Аннотация: "FIGHT CLUB", самая популярная (и самая ненавидимая Чаком) книга.
Чак Паланик
Бойцовский клуб
перевод -- Егоренков А. М.
Кэрол Мидер, которая сносит все мои нехорошие манеры
Благодарности:
Мне хотелось бы поблагодарить следующих людей за любовь и поддержку несмотря на разные, ну, вы понимаете, жуткие вещи, которые иногда случаются.
Айна Джиберт
Джефф Плит
Майка Кифи
Майкл Верн Смит
Сьюзи Вителло
Том Спэнбауэр
Джеральд Говард
Эдвард Хибберт
Гордон Грауден
Деннис Стоуэлл
Линни Стоуэлл
Кен Фостер
Моника Дрейк
Фред Паланик
Глава 1
Тайлер находит мне работу официанта, потом он же сует мне в рот пистолет и говорит: "Первый шаг к бессмертию -- это смерть". А ведь долгое время мы с Тайлером были лучшими друзьями. Меня постоянно спрашивают -- знаю ли я Тайлера Дердена.
Ствол пушки уперся мне в глотку, Тайлер заявляет:
-- На самом деле мы не умрем.
Языком я чувствую дырочки глушителя, которые мы насверлили в стволе пистолета. Шум от выстрела большей частью возникает из-за расширения газов, плюс легкий "бах" от пули -- из-за ее скорости. Чтобы сделать глушитель, нужно просто насверлить дырочек в стволе пушки, много дырочек. Тогда газ выйдет через них, и скорость пули упадет ниже сверхзвуковой.
-- Это не смерть на самом деле, -- продолжает Тайлер. -- Мы станем легендой. И не состаримся.
Отпихиваю ствол языком за щеку и говорю, -- "Тайлер, это прям как про вампиров".
Здания под нами не станет через десять минут. Берешь одну часть 98-процентного концентрата дымящей азотной кислоты и смешиваешь с тремя частями серной кислоты. Делать это надо на ледяной бане. Потом пипеткой добавляешь глицерин, капля по капле. Получаешь нитроглицерин.
Я знаю об этом, потому что это известно Тайлеру.
Смешиваешь нитроглицерин с опилками -- получаешь милую пластиковую взрывчатку. Многие мешают его с ватой и добавляют горькой соли, в качестве сульфата. Тоже получается. Некоторые -- используют смесь парафина и нитроглицерина. Как по мне, парафин вообще никогда не срабатывает.
И вот, я с Тайлером на верхушке Паркер-Моррис Билдинг, у меня во рту торчит пистолет; и мы слышим, как бьется стекло. Смотрим через бортик. Облачный день, даже на этой верхотуре. Это самое высокое в мире здание, и на такой высоте всегда холодный ветер. Здесь настолько тихо, что возникает чувство, будто ты -- одна из тех обезьян-космонавтов. Делаешь маленькую работу, которой обучен.
Потяни за рычаг.
Нажми на кнопку.
Не понимая ничего из своих действий, а потом раз - и смерть.
С высоты в сто девяносто один этаж заглядываешь через бортик, -- а улица внизу покрыта мохнатым ковром стоящих и смотрящих вверх людей. Стекло бьется в окне под нами. Окно взрывается осколками сбоку здания, потом высовывается шкаф для бумаг, большой, как черный холодильник, -- прямо под нами этот шкаф с картотекой на шесть ящиков выползает из отвесной грани здания и падает, медленно вращаясь, и падает, уменьшаясь вдали, и падает, исчезая в сбившейся в кучу толпе.
Где-то внизу, на каких-то этажах из ста девяносто одного, буйствуют обезьяны-космонавты из Подрывного Комитета Проекта Разгром, уничтожая историю до кусочка.
Есть старая поговорка, мол, мы всегда причиняем боль тем, кого любим, -- так вот, знаете, у этой палки два конца.
Когда во рту торчит пистолет, и его ствол воткнут между зубами, речь сводится к мычанию.
У нас осталось десять минут.
Еще одно окно в здании взрывается, и разлетаются осколки, сверкая в воздухе, как стая голубей, потом темный деревянный стол, подталкиваемый Подрывным Комитетом, высовывается из здания дюйм за дюймом, вдруг кренится, соскальзывает, и, в конце концов, став на время сказочным летающим предметом, теряется в толпе.
Паркер-Моррис Билдинг не станет через девять минут. Когда берешь нужное количество гремучей смеси и наносишь на опоры фундамента чего угодно -- можно свалить любое здание в мире. Нужно только тщательно, плотно обложить и затрамбовать это дело мешками с песком, чтобы сила взрыва ушла в опоры, а не рассеялась по подвальному гаражу вокруг них.
Такие технические тонкости не найти во всяких там учебниках истории.
Три способа изготовить напалм. Первый: можно смешать равные части бензина и замороженного концентрата апельсинового сока. Второй: можно смешать равные части бензина и диетической колы. Третий: можно растворять в бензине размолотый кошачий кал*, пока смесь не загустеет.
Спросите меня, как изготовить нервно-паралитический газ. О, или эти, бешеные автобомбы.
Девять минут.
Паркер-Моррис Билдинг рухнет, все его сто девяносто и один этаж, медленно: так дерево валится в лесу. Бревно. Можно свалить все, что угодно. Странно подумать, что место, где мы находимся, станет лишь отметкой в пустом небе.
Мы с Тайлером у бортика крыши, у меня во рту пистолет, и я с интересом думаю, насколько он грязен.
Напрочь забываем обо всей убийственно-суицидальной затее Тайлера, и смотрим, как еще один шкаф для бумаг выскальзывает сбоку здания, и его ящики в воздухе выкатываются наружу; стопки бумаги подхватывает воздушный поток и уносит ветер.
Восемь минут.
Потом дым: дым начинает валить из разбитых окон. Команда подрывников пустит в ход первичный заряд примерно через восемь минут. Первичный заряд взорвет основной, опоры фундамента рухнут, и серия снимков Паркер-Моррис Билдинг попадет во все учебники истории.
Серия снимков из пяти фиксированных картинок. Вот -- здание стоит. Вторая картинка -- здание будет снято под углом в восемьдесят градусов. Потом угол в семьдесят градусов. Здание под углом в сорок пять градусов на следующей картинке, когда каркас начинает сдавать, и башня образует небольшую дугу по линии его сгиба. Последний снимок -- башня, все сто девяносто один ее этаж, обрушится на национальный музей -- вот истинная цель Тайлера.
-- Сейчас этот мир наш, и только наш, -- говорит Тайлер. -- А все те древние -- мертвы.
Знай я, как все повернется -- я сейчас тоже с огромным удовольствием был бы мертв и уже на небесах.
Семь минут.
В вышине, на вершине Паркер-Моррис Билдинг, с пистолетом Тайлера во рту. Столы, шкафы-картотеки и компьютеры метеоритным дождем летят на окружившую нас толпу, дым клубится из разбитых окон, в трех кварталах дальше по улице команда подрывников смотрит на часы, -- и в это время мне подумалось, что все здесь: пистолет, анархия, взрыв, -- как-то связано с девушкой по имени Марла Сингер.
Шесть минут.
У нас что-то типа треугольника. Мне нужен Тайлер. Тайлеру нужна Марла. Марле нужен я. Мне не нужна Марла, а Тайлер больше не нуждается в моем обществе. Тут речь не о любви, как роде пристрастия. Тут речь о собственности, как о субъекте владения.
Без Марлы Тайлер остался бы ни с чем.
Пять минут.
Может, мы станем легендой, может, не станем. Хотя нет, говорю, погодите.
Где и кем был бы Иисус, если бы никто не написал евангелия?
Четыре минуты.
Языком отпихиваю ствол пистолета за щеку и говорю: "Ты хочешь стать легендой, Тайлер, дружище, -- так я сделаю тебя легендой. Я был рядом с самого начала".
Я помню все.
Три минуты.
Глава 2
Большие руки Боба были сомкнуты в объятья, чтобы меня удержать, и я оказался зажатым в темноте между теперешними потными титьками Боба, висячими, огромных размеров, -- наверное, такие же громадные мы представляем себе у Бога. Вокруг подвал церкви, он полон народу, каждый вечер мы встречаемся: это Арт, это Пол, это Боб. Здоровенные плечи Боба наводили меня на мысль о линии горизонта. Густые светлые волосы Боба были похожи на результат применения крема для укладки, надпись на котором гласит "скульпторный мусс", -- очень густые и светлые, и очень ровно расчесаны.
Его руки обвили меня, ладонь прижимает мою голову к его нынешним титькам, выросшим из бочкообразной груди.
-- Все будет хорошо, -- говорит Боб. -- Теперь ты поплачь.
От колен до макушки я ощущаю химические реакции внутри Боба, переваривающие пищу и перегоняющие кислород.
-- Может, они успели все удалить, -- говорит Боб. - А может, опухоль доброкачественная. При семиноме у тебя почти стопроцентный шанс выжить, -- плечи Боба поднимаются в протяжном вздохе, потом падают рывками, падают, падают под судорожные всхлипы. Поднимаются со вздохом. Падают, падают, падают.
Я хожу сюда каждую неделю уже два года, и каждую неделю Боб заключает меня в объятия, и я плачу.
-- Поплачь, -- говорит Боб, и вздыхает, и всхлип, всхлип, всхлипывает. -- Давай, поплачь.
Большое влажное лицо укладывается на моей макушке, и я теряюсь где-то внутри. Это тот момент, когда я плачу. То, что надо -- плакать в окутывающей тебя темноте, замкнувшись внутри кого-то другого, когда видишь, что все, чего ты когда-либо сможешь добиться, в итоге окажется грудой хлама.
Все, чем ты когда-либо гордился, будет выброшено прочь.
И я теряюсь где-то внутри.
Похоже на состояние сна, в которое я не погружался уже неделю.
Вот так я повстречал Марлу Сингер.
Боб плачет, потому что шесть месяцев назад ему удалили яички. Потом гормональная терапия. Из-за чрезмерного потребления тестостерона у Боба выросли титьки. Когда уровень тестостерона поднимается слишком высоко, организм вырабатывает эстроген, чтобы достичь баланса.
Я плачу в этот момент, потому что жизнь сейчас превращается в ничто, даже не совсем в ничто -- в забвение.
Слишком много эстрогена -- и у тебя вырастет сучье вымя.
Плакать легко, когда осознаешь, что все любимые тобой, рано или поздно тебя отвергнут, или же умрут. На достаточно большом отрезке времени вероятность выживания для каждого из нас близка к нулю.
Боб любит меня, потому что думает, что мне тоже удалили яички.
В Епископальной Церкви Святой Троицы, в подвале, среди клетчатых диванов из магазина недорогой мебели, где-то двадцать мужчин и только одна женщина, все парами, прильнули друг к другу, большая часть рыдает. Некоторые наклонились вперед, прижались ухо к уху, как борцы в захвате. Мужчина в паре с единственной женщиной пристроил локти ей на плечи, -- оба локтя с обеих сторон ее головы, голова ее между его рук, и плачущее лицо уткнулось ей в шею. Лицо женщины повернуто вбок, рукой она подносит ко рту сигарету.
Подсматриваю сквозь подмышку Большого Боба.
-- Всю свою жизнь, -- плачет Боб. - Зачем я все делаю -- не знаю.
Единственная женщина здесь, в "Останемся мужчинами вместе", в группе психологической поддержки для больных раком яичек, -- и эта женщина курит сигарету под бременем чужого горя, и ее глаза встречаются с моими.
Симулянтка.
Симулянтка.
Симулянтка.
Короткие матово-черные волосы, большие глаза, как у персонажей японских мультфильмов; бледная и худая, с болезненным оттенком кожи, в платье с орнаментом из темных роз, эта женщина объявлялась также в моей группе поддержки больных туберкулезом по вечерам в пятницу. Она была за круглым столом больных меланомой по вечерам в среду. Под вечер по понедельникам она была в разговорной группе для больных лейкемией "Стойко верящие". Пробор по центру прически у нее -- просвет белой кожи головы, как изогнутая молния.
У всех групп поддержки, которые удается разыскать, названия звучат причудливо и торжественно. Моя группа кровяных паразитов по вечерам во вторник называется - "Свобода и чистота".
Группа по мозговым паразитам, в которую я хожу, называется "Высшее и предначертанное".
И днем в воскресенье, в "Останемся мужчинами вместе", в подвале Епископальной Церкви Святой Троицы, эта женщина снова здесь.
И что еще хуже -- я не могу плакать, когда она пялится.
У меня должна быть возможность предаться любимому делу -- плакать в объятьях Большого Боба, без тени надежды. Любой из нас постоянно так вкалывает. Тут единственное место, где мне когда-либо удавалось полностью расслабиться и успокоиться.
Здесь мой отпуск.
В свою первую группу психологической поддержки я пошел два года назад, после очередного визита к врачу с жалобой на бессонницу.
Я не спал три недели. Три недели без сна -- и все вокруг становится призрачным и бестелесным. Врач сказал: "Бессонница -- это всего лишь симптом. Симптом чего-то большего. Найдите, что в самом деле не так. Прислушайтесь к своему телу".
Мне просто хотелось уснуть. Мне хотелось маленьких голубых 200-миллиграмовых капсул амитала натрия. Мне хотелось голубых пулевидных капсул туинала, красного как помада секонала.
Доктор посоветовал попить валерианки и побольше двигаться. Мол, в итоге смогу спать.
Лицо у меня помято, на нем синяки от недосыпания, оно превратилось во что-то вроде ссохшегося фрукта. Меня можно было даже принять за труп
Врач сказал, что если мне хочется увидеть настоящие человеческие страдания, то стоит прокатиться в Первую Методистскую вечером в четверг. Увидеть, что такое мозговые паразиты. Увидеть, что такое дегенеративные болезни кости. Органические дисфункции мозга. Увидеть сборище больных раком.
Ну, я и поехал.
В первой группе, куда попал, нас всех знакомили: это Элис, это Бренда, это Дауэр. Все улыбаются, у всех к вискам будто приставлены невидимые пистолеты.
Никогда не называю свое настоящее имя в группах психологической поддержки.
Маленький скелет женщины по имени Клоуи с печально и пусто свисающей кормой брюк. Клоуи рассказывает мне, что самое худшее в ее мозговых паразитах то, что никто не хочет с ней секса. Вот такой она была, настолько близкой к смерти, что по полису страховки жизни ей было выплачено шестьдесят пять тысяч баксов; и все, чего хотела Клоуи -- один раз напоследок заняться любовью. Ничего личного, только секс.
Что ответил бы парень? Я имею в виду -- что тут вообще скажешь?
Весь путь умирания начался для Клоуи с легкой усталости, а теперь ей слишком наскучил процесс лечения. Порнофильмы, -- у нее дома, на квартире были порнофильмы.
Во время Французской революции, рассказала мне Клоуи, женщины в тюрьмах, -- герцогини, баронессы, маркизы, все подряд, -- были готовы трахаться с любым мужиком, который на них заберется. Клоуи дышала мне в шею. "Заберется", ну, ясно мне? "Поскачет". Они все время проводили за траханьем.
"La petite mort", "маленькая смерть", как выражаются французы.
У Клоуи были порнофильмы, если мне интересно. Амил-нитраты. И смазка.
В обычном случае у меня возникла бы эрекция. Но ведь наша Клоуи -- облитый воском скелет.
С тем, как Клоуи выглядит -- у меня ничего не возникает. Ну, не совсем ничего. Ее плечо по-прежнему касается моего, когда мы садимся в круг на ворсистый ковер. Была очередь Клоуи вести нас в направленную медитацию, и она рассказывала, ведя нас в сад безмятежного спокойствия. Она провела нас по холму в дворец с семью дверями. Внутри дворца семь дверей: зеленая, оранжевая дверь; и Клоуи рассказывала, как мы открываем каждую из них; голубая, белая, красная дверь; и что мы обнаруживаем за ними.
Закрыв глаза, представляем свою боль как шар белого исцеляющего света, который кружит у наших ног и поднимается к коленям, к талии, ко груди. Наши чакры открываются. Сердечная чакра. Чакра головы. Клоуи вела нас в пещеры, где мы встретим животное, нам покровительствующее. Моим оказался пингвин.
Лед покрывал пол пещеры, и пингвин сказал: "Скользи!". Без всяких усилий мы заскользили по тоннелям и галереям.
Потом настало время объятий.
"Откройте глаза".
Физический терапевтический контакт, как говорила Клоуи. Каждый из нас должен выбрать себе партнера. Клоуи обвила мою голову руками и зарыдала. У нее дома было нижнее белье без завязок, -- а она рыдала. У Клоуи была смазка и наручники, а она рыдала, пока я смотрел на секундную стрелку наручных часов, отсчитывая одиннадцать оборотов.
Так что я не плакал в первой своей группе поддержки два года назад. Не плакал во второй группе поддержки, и в третьей тоже. Не плакал ни на кровяных паразитах, ни на раке кишечника, ни на органических поражениях мозга.
Когда у тебя бессонница, дела обстоят вот так. Все маячит где-то вдали, все лишь копия копии копии. Бессонница ложится расстоянием между тобой и окружающим миром, ты не можешь ничего коснуться, и ничто не может коснуться тебя.
Потом был Боб. Когда я впервые пришел на рак яичек, Боб, здоровенный лось, огромный гамбургер, навалился на меня в "Останемся мужчинами вместе", и зарыдал. Здоровяк пересек помещение, когда пришло время объятий, руки висят по бокам, плечи опущены. Его огромный подбородок покоится на груди, на глазах уже целлофановая пелена слез. Шаркающая походка, колени прижаты друг к другу, он неуклюже семенит; Боб скользнул через комнату, чтобы на меня взвалиться.
Боб навалился на меня.
Меня обвили большие руки Боба.
Большой Боб был качком, как он рассказывал. Как был зелен, сидел на дианаболе, потом на вистроле, стероиде, который вводят скаковым лошадям. Его собственная качалка, -- у Большого Боба был собственный зал. Он был женат трижды. Его имя стояло на рекламных продуктах, и, кстати, не видел ли я его по телевизору как-нибудь? Вся программа по технике расширения грудной мышцы была, фактически, его находкой.
Такое откровение со стороны незнакомых людей заставляет меня чувствовать себя весьма неуютно, если вы меня понимаете.
Боб не понимал. Он знал, мол, раз у одного из его "huevos" неопущение, -- всегда был фактор риска. Боб рассказал мне о постоперационной гормональной терапии.
Большинство культуристов, колющих слишком много тестостерона, могут получить то, что они называют "сучье вымя".
Пришлось спросить у Боба, что он имеет в виду под "huevos".
"Huevos", -- пояснил Боб. - "Яйца. Шары. Хозяйство. Орехи. В Мексике, где покупают стероиды, их называют "яйела".
"Развод, развод, развод", -- говорил Боб, достав фото из бумажника и показав мне. На фото был он сам, огромный и на первый взгляд совсем голый, позирующий в культуристской повязке на каких-то соревнованиях. "Так жить глупо", -- сказал Боб, -- "Но, бывает, стоишь накачанный и обритый на сцене, совершенно выпотрошенный, в теле жира всего на пару процентов, и диуретики делают тебя холодным и крепким наощупь, как бетон. Ты слепнешь от прожекторов и глохнешь от фоновой музыки из колонок, а судья командует: "Расправь правую грудную, напряги и держи".
"Расправь левую руку, напряги бицепс и держи".
Это лучше, чем реальная жизнь.
"Ну, и дальше в таком духе", -- сказал Боб, -- "Потом рак". Он банкрот. У него двое взрослых детей, которые даже не перезванивают.
Чтобы лечить сучье вымя, врачу приходилось резать Бобу грудь и выпускать жидкость.
Это все, что я запомнил, потому что потом Боб заключил меня в объятья, пригнул голову, чтобы укрыть. И я потерялся в забвении, темном, безмолвном и полнейшем самозабвении, -- и когда, наконец, отступил от его уютной груди, на футболке Боба остался влажный отпечаток моего плакавшего лица.
Это было два года назад, в первый вечер с "Останемся мужчинами вместе".
Почти на каждой встрече с того момента Большой Боб вызывал у меня слезы.
Я больше не ходил к врачу. Я никогда не пил валерианку.
Это была свобода. Свобода -- утрата всяческих надежд. Я молчал -- и люди в группах думали, что у меня все совсем плохо. Они рыдали громче. Я рыдал громче. Посмотри на звезды -- и тебя не станет.
Когда шел домой из какой-нибудь группы психологической поддержки, то чувствовал себя более живым, чем когда-либо. Во мне не было раковых опухолей, моя кровь не кишела паразитами, -- я был маленьким теплым очагом, средоточием всего живого в этом мире.
И я спал. Младенцы не спят так крепко.
Каждый вечер я умирал, и каждый вечер возрождался снова.
Из мертвых.
До сегодняшнего вечера: два года успешной жизни до сегодняшнего вечера, -- потому что я не могу плакать, когда эта женщина пялится на меня. Потому что не могу достичь крайней черты, не могу спастись. Язык у меня будто облеплен бумагой; сильно закусываю губы. Я не спал уже четверо суток.
Когда она на меня смотрит -- я чувствую себя лжецом. Она симулянтка. Она лгунья. Сегодня вечером было знакомство, мы все представлялись: я Боб, я Пол, я Терри, я Дэвид.
Никогда не называю свое настоящее имя.
-- Здесь больные раком, так? -- спросила она.
Потом говорит:
-- Ну, что же, привет всем, я Марла Сингер.
Никто не сказал Марле, какой именно рак. А потом все занялись укачиванием своего внутреннего ребенка.
Мужчина по-прежнему плачет, обвив ее шею; Марла в очередной раз затягивается сигаретой.
Смотрю на нее из-под вздрагивающих титек Боба.
Для Марлы - фальшивка я. Со второго вечера нашей встречи не могу уснуть. Хотя -- я-то первая фальшивка здесь, -- ну, если только все эти люди не притворяются, со своими поражениями организма, кашлем и опухолями, -- все, даже Большой Боб, здоровенный лось. Огромный гамбургер.
Взглянуть хотя бы на его уложенные кремом волосы.
Марла курит и закатывает глаза.
В этот миг ее ложь -- отражение моей лжи, и я вижу только эту ложь. Посреди правды окружающих. Люди прильнули друг к другу и отваживаются поделиться своими худшими страхами, говорят о том, как на них надвигается смерть, и о стволе пушки, который уткнулся каждому из них в глотку. Ну да, и тут Марла, которая курит и закатывает глаза, и я, погребенный под хныкающим ковром; и внезапно все страшное, даже смерть и отмирание, становится в ряд с искусственными цветами на видео, как несущественная вещь.
-- Боб, -- говорю. -- Ты меня раздавишь, -- пытаюсь шепотом, потом перестаю. -- Боб, -- хочу сбавить тон, потом уже почти ору. -- Боб, мне нужно в сортир.
В уборной над раковиной висит зеркало. Если так пойдет и дальше, -- я увижу Марлу Сингер в "Высшем и Предначертанном", группе паразитической дисфункции мозга. Марла будет там. Конечно, Марла будет там, -- и первым делом я сяду рядом с ней. И потом, после знакомства и направленной медитации, после семи дверей дворца и белого шара исцеляющего света, после того, как мы откроем свои чакры, когда придет время объятий, -- я схвачу мелкую сучку.
Припечатаю ее руки к бокам, уткнусь губами ей в ухо и скажу - "Марла, ты фальшивка, убирайся!"
"Это единственная стоящая вещь в моей жизни, а ты разрушаешь ее!"
"Ты гастролерша!"
При следующей нашей встрече скажу: "Марла, я не могу уснуть, пока ты здесь. Мне это нужно. Убирайся!"
Глава 3.
Просыпаешься в Эйр Харбор Интернэшнл*.
При каждом взлете и посадке, когда самолет делал резкий крен, я молил о катастрофе. Тот миг, когда можно умереть и сгореть, как беспомощный табак из человечины в сигаре фюзеляжа, на время избавляет меня от бессонницы, посредством нарколепсии.
Вот так я встретил Тайлера Дердена.
Просыпаешься в аэропорту О'Хейр.
Просыпаешься в аэропорту Ла Гардиа.
Просыпаешься в аэропорту Логана.
Тайлер подрабатывал киномехаником. По своей природе, Тайлер мог работать только по ночам. Если киномеханик брал больничный, профсоюз звонил Тайлеру.
Бывают ночные люди. Бывают дневные. Сам я могу работать только днем.
Просыпаешься в Даллесе.
Страховка утраивается в случае смерти в служебной поездке. Я молил о турбулентности, молил о том, чтобы в турбину затянуло пеликана, и о развинтившихся болтах, и о наледи на крыльях. При взлете, когда самолет отталкивается от полосы, и выдвигаются закрылки, сиденья переводятся в вертикальное положение, складные столики убираются, а весь ручной личный багаж размещен в ячейках под потолком; в то время как конец взлетной полосы пробегает под нами, а мы сидим с потушенными курительными принадлежностями, -- я молил о катастрофе.
Просыпаешься в Лав Филд.
В проекционной будке Тайлер проводил переходы между частями, если дело было в старом кинотеатре. Для переходов в будке установлено два проектора, один работает.
Я знаю об этом, потому что это известно Тайлеру.
Во второй проектор заряжена следующая катушка фильма. Почти все фильмы разбиты на шесть-семь катушек, которые надо проиграть в определенном порядке. В кинотеатрах поновее все катушки склеивают в одну большую, пятифутовую. Тогда не надо держать включенными оба проектора и делать переходы, переключаться взад-вперед: катушка один, щелк, катушка два на втором проекторе, щелк, катушка три на первом проекторе.
Щелк.
Просыпаешься в Ситеке.
Разглядываю картинки людей на ламинированной карточке позади сиденья. Женщина плывет в океане, каштановые волосы развеваются сзади, спасательный жилет застегнут на груди. Глаза широко открыты, но женщина не хмурится и не улыбается. На другой картинке люди тянутся за кислородными масками, свисающими с потолка, -- на лицах безмятежность, как у индийских коров.
"Должно быть, авария".
"Ой".
"У нас разгерметизация салона".
"Ой".
Просыпаешься, и ты в Виллоу Ран.
Старый кинотеатр, новый кинотеатр; чтобы перетащить в очередной театр фильм -- Тайлеру приходилось разрезать пленку на изначальные шесть или семь катушек. Маленькие катушки упаковываются в пару стальных шестиугольных чемоданов. Сверху каждого чемодана -- ручка. Подыми один -- вывихнешь плечо.
Такие они тяжелые.
Тайлер был официантом на банкетах, обслуживал столики в отеле в центре города; и Тайлер был киномехаником в профсоюзе кинооператоров. Не знаю, сколько работал Тайлер всеми теми ночами, когда я безуспешно пытался уснуть.
В старых кинотеатрах, где фильм крутят с двух проекторов, оператор должен стоять рядом с ними и переключить проекторы секунда в секунду, чтобы зрители не заметили разрыва в том месте, когда одна катушка запускается, а другая заканчивается. В правом верхнем углу экрана можно заметить белые точки. Это сигнал. Смотрим фильм и в конце катушки примечаем две точки.
"Сигаретный ожог", как здесь их называют.
Первая белая точка -- двухминутное предупреждение. Нужно включить второй проектор, чтобы он прогрелся до полной скорости.
Вторая белая точка -- пятисекундное предупреждение. Восторг. Стоишь между двух проекторов, а в будке жарко и душно от ксеноновых ламп, при взгляде на которые слепнешь. Первая точка мелькает на экране. Звук фильма передается из большого динамика за экраном. Будка киномеханика звукоизолирована, ведь в будке стоит шум колесиков, протягивающих ленту через объектив со скоростью шесть футов в секунду, десять кадров на фут, за секунду прощелкивается шестьдесят кадров*, -- грохот как от гаубицы. Оба проектора крутятся, ты стоишь посередине и держишь руки на рычагах затвора каждого из них. На совсем старых проекторах есть еще сигнал в механизме подачи пленки.
Даже когда фильм пойдет на телеэкран, -- точки предупреждения сохранятся. Даже в фильмах, которые крутят в самолете.
Когда большая часть ленты с фильмом наматывается на катушку-приемник, -- эта катушка крутится медленнее, а катушка-источник -- быстрее. В конце катушки подающая часть будет крутиться с такой скоростью, что зазвенит сигнал, предупреждая о близком моменте перехода на новую катушку.
Темнота разогревается от ламп внутри проекторов, и звенит сигнал. Стоишь между проекторов, держась за рычаги обоих, и смотришь в угол экрана. Мелькает вторая точка. Считаешь до пяти. Закрываешь один затвор. В тот же миг открываешь второй.
Переход.
Фильм продолжается.
Никто в зале ничего не заметил.
На катушке-источнике есть сигнал, поэтому киномеханик может вздремнуть. Киномеханик вообще может делать много того, чего не должен бы. Не в каждом проекторе есть звонок. Иногда просыпаешься в домашней постели, в темной спальне, с ужасом подумав, что уснул в будке и пропустил момент перехода. Зрители проклянут тебя. Куча зрителей, и киносон их разрушен, и менеджер звонит в профсоюз.
Просыпаешься в Крисси Филд.
Прелесть таких поездок в том, что везде, куда бы я ни приехал, миниатюризованный быт. Иду в отель, -- там маленькое мыло, крошечный набор шампуней и кондиционеров, порции масла на один укус, крохотный тюбик зубной пасты и одноразовая зубная щетка. Устраиваешься на обычном сиденье самолета. Ты -- великан. Беда в том, что плечи у тебя слишком широки. Твои ноги, как у Алисы в Стране Чудес, -- тянутся на много миль, такие длинные, что касаются подметок сидящего впереди. Приносят ужин: миниатюрный набор "Чикен Кордон Блю" -- "сделай сам", вроде конструктора-головоломки, чтобы развлечься во время полета.
Пилот включил сигнал "Пристегнуть ремни" и "Мы просим вас воздержаться от перемещения по салону".
Просыпаешься в Мегс Филд.
Иногда Тайлер, дрожа от ужаса, вскакивает по ночам, -- ему кажется, что он пропустил замену катушки, или лента порвалась, или фильм соскользнул в проекторе набок, и теперь шестеренки тянут край ленты с линией отверстий через проход для звуковой дорожки.
Фильм слетел с катушки, лампа светит через дырочки сбоку ленты, и вместо речи слышишь только оглушительный звук вертолетных лопастей: "хоп-хоп-хоп", и с каждым "хоп" очередная вспышка света мелькает сквозь отверстие.
Чего еще не должен делать киномеханик: Тайлер изготавливал слайды из лучших одиночных кадров фильма. К примеру, тот первый на памяти всех фильм с обнаженкой спереди в полный рост, с актрисой Энгл Дикинсон.
Пока копия этого фильма перекочевала из кинозалов Западного побережья в кинозалы Восточного побережья -- сцена обнаженки исчезла. Один киномеханик взял кадр. Другой киномеханик взял кадр. Всем хотелось изготовить слайд с голой Энгл Дикинсон. А уж когда порно просочилось в кинотеатры, многие из этих операторов, -- особенно некоторые, -- собрали целые коллекции, которые стали легендарными.
Просыпаешься в Боинг Филд.
Просыпаешься в Эл-Эй-Экс.
Сегодня вечером мы летим почти порожняком, так что можно спокойно поднять подлокотники, опустить спинку и потянуться. Вытягиваешься, как зигзаг: согнут в коленях, в талии, в локтях, -- распрямляешься на три или четыре кресла. Перевожу стрелки на пару часов вперед или три назад: Тихоокеанский, Горный, Центральный, Западный пояса; час потерял, час выиграл.
Это твоя жизнь, и с каждой минутой она близится к концу.
Просыпаешься в Кливленд Хопкинс.
Просыпаешься в Ситеке -- снова.
Ты киномеханик; злой и уставший, -- особенно от скуки, -- киномеханик, и ты начинаешь с того, что берешь один кадр из порноколлекции другого киномеханика, кучу которой ты нашел в будке, -- и вклеиваешь такой кадр с крепким членом или зевающим влажным влагалищем точнехонько в совсем-совсем другой фильм.
Это один из всяких фильмов про похождения домашних животных, где кота и собаку семья забывает при переезде, и те должны найти дорогу домой. И вот, когда в третьей части Храбрый Пес и Жирный Кот, говорящие друг с другом голосами кинозвезд, жрут отбросы из мусорного бака, на экране мелькает эрекция.
Это работа Тайлера.
Кадр фильма задерживается на экране лишь на одну шестидесятую секунды. Вот поделите секунду на шестьдесят равных частей. Столько длится эрекция на экране. Член башней возвышается над жующим попкорн залом, скользкий, красный и жуткий, -- и никто не замечает его.
Просыпаешься в Логане -- снова.
Путешествовать так -- ужасно. Мне приходится посещать собрания, которые не хочет посещать босс. Делаю записи. Потом возвращаюсь.
Куда ни приеду, моя работа заключается в применении одной простой формулы. Я храню тайны.
Это элементарная арифметика.
Задача из учебника.
Если автомобиль новой модели, изготовленный моей компанией, выехал из Чикаго на запад со скоростью 60 миль в час, -- и заклинивает задний мост, машина разбивается и сгорает со всеми, кто попался в ловушку ее салона, -- стоит ли моей компании возвращать модель на доработку?
Берем общее количество выпущенных машин данной модели (A), умножаем на вероятное количество машин с неисправностью (B), потом умножаем результат на среднюю стоимость решения вопроса без суда (C). A умножить на B умножить на C. Равняется X. Столько стоит не возвратить модель на доработку.
Если X больше стоимости возврата -- мы возвращаем машины, и никто больше не пострадает.
Если X -- меньше стоимости возврата -- возврата не будет.
Куда ни приеду, меня везде ждет выгоревший, искореженный корпус автомобиля. Я знаю, в каких чуланах скелеты. У меня это вроде гарантии занятости.
Время в гостинице, еда из ресторана. Куда ни поеду, соседи по сиденьям - мои друзья на один полет, на срок перелета от Логана до Виллоу Ран.
"Я просто координатор в отделе возвратов", -- говорю очередному одноразовому другу с соседнего сиденья, -- "Но мечтаю о карьере посудомойки".
Просыпаешься в О'Хейр, снова.
Потом Тайлер начал вклеивать члены во все подряд. Обычно крупным планом, -- или влагалище размером как Гранд-каньон с эхом, четырехэтажное, пульсирующее от давления крови, -- в то время, как зрители смотрели танец Золушки с прекрасным принцем. Никаких жалоб не было. Люди так же ели и пили, но этим вечером что-то было по-другому. Люди вдруг ощущали себя больными или начинали без причины плакать. Только птичка-колибри смогла бы засечь работу Тайлера.
Просыпаешься в Джей-Эф-Кей.
У меня кожа идет мурашками в тот миг посадки, когда одно колесо толчком касается полосы, а самолет кренится набок и застывает в раздумье -- выровняться или продолжать крен. В такие моменты ничто не имеет значения. Посмотри на звезды -- и тебя не станет. Значения не имеет ничто. Ни твой багаж. Ни дурной запах изо рта. За иллюминатором темно, а сзади ревут турбины. С этим ревом салон зависает под неправильным углом, -- и никогда больше тебе не придется заполнять карточки счетов по командировочной. Составлять списки закупок общей суммой до двадцати пяти долларов. Никогда больше ты не сменишь прическу.
Толчок, и второе колесо касается гудрона. Вновь трещит стаккато сотен застежек на ремнях, и одноразовый друг, рядом с которым ты едва не погиб, говорит:
-- Надеюсь, ваша встреча пройдет успешно.
Ага, я тоже надеюсь.
Столько продолжается твой миг. И снова жизнь идет своим чередом.
И как-то раз, чисто случайно, мы с Тайлером повстречались.
Было время отпуска.
Просыпаешься в Эл-Эй-Экс.
Снова.
Я познакомился с Тайлером так. Пошел на нудистский пляж. Был самый конец лета, и я уснул. Тайлер был гол и покрыт потом, усыпан песком, его влажные спутанные волосы падали на лицо.
Тайлер был там задолго до моего прихода.
Тайлер ловил бревна, принесенные в залив водой, и вытаскивал их на пляж. Он уже воткнул несколько штук полукругом в мокрый песок на расстоянии нескольких дюймов друг от друга до высоты своих глаз. Пока стояло четыре бревна, а когда я проснулся, -- увидел Тайлера с пятым, которое он вытащил. Тайлер вырыл яму в песке у одного конца бревна, потом приподнял другой конец, чтобы бревно скользнуло в яму и стало в ней под небольшим углом