Потолок. Глава 4
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Мистический детектив. - Реалии - псевдоростовские.
|
Данихнов Владимир
Потолок
(мистический детектив)
Когда кажется - жизнь немного прошла,
И вырубил "ящик", и лампа дотла
Догорела в пыли, а на верном столе -
Ни строчки, лишь мат ползет вверх по шкале.
Замечаешь морщины на ушедших ногах,
А ночка в окне, да нет пара на "ах".
Есть только пара секунд и доставит портной
Последний костюм жениха этой ранней весной.
Не умирай, твой потолок
Возвращается в небо!
Эй, посмотри, твой потолок
Отправляется в небо!
ДДТ
|
Глава 4. О почти журналистском расследовании
Все еще воскресенье
Ты делаешь первый шаг. Осторожно встаешь на ножки - дрожащие неуверенные отросточки - и аккуратно переставляешь их. Движешься.
Ты первый раз прыгаешь с качелей, который твой лучший друг раскачал до неведомых высот. Прыгаешь. Движешься по воздуху.
Ты первый раз целуешь девушку - ни с чем несравнимое удовольствие. Полет. Пускай даже потом на эту девчонку тебе будет наплевать. Твои руки движутся, лаская ее волосы, твой нос жадно ловит легкий аромат духов.
Ты, черт возьми, дотягиваешься до потолка. В первый раз - осмысленно. Касаешься шероховатой поверхности кончиками пальцев. Никто тебя не видит - ты понимаешь, что это глупо, чертовски глупо.
В следующий раз ты не захочешь касаться потолка - ты попытаешься проткнуть пальцем небо.
Сила - в движении.
Он впервые убивает человека.
Что дальше?
Он убивает все чаще. Он становится более жестоким и изощренным. Он режет людей посреди бела дня.
Он движется вверх - по своему ужасному кровавому пути. Маньяк не остановится - он выбрал свою дорогу.
Убийца молодых девушек и парней.
Ему даже не успели придумать кличку - ростовский душитель, мясник с юга или что-нибудь в этом роде - маньяк старается не повторятся, у него нет любимого оружия.
Он просто Маньяк, который ненавидит свой - мой - город.
Я сижу в автобусе на заднем сиденье и смотрю в окно. На свой город. На людей, которые ходят по его улицам.
Смотрю без всякой особой мысли, а просто потому, что смотреть больше не на что.
Мимо проносятся хилые дома частного сектора, высокие тополя, крепкие заборы (их обычно поливают сверху цементом, а в нем аккуратненько так раскладывают бутылочные осколки), а еще железные гаражи - словно раздувшиеся до гигантских размеров собачьи будки. Автобус подпрыгивает на ухабах: такое чувство, что в пустом желудке тарахтит застрявший там бильярдный шарик. Еще воняет бензином. Спереди расположилась цыганская семья - грузная пожилая мать в аляповатом платье и ярко-красном платке, а рядом с ней пятеро детишек самого разнообразного возраста и пола. От семейки несет чем-то дурманящим, терпким. Грейпфрутами, что ли? Чумазые цыганята галдят, сталкивают друг дружку с мест. Иногда пробегают в опасной близости от меня - очень хочется взять и поставить подножку. Давлю желание, словно мерзкого таракана и пытаюсь сосредоточиться на цели поездки.
Еще от семейства пахнет застарелым потом и почему-то луком.
Тьфу ты, блин.
Ладно, попытка сосредоточиться номер два.
Я еду к Нике.
Надо вспоминать, чтобы не чувствовать запах бензина и лука.
Запах пота и дурмана.
Вспоминать...
Все оказалось проще, чем предполагалось.
Дзен-нь. Дзен-нь. Дз...
- Але!
- Привет, Ника. Я - друг Андрея. - Это, чтоб сразу трубку не бросила.
- Послушайте, передайте своему Андрею, что я ему уже все сказала сегодня утром. И что нет никакой надобности просить друзей названивать мне - все кончено, раз и навсегда, разве не ясно?
- Я хочу поговорить с вами о девушке с фотокарточки, Ника. С того фото, которое вы подарили Андрею. Где якобы изображены вы.
Фразочка вышла еще та. Я стоял в будочке телефона-автомата и воображал себя частным детективом. Как минимум Эркюлем Пуаро. Скорее Шерлоком Холмсом.
Где моя трубка из вишневого дерева, горящий камин и доктор Уотсон в соседнем кресле?
Ника некоторое время молчала - я даже не слышал ее дыхания.
В голове возникла картинка следующего содержания: Ника держит трубку над телефонным аппаратом и размышляет, прекратить разговор немедленно или через пять секунд. На лбу у девушки выступили капельки пота - она соображает. В мозгу переключаются реле, замыкаются контакты... повесить сейчас или помучить? Как лучше? Что правильнее?
Ну, вы понимаете: я всегда представляю всякую фигню, когда очень хочу спать. Карма, наверное.
Потом она спросила:
- Кто вы такой, а?
И я ляпнул, припомнив недавний поход в публичку:
- Журналист. Веду расследование для своей газеты.
Получилось, конечно, круто. Надо было еще добавить: веду журналистское расследование.
Впрочем, нет. Получилась бы тавтология.
Ника спросила:
- Вы хотите со мной встретиться?
Голос у нее милый, почти детский, невинный такой голос.
У стерв он всегда такой. Это что-то вроде приманки.
Я сказал:
- Да.
Ника вздохнула и пробормотала:
- Записывайте адрес...
И вот теперь сижу на заднем сиденье старинного "Икаруса", который увозит меня на окраину города, на самые задворки, вдыхаю "букет" разных ароматов и смотрю в окно. Сижу, скрестив руки на груди. Ноги гудят, тело, словно не мое, а глаза начинают слипаться. Медленно, но верно... Боже мой, как хочется спать! Первое, что я подумал, после того как повесил трубку таксофона, была мысль следующего содержания: "Надо наплевать на все, пойти домой, выпить пива и выспаться".
Эта мысль преследовала меня, когда я зашел в подземный переход, когда спустился по Буденновскому проспекту вниз к центральному рынку, когда подошел к остановке автобуса, который должен был отвезти к дому Ники. Я ментально обгладывал мысль о сне в теплой (читай по губам: заплеванной) постели, находил ее все более привлекательной и "вкусной", но, тем не менее, упрямо топал к автобусной остановке.
А ведь стоило назначить встречу на завтрашний вечер. Принять душ, привести себя в порядок, побриться. Разве Ника поверит, что я действительно журналист? Впрочем, откуда она знает, как выглядят представители этой важной профессии?
Я и сам не знаю. Лично только с Сашей общался.
Цыгане выходят за две остановки до моей. Гуськом движутся к роскошным решетчатым воротам огромного трехэтажного особняка. Красивый такой домина: башенки вроде как средневековые, флюгер чугунный - петушок-золотой гребешок, окна, все как одно, евро, кирпич, до последнего камешка - итальянский. Мать нажимает кнопку на домофоне и в воротах почти сразу открывается калитка. В проеме стоит бородатый цыган в поношенных спортивных штанах и красной рубашке. Волосы у него кучерявые и грязные. Чем заканчивается история, я так и не узнаю. Автобус трогается.
Подозреваю, что семейство благополучно пропустят в особняк. Скорее всего, они там живут одной веселой цыганской семьей. Готовят в больших ржавых ванных паленую водку, выращивают травку на заднем дворе, потом пропитывают ее формальдегидом или еще какой гадостью, а получившуюся "химку" продают ребятам с улицы.
Почему я думаю всегда самое плохое?
Последнее, что успеваю заметить: кирпичный забор вокруг особняка сверху залит цементом, а в нем - коричневые и белые осколки разбитых бутылок.
Да-да, и тут тоже.
Ловлю себя на том, что глаза закрыты, и, кажется, уже вижу какой-то сон. Про то, как царапаю ногтями асфальт. Вскакиваю, растерянно моргаю и двигаюсь по салону вперед - моя остановка следующая.
Водитель тормозит возле перекрестка, протягиваю ему мелочь - оплату за проезд - и выхожу из автобуса.
Какое наслаждение! Почти чистый воздух, по минимуму машин, и контейнер с мусором рядом с остановкой.
Это идиотская шутка местных или что?
Аккуратно обхожу мусорку, стараясь не наступить ногой в сгнившую банановую кожуру, картофельные очистки или недоеденный фарш, покрытый белой пенной пленкой. Разглядываю номера на домах. Мне нужен 62-ой, а с этой стороны номера нечетные.
На улице тихо и безлюдно - я быстренько перебегаю дорогу и почти сразу нахожу искомый дом.
Вполне приличный домина, надо признать. Два этажа, стены каменные, гранитные, наверное. Евроокна, опять же, причем чердачные - необычные такие, полукруглые, словно бойницы в средневековой башенке. Черные железные ворота, калитка, звонок. Над воротами на длинном чугунном крюке висит зарешеченный средневековый фонарик с лампочкой, стилизованной под свечу, а со второго этажа в приоткрытое окно рвется музыка, что-то тяжелое. Скорее всего, Rammstein. Поют, по крайней мере, по-немецки, а от музыки мелко подрагивает свеча в фонарике.
Подхожу к домофону, нажимаю кнопку. Три гудка, а потом тонкий, писклявый голосок на том конце:
- Кто там?
Вежливо прошу впустить. Представляюсь журналистом. Ника, мол, знает.
Мальчишка бурчит что-то невнятное, скорее всего не слишком вежливое, но дверь все-таки открывается.
Внутри - аккуратненький дворик, гараж, возле которого стоит черная "десятка", заросли винограда. Приглядываюсь к деталям: дорожки, мощеные красивой фигурной плиткой, гараж построен из того же камня, что и дом, виноград крупный, белый, наверняка очень вкусный. Что-то вроде беседки: дубовый стол, две или три пустые пивные бутылки на нем, колода карт. Две пепельницы, смастеренные из кока-кольных банок.
Неряшливость беседки выпадает из общей картины.
Музыка звучит тише, и я подхожу к двери дома. Дверь тяжелая, массивная, из красного дерева. Глазок в виде маленькой подзорной трубы, ручка - словно якорь.
Звонок вполне обычный, видно его прилепили совсем недавно и при этом очень коряво. И ладно: белая подложка и черная кнопка - что еще надо? Жму на кнопку.
Дверь мне открывает угрюмый лохматый подросток в синих шортах и черной майке, на которой написано по-английски: "Смерть - это только начало". Он говорит, нахмурившись, разглядывая мою физиономию из-под неровно стриженой челки:
- К Нике что ли?
За спиной мальца вижу прихожую: она обставлена дорого, но бестолково. На изящном трильяже валяются увязанные в стопки книжки. Возле стены, совершенно ни к месту, притулен массивный шкаф из палисандра, наверняка старинный и жутко дорогой. Под ним валяется самая обычная железная птичья клетка, в которой уныло чирикают канарейки. У канареек затравленный вид, наверное, из-за крупного персидского кота, который сидит напротив и, не мигая, глядит на несчастных птичек.
Правой рукой мальчишка поглаживает по голове холеного добермана. Пес смотрит на меня и рычит. Он еще молодой и жаждет крови. В данном случае - моей.
Вспоминается детство, то, как мы с родителями ездили отдыхать за город на озеро. Вспоминается не само озеро, а чертов доберман местных, который загнал меня на дерево.
Говорю:
- Ага, к Нике, к кому же еще.
Добавляю:
- Я - журналист.
Пес рычит громче, не верит, сволочь.
Из глубины дома, минуя лабиринт комнат и коридоров, доносится приглушенный девчачий крик:
- Федька, кто там?
Подросток разглядывает меня с ненавистью. Молчит. Но я слишком устал, чтобы рефлексовать по этому поводу и говорю:
- Тебе задали вопрос, Федор.
Собака тявкает, подросток ухмыляется. Потом все-таки орет, перекрикивая хриплый вой немецкого певца из соседней комнаты:
- Твой журналист приперся!
Разворачивается ко мне спиной и тянет пса за ошейник. Доберман рычит, упирается, оглядывается на меня, как бы обещая, что еще вернется. Что наша встреча - не последняя.
Думаю: вернется, чтобы сожрать меня заживо. Выпить кровь и прожевать мозги. Вонзить клыки в плоть, разорвать тело на сто маленьких неработоспособных кусочков.
Когда хочется спать, в голову всегда лезут самые идиотские мысли.
Федор в конце коридора поворачивает налево, как раз в тот момент, когда по лестнице торопливо спускается Ника. На девчонке джинсовые шортики с бахромой ниток внизу и белая обтягивающая маечка. Лифчика нет, и я вижу контур призывно торчащих острых сосков на небольших округлостях. Пытаюсь сосредоточиться и смотрю девчонке в лицо.
Она хмурится, разглядывая меня. Лицо у Ники невинное, круглое как у ребенка. Волосы темные, кожа смуглая - девушка похожа на татарку. Вот только глаза большие и голубые, выразительные такие глаза, словно у куклы.
Ника подходит ко мне, протягивает руку и говорит:
- Ника Воронцова, студентка третьего курса РГЭУ - Ростовского Государственного Экономического Университета. Будущий специалист.
Издевается, что ли?
Пожимаю руку и представляюсь:
- Самохвалов Владимир, журналист, редакция "Вечернего Ростова".
Ника подмигивает и говорит:
- Повезло вам, Владимир. Родители на недельку рванули в Тунис задницы погреть, а то хрена с два вы бы сюда попали. Они у меня строгие, папка и мамка. Когда дома.
Поднимаемся на второй этаж по узкой деревянной лестнице. Ника рассказывает:
- Сдернули и оставили мне на попечение двух мужиков. Блин...
Объясняет:
- Ну, во-первых, Федьку - это мой брат родной, младшенький, вы его уже видели, а еще с нами папин кузен, мать его так, живет, он поэт непризнанный, все время торчит в своем кабинете, стихи строчит... Фуфло всякое, если честно. А вспыльчивый, ужас! Если вдруг случайно встретим его, вы молчите, о'кей? Я к тому, что если хоть что не так вякните про поэзию, он вас по стенке размажет. Бугай еще тот, ему бы вышибалой в баре работать, а не сентиментальную чушь катать... Да, про Цветаеву тоже ни слова плохого. Это его идеал женщины. Муза, так сказать. Понимаете? Его Кеша зовут, кстати.
Молча киваю. Вставить хотя бы слово все равно не получится - Ника тараторит без умолку.
Нашла, блин, благодарного слушателя.
На втором этаже обнаруживаются: жесткие разноцветные половицы, перекошенная люстра - стеклянный шар под потолком, отклееные обои на полу, а еще три двери по одну сторону прохода и одна дверь прямо напротив нас. Она обита неровными кусками ДВП, гвоздем к двери неизвестным умельцем приколочена картонная табличка с надписью "Сортир". Надпись кривая, с ярко-красными подтеками. Сюрреалистическая такая надпись. На самой двери буква "М", аккуратно выведенная синим маркером.
Ника морщится, трогает мою ладонь кончиками пальцев, как бы извиняясь и говорит:
- Федька, придурок, налепил. Вы не смотрите, Владимир, что у нас тут такой бардак, просто переехали недавно, с неделю назад, еще ремонт не закончили...
Она хватается за ручку своей двери и улыбается:
- Впрочем, с такими родителями, как наши, еще долго возиться придется. Лучше бы оставили все, как есть, а не затевали эту свистопляску. Или профессиональных строителей наняли хотя бы.
Ника расставляет по всей комнате курительные палочки, которые источают какой-то совсем уж дикий аромат, а ее младший братишка на всю выкручивает ручки громкости. От басов трясутся стекла и звенят специальные вазочки, в которые Ника засовывает палочки. Можно подумать, в Ростове началось землетрясение или извержение вулкана.
Девушка откладывает очередную вазочку в сторону, подходит к раскрытому окну, высовывается из него наполовину и кричит:
- Федька, козел, вырубай свою фигню! Ко мне гости пришли!!
- В принципе, я не против, - бормочу, устраиваясь на краешке роскошного и очень мягкого дивана. Диван какой-то легкомысленной розовой расцветки, да и все остальное в комнате напоминает домик для Барби - такое всё розовое, пушистое, невинное. В этой комнате я чувствую себя самым грязным человеком на свете. В этой комнате, чтобы не слишком нервничать, необходимо сделать так: встать на одну ногу (желательно на подушечку большого пальца), скрестить руки на груди, и изо всех сил пытаться ни к чему не прикасаться. А еще - не дышать.
Ника не слушает, что я там мямлю, она занята - кричит:
- Прикрути звук, придурок!
Федька действительно приглушает звук, но лишь для того, чтобы заорать:
- Да пошла ты на..., со своими гостями! Где ты их вообще берешь, этих...? - Конец предложения неразборчив, словно магнитофон сжевал ленту.
Становится смешно, и я тут же перестаю смущаться. Какого черта? Усаживаюсь на диване поудобнее, хватаю с журнального столика первый попавшийся журнал - удача улыбнулась "GEO". Странно, я думал девчонка "Лизу" читает. Ну или "Сosmo", в крайнем случае.
Ника захлопывает окно (музыка теперь звучит приглушенно), поворачивается ко мне и говорит, как бы извиняясь:
- Свежего воздуха нам не видать. Я сплит включу, не возражаете?
- Ноу проблем, крошка, - ухмыляюсь, притворяясь завзятым неформалом. Не помню, что за журналюгу я сейчас копирую, но явно подсмотрел образ в каком-то фильме или книге.
Девушка щелкает пультом: под потолком включается сплит-система. Почти сразу в комнате становится прохладнее. Но от запаха чертовых курительных палочек это не спасает. С трудом сдерживаюсь, чтобы не чихнуть: в горле першит, а глаза слезятся. Наверное, это специальные такие палочки, со слезоточивым газом. Помогают избавиться от назойливых гостей.
Ника усаживается прямо на полу, плюхается в груду разноцветных подушек. Хватает с журнального столика здоровенного плюшевого кролика, обнимает его и смотрит на меня, невинно хлопая огромными ресницами.
Черт, ей с такими глазищами в японских мультфильмах-аниме надо сниматься!
Ника наматывает податливое ухо несчастной игрушки на указательный пальчик и спрашивает:
- Вы точно не от Андрюши?
Мотаю головой. Вынимаю из кармана фотокарточку, протягиваю ее Нике. Девушка не торопится забирать фото. Тогда я сползаю с дивана и усаживаюсь напротив.
Спрашиваю:
- Кто изображен на этой фотографии, если не секрет?
- А кому это интересно? - спрашивает она, даже не взглянув на фото.
- Я тебе уже говорил, малышка.
- Тогда, где ваше удостоверение, мистер журналист? - невинно интересуется Ника, губами проводя по уху кролика. Целуя плюшевого зверя в загривок. Зарываясь носом в шерстку игрушечного млекопитающего.
Маленькая противная девчонка, которую я хочу уложить на свои колени вниз животом, чтобы удобнее было стянуть с нее джинсовые шортики и хорошенько отшлепать.
Смотрю на Никины бедра, гладкую смуглую кожу, представляю какая у нее упругая попка... Начинаю злиться.
Я контролирую свои желания, а не они меня!
- Послушай, - говорю. - Та девушка, что на фото... Андрей сказал, что это ты, Ника. Но я был знаком с ней! С той девушкой, в смысле. И теперь хочу выяснить, что ты знаешь об этом... Что ты знаешь об этой девушке.
- А мне надо знать, кто вы такой.
Ника протягивает нежный маленький пальчик, на который нанизано сразу три серебряных кольца, касается кончика моего носа. Шепчет ласково:
- Будем на "ты"?
Продолжает также тихо:
- Знаешь, у меня сложилось такое чувство, будто ты не тот, за кого себя выдаешь.
Она говорит:
- Я так понимаю, журналисты должны уметь расспрашивать связно, а ты заикаешься на каждом шагу. Нет, ты меня поправь, если ошибаюсь, но...
Двумя пальцами хватаю ее мизинец и отвожу от носа.
- Слушай, девочка, мне надо знать, кто она такая. Не придуривайся. Я тут с тобой не в игры играю. У меня еще полно работы. А эта девушка... она была дорога мне... когда-то.
Ника передними зубками кусает нижнюю губу, смотрит на меня исподлобья и произносит задумчиво:
- Знаешь, примерно год назад случилось нечто, из-за чего я чуть не свихнулась. По-настоящему, чуть не сошла с ума, веришь, нет? С месяц билась в истериках, при каждом удобном и неудобном случае. Бывало, плющило прямо не лекциях в универе. Однокурсники стали обходить меня стороной. А потом я начала посещать ростовские клубы. Не "Атлантиду", конечно, и прочие увеселительные заведения. Я имею ввиду, подпольные клубы. Даже не представляешь, сколько их в Ростове! Я, например, раньше не догадывалась. Вот, например, клуб "Чужая аура" - там ребята на полном серьезе пытаются разработать технику для ловли приведений. Обсмотрелись "Ghost Busters", наверное. А вот еще: есть организация темных магов - эти проводят заседания в пыльном домике на окраине города, мечтают научиться оживлять мертвецов. Некроманты хреновы. Еще я встречалась с сатанистами, и ради этого прочла "Сатанинскую Библию" Антона ЛаВея. Представляешь? Книга - жуть, честное слово. Может, мне перевод такой попался? А сатанисты, они казались приятными мальчиками и девочками, пока я их обряды не увидела. Ради этого даже на кладбище старое с ними поперлась, ты можешь в это поверить, мистер журналист? Представь картину: могилы, шорохи всякие вокруг, луна подмигивает ущербным глазом (как сказал бы мой дядя-поэт) и на закуску четверо придурков в черных балахонах. Как тебе, а?
- Но... - Ника прикладывает к моим губам указательный палец - приходится умолкнуть.
Она продолжает:
- Читал "Старшую Эдду"? В Ростове, оказывается, есть парни, которые на полном серьезе поклоняются Одину. Ну, кто Одину, а кто Тору. Есть и любители Локи. Собираются после смерти попасть в Валгаллу. Мастерят мечи и кольчуги, наподобие толкиенистов, тренируются, хотят стать настоящими викингами. Еще есть такие, для которых настольной книгой стал "Молот ведьм" Шпренгера и Крамера. "Новые инквизиторы", так они себя зовут. На собраниях кричат, что надо уничтожать еретиков и жечь ведьм, а потом нажираются, как свиньи, и расходятся по домам. Максимум на что их хватает - поймают по дороге домой какого-нибудь "еретика" и навешают ему подзатыльников. Но это если толпой домой идут, так они трусы еще те.
- Девочка, послушай, мне это ни к чему знать...
- Погоди, - Ника повышает голос, глаза у нее сверкают, что у той ведьмы. - Я тебе еще не дорассказала, как провела год. Еще я встречалась с местными буддистами. Читала тибетскую "Книгу мертвых". Заглядывала к гадалкам и прорицательницам. Общалась с темными и белыми магами. Всматривалась в хрустальный шар, пытаясь разглядеть прошлое. Даже ходила на собрания этого идиотского клуба уфологов, которым заведует Андрюшка. Знаешь, зачем?
Она смотрит на меня.
Послушно спрашиваю:
- Зачем?
- Девушка на фото - это моя младшая сестра, - говорит Ника. Голос у нее злой, а рука так сильно сжимает ухо несчастного кролика, что мне его почти жалко. Хоть и игрушка, но все-таки.
Ника шепчет:
- Понимаешь? Она пропала без вести год назад. Милиция ничего не смогла сделать. Я пыталась найти Ингу с помощью магии, я искала поддержки в таких диких местах, что ты себе даже не представляешь. Но ничего не помогло - все эти религии, маги... Все они - шарлатаны, не более того. Трусы, которые не умеют по другому уходить от реальности. Самые настоящие придурки и сумасшедшие.
Курительные трубки чадят, противный дымок, словно волшебный туман, заволакивает лицо Ники.
Говорю:
- Прости. Не знал, что Инга - твоя сестра.
- Кто она тебе? - спрашивает Ника. - Что ты знаешь о ней?
Молчу. Что можно сказать в подобной ситуации?
Потом говорю:
- Это случилось год назад... я видел твою сестру.
Шепчу:
- Мне кажется, я видел, как ее убили.
Откашливаюсь и притворяюсь, что говорю правду:
- Проходил мимо, когда ее затащил в подворотню... кто-то. Тогда я... просто ничего не сделал... не знал, что можно сделать. Весь год... весь год мучился, пока случайно не увидел фотографию в руках Андрея. Решил, что должен хотя бы узнать, кто она такая...
Умолкаю. Ника смотрит испытующе, словно пытается понять, вру я или нет. Наверное, все-таки чувствует подвох.
Спрашивает:
- Может быть, ты сам маньяк, а, Владимир? Или просто очередной чокнутый, из тех, что несут всякую пургу у подземных переходов? Извини, вид у тебя не как у интеллигента.
Криво улыбаюсь, мол, что за глупости? Как у самого что ни на есть интеллигента.
Очень хочу рассказать ей правду, но понимаю, что не время. Может быть, это самое время и не наступит.
Скорее всего, не наступит.
Ника спрашивает:
- Где это случилось?
Смятая бумажка застревает в пышных волосах сидящей впереди дамы, а Ника продолжает невозмутимо жевать жвачку и рвать на кусочки рекламный листок, который успела вытащить из почтового ящика, когда мы шли на автобусную остановку.
Она отрывает полоску разноцветной бумажки, мнет ее в кулаке, скатывает в шарик. Потом щелкает указательным пальцем и очередной комочек летит в голову женщины. Остается висеть там, словно елочное украшение. Дама ничего не чувствует - сидит себе спокойно и смотрит в окно.
Я шепчу Нике:
- Ты что делаешь?
Она пожимает плечами и бубнит, надувая розовый пузырь:
- Балуюсь.
Пузырь лопается, жвачка исчезает во рту Ники.
Девчонка оделась так, будто собралась идти на панель: обтягивающие белые брюки в розовый горошек, ярко-красный топик, килограмм косметики на лице... нет, если менты нас остановят, они не поверят, что я не сутенер, а Ника - не малолетняя проститутка.
Она пытается скатать очередной шарик, но я выхватываю листок у Ники из рук и выкидываю его в открытое окно. На этот раз дама не остается безучастной - заметила. Оборачивается и укоризненно качает головой. Лицо у нее бледное, а щеки розовые от большого количества пудры. Кажется, что женщина чем-то серьезно больна.
Она говорит:
- Молодой человек, как вам не стыдно. Между прочим, если бы вы сделали это в Германии, с вас содрали бы в три шкуры.
У дамы за ушами комки бумаги. Она смотрит на меня долго, наверное, ждет, когда я извинюсь. Или крикну водителю, чтобы он остановил автобус, а сам побегу искать листок.
Ника с самым невинным видом жует жвачку. Ей-то какое дело до чужих разборок?
Дама, не дождавшись реакции, поворачивается. Бубнит себе под нос что-то вроде: "Мужлан, свинья, пролетарий чертов". Вот теперь мне жалко. Жалко, что я отобрал у Ники ее бумажку.
- Пролетарий - это ругательство разве? - спрашивает меня Ника. - Я родилась поздно, слова этого не знаю. Как насчет тебя, милый?
- Не зови меня "милый", - бурчу.
Ника интересуется:
- Как тебе мои штаны? Правда, сексуальные?
Не успеваю ответить, а Ника уже спрашивает:
- Расскажи мне, как там Андрюшка. Сильно переживает?
- Нет, - вру я.
- Представляешь, этот козел позвонил мне вчера ночью и стал какие-то гадости говорить, - рассказывает Ника. - Конь педальный!
- М-да...
Девчонка жует жвачку и продолжает:
- Я аж возбудилась. Ну, просто это будто и не Андрэ был вовсе, а кто-то другой. Прикинь? Он меня по телефону чуть ли ни на три буквы посылает, а я злюсь и одновременно в трубку кончаю. Как тебе?
Как мне? Да так... Непосредственная ты девушка, Ника, оказывается. Даже очень непосредственная.
Молчу. Чтобы отвлечься, считаю проносящиеся мимо "десятки".
Первая. Серебристая такая, за рулем молодая женщина в кепке-бейсболке.
Вторая. Черная, с узкой царапиной на передней дверце. Стекла тонированные, кто за рулем не видно.
Ника продолжает:
- Когда он трубку положил, я чуть в истерике не забилась - так его хотела. Пришлось в душ идти, напряжение снимать. Блин, я в тот момент Андрюшку совсем-совсем в другом свете увидела. Не как фанатичного придурка, а как... мужчину. Ну, настоящего мужчину, я имею ввиду. Хозяина. Похотливого самца.
Третья "десятка". Молочно-белая, внутри целое семейство. Папа, мама и детишки. Детишки безобразничают на заднем сиденье, показывают средние пальцы пролетающим мимо машинам.
Ника сидит совсем рядом и от нее пахнет дорогими духами, а ее белое в розовых горошинах бедро совсем рядом с моей ногой.
Остается вспомнить, что у меня не было женщины уже месяца два.
Да-да, продолжай называть меня самцом...
Тьфу, что за идиотские мысли!
Улыбаюсь и продолжаю считать "десятки".
Четвертая. Черная, свежевымытая, на боку стильное изображение китайского дракона. Из пасти зверя рвется оранжево-красное пламя. Кто за рулем заметить не успеваю.
Ника подвигается ко мне чуть-чуть. Самую капельку.
Прижимается коленкой и говорит:
- Уже собиралась звонить Андрюшке. Хотела встречу назначить. Переспать на прощание. А тут он взял и сам позвонил. Извинялся. Представляешь? Рассказывал какую-то фигню, мол, я ему приснилась. Придурок. Я его послала. Вот козел! Так ему и передай: я с ним не хочу разговаривать, пускай даже он опять наберется мужества и будет вести себя как самец. Все это фигня. Он слабак, по любому. Сегодня я в этом убедилась.
- Может, поговорим об Инге? - спрашиваю со злостью.
Оно и понятно, что со злостью. Будешь тут добрым...
Пятая "десятка", грязно-коричневая, стекла пыльные, бампер весь в засохшей грязи. За рулем пожилой мужчина, наверное, бывший борец. Бычья шея, помятый нос... мелькают ассоциации с бумажными комками в волосах дамы напротив.
Кстати, она как раз поднимается. Идет к выходу - "украшения" сыпятся на пол. Дама смотрит вниз, потом на меня. Цедит сквозь зубы:
- Редкостный подонок...
Идет к передней двери - автобус подъезжает к остановке.
Я говорю Нике:
- Огромное тебе спасибо. Просто самое большое спасибо на свете, Ника. На одного, считающего меня подонком, человека в городе стало больше.
- Наплюй, - лыбится девчонка. - Кто тебе эта мымра?
Нам тоже скоро выходить. Сейчас автобус проезжает Нариманова, через три остановки он будет на площади Ленина, там, где единственный на весь город памятник вождю мирового пролетариата. Был еще один, он стоял возле парка Горького в центре, но год назад его взорвали неизвестные террористы. Мэрия обещала восстановить, однако воз и ныне там. Зато некие активисты прикрепили к уцелевшему постаменту красный флаг - получилось довольно празднично. Детишки, по крайней мере, любят фотографироваться возле флага.
Мы выйдем на площади Ленина, а потом пешком пойдем до железнодорожного института.
А оттуда рукой подать до того самого двора, где погибла Инга - девушка с фотографии.
Ника говорит:
- Еще раз, на всякий случай, чтоб ты знал: брат в курсе, куда и с кем я пошла. Если ты гребаный маньяк - тебе не скрыться. Понял? Тебя найдут. Не менты, так родители.
Она не смотрит на меня, отодвигается, словно брезгует.
Ага. Стандартный трюк. Поигрались, а потом фигу показали.
Бедный Андрюха...
Говорю:
- Слушай, хватит, а? Если не перестанешь себя так вести, я тебя перегну через колено, стяну эти идиотские пятнистые штаны и отшлепаю. Поняла? Я об этом мечтаю последние полчаса, если честно.
Ника выплевывает жвачку в проход между сиденьями и говорит:
- Какие мы грозные...
На полпути от площади к институту мы останавливаемся, потому что Ника голодна и ей надо обязательно съесть хот-дог. А еще ей необходимо запить его баночкой "пепси-лайт" и закурить ни чем-нибудь, а обязательно "Парламентом".
Стоим возле дерева. Ника жует хот-дог, а я борюсь со сном. Он надвигается на меня волнами, накатывает, как штормовое предупреждение. Захватывает, как резкие переходы в "кислотной" музыке. Подминает под себя как асфальтный каток. Чертов сон! И вообще: зачем людям спать? Треть жизни проводим во сне - не обидно ли?
Пробую по новой считать "десятки", но сейчас подобное занятие кажется верхом идиотизма, и я просто смотрю на прохожих. Вечер, жара спала и народу на улице полно. Студенты в неброских белых майках-футболках и спортивных штанах или шортах. В руках почти у каждого пиво. Девчонки - все как одна в квадратных солнцезащитных очках - что за идиотская мода? Бабульки носятся меж ларьков - собирают пустые пивные бутылки. Орут друг на дружку, доказывая, что эта территория принадлежит не тебе, а мне, дура старая!
Взгляд цепляется только за самое плохое. Мозг не воспринимает все то хорошее, что происходит вокруг. А ведь его так много! Вон маленькая девочка в трогательном розовом платьице, кушает шоколадку, шагает в припрыжку, словно Красная Шапочка из старого советского фильма. Ее держит за руку мама. На маме тоже очки, но не такие как у всех, а классические, а-ля Арнольд Шварценеггер из художественного фильма "Терминатор".
Очки по идее должны скрывать здоровый синяк под левым взглядом, но у них это плохо получается.