Часть 1. Мертвый пейзаж
—  ходи из этого проклятого места... забудь путь сюда... забудь само наше существование! — не имея сил говорить, умирающий едва слышно хрипел.
Старый рыцарь, даже умирая, прижимал к груди меч, как ребенок прижимает любимую игрушку. Легочная гнойная лихорадка, так эту болезнь называли целители. Пока были живы... Болезнь поразила остров, как пожар — люди буквально сгорали. Два, реже три дня с жаром, судорогами, жутким кашлем... все. И вот сейчас, старый Уилл таял на глазах, как свеча в камине. А я... я смотрел на последнего из великих защитников короны. И ничего не мог поделать. Смотрел как борется он за каждый вдох, как выкашливает сначала гной, потом гной с кровью, потом гной с кровью и жуткого вида розовыми комками... Вытирал ему пот на лице, подавал воды, слушал горячечный шепот умирающего воина. Последнего из великих. И предпоследнего жителя острова.
— Ты здесь? — хрипел умирающий. — Возьми меня за руку... я ничего не вижу... — какое-то время он прикрыв глаза, заставлял себя сделать новый вдох. Потом открыл глаза, толкнул дрожащей ладонью меч в мою руку и прошептал: — Найди себе новый дом, найди, и защищай до последнего вдоха. Обещаешь?
— Обещаю.
С тем он и умер.
Что ж... — мысленно вздохнул я, — прощай старый рыцарь. Ты никогда не нравился мне, но все же, не настолько, чтобы желать тебе смерти. Я запомню твое учение, и не забуду последних слов. Ты был жестким, пожалуй даже жестоким учителем, но у твоей жестокости всегда была цель. Ты сделал меня сильным. Ты сделал меня бойцом. И теперь, оставшись последним, пережив всех — семью, друзей, наставника, короля и королеву я...
Я вдруг понял, что не могу сдержать текущих по щекам слез.
Вот так я прощался с родным островом — со слезами текущими по щекам, с заледеневшей душой, холодом проступившей в серых глазах.
Да, такими мы когда-то были. Сероглазый, рыжеволосый народ. Были. А теперь лишь я один.
Я вгляделся в отражение на лезвии, подарке умершего рыцаря и едва смог различить блеск холодных глаз на фоне лезвия серой льдистой стали. Эвермор. Меч королей. Меч кованый бог... Холодная усмешка коснулась губ отражавшегося в лезвии сероглазого человека. Даже наедине с собой, даже в мыслях я не смею назвать кователя этого меча богом! Вот так постарались святые наставники Эли, и святые клинки Его — рыцари. Но так было! И рука, вдохнувшая жизнь в это лезвие, была рукою бога!
А Эли? А что Эли... Он пришел позже. История его церкви насчитывает века. Но история нашего народа насчитывает тысячелетия!
Насчитывала. А теперь вот... все.
— Спасибо наставник, — сказал я, вкладывая меч в изукрашенные резьбой ножны. — Он не пригодится тебе в посмертии. А мне... Кто знает?
Когда-то прекрасный, богатый, наполненный движением и весельем остров, земля фермеров и рыболов. Теперь лишь могильные камни, да вороны, остались обитателями этих благодатных земель.
Вороны... да лес. Дикие звери уже смело ходят по улицам опустевших деревень. Дикие травы захватывают еще недавно возделанные поля. Минует десяток-другой лет, и лес сомкнет ряды над обвалившимися остатками домов. Тысячелетняя история народа развеется, как туман. Будет пожрана лесом, как незахороненые остатки людей пожирают сейчас падальщики.
Я тоже взял пример с падальщиков, вцепившись в разлагающийся труп когда-то богатого королевства. Искал и присваивал полезные вещи. Золото, одежда, пища, магические амулеты... И начал со старого Уилла, моего наставника. Да он отдал мне меч, но у него было кое-что еще. Звездный кулон. Гемма. На странном сером камне выжжен профиль не менее странного, где-то даже уродливого женского лица. Крупные губы, приплюснутый, широкий нос, выдающийся вперед подбородок, мощные надбровные дуги... Кто была эта женщина? Почему бог, создавший Эвермор, пожелал создать ему сестру, увековечив женский профиль на подвеске, с цепочкой, неимоверно тонкого плетения, но и прочной, сделанной из той же льдистой стали? Ходили слухи, что гемма защищает своего носителя... Уилла от болезни, она не защитила.
Но может быть защитит от чего-нибудь меня?
Свою единственную надежду покинуть остров я связывал с лодкой, стоявшей у рыболовной пристани. Да именно лодка. Не корабль, не яхта, не фелюга, даже не рыболовный баркас. Впрочем, с ними я, в гордом, но печальном одиночестве и не справился бы. Так что, оставалось мне это маленькое суденышко, названное его владельцами Ясноглазкой. Ныне мертвые, двое молодых, смелых, но глупых и необремененных семьей рыбаков собирались плыть на восток до тех пор, пока не достигнут других земель, либо пока не обойдут вокруг света — вослед своего отца. Что ж... Теперь уже я, звеня мешочком с золотом, тяжело нагруженный вяленым и копченым мясом, дорожными лепешками и одеждой, собирался последовать его примеру.
Уже вступив на борт суденышка, проверив запас пресной воды и разместив немногочисленные пожитки, я задумался: стоит ли? Не буду ли я большим дурнем, отправившись в море, глядя в лицо неизвестности, и не лучше ли мне было бы остаться тут? В, пусть и наполненном смертью, но все же знакомом до последнего камня месте. Либо же пуститься в путь, в надежде обрести новый дом, увидеть других людей... но даже наши рыбаки, поколениями выходившие в море, никогда не уходили от острова далее двадцати миль. И ни об одном пришельце, за последние, как минимум полторы сотни лет, не доносила вездесущая молва. Последним был святой наставник Эли, прибывший на наш остров еще при пра-прадеде последнего короля, почти две сотни лет назад. И есть ли там, за пределами горизонта, живые люди? А может теми землями давным-давно завладели какие-нибудь демоны, из тех, что так красиво живописали святые наставники?
И я... решился. Отброшенная веревка... как говорили наши рыбаки «конец», несколько взмахов веслами, парус, кривовато поднятый над коротенькой мачтой.
«О Эли, прошу тебя, направь мои стопы, проясни ум, помоги сохранить в чистоте душу», — шепнул я молитву Учителю, оставляя позади скалу, выдающуюся вперед и от века защищавшую нашу гавань от волн.
Сильный ветер справно тянул мой парус, и быстро удалявшийся берег скоро... куда скорее, чем мне бы того хотелось, пропал из вида. Сначала загороженный волнами, потом окончательно исчезнувший во мраке подступившей ночи.
Ночь... Что мне была ночь? Я правил по установленному на самом носу лодки чудесному древнему прибору, компасу, так как учил меня Отто.
Эх, Отто... С детства мы были друзьями, вместе бегали по лугам и взбирались на скалы, вместе купались в теплых водах Великого океана. И пусть позже наши пути разошлись, но друзьями мы остались до самого... до конца. Именно Отто, направь Эли его душу, учил меня, как управляться с компасом и парусом, как находить путь домой в океане, уйдя за горизонт. Великими мореплавателями я считал тогда его друзей, рыбаков и ныряльщиков. И щедро делился он со мной всей морской наукой, а я с ним — воинской. Умением держать оружие, оборониться от недруга, искусству скрытности. Да только лихорадка не могла быть зарублена... или заколота. И Отто умер в числе первых.
Теперь я сидел у мачты, поправлял парус, как меня учил Отто, изредка доворачивал удерживаемый веревками руль... румпель, так кажется называли его наши моряки. Потом, так же, как когда-то делали наши рыболовы, едва начало темнеть, спустил парус и выкинул в море плавучий якорь. Всего-навсего конус из парусины с камнем и двумя поперечинами. А сам устроился на свернутом парусе. Смотреть на звезды, думать об ушедшем и невозвратимом... и спать.
Первые лучи солнца и утренний ветер совместно разбудили меня. Что ж... Постояв немного у мачты, посмотрев на море, покрытое едва заметными барашками волн, на пронзительно синее небо, на горизонт, затянутый белой пеной облаков, я продолжил ежедневную суету, именуемую жизнью. Небольшой завтрак — сухари, солонина, вода, сдобренная вином. Косой парус на мачте, компас перед глазами, руль... то есть румпель в одной руке и верный давний спутник, Эвермор под другой... Не будь за спиной воспоминаний о умерших, об опустевшем острове, о болезни, я бы сказал, что прекрасно провел время.
Время шло. Ветер все также нес лодку, море постепенно покрылось пологими холмами, обед, та же солонина, но в этот раз разогретая на походной спиртовке, те же галеты и та же вода, сдобренная вином отяжелили мой живот. Чистый воздух, мерное покачивание лодки, жаркое солнце... я и сам не заметил, как задремал.
Старый зал королевского замка гулким эхом усилил едва слышные шепотки и шорох одежды. Стражники столпами замерли пообок дорожки белого мрамора, ведущей к трону, когда Дэвид ступил на нее. Эти пятьдесят шагов, казалось растянулись в вечность. Королевские стражи, стоящие каждые два шага. Толпа, замершая за их спинами. Шепот и взгляды... Новый рыцарь идет присягать на верность трону! Смотрите, как он силен! Литой доспех, двуручный меч... Заинтересованные взгляды придворных дам, буквально жгущие Дэвиду спину. Но вот наконец подножие трона, и молодой рыцарь с грохотом падает на одно колено, гулко ударяя кулаком по груди.
— Дэвид, сын Китта, доблесть твоя и верность стали известны нам, когда ты встал между нами и смертью, — заговорил король. Потом он возвысил голос, эхом разнесшийся о залу: — Ныне мы желаем вручить тебе рыцарскую повязку, примешь ли ты сию честь, Дэвид сын Китта?!
— Да.
— Ныне мы желаем вручить рыцарское достоинство соискателю, — продолжил король уже тише, но вновь повысил тон: — Есть ли в этом зале человек, что возвысит голос против?!
Тишина была ему ответом. И вновь старый король заговорил во весь голос:
— Ныне мы желаем поручить юному рыцарю: защищать трон и дела его, защищать остров и жителей его, защищать справедливость и плоды ее! Возьмешься ли за это дело, Дэвид сын Китта?
— Да.
— Да будет так!
Король выхватил меч — сияющий меч королей, Эвермор. И коснулся им правого плеча нового рыцаря, его меча и щита.
— Встань сэр Дэвид, сын Китта. Встань и помни этот день. День твоего нового рождения. Твой день!
Но именно в тот момент земля дрогнула от тяжкого удара, мраморный пол с жутким хрустом раскололся и его осколки встали дыбом, а живые люди прямо на глазах превратились в иссушенные временем мумии. Слитный стон раскатился под дрожащими сводами старого замка, когда древние колонны не выдержали и рухнули...
А я закричал, вскакивая с сиденья в лодке.
Следующие мгновения были жутким кошмаром, лишь частично удержавшимся в моей памяти. Я помню жуткие волны, вздымающиеся выше маленькой мачты моего суденышка. Помню ветер, рвущий паруса. Залитую волной лодку и безуспешные мои попытки вычерпать воду. И закономерный итог — сильная волна, рухнувшая мачта, ее обломок летящий к моей голове...
Тот факт, что я очнулся после этой роковой ночи — без сомнения чудо. Я пришел в себя в море, поднял голову, до того покоящуюся на куске мачты, за которую я цеплялся руками. Осмотрел себя. Одежда моя превратилась в обрывки, совсем не закрывавшие уже обожженную на солнце кожу. Но, что удивительно, меч, привязанный на спину ремнями и висящая на цепочке гемма были со мной.
Что ж... я разжал насмерть сведенные пальцы, размял руки и потихоньку, никуда не спеша, толкая спасший меня обломок, поплыл вперед. Да, даже с утонувшей лодкой, я не оставил надежды спастись, потому что с первого же взгляда, брошенного на горизонт, я увидел маленькое пятнышко. Землю.
Часть 2. Меж скалами и морем
 емля!
Ох...
Никогда я не был моряком, не был, не стал, и не буду. Сейчас я это понимал со всей определенностью. Я прижимался щекой к белому-белому песку и едва не плакал. Земля!
А потом я поднял глаза и увидел их. Зрелище столь же величественное, сколь и неожиданное, для меня, выросшего на выглаженном ветрами острове. Горы. Стремящиеся ввысь, достающие ослепительно-белыми вершинами до самих небес. Пики и вершины, скалы и ледники... В тот день они были явлены мне во всей красоте и величественности — ни единого, даже малейшего облачка, ни единого клочка тумана не закрывали их дышащую вечностью наготу. Их первобытную мощь. И я... я смотрел, не желая отвести глаз. Воистину божественное зрелище!
Но жизнь продолжалась, и вскоре восторг мой поутих, сменяясь более жизненными потребностями. Голод, жажда. Что, к счастью, не стало проблемой для человека, выросшего на острове посреди моря. Крабы и мидии смирили первое, вода из речушки — второе. А я, утолив насущные потребности, склонил голову и возблагодарил Эли, направившего мой путь на этот берег.
Потом была ночь на песчаном берегу и холодный ветер, дующий с моря. Сырой, холодный ветер изнуривший меня, но и подаривший мне величайшую в тот миг ценность. Ветер и волны, вынесшие на берег остатки моей лодки. Разумеется, почти вся провизия была попорчена соленой водой, все, что можно было разбито и растрепано волнами, но все же... Иголки и нитки. Парусина. Тетивы для лука, слава Эли, упакованные в вощеный кулек и тем сохраненные от воды. Топор. Фляга. Для меня, оставшегося на пустынном берегу с одним только мечом за спиной, это было просто невероятное богатство.
Три или четыре недели я провел на том берегу. Укрывшись в маленькой пещерке под нависшим берегом, я по мере сил приводил в порядок амуницию, готовясь к дальнему походу. Сшил из остатков парусины походный мешок и грубое подобие одежды, приспособил флягу и топор на пояс, изготовил грубый лук и заготовил стрел. Навялил рыбы, насушил морской соли и даже закоптил мясо парочки гигантских черепах.
Но время шло и мне стало скучно. Моя деятельная и беспокойная натура буквально потянула меня вперед. К видневшимся невдалеке горам. К вершинам, перевалам, скалам...
Вперед и вверх!
Шаг за шагом, по неверным тропам, оползням и холмам. От перевала к перевалу. По неверным осыпям и тонкому слою земли. По едва заметным тропкам и просто голым камням... А неделями позже и по снегу. По льду замерзших рек. Казалось, сама природа задалась целью остановить меня, не дать мне пройти. Метели силились замедлить мой ход, крутые склоны преграждали мне путь, но я боролся. Я шел вперед. Меж неприступными вершинами и океанскими волнами. Только вперед.
Собственная сила воли стала мне и бичом, и погонщиком в одном лице. Ледяные горные ручьи утоляли жажду, случайная горная коза или баран становились пищей. Их шкура служила одеждой. Да это было непросто — выскребать мездру, используя только нож с топором и не имея опыта, пропитывать клочок за клочком собственной мочой, бесконечно разминать... Думаю, знай я изначально сколь сложной будет обработка даже маленькой козьей шкурки, никогда бы не взялся за это дело, но... Не было такого, чтобы мужчины моего рода оставили дело недоделанным! И я скреб, вымачивал, сушил, разминал... в конце концов все-таки добившись результата. Думаю, профессиональный скорняк прогнал бы меня с такой шкурой, но сшитая из них одежда хорошо хранила тепло, а потому...
Неделя за неделей пролетали мимо, я все шел и шел вдоль горного кряжа. Постепенно холода становились сильнее, и в одну из ночей, после сильного бурана, обессиленный, я ночевал в вымороженной пещере. Каменные стены прикрыли меня от ветра, но и только. Я уже чувствовал ледяное дыхание смерти, когда...
Хм-м...
Сейчас я должен рассказать о самой странной в моей, в общем-то не очень длинной жизни встрече. Собственно, я даже не знаю, кто же там был! И был ли вообще кто-то. Но... Я замерзал, как я тогда думал один в ледяной, темной пещере, не имея ни дров, ни даже факела, когда кто-то дыхнул мне теплом в спину. Что-то очень большое и горячее обвернулось вокруг, а потом меня, чуть согревшегося, нестерпимо потянул в сон. Я не знаю, сколько я спал, но очнувшись, обнаружил себя на сделанной из веток и травы лежанке, обвернутым прямо поверх одежды очень большой чешуйчатой шкурой. Драконьей шкурой, как решил я тогда.
Много-много позже мне повезло показать сохраненный кусок этой шкуры знатоку и он определил, что это и вправду был дракон. Вот только... Лазурно, я рискну назвать имя человека, никогда не принадлежавшего роду людскому, так вот он, выслушав всю историю, посмотрел на меня очень... странно. И лишь после долгих настояний и нескольких пинт темного как ночь и крепкого как пот моряка пива, добавил одну единственную фразу: «прихотливо вьется тропа времени!»
Впрочем, все это будет много, много позже, а пока я вырезал и по мере возможности сшил из шкуры плащ и пояс. И проносил их до самого конца пути, не испытывая ни малейшего неудобства от холода. Совсем.
Прошло уже несколько месяцев, как я шел по предгорьям. То поднимаясь выше, то спускаясь почти к самому морю. Я продвигался по тропкам, по остаткам древних дорог, иногда вдоль ручьев и горных речушек. Огибал пики, преодолевал осыпи и скальные стенки. Не один раз в эту зиму мне приходилось, спустившись к морю, идти по льду, по ледяным торосам, огибая немыслимые нагромождения скал.
Бесконечное путешествие изменило меня. Я похудел, стал жилистым, как просмоленный канат. И в то же время стал выносливее. Мог идти весь день, с самого раннего утра, до самого позднего вечера. Зачастую не ел толком по два-три дня, почти не испытывая неудобств. Но в то же время, мой ум постепенно приходил в полнейшее расстройство. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что балансировал на тончайшей грани, между превращением в дикого зверя, в прямоходящее животное и буйным помешательством. Иногда я плакал, сам не понимая почему. В другое же время мной овладевал дикий гнев и тогда я бил палкой по камням, швырял их вниз и кричал что было сил, бросая вызов... кому? Древним богам? Самой земле? Не помню.
Что поддержало меня? Молитва. Ежедневное и ежечасное возглашение хвалы Господу нашему и Наставнику Эли, поминовение Его дел и Его учения. Я как мог восстановил по памяти молитвы Ему, я вспоминал проповеди святого наставника и Книгу, прочитанную мной совсем не так внимательно, как надо бы... факт, осознанный мной, лишь во время похода по тем бесконечным горам.
Но все подходит к концу. Закончилась и та зима, а вместе с нею, закончился и мой бесконечный путь вдоль горного хребта. Да, как-то вдруг пришла весна. Море высвободило воды из-подо льда, зажурчали ручьи, закапали сосульки... А я вдруг осознал, что незаметно, сам того не замечая повернул вместе с горным хребтом. Изначально я двигался на юго-восток. Теперь же я, оставаясь между морем и горными кряжами, стабильно шел на северо-восток. И вода... Море сменило цвет и стало пресным. А потом пришел день, когда я вновь увидел лед, уже подтаявший и рыхлый, а за льдом, за торосами и полыньями я увидел другой берег! Пологий берег! Река!
Как я пересекал широченную реку по таявшему буквально на глазах, вспучивавшемуся поднимающейся рекой, трещащему и крошащемуся под ногами льду... Об этом можно написать целый рассказ, размером не менее того, что вы сейчас читаете. Но это была бы другая история, сейчас же скажу, что я ее пересек. Перебрел, перешел, выбрался и увидел еще одно чудо, продемонстрированное мне этим бесконечным, полном новизны миром.
Лес.
Когда-то давным-давно мне, совсем еще мальчишке, перелески, росшие в глухих местах моего родного острова казались огромным, непостижимо таинственным, полным чудес и опасностей лесом. Да... много лет прошло с тех пор, много пройденных и проплытых миль осталось за спиной, но вот лес...
Я стоял на опушке по настоящему дремучего леса. Теперь-то, в сравнении, я понимал, что там, в детстве бродил по ухоженным, чуть ли не с метлой подметенным... ну, не паркам, но почти. Перелескам, плотно окруженным полями, деревнями, с тропинками, с камнями-указателями, с заботливо убранными упавшими стволами и сучьями. А вот сейчас я входил в чащобу... и это была воистину чащоба! Чудовищные стволы деревьев-патриархов, напрочь перекрывавшие небо кронами. Гниющие на земле рухнувшие стволы. Молодая поросль, чахлая, тонкая, не видевшая солнца никогда в жизни, но упрямо цепляющаяся за жизнь и лезущая вверх... и эта поросль, в иных местах сплеталась в настоящие стены, буквально непроходимые без топора.
Воистину Лес.
И вот, как раньше я двигался вдоль подпиравшего небеса горного хребта, так теперь я шел вдоль опушки древнего и сумрачного леса. И так же как когда-то в горах, где я, то поднимался к закрытым тучам перевалам, то вновь спускался к вниз, к морю, так и сейчас я, то углублялся в лес, по обманчивым, извивающимся звериным тропам, то вновь выходил к опушке, постепенно продвигаясь сначала к востоку, а потом к северо-востоку.
Продвигался... пока не учуял запах дыма. Как раз сгустился вечер, и я сам уже собирался развести костерок, как когда-то учил наставник, в ямке, но не судьба. И я, пригнувшись и двигаясь, как сказал бы тот же наставник, строжко, всматривась, вслушиваясь и стараясь остаться незаметным, двинулся вперед. Осторожность моя была вознаграждена достаточно скоро, хотя... небо успело окончательно потемнеть и полная луна уже подсвечивала землю, когда я буквально наткнулся на хорошо замаскированный под кронами деревьев военный лагерь.
Приподняв голову над плохоньким плетнем, заменившим забор, я увидел разбросанные в беспорядке костры, землянки, хижины, крупный шатер, загородку с парой лошадей, и везде, повсюду, буквально кишащих карликов. Ростом мне примерно по грудь, покрытые по всему телу то ли жестким волосом с рыжим отливом, то ли натуральной щетиной, одетые в лохмотья, вооруженные, кто кинжалом, кто коротким мечом. С отвычки мне показалось, что их в лагере сотни, если не тысячи. Непрерывно снующих туда-сюда, перекрикивающихся гортанными голосами, дерущихся за еду, за место у костра и лежанки...
Увидев все это, я буквально рухнул наземь, пряча голову за плетень. И утроив осторожность, глядя чуть ли не во все стороны, используя казалось бы забытую сноровку, почти пополз, сначала просто в сторону от лагеря, а потом...
А потом, я наткнулся на дозорных, тех самых, кто должен был бы выследить меня, еще на подходе к лагерю, да вот увлекся... Иначе говоря, я увидел групку карликов, числом около десятка, расположившихся на залитой светом луны поляне и занимавшихся делом обычным для солдат многих и многих армий всех времен. Насилием. Двое держали слабо вырывавшуюся женщину, еще один делал свое дело, остальные так увлеклись наблюдением и дележкой места в очереди, что не заметили бы наверное даже дракона, хлопнувшегося прямо на них. А уж тем более одинокого путника с мечом. С острым мечом, должен сказать.
Какое-то время я колебался. Да, я рыцарь, но не идиот же! Бросаться с мечом на десятерых?! Без щита, без кольчуги... В обычных условиях это было бы самоубийство, и я, возможно, тяжело вздохнув, прошел бы мимо, но... Но присмотревшись, я решил переоценить шансы в этой драке. Во-первых, карлики должны быть куда слабее даже обычного человека, а уж тренированного воина, закаленного долгим походом — тем более. Во-вторых, вооружены они были, скажем так, плохо. Хреново, они были вооружены. К тому же лишь на одном из них были нашитые на кожаную куртку куски кольчуги, на остальных же не было и того. В-третьих, уж очень они увлеклись, давая мне дополнительные шансы. Что ж... Тем хуже для них.
Эвермор был все так же остер, как в день своего творения и я думал, что ему самому и богу, вложившему частицу души в острейшее лезвие, понравится сегодняшний танец. Смертельный танец. Со свистом лезвия, выхлестами крови, выверенными движениями... Да к демону все! Бой!!!
Первый. Со спины, в подреберье.
Второй, сбоку, по шее.
Третий, успевший повернуться, ему я снес морду чуть не напрочь.
Четвертый и пятый, с дубинками. Ненавижу дубинки! И вас я ненавижу, мелкие, вонючие... одну пригнувшись пропускаю мимо, вторую рублю лезвием, и пока карлик неверяще рассматривает огрызок, острием чуть касаюсь вонючей шеи... но второй уже развернулся и что-то вереща, да с широким замахом... укол!
И в тень, под деревья. Перекатом, за кусты, и сразу с другой стороны поляны, походя смахиваю головы держащим женщину, а рукоятью бью в висок насильника.
Восемь. Осталось... Пятеро. И к сожалению моему, лучшие. Тот, что в обшитой кольчужными кольцами куртке. Трое так, мясо. И последний. Его я сразу обозначил как самого опасного. Видя, как уверенно он держал блеснувшее сталью странное оружие — шипастый шар на цепочке. Как быстро он укрылся за спинами других карликов, явно ища возможность бежать и в то же время не теряя меня из вида. Краем глаза я заметил как женщина скрылась в кустах и буквально тут же забыл о ней, потому что троица, обозначенных мною «мясом», ринулась вперед.
Это было непросто. Но и не слишком сложно — буквально пятью ударами я выпотрошил их, как баранов на бойне. «Мясо» — мясо и есть.
Оставшиеся... да, всего лишь двое, но эти двое... Чтоб столь уверенно взять меня в клещи... уйдя буквально в последний момент от хлестнувшего в меня шара, я подставился второму... левый рукав стал быстро намокать, а рука повисла плетью. Твою! Похоже...
И в этот момент в бой вступила забытая всеми нами женщина. Забытая, как оказалось, зря, потому что второй карлик, тот, в окольчуженой куртке получил две стрелы — одну в шею, вторую в бок. И тут я увидел зрелище, радующее сердце любого воина — бегущего врага. Оставшийся в живых карлик бежал с поляны так быстро, что я даже не понял, куда он исчез. Впрочем, меня в тот миг волновало совсем иное. Я, упав на колени, пытался зажать распоротую левую руку. Пытался, и не мог. Кровь продолжала течь черным в свете луны потоком.
Ну, вот и все. Здравствуй, смерть.
Как ты прекрасна!
Часть 3. Земли зверолюдей
 не цеплялся за жизнь. Мой путь должен был закончиться на этой незнакомой земле. Последний королевский рыцарь был уже готов к смерти, но...
Но.
Как и всегда в этой жизни, вмешалась женщина. Она встала между мной и смертью, и вечная сила, забирающая все живое, отступила.
Выздоравливал я... как мне казалось, бесконечно. Медленно тянулось время, я то выпадал в полузабытье, то на мгновения открывал глаза, то вновь проваливался в черный омут безвременья. И все это время я ощущал чье-то присутствие. Открывая глаза, я видел тонкие пальцы и узкие запястья, чувствовал как они гладят мои волосы, поправляют одеяло, вытирают пот. В полузабытье, слышал женский голос напевающий песню, ни единого слова из которой не понимал, но чувствовал в каждом звуке мир и покой. И тогда в моем сознании рождался образ, женщины-целительницы, богини, прекрасной как нежная утренняя заря, одетой непременно в белое, сероглазой, с каскадом рыжих волос, водопадом спадающих с плеч...
И вдруг как будто проснулся. Исчез туман, застивший глаза, пропала противная дрожь в членах, все вокруг словно протерли влажной тряпкой и одновременно раскрыли тяжелые шторы, затмившие свет солнца. Я глубоко вдохнул прохладный свежий воздух струившийся из окна-бойницы, осмотрелся вокруг, вчувствовался в чудесно бодрое тело... Эх, хорошо!
Хорошо лежать на набитом конским волосом, таком упругом матрасе, между хрустящих от чистоты простыней. Хорошо чувствовать себя чистым аж до скрипа. Смотреть на темно-серые глыбы гранита, складывавшие стены и беленый потолок. На другие лежанки, стоящие вдоль стен. На сдвинутые в угол передвижные загородки из дерева и ткани. На распахнутые наружу толстенные створки ставен, и внутрь рамы с ровным! прозрачным!! стеклом!!!
Должен сказать, на некоторое время я просто-напросто выпал из окружающего мира. Да, путешествуя больше полугода по новому для меня миру, я уже представлял его безграничность и богатство, но стекло! Да такое прозрачное и ровное! И такой величины! Наши стеклоделы просили за подобное денег, что рыцарь получал за пол года, а выходило оно зеленовато-мутным, да еще и волнистым. Это же...
Справившись кое-как с чувствами, я осторожно провернул тяжелую нижнюю створку Т-образного окна-бойницы, приближая ее к стене. Потом сам встал в лучах солнца и вгляделся в получившееся отражение. Хм... Ну... бывало и лучше. Нет, такой рельефный живот, оно конечно же великолепно. Но какой же я стал тощий! И жилистый! А шевелюра? Я распустил кем-то вымытые и аккуратно скрученные волосы и когда-то рыжая, а ныне совсем выцветшая под солнцем и дождями волна упала почти до середины спины. Да-а... Долго же я не стригся! Последний раз я смотрелся в зеркало еще... ох, давно. И тогда волосы были как и положено, до плеч. Интересно, кому хватило терпения мыть их, а потом еще и сушить? О, женщины...
В этот миг в зеркало в очередной раз попала повязка, закрывавшее мою левую руку от локтя, почти до плеча. И я наконец-то вспомнил о ране, чуть не сведшей меня в могилу. А ведь она должна бы болеть! Ну, или как минимум чувствоваться... И лишь только я это подумал, как рана нестерпимо заныла и зачесалась.
Уй-й-й... Вот зараза, ну какого демона меня дернуло глядеть в это стекло?! Нет чтоб смотреть из... и призвав на помощь всю выдержку, я выглянул в окно. Утреннее солнце заливало светом видимый из окна башни пейзаж. Высокого, должен сказать, окна. И южного. Вернее, юго-восточного. А видно было... я так и замер, забыв и о ране, и о собственной наготе. Как же здесь красиво! Мощная стена крепости, огородившая башню от остального мира. Крыши предместья, красиво крытые многоцветной сланцевой плиткой. Поля и перелески, начинающиеся за внешней деревянной стеной.
Эта земля... пока я смотрел из окна, меня не оставляло ощущение, что на родном острове. Дома.
Так я и стоял у окна, глядя, то на залитые солнцем поля и перелески, вглядываясь во вьющуюся, уходящую к югу дорогу, разглядывая крестьян, работавших на участках, прохожих и всадников, спешащих по делам... до тех пор, пока за спиной не скрипнула, открываясь дверь.
Ох! Там же должна быть та женщина, что выходила меня! Я ринулся к кровати, чтобы поскорее закутаться хотя бы в простыню, а потом повернулся, собираясь от всего сердца благодарить спасительницу, но слова замерли у меня на губах, потому что в двери стояли двое. Девочка-подросток. И... и... зверочеловек. Другого названия этому существу я в тот миг не подобрал. Но ведь и в самом деле, странная смесь — отчасти человек, но отчасти и вставший на задние лапы енот. Немногим выше девочки, с характерной полумаской на морде, острыми зубами, черным носом, чуткими ушами... но твердо стоящий на почти человеческих ногах, держащий в наполовину руках, наполовину лапах, деревянный поднос с едой. И самое главное — одетый!
А девочка? Я бросил взгляд на нее и тоже засомневался. Девочка ли? Твердый, совсем недетский взгляд серых глаз, рыжие волосы, заплетенные в косу. Слишком длинные. Уверенные, совсем недетские движения. И в то же время нежная, чистая кожа, фигура именно девочки, никак не женщины и не девушки, и рост — не более четырнадцати дал бы я ей с первого взгляда. Но позже... Что это? Недетский ум в детском теле? Возможно ли это?
— Кто вы? — спросил я, осторожно садясь на кровать и кладя ладонь на оголовье меча.
Девочка и зверочеловек замерли в дверях. Увидев меня, они глянули друг на друга, потом девочка что-то сказала еноту, забрала у того поднос и шагнула вперед. И мне пришлось решать — доверяю ли я ей настолько, чтобы подпустить к себе, даже не на расстояние вытянутой руки, куда ближе. И я решил... довериться. В конце концов, пожелай они сделать мне что-то плохое, даже убить — сделали бы все раньше, пока я еще лежал в беспамятстве. К тому же эти руки... я узнал руки девочки. Те самые руки, что утирали мне пот. И тот самый голос...
— Я знаю, что не понимаете меня, — сказал я, демонстративно убирая руки от меча. — Но я решил поверить вам.
Краем глаза я видел, как еноточеловек, прислонившись спиной к косяку двери с легкой усмешкой наблюдал сначала за моими колебаниями, потом за тем, как я пытался объясниться, сначала словами, потом жестами. Как приложив руку к груди, я называю себя:
— Дэвид Гуардиан, рыцарь королевства Акстарсия.
А девочка представляется сама:
— Klode.
А потом, протянув руку к спутнику представляет и его:
— Brian Coe.
Потом я взглянул вниз, на замотанную узкой холстиной руку, указал на нее пальцами правой, после чего перевел взгляд и пальцы на девочку. Тем самым пытаясь спросить, она ли лечила меня. Девочка же, от такого простого вопроса вдруг вся покраснела, смутилась, а енот, все еще стоявший у двери, насмешливо фыркнул. Тогда Клода сердито топнула ногой и, демонстративно тряхнув рыжей шевелюрой, принялась разматывать повязку.
Я слегка заволновался... не слишком, но все-таки... но под ее веселым взглядом так и не решился остановить ловкие руки. Тем более, что вскоре из под слоев полотна показалась попахивающая травами и чем-то незнакомым подушечка корпии, а потом... потом я увидел практически целую кожу, лишь совсем немного стянутую розовым шрамом.
Изумленный, я спросил Клоду, забыв о том, что они говорят на незнакомом мне языке:
— Как такое возможно?!
И девочка-женщина, видимо по расширившимся глазам, поняв, что я спросил, указала на зверочеловека. А тот, ухмыльнувшись, сделал руками-лапами жест, будто зашивает что-то тонкой, кривой иглой. Потом, последовательно изобразил, как мажет мою рану мазью, заматывает ее узкими полосками холстины и отдает в ручки Клоды. А та, похихикав, хлопнула ладонью по моей подушке и показала четыре пальца.
Я спал четыре дня?!! Четыре!! Дня!!
Впрочем... что они, по сравнению с месяцами, проведенными в горах и в лесу?
Тем временем, девочка повернулась к еноту и они заговорили о чем-то на том же, незнакомом мне языке. Хотел бы я понимать их! Но нет! И тогда я, в нетерпении и расстройстве, стукнул ладонью по стене башни.
Клода поняла это как вопрос и ответила:
— Metamor Keep.
Я тряхнул головой, прогоняя лишние чувства, туманившие разум. И обведя рукой вокруг, повторил ее слова, требовательно глядя на обоих. Они кивнули, но я все еще был сбит с толку. Что такое «Metamor Keep»? Название комнаты? Или может быть так именуют место, где работают целители? Или это название башни, в которой расположены комнаты целителей? А может вся крепость?
К счастью, мне в голову своевременно пришла светлая мысль и осторожно взяв за руку юную целительницу, я подвел ее к окну и начал показывать рукой, вопросительно говоря: «Metamor Keep?»
И уже через минуту знал, что Метамор — название этой крепости, а спустя две четверти часа, съеденный обед и изрисованный угольком листок пергамента, понял что Keep - значит Цитадель. Цитадель Метамор...
Вскоре я уже сам любовался на коридоры и залы этой воистину бесконечной крепости. Бесконечной, прекрасной и грозной. Воистину прекрасной — всего один пройденный с моими провожатыми зал заставил старый Намшир, зал королей моей родины, усохнуть, поблекнуть и превратиться во всего лишь маленькую комнату, в дряхлом старом замке на островке где-то в северном море...
А юная красавица и человек-енот вели меня все дальше и дальше. Лестницы, переходы, залы. Мы прошли внутренним двором, колоннадой с арками и стеной, увитой винной ягодой — я узнал ее по картинкам, виденным в детстве. Мимо бессчетного количества как людей, так и самых странных существ. Красавицы в броне и рабочей одежде, мужчины и... да все же женщины в шерсти, в перьях, в чешуе... дети, самых разных возрастов, самые обычные и очень даже необычные... я как-то сразу смог определить, где именно ребенок, а где лишь кажущийся таким. Как — не знаю, может быть по недетскому взгляду, может по недетски четким движениям, но я определял, и мнится мне, безошибочно.
И еще там были разговоры. Речь, текущая как вода, журчащая странными словами, обтекающая меня... но не утоляющая жажды общения! Как хотелось мне испить этих слов, понять их, но...
Но путь наш закончился в маленькой, роскошно обставленной зале, даже пожалуй, большом кабинете. Там, за столом темного дерева, откинулся на спинку обитого атласом кресла воистину царственный человек-конь. Чей испытующий взгляд заставил меня согнуть спину в глубоком поклоне.
Клода тоже склонилась в реверансе, человек-енот же прижал руку-лапу к груди и склонил голову. После чего вышел вперед и начал разговор с конем-королем. Впрочем, очень даже короткий. Енот сказал небольшую речь, указав на меня пару раз, в процессе которой конь-король пару раз кивнул, потом буквально на миг задумался, кивнул снова и сказал всего несколько слов, одновременно, глядя на меня, сделал отталкивающий жест.
Клода, вздохнув и шмыгнув носом сказала что-то свое, достаточно печально, на что конь улыбнулся и погрозив ей пальцем, указал на дверь.
Часть 4. Более не один
 ечально закончилось мое пребывание в стране зверолюдей, в Цитадели Метамор. Они все вместе защищали кого-то, а может что-то, или преграждали путь какой-то угрозе, так я понял слова Клоды, провожавшей меня к выходу. Король этой земли самолично указал мне на дверь... что ж, я всегда следовал слову короля. Ведь я королевский рыцарь, защитник его чести, дел и жизни... был. И буду, покуда жив. А потому, мы вместе отправились к воротам этого чудесного места.
Но разумеется, не сразу. Для начала мы посетили несколько лавок, а также цирюльника, и самым первым, как это ни странно, ювелира. Там, я достал бережно сберегаемый аж с самого острова мешочек золота и серебра. И получил взамен почти такой же мешочек, но уже местных монет. Золотых, серебряных, бронзовых, медных. Там же Клода показала как они соотносятся, а в лавках я прикинул их покупательную способность. Как оказалось, я был не так уж и беден! Всего три золотых монетки позволили мне полностью переодеться, купить походную сумку, наполнить ее провизией и необходимыми в походе вещами, взамен изношенных.
Так что к деревянным воротам предместья я подходил прекрасно экипированным, с приличным запасом провизии, и даже с картой местных земель. Там мы простились с Клодой, там я еще раз, встав на колено, заглянул в ее серые глаза, осторожно погладил рыжие волосы и вложил в ее ручку заботливо сохраненную серебряную марку — последнюю монету моей родины.
— Я вернусь, — сказал я, сжимая ее руку своей. Пусть она не понимает, но я обязан был это сказать! — Дождись меня, я обязательно вернусь!
— А-а-а-а-а!!!
Вопль, панический крик убиваемого, смесь страха и боли. Я бежал на звук и вскоре к нему присоединился звон стали о сталь и знакомая вонь... точно! Четверо карликов атаковали одинокого человека спереди, пятый, пока безуспешно, крался к нему сзади. Ну и... оказался не так-то прост, этот пятый. Вывернувшись из-под удара, он буквально юлой крутанувшись на месте, злобно зашипел и улепетнул в кусты. Оставшиеся четверо... мясо. Четыре дубинки... ненавижу дубинки! Три удара. Два тела. Оставшихся прибил и сам спасаемый. Я же глянул на него и замер на месте. Рыжеволосый, сероглазый...
— Ты с Астарксии? — спросил я того человека.
Его глаза стального цвета просияли, он расхохотался и широко разведя руки завопил:
— Ага!!! Я знал! Вы все-таки выбрались!! Наконец-то! Спасибо тебе Эли!! — прокричал он на родном мне языке. Потом чуть успокоившись, схватил меня за руки и то сжимая их, то тряся зачастил: — Слава тебе Эли, хоть кто-то на нормальном языке говорит! Я ведь уже родную речь забывать стал! Не представляешь, уже даже думаю на этом северо-мидлендском, даже сны на нем вижу!! Он конечно красивый, да-да, красивый и певучий, но какой же он сложный! Я его два года, ты представляешь, два года учил, пока заговорил чисто! Боги! Как хорошо говорить на родном, когда тебя хоть кто-то понимает!!
Он привел меня в свой дом, на самом краю Метаморской долины. Его звали Натан Колд, и был он отцом тех самых моряков, что собирались плыть на восток, разыскивая либо других людей, либо край света, либо желая обогнуть весь мир... собственно, именно по его следам собирались идти они. Да не срослось. Он же сам, бывший дома учителем, сейчас содержал небольшой трактир, на перекрестке двух дорог.
— Итак, мой любезный гость, расскажи же! Спокойно ли было море на твоем пути? Как ты нашел меня? Какие новости на родине?
Едва мы уединились в одном из кабинетцев, специально отгороженных от общего зала таверны, с бутылкой вина и полным столом разносолов, как Натан буквально клещом вцепился в меня.
— Ты не знаешь последних новостей с острова? — спросил я.
— Увы нет, — сказал Натан с улыбкой. — Расскажи же!
И я поведал ему жуткую повесть о гибели королевства, о старом рыцаре, умершем на моих руках, о рухнувших наземь сводах королевского зала, виденных мною в видении... И пока звучали эти горькие слова, я наблюдал ужасное преображение. Прямо на моих глазах улыбчивое, живое лицо Натана постарело лет на десять. Он вцепился в короткие волосы, почти выдирая их и застонал:
— О Эли... Как же так?!
— Не знаю, — вздохнул я. — Но Натан, мы с тобой последние из нашего народа.
Мы так и остались в кабинетце, Натан только приоткрыл дверь и крикнул подавальщице принести наливки покрепче. И сейчас мы цедили рюмку за рюмкой, пытаясь то ли утопить наше теперь уже общее горе в вине, то ли просто переживая его вместе. Мы вспоминали общих знакомых, места, в которых росли... Потом я рассказал ему о своем пути, о лодке, развалившейся под ударами бури, о береге, песчаном белом пляже, на который меня вынесло ветром и течением.
— Арабарб, — хихикнул Натан. — О Дэвид, тебя направлял сам Иуда, не иначе! А-ра-барб... да-да! Тебя вынесло к полувеликанам. И ты пошел на юг, по прибрежным скалам Драконьих гор!
— Ох ты ж... А что за полувеликаны? И не съели бы меня они? А?
— Съели? Не... — покачал рыжей шевелюрой мой соплеменник. — Они мирные... почти. Ну... на кого наткнешься, но в основном. И там есть эта... цивилизация! Во! А полувеликаны... Ну, были тут северные гиганты, потом ушли на север... а вот как бы некоторые свернули на северо-запад... Да и остались. А потом туда принесло за каким-то демоном людей, и люди там тоже остались... Да не только остались, еще и!..
— И?! — полупьяно удивился я.
— И! — подтвердил Натан. — Вот и вышли полувеликаны. Да. За этими... как их... Драконьими горами... В Арабарбе.
— Ара... бар... — и тут мне вспомнился вопрос, задать который я хотел весь вечер, да все не мог. — Натан, а что тут за крепость такая... к северу? Огромная, там еще зверолюди живут...
Натан весь разом как-то подобрался, глянул на меня внезапно почти трезвыми глазами:
— Цитадель Метамор? А почему ты хочешь о ней узнать?
— Я пришел сюда прямиком оттуда.
Он вгляделся в меня, потом твердо взяв меня за нос и ухо, повернул мне голову и вгляделся еще раз:
— Не, уши нормальные, меха вроде нет... и сисек тоже. А в штанах когда проверял?
— Ты о чем это? — изумился я.
— Висит еще?
— Куда он денется, — совсем уж удивился я.
Натан хмыкнул:
— Ну-ну! Сколько в стенах Цитадели провел? Неделю? Меньше?
— Четыре дня... ну, пять... почти. Да в чем дело то?!
Натан откинулся на спинку стула, чуть дрожащей рукой долил нам рюмки и ответил:
— Цитадель проклята. Проклята могущественным магом. Если ты задержишься там больше недели, то и сам станешь таким же как они.
— Зверочеловеком? — говоря это, я тоже откинулся на спинку стула.
— Может быть и им, — кивнул Натан. — А может младенцем... ну, ребенком, лет так до четырнадцати. Или бабой с во-от такенными сиськами.
Все стало на свои места. А все мои догадки, измышления, несуразности... Они не старались избавиться от меня, они защищали меня от проклятья!
— А я-то думал, чего это ихний конь-король так заторопился выставить меня вон!
— Герцог...
— Что?
— Не король, герцог, — покачал вилкой, с насаженной на нее ветчиной Натан. — Его светлость герцог Цитадели лорд Томас Хассан IV. Вообще-то правильно должно быть Томас IV Хассан, но как-то так повелось, что и в документах пишут... А еще кого там видел?
— Еще енот такой, низенький, тощий, вроде как целитель. И девчонка, его помощница. Рыжеволосая, сероглазая, руки такие ловкие....
— Брайан Коу. Он енот-морф. Говорят так, ну там волк-морф, лис-морф. А этот енот-морф, придворный целитель. И Клода, его ученица.
— И еще всякие... Натан, а откуда ты их всех так хорошо знаешь?
— А как ты думаешь, — хмыкнул тот. — Кому я налоги плачу? И у кого землю арендую? Где, по-твоему, последние годы останавливаются агенты его светлости, прежде чем на ют рвануть, а? И на обратном пути тоже! А патрули, что к южной границе выдвигаются? А сам лорд Хассан, когда на юг по делам ездит, он что, в чистом поле спит? И как же я могу их всех не знать?
Теперь уже хмыкнул я. Безграничный новый мир, да... но он столь же тесен, как и наш маленький остров.
— Натан, ты научишь меня языку?
Часть 5. Дома
 очное небо, сине-черное, с последними отблесками заката... И я, увы мне, пренебрегший столь великолепным зрелищем, взамен наблюдавший с крепостной стены за ближайшими окрестностями. Вглядывавшийся в туман, легкой дымкой поднявшийся от холмов, перетекший по низинам, затопивший площадь перед воротами... и внезапно растаявший, как и не было. Нет, туман не исчез, просто вступила в действие магия наблюдательных башен, обострявшая зрение дозорным, позволявшая видеть сквозь тьму и туман.
Да, сегодня был первый вечер моего дежурства. Добровольно взваленная на плечи обязанность, работа рыцаря и жителя Цитадели.
И пока мой взор блуждал по холмам, полям и перелескам, в поисках опасности ли, сигнала ли, мысли были далеко, в прошлом.
— Спасибо вам, милорд.
— Милорд? Многозначительно, — конь-герцог усмехнулся мне. — Что ж, пусть так. Но представляешь ли ты, какой опасности подвергаешь себя, войдя в эти стены, рыцарь? Готов ли ты одеть шкуру зверя? Обрести клыки и когти, а может плавники и жабры?
— Да милорд. Я обязан жизнью жителям Цитадели. Я обязан возвратить сей долг многократно.
— Готов ли ты стать женщиной? Одеть юбки и лиф? Взять в руки половник и пеленки?
— Да милорд. Мой наставник умирая просил избрать себе дом и защищать его до последнего вздоха. Я выбрал. А юбки... — я вернул герцогу его усмешку. — Не штаны делают из человека рыцаря.
— Но готов ли ты стать ребенком? Утратить мудрость и силу зрелости, потерять выносливость и сосредоточенность ума?
— Да милорд. Магия, дарованная ушедшими богами нашему королевству, вела меня. Сам Эли услышал мои молитвы и направил мой путь. Путь сюда!
Лорд откинулся на спинку кресла, еще минуту испытующе смотрел мне в глаза... и наконец промолвил:
— Трижды предупреждал я тебя, трижды ты подтвердил выбор. Да будет так! Встань же на колено, защитник Цитадели и прими судьбу, также, как Цитадель приняла тебя!
Так я выбрал дом и судьбу. Мертвый остров, забытое королевство... пусть мертвецы остаются в прошлом.
— Дэвид!
Тонкие, почти детские руки обхватили меня.
— Дэвид! Дэвид... Мне сказали, что ты вернулся в Цитадель и прошел прямиком к его светлости...
— Я выбрал себе дом. И этот дом там, где ты. Здравствуй Клода!
И пусть мертвецы остаются в холодном мертвом прошлом. Я же выбираю живое и теплое будущее!
Эпилог
 ерно-серебряный лис дописал последнее слово и аккуратно положил перо рядом с пергаментом. Немного левее чернильницы, как раз в том месте, куда светила полная луна. Он все еще привыкал к новому телу. Наполовину человеческому, наполовину животному телу странного черно-серебристого лиса, прекрасно видящего при свете луны и совсем плохо при свете солнца. Любящего спать днем, и бодрого во тьме ночной. К его новой шкуре, серебристой днем, черной под светом луны. К когтям, к настороженно-чутким ушам, к усам-вибриссам.
И роскошному хвосту. Настоящей гордости любого лиса... и такой проблемой для человека!
Но он привыкнет. Ибо он рыцарь.
И он дома.
Перевод — Claw Lyne.
Литературная правка — Дремлющий.
|
|
|
|
