Когда Сашке исполнилось десять лет, он впервые оказался летом в деревне. Там все было в новинку. Звенящая тишина в лесу, когда полуденное солнце нанизывает свои лучи на верхушки сосен; маленькие, липкие на ощупь капельки смолы, желтыми драгоценными бусинами поблескивающие на шершавой коре деревьев; тихий, еле слышный шепот ветра, перебирающего нежную листву. Озеро находилось поодаль, километрах в двух от деревни. По вечерам на него рваными клочьями опускался туман...
***
Сашка проснулся от негромкого и нежного стеклянного звона, и ударившего прямо в глаза луча солнца - бабушка раздвинула занавески на окнах.
Две комнаты разделяла шаткая фанерная перегородка, обклеенная старыми, местами выцветшими обоями в цветочек. Двери не было вовсе. Вместо нее проем закрывала натянутая на леску занавеска.
Свесив голову с подушки и приоткрыв один глаз, он смотрел через не плотно задернутую занавеску, как бабушка солит огурцы, которые с вечера отмокали в огромной кастрюле. Маленькие изумрудно-зеленые, в колких пупырышках. А вчера вечером он сделал открытие. Если подойти совсем близко к кастрюле, нагнуться низко-низко, к самой воде, то почувствуешь слабый запах масляной краски, как в квартире после ремонта.
А сейчас, весь стол уставлен большими, отмытыми до зеркального блеска банками, в маленьких капельках воды, и большая эмалированная кастрюля с цветочками на одном боку, стоит на огне. Из нее валит густой белый пар, приправленный ароматом трав. Бабушка заученными, отрепетированными за долгие годы движениями поворачивается к полке, берет какие-то баночки. И бросает в кипящее варево щепотку того, другого. И он представляет ее колдуньей, старой и доброй. А дом постепенно наполняется пряным ароматом гвоздики и лаврового листа. А бабушка все мешает ложкой варево в кастрюле, низко наклонившись над ней. И вот уже ее лицо теряется в клубах пара и начинает медленно таять... Он снова засыпает на несколько минут и просыпается от резкого щелчка - еще одна банка готова. Пахнет огуречным рассолом и мокрым деревом.
Сашка потянулся, рывком откинул угол одеяла и спустил ноги на прохладный, шершавый на ощупь пол. Он быстро оделся, натянув какую-то футболку и шорты, аккуратно висевшие на спинке кровати, и шлепая босыми пятками по полу зашел в маленькую кухоньку.
-Никак проснулся? - со смехом сказала бабушка и ловко перевернула очередную закатанную банку, поставив ее крышкой вниз.
-Ага - кивнул он спросонья.
-Ну, иди умойся. И возьми там себе бутерброд, да чаю сам согрей. Мне сегодня некогда. Сам видишь... - она кивком указала на стол.
Сашка нехотя встал со стула и пошел умываться.
Вернувшись, он сел на подоконник и стал медленно жевать бутерброд, запивая сладким чаем из большой чашки с цветочками, предназначенной для бульона. Солнце заглядывало в окно, припекало левое плечо и ухо, норовило попасть в глаз, Сашка жмурился, морщил нос и наблюдал за бабушкой. На столе рядком стояли готовые банки.
-Бабуль, а где здесь озеро? - вдруг спросил он, прожевав бутерброд, и вопреки всем наставлениям стряхивая крошки с футболки на пол.
-Какое озеро? Нет тут никакого озера. - почему-то недовольно и как-то ворчливо ответила бабушка, - вон речка близко, из окна видать.
-А озеро? - не унимался Сашка.
-Да что ты заладил, озеро да озеро, - вдруг рассердилась она. - Иди лучше погуляй. Грязи мне здесь нанесешь.
Сашка пошел во двор. Его никуда не пускали одного. Приходилось прогуливаться у дороги, наблюдая, как соседский кот ловит трясогузок. Несмотря на время, было около десяти часов, над дорогой уже висело знойное марево, а в воздухе ощущалась та тишина и напряжение, которые бывают только перед очень сильным ливнем или же грозой. Сашка еще издали увидел, что по дороге идет Васька, закинув на плечо удочку, а у его ног вьется облако дорожной пыли.
Сашка опрометью бросился в дом, в спешке перепрыгивая через ступеньки крыльца, миновал открытую дверь в сени и рывком открыв вторую дверь, ведущую непосредственно в две небольшие комнатки, кинулся к умывальнику и сорвав с крючка первое попавшееся полотенце, побежал обратно. Уже в сенях громко крикнул:
-Я на речку!
К тому времени когда бабушка недовольно высунулась из окна, Сашка был уже во дворе.
-На какую такую речку? Никуда не пущу! Ишь чего удумал - ворчала она вытирая распаренные руки о передник.
-Да я не один. С Васькой!
-С каким таким Васькой? - не унималась бабушка.
В это время Васька поравнялся с окном.
-Здравствуйте баб Мань.
-Здравствуй милок.
-Вот с ним, - твердо сказал Сашка, указывая пальцем на Ваську.
Бабушка недовольно нахмурила лоб, строго посмотрела на обоих поверх очков, но как ни странно отпустила, строго-настрого приказав вернуться к обеду.
***
На речке было тихо. Удочки у Сашки не было, поэтому пару раз искупавшись, поодаль за холмом, чтобы не распугать всю рыбу, он уселся на горячем песке и стал наблюдать за поплавком васькиной удочки. От легкого ветра по реке изредка шла мелкая рябь. Солнце, висевшее высоко над лесом, отражаясь в воде, дробилось на множество мелких "осколков" и слепило глаза.
Постепенно пейзаж перед Сашкиными глазами подернулся туманом и куда-то "поплыл", он начал клевать носом. Чтобы совсем не уснуть, он встал, и пошел бродить вдоль кромки воды, загребая пальцами мелкий речной песок.
-Эй, - негромко окликнул его Васька и шепотом добавил. - Вали отсюда. Распугаешь.
Сашка послушно отошел в сторону, и задумчиво ковыряя большим пальцем ноги песок, спросил:
-Вась, а где здесь озеро?
-Там, - Васька не глядя махнул рукой куда-то в сторону леса.
Сашка посмотрел в ту сторону, куда показал Васька, туда, где меж толстых стволов терялась еле видная тропинка; потом на верхушки деревьев, упирающихся в ясное небо и на Ваську. Васька будто прочитал его мысли и только молча помотал головой.
Сашке вдруг сделалось обидно от того, что придется просидеть все лето вот так, около бабкиной юбки и изредка мотаясь с Васькой, или еще с кем ни будь из ребят постарше на речку. А вокруг столько всего интересного... Сарай, с ароматным сеном и голубями сидящими под самой крышей, на толстых балках перекрытий, стоящий на самом краю деревни, где он был только раз, сбежав тайком и соврав потом, что был в огороде. И еще лес. Огромный и жутко загадочный, где он тоже был всего лишь раз, когда шли с мамой от автобусной остановки. Она еще все время его торопила, так что разглядеть толком Сашка ничего не успел. Запомнил только огромное дерево на развилке дорог, такое толстое, что и взрослый его, пожалуй, не обхватит. И капельки янтарно-желтой, словно светящейся изнутри смолы, на его шершавой растрескавшейся местами от времени коре. Он тогда еще потрогал эти капли пальцем, думал они должны быть горячими, раз так светятся, они оказались теплыми и чуть липкими на ощупь, как молодая листва деревьев весной. Мама тогда сильно ругалась, говорила, что он опять весь измазался, что пятна от смолы не отстирываются и еще много чего. Он всего не слушал. А пальцы потом долго пахли чем-то горьковато-терпким.
И он подумал, что если как следует попросить, Васька его обязательно отпустит, ведь какая ему разница, будет он, Сашка, сидеть здесь рядом на песчаном берегу или немного прогуляется. Совсем недалеко. Только туда и обратно. Он посмотрел на Ваську невинными глазами, как умел - с мамой этот номер обычно срабатывал, и принялся говорить, что он быстро вернется, только посмотрит, и сразу же обратно.
Васька сдался быстро, видно смекнул, что лучше отпустить Сашку, чем полдня слушать его нытье. Он безнадежно махнул рукой, мол, бог с тобой, иди. И когда Сашка уже миновал песчаный речной склон и оказался в тени вековых сосен, Васька крикнул ему вслед, чтобы к обеду возвращался обязательно, у бабы Мани рука тяжелая. Сашка утвердительно закивал, не задумываясь как он будет определять обеденное время без часов.
***
В лесу было прохладно и сыро. Солнечные лучи сюда не добирались, застревая в густой хвое высоких елей где-то на середине пути.
Под ногами у Сашки пружинил ковер из начавших перегнивать хвойных иголок вперемежку с шишками, от которого исходил такой пряный, густой запах, что начинала кружиться голова.
Сверху ветви смыкались, образуя причудливый тоннель. Сашка шел в полумраке, совершенно пьяный от доселе незнакомого запаха и в большей степени от ощущения полной, почти безграничной свободы. Он чувствовал какую-то особую важность этого шествия по лесному коридору.
Сашка был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил, как тропинка оборвалась, деревья расступились, и он оказался на краю поросшей густой травой вперемежку с цветами поляне. Сашка посмотрел вверх, там, где заканчивались медленно покачивающиеся на ветру верхушки сосен, был виден маленький клочок ярко-голубого неба, с оборванным белым облаком. Попадающие в этот колодец из сотен десятков еловых стволов солнце наискось пересекало поляну. Сашка вытянул шею и привстал на цыпочки. Там, совсем недалеко, за растрепанными пучками травы усыпанными словно бисером, мелкими цветами, виднелась темная, почти черная, глянцево-блестящая поверхность озера. Сашка стоял почему-то не решаясь идти дальше. Потом все-таки сделал шаг. Один. Ноги щекотала тонкая, перебираемая ветром трава. На макушку попало солнце и стал тепло. Он судорожно, глубоко вздохнул и медленно подошел к воде. Она оказалась вовсе не черной, а прозрачной, только дно было илистое, темно коричневое. Сашка скользнул взглядом по кромке воды и увидел камень. Большой валун, как на картине, а на камне мокрый отпечаток руки, который быстро исчезал, испаряясь под лучом солнца. Сашка почему-то не испугался, а подошел к камню и положил руку туда, где уже еле виднелись очертания тонких пальцев. И тогда пришла музыка. Ниоткуда. Она сплеталась из шума ветра, шелеста травы, еле слышного плеска воды от невесть откуда упавшего камня и еще каких-то звуков, которые он не мог выразить словами. Он наклонился над водой и посмотрел на дно озера, на поверхности которого все еще расходились круги. И услышал как его кто-то позвал. Здесь были какие-то непонятные слова, он не знал их, но понимал их суть, их смысл. Надо идти... он очень нужен там... его зовут... Он сел на траву и потерял сознание.
***
Очнулся уже следующим днем. Солнце стояло высоко, неприятно слепило глаза и грело влажную после ночной росы траву, от которой исходил пряный аромат.
-Саша-а-а!
Ему показалось что голос идет ниоткуда и плывет вместе с облаками, задевая верхушки сосен и рассыпаясь в воздухе, вместе с сотнями солнечных бликов.
Подбежала бабушка. Долго охала и причитала.
-Не уж то живой!
Подняла его, усадила. Потрогала голову.
-Ой-ой-ой! Мокрая. Как бы не простыл. Петька! Петька иди сюда! - громко заверещала она, спугнув какую-то птицу, которая с шумом вырвавшись из зарослей, пресекла поляну и улетела прочь. Из-за деревьев, с хрустом ломая ветки, сминая траву и летние цветы тяжелыми резиновыми сапогами, вышел их сосед, дядя Петя.
Почему-то врезались в память именно эти сапоги. Как они опускаются на маленькие синенькие цветочки, кажется незабудки и на помятой траве остаются маленькие синие точки.
***
Вечером приехала мама. Она долго суетилась возле Сашки, спрашивала как он себя чувствует, прикладывала прохладную, все еще пахнущую дорожной пылью руку ко лбу, мерила температуру. Он помнил все как в тумане, в голове все еще звучала эта музыка, хотелось вскочить и бежать туда, в лес, к озеру, к камню, но не было сил. Сашка закрывал глаза и видел сапог медленно как в кино опускающийся на цветы.
Мама с бабушкой долго, вполголоса разговаривали на кухне, мама изредка вставала и тихо, на цыпочках стараясь не скрипеть старыми досками, заглядывала к нему в комнату, осторожно отодвигая цветастую занавеску. Тогда он закрывал глаза, притворяясь спящим. Она тихо уходила.
На следующий день они уехали...
Бабушка не захотела брать на себя такую ответственность. Вдруг еще чего случится.
В городе все пошло своим чередом. Он постепенно "поправился" и старался ничего не говорить о случившемся, мама больше не спрашивала. Осенью он опять пошел в школу. А ближе к зиме, от бабушки пришло письмо. Она писала, что переехала жить к своей сестре в город, что ноги стали совсем больные, слушаются плохо, да и хозяйство вести тяжело. Мама рассказала все за ужином. Он слушал и с ужасом понимал, что думает сейчас не о бабушке, а о том, что никогда больше не увидит сосновых верхушек, клочьев тумана повисших на ветках, приземистых кустов, пушистой травы с разбросанным бисером цветов и темного глаза озера. И музыки тоже больше не будет.
***
Добрый десяток телевизоров в магазине "Видео" был настроен на первый канал. Дневная передача о дикой природе прервалась на полуслове, пошел рекламный блок - стиральный порошок, зубная паста, какие-то шоколадки, пиво... Несколько посетителей в этот час их было немного, остановились напротив выстроившихся шеренгой разнокалиберных телевизионных экранов. На экране, в таинственной дымке, напоминавшей стилистику американских лент 30-х годов, когда цвета приглушены, а границы предметов зыбки, разворачивалось неспешное действо, мало напоминавшее рекламный ролик.
Телевизор в квартире у Сашки показывал ту же рекламу. Он мимоходом взглянул на экран, как-то болезненно поморщился, выключил телевизор и бросил пульт на диван. Он не любил смотреть свои рекламные ролики. Не то что ему было за них стыдно, или он их стеснялся. Нет. Дело было в чем-то другом. Он их боялся. Любил и боялся. Как страшатся иногда своих мыслей и чувств. С замиранием сердца и капельками пота на лбу.
***
Было половина седьмого. Будильник давно отзвонил свое и затих. Сашка лежал и смотрел в потолок. На улице было уже совсем светло, все-таки июль месяц. Свет с трудом пробивался через плотную занавеску и каким-то маревом застывал в воздухе. Совсем не хотелось вставать. Сашка откинул простынь, по случаю небывало жаркой погоды заменяющую ему одеяло и не надевая тапочек пошел на кухню варить кофе.
Он пришел за несколько минут до начала очередного совещания. В маленький кабинет начальника, совершенно не рассчитанный на проведение заседаний с большим количеством народа, набилось человек пятнадцать. Режиссеры, операторы, их помощники... В углу за высоким столом сидела секретарша, которой надлежало стенографировать сие действо. Не дожидаясь пока все рассядутся, Владимир Петрович начал говорить.
-Дорогие мои, - он хлопнул в ладоши и все замолчали, - у нас новый заказ.
Гул возобновился.
-Серия рекламных фотографий чистой питьевой воды "Родничок". Да, да, да, - как-будто предвидя вопросы и ухмылки начал он, - название ни к черту, но они хорошо платят.
Владимир Петрович пожал плечами.
-Так что, - он поучительно поднял указательный палец - придется поднапрячься. Фото будет на рекламных щитах по городу и в глянцевых журналах.
-У кого какие предложения - бросил дежурную фразу начальник, не очень-то рассчитывая на ответ.
Сашка вдруг вспомнил тот самый деревенский дом, в котором провел только одно лето, давно...в детстве...
-У меня, - неожиданно для себя сказал Сашка, и стал рассказывать о забытой Богом деревушке, об удивительной природе, девственных лесах - прекрасной натуре для съемок и что-то еще и еще..., не замечая удивленных взглядов коллег, растерянности секретарши совсем забывшей о стенограмме заседания, начальника барабанящего пальцами по столу. Сашка заметил все это, вдруг осекся и замолчал.
-Так, прекрасно, просто замечательно, Одного мы нашли. Павлов, Семенов, Ильин, поедете с ним, - он указал пальцем на Сашку, - и через неделю фотографии мне на стол.
Все, даже те, кто не должен был ехать, согласно закивали, изобразив на лице глубокое раздумье.
-Все, - сказал начальник, - идите работать.
Все постепенно разошлись по своим рабочим местам.
***
Машина сломалась на полпути, когда до деревни оставалось добрых сорок километров. Мотор захлебнулся, чихнул, дал несколько холостых оборотов и затих.
Минуты две все молча сидели, пытаясь понять, что повлечет за собой поломка транспортного средства. Кто-то вполголоса ругнулся в наступившей тишине.
Макс несколько раз поворачивал ключ зажигания, жал на педаль газа. Все без толку. Потом безнадежно махнул рукой, полез под капот разбираться с мотором. Провозившись до вечера, когда стали сгущаться плотные августовские сумерки, а машин на трассе заметно поубавилось, Макс сообщил, что один он не справится. Какой-то мужик довез их на буксире до ближайшего населенного пункта. Благо было недалеко, около полутора километров. Там машину загнали в какой-то сарай, гордо именовавшийся автомастерской, где сквозь дыры в крыше было видно звездное августовской небо.
Переночевав в сломанной машине, рано утром Сашка с Денисом и Валеркой, оставив Макса разбираться с транспортом, отправились на автовокзал.
Они высадились на станции около двух часов дня, когда высоко стоявшее солнце раскалило привокзальную площадь, на которой несколько старушек торговали огурцами и помидорами со своих огородов.
Дом нашли сразу. Он стоял на самой окраине поселка, где дома стояли все реже, то и дело перемежаясь заросшими пустырями и скрипучими высокими соснами.
Сашка долго возился со старым навесным замком, насквозь проржавевшим от дождя и снега. Ключ, намертво застрявший в узкой щели замка, поворачивался нехотя, с трудом. Когда наконец открыли дверь, в лицо ударил затхлый воздух нежилого помещения, с запахом сырости, мокрого дерева и плесени.
Сашка бросил замок, со все еще торчащим из него ключом, на массивный сундук, покрытый старыми, домоткаными половиками, стоявший в сенях, у самой двери. Глухой стук удара металла о дерево, прозвучал как выстрел.
***
Утром проснулись засветло, по дребезжащему звонку старого будильника. За окном светало, и первые солнечные лучи прорезали еще по-ночному влажный августовский воздух. А через неплотно задернутые занавески, пробивался свет, в тонких полосках которого медленно кружились пылинки.
Быстро, наспех приготовили завтрак, какие-то бутерброды, чай, застелив стол вместо скатерти, старыми, уже пожелтевшими от времени газетами, которые нашлись тут же, в ящике комода. Почему-то именно эта газета расстеленная на столе, некогда покрытом красивой скатертью, неприятно резанула Сашку.
Когда пришли на поляну, солнце уже взошло.
Сашка полез в карман куртки, нащупал там плеер. Старенький, поцарапанный Панасоник, еще на кассетах, купленный много лет назад. Он всегда возил его с собой, своего рода талисман. Не глядя, ощупью нажал на "Play". В наушниках была тишина. Он понимал, что времени разбираться, в чем же дело, сейчас нет. Иначе уйдет нужный свет, и придется ждать следующего дня. Сашка безнадежно махнув рукой, небрежно кинул плеер обратно в карман, туда же положив наушники.
Во время съемки, его не покидало ощущение, что за ним кто-то наблюдает, пристально, ловя каждый жест, поворот головы. Сашка то и дело прерывал работу, осматривался, вглядываясь в плотную тень деревьев, силясь разглядеть что-нибудь в густом подлеске.
Той же ночью, его разбудил стук в окно, негромкий и вкрадчивый. Сашка не сразу поверил в реальность этих осторожно-робких ударов по оконному стеклу, вплетавшихся в образы сна. Сашка встал, открыл окно и выглянул на улицу. Никого. Только на пыльную, темно-серую дорогу ложились прямоугольники света из непогашенных окон. А в небе висела круглая, болезненно-желтая луна. Сашка глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и закрыл ставни.
Она стояла под самым окном прижавшись спиной к круглым бревнам еще хранившим тепло дневного солнца. Ее волосы, казавшиеся черными от воды, падали на плечи, тонкими змейками струились по спине и прилипали к сухому, теплому дереву бревен.
Ночью, накануне отъезда у Сашки была бессонница. Он тщетно пытался уснуть, считал каких-то слоников и овечек. Маленькие разноцветно-яркие, как конфетные обертки, они чинно выстраивались в шеренгу и по-очереди прыгали через низенький дощатый забор. Сашка лежал закрыв глаза и до одури гонял бедных животных туда-сюда. Пересчитывал. Потом открыл глаза и долго, тупо смотрел в темноту. Ночь была темной и безлунной, и очертания предметов еле угадывались в черном пространстве комнаты. Низкое, предгрозовое небо было затянуто серыми, цвета мокрого асфальта тучами. Он встал, кое-как оделся в темноте, сгреб со стола пачку сигарет, зажигалку и вышел на крыльцо. Сел на широкие, скрипучие перила, и закурил.
А мысли все время возвращались к озеру. Казалось, что можно было снять лучше. Он мысленно пролистывал сделанные снимки: ракурс, свет, выдержка. Находил промахи и недочеты. Тушил недокуренную сигарету о еще мокрые от вчерашнего дождя ступеньки крыльца, и доставал из пачки новую, закуривал.
Под утро, когда небо на востоке сделалось полупрозрачно-розовым, словно подсвеченным изнутри, Сашка не выдержал. Быстро нацарапал какую-то записку, что, мол, скоро будет, схватил камеру и пошел на озеро.
В лесу было промозгло-влажно и холодно, а заблудившийся ветер изредка теребил листву, срывая с нее еще не успевшие высохнуть дождевые капли. Желто-серый песок дорожки и опавшую хвою размыла бегущая дождевая вода, образуя причудливые узоры. Он вышел к реке. Ненастье прогнало всех туристов. Было пустынно и тихо. Песчаный берег, спускающийся к воде, был весь исчерчен змейками сбегавшей во время дождя воды. В короткой изумрудно-зеленой траве чернели потухнувшие кострища.
Сашка остановился на краю леса, помедлил, рассматривая воду подернутую рябью, небо, с розовато-жемчужными разводами на востоке, и высокие сосны на противоположном берегу, которые со стоном клонились от ветра, потом свернул на маленькую, почти заросшую тропинку, ведущую к озеру. По дорожке этой давно уже никто не ходил, некому ходить - деревня-то давно опустела. Трава здесь была почти по колено, густая и жесткая, как осока и мокрая от недавнего ливня. Так что джинсы у Сашки сразу намокли, стали холодными, тяжелыми и неприятно хлопали по лодыжкам мешая идти. Он замедлил шаг, до поляны оставалось метров сто: поворот, две маленькие хилые елочки, огромный пень, полусгнивший и скользкий, с муравейником прилепившимся сбоку, огромная исполинская сосна и лес неожиданно отступает. Сашка вышел на поляну, когда солнце только взошло, и первые, неуверенные и тонкие лучи солнца прогоняли ночной туман, запутавшийся в островках высокой тонкой травы. Он потянулся к фотоаппарату. Щелканье затвора и шелест перематываемой пленки, казавшиеся такими привычными, прозвучали здесь как выстрел. Он остановился и перевел дыхание.
Она сидела на камне, том самом, что двадцать лет назад намертво привязал его к себе, к этому миру и к ней. Сашка не сразу ее заметил. Она сидела спиной к нему, почти неподвижно, и тонкий косой луч света, желтой, словно янтарной полоской ложился ей на спину.
Она медленно обернулась, сначала была видна впалая щека и мочка уха, наполовину прикрытая волосами, потом профиль, четкий, как на монете. Еще секунда и вот уже она смотрит ему прямо в глаза. Сашка оцепенел. Время остановилось, исчезли все звуки и она заговорила. То был странный разговор. Слова не нарушали безмолвия, рождаясь в ее сознании, они словно наполняли собой пространство... И в их звучание вплетались еле слышные отголоски той давней мелодии, услышанной в детстве.
Он сделал над собой усилие, как тогда в детстве и шагнул вперед. Она продолжала сидеть на камне, пристально глядя ему в глаза. Длинные, черные, в зеркальных солнечных бликах волосы тяжелой, мокрой волной ложились ей на спину. Ему вдруг захотелось коснуться этих роскошных волос, провести по ним рукой, ощутив озерную прохладу. Он подошел совсем близко и протянул руку. Раскрытая ладонь почти коснулась мокрых прядей. И тогда он увидел, что волосы казавшиеся ему черными, отливали темной зеленью, словно камень долгое время пролежавший на речной дне и поросший тонким слоем скользкого ила.
Сашка отдернул руку. Вернулись звуки. Время споткнулось и продолжило свой ход.
Она замолчала и отвела взгляд. Отвернулась. Сашка еще немного постоял, потом повернулся и пошел прочь. И когда впереди стал виден просвет между деревьями, и тропинка вышла к берегу реки, до него долетели тихие, словно шепот ветра помноженный эхом, слова "Ты вернешься". Сашка вздрогнул и прибавил шаг.
***
Старый лиазовский автобус, громыхая, не спеша ехал по шоссе. Дорога была плохая, с выбоинами, а автобус старый со сломанным амортизатором.
За окном проплывал обычный для этих мест пейзаж. Одна наполовину заброшенная деревушка с пустыми, не заколоченными окнами домов, сменяла другую.
По дороге обратно захотел послушать радио. Ошибся. Нажал на "Play". Послышался тихий шепот ветра и еле слышный плеск воды.. И какие-то слова, он не мог их разобрать, но помнил наизусть...
"Когда ты откроешь глаза я всегда буду рядом. Что значит вечность, если ты рядом?... Что значит вечность, если тебя нет? Смерть. Темно и пусто. В душе, вокруг, везде. Только протяни руку, коснись моих пальцев. И когда ты очнешься, я всегда буду рядом. Вечно".
...Он приложил руку к отпечатку ладони на камне...
Что-то больно ударило по щеке... Еще и еще.
-Мужчина, очнитесь! - женщина лет сорока, истошно орала, и что есть силы била его по щекам. Он открыл глаза. Дорога... Автобус...