Когда это случилось, мой взвод уже две недели сидел на территории Американского Союза. Случившееся было ужасно, мы оказались лишены невинности, но то было лишь начало чего-то ещё более странного и жуткого.
Вместе со вторым батальоном, третьей бригады первой бронетанковой дивизии мы прошли через врата Тьюринга в Брукхейвене, дабы принести мир и покой на данном отрезке американской истории. Семнадцать рядовых и специалистов четвертого класса, и я, как их командир. Мы были совсем пацанами. Я был старше всех, а ведь мне едва исполнилось двадцать четыре. Почти никто из нас раньше не ходил через зеркало, и это свернуло нам мозги. Это была Америка, но не наша версия Америки. Нью-Йорк был не нашей версией Нью-Йорка. В нём были здания, которые я помнил по Реальности. Крайслер Билдинг. Эмпайр Стейт. Собор святого Патрика. По улицам носились жёлтые такси, из канализационных люков валили столбы пара, и Центральный парк стоял там, где и должен стоять, правда, под конец войны все деревья в нём пустили на дрова, а на Шип Медоу расположился лагерь для беженцев. В Гудзоновом заливе хоть и стояла Статуя Свободы, в руке у неё был не факел, а меч. Меч этот был около тридцати метров высоту, он был выкован из нержавеющей стали и ярко сиял на солнце холодным пламенем. Горизонт тоже был иным. Здесь он ниже. Вместо небоскрёбов из стекла и бетона, тут в изобилии присутствовали похожие на гигантских жаб строения из грубо отесанного мрамора и белого камня: громоздкие железнодорожные станции, правительственные здания, дворцы. Некоторые оказались сожжены или разрушены в результате бомбардировок. В остальных зияли дыры от артиллеристских снарядов и пуль.
Нам прочитали обзорные лекции и выдали брошюры, в которых рассказывалось, что иные ветви истории, открытые вратами Тьюринга, были такими же реальными, как наша собственная история. Эти люди - такие же как мы, они тоже граждане Америки. Но даже в таком случае, езда по знакомому городу, среди смеси знакомых и чужеродных зданий, где половина машин принадлежала военным, а пешеходы были одеты в какие-то древние одежды, была похожа на сон. Либо на съёмки в фильме, где мы играли главные роли, не имея представления о том, как будет развиваться сюжет.
Американский Союз имел место и в нашей реальности, но здесь в 1930е история пошла иначе, когда кучка генералов и магнатов, которым не понравилось, куда шла страна по пути Нового Курса, убила Франклина Д. Рузвельта и установила военную хунту. Один генерал оказался более безжалостным, чем остальные. После мятежа он захватил власть путём убийств и арестов, провозгласил себя Пожизненным Президентом и установил диктатуру, которая длилась почти тридцать лет. К концу своего правления, он окончательно рехнулся. Он представлял себя Дражайшим Вождём, понастроил вокруг сотни памятников самому себе, пересажал множество людей в тюрьмы и трудовые лагеря, а несколько миллионов вообще убил. В 1972 году, он уже намеревался напасть на Европу, когда наши учёные с помощью врат Тьюринга открыли путь в эту ветку истории. Центральный Разведывательный Отдел послал сюда агентов, которые связались с местным подпольем и принялись снабжать их припасами и информацией. Как только началась гражданская война, через зеркало прошли две дивизии, быстро захватили Восточное побережье, взяли живьём Дражайшего Вождя при попытке того сбежать в Аргентину и, наконец, покончили с режимом, охваченным коррупцией и защитой личных интересов.
Когда через год мой взвод в составе третьей бригады прошел через зеркало, оставшиеся самые упорные, отказывавшиеся признать, что война окончена, развернули по всей стране настоящую партизанскую войну. Они минировали машины, ставили на дорогах фугасы, делали взрывчатку из удобрений, топлива и металлолома и взрывали её на пути следования колонн. Они обстреливали наши базы из миномётов. Они расстреливали нас из снайперских винтовок и гранатомётов, прячась в удобных местах в домах, либо расстреливали в упор и скрывались в объятой паникой толпе. Как и при любом восстании, трудно было отличить плохих людей от хороших. Именно поэтому мои бойцы убили троих невинных гражданских.
У нас был приказ установить блокпост в Уэст Сайде, в десяти кварталах к югу от "зеленой" зоны. Два БТРа при поддержке легкого танка "Мартиндейл" разрезали улицу поперек, за ними собрались солдаты, все машины останавливались и тщательно досматривались. Движение было плотным и нервным, стояла такая жара и такая влажность, что воду, казалось, можно было выжимать прямо из воздуха. Мы тоже все были на нервах. В любой момент кто-нибудь мог открыть багажник и вытащить оружие, или взорвать заминированную машину, либо какой-нибудь контуженный жевун решит пристрелить кого-нибудь из нас, просто потому что ему так захотелось. Так, что, когда вперед выскочило такси, разбрасывая людей по сторонам, сидевший за крупнокалиберным пулеметом на крыше БТРа Бобби Старджес, не раздумывая, расстрелял в машину почти две сотни патронов. В корпусе автомобиля зияли дыры, покрышки лопнули, лобовое стекло разбилось, а водитель и двое его пассажиров - парень и его мать семидесяти одного года от роду - были разорваны на части. В повисшей тишине такси слегка прокатилось вперед и замерло, двигатель заглох, из-под дверей машины сочилась кровь, по всему салону валялись человеческие останки.
Тем вечером Томми МакАфи сказал:
- Блядь, если бы жевуны умели водить, ничего бы не произошло.
Жевунами мы звали местных. Нью-Йорк - точнее, его версия Американского Союза - был Страной Оз. "Зеленая" зона в Озе, выстроенная вокруг дворца, до революции принадлежавшего сыновьям Дражайшего Вождя, была Изумрудным городом.
Как и многие другие бойцы, Томми МакАфи с трудом мог смириться с тем, что люди по эту сторону зеркала были такими же настоящими, как и те, что жили в его мире. Он не мог поверить, что американцы пали так низко. Он грубо с ними обращался, отпускал бесконечные шутки в их сторону. У него был острый живой ум, он знал, как перебить чужую шутку собственной, отчего быстро заслужил репутацию взводного остряка. Так, что, выдав очередную шутку, он очень удивился, когда Эрни Райт его одернул, а среди остальных послышался неодобрительный шёпот. Кто-то отвёл взгляд.
Бойцы отдыхали у въезда в подземный гараж, где старший сын Дражайшего Вождя хранил лимузины, спорткары и мотоциклы и где теперь стояли БТРы и "Джипы". Мы ели и спали в комнате обслуги по соседству, а снаружи устроили жаровню для барбекю. Расставили стулья, повесили баскетбольное кольцо. Откуда-то из глубин дворца притащили стол для настольного тенниса. Томми МакАфи сидел на горе пустых бочек из-под топлива. Это был стройный парень с коротко остриженными рыжими волосами и татуировкой боксирующего лепрекона на правом плече. Он посмотрел на Эрни Райта и произнес:
- Блин, ты так говоришь, будто это я завалил того таксиста.
Эрни Райт был самым здоровым лбом во взводе, однако он мог двигаться очень быстро. Эрни подошёл к Томми МакАфи, схватил того за грудки, одним резким движением поставил на ноги, и спросил:
- Ещё пошутишь про случившееся?
- Ничего не могу придумать.
Райт усадил МакАфи и пихнул его в плечо, но на этом ничего не закончилось. Вечером они подрались. Началась драка якобы из-за того, что они не поделили последний стейк, но на самом деле, МакАфи пытался восстановить репутацию, после того как Райт его посрамил. МакАфи умел боксировать, но Райт был крепче и больше и после непродолжительного спарринга, он усадил Томми на жопу одним точным ударом. МакАфи поднялся и снова бросился на Райта, но тот усадил его обратно и больше Томми не поднимался. Он лежал на бетонном полу под баскетбольным кольцом, тяжело дышал, из носа и изо рта у него текла кровь, один глаз заплыл. Вскоре он поднялся, отправился к ящику со льдом, и растер лицо пригоршней ледышек.
Я об этом особо не переживал. Мы только что стреляли в людей, и драка каким-то образом сняла общее напряжение. К тому же, Бобби Старждес волновал меня сильнее. Это был тихий парень, едва за восемнадцать, он очень сильно переживал из-за того, что натворил. Когда я сказал ему, что никто его ни в чём обвинять не будет, так как в рапорте я взял всю вину на себя, потому что всё случилось под моим руководством, он затравленно посмотрел на меня и сказал:
- Это неправильно, лейтенант. Они же американцы, как и мы. Американцы не должны убивать американцев.
- Верно. Но некоторые из них пытаются убить нас, поэтому ты поступил правильно.
- Может, и правильно, но правым я себя не чувствую, - ответил мне Бобби Старджес.
Я попросил вывезти его на время подлечиться и отдохнуть, но мне дали от ворот поворот. Наша работа шла тяжело. Людей не хватало. Я снял его с "пятидесятого", но ему всё равно пришлось выезжать в патруль на следующий день, и на следующий.
Мы стояли на блокпостах. Мы сопровождали колонны с припасами до госпиталей и станций помощи. Мы сопровождали колонны со строительными материалами для электростанции, сильно пострадавшей во время войны. По всему городу гремели отбойные молотки, туда-сюда вертелись башенные краны. Повсюду, подобно пуэрариям росли строительные леса, жевуны исправляли, ремонтировали и перестраивали всё вокруг, словно меняя декорации одного фильма для съёмок другого. Я заметил, что Эрни Райт старался держаться поближе к Томми МакАфи, и гадал, что же он задумал. Последний, возможно, пытался как-то загладить ситуацию после драки. Мы все были вооружены и никому не хотелось, чтобы его сослуживец во время боя начал стрелять в спину. Но Томми МакАфи, казалось, забыл о случившемся, и хоть, партизаны продолжали нападать на нас в Техасе, на Среднем Западе, а Вашингтон оказался парализован из-за многочисленных подрывов машин, в Нью-Йорке всё было спокойно. Стоял жаркий и солнечный август. Помню, как однажды мы остановились возле игровой площадки и Дейв Брама и Лерой Мосс принялись раздавать детишкам конфеты и газировку. В окружении счастливой ребятни стояли двое одетых в бронежилеты и каски солдат с М-16 за спиной. В другой раз, во время проверки документов на блокпосту, какой-то человек принялся трясти руку Тодда Купера и долго не хотел её отпускать. Тот старик в пыльном костюме и мятой шляпе тряс руку Тодда, благодарил за то, что они здесь, а по его щекам текли слёзы.
Потом колонна с продовольствием, которая спешно шла из Брукхейвена в Нью-Йорк, была подбита мощным фугасом, заложенным прямо у дороги. Пятеро погибли мгновенно, ещё шестеро были тяжело ранены. Той же ночью мой взвод участвовал в зачистке в жилом доме в Бруклине. По словам информатора, партизаны, что заложили тот фугас, хранили здесь оружие взрывчатку.
Всё началось в два часа ночи. С машины службы оповещения прокричали приказ распахнуть двери и ждать с поднятыми руками. Над плоской крышей дома зависли два вертолета "Чероки", светя вокруг прожекторами. На первом этаже саперы пробили проход, через который пошли остальные.
Мой взвод был назначен на два верхних этажа. Приказано было действовать по уставу. Бойцам я сказал сначала стучать в дверь и только потом, если потребуется, выламывать, пальцы держать не на спусковых крючках и обращаться с людьми вежливо. Но даже так, дело было непростое. Мы вламывались, хватали хозяина, укладывали его на пол, усмиряли остальную семью, потом зажали хозяина перед семьей и интересовались, есть ли в доме оружие или партизанская литература, связан ли он каким-либо образом с бунтовщиками. Затем мы потрошили квартиру, открывали шкафы, вываливали наружу их содержимое, рылись в сервантах, искали всё, что могло быть похоже на оружие. В основном, люди вели себя пассивно, но нам сказали быть настороже, к тому же мы понятия не имели, что могли найти, и когда ситуация могла обернуться против нас. Несмотря на мои приказы, бойцы иногда вели себя жестко, они грубо острили, пытаясь разрядить обстановку, повсюду стояли крики и вопли, хруст битого стекла и посуды. В воздухе висело ожидание праздничной вечеринки с участием вооруженных до зубов людей и вероятность смерти.
Я ходил по квартирам, пытался замять эксцессы, когда ко мне подошел Дейв Брама и сказал, что творится что-то странное. Улыбаясь, он тихо произнес:
- Вы должны посмотреть, лейтенант. Это вам точно крышу снесет. Реально.
Я спустился вниз в однокомнатную квартиру, где вдоль стены тянулись книжные полки, над диваном висели плакаты, а на полу в беспорядке разбросаны книги. Внутри было жарко. Торшер уронили на пол и помещение окрасилось жуткими тенями. Сквозь жалюзи на окне пробивался свет прожекторов. Равномерный щебет винтов вертолетов гудел в унисон с моим сердцебиением. Позади мужчины, поставленного на колени и с руками скованными пластиковыми наручниками, стояли Тодд Купер и Томми МакАфи. Перед ним стоял Эрни Райт и листал его паспорт.
- Скажите своё мнение, лейтенант, - произнес Томми МакАфи, схватил мужчину за волосы и задрал ему голову.
- Он есть в списке?
- Ну, вы получше посмотрите, - сказал МакАфи. И он и Тодд Купер ухмылялись. - Глаза, цвет волос... не замечаете?
- Покажи лейтенанту документы, - сказал Тодд Купер.
Эрни Райт передал мне паспорт. У него было какое-то озадаченное, даже ошеломленное выражение лица, словно он врезался в невидимую стену.
- Видите? Видите? - спрашивал МакАфи, пока я листал документы.
Под чёрно-белой фотографией стояло имя: "Эрнест С. Райт".
Ухмылка Томми МакАфи стала шире, когда он заметил, что я прочитал.
- По ходу, мы нашли двойника нашего Эрни.
- Херня, - произнес Эрни Райт. - Он вообще на меня не похож. Он даже родился в другой день.
- Да ну? А почему тогда он сказал, что родился в той же жопе мира, что и ты? Его родаков зовут так же, как и твоих, у него твоё имя и глаза тоже твои, - сказал Томми МакАфи, снова задрав мужчине голову.
Действительно, глаза у него были такими же ярко-голубыми, как у Эрни Райта, а волосы имели такой же пепельно-белый цвет. Но, во всём остальном он вообще не был похож на Эрни Райта. Он был килограмм на двадцать легче, лицо его было уже и бледнее, к тому же он носил усы.
- Это твой доппельгангер, чувак, - сказал Дейв Брама. - Твоя тёмная сторона.
Я спросил, нашли ли они оружие или взрывчатку.
- Искать тут особо негде, - ответил Эрни Райт.
- Ну, разве не мило? - произнес МакАфи. - Наш Эрни влюбился. Влюбился в самого себя.
Брама спросил задержанного, откуда у него столько книг.
- Я работают помощником преподавателя в Бруклинском Университете, - ответил мужчина.
Голос у него был выше, чем у Эрни.
- Да ну? И что преподаешь? - спросил МакАфи.
- Американскую литературу.
Эрни Райт помотал головой.
- Если ты - препод, значит, ты член партии, - сказал МакАфи, ухмыляясь мне. - Этот хмырь точно в чём-то виноват, лейтенант. Нутром чую.
- В партии состояло пятьдесят миллионов человек, - произнес мужчина. - Включая преподавателей университетов и учителей старших классов. Таков был закон.
- А среди книг мы, наверняка, найдем какую-нибудь подрывную литературу, - сказал МакАфи. - Что скажете, лейтенант? Забираем его?
Мне казалось, что здесь скорее было замешано противостояние Томми МакАфи и Эрни Райта, чем желание раскрыть потенциального преступника. Я вытащил нож и разрезал пластиковые наручники, опутывавшиеся запястья мужчины, затем посмотрел прямо на МакАфи и поинтересовался, есть ли проблемы.
- Идём, - приказал я. - Все. Живо.
Эрни Райт таращился на мужчину. Затем он вздрогнул, словно очнувшись ото сна, и вышел наружу. Свет лежащей лампы вытянул его тень от книжного шкафа до потолка. Пока МакАфи, Купер и Брама выходили следом за ним, я вдруг понял, что всё ещё держу документы задержанного.
- Простите, - бросил я и уронил паспорт на пол перед мужчиной. Затем я вышел, слегка напуганный произошедшим.
На всём пути в Изумрудный город бойцы без конца подкалывали Эрни Райта насчёт его двойника или доппельгангера. В основном это были дружеские шутки, однако он молча уселся в самом конце десантного отсека БТРа и заговорил лишь однажды, когда Томми МакАфи сказал ему, что что-то с его жизнью пошло не так, раз он по уши в говне, а его доппельгангер устроился на хорошую должность, получил образование...
- В том-то и дело, - сказал Райт. - Этот парень вообще не похож на меня. Так что, завали пасть, МакАфи. Это неправильно. Это даже не смешно.
Какое-то время стояла тишина, затем Дейв Брама тягучим голосом произнес:
- Знаешь, что такое доппельгангер? Это точно такой же человек, как и ты, только у него нет души. Он об этом в курсе и очень сильно эту душу хочет заполучить. Встретиться с ним, это примерно, как встретить вампира, которому нужна именно твоя группа крови. Он может высосать из тебя душу в одно мгновение. Превратить тебя в того, кем он сам когда-то был.
- Что-то в этом духе, - вставил Лерой Мосс. Он сидел за рулём БТРа, поэтому, чтобы остальные бойцы расслышали его речь сквозь рёв мотора, ему пришлось повернуть голову. - Всем очевидно, что не существует бесконечного множества душ. Если есть два одинаковых человека - один в Реальности, а второй в другой истории - у них на двоих будет только одна душа. Поделить душу нельзя, поэтому владеть ей может кто-то один.
- Как по мне, у жевунов вообще нет душ, - произнес Томми МакАфи. - Они призраки.
Это было распространенное мнение. Жевунов считали привидениями. Ненастоящими. И именно потому, что они были ненастоящими, с ними можно было делать всё, что угодно.
- Это и означает слово "доппельгангер", - сказал Дейв Брама. - В переводе с немецкого - "призрак".
- Говорят, своего доппельгангера можно ебать, - сказал Тодд Купер. - В натуре. Это как подрочить. Только, в два раза веселее.
- Ага, беда только в том, что в итоге тебе придется его кинуть, - заметил Томми МакАфи. - Либо он тебя кинет.
Бойцы рассмеялись. Дейв Брама сказал:
- Наверное, встретить своего двойника здесь - довольно напряжно для Эрни.
Эрни Райт не ответил. Я приказал бойцам угомониться, но Томми МакАфи должен был сказать последнее слово.
- Вопрос в том, кто их них призрак, а кто человек? Подумай над этим, Эрни.
Через пару дней я увидел Эрни Райта сидящим на раскладном стуле в зоне отдыха. Он сидел без рубашки, в шортах и сандалиях и читал брошюру, которую нам выдавали перед переходом через зеркало. "Краткий курс другой истории". Я спросил, как у него дела, а он ответил, что всё хорошо.
- Интересное чтиво у тебя.
Он пожал плечами.
- Если читать внимательно, станет понятно, что тот парень не совсем твой двойник.
- Я в курсе, - отозвался Эрни. - Понял это, когда узнал, что он моложе меня на три года.
- Насколько я понимаю, если он родился после того момента, как местная история начала отличаться от Реальности, то он стал совершенно другим человеком, - сказал я. - Потому что его жизненный опыт сильно отличается от твоего.
После того случая я тоже перечитывал "Краткий курс".
- Тут об этом именно так и написано, - сказал Эрни Райт.
Одной рукой он держал брошюру, подложив указательный палец между страниц как закладку.
- Ты - то, что ты делаешь и то, что обстоятельства делают с тобой. Сумма всех твоих переживаний. Мы с ним прожили настолько разную жизнь, что даже братьями нас назвать сложно.
- Именно так я это и понимаю, - сказал я.
- И всё же, - продолжал Эрни. - Мне кажется, родители у нас были одни и те же.
Я не понял смысл этого замечания. Вряд ли в этом была моя вина. Я с трудом запоминал имена бойцов своего взвода, не говоря о том, чем они занимались до призыва. Но, даже если я не помнил, что мать Эрни умерла при родах, когда ему было всего два года, а сам он прожил вместе с отцом, который был запойным и жестоким пьяницей, я всё ещё чувствовал себя виноватым. Мною овладела навязчивая мысль о том, что я должен был знать о тяжелом детстве Эрни, что я мог предотвратить то, что случилось потом, вместо того, чтобы делать идиотское замечание о том, что мне приятно видеть, что он отложил встречу на другой раз.
- Это очень странно, - произнес Эрни. - Но ведь за зеркалом постоянно происходит всякая странная херня. Приходится мириться.
- Рад это слышать.
После этого Эрни Райт, кажется решил с этим вопросом разобраться. Я слышал, что он долго и откровенно беседовал с Лероем Моссом, который постоянно носил в нагрудном кармане кителя небольшую Библию. Они обсуждали природу души и её неделимость. От насмешек Томми МакАфи он просто отмахивался. А затем, через две недели, когда взвод отправился на отдых, он исчез.
Я не знал, что случилось до следующего дня, когда военная полиция арестовала Эрнеста Райта, человека, который, по словам Томми МакАфи, был доппельгангером Эрни Райта.
Выходило так, что Эрни Райт переоделся в гражданскую одежду, забрался в частный грузовик, выезжавший с территории Изумрудного города, и тем же вечером оказался в квартире Эрнеста Райта. Он был пьян, но не сильно, говорил, что ему хотелось поболтать, предлагал курево и бутылку "Четырёх роз". Сказал, что это компенсация за неприятности двухнедельной давности. Эрнест был встревожен, но ему также было жаль Эрни, так как тот выглядел напуганным, сбитым с толку и потерянным. А ещё ему было любопытно. Поэтому он пригласил Эрни в дом, сварил кофе и они сели разговаривать. Родители у них были одинаковые, но у Эрни они начали встречаться раньше, чем у Эрнеста, мать Эрни умерла при родах вместе с младенцем, когда самому Эрни было два года, его отец крепко запил, поэтому Эрни ушёл в армию, подальше от этого мудака. Тот помер три года назад, когда у него, наконец, отказала печень.
- Я по нему не скучаю, - сказал Эрни. - Ни капельки.
Отец Эрнеста - версия отца Эрни в Американском Союзе - погиб в автоаварии, когда самому Эрнесту было меньше года. Через пару лет его мать снова вышла замуж за другого учителя старших классов в школе, где она работала сама.
- Поэтому ты и стал преподавать в колледже, да?
- В доме всегда были книги.
Они говорили о городке, в котором родились, о крошечном домике, в котором Эрни жил с отцом до армии. Эрнест с матерью переехали оттуда, когда ему было три года, он почти ничего о нём не помнил.
- Кажется, во дворе перед домом там росла вишня, - сказал он.
Эрни улыбнулся.
- Она до сих пор была там, когда я видел его в последний раз. Дерево одно, жизни разные.
- Вообще-то, два разных дерева, - поправил его Эрнест.
Он рассказал Эрни о своей учёбе, о том, как перебрался в Нью-Йорк преподавать и изучать литературу. Эрни рассказал о своей так называемой карьере в армии, о ядерной войне в одной из исторических веток, о патрулировании улиц Нью-Йорка.
- Маму я почти не помню, - сказал он. - А отец постоянно бухал и бил меня, пока я не вырос достаточно, чтобы бить его самого. Но у тебя была настоящая семья. Ты закончил колледж, у тебя полно книг...
- Если бы ты знал, каково это - жить под властью Дражайшего Вождя, его сумасшедших сыновей, тайной полиции, ты бы решил, что это не так уж и здорово, - сказал Эрнест.
На протяжении всего разговора он выглядел нервным и напряженным, всё сильнее тревожась из-за внезапного вторжения.
- Слушай, было очень приятно поболтать с тобой. Необычно, но приятно. Но мне завтра на работу.
- Мне тоже. Снова на улицы. Слушай, мне просто интересно, - как бы невзначай произнес Эрни, - а твоя мать всё ещё жива?
Разумеется, именно за этим он и приехал. Не к Эрнесту, что не был ему даже братом, которого Эрни никогда не знал. Нет, Эрни Райт гнался за признаком своей давно умершей матери.
Он долго разглядывал фотографию, которую неохотно показал ему Эрнест и спросил, живёт ли она в их старом городе. Он сказал, что мог бы иногда её навещать и сильно разволновался, когда Эрнест заметил, что это не очень хорошая мысль. Эрни взорвался, сказал, что он почти не помнит родную мать, что просто хочет её увидеть, так какой вред он сможет ей нанести? Они начали ссориться. Эрни смахнул на пол со стола Эрнеста бумаги и выхватил пистолет. Тот попросил его остановиться. Он запаниковал, плеснул в лицо Эрни кофе и пистолет выстрелил. Пуля едва не попала в Эрнеста. Они начали бороться, прозвучал ещё один выстрел. На этот раз пуля попала Эрни в бедро, повредив артерию. Полилась кровь. Эрнест побежал к соседям, у которых был телефон и вызвал скорую, но из-за того, что улицы были перекрыты блокпостами, ехала та два часа. Несмотря на все старания Эрнеста и соседей, Эрни Райт умер от потери крови прямо на персидском ковре в квартире Эрнеста.
Всё это Эрнест Райт рассказал мне, сидя в мрачной допросной комнате в лагере "Рентген", где содержались подозреваемые во взрывах и убийствах, задержанные при перевозке оружия и взрывчатки, нарушители комендантского часа и все те, кто каким-либо образом создавал проблемы оккупационным войскам. Местная полиция арестовала его по подозрению в убийстве, но, когда узнали, что убитый в квартире был солдатом, его тут же отдали. Мой командир советовал не ходить к нему, но произошло всё в моё дежурство, поэтому я чувствовал свою ответственность. Мне хотелось знать, что произошло, чтобы понять, где и в чём я ошибся. Помимо этого, я прочёл протокол допроса Эрнеста Райта, побеседовал с местными полицейскими и пришёл к выводу, что он невиновен.
Когда я ему об этом сказал, он меня поблагодарил за это и за то, что я согласился свидетельствовать в его защиту на суде. Рассказывая мне о случившемся, он выкурил несколько сигарет. Закурив ещё одну, Эрнест произнес:
- Один писатель изобразил историю, как тропу со множеством ответвлений. Когда человек принимает какое-то решение, не важно, насколько незначительное, дорога разделяется на две. Поэтому, существует настоящий момент, здесь и сейчас, и ветка истории, где вы решили мне не помогать.
Я сказал, что знаком с этой концепцией. К тому времени я несколько раз перечитал "Краткий курс другой истории" от корки до корки, пытаясь найти что-нибудь, что помогло бы мне разобраться в случившемся.
- Бесконечное множество путей. Одни сходятся, другие расходятся, какие-то идут параллельно, - сказал Эрнест Райт. - До прошлого года я считал всё это выдумкой. Философским измышлением. Но затем явились вы и началась революция. Через эти свои врата Тьюринга вы послали сюда войска, чтобы помочь разгромить Дражайшего Вождя. Вы сказали нам, что ваши агенты долгое время посещали нас, готовя революцию. Вы сказали, что хотите помочь нам построить лучшую Америку. Но вы лишь лепите нас по своему подобию.
- Мы действительно хотим вам помочь.
- Ваш путь - лишь один из множества прочих. И ни один путь не может считаться лучшим или более привилегированным, чем остальные. Все равны.
- Только у нас есть врата Тьюринга.
- Что даёт вам возможность вмешиваться в другую историю, в другие Америки. Но это не дает вашей истории никакого морального превосходства. Вы принесли нам свободу. Демократию. Хорошо. Мы вам благодарны, но ничего не должны. Мы имеем право делать с этой свободой то, что пожелаем, согласны вы с этим или нет. Если мы будем лишь строить подобие вашей Америки, что это за свобода такая будет?
Я сказал ему, что он говорит как повстанец, но он помотал головой. Он был более тощим, чем мне казалось, а из-за того, что его побрили налысо и сбрили усы, он стал ещё сильнее похож на Эрни Райта. Или на того Эрни, каким я его запомнил.
- Повстанцы убеждены, что смогут восстановить Союз, если выкинут вас обратно за зеркало. Мы хотим восстановить демократию, но в том виде, в каком мы её понимаем. Ваш друг был таким же. Он не понимал, что мы с ним - совершенно разные люди. Чужие друг другу. Моя мать не была его матерью. А это не ваша история, - сказал Эрнест Райт.
То был 1974 год. Мне тогда было 24. Я был невинен, полон глупых надежд. Сейчас мне уже за тридцать, я стал известным писателем с пятью короткими повестями и полноценным романом в багаже. Часть этой истории я использовал в одной из своих повестей, но у меня Эрни Райт не умер на полу квартиры Эрнеста Райта, застреленный из собственного пистолета. Вместо этого он выяснил, где жили родители Эрнеста, ушёл в самоволку и добрался до своего родного городка по версии Американского Союза. Весь день он следил за его матерью, набираясь мужества подойти и поговорить с ней. В конце концов, он понял, что ему нечего сказать этой женщине, потому что она совсем не похожа на его мать, что ничего в жизни Эрнеста Райта не помогало ему понять, что же пошло не так в его собственной жизни. Несмотря на то, что моя версия отлично вписалась в повесть, несмотря на то, что Эрни Райту действительно хотелось понять собственную жизнь и разобраться в ней, несмотря на то, что эта история была основана на реальных событиях и имела счастливый конец, она оставалась выдумкой. Я остался недоволен этим, чувствовал за собой вину, из-за того, что опошлил образ Эрнеста Райта, использовал его как статиста, призрачное отражение, единственной задачей которого было дать Эрни Райту информацию, необходимую для дальнейших странствий. Это было единственное, что я мог сделать, но никакого счастливого конца, никакого горько-сладкого финала не было.
После двух месяцев содержания в лагере "Рентген", Эрнеста Райта передали местным властям. Он не вносил залог и был зарезан во время бунта в тюрьме ещё до начала суда. Через пару месяцев в перестрелке погиб Тодд Купер, а Дейв Брама получил тяжелое ранение. В тот же день Бобби Старджес вколол себе в ногу шприц морфина и отстрелил большой палец. Рана на миллион долларов, что отправила его обратно в Реальность. В рапорте я написал, что это была случайность. Парня так и не привлекли за тот расстрел машины. Следом в БТРе погиб Лерой Мосс, его машина получила в борт снаряд из гранатомёта. Я сидел рядом с ним и потом два месяца провалялся в госпитале, пока врачи пытались извлечь из моей ноги осколки и куски костей Лероя Мосса. Кое-что из этого до сих пор во мне.
Томми МакАфи пошёл на сверхсрочную, отслужил ещё год и вернулся без единой царапины. После публикации моей повести, он как-то ночью мне позвонил. Он был пьян и хотел поговорить о прошлом. Сказал, что у него есть куча историй, которые я мог бы вставить в свои книги. Я слушал его бормотание, узнал, что это именно он вдохновил меня на написание книги и, что, благодаря ему, она получила хорошие отзывы. Когда он, наконец, повесил трубку, я понял, что он задел нечто важное и принялся писать эту историю.
Мы - это то, что мы делаем, и что обстоятельства делают с нами. Если в "Кратком курсе другой истории" и было написано что-то правильное, то именно это. И поскольку, происходящее на войне разительно отличается от обычной жизни, перемены, произошедшие с нами, были глубже. Каждого вернувшегося с войны солдата преследуют призраки тех, кто не вернулся, призраки тех, кого он убил или видел, как убили другие. Его преследуют совершенные и не совершенные поступки. И чаще всего его преследует невинный ребенок, каким он был до того, как жизненный опыт и война лишили его невинности. В этом рассказе я вызвал своих призраков и попытался их успокоить. Но мне кажется, что все, кто прошел через зеркало в другую историческую ветку, сами стали призраками, затерявшимися в бесконечных хитросплетениях собственных историй, непрерывно ищущими тот идеал, которого нам никогда не достичь.