Телевизор был перевёрнут. Когда я делаю уборку, мне нужна его компания, а не то, что он показывает. Осторожно потягивая вино из бокала, я с огромной заботой одной рукой пылесошу восточные ковры. Ох, Кэтрин, ты бы впечатлилась проделанной мною работой. Дом ещё никогда не был столь чистым.
Я убираю пылесос в шкаф. После того, как я избавился от всей ненужно мебели, уборка не занимает слишком много времени.
С коврами покончено, я собираюсь отполировать пол, когда до меня доходит, что завтра вывозят мусор. Я энергично сворачиваю ковры один за другим, стягиваю их бечёвкой и выношу на обочину. Затем, по причине ненадобности, я ставлю рядом с ними пылесос.
Возвращаюсь в дом, гостиная практически пуста, высушенные отбеленные кости нашей жизни, лишённые мяса и воспоминаний. Выжило одно кресло, телевизор, да складной поднос, которым я пользуюсь с тех пор, как выбросил обеденный стол. Таймер на духовке выключился, мясные пироги готовы. Я достаю тарелку, нож и вилку, нарезаю пироги и выбрасываю противень. Я протираю дверцу духовки тряпкой, затем мою её, выжимаю и убираю. Наливаю себе ещё бокал вина.
Пока я ем, телевизор что-то бормочет и кричит на меня. Люди висят кверх ногами, словно летучие мыши. Они ходят по потолку, безумно улыбаются. Балаболы из новостей обсуждают недавнюю катастрофу, их рты чудовищно искривлены. Некто в костюме дятла раз за разом долбится головой о капот пикапа. Что это должно значить? И должно ли вообще?
Вина в бокале стало наполовину меньше. Хорошо провожу время этим вечером. Внезапно поднимается волне неприятных ощущений, неся за собой поток страданий. Я жмурюсь, корчу гримасу, но слёзы каким-то образом вытекают наружу и я плачу. Слёзы не поддаются контролю, потому что, пока я думаю о тебе, пока я никогда не перестаю думать о тебе, становится всё труднее и труднее вспомнить, как ты выглядела. Твой образ ускользает от меня. О, Кэтрин, я забываю твоё лицо!
Никакой жалости к себе. Я не поддамся ей. Я вытаскиваю швабру и наполняю ведро тёплой водой и хлоркой. Я начинаю изо всех сил тереть, мою полы. До тех пор, пока не беру себя под контроль. Я наполняю бокал, делаю глоток, чувствую, как вино обжигает желудок. Если продолжать так пить, рано или поздно, умрёшь. Поэтому я и работаю изо всех сил.
Я учу себя умирать.
Если мне не будет доставать свежего воздуха, я начну вырубаться, если начну вырубаться, буду меньше пить. Время - это всё. Я надеваю пальто, выхожу за дверь. Пошатываясь, спускаюсь с холма. Мимо рядов домов и магазина сладостей на углу, шоколадной фабрики и заправки, под железнодорожным мостом, мимо канала, прямиком до Манаянка. Вино жужжит в голове, но предательский мозг всё тянется к тебе, ведёт протяжный монолог о боли, утрате и тоске. Если бы только я удержал тебя в тот день дома. Если бы, да если бы, да если бы, блядь. Меня уже бесит всё это слышать. Я взмываю всё выше и выше, пока осознанная мысль не превращается в мрачное бормотание под ногами, и я взмываю в божественное вечернее небо.
Как же я любил Манаянк, его мельницы, полуразрушенные шахты и жилища "синих воротничков". Яппи облагородили Мэйн-стрит, но в трёх кварталах отсюда люди не изменились - всё те же упрямые, мнительные добрые соседи. Я плыву по узким улицам в сторону модных ресторанчиков на Мэйн. Голова кружится, а ноги едва касаются земли. Я прохожу мимо счастливой вечерней толпы, прикованной к земле тончайшими нитями. Я бы разорвал их, если бы мог, и я просто плыву дальше.
Затем я вижу человека, зависшего в воздухе.
Больше его никто не видит. Люди целенаправленно проходят мимо, некоторые даже пересекают участок застывшего воздуха, что мерцает тёмным светом, скрывая фигуру человека.
Он дёргается в агонии среди хромированных решёток, словно муха, попавшая в паутину. Очертания его тела расплываются по краям, как на плохо настроенном видео. Он тонет в грязной радуге. Его тело представляет собой кубический кошмар, торс разбит на пересекающиеся плоскости, конечности искажены в девяти измерениях. Его голова крутится, глаза разделяются и утопают в голове, и затем появляется вспышка отчаянной надежды, будто он осознает, что видит меня. Он тянется ко мне, протянутая рука демонстрирует мне веер вероятностей. Захваченное в желеобразном воздухе, тёмное и искрящееся, его тело распадается на изломанные плоскости.
Рот открыт в безмолвном крике, при помощи некоей симпатической магии, отголоски его речи звучат, словно скрежет ногтей в моём затылке.
Я знаю человека, который тонет, с того самого мига, как замечаю его. Вокруг ходят люди, некоторые проходят прямо сквозь него. Они бросают на меня, замершего на тротуаре, удивлённые взгляды. Я беру его за руку.
Больно. Охренеть, как больно. У меня такое чувство, будто меня ударили толстой палкой. Одна сторона моего тела становится совершенно неподвижной. Меня швыряет на бок, мысли утопают под покрывалом сильной боли, и это благословение, потому как, впервые с момента твоей смерти, любимая моя, я перестаю думать о тебе.
Когда я прихожу в себя, я собираюсь с силами, и встаю. Я никуда не перемещался, но улица пустынна и темна. Это бред, потому что никто не бросил бы меня лежать на тротуаре. Не такой это район. Но, тогда почему? Не та мысль, о которой стоит задумываться.
Я стою, а рядом со мной лежит труп.
Он одет в некое подобие белого комбинезона, покрытого всяким высокотехнологичным мусором. На его груди висит бейджик с разлетающимися в стороны стрелами. Я смотрю на него. Мёртвый бедолага, а я ничего не могу поделать.
Нужно ещё выпить.
Снова домой, снова домой, тащиться, тащиться, тащиться. Хотя, когда я подхожу к дому, что-то не так. На окнах занавески, из-за них льётся оранжевый свет. Будь я нормальным человеком, я бы испугался, что ко мне в дом влезли грабители или психи. Но я не мог сделать ничего, кроме как войти.
Я вхожу.
На кухне кто-то грохочет сковородами и кастрюлями. Гудение.
- Это ты, любимый?
Я стою посреди гостиной и дрожу от чего-то более существенного, чем страх. Это больше похоже на леденящий ужас, который можно испытать, когда к тебе в дом заходит сам Господь. Нет, говорю я себе, даже не думай об этом.
Ты входишь в комнату.
- А ты быстро, - удивлённо говоришь ты. - Магазин закрылся? - Затем я замечаю на твоём лице тревогу, и ты произносишь: - Джонни?
Я дрожу. Ты протягиваешь руку и касаешься меня, и внезапно словно раскалывается ледяная корка, и я начинаю плакать?
- Что случилось, любимый?
В этот момент я вхожу в комнату.
Снова.
Мы смотрим друг на друга. Честно говоря, поначалу я не улавливаю связь. Сначала я думаю: с этим мужиком что-то не так. Это самый странный парень, какого я когда-либо видел, и я никак не могу понять, почему. Всё дело в фильмах и сериалах, в которых человек внезапно встречает своего двойника и замирает с отвисшей челюстью? Врут там всё. Он ни капли не похож на того человека, каким представлял себя я.
- Джонни? - приглушённо говорит Кэтрин.
Но она смотрит не на меня, а на него, а он как-то смущённо смотрит на меня, как будто во мне есть что-то странное и непонятное. И внезапно, всё становится ясно.
Он - это я.
Он - это я, и, как и я, не станет терпеть происходящее.
- Кэтрин? - говорит он. - Кто это?
Спустя очень долгий вечер, я лежу под одеялом, под головой у меня подушки. Наверху спорят Кэтрин и другой я. Говорит он тихо и зло. Её голос спокоен и рассудителен, но ему не нравится, что он слышит. Её убедил мой бумажник - водительские права были до последней запятой идентичны его правам, кредитка, читательский билет и страховка, всё, что могло бы подтвердить мою личность было идентично его документам.
За исключением того факта, что его документы принадлежали человеку, чья жена жива.
Я точно не знаю, что именно ты говоришь, но я угадываю в твоей речи эмоции. Ты любишь меня. Это, в каком-то смысле, мой дом. Мне некуда больше идти. Ты не намерена меня выгонять.
В то же самое время я - в смысле, тот, что наверху - зол и совершенно мне не рад. Он знает меня лучше, чем ты, и я ему абсолютно не нравлюсь. Понимая, что ты не видишь между нами разницы, он углубляется в паранойю. Он боится, что я могу занять его место.
А ведь именно это я мог бы сделать. Но для этого мне потребуется его убить, а я совершенно не уверен, что смогу убить человека. Даже если этот человек - я сам. И как я должен налаживать отношения с Кэтрин? Я на неизведанной земле. Я понятия не имею, что может, а чего не может здесь произойти.
Пока же мне достаточно просто слышать её голос. На всё прочее я не обращаю внимания, я закрываю глаза и улыбаюсь.
Снаружи слышится гул автомобиля, который внезапно обрывается. Как и голоса наверху. Все звуки вдруг стихают, словно кто-то дёрнул выключатель.
Озадаченный, я встаю с дивана.
Из пустоты появляются крепкие руки и хватают меня. Справа и слева от меня стоят люди. Они оба одеты в белые комбинезоны, которые, как я теперь понимаю, являются какой-то формой. На них точно такие же бейджики - веер стрел, расходящихся из одной точки - как у того мужчины, повисшего в воздухе.
- Просим прощения, сэр, - говорит один. - Мы видели, как вы пытались помочь нашему товарищу и мы высоко это ценим. Но вы оказались не в том месте и мы должны вернуть вас обратно.
- Вы путешественники во времени, или типа того? - спрашиваю я.
- Типа того, - говорит второй. Он поддерживает меня под правую руку. Свободной рукой он открывает нечто похожее на кокон, который парит в воздухе перед ним. Сумка с инструментами, наверное. Из неё торчали всякие устройства. Вокруг моей груди обвивается светящаяся трубка, ещё одна обхватывает лоб.
- Но, вы не переживайте. Мы махом всё исправим.
И тут до меня доходит, что происходит.
- Нет, - говорю я. - Она здесь, вы, что, не понимаете? Я буду молчать, никому и слова не скажу, клянусь. Только позвольте мне остаться. Я перееду в другой город, никого не потревожу. Те двое наверху решат, что пережили какую-то совместную галлюцинацию. Только, пожалуйста, умоляю вас, позвольте мне остаться в мире, где Кэтрин не умерла.
В глазах мужчины появилось жуткое выражение сострадания.
- Сэр. Будь у нас возможность, мы бы позволили вам остаться.
- Готово, - говорит другой.
Мир исчез.
Вот я и вернулся в пустой дом. Я наливаю в бокал вино и долго-долго на него смотрю. Затем я встаю и выливаю вино в раковину.
Проходит год.
Сейчас ночь, я стою на крошечном заднем дворе, Кэтрин, и смотрю на звёзды и крошечную серебристую луну. Говорю с тобой. Я знаю, ты меня не слышишь. Но я до сих пор думаю о той странной ночи, и похоже, в бесконечной вселенной, все вероятности существуют в одном моменте. Где-то там ты счастлива, и я рад этому. Где-то в бесконечной череде миров, ты вдова и сердце твоё разбито. Без сомнений, какая-то версия тебя стоит, как и я, стоит на заднем дворе, смотрит на луну и представляет, что я произношу эти слова. Поэтому я здесь. Чтобы это было правдой.
Боюсь, мне особо нечего сказать. Я лишь хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя, и что у меня всё хорошо. Какое-то время не было. Но знание того, что ты каким-то образом жива, как бы далеко ты ни находилась, поддерживает во мне жизнь.
Теперь я знаю, ты никогда по-настоящему не умирала.