Джоши С.Т.. Лавкрафт: жизнь, глава 3

Г.Ф. Лавкрафт: Жизнь

С.Т. Джоши

по изданию Necronomicon Press, 1996

3. Темные леса & Бездонные пещеры (1898-1902)

История того, что Лавкрафт называл литературой о потустороннем*, до 1898 г. увлекательна, и сам Лавкрафт написал, возможно, ее самый талантливый исторический обзор в эссе "Сверхъестественный ужас в литературе" (1927). Использование "сверхъестественного" в западной литературе можно проследить вплоть до "Илиады" с ее вмешательством богов в дела людей; однако, как Лавкрафт верно утверждает, weird fiction как таковая может возникнуть только в эпоху, которая уже перестала верить в существование сверхъестественного. Призрак в "Гамлете" вызывает благоговение и страх не своими словами и поступками, но одним фактом своего существования: он бросает вызов, либо противоречат тому, что мы почитаем неизменными законами Природы. И потому неудивительно, что отцом первой классической работы в жанре "о сверхъестественном" стал образцовый человек эпохи Просвещения - тот, кто даже не осознавал, что история, сочиненная им всего за две недели на основе сна о средневековом замке, поспособствует ниспровержению столь лелеемого им рационализма.

И все же не всегда понимают, что после того, как в рождество 1764 г. "Замок Отранто" Хораса Уолпола вышел из типографии на Строберри-хилл, в литературе не произошло немедленной чудесной перемены. Хотя "Старый английский барон" Клары Рив (1777) был прямым подражанием (а на деле - упреком) роману Уолпола, понадобился дополнительный импульс германского романтизма, чтобы запустить "готическое" движение в литературе в 1790-х гг. Именно тогда Анна Радклифф публикует свой "Лесной роман" (1791), "Удольфские тайны" (1794), "Итальянца" (1797) и другие романы, на время сделавшие ее популярнейшим автором в англоязычном мире. Тогда же 20-летний Мэтью Грегори Льюис публикует "Монаха" (1796); немного позднее Чарльз Роберт Мэтьюрин выпускает свой первый роман, "Роковая месть" (1807), а затем увенчивает готическую традицию "Мельмотом-Скитальцем" (1820). Уолпол, Радклифф, Льюис и Мэтьюрин - лишь основные фигуры в английской готике; но их окружали дюжины имитаторов, пародистов и литературных ремесленников - феномен крайне напоминал "бум" литературы ужасов в 1980-х гг. Полный перечень Фредерика С. Фрэнка перечисляет 422 романа, написанных до 1820 г.; большинство из них давно и благополучно канули в забытье. (Причудливый "Ватек" Бекфорда [1786] стоит немного наособицу, поскольку большим обязан арабским сказкам и "Расселасу" Джонсона, чем Уолполу).

Лавкрафт, который большую часть информации о готической традиции получил из классического труда Эдит Биркхед "История ужаса" (1921), прекрасно понимал, что к началу XIX века готический роман уже исчерпал себя. То, что он называл "сценическим антуражем" ("странный свет, отсыревшие потайные люки, гаснущие лампы, заплесневелые тайные манускрипты, скрипучие петли, качающиеся гобелены и так далее"), вскоре обратилось затасканными и стандартными приемами, утратившими все символическое значение и способными вызвать скорее смешок, чем мурашки. Именно это Джейн Остин и проделала в "Нортенгерском аббатстве" (1818). К 1820 г. - невзирая на новаторского "Франкенштейна" Мэри Шелли (1818), где источником ужасов впервые стала наука, а не средневековые суеверия, - понадобилось новое направление; и, как по заказу, оно пришло из новой страны.

Чарльз Брокден Браун первым попытался пересадить готику в духе Радклифф в американскую почву с помощью "Виланда" (1798) и последующих романов, но с незначительным успехом. Еще в 1829 г. Уильям Хэзлитт поднял вопрос относительно Брауна и в расширительном смысле - всей американской готики, который имел некоторое отношение к Лавкрафту:

...ни единого призрака, рискнем мы утверждать, никогда не видели в Северной Америке. Они не разгуливают посреди бела дня; ночь невежества и суеверий, что благоприятствовала их появлению, закончилась задолго до того, как Соединенные Штаты гордо поднялись над волнами Атлантики... В этом государстве стабильности и свободы от природных врагов, упорядоченном и лишенном драматизма, м-р Браун сажает одному из своих героев демона на плечи, дабы его потерзать; - но что его там удерживает? Никаких предрассудков или тайных суеверий со стороны американского читателя: за неимением подобного писатель понужден добирать нескончаемым бахвальством и фиглярством.

Хэзлитт, возможно, был чересчур оптимистичен насчет рациональности американского ума, однако он указывал на реальную дилемму: если секрет "толчка" (как окрестит этот Лавкрафт), вызываемого готикой, - призывание сверхъестественного в средневековую эпоху, то как сверхъестественное может проявиться в стране, где не было Средневековья?

Именно Эдгар Аллан По (1809-1849) впервые решил эту проблему: не столько перенеся место действия своих рассказов в Старый Свет, сколько создав тщательно описанные, но предельно туманные края "где-то там", что позволило сместить фокус с географии - на человеческий разум. Часто забывают, насколько близок был По к последним стадиям классической готики; его первый крупный рассказ, "Метценгерштейн", опубликовали в 1832 г., лишь двенадцать лет спустя после "Мельмота". И совершенно ясно, что многие образы его рассказов взяты из английской и германской готики, в особенности из Э.Т.А. Гофмана. Вспомним знаменитую защиту По оригинальности своих творений от критиков, заявлявших, что они слишком германские: "Если темой многих моих сочинений являлся ужас, я утверждаю, что ужас родом не из Германии, но из души". Эта единственная фраза точно определяет революционное смещение акцентов, произведенное работами По.

Смещение - которое можно определить как переход от внешнего ужаса к внутреннему, - никоим образом не универсальное, даже для работ самого По: многие его рассказы - определенно о сверхъестественном, но в некоторых невозможно определить, является ли описанный ужас сверхъестественным или психологическим. (Когда главный герой "Черного кота" на стене дома "увидел на белой поверхности нечто вроде барельефа, изображавшего огромного кота", - истинное ли это видение или просто галлюцинация?) Работы По стали эталоном - для многих авторов помимо Лавкрафта - богатого и сложного стиля, акцента на аномальную психологию и - что, возможно, важнее всего - теоретическим и практическим подтвеждением того, что ужасное эффектнее работает в произведениях малого объема.

Трудно обнаружить прямое влияние По на последующую литературу ужасов, поскольку то, что Лавкрафт называл "пережитками готической фантастики", продержались как в Англии, так и в США, почти до конца столетия, воплощаемые такими авторами как Фредерик Марриет ("Корабль-призрак" [1839]), Эдвард Бульвер-Литтон ("Лицом к лицу с призраками" [1859], "Странная история" [1862]), Уилки Коллинз и многие другие. Вскоре после смерти По ирландец Джозеф Шеридан Ле Фаню (1814-1873), явно под влиянием последнего, писал чрезвычайно похожие работы, что особенно проявилось в коротких рассказах ("Зеленый чай", "Кармилла"). Его романы, лучший из которых "Дядя Сайлас" (1864), выдержаны в более традиционном готическом ключе. К концу столетия работы Ле Фаню постигло прискорбное забвение. Лавкрафт их почти не читал, а прочитанные ему не понравились. Однако он прилежно читал рассказы и романы Натаниэля Готорна, назвав "Дом о семи шпилях" "величайшим вкладом Новой Англии в фантастическую литературу"; но Готорн работал в русле старой традиции. И все же его работы подсказали Лавкрафту еще одно решение проблемы, обозначенной Хэзлиттом: они прибегали к темному наследию новоанглийского пуританства, творя вселенную, что, по словам Мориса Леви, "обладает исторической глубиной", которой лишено большинство американской weird fiction.

Последнюю четверть XIX века захлестнул настоящий потоп романов ужасов. Как замечает в одном письме Лавкрафт: "Викторианцы сильно увлеклись потусторонней литратурой - Бульвер-Литтон, Диккенс, Уилки Коллинз, Гаррисон Эйнсворт, миссис Олифант, Джордж У.М. Рейнолдс, Х. Райдер Хаггард, Р.Л. Стивенсон & бессчетные иные [авторы] выдали целые ее горы". Предваренное "Странным случаем с доктором Джекиллом и мистером Хайдом" Стивенсона (1886), десятилетие 1890-х гг. породило целую плеяду будущих классиков жанра, хотя о большинстве из них Лавкрафт узнал много позднее.

В США Амброуз Бирс (1842-1914?), первый рассказ которого "Долина призраков" датируется еще 1871 г., выпустил два ключевых сборника "Истории о солдатах и гражданских" (1891) и "В гуще жизни" (1893) - психологические ужасы в духе По, приправленные восхитительным соусом из цинизма и мизантропии. Лавкрафт, однако, не прочел до Бирса до 1919 г. С ранними работами Роберта У. Чемберса (1853-1933) он столкнулся еще позднее, но высоко оценил его экстравагантные творения - "Король в желтом" (1895), "Создатель лун" (1896) и сборники рассказов. Впоследствии ужасающая череда сентиментальных романов сделала Чемберса одним из наиболее продающихся авторов трех первых декад нового столетия, что побудило Лавкрафта называть его "павшим Титаном". "Поворот винта" Генри Джеймса (1898) был расценен как блестящая, но странная аномалия в творчестве автора, ранее снискавшего себе славу глубокого социального писателя.

В Англии Артур Мейчен (1863-1947) создал себе репутацию "Великим богом Паном и внутренним светом" (1984), "Тремя самозванцами" (1895), "Домом душ" (1906), "Холмом грез" (1907) и другими произведениями. Лавкрафт прочел его лишь в 1923 г. В 1897 г. Брэм Стокер (1847-1912) опубликовал "Дракулу", хотя роману понадобилось время, чтобы добиться высокого звания главного произведения о вампирах. Крайне значимые работы М.Р. Джеймса (1862-1936), лорда Дансени (1878-1957) и Элджернона Блэквуда (1869-1951), публиковавшиеся в первом десятилетии ХХ века, были открыты Лавкрафтом между 1919 и 1925 г.

Литература о потустороннем, хотя никоим образом и не господствовала (такого никогда не было), была, по крайней мере, существенно представлена в последнем десятилетии XIX века. И все же, как я писал в другой работе, ужасы не рассматривались как отдельный жанр ни тогда, ни намного позднее. Даже По не полагал себя автором, работающим исключительно в фантастическом ключе, и действительно написал немало юмористических и сатирических рассказов наряду с первыми детективами. Как он запальчиво заявлял в предисловии к "Гротескам и арабескам" (1840): "Давайте на миг допустим, что приведенные `фантастичные вещицы' германские, или как там. Тогда германство есть `склонность' - на данный момент. Назавтра я могу стать чем угодно, а не германцем, как вчера я был кем-то еще". Равным образом нельзя заявить, что работы Ле Фаню, Стокера, Мейчена, Блэквуда или Дансени - исключительно фантастические, и что так считали их авторы, и лишь малая часть работ Готорна или Стивенсона - фантастика.

Здесь не упомянуто о периодике, посвященной литературе о сверхъестественном, - ее не было и не будет до создания журнала Weird Tales в 1923 г. Эдгар По публиковался в обычных периодических изданиях своего времени (Graham's Magazine, Godey's Lady's Book, Southern Literary Messenger), некоторых из которых редактировал. Бирс широко публиковался в газетах и журналах. Иными словами, фантастика не изгонялась автоматически из обыкновенных журналов, как это будет в начале ХХ века в Америке; в Англии же Мейчен, Блэквуд и Дансени продолжали печататься в мейнстримовых журналах на протяжении 1950-х гг. Основание Журналов Манси в 1890-х гг. послужило своего рода толчком, так как они охотно публиковали фантастическую, детективную и спекулятивную литературу. Но, поскольку их презирали (по большей части, заслужено) как дешевое "попсовое" чтиво для масс, они положили начало тенденции - что выкристаллизовали бульварные журналы 1920-х гг., - изгнания этих жанров из обычных изданий и их отправки в гетто.

Лавкрафт датирует свой первый рассказ 1897 г., в другом письме давая его название - "Благородный соглядатай" (The Noble Eavesdropper). Все, что мы знаем, о нем - то, что в ней описывался "мальчик, который подслушал в пещере некий жуткий конклав подземных созданий". Поскольку работа не сохранилась, бесполезно указывать на ее предполагаемые литературные источники; можно лишь предполагать влияние "Тысяча и одной ночи" (пещера Али-Бабы и иные истории, где упоминаются пещеры). И все же наиболее вероятным источником вдохновения был дедушка Уиппл - единственный член семьи, которому, похоже, нравилось потустороннее. Как писал сам Лавкрафт:

Я ни от кого не слышал изустных страшных историй, кроме как от деда - который, приметив мои вкусы в чтении, взял в привычку придумывать всякого рода импровизированные байки о темных лесах, бездонных пещерах, крылатых ужасах (подобных "полуночникам" из моих снов, о которых я частенько ему рассказывал), старых ведьмах со зловещими котлами & "глубоких, низких, стонущих звуках". Большую часть образов он явно заимствовал из ранних готических романов - Радклифф, Льюиса, Мэтьюрина &c. - которых, похоже, любил более чем По и других позднейших фантастов.

Мы видим здесь некоторые компоненты (бездонные пещеры; глубокие, низкие, стонущие звуки) "Благородного соглядая". По признанию Лавкрафта это единственный рассказ, написанный им до прочтение По.

Учитывая состояние подобной литературы в 1898 г. и возраст Лавкрафта, неудивительно, что рассказы По потусторонней литературой, на которую он наткнулся. Готические романы были чересчур длинны, чтобы увлечь ребенка, - даже столь преданного XVIII веку, как Лавкрафт. Кроме того, к тому времени многие из них стали большой редкостью.

К концу столетия Эдгар По заслуживал высокое положение в американской литературе, хотя по-прежнему, и посмертно, подвергался нападкам Генри Джеймса и прочих. Но его защита Бодлером, Малларме и другими европейскими авторами постепенно вело к переосмыслению его работ английскими и американскими критиками.

Не знаю, какой издание По читал восьмилетний Лавкрафт; должно быть это было некое издание для школьников. В действительности затруднительно различить какое-либо четкое влияние По в первых произведениях Лавкрафта. Он заявляет, что самый первый его рассказ, написанный в 1897 г. (неназванный, но, видимо, "Благородный соглядатай"), был "до По", неявно подразумевая, что последующие рассказы были навеяны По. Но сложно различить что-то от По в "Маленькой стеклянной бутылочке", "Тайной пещере, или Приключениях Джона Ли", "Загадке кладбища; или Мести мертвеца" или в "Таинственном корабле". Первый из них Лавкрафт описывает как "наивное покушение на юмор"; примерно такую же снисходительную оценку может дать ей любой

"Маленькая стеклянная бутылочка" (The Little Glass Bottle) повествует о корабле под командованием капитана Уильяма Джонса, который наткнулся на бутылку с посланием внутри (здесь можно заподозрить влияние "Рукописи, найденной в бутылке" По). Записка - в оригинальной рукописи Лавкрафта написанная нарочито небрежным и торопливым почерком (грубоватое, но успешное покушение на реализм), - написана неким Джоном Джонсом (нет, не родственник капитана) и сулит, что в месте, помеченном на обороте записки звездочкой будет найдено сокровище (мы находим грубую карту Индийского океана с бесформенным континентом, помеченным "Австралия", внизу слева). На записке стоит дата - 1 января 1864.

Капитан Джонс решает, что "туда стоит пойти", что они и делают. На месте они находят новую записку от Джона Джонса: "Дорогой Искатель, прости грубую шутку, которую я с тобой сыграл, нопусть тебе послужит уроком ничего не найти за свою глупость..." Впрочем, Джонс щедро оплачивает их издержки железной коробкой, содержащей "$25.0.00" (чтобы это не значило). Прочтя эту записку (которая по какой-то причине датирована 3 декабря 1880 г.), капитан Джонс выдает единственную смешную реплику во всем рассказе: "Я бы ему башку снес".

Ни один из ранних рассказов - за за исключением "Таинственного корабля" (четко датированного 1902 г.), - не имеет даты, но они должны были быть написаны в промежуток между 1898 и 1902 г, и, возможно, ближе к раннему, а не позднему его краю. Лавкрафт очень редко упоминал про "Тайную пещеру" (The Secret Cave, or John Lees Adventure); несомненно, это самая слабая из его детских работ. Миссис Ли велит своему сыну, 10-летнему Джону, и дочери, 2-летней Алисе, быть "хорошими детьми", пока родители "ушли на целый день"; но сразу после их ухода Джон и Алиса спускаются в подвал и принимаются "рыться в мусоре". Алиса прислоняется к стене, и та внезапно поддается за ее спиной. За стеной обнаруживается потайной ход. Джон и Алиса входят в него, по очереди натыкаясь на большую пустую коробку, на маленькую, очень тяжелую коробочку, которая не открывается, - и на лодку с веслами. Затем приключениям приходит внезапный конец: Джон оттаскивает некое "препятствие", и в подземный ход врывается стремительный поток воды. Джон хорошо плавает, но маленькая Алиса - нет и тонет. Джон ухитряется забраться в лодку, вцепившись в тело своей сестры и маленькую коробочку. Внезапно он понимает, что "может выключить воду"; что и делает, хотя как - и почему он не подумал об этом раньше - не объясняется. "Было очень отвратительно & жутко в кромешной темноте со свечей, унесенной потоком, & мертвым телом, лежащим рядом". В конце концов, он добирается до подвала. Позднее в коробке обнаруживается золотой самородок, стоящий $10 000, - "достаточно, чтобы оплатить что угодно, кроме смерти его сестры".

У меня нет никаких идей насчет этой отвратительной и жуткой истории. Лавкрафт явно писал ее в большой спешке, делая множество грамматических ошибок и иногда забывая написать имя "Алиса" с большой буквы. "They" (они) часто написано как "the". Я не буду строить голословных догадок о наличие в этой истории сестры: рассказ не производит впечатления автобиографичного, и из него нельзя заключить, что Лавкрафт мечтал о сестре. И снова - никакого заметного влияния По (или иного автора) не обнаруживается.

О "Загадке кладбища" (The Mystery of the Grave-Yard) - которая имеет не только подзаголовок "или Месть мертвеца" (or, "A Dead Man's Revenge"), но и под-подзаголовок "Детективная история", - можно сказать довольно много. Это самый длинный из детских рассказов Лавкрафта, и в конце рукописи он пометил (явно намного позднее): "Видимо, написано в конце 1898 или в начале 1899". Из того факта, что он заявлен как "детективная история", не стоит делать вывод, что он написан под влиянием "Убийства на улице Морг" или других детективных историй Эдгара По, хотя Лавкрафт, несомненно, их читал. Также он (как будет показано далее) прочел все ранние рассказы о Шерлоке Холмсе - и вполне мог читать их уже в этом возрасте. Но даже беглый взгляд на эту фантастичную, надуманную - и довольно занимательную историю позволит нам указать на ее основной источник: бульварный роман.

Первый "десятицентовый роман" был опубликован в 1860 г., когда фирма, позднее известная как Beadle & Adams, повторно издала "Малаэску: индейскую жену белого охотника" Энн Софии Уинтерботэм Стивенс в 128-страничном томике в бумажном переплете размером 6х4 дюйма. Факт, что это перепечатка, был решающим: он позволил фирме заявить, что это "долларовая книга за десять центов". Beadle & Adams было ведущим издателем дешевых романов, пока не закрылось в 1898 г., вытесненное более беззастенчивым и предприимчивым издательством Street & Smith, которое появилось на рынке в 1889 г. Еще одним издателем дешевых романов был Фрэнк Таузи (Frank Tousey).

Не надо полагать, что все эти книги были исключительно боевиками и триллерами. Среди них имелись вестерны (Deadwood Dick от Beadle & Adams; Diamond Dick от Street & Smith), детективные и шпионские истории (Ник Картер от Street & Smith, Старина Кинг Брэйди от Frank Tousey), истории из жизни школы и колледжа (Frank Merriwell от Street & Smith) и даже благочестивые, высокоморальные книжки (Горацио Элджер-мл., писавший для Street & Smith в 1890-х гг.). Основными их чертами были цена, формат (бумажная обложка, около 128 страниц) и, в целом, стиль повествования, полный действием. Основные серии десятицентовых романов, естественно, стоили по 10?, хотя был и широкий спектр книжек меньшего размера по 5?, предназначенный для юных читателей; их называли "грошовыми библиотечками".

Это один из величайших парадоксов всей литературной карьеры Лавкрафта: с одной стороны, он мог поглощать величайшие эстетические плоды западной культуры- греческую и римскую литературу, Шекспира, поэзию Китса и Шелли, - и в то же время рыться в дешевейших отбросах популярной литературы. Всю свою жизнь Лавкрафт решительно отстаивал литературную ценность weird fiction (в отличие от некоторых современных критиков, которые огульно превозносят хорошее и плохое, эстетически выверенное и механически скопированное только за принадлежность к "популярной культуре" - словно есть какая-то заслуга в том, чтобы нравиться массам полуграмотных людей); и он непреклонно (и справедливо) отказывался считать десятицентовые романы и бульварные журнальчики подлинной литературой. Но это не мешало ему жадно ими упиваться. Лавкрафт знал, что читает треш, но все равно его читал.

Факты жестоки - дешевые романы читала в первую очередь молодежь, бедные и малообразованные люди. Литературная формула, насаждаемая ими - головокружительное действие, любой ценой и вопреки всякому правдоподобию; оборванные на "самом интересном" окончания глав; картонные персонажи; ходульные диалоги; примитивная механическая структура, - худшее из возможных влияний для желающего писать серьезную литературу, и от всего этого Лавкрафт отказался, когда его критическое мышление развилось до способности отличать хорошие тексты от плохих. Однако, к тому времени он прочел так много подобных романов - и их потомков, бульварных журналов - что, как сам верно отмечал, его собственный стиль оказался исподволь подпорчен их дурным примером.

По признаниям Лавкрафта из дешевых сериалов он читал Pluck and Luck (Tousey, 1898), Brave and Bold (Street & Smith, 1903), Фрэнка Рида (Tousey, 1892-98, 1903), Истории Джесси Джеймса (Street & Smith, 1901), Ника Картера (Street & Smith, 1886) и Старину Кинга Брэйди (впервые в New York Detective Library [Tousey, 1885-99], затем в Secret Service [1899-1912], где действует и его сын, Малыш Кинг Брейди).

Старина Кинг Брэйди, возможно, для нас интереснее всех, так как герой "Загадки кладбища" - некий Кинг Джон, описанный как "знаменитый западный детектив". Старый Кинг Брэйди не был с Запада, но был детективом. Большинство ранних романов о нем написал Френсис Уорчестер Дафти; во многих как и "Загадке кладбища" - содержатся мнимые намеки на сверхъестественное. Кроме того, у Beadle в начале 1890-х гг. выходила серия о детективе Принса Джона (написанная Джозефом Э. Баджером-мл.). Не знаю, возник ли Кинг Джон - и даже его имя - от своего рода смешения Старины Кинга Брэйди с Принсом Джоном, но он определенно детектив из десятицентовых романов.

А "Загадка кладбища" - настоящий дешевый роман в миниатюре. Этот факт вопиет даже в подзаголовке, который копирует "или...", типичное для подзаголовков ранних дешевых романов. Действие в первую очередь стремительно. Двенадцать довольно коротких главок (в некоторых менее 50 слов) повествуют нам следующую зловещую историю:

Джозеф Бернс умирает. Приходской священник, м-р Добсон, по завещанию Бернса должен бросить на его могиле шар в точку, помеченную "А". Он делает так - и исчезает. Некто по имени Белл объявляется в доме дочери Добсона с обещанием вернуть ее отца за сумму в ё10 000. Дочь, недолго думая, звонит в полицию и кричит: "Пришлите Кинга Джонса!" Кинг Джонс, явившись собственной персоной, обнаруживает, что Белл выпрыгнул в окно. Он преследует Белла до железнодорожной станции, но тот, к несчастью, заскакивает в отходящий поезд; еще печальней (и неправдоподобней) то, что между Мэйнвиллом, где разворачивается действие, и "большим городом" Кентом, туда следует поезд, нет телеграфного сообщения. Кинг Джонс бросается в контору наемных экипажей и говорит черному кучеру, что даст ему два доллара (хотя ранее упоминались фунты), если тот довезет его до Кента за пятнадцать минут. Белл прибывает в Кент, встречается со своей бандой головорезов (в нее входит и женщина по имени Линди) и готовится отплыть с ними на корабле, когда на сцене драматически появляется Кинг Джонс, восклицая: "Джон Белл, ты арестован именем Королевы!" На суде он рассказывает, что Добсон провалился в потайной люк, почеменный "А", и содержался в "ярко освещенном и роскошно убранном помещении", откуда спасся, сделав восковую копию ключа от двери, и внезапно появился на суде. Белла пожизненно отправляют в тюрьму, а мисс Добсон, "кстати", становится миссис Кинг Джонс.

В этой истории немало интересного. Во-первых, в самом начале намекается на сверхъестественность внезапного исчезновения Добсона, хотя даже случайному читателю сразу становится ясно, что речь идет всего лишь о каком-то надувательстве. Позднее Лавкрафт упрекал Анну Радклифф за намеки на сверхъестественное, которые затем дается неправдоподобное естественное объяснение; в собственных зрелых работах он тщательно избегал этой ошибки.

В этом рассказе Лавкрафт учится, еще неуклюже, удерживать одновременно несколько нитей повествования. Это несколько грубовато показывается вступлениями глав 4, 5 и 6: "Вернемся теперь в дом Добсонов"; "Вернемся теперь на станцию"; "Вернемся же снова В Дом Добсонов". Сюжет на самом деле довольно сложен, и приходится ждать почти до последней главы, чтобы прояснились все загаданные загадки.

Возможно, самый интересный момент - это появление "черного кучера". Он говорит на классическом (или шаблонном) негритянском диалекте: "'I doan' see how I'm ter git there', said the negro. `I hab'n't got a decent pair of hosses an' I hab -'" Этот диалект обычен в десятицентовых романах, и Лавкрафт, разумеется, охотно будет прибегать к нему в зрелых работах.

Список работ, обнаруживаемый в конце Poemata Minora, том II (1902), перечисляет следующие произведения: "Таинственный корабль" (25?), "Благородный соглядатай" (10?), "Дом с призраками" (10?), "Тайна могилы" (25?) и "Джон, детектив" (10?)."Тайна могилы" (The Secret of Cave) остается загадкой; я полагаю, что это вариант названия "Загадки кладбища" (или описка). "Джон, детектив" (John, the Detective), предположительно, другой рассказ о Кинге Джонсе. "Дом с призраками", возможно, был первым действительно сверхъестественным рассказом Лавкрафта, хотя, если он был подражанием дешевым романам, в нем могли содержаться только мнимые намеки на сверхъестественное с последующим разоблачением. Любопытно заметить, что из всех этих рассказов только "Благородного соглядатая" можно посчитать настоящим рассказом в жанре horror; "Маленькая стеклянная бутылочка" - юмористическая история, "Тайная пещера" - своего рода детский ужастик, а "Загадка кладбища", "Таинственный корабль" и, видимо, "Джон, детектив" - детективные истории с легким налетом ужасного.

"Таинственный корабль" (The Mysterious Ship) - самая поздняя из сохранившихся детских работ. И наиболее разочаровывающая. Этот маленький рассказ - в нем всего девять очень коротких главок (в некоторых всего 25 слов и ни в одной - не больше 75), - настолько сух и лаконичен, что это навело Л. Спрэга де Кэмпа на мысль, что это "скорее, набросок, чем рассказ". Вывод кажется маловероятным, учитывая кропотливые "издательские" процедуры, которым Лавкрафт подверг эту работу. Во-первых, перед нами первая уцелевшая распечатка - 12 страничек, сложенных в небольшую брошюру. Они отпечатаны не на Ремингтоне 1906 г., который служил Лавкрафту всю оставшуюся жизнь, но, видимо, на неком схожем монстре, который принадлежал его деду, а, возможно, и отцу. Более того, у брошюры имеется своего рода обложка из ткани с рисунком корабля, сделанным пером, и еще одним рисунком корабля на задней обложке. На титульном листе напечатано "The Royal Press. 1902".

Вдобавок очевидно, что Лавкрафт в этом повествовании стремился к своего рода драматичной лаконичности; но в результате текст скучен и даже сложно понять, что именно в нем происходит. Рассказ однозначно не о сверхъестественном: от нас не ждут веры в том, что исчезновения случайных людей вскоре после появления в разных портах "странного корабля", - нечто больше, чем банальное похищение. Этот корабль ходит по всему свету - побывав в месте под название Руралвилль (видимо, в США), на Мадагаскаре, во Флориде, - а похищенных по некой причине отвозит на Северный полюс. В этом месте Лавкрафт решает, что "необходимо сообщить географический факт", а именно - что "На С. полюсе существует громадный континент, состоящий из вулканических пород, часто которого открыта исследователями Он называется "Безлюдная земля"". Не знаю, действительно ли Лавкрафт в это верил (если да, то он не слишком внимательно прочел несколько книг о Северном полюсе из своей библиотеки) или просто придумал ради сюжета. Если последнее, тогда это тот редкий случай, когда Лавкрафт не следовал научной истине в своей истории. Как бы то ни было, загадка разрешена, все похищенные возвращены по домам и осыпаны почестями.

Обнаруженный недавно странный документ, похоже, является исправленной или переработанной версией "Таинственного корабля". Он достался Огюсту Дерлету и был расшифрован вместе с несколькими другими ранними работами, главным образом по астрономии, оригиналы которых теперь утрачены. В этой версии каждая глава расширена до 75-100 слов, так что в целом в ней около 1000 слов - в два раза больше, чем в первоначальной. Дерлет датирует ее 1898 г., но, скорее всего, ошибочно, поскольку она не могла предварять более короткую версию.

Что крайне разочаровывает в обоих вариантах "Таинственного корабля" - это полное отсутствие прогресса, показываемого более ранними работами. Если "Загадка кладбища", по крайней мере, забавна и развлекательна в духе мелодраматического романчика, то "Таинственный корабль" попросту скучен и глуп. В смысле развития сюжета и таланта повествователя он выглядит натуральным регрессом. Как Лавкрафт смог всего три года спустя написать артистичного "Зверя в пещере" - полная загадка. И все же, учитывая, что сам Лавкрафт оценил "Таинственный корабль" в 25 центов, он, видимо, видел в этом рассказе некие достоинства - по крайней мере, тогда.

Наверняка было куда больше ранних рассказов, чем перечислено выше. Лавкрафт признавался, что был очарован "Замороженным пиратом" У. Кларка Расселла (1887): "Я прочел его в раннем возрасте - лет в 8 или 9 - & был совершенно им зачарован... написав под его влиянием несколько собственных баек". "Замороженный пират" - неправдоподобная история человека по имени Пол Родни, который во льдах Антарктики наткнулся на корабль с замерзшей командой. Один человек отмерз от жара костра, разведенного Родни, и обнаружил, что был в замороженном состоянии сорок восемь лет. После чего без видимой причины за несколько дней состарился на сорок восемь лет и умер. Даже это произведение, заметим, нельзя недвусмысленно назвать сверхъестествененным; оно более в традиции научного романа или extravaganza**, где дается хотя бы шаткая - а то и гротескно неправдоподобная - наукообразная подоплека событий. В таком случае возможно, что собственные рассказы Лавкрафта, навеянные "Замороженным пиратом", в равной степени не были о сверхъестественном.

Кроме По, давшего свежеоперенной авторской карьере мощный толчок, Лавкрафт в 1898 г. обнаружил в себе и тягу к науке. Это третий компонент его тройственной натуры: любовь к странному и фантастичному; любовь к древнему и неизменному; любовь к истине и научной логике. Не столь уж необычно, что он возник последним, но примечательно, что возник настолько рано и был принят с таким энтузиазмом. Лавкрафт увлекательно рассказывает о своем открытии:

Наука химия... впервые пленила меня в год Господа Нашего 1898 - довольно своеобразным способом. С ненасытной любознательностью раннего детства я привык проводить часы, изучая картинки в конце "Полного словаря" Вебстера - поглощенный всякого сорта идеями. Ознакомившись с антиками, средневековыми нарядами & оружием, птицами, животными, рептилиями, рыбами, флагами всех наций, геральдикой &с., &с., я наткнулся на раздел, посвященный "Философским и научным инструментам", & был буквально ими загипнотизирован. Химическая аппаратура особенно притягивала меня, & я решил (еще ничего не зная о науке!) устроить лабораторию. "Избалованному ребенку", мне оставалось лишь попросить, & она была моей. Мне отдали подвальную комнату приличного размера, & моя старшая тетушка (что изучала химию в школе-интернате) снабдила меня некоторыми простыми приборами & экземпляром "Юного химика" - руководства для начинающих проф. Джона Говарда Эпплтона из Брауна... Лабораторная "работа" - или игра - казалась восхитительной, & невзирая на редкие неудачи, взрывы & сломанные инструменты, я отлично с ней справлялся.

Позднее он напишет, что "моего отца больше не было" ко времени, когда он заинтересовался химией, так что это должно было произойти позднее июля 1898 г. Упомянутый словарь Вебстера можно идентифицировать как издание 1864 г., которое осталось в его личной библиотеке. Как и в случае с увлечением "Тысячей и одной ночью", его интерес к химии заставил семью снабдить мальчика всем, что он пожелал. "Юный химик" (1876) также останется в его библиотеке до конца жизни. Лавкрафт описывает Эпплтона, как профессора химии из университета Брауна и "нашего друга". Эпплтон (1844-1930) окончил Браун в 1863 г., после чего преподавал в нем вплоть до ухода на пенсию в 1914 г.

Прямым следствием "открытия" науки стал прилив литературной работы. 4 марта 1899 г. Лавкрафт заводит "Научный бюллетень" (the Scientific Gazette). Первый выпуск - один листок - дошел до наших дней, но сейчас почти нечитаем; в нем содержится забавное сообщение: "Этим утром в Лаборатории Провиденса был большой взрыв. Во время эксперимента взорвался калий, нанеся всем большой урон". Невероятно, но изначально бюллетень был ежедневным, хотя "вскоре опустился до еженедельного". Больше ни один из выпусков не сохранился вплоть до появления Нового Выпуска т.I, но.1 (12 мая 1902 г.), но о нем - в следующей главе.

Лавкрафт также написал ряд работ по химии, сейчас тоже почти нечитаемых. Из шеститомной серии с общим заголовком "Химия" (как заявлено в списке работ в Poemata Minora, том II) сохранились четыре текста: Химия (10?); Химия, магия & электричество (5?), Химия III (5? [после перечеркнутых 25?, 20?, 19? и 10?]) и Химия VI (15? [25? перечеркнуто]). В них описываются такие вещи как аргон, порох, углеродная батарея, газы, кислоты, теллур, литий, взрывчатые вещества, "эксперименты" с ними (см. упомянутый выше "взрыв") и тому подобное. Имеется также небольшая работа под заголовком "Хороший анестетик" (5?). Судя по почерку все все эти работы можно датировать примерно 1899 г. Среди не сохранившихся работ (перечисленных в каталоге 1902 г.) были Обработка железа (5?), Кислоты (5?), Взрывчатые вещества (5?) и Статическое электричество (10?).

Похоже, научные интересы Лавкрафта сразу породили некоторые практические эксперименты, если следующая история - поведанная У. Полу Куку одним из соседей Лавкрафтов, - относится к тому периоду. Среди дошедших до нас это один из самых восхитительных и знаменитых анекдотов о Лавкрафте. Предоставим же слово самому Куку:

Тот район [Провиденса, где жил Лавкрафт] тогда был незастроенными полями, местами заболоченными, с немногочисленными домами. Как-то раз эта соседка, миссис Уинслоу Черч, заметила, что кто-то поджег траву - огонь выжег приличную площадь и подбирался к ее хозяйству. Она пошла посмотреть и обнаружила мальчугана Лавкрафтов. Она выбранила его за то, что он развел такой большой костер и поставил под угрозу чужую собственность. Он ответил очень категорично: "Я не разжигал большой костер. Я хотел устроить костер размером один фут на один фут". В таком виде эта маленькая история дошла до меня. В ней нет особого смысла, помимо того, что она указывает на страстную любовь к точности (оставшуюся, как мы знаем, с ним и позднее), - но это история о Лавкрафте.

Анекдот не датирован, но "незастроенные поля" указывают на то, что он произошел, пока Лавкрафт жил в доме 454 на Энджелл-стрит, так как в его ранние подростковые годы район уже застраивался Уинслоу Черч, судя по адресным книгам Провиденса, все детство Лавкрафта проживал в доме 292 по Вэйленд-авеню; это примерно в пяти кварталах от дома 454 на Энджелл-стрит.

Другим, довольно скверным открытием Лавкрафта стала анатомия - или, точнее, те ее факты, что связаны с сексом. Вот что пишет он сам:

Что касается заслуженно прославленных "фактов жизни", я не стал ждать устной информации, но до конца изучил эту тему в медицинском разделе семейной библиотеке (куда имел доступ, хотя и не слишком распинался об этой стороне своего чтения), когда мне было 8 лет от роду - с помощью Анатомии Квейна (с подробными иллюстрациями & диаграммами), Физиологии Данглисона, &c. &c. Все произошло из любопытства & недоумения касательно чудных недомолвок & запинок в речи взрослых, & странных необъясняемых намеков & ситуаций в обычной литературе. Результат был полностью противоположен тому, чего бояться все родители, - вместо того, чтобы вызвать у меня ненормальный & преждевременный интерес к сексу (каковой могло породить неудовлетворенное любопытство), оно буквально убило во мне интерес к этому предмету. Вся проблема свелась к прозаичному механизму - механизму, который я, скорее, презирал или, самое меньшее, считал не изумительным из-за его чисто животной природы & несвязанности с такими вещами как интеллект & красота - & из нее исчез весь драматизм.

Крайне интересное заявление. Во-первых, говоря, что он не ждал "устной информации", Лавкрафт намекает (возможно, сам того не сознавая) на то, что мать определенно не стала бы ему рассказать про "факты жизни" - по крайней мере, не в восемь лет, а, возможно, и никогда. Возможно, даже его дед не стал бы этого делать. Заметим, что в таком возрасте Лавкрафт уже настолько остро улавливал "чудные недомолвки & запинки в речи взрослых", чтобы почувствовать, что от него что-то скрывают. Мы увидим, что, как минимум, до восьми лет, а, возможно, и позднее, он был одиноким ребенком, проводившим большую часть времени со взрослыми. А, поскольку он уже много читал (и читал тексты, редко даваемые маленьким детям), он мог рано осознать и странные недомолвки в некоторых книгах. Что же до заявления, что знание убило в нем интерес к сексу: именно это впечатление Лавкрафт равным образом производил на друзей, корреспондентов и даже на супругу. У него, похоже, не было никаких романтических увлечений в старших классах и вообще до до 1918 г. (и даже оно, как мы увидим, сомнительно). Соне Грин понадобилось три года, чтобы убедить Лавкрафта на ней жениться; инициатива исходила от нее. Было много спекуляций на тему сексуальной жизни Лавкрафта, но я не считаю, что для их подкрепления достаточно фактов - помимо свидетельств самого Лавкрафта и его жены.

В любом случае первоначальное увлечение Лавкрафта химией и физиологией привело к интересу к географии, геологии, астрономии, антропологии, психологии и иным наукам, которые он станет изучать всю жизнь. Он так и останется любителем во всех отраслях знания, пускай его увлеченность многими из них - особенно астрономией - была чрезмерна для литератора. Но они заложат крепкий фундамент для его мировоззрения и обеспечат научную подоплеку для его самых мощных произведений.

По словам Лавкрафта латынь он начал учить около 1898 г. Вот что он пишет: "Мой дед еще раньше [т.е. до поступления в школу] преподал мне немало из латыни", - намек, что он начал изучать ее самостоятельно еще до поступления в школу на Слейтер-авеню осенью 1898 г. Для мальчика, столь увлеченного античностью, было естественно взяться за латынь, хотя заняться ею так рано - и, видимо, одолеть за несколько лет без чьей-то систематической помощи - было необычно даже по тем временам, когда знать латыни было обычнее, чем теперь.

Собрание латинских текстов Лавкрафта - почти все явно были позаимствованы из библиотеки деда - полностью соотвествовало увлечению. В нем имелось большинство основных поэтов (Гораций, Ювенал, Лукреций, Марциал, Овидий, Персий, Вергилий) и прозаиков (Цезарь, Цицерон [избранные речи], Ливий [избранное], Непот, Саллюстий), пускай зачастую и в виде упрощенных школьных текстов с подстрочным переводом - техника, на которую современные сторонники классического образования взирают с ужасом. Разумеется, имелся и широкий ассортимент переводов, включая ставшие классикой: Вергилий Драйдена, Тацит Мерфи, Гораций Френсиса и тому подобное. У Лавкрафта также была солидная коллекция справочной литературы по античной литературе, истории и древностям.

Мы обнаружим, что поэзия Вергилия, Горация и Ювенала произвела глубокое впечатление на Лавкрафта, а эпикурейская философия, воплощенная в Лукреции, оказала основное влияние на его формирующееся мышление. Примечательным случаем античного влияния на ранние работы Лавкрафта стало произведение, озаглавленное "Метаморфозы Овидия".

Эта 116-строчная работа - буквальный пятистопный стихотворный перевод первых 88 строк "Метаморфоз" Овидия. Дата его сочинения, к сожалению, спорна. В списке работ, приложенном к "Поэме об Улиссе" (1897) она помечена как "Готовится к публикации"; в приложении к Poemata Minora, том II (1902) почему-то указана в списке "Прозаические работы Г.Ф. Лавкрафта". Однако в обоих каталогах она оценена в 25 центов, почему я пришел к выводу, что в каталог 1902 г. просто просто вкралась ошибка. Судя по совпадению почерка в рукописи с другими ранними работами Лавкрафта, я склонен датировать эту работу 1900-1902 г.

Первое, что замечаешь в этом переводе, - его явное и сильное отличие от перевода Драйдена (переводчика первой книги "Метаморфоз" для "Овидия Гарта"). Вот латынь:

In nova fert animus mutates dicere formas

corpora: di, coeptis (nam vos mutastis et illas)

adsprirate meis primaque ab origine mundi

ad mea perpetuum deducite tempora Carmen.

Вот Драйден:

Of bodies changed to various form, I sing:

Ye gods, from whom these miracles did spring,

Inspire my numbers with celestial heat,

Till I my long laborious work complete;

And add perpetual tenor to my rhymes,

Deduced from Nature's birth to Caesar's times.***

А вот и Лавкрафт:

I tell of forms transmuted into new;

And since, ye Gods, these deeds were wrought by you,

Smile on my task, and lead my ceaseless lay

From Earth's beginning to the present day.

Разница заметна: Лавкрафт пытается сделать буквальный, построчный перевод (несмотря на удачное использование Драйденом архаичного `deduced' для deducite [выводить, сводить вниз]), как можно точнее придерживаясь латинского оригинала. Работа Лавкрафта разделена на два части, озаглавленные "Сотворение мира" (II, строки 5-84) и "Сотворение человека" (II, 85-116). Естественно, подобное разделение и заголовки есть и у Драйдена, но первый ("Золотой век") появляется точно там, где останавливается Лавкрафт.

Еще один примечательный момент, связанный с "Метаморфозами Овидия", - возможно, что это лишь фрагмент. Рукопись состоит из 5 листов, и текст доходит до самого низа пятого. Мог ли Лавкрафт перевести больше Овидия, и могла ли эта часть быть утрачена? Думаю, вероятность велика: эта вещь, оцененная в 25 ?, в нынешнем виде немногим длиннее, чем "Поэма об Улиссе", оцененная в 5 ?. Возможно, не так уж необоснованно предполагать, что Лавкрафт мог перевести всю первую книгу Овидия (779 строк на латыни). Нынешний перевод, конечно, заканчивается на перерыве в латинском тексте, так как со строки 89 Овидий готов приступить к рассказу о четырех веках человечества; но я все же полагаю, что раньше он был длиннее.

Год 1898, определенно, был полон событий: Лавкрафт открыл для себя Эдгара По и науку и начал изучать латынь; он впервые пошел в школу; и у него случился первый нервный срыв. В одном письме он называет его "почти-срыв"; понятия не имею, что почему. Следующий "почти-срыв" произойдет в 1900 г. Непохоже, чтобы психическое состояние мальчика вызывало опасения, и нет записей о его пребывании в больнице. История и природа раннего состояние нервной системы Лавкрафта - очень спорные вопросы, поскольку мы по большей части вынуждены опираться лишь на его слова, которые, как правило, написана много лет спустя.

Лавкрафт сообщает, что "я унаследовал не слишком хорошее состояние нервов, ибо все близкие родственники с обеих сторон моей родословной были подвержены головным боли, нервным истощениям и расстройствам". Далее он приводит пример своего деда ("ужасные, слепящие головные боли"), матери (которая "пошла по его стопам") и отца, которого ко времени написания письма (1931) Лавкрафт по-прежнему считал разбитым "параличом" из-за перенапряжения. Далее он добавляет: "Мои собственные головные боли и нервная возбудимость и склонность к истощению начались вместе с моим существованием - я был ранним `бутылочным ребенком' с необъяснимыми хворями и скудной способностью поглощать пропитание..." (Как замечает Кеннет Фейг: "Итак, вдобавок к собственным проблемам, у Сюзи был ребенок с коликами".) Раннее отучение от груди было обычной практикой и на рубеже столетий, и многим позднее; но из слов Лавкрафта можно заключить, что его отлучили от груди даже раньше, чем было принято.

В одном раннем письме Лавкрафт заявляет: "Во младенчестве я был беспокоен & склонен плакать". Он упоминает попытки своей бабушки по матери поправить "мои все более грубые ухватки - ибо нервозность сделала меня очень беспокойным & неконтролируемым ребенком". Еще одно важное признание, позднее сделанное Лавкрафтом, гласит: "Состояние моих нервов в детстве породило склонность, располагающую к хорее, пускай и не совсем достигающую ее уровня. Мое лицо то & дело кривилось в бессознательных & непроизвольных движениях - & чем более я силился их остановить, тем чаще они становились". Лавкрафт не датирует конкретно эти хорееподобные припадки, но судя по контексту они имели место до 10-летнего возраста. Все это навело Дж. Вернона Ши на подозрение, что у Лавкрафта действительно была малой хореи - нервное заболевание, которое "выражается в неконтролируемых лицевых тиках и гримасах", но постепенно сглаживается к пубертатному возрасту. Естественно, нельзя утверждать это с полной уверенностью, но, по-моему, вероятность такого предположения весьма велика. И пускай Лавкрафт в вышеприведенном письме утверждает, что "со временем [эта] склонность исчезла" и что поступление в среднюю школу "заставило меня исправиться", еще будет возможность упомянуть, что подобные хорееподобные симптомы, похоже, проявлялись в последующие периоды жизни Лавкрафта - даже в зрелом возрасте.

И если Лавкрафт действительно перенес некий "почти-срыв" в 1898 г., кажется весьма вероятным, смерть его отца 19 июля 1898 г. имела к этому серьезное отношение. Мы уже читали про мрачное облако, нависшее над домом после смерти Роби Филлипс в 1896 г. (по замечанию Лавкрафта зимой того же года его семья по-прежнему была в трауре); и давно ожидаемая, но все равно печальная и трагичная смерть Уинфилда могла также стать ударом для всей семьи и особенно для мальчика, которому не исполнилось и восьми лет. Воздействие смерти мужа на Сюзи - так и прогрессирующего ухудшения его состояния на протяжении последних лет жизни, - можно представить. Возможно, на этом нам пора подытожить тогдашние отношения между Лавкрафтом и его матерью, посильно сложив вместе имеющиеся у нас фрагменты:

Бесспорно, что мать одновременно баловала и чересчур опекала Лавкрафта. Последняя черта, похоже, развилась еще до госпитализации Уинфилда в 1893 г. Вот что рассказывает Уинфилд Таунли Скотт:

На наших летних каникулах в Дадли, Массачусетс..., миссис Лавкрафт отказалась пообедать в столовой, чтобы не оставить сына, спавшего этажом выше, на час одного. Когда миниатюрная подруга-учительница, мисс Элла Суини, повела довольно длинноногого мальчишку на прогулку, держа его за руку, мать Говарда велела ей чуть наклоняться, чтобы не выдернуть руку мальчика из сустава. Когда Говард катил на своем трехколесной велосипеде по Энджелл-стрит, мать шагала за ним, предупредительно держа руку у него на плече.

Скотт получил эти сведения от Эллы Суини, уроженки из Провиденса, младшего смотрителя учебных заведений, которая познакомилась с Лавкрафтами в Дадли. Упоминание "летних отпусков" (мн. число) - явная ошибка. Сам Лавкрафт признается, что в то время "Моя коллекция игрушек, книжек и других детских забав была буквально неограниченна"; он, похоже, получал, все, что пожелаешь. Как мы уже видели, мать ходила по всем сувенирным лавкам Провиденса, чтобы удовлетворить раннее увлечение сына "Арабскими ночами", и он немедленно получил химический набор, стоило его интересу обратиться в том направлении.

Здесь, пожалуй, стоит привести примечательное свидетельство, сделанное женой Лавкрафта. В своих мемуарах 1948 г. Соня Х. Дэвис пишет следующее:

Была... в то время мода, чтобы матери начинали собирать "приданое" для своих дочерей еще до их рождения, так что когда миссис Уинфилд Скотт Лавкрафт ждала своего первенца, она надеялась, что это будет девочка; но этому не помешало и рождение мальчика. Так что это приданое мало-помалу росло; чтобы однажды быть врученным жене Говарда... Ребенком Говард выглядел, как хорошенькая маленькая девочка. В нежные 3 года его густыми льняными кудрями могла бы гордиться любая девочка. ...Он носил их до шести лет. Когда он, наконец, запротестовал и захотел, чтобы их срезали, мать отвела его к парикмахеру и горько плакала, пока "жестокие" ножницы состригали их с его головы.

Полагаю, это заявление можно по большей части принять, хотя, по-моему, не стоит делать из него больших выводов - как и из того очевидного факта, что Сюзи одевала своего маленького сына в платьица. Известная фотография Лавкрафта с родителями от 1892 г. показывает его с локонами и в платьице, как и другой снимок, сделанный примерно в то же время. Сам Лавкрафт упоминает о локонах, говоря, что это была настоящая "золотая грива", отчасти заставившая Луизу Имоджин Гуини называть его "Маленькое Солнышко". Но на другой фотографии, сделанной, вероятно, в возрасте 7-8 лет, Лавкрафт выглядит совершенно нормальным мальчишкой с короткой стрижкой и в обычной для мальчика одежде. Уже невозможно точно установить, когда Сюзи перестала одевать сына в платьица; но даже если она проделывала это до возраста 4 лет, в этом не было ничего особенно необычного.

Есть еще два свидетельства, которые мы здесь процитируем, хотя суть одного из них не полностью ясна. Р.Х. Барлоу в своих кратких заметках о Лавкрафте (большинство относится к 1934 г., но некоторые сделаны явно позднее) упоминает "Истории миссис Гэмвелл о том, как ГФЛ одно время настаивал `я маленькая девочка'..." Энни Гэмвелл не могда наблюдать такое позднее 1897 г., поскольку именно тогда она вышла замуж и съехала из дома 454 по Энджелл-стрит; а общий контекст записи (Барлоу упоминает о том, как Лавкрафт взахлеб читал Теннисона, стоя на столе) датирует событие еще 1893 годом. Далее у нас есть письмо Лавкрафту от Уиппла Филлипса, датируемое 19 июня 1894 г.: "Я расскажу тебе побольше о том, что видел, когда вернусь домой, если ты хороший мальчик и носишь штаны". Последние два слова Уиппл подчеркнул. Подтекст намекает, что Лавкрафт в то время не любил носить штаны.

Вопреки всему вышеперечисленному в последующей жизни Лавкрафта я не вижу свидетельств реальных проблем с гендером; во всяком случае, он демонстрировал живое и стойкое предубеждение к "маменькиным сынкам" и гомосексуалистам. Сюзи могла мечтать о девочке и пытаться сохранить эту иллюзию в течении несколько лет, но Лавкрафт даже в детстве был упрям и, как рано становится очевидно, мальчишком с нормальными мальчишечьими интересами. В конце концов, именно он в шесть лет настоял, чтобы ему отрезали роскошные локоны.

Помимо чрезмерной заботы о сыне Сюзи воспитать на свой манер его способами, которые он находил или раздражающими, или просто невыносимыми. Где-то в 1898 г. она попробовала записать его в детский танцкласс; Лавкрафт "испытал омерзение к [этой] мысли" и, с пылу с жару от свежее выученной латыни, строкой из Цицерона: "Nemo fere saltat sobrius, nisi forte insanit!" (Трезвый муж не танцует, разве что он безумен). Несомненно, у него выработалось определенное умение настоять на своем, ибо - как и в случае с воскресной школой (видимо, в предыдущем году), которую ему позволили не посещать, - уроков танцев он благополучно избежал. Но не избежал уроков игры на скрипке, которые продолжались целых два года, между 7 и 9 годами.

Правда, инициатором этих уроков был он сам:

Мои ритмические наклонности привели меня к любви к музыке, & я вечно насвистывал & мурлыкал себе под нос, пренебрегая условностями & хорошими манерами. Я был столь верен в темпе & мелодии & выказывал столь полупрофессиональную точность & вычурность в своих простеньких опытах, что моя просьба о скрипке была удовлетворена, когда мне исполнилось семь лет, & я был отдан в обучение к лучшему детскому учителю музыки в городе - м-р Вильгельму Науку. За два года я достиг такого прогресса, что м-р Наук был в восторге & объявил, что я должен выбрать карьеру музыканта - НО нескончаемая нудность упражнений истощила мою вечно чувствительную нервную систему. Моя "карьера" продолжалась до 1899, ее вершиной стало публичное выступление, на котором я играл соло из Моцарта перед аудиторией приличного размера. Вскоре после того мои амбиции & склонности рухнули как карточный домик... Я перестал выносить классическую музыку, поскольку для меня она значила массу мучительного труда; & я положительно возненавидел скрипку! Наш доктор, зная мой нрав, посоветовал немедля прекратить уроки музыки, что поспешно и воспоследовало.

Другие рассказы Лавкрафта об этом эпизоде не слишком разнятся в деталях. Одно любопытное уточнение содержится в письме 1934 г.:

...У меня были перебои в работе сердца - на которые скверно влияло физическое усилие - & такие острые проблемы с почками, что местный врач прооперировал бы камень в пузыре, не поставь бостонский специалист более верного диагноза & не сведи их к нервной системе. Тогда мне было 9 & я был доведен до крайне раздраженного состояния тяжелыми уроками на скрипке. По совету специалиста эти уроки были прекращены...

Похоже, уроки игры на скрипке прекратил именно этот специалист, а не семейный доктор.

Хотелось бы привязать второй "почти-срыв" Лавкрафта к окончанию этих уроков, однако по его словам первый произошел в 1898 г., а второй - в 1900 г. В любом случае, он явно продолжал испытывать значительную нервную нагрузку; ситуацию отчасти облегчило, отчасти усугубило поступление Лавкрафта в школу, откуда его его заберут всего через год (1898-99). Брошенное им в 1929 г. замечание, что "лето 1899 я провел с моей матерью" в Вестминстере (Массачусетс), заставляет строить догадки о цели этой поездки и о том, была ли она связана с состоянием его здоровья. Я склонен связывать эту поездку с травмой первого года в школе и с уроками скрипки, которые, вероятно, прекратились летом 1899 года.

Из всего изложенного становится очевидно, что Лавкрафт провел довольно одинокое детство, окруженный только взрослыми родственниками. Многие из его детских занятий - чтение, сочинительство, научная работа, музыка, даже походы в театр - преимущественно или исключительно одиночны; мы не услышим о каких-либо друзьях до самого его поступления в начальную школу. Все письма о детстве подчеркивают его уединение и одиночество:

Среди немногих товарищей по играм [в 5 лет] я был крайне непопулярен, так как настаивал, что надо разыгрывать исторические события или действовать согласно последовательному плану

Вы заметите, что я не упоминаю друзей детства & товарищей по играм - их не было! Знакомым детям я не нравился & они не нравились мне. Я привык ко взрослой компании & разговорам, & хотя и я чувствовал себя позорно глупым рядом со взрослыми, не имел совершенно ничего общего со стаей детишек. Их возня & крики меня озадачивали. Я ненавидел просто играть & скакать - для отдыха я всегда желал сюжета.

Это подтверждается воспоминаниями троюродной сестры Лавкрафта, Этель М. Филлипс (1888-1987), позднее миссис Этель Филлипс Морриш. Этель, двумя годами старше Лавкрафта, в 1890-х гг. жила со своими родителями Джеремией У. Филлипсом (сыном брата Уиппла Джеймса Уитона Филлипса) и его женой Эбби в пригородах Провиденса (Джонстоне, Кранстоне), и ее иногда посылали поиграть с маленьким Говардом. В интервью, устроенном в 1977 г., она признавалась, что не слишком любила кузена, находя его чудным задавакой. Особенно ее раздражало, что Лавкрафт явно не знал, как качаться на качелях. Но у нее сохранился очаровательный образ Лавкрафта четырех лет от роду, переворачивающего страницы некой чудовищно огромной книги в очень серьезной и взрослой манере.

Лавкрафт позволяет нам мельком взглянуть на некоторых из игр, которым он в одиночестве предавался в раннем детстве:

Моими любимыми были очень маленькие игрушки, что позволяло расставлять из них обширные, сложные сцены. Мой способ игры был таков - занять весь стол под сцену, на которой я далее создавал просторный ландшафт... иногда помогая себе лотками земли или глины. У меня были всякого сорта игрушечные деревни с маленькими деревянными или картонными домиками, & комбинируя несколько из них, я часто строил города изрядного размера & сложности. ...Игрушечные деревья - их у меня было без счета - с различным успехом использовались для создания частей ландшафта... даже лесов (или предполагаемых опушек лесов). Из определенного рода кубиков складывались стены & ограды, & я также использовал кубики для возведения больших публичных зданий... Мои люди были в основном типа & размера оловянных солдатиков - честно говоря, слишком велики для зданий, в которых якобы обитали, но настолько малы, насколько можно было достать. Некоторых я принимал, как они есть, но часто заставил мою мать подправить костюмы других с помощью ножа & кисточки. Немало пикантности сценам добавляли особые игрушечные здания - мельницы, замки & c.

И снова Лавкрафт вынуждал свою матери как приобретать эти игрушки в разных магазинах, так и помогать ему их переделывать. Но речь здесь идет не просто о статичном ландшафте; со своей заядлой склонностью к сюжетам и развитым чувством времени, истории и театральности Лавкрафт разыгрывал в своих миниатюрных городах исторические сценарии:

Я был всегда настолько последователен - географически & хронологически - в устройстве своих ландшафтов, насколько позволял мой детских объем знаний. Естественно, большинство сцен было из 18-го века; пускай одновременное очарование железными дорогами & трамваями понудило меня построить большое число современных ландшафтов с замысловатыми сетями жестяных железных дорог. У меня имелся внушительный набор машинок & железнодорожных аксессуаров - сигналов, туннелей, станций & с - хотя, признаюсь, они были слишком велики масштабу для моих деревенек. Мой способ игры был таков: создать некую сцену, как продиктует фантазия - побуждаемая историей, либо картинкой - & затем подолгу - иногда недели по две - разыгрывать ее жизнь, на ходу придумывая события крайне мелодраматичного оттенка. Иногда эти события покрывали лишь краткий промежуток - война или чума или просто воодушевленная инсценировка путешествия & торговли & случайной сценки без начала и конца, - но иногда занимали долгие века с видимыми изменениями ландшафта & зданий. Города рушились & забывались, & вырастали новые города. Леса исчезали или вырубались, & реки (у меня имелось несколько чудесных мостов) меняли свои русла. История, разумеется, страдала в процессе; но сведения у меня... были явно детского сорта & степени. Порой я пытался изобразить реальные исторические события & места действия - Рим, 18-ое столетие или современность, - & порой я все выдумывал. Страшные сюжеты были часты, хотя (как ни странно) я никогда не пытался создать фантастические или внеземные сцены. Я был по природе своей чересчур реалистичен, чтобы любить фантазии в чистом виде. И - я получал от этого массу удовольствия. За неделю или две я пресыщался сценой & замещал ее новой, хотя порой настолько привязывался к ней, что сохранял ее подольше - устраивая свежую сцену на другом столе с помощью материалов, не вошедших в сцену #1. Было своеобразное упоение в том, чтобы быть господином зримого мира (пускай и миниатюрного) & определять течение событий. Я продолжал так до 11 или 12 лет, несмотря на одновременный рост литературных & научных интересов.

Лавкрафт не дает точной отправной даты начала этих прелестных упражнений, но предположительно все начало в 7-8 лет.

Как ни одинок был Лавкрафт, он никоим образом не сидел дни напролет дома. Год 1900 стал отправной точкой его увлечения велосипедом, которое продлится более десятилетия. Вот как забавно он сам рассказывает эту историю:

Добрый старый 1900 - забуду ли я его когда-нибудь? Мать подарила мне мой первый велосипед 20 авг. того достопамятного года - на мой десятый день рождения - и я обнаружил, что могу ездить на нем без обучения... пуская и не могу слезть. Я носился кругами, пока позволяла гордость, и я, осознавая свой технический предел, не снижал темп и не позволял своему дедушке удерживать велик неподвижно, пока я слезаю вниз с помощью подставки. Но до конца года я стал-таки хозяином своего скакуна - накручивая мили и мили по всем дорогам.

Позднее он напишет о себе в то время: "настоящий велокентавр".

Все - по крайней мере, до некоторой степени, - изменило поступление Лавкрафта в школу Слейтер-авеню (на северо-восточном углу Слейтер-авеню и Юниверсити-авеню, где сейчас стоит приготовительная школа Св. Данстена). В первый раз он поступил в 1898 г. в "высший класс начальной школы" (предположительно, четвертый или пятый класс), но, видимо, был забран оттуда в конце 1899 г.

Похоже, Лавкрафт вернулся на Слейтер-авеню не ранее 1902-03 учебного года. Во время этого перерыва он, как и раньше, продолжал удовлетворять интеллектуальное любопытство привычным способом: его семейство едва ли не знало, что мальчик - натуральный книжный червь и не нуждается в понуканиях, чтобы взяться за изучение любого предмета, который захватит его воображение.

Не ленясь читать, Лавкрафт продолжал и экспериментировать в сочинительстве. Проза, поэзия и научные тексты так и изливались из-под его пера; он даже покусился написать несколько исторических работ. В списке 1902 г. упоминаются две утраченные вещи, "Ранний Род-Айленд" (Early Rhode Island) и "Исторический отчет о прошлогодней войне с ИСПАНИЕЙ" (An Historical Account of Last Year's War with SPAIN). Последняя явно случае датируется 1899 г.; и первая, вероятно, написана примерно то же время. Как мы уже видели, интерес к достопримечательностям родного города и штата возник у Лавкрафта еще в возрасте трех лет; и мало сомнений в том, что он с раннего возраста начал изучать историю родного штата по книгам. "Ранний Род-Айленд" оценен в 25? - вероятно, это была немаленькая работа.

О работе по испано-американской войне можно сказать побольше - несмотря на то, что мы понятия не имеем о ее реальном содержании. Ее значительность хотя бы в том, что это первое ясное указание на интерес Лавкрафта к современной политике.

Г.Ф. Лавкрафт был рожден в правление совершенно ничем не выдающегося республиканца Бенджамина Гаррисона - с которым, как ни странно, у них был один день рождения. На год его рождения приходится возникновение движения популистов на Юге и Западе, которое изначально доминировало в Демократической партии, а позднее создало свою собственную. Отчасти в результате ее влияния демократ Гровер Кливленд выиграл выборы 1892 г. Мы уже читали заявление Лавкрафта, что в шесть лет он был предан не президенту Кливленду, подобно остальному семейству (вряд ли охотно, ибо Лавкрафты были республиканцами), но королеве Виктории. На выборах 1896 г. его семья, несомненно, голосовала за Мак-Кинли против Уильяма Дженнингса Брайана.

Удар администрации Кливленда - помимо экономического кризиса 1893-96 гг., что тяжко отразился на трудящихся, - нанесло нежелание президента вмешиваться в кубинскую революцию 1895 г. против Испании, которую поддерживали многие американцы. Мак-Кинли также не желал в нее впутываться, но у него не осталось выбора после того, как 15 февраля 1898 г. в порту Гаваны был взорван броненосец "Мэйн", унеся жизни 260 американцев. Хотя Испания была согласна принять ультиматум США, давление общественности заставило Мак-Кинли вступить в войну. Соперники были неравны. Война закончилась за десять недель (май-июль 1898 г.), выдвинув на первый план Теодора Рузвельта, ведущего батальон "Суровых всадников" в бой. Американцы потребовали независимости Кубы (в 1901 г. она стала американским протекторатом) и передачи Пуэрто-Рико и Гуама; в то же время Мак-Кинли решил аннексировать Филиппины. Разумеется, именно военный триумф отчасти позволил Мак-Кинли/Рузвельту одержать победу над злополучным Брайаном в 1900 г.

Нет сомнений, что Лавкрафта, - который, вероятно, уже разыгрывал со своими игрушечными фигурками исторические сражения, - вдохновил легкий триумф американских войск над Испанией. Ибо при всей своей англофилии, он всегда гордился американскими политическими и культурными победами над остальным миром (кроме Англии). Его работа, скорее всего, не слишком углублялась в политическую и дипломатическую подоплеку войны, - а, вероятно, была взволнованным повествованием об основных сражениях. И все же, если слова "исторический отчет" принимать буквально, он мог дать краткое описание исторического влияния Испании на Карибы, а, возможно, и на обе Америки - тема, которую он позднее находил любопытной.

Если Лавкрафт не ошибается, сообщая, что прочел "Замороженного пирата" Расселла в 8 или 9 лет, тогда эта мелодраматичная повесть - возможно, вместе с не менее мелодраматичной, но более высокохудожественной "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима" Эдгара Аллана По, - могла вдохнуть Лавкрафту интерес к географии, а особенно к Антарктике; интерес, который породит не только ряд художественных произведений, но и несколько нехудожественных работ.

Лавкрафт в разных случаях упоминал, что его интерес к Антарктике зародился то ли в 1900, то ли в 1902 г. Я склоняюсь к более ранней дате, поскольку в одном раннем письме он далее добавляет: "Экспедиция Борхгревинка, поставившаяся новый рекорд в покорении Южного полюса, сильно поощрила это изучение". Норвежцу Карстену Эдебергу Борхгревинку впервые удалось становить лагерь на земле Антарктиды. Он отплыл из Англии в августе 1898 г., основал лагерь в феврале 1899 г., оставался в нем всю долгую антарктическую ночь (май-июль 1899 г.), добрался до шельфового ледника Росса в феврале 1900 г. и летом того же года вернулся в Англию.

Неудивительно, что интерес Лавкрафта к Антартиде был пробужден именно экспедицией Борхгревинка - она стала первым крупным антарктическим путешествием с 1840-х гг. По той же причине два из трех утраченных текстов об исследованиях Антарктики, написанных Лавкрафтом в тот период - "Плавания капитана Росса, КФ" (Voyages of Capt. Ross, R.N.) (1902), "Исследования Уилкса" (Wilkes's Explorations) (1902) и "Антарктический атлас" (Antarctic Atlas) (1903), - касались экспедиций 1840-х гг.: других, недавних экспедиций, о которых он мог бы писать, просто не было. На самом деле любопытно, точны ли даты сочинений, приведенные (в 1936 г.) Лавкрафтом; я бы датировал их еще более периодом, - скажем, 1900 г., - по причинам, которые будут указаны ниже.

Справедливо сказать, что история исследований Антарктики началась с капитана Джеймса Кука, который в 1772-74 гг. попытался достигнуть Южного полюса, но был остановлен ледяными полями. Именно во второе плавание (1774), возвращаясь на север, он останавливался на острове Пасхи. Эдвард Брансфилд из Англии впервые увидел сам континент Антарктида 30 января 1820 г., а 29 января 1821 г. Фабианом фон Беллинсгаузеном был открыт остров Александра I (крупный остров у берегов будущего Антарктического полуострова). Из-за мощных ледовых полей, которыми он окружен, лишь в 1940 г. было установлено, что это остров, - тем самым породив значительные споры о том, что же в действительности открыл континент Антарктида.

В конце 1830-х гг. три отдельные экспедиции многое сделали для картографии разных частей Антарктиды. Американец Чарльз Уилкс (1798-1877) отправился в Антарктику, как ни странно, чтобы поверить теорию полой Земли, выдвинутую в 1818 г. Джоном Кливсом Симмсом (на эту теорию Лавкрафт нападает в письме в Providence Journal от 1906 г.). Экспедиция под руководством Симмса и Джеремии Н. Рейнольдса окончилась неудачей, однако несколько лет спустя Рейнольдс сумел убедить Уилкса, тогда всего лишь лейтенанта ВМС США, возглавить новую. Экспедиция Уилкса - на шести кораблях, с 83 офицерами и 345 членами экипажей - отправилась в дорогу 18 августа 1838 г., достигнув Антарктики в марте 1839 г. Одна группа попыталась войти в замороженное море Уэдделла к востоку от Антарктического полуострова, но не смогла далеко продвинуться из-за льдов. Вторая группа, перезимовав в Сиднее, прошла вдоль западного побережья Антарктиды, 19 января 1840 г. увидев землю. К 30 января Уилкс окончательно убедился, что перед ними действительно континент, а не цепь островов и не огромное замерзшее море, и сделал историческое заявление: "Теперь, когда все говорит в пользу ее существования, я даю этой земле имя Антарктического континента". Уилкс вернулся в Сидней 11 марта 1840 г.

Англичанин Джеймс Кларк Росс (1800-1862) покинул Англию 25 сентября 1839 г. с целью исследовать громадный шельфовый ледник, который сейчас носит его имя. При этом он открыл маленький островок в устье шельфа, сейчас известный как остров Росса, и назвал два громадных вулкана на нем в честь своих кораблей - Эребус и Террор. Джозеф Хукер, один из судовых врачей, дает живое описание первого взгляда на Эребус:

Это зрелище столь превосходило само воображение...что действительно внушало чувство трепета, что овладело нами, задумавшимися о нашей собственной несравнимой незначительности и беспомощности, и в то же время неописуемое ощущение величия Создателя в деяниях рук Его.

Лавкрафт определенно подписался бы под первой частью этого высказывания, но возражал бы против второй. Позднее Росс совершил еще две экспедиции (1841-43), но они немногого достигли. Величайшим его достижением стало открытие шельфового ледника Росса, "грозного барьера, что позднее окажется вратами в Антарктиду". Интересно отметить, что Росс не верил в то, что Антарктида - единая масса суши; точка зрения, которой придерживался и Лавкрафт вплоть до ее окончательного опровержения в 1930-х гг.

Мне хочется датировать три утраченных текста Лавкрафта 1900 г., поскольку кажется необычным выбрать для описания не экспедиции Борхгревинка и Роберта Скотта (1901-02), бывшие еще на свежей памяти Лавкрафта, экспедиции 1840-х гг., чьи открытия отчасти были опровергнуты работой новейших исследователей. Корреспондент Лавкрафта К.Л. Мур воочию видел копию "Исследований Уилкса" в конце 1936 г., хотя после его смерти она не была обнаружена среди его бумаг. Вызывает интерес и "Антарктический атлас", который, предположительно, должен был по большей части состоять из карты континента; к тому времени еще настолько неисследованного, что большиство его частей представляло собой безымянные белые пятна.

В дополнение к "сочинению `высоконаучных' работ о реальных фактах" по иследованиям Антарктиды Лавкрафт по своему признанию в юности написал "немало вымышленных рассказов про Антарктический континент"; но помимо того, что был навеян "Замороженным пиратом", у нас нет информации ни об одном.

В "Исповеди Неверующего" Лавкрафт сообщает, что "моя напыщенная `книга' под названием Poemata Minora, написанная, когда мне было одиннадцать лет, была посвящена `Богам, Героям и Идеалам Древних' и в разочарованных, от всего усталых тонах нудела о скорби язычника, у которого украли его античный пантеон". Poemata Minora, том II - наиболее законченная и эстетически выверенная из ранних работ Лавкрафта. Пять ее стихотворений вполне сравнимы с любым последующим его стихотворением, пускай это указание не столько на их достоинства, сколько на посредственность поздних стихов.

Стихи из Poemata Minora довольно оригинальны, и немногое в них восходит к конкретным образчикам античной поэзии. Лавкрафт обожал цитировать четвертую и пятую стансу "Оды к Селене, или Диане", как точно выражающую его дисгармонию с современным миром:

Take heed, Diane, of my humble plea.

Convey me where my happiness may last.

Draw me against the tide of time's rough sea

And let my spirit rest amid the past.

"К старой языческой религии" начинается с отважного призыва:

Olympian Gods! How can I let ye go

And pin my faith to this new Christian creed?

Can I resign the deities I know

For him who on a cross for man did bleed?

Это напоминает мне одно замечание в "Исповеди Неверующего": "В тот период [ок. 1898 г.] я много читал о египетской, индуистской и германской мифологии и пытался вообразить, что верю в каждую, чтобы понять, которая из них содержит наибольшую истину. Заметьте, я мигом воспринял методы и манеры ученого!" Зримым плодом такого неформального способа сравнения религий стали одновременно обновленная вера в греко-римскую религию - та была куда как приятнее мрачного христианства, практикуемого его баптистской семьей, - и еще более отчетливое отторжение христианства, которое лишь усугубило изучением Лавкрафтом астрономии, начавшееся позднее в том же году. Кому-то, столь пропитанному духом античности - и столь изолированному от своих сверстников, что он и не замечал в этом ничего ненормального, - осознание того, что Юпитер и его присные более не объекты живой веры, могло причинять подлинные страдания.

"О тщете людских стремлений" - это десятистрочное стихотворение, обнаруживающее влияние трех разных авторов: Самюэля Джонсона (и его "Тщетности людских желаний"), Овидия (чья история Аполлона и Дафны из "Метаморфоз", I.452-567, уложилась в две первые строчки) и Ювенала (чье mens sana in corpore sano отчетливо звучит в заключительных строках: "True bliss, methinks, a man can only find / In virtuous life, & cultivated mind"). В остальном это стихотворение - традиционные нападки на жадность и недовольство, неминуемо порождаемое достижением некой давно искомой цели. Во всей книжке только это стихотворение написано героическими стихами.

Poemata Minora, том II - приятная маленькая вещица, полностью стоящая тех 25?, что Лавкрафт за нее назначил. Том I, вероятно, был столь же солиден, поскольку приложение к тому II предлагает его за те же 25?. Но эта работа - последнее античное произведение Лавкрафта. Пусть он и впредь будет обращаться к древности за эстетическим и философским вдохновением, новый интерес внезапно затмил все остальные и побудил к пересмотру мировоззрения.

Зимой 1902-03 гг. Лавкрафт открыл для себя астрономию.

Ссылки:

* Weird fiction, то бишь.

** В данном случае - произведение в жанре фантастики.

***А это Овидий в переводе С.В.Шервинского:

Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы

Новые. Боги, - ведь вы превращения эти вершили, -

Дайте ж замыслу ход и мою от начала вселенной

До наступивших времен непрерывную песнь доведите...

Примечание: Перевод не преследует никаких коммерческих целей и делается непрофессионалом исключительно ради собственного удовольствия. Имеющиеся в тексте книги ссылки самого Джоши по большей части не приведены (пока). Все ссылки, помимо специально оговоренных, сделаны мною.

Комментарии: 6, последний от 23/08/2010. © Copyright Джоши С.Т. (перевод: Фазилова М.В.) (lexxnet@yandex.ru) Размещен: 29/07/2006, изменен: 15/05/2009. 83k. Статистика. Глава: Переводы Джоши		Оценка: *8.003** Ваша оценка:
Аннотация: Валим дальше. С 8 до 12 лет. Тема девичьих платьицев наконец-то (с запозданием!) раскрыта. Первые рассказы про утопленных сестер и все прочее. Джоши жжот.

Джоши С.Т.: другие произведения.

Лавкрафт: жизнь, глава 3