Иисуса раздражала эта сандалия. Отчасти он понимал, что это безумие - раздражаться из-за какой-то сандалии, учитывая тот факт, что он один-одинёшенек в пустыне, где нет еды, не считая саранчи - не сочной, а сухой, пустынной саранчи. От разбитой сандалии толку больше. Да и пить нечего, кроме росы, которую утром ему удалось добыть из-под камня.
Вдобавок ещё эта тяжкая ноша, которую он будет вынужден нести всю оставшуюся жизнь. Подходить к людям, говорить им, чтобы они бросали сети, или что у них там, бросать семьи и следовать за ним, ибо он - этот момент вызывал в нём истинный раболепный страх - ЕСТЬ СЫН БОЖИЙ. Ну и работёнка, а?!
Помимо всего этого, он знал, что было ещё нечто гораздо, гораздо худшее. Необходимая боль и погибель. Он мог бы очень осторожно заглянуть в будущее и на самом деле увидеть, что будет дальше, однако он отказывал себе в подобном знании. Это обман.
Видимо, именно поэтому он был так одержим сандалией. Потому как всё остальное, о чём он мог бы поразмышлять, вгоняло его в ещё большую депрессию, чем оторванная лямка, да подошва, которая трепыхалась на ветру, словно сорванный парус в Галилейском море.
Иисус подоткнул лямку. Наверняка, должен быть какой-то инструмент, которым можно это починить. Какой-нибудь жгут для сандалии или прищепка для лямки. Отец должен знать. Его отец починил бы эту проклятую штуку за пять секунд. Он задержал бы на ней взгляд, покрутил, выяснил, что именно нужно делать и принялся бы за дело своими крепкими коричневыми пальцами. Иосиф отлично умел работать руками. Иисус-бездельник же, со своей стороны, постоянно то попадал молотком по большому пальцу, то приколачивал руку гвоздём в мастерской.
Когда он вспомнил об измученном, умирающем раньше времени отце, из его глаза выкатилась слеза, скатилась по носу и плюхнулась в песок.
И вдруг сквозь мысли Иисуса прорвался слабый голос.
- Эй, ты, погодь.
То был первый человеческий голос, что ему довелось услышать за сорок дней и ночей, проведённые в пустыне.
Он обернулся и всмотрелся в усеянный камнями склон. Щурясь на солнце, он разглядел спешащего к нему человека. Глаза застилал пот и Иисус вытер лицо грязным рукавом одежды. Он вспомнил о матери, которая сшила ему эту мантию из цельного куска мягкой ткани, она была настолько хитро соткана, что казалась почти невидимой.
- Жарища, как в аду.
Снова этот голос. Человек продолжал приближаться. Даже на расстоянии в его внешнем виде было заметно что-то необычное. Одежда у него была странная, повторяющая контуры тела во всех непристойных деталях. Какая-то римская мода? Или что-то с востока? Иисус моргнул и каким-то образом - не иначе, шутка, которую с ним сыграли жажда, голод и испепеляющее солнце - человек оказался прямо перед ним.
То, что на расстоянии казалось странным, вблизи выглядело причудливым и пугающим. И дело не в чёрном костюме, не в чёрных лакированных туфлях, не в неестественной белизне рубашки и не в переливающемся синем галстуке. У этого человека не было глаз. Точнее, на месте глаз, на его лице блестели два зеркала в металлической оправе.
И в этих зеркалах Иисус видел себя. Видел исхудавшее острое лицо, глубоко запавшие в череп глаза, видел грязные спутанные волосы. Видел, или ему показалось, терновый венец на голове и струйки крови, похожие на красные слёзы.
- Для парня с разбитой сандалией ты забрался довольно далековато. И, раз уж, вспомнили, позволь кое-что тебе подобрать?
В тот же миг изношенная натирающая сандалия на ноге Иисуса исчезла, а вместо неё появилась какая-то мягкая сетка из неизвестного белого материала и волнистая подошва, которая обволакивала стопу подобно облаку.
Иисус закрыл глаза, понимая, что вместе с бредом настало время искушения. Он скинул с себя диковинную обувь и отправил её вниз по склону, где та тут же превратилась в камни.
- "Найк" не подходит? Может "Пума"? Или "Адидас"?
Иисус не обратил на человека внимания. Босыми ногами он продолжил восхождение на гору, радуясь, что всё, наконец, началось.
- Ладно, ты меня подловил, - сказал мужчина, спешно перебирая короткими ножками, дабы поспевать за широким размеренным шагом Иисуса. - Никто не утверждал, что ты - глупец. Слушай, тут слишком жарко, чтобы лазать по горам. Мы же с тобой не дети. Давай, присядем и поговорим, как цивилизованные люди. Ты же знаешь, что я обязан это сделать, так что, давай сделаем всё, как можно, менее болезненно. Удели мне всего десять минут на речь, а потом можешь посылать меня куда подальше, и мы займёмся... ну, тем, чем должны заняться. Ты занятой человек. Я занятой человек. Дела, дела, дела. Я тебе такое расскажу, ты не поверишь. Война, преступления, убийства - одна жуть за другой.
Внезапно Иисус ощутил глубокую печаль, словно на плечи ему легла ноша смерти, и ему, вдруг, захотелось присесть и отдохнуть.
- Глянь, там вроде ничего, - сказал мужчина и указал на плоский камень.
Он извлёк из рукава платок в красный горошек и протёр камень. Затем он присел и похлопал рядом с собой. Иисус тоже сел.
- Ну и видок, - сказал мужчина. - Видать всё аж...
Мужчина неопределенно махнул рукой и Иисус увидел собственные идеально остриженные и очищенные ногти.
- Ну, аж дотуда.
Солнце садилось, пустыня постепенно краснела. По земле подобно длинным ножам тянулись вытянутые тени.
Иисус заметил, что голая скала, на которой он сидел, вдруг превратилась в чёрную кожу. Он глубоко утопал в чём-то мягком. Он попытался выбраться, но усталость давала о себе знать, к тому же обволакивающий комфорт был таким манящим. Он подумал, что никто в мире, ни Ирод у себя во дворце, ни Цезарь в Риме, не знали подобных сидений.
- Так гораздо лучше, - сказал мужчина. - Так, смотри, в любой сделке, в любом договоре, есть две стороны. Есть то, что я могу предложить и то, что я хочу получить взамен. Полагаю, нет смысла пихать тебе всякую стандартную хрень: богатства, власть, королевства? Однако, если пожелаешь, всё это есть. Я не говорю, что тебе следует всё это взять взамен за тычки, что ты получишь, но паренёк, вроде тебя, да с реальной властью, сможет сделать много хорошего. Я про то, что, кто лучше будет рулить империей - ты или Калигула? Или, если поглядеть дальше - мои пацаны Чингисхан, Тамерлан или Адольф? Если задуматься, отпускать такое на самотёк попросту безответственно. Как там говорят: для торжества зла достаточно, чтобы добрые люди бездействовали, а ты этим и занят - сидишь тут и ничего не делаешь, старичок. Ну?.. Нет? Ладно, я и не думал, что ты на это купишься. Временная власть не для тебя. Я понял. Воздайте кесарю кесарево, бла-бла-бла. Тогда, может, кое-что другое. Чел, видел бы ты телочек, с которыми я могу тебя свести. Стройные, как богини. Слышь, а среди них и правда есть богини! И я не только про нынешних тёлочек. Я про каждую красотку, что когда-либо жила или будет жить. Нет? Девочек не надо. Может, мальчиков? Лады, не горячись! Не надо морщиться, я просто спросил. Как я всегда говорю: живи и дай жить другим. Всё ещё "найн"? Ну, так я и предполагал. Ну, ты ж знаешь, как оно тут всё. Обязан был спросить. Если не следовать сценарию, потом хрен разберёшь.
Иисус всё это время оставался безучастным. Сопротивление искушению было частью его работы, как и та роль, которую играл Отец Лжи.
- Но у меня ещё не всё, - продолжал мужчина. - В данном случае понадобится презентация.
Он нарисовал пальцем в воздухе прямоугольник, и там, где он его нарисовал, появилась чёрная фигура, словно окно в пустоту.
- Хочу, чтобы ты посмотрел. Ведь, ты же хороший парень. Один из лучших. Не, самый лучший. Твоё сердце там, где надо. С этим никто не спорит. Ты хочешь, чтобы всё шло, как надо. Хочешь, чтобы с этими крошечными людишками всё было хорошо. Я в книжке читал. Возлюби ближнего своего, подставь другую щёку, блаженны сытые брюхом и прочее. Кто ж с этим спорит-то? Коли ты решил создать новую религию, именно с этим материалом и нужно начинать. Но, гладко было на бумаге, да... Короче, давай, кино посмотрим. Одна картинка стоит тысячи слов. Дай-ка, передвину поудобнее... вот, так.
На парящем экране возникли изображения. Звучала музыка. Слышались голоса. Для Иисуса всё это была бессмыслица. За исключением самых жутких сцен. Кровь. Смысл имела лишь кровь. Он закрыл глаза.
- Ай, бляха, забыл, что тебя пугают технологии. Так, может, я просто расскажу тебе, что здесь происходит? Ну, типа, знаешь, как дополнительные материалы на DVD, когда режиссёр обо всём рассказывает. Только, ты не знаешь. Короче, я буду рассказывать, а ты смотреть и всё поймёшь. Понял? Отлично.
Иисус открыл глаза. Солнце закатилось за горизонт, жёлтая и красная пустыня превратилась в серую и синюю. Прекрасное время. Жар дня сменился прохладой, но холод ночи ещё не наступил. Он пытался разжечь костёр, но не имел таких навыков, поэтому холодными ночами дрожал и стонал, как безумец.
- Так, поехали. Народ, который ты собираешь, в основном, хорошие люди. Кроме евр... Так, не будем забегать вперёд. Но, когда ты сойдёшь со сцены, всё начнёт меняться. В первую очередь, твои пацаны очень расстроят римлян, а это, ну крайне дурацкая затея. Погоди, дай-ка я...
Он зарылся в боковину кожаного дивана и вытащил оттуда пульт управления, а до него ещё извлёк и с отвращением отбросил: пригоршню монет, коробок спичек, расчёску и комок шерсти, некогда бывший куском мармелада.
- Так, перемотаем вперёд до... ну, вот.
На экране появился римский амфитеатр. На коленях стоит семья - мать, отец, мальчик и девочка. Вокруг них осторожно нарезает круги голодная львица. Родители молятся. Дети прячут лица в одеянии отца. Львица прыгает, хватает девочку за горло и утаскивает в сторону.
- Давай-ка, прервёмся? Тут ещё полным-полно подобного - людей тысячами раздирают на части, насаживают на пики, сжигают. И я знаю, что ты ответишь. Всё это деяния римлян. Жертвы же не виноваты, правда? Но, видишь ли, в чём дело, все эти люди - мужчины, женщины, детишки - все они оказались там из-за Иисуса Христа. Не знаю, как ты, но я бы на свою совесть подобного не взвалил. Я к тому, что, сколько ещё детишек должно быть сожрано, чтобы ты, наконец, осознал, что все твои планы, эм, контрпродуктивны? Но, давай, дальше. Потому что, как видишь, очень скоро, вы перестали прятаться и начали браться за дело. Строго говоря, раздавать они начинают намного больше, чем брать. Нести на копьях. Для начала, покажу тебе один пример. Глянь на эту дамочку. Её звать Гипатия.
На экране появилась статная женщина, которая читала папирусный свиток.
- Это очень умная дамочка, один из влиятельнейших философов своего времени. Живёт в Александрии, это город такой, когда власть там начинают захватывать христиане - это так себя называют твои последователи. Но сама она, по-прежнему, придерживалась старых взглядов: Зевс, Афина, Аполлон, вся эта братия. В общем, явились монахи, зилоты и прочие фанатики и устроили вот, что...
Картинка сменилась и появилось изображение толпы, нападающей на Гипатию, их лица искажены злобой и ненавистью. Её стянули с повозки, и, пока она молила о пощаде, изрезали её тело устричными ракушками, затем, пока она едва шевелила губами, сожгли то, что осталось.
- Ох, ты ж! И всё из-за того, что она подносила ладан не тем богам. С этого момента ситуация накаляется. Дай-ка, перемотаю.
На экране вновь появились ужасные сцены гонений и войн, гораздо худших, чем предыдущая. Армии христиан крестили язычников мечом. Бряцающие доспехами крестоносцы грабили, насиловали и выжигали спасаемый ими Иерусалим. Опустошенные крупнейшие города маврской Испании. Повсюду кровь, пламя и смерть, трупы детей, вопли кружащих в небе падальщиков.
- А ещё евреи, да, евреи. Видел бы ты, что они устроили евреям. Две тысячи лет гонений. Вот, это наследство от такого милого еврейского паренька, как ты, а?
Иисус склонил голову и зашептал молитву.
- Но всё это - только начало. Самую мякотку твои ребята устраивали не язычникам, неверующим и всяким прочим. Не, всё веселье началось, когда христиане начали резать друг друга. Ты не хуже меня знаешь - истинная ненависть всегда возникает между братьями.
Снова появились изображения битв. Резня католиков протестантами, протестантов католиками.
Глаза Иисуса пылали, но отвести взгляд он не мог.
- Полагаю, мы уже достаточно увидели, не? Хочу показать тебе ещё кое-что.
На тёмном окне появилось изображение ночи, по крайней мере, так показалось сначала. В иссиня-чёрном небе блестели миллионы огоньков. Затем камера начала приближаться. Миллионы превратились в тысячи, тысячи в сотни. Световые точки всё увеличивались, пока на экране их не осталось всего несколько штук. Нет, это не звёзды. Желудок Иисуса сжался от отвращения.
- Если найду нужную кнопку, можно включить запахи.
Ноготь, что щёлкал по пульту, стал кривым, толстым и грязным.
Появилась фигура, дергающаяся в огне. Лохмотья, в которые была одета женщина, выгорели, плоть почернела, а лицо исказилось в приступе чудовищной боли. Даже не боли, оно превратилось в маску смерти.
- Попкорна?
Мужчина держал в руках ведёрко. Иисус выбил ведёрко из его рук, попкорн рассыпался по земле и превратился в мелкую гальку и камешки. На секунду весёлое, любознательное и деловое выражение лица пропало, и даже зеркала на лице не сумели скрыть горящее за ними алое пламя. В ту же секунду это пламя исчезло.
- Ну, конечно же, ты расстроился, - сказал мужчина. - Следовало ожидать. Кто эта женщина? Хочешь знать, кто она? Это так важно? Язычница, еретичка, ведьма, какая разница? Суть в том, что она сгорела - бляха, в буквальном смысле, сгорела - из-за тебя. Из-за твоего учения. Из-за того, что заставляет мужчин всё это делать. Но ты можешь всё прекратить. Просто, уходи. Пошли всё на хер. Учеников, превращение воды в вино, проказу, бабу, что омывает твои стопы своими волосами, парня, которого ты вернул из мёртвых, бичевание, терновый венец, смерть на куске дерева, вообще, всё. Только скажи, и всё исчезнет. Строго говоря, даже не произойдёт. А следом изменится и всё остальное. Никаких гонений, никаких крестовых походов, ни горящих девок, вроде этой. Все будем счастливы.
Иисус глядел в пустыню и заметил неожиданную охряную вспышку, прежде чем окончательно опустилась тьма.
- Давай, составим бумагу, а? Не то, чтобы я не верил тебе на слово, но, считаю, лучше всё записать. То, что мелким шрифтом, читать не обязательно - это обычная юридическая лабуда, ты ж знаешь этих юристов. Просто, подпиши вот здесь. Кровью. Да, шучу же. Мы же не парочка тощих готов, тусующихся на кладбище в Шеффилде. Чернила вполне подойдут. Вот, держи. Нажми сверху и... всё. Замечаааательно. Ладно, ладно. Подбросить тебя до города? Нет? Ну, сам добирайся.
И Сатана исчез, оставив Иисуса в одиночестве на голой скале в окружении тьмы. Экран превратился в россыпь звёзд на ночном небе, а мягкое кресло стало плоским куском скалы.
Иисус вспомнил улыбку на лице Сатаны, когда тот уходил, к нему, наконец, явилась истина, он позволил себе заглянуть в будущее. Он увидел, во что превратится мир. Увидел, что зла станет ещё больше. То, что раньше было крошечными огоньками, превратится в величайший пожар.
Затем, не зная, куда ещё податься, то ли на вершину скалы, где ещё можно было найти лучик света, или вниз, в бесконечную тьму долины, он осел на каменистую землю.