротам дома, где жил Симха Давид, и купил две булочки. Только где их есть? Вспомнилось изречение: "Едящий на улице подобен собаке". Он стоял в воротах и жевал булку.
Рабби уже совершил много смертных грехов, но то, что он сейчас ел, не помыв рук и не сказав благословения, его мучило. Кусок не лез в горло. Ничего, дело привычки, утешил он себя. К тому, чтобы стать нарушителем закона, тоже надо привыкнуть. Он съел одну булочку, засунул вторую в карман и побрел куда-то без цели. На какой-то улице ему встретились три похоронные процессии. За первым катафалком шло несколько человек. За вторым - ехало несколько экипажей. За третьим - не было никого. "Им теперь всё равно, - сказал рабби сам себе. - Мертвые ничего не знают и не получат никакого вознаграждения".
Он свернул направо и двинулся вдоль длинного ряда узких галантерейных лавок. Хотя был полдень, в них горели газовые лампы. Из фургонов, почти таких же больших, как дома, выгружали рулоны шерстяной и хлопчатобумажной ткани, альпаги и ситца. Шел носильщик с корзиной на плечах, согнувшись под грузом. Пробежали вприпрыжку гимназисты в формах с золотыми пуговицами и фуражками с кокардой, с полными книг ранцами. Рабби остановился. Если не веришь в Бога, зачем же воспитывать детей, содержать жену? По логике, неверующий должен был бы заботиться лишь о своем теле и ни о ком другом. На следующем квартале в витрине книжного магазина лежали книги на иврите и на идише: "Поколения и их толкователи", "Парижские тайны", "Маленький человек", "Самоудовлетворение", "Как избежать чахотки". Одна книга называлась "Происхождение Вселенной". Вот ее я куплю, решил рабби. В магазине было несколько посетителей. Хозяин с очками в золотой оправе на ленточке разговаривал с длинноволосым мужчиной в широкополой шляпе и с капюшоном на плечах. Рабби остановился у полок и стал перебирать книги.
Девушка-продавщица подошла к нему и спросила:
- Вам что - молитвенник или благословения?
Рабби покраснел.
- Я увидел одну книгу у вас в витрине, но забыл название.
- Выйдите и покажите ее мне, - сказала девушка, подмигнув хозяину в золотых очках. Она улыбнулась, и на щеках у нее появились ямочки. Рабби захотелось бежать прочь, но он показал на книгу.
- "Самоудовлетворение"? - спросила девушка.
- Нет.
- "Вихна Двойша едет в Америку"?
- Нет, та средняя.
- "Происхождение Вселенной"? Зайдите.
Девушка что-то шепнула хозяину, который стоял за прилавком.
Тот потер лоб.
- Это последний экземпляр.
- Взять ее с витрины? - спросила девушка.
- А зачем вам именно эта книга? - поинтересовался хозяин. - Она уже устарела. Вселенная возникла не так, как пишет этот автор. И вообще, никого там не было и некому нам рассказать.
Девушка рассмеялась. Мужчина с капюшоном спросил:
- Вы откуда, из провинции?
- Да.
- Зачем вы приехали в Варшаву? Прикупить товар для своей лавки?
- Да, я за товаром.
- Какого рода?
Рабби хотел ответить, что не его дело, но он не умел грубить и сказал:
- Я хочу знать, что об этом пишут еретики.
Девушка опять залилась смехом. Хозяин снял очки. Мужчина с капюшоном уставился на него большими черными глазами.
- И это всё, что вам нужно?
- Я хочу знать.
- Слышали? Он, оказывается, хочет знать! А вам позволят ее читать? Если вас застукают с такой книжкой, то выкинут из вашего дома учения.
- Никто не узнает, - ответил рабби.
Рабби понимал, что говорит, как ребенок, а не как взрослый.
- Да, я думаю, что просвещение еще живо, - сказал хозяину человек с капюшоном. Вот так же пятьдесят лет назад они приходили в Вильну и спрашивали: "Как был создан мир? Почему светит солнце? Что возникло раньше: яйцо или курица?"
Он обратился к рабби:
- Не знаем мы этого, дорогой мой. Не знаем. Так что приходится нам жить и без веры, и без знания.
- Так почему же вы - евреи? - спросил рабби.
- Нам приходится быть евреями. Весь народ не может ассимилироваться. А, кроме того, неевреи нас не хотят. В Варшаве есть несколько сотен выкрестов, и печать на них всё время нападет. Какой смысл менять веру? Мы должны оставаться народом.
- Где я могу достать эту книгу? - спросил рабби.
- Не знаю. Тираж распродан. Всё равно, там только говорится, что Вселенная эволюционировала. А о том, как она эволюционировала, как возникла жизнь и всем прочем никто не имеет понятия.
- Почему же вы - неверующие?
- Дорогой мой, нет времени с вами дискутировать. У меня остался только один экземпляр, и я не хочу сейчас поднимать пыль, - сказал хозяин. - Приходите через пару недель, мы тогда обновим витрину. А Вселенная за это время никуда не денется.
- Извините, пожалуйста.
- Дорогой мой, - сказал человек с капюшоном, - сейчас вообще нет неверующих. В мое время было пару таких, но старые померли, а молодые - люди практичные. Они хотят усовершенствовать мир, но не знают, с какой стороны за него взяться. А вас ваша лавка хотя бы кормит?
- Кое-как, - пробормотал рабби.
- У вас есть жена и дети?
Рабби не ответил.
- А как называется ваше местечко?
Рабби молчал. Он оробел, как мальчишка в хедере.
- Спасибо, - сказал он и вышел.
VI.
Рабби продолжал бродить по улицам. Сгустились сумерки, и он вспомнил, что настало время вечерней молитвы, но у него не было настроения льстить Всевышнему и называть его дарителем знаний, воскресителем мертвых, исцелителем недужных и освободителем узников, или умолять его явить свой светлый лик на Сионе и восставить Иерусалим.
Рабби прошел мимо тюрьмы. Черные ворота были открыты, и в них вели человека в цепях. Безногий проталкивался куда-то на доске с колесиками. Слепой пел песню о потонувшем корабле. Вдруг из переулка раздался крик. Кого-то зарезали: из горла высокого парня хлестала кровь. "Он стал сопротивляться грабителям, а те набросились с ножами. Чтоб им в аду гореть! - голосила женщина. - Бог долго ждет, да крепко бьет".
Почему же Он так долго ждет, хотел спросить рабби. И кого он карает? Побитых, а не насильников. Появились жандармы. Завыла сирена скорой помощи. Парни в рваных штанах, опустив кепки на глаза, выбежали из ворот, а с ними девушки с распатланными волосами, в рваных башмаках на босу ногу. Рабби испугался толпы и шума и вошел во двор. Девушка с шалью на плечах и свекольным румянцем окликнула его:
- Заходи, всего двадцать грошей.
- Куда зайти? - спросил он, не понимая.
- Сюда вниз по лестнице.
- Я ищу квартиру.
- Я тебя отведу.
Девушка взяла его под руку.
Рабби вздрогнул. Впервые с тех пор, как он стал взрослым, к нему прикоснулась чужая женщина. Девушка повела его вниз по темным ступенькам. Они шли по коридору, такому узкому, что двоим в нем было не разойтись. Девушка тащила его вперед за рукав. Подвальная сырость ударила в нос. Что тут - живая могила или врата преисподней? Кто-то играл на гармони. Истошным голосом пела женщина. Не то кошка, не то крыса перепрыгнула ему через ногу.
Открылась дверь, и рабби увидел комнату без окна, освещенную маленькой керосиновой лампой с закопченным стеклом. У голой кровати с соломенным матрацем стоял тазик с розоватой водой.
Рабби споткнулся о порог, как бык, которого ведут на бойню.
- Что здесь? Куда вы меня привели?
- Ой, не придуривайся. Сейчас немножко с тобой побалуемся.
- Я ищу гостиницу.
- Давай двадцать грошей.
Неужели он попал в дом разврата? Рабби вздрогнул и достал из кармана горсть монет.
- Возьмите сами. Девушка выбрала монеты в десять грошей, в шесть грошей и в четыре гроша. Поколебавшись, она добавила еще копейку и показала на кровать. Рабби выронил оставшиеся монеты и выбежал в коридор. Пол был неровный, с дырами. Он чуть не упал и налетел на кирпичную стену. "Боже на небесах, спаси меня!" Рубашка его взмокла. Когда он вышел во двор, была уже ночь. Воняло отбросами, стоками и гнилью. Теперь рабби сокрушался, что упомянул имя Бога. Стало горько во рту. По спине пробежала дрожь. Так вот они, соблазны мира? Только этим и может прельстить сатана? Рабби достал носовой платок и вытер лицо. "Куда бежать мне от лика Твоего?" Он поднял глаза: над стеной плыло небо, а в нем - молодой месяц и звезды. Он глядел в изумлении, будто видел их в первый раз. Не прошло и суток, как он покинул Бечев, но казалось, что странствует он уже недели, месяцы, годы.
Девушка из подвала показалась опять.
- Ты чего убежал от меня, малохольный?
- Просите, - сказал рабби и вышел на улицу. Толпа рассеялась. Над трубами поднимался дымок. Приказчики закрывали лавки на железные засовы и замки. Что с этим парнем, которого зарезали, подумал рабби. Земля уже приняла его? Вдруг он осознал, что всё еще тащит свой чемодан. Как это было возможно? Наверно, в руке есть отдельная ото всего тела сила. Быть может, это и есть та сила, которая сотворила мир? Может быть, это и есть Бог? Рабби хотелось и смеяться и плакать. Я и согрешить толком не умею - никчемный во всём. Значит, это мой конец, конец. Тогда выход только один: вернуть свои шестьсот тридцать членов и жил. А как вернуть? Повеситься? Утопиться? Далеко ли до Вислы? Рабби остановил прохожего.
- Простите, пожалуйста, как мне пройти до Вислы?
Лицо у человека было черное, как у трубочиста. Он взглянул на рабби из-под густых угольных бровей и пролаял:
- Зачем тебе Висла? Рыбу ловить собрался?
- Нет.
- Тогда зачем? Поплывешь в Данциг?
Чудак, подумал рабби.
- Может быть, там есть гостиница поблизости.
- Гостиница у Вислы? Ты из деревни? А что здесь делаешь? Ищешь место учителя?
- Учителя? Да, а вообще, нет.
- Слушай, господин, чтобы ходить по булыжнику, нужно силы иметь. У тебя есть деньги?
- Пару рублей.
- Злотый за ночь, и спи у меня. Я живу здесь в четырнадцатом номере. Без жены. Будешь спать в ее кровати.
- Хорошо, спасибо.
- Ты ел?
- Да, утром.
- Утром, говоришь? Пошли в кабак. Двинем по пиву и закусим. Я угольщик с той стороны.
Он показал черным пальцем на дверь лавки с засовом на другой стороне улицы и посоветовал:
- Ты тут с деньгами поосторожнее. У нас воруют. Одного такого из деревни сейчас скорая увезла. Ножом зарезали.
VII.
Угольщик поднялся на несколько ступенек к кабаку, и рабби, спотыкаясь, шел за ним. Угольщик толкнул стеклянную дверь, и на рабби обрушились запахи пива, водки и чеснока, галдеж и танцевальная музыка. В глазах у него поплыло.
- Чего стал? - спросил угольщик. - Пошли дальше.
Он схватил рабби под руку и потащил вперед.
Сквозь пар, густой, как в бечевской бане, рабби видел перекошенные лица, ряды бутылок на стене, бочку пива с медным насосом, прилавок с блюдами жареных гусей и закусок. Пиликали скрипки, грохотал барабан и, кажется, все вокруг что-то кричали.
- Тут что-то случилось? - спросил он.
Угольщик подвел его к столу и крикнул на ухо:
- Здесь тебе не деревня. Это Варшава. Здесь надо уметь вертеться.
- Столько шума, я не привык...
- Привыкнешь. Ты чему учить будешь? Теперь учителей больше, чем учеников. Каждый балбес хочет стать учителем. А какой толк от учения? Учи - не учи, всё равно забудешь. Я сам когда-то в хедер ходил. Говорили там о Раши и всё такое. До сих пор помню: "И сказал Господь Моисею..."
- Два слова из Торы - это тоже Тора, - произнес рабби, понимая, что нет у него права поучать после того, как он нарушил столько заповедей.
- Что? Да не стоит оно одного петушиного гребешка. Сидят мальчишки в классе, качаются и корчат дикие рожи. А когда время идти в армию, устраивают себе грыжу. Женятся, а жену содержать не могут. Наплодят дюжину мальцов, и ползают они под ногами голые и босые.
Вот он, наверно, настоящий неверующий, подумал рабби и спросил:
- Вы верите, что есть Бог?
Угольщик положил на стол кулак.
- Откуда мне знать: я на небе не был. Но что-то там есть. Кто же создал мир? По субботам я хожу молиться с обществом "Любовь к друзьям". Стоит мне пару рублей, но, как говорится, пусть это будет моя мицва. Мы молимся с раввином, а у него куска хлеба иногда нет. Его жена приходит ко мне за десятью фунтами угля. А что такое десять фунтов зимой? Я ей подбрасываю пару лишних кусков для ровного веса. Если Бог есть, то почему он позволяет полякам бить евреев?
- Я этого не знаю. Хотел бы знать.
- А что говорит Тора? Ты, кажется, разбираешься в таких вещах.
- Тора говорит, что грешников покарают, а праведным - воздастся.
- Когда? И где?
- В ином мире.
- В могиле?
- В раю.
- Где же этот рай?
Подошел официант.
- Мне светлого пива и куриную печенку, - заказал угольщик. - А тебе что?
Рабби не знал, что ответить. Он спросил:
- Здесь можно помыть руки?
Угольщик фыркнул:
- Здесь руки перед едой не моют, но всё тут кошерное. Свинину тебе не подадут.
- Пирог, наверно, - пробормотал рабби.
- Пирог, а что еще? Здесь всё надо запить. Какое тебе пиво - темное или светлое?
- Пусть будет светлое.
- Ладно, неси ему кружку ячменного и пирог с яйцом.
Когда официант ушел, угольщик забарабанил по столу черными пальцами.
- Ты не ел с утра. Ты мало заказал. Здесь, если не будешь есть, подохнешь, как муха. В Варшаве надо жрать. Если хочешь помыть руки для благословения, сходи в уборную - там есть кран, только вытирать придется о пальто.
"Почему я так несчастен? - спрашивал себя рабби. - Я погряз в пороке, как и все они, даже больше. Если я не хочу быть Иаковом, я должен стать Исавом".
Он сказал угольщику:
- Я не хочу быть учителем.
- Кем же ты хочешь быть?
- Хочу научиться какому-то ремеслу.
- Ремеслу, говоришь? Чтобы стать портным или сапожником, или скорняком, надо начинать смолоду. Тогда тебя взяли бы учеником, и жена мастера велела бы тебе выливать помои и качать ребенка в люльке. Это я по себе знаю. Я учился на столяра, и мастер не позволял мне дотронуться ни до пилы, ни до рубанка. Промучился у него четыре года, а когда ушел, всё равно ничего не умел. Не успел оглянуться, как надо было идти служить царю. Три года ел солдатский черный хлеб. В казарме надо кушать свинину, а то сил не будет винтовку держать. Разве у меня был выбор? Когда отпустили, нанялся к угольщику, там и остался. Все воруют: привезут подводу угля, на которой должно быть сто пудов, а там - девяносто. Десять пудов стырили по дороге. А будешь задавать много вопросов - прирежут. Я что делаю? Лью на уголь воду - он от этого тяжелее становится. А не делал бы так, ходил бы голодный. Ты меня понял?
- Понял.
- Так чего ты свистишь о ремесле? Ты наверно всю жизнь штаны протирал в доме учения, так?
- Да, я учился.
- Значит ты ни на что не годишься - только быть учителем. Но к этому тоже надо приноровиться. В одной школе тут учитель был мямлей, так дети ему такое устраивали, что он сбежал. Для богатых нужно, чтобы учитель был с галстуком и знал русскую грамоту. Ты женат?
- Нет.
- Развелся?
- Вдовец.
- Ну, пожмем руки. У меня хорошая жена была. Глуховатая, правда, но что надо - делала. Готовила мне еду. У нас пятеро детей было. Трое умерли маленькими. Сейчас у меня сын в Екатеринославе, а дочка работает в скобяной лавке. Столуется у хозяина, а папе своему варить не хочет. У нее богатый хозяин. А я, как видишь, один кукую. Ты давно овдовел?
- Два года.
- А что ты делаешь, когда хочешь женщину?
Рабби покраснел, а потом побледнел.
- Что тут можно делать?
- В Варшаве за деньги всё можно. Только не на этой улице: здесь они все заразные. Идешь к девушке, а у нее, рассказывают, такие маленькие червячки в крови. Они к тебе переходят, и ты начинаешь гнить. Тут близко один мужик живет, так у него весь нос провалился. А на приличных улицах доктор смотрит этих шалав каждый месяц. Там они целый рубль берут, но зато чистые. Свахи за меня цепляются, но я пока не решился. Бабе нужны только твои рубли. Сидел с одной в этом кабаке. Она спрашивает: "Сколько у тебя есть?", а сама - старая колода. Я ей говорю, что у меня есть - то есть, не твое дело. Если я могу за рубль иметь молодую и красивую, зачем мне эта старуха? Ты меня слушаешь? Вот наше пиво несут. Что с тобой - бледный ты, как смерть.
VIII.
Прошло три недели, но рабби всё еще бродил по Варшаве. Ночевал он у угольщика. После субботнего обеда угольщик повел его в еврейский театр и один раз взял на скачки в Виланове.
Каждый день, кроме субботы, рабби ходил в библиотеку Брестлера, стоял у полок и долго выбирал книги. Потом шел с ними к столу. Приходил он в библиотеку утром и сидел до закрытия. В середине дня он выходил и покупал у базарной торговки булку, батон или кусок картофельного кугеля. Ел он, не сказав благословения. Читал книги на иврите и на идише. Попытался даже читать на немецком. В библиотеке он нашел ту книжку, что видел в витрине: "Происхождение Вселенной". "Да, так как же она была создана без Создателя?" - спрашивал себя рабби. У него появилась привычка разговаривать с самим собой. Он дергал себя за бороду, подмигивал и трясся, будто был в доме учения. И бормотал: "Да, возникла из туманности, но кто создал эту туманность? Откуда она появилась? Когда это началось?"
Земля оторвалась от Солнца, читал он, - но кто же создал солнце? Человек произошел от обезьяны, - но откуда взялась обезьяна? И если автора книги не было, когда это всё случилось, почему он так уверен? Их наука объясняла всё, что было очень далеко или очень давно. Первые клетки появились сотни миллионов лет назад в иле на краю океана, а Солнце погаснет через несколько миллиардов лет. Миллионы звезд, планет, комет движутся в пространстве, у которого нет ни начала, ни конца, ни плана, ни цели. В грядущем все люди будут одинаковы, настанет Царство Свободы без конкуренции, кризисов, войн, ревности и ненависти. Как говорится в Талмуде, лжец толкует о вещах далеких. В старом журнале на иврите "Хаасиф" рабби прочел о Спинозе, Канте, Лейбнице, Шопенгауэре. Они называли Бога кто субстанцией, кто монадой, гипотезой, слепой волей или природой.
Рабби хватал себя за пейсы. Кто она такая "природа"? Откуда у нее взялось столько умения и силы? Она позаботилась о самой далекой звезде, о камнях на дне океана, о мельчайшей пылинке, о пропитании для мушиного брюшка. А для него, рабби Нехемии из Бечева, она особенно постаралась и наградила его всем сразу: резями в желудке, заложенным носом и звоном в голове. Этот звон вонзался в мозг, как комар, изводивший Тита. Рабби проклинал Бога и тут же просил у него прощения. То он жаждал смерти, то через минуту боялся заболеть. Ему хотелось по малой нужде, он шел в уборную, и ничего не получалось. Когда он читал, перед глазами мелькали зеленые и желтые пятна, а строчки сливались, разбегались, изгибались и перескакивали одна через другую. "Может быть, я слепну? Неужели настал конец? Неужели черти уже схватили меня? Нет, Отец Вселенной, ты не дождешься от меня покаяния, я готов отправиться в твои преисподни. Если ты молчишь целую вечность, я, по крайней мере, буду молчать, пока не испущу дух. Ты не один солдат на войне, - обращался рабби ко Всевышнему, - и если я твой сын, я тоже могу вступить в битву".
Рабби отбросил всякую систему в чтении. Он брал наугад какую-то книгу, открывал ее посередине, пробегал глазами несколько строк и ставил обратно на полку. И где бы он ни открывал книгу, везде была ложь, и общим было лишь одно: все они уходили от сути, говорили обиняками и давали разные имена одной и той же вещи. Они не знали ни как растет трава, ни что такое свет, ни как действует наследственность, ни как переваривает пищу желудок или думает мозг, ни как слабые народы становятся сильными, ни как сильные - гибнут. И хотя эти светочи мудрости писали труды о дальних галактиках, они не могли сказать, что происходит в какой-то версте под их ногами, под земной корой.
Рабби переворачивал страницы и смотрел невидящими глазами. Он клал голову на край стола и засыпал на минуту. "Горе мне, у меня не осталось сил". Каждый вечер угольщик пытался убедить рабби, что ему нужно возвратиться в свое местечко. Он говорил: "Ты здесь загнешься, и они даже не будут знать, что написать на твоей могиле".