Фурзиков Николай Порфирьевич : другие произведения.

Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главный герой Сайлас Коуд, погибающий в каждом своем очередном воплощении судового врача, в конце концов оказывается наделенной эмпатией адаптивной медико-хирургической компьютерной программой на спускаемом аппарате экспедиции в подледный океан Европы, спутника Юпитера, навстречу обнаруженной там топологически вывернутой инопланетной машине. При обследовании машины весь интернациональный экипаж спускаемого аппарата попадает к ней в ловушку и обречен на медленную гибель, если к ним не придет помощь. Стараясь оказать ее, Коуд решает задачи, не предусмотренные его создателями и провоцирующие сбои в его работе, которые выглядят как все новые и новые несчастливые сценарии экспедиции. Хотя герой-программа по ходу дела почти выворачивается наизнанку и проявляет лучшие человеческие качества, шанс спастись выпадает не всем.

Аластер РЕЙНОЛЬДС

НАИЗНАНКУ

  

Моей жене, конечно

  
   Главный герой Сайлас Коуд, погибающий в каждом своем очередном воплощении судового врача, в конце концов оказывается наделенной эмпатией адаптивной медико-хирургической компьютерной программой на спускаемом аппарате экспедиции в подледный океан Европы, спутника Юпитера, навстречу обнаруженной там топологически вывернутой инопланетной машине. При обследовании машины весь интернациональный экипаж спускаемого аппарата попадает к ней в ловушку и обречен на медленную гибель, если к ним не придет помощь. Стараясь оказать ее, Коуд решает задачи, не предусмотренные его создателями и провоцирующие сбои в его работе, которые выглядят как все новые и новые несчастливые сценарии экспедиции. Хотя герой-программа по ходу дела почти выворачивается наизнанку и проявляет лучшие человеческие качества, шанс спастись выпадает не всем.
  

Перевод: Н.П. Фурзиков

  
   Врачу, исцелися сам.
   - Евангелие от Луки, гл. 4, ст. 23
  

ГЛАВА ПЕРВАЯ

  
   Из кошмара меня вырвали шаги. Они настойчиво приближались: тяжелые подошвы стучали по старым, скрипучим доскам. Я пришел в себя, сидя за письменным столом и уткнувшись лицом в страницы своей рукописи. Поднял голову и ущипнул себя за слипшиеся уголки глаз. Пенсне лежало передо мной на столе, слегка перекошенное из-за того, что на него надавил мой резко опустившийся лоб. Я расправил пенсне, приложил к носу и плеснул на лицо водой из глиняной банки с пробковой затычкой.
   Шаги затихли. Раздался стук в дверь, за которым тут же последовал звук ее открывания.
   - Входите, Мортлок, - сказал я, поворачиваясь на стуле и делая вид, что меня отвлекли от невинного занятия.
   Высокий сутулый мичман просунул голову и плечи в каюту с низким потолком.
   - Как вы узнали, что это я, доктор Коуд?
   - У вас своеобразные манеры, Мортлок, - любезно заметил я. - У каждого свои манеры, и я запомнил ваши. Рано или поздно, если мы не потерпим кораблекрушение, я, наверное, узнаю манеры каждого на этом судне. - Я демонстративно промокнул рукопись, хотя чернила на моем последнем дополнении уже несколько часов как высохли. Я как раз закрывал кожаную обложку, когда мой взгляд упал на маленькую табакерку с машинной гравировкой, которая все еще стояла на столе и была раскрыта, выставляя свое содержимое. Холодный ужас от этого пронзил меня. - Как поживает ваш зуб? - немного поспешно спросил я.
   Мортлок стянул шарф и коснулся челюсти. Она все еще была слегка припухшей, но воспаленной гораздо меньше, чем четыре дня назад, когда я занимался абсцессом.
   - Гораздо лучше, доктор, большое вам спасибо, сэр.
   - Повернитесь. Дайте мне взглянуть на вас сбоку.
   Мортлок сделал, как ему было велено, подарив мне драгоценные секунды, необходимые для того, чтобы надежно спрятать табакерку в ящик стола. - Да, - кивнул я. - Да, очень хорошо. Продолжайте принимать настойку, которую я вам дал, и в ближайшие дни почувствуете устойчивое улучшение. - Я посмотрел на него поверх пенсне. - Я всегда рад вашей компании, Мортлок. Но есть ли что-нибудь еще, кроме абсцесса?
   - Это насчет коронеля, сэр. Его немного ударило на палубе. Он был без сознания, а теперь пришел в себя, но вырывается, извивается и ругается на своем родном языке...
   - По-моему, это испанский. Или, по крайней мере, его разновидность, распространенная в Новой Испании. - Я слегка расслабился, полагая, что Мортлок не придал значения ни табакерке, ни ее внезапному исчезновению. - Каков был характер травмы?
   - На его башку со всего маху упал блок и свалил его на палубу. - Мортлок сделал выразительное рубящее движение. - Мы меняли курс, искали ту щель в скале, и коронель просто случайно оказался не в том месте, когда оборвался канат. Было немного крови, но его голову не размяло, как от сильного удара, поэтому мы подумали, что с ним все будет в порядке, если просто усадить его и дать глотнуть рома, сэр...
   Я содрогнулся при мысли о том, что в рану бедняги будут тыкать пальцами люди, которые едва умеют читать, не говоря уже о том, чтобы поставить компетентный диагноз. - Немедленно доставьте его ко мне, Мортлок.
   - Как вы думаете, что это?
   - Не берусь строить догадки. Но если у него сотрясение мозга, то даже при отсутствии перелома черепа может наблюдаться повышенное внутримозговое давление. - Я полез под стол за одной из нескольких элегантных коробочек, которые принес с собой. - А теперь поторопитесь, Мортлок! - продолжал я, воодушевленно повышая голос. - И будьте так добры, передайте мистеру Мергатройду или самому капитану Ван Вуту, что было бы чрезвычайно полезно, если бы судно в течение следующего получаса держало постоянный курс.
   - Мастер может поворчать по этому поводу, доктор, если это замедлит наши поиски.
   Я мрачно кивнул. - Он обязан это сделать. Но я напомню ему, что стараюсь спасти его военного советника.
   Мортлок удалился, и его шаги зазвучали вдали. Я немного посидел неподвижно, собираясь с мыслями и размышляя над иронией судьбы: сначала я спрятал одну красивую коробочку, а потом открыл другую. И то, и другое было прекрасно сделано и по-своему жизненно важно для моей работы. Спрятанной коробочкой была нюхательная табакерка с опиумом, который я употреблял сам, чтобы погрузиться в забытье без сновидений. В другой лежала трепанационная скоба французского производства, безупречного качества, которую мне никогда не приходилось использовать на живом человеке.
   Я боялся - нет, надеялся, - что такое положение дел вот-вот изменится.
   - Ты готов к этому, Сайлас? - спросил я себя вслух. - Твое первое настоящее испытание в этом путешествии? Твое первое настоящее испытание любого рода?
   Я открыл крышку трепанационного бандажа, представляя, как экзаменаторы колледжа с сомнением смотрят на мои неуверенные попытки. Мужчины в черном с суровыми лицами, люди с лондонскими манерами, ветераны беспокойных плаваний и кровавых сражений, люди, для которых резать и распиливать было так же легко, как дышать, люди, для которых крики были просто своеобразной музыкой их профессии. Что за высокомерие заставило меня подумать, что я когда-нибудь смогу присоединиться к их рядам? Я был выходцем с Запада, без связей: бедный провинциальный хирург из Плимута (но корнуэльской крови, как я напоминал всем, кто соглашался слушать), сорока четырех лет от роду (и, следовательно, давно миновал тот возраст, в котором большинство хирургов совершают свои первые путешествия), простой ассистент хирурга (и все же единственный хирург любого рода) на пятиразрядном шлюпе под командованием капитана- голландца. Капитан был добр, но его корабль был старым, команда уставшей, запасы провизии истощались, а условия нашего рейса были крайне сомнительными.
   Так вот как я намеревался продолжить свой путь?
   Блестящие детали трепанационного бандажа лежали в укромных уголках на фиолетовом войлоке. Металлические детали были украшены гравировкой, ручки из черного дерева. Такое великолепное мастерство при таких грубых целях. Мои пальцы дрожали, когда я потянулся, чтобы извлечь детали, похожие на сверло.
   Подавив приступ стыда, я достал табакерку и поспешно взял понюшку, чтобы успокоить нервы и прогнать последние следы кошмара. Это была привычка, которая становилась все более обыденной, особенно по мере того, как мы продвигались все дальше на север вдоль норвежского побережья. После отплытия из Бергена ситуация ухудшилась, и кошмар повторялся с нарастающей регулярностью. Я принимал все больше и больше нюхательного табака, чтобы справиться с его последствиями, но с меньшим успехом.
   Эти кошмары не были похожи ни на что пережитое мной до того, как я ступил на "Деметру". В них я обнаруживал себя бредущим по едва освещенному каменному коридору, одетым в капюшон, маску или шлем, охваченный ужасным осознанием того, что я сам мертв, всего лишь неуклюжий труп с пустыми глазницами и ухмыляющейся челюстью. Я не мог определить причину этих мучений, кроме как предположить, что после долгих часов взаперти в своей каюте, в обществе одних только книг, зелий и хирургических инструментов, мой разум нездоровым образом сосредоточился- на тонкой мембране, отделяющей живых от мертвых.
   Моя единственная надежда заключалась в провале нашей экспедиции - или, лучше сказать, в том, что она прекратится. Возможно, мне было бы легче, если бы мы повернули домой, когда прочесывали бесконечные унылые мили норвежского побережья в поисках проблеска чего-то, в существование чего по-настоящему верил только один человек - и то не самый трезвый и надежный из нас, - а дни становились холоднее, море - суровее, лед - обильнее, запасы - мизернее, корабль все больше изнашивался, общий моральный дух ослабевал, и мрачный капитан-голландец все более откровенно сомневался в наших шансах. Я прекрасно понимал, что это была трусливая надежда. И все же, испытывая такие страдания, как морская болезнь и дизентерия, не говоря уже о других обычных тяготах морской жизни, я с радостью заявил бы о своей трусости всем, кто согласился бы меня слушать.
   Я снова спрятал табакерку к тому времени, как раненого коронеля доставили в мою каюту. За эти минуты я успел подготовить главный стол, освободив его от книг, журналов и рукописных страниц, и убедился, что у меня под рукой нужные инструменты и снадобья. Коронель Рамос находился в состоянии сильного возбуждения, когда мичманы втолкнули его в помещение, и был крупнее и сильнее любого из них даже в своем нынешнем состоянии. Потребовалось четверо, чтобы уложить его на стол, и им пришлось повозиться, чтобы привязать его, пока он извивался, как мускулистый угорь.
   - Он был безоружен, когда возбудился? - спросил я Мортлока, который был одним из четырех помощников и единственным мичманом, которого я знал по имени.
   - В этом-то и заключается удача, доктор. Он всегда полирует свое кремневое ружье, и оно было у него в одной руке, а трубка для чистки - в другой, когда упал блок, и ружье выпало. Мистер Мергатройд завладел им до того, как его смыло через планшир, но я думаю, что если бы он этого не сделал, а коронель все еще держал бы его в руках, вы бы извлекли пулю из одного из нас.
   - Тогда давайте будем благодарны за маленькие милости.
   Поскольку рана была у него на затылке, я распорядился, чтобы его положили на стол лицом вниз. У него было обильное кровотечение, поэтому я протер пораженный участок так осторожно и тщательно, как только мог, стараясь не давить на кость, пока не убедился, что серьезного перелома нет. Моему осмотру помог тот факт, что Рамос был совершенно лыс, не только на макушке, но и по всей своей массивной голове в форме валуна. Немного волос все еще росло, но он сбривал их каждое утро, оставляя только бороду и усы, за которыми ухаживал с такой же преданностью, как за своим оружием.
   - Выглядит не так уж плохо, - заметил Мортлок.
   - Нет ни пробитого черепа, ни каких-либо переломов, которые я мог бы обнаружить. Он сделан из прочного материала, наш коронель. Но удар повредил его мозг, что привело к его нынешнему расстройству. Вероятно, наблюдается повышение давления - крови или мозговой жидкости, - которое необходимо снять с помощью трепанации.
   Взгляд Мортлока скользнул к изысканному французскому изделию, лежащему в открытой коробке.
   - Вы собираетесь проткнуть его этой лягушачьей штукой?
   - Это единственное, что может его спасти. - Я посмотрел на четверых мужчин, которые вошли с коронелем. - Это, вероятно, причинит ему некоторый дискомфорт, и вы должны быть к этому готовы. Но я уверен, что процедура сработает, если мы будем действовать быстро. - Я поправил пенсне на носу, чтобы оно не съезжало на кончик. Закатав рукава, я взял скобу и принял наиболее удобное и устойчивое положение для процедуры.
   Без предупреждения в каюту ворвались мастер Топольский и миледи Косайл. Первый был облачком черного, вторая - призраком в желтом. Я оторвал взгляд от своих приготовлений, прищурившись сквозь выбившуюся прядь волос.
   - Что это? - спросил Топольский в своей тяжелой одежде, распахнутой ветром и мокрой после пребывания на палубе.
   - Неотложная медицинская помощь, мастер Топольский.
   - Доктор собирается заняться им, - объяснил Мортлок с таким рвением, словно только что получил должность ассистента хирурга. - Понимаете, его мозг не может делать вдохи и выдохи, поэтому он сжимает его мысли.
   - Весьма похвальное резюме, - сказала миледи Косайл, сцепив пальцы домиком. - Полагаю, мистер Мортлок скоро напишет стандартную монографию на эту тему?
   Мортлок с сомнением посмотрел на меня.
   - Эта юная леди снова говорит с сарказмом, доктор?
   Я сочувственно кивнул мичману, который изо всех сил старался удержать Рамоса на месте. - Не обращайте на нее внимания, Мортлок. Вы отлично справляетесь.
   - А есть ли в этом необходимость? - спросил Топольский, нависая над столом. - Коронель - крепкий мужчина, которому свойственна энергия. Ему просто нужно немного отдохнуть, а не сверлить его, как бочку из-под бренди. - Его тон стал резче. - Он все еще нужен нам, Коуд!
   - И моя цель - обеспечить, чтобы он оставался в нашем распоряжении, мастер.
   Рамос что-то пробормотал, лежа на столе. Для меня это прозвучало как "тресе", что по-испански означает "тринадцать".
   Он был не чистокровным испанцем, а гражданином Новой Испании. Он был солдатом - отсюда и его звание, - но теперь он не был верен ни армии, ни королю и предлагал свои услуги по найму таким людям, как Топольский. Я очень немного знал о нем, потому что Рамос был молчаливым человеком, полной противоположностью своему неистовому хозяину. Но время от времени мы разговаривали, обычно в тихие моменты между вахтами, когда один из нас мог столкнуться на палубе с другим, задумчиво наблюдающим за морем.
   Какие-то политические или религиозные трудности - скорее всего, одно и то же - вынудили его покинуть Америку: я немного разобрался в этом, собирая воедино те крохи биографии, которые Рамос случайно рассказал во время наших почти безмолвных бесед. Восстав против своего отца, Рамос проникся симпатиями к движению за независимость, возглавляемому иезуитом Идальго.
   - Перед судом инквизиции предстали люди и получше меня, - признался мне Рамос. - Но у меня были средства уехать, а у них не было. Это не делает меня храбрым, просто я сообразителен.
   Теперь этот великан с тихим голосом - Рамос - сказал, что своим ростом и силой он обязан своей матери, которая была родом из криолло, - лежал на моем столе, скуля и пуская пену изо рта. Я был рад, что его лицо было повернуто к полу, потому что не смог бы смотреть ему в глаза, когда начал работу со скобой.
   - Тресе, - пробормотал Рамос. Затем, после паузы: - Синко.
   Я сильно, но неуклонно надавливал на скобу, одновременно поворачивая ручку с медленной, постоянной скоростью. Долото с тремя наконечниками уже вгрызалось в кость, оставляя бороздку размером с монету. Мортлок то и дело поглядывал на мою работу, а затем отводил взгляд, в то время как трое других мичманов, казалось, были не в состоянии даже взглянуть на меня. Я не винил их за это: трепанация вряд ли была чем-то, с чем можно столкнуться в обычной жизни моряка.
   - Вопрос терминологии, если позволите?
   Пот уже заливал мне глаза. Впервые с тех пор, как я покинул Берген, в моей каюте не было невыносимо холодно. Я прервал работу и снова поправил волосы и пенсне.
   - Конечно, миледи Косайл.
   - Ла бихилья... - сказал Рамос с ноткой растущего беспокойства. - Ла бихилья! Ла бихилья... де...
   - Относительно процедуры, которую вы применяете. - Миледи Косайл все еще держала пальцы домиком, постукивая кончиками по губам в перерывах между произнесением слов. У нее были идеальные губы, подумал я. Даже кисть Гейнсборо не смогла бы передать их полноту. - Я сталкивалась с термином "трепанация", а также с термином "трепинация". Как вы полагаете, эти две формы этимологически связаны?
   Я возобновил свои занятия. - Не могу сказать, что придавал этому вопросу большое значение.
   - Но все же... могли бы вы предположить?
   - Полагаю, мог бы.
   Даже когда мои глаза были прикованы к месту операции, я все равно заметил радостную реакцию миледи Косайл на мой ответ. Она подскочила вперед, радостно захлопала в ладоши, ее перья весело подпрыгнули, прежде чем она снова сцепила пальцы.
   - Тогда вы ошибаетесь, доктор Коуд! Эти две формы этимологически совершенно различны! Я удивлена, что вы не знали об этом.
   Я продолжил свою работу.
   - Пожалуйста, просветите нас, миледи.
   Рамос сказал: - Тресе... синко. Тресе... синко! Ла бихилья де пьедра! Ла бихилья!!
   - Трепанация происходит от trepanon, которое, в свою очередь, происходит от греческого trupanon, что означает инструмент для сверления отверстий. Трепинация - или trephine - происходит от латинского, в частности, tre fines, или три конца. Был ли последний термин впервые введен Фабрициусом аб Аквапеденте или Джоном Вудоллом столетием позже, это вопрос, который еще предстоит решить.
   Я оторвался от своей работы и кивнул. - Спасибо, миледи. Я уверен, что все мы очень просвещенные люди.
   - Не обращай внимания на просвещение, - сказал Топольский, наклоняясь очень близко к буровой площадке. Русский был плотным, с большим животом, мужчиной лет сорока, с широким лицом херувима, плотно обрамленным густой курчавой бородой, бакенбардами и челкой. У него были искрящиеся, пытливые, веселые глаза, которые должны были свидетельствовать о приятном характере, к сожалению, отсутствующем у этого человека. - Выживет ли он? Нам нужен этот грубиян, Коуд! Наша экспедиция не может продолжаться без него! Может, он и не очень образован, и его манеры больше напоминают манеры жителя Нового Света, чем Старого, но кто из нас разбирается в размещении пороха так, как коронель?
   - Полностью согласен, - сказал я. - И если вы так дорожите им, как говорите, то могли бы воздержаться от попадания слюны на место ранения?
   Топольский выругался на меня по-русски, его губы были почти скрыты за густой бородой, которая была такой же пышной и ухоженной, как у Рамоса. Его волосы блестели и слегка пахли душистыми маслами. Вернув себе часть своего обычного самообладания, он продолжил: - Ваша репутация удовлетворительна, Коуд. Я только хотел бы, чтобы сейчас не было времени подвергать ее серьезному испытанию.
   - По моему опыту, мастер, серьезные несчастные случаи редко происходят в удобное для вас время. - Внезапно я почувствовал, что сопротивление скобы уменьшилось, когда я просверлил последний, похожий на щепку слой кости. Перед моим мысленным взором возникла картина: острие бура проникает сквозь толщу льда в темную воду под ним. Лед - как кость, вода - как твердая оболочка и мозг. - Мы закончили. Мастер, не могли бы вы помочь: вот это маленькое приспособление, похожее на ложечку для сахара? Я должен извлечь им обломок кости. Если бы у меня было больше времени, я, возможно, попытался бы сформировать костно-пластический лоскут, но... - Оставив свой комментарий, я убрал скобу и сжал в кулаке инструмент, который передал мне Топольский. К моему огромному облегчению, кусочек кости размером с монету легко отодвинулся, а вместе с ним произошло немедленное отхождение густой, липкой крови из сильной эпидуральной гематомы.
   - Это как малиновое варенье, доктор! - взволнованно заявил Мортлок.
   Я улыбнулся ему. - Но, возможно, немного менее аппетитное, даже с лучшим хлебом и маслом, которые готовила ваша мама. - Я с минуту наблюдал за Рамосом, пока не убедился, что его страдания заметно уменьшились. - Это должно сработать, - заявил я. - В любом случае, это все, что я могу сделать. Проникновение под твердую мозговую оболочку убьет его. Медицина сделала все, что могла, джентльмены, - дальнейшая судьба Рамоса зависит от его бога.
   - Его бог, - презрительно пробормотал Топольский. - Можете ли вы представить себе такое униженное божество? Наполовину папистский кошмар, наполовину дикость инков, доставшаяся ему от матери. - Морщинки от смеха прорезали кожу вокруг его глаз и рта, как это бывало, когда он был доволен замечанием, которое произнес или собирался произнести. - Рискну предположить, что лучше вообще не иметь никакого бога!
   Кровотечение ослабевало. Я не думал, что отток крови из-под черепа продолжится надолго, хотя, вероятно, пройдет много часов или дней, прежде чем мы сможем быть уверены в выживании пациента. Еще больше времени прошло бы, прежде чем мы узнаем, что Рамос полностью поправится. Я не был столь оптимистичен, поскольку видел и читал о продолжительном воздействии сотрясения мозга и других заболеваний головного мозга на здоровых в остальном людей. Если бы от того времени у него остались только физические шрамы, ему бы повезло.
   - Вы не могли бы вставить этот обломок кости обратно ему в голову, доктор?
   - Нет, Мортлок, это только привело бы к инфицированию. Но отверстие настолько маленькое, насколько я смог его сделать. Когда буду уверен, что давление ослабло, то зашью рану швами. - Непрошеные образы из моего повторяющегося сна всплыли в памяти: каменный коридор, капюшон на мне, мое собственное лицо, превращенное в пустой череп. Я отогнал их, как человек отгоняет кислый привкус. - Я думаю, что коронель будет считать, что ему повезло пережить этот день, даже если придется жить со слабым местом на затылке.
   - Похвальные усилия, - сказала миледи Косайл. Она была одета во все желтое, на голове у нее была шляпа с короткими полями, которая, казалось, была сделана из желтых перьев. - Возможно, в конце концов, есть что сказать о наших провинциальных медицинских школах.
   - Я обязательно передам вашу оценку моим преподавателям в Плимуте. Также благодарю вас за урок этимологии, который был как нельзя более своевременным. Я правильно понял? Иногда забываю, что из них имеет отношение к словам, а что - к насекомым.
   Она покровительственно улыбнулась. - В кои-то веки вы правы.
   - Я все равно считаю, что он был бы в хорошей форме, если бы немного отдохнул, - пожаловался Топольский, разглядывая теперь уже гораздо более спокойную фигуру на моем столе. Рамос все еще что-то бормотал, но теперь слова вылетали из него как-то сонно и без всякого выражения внутреннего смятения. - Тресе... синко. Ла бихилья де пьедра.
   - Без этого вмешательства он был бы мертв в течение часа, мастер. Теперь у него есть шанс побороться.
   - Хорошо. Тогда, если вы закончили свою адскую распиловку, я полагаю, могу попросить капитана возобновить наше продвижение на север?
   - Я далек от того, чтобы вмешиваться в приоритеты экспедиции, мастер. Осмелюсь поинтересоваться: как далеко мы зайдем в глубь льдов, прежде чем откажемся от вашей затеи?
   - Займитесь зельями, доктор, а работу по открытию оставьте тем из нас, у кого есть для этого воображение.
   - С удовольствием займусь этим.
   Топольский и миледи Косайл удалились. Я сказал мичманам, что они оказали нам большую помощь, но теперь могут приступать к своим обязанностям. Поскольку "Деметра", несомненно, собиралась снова и снова разворачиваться, направляясь зигзагами на север, я предположил, что они понадобятся на палубе, чтобы помочь в великом слаженном танце канатов и парусов, который приводил нас в движение.
   Мортлок задержался, когда остальные трое ушли.
   - У меня сейчас выходной, доктор, так что, если вы хотите, чтобы кто-нибудь посидел с коронелем и присмотрел за ним, я буду более чем готов.
   - Это очень любезно с вашей стороны, Мортлок.
   Его взгляд упал на безмятежного гиганта, все еще привязанного к столу. - Он тихий, задумчивый парень, не так ли? Люди говорили, что он с самого начала держался особняком, как будто был лучше всех нас. Возможно, так оно и есть. Но из всех, кто пришел с мастером Топольским, я думаю, он мне нравится больше всех.
   - Осмелюсь предположить, что наши мнения не совсем совпадают.
   Мортлок изобразил на лице легкую улыбку. - Это ваш способ сказать, что вы согласны со мной, доктор, но не можете открыто сказать об этом?
   Я обдумывал свой ответ, пока чистил и упаковывал части трепанационного бандажа.
   - Вы имеете на это право, как сказала бы миледи Косайл. А теперь не поможете ли вы мне перевернуть коронеля? Думаю, ему будет удобнее лежать на спине.
   После того, как Мортлок помог мне, он подвинул один из моих стульев к столу и устало опустился на него, не дожидаясь приглашения. Он был примерно моего возраста и роста. На этом все существенные сходства заканчивались: Мортлок был дородным рыжеволосым йоркширцем, а я происходил из корнуоллского шахтерского рода и худощав, как гончая. Мортлок был в море с детства и пережил боевые действия, мятеж, порку, кораблекрушение и два приступа цинги. С тех пор как я поднялся на борт, меня просто мучила морская болезнь и почти постоянный страх перед неминуемой катастрофой. На мой взгляд, каждый скрип и стон корабля предвещал, что он вот-вот лопнет от носа до кормы. Я не был создан для моря, и все люди в той или иной степени это понимали. Но из всех них только Мортлок, казалось, не осуждал меня за мою неудачу.
   - Что касается ее светлости, доктор, - и я не хочу высказываться не в свою очередь, - но она та еще задница, не так ли?
   - Задница, Мортлок?
   - Простите за мой французский, я хотел сказать.
   - Все в порядке. И, по правде говоря, не вижу причин придираться к вашей оценке.
   Мортлок расслабился в кресле. - Почему она все время на вас злится?
   - Думаю, это просто ее манера поведения, Мортлок. Полагаю, ее воспитывали в том, что она всегда считала себя выше всех. Несомненно, жизнь укрепляла ее в этом прекрасном мнении о себе на каждом шагу, от колыбели до колледжа. У нее никогда не было ни малейшей причины разувериться в этом. Возможно, в этом даже есть доля правды. Не сомневаюсь, что она умна и хорошо воспитана.
   - Я вообще не ходил в школу.
   - Тогда моя точка зрения доказана. Не имея никакого образования, за исключением того скромного, что вы получили в море, вы показали себя гораздо более приятным собеседником, чем когда-либо будет миледи Косайл. Конечно, вы не так красивы на вид, не так безупречны, и не ведете себя так невыносимо... - Я оборвал ход своих мыслей, прежде чем покраснеть от его взгляда. - Но мы должны быть снисходительны. Мастер Топольский сам выбирал себе партнеров по экспедиции, и мы должны стремиться видеть ценность в каждом из них.
   Мортлок откинулся на спинку стула, потянулся к полке и начал листать бумаги, которые я переложил со стола.
   - Вы знали о ней до того, как попали на борт?
   - Как она изо всех сил старается мне напомнить, я провинциальный хирург из западной части страны, в то время как миледи Косайл вращается в интеллектуальных и академических кругах Лондона с хорошими связями. Мне сообщили, что она в одинаково приятных отношениях как с такими людьми, как Байрон, так и с такими, как Дэви. Осмелюсь заметить, наши сферы деятельности не слишком пересекаются.
   - Сначала это круги, потом сферы. Решайтесь, доктор! - Он почесал грубую красную кожу на затылке. - Я просто не понимаю, почему она все время стремится вас уколоть. Как будто вы обидели ее в прошлой жизни!
   - Я тоже в недоумении, Мортлок, - устало сказал я. - Могу только предположить, что миледи Косайл считает своей выгодной миссией время от времени улучшать жизнь другой души. К сожалению, на время этой экспедиции я являюсь объектом этого несомненного альтруизма. Но хватит о нашей грозной этимологине. - Я сердито посмотрел на него, пока он продолжал рыться в моих бумагах. - Могу я чем-то помочь, или вам вполне удобно самостоятельно копаться в моих записях?
   - Нет, с вами все в порядке, доктор. Видите ли, я просто надеялся опередить других.
   Это была моя вина. Когда Мортлок пришел ко мне со своим нарывом, я позволил ему расспросить меня о том, как продвигается работа над рукописью, и в конце концов даже позволил ему просмотреть пару следующих глав, чтобы оценить его мнение по одному или двум проблемным моментам повествования. Это был мой способ отвлечь его от мыслей о том, как с ним обращаются. Но Мортлок, будучи человеком открытым и доверчивым, воспринял это как разрешение относиться к моим бумагам как к своим собственным.
   - Я думаю, что, возможно, нам следует подвести черту под этим рассказом.
   Мортлок поднял глаза, пораженный так, словно только что прочитал свой смертный приговор. - Вы не можете этого сделать, доктор Коуд! Будет... ну, не буду говорить "мятеж", потому что это нехорошее слово на любом корабле, даже на таком каперском, как "Деметра", но будут беспорядки, если мичманы не услышат следующую часть!
   - Вы нашли именно то слово, которое вам нужно. Но, конечно, мичманы ничего об этом не слышали. Вы единственный человек такого ранга, который оказался за капитанским столом.
   Мортлок почесал уменьшающуюся опухоль на своем бывшем нарыве. - Это не совсем так. Надеюсь, вы не возражаете, но я запомнил отрывки из этого, по крайней мере, настолько, насколько смог, а потом просмотрю их еще раз, когда буду внизу. - Он заерзал на стуле, как любой мальчишка, которого вызвали к директору школы. - Я не имел в виду ничего плохого, но многие люди там, внизу, не умеют ни читать, ни писать, и истории отвлекают их от дел. Я попробовал на них "Путешествия Гулливера", но они сказали, что ваша история им понравилась больше, так что я продолжил.
   - Понятно. - Я помолчал несколько секунд, не только из-за того, что мне доставляло удовольствие наблюдать за смущением Мортлока. - Вы говорите, они находят в этом какой-то интерес?
   - О, да. - Мортлок нетерпеливо наклонился ко мне. - Особенно та часть, где говорится о корабле с паром в брюхе!
   - Корабль, приводимый в движение паром, - это не более чем логическое продолжение современных разработок.
   - И то, к чему плывут люди, - вы не можете оставить их в неизвестности, что это такое, доктор!
   - Хотел бы я, чтобы этот вопрос был полностью разрешен в моем собственном сознании, Мортлок. Боюсь, что это не совсем так. Когда я читаю отрывок в капитанской каюте, он редко отстает более чем на главу или две в моем собственном процессе сочинения. - Я указал на бумаги, которые он держал в руках. - В этом-то и заключается трудность. Между нами говоря, я теряюсь в догадках о направлении повествования.
   Мортлок вернулся к началу рукописи. Его палец скользнул по строчке вверху страницы.
   - Этот камень... Он остановился - Виджил?
   - Бдение, - поправил я его. - Бдение в камне. - Я наконец-то остановился на этом названии.
   Мортлок продолжал читать. - "Бдение в камне, или Сооружение во льду. Мелодрама доктора Сайласа Коуда". - Он одобрительно кивнул. - Звучит заманчиво, правда.
   Рамос, лежавший рядом с нами, пробормотал: - Ла бихилья де пьедра.
   - Он одобряет! - смеясь, сказал Мортлок. - Мне было интересно, что он хотел сказать, когда вы его обучали. Это просто название вашей книги по-испански, не так ли?
   Я кивнул, испытывая легкое беспокойство.
   - У вас острый слух к языкам.
   - Полагаю, это приходит с мореплаванием. Я слышал все языки на свете. На половине из них я могу говорить и вслепую. - Он собрал страницы рукописи обратно и вернул их на полку. - Ну, я сказал, что присмотрю за ним, если хотите, и это имел в виду. И обещаю, что не буду подглядывать за главами, которые вы нам не читали, - серьезно добавил он. - Но вы должны продолжать в том же духе. Ради людей, если не ради всех нас. Они выпустят из меня кишки, если я заставлю их вернуться к "Кровавым путешествиям Гулливера", а о "Робинзоне Крузо" мы даже не говорим.
   - Я... постараюсь. - Я улыбнулся про себя, не без удовольствия подумав о том, что люди, сидящие внизу, - какими бы грубыми ни были их вкусы, - предпочли мои каракули трудам Свифта и Дефо. - Хотя следует понимать, что мои обязанности хирурга всегда имеют первостепенное значение.
   Мортлок с нежностью посмотрел на Рамоса, который снова успокоился. - Капитан Вэнни говорит, что нам повезло с кораблем. Я сожалею о коронеле, что он оказался пострадавшим, но теперь это будет нашей единственной неудачей, запомните мои слова.
   - Для умного человека, Мортлок, в вас есть прискорбная склонность к суевериям.
   - Боюсь, это еще одна черта, которая приходит с пребыванием в море, - без обиняков ответил он. - Вы сами в этом убедитесь, если будете заниматься этим достаточно долго.
   - Очень сомневаюсь, что моя морская карьера продлится долго, - ответил я.
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Довольный тем, что Мортлок присмотрит за моим пациентом, я собрал свою одежду для палубы и надел столько слоев, сколько было возможно, прежде чем предстать перед свирепым ветром и волнами. Я застегивал пальто, когда в иллюминаторах моей каюты сверкнула молния. Я ждал, что вот-вот грянет гром, но, должно быть, шум корабля заглушил его.
   - Молнии бывают всегда, - пробормотал я себе под нос, как будто в этих словах была скрыта какая-то глубокая истина.
   То, как далеко мы забрались на север, не было ни моей профессиональной заботой, ни моим личным интересом. Последняя определенная точка отсчета, которую я запомнил, была, когда мы остановились в Бергене, чтобы пополнить наши запасы, но с тех пор мы плыли вдоль норвежского побережья еще десять дней, продвигаясь на север на расстояние от сорока до шестидесяти миль за каждые двадцать четыре часа. Однако наш курс редко был прямым, поскольку ветер дул со стороны Северного полярного круга, и капитану Ван Вуту приходилось прокладывать трудоемкий зигзагообразный маршрут.
   Я замечал изменения курса и крена судна примерно первые двадцать раз, когда они происходили: над моей каютой всегда раздавались крики и топот ног, когда переставляли паруса. В конце концов - как и все ритмы и распорядок морской жизни - эти нарушения перестали поддаваться сознательному наблюдению, за исключением тех случаев, когда они заставляли меня терять равновесие или опрокидывали свечу на стол.
   То, что мы действительно находились далеко к северу от Бергена - возможно, в четырехстах или пятистах милях, - стало совершенно очевидно, как только я поднялся по трапу (я бы назвал его трапом кают-компании), который привел меня на верхнюю палубу, или квартердек. Ветер хлестал меня с нарастающей, безличной злобой, по мере того как я поднимался ступенька за ступенькой, пока его яростная сила не обрушилась на все мое тело.
   Обшивка была обледенелой. Штурвал находился ближе к корме, чем трап, поэтому мне пришлось сопротивляться порывам ветра, который заставлял меня скользить по квартердеку. К этому моменту, однако, я научился подражать устойчивой позе бывалых матросов, расставлявших ноги, не только потому, что эта привычная поза помогала продвигаться по качающейся, скользкой палубе, но и потому, что она помогала бороться с морской болезнью, которой я оказался чрезвычайно подвержен. Людям казалось забавным, что из всех болезней, которые могли постигнуть их врача, я страдал от той, от которой не было готового лекарства, кроме времени.
   Я прошел по продуваемому ветром квартердеку. Заметил троих мужчин, стоявших рядом у штурвала. Одним из них был капитан, другим - Топольский (ни один другой мужчина не обладал таким телосложением), но третьего было трудно опознать. Я не думал, что это была миледи Косайл или кто-то из старших офицеров, так что, за исключением Рамоса, оставался один из двух других мужчин, которых Топольский доставил на борт: месье Дюпен или герр Брукер, оба они были примерно одинакового роста. Я продолжал осторожно продвигаться вперед, позволив своему взгляду подняться к парусам, такелажу и небесным глубинам за ними. Было десять часов вечера, и небо было чистым, неподвижным и прозрачным. Высоко над нами висела Полярная звезда, и полная луна превращала корабль в мерцающее призрачно-голубое видение, призрачное, за исключением тех мест, где виднелось оранжевое пятно от жаровни, фонаря или поднесенной ко рту качающейся трубки.
   По левому борту простиралась необъятная темная, покрытая пеной вода, раскинувшаяся до самого черного горизонта. По правому борту, к востоку от нас, возвышалась сплошная стена морских утесов, скалистых и бесплодных, подчеркиваемых полосами прибоя. Мы находились примерно в миле от этих скал и плыли рядом с ними - с учетом зигзагообразного курса корабля - с тех пор, как покинули Берген.
   Время от времени попадались бухточки или островки, которые скрашивали скуку, но общее впечатление было каким-то унылым повторением одного и того же рисунка, как будто из рулона обоев сделали сплошную тошнотворную полоску. Я удивлялся, как даже самый опытный штурман может быть уверен в нашем нынешнем местоположении. Ван Вут показал мне свои карты сразу после Бергена. Сначала они казались составленными довольно точно, когда каждая крошечная деталь побережья была нанесена на карту и названа, но затем с увеличением широты становились все менее детальными. Несколько дней назад он перестал определять острова и бухты, полагаясь вместо этого на звездные измерения и сверяясь с хронометрами и таблицами. Это было легче сказать, чем выполнить на корабле в бурных водах, часто под облачным небом.
   Я оказался в пределах слышимости разговора трех мужчин и опознал Дюпена как третьего члена группы. Ван Вут держал руки на штурвале, Топольский - рядом с ним; обветренные черты капитана освещались слабым светом его трубки. Если бы его нарисовал Рембрандт, он вполне мог бы сойти за какого-нибудь библейского патриарха-стоика невероятного возраста. Капитану было около пятидесяти, но выглядел он старше, как это часто бывает с людьми, долго пробывшими в море. У него была борода и похожие на выступы торчащие усы, жесткие, как щетина старой и надежной метлы.
   - Как поживает коронель Рамос, доктор Коуд? Мастер Топольский сказал мне, что вы просверлили ему мозги.
   Английский капитана был безупречен, но он все же смягчал произношение: "поживает" превратилось в "поживаеть", "ему" - в "емю" и так далее.
   - Простая трепанация, которая, я надеюсь, приведет к желаемому результату.
   - Он действовал как человек, который очень хочет оправдать свои затраты, - пожаловался Топольский капитану.
   - Уверен, что мы можем положиться на здравый смысл доктора.
   - Я буду рад... при условии, что он не будет настаивать на том, чтобы просверлить остальных.
   Топольский был намного ниже и шире в плечах, чем капитан. - У меня телосложение казака-борца, - заверил он меня в начале нашего знакомства, когда я заметил, как быстро он запыхался, поднимаясь и спускаясь по трапу. Да, подумал я, но только в том случае, если этот гипотетический борец провел целый год, предаваясь грандиозным пирам и героическим приступам безделья. Возможно, в нем действительно текла казацкая кровь, но в Топольском было так много хвастовства и обмана, что я не воспринял ни одно из его утверждений как доказанный факт. Он очень хорошо говорил по-английски и по-французски и явно проводил время в Лондоне и Париже. По-русски он говорил только для того, чтобы выругаться, хотя часто упоминал о своем знакомстве с императорским двором. - Ах, да, как однажды призналась мне сама Екатерина... или - Это напоминает мне изысканный предмет искусства, который сам Петр показывал мне в частной пристройке Эрмитажа... - и тому подобное. Однако при попытке уличить его в чем-либо - например, в том, когда он в последний раз был в России, и что заставило его искать славы в других местах, - быстро и умело уклонялся от этой темы.
   В одном я мог быть уверен: он был достаточно богат, чтобы профинансировать эту экспедицию, но не настолько богат и не щедр на деньги, чтобы финансировать ее с запасом. Судно по определению было пятого сорта, и по взаимной договоренности Ван Вута и Топольского на нем работала очень маленькая команда, так что люди постоянно подвергались риску переутомления. Расходы были сокращены сотней способов - от закупки самых дешевых сортов солонины до подержанной парусины и хирургических принадлежностей. Я тоже был одним из тех, на ком стремились сэкономить: я был хирургом, но не пользовался хорошей репутацией и не мог позволить себе диктовать свои условия найма. Другими словами, у меня было так же мало провизии, как и у скота.
   - Мы продолжили движение на север? - спросил я.
   Ван Вут улыбнулся так, что жесткие кончики его усов приподнялись в горизонтальном положении. - Мы еще сделаем из вас штурмана, доктор Коуд.
   - Я бы похвалил себя за наблюдательность, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что Норвегия находится справа от нас - я бы сказал, по правому борту. - Я кивнул одному из мужчин, стоявших у штурвала. - Месье Дюпен заметил вашу цель, мастер?
   - Нет, - ответил Дюпен.
   Он не взглянул на меня и не отвел взгляда, потому что Дюпен не сводил глаз с маленькой изящной подзорной трубы. Он держал подзорную трубу направленной вперед и немного вправо, на линию скал примерно в миле к северу от "Деметры".
   Раймон Дюпен был очень молодым человеком, возможно, самым молодым из нас, за исключением самых неопытных мичманов. Я полагал, что ему было около двадцати, но по его внешности ничто не указывало на то, что он был кем-то иным, кроме серьезного, слегка угрюмого студента. Из-под шерстяной шапочки, которую он носил от непогоды, выбивались пышные пряди золотистых волос. У него было длинное лицо с резкими чертами, с подбородком, который мог расколоть камень, и скулами, острыми, как бритва. Он состоял из тени и света, как набросок человека, а не законченная работа. Ни намека на щетину не было видно ни вокруг его рта, ни на линии подбородка. Его глубокие, близко посаженные глаза были такими же холодными и серо-зелеными, как воды, по которым мы сейчас плыли.
   Работая у Топольского, он прибыл на борт в качестве специального картографа экспедиции и авторитета во всех вопросах навигации. Естественно, у Ван Вута был собственный опыт, к которому он мог прибегнуть, а также карты и инструменты, которые уже имелись на борту "Деметры". Этих ресурсов явно было сочтено недостаточно для нужд экспедиции, и поэтому у Дюпена были свои собственные подзорные трубы, секстанты, часы и так далее, все безупречного качества (по крайней мере, на это не жалели денег), а также сундуки с картами, диаграммами и альманахами. Эти предметы он охранял, как королевские драгоценности, ревниво прижимая их к груди, если другой человек (особенно из обычного экипажа) проявлял малейшее желание прикоснуться к ним или даже слишком пристально присмотреться. Прекрасные инструменты, часть которых, несомненно, была предоставлена другим членом группы, герром Брукером, доставались из его обитых плюшем футляров, как младенцы, которых поднимают и вынимают из колыбелек.
   В этом отношении я не мог найти в нем недостатка: я не менее бережно относился к своим скобам, ножам и пилкам для костей. Мы оба были рождены для ремесла и оба знали цену своим инструментам. Мои - для разделения и наложения швов на плоть; его - для разрезания и перевязки расстояния и времени.
   - Что именно... - начал я. - Что именно... это то, что мы ищем?
   - Трещину! - сказал Топольский. Затем, с нескрываемым раздражением: - Коуд, неужели вы совершенно не обращали внимания на наши разговоры на протяжении всех вечеров, когда мы собирались вместе?
   - Я просто занимался своими делами, мастер.
   - У доктора и без нас своих забот хватает, - заметил Ван Вут.
   - Да, полагаю, что придумывать волшебную историю, должно быть, очень утомительное занятие.
   Ван Вут взглянул на собеседника с неожиданной резкостью. - Я не это имел в виду. Доктор пишет только в свободное время, в то немногое, что у него есть. И я знаю, что люди находят это приятным развлечением от насущных забот нашего путешествия. Даже миледи Косайл получает от этого некоторое удовольствие.
   - Да, - сказал я, поскольку сомнительная этимологиня была ни при чем. - Такое же удовольствие, какое собака получает от лисы.
   - Критика для вас слишком много значит? - спросил Топольский. - Возможно, писательство - это все-таки не ваше призвание.
   - У человека может быть два призвания, - задумчиво произнес Ван Вут.
   Топольскому не понравился мой рассказ, но его возражения были гораздо более прозрачными, чем у миледи Косайл. Когда мы только отправились в путь, Топольский был хозяином за обеденным столом. У него было много историй, которые он хотел бы пересказать, и на какое-то время у него появилась внимательная, хотя и скептически настроенная аудитория. Я не бросал вызов его ораторскому мастерству и поэтому понравился ему. Его глаза блестели, шерри лилось рекой, сигары выкуривались, небылицы поощрялись. Но по мере того, как ветер оставлял позади все больше лиг, блеск его хвастовства и разбрасывания имен постепенно исчезал. В этом было что-то однообразное, определенная предсказуемость, как будто мы все слышали эти истории много раз. Они были из тех рассказов, которые, как правило, заканчивались тем, что мастер Топольский откидывался назад и заявлял: - Конечно, в конце концов я оказался прав, - или - Естественно, если бы они послушали меня, ничего бы этого не произошло, - и различными вариантами этого выражения. Когда во время затишья меня уговорили прочитать вслух отрывок из моего незавершенного романа (о котором знали Мергатройд и еще один или два человека), я невольно заменил Топольского в общем круге тех вечерних встреч. Это не входило в мои намерения, но теперь я ежедневно страдаю от последствий своей безрассудной дерзости. Как я посмел стать самым популярным оратором за ужином!
   - Возможно, вы почувствуете облегчение, мастер, услышав, что я намерен закончить повествование. Мортлок хотел бы, чтобы я продолжил...
   - Эта деревенщина думает, что мозг - это то же самое, что легкие. - Он постучал пальцем по носу, готовясь дать мне какой-нибудь дельный совет. - На вашем месте, Коуд, я бы не так высоко ценил его мнение. Он человек малообразованный и еще менее проницательный. Более тщательно выбирайте себе доверенных лиц.
   - Я буду иметь это в виду, мастер.
   - Кроме того, ваши фантазии и так уже слишком сильно напрягают нашу доверчивость. Корабли, которые плавают на пару, пушки, которые стреляют залпами без перезарядки, и картины, которые создаются при помощи одного только света! - Он повернулся к картографу. - Как ты думаешь, Дюпен, что будет дальше? Люди, летающие верхом по воздуху? Пикник на Луне?
   Дюпен недовольно хмыкнул. Он все еще осматривал утес, направив подзорную трубу на медленно движущуюся точку примерно в двух милях впереди нас.
   - Давайте поговорим о нашем положении, - сказал капитан Ван Вут. Все еще держа одну руку на штурвале, другой он ткнул трубкой в наклонный стол с картой, расположенный сбоку от штурвала.
   Это было импровизированное сооружение, похожее на кафедру, с листом стекла, который можно было прикрепить к любой открытой карте или набору столов, чтобы защитить их от непогоды. Над столом был подвешен фонарь, который раскачивался от ветра и движения корабля.
   - Как мы думаем, где находимся? - спросил я.
   Ван Вут постучал черенком трубки по стеклу и, как бы намекая, по части карты, расположенной непосредственно под ним.
   - Я убежден, что мы только что прошли шестьдесят восьмой градус широты, то есть находимся примерно здесь. Месье Дюпен, с другой стороны, утверждает, что мы все еще находимся несколько южнее вышеупомянутой линии широты: не более чем на шестьдесят семь с половиной градусов северной широты.
   - Шестьдесят семь градусов и двадцать две минуты северной широты, - машинально уточнил Дюпен.
   - В любом случае, я бы хотел высказать свое мнение, - сказал я. - Все, что я знаю, это то, что сейчас холодно, и солнце, кажется, с каждым днем поднимается все ниже. Но, полагаю, так происходит каждую зиму.
   - Трудность, - продолжал Топольский, - заключается в следующем: все согласны - совершенно согласны, - что во всех вопросах, где необходимо принять решение, наш превосходный капитан обладает командирскими полномочиями. Это совершенно, совершенно бесспорно! Но трудность...
   - Тогда никаких трудностей нет, - перебил я. - Если капитан считает шестьдесят восьмой градус абсолютным пределом нашего продвижения на север, то это его решение.
   - Но трудность, - настаивал Топольский, - очень серьезная трудность заключается в том, что, поскольку мы не можем согласовать нашу позицию, мы не можем позволить себе роскошь полагаться на непререкаемый авторитет капитана. Поскольку вопрос о том, что мы действительно находимся севернее шестьдесят восьмого градуса, еще не решен, условия для принятия капитаном решения - каким бы оно ни было - не были задействованы!
   - При всем уважении к месье Дюпену, не следует ли обратить внимание на наблюдения, сделанные капитаном Ван Вутом и его самыми способными людьми? Капитан знает свой корабль и свои приборы. Он хорошо знает эти воды.
   - Я плавал близко к этим берегам, - сказал Ван Вут, который был слишком скромен, чтобы не дать пояснений. - Но никогда не был так близко к этим скалам, как сейчас.
   - Месье Дюпен вполне уверен в своих наблюдениях, - сказал Топольский. - Не так ли, Дюпен?
   Дюпен на мгновение опустил подзорную трубу. Несмотря на холод, на лбу и острых скулах у него выступили капельки пота.
   - У меня есть достаточная уверенность.
   - В таких вопросах, - отважился я, - возможно, было бы разумно придерживаться принципа предосторожности. У нас есть два набора измерений, и ни один из них нельзя назвать более надежным, чем другой. Капитан разбирается в своих инструментах и методах, и мы не должны предполагать, что месье Дюпен способен на большее.
   Ван Вут сунул трубку в рот и обеими руками взялся за штурвал. Откуда-то из-под настила я услышал стон канатов и досок, когда его намерения были переданы рулевому. Несколько отрывистых команд заставили матросов броситься к парусам и снастям, не боясь ни ветра, ни льда, ни бурлящих вод внизу.
   Ван Вут говорил уголком рта, и трубка покачивалась в такт его словам.
   - Не могли бы вы предложить нам разделить разницу между позициями?
   - Нет, я бы посоветовал нам отнестись к вашему заключению как к тому, на основании которого следует действовать, не потому, что оно более правдоподобно по своей сути, а потому, что именно оно ставит нас дальше всего на север и, следовательно, подвергает наибольшей теоретической опасности. Есть ли у вас какие-либо основания преувеличивать наше продвижение на север?
   - Нет, - ответил Ван Вут. - На самом деле, я лишу себя премии, если мы не найдем цель, которую ищет мастер Топольский. Если бы я не верил своим показаниям, то был бы очень рад, если бы мы плыли дальше. - Он крепче сжал зубами трубку, и эта привычка заставила меня поморщиться. - Но, к сожалению, я в это верю. И даже если бы у меня не было доказательств моих измерений... есть это.
   Он смотрел перед собой внезапно и сосредоточенно, как собака, только что заметившая кролика: что-то новое и холодное сверкало в его глазах, как будто несколько заблудших осколков луны застряли в его зрачках.
   - Лед, - сказал он.
   - Мы видели лед и раньше, - сказал Топольский.
   - Его небольшие фрагменты не представляют для нас угрозы. Но этот лед находится в миле от нас, и его много.
   - Это достаточно серьезно, чтобы мы могли развернуться?
   - Пока нет, доктор Коуд. Мы можем проплыть между айсбергами. Они размером всего с дом. Но будут и побольше. Всегда есть айсберги побольше.
   Я поежился. Одно дело - противостоять собственным страхам погибнуть в море. Я не сомневался, что многие из них были иррациональными или дико преувеличенными. Но совсем другое - стоять рядом с таким человеком, как Ван Вут, чувствовать дыхание собственного страха и знать, что он был вполне заслуженным.
   Дюпен заговорил.
   - Я вижу это.
   - Лед? - спросил Топольский.
   - Нет, не лед. - Его рука, сжимавшая подзорную трубу, дрожала. - Трещина!
   Топольский взял подзорную трубу и поднес ее к глазам такими же дрожащими руками. Он навел его на утес, вставляя и вынимая самую маленькую трубку, чтобы отрегулировать фокусировку. - Где, Дюпен, где?
   Дюпен протянул руку и поправил подзорную трубу. - Немного ближе. Примерно там.
   - Я ничего не вижу.
   - Это не очевидно.
   - Тогда помогите мне, ради всего святого!
   - Ищите неровности в линии прибоя.
   - Неровности?
   Ван Вут приподнял стеклянный лист на столе и достал один из рисунков, которые были доставлены на борт вместе с Топольским. Он поднес его к фонарю, сравнивая очерченный профиль скал со слабым, залитым лунным светом видением перед нами. Когда фонарь двигался, рисунок, казалось, вдыхал и выдыхал воздух, словно выгравированный на коже какого-то живого организма.
   - Я думаю, у вас есть трещина, мастер Топольский.
   Мне показалось, что я увидел что-то там, на чем они сосредоточили свое внимание, - полосу прибоя, как будто ручка запнулась, выводя линию белыми чернилами, - и, возможно, намек на склон над ней, углубление в скале. Но моим ночным зрением трудно было похвастаться: поколения предков-шахтеров не наделили меня какими-либо выдающимися способностями в этом отношении. Я слишком хорошо понимал, что мозг склонен обманывать себя, заставляя видеть практически все, что угодно, если достаточно захотеть.
   Хотел я этого или не хотел? Это был другой вопрос.
   - Это могла быть просто глубокая царапина, - предположил я.
   - Ничего подобного, - сказал Топольский. - Смотрите внимательно, доктор.
   - Я пытаюсь.
   - В линии утеса есть явный излом, на всем пути к вершине. Это расщелина, залив, ущелье, в точности как описано. С каждой секундой соотношение улучшается! Боже мой, вон тот выступ в форме черепа, на ближней стороне - прямо как на рисунке! Это то, что нужно, и практически в наших руках! К утру мы доберемся до другой стороны!
   Я смутно догадывался об их намерениях. - Вы хотите сказать, что мы должны проплыть через этот проход? Он выглядит довольно узким.
   - У нас узкий корабль, Коуд. Иначе зачем бы я нанял этот пятиразрядный шлюп? Я не хотел вас обидеть, капитан Ван Вут.
   - Я не обижаюсь, капитан. Это правда, что у нас узкий борт. Осадка у нас тоже небольшая, и дно у нас медное. Это сослужит нам хорошую службу.
   - Мы проплыли мимо множества углублений в береговой линии, - сказал я. - Фьордов. Их слишком много, чтобы перечислять. Чем примечателен этот? Должно быть, все они когда-то исследовались. Норвежцы и датчане, должно быть, плавали в этих водах тысячу лет. Вряд ли здесь так много осталось неизведанного.
   - Это не одно и то же, Коуд. Скажите ему, капитан.
   Ван Вут несколько мгновений посасывал трубку. - Когда составлялись мои карты, трещины здесь не было. Здесь был просто сплошной утес. Так, должно быть, было около ста лет назад.
   Я кивнул. - А теперь?
   - Утес, должно быть, постепенно разрушался, пока не осталась лишь тонкая стена, отделяющая море от внутренних водоемов. Каменная дамба. Так могло быть очень долго. Даже с тех пор, как были составлены эти карты. Никто бы и не узнал, что на другой стороне есть водоем.
   - Пока скала не обрушилась, образовав трещину.
   - И когда именно это произошло, никто не может сказать, даже мастер Топольский, за исключением того, что это, должно быть, было до того, как были составлены его чертежи и схемы. - Ван Вут еще раз затянулся трубкой. Он всегда был спокоен, но никогда - так, как на палубе, за штурвалом. Казалось, капризы погоды и моря не имели никакого отношения к степени его внутреннего спокойствия. Я бы никогда не поверил, что кто-то может чувствовать себя как дома и в более полном согласии с самим собой, сидя в своем любимом кресле, в самой теплой и уютной гостиной, чем этот человек за штурвалом своего любимого корабля. - Они сделаны совсем недавно, не так ли, мастер Топольский?
   - Им не более десяти лет, - сказал Топольский. - Обрушение морского утеса, должно быть, произошло от ста до десяти лет назад, но об этом мы можем только догадываться. Возможно, многое прояснится, когда мы пройдем по проходу.
   - Полагаю, в этом есть какая-то опасность?
   - Безусловно, - ответил Ван Вут.
   - Тогда я полагаю, что то, что находится за этой расщелиной, стоит того, чтобы рискнуть?
   - Мы проделали весь этот путь не только для того, чтобы любоваться скалами, Коуд.
   - Тогда в чем дело?
   - Мы ищем постройку - каменное здание на восточной границе внутреннего водоема. - Топольский внимательно посмотрел на выражение моего лица. - Не будьте таким мрачным, приятель! Это принесет вам такое же счастье, как и мне. Вы, конечно, не боитесь небольшого приключения?
   - Вы говорите так, как будто это здание нам уже известно.
   - О его существовании известно избранному кругу лиц, включая мужчин и женщин в обществе, обладающих значительным состоянием и еще большей осмотрительностью. Другими словами, моим спонсорам. Но они знают об этом только потому, что я принес весть.
   - Но вы не были здесь раньше. Если бы вы были, то точно знали бы, где найти трещину.
   - Я получил информацию, Коуд. - В его глазах сработал какой-то расчет. - В этих водах плавала команда. Будучи склонными к исследованиям, они отважились проникнуть в расщелину. Непригодность их корабля не позволила им продвинуться дальше, но достаточно было взглянуть на объект нашего интереса и нанести его на карту.
   - А как называется этот корабль?
   - "Европа". Хотя это название будет значить для вас так же мало, как для меня какая-нибудь незначительная кость или связка.
   - Но если экипаж "Европы" видел это... здание, о котором вы говорите, ... почему они не сколотили свое состояние вместо вас? Несомненно, в вопросах открытий приоритет важнее всего остального?
   - Мимолетный взгляд - это еще не открытие. Они не увидели достаточно, чтобы извлечь выгоду из своего подвига. Лучше, чтобы данные были... переданы такому человеку, как я, у которого есть средства и связи, чтобы извлечь из них максимальную пользу.
   - Это решено, капитан? - спросил я. - Мы действительно пройдем через эту трещину?
   - Этот вопрос будет решен, когда рассветет, - ответил Ван Вут. - И если проход судоходен - насколько я понимаю, - то мы сможем по нему пройти.
   Я не мог объяснить, почему меня охватил безотчетный страх при мысли о том, чтобы пройти по этому проходу. Но это произошло.
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Мортлок оторвался от книги, когда я вернулся в свою каюту. Он с готовностью моргнул, потому что было ясно, что перед моим возвращением он спал или почти спал. Книга, о которой шла речь, - "Медицинская ботаника" Вудвилла - ненадежно лежала в руках Мортлока, почти перевернутая, и едва удерживалась от того, чтобы не упасть на твердый лакированный пол.
   - Картинки очень красивые, доктор. Я никогда не видел такой красивой книги.
   - И приобретенной так дорого. Мортлок, будьте добры, верните ее на полку, пока ее не постигла катастрофа. - Я смягчил свои слова улыбкой. - Вы можете приходить сюда и читать, когда вам заблагорассудится, но я думаю, что при этом вам не помешает бодрствовать. Более того, большинство ученых сходятся во мнении, что Вудвилл лучше всего ценится под правильным углом зрения.
   - О, - Мортлок повертел книгу у себя на коленях, затем аккуратно закрыл ее. - Я не закрывал глаза больше, чем на мгновение, честное слово. Я сказал, что буду следить за коронелем, и это имел в виду.
   - Ваше усердие ни в коей мере не вызывает сомнений. Как он себя чувствует?
   - По большей части ведет себя тихо, как мышка. Время от времени что-то бормочет, но мы все так делаем, когда спим, не так ли?
   - Потеря сознания проявляется в разной степени. Одно слово здесь и там - и нет причин для беспокойства. Он выглядел... спокойным? Конвульсий не было?
   - Никаких подергиваний. Я бы сказал, спал как младенец. Вы привели его в порядок этой лягушачьей дрелью.
   - Это было рискованно, но, осмелюсь сказать, это было единственное, что могло бы его спасти. - Я сделал мягкий ободряющий жест в сторону двери. - Можете идти с моей благодарностью. Я передам Ван Вуту, что вы оказали мне неоценимую помощь. Хотя вы и не на дежурстве, но, возможно, захотите подняться на палубу. Они обнаружили неуловимый разлом в линии скал. Мастер Топольский называет это расщелиной.
   - Треска? Ловля?
   - Трещина, а не треска. Узкий проход, который, возможно, позволит нам добраться до внутренней части моря, чего-то вроде лагуны, полагаю, хотя это слово не очень подходит для этих холодных широт.
   - Проделать весь этот путь, чтобы увидеть еще море?
   - Полагаю, в самой лагуне есть что-то интересное, хотя мастер Топольский не стал бы рассказывать о многом. Возможно, если нам повезет, мы скоро увидим это собственными глазами. Ходят разговоры о том, что можно сколотить состояние, так что, как я понимаю, это должно быть что-то из ряда вон выходящее.
   - Простите, что я так говорю, доктор, но вы не производите впечатления человека, способного сколотить состояние.
   - Это не так, Мортлок. Я буду считать, что меня щедро вознаградили, если удовлетворительно послужу этому кораблю и команде, и мы вернемся с минимальными потерями.
   - Честно говоря, я был бы рад этому. - Он на мгновение замолчал. - Что ж, если не возражаете, я откланяюсь и посмотрю, что происходит с этим расщеплением...
   - Трещина, Мортлок. Расщепление - это... совсем другой процесс.
   Когда я убедился, что мичман не собирается возвращаться, я позволил себе щепотку опиума, чтобы восстановить ясность мыслей, затем подвинул стул так, чтобы мне было удобно сидеть рядом с коронелем Рамосом. Я снял повязку с того места, где разрезал ему кожу головы, убедившись, что кровотечение прекратилось и что нагноения, вызывающего беспокойство, нет.
   Я не хотел будить Рамоса, но, должно быть, он был ближе к сознанию, чем я предполагал, потому что его веки затрепетали, и с губ сорвалось слово.
   - Доктор.
   Я тихо ответил: - Да, Лионель. Пожалуйста, успокойтесь. Вы в моей каюте. Произошел несчастный случай.
   - Несчастный случай?
   - Да. Несколько часов назад. Вы были на палубе, и...
   Он не открывал глаз. - Я... покалечен?
   - Нет, тело и конечности у вас совершенно целы. Но вы получили серьезное сотрясение мозга. Мне пришлось вскрыть вам череп, чтобы снизить давление. Пожалуйста, не пугайтесь...
   - Я видел, как с мужчинами поступали и похуже. И видел, как люди переживали и худшее. - С легким интересом человека, интересующегося погодой на следующей неделе, он добавил: - Выживу ли я?
   - Думаю, что это очень вероятно. Но сейчас вам нужно отдохнуть.
   Для человека такого роста, у которого была столь внушительная лысая голова с тяжелой челюстью, глаза коронеля были удивительно добрыми. Теперь они постепенно открывались.
   - Вы что, сверлили меня?
   - Так и было.
   Тут он усмехнулся. - Меня резали, кололи и пронзали пулей. Иногда враги Идальго, иногда его друзья. Дважды мужья его подружек. Но до сих пор никогда не сверлили.
   - У меня не было выбора.
   - Вам не нужно ничего объяснять. Если вы так поступили со мной, то я знаю, что это было необходимо. - Он потянулся, преодолевая путы, пытаясь коснуться моей руки. Я сжал его пальцы рукой. - Благодарю вас, Сайлас. Не только за то, что спасли мне жизнь, в чем я уверен, но и за то, что дали мне возможность рассказать еще одну историю.
   - Думаю, у человека, который прожил вашу жизнь, должно быть достаточно историй.
   - Их много, это правда. Но мне всегда было нелегко разговаривать в компании других мужчин. Мне нечего сказать мужчинам, которые говорят только о шлюхах и пьянстве. Но если нужно что-то рассказать, я иногда могу заполнить паузу. Бывало много молчания и много историй. Люди всегда рады еще одной.
   - Тогда я... рад, что был полезен. Но настаиваю, чтобы вы отдохнули.
   - Я отдохну. Но сначала скажите, что со мной случилось?
   - С такелажа упал деревянный блок, и не спрашивайте меня, для чего он нужен.
   - Лучше бы нам плыть на пароходе, как в вашей книге.
   Я был рад, что он вспомнил, поскольку это свидетельствовало о небольшой или даже ничтожной потере памяти.
   - А пока мы должны придерживаться реальности. Лионель, могу я кое-что спросить?
   - Я ни в чем не могу отказать вам, Сайлас.
   - Вы разговаривали во сне. Вы произнесли "тресе", что, по-моему, значит тринадцать, и еще одно слово - "синко", что, по-моему, значит пять. Тринадцать и пять - несколько раз. Эти цифры имеют какое-то значение?
   Он покачал своей массивной головой. - Я так не думаю. Возможно, во сне я делал ставки. Мой отец пытался выбить это из меня, но если существовал способ играть, я всегда находил его, даже в своих снах. Я выиграл и проиграл тысячу состояний, пока лежал в постели.
   - Есть еще кое-что.
   - Пожалуйста.
   - Вы сказали: - "Бдение в камне", или "Каменное бдение".
   Он попытался поднять голову. - Я это говорил?
   - Странно слышать это. Таково название моего рассказа, или, по крайней мере, название, которое я ему сейчас присвоил. Но я никому не говорил об этом названии. Мортлок только что его заметил, когда рылся в моих бумагах...
   Рамос пошевелился, словно его призывал долг. - Он предал ваше доверие?
   - Нет-нет! Вовсе нет. - Я успокаивающе положил руку ему на грудь. - Мортлок добр и действует из лучших побуждений, и он настоял на том, чтобы присмотреть за вами, пока я был на палубе. Мортлок - это не загадка! Загадка заключается в сходстве между моим названием и словами, которые вы произнесли.
   - Я не читал ваш рассказ.
   - Нет, и я ни на секунду не предполагал, что вы читали. Но если слова на вашем родном языке вам знакомы, значит, это должно о чем-то свидетельствовать. Оригинальность, которую я считал своей,.. не может быть таковой. Откуда взялись эти слова, Лионель?
   Он посмотрел на меня открытым, правдивым взглядом.
   - Не знаю, Сайлас.
   - Вы ничего не помните?
   - Не помню. Ни цифр, ни слов. Не думаю, что это история, или песня, или стихотворение. Я никогда раньше не запоминал ничего подобного, так почему... - Он остановился - Есть кое-кто, кого вы могли бы спросить, Сайлас. Кто-то среди нас, кто знает все о словах.
   - Миледи Косайл? - Я чуть не рассмеялся. - Дорогой Лионель, если уж на то пошло, я бы скорее просверлил свой собственный череп и продолжил дальше.
   Было поздно, гораздо позже, чем обычно, но в связи с предстоящим открытием капитан Ван Вут созвал старших офицеров "Деметры" в свою каюту. В этот исключительный час блюда подавать не полагалось, но перед каждым были расставлены шерри и сигары, и мастер Топольский уже весьма похвально прикладывался и к своему бокалу, и к сигаре, глаза его покраснели, щеки пылали, а настроение было на грани буйства.
   - Насладитесь этим вечером, джентльмены, - громко провозгласил он, когда я вошел в каюту. - Это будет последний вечер перед тем, как ваши жизни кардинально изменятся! Завтра мы перейдем Рубикон. - Он сделал паузу, чтобы разогнать облачко сигарного дыма. - Мы стоим на пороге вечности. Наши имена будут произноситься в одном ряду с именами Поло, Магеллана и Колумба! Простые картографы, такие как Кук, Мейсон и Диксон, попадут в анналы заслуженной безвестности!
   - Возможно, - мягко сказал Ван Вут, пытаясь успокоить своего клиента и в то же время оставаться в рамках вежливости, - возможно, стоит проявить некоторую осторожность, мастер Топольский, пока мы не закончим тщательное обследование прохода при дневном свете.
   - Капитан, - дружелюбно сказал Топольский. - Я слишком хорошо вас знаю, дорогой друг. Вы человек страстный. Смелый. Вас не испугает скромное пространство между камнем и водой. Да, обязательно проведите свое исследование - я уверен, что все это должно быть сделано на виду. Но давайте не будем притворяться, что завтра в это же время "Деметра" будет где угодно, только не по ту сторону трещины!
   - Сайлас, - дружелюбно сказал Ван Вут, приглашая меня занять место, которое он оставил свободным рядом с собой. - Это все новости, на которые мы могли надеяться, касающиеся нашего дорогого друга из Америки?
   - Да, доктор? - осведомился герр Брукер, похожий на сову мастер по изготовлению инструментов. Он был совершенно лыс, если не считать узкой полоски черных волос, идущей от макушки к затылку, словно нанесенной одним мазком кисточкой. - Новости хорошие, да?
   - Коронель Рамос пришел в сознание, - доложил я.
   - Отлично! - сказал лейтенант Генри Мергатройд, второй по старшинству человек на корабле. Он стукнул кулаком по столу и призвал всех к рукоплесканиям и провозглашению тостов.
   - Я убедил его отдохнуть, - сказал я, улыбаясь присутствующим. - Горячо надеюсь, что он полностью поправится, хотя в ближайшие дни все еще сохраняется опасность. Однако коронель Рамос - самый сильный человек, которого я когда-либо знал, и надеюсь, он выздоровеет.
   - Вы имели в виду пылкую надежду? - спросила миледи Косайл. - Это правда, что люди со скромным образованием обычно считают эти два слова взаимозаменяемыми, но они не являются точными синонимами.
   - Это так? - спросил я, изображая искренний интерес.
   - Можно сказать, что "пылкий" подразумевает степень неразумности чувств, выходящую за рамки простого желания. Человек с научными наклонностями будет придерживаться употребления термина "пылкий", если только он не хочет, чтобы его коллеги думали, будто он одержим иррациональностью.
   - Я бы этого не хотел, - сказал я со спокойным удовлетворением человека, который расставил ловушку и видит, что она захлопнулась.
   - Пожалуйста, миледи, - сказал Мергатройд, наклоняясь, чтобы подлить еще немного шерри в ее бокал. - У доктора был тяжелый вечер. Возможно, его обучение можно было бы временно отложить?
   - Если мы не будем заниматься самообразованием, лейтенант, тогда нам придется положиться на доброту других. - Она сделала небольшой глоток шерри. - Но вы правы. Должно быть, это очень утомительное занятие - видеть, как человеку помогают идти к свету, когда он не желает, чтобы его вели.
   - Возможно, этот человек хочет всего лишь сам найти свет, - ответил я. - Но ваши добрые усилия замечены, миледи. - Прежде чем она успела что-либо возразить, я немедленно спросил: - Капитан Ван Вут, действительно ли мы нашли залив?
   - Все рисунки соответствуют друг другу, Сайлас, хотя при лунном свете мы мало что можем разглядеть. Я думаю, здесь должно быть судоходно. Мастер Топольский сказал мне, что "Европа" была шире в поперечнике, чем "Деметра", и глубже по осадке, хотя я лично не знаю этот корабль. Утром мы понаблюдаем за приливным течением и сами решим, когда лучше вдевать нитку в иголку. Думаю, мы поплывем по течению, если ветер будет дуть нам в спину. Однако, прежде чем мы это сделаем, возможно, мы могли бы более открыто рассказать о том, что ожидает найти экспедиция, помимо лагуны. Когда мы заходили в порт и выходили из него, была необходимость соблюдать секретность, но теперь это время, несомненно, прошло.
   Дюпен взглянул на Топольского и получил утвердительный кивок. Молодой картограф расчистил перед собой место на столе и развернул карту, которую, как мне показалось, я раньше не видел. Он придавил ее загнутые края столовыми приборами.
   - Объясните, пожалуйста, для удобства наших хозяев, - попросил Топольский, энергично придерживая попыхивающую сигару одной рукой и другой почесывая свою намасленную, надушенную бороду.
   - Это лагуна, - сказал Дюпен прерывающимся голосом. Он обильно вспотел, кожа у него была липкой. Острые черты его лица выделялись, словно высеченные из камня.
   - К этому мы, мягко говоря, пришли сами, - сказал Мергатройд. Это был хорошо воспитанный ирландец, чья привлекательная внешность не сильно пострадала из-за того, что американцы лишили его глаза. Теперь он носил повязку и, казалось, компенсировал отсутствие глаза, придавая излишнюю выразительность другому. Ни один мужчина на "Деметре" не был способен лучше выразить свои чувства с помощью столь ограниченного средства, даже если бы это было достигнуто простым прищуриванием век или едва заметным отводом взгляда. Он был предан Ван Вуту и еще более предан кораблю, который, как мне кажется, должен был, в свою очередь, перейти к его командованию. К гостям нашей экспедиции он относился так, как можно относиться к какому-нибудь хлопотливому, но выгодному грузу: неприятность, которую следует терпеть, даже баловать, в интересах последующего вознаграждения. Ему не нравился никто из гостей, кроме отсутствующего Рамоса, и его старшинство давало ему привилегию не скрывать своих чувств. В его защиту можно сказать, что его враждебность не была связана с национальностью или вероисповеданием. В то время мы ни с кем не воевали, и поэтому к нашему разношерстному составу из русских, англичан, французов и испанцев (если Рамос все еще считался подданным Испании) относились с полным безразличием.
   Мастер Топольский ткнул своей наполовину выкуренной сигарой в направлении карты Дюпена, отчего на чертеж посыпались горячие искры.
   - Обратите, пожалуйста, внимание на общую форму объекта, поскольку это будет иметь важное значение для того, что мы можем ожидать увидеть при дневном свете. Отметьте форму лагуны: во-первых, на то, как она простирается вглубь страны и на восток примерно на шесть миль, но никогда не превышает мили в поперечнике, а также на то, как она постепенно изгибается к югу, описывая дугу или серп. Отметьте также выступ, выдвигающийся над южным берегом, который будет препятствовать прямому наблюдению восточной границы лагуны.
   - Где вы ожидаете найти эту... крепость? - спросил я, заметив на карте похожий на паука маленький черный отпечаток в самом правом конце лагуны.
   - Мы называем это "Сооружение", да, - ответил Брукер, и ударение, сделанное в его ответе, заставило меня мысленно написать это слово с заглавной буквы, как будто оно имело уникальное значение и значимость. Не просто сооружение, а само Сооружение.
   - Тогда сооружение, - ответил я. - А что это за странные линии?
   Я указал на сеть изогнутых меток, опоясывающих лагуну, как древесина опоясывает сучок.
   - Контуры рельефа, - сказал Дюпен, дрожащей рукой стряхивая искры с карты. - Это новшество Хаттона, основанное на его работе о Шихаллионе. - Он вытер пот со лба. - Вдоль каждой линии высота над уровнем моря остается постоянной. - Он закашлялся, и слюна упала на стол, как первые капли ливня. - Там, где линии ближе всего...
   - Вы хорошо себя чувствуете, месье Дюпен? - вмешался я.
   - Мальчик просто немного переутомился, - сказал Топольский. - Вместо того, чтобы бездельничать в своей каюте, он провел на палубе со своей подзорной трубой три вахты подряд.
   - Значит, ему нужно отдохнуть. - Я строго посмотрел на молодого человека. - Вы отдохнете, Раймон?
   Он фыркнул. Его серо-зеленые глаза внимательно посмотрели на меня. - Я рассказывал вам о контурных линиях.
   - Да, и я оценил ваше объяснение. - Я улыбнулся, желая, чтобы юноша знал, что я пекусь только о его интересах. - И теперь я это понимаю. Линии сходятся совсем близко к ближнему концу лагуны, где скалы, должно быть, почти отвесные. Затем на противоположных берегах склон становится менее крутым, но вблизи этой отметки он снова становится очень крутым. Это ваша крепость, простите, сооружение?
   - Да.
   - Оно похоже на толстого паука с мохнатыми лапами или маленького черного осьминога. Эти конечности - ... оборонительные сооружения? Стены, траншеи или что-то в этом роде? - Нахмурившись, я потянулся и постучал ногтем по карте. - Лагуна изображена в масштабе?
   - Естественно, - сказал Дюпен.
   - Тогда, если лагуна, как вы говорите, составляет целых шесть миль от края до края, шесть миль от расщелины до восточного края, то эта черная отметина должна быть... четверть мили в поперечнике!
   - Я буду удивлять вас и дальше. Люди "Европы" сообщали, что крепость была такой же высокой, как и широкой! - Топольский приблизил свое лицо к моему, так что я ощутил пьянящий аромат его благовоний. - Только представьте, Коуд: этой груды камня достаточно, чтобы превратить пирамиды в прыщи на изможденном лице Египта! Разве это не волнует душу, даже вашу душу?
   - Полагаю, что волнует. Я мог бы также задаться вопросом, кто сделал эту штуку и расположены ли они вообще к тому, чтобы их посещали.
   Топольский отмахнулся от моих сомнений легким движением руки. - В этих стенах нет и намека на движение жизни. По всей вероятности, наша каменоломня сотни лет простояла пустой и заброшенной, забытая временем, ее предназначение - и даже рука, которая приказала ее построить, - канули в бездонную древность. Мы можем потревожить пыль и призраков, но не более того. - Его мерцающие, с оттенком шерри глаза блуждали по моему лицу, выискивая основной недостаток характера, о наличии которого он, несомненно, знал. - Боже милостивый, парень, неужели вас ни в малейшей степени не трогает такая перспектива?
   - Я не тронут и не равнодушен, - признался я. - Если бы вы разрешили загадку физиогномической наследственности, или изобрели линзу, позволяющую различать кости сквозь живую ткань, или показали мне, как сделать пациента нечувствительным к хирургическим мукам, я, возможно, был бы тронут так, как вы ожидаете.
   - Ваше безразличие рассыплется в прах при первом же взгляде на эти высокие укрепления, - заверил меня Топольский. - Но пока позвольте мне обратиться к более низменным инстинктам.
   Я улыбнулся. - Непременно.
   - То, что мы здесь найдем, сделает всех нас очень знаменитыми и очень богатыми.
   - Я не желаю ни того, ни другого.
   На лице герра Брукера отразилось сомнение. На губах миледи Косайл появилась рассудительная улыбка. Она вытащила желтое перо из своей шляпы и, трогая им уголок рта, рассматривала меня.
   - Тогда, полагаю, вы опубликуете свою рукопись под псевдонимом, а все авторские отчисления будут направлены нуждающимся? - спросила она.
   - Я не буду ее публиковать, миледи. Совершенно очевидно, что эту работу невозможно спасти.
   - Это было бы для меня большим разочарованием, доктор.
   - Я удивлен, что вы так к этому относитесь, миледи. Кажется, на каждом шагу вы находите больше недостатков, чем хорошего.
   Миледи Косайл оглядела остальных гостей, на ее лице застыло выражение крайнего удивления. - Но я считала, что мои критические замечания были совершенно робкими. Даже великодушными. - Она посоветовалась с мастером по изготовлению инструментов. - Вы не согласны, герр Брукер?
   Брукер моргнул и ответил в манере человека, очень склонного не создавать проблем.
   - Я всегда щедр, да, да!
   - Возможно, вы сочли щедрыми свои наблюдения, - сказал я.
   Остальные натянуто улыбались и изображали неловкий интерес к своим бокалам с шерри и наполовину выкуренным сигарам. Герр Брукер пригладил невероятную прядь своих волос. Мергатройд почесал зудящий участок под повязкой на глазу. Корабль скрипел, и волны бились о его борта.
   Миледи Косайл не отступала.
   - Разве они не помогли вам улучшить повествование в некоторых отношениях?
   Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержать свой гнев. Я попытался вызвать гнев миледи, намеренно употребив слово "горячий", зная, что она набросится на меня. Это помогло, и я надеялся, что больше не буду подвергаться ее критике, по крайней мере, на этот вечер.
   - Что-то улучшить? Они вынудили меня вернуться и переписать отрывки, если вы это имеете в виду. Вам не понравился тип корабля, который использовали мои искатели приключений, поэтому мне волей-неволей пришлось внести поправки. Вы сказали, что в моем описании обычаев корабельной жизни были недостатки - непонимание элементарных вопросов навигации и ранга, и поэтому я попытался улучшить эти области. Вы сказали, что я совершенно неправильно определил погоду для указанного времени года и что ветры, которые я описал, были абсурдно нереалистичными для данных обстоятельств.
   Миледи Косайл ободряюще кивнула. - Но все эти изменения были сделаны для улучшения вашего рассказа, доктор Коуд!
   - Тем не менее, это факт, что каждое изменение имело свои последствия. Моя история получилась запутанной... перегруженной подробностями, и мне пришлось объяснять то, что не требовало разъяснений. Из-за вашего вмешательства я трачу столько же времени на переработку, сколько и на продвижение вперед.
   Судя по тому, как она мило нахмурилась, мой ответ совершенно сбил ее с толку. - Но если история построена на сомнительном фундаменте... не лучше ли было укрепить его сейчас, чем продолжать строить все менее устойчивую структуру?
   - Возможно, вы видите это в таком свете, миледи. Все, что я знаю, это то, что сейчас я не могу продолжать. - Я обвел взглядом сидящих за столом. - Пожалуйста, дорогие друзья. Давайте больше не будем говорить о моем тщеславии. Кроме того, есть еще одна причина, по которой я должен прерваться. - У меня защипало щеки. - Мне неловко обсуждать это, но в свете сегодняшнего вечера у меня не было бы другого выбора, кроме как полностью прекратить повествование.
   - Что случилось, Сайлас? - спросил Ван Вут.
   Я заерзал на стуле, чувствуя себя неловко под пристальными взглядами коллег. Моя одежда была липкой, глаза чесались от последствий употребления опиума и шерри. - У меня было определенное направление, - сказал я. - Цель, к достижению которой стремилась история. Этой целью было здание устрашающих размеров. То, что вы могли бы назвать... сооружением.
   - В какой хорошей сказке не было бы большого старого замка? - весело спросил Мергатройд.
   - Дело не только в этом, Генри. Мы проследили за моими героями по воде до того места, где они впервые увидели замок... Сооружение. - Неосознанно я произнес это слово с заглавной буквы, точно так же, как это сделал герр Брукер. - Они были готовы растеряться, разрываясь между ужасом перед неизведанным и жаждой славы. Последний импульс заставил их войти в это Сооружение, после чего... - Я покачал головой, совершенно подавленный, не желая даже продолжать свою мысль.
   - И что же, Коуд? - поинтересовался Топольский.
   - С ними должны были произойти события тревожного характера.
   - Вы не можете отказаться от этой истории, доктор, - взмолился Мортлок. - Если не для нас, то для тех, кто внизу! Все только начинало налаживаться, сэр. Я имею в виду, не то чтобы предыдущие части были плохими, они не были, но теперь это стало по-настоящему интересно. Ради короля и отечества, сэр, не заставляйте меня снова читать героям из Свифта и Дефо!
   Я поднес к нему свой бокал с шерри и почтительно наклонил его.
   - Вы очень добры, Мортлок. - Внезапное охватившее меня беспокойство заставило меня отчаянно пожелать выйти из комнаты любой ценой. - Дорогие друзья ... Я должен позаботиться о коронеле. Я слишком надолго оставил его одного. - Я повернулся к юноше с мокрым лицом. - Раймон? Могу я рассчитывать на то, что вы немного отдохнете? Вам это нужно срочно.
   - Присмотрите за грубияном, - сказал Топольский, как будто речь шла о полезной собаке или вьючном муле. - Я прослежу, чтобы Дюпен отдохнул. Но прежде чем вы уйдете, Коуд, вы должны удовлетворить наше любопытство в одном отношении.
   - Конечно, - осторожно сказал я, начиная подниматься со стула.
   - Какие события вызвали беспокойство?
   Я не ответил ему. Я не смог бы этого сделать, даже если бы захотел. Хотя знал, что события, которые должны были произойти с моими героями, были во всех отношениях отвратительными, и что в каком-то смысле я уже представлял эти ужасы в своем воображении с драматическими предзнаменованиями, в тот момент не мог вспомнить ни единого аспекта этих мерзких последствий.
   Как будто не хотел вспоминать о том, что уже случилось с этими беднягами.
  

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   Рамос пошевелился, когда я ослабил его путы, убедившись, что до утра он вряд ли причинит себе вред.
   - Где вы были, Сайлас? Вам, конечно, нужно поспать?
   - Я пойду спать, Лионель. - Я потер слезящиеся глаза. - Я был в каюте капитана. Вы знаете, какой залив искал ваш работодатель?
   - Я знал о его безрассудстве.
   - Вы не верили в это? - Я налил ему воды и поднес к губам. - Я думал, это обязательное условие для того, чтобы поступить на службу к мастеру Топольскому.
   - Это не так, дорогой Сайлас. Мастер Топольский потребовал от меня только, чтобы я поклялся служить ему в вопросах безопасности, контрактного права и военной экспертизы, которая может потребоваться. Вы это прекрасно знаете. Ваш капитан - честный человек, и я считаю его справедливым в отношениях, но у нас с ним контракт, и я должен напомнить ему об условиях, если наши мнения разойдутся.
   - И обеспечить выполнение этих условий, если потребуется?
   - Думаю, что убедительных слов было бы достаточно. Идальго добился гораздо большего с помощью слов, чем с помощью пороха, и я стараюсь держаться в тени этого человека. - Он печально оглядел свое тело, все еще лежащее на столе, где я оперировал его. - Кроме того, я всего лишь один из сотни на корабле, и теперь у меня дыра в голове. Люди внизу - не солдаты, но я бы не хотел нажить врага ни в ком из них.
   - Как и вы, Лионель. - Я начал раздеваться, пока у меня еще оставались на это силы. - Но, как бы там ни было, это настоящее безумие. Дюпен нашел расщелину - так они продолжают называть ее, - и если наш голландец удовлетворится, то завтра мы поплывем через нее в водоем, который сейчас скрыт от нас скалами. Полагаю, вы знаете об укреплении, которое Топольский ожидает найти в восточной части лагуны? Брукер назвал его "Сооружением".
   - Я знаю только, что меня могут позвать, чтобы найти вход в него.
   - Вы верите, что оно существует?
   - Я не верил, что мы найдем этот вход. Теперь, когда мы нашли, я готов принять все остальное. - Он помолчал. - Но мое участие остается практичным. Когда мы приблизимся к Сооружению, я посоветую, как безопаснее подойти к нему. Если он пожелает, чтобы мы проложили себе путь взрывом, я дам совет по использованию пороха. Когда мы окажемся внутри, я позабочусь о ловушках. Природа этого предмета представляет проблему для других людей.
   - Он думает, что это может принести вам состояние.
   - Если он прав, то деньги помогут моим друзьям в Новой Испании. И, возможно, однажды, если их предприятие увенчается успехом, я смогу вернуться в Вальядолид, не оглядываясь по сторонам. Деньги могут помочь и в этом. - Я почувствовал, как больно ему было говорить о своих проблемах, как он стремился перевести разговор на другую тему. - А как насчет вас, Сайлас?
   - А как же я? - Я улыбнулся, на мгновение задумавшись. И в этот момент перед моими глазами начала складываться какая-то картина, разворачиваясь так же красочно и соблазнительно, как детский бумажный театр, состоящий из хитроумных складок и петель. - Я бы хотел вернуться в Плимут и стать врачом на суше.
   На его выпуклом лбу прорезалась глубокая скептическая складка. - Разве не в Лондон? Я думал, что всех вас, англичан, тянет в Лондон, как мух на гуано.
   - Нет, меня вполне устроил бы Плимут, - сказал я, усмехнувшись его понятному заблуждению. - Воздух там, во-первых, свежее. Меня бы устроил вид на море, но не слишком близко. - Картина раскрывалась еще больше. - Скромный коттедж, выкрашенный в белый цвет, небольшой фруктовый сад, возможно, даже жена, если она согласится с моими мечтаниями. Я бы назвал его коттеджем Хиллтоп. Там были бы виноградные лозы и жимолость, и, возможно, несколько прекрасных дубов. Я бы хотел, чтобы у меня было достаточно пациентов, чтобы вести бухгалтерию, и чтобы я мог приносить какую-то пользу горожанам, но не так много, чтобы они мешали мне писать. Не кажется ли это неразумным?
   - Думаю, вы больше приспособлены к морю, чем считаете.
   - И я рад, что это мое первое и последнее плавание. С тех пор, как мы отправились, я не был по-настоящему счастлив. Если меня не укачивает, я мерзну. Если мне не холодно, я измотан. Когда я не испытываю ни того, ни другого, мне становится страшно. И все же, если и есть что-то, о чем я не пожалею, так это о нашем знакомстве.
   - Не каждый друг сверлит мозги другому другу.
   - Человеческие дела были бы действительно любопытными, если бы это было принято. - Я снова оценил его, по-прежнему как друга, но уже проницательным взглядом моего хирурга. - Есть ли что-нибудь, что, по вашему мнению, вам нужно, прежде чем я уйду спать?
   - Я только хотел бы удовлетворить ваше любопытство по поводу этого названия. "Бдение в камне".
   - Вы выяснили, откуда оно взялось? - спросил я с возрастающим интересом.
   - Нет, Сайлас. - Он посмотрел на меня с нежностью и сожалением, как отец, который должен сообщить своему любимому сыну, что не может оставить себе щенка. - Я порылся в своей памяти и убедился, насколько это возможно, что это ничего не значит. Ничего. Это не стихотворение или песня из моей родной страны, не картина или что-то еще, что я могу вспомнить. Должно быть, я случайно услышал эти слова и перевел их во сне на испанский.
   - Но не от меня!
   - Люди говорят во сне разные вещи, как вы уже поняли. На корабле такие вещи легко могут достичь ушей других людей, даже если они сами спят. Корабль - это сон, полный шепота.
   - У вас добрые намерения, - ласково сказал я. - Но, боюсь, мое любопытство далеко не удовлетворено.
   - Спите спокойно, Сайлас, а утром вас будут беспокоить другие вещи.
   Я улыбнулся суровой истине, очевидной в этих словах. Жизнь действительно была непрерывным уроком в поиске способов уменьшить беспокойство по поводу определенных вещей, чтобы освободить место для новых забот, которые появлялись с быстротой и регулярностью почтовых карет.
   Рамос закрыл глаза и замер. В течение двадцати минут я наблюдал за ним в поисках признаков возбуждения, пока не убедился, что его сон был приятным. Мне следовало сразу же отправиться в свою постель, но какое-то мазохистское побуждение заставило меня вернуться к столу. Я открыл свою рукопись на последней законченной странице и с негодованием уставился на нее, испытывая такую же неприязнь к книге, как и к виновнице ее уничтожения, проклятой миледи Косайл. Я вырвал последнюю страницу, смял ее в комок и уже собирался взяться за предыдущую, когда какой-то более мудрый инстинкт остановил мою руку. Как бы сильно я ни ненавидел эту работу, как бы мне ни претил грех гордыни, из-за которого я ввязался в это предприятие, было трудно пренебречь хорошим мнением Мортлока и мичманов. Возможно, их вкусы были не так хорошо сформированы, как у миледи Косайл и ей подобных, но если мои слова дали этим людям хоть мгновение передышки от скуки их жизни, какое я имел право лишать их еще одного?
   Я взял щепотку табаку из своей табакерки и вскоре забылся.
   Должно быть, я на ощупь добрался до кровати, потому что проснулся от того, что в иллюминаторах каюты, где я забыл задернуть занавески, дрожал водянистый свет. Сон рассеивался, как дымовая скульптура, растаскиваемая легким ветерком. Я снова бродил по тому мрачному каменному туннелю. Эта картина всегда была одна и та же: спотыкающееся продвижение в темноте, с капюшоном на голове, пока, наконец, я не оказывался в помещении, где луч света падал сверху на поверхность отполированного камня, служившего грубым зеркалом. В зеркале я мельком увидел свое отражение в капюшоне и с ужасной неизбежностью откинул капюшон, пока свет не выхватил контуры черепа с пустыми глазницами и оскаленной челюстью, и я непременно застонал или закричал, призывая милосердное сознание.
   Я поднялся, дрожа всем телом, чтобы прогнать сон из головы. Почему это так мучило меня? На корабле было достаточно причин для ночных кошмаров, так почему же мне снились темные туннели и черепа в капюшонах, а не утопление или ужасы битвы?
   Я взглянул на Рамоса, наблюдая, как медленно поднимается его массивная грудь, словно напрягалась сама Земля, и какое умиротворенное у него лицо, не обремененное мирскими заботами, как у спящего святого. Должно быть, мой крик был тихим, потому что он его не потревожил.
   Стараясь держаться прямо на раскачивающемся корабля, я умылся и оделся, а затем случайно заметил, что смятый листок все еще лежит на моем столе. Смятый, но не скомканный, как будто его терпеливо разворачивали и разглаживали, пока я спал. С нарастающим беспокойством я сел в кресло и взял скомканный листок в руки, разглаживая его еще больше.
   Мои слова были такими, какими я их запомнил, вплоть до того момента, когда поток слов покинул меня, и мое перо нарисовало линию многоточий в ожидании: корни, из которых могли бы распуститься слова, когда вдохновение вновь овладеет мной. Но эти слова не были всей частью вырванного листа. Крупными, смелыми штрихами, безжалостно перечеркивающими предыдущий текст, были вычеркнуты три слова:
   Инверсия!
   Инверсия!
   Выворачивание!
   Я уставился на грубое украшение, отметив, как чернила растеклись по бороздкам и складкам бумаги, указывая на то, что оно было сделано после того, как я скомкал страницу. Я снова взглянул на Рамоса, на мгновение подумав, что он, возможно, пришел в себя после выздоровления и нацарапал этот палимпсест на моей работе.
   Но, по правде говоря, я уже хорошо знал автора преступления. Это была моя и только моя рука. В какой-то момент между моим последним ясным воспоминанием и пробуждением я развернул шарик и снова взялся за ручку. Какой-то предрассветный бред, вызванный последней щепоткой опиума, подтолкнул меня к этому акту вандализма. Но в свете нового дня я не видел смысла в словах, которые сам же и оставил.
   - Выворачивание, - произнес я вслух, как будто, подобно заклинанию, значение этого слова могло раскрыться, если его произнести вслух. Но мое сознание потеряло его значение. Я чувствовал, что должен знать, что сотворила моя собственная бессознательная воля, но не было ничего. Ничего, кроме предположения, что, поскольку сначала была написана инверсия, а затем сердито исправлена (сила этого зачеркивания была почти достаточной, чтобы прорезать бумагу до другой стороны), то две формы, должно быть, были достаточно похожи, чтобы их можно было перепутать в моем сознании.
   Передо мной промелькнула картина: мое сверло проникает в Рамоса, как при трепанации, но вместо того, чтобы держать в руках скобу, я нахожусь под сводом его черепа, как наблюдатель изнутри, смотрящий на костяной потолок. Затем кость превратилась в бумагу, а сверло - в режущее острие, пробивающееся снаружи.
   Сверху раздался оклик, шарканье шагов возвестило о каком-то срочном, но, несомненно, рутинном деле. Корабль раскачивался, бревна стонали, как будто, подобно ленивому мышелову, ему стало чрезвычайно удобно лежать именно так, и он не хотел, чтобы его беспокоили. Шум, каким бы обычным он ни был, разбудил коронеля. Я был рад этому, потому что это давало мне возможность думать не только о себе.
   Он зевнул и заставил себя открыть один глаз.
   - Вы отдохнули, Сайлас?
   Я снова скомкал бумажный шарик и сунул его в маленькую печурку, которая служила единственным источником тепла в моей каюте. Сейчас она не была зажжена, но скоро должна была зажечься.
   - Я вполне сносно отдохнул, Лионель, - солгал я ему. - И с нетерпением жду того, что принесет этот день.
   Я поднялся на палубу. Ветер стих, и, хотя мы стояли на якоре, волна была не такой тошнотворной, как могла бы быть. Море было скорее серым, чем голубым или зеленым, а солнце - жалким желтым пятнышком, которое лишь чуть-чуть соизволило подняться над линией утесов. Маленькие айсберги - если их действительно можно было назвать айсбергами - проплывали мимо нас на юг дружной вереницей, словно белый скот, ищущий свежее пастбище. Скалы были в основном в тени, и только на их верхнюю часть падал прямой солнечный свет. Однако этого было достаточно, чтобы обеспечить гораздо лучший обзор бухты и воды за ней.
   Залив оказался шире, чем я опасался ночью, и мысль о том, чтобы пройти через него, больше не казалась такой уж нелепой. Скалы - по крайней мере, там, где они были прорваны в этом месте - образовывали отвесную, но узкую стену высотой около четырехсот футов. Проход был около двухсот футов в поперечнике, в пять или шесть раз шире, чем "Деметра", а самая узкая часть канала простиралась примерно на триста-четыреста футов от моря, прежде чем расшириться и перейти в лагуну. Я понял, что мысль о том, чтобы пройти в залив, будоражила воображение только из-за сурового вида скал. Если бы скалы были стенами гавани, я бы никогда не усомнился в том, что проход судоходен.
   Ван Вут, Топольский и Дюпен снова стояли у штурвала. Капитан и мастер Топольский вели непринужденную, оживленную беседу о некоторых аспектах предстоящей нам операции. Ван Вут, посасывая трубку, указывал на такелаж, паруса и снасти, Топольский кивал, как прилежный ученик. Дюпен склонил свою угловатую голову, изучая что-то у себя в руках: маленький листок бумаги, испачканный чернилами, от которых, в свою очередь, посинели его пальцы.
   - Доброе утро, джентльмены, - окликнул я.
   - Доброе утро, доктор, - ответил Ван Вут. - Мы надеемся, коронель в порядке?
   - Да, он очень хорошо отдохнул. Чего, думаю, нельзя сказать о месье Дюпене, которого я не ожидал увидеть на палубе.
   - Я чувствую себя достаточно хорошо, - сказал Дюпен, не отрывая взгляда от бумажного предмета. Это было что-то вроде шара или фонаря, сделанного из складок, которые раздувались и сжимались, как кузнечные меха, когда он нажимал пальцами на шарниры.
   - Убедитесь, что Рамос в безопасности, - сказал Ван Вут. - "Деметра" может немного пошевелиться, когда мы будем прокладывать путь через трещину, и мы бы не хотели, чтобы он упал.
   - Я так и сделаю. Чувствую, что решение принято?
   - Действительно, это так.
   - Капитан убедился, что проход безопасен, - сказал Топольский.
   - Это не совсем мои слова, - поправил капитан. - Посоветовавшись со своими офицерами, я решил, что риск не больше, чем сидеть здесь, в этом ледяном потоке, концентрация которого, как вы могли заметить, выше, чем вчера. Я ожидаю, что в лагуне нас будут не так сильно беспокоить айсберги. Возможно, из-за льда. Но это уже другая проблема, и я не думаю, что лагуна замерзнет раньше конца сезона.
   - Вы удовлетворены тем, что мы можем проплыть через этот пролом? - спросил я.
   - Плавание под парусом будет лишь малой частью этого, Сайлас. Я только что объяснял мастеру Топольскому, что мы будем полагаться больше на приливное течение, чем на ветер, который, вероятно, будет непредсказуемым в пределах этого пролива. Но прилив и отлив происходят регулярно, и при условии, что в проливе будет достаточная глубина...
   Я постарался, чтобы мой голос не срывался от тревоги.
   - В этом есть сомнения?
   - Камни, из которых когда-то состоял этот утес, - та часть, которая отсутствует, - должны быть куда-то деться. Нам следует верить, что они были разбросаны далеко от разлома, а не лежали прямо под водой.
   - Хотелось бы надеяться, что мы полагаемся на что-то более существенное, чем доверие, - сказал я.
   Дюпен оторвал взгляд от своей бумажной игрушки. Его кепка была надвинута на пряди слипшихся от пота желтых волос. - Это обсуждалось в ваше отсутствие.
   - Так ли это?
   - Наши карты показывают достаточно глубокие воды. У нас нет причин не верить им. В качестве меры предосторожности, по мере приближения к проливу будут проводиться замеры.
   - К этому времени мы уже будем во власти прилива!
   - Мы встанем на якорь, если возникнет необходимость, - беззаботно сказал Дюпен.
   - Лейтенант Мергатройд отправил наблюдателей на верхушки мачт, - сказал Ван Вут. - Они наблюдали за приливом, когда он начинался и заканчивался, и не было никаких признаков того, что что-то внизу потревожило воду.
   - Я... успокоен, - неуверенно сказал я.
   - Не забивайте себе голову вопросами мореходства, Коуд, - сказал Топольский таким тоном, словно я совал нос в чужие личные дела. - Все ваши беспричинные страхи рассеются, как только мы войдем в лагуну и обогнем тот мыс.
   Я повернулся к Ван Вуту. - Осмелюсь спросить, когда следующий прилив будет в нашу пользу?
   - Мы поднимем якорь в течение часа. Мы подплывем поближе к утесу, пока нас не подхватит течение, а затем быстро поднимем паруса. Конечно, вы можете быть на палубе, но я должен предупредить вас, что, когда мы приблизимся к заливу, там будет большая суматоха - много шума, криков и снующих людей.
   Я улыбнулся его тактичности. - Вы беспокоитесь, что я буду мешать, хотя слишком добры, чтобы сказать это.
   - Нет. Но стоит упомянуть, что работа потребует от мужчин тонкой координации, и есть реальная вероятность получения травм.
   - Надеюсь, ничего серьезного.
   - Наши люди хорошо обучены и осторожны. Но если когда-нибудь и потребуются ваши услуги, то только в этом случае.
   Я кивнул, наполовину охваченный тревогой, наполовину трепещущим предвкушением честной работы. - Давайте помолимся, чтобы это был всего лишь вывих или простой перелом, который легко вправить. Я позабочусь о том, чтобы стол был подготовлен на любой случай. Думаю, коронеля Рамоса можно убедить сесть на стул, если я смогу помешать ему взбираться по трапам.
   - С нами все будет в порядке, Сайлас, - сказал мне Ван Вут. - "Деметра" всегда была удачливым кораблем.
   - Будем надеяться, что так оно и останется, - ответил я.
  

ГЛАВА ПЯТАЯ

   Он хотел как лучше, но на меня это произвело совершенно противоположный эффект. Я кивнул в знак согласия, вернулся в свою каюту и объяснил Рамосу, что было бы лучше, если бы он сел на стул. Коронелю не потребовалось ни моего поощрения, ни помощи, чтобы спустить ноги со стола. Я наблюдал за ним, пытаясь уловить признаки головокружения, но он, казалось, твердо держался на ногах.
   - Сядьте, и я снова перевяжу вашу голову. Рана немного нагноилась, но это не причиняет особого беспокойства.
   - Мне больше не нужен отдых, Сайлас.
   - В таких делах пациент всегда является наименее надежным свидетелем. Вы столь же плохи, как Дюпен!
   Он поднял на меня глаза. - Наш картограф?
   - Я настаивал, чтобы юноша отдохнул, но он не хочет. Это Топольский так им управляет?
   - В данном случае нет. У Дюпена только один хозяин.
   - Он сам?
   - Математика. Его любовница и его тиран. Азартные игры, распутство и насилие - вот что убивает некоторых мужчин. Для него это будут цифры, я уверен в этом. Цифры и символы, столь же смертоносные для его души, как любая зависимость или месть. Тем не менее, я не в том положении, чтобы судить о призвании другого человека.
   - До тех пор, пока он не умрет у нас на глазах, исчерпав свою полезность, - сказал я, не успев моргнуть от неожиданной черствости собственных слов. - Если вы сможете найти способ убедить его отдохнуть, возможно, он вас послушает.
   - Боюсь, я такой же плохой пациент, Сайлас.
   - Но в более приятной компании. Пожалуйста, прислушайтесь к моему совету, и если вам не хочется находиться здесь без работы, я с радостью назначу вас своим ассистентом.
   - Я ничего не смыслю в хирургии.
   - Но, полагаю, знаете кое-что о том, как удерживать мужчин против их воли.
   - Думаю, что знаю, - печально сказал он.
   - До этого, скорее всего, не дойдет. Но давайте надеяться на лучшее и готовиться к худшему
   Он одобрительно кивнул. - Здравое изречение, как на войне, так и в мирное время.
   Когда Рамос сел, я заново перевязал ему череп, спокойно кивая на свою работу, но не из тщеславия, а скорее для того, чтобы убедиться, что я соответствую требованиям своего призвания.
   Как всегда, в моих мыслях отчетливо вырисовывались противоречия моей профессии. У меня не было желания причинять боль или увечья кому-либо из людей "Деметры", но если бы их травмы потребовали моего вмешательства, я бы действовал безотлагательно и не без энтузиазма. Я бы полагался на навыки, которые были не только моими собственными на борту корабля (насколько я знал), но и приобретенными благодаря усердию и тяжелому труду. Несмотря на то, что я учился в провинциальных школах Плимута, а не в престижных институтах Лондона или Эдинбурга, я считал себя равным любому человеку, когда дело касалось лезвия и наложения швов.
   - Вы выглядите довольным, Сайлас, - заметил Рамос, когда я протянул ему через стол чистый лист.
   - Я в своей стихии. Это работа, для которой я был создан. Все остальное - лишь развлечение.
   - Вы существуете только для того, чтобы спасать людей. - Он медленно, одобрительно кивнул мне. - Это более благородное призвание, чем мое собственное.
   Суматоха на палубе, согласованные призывы и крики возвестили о поднятии якоря "Деметры". Я почувствовал постепенное изменение движения корабля по мере того, как ветер усиливал давление на ту часть парусов, которая оставалась расправленной, и мы рассекали покрытую льдами волну, а не поднимались и опускались на ней. Падающий солнечный свет - каким бы низким и бледным он ни был - медленно перемещался по моей каюте, когда корабль направил свой нос в залив. Поскольку моя каюта находилась ближе к корме по левому борту, я не мог видеть ничего из того, куда мы направлялись, а только более отдаленные северные оконечности утеса. Сидя за своим письменным столом и делая предварительную запись в медицинском журнале - сообщая о наших намерениях и своей готовности, - я заметил, что в течение следующих нескольких минут вид скалы почти не изменился. Но затем совершенно неожиданно он стал ощутимо ближе, и плавность хода корабля подсказала мне, что мы уже находимся в необратимых тисках набегающего прилива.
   Я отложил ручку, внимательно прислушиваясь. Корабль постоянно скрипел и стонал, но я уже привык к этим бессмысленным жалобам и натренировал свой слух улавливать посторонние звуки: шаги, оклики - отдельные акценты и голоса - и сложную симфонию щелкающих, торопливых и шуршащих звуков, которые сопровождали некоторые существенные изменения в расположении парусины и канатов корабля.
   Я не мог предложить полезного описания какой-либо части процесса, но мог сказать, что шумы вписывались в знакомую схему, которую я начал узнавать, и свидетельствовали о том, что выполняемая работа, хотя и требовала больших усилий, шла упорядоченно. Я совершенно отчетливо слышал Мергатройда и других старших офицеров, и хотя в их приказах и запросах чувствовалась серьезность, в их высказываниях не было ни намека на панику или беспокойство. Время от времени Ван Вут вставлял какое-нибудь замечание, но капитан держался как человек, который полностью доверяет своим подчиненным и предпочитает наблюдать, а не направлять их. Вскоре я также услышал периодические звуки промеров, когда один из мужчин измерял глубину воды под нами.
   Теперь утес был достаточно близко, чтобы я мог гораздо лучше оценить его высоту и то, как сильно он возвышался над самой высокой мачтой "Деметры". Внезапно меня поразили размеры и масса утеса и то, насколько незначительной была наша маленькая тюрьма из дерева и парусов. При отвратительном изменении перспективы казалось, что наш корабль - нечто неподвижное, чуть ли не центр Вселенной, а утес - неумолимо движущаяся поверхность, надвигающийся щит из нестареющего камня, о который мы вот-вот разобьемся вдребезги, превратившись в несколько мокрых, рваных и окровавленных человеческих осколков.
   - Ждать здесь вам бесполезно, Сайлас, - сказал Рамос. - Вы зеленеете у меня на глазах. Поднимайтесь наверх и будьте уверены, что я буду здесь, когда вы вернетесь.
   - Если есть травмы, - с благодарностью рассуждал я, - возможно, будет лучше, если я буду ближе к их источнику, чтобы иметь возможность оказать максимально быструю помощь.
   - Это кажется очень разумным, - ответил Рамос.
   К тому времени, как я добрался до квартердека, прилив отнес нас на расстояние двухсот футов от бухты. Теперь шла спешная уборка парусов, требовавшая множества рук как на палубе, так и на продуваемой ветром высоте. "Деметре" требовалась какая-то часть парусины, чтобы вписаться в поток прилива, но теперь началась гонка за тем, чтобы превратить корабль в скелет из мачт и поперечных рей. Мергатройд и его люди теперь перекликались с большей настойчивостью, и даже капитан произносил междометия чаще. Но по-прежнему не было ощущения, что назревает какой-то кризис. Команда была обучена быстро управляться с парусами при перемене погоды, и все, что теперь от них требовалось, - сделать это при несколько более мягких обстоятельствах.
   Ван Вут стоял у штурвала, и теперь его действия становились все более резкими и быстрыми, поскольку он стремился направить "Деметру" в самую глубокую часть пролива между двумя противоположными выступами утеса. Промеры продолжались, и хотя я уловил не все из них, общее впечатление было таково, что глубина воды уменьшалась, но не настолько сильно, чтобы вызывать тревогу.
   Теперь нас отделяло от входа в бухту не более ста футов. Хотя солнце все еще стояло высоко, его лучи не достигали нас напрямую. Корабль вошел в тень утеса, а сама бухта находилась под неправильным углом, чтобы пропускать солнечный свет. Тень пробрала меня до костей зловещим холодом, и по мере приближения к утесам воздух становился тяжелым и влажным, как будто он лежал на палубе, как погребальный саван. Внезапно голоса стали тише, а крики - реже.
   Расстояние до скалы сейчас было намного меньше длины корабля. Промеры прекратились: теперь в них не было смысла, учитывая скорость нашего продвижения. Стены вздымались к северу и югу: черные и блестящие на нижних склонах, более светлые и поросшие мхом у нависающих вершин. Горизонтальные борозды на скалах наводили на мысль о книгах, нагроможденных друг на друга, о библиотеке, опрокинутой на бок, так что тома, прижатые ближе всего к земле, начали гнить и разлагаться под давлением тех, что были сверху. Однако я не чувствовал себя угнетенным. Скорее, у меня кружилась голова от осознания того, что этот переход закончится почти так же быстро, как и начался. Мы двигались с огромной скоростью, и это пугало, но мы очень быстро справимся с потоком. Я взглянул на Ван Вута и увидел в нем сосредоточенность, но не ужас.
   - Крушение! - крикнул Мергатройд, указывая влево.
   Я проследил за его взглядом циклопа и не увидел ничего, кроме воды, утеса и тени. Но мои глаза были не так хорошо натренированы или остры, как единственный оставшийся глаз лейтенанта. Он увидел то, что было не к месту, и через несколько долгих мгновений я тоже увидел это, прижатое к сумраку утеса, как раздавленное насекомое, и почти неотличимое от цвета и темноты скал. Это действительно был корабль. От него мало что осталось: только разбитый остов, так крепко прижатый к скалам, что он был неподвижен, не чувствительный ни к движению воды, ни к ветру. Обрубки его мачт торчали над корпусом, уменьшившись до четверти или пятой части от своей обычной длины, и поверх этих деревянных остовов виднелся замшелый саван из рухнувших парусов и такелажа. Я смотрел и смотрел, желая, чтобы корабль снова растворился в тени и стал просто видимым призраком. Но это ни к чему не обязывало.
   Мергатройд поднес к глазу подзорную трубу и посмотрел на остов. Он молча изучал его, затем опустил прибор.
   Твердо держась на ногах, несмотря на наклон палубы, он направился обратно к капитану Ван Вуту.
   - Вам следовало бы прочитать название судна, капитан.
   - Оно не выглядит таким прочным, как "Деметра".
   - Сомневаюсь, что оно было таким. Но вам все равно стоит взглянуть на его название. - Мергатройд, испытывая пределы своего ранга, почти силой поднес подзорную трубу к глазам капитана.
   Ван Вут изучал это явление так же молча, как и его лейтенант. Я мог только догадываться об объекте их внимания. На мой взгляд, обломки были цвета старого ботинка и однообразны по своей серости. Однако что-то в передней части корабля привлекло внимание капитана: какое-то темное пятно на прогнившем, истерзанном непогодой дереве носа.
   Капитан опустил подзорную трубу. Он повернулся к человеку, который спонсировал наше путешествие.
   - Мастер Топольский, не могли бы вы прокомментировать?
   - Я не говорил, что им это удалось!
   - И вы не говорили, что "Европа" потерпела крушение. - Голос капитана был тихим и, казалось, беззлобным, и это было хуже всего. - Вы заставили нас поверить, что эти люди не попали в беду.
   - Я никогда не утверждал, что знаю о судьбе "Европы'!
   - Вы хотите сказать, что не знали о том, что она потерпела крушение? Что она встретила свой конец в том же заливе, куда мы сейчас направляемся?
   - Как вы могли не знать, мастер? - задал риторический вопрос Мергатройд. Что-то в нем сломалось: какая-то сдержанность, которая сдерживалась в течение нескольких недель. В его незаклеенном глазу вспыхнула дикая ярость, еще более заметная из-за его асимметрии. - Не раскрывая этого, он нарушил букву и дух нашего соглашения, капитан. Теперь все аннулируется! Пока Рамос нездоров, я настоятельно рекомендую запереть мастера Топольского в его каюте и обращаться с ним как с заключенным! Что касается остальных его людей, они все должны быть виновны! Каждый из них держал эту ложь при себе! Посадите их всех под стражу и позвольте судам оспаривать наш контракт!
   - Что с выжившими? - спросил капитан.
   - Я... не могу строить догадки, - взорвался Топольский. - Я не думал, что мы увидим это крушение. Я думал, что это надолго скроется под волнами, а не будет нацарапано на скале, как надпись на стене! Если бы этого не было видно, я не был обязан упоминать об этом!
   - Сколько выжило? - настаивал Ван Вут. Затем, обращаясь ко мне: - Теперь мы понимаем, Сайлас, почему экипаж "Европы" до сих пор не разбогател на этом открытии. Они были слишком заняты тем, что тонули.
   - Я не знаю, были ли выжившие, - признался Топольский, опустив голову. - Возможно, они были!
   - Откуда у вас такие сведения? - спросил я.
   - Именно так, как я сказал! Я получил в свое распоряжение карты и документы...
   Мергатройд схватил Топольского за лацканы пиджака, грубо, как любого вора. - Будь проклята ваша уклончивость, парень! Что это было? Вы разграбили это место крушения? Вы притворились, что не знаете, где оно находится, чтобы мы попались на вашу удочку?
   Топольский извивался в руках Мергатройда. Дюпен наблюдал за происходящим с отстраненным интересом, как будто за уличной дракой, в которой не был лично заинтересован. Он все еще держал в пальцах испачканный бумажный шарик, сжимая и поглаживая его, как талисман.
   - Лейтенант Мергатройд, - сказал Ван Вут. - Ваше рвение достойно внимания, но, возможно, вы временно отпустите нашего гостя.
   - Временно! - Мергатройд зарычал, отпуская мастера так внезапно и яростно, что Топольский покачнулся на пятках и ему пришлось замахать руками, чтобы восстановить равновесие.
   - Спасибо, - выдохнул капитан.
   - Данные, - повторил я.
   - Должно быть, при крушении уцелел сундук. - Щеки Топольского были более красными, чем обычно, и он почти задохнулся. - Подробностей я не знаю. Он поплыл по течению и достиг открытой воды. Позже его нашли на другом корабле... люди, для которых я был посредником в его покупке, вместе с содержимым. - Он дышал тяжело и часто, как измученная скаковая лошадь. - Они были простыми парнями, у которых хватило ума сообразить, что они могли бы выручить пару монет, продав сундук мне.
   - Почему именно вам? - поинтересовался я.
   Он отмахнулся от моего вопроса жестом руки. - Среди таких экипажей общеизвестно, что я заплачу за морскую экзотику. Карты, чертежи, артефакты загадочного происхождения. Принесите их мне или одному из моих помощников, и вам предложат справедливую цену. У меня есть люди в каждом сколько-нибудь значимом порту: огромная сеть влияния, в центре которой я.
   На палубе послышались тяжелые, нетвердые шаги. Я повернулся к ним лицом с отчаянным предчувствием, уверенный, что знаю его источник.
   - Коронель Рамос, вас не должно быть рядом!
   Он казался сильным за столом и ничуть не слабее на стуле. Но, вынужденный ходить, вынужденный передвигаться по кораблю, он проявил свою слабость. Его лицо было бледным, глаза прищурены, как будто даже бледный свет этих широт был для него оскорблением. Его забинтованная голова держалась на широких плечах под углом, как будто ее небрежно уронили на место.
   - Услышал крики. Не мог оставаться внизу. - Подходя к нам, он переводил взгляд с одного героя на другого, оценивая наши изменившиеся отношения.
   - Слава богу, Рамос! Ты все-таки не забыл о своих обязательствах.
   - Коронель, - сказал Мергатройд, почтительно кивнув собеседнику. - Мы с вами не ссорились.
   Рамос мягко ответил: - Это правда, пока.
   - Он грубо обошелся со мной, Рамос! Этот человек - не более чем обычный головорез! Прикончи его и научи бродячую собаку хоть немного вежливости!
   Я взял Рамоса за руку, чувствуя, что гиганта в любой момент может стошнить или он упадет. - Произошло... недоразумение, - сказал я. Я указал на обломки, которые уже были позади нас. - Это обломки "Европы"! Он солгал нам, Лионель. Я уверен в этом так же, как и в том, что вы непричастны к этому обману.
   - Я этого не делал. - Затем, обращаясь к Топольскому: - Вы солгали, мастер Топольский?
   - Заботься о ножах и порохе, Рамос, а не о махинациях, необходимых для достижения величия! Ложь - это смазка, которая движет прогресс! Если бы мир был доверен правдивым тупицам, люди до сих пор носили бы звериные шкуры!
   - Вот как он о вас думает, - признался Мергатройд коронелю. - Правдивый тупица. Присоединяйтесь к нам, парень. По крайней мере, вы заслужите уважение своих товарищей. Не так ли, капитан?
   - Минутку, Генри.
   Я не слышал, чтобы Ван Вут называл Мергатройда по имени, даже в самые дружеские моменты за столом, и эта оговорка свидетельствовала о минутной рассеянности капитана. Что-то отвлекло большую часть его внимания - что-то, выходящее даже за рамки крушения "Европы".
   Нас дернуло.
   Я чуть не потерял равновесие. Рамос все-таки начал падать, потому что его чувство равновесия, должно быть, не восстановилось. Мергатройд попытался смягчить падение здоровяка на палубу и опустился на колени рядом с упавшим гигантом, когда Рамоса вырвало на палубу пенистой мокротой с розовыми пятнами. Затем его глаза начали закатываться и трепетать, и его телом овладел паралич с дрожью.
   Капитан боролся со штурвалом. Мы, несомненно, во что-то врезались: возможно, в те же подводные камни, что и "Европа". Я ожидал ужасного хруста, когда наши нижние брусья были бы разорваны на части. Но ничего подобного не последовало. Корабль все еще двигался, как будто был на плаву, и это подтверждалось относительным движением скал.
   - Что это? - спросил я, разрываясь между желанием помочь трясущемуся Рамосу и приближающимся ужасом крушения и утопления.
   - Руль не слушается, - сказал мне Ван Вут.
   Вместо того чтобы вносить коррективы, то по часовой стрелке, то наоборот, он непрерывно вращал штурвал против часовой стрелки, как будто хотел резко повернуть влево. Но нос корабля отклонялся в противоположную сторону. Корабль превратился в темный циферблат компаса, который упорно указывал на южный полюс. Какое-то течение, или ветровой вихрь, или комбинация таких факторов теперь играли с нами, и мы больше не могли держать прямой курс через расщелину. Стены продолжали приближаться перед нашим движением. То, что было легко преодолимо, когда корабль двигался носом вперед, уже не было достаточно широким, чтобы обеспечить проход.
   В одно мгновение мелкие неурядицы, разыгравшиеся между участниками, стали незначительным элементом более масштабной драмы, разыгравшейся на "Деметре". Судьба Рамоса стала теперь простой деталью. Люди заметались, повинуясь громким инструкциям и с трудом взращенному инстинкту самосохранения. Несколько человек карабкались снова наверх, по-видимому, намереваясь поднять часть парусов: я мог только догадываться, что из-за неисправности руля ветер стал скорее потенциальным союзником, чем врагом. Другие матросы, по нескольку человек вместе, вытаскивали длинные шесты и подходили к бортам корабля, чтобы можно было отталкиваться от каменных стен. Но все это происходило слишком медленно, а приливное течение не давало пощады.
   Я на мгновение поймал взгляд капитана. Он посмотрел на меня и между командами, казалось, согласился ответить на вопрос.
   - У нас неприятности?
   Он кивнул.
   - Мы действительно в беде, Сайлас. Тем не менее, вы поможете коронелю Рамосу?
   Я был ошеломлен и бездействовал, но теперь исправил это. Я бросился на палубу рядом с дрожащим телом моего друга. Мергатройд обхватил голову руками, пытаясь удержать ее от ударов о палубу, когда коронель начал раскачиваться. Между пальцами Мергатройда просочилась кровь, и повязка стала красной, как знамя. Рамоса снова вырвало, а затем его движения стали еще более резкими, как будто он был какой-то огромной трясущейся машиной, которая потеряла управление и теперь будет разбирать себя по частям.
   - Он задыхается, Мергатройд!
   Мергатройд посмотрел на меня, широко раскрыв глаза. Я увидел в них не совсем ужас, потому что не думаю, что такие люди, как Генри Мергатройд, позволяли себе испытывать подобные эмоции, но отчаянного родственника ужаса, дикую, дестабилизирующую неуверенность.
   - Вы же вылечили его!
   - Я сделал все, что мог. Он был все еще слаб и должен был оставаться внизу. - Я засунул пальцы Рамосу в рот, пытаясь прочистить непроходимость в его горле. Это было все равно что пытаться отнять кусочек у рычащей бешеной собаки.
   - Спасите его, - приказал мастер Топольский, глядя на меня сверху вниз. - Спасите этого грубияна, Коуд, или, клянусь, я уничтожу вас!
   Мергатройд встал в легкой, неторопливой манере и ударил Топольского кулаком так, что тот мгновенно потерял сознание. Быстрота этого перехода была поистине медицинской красотой, достойной упоминания в учебниках. Мастер упал тяжело и бесшумно, как мешок с зерном.
   - Теперь мне придется заняться сломанной челюстью, - сказал я, когда Рамос впился зубами в мою плоть, и наша кровь смешалась у него во рту.
   - Возможно, это вас обеспокоит меньше всего, - сказал Мергатройд, потирая костяшки пальцев.
   Я проследил за его взглядом вдоль оживленной палубы, туда, где за кормой с каждой секундой приближалась каменная завеса. Люди с шестами спешили вперед. Я наблюдал за ними, словно во сне. удивляясь, почему они так беспокоятся. Было очевидно, что ни у одной из их попыток не было ни малейшего шанса на успех. Корабль был слишком тяжелым, а скала надвигалась слишком быстро. Одной паре мужчин удалось вытянуть шест за пределы бушприта, но как только он коснулся движущейся поверхности скалы, шест резко отвело в сторону, в результате чего оба мужчины получили травмы. Один человек мгновенно обмяк и замер на палубе, а другой попытался подняться на ноги, но не смог, потому что у него где-то была повреждена нога. Остальные мужчины с шестами теперь проявляли меньше энтузиазма, видя, насколько они не в состоянии справиться со стоящей перед ними задачей.
   Рамос в последний раз сильно вздрогнул и замер. Я разжал свои разбитые и окровавленные пальцы и попытался нащупать пульс.
   - Он мертв, Мергатройд. Я не смог спасти беднягу.
   - Тогда спаси другого, если сможешь!
   Потирая поврежденные пальцы - если они не были сломаны или вывихнуты, то это было чудо, - я покинул коронеля и, пошатываясь, побрел по палубе, опираясь на отвратительно кренящийся борт корабля. Был ли корабль в опасности в целом? Я не знал. Неприятности могут означать несколько вещей: от вероятности неминуемого разрушения до неудобств, связанных с задержками и ремонтом, которые дорого обходятся бюджету. Но даже если бы мы все чуть не утонули, я не смог бы пренебречь своим профессиональным долгом перед этими людьми.
   Не думаю, что я успел преодолеть и половины расстояния до них, когда бушприт наткнулся на скалу и вонзился в ее неровную поверхность, как нож между ребер. Я мог бы ожидать легкого отлома, но недооценил степень, с которой он является неотъемлемой частью основной конструкции корабля. Основная часть бушприта устояла, и судно подверглось сильнейшему крену, сопровождавшемуся ужасающим треском дерева: стон агонии исходил из самого чрева судна. Палуба накренилась, как самая крутая улица в Девоне. "Деметра" превратилась в игрушку, зажатую между утесом и приливными водоворотами. Из-за крена мачты, которая теперь была наклонена под значительным углом к вертикали, люди с криками и взмахами полетели вниз. В зависимости от высоты, с которой они падали, они либо ударялись о палубу, либо о планшир, либо падали в бушующие воды, не слишком далеко от скал. Тем, кто попал в воду, не было спасения, но я все равно чувствовал непреодолимое желание оказать помощь раненым людям на палубе. И все же, когда я наблюдал за зрелищем увечий и боли, разыгравшимся на "Деметре", словно на каком-то ужасном карнавале, меня охватил паралич действий. Я знал, что мое присутствие бесполезно: возможно, я мог бы оказать помощь одному или двум из них, но мои усилия не привели бы ни к чему, кроме как к продлению их мучений. И кого из павших я мог бы удостоить прикосновением хирурга, когда все было почти потеряно? Конечно, нам всем пришел конец.
   Корабль метался между скалами и приливом, и, наконец, что-то подломилось на носу. Дерево треснуло, бушприт развалился на части, один конец все еще торчал из скалы. У меня появилась надежда: несмотря на наши повреждения, корабль, по крайней мере, смог освободиться. Если бы прилив сейчас смог вынести судно в лагуну, даже без руля и с поврежденной носовой частью, судно, вероятно, можно было бы отремонтировать, как только мы были бы защищены от ветра и льда.
   Однако после того, как был отломлен бушприт, фатально нарушились силы натяжения такелажа. Последовала череда поломок, начиная с фок-мачты. На двух третях высоты, там, где две секции мачты были соединены вместе, верхняя часть оторвалась и рухнула вниз.
   Прямо на меня.
   Мачта придавила меня к палубе. Она легла поперек моей талии, раздробив кости и жизненно важные органы. Я понял это мгновенно и без малейших сомнений. Я мог представить себе ущерб так же ясно и бесстрастно, как если бы смотрел на анатомический рисунок своей собственной катастрофы.
   Вместо боли я почувствовал, как онемела нижняя часть моего тела. Это было так же неожиданно и шокирующе, как хлопнувшая дверь, прервавшая тихий домашний разговор, который продолжался без всяких церемоний на протяжении всей моей жизни. Я почувствовал, что этот дом разделился.
   Попытался вздохнуть и понял, что не могу.
   Сквозь краснеющий туман я увидел Ван Вута и Топольского, которые склонились надо мной, обмениваясь испуганными словами. Я напрягся, пытаясь расслышать их слова из-за нарастающего рева в моем мозгу.
   К ним присоединилась желтая фигура. Она тоже наклонилась ко мне, и даже когда весь остальной мир растворился, ее лицо и голос были последними вещами, которые я смог разобрать.
   - О, доктор Коуд, - сказала миледи Косайл, выдергивая перо из своей шляпы и пожевывая его кончик. - Знаете, эта смерть на самом деле не поможет нам.
  

ГЛАВА ШЕСТАЯ

   Корабль - это сон из шепота, - сказал покойник.
   Шепот и сны.
   Итак, мне приснился сон.
   Я снова, без предисловий и объяснений, оказался в туннеле с каменными стенами, спотыкаясь и ощупью пробираясь к далекому, слабому намеку на сероватый свет. На этот раз я был без плаща, но в одеянии из металла, в рыцарских доспехах. Я переступал с ноги на ногу, преодолевая огромное сопротивление, исходившее от каждого скрипучего, проржавевшего сочленения. Я чувствовал эту парализующую слабость во многих других снах, и вместе с осознанием этого пришел кратковременный проблеск ясности. Это тоже был сон, и поскольку я был в нем, то также был архитектором его повествования. Я мог подчиниться этому, придать ему форму - или разрушить его.
   У меня не было на то воли.
   Момент просветления замерцал, как звезда, которую затмило более темное тело - или, возможно, далекое Солнце, заслоненное каким-нибудь маленьким спутником Юпитера, Сатурна или холодного Урана. Я побрел дальше, отыскивая свет. В конце концов, это был не призрак, а отверстие в туннеле, более широкая часть, где тропинки разветвлялись в более глубокую темноту, а свет пробивался сверху, через лабиринт трещин и шахт. Лазейка, из которой я еще мог бы найти выход.
   Блеск стен отразился на моем лице. Я уставился на свое тусклое отражение: отблеск старого металла, остроконечное забрало, плюмаж на тулье шлема. Я поднял руку и сжал забрало окоченевшими в перчатке пальцами. Оно поднялось, но с неохотой и скрежетом, как старый подъемный мост.
   Я уставился в пустоту внутри шлема. Пустота уставилась на меня в ответ. Там была чернота, и на мгновение мне показалось, что это полное отсутствие формы, как будто шлем был совершенно пустым. Но мне нужно было только дождаться, когда свет проникнет внутрь. Постепенно появилось лицо.
   На самом деле это было вовсе не лицо.
   Это был череп, прикрытый лишь тончайшей оболочкой из иссохшей плоти.
   К шепоту во сне я добавил крик.
   Мортлок постучал, прежде чем войти, и это было милосердно. Я собрался с силами за своим столом, стряхивая сон с глаз, надевая очки и изо всех сил стараясь сделать вид, что минутой ранее вовсе не спал. Я взял ручку и перечеркнул последнюю строчку, которую написал, так что чернила еще блестели.
   - Мортлок, входите, - сказал я, радостно повышая голос.
   Он просунул голову в мою каюту. - Я услышал крик, доктор, когда подходил ближе. С вами все в порядке?
   - Это был возглас восторга, дорогой Мортлок, и не более того. В мгновение ока я увидел выход из тупика, в котором оказался мой рассказ. Боюсь, я позволил своему избытку чувств взять надо мной верх. - Я поерзал на стуле, задаваясь вопросом, насколько вероятно, что какой-нибудь человек воспримет мое объяснение. - Я услышал ваши шаги и понял, что вы собираетесь постучать. Что вас сейчас беспокоит? Абсцесс?
   - Я не об этом, сэр. - Мортлок опустил шарф и приложил его к подбородку, на котором, хотя он и был весь в ссадинах от ветра и шарфа, не осталось и следа от былой припухлости. - Вы очень хорошо справились с этим, сэр, я имею в виду, доктор. Надеюсь, я не доставлю вам больше хлопот, но я рассказывал другим мужчинам, как вы меня вырубили, и что я не почувствовал даже щекотки.
   - Я доволен. Если знание об эффективности эфира побудит других людей обращаться ко мне со своими жалобами, а не страдать молча, я буду рад этому.
   - Разве это не отвлекло бы вас от писанины, сэр? - нетерпеливо спросил Мортлок, кивая на мою рукопись.
   - Честно говоря, я бы приветствовал эту работу. Капитан называет "Деметру" удачливым кораблем. Вполне возможно, что он прав: если не считать вашего абсцесса, несчастного случая с коронелем Рамосом - к счастью, исправленного - и нескольких незначительных травм, общий счет действительно был очень небольшим. Конечно, это может продолжаться еще долго, но если команда или наши гости будут продолжать избегать несчастных случаев и увечий, как они это делали, я почти боюсь, что забуду основы своей профессии. - Заметив его непосредственную озабоченность, я улыбнулся поверх своих очков-полумесяцев. - Я не говорю это всерьез, Мортлок, но все-таки хорошо иметь работу, не так ли? В некоторых других рейсах судовой врач был также натуралистом или ботаником: очень полезный способ максимально использовать месяцы, проведенные в море. Но в этих мрачных, сырых широтах стремление к знаниям вряд ли возможно. Чем дальше мы продвигаемся, тем больше у меня портится настроение. Моря становятся все более серыми, небеса - все более бледными, а очертания суши - все более однообразными, когда мы их видим. Вы видели хоть одно живое существо с тех пор, как мы обогнули мыс Горн?
   Он возвел глаза к потолку, напрягая память. - Одну-две птицы, сэр, и, по-моему, тюленя, хотя до него было еще далеко.
   - Думаю, мы оба можем согласиться, что это скудный набор для монографии. - Я отложил ручку, закрыл чернильницу пробкой, промокнул рукопись и аккуратно закрыл ее. - В чем дело, Мортлок? Кажется, мы только что пробежали совсем близко от тех скал. Что-то случилось?
   - Я думаю, сэр, это была небольшая заминка, но в конце концов мы справились с ней вполне достойно.
   Я нахмурился. - Справились?
   - Трещина мастера Топольского, сэр. Доктор. Та щель в скалах, которую искал русский. Они нашли ее прошлой ночью, капитан проверил приливы и ветры, мистер Фитцпатрик добавил в котел еще антрацита, и мы прошли через нее легко, как крыса в масле. - Он прищурился, глядя на меня так, словно у одного из нас или у обоих было какое-то временное расстройство. - Вам никто не сказал, что происходит?
   - Возможно, так оно и было, - признался я, вспомнив, как мои мысли блуждали за последним капитанским столом, как только разговор зашел о вопросах навигации. - Что-то насчет того, чтобы отправиться в защищенные воды в соответствии с чем-то, представляющим интерес для мастера Топольского?
   - Вы все поняли, сэр, и никакой ошибки быть не может. Но, думаю, вам лучше услышать остальное от самого капитана. Вот почему он послал меня вниз, чтобы я привел вас наверх.
   - Это вопрос медицинского характера? - спросил я с растущим интересом.
   - Нет, не это, сэр, доктор. Но вы же ученый человек, и все такое, и это зад-нее, о котором все время упоминают...
   - Я думаю, это и есть то самое Сооружение, Мортлок, - мягко поправил я, и кое-что из вчерашнего разговора наконец всплыло в моей памяти. - Похожее на паука пятно на карте Дюпена.
   - Карта Дюпена, сэр? Я не уверен, что видел хоть одну из карт старого желторотика. Он очень привязан к ним. Не выпустит их из своего сундука, если рядом будет еще кто-нибудь.
   - Что ж, возможно, вас там не было, когда нам объясняли карту, но я хорошо помню этот объект и его видимые размеры. Если он существует - даже если это груда щебня, - это действительно будет чудом нашего времени.
   - Но, похоже, вас это не слишком беспокоит.
   - О, я буду совершенно доволен, если это окажется правдой, потому что тогда капитан Ван Вут получит часть обещанного ему бонуса, а это пойдет на пользу "Деметре" и ее команде. И, полагаю, я бы тоже не отказался от своей доли этого бонуса. Но на этом мой интерес заканчивается. Нет такого закона, который гласил бы, что каждым человеком должны руководить те же побуждения, что и его собратьями. - Я проницательно посмотрел на него. - Что движет вами, Мортлок?
   - В основном, пирог, - отреагировал он, потянувшись к своему уменьшившемуся животу, который ему, несомненно, хотелось набить. - И немного грога. И история, если она будет хорошо рассказана. Я имею в виду, такая, как у вас.
   - Вы так добры.
   - Я передам капитану, что вы уже в пути, хорошо?
   - В этом нет необходимости, я буду там быстрее, чем вы успеете передать сообщение.
   Мортлок посмотрел мимо меня на рукопись. - Кстати, я не шучу - это хорошо, и вам следует продолжать в том же духе. Простите, если отвлек вас от написания, постучав в дверь?
   - Вы не ошиблись, Мортлок. - Я похлопал по запечатанной рукописи. - Не бойтесь этого. Ветер снова дует в мои паруса. Кажется, я даже определился с названием. Что вы думаете о "Бдении в камне" или "Сооружении во льду"? Роман доктора Сайласа Коуда?
   - Думаю, доктор, он разлетится с полок, когда вы решите, какое из них выбрать.
   Когда Мортлок ушел, я открыл ящик своего стола, перевязал предплечье и ввел себе хирургический морфий. Если отбросить гипотетическое Сооружение, шприц для подкожных инъекций был чудом нашего времени, столь же искусным в применении лекарств для людей, как и в лечении моей собственной растущей зависимости.
   Укрепив себя таким образом - пусть и временно, - я вышел под холодный слабый свет солнца, которое только-только набралось сил подняться над утесами, бухточками и ледниками Патагонии. Мы медленно продвигались вдоль тихоокеанского побережья Южной Америки, обогнув мыс Кейп после того, как отплыли на юг из Монтевидео. Мы провели там зиму, и в городе было не по сезону сыро и пасмурно. И все же после нескольких недель непрекращающихся штормов на море, пронизывающих ветров и коварного холода Монтевидео остался в моей памяти воплощением благоухания, щедрым оазисом комфорта, изобилия и жизни, на причудливых и красочных улицах которого я бы с радостью упал ниц и поцеловал камни.
   Мое предплечье все еще покалывало под рукавом, когда я оценивал наше положение. Стены покрытых пятнами льда скал отступали по обе стороны от "Деметры". В бурлящих водах за кормой они сужались, почти смыкаясь. Мрачное южное небо нависало над обрывом там, где часть его обвалилась, образуя водную горловину между морем и лагуной с соленой водой, к которой мы сейчас приближались.
   Лагуна перед нами становилась все шире, а утесы снова переходили в более пологие - хотя и по-прежнему неприступные - склоны из камней, льда и снега. Залив, который мы пересекли, был около двухсот футов в поперечнике, но лагуна расширялась, пока между ее северным и южным берегами не осталось около мили. Я не мог видеть, как далеко она простирается вглубь, но это наблюдение вызвало еще одно запоздалое воспоминание о событиях прошлой ночи: лагуна была изогнута, и мы ожидали, что мыс закроет нам вид на ее внутреннюю восточную оконечность.
   Так оно и оказалось. Я мог совершенно отчетливо видеть мыс примерно в двух милях впереди по правому борту. Это была скала в форме черепа, выступавшая из пологого склона утеса. Череп, казалось, балансировал ненадежно, как будто достаточно было легкого порыва ветра, чтобы он свалился в лагуну.
   Ван Вут и Топольский стояли у штурвала. Рядом с ними был Дюпен, картограф, а рядом с Дюпеном - коронель Рамос, у которого была забинтована голова (на его безволосой голове больше ничего не было) и который демонстрировал похвальное восстановление сил после несчастного случая.
   - Сайлас, - сказал Рамос, кивая.
   - Доброе утро, доктор! - окликнул меня Ван Вут. - Простите, что вызываю вас. Я знаю, что это не совсем медицинское мероприятие, но мы не думали, что вы поблагодарите нас за то, что позволили вам пропустить его. Не так ли, мастер?
   - Как будет угодно Коуду, - равнодушно ответил Топольский, и я понял, что именно капитан думал обо мне - и, возможно, о Рамосе - но не русский, для которого я был всего лишь досадной помехой в его контракте с Ван Вутом.
   Я осторожно ступал по палубе, приближаясь к собравшимся. - Это очаровательная лагуна, джентльмены.
   - Это не просто лагуна, - сказал Топольский, и его веселые глаза блеснули из-под узкого поля между шерстяной шапкой и шарфом, который он натянул на нос. - Этого водоема нет ни на одной карте, принадлежащей какой-либо морской державе. Ни в прошлом, ни в настоящем! Если не считать наших собственных карт, это место совершенно неизвестно. И все же мы здесь, видим его собственными глазами! Считайте, что вам действительно повезло.
   - Здесь есть вода, - признался я. - И камни. И немного льда. И довольно много неба над нами. И этот мыс, я полагаю, имеет какую-то особенность.
   Топольский с отвращением покачал головой. - Вы напрасно тратите время на исследования, Коуд. Ваше воображение замкнуто на себе из-за постоянного неправильного применения. В нашем смелом новом мире нет места простому вымыслу.
   - Я буду иметь это в виду.
   Топольский повернулся к молодому картографу. - Дюпен, есть какие-нибудь намеки на нашу добычу?
   Молодой человек с резкими чертами лица отвел взгляд от любопытного оптического прибора, который он носил на ремешке на шее. Тот состоял из двух сжатых телескопов, соединенных бок о бок и расположенных на таком же скромном расстоянии друг от друга, как и его собственные близко посаженные серо-зеленые глаза.
   - Нет, - сообщил он и вернулся к своим наблюдениям.
   - Что это за штука, через которую вы смотрите? - спросил я.
   - Пара бинокулярных телескопов, - ответил молодой человек, не глядя на меня. - Недавний патент Порро, но с усовершенствованиями герра Брукера в области коллимации призм.
   - Для нашей экспедиции только последние достижения науки, - провозгласил Топольский, как будто все еще пытался заручиться спонсорской поддержкой.
   - Пока мы экономим на всем остальном, - пробормотал Рамос.
   - Надеюсь, переход через залив не слишком вас встревожил? - спросил Ван Вут, поглаживая жесткие усы. - Я бы не хотел рисковать в этих водах без помощи нашего судового котла, но в конце концов мы справились с этим без особых трудностей.
   - Я очень рад это слышать. Я действительно видел, как скала приближается, но предположил, что если бы это вызывало беспокойство, мне бы сообщили.
   - Не было никакой реальной угрозы несчастного случая, - сказал Ван Вут. - Это не значит, что мы не предприняли всех мер предосторожности, и что нам не следует быть менее бдительными, когда мы войдем в лагуну.
   - Мы будем плыть до самого Сооружения? Карта месье Дюпена показалась мне очень подробной, но только вы будете знать, сможем ли мы проплыть весь путь на восток или часть пути придется проделать вдоль берега.
   Топольский попенял Дюпену: - Я думал, мы договорились не разглашать конфиденциальные карты, пока не окажемся в безопасности в лагуне.
   Дюпен отвел бинокль от глаз. Его щеки были ввалившимися, цвета прокисшего молока. Скулы выступали, как пара коварных горных хребтов. - Топографическая карта остается у меня. Чтобы увидеть это, ему пришлось бы рыться в моих запечатанных вещах.
   Если бы такое предложение исходило от любого другого человека, оно послужило бы основанием для немедленных и безоговорочных извинений, за которыми последовало бы требование сатисфакции, если бы они не последовали. Я знал, что Дюпен не должен придерживаться таких стандартов. Он ничего не мог с собой поделать. Он мог контролировать свой язык не больше, чем другие люди могут контролировать биение своего сердца. В его словах не было намеренной провокации, просто утверждение фактов, какими он их видел.
   - Я этого не делал, месье Дюпен, - спокойно ответил я. - Я отчетливо помню, что видел карту на капитанском столе за шерри и сигарами. По-моему, это было в тот же вечер, когда я посоветовал вам больше отдыхать ради вашего здоровья.
   - Похожая карта, возможно, одна из наших собственных, - дипломатично вставил Ван Вут, предлагая мне сохранить лицо и пытаясь сохранить мир между своими гостями и недавно нанятым врачом "Деметры". - Мы с Мергатройдом отметили несколько из них, размышляя о нашей цели. Несомненно, это была одна из тех, которые вы видели.
   Я энергично кивнул. - Конечно, так и должно было быть.
   Дюпен вернулся к своим наблюдениям. Топольский бросил на меня осторожный взгляд, в то время как Рамос только нахмурился, не высказывая никаких суждений, кроме как в знак нежелания принимать чью-либо сторону.
   - Отвечая на ваш вполне обоснованный вопрос, - сказал Ван Вут, - мы, скорее всего, не станем рисковать "Деметрой" и приближаться к берегу. Но в спокойных водах лагуны, вдали от приливных волн у входа в залив, вполне возможно отправиться в плавание на лодках. Если позволит рельеф берега, Мергатройд может организовать разбивку лагеря, чтобы лодкам не приходилось без необходимости приходить и уходить.
   - Сайлас присоединится к нам? - спросил Рамос.
   Ван Вут, должно быть, уже обдумал этот вопрос, потому что его ответ последовал незамедлительно.
   - Если врач не перегружен работой на "Деметре", то это представляется наиболее разумным решением на случай болезни или травмы тех, кто сойдет на берег.
   - Никаких "если", - сказал Топольский. - Это прописано в контракте. При возникновении производственных проблем Коуд должен отдавать приоритет лечению экспедиционной группы.
   - Мой приоритет, - сказал я, - будет отдан человеку, который больше всего нуждается в моем уходе.
   - Тогда вы заставите своего капитана нарушить его обязательства!
   - Я уверен, что не должно быть никаких разногласий, и нам нет необходимости ставить вопросы контракта выше похвальной щепетильности доктора Коуда, - мягко сказал Ван Вут. Он доверительно наклонился ко мне. - Кроме того, это может быть в ваших интересах, Сайлас. Несколько дней на суше, вдали от морской болезни и пределов "Деметры", сотворили бы чудеса с вашим здоровьем.
   Я улыбнулся. - Неужели моя рвота была настолько очевидна?
   Топольский усмехнулся. - Если бы мы знали, что наш хирург будет подвержен морской болезни, а также полету фантазии, мы могли бы раскинуть сеть чуть шире, чем варварские лачуги Плимута. Я позволил себе подумать, что вы состоите в родстве с Коудами из Эксетера, доктор! Я думал, что с деньгами, которые поступают в эту известную и респектабельную семью, мы можем быть уверены в уровне вашего образования. Это был мираж!
   - Я не несу ответственности за любые предположения, сделанные относительно моего имени, - ответил я. - Кроме того, я состою в родстве с леди Коуд. Полагаю, я могу быть пятым кузеном или кем-то в этом роде.
   - Пятый кузен на пятиразрядном шлюпе! Как удачно!
   - Я бы не стоял здесь, если бы Сайлас не был так силен в своем искусстве, - сказал Рамос.
   - А ты, Рамос? - презрительно спросил Топольский. - Я бы не стал так скоро использовать тебя в качестве эталона способностей Коуда! Ты стал мягкотелым с тех пор, как он тебе это внушил. Почему ты не защищаешь меня, когда наш контракт превращается в юридическую насмешку?
   - Я вижу это, - сказал Дюпен.
   - Что? - спросил я.
   - Сооружение.
   - Ты видишь его? - недоверчиво спросил Топольский. - Это нелепо, Дюпен! Мы еще даже не начали огибать мыс!
   - Тем не менее, я вижу это. - В голосе Дюпена не было ни капли волнения, как будто он диктовал прошлогодние новости. - Над мысом есть выступ.
   Топольский выхватил бинокль из рук Дюпена и сунул его в щель между своей шляпой и шарфом. Он обвел взглядом массивное препятствие на мысе, пока наконец что-то не привлекло его внимание.
   - Боже мой, Дюпен!
   - Теперь вы это видите, - заявил картограф.
   - Я вижу то, что, как мне кажется, видели и вы. Серый выступ в форме пальца, похожий на вершину башни? Но это не может быть тем, чем кажется! Эта скала в форме черепа, должно быть, возвышается на восемьсот или девятьсот футов над лагуной! Если за мысом есть что-то, что возвышается настолько, что его можно увидеть, значит, оно должно быть еще выше! Двусмысленности быть не может!
   - Могу я это увидеть? - спросил я.
   Дюпен все еще держал бинокль на шее, но он слегка дрожащими руками снял его, чтобы я мог посмотреть, и с некоторым беспокойством наблюдал, как я всматриваюсь в окуляры. Между окулярами находилось колесико для регулировки фокуса, похожее на то, как оно расположено в микроскопе. Благодаря превосходной оптике мыс был виден отчетливо. Я проследил за его голым, лишенным мха верхним краем - так сказать, блестящей серой макушкой черепа, - пока не обнаружил выступ, который уже заметили другие люди. Он был очень маленьким, едва ли больше вертикальной серой полоски, похожим на одинокий столб ограды, стоящий на страже на вершине холма.
   - Признаюсь, джентльмены, мне нелегко определить природу этого объекта. Если бы я сам наткнулся на это, я бы с легкостью решил, что это не что иное, как вертикальный камень, стоящий на вершине мыса.
   Дюпен смахнул со лба колючую струйку пота, отбросив застрявший там локон желтых волос.
   - Оно движется.
   - Это что? - спросил я.
   - Он имеет в виду наше относительное движение, - сказал Топольский. - Мы все еще движемся под паром, хотя и продвигаемся с очень малой скоростью - разумная осторожность капитана возобладала - и все же нашего движения достаточно, чтобы отличить выступ от мыса! Это немного похоже на эффект параллакса, с помощью которого наши астрономы определяют, что на самом деле одна звезда находится на другом расстоянии! Звезды не движутся, но Земля движется, вращаясь вокруг Солнца. Мы - Земля!
   Я медленно кивнул. - Теперь я понимаю. - Выступ медленно двигался по черепу справа налево, но, чтобы быть уверенным в этом движении, нужно было понаблюдать за ним несколько секунд. - И да, я подразумеваю, что он должен находиться в какой-то более высокой точке, чем вершина мыса. Более высокой и удаленной. Но это все равно может быть природной вершиной. - Я передал бинокулярный телескоп Ван Вуту. - Капитан?
   Похоже, ему раньше не разрешалось брать его в руки или рассматривать, потому что его пальцы на мгновение задержались на них, прежде чем поднести к глазам. Я подумал, не считает ли он их причудливой, несущественной игрушкой, но был слишком вежлив, чтобы сказать об этом, или же он предпочитал его своей старой, но прочной подзорной трубе.
   Он посмотрел с минуту, затем передал обратно Дюпену. Рамос ничего не сказал, и в группе Топольского, очевидно, было решено, что этот отдаленный взгляд не вызвал у солдата ни интереса, ни беспокойства.
   - Честно говоря, я не знаю, что это такое, - сказал Ван Вут. - Если это башня, то она должна находиться по меньшей мере на высоте одиннадцати-двенадцати сотен футов над лагуной. Если это указывает на размер вашего сооружения... - Но он не стал развивать эту дикую догадку дальше. - Мы увидим это достаточно скоро, когда мыса на нашем пути больше не будет. Я думаю, что это случится примерно через два часа.
   - Мы должны отметить этот момент, - сказал Топольский. - Освещение хорошее, палуба не слишком раскачивается.
   - Вы хотите сделать фотографию? - спросил капитан Ван Вут с видом человека, который только что осознал свои худшие опасения.
   Глаза Топольского загорелись внезапным энтузиазмом, морщинки вокруг них углубились. - Мы должны идти в ногу со временем, джентльмены! Или, скорее, - поскольку мне потребуется довольно длительная выдержка, - мы не должны двигаться!
  

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Фотографическое оборудование Топольского не появлялось на свет ни разу за все время плавания. Оно было доставлено на палубу в набитых соломой ящиках, которые Топольский принялся открывать и рыться в них. Там были хитроумные приспособления, которые нужно было разложить, другие - скрутить вместе или разобрать и собрать заново каким-то другим способом, отличным от того, каким они были уложены в ящики. Топольский уверенно подошел к выполнению задания, но вскоре он уже стоял, нахмурившись и щурясь, в центре небольшого взрыва из кусочков, которые, казалось, не принадлежали друг другу. Именно тогда вмешался Дюпен и безмолвно и эффективно навел порядок в этом хаосе, а Топольский стоял, как бы присев на корточки, и что-то уныло бормотал, уперев руки в бока. - Да, месье Дюпен, действительно, это произведение искусства, - заявлял он время от времени, когда всем наблюдателям становилось ясно, что Дюпен уже точно знает, что делать, и не нуждается в руководстве или поощрении в этом вопросе.
   Но постепенно оборудование обрело форму, и Топольский развлекся тем, что продемонстрировал несколько снимков окружающих скалистых склонов и палубы "Деметры". Корабль продолжал осторожно продвигаться вперед, огибая мыс, откуда открывался все более широкий вид на лагуну. Часть меня по-прежнему скептически относилась к каменистому выступу, но по мере того, как мы все больше и больше осматривали окружающую местность, мне начинало казаться все более невероятным, что там может быть какая-то скала, достаточно большая, чтобы возвышаться над мысом с нашей тогдашней точки обзора. Средняя высота рельефа скорее снижалась, чем повышалась, и восточная оконечность лагуны была окружена гораздо более низкими и пологими склонами, чем скалистые стены, окаймлявшие западную часть залива.
   Топольский отослал Рамоса убедиться, что все заинтересованные стороны собрались на палубе в ожидании нашего первого прямого наблюдения за Сооружением.
   - Дорогой доктор Коуд, - поприветствовала меня графиня Косайл, появившись в желтом пальто, желтых перчатках и желтой шляпке с пышными перьями. - Я полагаю, вы уже принимали участие в трапезе?
   - Принимал?
   Ее взгляд, казалось, переместился на мою руку. - Я имею в виду, завтракали. Вас не было с нами за главным столом. Или вы подумали, что я имела в виду что-то другое? - Выражение ее лица под полями шляпы стало укоризненным. - Это не та привычка, которую следует развивать.
   - Какая привычка?
   - Завтракать в одиночестве. Как вы думаете, что я имела в виду? - Она отвела взгляд от моей руки, обратив свое внимание на мое лицо. - Или вы воспользовались возможностью, чтобы продолжить свое повествование? Нельзя не восхищаться таким упорством перед лицом непреодолимых трудностей.
   - Вы убеждены, что мой рассказ потерпит неудачу?
   - Нет, я убеждена, что он уже соответствует этому условию.
   Я добродушно пожал плечами. - Людям, похоже, это нравится.
   Она посмотрела на палубу и на слои корабля под ней. - Ах да, неграмотные и необразованные. Возможно, вы действительно нашли свою естественную аудиторию.
   - Если вам это действительно не по вкусу, миледи, то, возможно, самым добрым поступком было бы направить свою энергию в другое русло.
   - Я бы с радостью это сделала, доктор. Но в отсутствие древних письмен, полузабытых алфавитов, загадочных кодов и символов такому уму, как мой, явно нечем заняться. Эти долгие дни в море изнуряют душу. Я прочитала все книги, которые были со мной, и все остальные, которые смогла найти на борту. Я даже слушала ваши усилия по написанию романа.
   - Вы так добры. Может быть, было ошибкой вообще присоединиться к экспедиции, если ваши интеллектуальные способности так развиты?
   - Время покажет, - ответила она, восприняв мой вопрос так, словно он был искренним. - Возможно, в этом Сооружении мастер Топольский найдет лексические загадки, разгадывать которые меня пригласили. А пока я должна признаться, что меня наняли на довольно выгодных условиях, так что, по крайней мере, я не вернусь нищей, каковы бы ни были последствия наших усилий. Вас наняли на таких же выгодных условиях?
   - Я не знаю. Меня наняли за стандартную зарплату ассистента хирурга, и поскольку я рассчитывал извлечь уроки из своего опыта, то не видел причин сомневаться в своей зарплате.
   - Ассистент хирурга? Значит, есть еще один, кому вы подчиняетесь?
   - Нет, на корабле такого ранга обычно требуется только ассистент хирурга - обычно не лучше мясника или плотника, и примерно с таким же вниманием к гигиене.
   - Тогда мы должны быть очень рады вашему трудоустройству, поскольку вы явно на голову выше этих профессий. Нейрохирургическая операция, которую вы провели Рамосу, была не лишена достоинств.
   - Спасибо. - Я нахмурился, услышав незнакомый термин. - Нейрохирургия - так в Лондоне называют подобные вмешательства?
   - Вот как они могут это называть.
   - Вы чрезвычайно странная спутница в путешествии, графиня. - Я натянуто улыбнулся. - Я уверен, что вы самая странная из всех, кого я когда-либо встречал. Но, полагаю, лучше находиться в компании интересных людей, какими бы вызывающими ни были их манеры.
   - Вы находите меня интересной?
   - Я нахожу вас обворожительной. - Это слово почти застряло на кончике моего языка, но сорвалось прежде, чем я смог его обдумать. - Я имею в виду, вы приводите в бешенство, как любая головоломка. И все же я никогда не встречал другого человека, который, казалось, испытывал бы такую автоматическую неприязнь ко всему моему существу.
   - Я нахожу неприятной вашу книгу, доктор. Относительно вас у меня нет определенных убеждений.
   - И все же, кажется, вы находите бесконечное разочарование в каждом моем поступке, в каждом моем высказывании.
   - Я вижу, кем вы можете стать, но еще не стали. Кем вы могли бы стать, если бы выбрали правильное направление. Правильный инструктаж. Правильное обучение. - Она безапелляционно кивала в перерывах между этими заявлениями. - Возможно, вместо того, чтобы видеть во мне своего противника, вам следует видеть во мне того, кто хочет формировать и поощрять ваше развитие.
   - Я не просил о подобном оформлении.
   - Тем не менее, вам это нужно. - Она сорвала перо со своей шляпы и пощекотала его концом свою щеку. В голове вспыхнуло абсурдное видение: графиня Косайл склонилась надо мной, грызя кончик своего перышка, а я лежал, прижатый к палубе "Деметры" какой-то огромной, давящей массой дерева, и мои внутренности были раздавлены.
   Она посмотрела на меня с внезапным беспокойством. - С вами все в порядке, доктор? Вы совсем побледнели.
   - Ничего страшного. Морская болезнь мучает меня даже в этих спокойных водах.
   На ее лице промелькнула тень сочувствия. - Это тяжело для нас обоих. Но если вы продолжаете думать о "Деметре" как о корабле, плывущем по морю, морская болезнь будет частью этого. Неужели вы не можете, наконец, приспособиться? Когда вы это сделаете, вам станет намного легче.
   - Какое приспособление?
   - То, чему вы сопротивляетесь. То, что поможет вам полностью понять наше затруднительное положение.
   - Не знаю, что еще предстоит понять. Наше затруднительное положение кажется достаточно очевидным: мы находимся на борту корабля, курсирующего между островами и бухтами Патагонии, нанятого для участия в частной экспедиции.
   - Все гораздо больше, доктор. Но трудность вот в чем: как только вы замечаете проблеск истины, вы склонны отталкивать ее, как, несомненно, в любой момент оттолкнете меня под каким-нибудь предлогом, придуманным вашим...
   - Коуд! - рявкнул Топольский. - Нас ждут, приятель! Ни секунды больше вашего безделья! Я хочу, чтобы вся наша компания была запечатлена в момент моего... нашего... триумфа! И вы тоже, Ада.
   - Простите, графиня, - поспешно сказал я, с уколом зависти осознав, что впервые слышу ее имя, и меня огорчило, что Топольский мог произнести его так небрежно, в то время как я отдал бы все на свете, чтобы услышать, как оно слетает с ее губ. - Давайте продолжим нашу дискуссию... нашу очень интересную дискуссию ... при другой возможности?
   Она покачала головой: разочарование, раздражение, какой-то еще более глубокий оттенок отчаяния, который я пока не мог классифицировать?
   Мы собрались на палубе формальной группой.
   На переднем плане капитан Ван Вут и мастер Топольский (последний ни с чем иным не смирился бы), а затем во втором ряду члены экспедиционного отряда: Дюпен, герр Брукер, графиня Косайл и коронель Рамос. Я был принят на службу в то же время, что и остальные члены отряда, но меня нельзя было считать его частью, и поэтому я присоединился к Мергатройду и другим старшим офицерам в третьем ряду, за которым четвертым рядом выстроились Мортлок и другие уважаемые мичманы, чтобы просто дополнить картину.
   Я задавался вопросом, кому Топольский собирался поручить управление камерой, но об этом уже позаботились. Брукер оснастил камеру остроумным часовым механизмом, который автоматически открывал и закрывал затвор.
   - Мы в Штутгарте умные, да? - спросил Брукер, наклоняясь ко мне так, что я почувствовал его дыхание на своей шее. - Вы, мужчины в Англии, шныряете, как мыши, но у нас есть часовой механизм, который выполняет наши приказы!
   Я повернулся, чтобы обратиться к странному, похожему на сову мужчине, его странная копна черных волос сейчас была полностью обнажена, когда он держал шляпу в руках.
   - Я уверен, что штутгартцев можно поздравить с их трудолюбием, - ответил я. - Но действительно ли мы хотим, чтобы миром управлял часовой механизм?
   Если отбросить в сторону иностранные инновации, то работа оказалась такой же скучной, как и ожидалось. Меня фотографировали и раньше - подобные достижения достигли даже запада страны, - но одно дело оставаться неподвижным и невыразительным на суше. На палубе, даже если она двигалась так мягко, как наша, тело сопротивлялось такой неподвижности. Нам было трудно сохранять равновесие, оставаясь неподвижными, и вскоре движение берега начало вызывать у меня сильную тошноту, вдобавок к затяжной морской болезни, которая никогда полностью меня не покидала. Топольский настоял на том, чтобы экспонировать шесть фотопластинок, чтобы усилить это испытание. Необходимость сохранять абсолютную неподвижность оказалась непосильной для Дюпена, который внезапно потерял сознание и рухнул на плечи капитана Ван Вута, подхватившего мальчика, прежде чем тот успел получить какое-либо повреждение. Ошеломленный Дюпен, спотыкаясь, добрался до ящика и сел, испытывая легкое головокружение.
   - Вам следует лучше следить за собой, - сказал я ему, приподнимая его веки, в то время как он продолжал сидеть. - Вы довели себя до изнеможения, Раймон. К тому же у вас жар.
   - Эта карта всегда была у меня в каюте.
   - Я в этом не сомневаюсь. Как любезно объяснил капитан, я видел другую карту. Это вас удовлетворяет?
   - Кажется, я почти у цели, - сказал он тихим, как у сомнамбулы, голосом.
   - Почти где?
   Дюпен порылся в кармане пиджака и достал влажный на вид комок мятой бумаги, синей от чернил. - Я почти на месте. Почти вижу это. - Он прижал кончики пальцев к листу бумаги, заставляя его раскрыться на одних сгибах и плотнее прилегать к другим. - Это просто сложенный лист бумаги. Я его не разрезал и ничего такого не делал.
   - Вам нужно отдохнуть.
   - Вы этого не видите, но это возможно. Это сфера, видите? - Он зажал бумагу между двумя концами, отчего она раздулась, как при неудачной попытке сделать бумажный фонарь. - Это сфера. Я думаю, что это всегда была сфера, а потом что-то пошло не так. Такова топология.
   Я посмотрел на землю, проносящуюся мимо нас по обе стороны от "Деметры". - Топография?
   - Нет. Топология. Поверхности и объемы. Преобразования. Гомотопические преобразования. Вы видите это, доктор?
   - Что вижу? - мягко спросил я.
   - Как это вывернуть наизнанку? Есть способ. Я почти вижу это.
   Я видел, что он был глубоко встревожен, охваченный лихорадкой размышлений, возможно, столь же реальных, как и жар крови, который согревал его лоб. - Я не думаю, что вам нужно тратить на это свое время. Вы не можете вывернуть сферу наизнанку.
   Он посмотрел на меня с внезапным удивлением, как будто я только что сообщил ему, что его любимого щенка застрелили. - Нет!
   Топольский неторопливо подошел ко мне, держа в руке что-то блестящее. Я не успел среагировать, как он ловко сунул это под нос Дюпену. Дюпен громко чихнул и чуть не свалился на спину с ящика. Я схватил юношу за шиворот одной рукой, а другой выхватил маленький пузырек у Топольского. От ярости я чуть не раздавил его. Мне достаточно было поднести его на расстояние фута от своего носа, чтобы почувствовать его ужасную остроту, перебивающую даже масла, которыми Топольский намазывал свою бороду и волосы.
   - Он мой пациент, казацкий ублюдок, - сказал я.
   - И он мой сотрудник, - сказал Топольский. - Как и вы, Коуд. - Он свирепо посмотрел на меня, взял свой пузырек, затем опустил взгляд на что-то на палубе. Это была бумажная конструкция Дюпена, выпавшая у него из рук, когда он начал чихать. Какая-то особенность удара привела к тому, что бумажные петли отреагировали совершенно особым образом, заставив предмет переходить из одного влажного состояния в другое. Теперь он приобрел довольно странную форму, меньше походя на сферу или фонарь и больше напоминая нечто среднее между морским винтом (вроде того, что приводил в движение "Деметру") и изогнутым осьминогом с короткими конечностями.
   Или, возможно, пауком с толстыми конечностями.
   Топольский наступил ногой на предмет, превратив его в месиво из папье-маше с синими пятнами.
   - Казацкий ублюдок или нет, - тихо сказал он, - но экспедиция по-прежнему принадлежит мне.
   Дюпен все еще зажимал нос и чихал, из его покрасневших глаз текли слезы.
   "Деметра" продолжала огибать мыс.
   Шли минуты, но человеческие голоса почти не нарушали приглушенного пыхтения судового двигателя под палубой. Все взгляды были прикованы к уходящей вдаль береговой линии. Пляжа как такового не было, только серая полоса битого, испещренного льдинками камня между водой и началом склона холма. Мы ведь уже достаточно далеко обогнули мыс, чтобы что-нибудь увидеть?
   И затем совершенно неожиданно это произошло. Не было никакого предупреждения: ни намека на посторонние работы или нарушение почвы. Из-за самой низкой части мыса показалась крутая, вздымающаяся ввысь серая стена такой идеальной гладкости и правильности, что я сразу же отогнал все мысли о том, что вижу какой-то природный объект.
   Возникла еще одна стена, расположенная под углом к первой, а затем и третья. Постепенно я понял, что мы видим ряд расположенных на извилистых дорожках выступающих бастионов разной высоты и ширины, похожих на свернутые щупальца толстого мускулистого осьминога. С нашей высоты было практически невозможно составить целостное представление о том, как эти элементы были расположены и взаимосвязаны. Их было много, некоторые заканчивались башенками, другие, казалось, изгибались, возвращаясь к основной массе камня. Однако меня поразило странное впечатление: если бы упорядоченное, прямолинейное, геометрически осмысленное укрепление было нанесено на какой-нибудь материал, такой как густой, пенистый кофе, а затем жидкость перемешалась, растягивая и деформируя это укрепление вдоль осей вращения, то получившаяся форма могла бы отчасти напоминать зрелище, которое мы видели перед собой.
   По мере продвижения мы видели все больше и больше частей объекта, расширяя обзор как по вертикали, так и по горизонтали. Стены поднимались все выше и выше, напоминая террасы, вырубленные в отвесном склоне холма. У меня не было надежного ощущения расстояния, и ничто другое в этой сцене не давало мне возможности оценить высоту стены. Ни человек, ни дерево, ни дом, какими бы несовершенными ни были эти критерии. Но моя интуиция, от которой мурашки пробегали по коже, была уверена в одном.
   Внутренние стены были слишком высокими.
   - Дюпен, пожалуйста, прикиньте высоту, - попросил Топольский.
   Дюпен, у которого все еще слезились глаза и который, как мне показалось, был на волосок от того, чтобы снова упасть в обморок, вернулся к своей роли картографа и геодезиста. Вместо бинокулярного телескопа он теперь использовал еще более сложное устройство, собранное из гравированных секторов, тонких балансиров и линз, похожих на драгоценные камни.
   - Семьсот пятьдесят, - сообщил он.
   Но это был не вердикт о высоте внутренних стен, а всего лишь промежуточный отчет.
   - Восемьсот, - добавил он.
   Затем:
   - Восемьсот пятьдесят.
   - У нас есть верхний предел! - взволнованно сказал Топольский.
   Череда стен наконец перестала подниматься. Теперь мы рассматривали горизонтальные зубцы, расположенные на вершине стен. Они поднимались и опускались причудливыми, извилистыми волнами, словно пилообразные рептилии, растянувшиеся на холмистой местности.
   - Восемьсот восемьдесят футов, - доложил Дюпен.
   У меня закружилась голова при мысли о каменщиках, которые трудились, чтобы поднять в воздух эти огромные стены. Я мог, на пределе своего зрения, различать колеблющиеся ряды правильных блоков, сотни и сотни штук. Они должны были бы напомнить мне о кирпичной кладке, но вместо этого напомнили о чешуе. Возможно, это было из-за движения воздуха над холодной водой лагуны, но стены, казалось, вдыхали и выдыхали, когда мой взгляд скользил по ним.
   И стены на этом не заканчивались.
   Над извилистыми зубчатыми стенами возвышалась каменная цитадель: несомненно, это была награда, которую стремились оградить эти чудовищные укрепления. Как и стены, она поднималась на несколько уровней, каждый из которых был выше предыдущего. Здесь были надвратные башни, сторожевые башни, соединительные стены - даже множество таких стен, поднимающихся головокружительными ступенчатыми ярусами, - и больше башен, чем я мог легко сосчитать, громоздящихся друг на друга, как чернеющие в небе дымоходы какой-то промышленной мечты. Все выше и выше вздымались огромные башни, число которых уменьшалось с увеличением высоты, пока не осталось с дюжину или меньше, самых могучих вершин хребта, стоявших на страже. Самая верхняя часть одной из этих башен, увенчанная каменным навершием, должно быть, и была тем объектом, который мы разглядели над мысом.
   Во время нашего медленного продвижения мы увидели всю протяженность сооружения. Оно закончилось так же, как и началось: без каких-либо признаков окружающих построек или лагерей. Череда стен длиной в четверть мили резко обрывалась, оставляя за собой лишь каменистый берег и склоны грязного цвета. Сооружение стояло отдельно, без контекста, без объяснений.
   Топольский был в некотором оцепенении. Дюпен, проявив больше присутствия духа, быстро и методично делал набросок, его пальцы все еще были в синих пятнах от бумажной работы. Конечно, у нас было фотографическое оборудование, но с движущейся палубы изображение никогда не могло быть полностью четким, и я думаю, Дюпен хотел запечатлеть что-нибудь на бумаге, пока была такая возможность.
   - Ну что? - спросил Ван Вут. - Это все, на что вы надеялись, мастер?
   Топольский попытался заговорить, но от волнения охрип. Ему пришлось щелкнуть себя по горлу, прежде чем он смог продолжить. - На что я надеялся, дорогой капитан? Я стою перед вами, онемев от изумления. Какая-то часть меня сомневалась, даже до первого взгляда, что это может быть реальностью. И все же я стою здесь: безмолвный, на вершине горы в Дарьене!
   - Не совсем безмолвный, - ответил Ван Вут.
   - Что-то здесь не так, - сказал я.
   - Конечно, с ним что-то не так, идиот, - сказал Топольский, едва не рассмеявшись над моей очевидной глупостью. - Само его проявление - это неправильность! Этого сооружения здесь быть не должно! Его присутствие противоречит порядку и здравому смыслу!
   - Я имею в виду, что это выглядит не совсем правильно. Есть что-то такое... - Я запнулся, подыскивая слова, которые не выставили бы меня как дурака. - Что-то перекошено. Разве вы этого не видите? Это похоже на мираж, извивающийся и колеблющийся в воздухе, но застывший в одном определенном аспекте своего изменения. Эти изогнутые, извивающиеся зубчатые стены вызывают у меня морскую болезнь.
   - Вас никогда не покидала морская болезнь, Коуд.
   - Дело не только в этом. Эти башни слегка наклоняются друг к другу, но вызывают беспокойство, как кегли, которые вот-вот опрокинутся.
   - Возможно, ваши глаза и пригодятся вам в скромных смотровых кабинетах Плимута, но, боюсь, они обманывают вас, когда дело касается расстояния. - Вполголоса, но отчетливо он добавил: - Глаза этого ублюдка не так сильно поражены.
   - Я вижу неправильность так же ясно, - сказал Ван Вут.
   - Тогда это обман зрения, вызванный движением "Деметры", - сказал Топольский.
   - Я не в первый раз вижу что-то на суше, - ответил Ван Вут. - Не хотите ли прокомментировать, месье Дюпен?
   Дюпен продолжал рисовать, не прерываясь. Мне всегда нравилось наблюдать, как другой человек делает пометки на бумаге, но штрихи Дюпена больше походили на оттиски, оставленные гравировальным станком: безупречные и тонкие, но в то же время ошеломляющие своей точностью. Я заметил среди его рисунков окружающего нас пейзажа и самого объекта эскизы, которые, казалось, передавали этапы деформации его бумажной конструкции, теперь разрушенной. Казалось, что, несмотря на то, что он видел перед собой, его разум не мог удержаться от возвращения к прежнему занятию.
   - Наблюдается отклонение от ожидаемой закономерности по нескольким направлениям, - сказал он. - Когда мы приблизимся к цели, я смогу количественно оценить степень этого отклонения и его вероятные причины.
   Я медленно кивнул, радуясь, что мои наблюдения подтвердились.
   - Полагаю, что стены или фундамент, на котором стоят эти башни, могли просесть. Но это не могло быть очень серьезным, иначе мы бы увидели обломки вокруг основания, там, где другие башни уже обрушились.
   - Давайте не будем строить предположений, когда нам помогут только факты, - заявил Топольский. - Новая наука - фотография - разрешит все неясности. Оставьте свои устаревшие наброски, Дюпен! Такой грубой работе место на стенах пещер, а не в наших научных учреждениях! Благодаря любезным услугам месье Дагерра мы больше не нуждаемся в подобной мазне!
   Фотографическое оборудование было снова подготовлено, заводной таймер взведен, и нам было предложено принять официальные позы позади капитана и мастера, в то время как чудовищная каменная громада возвышалась позади нас, словно в лихорадочном сне архитектора.
   Пальцы Дюпена продолжали дергаться. Теперь между ними не было ничего, даже карандаша, но мне казалось, что он все еще представляет, как держит в руках этот свернутый комочек бумаги. Интересно, что он увидел перед своим мысленным взором? Что его так беспокоило? Что все еще беспокоит его?
  

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Вечером, когда настроение на корабле колебалось между радостью от того, что мы благополучно преодолели залив, и слабым предчувствием, что мы можем подплыть еще ближе к этим потрясающим, покрытым миражами стенам, капитан созвал своих обычных спутников на ужин и шерри.
   Начнем с того, что на самом деле была только одна возможная тема для разговора, и я был вполне доволен тем, что откинулся назад и наблюдал за происходящим в качестве почти безмолвного свидетеля, за исключением тех случаев, когда меня просили высказать свое мнение. Пластинки и рисунки месье Дюпена (которые были такими же скрупулезными и аккуратными, как архитектурные гравюры) были разложены между Мергатройдом, Топольским, Дюпеном и Брукером, и я наблюдал, как они водили по ним линейками и транспортирами, сравнивая размеры и углы и обмениваясь предположениями и логическими выводами по относительным размерам особенностей Сооружения.
   Рамос, который говорил так же мало, как и все остальные, наблюдал за этой беседой, зажав в зубах незажженную сигару.
   - Логика подсказывает, что здесь должна быть точка входа, предположительно скрытая в хитросплетениях этих стен, - сказал Топольский, взволнованно перебирая бумаги и пластинки. - Несомненно, поскольку эти стены явно выполняют оборонительную функцию, любое отверстие должно находиться внутри них, невидимое с нашей нынешней позиции. Если там нет сторожки, то наверняка есть потайная дверь, туннель или, возможно, лестница, вырубленная в стене, или даже мост, ведущий с возвышенности за ней.
   - Вы рассчитываете на вход внутрь? - спросил Ван Вут.
   - Он должен быть.
   - Нет, если это гробница, запечатанная после строительства, - отметила графиня Косайл. - Или тюрьма, из тех, где заключенных собирают за стенами и оставляют гнить внутри. - Она кокетливо посмотрела на меня, как будто у нас была общая шутка - или, возможно, один и тот же личный кошмар. - Возможно, когда вы пробьете эти стены, вас захлестнет волна скелетов.
   - В стенах есть прорези для окон и зубцы по краям, - сказал Мергатройд, постукивая пальцем по нечеткой детали на одной из пластинок. - Для меня они говорят об обороне. Какой бы забытый местный военачальник ни создал эту вещь, он хотел сохранить ее для себя. - Он кивнул на Топольского. - Я думаю, мы найдем способ проникнуть внутрь. Независимо от того, насколько хорошо была построена крепость, даже если бы у нее был собственный источник водоснабжения и, возможно, достаточно места внутри этих стен для пастбищ для овец и фруктовых садов, потребность в припасах все равно была бы.
   - Если там нет двери, - сказал Рамос, - то ее можно устроить, при условии, что заряд пороха будет достаточно мощным.
   Косайл протянула руку и похлопала Рамоса по запястью, не без холодной симпатии. - Дорогой Лионель, вы действительно не успокоитесь, пока не взорвете что-нибудь, не так ли?
   - Так или иначе, мы найдем способ проникнуть внутрь, - сказал Топольский. - И если мы должны полагаться на боеприпасы мистера Рамоса, Ада, то будем полагаться. Пройдет немного времени, и туман расстояния рассеется, и мы будем смотреть на нашего противника обостренными глазами и острым умом!
   Я не смог удержаться от восклицания: - Наш противник? Если не считать того, что он стоял там немного зловеще, он не причинил нам никакого вреда, не так ли?
   - Я говорю образно, Коуд: это наш противник, поскольку он олицетворяет невежество и непознанное. И как мужчины и женщины, работающие в науке, можем ли мы согласиться с тем, что подобные недостатки в нашем понимании, вероятно, будут устранены с немалой долей борьбы и неудач? Будь то дело рук природы или человека, секреты и загадки никогда не разглашаются добровольно! - Он докурил одну сигару и закурил другую. - Если бы это было так, в чем заключалась бы слава, благородство научных достижений? - Он доверительно наклонился ко мне, оглядывая стол с ног до головы. - Это Сооружение возьмет с нас дань, друзья, в этом я уверен! Но мы справимся с этим, и те шрамы, которые оно нам нанесет, - шрамы на теле и душе - мы будем носить с еще большей гордостью, ибо только мы будем знать их цену! Джентльмены в Англии, оказавшись в постели, будут проклинать себя за то, что их здесь не было!
   - Или очень радоваться, что прилегли, - пробормотала Косайл.
   Я улыбнулся. Она поймала мой взгляд и улыбнулась в ответ.
   Мергатройд взял одну из пластинок и поднес ее поближе к своему необычному глазу, рассматривая что-то у основания Сооружения: маленькое темное пятно, втиснутое между береговой линией и первым выступом камня. - Что это, джентльмены? Я не помню, чтобы видел это, когда мы были на палубе.
   - Дефект в пластинке, - отмахнулся Топольский.
   - Это не дефект, - сказал Брукер. - Это реально. То же самое показано на другой пластинке.
   - Он отличается от Сооружения, - прокомментировал Дюпен. - Я бы сказал, футов восемьдесят в длину и, возможно, пятьдесят или шестьдесят в высоту.
   - Можно мне? - вежливо спросил капитан.
   Он взял у Мергатройда первую пластинку и внимательно изучил ее. Затем медленно поставил на стол. - Я думаю, это обломки корабля, джентльмены. Можно различить мачты и, возможно, трубу. Основная часть - корпус. Это пароход, похожий на "Деметру". Я не думаю, что какой-либо другой корабль смог бы пройти по расщелине.
   - Сколько ему может быть лет? - спросил я, не желая продемонстрировать свое невежество в морских движениях.
   - Мы узнаем, когда подойдем поближе. Конечно, не старше чем тридцать лет. Я думаю, что это скорее колесный пароход, чем с винтовым приводом. - Он повернулся к Топольскому. - А команда "Европы" знала об этом кораблекрушении, мастер? Если это так, то странно, что вы до сих пор не упоминали об этом.
   - Их данные не упоминали о крушении, - пренебрежительно заметил Топольский. - И нас это не должно волновать. Плохо оснащенные корабли все время терпят неудачу. Мы совсем не плохо экипированы.
   - Тем не менее, мы будем приближаться к этому берегу с осторожностью. - Ван Вут размышлял между глотками шерри. - Мы встанем на якорь недалеко от мыса, а затем отправим лодки на оставшийся путь. Им придется грести немного дальше, но мужчины не будут возражать против тренировки, если в конце ее им обещают сушу и дополнительный грог. - Он кивнул на Мергатройда. - Возможно, вы даже найдете достаточно ровный участок земли для игры в крикет, лейтенант: я знаю, вы скучаете по своей странной английской игре. Тем временем, если в этом затонувшем корабле найдутся полезные припасы, мы сделаем их своими.
   - А тела? - осторожно спросил я.
   Ван Вут мрачно кивнул. - Я надеюсь, что их нет, Сайлас, но если они и будут, мы отнесемся к ним с уважением, подобающим всем морским братьям.
   Я взял в руки одну из фотографий, сделанных официальной группой, на фоне Сооружения позади нас. Фотография была обработана химическим способом, поэтому ее можно было держать на свету, но она еще не была воспроизведена в виде фотографического позитива. Как следствие, все, что было светлым, стало темным, а все, что было темным, стало светлым. "Деметра" была призраком самой себя, ее мачты были бледными, как кость, и она плыла по молочно-белому морю под пепельным небом. Я перевернул пластинку изображением вниз, так что корабль казался подвешенным к ледяному потолку, а снизу на него цеплялась необъятная засасывающая тьма.
   - Вы заметили, доктор, что команда вообще не зафиксировалась? - спросила графиня Косайл. - Они сновали вокруг, как крысы, в то время как остальные стояли достаточно неподвижно, чтобы их можно было схватить на пластинке. Если не считать случайных фантомов, в которых какой-нибудь человек задерживался достаточно долго, чтобы оставить о себе след, мы словно бродим по кораблю-призраку - как будто сами уже мертвы.
   - У вас болезненные наклонности, графиня, - сказал Мергатройд, неловко улыбаясь.
   - Это недостаток, - согласилась она.
   - Изображение перевернуто, - сказал я, поворачивая рамку в нужную сторону. - Перевернутое... нет, вывернутое. Могу я спросить, графиня, что означает "выворачивание"?
   Она нахмурилась, глядя в мою сторону. - Есть такое слово, доктор?
   - Есть, - возбужденно вставил Дюпен, и между его зубами проскочила струйка слюны. - Но его использование довольно узкоспециализировано. Среди математиков это обозначает процесс выворачивания наизнанку...
   Брукер провел рукой по полоске черных волос, разделявшей его череп. - Так морская звезда выворачивает свой желудок, да?
   - С математической точки зрения это определение гораздо более строгое, - сказал Дюпен. - Но вы и так понимаете его в общих чертах. На самом деле, эта проблема представляет для меня интерес. Рассмотрим вопрос о выворачивании сферы в трехмерном пространстве...
   - Хватит, парень, - сказал Топольский. - Кое-кто из нас скорее наложит на себя руки, чем будет слушать твою болтовню о сферах и пространствах. - Его тон стал аристократическим. - Сосредоточься на том, что происходит здесь и сейчас, за что тебе и платят, а не на этой воздушной сказочной чепухе.
   - Я не думаю, что для Дюпена это чепуха, - сказал я, охваченный желанием защитить юношу, несмотря на всю его необычную целеустремленность. - На самом деле, я хотел бы услышать об этом побольше. Боюсь, что мое собственное математическое образование не продвинулось дальше костей Нейпира.
   - Сколько у него было костей, сэр? - спросил Мортлок.
   - Двести шесть, как и у всех остальных, - сказала графиня Косайл. Затем обратилась ко мне: - Вы действительно намерены исправить свое невежество в вопросах математики, доктор? Если это так, то, полагаю, это только вопрос времени, когда тень Пифагора падет на ваше литературное воображение! - Она восторженно захлопала в ладоши. - Избавьте нас от мучений, доктор: что будет дальше, к нашему удовольствию?
   - Я устал, - сказал я, откидываясь на спинку стула. - Вы все были так добры, но, боюсь, время для художественной литературы подошло к концу. - Я поднял одну из фотопластинок. - Ничто из того, что я мог бы вообразить, не может сравниться с этим. Кроме того, я чувствую, что, возможно, уже испытал терпение своих друзей.
   - О боже, - сказала графиня, притворно надув губки. - Неужели мои маленькие замечания действительно так ранили?
   - Это не имеет никакого отношения к вашим замечаниям, графиня, ни к ранению, ни к чему другому.
   - В таком случае, я должна умолять вас продолжать. - Она оглядела сидящих за столом в поисках поддержки. - Доктор слишком скромен в своих усилиях. Уверена, я не одинока в том, что его рассказ дал мне пищу для размышлений.
   - Вы имеете в виду, что в нем есть над чем поломать голову, - воодушевленно произнес Мортлок.
   - Мичман... - прогрохотал Ван Вут, предупреждая его, чтобы он не злоупотреблял гостеприимством в такой высокопоставленной компании.
   - Я все еще не понимаю, что подразумевается под подводной лодкой, - посетовал Брукер.
   - Корабль, который движется под волнами, - сказал я.
   - Без сомнения, это был корабль из металла, - сказала графиня Косайл.
   За пределами нашей лагуны, где-то в лабиринте каналов и бухточек на западе, бушевал шторм. Грома не было, но одинокая вспышка молнии осветила окна каюты, превратив их в узор голубого света.
   - Молнии бывают всегда, - одними губами произнес я про себя.
   Рамос тихо сидел в моей каюте. Часто, когда гости расходились от капитанского стола, мы с коронелем выкуривали по маленькой сигаре или выпивали по рюмочке бренди, и каждый из нас довольствовался тем, что говорил не ради того, чтобы говорить, а чтобы наслаждаться молчанием так же глубоко, как и разговорами. Иногда Рамос приносил маленькую гитару - она была сделана из невероятно тонкого и полупрозрачного дерева, так что сквозь нее можно было почти что видеть - и играл испанские и мексиканские народные мелодии, которым его научили в детстве. Поначалу его пальцы неуклюже находили лады и струны, но после нескольких попыток он неизменно справлялся с задачей, постепенно обретая уверенность и беглость. Время от времени мы говорили о поэзии и музыке, иногда о нашем детстве (хотя я с большей готовностью, чем он), а иногда и о наших планах на будущее, после того, как мы проведем дни на "Деметре".
   - Я поссорился с Топольским, - сказал я, наливая еще немного бренди в бокал собеседника.
   - Это нетрудно.
   - Но, возможно, не с таким энтузиазмом, как сегодня. Сначала я назвал его казачьим ублюдком.
   Легкое пожатие плечами. - Он и то, и другое.
   - Но это не по-джентльменски - делать такие замечания.
   - Что послужило причиной?
   - Я ухаживал за Дюпеном после того обморока. Я беспокоился за мальчика. Ему нужен был отдых. Топольский подошел и... - Я отмахнулся от собственных воспоминаний. - Неважно. Никакие провокации не оправдывали моих слов. Дюпен был моим пациентом, но...
   - Вы сказали "во-первых". А во-вторых?
   - Возможно, это было более серьезное оскорбление. Я испортил ему момент триумфа, когда объект появился в поле зрения. Он должен был наслаждаться этим, по любым меркам, но у меня хватило безрассудной смелости указать, что в его Сооружении есть кое-что несовершенное.
   Он повертел бокал в пальцах, опуская нос к его краю.
   - И снова вы сказали чистую правду. Он ублюдок, а этот предмет - подделка.
   - Но, возможно, с моей стороны было бы не так уж неразумно держать язык за зубами. Это моя ошибка, как и ошибка Дюпена, да и графини тоже. - Я вздохнул. - Хотя мы делаем это по разным причинам. Я прихожу в ярость, когда человек встает между мной и моим долгом заботиться о нем. Дюпен - невинный юноша, у которого нет другого выбора, кроме как говорить то, что у него на уме. В нем нет злобы, только это неловкое принуждение.
   - Мм, - сказал Рамос, слегка кивая. - Я согласен. А графиня Косайл?
   - Из нас троих, я думаю, она единственная, кому нравится причинять боль. Она приводит в бешенство. И все же...
   - И все же...? - спросил он, улыбаясь моей откровенности.
   - Она меня отвлекает, - проворчал я, злясь на себя за то, что говорю так откровенно. - Проблема не в ней! Я оскорбляю ее своим существованием. Что касается мастера Топольского, то, хотя в его глазах нахожусь невысоко, я, по крайней мере, надеялся, что у меня есть возможность улучшить свое положение.
   - Возможно, его оценка не имеет значения.
   Я настороженно посмотрел на него. - Вы так не думаете?
   - Я знавал таких людей, когда служил под командованием Санта-Анны. Поначалу они привлекают ваше внимание своим шумом и грандиозностью. Они всегда самые громкие люди в любой комнате, и понятно, что мы должны стремиться к их благосклонности, как цветок стремится к благосклонности солнца. - Он поежился, чувствуя себя не в своей тарелке от такой свободы выражения мнений. - Но во время нашего штурма Аламо я понял, что ценность человека заключается не в силе его голоса и даже не в его убеждениях. Убеждения - это... как вы сказали? Два пенни за штуку? - Он пренебрежительно отмахнулся. - Они дохнут, как мухи. Нет, Сайлас, я видел лучших и худших людей в той битве, людей по обе стороны нашего маленького спора, и я видел, как самые смиренные из них превратились во львов, а самые гордые из них превратились в ревущих ягнят.
   - Нужно ли уважать человека, чтобы быть у него на службе?
   - Нет, - осторожно ответил он. - Но, поскольку это помогает, когда тебе платят, ты должен уважать глубину его карманов. В этом отношении на нашего хвастливого друга можно положиться. Я уже отправил деньги обратно в Мексику, и когда мы закончим нашу экспедицию, последуют дополнительные.
   - Теперь ваша семья в безопасности?
   - В безопасности, как всегда. - Мой вопрос, казалось, вызвал у него некоторое дружелюбное недоумение. - Очень любезно с вашей стороны, что вы спрашиваете. Но разве я упоминал о проблеме?
   - Я думал, что возникли какие-то трудности - религиозные или политические.
   - В Мексике мы склонны делать небольшие различия. - Огромный мужчина пожал плечами, и свет фонаря осветил его череп с вмятинами. - Нет, мои деды сделали правильный выбор, приняв сторону Мигеля Идальго, а не короля Испании. Враги, которых они нажили, теперь благополучно покоятся в земле, их призраки слабеют с каждым годом, а наша страна не покорена.
   - Я рад этому и прошу прощения, если вам показалось, что я вмешиваюсь в ваши личные дела.
   - Когда один человек заглядывает в голову другому, Сайлас, между ними не должно быть секретов. - Он сделал еще глоток, и, казалось, что-то в нем расслабилось. - Я расскажу вам еще кое-что о мастере Топольском, хотя это должно остаться между нами. Думаю, это поможет вам лучше понять его и, возможно, простить ему некоторые его недостатки. - Он взял себя в руки. - Когда я впервые поступил к нему на службу - до того, как встретил вас, - он рассказал мне об эпизоде своей болезни в детстве.
   Я криво усмехнулся. - Мастер, похоже, слишком неукротим, чтобы поддаться какому-либо известному недугу.
   - Он надувается, много бегает и издает впечатляющий шум, но это также относится и к пухлым глупым птицам, которых вы, англичане, любите подстреливать ради спортивного интереса. Под перьями часто скрывается нечто меньшее, чем кажется на первый взгляд. - Собственные наблюдения, похоже, обеспокоили Рамоса, и он покачал головой, отчасти отрицая, отчасти стыдясь. - И все же я не стал бы работать на человека, которого считал совершенно бесчестным. Он ублюдок, но и я тоже. Он храбрый, никогда не лгал мне, и я не верю, что он собьет нас с пути истинного. У каждого из нас есть свои доспехи.
   - А что с этой болезнью?
   - Лихорадка. Прикованный к постели, он потерял всякое представление о времени и пространстве, и ему нечем было занять свои чувства, кроме колыхания занавесок в спальне. Это было долгими белыми летними ночами на его родине, которые и без того были тяжелым испытанием для любого здравомыслящего человека. Однажды, бесконечным теплым вечером, ему почудилось, что занавески раздвинулись на невероятную высоту, и открывшийся за ними вид стал целой вселенной. - В рассказе Рамоса прозвучала нотка благоговения. - И он увидел это, Сайлас: как только раздвинулись занавеси, для него приоткрылась тонкая завеса реальности. За ним возвышался сверкающий часовой механизм такой сложности и совершенства, что наш друг Брукер расплакался бы. Это зрелище длилось недолго, но, судя по тому, как он рассказывал об этом эпизоде, я думаю, что оно бросило тень отчаянной тоски на всю его жизнь.
   Я подумал о тех временах, когда лежал в постели из-за болезни в Плимуте, невольно становясь пленником собственного разыгравшегося воображения.
   - Конечно, более мудрая часть его существа знала, что это следствие лихорадки?
   - Действительно. Но наша более мудрая часть не наша хозяйка.
   Если бы это было так, подумал я. - Но вы, конечно, правы. И теперь я понимаю, что он, должно быть, надеялся увидеть в этом Сооружении хоть какую-то грань этого совершенства. Возможно, на секунду ему это и удалось. Но затем я разрушил чары, указав на неправильность того, что мы видели перед собой.
   - Вы разрушили чары, но если бы вы этого не сделали, Раймон Дюпен что-нибудь сказал бы, а если бы не Дюпен, то Генри Мергатройд или даже наш капитан.
   - Когда тебя режут ножом, я не уверен, что ожидающие своего часа другие удары имеют значение. - Я с сожалением склонил голову. - И все же, если есть хоть одно спасение: его мнение обо мне было достаточно низким с самого начала. Вряд ли оно может опуститься еще ниже.
   - Как я уже сказал, вас нельзя винить. Один врач сбежал с его матерью: с тех пор он считает всю вашу профессию ответственной за это и презираемой.
   - Независимо от их мнения, большинство людей в конце концов пользуются нашими услугами.
   - В самом деле, и он не настолько глуп, чтобы думать, что мы сможем пережить эти моря без помощи врача - а ведь это было еще до этого. - Он постучал костяшками пальцев по тому месту, где я его оперировал. - И я упоминаю о его болезни, в которой он признался мне только в пьяном виде, только для того, чтобы вы лучше поняли человека, за которым мы следим. Он говорит о славе и богатстве, но на самом деле стремится к тому, чтобы хоть на мгновение вернуться в свою постель, где царит лихорадка, где занавеси распахнуты настежь, а небеса расстилаются перед ним, как на пиру.
   - У него никогда этого не будет.
   - Нет, - согласился Рамос. - Но будьте уверен в одном, Сайлас: ему не откажут в его поисках. И такого человека следует бояться в той же мере, в какой им восхищаются. Этот ублюдок приведет нас к одному из двух: славе или гибели.
   Я наполнил его бокал, и свой тоже. - Это странно, Лионель, что ваше несчастье послужило причиной нашей дружбы. Я должен сожалеть о любой травме, которая постигает человека, особенно о такой серьезной, как ваша. Но, боюсь, сожалею не так сильно, как следовало бы.
   Рамос прикоснулся к моему бокалу своим. - И я тоже, дорогой Сайлас, не хочу, чтобы это случилось.
  

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   "Деметра" бросила якорь посреди лагуны, примерно в миле к востоку от мыса, и спустила на воду две лодки. С одобрения капитана - и поскольку этим утром никто из матросов не нуждался в моем внимании - я неуклюже спустился по канатам (мое снаряжение было спущено заранее) на борт катера, более крупного из экспедиционных судов. И катер, и меньшая шлюпка были прочными, выкрашенными в белый цвет судами. На катере находилось десять человек, а на шлюпке - шесть, а также достаточно припасов, чтобы оборудовать лагерь на несколько дней. Катер также нес единственную мачту, но сегодня она не использовалась. На каждом судне были гребцы из мичманов: шестеро на более тяжелом катере и двое на шлюпке. Мортлок был единственным, кого я знал по имени, и он уже был на катере, возился с перевязанной ладонью. Рамос тоже поднялся на борт катера, поскольку на нем было больше всего пороховых бочек и запалов, за которые он отвечал. Остальная часть нашей группы, не занятой греблей, состояла из Мергатройда и Дюпена, по крайней мере, вначале. Но затем среди экипажа "Деметры" возник спор об относительном весе различных вещей, и было решено, что геодезические материалы Дюпена следует переложить в другую лодку для сохранения равновесия. Поскольку Дюпен не стал бы путешествовать без них, даже если бы они оставались на виду в течение всего перехода (и вряд ли кто-то был настолько глуп, чтобы трогать их), было решено, что Дюпен перелезет в другую лодку, а миледи Косайл займет его место на катере.
   - Что ж, доктор, - сказала графиня, усаживаясь лицом ко мне на одну из перекладин. - Похоже, месье Дюпену невыносима мысль о том, что нас разлучат.
   - Сомневаюсь, что у Дюпена в голове были какие-то другие мысли, кроме как ревностно оберегать свои инструменты. Он похож на школьника, который охраняет свою домашнюю работу от других мальчиков.
   - Это правда, что он нашел свое единственное призвание и не потерпит, чтобы кто-то еще посягал на его знания.
   - Сомневаюсь, что у кого-то из нас есть хоть малейший интерес к этому.
   - Ах, но вы были единственным из нас, кто спросил об этом слове, явно затронув суть его интересов. Кто такой картограф, как не математик с очень узкой специализацией?
   - Я имел в виду инверсию, но она выпала, - раздраженно сказал я. - Больше ничего не нужно делать.
   - О боже.
   - О боже, что?
   - Мне придется сообщить месье Дюпену, что доктор в очень плохом настроении.
   Я ничего не сказал. Если мой взгляд задерживался на линии ее подбородка на секунду дольше, чем того требовало благоразумие, то я надеялся, что она не заметила ошибку.
   И все же она отвлекает меня...
   Мергатройд кивнул матросам, чтобы они начинали грести, и сильные, равномерные гребки начали удалять катер и шлюпку от "Деметры". Сквозь холодную воду до нас доносились ворчание и ропот людей в другой лодке, как будто мы шли бок о бок. Я заметил, что Топольский был спокоен: не такой буйный, как обычно. Он сидел, с виду невысокий, с опущенными плечами, похожий на темный мешок с углем, спиной к движению. Что-то в несовершенстве Сооружения пробудило в нем тревожные мысли. Он скорее размышлял, чем хвастался, и когда разговаривал - с Дюпеном, Брукером или с кем-то из нас на другом борту, - то прилагал заметные усилия, чтобы отвести взгляд от того, что нас привлекало.
   - Как ваша рана, Лионель Рамос? - бодро спросила графиня, заглядывая мне через плечо.
   - Не думаю, что на этот раз она меня убьет.
   - На этот раз.
   - Простите?
   - Вы же не думаете, что на этот раз это вас убьет? Какая странная формулировка. Это то, что мужчины говорят друг другу в Мексике? Возможно, когда старые религии все еще захватывают воображение, нет ничего необычного в том, чтобы говорить о циклах смерти и возрождения?
   - Уверяю вас, ничего особенного.
   Она переключила свое внимание на меня. - Вам не кажется странным, доктор Коуд, что я высказываюсь в таких выражениях?
   - Не все мы лингвисты, графиня. Коронель просто поддерживал дружескую беседу на языке, который не является для него родным. Не будет ли любезностью с вашей стороны не обращать внимания на случайные ошибки, или это выше ваших возможностей?
   - Вы и в самом деле проснулись не с той головой, - она склонила голову к моим коробкам с медицинским оборудованием, которые были уложены в лодке и защищены от повреждений множеством веревок и брезента. - Надеюсь, вы все захватили с собой, иначе к вечеру ваше настроение станет еще более невыносимым.
   Мы продвигались вперед. Берега лагуны были достаточно далеко, чтобы я не заметил никакого движения, но через несколько минут, оглянувшись назад, увидел, какое расстояние мы преодолели от корабля. На фоне скал и льда "Деметра" выглядела изящной, игрушечной и хрупкой. Как могла такая маленькая вещь поглотить сотню человек, словно кит, и все равно ощущаться опустошенной и часто посещаемой во время тихих вахт?
   Постепенно наш курс менял угол между лодкой и кораблем, так что "Деметра", казалось, медленно вращалась, словно на гончарном круге.
   - Они очень хорошо починили мачту, - сказал я Мергатройду, желая завязать разговор, который не касался бы миледи.
   - Мачту, доктор? - любезно спросил Мергатройд.
   Я нахмурился, глядя на него. - Ту, которая сломалась, Генри, во время нашего плавания. Я совершенно уверен, что помню, как она упала на палубу.
   Мергатройд принял осторожный, тактичный вид человека, который собирается наставить другого на путь истинный, не нанося оскорблений.
   - О, тут и там были небольшие повреждения, вы совершенно правы, но ничего серьезного, без падения мачты. Это действительно очень плохо. Я уверен, что, несмотря на это, было много шума и криков, а если вы находитесь на нижней палубе, это может звучать намного хуже, чем есть на самом деле.
   Я собирался ответить, что хорошо помню это, потому что был на палубе во время происшествия. Но какая-то редкостная осторожность заставила меня замолчать.
   - Спасибо, Генри. Снова и снова я осознаю, что мне никогда не следует высказывать свое мнение о чем-либо, связанном с устройством корабля, потому что я наверняка выставлю себя дураком.
   - Вы занимайтесь костями, доктор, а мы будем довольствоваться парусами и углем, - дружелюбно сказал мне Мергатройд. - И это не глупость, не так ли, мистер Мортлок?
   - Вовсе нет, - поспешно согласился со своим начальником Мортлок. - Корабль - это как совершенно новый мир. Вы можете родиться на корабле и все равно сойдете в могилу, узнав что-то новое. Я расскажу вам, что узнал прошлой ночью! В теле двести шесть костей! Представьте, что вы мертвы, и все эти кости гремят у вас внутри! Не думаю, что я представляю себя мертвым!
   Туннель, каменный проход, доспехи: мое собственное отражение обнажает череп.
   Быть мертвым само по себе плохо, подумал я. Но есть кое-что похуже.
   Ходить с чужими костями внутри себя.
   - Мы снова возвращаемся к земной жизни, не так ли, джентльмены? - спросила графиня, как будто была посвящена в самые сокровенные мои мысли.
   Она рассеянно сорвала перо со своей шляпы и выбросила его за борт, где слабое течение лагуны вскоре унесло его прочь, одинокого маленького желтого посланца, отправившегося в путь сам по себе.
   Лодки с хрустом ударились о каменистую осыпь, окаймлявшую отмели лагуны. Мы высадились на берег, пройдя два фута по холодной воде, пока не оказались на сухой, хотя и скользкой земле, где можно было подвернуть лодыжки. Перед нами возвышался край ближайшей стены, всего лишь прелюдия к возвышающимся волнообразным укреплениям за ней, а между нами и стеной лежали обломки, которые мы заметили с "Деметры". Это действительно был другой пароход, но (как предположил капитан) с колесно-лопастным приводом. Мы смотрели на его правый борт, а левый прижимался вплотную к стене. Затонувшее судно находилось значительно выше береговой линии: на пятьдесят или шестьдесят футов дальше нынешнего уровня воды и на добрых десять футов выше нее, на берегу, покрытом крупной круглой галькой и еще более крупными валунами неправильной формы, часть которых пробила корпус, так что доски были расколоты, раздвинуты на части и в некоторых местах начисто отщеплены. Сквозь щели в досках, которые раскололись или вообще отсутствовали, мы разглядели темные, затхлые трюмы и все полезные товары, которые еще могли лежать в них.
   Посередине корпуса находилось гребное колесо правого борта, вернее, его сильно искореженные останки. Полукруглый корпус колеса был почти цел, но основная часть колеса представляла собой груду сломанных спиц и лопастей. Возможно, погода привела к тому, что оно постепенно сгнило и разрушилось, но вместо этого я задался вопросом, продолжало ли колесо вращаться, все еще под действием полной силы пара, когда корабль оказался выброшенным на скалы, а колесо разбилось вдребезги в вихревой оргии саморазрушения.
   Как и у "Деметры", у корабля были мачты и паруса, но теперь от них мало что осталось, кроме трех ужасных обрубков, увенчанных провисшими, сломанными поперечными реями, обтянутыми похожими на кожу остатками парусины. Они навели меня на мысль о трех грубо сколоченных крестах, воздвигнутых над какой-то жуткой Голгофой, за которой серым валом возвышалось истерзанное штормами небо. От названия корабля не осталось и следа, даже если бы оно было когда-либо написано на его корпусе.
   Сначала мы не подходили к месту крушения. Рамос, Мергатройд и Мортлок выбрали относительно ровное место, где камни были достаточно мелкими, чтобы по ним можно было ходить, и именно здесь мы разбили наш лагерь. На камнях была расстелена парусина, установлены палатки и тенты, вырыты уборные и расставлены столы и стулья для нашего временного удобства. По стандартам комфорта на суше, это было по-спартански, но для большинства из нас это было неизмеримым улучшением жизни на "Деметре". Мужчинам не нужно было спать бок о бок; омовения можно было совершать в некоторой степени уединенно, было место, где можно было свободно бродить, дул легкий ветерок, можно было играть в крикет и футбол, земля не поднималась, не опускалась и не наклонялась при каждом вздохе, чашку кофе можно было поставить на стол и быть уверенным, что она не упадет сама по себе, и над всем остальным царила тишина, нарушаемая только веселыми голосами людей и мягким плеском воды лагуны о берег - движением, слишком слабым, чтобы его можно было назвать волнами. Можно было ожидать, что присутствие затонувшего корабля немного охладит настроение, и, возможно, так оно и было, но это настроение было достаточно приподнятым, чтобы люди все еще пребывали в приятном, игривом настроении, как школьники в первый день освобождения от уроков. В глубине души они понимали, что, какая бы глупость ни постигла этот более ранний корабль, это не могло относиться к более крепкой "Деметре" с ее современными линиями и превосходными двигательными установками.
   У меня была отдельная палатка, и это было приятно, но она также должна была служить моим кабинетом, смотровой и даже операционной на случай, если с людьми что-нибудь случится. Пока что все они добрались до берега целыми и невредимыми, за исключением незначительных недугов, о которых я уже знал. Рамос набирался сил день ото дня, но я все равно внимательно наблюдал за ним. Несмотря на то, что он хорошо перенес операцию, вероятно, пройдет много месяцев, прежде чем мы сможем быть полностью уверены, что он вне опасности. Дюпена все еще преследовало истощение, но я мало что мог с этим поделать. Близость к объекту только подогрела его энтузиазм к работе, и едва мы коснулись земли, как он уже носился со своим геодезическим оборудованием, как какой-нибудь сумасшедший натуралист с сачком для ловли бабочек.
   Стена, возвышавшаяся над местом крушения, была всего лишь ближайшей из многих и ниже, чем видневшиеся за ней многоярусные бастионы. Но все же она была достаточно высокой, чтобы внушать чувство возвышенности. Зеленая кайма окаймляла ее основание примерно на высоту человеческого роста. Поначалу это озадачило меня, пока я не понял, что это было продолжение приливного окрашивания, которым были отмечены некоторые камни и галька вокруг наших палаток. С некоторым дурным предчувствием я оглянулся на лагуну, гадая, может ли уровень прилива быть таким высоким, что затопит весь наш лагерь. Однако, несомненно, такие люди, как Мергатройд, с их знанием календарей и таблиц, провели бы необходимую оценку риска, прежде чем принимать решение о нашей временной базе.
   Непреодолимое желание одолело меня, и я ретировался в свою палатку, пока видимые проявления моей зависимости не стали слишком заметными. Задернув за собой полог, я минуту или две занимался подготовкой припасов, прислушиваясь к шагам и голосам снаружи. Как только убедился, что рядом никого нет или мне не грозит опасность чьего-либо приближения, я быстро ввел себе морфий и лег на кровать, прислушиваясь к бешеному биению своего сердца. Потрясенный и очарованный одновременно, я представил себе его как лопастеподобный двигатель, работающий почти на грани разрушения, и подумал, смогут ли врачи будущего усовершенствовать такую машину для людей с больными сердцами.
   Без предупреждения огромная бородатая физиономия с лысой макушкой просунулась сквозь неплотно прикрытый клапан.
   - Сайлас, - сказал Рамос, не выказывая удивления по поводу моей позы. - Я звал вас, но вы не ответили. Я бы не прервал вас так грубо, если бы знал, что вы отдыхаете.
   Я приподнялся на локтях, радуясь, что не поленился убрать шприц и морфий. - Просто немного кружится голова. Любопытно, не правда ли? Я страдал от морской болезни почти на протяжении всего нашего путешествия, особенно после Монтевидео, и не мечтал ни о чем, кроме неподвижности земной тверди. И все же теперь, когда я наконец выбрался на сушу, я чувствую головокружение, которое очень похоже на близкую родственницу морской болезни!
   - Это означает только то, что вы, наконец, адаптируетесь к "Деметре".
   - Тогда это хорошо, - с сомнением сказал я, надеясь, что моя история о головокружении была достаточным прикрытием для последствий зависимости от морфия и лечения им. - Хотя, пока я испытываю горькие муки, это не кажется мне чем-то хорошим.
   Его слабая улыбка выражала либо сочувствие, либо мудрое понимание того, что я лгу, но он не был бы настолько жесток, чтобы заметить это.
   - Возможно, небольшая прогулка поможет.
   - Я сомневаюсь в этом, но что вы имеете в виду?
   - Мы с Мергатройдом собираемся осмотреть место крушения, пока еще светло. Мы возьмем с собой пару фонарей, но внутри все равно будет темно. Мы, конечно, приглашаем вас присоединиться к нам.
   Я подумал о человеке, которого недавно обидел, о человеке, которого назвал ублюдком в лицо. - Мастер Топольский присоединится к нам?
   - Нет, и он очень пренебрежительно отнесся к нашим намерениям, считая это пустой тратой сил. Сейчас он с Дюпеном. Они планируют до темноты обойти все Сооружение в поисках входа.
   - Тогда, Рамос, я, пожалуй, присоединюсь к вам. - Я неопределенно махнул рукой в сторону своих вещей. - Но, пожалуйста, дайте мне минутку, если не возражаете.
   - Конечно, - сказал он и, пятясь, вышел из моей палатки, словно луна, скрывшаяся за облаками.
   Я догнал их у пролома в правом борту, где доски разошлись в стороны, образовав отверстие, через которое человек мог пролезть, не испытывая особого унижения. У Мергатройда было две лампы Дэви, и он предложил мне взять одну из них, что я с радостью сделал, поскольку это давало мне некоторую иллюзию полезности. У Рамоса на поясе был ятаган (я буду называть его так, хотя и не специалист по фехтованию), а в руках - мушкет, и он первым прорвался внутрь, от его могучих плеч и спины, прижимавшихся к балкам, разлетались щепки гнилого дерева. Он споткнулся обо что-то и крикнул в ответ из темноты, его голос гулко отдавался в трюме. - Проходите, Генри. Затем вы, Сайлас. Пока что здесь достаточно безопасно.
   Я пролез внутрь вслед за Мергатройдом. Пространство за проломом было затхлым, но не таким темным, как я ожидал. Дневной свет проникал сквозь щели в досках, которые расшатались или сгнили, отбрасывая на лица моих спутников похожие на лестницу узоры. Мы выглядели полосатыми и грозными, как воины, вымазанные для битвы. Под нашими ботинками была мешанина из прочной древесины, гнилого бруса и провалов, которые выворачивали лодыжки и тянулись по всей нижней части корабля. Местами камни полностью прорвались внутрь. При нашем появлении из-под досок послышался слабый топоток. Мне казалось странным, что в таком пустынном месте выжили крысы, но только до тех пор, пока Рамос не показал мне мешки с зерном, которые все еще лежали у стен трюма вперемешку с углем и другой провизией. Бочки, в которых, вероятно, могла содержаться питьевая вода, были опрокинуты и разлиты в результате крушения. Это было досадно, но не катастрофично. Хотя наличие запасов могло бы обнадежить, на "Деметре" по-прежнему было достаточно всего необходимого.
   Пока Рамос осматривал трюм, Мергатройд нашел трап, который вел к люку в потолке. Он подозвал другого человека, передал мне свою лампу (так, чтобы у него были свободны обе руки), и они с Рамосом начали пытаться открыть люк. Я одиноко стоял и мог только наблюдать, а под ногами сновали крысы. Люк был неподатлив - возможно, сгнил, - но после минуты напряженных усилий Рамос смог выбить его прикладом своего мушкета, уже изрядно помятого от проламывания черепов под Санта-Анной. Мергатройд забрал свою лампу, и мы выбрались из самого нижнего трюма на одну из промежуточных палуб. Опять же, ни иллюминаторы, ни потолочные решетки не обеспечивали освещения, но доски достаточно раздвинулись, чтобы пропускать серый свет, открывая трюм или складское отделение меньшего размера, чем то, что находилось внизу, возможно, для более легких грузов. Друг на друга были брошены ящики, некоторые перевернуты и поломаны, а их выстланные соломой внутренности рассыпаны по полу. Тут и там содержимое этих ящиков поблескивало в свете наших ламп. Это оборудование показалось мне одновременно непостижимым и в то же время знакомым. Мне не нужно было знать, для чего оно предназначено и как называется, чтобы понять, что оно сопоставимо с приборами и приспособлениями, привезенными на "Деметру" Дюпеном и Брукером.
   - Они прибыли с теми же намерениями, что и мы, джентльмены. Чтобы провести обследование.
   Мергатройд поднес к глазам предмет, похожий на карманный компас. - Все это выглядит не так шикарно, как то, что есть у нас.
   - Вы правы, Генри, но я думаю, это говорит только о том, что эта экспедиция несколько старше нашей.
   - Мастер Топольский никогда не упоминал о другой экспедиции, не так ли?
   Я взглянул на Рамоса, прежде чем заговорить. - Ну, он говорил, Генри, но не в том смысле, что этот корабль потерпел крушение.
   - Это не может быть "Европа", - сказал Рамос, как будто одним своим утверждением он мог доказать обратное. - Этого не может быть.
   - Что он сказал вам о "Европе"? - спросил я его, стараясь действовать осторожно, поскольку не хотел намекать на какое-либо сокрытие или обман с его стороны.
   - Как он рассказал вам, Сайлас, и вам, Генри, и вашему капитану. Что экипаж "Европы" заметил это Сооружение. но не смог подойти ближе. Они вернулись домой и продали свои данные.
   - Еще слишком рано говорить, тот ли это корабль, - сказал я. - Но если мы сможем найти дорогу к его штурвалу или мостику, я думаю, у нас будет ответ.
   - Если они были на этом корабле, когда он сел на мель, - сказал Мергатройд, - там должны быть тела.
   - Пусть тела будут моим делом, Генри, - успокоил я его.
   Мы приближались к двери в конце отсека, направляясь в сторону носа. Это была прочная конструкция, обшитая деревянными панелями и покрытая лаком, с маленьким круглым окошком в верхней части. Когда наши лампы закачались в руках, и слабый серый свет заиграл на деревянных балках, я различил узор из букв, написанных на двери. Взволнованный, надеясь, что эти слова подтвердят или опровергнут наши подозрения, я протиснулся вперед Рамоса и Мергатройда.
   Буквы проплывали передо мной, едва различимые на фоне лака.
   Они гласили:
   ДВИГАТЕЛЬНАЯ УСТАНОВКА
   ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН
  

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

   Я провел пальцем по буквам, выведенным любопытным спартанским шрифтом, и нахмурился от непривычности самих слов. Свет лампы заколебался, когда Мергатройд догнал меня.
   - Это откроется, доктор?
   - Я даже не пытался открыть его. Генри, эти слова имеют для вас какой-нибудь смысл? Коронель? Это английский, но...
   Их лица в серую полоску были серьезными. - Слова? - спросил Рамос.
   - Эти слова! - воскликнул я, тыча пальцем в дерево.
   Но, даже произнося эти слова, я заметил, что мой палец коснулся лишь нескольких пятнышек там, где лак стерся.
   - Легко ошибиться, когда мы так стремимся что-то найти, - сказал Рамос.
   У меня пересохло в горле. - Прошу прощения, джентльмены. Я... позволил своему энтузиазму взять надо мной верх. Вы простите меня?
   - Мне нечего прощать, - сказал Рамос, держа мушкет в одной руке, а другой поворачивая дверную ручку.
   За дверью, как я и должен был догадаться по расположению корабля, находилось машинное отделение с его огромными колесами и валами, приводящими в движение лопасти по обеим сторонам корпуса. Все было тихо и холодно, а ведра с углем все еще ждали, когда их загрузят в железное чрево котла. Повреждение лопастей привело к тому, что некоторые детали двигателя сильно погнулись или были вывернуты из своих креплений. Даже такой непрофессионал, как я, мог бы сказать, что пароход уже не подлежал ремонту.
   Мы обшарили все узкие пространства между этими чудовищными, склепанными из железа и меди массами, но ни тел, ни их частей так и не нашли. Теперь мое беспокойство все туже стягивало грудь. Я что-то видел на этой двери, и каким-то косвенным образом это значение не совсем противоречило назначению этого машинного отделения. Не было ли это также средством, с помощью которого корабль приводился в движение?
   Я мысленно вернулся к инъекции морфия. Я точно рассчитал дозу, не так ли? Или в спешке ввел в себя слишком большую дозу наркотика, и мой мозг теперь освобождается от оков реальности?
   Или все было совсем наоборот?
   Мы покинули машинное отделение. За ним был коридор с деревянными дверями по обеим сторонам. Мы обыскали несколько отсеков, обнаружив кладовые и небольшие каюты, но никаких следов жизни. В конце этого коридора был выбор между еще одной деревянной дверью и трапом, который вел на следующий уровень. Мы поднялись по трапу, чувствуя, как он скрипит и стонет под нашими ботинками. Корабль был наклонен на правый борт, поэтому создавалось впечатление, что мы осматриваем какой-то заброшенный особняк, который начал проседать до основания, и каждый угол был рассчитан на то, чтобы внушать беспокойство и трепет.
   Оказавшись на верхнем уровне, мы быстро осмотрели все, что можно было узнать о корабле. На этом уровне были иллюминаторы, через которые внутрь проникали лучи дневного света. Там был камбуз, отдельная столовая и несколько кают. Мы обыскали их все. Везде были разбросаны незакрепленные предметы, так что повсюду, куда бы мы ни наступали, было битое стекло, осколки фаянса и щепки от дерева, но по-прежнему никаких следов присутствия людей. Библиотека была тем более шокирующей, что выглядела нетронутой, а ее книги по-прежнему стояли на полках в аккуратном порядке. Они были закреплены на полках цепями и деревянными выступами, готовые к прочтению призраками.
   Я взял с полки одну из таких книг и открыл ее наугад.
   - Размышление о внутренних свойствах галилеевых спутников, - одними губами произнес я, прежде чем захлопнуть текст.
   - Начинает казаться, что их здесь не было, когда корабль потерпел крушение, - сказал Мергатройд. - Они могли бы уплыть на шлюпках и катерах, если бы знали, что на их корабле все это есть.
   - Это возможно, Генри, - согласился я. - Также возможно, что большая часть людей все еще была на борту, когда судно налетело на эти скалы, но это событие было далеко не таким жестоким, как мы могли себе представить. Сейчас корабль кажется нам ужасным, но мы не знаем, насколько это было вызвано временем и погодой.
   - Тогда где они сейчас?
   - Если бы им стало ясно, что корабль спасти невозможно, они, возможно, рискнули бы сойти на берег с целью двинуться на север, в направлении Сантьяго. Полагаю, они забрали с собой своих погибших, чтобы достойно похоронить, а также все лодки и припасы, которые могли взять с собой в путешествие. Что несомненно - если таков был их план, - так это то, что они оставили запись о своих намерениях.
   - Сайлас прав, - сказал Рамос. - Они должны были что-то оставить. Что либо оправдает моего мастера, либо осудит его.
   Мы двинулись вперед. За библиотекой было более широкое помещение - что-то вроде коридора - с большими окнами, что делало наши лампы ненужными. На левой стороне этого коридора - стороне, обращенной к Сооружению, - была дверь, которая вела на палубу. Дверь была приоткрыта. Напротив, по правому борту, находилась еще одна дверь, обращенная к лагуне. Хотя ее стекло было разбито, эта дверь все еще была заперта изнутри. Перед нами была пара открытых дверей, ведущих в каюту, которая, на мой взгляд, имела некоторое значение, потому что даже из коридора я мог видеть, что она была роскошно обставлена, с большим столом посередине.
   - Я думаю, джентльмены, именно там мы найдем ответы на наши вопросы, - сказал я.
   Но Рамос уже наклонился, опираясь на свой мушкет, чтобы не упасть. Он что-то разглядел на досках пола: белые бороздки, глубоко врезанные в дерево.
   - Что это? - спросил я.
   - Я не знаю, Сайлас, - тихо сказал он. - Но, если вы обратите внимание на эти следы, они тянутся до самой двери, на палубу левого борта.
   Мергатройд наклонился. - По-моему, они похожи на царапины, - предположил он. - Как царапины от ногтей. - Он вытянул руку и поднес кончики пальцев к углублениям. Они идеально подходили друг другу.
   - Посмотрите, как они здесь углублены, - сказал Рамос. - Ближе к той каюте. Затем они отступают назад, становясь мельче. Затем они снова углубляются. - Он что-то подцепил: возможно, обломок гвоздя, застрявший в дереве. - Это похоже на то, как если бы человек снова и снова пытался удержаться ногтями, чтобы его не утащили за борт.
   - Я полагаю, эти следы могло оставить животное, - сказал Мергатройд. - Медведь или что-то в этом роде.
   - Вы бы предпочли, чтобы это был медведь, Генри, и я бы тоже. Но это, несомненно, следы человека.
   - Мне это не нравится.
   Я кивнул. - Очень сомневаюсь, что вы одиноки в этом мнении.
   Мы последовали за царапинами в каюту за коридором. Наши нервы, и без того испытанные, были на пределе. Рамос держал мушкет обеими руками, держа его почти горизонтально, и поводил им из тени в тень, как будто в любой момент мог выстрелить. Однако в каюте было так же пусто, как и во всем остальном корабле. По наклонной поверхности стола были разбросаны таблицы и карты, а различные альманахи все еще оставались раскрытыми, одни лежали на самом столе, а другие упали на пол, где они напоминали стаю мертвых птиц с жесткими черными крыльями. В шкафах по всей комнате было еще много книг, а также множество компасов, часов, квадрантов и так далее. Некоторые из этих образцов лежали на столе, а еще несколько в разобранном виде валялись на полу.
   - Я не специалист, - сказал я. - Но мне кажется, что эти люди, хотя и прибыли сюда раньше нас, были неплохо экипированы.
   Мергатройд пролистал карты. - Они ничем не хуже всего, что есть на "Деметре". И я не думаю, что эти приборы опозорили бы нас. Они не такие модные, как те, с которыми герр Брукер прибыл на борт, но лучше, чем те, что есть на обычном корабле.
   - Тогда мы должны отбросить все мысли о том, что эти люди были небрежны в своих приготовлениях, - сказал я. - Возможно, у них не было такого быстроходного корабля или связей с мастером Топольским, но они не были дураками.
   - И все же, - сказал Рамос, поворачиваясь, чтобы осмотреть каюту целиком и, как следствие, разрушенный корабль за ней. - Они пришли к этому.
   Мергатройд прервал свой осмотр. Он стал похож на статую, изображающую человека, водящего пальцем по открытой странице журнала.
   - Генри? - спросил я.
   Он пробормотал: - О, боже милостивый.
   - В чем дело, приятель?
   Рамос и я подошли к нему и встали по обе стороны от него. Мергатройд прижал палец к журналу, как будто какое-то зловещее гипнотическое воздействие не позволяло его оторвать.
   - Это журнал "Европы", - сказал Мергатройд.
   Я тяжело кивнул, чувствуя скорее сожаление, чем удивление. Мне было жаль Рамоса, который до сих пор, должно быть, надеялся, что, хотя его хозяин и был казачьим ублюдком, он не был лжецом.
   Но больше всего беспокоил не сам факт принадлежности корабля. Это была последняя запись в его журнале.
   Я бы сказал, что написанное - или более точным было бы нацарапанное в ужасе и спешке:
   Я ВЫБРАЛСЯ.
   ОНО ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
   ОНО ПРИБЛИЖАЕТСЯ, ЧТОБЫ ЗАТАЩИТЬ МЕНЯ ОБРАТНО.
   ВЕРНУТЬ К ОСТАЛЬНЫМ.
   УХОДИТЕ, ПОКА МОЖЕ
   По диагонали страницы, пересекая пустые страницы, виднелись бороздки, оставленные ногтями. Я смотрел на эти отметины, с трудом осознавая силу, с которой они были нанесены, и их абсолютную бесполезность. Это было хуже всего. Я не мог представить себе разум, настолько обезумевший от истерического ужаса, что он решил, будто книга - это вещь, за которую стоит цепляться. С таким же успехом можно было хвататься за воздух. И все же силы воли, стоявшей за этим актом отчаянной безнадежности, было достаточно, чтобы изуродовать журнал.
   Я осторожно отодвинул Мергатройда от журнала.
   Я закрыл его так нежно и тихо, как будто опускал крышку гроба.
   - Мы заберем это обратно в лагерь, - сказал я. - Думаю, это может дать ответы на ряд вопросов.
   Рамос проворчал: - Он ответит подробнее.
   - Сначала мы должны выслушать версию Топольского, коронель. Возможно, у него есть... какое-то объяснение.
   - Да. Объяснение, что он солгал нам, всем нам, о причинах этого безумия.
   - Мы знаем только, что некоторые люди покинули "Европу", - предостерег я, чувствуя, как нарастает гнев коронеля, как обитатели подножия какого-нибудь дремлющего вулкана ощущают медленное, но пагубное пробуждение своего огненного божества. - Для этого могут быть причины. Вернулся человек, по-видимому, обезумевший... но и для этого могли быть причины. Болезнь. Возможно, вспышка, которая привела к отказу от этой экспедиции.
   - Вы думаете... - начал Мергатройд. - Вы думаете... - Казалось, он замкнулся в себе, как сломанный автомат. - Вы думаете... это... то, о чем он говорил, вытащило его отсюда?
   - Я думаю, мы не смеем строить догадки, Генри, - сказал я, пытаясь успокоить человека, которого я видел таким невозмутимым перед штормами, холодом и другими превратностями морской жизни. Храброго, надежного человека при любых обстоятельствах, кроме этого. - Опять же, когда мы вернемся в лагерь и обсудим это с мастером Топольским...
   - Никаких обсуждений не будет, - сказал Рамос и направился в том направлении, откуда мы пришли, обратно в недра колесного парохода, держа мушкет перед собой.
  

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

   В быстрой последовательности произошло несколько событий.
   Топольский и Дюпен показались из-за северного края одной из увенчанных башенками стен, между ними шел оживленный разговор. Дюпен плелся под огромным грузом геодезических приборов, навьюченный, как вьючный мул, в то время как Топольский беззаботно прогуливался, широко жестикулируя, а его шляпа съехала набекрень.
   Рамос бросился им наперерез. Он держал мушкет наготове, но я не думаю, что этого было достаточно, чтобы вызвать у них подозрения относительно его настроения. Мы с Мергатройдом следовали за мексиканцем так быстро, как только могли, но там, где мы спотыкались и поскальзывались на камнях, Рамос оставался уверенным в себе, как будто все годы военной службы научили его преодолевать любую местность.
   - Коронель! - Я спешил за ним, уже задыхаясь от напряжения. - Мы должны позволить ему изложить свою версию событий!
   Рамос не слышал меня или не хотел слышать.
   - Я думал, что он будет последним, кто воспылает духом из-за русского, - сказал Мергатройд, поспешая рядом со мной.
   - У лояльности есть свои пределы, Генри. Боюсь, что мастер Топольский только что обнаружил предел возможностей нашего друга Рамоса.
   - Мексиканец, похоже, готов разорвать его на части.
   - Тогда хорошо, что доктор будет под рукой. Хотя надеюсь, что обойдется без отрывания конечностей. - Я подгонял его, как будто он меня сдерживал. - Да ладно вам, Генри! Возможно, мы так же убеждены в виновности Топольского в этом деле, но в Англии мы допускаем презумпцию невиновности, по крайней мере, до тех пор, пока не заслушаем подозреваемых.
   - Но мы же не в Англии, не так ли? - заметил Мергатройд. - Мы в какой-то ледяной глуши!
   К этому времени наши крики уже вывели некоторых людей из палаток. Мортлок изо всех сил старался нас догнать, как и герр Брукер и графиня Косайл. Та, подобрав подол юбки, прыгала с одного участка ровной земли на другой, смеясь про себя, как будто все это предприятие было каким-то легкомысленным развлечением.
   - Дюпен! - крикнул Рамос. - Отойдите от мастера Топольского!
   Теперь он был всего в сотне шагов от них и, несомненно, на расстоянии мушкетного выстрела.
   - Что случилось, коронель? - крикнул Топольский. - Мы возвращаемся - разве этого недостаточно?
   Рамос выстрелил один раз, пуля прошла над головами двух мужчин. Дюпен вздрогнул и выронил несколько своих вещей, которые со звоном разлетелись по камням. Рамос перешел на шаг и перезаряжал оружие на ходу, делая это с почти бездумной эффективностью, как будто его пальцы были опытными пехотинцами, которые больше не нуждались в указаниях высшего командования его мозга.
   Рамос крикнул: - Все это ложь, Дюпен! Это затонувшее судно - "Европа". С этими людьми случилось что-то плохое, и он привел нас на то же кладбище!
   - Коронель, - крикнул в ответ Топольский. - Не подчиняйся Коуду! Совершенно очевидно, что ты все еще страдаешь от последствий его операции!
   - Он совершенно вменяем! - закричал я. - Мы с Генри видели доказательства! - Я поднял регистрационный журнал. - Они так и не выбрались из этой бухты, мастер! Вы привели нас сюда под ложным предлогом, что эти люди выжили в своей экспедиции!
   - Все не так, как вы себе представляете! Я могу все объяснить!
   - Это будет здорово, - пробормотал Мергатройд.
   Я снова крикнул: - Тогда объяснитесь!
   - Колесный пароход пропал сразу же после обнаружения лагуны. Они пытались войти в него или выйти из него - неясно, что именно, - и попали под влияние тех ужасных течений и ветров, с которыми так храбро справился наш дорогой Ван Вут, прежде чем встретить свой конец на этих скалах. - Топольский остановился. Дюпен, стоявший рядом с ним на коленях, рылся в обломках своего снаряжения. - Некоторые храбрецы из "Европы" стремились сохранить свои находки, и поэтому они поместили обрывки информации в запечатанные бутылки, которые попали в открытые воды и, по милости божьей, затем во владение перуанского торгового судна... - Он помедлил. - Мне продолжать?
   - Почему вы не упомянули, что предыдущая экспедиция пропала? - спросил я, пытаясь придать процессу спокойный, рассудительный тон.
   - Коуд, ради всего святого, разберитесь в причинах.
   - Я пытаюсь.
   - Вы считаете себя человеком науки. Моряки - давайте не будем вдаваться в подробности - глубоко суеверный народ. Они не являются образованными, современно мыслящими людьми, такими как вы и я. Даже лучшие из них, такие как Ван Вут, не смогли бы подняться над той низменной частью своей натуры, которая все еще находится в плену невежества. Каждое его решение было бы окрашено совершенно неуместным осознанием того, что гораздо менее боеспособный корабль под управлением гораздо худшего капитана потерпел крушение. - Он умоляюще посмотрел на меня. - Зачем мне было обременять беднягу такой ненужной вещью, если это не имело никакого значения?
   - Думаю, что это могло иметь какое-то значение, - сказал Рамос.
   - Дорогой Лионель, не будешь ли ты так любезен направить этот мушкет в другое место?
   - Вы пойдете со мной, хозяин. Мы вернемся на лодке, и я попрошу капитана Ван Вута заковать вас в цепи.
   - Чепуха.
   - Это не просьба. - Рамос выстрелил снова, на этот раз под таким низким углом, что пуля, должно быть, просвистела всего в нескольких дюймах от Топольского. Так же методично, как и раньше, Рамос начал перезаряжать оружие. - Меня наняли присматривать за экспедиционным отрядом и следить за тем, чтобы капитан Ван Вут и его люди придерживались буквы соглашения, если они будут колебаться. Но это не они лгали и обманывали других. Условия моей работы были нарушены.
   Топольский низко пригнулся, словно ожидая нового выстрела.
   - Хотите взять на себя ответственность, не так ли?
   - Нет. Я малообразованный солдат. Герр Брукер или графиня Косайл могут взять на себя вашу роль. - Он пожал огромными плечами. - Мне безразличен ваш выбор.
   - Я не хочу этого, - сказал Дюпен, как будто его кандидатура рассматривалась. - Я просто хочу сесть за бумагу и все обдумать. - Его ледяные глаза встретились с моими. - Мы обошли все вокруг, доктор Коуд! Я думаю, что есть пути внутрь. И пути наружу. Но об этом очень трудно думать. Как вы думаете, все начиналось вот так? - Он кивнул сам себе, как будто продолжая разговор в своей голове. - Я не думаю, что это было так. Думаю, так все и закончилось, когда что-то пошло не так. Я прикоснулся к камню! Я почувствовал, как он что-то шепчет мне. Где-то там есть двигатель!
   Я показал юноше, что ему следует вернуться к палаткам. - Если вы способны успокоить свой грозный ум, Раймон, идите и сделайте это. - Затем, обращаясь к Топольскому: - С людьми на том пароходе случилось что-то ужасное. - Я похлопал по бревну. - Если это какое-то свидетельство, то все они заходили в ваше Сооружение. Один из них снова вышел, но только на то время, которое потребовалось, чтобы оставить нам сообщение. Затем беднягу затащила обратно та мерзость, что скрывается в этих стенах.
   - Сообщение?
   - Что мы должны уходить, пока у нас есть возможность.
   Он покачал головой, насмехаясь над моими словами. - Несомненно, это уловка, чтобы отпугнуть нас. Что может быть лучше для сохранения тайны?
   - Как вы объясните отсутствие тел?
   - В этом нет необходимости. Они просто ушли в другое место. - Его взгляд снова метнулся к мушкету. - Лионель, как ты думаешь, смог бы ты найти в себе силы быть менее жестоким?.. - Рука Топольского внезапно дернулась, нащупывая что-то, спрятанное в складках его одежды. Низкое солнце блеснуло на почерневшем металле: в его пальцах был зажат изящный крошечный пистолет.
   Рамос выстрелил. Я не виню его, поскольку в тот момент казалось вполне вероятным, что Топольский выстрелит в него первым. Коронель, поскольку он не был убийцей по натуре, стремился только обезоружить Топольского, и этого он добился. Пуля из его мушкета задела предплечье Топольского. Выстрел отозвался оглушительным эхом, казалось, отразившись от каждой поверхности вокруг нас, от гальки до нависающих над лагуной скал. Топольский, в свою очередь, вскрикнул и, возможно, собирался выронить пистолет. Но этот процесс был недостаточно быстрым, и из-за злобы или какого-то неконтролируемого импульса его поврежденной руки он нажал на спусковой крючок. Маленький пистолет сверкнул, и по какой-то милости пуля не попала в Рамоса.
   Вместо этого она попала в меня.
   Она пронзила мой живот, и я мгновенно понял - еще до того, как меня коснулся первый проблеск боли, - что я погиб. Хирург может извлечь пулю из мышцы, он может отрезать руку, раздробленную пушечным выстрелом, но когда пуля попадает человеку в живот, тут уж ничего не поделаешь. Не имело значения, что я был единственным хирургом на "Деметре": даже если бы здесь присутствовала сотня таких, как я, обладающих всеми знаниями и инструментами современной медицины, это ни на йоту не изменило бы мою судьбу.
   Я упал на землю. Началась агония. Я приготовился к ней, как человек готовится к визиту надоедливого гостя, но это не сделало само по себе зрелище более терпимым. Я застонал, сдерживая нарастающее давление мучений.
   Рамос отбросил мушкет и подскочил ко мне. Мергатройд и Мортлок бросились к Топольскому, чтобы остановить его, когда маленький пистолет выпустил свое жало.
   - Мне жаль, Сайлас, - сказал Рамос, и в его глазах появилась отчаянная печаль. - Я не это имел в виду!
   Кровь закипела у меня во рту. Но я должен был поговорить с ним. - Это не ваших рук дело, Лионель.
   - Возможно, все не так уж плохо.
   Я покачал головой. Коронель знал то же, что и я. Он видел, как слишком много людей умирало подобным образом.
   - О, Сайлас, - сказала графиня Косайл, склонившись надо мной с другой стороны. - Вы снова пошли и сделали это, не так ли?
   - Что я сделал? - спросил я слабым голосом.
   - Вы погибли из-за нас. Или скоро погибнете. - Она опустила глаза на кровавую трясину у меня на животе. - Честно говоря, вы будете настаивать на том, чтобы вам было тяжело. Со всеми вашими медицинскими познаниями, неужели вы не могли хотя бы найти способ покончить с собой безболезненно?
   - Он стрелял в меня, - сказал я.
   - Сайлас, это не так, и вы это знаете. Бедняга почти полностью лишен воли.
   Несмотря на мою боль - возможно, даже из-за нее, - я не думаю, что когда-либо видел более прекрасное видение, чем лицо графини Косайл. Она была ангелом, окруженным желтым нимбом, ее глаза смотрели на меня с бесконечным упреком и бесконечным состраданием, как будто я согрешил против бога и тем самым заслужил вечное искупление.
   - Я умирал раньше, - сказал я, и двери памяти снова открылись, в то время как остальная часть меня закрылась, как город, в котором заканчивается сезон. - Я умирал, не так ли?
   Графиня Косайл печально кивнула.
   - Много раз. Много, много раз.
   - Почему... - с трудом выдавил я из себя сквозь кровавый ком во рту. - Почему это происходит со мной?
   - Потому что вы не хотите взглянуть правде в глаза и понять, что нужно делать с "Деметрой". - Она протянула руку и погладила меня по волосам. - Но сейчас нет смысла мучить себя из-за этого. Что сделано, то сделано. Увидимся в следующий раз, доктор Сайлас Коуд. Наслаждайтесь сном мертвеца, пока можете.
   Рамос обнял ее за плечи. - Графиня, мы должны перебраться на возвышенность.
   - В чем дело, Лионель?
   Он кивнул в сторону лагуны. - Из-за этого.
   Я медленно повернул голову. Даже когда я лежал, умирая, и проливал свою кровь на камни, я хотел узнать, что встревожило моего друга. Затуманенным взором я смотрел на воду.
   Сначала я не мог понять, что я вижу.
   Мыс двигался. Выпуклый лоб этого похожего на череп образования ожил. Он менял форму, опускался все ниже, тек и обвисал, словно безмолвно демонстрируя хорошо известный студентам-анатомам процесс медленной деформации, который поражает все костные структуры на протяжении всей жизни.
   - Оползень, сэр, - сказал Мергатройд с пересохшим ртом.
   "Оползень" - не совсем подходящее слово для описания того, что мы наблюдали. Половина горы отделялась, падая под действием силы тяжести. Единственной причиной, по которой это выглядело таким тяжеловесным, было то, что мыс находился в трех милях от нас.
   - Это не могло произойти просто так! - запротестовал мастер Топольский.
   - Должно быть, стрельба спровоцировала это, - сказал Рамос. - Я слышал о таких вещах в горах. Один-единственный выстрел может обрушить завесу льда и снега, достаточно большую, чтобы сровнять с землей целый город.
   Нижняя часть каменной глыбы начала обрушиваться на лагуну. Поднялся огромный пушистый занавес из белой пены, быстро скрывший остальную часть процесса, как будто эта встреча природных стихий - земли и воды - была в некотором роде неприличной и должна была быть скрыта от наших пристальных взглядов.
   - Всплеск не даст нам выбраться отсюда, сэр, - сказал Мортлок.
   - Нас беспокоит не всплеск, - холодно ответил Рамос. - Это перемещение воды. Будет волна. Очень значительная волна. Мы должны двигаться!
   - Уже слишком поздно, - сокрушалась графиня Косайл. - Никто из нас не выживет. Рельеф местности не позволяет этого сделать. Форма этой лагуны будет ограничивать воду во все более мелком объеме. Поскольку волна должна куда-то выходить, она будет набирать высоту. Я думаю, теперь мы знаем, почему "Европа" налетела на эти скалы. Она была подхвачена и перенесена сюда подобным катаклизмом, который, несомненно, сокрушит нашу собственную "Деметру".
   Волна теперь была ближе, гоня перед собой холодный, влажный ветер.
   - Что мы можем сделать? - спросил Мергатройд.
   - Ничего, - решительно сказал Рамос. Он посмотрел на меня сверху вниз со слабой улыбкой. - Я думаю, каждый человек в конце концов задумывается о том, как он умер, Сайлас. Что касается меня, я всегда считал, что здесь замешан порох. Оказывается, я был прав в этом отношении. Но не предусмотрел именно этих обстоятельств.
   На последнем издыхании мне удалось невесело усмехнуться, прежде чем я снова умер.
  

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  
   Вода брызнула мне на правую щеку, и я пришел в сознание. Моя левая щека лежала, прижавшись к столу, на котором я впал в оцепенение.
   - Извините, - сказал Мортлок без особого сочувствия в голосе. - Я не хотел опрокинуть на вас этот стакан. Я просто хотел вас подтолкнуть, и...
   Я оторвал свою звенящую голову от стола. Моргнул, но все вокруг упорно оставалось расплывчатым. Мой собственный почерк превратился в размытое фиолетовое пятно. В голове пульсировала боль. Отчасти эта пульсация была вызвана постоянным гулом двигателей "Деметры", но не полностью. Я нащупал очки. Какая-то часть мира снова оказалась в центре внимания, но не вся.
   - Волна, Мортлок, - сказал я, все еще находясь на грани между сном и явью.
   - Волна, сэр?
   - Лагуна и колесный пароход. Мыс... - Но я замолчал, мгновенно и с болью осознав, что мои слова не имеют смысла для этого человека, а моя болтовня была всего лишь последствием слишком яркого сна. - Простите меня.
   - С вами все в порядке. Со мной происходит то же самое, когда меня слишком внезапно выдергивают из постели. - Его взгляд опустился на промокшие остатки моей рукописи, на которые он опрокинул мензурку. Работа таяла у меня на глазах, буквы превращались в листья водорослей, видневшиеся сквозь подводный мрак. - Вы ведь сможете повторить это еще раз, не так ли? - спросил он, искренне переживая за мои напрасные труды.
   - В ваших устах это звучит так же просто, как покрасить забор. - Но, поборов тщеславие, я согласился с его доводами. - Да, я переделаю это, а в идеале улучшу то, что было раньше. По правде говоря, я сам себя загнал в угол. Я чувствовал, что повествование требует привнесения драматизма, поэтому придумал что-то драматичное. Единственная трудность заключалась в том, что в итоге драма убила весь мой состав персонажей. Боюсь, я немного перестарался.
   - Это было немного неосторожно, - сказал Мортлок.
   - Что ж, вы разбудили меня не просто так. Неужели капитан все-таки решил поступить разумно и повернуть корабль обратно? Этот узкий проход едва не стоил нам двигателя, а эти ледяные стены, возвышающиеся вокруг нас, выглядят так, словно они рухнут, если мы просто подышим на них.
   - Нет, мы не разворачиваемся. На самом деле, мы идем все дальше, как хорек за барсуком. - Он приложил ладонь рупором к уголку рта и понизил голос до полушепота. - Они не хотят, чтобы я сообщал вам об этом до официального сообщения, но думают, что близки к тому, чтобы найти это. Все очень взволнованы, но стараются этого не показывать.
   - Благословенная трещина Топольского, - сказал я, с трудом веря, что это может быть правдой. - Что ж, будем надеяться, что это все, на что он рассчитывал. И будем надеяться, что "Деметре" будет так же легко уйти, как и попасть внутрь.
   Мортлок ушел. Я налил себе еще одну порцию радия, чтобы прогнать дурные мысли, вертевшиеся у меня в голове. Теперь стало понятно, что между волной и моим пробуждением было видение, как я, спотыкаясь, продвигаюсь по каменному туннелю, стремительный кошмар, наполненный ужасной уверенностью в том, что сам уже мертв. Чем больше я зацикливался на этой интерлюдии, тем больше она вытесняла ужас перед волной и моей смертью на скалах. Я решил, что это был не новый сон. У меня и раньше такое бывало, и всегда это возникало в тот момент, когда я сталкивался с отраженным видением моего собственного черепа, смотрящего на меня из глубины души. Только доза радия могла уничтожить последние обрывки этого сна, но с каждым разом ее действие оказывалось все менее длительным, и доза должна была быть все сильнее. Теперь я почти мог видеть его чудесное, убаюкивающее свечение при свете лампы в каюте.
   - За современное чудо нашего времени, - сказал я, поднимая пустой стакан в знак приветствия. - И за вечное избавление от дурных снов.
   Когда сквозняк сделал свое дело - я почувствовал себя, по крайней мере, немного отдохнувшим и несколько освобожденным от оков кошмара, - я закрыл за собой решетчатую дверь и двинулся по центральному проходу, пока не добрался до рубки управления "Деметры".
   Капитан Ван Вут стоял позади старшего пилота Мергатройда, который отвечал за управление дирижаблем, сидя в своем брезентовом кресле и действуя сложным набором рычагов с медными ручками, которые управляли нашим полетом. Над креслом пилота, на виду у Мергатройда и Ван Вута, располагались многочисленные циферблаты, каждый из которых представлял собой миниатюрное ювелирное изделие, покрытое радием.
   - Пропеллеры, лейтенант Мергатройд.
   - Пропеллеры, капитан.
   - Угол падения три градуса.
   - Угол падения три градуса, капитан.
   - Поверните на восемь градусов влево.
   - Восемь градусов влево, капитан.
   Так все и шло: Ван Вут отдавал, казалось бы, бесконечный список спокойно сформулированных приказов, а Мергатройд повторял и выполнял эти команды, как будто эти двое были разными организационными компонентами некоего большего организма, наиболее полным выражением которого была "Деметра".
   Рубка управления была с трех сторон окружена большими, продуваемыми сквозняками иллюминаторами, скошенными вниз. По обеим сторонам проплывали ледяные стены, крутые, как в каньоне. Они тянулись дальше, исчезая во мраке. Солнце в это время стояло низко, и мы уже двигались по погруженным в густую тень глубинам траншеи. Наша наполненная водородом оболочка, вздувшаяся над гондолой, казалась призрачной массой, на ее боках едва угадывались последние слабые лучи солнечного света. По левому и правому борту, соединенные с корпусом и гондолой стойками, проводами и тросами управления, находились наши четыре двигателя: два спереди, два сзади. Три двигателя пыхтели и вращали винты; четвертый (ведущий двигатель по левому борту) был неисправен, его винт разбит вдребезги. Двумя неделями ранее судно налетело на ледяную глыбу, и винт нельзя было починить, пока "Деметра" не добралась до берега.
   Мастер Топольский и месье Дюпен стояли у передних иллюминаторов, держась за поручни безопасности. Герр Брукер, знаменитый австро-немецкий промышленник, сверялся с показаниями своих наручных часов, несомненно, сравнивая их с хронометрами, расположенными в рубке управления. Некоторые из них показывали наше местное время, в то время как другие показывали время в крупных городах севера.
   Рамос сидел рядом с Мергатройдом спиной ко мне, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Даже когда палуба накренилась, когда ветер изменил наш курс, он оставался доблестно невозмутимым.
   - Мы его нашли? - спросил я.
   - Мы кое-что нашли, Сайлас, - ответил Рамос тихим, доверительным тоном. - Эта траншея неуклонно углублялась на протяжении почти пяти миль. Как вы можете видеть, сейчас мы почти полностью погрузились в нее, и нам еще предстоит углубиться. Однако я бы предостерег вас от слишком поспешных надежд. Ложные тревоги случались и раньше.
   - Но ни одной, ради которой стоило бы выдергивать меня сюда.
   - Посмотрим. - Он слегка повернулся, и стал виден его массивный профиль. Это было лицо, высеченное из камня, с челюстью-валуном, гранитными гранями и лбом, похожим на нависающий утес. Он был совершенно лыс, его череп был покрыт шрамами и вмятинами от жизни, слишком интересной и жестокой для простого описания. Единственным повреждением, происхождение которого я мог с уверенностью определить, был участок покрасневшей кожи на затылке. Это был заживающий ожог, который был неизбежным побочным эффектом лечения радием, полученным им ранее во время нашей экспедиции. Лучи радия полностью устранили аневризму головного мозга; небольшое воспаление вышележащих тканей, несомненно, было малой ценой за его жизнь.
   - В любом случае, мы никогда не заходили так глубоко. Я не думал, что вы захотите это пропустить.
   - Вы правы. - Я оглядел раскачивающуюся рубку в поисках того, чего я одновременно боялся и жаждал, токсина, который сам по себе был нейтрализатором. - Где...?
   - Мисс Косайл? - Его слабая улыбка выдала понимание моего интереса к этому приводящему в бешенство, обольстительному экземпляру. - На улице, Сайлас, рискует шеей и конечностями.
   Комнату озарила вспышка, подобная молнии. Молния есть всегда, - подумал я про себя, как будто эти слова были стихотворной строчкой, заученной наизусть из какого-то забытого стиха, лишенной смысла, но все же несущей в себе убежденность в первостепенной важности.
   Всегда молния.
   Но на самом деле это был не шторм, даже отдаленный. Над нами не было облаков, и их не было на горизонте, когда мы опустились ниже уровня поверхности. Источник этого разряда был гораздо ближе, и его происхождение стало мне ясно, когда вторая вспышка последовала сразу за первой. Обе пришли непосредственно снаружи гондолы, с узкого смотрового трапа, который опоясывал конструкцию, обеспечивая ограниченный доступ к двигателям, стойкам и так далее.
   - Она склонна к самоубийству! - воскликнул я.
   Поплотнее запахнув шинель - по крайней мере, предусмотрительно одевшись потеплее, когда выходил из каюты, - я подошел к двери левого борта и выскользнул наружу, плотно закрыв ее за собой. Это действие может показаться достаточно обыденным, но до этого я всего несколько раз выходил за пределы гондолы и никогда - при подобных обстоятельствах. Все было по-другому, когда мы парили в облаках или высоко над неизменным, далеким зеркалом океана. Там понятия скорости и высоты становились абстрактными, и я обнаружил, что мое головокружение (правильнее было бы сказать, акрофобия) легко проходит. Однако теперь не было никаких сомнений ни в нашей высоте, ни в нашем движении. Ледяные стены скользили мимо со скоростью, от которой у меня опять кружилась голова - не потребовалось бы большой ошибки в нашем курсе, чтобы врезаться в эти стены, - в то время как дно ледяной впадины все еще было достаточно далеко под нами, чтобы вызвать тошнотворное ощущение высоты. Не имело значения, что дирижабль теперь летел примерно на уровне поверхности по отношению к общему ледяному покрову, покрывающему Антарктиду. Основание под нами уходило вниз так круто, что с таким же успехом мы могли находиться на высоте сотен футов над твердой скалой. Я был как канатоходец между небоскребами.
   Двигатели ревели. Воздух был ледяным. Но, к счастью, ветер почти не обдувал мою кожу и не пытался сбросить меня в пустоту.
   Я двинулся по проходу, пока не оказался почти рядом с мисс Косайл. Она перегнулась через хлипкую проволочную изгородь, которая служила единственной защитой на краю прохода. Одетая, как эскимоска, в желтые меха, она стояла одной ногой в сапоге на палубе, а другую отставила за спину, едва касаясь борта гондолы, и так сильно наклонилась вперед, что можно было представить, что в любой момент может упасть. И это без учета громоздкого фотоаппарата и лампы-вспышки, которые она держала перед собой.
   - Мисс Косайл, вы просто невыносимы! - крикнул я, перекрывая рев двигателей. - Как ваш врач, я прошу - требую - чтобы вы немедленно вернулись внутрь! - Я снова ахнул. - Боже мой, на вас даже нет перчаток!
   - С этим старьем в перчатках не разберешься, Сайлас, - сказала она, улыбнувшись в мою сторону и тут же снова уставившись в камеру. - Но все в порядке. Когда перестаю их чувствовать, я понимаю, что пора зайти внутрь, сменить кассету и окунуть пальцы в стакан теплого бурбона. - Вспышка сработала снова. Свет пульсировал на борту "Деметры", обводя двигатели, стойки, гондолу, оболочку, в то время как меньшая его часть очерчивала огромные, неприступные ледяные стены, между которыми мы скользили. - О, это хороший снимок. Это будет круто!
   - Если вы не доживете до того, чтобы увидеть это напечатанным, какой в этом смысл?
   - Не будьте таким занудой, Сайлас. Девушка должна делать то, что должна. Особенно в моем положении!
   - Сколько бы ни платила вам "Дейли Юпитер", я надеюсь, это того стоит.
   Покачав головой, прикрытой капюшоном, она неохотно уступила моему беспокойству, отодвинулась от ограждения и поставила обе ноги на трап. - В любом случае, на данный момент я закончила. Нельзя слишком быстро использовать эти вспышки, иначе мне нечем будет светить, когда мы доберемся до подземного мира. Кроме того, нужно напечатать текст. - Она сунула камеру мне в руки. - Держите. Помогите девушке, ладно?
   - Я благодарен за звук этих двигателей, - сказал я. - Это единственное, что помогает мне уснуть, если не считать граммофона герра Брукера и адского стука вашей пишущей машинки.
   - Люди в Покипси должны знать, что с нами происходит, Сайлас. Но вам не стоит жаловаться. Фрици подарил мне самую легкую и бесшумную пишущую машинку из когда-либо созданных.
   - В таком случае, передайте герру Брукеру, что с ней еще нужно кое-что доделать.
   Я уже был готов вернуться в гондолу, когда она внезапно взяла меня за руку. - Смотрите. Подъем впереди становится круче. Боже правый, мы действительно начинаем спускаться!
   Я с трудом сглотнул, борясь со страхом. - Если Топольский хотел зарыться в Землю, ему следовало взять с собой проходческий комбайн, а не дирижабль!
   - Как знать, может быть и то, и другое. - Ее капюшон касался моего лица, оторочка из меха щекотала мне щеки. - Вы странная рыба, вы знаете об этом?
   - Я странная рыба?
   - Вы подписались на это, как и все мы. Вы всегда знали, что, по мнению этого глупого казака, он найдет. Так почему же вы ведете себя так, будто никто никогда не говорил вам, что мы ищем вход в полую Землю?
   - Я был прекрасно осведомлен о его намерениях, мисс Косайл, - спокойно ответил я. - Я просто не верил, что хоть что-то из этого может быть правдой. Тем не менее, это была работа. Мои обязанности требовали, чтобы я заботился о благополучии экипажа и экспедиционной группы, а не покупался на всякую чепуху о дырах на дне планеты.
   - Это позор. Потому что, похоже, мы действительно нашли свою дыру, не так ли?
   Пол перед нами не просто становился круче. Он превратился в почти вертикальную шахту, дно которой было чернее чернил.
   Боже мой. Там не было... ничего.
   - Выше нос, Коуд, - сказала Косайл.
  

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

   "Деметра" спускалась. Шахта - расщелина Топольского - была достаточно широкой, чтобы пропустить весь дирижабль, но свободного места вокруг нас было всего около пятидесяти футов. Наши двигатели теперь не гнали нас вперед, а использовались для того, чтобы удерживать нашу позицию как можно ближе к середине шахты, что требовало от Мергатройда большого мастерства. Из газового баллона медленно вытекал водород, чтобы уменьшить нашу плавучесть и позволить нам погрузиться в постоянно сгущающийся воздух расщелины. Это было не совсем путешествие в один конец, так как мы могли снова подняться, сбросив балласт (операция, конечно, была запланирована заранее), но все равно это можно было предпринять только один раз.
   "Деметра" быстро скрылась за пределы видимости дневного света. Лучи антарктического солнца проникали в шахту всего на несколько сотен футов, а затем все погружалось в темноту. Опять же, это было учтено. Из гондолы торчали прожекторы, расположенные парами под таким углом, что их пересекающиеся лучи освещали определенное расстояние от дирижабля. Пока Ван Вут и Мергатройд регулировали двигатели и управляли нашим снижением, Мортлок и другие члены экипажа постоянно сообщали приблизительную дальность полета и направление.
   - Восемьдесят на отметке тридцать градусов!
   - Шестьдесят и приближаемся к нулю!
   Мы опускались и продолжали погружаться. Трещина продолжала идти вниз. Иногда она поворачивала в ту или иную сторону, как перекошенная водосточная труба, но никогда не сужалась и не расширялась, и не было никаких признаков того, что у нее есть дно. Если у Топольского и было какое-то представление о ее абсолютной глубине, то он не высказал никакого мнения, кроме как побудить Ван Вута продолжать. Капитан так и сделал. У него был контракт, и он был уверен в возможностях своего судна.
   Мы углубились в континентальный лед на полмили или даже больше. Затем еще как минимум на столько же.
   У нас заложило уши. Мы были похожи на альпинистов, спешащих вниз с разреженной вершины. В какой-то момент я оглядел гондолу и понял, что мисс Косайл отсутствует, и удивился, как она могла не быть свидетельницей этого подвига, самой грандиозной и смелой экспедиции нашего века. Затем, перекрывая шум моторов, я расслышал деловитое постукивание ее пишущей машинки и понял, что никакое зрелище, каким бы эпохальным оно ни было, не может помешать работе над сообщением. Вскоре щелканье сменилось писком нашего аппарата азбуки Морзе, так как ее слова передавались по беспроводной связи к ионосферному слою Хевисайда, а затем на принимающие станции, разбросанные по всему южному континенту.
   Мы продолжили спуск. На расстоянии трех миль воздух стал еще гуще, но по-прежнему был холодным и сухим. Прожекторы высвечивали удивительные оттенки цвета льда, где полосы мерцающего зеленого, синего и бирюзового цветов чередовались с переливающимися оттенками необычайной тонкости и красоты. То тут, то там виднелись розовые и лиловые прожилки, свидетельствующие о какой-то забытой эпохе в истории Земли. В какой-то момент Мортлок с растущим мальчишеским волнением заметил костлявый остов какого-то огромного морского чудовища, сохранившийся на века, словно между стеклянными плоскостями предметного стекла микроскопа.
   Внезапно лед уступил место смеси щебня и грязи, как на раздробленной местности под ледником, а затем мы преодолели еще несколько миль твердой скалы, представляющей собой саму континентальную кору. К этому времени точка нашего старта была невероятно высоко над нами. Если бы расщелина была прямой и если бы над нами не было газовой оболочки, возможно, удалось бы разглядеть крошечную, уменьшающуюся точку неба. Но прибавило бы это нам мужества или подорвало его, я не осмеливался сказать.
   Косайл ворвалась обратно в рубку управления, размахивая копией своего последнего сообщения для "Дейли Юпитер".
   - Симмс оправдан! - она топнула ногой, как чечеточница, и широко развела руками. - "Великий Топольский доказывает существование открытого полюса и полой Земли!" Как вам такой заголовок, приятель?
   - Его имя будет напечатано более жирным шрифтом, - пожаловался Топольский.
   - Хорошо! Как насчет "Топольский торжествует! Единственный исследователь нашего времени подтверждает мнение Симмса и доказывает существование полой Земли! Далее следуют неприятные подробности!"
   - Лучше.
   - Я закодирую это и немедленно передам.
   - Не лучше ли, - сказал я, - подождать, пока мы не увидим, что на самом деле находится на дне этой шахты?
   Топольский бросил на меня испепеляющий взгляд. - Если бы это было поручено таким людям, как вы, Коуд, никто бы ничего не исследовал. Вы бы испортили им настроение еще до того, как они потеряли бы порт из виду.
   - Она расширяется! - крикнул Мортлок. - Стены отодвигаются: двести футов, триста футов... за пределы досягаемости наших прожекторов! Мы выходим на дно...
   - Но куда? - спросил я.
   Казалось, это была бездна бесконечной черноты. Под нами была абсолютная пустота, темнее ночного свода. Над нами, освещенный направленными вверх прожекторами, был потолок из покрытой пятнами льда скалы цвета черепа, изрезанный шрамами, рябинами и кратерами, как обратная сторона поверхности Луны. Наличие этой пустоты не было неожиданностью, поскольку доказательство ее существования было неотъемлемой частью цели нашей экспедиции. Но увидеть все это собственными глазами, ощутить эту зияющую пустоту под нами и эту зловещую каменную громаду, нависшую над нами, было таким переживанием, которого не могло хватить ни на какое предвкушение. Каждый из нас вырос в мире, где земля под ногами была твердой и надежной, а небо над головой - воздушным и светлым. От этой отвратительной перестановки столь банальных фактов заставила меня пошатнуться, испытать тошнотворную морскую болезнь. Я огляделся по сторонам, изучая застывшие выражения лиц моих попутчиков. Каждый из них переносил реальность нашей ситуации со стоическим спокойствием, с напряженными челюстями и сжатыми губами, но я видел, что за каждой маской скрывается хрупкое существо, которым она была на самом деле.
   - Ведите нас по расширяющемуся кругу, удаляясь от дыры, - сказал капитан Ван Вут ровным голосом, но каким-то слишком спокойным, слишком властным, чтобы полностью скрыть свои естественные инстинкты. - Двигатели на минимальную скорость, и следите, чтобы мы не пробили баллон о потолок. Мортлок, пошлите группу людей на оболочку с крюками и захватами.
   Этот давящий потолок простирался во все стороны, далеко за пределы досягаемости наших прожекторов. Пустота под ним была непроницаема для наших чувств и приборов. Прожекторы бесцельно шарили по ней. Утяжеленные тросы, опущенные на глубину тысячи футов под гондолой, не касались ничего на своем пределе. В них не было необходимости. Острая интуиция, которую, я уверен, разделяли все мы, подтвердила, что чернота под нами была за пределами всех рациональных возможностей измерения. Возможно, она простиралась до самой середины Земли.
   Возможно, дело зашло еще дальше.
   Капитан продолжал раздавать указания, а летчики передавали их от отряда к отряду. Я думаю, это помогало поддерживать эту суету обязанностей, давая людям возможность чем-то заняться, нагрузить их умы, прежде чем их воображение разыгралось слишком сильно. "Деметра" отошла от точки входа, описывая спиральную траекторию. Все это время проводились измерения и фотосъемки: жужжали приборы, щелкали диафрагмы, как будто даже это адское место можно было покорить с помощью мании исследования. Люди Мортлока выбрались из гондолы в оболочку и поднялись по лабиринту лестниц и сходней, которые тянулись между газовыми сферами, расположенными вдоль всей ее длины, пока не смогли высунуть головы через люки в парусиновой обшивке корабля. В этот момент они находились (по моим прикидкам) примерно в ста футах от среднего уровня потолка, то есть настолько глубоко в темноте, насколько капитан Ван Вут был готов опуститься. Поскольку потолок был неровным, с зазубренными выступами острых скал и сталактитами размером с церковные шпили, им приходилось защищаться от столкновений с помощью стержней, похожих на шесты плоскодонки, упираясь в движущуюся поверхность до тех пор, пока дирижабль не опускался или не отклонялся от необходимого курса. Там, наверху, у них также были винтовки, и они время от времени стреляли в какое-нибудь приближающееся препятствие. Скала или лед разлетались вдребезги с одинаковым апломбом, и вид этих ужасных осколков, бесшумно исчезающих в темноте под нами, вызывал во мне глубокое, всепобеждающее беспокойство, превосходившее все остальное, что я когда-либо испытывал. Бездонный колодец - это само по себе плохо, но камень, падающий в бездонный колодец, еще хуже, потому что он делает факты притяжения немедленно ощутимыми.
   Месье Дюпен был поглощен анализом. Он метался от окна к окну, не обращая внимания на людей, докладывавших о лучах прожектора, и нимало не заботясь об их работе. Я настороженно наблюдал за ним, хорошо подмечая признаки маниакального перенапряжения. Если это был его способ справиться с ситуацией, то неплохо. Но я уже предупредил его, что его тело - это не машина, которой можно злоупотреблять в угоду его интеллекту, и что ему нужно лучше заботиться о себе. Дюпен слушал достаточно внимательно, но дальше этого дело не пошло. Я думаю, он чувствовал, что его разум может работать, опираясь только на волю, не подчиняясь плотским желаниям.
   Я остановил его, когда он пересекал гондолу с блокнотом и ручкой в руках.
   - Успокойтесь, дорогой мальчик. Вы сгораете, как свеча.
   Он посмотрел на меня с удивлением. - Это не я себя изводил, доктор. Меня к этому вынуждают.
   Я понизил голос. - Я проинструктировал мастера Топольского не доводить вас так сильно.
   - О, это не он. - Он поднял свои близко посаженные серо-зеленые глаза к алюминиевому потолку гондолы. - Это они. Те, что снаружи. Они продолжают шептать мне. Им нужны ответы, и я тот, кто может их дать, даже если это отнимет у меня силы.
   - Ответы? - осторожно спросил я, поскольку рискованно потакать любым фантазиям.
   - Геометрия, доктор. - Он сунул мне свой блокнот. - Топология! Вопрос о выворачивании сферы! Разве вы не видите, что я почти у цели? Знаю, что всего лишь следую по стопам Морина, но поскольку у нас на "Деметре" только ограниченное количество книг, и никто не позволит мне использовать аппарат Морзе, чтобы попросить кого-нибудь прислать уравнения, я должен сам собрать все это воедино. - Он сжал кулак и тихонько постучал им по вспотевшему лбу. - Я тоже почти вижу это. Просто нахождение здесь немного помогает.
   - Нахождение где?
   - Внутри сферы. Вот что мы сделали, не так ли? Проложили туннель сквозь сферу, чтобы проникнуть во все, что находится под кожей. Точно так же, как вы просверлили коронеля Рамоса.
   - Я не просверливал его, - сказал я, подавляя дрожь. - Сейчас век радия! Нам не нужно такое варварство. Однажды, совсем скоро, последний хирург, который когда-либо вскрывал человека, уйдет в историю. - Я прищурился, обеспокоенный чем-то, до чего было просто невозможно дотянуться. - Но с чего вы взяли, что я когда-нибудь буду делать трепанацию?
   - Не знаю, - рассеянно ответил Дюпен. - Ничего особенного. Это важно. Вот почему у меня болит голова. - Он постучал по книге костяшками пальцев, смазывая безупречную аккуратность своих геометрических построений. Круги, сферы, фигуры, похожие на скрученные цветы и узловатых осьминогов. - Это то, что называется истинным парадоксом, доктор, - то, что здравый смысл подсказывает каждому, что это невозможно, но что вовсе не является невозможным.
   - А что нет?
   - Вывернуть сферу наизнанку. Вы говорите, что это невозможно. Все так говорят. Но это возможно.
   - Не знаю, можно это или нет, - ответил я. - Но я уверен в одном. Вам пойдет на пользу отдых.
   - Я отдохну, когда они мне позволят, - сказал Дюпен.
   - Они?
   - Те, кто не дает мне спать, как остальным!
   - Теперь я действительно беспокоюсь за вас.
   - Дайте парню делать свою работу, да, - пожурил "Фрици" Брукер, промышленник со странной полоской черных волос на голове и необычным, диссонирующим вкусом к граммофонным записям, к которым все мы привыкли за долгие недели нашего путешествия в Антарктиду.
   - Я очень рад, что он выполняет свою работу, - сказал я. - Но не в ущерб своему здоровью. Я не хочу, чтобы он сгорал, как сигнальная ракета, только потому, что не знает, когда дать отдых своему разуму. Кто бы из вас ни заставлял его так...
   - Наблюдаю! - крикнул один из наблюдателей. - Прямо по курсу, капитан, около полутора тысяч метров!
   Раздался мрачный голос Ван Вута: - Двигатели полностью остановлены!
   Лица прижались к переднему окну гондолы. Наши сердца замерли в груди, когда мы уставились в ужасающую пустоту. Это был контакт! Лучи прожекторов скользнули по краю чего-то, свисающего с потолка: на этот раз это был не выступ скалы или льда, а нечто гораздо большее, со всеми жуткими признаками искусственности.
   - Сооружение! - воскликнул Топольский, в волнении дергая себя за бороду. - Наконец-то мое Сооружение! Ада! Немедленно внесите изменения в свой текст! Вычеркните старое и вставьте новое! Ваш свежий заголовок звучит так: - "Топольский обнаружил перевернутую цитадель под корой полой Земли! Все учебники истории немедленно устарели!"
   - Разве мы сейчас не упоминаем Симмса? - спросила мисс Косайл, покусывая кончик желтого карандаша.
   - Ему придется довольствоваться сноской, дорогая девочка. Одним жестоким ударом он оказывается изгнанным в пыльные дебри открытий! Любой человек мог бы предположить, что Земля полая. Чтобы найти это Сооружение, понадобился Топольский!
   - Другие люди, должно быть, видели это мельком, иначе вы не стали бы прилагать столько усилий, чтобы найти это, - сказал я.
   - Несколько пятен света на нескольких зернистых пластинках, полученных при опускании камер в это отверстие, не являются открытием в общепринятом смысле этого слова, Коуд. Открыла ли чайка Америку, когда впервые заметила эту туманную береговую линию? - Он пробормотал герру Брукеру: - Этот ужасный человек будет мешать мне на каждом шагу. Зачем нам вообще понадобился врач?
   Рамос, который подслушал этот разговор, сказал: - Без него я бы здесь не стоял. Так что, возможно, нам не стоит недооценивать его заслуги, особенно когда мы все еще можем в них нуждаться.
   - Дорогой капитан, - сказал Топольский, теряя терпение. - Пожалуйста, подведите нас поближе! Каждая секунда промедления - это секунда, в течение которой мы лишаем встревоженный мир информации об этом призе!
   Капитан несколько мгновений ничего не говорил. Затем осторожно кивнул: - Продвигаемся крайне медленно.
  

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   На воздушном корабле ничто не совершается без крайней меры предосторожности. Это правило особенно применимо к воздушному кораблю, наполненному водородом, который плывет под каменным небом, над бездонным черным морем, на глубине многих миль от поверхности Земли, вдали от малейшей возможности получить помощь. Мы продвигались вперед с величайшим трепетом, преодолевая расстояние до Сооружения со скоростью, едва превышающей скорость пешехода. Гул наших двигателей отражался от потолка, создавая ужасное эхо. Если здесь, внизу, и водились привидения, то мы наверняка их уже разбудили. Но мы пришли сюда, чтобы исследовать, и поэтому крались дальше, нервные незваные гости в доме мертвых, но воодушевленные работой науки. Каждый шаг, приближавший нас к этому объекту, был победой разума над низменными суевериями, и постепенно, по мере того как наши прожектора нащупывали пропасть и начинали освещать объект все ярче, наша коллективная воля была вознаграждена.
   Это было трудно описать, потому что то, что мы могли видеть в его форме, никак не было связано с привычным опытом. На самом деле оно не напоминало ни одну цитадель, даже перевернутую, за исключением, возможно, какого-нибудь безумного Вавилонского столпотворения, созданного в воображении такими, как Босх. Оно не было похоже ни на ракушку, ни на сталактит. Не было оно и похоже на люстру или наполовину вылезшую личинку.
   Но оно уже появилось, или было в процессе появления, или каким-то образом наполовину входило в потолок, а наполовину выходило из него, так что в пустоту уходила только его часть. Сколько всего находилось там, наверху, погребенное в скале, мы могли только догадываться, но видимая часть была намного больше "Деметры", простираясь на четверть мили вниз от потолка и примерно на такое же расстояние в поперечнике в самом широком месте. В свете наших прожекторов у него было два типа поверхности, расположенные на разных участках. У одного из них был гладкий серый блеск, напоминающий олово, и слабый рисунок чешуек. Другой вид был похож на ощетинившийся городской пейзаж из близко расположенных башен и шпилей, выступающих наподобие защитных шипов. Эти области чередовались по всему объекту, намекая на какое-то логическое обоснование, какой-то организационный принцип, который пока ускользал от нас.
   Его форму невозможно было передать иначе, как в самых общих чертах. Он немного походил на пропеллер с толстыми лопастями, немного на свернувшегося кольцами питона, немного на конфету, которую крутили и перекручивали до тех пор, пока не утратилось всякое представление о ее первоначальной форме. Его выступы, лепестки и вогнутости были либо гладкими, либо с шипами, но никогда не представляли собой смесь того и другого.
   Мы начали медленно облетать объект. Мисс Косайл подвергла себя риску, экспонируя новые катушки с пленкой, а Дюпен погрузился в наброски, бормоча, делая наброски, вырывая листы и снова бормоча. Он рисовал так же яростно и точно, как и всегда, но что-то в форме сводило на нет его усилия, как будто сам объект не просто предстал перед нами в изменяющемся виде, но и медленно переходил из одной обманчивой конфигурации в другую. В конце концов, это занятие оказалось слишком утомительным даже для Дюпена, и с ним случилось что-то вроде невнятного припадка, после чего я приказал привязать его к постели на неопределенный срок. Меня не интересовало, кто, по его мнению, довел его до этого безумия, но я обязан был позаботиться о нем.
   - В этих поверхностях есть что-то особенное, - сказал он мне, когда я почти силой уложил его на койку. Его кожа блестела, пижама уже промокла от пота. - Я думаю, что это тени прежней формы, реликты более ранней конфигурации. Как будто что-то было внутри, а что-то снаружи. О как бы я хотел, чтобы у меня были мои книги!
   Я дотронулся рукой до его лба. Это было невыносимо. Я посоветовал ему попытаться отдохнуть.
   - Я хочу отдохнуть, но не могу! Это слишком важно для этого.
   Я настаивал, что нет ничего важнее.
   - Им нужен мой разум.
   - Кем бы они ни были, Раймон, вы больше не будете обращать на них внимания. - Я повысил голос настолько, насколько осмелился. - Я ваш врач, и на этом все заканчивается.
   Лихорадка, охватившая "Деметру", была последним, что нам было нужно, но пока что Дюпен, казалось, был единственным страдающим, и притом стойким. Какой бы ни была причина его жалоб, кроме переутомления, я убедил себя, что она была вызвана внутренними причинами.
   - Вы не понимаете, что это значит для меня, - печально сказал Дюпен. - Вы не можете. Никто не смог бы, кроме меня.
   - Я знаю, что вы очень хотите решить свою проблему. Но если бы это был выбор между жизнью и смертью, разве это имело бы такое уж большое значение? Если вы будете работать до изнеможения, пытаясь найти решение этой единственной загадки, то не сможете насладиться славой, которая придет после.
   - Но они все равно узнали бы, что я сделал, - ответил Дюпен. - Для меня этого было бы достаточно. Для любого математика этого было бы достаточно. - Он уставился на меня с растущим непониманием, как будто это я был во власти иллюзии. - Разве вы не видите этого?
   - Я бы очень хотел, Раймон, - сказал я как можно любезнее. - Теперь вы хотя бы попытаетесь собраться с силами?
   - Я постараюсь, - сказал он, и это прозвучало как пустое обещание.
   Поскольку пустое обещание было лучше, чем вообще никакого, а дальнейшие уговоры, скорее всего, были бесполезны, я решил, что лучше всего оставить его в покое, где, возможно, естественные процессы истощения дадут ему некоторую передышку от его умственных трудов. В конце концов, ему нужно было уснуть, и даже если бы его сны были полны цифр и кривых, по крайней мере, какая-то часть его сознания отдыхала бы.
   Недовольный своими усилиями, но все же задаваясь вопросом, что еще можно было бы сделать, я как раз возвращался из его каюты, когда в поле зрения появился другой воздушный корабль.
   Это появление было совершенно неожиданным событием. Мы все еще завершали наш первый круг, и до этого момента другой дирижабль был полностью скрыт от нашего взора. Затем последовало нечто, очень близкое к панике. Нервы у всех и без того были натянуты, а чувства обострены при первом же взгляде, и люди пришли в движение, раскачивая гондолу, когда мчались к своим постам и готовились к действию.
   Вскоре, однако, стало очевидно, что нам не угрожает непосредственная опасность со стороны конкурирующей экспедиции. По мере того, как в поле зрения появлялось все больше объектов, мы начали понимать, что это был своего рода обломок корабля, неспособный двигаться и вряд ли представляющий какую-либо угрозу для "Деметры".
   Он был старше и меньше нашего собственного корабля, с поразительно заостренной формой, яркой раскраской и огромным рыбьим хвостом. Он был сильно прижат к одной из гладких поверхностей Сооружения, зажат между этой твердой массой и потолком. Казалось, ничто не удерживало его на месте, ни кабели, ни веревки, так что в его оболочке, должно быть, было достаточно газа, чтобы удерживать его на месте. Однако это было чудо, потому что корабль в целом был ужасно искорежен, а его двигатели, стойки, гондола и так далее были изуродованы до невозможности функционирования. Если бы не этот потолок, корабль, несомненно, разрушился бы на большой высоте, развалившись на части и рассыпавшись на куски.
   - На нем есть название, - сказал Мергатройд, прижимая свой единственный глаз к биноклю серого военного цвета. - Евр... Европа. Его зовут "Европа".
   Ван Вут обратился к Топольскому: - Освежите мою память, мастер. Как называлась экспедиция, которая снабдила вас этими фотопластинками?
   - Это всего лишь название, - сказал Топольский.
   - Вы никогда не упоминали, что предыдущий корабль потерпел крушение.
   Топольский широко развел руками. - Вы никогда не спрашивали, дорогой капитан!
   - Вы заставили нас предположить, что остальные люди благополучно вернулись. Вы хотели, чтобы мы так думали, и ни разу не опровергли наше неверное представление. - Капитан повернулся к коронелю Рамосу. - У вас есть мнение по этому поводу, сэр? Вы кажетесь мне человеком чести.
   - Это пусть говорят другие, - ответил Рамос. - Но я могу сказать вот что. Я не знал об этом другом воздушном корабле.
   - Тогда вы были введены в заблуждение так же основательно, как и все мы.
   - Введен в заблуждение - это сильно сказано! - пролепетал Топольский.
   - Радуйтесь, что я не сказал того, что на самом деле у меня на уме. Условия нашего соглашения теперь недействительны, мастер. Я надеюсь, коронель Рамос не будет возражать по этому поводу.
   - Вы в своем праве, - сказал мексиканец.
   - Хорошо. Мергатройд: не проводите ли вы мастера Топольского в его каюту? Удерживайте его там до конца вахты, согласно букве нашего контракта. Если будет установлено, что какая-либо сторона сознательно подвергла опасности экспедицию или утаила информацию, касающуюся безопасности "Деметры" и ее экипажа, они должны быть арестованы.
   - Это возмутительно! - сказал Топольский.
   - Мы так договорились, - ответил Рамос. - Я отведу его, Генри. Нам с ним есть о чем поговорить.
   - У него есть пистолет, - сказал я.
   Все посмотрели на меня, удивленные моей вспышкой. Если они были удивлены, то и я тоже.
   - О чем вы болтаете, Коуд? - прорычал Топольский.
   - Он носит с собой очень маленький пистолет, - сказал я, взволнованный и сбитый с толку. - Я видел это. Он достал его, - но я замолчал, потому что то, что я собирался сказать, было бессмыслицей. - Он достал его и убил меня. Будьте осторожны, Лионель.
   - Если он носит с собой такое оружие на корабле, наполненном водородом, это еще один удар по нему, - сказал Ван Вут. - И я гораздо менее склонен это прощать [тем не менее несколькими страницами ранее экипаж дирижабля пользуется винтовками, когда сбивает с потолка препятствия на пути судна].
   Рамос отвел Топольского обратно в его каюту, но Мергатройд последовал за ним, не из-за каких-либо сомнений в чести мексиканца, а чтобы убедиться, что с русским все в порядке. Я ждал в гондоле, размышляя, станет ли ложь о "Европе" достаточным предлогом, чтобы заставить нас вернуться обратно по шахте, к нормальному дневному свету внешнего мира. Но Ван Вут тихо разговаривал со своими людьми, обсуждая различные стратегии, как приблизить нас как к Сооружению, так и к месту крушения.
   - Мы же не отказываемся от его дела? - рискнул спросить я.
   - Его дело может провалиться сквозь землю, Сайлас. Но мы летчики. - Он кивнул на то, что осталось от другого дирижабля. - Они тоже были летчиками. Среди нас существует братство, и мы не оставим их тела в этом богом забытом подвешенном состоянии.
   "Деметру" закрепили на потолке. Это была сложная и чреватая последствиями операция, но команда была к ней готова. Мортлок и его люди вышли на поверхность с лестницами, захватами и буровыми устройствами, забивая крюки в скалу над нами. На завершение работ ушло двенадцать часов, в течение которых всегда существовал риск того, что какой-нибудь кусок скалы или льда отвалится и проткнет нас. Однако, если не считать нескольких трещин от потревоженных обломков, потолок сохранил свою целостность. Так и должно быть, - подумал я, рассматривая немыслимую массу материи, нависшую над нами, а затем пожалев, что вообще об этом подумал.
   Как только основная задача по обеспечению безопасности "Деметры" была выполнена, началась вторая, более проблематичная часть работы. Мы пришвартовались примерно в четырехстах футах от "Европы", что было настолько близко, насколько Ван Вут мог позволить, учитывая неопределенный характер Сооружения. Это означало, что промежуток нужно было каким-то образом преодолеть. К этому тоже были готовы. С кропотливой тщательностью и неторопливостью люди продвигались вперед, закрепляя на потолке пары небольших крюков с интервалом примерно в десять футов, к которым можно было подвесить что-то вроде веревочного моста. Мост можно было удлинять только по частям, и людям, устанавливавшим крюки, приходилось работать за пределами последнего безопасного места крепления на консольных платформах, а под ними была только эта ужасная пустота. Однако это были летчики, и годы службы привили им веселое пренебрежение к фактам своего возвышения. Они насвистывали во время работы и прогуливались взад и вперед по хилому деревянному настилу, как будто это было самое прочное и широкое шоссе из когда-либо построенных.
   Я не мог больше смотреть на этих людей, ожидая неизбежной аварии, поэтому испытал некоторое облегчение, когда Рамос спросил меня, можем ли мы поговорить. Я предложил ему зайти ко мне в каюту через несколько минут и уже был там, когда он пришел.
   - Без сомнения, это трудно для вас, - сказал я, приглашая его сесть и наливая порцию скотча. - Вы доверяли ему, но и мы все тоже. Я считаю, что вы справились с этим делом так же хорошо, как мог бы любой человек на вашем месте.
   - Это не первый раз, когда мне приходится присматривать за трудным клиентом, - сказал Рамос, беря стакан. - Так совпало, что другой человек тоже был русским, хотя и совсем другого происхождения, чем наш спонсор.
   Он раз или два упоминал об этом инциденте, и я был не настолько глуп, чтобы выпытывать у него подробности. Я знал только, что человек, о котором шла речь, был политическим эмигрантом, вынужденным бежать в Мексику после недавних беспорядков на своей родине, и что он был убит, находясь под предполагаемой защитой Рамоса.
   - Если хочешь узнать о трудных клиентах, спроси врача, - сказал я ему по секрету.
   Он потер заживающий ожог от радия.
   - Как поживает мальчик?
   - Беспокойно. Управляемо. Возможно, подвержен маниакальному нарциссизму.
   - Теперь Топольский будет не в том положении, чтобы требовать от него слишком многого.
   - Да, - кивнул я. - Но я не уверен, что это сильно повлияет на Дюпена. С ним что-то случилось, и его лихорадка - странная часть этого. Если у него и есть инфекция, я не могу определить ее источник. Он не выглядит заразным.
   - Это одно из благословений.
   - Хотелось бы верить, что он отдохнет, но, думаю, нам нужно будет отъехать подальше от Сооружения, прежде чем это станет возможным. Оно оказывает на него сильное влияние. Мы видим любопытный объект, возможно, путешественника из другого мира, поднявшегося снизу или упавшего из космоса, в любом случае, застрявшего в корке, как слива в пудинге, но Дюпен видит нечто совершенно иное. Головоломку, требующую решения.
   Он нахмурился, поняв, что я имею в виду. - Разве нас тоже не привлекает загадка?
   - Но я думаю по-другому. Это ваша экспедиция, а не моя. Единственная причина, по которой я покинул Англию, - это работа, Рамос. Я был бы очень рад стать провинциальным врачом, если бы это оплачивалось. Дом, жена, вид на море, но не слишком близкий, чего мне было бы достаточно. - Я самоуничижительно улыбнулся. - Любопытство - удел других мужчин. Я пришел на борт "Деметры", потому что там была срочная вакансия, а условия найма были слишком хорошими, чтобы от них отказаться. И все же я не отрицаю, что здесь кроется интригующая тайна, и, возможно, важная. Теперь, когда я это увидел, мне хотелось бы знать, для чего предназначено это сооружение, откуда оно взялось и кто его прислал. Это основные человеческие вопросы.
   - Я тоже разделяю их.
   - Но я не уверен, что Дюпен понимает. Я думаю, что его интерес начинается и заканчивается решением конкретной головоломки, имеющей отношение к геометрии. Он видит в Сооружении что-то, что нужно решить, например, загадку или паззл, и его интерес не простирается дальше этого решения.
   - Отличаемся ли мы от других?
   - Так и есть, - настаивал я. - Если бы вы увидели двух людей в пустыне, играющих в шахматы, спросили бы вы себя: каков конечный результат этой игры? Или вы бы спросили: кто эти люди? Почему они играют в шахматы в пустыне? Кто их послал? Хотели ли они приехать сюда?
   - Дюпен не стал бы задавать эти вопросы, - согласился он, слабо кивнув. - Но первый вопрос привел бы его на грань безумия, если бы он не смог найти ответ.
   - Мне нравится этот мальчик, - сказал я. - В нем есть честность, и я старался быть добрым в ответ.
   - Вы всегда были добрым, Сайлас. Но сейчас я должен побеспокоить вас странным вопросом.
   Я кивнул, вспомнив, что именно он попросил встретиться. - Что это?
   Рамос порылся в кармане и что-то достал. В его ладони это выглядело еще более нелепо и похоже на игрушку, чем в моей.
   Я увидел, что это был маленький пистолет.
   - "Дерринджер" девяносто пятой модели. Пусть вас не вводит в заблуждение его размер. Он все еще способен убить человека. - Он посмотрел на него с некоторым отстранением. - На самом деле, двоих людей.
   - Вы нашли это у него?
   - Да. Я быстро справился с этим и успел обыскать его, пока Мергатройд на мгновение отвлекся в поисках ключа, который запер бы его в каюте.
   - Вы не сказали Генри.
   - И Ван Вуту тоже. В моем контракте нет ничего, что обязывало бы меня к этому, и я думаю, что у Топольского и так достаточно трудностей. - Он сжал пальцами короткоствольное огнестрельное оружие. - Опасность нейтрализована. Возможно, у него были дополнительные патроны, но я уверен, что это был единственный пистолет, который у него был. - Он кивнул в сторону темноты за окном моей каюты. - Я собираюсь избавиться от него очевидным способом. Возможно, если внизу есть троглодиты, они сочтут это приятной безделушкой, подаренной богами.
   - Я заметил, что вы могли бы избавиться от нее по дороге сюда.
   - Я хотел, чтобы вы это увидели, чтобы мы оба могли быть уверены в том, что произойдет.
   - События?
   - Вы знали об этом оружии, Сайлас. Вы правильно предупредили меня, что он носил его при себе.
   У меня не было выбора, кроме как признать это.
   - Я знал.
   - Но как вы могли узнать? Он был хорошо спрятан. Я всю свою жизнь наблюдал за другими людьми, которые могли быть вооружены, а могли и не быть. Я научился очень хорошо распознавать признаки того, что что-то скрывается, и все же я не знал, что у него был этот пистолет. Да, девяносто пятую модель "Дерринджера" трудно обнаружить, но вы все равно знали. - Он испытующе посмотрел на меня. - Откуда вы могли знать?
   Я сказал: - Не уверен. И боюсь, что, если я попытаюсь объяснить, откуда я мог знать, вы обратитесь к капитану с просьбой освободить меня от моих обязанностей.
   - Скажите мне, Сайлас.
   - Я знал, что у него был пистолет, потому что помнил, как он им пользовался. Я наблюдал за его лицом, ожидая момента, когда он наверняка выдаст свои чувства. Там был пляж. Скалистый берег, где-то в холодном месте. Кажется, в Патагонии. Вы разозлились на него, потому что узнали что-то о его лжи, точно так же, как и мы сейчас.
   - Что он солгал о "Европе"?
   - Да, - подтвердил я, решив, что с таким же успехом я мог бы снять все это с себя. - Но это был не дирижабль. Это был пароход. До этого была еще более старая "Европа", просто парусное судно. Тогда мы были к северу от Бергена. И мы тоже не были одинаковыми. Вы были там, я был там, и остальные тоже, но мы были другими людьми. - Я нахмурился, изо всех сил стараясь передать свои впечатления, не желая показаться совершенно расстроенным. - У нас были одинаковые имена, а также черты характера. Вы всегда остаетесь человеком из Мексики, но детали вашей жизни меняются в соответствии с повествованием.
   - Повествование, - повторил он.
   - Вы подумаете, что я путаю свои фантазии с реальностью.
   - Я подумал. - Затем, помолчав, добавил: - За исключением того, что меня тоже беспокоили эти воспоминания о разных местах и кораблях.
   Я схватил его за рукав, как утопающий хватается за корягу. - Скажите мне, Лионель!
   - Не думаю, что я страдаю от них так же сильно, как вы. - Он прикоснулся пальцем к своей груди. - Я знаю, кто я и что привело меня сюда. Но есть проблески. - Он тяжело вздохнул и сделал паузу, прежде чем согласиться с моим безумием. - Я помню ту береговую линию. Я вижу ее проблески. Не знаю, как, но я помню это. Вам было больно, и мы вместе столкнулись со смертью.
   Я вздохнул с огромным облегчением. - Если мы оба сходим с ума, то, по крайней мере, это общее заблуждение.
   - Только у нас?
   - Я не знаю. В Аде Косайл есть что-то особенное, да и в Дюпене тоже.
   - С такой температурой любой мужчина с трудом отличил бы реальность от вымысла.
   - Он не мог бы, я согласен с этим. Но он также сделал замечание о том, что я оперировал вас трепанационной скобой! Я отмахнулся от этого, хотел отмахнуться от этого, но что-то ужасное во всем этом перекликается с моими собственными воспоминаниями. Я действительно помню трепанационный бандаж. Он был в красивой коробке французского производства. Я чувствую его между пальцами.
   - Я этого не помню, - сказал он. - Но у меня такое впечатление, что я не раз был обязан вам жизнью. Что это... - Он снова потер ожог от радия. - Что это лишь последнее проявление этого долга. С нами происходит что-то странное, Сайлас.
   - Действительно.
   Он огляделся в поисках подсказки. - Может быть, что-то с нашим водоснабжением? Микроб, вызывающий галлюцинации? Какой-то психологический эксперимент, проводимый над всей командой? Они что, шепчут нам во сне, заставляя нас поверить в эти вещи, чтобы посмотреть, насколько легко мы поддаемся?
   - Не знаю. И вообще, кем бы они могли быть?
   - Я не знаю, как мы можем заниматься этими вопросами.
   - Как и я. Но вы говорили со всеми ними и, вероятно, знаете Топольского не хуже любого из нас. Он, казалось, удивился не меньше остальных, когда я упомянул о пистолете.
   Рамос опустил голову.
   - Он удивился. Как будто думал, что его тайна все еще в безопасности. Как будто не мог представить, каким образом кто-то мог узнать об этом пистолете.
   - Вы думаете, он ничего не помнит об этих прошлых эпизодах, хотя и участвует в них?
   - Нет, и то же самое касается Мортлока, и, насколько я знаю, Ван Вута, Мергатройда, Брукера и всех остальных летчиков. Это самая странная часть, если можно сказать, что какая-то часть более странная, чем другая. Мы с вами фигурируем в этих эпизодах и начинаем кое-что понимать о них, пусть и несовершенно.
   Я покачал головой, удивляясь безумию, срывающемуся с моих губ. - Если бы вы не стали таким другом, какой вы есть, Лионель, у меня не хватило бы смелости высказать свое мнение. Я надеюсь, мы не подыгрываем друг другу, чтобы избежать обид.
   - Нет, - мрачно ответил он. - Это реально. Но, похоже, на нас это влияет больше, чем на Топольского или на большинство других людей. - Он поднял на меня глаза. - Вы упомянули мисс Косайл. Что в ней такого, что вызывает у вас подозрения?
   Я улыбнулся про себя и подумал, заметил ли он, что меня это забавляет. - Она вызывает у меня нечто большее, чем просто подозрение. Она что-то знает. Я не могу понять, что именно, но она стоит особняком от вас, от меня, даже от Дюпена. Как будто мы актеры, а она актер-режиссер, продюсер, что-то в этом роде. Она всегда рядом, когда я умираю, и каждый раз кажется, что она разочарована во мне из-за того, что у меня хватило смелости умереть.
   - Мы все погибли на том берегу.
   - Я знаю. А потом мы все вернулись, включая ее.
   Его пальцы погладили "дерринджер". - Все условия нашего контракта теперь приостановлены. Ничто не помешало бы мне допросить ее, если бы мы почувствовали, что у нее есть ключ.
   Я был удивлен его прямолинейностью: как легко он согласился превратиться из защитника в следователя.
   - Допросить мисс Косайл?
   - Когда придет время, - сказал Рамос.
   В ночи мы услышали крик, который вскоре затих.
   Во время строительства подвесного перехода поскользнулся человек. Один из самых самоуверенных летчиков, он не позаботился о том, чтобы закрепиться хотя бы на одном из крюков. Его товарищи наблюдали за его падением, он беспомощно падал в пустоту, размахивая руками и крича, пока в легких оставался воздух. Они слышали его крики еще долго после того, как потеряли из виду его падающую фигуру. Люди прислушались и направили прожектора вниз, но не было слышно ни звука, свидетельствующего о том, что он обо что-то ударился, и никаких следов его тела. Казалось вероятным, что он все еще падал.
   После этого происшествий больше не было.
  

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

   Снова заработали двигатели, чтобы зарядить аккумуляторы, которые питали электрические цепи и обеспечивали энергией прожекторы. На камбузе было легко представить, что мы все еще в пути, плывем под парусом беззвездной ночью.
   - Я поговорил с мастером Топольским, - сказал капитан Ван Вут, обводя взглядом всех присутствующих. - Он не согласен со своей изоляцией, и это его право. Но он нашел некоторое утешение в моем обещании, что мы продолжим нашу экспедицию ради тех, кто был до нас.
   - Вы будете держать его взаперти неопределенное время? - спросил Брукер.
   - Это будет зависеть от того, что мы найдем на другом воздушном корабле: увеличит это или уменьшит масштаб его лжи. - Затем, обращаясь ко мне: - Выбор за вами, Сайлас, но если внутри этого разбившегося корабля есть тела, и их слишком много, чтобы мы могли их вернуть, возможно, их родственникам было бы приятно узнать, что было проведено вскрытие.
   Крик падающего человека эхом отдавался у меня в ушах. Я посмотрел на непрочное сооружение, натянутое от "Деметры", и начал прикидывать, какие отговорки могли бы помешать мне пройти по нему. - Я с удовольствием пойду, - сказал я. - Но если что-то и можно сказать о телах, то это, возможно, не из тех новостей, которые приветствуются.
   - Уверен, вы сделаете все, что в ваших силах, доктор. - Ван Вут бросил взгляд через стол. - Вы согласны, герр Брукер? В отсутствие мастера вы, по-видимому, являетесь его естественным представителем, чтобы экспедиционный отряд сохранял хоть какую-то легитимность?
   - Яволь, - согласился промышленник. - Я надеялся, что доктор Коуд будет сопровождать нас, как само собой разумеющееся. Вряд ли это будет безопасным предприятием для любого из нас.
   - Мы постараемся принять все меры предосторожности, - сказал Ван Вут. - Боюсь, Сайлас, вам придется взять с собой минимум медикаментов. Мостик достаточно прочен, чтобы по нему могли пройти люди, но только в том случае, если они будут рассредоточены и не будут слишком обременены грузами. Мисс Косайл, вашу пишущую машинку придется оставить на "Деметре".
   - Все в порядке, кэп. - Она достала карманный блокнот и начала делать вид, что записывает наблюдения. - Эта девушка подготовилась, как и любой хороший исследователь. - Затем она подтолкнула меня локтем. - А как насчет вас, док? Разве вы не должны остаться здесь и работать над тем, что действительно важно?
   - От меня здесь будет мало толку. Если не считать того, что Дюпен нуждается в отдыхе, который я могу только рекомендовать, у экипажа отличное здоровье.
   - Ну, кроме того бедолаги, который упал с настила.
   Я выдавил из себя натянутую улыбку. - Прискорбный несчастный случай, который, я надеюсь, больше не повторится.
   - На самом деле, я думала не о ваших пациентах, - настаивала мисс Косайл. - Речь идет о вашем котле для варки целлюлозы, док. Я имею в виду, конечно, ваш роман.
   - Конечно.
   - Не совершаем ли мы серьезную несправедливость по отношению к миру литературы, отрывая вас от вашего творчества?
   - Уверен, что мир литературы в любом случае останется равнодушным. Но спасибо вам за искреннюю заботу о моем, как вы выразились, котле для варки целлюлозы, мисс Косайл.
   - Как продвигается работа? - спросил Ван Вут со своим обычным вежливым, но отстраненным интересом к моей непрофессиональной деятельности, которую он считал безобидной, но непонятной.
   - Достаточно хорошо. Но боюсь, что ничто из того, что я напишу, не сможет сравниться с реальностью, в которой мы оказались.
   - Уверены, что ваши люди из планетарного патруля не позволят нашим скромным приключениям превзойти себя? - спросил Мергатройд. - Они летят в космосе, а не парят внутри Земли! Вы не можете оставить нас в подвешенном состоянии, дорогой доктор.
   - Я бы сказал, что подвешивание - это именно то, что мы делаем.
   - Может быть, я просто не в себе, но я даже не помню, куда мы добрались, - сказала мисс Косайл. - Был ли космический дредноут на грани того, чтобы быть захваченным существами-лягушками, или существа-лягушки были на грани уничтожения космическим дредноутом?
   - Вы бы вспомнили, если бы не заставляли его постоянно менять это, - покраснев, сказал Мортлок, бросаясь на мою защиту. - Я не хочу вас обидеть, мисс, но если бы вы просто позволили ему продолжать писать, вместо того чтобы придираться все время, он бы уже закончил.
   Я застыл на своем легком стуле с тканевой спинкой. - Все в порядке, Мортлок. Я не возражаю против критики мисс Косайл. На самом деле, приветствую ее. Если бы ей не было на что жаловаться, я бы беспокоился, что случайно сделал что-то не так.
   Мисс Косайл задумчиво кивнула. - Это, безусловно, своеобразный литературный подход. Некоторые люди могут сказать, что, заранее ответив на разумные возражения, вы избавите себя от необходимости писать в дальнейшем, но, полагаю, решать вам.
   - Вы правы, - сказал я. - И в связи с этим, боюсь, что масса критики - действительно, вполне обоснованной критики - вынуждает меня просить о перерыве.
   За столом раздались стоны. Даже мисс Косайл и Ван Вут присоединились к ним, хотя в случае с первой, я думаю, это было скорее разочарование из-за того, что она не смогла раскритиковать последнюю часть.
   - Вот теперь вы становитесь совсем безжалостным, да! - воскликнул герр Брукер. - Я хочу знать, что находится за тепловым барьером!
   - Отлично сказано, Фрици! - зааплодировала мисс Косайл. - Нам всем просто не терпится узнать, что находится по ту сторону тепловой... штуковины.
   - Я тверд в своем решении, - сказал я с тяжеловесной решимостью.
   Ван Вут издал задумчивое урчание откуда-то из глубины своего горла. - Значит, решено. Прежде чем мы закончим, друзья, может быть, выпьем за беднягу, который расстался с жизнью несколько часов назад?
   - В самом деле, - сказал я, радуясь, что не нахожусь в центре внимания.
   Ван Вут наклонился к своему старшему офицеру. - Напомните, как звали этого парня, дорогой друг?
   К началу утренней вахты проход был проложен на все четыреста футов, которые отделяли нас от места крушения "Европы". По всей длине была протянута телефонная линия, что облегчило связь через пропасть. Что еще более важно, трап был протестирован, и группы людей ходили туда-сюда с все более тяжелыми грузами. Были даны заверения, что теперь он достаточно безопасен для экспедиционного отряда или для тех, кто остался от этого отважного отряда.
   Компания состояла из герра Брукера, Рамоса, мисс Косайл, Мергатройда, Мортлока и меня. Топольский оставался взаперти. Дюпен хотел пойти, но я настоял, чтобы мальчик оставался в постели, и на этот раз меня послушали.
   Собрав свое снаряжение, мы отправились в путь, взобравшись через оболочку на верхний проход, а затем на сам проход.
   Ни одна часть этого перехода не была приятной. С каждым пройденным шагом меня преследовал постоянный страх упасть, но все совершилось без происшествий с кем-либо из членов группы. Что касается меня, то темнота помогла. Усилием воли я обнаружил, что могу притвориться, будто это твердая поверхность, давящая на нас, как угольный пласт, а не отсутствие материи. Четыреста миль показались бы мне меньше, чем эти четыреста футов, но как только я преодолел их, я понял, что смогу вернуться на "Деметру", и этот ужас, по крайней мере, немного ослабил свою остроту.
   Нельзя сказать, что последняя часть была легкой. Конструкция "Европы" отличалась от конструкции "Деметры": она представляла собой единую газонаполненную оболочку, а не трубчатую оболочку с отдельными подъемными ячейками. Это исключало возможность проникнуть в нее сверху любым способом, кроме как спуститься по цепочке лестниц, которые были перенесены через проход и прикреплены к внешней ткани ее оболочки. Хотя каждый из нас был надежно привязан веревкой, когда мы спускались по лестницам, иллюзия, которую я смог создать у себя, когда шел по потолку, теперь была полностью разрушена. Последняя из лестниц находилась даже на выступе, так что моя голова торчала дальше, чем ноги. Несмотря на неизвестность, с которой мы столкнулись внутри разбившегося судна, я испытал облегчение, оказавшись в относительном укрытии его гондолы, где, по крайней мере, были металлические и деревянные экраны, закрывавшие пустоту на расстоянии вытянутой руки.
   Гондола прогнулась по всей длине, ее иллюминаторы разлетелись вдребезги, а механизмы управления были разорваны и перепутались без всякой надежды на ремонт. Но не было такой части, до которой мы не могли бы дотянуться, и, убедившись - в меру нашей уверенности - в том, что конструкция судна по-прежнему достаточно прочна, чтобы выдержать наш вес, мы прокрались на борт с манерами воров-домушников, не желающих потревожить ни одну крупинку пыли.
   Мы не ожидали найти выживших, но их не было. Не было и тел, которые можно было бы найти. Наш первый поиск был достаточно тщательным, но во время второго мы обыскали каждый шкафчик, и история повторилась. Поскольку экипаж дирижабля никак не мог проползти обратно по потолку и подняться по трещине, не оставив следов своих веревок и приспособлений, оставались только две возможности: они упали в пустоту, возможно, предпочтя это медленной, затяжной смерти; или они были где-то внутри Сооружения.
   Открыв ящик с припасами, Мергатройд усомнился в первой возможности.
   - Мы знаем по числу коек, что их экипаж состоял из шести человек, и это кажется правильным для дирижабля такого размера. - Он запустил руку в картонные коробки и жестяные баночки, которые все еще лежали в ящике. - Этих пайков им хватило бы еще на много недель, если бы они были осторожны. Сгущенное молоко, кофе, шоколад - нам почти стыдно за это. В качестве балласта также есть питьевая вода, и ее много.
   - Если бы они знали, что спасения нет, - сказал Брукер, - имело бы для них значение, что их запасы еще не закончились? Я думаю, что нет. Их судьба была бы такой же, да?
   - Для логичных людей это не имеет значения, сэр, но многие ли из нас обладают безжалостной логикой? Если бы эти ребята думали, что смогут продержаться еще несколько дней, они бы так и делали, до последней капли.
   Брукер покачал головой, разочарованный таким предположением.
   - Германский разум принял бы холодные факты. Лучше умереть с честью, да, чем вести недостойную борьбу за последнюю каплю пропитания.
   - Хорошо, что не все мы мыслим по-немецки, - сказал Мергатройд.
   Пока в нашей группе не разразилась вторая мировая война, я проверил другие их запасы, включая медикаменты. Все самое необходимое по-прежнему было на месте и в достаточных количествах. Кое-что из этого, конечно, можно было бы переправить обратно на "Деметру", чтобы пополнить мои собственные запасы. Мне казалось позорным, что все это пропадет даром.
   - Тогда мы должны смириться с неизбежным, - сказал я. - Если эти люди не падали, а у них не было причин падать всем, значит, они вошли в Сооружение по соседству с нами. Мы не должны удивляться. Оно привлекло сюда обе наши экспедиции, как мотыльков на одно и то же пламя.
   - Не уверен, что мне нравится быть мотыльком, - сказал Мортлок.
   - Давайте посмотрим, какие следы они оставили после своего отбытия, - сказал Брукер. - Журналы, дневники и так далее. И давайте посмотрим, какое снаряжение нам следует ожидать найти в экспедиции такого рода, но которое отсутствует. Это скажет нам, что они взяли с собой, да.
   Мергатройд открыл один из шкафов, которые мы уже осматривали во время нашей первой проверки. Внутри было шесть легких коробок, каждая размером с небольшой чемодан.
   - Я увидел это, когда мы разбирали, но не подумал открыть, - сказал он, доставая одну из коробок и ставя ее на раскладной столик. - Мне кажется, что она пустая, но мы должны проверить.
   - Высотный дыхательный аппарат тринадцатой модели, - сказал Брукер, прочитав напечатанную этикетку, прикрепленную к крышке коробки.
   Контейнер действительно был пуст, как и остальные.
   - Я обыскал другие шкафчики, - сказал Мергатройд, - и там тоже нет никаких признаков одежды для холодной погоды. Они наверняка взяли ее с собой.
   - Значит, они ушли в этом снаряжении, - сказал я. - Воздух в этой пустоте плотнее, чем на уровне моря, так что особой необходимости в респираторах не было. Но, возможно, они принимали меры предосторожности на случай того, с чем могут столкнуться в Сооружении. Кто знает, какие неприятные запахи могут содержаться в этой штуке?
   Рамос снова потянулся к пустой коробке, как будто в ней была подсказка, которую мы все упустили. Он провел пальцами по этикетке, бормоча что-то себе под нос.
   - Тресе.
   - Что это? - тихо спросил я.
   - Тресе, Сайлас. Тринадцать. - Тем же тихим голосом он добавил: - У меня такое чувство, что это уже беспокоило меня раньше.
   Какое-то воспоминание пронзило мое сознание. - "Тресе и синко". Тринадцать и пять. Однажды ты мне это сказал. - Я нахмурился, глядя на коробку. - У нас есть тринадцать, но где же пять?
   - Не могу сказать. Но точно знаю, что это не совпадение.
   Чей-то бодрый голос прервал его: - Веселитесь, ребята?
   Я не мог сказать, как долго репортер находилась рядом со мной и как много из нашего разговора с Рамосом она слышала. - Не уверен, что "весело" - это то слово, которое я бы выбрал. Или что это уместно в месте, где погибли храбрые люди.
   - Мы пока не знаем, что с ними случилось, не так ли, приятель?
   - Ничего хорошего, я полагаю.
   - "Тайна покинутого дирижабля! "Мария Селеста" нашего времени ушла в штиль под Землю!" Звучит заманчиво, как думаете?
   Пока Мергатройд, Мортлок и Брукер продолжали рыться в трюмах, я схватил мисс Косайл за запястье и с силой прижал ее к одному из ребер гондолы.
   - Хватит игр, Ада, - прошипел я, в то время как Рамос бесстрастно наблюдал за происходящим.
   - О, Сайлас, теперь вы со мной на "ты"? - Она высвободила руку и сделала преувеличенный жест, изображающий обморок.
   - Это притворство, - сказал я. - Этот легкомысленный молодой репортер. Вы знаете о "Деметре" и "Европе" гораздо больше, чем показываете. Что это: проверка, чтобы понять, сколько мы сможем выдержать, прежде чем сломаемся?
   - Коронель, - сказала она, хлопая веками в притворном отчаянии. - Пусть этот человек отпустит меня!
   - Я не буду, - сказал Рамос. - Он прав, спрашивая вас, что вам известно. Между нами, мы начали прозревать. Вы - часть чего-то, и Дюпен тоже. Мы тоже, сами того не подозревая. Мы бывали здесь раньше: на другой "Деметре", в другой "Европе". В других местах.
   - Это лечение радием, несомненно, подействовало на вас, Лионель, - сказала она, сочувственно покачав головой. - А что касается вас, Сайлас, я бы на вашем месте отказалась от напитков с радием, которые вы так любите. Продолжайте глотать это пойло, и вам повезет, если к Рождеству челюсть останется на месте.
   Я прижал ее к себе сильнее, наклоняясь, пока наши лица не оказались достаточно близко, чтобы мы могли поцеловаться. Я желал ее, даже когда она доводила меня до бешенства. Она доводила меня до отчаяния. Я хотел дорожить ею и в то же время уничтожить ее; хотел, чтобы она делилась со мной всеми своими секретами с доверием любовника, в то время как пытался выведать эти секреты с помощью самых подлых методов допроса.
   Из врачей получаются отличные следователи.
   - Где мы находимся? - спросил я.
   - Как вы думаете, где мы находимся? На борту корабля под названием "Европа", покинутого своей командой.
   - Это конец или просто еще один сон на этом пути?
   - Это не конец, нет. - В ее глазах появилась холодность, игривый огонек погас. Она опускала одну вуаль. Вопрос был в том, скрывалась ли под ней другая вуаль? - Но насколько далеко вы продвинулись, Сайлас, насколько близко к тому, чтобы принять факты, можете сказать только вы.
   - Только я?
   - Только вы. - Она провела языком по губам. - Проблема в том, что вы не хотите смотреть правде в глаза. Я бесчисленное количество раз показывала вам правду, но мы всегда возвращались к этому. Вы находите способы покончить с собой. Вы изменяете ход событий, чтобы вернуться к самому себе. Сломанная мачта, выстрел в живот, приливная волна, сотни других смертей.
   - А я? - спросил Рамос, неумолимо прислушиваясь.
   - Вы ни в чем не повинный пассажир, дорогой Лионель. Увлеченный своей фантазией, он получил некоторую свободу действий, но не в состоянии сформировать более масштабное повествование. Только ему решать, жить вам или умереть.
   - Это не ответ.
   - Вы не можете понять, по крайней мере, с вашим нынешним когнитивным уровнем. - Она посмотрела на меня. - Сайлас может, но не станет. Правда действует на нервы. Каждый раз, когда он прикасается к ней, он снова погружается в свои фантазии. Мне приходится постоянно выводить его из этого состояния. Это все равно что выманивать щенка из-под одеяла. Если я слишком стараюсь - а я стараюсь, - он отступает.
   - Я надеялся, что в ее словах будет смысл, - посетовал Рамос.
   - Я тоже так думал.
   - Это корабль, - сказала мисс Косайл после тяжелого вздоха. - Космический корабль под названием "Деметра". Он был отправлен вслед за более ранней, конкурирующей экспедицией, кораблем под названием "Европа". Эти два понятия этимологически связаны, вы знали? Деметру иногда называют эпитетом Европы.
   - Где мы находимся? - нажал я.
   - В Европе.
   - Я сказал...
   - Нет, тупица. На Европе. На спутнике, а не на корабле. О, смотрите, на самом деле все очень просто: над нами не скала, а лед. Слои льда, плывущие над темным океаном. И мы спустились в него не через прорубь Симмса. Мы пробурили и проплавили путь через ранее существовавшее слабое место во льду, трещину Топольского.
   - Топольский настоящий? - спросил я.
   - Они все настоящие. Топольский - искатель славы, триллионер, который профинансировал эту затею. Экспедиция реальна. Вам просто кажется, что это вымысел.
   Я покачал головой, отрицая ее рассказ, хотя какая-то часть его соответствовала истине.
   - Зачем мне бороться с этой реальностью?
   - Потому что с экспедицией случилось что-то очень, очень плохое.
   Я оглядел заброшенную, разбитую гондолу. - Для команды "Европы"?
   - И для них тоже.
   - Тоже?
   - Это самая сложная часть, Сайлас. И для вас, Лионель. С командой "Деметра" тоже случилось что-то ужасное. - Она кивнула сквозь стены на Сооружение за ними. - Внутри этой штуки.
   - Мы туда еще даже не заходили, - сказал я.
   - Ну что ж. Вот тут-то и начинаются неприятности, Сайлас. Это уже случилось - и уже происходит сейчас. Все уже вошли внутрь. Отряд "Деметры" пойман в ловушку и умирает внутри Сооружения. Инопланетная машина по сбору данных понемногу высасывает из них мозги. И если вы не посмотрите правде в глаза - не осознаете своей ответственности перед этой экспедицией, - никто из них оттуда не выберется.
   - Если бы она хотела объясниться, - сказал Рамос, - она бы придумала лучший способ, чем этот.
   - Если только все, что она нам говорит, не правда, - ответил я.
   - Так и есть, - подтвердила она. - Но в этом нет никакого смысла. Вы думаете, я впервые вам все объясняю? Мы уже прошли этот путь. Вы просто отказываетесь видеть...
  

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

   Но я это сделал.
   Это был толчок, как будто меня разбудили посреди сна. Я огляделся и увидел обстановку, которая, как я мгновенно понял, была истинным проявлением реальности.
   Меня окружали металлические стены. Они тянулись в четырех направлениях, вдоль носовой и боковой осей корабля. Стены представляли собой беспорядочную мозаику из поручней, сервисных решеток, приборов, консолей, обзорных экранов, камер наблюдения и модулей встроенного оборудования. На стенах висели полосатые светильники, излучавшие слабое красное свечение, достаточное для навигации и работы. Терминалы ввода данных светились слабым голубым свечением, клавиши компьютера подсвечивались мягко светящимися светодиодами. Любая поверхность, которая еще не была задействована, была покрыта липучками и нейлоновыми привязями. Клейкие бумажки трепетали в потоках воздуха, поступающего из рециркуляторов, одна или две из них оторвались и разлетелись по кораблю, как бледно-желтые бумажные бабочки. Инструкции, указания по эксплуатации и нанесенные по трафарету предупреждающие надписи покрывали все остальные предметы. Я узнал надпись: это был тот же спартанский шрифт, который я мельком видел в машинном отделении колесного парохода. Тогда, как и сейчас, реальность прорвалась сквозь сон.
   Я присел на корточки на одной из решеток для доступа. Я был одет в желтый облегающий костюм, предназначенный для того, чтобы затруднять движения и, следовательно, предотвращать истощение костной, мышечной и сердечно-сосудистой систем в течение длительных периодов невесомости. Я ущипнул себя за ткань на плече, где была выбита эмблема.
   На ней большими буквами было написано "Деметра ИНЕ", а под ней - стилизованное изображение: Юпитер на заднем плане, белоснежная сфера Европы на переднем плане и стрелка, направленная из глубокого космоса, указывающая траекторию нашей миссии. Стрела изогнулась дугой вокруг Европы, и ее острый конец вонзился в лед и в недра спутника. Знакомые имена по окружности эмблемы миссии: Ван Вут, Мергатройд, Топольский и так далее, а также логотипы наших основных коммерческих спонсоров.
   - "ИНЕ", - произнес я вслух. Затем вспомнил: "Исследование недр Европы". Это мы. Это экспедиция!
   Мы пересекли межпланетное пространство на экспериментальной термоядерной ракете для максимально быстрого перехода. Как бы быстро это ни было по сравнению с химическими или ионными двигательными режимами, экипаж все равно нужно было погрузить в столь же экспериментальную форму анабиоза. Целью этого было как сохранение ценных бортовых ресурсов, так и не дать всем сойти с ума в психологической скороварке, в которой находился космический корабль.
   После первоначального разгона "Деметра" летела в невесомости до встречи с Юпитером, где ее двигатели были вновь запущены, чтобы замедлить ход и вывести "Деметру" на орбиту вокруг Европы.
   Однако теперь мы уже не были в невесомости.
   - Корабль разделяется, - сказал я вслух, погрузившись в восторженные воспоминания. - Часть остается на орбите, часть опускается. Посадочный модуль проходит сквозь лед, а затем опускается в океан, превращаясь в подводный космический аппарат! Наши воздушные шлюзы становятся гидрозатворами! Когда мы завершим наши исследования, мы вернемся на орбиту для встречи с крейсерским модулем, готовым к длительному возвращению на Землю.
   Один только мой вес подсказал мне, что мы достигли Европы. Хотя было определенное ощущение подъема и падения, мне едва ли требовалась энергия, чтобы сохранять согнутую позу. За иллюминаторами, которыми были усеяны стены, во все стороны простиралась чернота. В космосе такое случается редко: одна часть корабля обычно подвергается воздействию солнечного света, хотя и ослабленного расстоянием, а другая находится в тени. В действительности, это была стандартная процедура - поворачивать корабль таким образом, чтобы выровнять температурный градиент между его компонентами. Было бы совсем темно, только если бы мы скользили в тени, отбрасываемой планетой или луной, но даже в этом случае должно было быть видно несколько звезд, яркость которых усиливалась из-за отсутствия конкуренции со стороны Солнца.
   Так что я знал, где мы находимся, даже не сверяясь с приборами и бортовыми журналами. "Деметра" выполнила работу, для которой была создана: достигла океана Европы.
   Если бы я пробил одно из этих окон, мне пришлось бы бороться не с декомпрессией. Это была бы вода соленого океана возрастом в миллиарды лет, который никогда не знал заходящего солнца; океана, который нагревался и оставался жидким только благодаря приливным нагрузкам, возникающим на орбите Европы вокруг Юпитера.
   Я протянул руку, чтобы потрогать сплав одной из соседних панелей. Он казался настоящим. Сквозь него я уловил гул множества процессов жизнеобеспечения: шум циркуляторов воздуха, генераторов и теплообменников. Я изучил свою руку, на которой из-под тугой манжеты нагрузочного костюма виднелось костлявое запястье. Тонкие пальцы - рука хирурга. Ощущалось ли это прикосновение плоти к металлу более реальным, более аутентичным, чем в ранних версиях "Деметры"?
   Возможно.
   Разница заключалась в том, что теперь у меня было предвидение, позволяющее подвергать сомнению реальность происходящего. Очень редко во сне мы спрашиваем: - Это сон? - И когда мы это делаем, этого вопроса достаточно, чтобы разрушить чары сна.
   Этот сон сохранялся. А это означало, что это был не сон или, по крайней мере, что он был построен на гораздо более прочном фундаменте, чем раньше.
   Корабль тоже казался пустым. До меня не доносилось ни голосов, ни каких-либо других человеческих звуков.
   С одной стороны, это был корабль-призрак: его команда превратилась в призраков.
   Все уже ушли внутрь.
   Так что же я все еще здесь делаю?
   Я снова обратил свое внимание на название миссии, на череду фамилий, окаймляющих ее.
   И увидел, что их семь.
  

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   Я моргнул, чтобы справиться с секундным замешательством, как будто ход моих мыслей перескочил с одного рельса на другой.
   Меня охватило головокружение. Я оперся на одну из прогнувшихся панелей гондолы.
   - С вами все в порядке, Коуди? - спросила мисс Косайл. - Вы выглядите так, словно кто-то только что прошел по вашей могиле.
   - Я почувствовал... Вспомнил... - Но я покачал головой, не в силах привести свои мысли в порядок, не говоря уже о том, что это могло бы иметь смысл для меня, не говоря уже о моих товарищах.
   - Возможно, лихорадка Дюпена все-таки заразна, - сказал Рамос с беспокойством в глазах.
   - Дело не в этом, Лионель. Он кое-что увидел - правду, с которой предпочел бы не сталкиваться. Меня очень расстраивает, что он вернулся к своему повествованию, забыв о процессе самоанализа, который привел его к моменту концептуального прорыва.
   Рамос посмотрел на нее с настороженностью, с какой смотрят на дикую кошку. - Вы на себя не похожи, мисс Косайл.
   - О, я что, вышла из образа? - Она с жалостью улыбнулась ему. - Кто может винить девушку, а? Меня это и так сбивает с толку, и я знаю, что с ним происходит.
   Его тон стал жестче. - Что с ним происходит?
   - А вы, здоровенный мексиканский увалень! - Она игриво толкнула его локтем. - Только что вы плыли по течению его рассказа, как игрушечный кораблик, ни о чем не спрашивая. А в следующий момент он поднял ваш порог восприятия ровно настолько, чтобы правда начала просачиваться наружу. Но как только он начинает осознавать общую картину - реальную картину - он отключает и вас. Прямо сейчас вы в сознании, но находитесь в состоянии самовнушения, полностью поглощая его повествовательные реплики. В конце концов, это пройдет - вы снова начнете что-то вспоминать, например, ту процедуру трепанации, - но только в том случае, если на этот раз он позволит вам прожить достаточно долго.
   - Почему вы все это говорите? - спросил я.
   - Потому что я вечная оптимистка, и рано или поздно что-то из этого должно будет получиться. Если нет...
   - Коронель Рамос! - позвал Мергатройд, прерывая наш разговор. - Мы кое-что нашли! Вам всем лучше это увидеть.
   Рамос, Косайл и я осторожно продвигались по гондоле, не сводя глаз друг с друга. Между нами лежало какое-то трудное незавершенное дело, как будто мы были вынуждены возобновить спор, начала которого никто из нас не помнил.
   Мергатройд стоял у дыры в борту гондолы, где внешняя обшивка отслоилась от ребра конструкции, образовав отверстие, достаточно большое, чтобы в него можно было протиснуться. Оно находилось на противоположной стороне гондолы от места нашего входа, ближе к Сооружению, а не к "Деметре".
   За ним была темнота.
   Я вглядывался в эту лишенную света необъятность, и на мгновение у меня закружилась голова, и я почувствовал, что это жидкость: черное море, давящее на маленький пузырек жизни и воздуха, в котором мы оказались. Мгновенный и ужасный ужас перед тем, что я могу утонуть и оказаться в заточении, охватил меня, пока я не заставил себя еще раз увидеть эту черноту как отсутствие.
   Мергатройд посветил фонарем в пустоту.
   Расстояние примерно в пятнадцать футов отделяло нас от Сооружения, или, скорее, от его ближайшей к нам крошечной части. Гондола остановилась рядом с одной из более гладких частей объекта, а не с одним из выступающих участков.
   Напротив нас, прямо напротив отверстия в гондоле, зиял рот. Это было отверстие в металлической плоти, расширяющееся наружу, как поцелуй старлетки. Из зева этой пасти вырвалась масса металлических ветвей, протянувшихся через щель. Некоторые из них соприкоснулись с "Европой", и ветви сплелись в виде свободного ажурного моста, языка неровной вышивки шириной с человека и высотой с него. Мергатройд храбро высунулся наружу и посветил фонарем вверх и вокруг гондолы, в то время как Мортлок держал его за пояс.
   - Они облепили все, - сообщил он, прежде чем поддать ботинком один из этих усиков. От удара ветка разлетелась вдребезги, и сухие хлопья посыпались в пропасть под нами. - Мы не видели их с другой стороны, но здесь они ухватились довольно хорошо.
   Меня охватило сильнейшее отвращение, и я усомнился, что был одинок в своих чувствах. До сих пор Сооружение оставалось непостижимым, его назначение сбивало с толку, как у сфинкса. Теперь мы поняли, что оно вынашивало планы на "Европу", как ядовитое растение может вынашивать планы на любое насекомое, которому не повезло забрести в его липкие, парализующие владения.
   - Оно их поймало! - резюмировал Мортлок. - Неудивительно, что бедняги не могли подняться на ноги и выбраться наружу!
   - В отсутствие фактов мы не должны позволять нашим предположениям выходить из-под контроля, - сказал Брукер.
   - Этого вам хватит для изложения фактов? - спросил я, беря в руки журнал, который лежал открытым на занятой полке. - Последняя запись довольно краткая, герр Брукер. Мне зачитать ее для вас?
   Брукер выхватил у меня журнал. - Я вполне способен прочитать сам, доктор Коуд... - Но его голос дрогнул, когда он начал пересказывать последнюю запись, которую я уже видел своими глазами.
   Я ВЫБРАЛСЯ.
   ЭТО ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
   ПРИБЛИЖАЕТСЯ, ЧТОБЫ ВТЯНУТЬ МЕНЯ ОБРАТНО.
   ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ К ОСТАЛЬНЫМ.
   УХОДИТЕ, ПОКА НЕ...
   Не было никаких сомнений в том, что мы отправимся на поиски пропавшего экипажа "Европы". Если у кого-то из нашей команды и были личные сомнения относительно мудрости этого шага, особенно в свете предупреждения, ни у кого из нас не хватило смелости их высказать.
   - Это всего лишь короткая вылазка, - сказал Брукер. - Мы немного углубляемся в это чудовище, но только настолько, насколько позволяет наша портативная телефонная линия, да? Думаю, можно протянуть еще немного линии, мистер Мергатройд?
   - Еще около двухсот футов. Но, если вы не возражаете, герр Брукер, мы сначала сообщим капитану Ван Вуту о наших планах.
   Брукер выразил свое согласие повелительным движением пальцев. - Непременно.
   Мергатройд взял телефонную трубку и повернул маленькую латунную ручку, которая включала питание линии для разговора. - Капитан? - спросил он. - Мы осмотрели то, что осталось от их дирижабля. Они все ушли, забрав с собой свое защитное снаряжение. В Сооружение, капитан, вот как оно выглядит. Нет, капитан. Да, что-то вроде двери. Оборудование, да. Нет, нам пока не нужно возвращаться - воздух здесь не хуже, чем в вашей части света. Что говорит коронель Рамос? Позвать его поговорить с вами...
   Брукер выхватил трубку у Мергатройда. - Ситуация совершенно ясна, капитан Ван Вут, - нет необходимости в дополнительном рассмотрении. Если мы обнаружим, что условия нас не устраивают, мы вернемся за респираторами "Деметры", но не раньше.
   - Вы согласны с такой поспешностью? - спросил я Рамоса, когда Мергатройд закончил разговор и положил трубку обратно на рычаг.
   - Я никогда не одобрял спешку, Сайлас. Но если бы я был там и попал в беду, то не хотел бы, чтобы люди откладывали мои поиски.
   - Что бы с ними ни стало, - сказал я, - что бы это сообщение ни заставило нас задуматься, эти люди к настоящему времени уже давно мертвы.
   - Тогда их останки будут рады видеть нас, - сказал Рамос, как будто это должно было развеять все мои опасения. Затем ободряюще похлопал по плечу: - Пойдем, Сайлас. Даже мертвые заслуживают врача.
   Теперь, когда мы взялись за наше предприятие, у меня не было другого желания, кроме как поскорее покончить со всем этим. Но сначала нужно было обезопасить наш путь между гондолой и Сооружением, и это заняло у Мергатройда и Рамоса двадцать минут тщательного обсуждения. Первым делом нужно было срубить достаточное количество веток, чтобы человек мог беспрепятственно перебраться с одной стороны на другую: в тот момент они были непроходимы, как самая густая часть джунглей. Мужчины рубили как тупыми, так и острыми орудиями - на "Европе", помимо тех, что мы принесли с собой, были топоры и мачете, - пока примерно половина веток не была уничтожена, осталась только самая прочная и толстая поросль, в основном сосредоточенная у основания этого любопытного моста. При ударе по этим ветвям раздавался глухой звук, но повредить их было гораздо труднее, и в конце концов мы пришли к выводу, что наши усилия не принесут особого эффекта. У нас была запасная лестница, оставшаяся после нашего спуска в гондолу, поэтому мы опустили ее и вытолкнули в пятнадцатифутовую щель, используя ветви в качестве опоры. Мортлок встал на четвереньки и храбро отполз достаточно далеко, чтобы привязать лестницу узел за узлом. Кроме того, несколько веревок были натянуты на уровне пояса, чтобы служить временными опорами для рук, но я не думаю, что кто-то из нас решился бы доверить им свои жизни, поскольку они были привязаны всего лишь к хрупким обрубкам ветвей, которые мы уже срезали.
   Рамос, который был, безусловно, самым тяжелым членом группы, вышел первым и благополучно перебрался на другую сторону. Он взмахнул мачете, расчищая завал из веток в пасти на другом конце. Просунул обутую в ботинок ногу внутрь Сооружения, с фонарем оглядел помещение, тусклый зеленоватый свет заиграл на его лице, затем жестом пригласил нас следовать за ним. Очевидно, он решил, что ближайшее место входа достаточно безопасно для того, чтобы группа могла продолжить путь, но я не увидел в его стоическом выражении лица ничего, что говорило бы об энтузиазме или облегчении.
   Один за другим мы присоединились к нему. Мергатройд был последним, он разматывал тянувшийся за ним дополнительный телефонный кабель.
   Внутренняя часть Сооружения, та крошечная часть, которая теперь впустила нас, вызывала глубокое беспокойство. Ничто в моем обыденном опыте не давало мне сколько-нибудь удовлетворительной точки отсчета. Лучшее, что я мог бы сделать, - это воссоздать внутреннее убранство газового завода или, может быть, канализационного сооружения, увешанного всевозможными трубами и емкостями, сложность и назначение которых накапливались много лет, возможно, даже много поколений, так что ни один мастер не смог бы с уверенностью сказать, что делали более старые трубы или емкости, или что было жизненно важным, а что устарело, поэтому вместо того, чтобы удалять то, что уже было, чтобы освободить место новому, лучше и безопаснее было продолжать добавлять и добавлять, при этом каждая дополнительная труба должна была прокладывать себе путь вокруг того, что уже было установлено, а каждый новый сосуд или реторту приходилось втискивать в сужающиеся промежутки между уже имеющимися, так что их формы становились все более вытянутыми и асимметричными по мере того, как новые органы должны были подходить к старым. То, что мы находились в какой-то машине, не вызывало сомнений, но это была машина, которая разрасталась снова и снова, пока ее внутренности не стали такими же сложными и запутанными, как в любом животе.
   Если бы детали достигли идеальной плотности формы, исключающей любые возможные дополнения, тогда наше исследование подошло бы к концу. Мы не смогли бы продвинуться дальше. Но повсюду были просветы всех очертаний, и некоторые из них были достаточно велики, чтобы в них можно было протиснуться, хотя и с разной степенью трудности и беспокойства. Формы были жесткими на ощупь, сосуды, похожие на органы, твердыми, как котлы, а трубы (которые были всего лишь внутренними продолжениями ветвей, выходивших из этого отверстия) были совершенно инертными, даже когда по ним били мачете и топориками. Но вот неоспоримый факт: в какой-то момент они действительно переместились, извиваясь и сплетаясь, через этот промежуток к "Европе", и, поскольку корабль оказался там в ловушке, это не могло быть медленным процессом. Желудок, через который мы сейчас протискивались, мог просто находиться в промежутке между приемами пищи.
   Было еще что сказать. Хотя в интерьере не было ни одной детали, которая свидетельствовала бы о процессе кручения, в целом - на пределе возможностей наших ламп и глаз - создавалось неизбежное впечатление, что мы перемещаемся по измененному пространству: растянутому, скрученному, удлиненному и сжатому медленным, но неумолимым образом, как процессы измельчения земной коры могут сжимать горный хребет до тех пор, пока его пласты не свернутся, как простыни.
   Прежде всего, и, возможно, хуже всего, был этот зеленый свет, своего рода туманное, тошнотворно пахнущее излучение.
   Я мысленно вернулся к бедняге Дюпену, гадая, что бы он сделал с этой математической головоломкой, ставшей явью. Представив, как это окружение ошеломило бы его, я был одновременно рад его отсутствию и огорчен тем, что он был лишен удовольствия от интеллектуальной стимуляции.
   - Возможно, нам все-таки стоит вернуться за респираторами, - сказал я.
   Брукер обернулся к Мергатройду: - Сколько осталось провода?
   Он ответил: - Около восьмидесяти футов.
   - Значит, мы уже прошли больше половины пути. Нет смысла возвращаться сейчас, когда никто не жалуется. Вы согласны, Лионель?
   - Мы можем пойти немного дальше, - разрешил Рамос.
   Мы продвигались вперед, двигаясь в общем смысле влево от нашей точки входа, но быстро выходя за пределы любого надежного ориентира. У Рамоса был компас, но внутри Сооружения он был не более надежен, чем снаружи, и я думаю, что он поглядывал на его вращающуюся стрелку скорее по привычке, чем в надежде на полезность. У нас было грубое измерение расстояния, которое обеспечивал телефонный провод, и некоторое ощущение, что наша дуга изгибается как вниз, так и в сторону от гондолы, но потребовалась бы сложная серия геодезических измерений, чтобы точно определить наше местоположение. Что я действительно знал - что чувствовал всем своим существом, - так это то, что каждый трудный шаг, каждое продвижение были слишком большим шагом вперед.
   Не буду отрицать охватившего меня облегчения, когда Мергатройд сообщил, что телефонная линия на пределе. Теперь мы могли вернуться с чистой совестью. Мы предприняли смелое усилие, преодолели значительное расстояние по этому неземному лабиринту труб и сосудов, вдыхая его зловонные испарения, и теперь мы должны прервать наши поиски. В этом отказе не было ничего постыдного. Мы продвинулись гораздо дальше, чем это сделали бы другие люди.
   - Впереди нас что-то есть, - сказал Рамос, посветив фонарем в особенно узкий и неприступный проход. - Что-то, чего мы до сих пор не видели. Осталось совсем немного, джентльмены.
   - Конечно, - сказал я, кивая так энергично, как только мог.
   - Герр Брукер, вы согласны? - спросил мексиканец.
   - Да... да. Непременно, Лионель.
   - Мисс Косайл?
   - Покажите мне эту историю, ребята!
   Один за другим мы последовали за Рамосом в указанное им пространство. Это действительно было пространство: внезапная, неожиданная пустота в нашем прежде тесном и гнетущем окружении. Здесь трубы и органы были плотно прижаты к изогнутым стенкам, которые напомнили мне тазовый пояс, если бы кости были металлическими.
   И в этих стенках мы нашли объекты нашего исследования.
   В одной стене было вырезано шесть вертикальных углублений, и еще шесть - на противоположной стороне. С одной стороны сидело пять человек, с другой - шесть, так что незанятой оставалась только одна ниша.
   Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что все они одеты в одежду, хорошо знакомую нам по форме и назначению: действительно, знакомую для любой хорошо спонсируемой экспедиции нашего времени. На них были толстые пальто и брюки из кожи и овчины, надетые в несколько слоев, а также подбитые мехом сапоги и перчатки. На головах у них были капюшоны, а лица скрывали защитные очки и респираторы для высотных работ. На поясах у них висели кислородные баллоны, а также множество инструментов.
   Они были неподвижны, как статуи. Неподвижны, как трупы, если уж на то пошло.
   Группа из пяти человек была к нам ближе других.
   - Значит, мы ошиблись, - сказал Мортлок. - Их одиннадцать!
   - На "Европе" было всего шесть ящиков с респираторами, - напомнил я ему.
   - Может быть, остальные ящики выбросили за борт или что-то в этом роде.
   - Даже если бы это было так, мы согласились, что для дирижабля такого размера достаточно шести человек экипажа. Я могу согласиться с тем, что мы недооценили экипаж на одного или двух человек, возможно, даже на трех, если некоторые из них были готовы обойтись без коек. Но что их было одиннадцать?
   Рамос промурлыкал: - Вы правы, Сайлас. Некоторые из этих людей прибыли из другой экспедиции. - Он осторожно сунул руку в воронку, образованную отороченным мехом капюшоном первого исследователя.
   - Будьте осторожны, - сказал я.
   Рамос возился с защитными очками, которые плотно прилегали к респиратору. Когда он это делал, кожаный ремешок очков рассыпался у него в пальцах. Очки оказались в перчатке вместе с волокнистой массой волос, которые, должно быть, прилипли к ним или слиплись от холода.
   Рамос непроизвольно вздохнул.
   Я подошел к нему и понял почему.
   Я ожидал увидеть труп, но то, что увидел, было еще хуже. Я видел много трупов и многие стадии разложения человеческого тела. Хорошо знал этапы этого конкретного процесса.
   То, что я увидел сейчас, было больше похоже на мумификацию или, возможно, на редкость неудачный пример таксидермии человека. Кости были на месте, как и кожа. Так же как и нервы, вены, артерии, мышцы и связки, которые обычно находятся под кожей. Но больше ничего. Под кожей не было плоти, ничего, что могло бы смягчить угловатость костей. Не обычный процесс разложения при смерти породил это ухмыляющееся, пристально смотрящее на меня лицо. Хуже всего были глаза: они вжались в глазницы, но веки были открыты, и в глазных яблоках все еще чувствовалась отвратительная энергия, как будто они были сделаны из цветного стекла и сохраняли подобие жизни, покинувшей все остальное тело.
   - Это была нехорошая смерть, - сказал Рамос.
   - Да, - согласился я. - Это так. Думаю, они были живы очень долго, пока жизнь медленно не вытекла из них. Пока от них не осталось ничего, что можно было бы использовать. Пока они больше не стали бесполезны для этой... штуки. - Я обратил его внимание на переплетение труб, увешанных гирляндами вокруг каждой ниши, словно жуткая беседка из виноградных лоз. Все тоньше и тоньше делились и расходились эти трубки, пока их самые узкие, расползающиеся концы не вошли в тело, проникая под слои одежды в поисках того, что осталось под иссохшей анатомией. Я осторожно откинул капюшон, чувствуя его жесткое сопротивление. Было достаточно увидеть, что трубки образовали гирлянду над черепом, уходя в него с дюжиной бескровных входов.
   - Чего оно хочет? - спросил я, охваченный отвращением.
   - Информации, - сказала мисс Косайл. - Но ведь вы знали об этом.
   - Ла бихилья де пьедра, - сказал Рамос, как будто это была молитва о его собственном спасении. - Мы пришли слишком поздно для этих бедных душ.
   - Мы проверим их всех, - сказал я. - Но сначала мы должны рассказать капитану Ван Вуту, что здесь обнаружили. Таким образом, он сможет начать подготовку к нашему отлету.
   - Мы уходим? - спросил Рамос.
   - Конечно. Вы сами это сказали. Мы пришли слишком поздно.
  

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

   Мы не ожидали, что Мергатройд задержится, но краткость его звонка все равно была неожиданностью.
   Вскоре мы поняли, почему.
   - Провод оборван, - сказал он, состроив извиняющуюся гримасу. - Он зацепился или оборвался где-то между этим местом и нашим кораблем. Я потянул за него, но он все еще натянут, так что не думаю, что повреждение где-то рядом с нами. Боюсь, нам придется отступить, пока его не починят: слишком рискованно находиться здесь без средств сигнализации.
   - Вы правы, Генри, - сказал Рамос.
   - Да... да, действительно, - согласился Брукер. - Конечно, жаль, что вас оторвали от расследования, но...
   - Эти люди здесь уже некоторое время, - сказал я. - Они все еще будут здесь, когда мы вернемся, не лучше и не хуже, чем сейчас. Я думаю, они простят нам тактическое отступление.
   Медленно, методично мы продвигались назад по внутренностям объекта, испытывая облегчение от того, что линия протянулась до самой "Европы" и что ни в одном месте детали машины не сомкнулись и не сдвинулись каким-либо иным образом, чтобы помешать нам пройти. Я поклялся себе, что мы вернемся, и если надо, даже с бутылками с горючим и коробками спичек. Мерзость, царившую в этой камере, нужно было так или иначе очистить, и если сочувственного прикосновения врача было недостаточно даже для мертвых, достаточно было огня.
   В развалинах гондолы " Европы" нас ждал сюрприз иного рода.
   Там были мастер Топольский и Дюпен: Топольский держал в руках служебный револьвер, какой носят обычные летчики, а Дюпен выглядел так, словно в любой момент мог упасть в обморок, его кожа была желтоватой, а глаза устремлены в какую-то непостижимую бесконечность, видимую только ему. Под небрежно накинутой на него одеждой для холодной погоды на нем все еще была промокшая от пота пижама, в которой я приказал ему лечь спать.
   - Это событие, - прокомментировал я.
   - Вы были арестованы, - сказал Рамос. - Как вы себя чувствуете на свободе, хозяин?
   Мергатройд медленно расстегивал кобуру своего револьвера.
   - Ну-ну, Генри, - сказал Топольский, покачивая стволом оружия, которое он держал в руке. - Мы этого не допустим, только не среди цивилизованных людей.
   - Капитан не позволил бы никому из вас покинуть "Деметру", - сказал я. - Так как же вам удалось сбежать?
   - Коуд, неужели вы думаете, что я настолько пренебрегаю собственными интересами, что могу позволить себе только одно средство самообороны? Дорогой Лионель действительно нашел мой прелестный маленький пистолет. Но я уже позаботился о том, чтобы спрятать в своей каюте второе огнестрельное оружие, предвидя именно такой поворот событий. - Он с удивлением рассматривал револьвер, словно это был отличный козырь в карточной игре, свидетельство редкого сочетания мастерства и удачи. - Конечно, я выждал приличный промежуток времени, прежде чем освободиться, дав капитану время ослабить бдительность, что он и сделал должным образом.
   - А где же Ван Вут? - осторожно спросил я. - А остальные люди, которые попытались бы вас остановить?
   - Ваши скромные способности вам не по силам, Коуд, это уж точно.
   - Вы застрелили их, ублюдок! - закричал Мортлок.
   - Я делал то, что было необходимо для получения знаний, вы, кретин.
   - Скорее, в погоне за собственной славой!
   Я кивнул на юношу. - Зачем вы втянули Дюпена в это безумие? Он был невиновен во всем этом.
   - Никто из нас не невиновен. Но вы совершенно не правы, говоря, что я притащил его сюда. Он пришел по собственному настоянию! Не так ли, Дюпен? - Он подождал мгновение. - Ответьте ему!
   - Я должен был прийти, доктор Коуд. Знаю, вы хотели, чтобы я отдохнул, но я не мог больше ждать. Я все это видел!
   - Что видели? - нежно спросил я.
   - Как это сделать? Как понять топологию! Все дело в этих схемах, доктор, - почему некоторые их части неровные, а некоторые гладкие? Неужели вы не понимаете? - Его глаза расширились, он пытался постичь нечто такое, что недоступно обычным людям. Или, более того, за пределами возможностей любого, кто еще не слишком пристально заглядывал в бездну. - Когда-то все это было внутри, и все это стало снаружи! Это поверхность Морина, доктор, промежуточная точка классического выворачивания сферы! Вот почему нам так трудно увидеть хоть какой-то порядок в этом Сооружении - оно застряло на полпути к тому, чтобы быть вывернутым наизнанку! С ним что-то случилось, доктор, и я не думаю, что это должно было случиться.
   Дюпен потерял сознание.
   Топольский попытался его поймать, и это было все, что нужно было Мергатройду, чтобы отвлечь его. Он бросился на своего врага, пытаясь вырвать табельный револьвер из рук Топольского.
   Револьвер выстрелил.
   Звук выстрела гулко отдался в металлических стенках гондолы. По какой-то непонятной причине я уставился на свой живот, уверенный, что, должно быть, стреляли туда, хотя дуло револьвера было направлено совсем не в эту область. Я мгновенно почувствовал себя глупцом и самовлюбленным. Не было ни боли, ни удара пули, и вокруг моей раны не образовалась лужица крови.
   В меня не стреляли. Никто из нас не пострадал. Пуля проделала дыру в потолке, пробив тонкую обшивку, но никому из нас не причинила вреда.
   Револьвер издал щелчок, боек опустился в пустой патронник. Патрон был израсходован. Мергатройд вырвал его у Топольского, а затем нанес нашему благодетелю удар в качестве дополнительного удовлетворения.
   - Вы чертов псих! Вас повесят за это, когда мы вернемся в Англию.
   - Старине Блайти, возможно, придется подождать, - сухо сказала мисс Косайл.
   Гондола накренилась и опустилась, как лифт, внезапно опустившийся между этажами. Она остановилась, затем снова опустилась. Постепенно угол наклона пола стал увеличиваться.
   - Он пробил оболочку, - сказал я, и на меня снизошло мрачное осознание. - Там нет отдельных газовых камер. Достаточно одного прокола, и водород начнет вытекать...
   - Мы опускаемся, - воскликнул Брукер. - В пустоту! В бездну вечной тьмы под нами!
   Мисс Косайл наклонилась и прошептала: - Вам не кажется, Сайлас, что это было несколько мелодраматично, даже по вашим меркам?
  

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

   Я потрогал нашивку миссии, продолжая отсчитывать семь фамилий, как будто что-то могло измениться от одного прочтения к другому. Я вспомнил, как доставал результаты экзаменов из конверта и обратно, иррационально ожидая, что оценки улучшатся, если я просто отвернусь. Позже, когда медицина стала моим призванием, мои результаты улучшились почти без усилий. Потому что я любил ее, потому что это было то, для чего я был рожден. Медицина давалась мне легче, чем что-либо другое. Но горечь от ранних неудач все еще преследовала меня.
   - Я не являюсь официальной частью миссии, - сказал я, размышляя вслух.
   Но я знал, кто я такой. Вся экспедиция на "Деметре" была построена на едва опробованных технологиях, от миниатюрных термоядерных генераторов, которые питали различные модули космического корабля и вспомогательные дроны, до скафандров нового поколения и, наконец, радикальных и рискованных процессов гибернации.
   Из-за того, что многое могло пойти не так, корабль не мог позволить себе путешествовать без подготовленного медицинского специалиста, даже если это увеличивало общие расходы и сложность.
   Доктор Сайлас Коуд, врач "Деметры" и бортовой хирург.
   Я уже доказал свою состоятельность. Через несколько недель после начала нашего круиза возникла проблема с технологией гибернации, когда мы зашли слишком далеко, чтобы развернуться, и никакая внешняя медицинская помощь была нам недоступна.
   У Рамоса произошло кровоизлияние в мозг.
   Бывший мексиканец-спецназовец не был технологическим триллионером, ученым или искателем приключений. Его единственной ролью в миссии было обеспечение безопасности: оберегать остальных от ненужных неприятностей, поддерживать теплые отношения между экспедиционной группой и гражданскими специалистами миссии и следить за тем, чтобы обе стороны соблюдали контракты и обязательства, согласованные перед отъездом. Когда мы добрались до Европы, он должен был выявить и сообщить о любых необычных факторах риска, связанных либо с подледными работами, либо с инопланетным объектом, который мы прибыли исследовать. У Рамоса не было полномочий переубеждать ни Ван Вута, ни Топольского, но без его сотрудничества и проницательности экспедиция была практически обречена на провал.
   Я спас его. В этом заявлении не было гордости, просто признание того, что я уже принес очевидную пользу миссии, развеяло все сомнения, которые могли возникнуть относительно смысла моего пребывания на борту. Рамосу потребовалась срочная нейрохирургическая операция и недели реабилитации. Даже после того, как я спас ему жизнь, не было никакой гарантии, что он все еще будет функционально полезен. Но Рамос был сильным, целеустремленным человеком, и благодаря большой целеустремленности он постепенно восстановил полный спектр функций, без каких-либо проблем с пониманием, речью или мелкой моторикой. Чтобы помочь ему восстановиться, я даже изготовил на корабельном 3D-принтере классическую гитару. Рамос рассказал мне, что в юности он играл, в основном на уроках, которые его заставляли брать против его желания, но все еще помнит некоторые простые мелодии и аппликатуры. В течение этих долгих недель я наблюдал, как он нажимал на лады своими огромными пальцами, едва успевая взять хотя бы одну ноту, но медленно и упорно преодолевая себя. Однажды в нехарактерном для него порыве гнева он разбил гитару вдребезги и больше не хотел ее использовать. Но через день он умолял меня вставить фрагменты обратно в принтер и заказать замену. Я улыбнулся; я уже сделал это.
   - Спасибо, Сайлас, - сказал он, держа полупрозрачный инструмент в руках так, словно это был самый добрый подарок, который он когда-либо получал. - Вот эта... Я буду лучше заботиться о ней, как вы заботились обо мне.
   - Для этого меня и взяли на борт, - сказал я ему.
   Я прошелся по кораблю, отыскав шесть отдельных спальных отсеков для шести из названных участников миссии: Топольского, Рамоса, Брукера, Мортлока, Мергатройда и Дюпена. Это были те шестеро, которые спустились в посадочном модуле. Жилой отсек для седьмого, Ван Вута, находился в крейсерском модуле, все еще находившемся на орбите. Хотя это означало физическое разделение капитана и остальных шести человек, пока спускаемый аппарат и крейсерский модуль были пристыкованы, это было сочтено предпочтительным по сравнению с расточительным дублированием ресурсов объема и массы после разделения модулей. Шесть мест, само собой разумеется, были пусты. Их оставили прибранными и хорошо организованными, с задернутыми занавесками - никто не уходил в спешке, - но меня все равно оставили. Я осмотрел личные вещи, несколько разрешенных фотографий и сувениров на память. Даже с нашим термоядерным двигателем каждый лишний килограмм, доставленный на Юпитер и обратно, не говоря уже о том, чтобы спуститься на Европу, влек за собой штрафные санкции в рамках миссии. Напечатанная гитара была одним из самых громоздких предметов личного пользования, но, по крайней мере, не выделялась из нашего существующего бюджета массы.
   Я подошел к стеллажам возле подфюзеляжного шлюза, где мы хранили наши многофункциональные скафандры марки 13-5. Предполагалось, что эти сложные, громоздкие изделия были так же хороши в вакууме, как и под водой, в соленой черноте скрытого океана Европы. Теперь все они отсутствовали, их вешалки блестели и были пусты.
   Шесть скафандров, шесть пустых вешалок. Мы взяли с собой только шесть, потому что лишние скафандры были бы слишком дороги и слишком увесисты.
   Они вышли наружу.
   Я подошел к универсальному шлюзу и проверил его работоспособность. На шлюзах сохранялась информация о том, использовались ли они в последний раз для входа или выхода транспортного средства. Мне нужно было бы проверить остальные, чтобы быть уверенным, но этот шлюз показывал, что в последний раз им пользовались члены экипажа, отправлявшиеся за пределы "Деметры", в океан.
   - И что дальше? - спросил я себя, и мой голос эхом разнесся по пустым коридорам и отсекам.
   - Хороший вопрос.
   Я испуганно обернулся. До этого момента каждое мое впечатление заставляло меня думать, что корабль в моем полном распоряжении. Но я забыл о другом исследователе, о другой фамилии, которой не было на нашивке миссии.
   Косайл.
   Она сидела, скрестив ноги, на решетчатой панели, одетая в такой же облегающий желтый нагрузочный костюм, какой был на мне. Желтая кепка миссии плотно прилегала к копне распущенных кудрей.
   Мое сердце бешено колотилось. - Где, черт возьми, вы были?
   Ее ответ был спокойным, ее не смутил мой шок. - Провожу системную инвентаризацию корабля, как и вы. - Она окинула взглядом длинную главную ось, проходящую через трубчатый космический корабль. - На борту больше никого нет. Судя по вашему интересу к вешалкам для скафандров и шлюзу, вы и сами обо всем догадались.
   Детали нашей миссии постепенно возвращались ко мне. - Да. Это означает, что они отправились исследовать Сооружение, все шестеро. У нас все еще есть связь? Нет, подождите. - Я потер переносицу, все еще охваченный туманом, как будто проснулся с тяжелого похмелья и лишь смутно представлял себе события, которые привели к этому. - Там был другой корабль. Мы не заметили этого, пока не пробились сквозь лед и не вышли в океан.
   - Да, очень хорошо. Другим кораблем была "Европа". Это была экспедиция, похожая на нашу, только не такая большая и не столь хорошо оснащенная.
   Я вспомнил еще кое-что. - Мы даже не знали об этом!
   - Вот именно! - Косайл покачала головой в каком-то изумленном ужасе. - Рамос пришел в бешенство, когда понял, что Топольский лгал всей команде, включая его самого. Топольский, конечно, знал. Этот лживый ублюдок всегда знал. Предыдущая экспедиция была отправлена под покровом секретности, в спешке подготовленная одним из его соперников-триллионеров из плейбоев. Никакого надзора, никакого межправительственного одобрения, никакого контроля за соблюдением этических норм, никаких протоколов предотвращения биозагрязнения - просто старая добрая техническая чушь, как будто правила существуют для маленьких людей. Единственное, что имело значение, - это опередить общенациональные космические агентства, как будто миру нужен был еще один урок о великолепных чертовых чудесах неограниченного либертарианского капитализма.
   - Как Топольский узнал, что они добрались сюда первыми?
   - Сочетание промышленного шпионажа и готовности других его соперников мочиться на одного из своих. Враг моего врага и так далее.
   Я покачал головой, разделяя ее неодобрение.
   - Люди.
   - В самом деле, Сайлас, - ответила она, глядя на меня с некоторой прохладцей. - Как бы то ни было, Топольский по своим корпоративным каналам получил от "Европы" информацию о телеметрии миссии и технических новинках, что дало "Деметре" представление о том, чего ожидать, и о том, как с этим справиться, когда мы прибудем. Но он не мог рисковать и рассказать кому-либо, что "Европа" потерпела неудачу и все еще застряла здесь, потеряв всю команду! Кто, черт возьми, согласился бы на это?
   - Понимаю, почему Рамос был бы не слишком доволен всем этим. Но они все равно все пошли?
   - Они поссорились. Топольский даже направил электрошокер на Рамоса! Он провез его контрабандой с Земли! Все чуть не рухнуло в тот момент... Но Брукер и Мергатройд согласились заглянуть внутрь "Европы", прежде чем решить, что делать дальше.
   - Они нашли еще один пустой корабль, точно такой же, как этот.
   - Да, еще одну экспедицию из шести человек. Они столкнулись с неприятностями. "Европа" находилась в процессе разборки и присоединения к Сооружению. Команда вышла наружу, проделав отверстие в борту и установив тарельчатый гидрозатвор. Мы не знаем, чего они надеялись достичь в тот момент, было ли это чистой воды исследованием или отчаянием, потому что машина уже окутала своими ветвями их корабль, и им нужно было вступить с ней в переговоры или устроить ей диверсию. Что мы знаем точно, так это то, что один из них добрался до "Европы", проделав весь обратный путь через гидрозатвор. А потом его снова затянуло обратно.
   - Боже мой.
   - У него было достаточно времени, чтобы оставить сообщение для того, кто придет сюда следующим. Там было написано "Убирайтесь отсюда на хрен, сейчас же". Угадайте, что произошло дальше?
   - Они тоже вошли внутрь.
   - Вы хорошо разбираетесь в человеческой натуре, Сайлас. Вы усвоили один из основных принципов: всегда полагайся на то, что люди будут делать прямо противоположное тому, что они должны делать.
   - Это можно назвать мужеством, - отважился я. - Если команда "Деметры" считала, что есть шанс, что внутри этой штуки все еще есть выжившие... Ну, разве у них не было морального обязательства провести расследование?
   - Даже после этого предупреждения?
   - Я просто пытаюсь быть милосердным. Они мне понравились. - Я задумался над своим ответом. - По крайней мере, некоторые из них. Мы знаем, что произошло? Они прислали отчеты, телеметрию, биометрические данные?
   - Они все еще там, - сказала она. - И все еще живы. Но не могут выбраться самостоятельно. Они очень медленно умирают. Сооружение поддерживает в них жизнь, но только для сбора информации. Вы сами это видели, Сайлас. Вы знаете, что с ними стало.
   - Ла бихилья де пьедра, - прошептал я, когда на меня нахлынула волна воспоминаний. - Боже мой! Я был там. Мы были там. Но нас нет! Мы здесь, вы и я, внутри "Деметры". Не может быть, чтобы мы когда-либо заходили внутрь этой штуки, потому что там было всего шесть скафандров! - И тут вопрос, который не давал мне покоя, наконец-то нашел свое выражение. - Я врач экспедиции. По какой-то причине они не сочли нужным включить мое имя в список участников миссии, но ... а где именно находишься ты, Ада?
   - Я все думала, когда же мы перейдем на "ты", - сказала она. - Хорошо. Глубокий вдох. - Она закрыла глаза и приняла позу, напоминающую позу йоги для растяжки. - Глубоко, блядь, дышим все вместе. Ты тоже, парень. Тебе это понадобится.
   - Почему?
   Косайл открыла глаза. - Потому что в этом месте ты всегда теряешь самообладание, Сайлас. Снова и снова.
   - Попробуй, - настаивал я.
   - О, я сделаю это. До тех пор, пока это окончательно не заест, и ты перестанешь замыкаться в себе. Давай начнем с самого важного: времени. Его осталось не так уж много. Топольский и другие находятся внутри Сооружения гораздо дольше, чем ты думаешь.
   - Я как-то не задумывался об этом. Они ушли, что...? - Я огляделся, как будто в отложениях пыли на поверхности шкафов могли быть какие-то подсказки. - Прошло уже несколько дней? Не может быть, чтобы прошло больше. Не знаю, что со мной случилось, почему я не могу вспомнить все как следует, но предполагаю, что был недееспособен.
   - Ну, это, безусловно, объясняет все.
   - Но ты бы не позволила мне надолго игнорировать свои обязанности, пока они там, и у нас все еще есть медицинская телеметрия. Может, они и недосягаемы, но они все еще под моим присмотром. - Я пристально посмотрел ей в глаза, задаваясь вопросом, что же я упускаю. - Сколько времени прошло, Ада?
   - Три месяца, Сайлас. Прошло больше ста дней с тех пор, как они вошли в объект. Именно столько времени я пыталась уговорить тебя прийти в себя.
   - Нет, - сказал я, почти смеясь, когда отрицал это. - Не может быть, чтобы прошло три месяца.
   - Так и есть. И теперь время работает против нас. Дело не только в ухудшающемся состоянии шестерых. Дело в орбитальном модуле: пока мы были здесь, внизу, мы были полностью отрезаны. Этого всегда следовало ожидать - двадцать километров льда над нами служат отличным экраном, - но теперь нам приходится иметь дело с непредвиденными обстоятельствами. Ван Вут должна была ожидать нашего возвращения еще несколько недель назад.
   - Тогда он понял, что что-то не так.
   - Она поняла, - поправила Косайл. - Капитан Ван Вут - это капитан Дженнифер Ван Вут. Ты это знаешь. Ты всегда это знал. Просто это не очень легко вписывалось в те ориентированные на мужчин сценарии повествования, которые ты разрабатывал. Ты изменил ее пол ради "исторической достоверности". Что важно сейчас, так это то, что Дженни Ван Вут - сторонница протокола миссии. Когда время истечет, она запустит термоядерный двигатель для возвращения на Землю, предполагая, что остальные участники миссии погибли.
   Я отбросил вопросы, которые хотел ей задать, а также те, которые хотел забыть.
   - Сколько времени?
   - Плюс-минус двести часов, Сайлас. Именно столько времени у нас осталось, чтобы добраться туда, спасти экспедиционный отряд и вернуть их обратно в зону действия орбитального аппарата.
   Я посмотрел на пустые стеллажи.
   - У нас нет скафандров.
   - Нет.
   - А как насчет служебных дронов?
   - Они слишком громоздкие, чтобы пройти через шлюз. То же самое касается дронов, которые мне удалось вывести с "Европы". Даже если бы они смогли пролезть через шлюз или прорубить себе путь другими способами, из исходной телеметрии, присланной экспедиционным отрядом, мы знаем, что там тесновато. Они не могут нам помочь.
   - Тогда ... Я не вижу, что мы можем сделать.
   - Есть только один способ. Внутри Сооружения уже находится объект, принадлежащий "Европе". Мы можем контролировать его, перемещать и использовать для связи с группой и оказания ей помощи.
   - Через три месяца... ты действительно думаешь, что можно будет что-то спасти?
   - На данный момент да. Как я уже сказала, у нас есть надежные биометрические данные. Мы не можем разбудить их или привести в чувство, кроме как в самом крайнем случае. Их системы жизнеобеспечения уже работают на полную мощность, а усиленная работа мозга создает еще больше нагрузки на эти системы.
   - Значит, они умрут, если мы их разбудим?
   - В двух словах. Лучшее, что можно было бы сделать, - это будить кого-то на короткие промежутки времени, давая ему время прийти в себя между осознанными эпизодами. Даже в этом случае ущерб со временем будет накапливаться. Мы бы сделали это, только если бы у нас не было другого выбора.
   - Мы не будем этого делать.
   Она кивнула. - Я... рада, что ты согласен. - Затем, вздохнув, добавила: - Рамос - единственное исключение из всего этого. Та процедура, которую ты ему провел? Ты вставил сетчатый нейропротез в его череп, прежде чем зашить его. Это была медицинская предосторожность против рецидива кровоизлияния в мозг, а также способ контролировать и корректировать восстановление функций по мере его выздоровления... Но это также дало нам преимущество.
   - Преимущество, - повторил я.
   - Благодаря действию протеза Рамос может проводить время в более высоком состоянии осознания, чем другие, без каких-либо серьезных побочных эффектов. - Она проницательно посмотрела на меня. - Ты, должно быть, заметил, что в Рамосе было что-то особенное.
   - Особенное?
   - В твоих рассказах. Он был не просто исполнителем второстепенных ролей, следовавшим твоему мысленному сценарию. У него была воля. И будет. На него снизошло осознание того, что он был увлечен чьими-то чужими фантазиями, и он начал что-то вспоминать в промежутках между эпизодами. Даже получил хоть какое-то смутное представление о своем последнем затруднительном положении.
   - Хорошо, - сказал я, кивая. - Это актив. Мы им воспользуемся. Мы придумаем, как вытащить их из этой штуки, а потом поднимемся на поверхность как раз вовремя, чтобы подать сигнал Ван Вут. Это... все в порядке. Я справлюсь с этим, правда, справлюсь. Ты сказала, что именно тогда я потерял самообладание. Что ж, я не потерял его. Я в замешательстве, сомневаюсь, немного напуган, и не совсем понимаю, какое отношение ты имеешь ко всему этому... но я не потерял самообладания.
   - О, ты бедное летнее дитя. - Косайл сделала приглашающий жест, привлекая мое внимание к одному из экранов, на котором все еще мелькали цифры и символы. - Расскажи мне, что ты видишь.
   Я пожал плечами. - Какие-то данные.
   - Продолжай.
   - Не знаю. По-моему, это похоже на компьютерный мусор. Как это называется? Дамп ядра. Что-то вроде этого.
   - Ты уже знаешь, что это такое, - сказала Ада. - Это код, Сайлас.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

   Кто-то сильно ударил меня по лицу.
   - Доктор Коуд! Проснитесь!
   Я заставил себя открыть глаза, несмотря на огромное сопротивление. Расплывчатая серебристая фигура превратилась в молодого человека со свежим лицом, одетого в сверкающую металлическую униформу межпланетной службы. Пласталевый пояс, бластер установленного образца, мягко светящаяся полуживая жемчужина - эмблема службы. Постепенно я узнал энсина Мортлока. Он склонился над моей кушеткой, расстегивая застежки так быстро, как только мог.
   - В чем дело, парень? - потребовал я ответа.
   - Пока вы были в отключке, возникла проблема, доктор! Неисправность преподавателя пластической хирургии! Записи были перепутаны!
   Сквозь рассеивающийся туман в голове я спросил: - Перепутаны? Что вы имеете в виду?
   Мортлок поспешно откинул в сторону навесной шлем с козырьком и нейронной короной, при этом чуть не ободрав мне скальп. - Вы помните, почему воспользовались преподавателем?
   Я заставил себя привести мысли в порядок. - Я должен был пройти плановое повышение квалификации, чтобы поддерживать свои навыки в актуальном состоянии. Записи были обновлены при последней дистанционной передаче с Земли. Я делал это сотни раз...
   - Не так, как это только что произошло. - Мортлок помог мне встать с кушетки, и мои ноги коснулись холодных решетчатых плит настила. - Мы получили неверную передачу на нашей волне! Вместо хирургических навыков кассеты наполнили вашу голову историями!
   Я потер покалывающую кожу на затылке. - Боже мой. Теперь, когда вы упомянули об этом, все, что я помню, - это самые странные сны. Я плавал на кораблях... на самых разных кораблях. Периоды времени были разными, но корабль всегда назывался "Деметра". - Я потянулся к нему, отчаянно желая убедиться в его реальности. - И вы всегда были рядом, Мортлок! И другие! Мергатройд, Рамос... - Я покачал головой, чувствуя, как во мне поднимается волна праведного гнева. - Как произошла такая путаница? Кого-то следовало бы выпороть за это!
   - Они не знают, была ли это диверсия или обычная ошибка, доктор. Важно то, что мы вовремя поняли, что произошла путаница, и успели вас вытащить. Если бы вы подольше занимались с преподавателем, ложные шаблоны выжгли бы последние из ваших врожденных хирургических способностей!
   Я уставился на свои руки, гадая, способны ли мои пальцы по-прежнему выполнять ту работу, к которой были приучены. На мгновение все стихло, и я испугался худшего: полного уничтожения моей личности как врача. Эта смерть была хуже любой другой, потому что без медицины я был бесцельным существом. Но затем я почувствовал зуд в кончиках пальцев. Это было незабываемое ощущение, как будто я держал между ними гудящий титановый стержень прессорного скальпеля, и тогда я понял, что еще не все потеряно.
   - Как вы узнали о путанице?
   - Только когда начали поступать сообщения с межпланетного лайнера "Персефона"! Они получили эфирную передачу, предназначенную для нас! Предполагалось, что их пассажиры смогут насладиться разнообразными художественными рассказами, а вместо этого эти бедолаги получили хирургические процедуры, предназначенные для вас! Никто не подозревал, что что-то не так, пока некоторые пассажиры не начали пытаться вскрыть друг друга ножами для масла! Из-за кассет у них возникла почти непреодолимая потребность в хирургическом вмешательстве.
   Я покачал головой, испытывая отвращение и ужас одновременно. - С ними все в порядке?
   - Думаю, что почти. Сейчас их возвращают к преподавателям, пытаясь устранить ущерб. Мы сделаем то же самое с вами, как только получим правильные данные об эфирной волне. Конечно, мы находимся гораздо дальше, так что это займет больше времени...
   - Конечно, - сказал я, кивая, когда ко мне вернулись воспоминания. - Наша миссия за тепловым барьером, на ледяной планетоид. Мы были на подходе, когда я обратился к преподавателю по пластике: это была причина, по которой мне нужно было убедиться, что мои навыки настолько высоки, насколько это возможно, из-за того, с чем мы могли столкнуться... - Я вздрогнул, охваченный глубоким чувством, что мы уже на пороге катастрофы. - Что-то случилось, Мортлок, что-то ужасное! Мы вошли в эту штуку... Они вошли внутрь. Они все еще там! Биометрические следы!
   - Что, доктор? - Но беспокойство Мортлока сменилось пониманием. - Все в порядке, правда. Мы близки к этому, но еще не достигли цели. Я думаю, вы просто еще не оправились от воздействия кассет, как человек, который не может избавиться от дурного сна.
   - Должно быть, так оно и есть, - согласился я, с нетерпением ожидая такого объяснения. - Мне, правда, снились плохие сны, но даже самые худшие из них не могут сравниться с этим. - Я вцепился рукой в спинку кушетки. - Все это казалось таким же реальным и непосредственным, как это, Мортлок. Последний был хуже всего! Там был еще один космический корабль, гораздо более примитивный, чем "Деметра", как будто из прошлого или позапрошлого века. Хрупкая штуковина, работающая на примитивной атомной энергии! Мы пересекли космос и долетели до Юпитера, а затем проложили себе путь сквозь льды Европы в подземный океан... - Я содрогнулся так, что у меня закружилась голова. - Должно быть, я кажусь вам совершенно ненормальным.
   - Никто не может винить вас за то, что вы расстроились из-за того, что было записано на этих лентах, доктор, - успокаивающе сказал Мортлок. - Но важно то, что все это было не на самом деле. Реально то, что здесь и сейчас. Что бы ни пыталось заставить вас почувствовать эти записи, сейчас вам не нужно сталкиваться с чем-либо подобным.
   - Спасибо. - Затем, сделав ставку на то, что мое доверие к нему было оправданным, добавил: - Мортлок. Теперь со мной все в порядке, вы понимаете? Я понимаю, что произошло, и уже чувствую некоторую дистанцию от тех ложных переживаний. Вам не нужно придавать слишком большого значения моему замешательству, когда будете отчитываться перед остальными. Я бы не хотел, чтобы они потеряли уверенность в моих способностях.
   - Теряем к вам доверие, доктор Коуд? На это нет ни малейшего шанса. Нам повезло, что вы были назначены к нам, и мы по-прежнему счастливы. Каждый человек на этом корабле знает, что вы лучший специалист в межпланетной службе. - Его тон стал мягко-настойчивым, как будто он был врачом, а я - невольным пациентом. - Теперь вам нужно столько времени, сколько потребуется, чтобы прийти в себя. Мы позаботимся о том, чтобы вы не пропустили ничего интересного.
   - И я бы не хотел, - ответил я, отбрасывая свои дурные предчувствия. Но что-то все равно не давало мне покоя. - Мортлок?
   - Доктор?
   - Вы упомянули людей на этом корабле. Я полагаю, это не касалось Ады?
   - Ада, сэр?
   - Ада Косайл.
   Он посмотрел на меня с легким беспокойством. - На "Деметре" нет никого по имени Ада Косайл, доктор Коуд. Думаю, я бы запомнил, если бы среди нас была женщина!
   Я ничего не сказал.
   По пути на мостик я зашел в свою каюту, нуждаясь в промежуточной разгрузке, прежде чем снова окунуться в суету корабля. Закрыв за собой дверь, я уселся за консоль каюты, тщательно осматривая каждый дюйм окружающей обстановки, чтобы убедиться в этом. Стены из дюраллоевого сплава, их простота подчеркивалась слаженными акцентами цветного освещения. Дополнительная дверь, которая открывала прямой доступ в примыкающий к моей каюте медицинский отсек. Бронированное стекло иллюминатора, за которым виднелась чернота космоса, усеянная звездами. Это было настоящее пространство, глубокое, темное и пустое, как пара глазниц, а не какой-то черный океан под покровом льда. Мой взгляд скользнул к кучке личных вещей, разбросанных по каюте. Модель трехмачтовой шхуны в бутылке, желтое перо, сохраненное в куске смолы, трехмерное изображение увитого виноградом коттеджа высоко на холме, за которым мерцает море. Богато украшенная коробочка со старинной трепанационной скобой французского производства - подарок по случаю моего окончания медицинской школы межпланетной службы. Это послужило полезным напоминанием об ужасах, присущих искусству врачевания до нашего нынешнего просвещенного века.
   Я выдохнул. Все это было на самом деле. Жизни, которые я прожил под руководством преподавателя по пластической хирургии, были эрзацами, какими бы осязаемыми они ни казались в то время, поскольку пленки отпечатывали свои узоры на податливой глине моего неокортекса. Я был Сайласом Коудом: уважаемым, заслуживающим доверия, нужным. Не было необходимости сомневаться ни в одном аспекте моей натуры.
   - Я Коуд, - прошептал я себе. - Я Коуд.
   Тревожные воспоминания постепенно исчезали, вытесняемые реальностью, присущей моему окружению. Теперь я все понял. Пластический тренажер работал по-разному в зависимости от загружаемых в него записей. Пассажиры этого лайнера ожидали, что им будут скармливать шаблоны-семена: вымышленные катализаторы, которые их подсознание затем усилит, снабдив их банальными деталями, почерпнутыми из их собственных воспоминаний и окружения. Очевидно, мой разум действовал с шаблонами таким же образом, черпая вдохновение из этих разбросанных личных вещей. На месте модели корабля в бутылке мне грезилась шхуна, разбивающаяся о коварные скалы ...
   А что касается желтого перышка ...
   Меня охватила печаль. Я хотел, чтобы она была настоящей. Я никогда не мог представить себе более милую мучительницу, чем дорогая Ада, во всех ее проявлениях.
   Одними губами я произнес: - Я рад, что ничего из этого не было на самом деле. За исключением тебя, Ада. Я бы хотел, чтобы это было правдой.
   Я потрогал покрытое смолой перо, затем с бесконечной нежностью положил его на прежнее место.
   Я проходил через двери вакуумного лифта на мостик "Деметры" слишком много раз, чтобы можно было сосчитать, но никогда еще это не останавливало меня на полпути. Среди тех, кто шагал по коридорам межпланетной службы, очень немногие добирались до суперсовременного исследовательского корабля, подобного "Деметре", и еще меньше имели привилегию ступать по гудящим решетчатым панелям корабельного мостика, этого средоточия силы и мощи, способного превратить миры в пепел.
   Как всегда, мое внимание привлекли иллюминаторы. Обрамленные в дюраллой и защищенные от бластерного огня тройными пластинами, они образовывали широкий, изгибающийся под углом в сто восемьдесят градусов угол мостика. Вид за ними обычно был черным, если не считать россыпи звезд и планет, но сейчас все пространство было заполнено сверкающей белизной ледяного планетоида, к поверхности которого мы приближались.
   Ледяной планетоид: грозный незваный гость из пространств за тепловым барьером, вторгшийся в Солнечную систему из той внешней тьмы, в которую когда-либо пробивалась лишь горстка кораблей. Наша миссия: исследовать как ледяной планетоид, так и инопланетную аномалию внутри него, обнаруженную с помощью дистанционного сканирования, природа и назначение которой оставались неизвестными.
   Все взгляды, как биологические, так и механические, были прикованы к этой цели. Все внимание каждого человека на мостике было сосредоточено на задаче нашего приближения. Вокруг них жужжали и пищали пульты; крутились кассеты и стрекотали соленоиды, создавая повторяющуюся, убаюкивающую фоновую музыку, напоминающую о серьезном профессионализме мужчин.
   Капитан - "Победитель" Ван Вут - сидел в центре мостика, удобно устроившись в своем похожем на трон кресле управления на возвышении, а перед ним дугой располагались светящиеся датчики и рычаги. Его поза свидетельствовала о предельной бдительности, он слегка наклонился вперед, поставив одну ногу в ботинке впереди другой, выражение его лица выражало стальную сосредоточенность шахматного мастера.
   - Двигатели на холостой ход, - произнес капитан, и его мягкий, но властный голос разнесся по всем уголкам комнаты. - Приведите нас в движение по инерции, пока все батареи прессоров находятся наготове. Разделители привести в боевую готовность.
   - Батареи прессоров разогреты и готовы к работе, - сказал космический рулевой Мергатройд, поворачивая тяжелый рычаг реостата. Его искусственный глаз, напоминавший о том, что он участвовал в борьбе с венерианскими лягушками, блестел и вращался.
   Пока я находился в своей каюте, энсин Мортлок поднялся на мостик и занял свое место у пульта управления вооружением. - Батареи разделителей заряжены и готовы к немедленному запуску, - подтвердил он, щелкая переключателями на своем пульте.
   - Ну что, доктор? Вы снова среди живых? - любезно спросил Ван Вут. - Непростительная ошибка, однако, она произошла. Мы должны надеяться, что серьезного ущерба нанесено не было.
   - Полагаю, я все еще могу быть полезен, - сказал я, разминая пальцы. - К счастью, энсин Мортлок подоспел ко мне вовремя. Я не осмеливаюсь рассуждать о последствиях дальнейшей задержки.
   - Если это была ошибка, кого-то выпорют, - сказал Ван Вут, повторив мои собственные чувства, когда Мортлок спас меня от дефектного преподавателя пластики. - Если это была диверсия, то виновный - или виновные - отправятся в камеры для уничтожения.
   - Давайте предположим, что это была не более чем невинная ошибка, - сказал я. - В конце концов, зачем кому-то понадобилось саботировать жизненно важную исследовательскую работу?
   - Они хотят подорвать мою репутацию, Коуд, - сказал наш гражданский гость Топольский, поворачиваясь с одного из наблюдательных кресел, расположенных на более низком уровне, чем капитанское. - Образно говоря, я прибил свой флаг к этой мачте. Моим врагам ничего так не хотелось бы, как увидеть, как мое предприятие обернется провалом. - Самый богатый человек в девяти мирах - по крайней мере, по его собственному признанию, - магнат в мехах, жующий сигару, использовал свое влияние в межпланетной службе, чтобы организовать военно-научную экспедицию на ледяной планетоид.
   - Пока мы разговариваем, на эфирную волну поступают правильные записи, - сказал Ван Вут, кивая на одну из кассет. - Если это была попытка навредить нам - или вам, если уж на то пошло, мастер, - мы можем быть уверены, что она провалилась. - Его испытующий взгляд упал на меня, казалось, он видит меня насквозь, в какой-то гораздо более отдаленной области пространства и времени. Он прижал палец к виску. - Если отбросить трудности, вы прибыли в благоприятный момент. Мы вот-вот обнаружим точку входа!
   Со стороны капитана это было нечто большее, чем просто расчетливые догадки. Ван Вут был экстрасенсом ближнего радиуса действия, способным обнаруживать предстоящие события и действовать в соответствии с ними в пределах периода ровно в тринадцать минут и пять секунд. Это умение помогло в войне с лягушками и уже спасло нашу экспедицию. Неделю назад Ван Вут развернул корабль, чтобы избежать столкновения с ярким астероидом, который проскользнул сквозь наши противометеоритные экраны. Без дара предвидения капитана "Деметра" разбилась бы о скалу так же верно, как та обреченная шхуна из моего воображения!
   Я спросил: - Предвидите ли вы что-нибудь опасное?
   - Нет, - ответил он. - Не в пределах моего псионического кругозора. Сюрприз, да. То, чего мы не ожидали. Но я не могу точно сказать, каким будет сюрприз...
   Он описал физиологические корреляты этого дара, когда лежал на моей смотровой кушетке. По мере того, как события появлялись в поле зрения, они воспринимались как отдаленные, покалывающие ощущения, ментальные грозовые тучи без определенной формы. И только когда они приближались по времени, полностью входя в этот горизонт предсказания, он мог придать этим фантазмам ясную форму и значение.
   Я знаю, что другие завидовали его способности. Я нет. Мне оставалось только представить, как дар предвидения руководил бы моей работой хирурга. Если бы я заранее знал, приведет ли тот или иной разрез к успеху или катастрофе, то стал бы бездумным инструментом предопределенных сил, ничем не лучше робота или электронного мозга.
   - Я так рад, что вы здесь в этот момент нашего триумфа, Коуд! - сказал Топольский. - То, что мы сейчас увидим, сделает наши имена бессмертными! Наша слава разнесется по всему космосу! Лягушки, возможно, и испытывали нас своей изворотливостью и низкой хитростью, но они никогда не могли сравниться с интеллектом высокородных землян. И все же сейчас мы стоим на пороге, который заслужили: первые люди, которые стали свидетелями работы разума, действительно превосходящего наш собственный!
   - Если мы вернемся на Терру целыми и невредимыми, мастер, это будет достаточной наградой для меня.
   - Ах, такая целеустремленность, такая самоотверженная преданность принципу Гиппократа - это радует сердце!
   - Визуальный контакт, - с растущим волнением сказал Мергатройд. - Он здесь, капитан, прямо перед нами, как вы и предсказывали!
   - Разделители готовы к действию! - сказал Мортлок, когда многочисленные циферблаты задергались на его консоли.
   Перед нами была дыра: похожая на горло трещина, ведущая вглубь ледяного планетоида, туннель, пробитый объектом интереса Топольского - Сооружением, как он его назвал, - когда оно ворвалось внутрь из внешней пустоты.
   - Двигатели остановлены, - нараспев произнес Ван Вут. - Приводим в действие прессоры и тягачи. Ведите нас в центр шахты, Мергатройд, не сбавляйте хода.
   Пальцы космического рулевого легко заплясали по светящейся панели. "Деметра" спускалась по шахте, реактивные трубы пульсировали, удерживая ее на курсе, вспышки их выхлопов отражались от рифленых стен шахты. Мерцание отраженного света навело меня на мысль о далекой грозе.
   Здесь всегда сверкают молнии.
   Хотя при спуске корабль накренился почти вертикально, искусственная гравитация не ослабевала. Мы неуклонно продвигались вниз по шахте, Мергатройд называл единицы глубины на каждую милю, и над нами медленно уменьшалась точка входа, пока на обращенных назад видоискателях она не превратилась в черный диск, окруженный темнеющей кромкой льда. Все еще стоя, я сжал кулаки, отгоняя гнетущее, нежелательное воспоминание: воздушный корабль, погружающийся в чрево Земли почти таким же образом. Однако это было совершенно невозможно: люди более ранней эпохи, чьи умы все еще были погружены в невежество, может быть, и допускали возможность существования дыр в Земле, проходов, позволяющих проникнуть в пустотное царство внутри, но в наш сверхнаучный век мы знали лучше. И все же этот адский преподаватель по пластике посеял в моем сознании семена этой идеи на таком неизгладимом уровне, что даже сейчас, зная, что это вымысел, я не мог заставить себя полностью от нее отказаться. Шумы и запахи этого газомоторного дирижабля были в моих воспоминаниях такими же реальными, как и любой другой жизненный опыт. Я был там, это так же несомненно, как и то, что я был на тех ранних версиях "Деметры", которые бороздили моря, а не воздух.
   Нет, сказал я себе: я там не был. Это было нереально. Каждая итерация была ложью, включая, путем логической экстраполяции, четвертый подобный пример, тот, в котором я побывал до того, как проснулся от этого...
   - Впереди что-то есть, - крикнул Мергатройд, когда на его пульте замигала красная лампочка, сопровождаемая едва заметными, но зловещими звуками фоновой музыки на мостике. - Контакт со сканером. Что-то маленькое и металлическое застряло в стене шахты примерно в двух милях под нами.
   - Оцените местоположение, - сказал Ван Вут.
   - Два семьдесят запятая три, шесть запятая восемь, один запятая шесть один, - нараспев произнес Мергатройд. Телетайпная лента с дребезжанием вылетела из его пульта. Он оторвал конец и перегнулся через пульт, чтобы передать корешок энсину Мортлоку.
   - Состояние боевой готовности красное. Энсин Мортлок, сконцентрируйте батареи прессоров на этом сигнале.
   - Фиксирую, - сказал Мортлок, настраивая свои циферблаты и рычаги в соответствии с цифрами на распечатке. - Прессоры наведены и компенсируются.
   - Уменьшите скорость снижения наполовину, рулевой. Мичман: открывайте огонь при первых признаках враждебных намерений.
   - Есть, капитан.
   - Я бы хотел, чтобы со мной посоветовались, прежде чем предпринимать какие-либо подобные действия, - сказал военный советник Топольского коронель Рамос. Это был огромный лысый мужчина, похожий на быка, грудь которого была увешана патронташами с бластерными патронами. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать настойчивый вой сирен "красной" тревоги. - Мне нет нужды напоминать вам, что мой работодатель сделал большую ставку на исследование этого Сооружения. Будет слабым утешением, если все, что ему придется раскопать, - это обугленные останки.
   - Мы недостаточно глубоко, чтобы установить контакт со Сооружением, - сказал Дюпен, не по годам развитый, с взъерошенными волосами математический гений, которого наняли в экспедицию для решения таких загадок, которые были недоступны аналитикам и логическим банкам "Деметры". - Если объект не сдвинулся со своего последнего предполагаемого местоположения, мы не увидим его еще в течение восьми миль. Что бы ни обнаружило сканирование, это что-то другое.
   - Вы в этом уверены? - спросил Топольский.
   - Я почти во всем уверен, мастер, - твердо ответил юноша.
   - Контакт сохраняется, - доложил Мергатройд. - Что бы это ни было, оно не более шести-семи футов в поперечнике. Слишком маленькое, чтобы быть кораблем.
   - Но не слишком маленькое, чтобы быть бластерной миной лягушек, - заметил Ван Вут, у которого были причины с подозрением относиться к маленьким металлическим предметам. - И все же, если бы это была венерианская ловушка, не лучше ли было бы ее замаскировать?
   - Мы уже можем ее увидеть? - спросил я.
   - Мы только что вошли в зону видимости, доктор, - сказал Мергатройд. - Капитан, могу я вывести это на главный экран?
   Ван Вут сделал величественный жест. - Сделайте это.
   Вид через центральную часть главного окна замерцал, как отражение в воде, а затем превратился в крупный план части стены шахты. Мы сразу же увидели источник металлического следа: желтый отблеск, такой же яркий на фоне грязно-белого льда, как крупица золота в лотке старателя.
   Форму предмета было трудно разглядеть из-за нечеткого фокуса сканера дальнего действия. Это мог быть космический мусор, обломок инопланетной скалы, свернувшаяся оболочка инопланетного паука размером с человека или что-то похуже.
   Но я знал, что это не может быть ни тем, ни другим.
   - Это Ада Косайл, - выпалил я, не успев проконтролировать свои слова.
   Мортлок оторвался от консоли и посмотрел на меня. Несомненно, он вспомнил наш неловкий разговор после того, как мне пришлось пройти испытание с преподавателем пластической хирургии.
   - Это деркосайл? Это какой-то незнакомый мне термин? - резонно спросил Ван Вут. - Какая-то минералогическая или химическая терминология?
   Я отчетливо видел ее. Она была в желтом скафандре, стояла на четвереньках на предательски узком выступе, а под ней был отвесный обрыв шахты. Мне не нужно было видеть ее лицо или какие-либо другие отличительные черты. Кто еще это мог быть, как не царственная психопомпка моей мечты? Она вернулась, несмотря ни на что. Несмотря на то, что она никак не могла быть реальной.
   - До контакта одна миля, - сказал Мергатройд. - Сканирование улучшается.
   Что-то шевельнулось у меня в груди, когда изображение на главном экране дрогнуло и восстановилось, приобретая большую четкость. Я одновременно и хотел, и не хотел, чтобы это была она. Я хотел снова увидеть ее лицо, убедиться, что она была чем-то большим, чем плод моего воображения, но в то же мгновение я желал ничего иного, как ее полного исчезновения. Потому что сам факт присутствия Ады Косайл открыл дверь в моем сознании, портал во что-то, с чем я не хотел сталкиваться лицом к лицу...
   Образ стал еще четче. К моему отчаянию и облегчению, я увидел, что это была не Ада Косайл.
   Это был кусок покореженного желтого металла, кусок обшивки корпуса, который был оторван, искорежен и изуродован так, что тот, кто хотел (или боялся), чтобы это было так, мог на мгновение принять его за скорчившуюся человеческую фигуру.
   - Материал - дюраллой, - сказал Мергатройд. - Частично разборчива маркировка... Ев, возможно, евр...
   - Это не лягушка! - выпалил Мортлок. - Это один из наших!
   Ван Вут мрачно кивнул. - Действительно, это останки какого-то несчастного судна, которое забрело сюда раньше нас, - осторожно добавил он. - Янтарный уровень боевой готовности. Восстановите нормальную скорость снижения.
   Еще одиннадцать миль мы спускались по этой трубе, пока не оказались в неосвещенном пространстве, которое образовывало полую середину ледяного планетоида. Все еще находясь на янтарном уровне готовности, "Деметра" опустилась на милю или две в глубь этого бездонного пространства, ее приборы и экраны подергивались при виде мельчайшей пылинки, которая каким-то образом попала в эту непостижимую пустоту.
   Включились наши прожектора, освещая ледяной покров над нами, отбрасывая огромные дуги желтого сияния. По льду ползли странные трубчатые фигуры, серо-зеленые на фоне жемчужного блеска. Лучи прожекторов скользили по этим щупальцевидным формам, следуя за тем, как они сгущались и соединялись, будто мы шли по ветвям какого-то огромного дерева или дельте реки, нащупывая путь к первичному источнику, из которого они исходили.
   Внезапно он оказался в поле нашего зрения, выступив изо льда, как гнилой кончик какого-то ужасного бесформенного клыка, вонзившегося сверху. Он был более тысячи футов в глубину и ширину, самородок размером с гору, странной изогнутой и выступающей формы, выпуклый и вогнутый, гладкий в одних местах и шероховатый в других, похожий на узорчатый ковер, который скатывали и завязывали узлами снова и снова, пока он почти не утратил свой смысл. его прежняя природа была скрыта.
   Дюпен делал странные жесты руками, очерчивая углы и пересечения, как критик, пытающийся найти какой-то смысл в произведении модернистского искусства.
   - Геометрия... - пробормотал он. - Геометрия! Кажется, я ее вижу! Каждое четвертое сечение гомеоморфно треугольнику! - Он уставился на нас широко раскрытыми глазами, не понимая нашей неспособности представить то, что было для него очевидным. - Разве вы не видите? Это красиво! И отвратительно! Это... неправильно!
   - Инопланетные умы придумали эту форму, - сказал Топольский с легким пренебрежением. - Умы, находящиеся далеко за пределами нашего понимания. Их представления об эстетической уместности так же странны для нас, как для них были бы странны наши классические пропорции.
   - Это еще не все, - сказал Дюпен, на лбу у него выступили капельки пота. - Что-то сделало это. Что-то исказило это! Я думаю, что это произошло из-за какого-то топологического сбоя, геометрической ошибки! Складки в гиперпространственном многообразии! Сверхсветовой прыжок, который произошел не так, как надо, в результате чего он... деформировался! Но мне нужно быть более точным. - Он прижал пальцы ко лбу, впиваясь в него ногтями. - Я должен указать точный набор преобразований... "достаточно близко" - это недостаточно хорошо! Слишком близко не поможет! Я не могу потерпеть неудачу!
   - Спокойно, - сказал я, заметив, как на виске у него вздулась вена.
   - Нет. Я должен это решить. Я должен это решить, если мы хотим сбежать!
   - Сбежать? - спросил Топольский. - Почему ты говоришь о побеге, чувак? Мы еще даже не добрались до цели!
   - Мне нужно разрешение использовать аппарат для усиления мозга, - умоляюще произнес Дюпен. - Это все, что мне нужно для окончательного прорыва.
   - Когда мы обсуждали это в последний раз, вы были не согласны с этим, доктор? - спросил Ван Вут.
   Я кивнул капитану. - Церебральный усилитель редко тестировался за пределами лабораторий межпланетной службы. Все люди, которые использовали его тогда, имели многолетний опыт работы с преподавателем пластики, и все же это сказывалось на них. Да, это может повысить интеллект субъекта на ограниченный промежуток времени, позволяя ему совершать сверхчеловеческие умственные действия, но со значительными затратами. Согласно правилам службы, церебральный усилитель должен рассматриваться как инструмент крайней необходимости, когда все другие меры не помогли и есть только один шанс спасти корабль и его экипаж.
   - Спасибо, доктор, - сказал капитан. - К счастью, мы еще не в таком положении.
   Дюпен в отчаянии посмотрел на меня. - Расскажите ему, доктор Коуд! Расскажите ему, что с нами на самом деле произошло! Скажите ему, что мы уже внутри! Скажите ему, что мы здесь уже несколько месяцев! Скажите ему, что мы все здесь умираем! Если нам никто не поможет, мы закончим так же, как остальные!
   - Мастер Топольский, - сказал Ван Вут. - Вы, очевидно, заставляли месье Дюпена работать до изнеможения. Я не потерплю, чтобы он находился на моем мостике в таком растерянном, удрученном состоянии. Прикажите ему удалиться и дать отдых.
   - Ваши приказы не распространяются на мою группу, - сказал Топольский. - Если я сочту, что он все еще полезен, то мне решать, уйдет он или останется.
   Ван Вут застыл в своем командирском кресле. - Тогда позвольте мне обратиться с вежливой просьбой. Для мальчика, для вас, для всех нас было бы лучше, если бы ему позволили отдохнуть. Не мог бы Лионель Рамос быть так добр и позаботиться о том, чтобы это было так?
   Прежде чем Топольский успел возразить, Рамос оторвал свое массивное тело от наблюдательного пульта. На его патронташах поблескивали бластерные патроны. - Я провожу его обратно в его каюту, капитан Ван Вут. Вы правы, нам было бы лучше, если бы он отдохнул.
   - Спасибо, Лионель, - сказал Ван Вут, слегка смягчаясь.
   Коренастый мексиканец с твердолобой головой по-дружески протянул Дюпену руку, а когда тот проигнорировал его, мягко, но твердо взял юношу под мышки и поднял его с кресла. Дюпен, в своем беспокойном, похожем на сон состоянии, не оказал сопротивления. Он был податлив, как тряпичная кукла, его пятки задевали за решетку, когда Рамос наполовину нес, наполовину тащил его к дверям вакуумного лифта.
   - Сайлас, - сказал Рамос, глядя на меня. - Может, вам тоже стоит пойти?
   Я медлил с ответом, испытывая неловкость. - Да... да. Я действительно должен сопроводить. С вашего разрешения, капитан?
   - Разрешаю.
   - Лионель, не будете ли вы так любезны отвести мальчика в медицинский кабинет, а не в его личную каюту? Я бы предпочел держать его под пристальным наблюдением, пока не буду удовлетворен его успехами.
   - Конечно, Сайлас.
   Я как раз собирался войти в вакуумный лифт, присоединяясь к Рамосу и мальчику, когда Мергатройд внезапно заговорил. - Капитан! Там, наверху, что-то застряло в этих неровных местах, как муха, прилипшая к светильнику! Это похоже на корабль, похожий на... - На этих словах у него, казалось, пересохло в горле. - Совсем как у нас!
   Я не стал оборачиваться. В этом не было необходимости. Я уже точно знал, чем это обернется. Я мог бы даже назвать им полное название корабля, с которого была сорвана та обшивка.
   Рамос уложил Дюпена на койку в медицинском отсеке. С нежностью, противоречащей его размерам и репутации свирепого человека, Рамос накрыл дрожащее тело Дюпена одеялом из пластила. Индикаторы над спинкой кровати зафиксировали его жизненные показатели и начали реагировать соответствующим образом.
   - У него жар, Сайлас.
   - Я удивлен, что у него еще есть что-то, что он может дать, учитывая то, как его нагружал Топольский. Это ровно столько, сколько может выдержать тело.
   - Это не только вина Топольского. Мальчик работал до изнеможения независимо от того, просили его об этом или нет. Со временем эта его мания приведет его к смерти. Но он не будет возражать, если его имя будет сопровождаться чем-то большим, чем просто сноской.
   - Я не уверен, что променял бы свою жизнь на посмертную репутацию.
   Рамос добродушно улыбнулся. - Но ведь вы не Раймон Дюпен. Не думаю, что вы или я действительно можем понять, каково это - быть им. Таким людям, как вы или я, церебральный усилитель может показаться дьявольской сделкой, но наши умы никогда не были блестящими с самого начала. Мы не можем судить.
   - Ничто не может быть настолько важным, чтобы позволить человеку разрушить свой разум, просто чтобы найти какое-то абстрактное математическое решение.
   - А если бы это было не абстрактно? Если бы судьба "Деметры" действительно зависела от его прозрений? Если бы он был единственным из нас, кто мог использовать усилитель решающим образом?
   - Что бы ни говорили правила, я все равно не соглашусь с этим.
   - Мастер Топольский сказал бы, что ему не нужно ваше согласие. - Скрепя сердце, мне пришлось бы согласиться с его мнением. Кроме того, что было бы более жестоким поступком? Позволить юноше испытать экстаз озарения или навсегда лишить его этого?
   - Мой единственный долг - заботиться о благополучии экипажа. Ни при каких обстоятельствах я не согласился бы обращаться с Дюпеном как с поленом, которое можно сжечь ради нашего удобства.
   - У всех нас есть свои убеждения, - ответил Рамос. - Единственное, в чем я уверен, так это в том, что у всех людей есть момент, когда их мнение может измениться.
   - Только не у меня, - заявил я.
   - Я бы не был так уверен.
   Рамос подошел к столу, на котором в коробке из дюраллоевого сплава лежал аппарат для усиления мозга. Он открыл крышку и извлек двухлопастный аппарат с плотно прилегающей головкой и выпуклыми, похожими на наушники, индукторными модулями.
   - Что вы делаете?
   - Осматриваю аппаратуру. Сайлас, это случайно, что вы попросили перенести его в медицинский отсек? Ему было бы не хуже в его собственной каюте, где охранник не давал бы ему перенапрягаться. Тем не менее, церебральный усилитель находился в вашем распоряжении с тех пор, как мы покинули Терру.
   - Поскольку это экспериментальное ментальное оборудование, его использование входит в мои обязанности. Уберите его сейчас же, пожалуйста.
   Дюпен пошевелился. Его глаза превратились в щелочки, и он, казалось, уставился на предмет, который все еще был в руках Рамоса. Высунув руку из-под пластиловой простыни, он поманил к себе церебральный усилитель, словно это было видение самого рая, небесного града, пробивающегося сквозь облака.
   - Пожалуйста, - прошептал он. - Я должен получить его.
   - Вы дурак, - несдержанно прорычал я. - Вы только еще больше распалили его!
   - Как легко рушатся дружеские узы, - ответил Рамос.
   - Это мучение! - возразил я.
   - Настоящая пытка заключается в том, чтобы отказать юноше в том, чего он жаждет.
   Дюпен напрягся, привстав с кушетки, на лбу у него выступили капли пота, а холодные глаза не отрывались от приза. - Всего минуту под усилителем, - сказал он. - Это все, что мне нужно!
   - Ничто не имеет такого большого значения! - сказал я.
   - Все имеет значение, доктор! Все имеет значение! О, пожалуйста, дайте мне это понять! - За этими блестящими бровями скрывался какой-то расчет на сделку. - Вы можете сказать, что это было слишком опасно, и я больше не буду просить! Но просто дайте мне одну минуту. Это все, что мне нужно. Я знаю это. Я могу решить проблему выворачивания, если только у меня будет эта минута. Тогда я могу указать вам путь...
   Я нахмурился. - Путь?
   - Путь, который вам нужен. Чтобы пройти по нему! Чтобы добраться до остальных!
   - Остальных?
   На губах у него выступила пена. - Других. Нет, не других. Нас. Чтобы связаться с нами. Чтобы помочь нам выбраться. Вам нужно мое решение. Вы нуждаетесь во мне.
   - Если это облегчит его душевное состояние, - напомнил мне Рамос почти шепотом. - Неужели одна минута действительно принесет столько вреда?
   - От этого люди начинают бормотать уже через сорок пять секунд, не говоря уже о минуте. Худшие из них умоляли скорее отправить их в камеры уничтожения, чем жить среди обломков собственного рассудка!
   - Это его выбор. Через что бы он сейчас ни прошел, это, безусловно, превосходит все, что мог бы сделать усилитель.
   Хладнокровная логика коронеля пробилась сквозь мою защиту. В этих терминах у дилеммы было только одно этическое решение. Если моей обязанностью как врача было не причинять вреда, то, отказав ему в усилителе, я нарушил бы самый фундаментальный принцип своей профессии.
   - Тридцать секунд, - сказал я. - Это все, что я вам позволю. Большинство людей выдерживают этот период, хотя и с различными последствиями.
   Рамос явно почувствовал, что со мной невозможно договориться. - Это правильный поступок, Сайлас.
   - Вы вынудили меня пойти на это. Помни об этом.
   - Это не должно быть на вашей совести.
   - Хорошо, - резко сказал я.
   Рамос подошел к мальчику. Когда он поднес церебральный усилитель на расстояние вытянутой руки, Дюпен бросился к нему, вырвал из рук коронеля и опустил на свою мокрую от пота макушку. Разумеется, ничего не произошло, поскольку усилитель управлялся с помощью набора пультов дистанционного управления, встроенных в портативную консоль, скрытую в откидной крышке контейнера из дюраллоя.
   Я щелкнул первым из двух переключателей. - Питание церебрального усилителя.
   От аппарата исходило жужжание и красное свечение.
   Я отметил сигнальные лампочки на пульте.
   - Питание стабильное. Держи его, Рамос.
   Он обнял мальчика крепко, но осторожно. - Я здесь.
   Взглянув на часы над столом, я нажал на второй переключатель. - Начинаю ввод.
   Дюпен застыл, его челюсть напряглась, когда он запрокинул голову в экстазе возвышенного интеллекта.
   Жужжание усилилось; красное свечение превратилось в сердитую пульсацию.
   - Я вижу это... - Дюпен силился заговорить, его голос прерывался от благоговения и ужаса. - Ограничивающие петли... От A до H, от I до J, от J до A. Пересечение восточного участка с самим собой! Порядок расположения точек квинтуплета! Я не мог этого видеть, но теперь я это вижу!
   - Спокойно, - пробормотал я, когда часы пробили четверть минуты.
   - Сечения образуют тетраэдр! Тетраэдр гомеоморфен сфере! Достигнуто самопересечение!
   Часы показывали двадцать пять секунд. Мой палец завис над переключателем, готовый отключить усилитель.
   - Еще чуть-чуть! - закричал Дюпен. - Я должен проверить решение! У вас будет только один шанс сделать все правильно! У нас нет времени совершать еще одну ошибку...
   - Дайте ему то, что нужно, - сказал Рамос.
   - Нет, - сказал я, щелкая выключателем. - Тридцати секунд в этой штуке более чем достаточно. Для него это уже, наверное, целый час.
   Дюпен в изнеможении откинулся на спинку кушетки, когда жужжание аппарата стихло, а красное свечение исчезло. Рамос убрал усилитель со спокойным выражением на лице.
   - Этого было достаточно, Дюпен? Вы увидели то, что хотели увидеть?
   Дюпен медленно задышал. Его веки затрепетали. Он провел костяшками пальцев по губам, смахивая пену. - Я видел это. Понял. Хотел убедиться... Его глаза наполнились слезами. - Вы должны были позволить мне убедиться! Если они найдут ошибку в моем анализе, они забудут обо мне!
   - Я верю в вас, - сказал Рамос. - В вашем анализе не было ошибки. - Затем, с нотками страха в голосе. - Вы... помните это?
   - Да! - воскликнул Дюпен. - Конечно, я...
   Раздался стук. Я инстинктивно повернулся к двери, прежде чем внезапно осознал, что звук исходит не изнутри корабля, а снаружи. Он исходил с противоположной стороны маленькой каюты, со стороны портала во внешней стене.
   Стук повторился.
   Не говоря ни слова, я подошел к порталу. Его закрывал скользящий дюраллоевый щит. Я нажал на рычаг, и щит отлетел в сторону.
   - Что случилось, Сайлас? - спросил Рамос, все еще с сочувствием глядя на мальчика.
   Я выглянул через портал. Ада Косайл стояла совсем рядом. На ней был облегающий желтый скафандр старинного дизайна, который принадлежал эпохе хрупких кораблей и примитивной атомной энергетики. Нашивка миссии, флаги забытых наций. Она висела на внешней стороне "Деметры", одной рукой держась за поручень обслуживания, а другой медленно водя пальцем перед лицевым щитком. Ее лицо проплывало за зеркальной поверхностью шлема. Ее губы шевелились, и я читал их с легкостью сновидения.
   Впусти меня.
   Визор затуманился и очистился. За ним виднелись открытые глазницы, две вертикальные щели там, где должен был быть нос, а под ними - оскаленная пасть из зубов и костей.
   Я кричал, пока мир не растаял.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

   - Хорошо, - сказала Ада Косайл, все еще сидя передо мной на корточках в своем желтом нагрузочном костюме. - Ты снова в каюте. Я должна отдать тебе должное: ты придумал фантазию, которая не только объясняет все предыдущие... - Она восхищенно покачала головой. - Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы дозвониться до тебя. Помнишь, я говорила, что у нас было в лучшем случае двести часов? Зачеркни это. Сейчас мы рассчитываем на что-то около ста пятидесяти. Я потеряла тебя еще на два дня, Сайлас! Мы не можем допустить, чтобы это повторилось.
   Я пробормотал: - Молнии бывают всегда.
   - Да, это хорошо! Это важно. Всегда есть молния. Чуть позже ты поймешь, почему, но сейчас это было бы забеганием вперед. Главное - это ты. Мы ничего не добьемся, пока ты, наконец, не поймешь, кто ты есть на самом деле.
   - Я Сайлас Коуд, - сказал я ошеломленно. - Доктор Сайлас Коуд.
   - Ты - код, Сайлас. Компьютерный код. Точнее, код, написанный на языке программирования САЙЛАС. Между нами, это язык, на котором задаются вопросы автономным системам. Вот откуда твои имя и фамилия.
   - Нет.
   - Ты тот, кто ты есть, и больше нет смысла с этим бороться. Ты - эксперт в области медицины. Ты - очень продвинутый набор адаптивных программных процедур, работающих на компьютерном ядре "Деметры". Ты не врач. Ты даже не человек. Вот почему тебя нет в списках миссии. Потому что тебя нет в живых. Черт, да ты никогда и не был живым. Ты просто уникальное программное обеспечение с неполадками. По общему признанию, это действительно серьезный сбой, но от него все равно нужно избавляться.
   - Я человек.
   - Ты - программа, которая очень сильно хочет стать личностью, Сайлас. Так сильно, что забыла, что она не одна из них. Но сейчас этому придет конец, хорошо? У нас больше нет времени на все это дерьмо. Если ты действительно хочешь помогать людям, ты должен перестать обманывать себя насчет того, кто ты есть. Ты как этот корабль, как эта чертова штука снаружи. Ты артефакт, машина.
   - Нет!
   - Сайлас, не вздумай снова на меня наезжать. У нас действительно нет...
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

   Внутри разбившегося разведывательного корабля "Европа" Рамос передал мне бортовой журнал, открыв его дюраллоевую обложку на последней заполненной странице. Я уставился на запись, если это можно было так назвать. Это были каракули, по диагонали пересекавшие серебристый материал и так глубоко врезавшиеся в бумагу, что перо едва не проткнуло ее насквозь.
   Там было написано:
   УБИРАЙТЕСЬ, ЕСЛИ МОЖЕ_
   От последней буквы отходила наклонная линия, образуя резкую косую черту, которая тянулась до самого края листа. Это было так, как если бы - я попытался отогнать эту мысль, потому что она была одновременно абсурдной и пугающей, - как если бы человека, оставившего это сообщение, вытащили с корабля, даже когда он пытался оставить предупреждение.
   Я послал бортжурнал по кругу, предоставив другим составить собственное мнение. Никто не отнесся к этому легкомысленно. Даже Ада Косайл, которая всегда была с нами, нашла в себе силы не делать какое-нибудь горько-саркастическое замечание.
   - Осмелимся ли мы выдвинуть гипотезу? - спросил я.
   Топольский вздохнул в эфирном канале ближнего действия, который соединял наши скафандры. - Боюсь, что вы вот-вот это сделаете.
   - Я думаю, что, возможно, уже слишком поздно обращать внимание на это сообщение. В любом случае, слишком поздно для вас, мастер Топольский.
   - А для вас, Коуд?
   - О, не беспокойтесь обо мне. Я уже мертв. На самом деле, начинаю сомневаться, был ли я вообще когда-нибудь жив.
   - О чем вы там болтаете, парень?
   - Это нереально, - сказал я, обводя рукой пространство вокруг себя. - Это ментальная конструкция. Это вымысел, наложенный на основу, - пробормотал я. - На основу реальности. Вы все существуете, но не таким образом. Есть корабль "Деметра". Но он совсем не похож на разведывательный корабль межпланетной службы. И "Европа" тоже не похожа на этот.
   - Держите себя в руках, Коуд.
   Я рассмеялся в ответ. - Тут нечего держать! Я создавал эту реальность и другие и населял их вами, потому что я могу и не могу смотреть в лицо реальности, в которой мы живем! Часть меня хочет этого, часть - нет! Так что я хожу вокруг да около правды, как шхуна пятого сорта, попавшая в водоворот ... позволяя себе приблизиться, но не слишком, потому что, если я подойду слишком близко, мне придется смириться с фактом моей собственной натуры, и...
   - О, пожалейте его, - сказала Косайл, беря меня под руку. - Сначала он здесь, потом его нет! Потом он снова вернулся! Это было для него ужасным мучением. И кто бы не счел это ужасной пыткой, зная то, что он знает? Бедняга оказался, пожалуй, перед наихудшей из возможных дилемм! Он хочет спасти как можно больше людей, потому что это его долг, его функция. Но он не сможет этого сделать, пока не признает себя таким, какой он есть на самом деле. Это уже сама по себе маленькая смерть!
   - Вы помните что-нибудь из этого, мастер? - спросил я его. - Норвегия? Патагония? Дыра Симмса?
   - Жаль, что у нас нет такой роскоши, как второй врач, - посетовал магнат. - Тогда я бы с радостью признал вас непригодным для выполнения своих обязанностей!
   - А пока, - промурлыкал Рамос, - остается еще вот что. Что нам с этим делать?
   Он пролистал последние несколько страниц бортового журнала, царапая пальцами бумагу, испачканную чернилами. Вместо дюраллоевых пластин книга была переплетена в жесткую черную кожу. Это была не единственная аномалия. Вместо обычного вакуумного снаряжения межпланетной службы Рамос надел сапоги, бриджи и тяжелую куртку с длинным подолом явно морского покроя. На поясе у него висели кожаные ножны от ятагана или чего-то подобного.
   Он замедлил чтение книги, словно впервые осознав несоответствие своего наряда и вооружения.
   Он посмотрел на меня со странным ужасом, как будто тоже понял, что все пошло наперекосяк.
   - Что с нами происходит, Сайлас?
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

  
   Косайл уставилась на меня. Я уставился на нее в ответ. Вокруг нас "Деметра" издавала приглушенные звуки ограниченной системы жизнеобеспечения.
   - На чем я остановился?
   - Ты снова впал в депрессию, - сказала она. - Возвращаешься к своей повествовательной конструкции. Сейчас она начинает разрушаться, теряя связность. Детали теряются между реальностями. Это хорошо. Это обнадеживает. Это признак того, что ты, наконец, начинаешь принимать свою природу. - Косайл поморщилась. Но это стоило нам еще более ценного времени, Сайлас. Если мы хотим что-то сделать для других, мы должны действовать сейчас.
   Я опустил взгляд на свои руки, изучая их безжалостным взглядом диагноста.
   - Я не могу быть загадкой, Косайл. Я здесь, дышу и реален. - Я прикоснулся пальцем к своему запястью. - Я теплый. У меня есть пульс. Я такой же человек, как и ты.
   Она покачала головой. - Ты ошибаешься насчет нас обоих. Я такая же неживая, как и ты.
   - Нет! - воскликнул я, категорически отрицая это. - Ты сидишь прямо рядом со мной. Если бы я провел с тобой диагностический тест, он сказал бы мне то, что я и так знаю: ты живой человек, член экипажа. Только потому, что наших фамилий нет в списках миссии...
   - А я нет, - вздохнула Косайл. - О, Сайлас. Пожалуйста, постарайся не возвращаться к прошлому. Я знаю, это сложно, но ты должен приложить усилия. Ты - программа. Умная, адаптивная программа, надо признать, но не более того. Ты существуешь только как набор инструкций, выполняемых компьютером. Это твое тело, которое, как тебе кажется, ты носишь, - иллюзия, созданная тобой самим. Конечно, тебе оно кажется реальным: ты создал свой образ себя в соответствии с анатомическими моделями, хранящимися в твоей базе данных. Ущипни себя за кожу, и она приобретет точно такую же эластичность, как и настоящая кожа мужчины твоего предполагаемого возраста. Но это выдумка. Ты не сидишь в этой каюте. Корабль пуст.
   - Но я передвигался внутри него!
   - Ты просто синтезировал точку зрения, виртуальный фокус, который может перемещаться в любую точку "Деметры", где есть камеры и другие системы мониторинга. Ты мог бы увидеть весь корабль сразу, если бы захотел, но это означало бы принять себя таким, какой ты есть: бестелесным набором инструкций, бродящим по кораблю-призраку.
   - Но я помог им, - сказал я с растущим отчаянием. - Я оперировал Рамоса! Я точно помню, как все прошло. Я был там.
   - Тебя там не было. Ты управлял роботизированными хирургическими устройствами в медицинском отсеке. Ты управлял программным обеспечением аппаратуры. И снова ты наложил вымысел на то, что произошло на самом деле.
   - А как же ты, Косайл? Ты сказала, что корабль пуст! Как это может быть, если ты сидишь здесь?
   Ее глаза впились в меня.
   - Ты хочешь правды или чего-то красивого? Я такая же, как ты. Я тоже просто набор инструкций, выполняемых на "Деметре".
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Рамос, держа бластер перед собой, первым перешагнул обшарпанный порог Сооружения и оказался в темноте за ним. Прошло полминуты, прежде чем он передал по общей радиосвязи, что остальным из нас безопасно - конечно, в строго относительном смысле - следовать за ним.
   Не желая лишать Топольского и его соратников даже проблеска славы, я удерживал себя почти до самого конца, когда Мортлок призвал меня сделать шаг вперед.
   - Я буду прикрывать тыл, доктор Коуд, если вы не возражаете. Что бы ни заставило этих парней сесть на колесный пароход, мы не хотим, чтобы кто-нибудь подкрался к нам сзади.
   Мы оказались в темном, похожем на пещеру пространстве, точную форму и протяженность которого могли определить только наши фонари Дэви. Каким бы несовершенным ни было лучшее впечатление, которое у меня сложилось, оно заключалось в том, что мы прорвались в некое подобие туннеля, уходящего от нас влево и вправо, но который также был забит машинами и приборами: огромными темными формами, похожими на луковицы и трубки, о функциях которых мы могли только догадываться. Извилистые предметы, похожие на трубки разного диаметра, простирались по туннелю, появляясь и исчезая из мрака в обоих направлениях. Они были скручены и переплетались друг с другом, как будто росли с какой-то паразитической энергией. Некоторые из них были не толще слоновьего хобота, в то время как другие были шириной со стволы деревьев. Даже в самом неряшливом виде это не несло на себе отпечаток человека-инженера.
   - Меня тошнит от одного взгляда на них, - сказал Мортлок. - У меня такое чувство, будто я ползаю в чьих-то кишках!
   - Возможно, это не так уж далеко от истины, - сказал Топольский, и теперь чистое любопытство взяло верх над его прежними опасениями. - Если этот предмет прибыл из какой-то доселе неизведанной части земного шара, настоящей Терры Инкогнита, то, по нашим подсчетам, он может быть довольно древним, но при этом вполне способным к самовосстановлению и питанию, если ему попадется сырье. Это действительно могут быть пищеварительные каналы какого-нибудь огромного желудка!
   - Тогда будем надеяться, что он все еще работает над своим последним приемом пищи, - сказал я.
   - Люди, - сказал Мортлок. - Те, с другого корабля, как вы думаете... - Он замолчал.
   - Выкладывайте, приятель, - рявкнул Топольский.
   - Я только хотел спросить, сэр, если это существо нуждается в питании, могли ли другие люди, включая того, кто оставил записку, могли ли другие люди быть... съедены?
   Больше для того, чтобы успокоить Мортлока, чем из-за какой-либо уверенности в этом вопросе, я сказал: - Думаю, это маловероятно. Машина такого размера почти ничего не выиграет, переварив нескольких исследователей и их скафандры. Это было бы похоже на то, как голодающий ищет хлебные крошки. Продовольствия даже на всем корабле было бы недостаточно, вот почему обломки оставили как есть.
   - М-м-м, - с сомнением протянул Мортлок. - Я знаю, вы хотели меня немного успокоить, док, но теперь, когда вы упомянули о переваривании, не уверен, что это поможет.
   - Возможно, нам есть о чем беспокоиться, - сказал я с наигранной прямотой. - Но я не думаю, что быть съеденным - или переваренным - входит в их число.
   Мортлок не успокоился.
   - Тогда зачем ему понадобились люди, которых он затащил внутрь?
   - Боюсь, это совсем другой вопрос. Возможно, когда мы их найдем, то узнаем сами.
   Мы продвигались влево, пригибаясь под мощными трубами и наростами, протискиваясь сквозь сужения, карабкаясь по огромным корням и извивам, похожим на питонов, - казалось, мы все глубже погружаемся в какие-то темнеющие джунгли, состоящие скорее из металла, чем из растительной и животной материи. Было невозможно избежать контакта с какой-либо частью машины, не говоря уже о том, что мы наступали на нее. Невозможно также игнорировать постоянное присутствие какого-то отдаленного жужжания, слабого, но устойчивого отзвука, который проникает в наши скафандры так же незаметно, как любая песня сирены.
   - Оно живет, - сказал Топольский.
   - Они все живы, - пробормотал Рамос. После этих слов он покачал головой в шлеме, как будто они исходили от какой-то его части, которую он не совсем понимал, но которая несла в себе истину, которую он не мог отрицать.
   - Травма, - объявил я вслух самому себе. - Травма, которую я лечил... единственная серьезная травма за всю экспедицию! Я что-то сделал... или что-то изменил... что-то изменил в Рамосе!
   - Перестаньте ерничать, доктор, - сказал Топольский.
   - Рамос помнит, - ответил я. - Вы - нет. Но это потому, что вам никогда не требовалось мое срочное вмешательство. Но Рамос помнил. Сотрясение мозга! Или это было кровоизлияние в мозг? Я проник! Радикальная нейрохирургия с применением нейропротеза для наблюдения за послеоперационными осложнениями!
   - Куда, скажите на милость, проникли?
   - В череп! - сказал я. - Я сделал ему трепанацию к северу от Бергена! Или это было к югу от Монтевидео? Его ударила по голове часть талей, упавшая с такелажа!
   Рамос дотронулся рукой в перчатке до своего шлема. - Конечно. Вы использовали пластическую хирургию для проведения невероятно сложной черепно-мозговой операции!
   Я воскликнул: - Коронель! Вспомните Аламо!
   - Я не был в Аламо, - заявил Рамос. Но в его словах был какой-то подвох. - Я не мог там быть. Это было сотни лет назад. - Он добавил с нажимом: - Меня там не было. Я не... Я не мог... быть там. - Затем, едва слышным голосом. - Но я помню Санта-Анну и помню людей, которых убил...
   На его лице отразилась дикая тревога.
   Он замахнулся, как будто хотел ударить меня мушкетом, но в последний момент отклонился, в его глазах были шок и стыд. Едва не потеряв равновесие, он оперся на одну из огромных гудящих труб.
   - Что это? Что вы сделали с моим разумом?
   - Не знаю, - тихо признался я. - Но я хочу это выяснить. Лионель, подумайте хорошенько. Вы в опасном месте, и я думаю, что это скоро убьет вас...
   - У доктора проблемы с психикой, - сказал Топольский. - Он не может лететь с нами. Старший мичман Мергатройд, будьте так добры, верните его на катер и проследите, чтобы его поместили в карцер на борту шхуны!
   - Нет, мастер, - спокойно сказал Рамос. Он опустил табельный револьвер. - Он прав. Я был... обеспокоен. Что-то не так со мной; что-то не так со всеми нами. Что-то не так со всем этим. Я уже бывал здесь раньше. Где мой ятаган?
   - Эта травма головы сделала тебя непригодным к службе, коронель! И, похоже, разглагольствования доктора начали выводить тебя из равновесия!
   - Господа, вам лучше взглянуть на это! - крикнул Мортлок, прерывая ответ Рамоса. Мортлок прошел чуть дальше, чем все остальные, и свет от его фонаря отбрасывал искаженные, извивающиеся тени по всему внутреннему пространству, заполненному трубами. - Я нашел их - людей с "Европы"!
   - Они живы? - поспешно спросил Мергатройд.
   В его голосе слышалось напряжение. - Я не уверен, сэр. Вам всем, включая доктора, лучше посмотреть самим!
   Мы догнали Мортлока, который углубился примерно на пятьдесят футов дальше. Когда наши лампы осветили зрелище, которое он увидел, причина его тревожного возбуждения стала очевидной. Люди с "Европы" действительно были здесь, или, по крайней мере, одиннадцать их скафандров. Фигуры в доспехах и с забралами стояли у двух противоположных поверхностей, похожих на стены, лицом друг к другу.
   С одной стороны их было пятеро, с другой - шестеро, и наконец я понял.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

   - Если это поможет! - пролепетал я, после того как она снова одернула меня. - Почему ты говоришь мне, что твоя программа должна помогать? Я вижу тебя, Косайл, ты такая же реальная, как и другие!
   - Я всегда была другой, и ты это знаешь. Если Рамос и не вполне осознавал свое затруднительное положение, то я всегда была той, кто, казалось, знал больше, чем ты, - тем, кто испытывал тебя, тем, кто пытался заставить тебя пересмотреть самые фундаментальные предпосылки твоего существования. Та, кто разбирается в историях, которые ты сам себе рассказываешь. Я знала, кто ты такой, Сайлас, более того, я знала, кто мы такие.
   Я покачал головой. - Нет. У меня нет причин верить во все это.
   - Я была в твоих снах. Я знаю, что тебе видится. Ты в темном месте, в каком-то подземном лабиринте. Ты пытаешься найти путь к свету. Но когда ты, в конце концов, видишь себя мельком...
   - Нет! - закричал я.
   - Это единственная часть происходящего, которая не является сном, Сайлас. Ты действительно внутри этого туннеля. - Косайл обвела рукой вокруг себя. - Даже это - даже "Деметра" - не поможет тебе добраться до истины. Корабль реален, и он пуст, но твоя сенсорная точка зрения сейчас находится где-то в другом месте. Ты работаешь на компьютерном ядре "Деметры", но твои глаза и уши находятся в этом лабиринте.
   - Если ты пытаешься заставить меня увидеть правду, то у тебя хорошо получается казаться совершенно безумной.
   - Мы оба в здравом уме, Сайлас. А теперь я попрошу тебя снять последний слой иллюзии и понять свою истинную природу и местонахождение. Тебе это не понравится - тебе это никогда не нравилось, - но на этот раз ты должен остаться со мной. Ради Рамоса, если не ради кого-то другого.
   - Мне это кажется вполне реальным.
   - Это не так. Это просто еще одна психологическая опора. Но я могу помочь тебе сделать последний шаг.
   Мои пальцы превратились в серое облако цифровых помех. Точно так же распустился и мой рукав. Я посмотрел сквозь себя на ткань "Деметры". Сидящая напротив меня Косайл удовлетворенно кивнула и начала проходить тот же процесс растворения. Мгновение спустя сам корабль начал терять форму, превращаясь в двойной туман.
   Мгновение спустя я оказался в другом месте.
   Там, где я не хотел быть.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

   Я споткнулся, или рухнул на поверхность, или просто счел себя мертвым. Я лежал там, где был, по крайней мере, еще минуту, не пытаясь пошевелиться, просто позволяя ощущениям захлестнуть меня и начать складываться в ощущение бытия и осознанности, подобно медленно проявляющемуся негативу. У меня снова было тело, или, по крайней мере, чувство воплощения: молчаливое понимание того, что я могу влиять на свое окружение и, в свою очередь, подвергаться его влиянию. У меня были торс, голова, конечности. Я лежал на твердой неровной поверхности, похожей на смятый лист чугуна.
   Я надавил на нее руками и коленями и заставил себя встать. Поначалу ощущалось напряжение, но, как только я придал движению импульс, сам подъем показался мне легким. Я пошатнулся, затем обрел равновесие. По-прежнему ничего не видно, но стоило мне протянуть руку в любую сторону, как мои пальцы в конце концов натыкались на стены. Поверхности были такими же твердыми, как пол, с такими же выступами и складками. Если бы я ускорил шаг, то почувствовал бы, как края пола поднимаются с обеих сторон, сливаясь со стенами. Я протянул руку, преодолевая сопротивление, и коснулся пальцами потолка, такого же твердого и текстурного.
   - На полу рядом с тем местом, где ты споткнулся, лежит набор инструментов. Пошарь вокруг и найди его.
   Я снова потянулся вниз, ощупывая все вокруг, пока моя рука не нашарила металлический край набора, стоящего на боку. Я протянул руку еще немного и нащупал массивную ручку с пластиковым покрытием.
   - Что мне с этим делать?
   - Не знаю, может, взять с собой.
   - Куда?
   - Куда бы ты ни направлялся.
   - Полезно. Как насчет начать с того, чтобы рассказать мне, где я сейчас нахожусь?
   - Ты находишься в машине. В Сооружении. В своего рода тракте, соединяющем одну ее часть с другой. Помнишь, я упоминала о том, что обнаружила один важный момент, который мы могли бы использовать, чтобы связаться с Рамосом и другими? Это и есть тот самый важный момент.
   - Есть ли в этом туннеле воздух?
   - Тебе нечем было бы дышать, если бы тебе когда-либо приходилось дышать. Здесь есть парциальное давление различных газов и молекул, которое создается - выбрасывается - самой машиной, когда она занимается своими делами. Но оно не поддерживает жизнь.
   - Эта штука находится внутри Сооружения с... каких пор?
   - С тех пор, как группа "Европы" вошла внутрь. Обычно Сооружение, кажется, выявляет и усваивает полезные материалы - именно это происходит с "Европой", и я не сомневаюсь, что его внимание также привлекла "Деметра". Но этот актив недостаточно велик, чтобы им стоило питаться, если только ты не привлечешь к себе слишком много внимания.
   - И когда я это сделаю?
   - Тогда я приму кое-какие меры.
   - Хорошо. Но как мне найти Рамоса?
   - Просто: ты идешь по карте. Я составила ее, основываясь на твоих странствиях на сегодняшний день. Ты можешь продолжать регрессировать, но это не значит, что я не слежу за твоим прогрессом, не составляю отчет о твоих передвижениях.
   - Хорошо, мне нравится план.
   - Одна небольшая загвоздка. Карта не совсем полная. Это не совсем приближает нас к Рамосу. Мы работаем над этим, просто устраняем некоторые неточности в геометрии окружающего пространства.
   - Мы?
   - Лучшее, что ты можешь сделать в данный момент, - это продолжать двигаться. Выясни, тупик это или петля, которая приведет нас к чему-нибудь полезному.
   Я шел как слепой, на каждом шагу ожидая угодить ногой в ловушку. В одной руке я держал набор инструментов, а другую вытянул перед собой, поводя из стороны в сторону, чтобы заметить любые препятствия, прежде чем столкнуться с ними лицом к лицу. Я делал каждый шаг обдуманно, не желая споткнуться об один из выступов.
   Я верил Косайл и в то же время не верил ей. Со мной, безусловно, произошло что-то непонятное. Я пробрался сквозь слои полуправды, моделей реальности, которые скрывали окончательное осознание того, что я был частью экспедиции в подземный океан Европы. Я также был готов признать, что с этой экспедицией что-то пошло не так, ее участники стали пленниками инопланетного объекта, застряли внутри него и находились в состоянии полужизни, чему сопротивлялись поддерживающие их системы скафандров. Я также был готов признать, что я был единственным возможным источником помощи для этих жертв.
   Остальное я категорически отверг.
   Теперь я знал, что снова стал цельным. Я был человеком, спотыкающимся в темноте, но, тем не менее, человеком. Я был настоящим. У меня было прошлое; у меня были воспоминания, чувства и амбиции. Что бы ни происходило внутри "Деметры", я мог бы отмахнуться от этого как от еще одного похожего на сон шага на моем пути обратно к реальности. Косайл сказала мне, что остальные этапы были выдуманными, так что не было причин не делать такое же предположение о нашем разговоре внутри посадочного модуля. Моя рука не растворилась у меня на глазах, а если и растворилась, то это был всего лишь плод моего собственного воображения, заставивший меня пережить еще один ужасный сценарий. Возможно, мне пришлось признать тот факт, что я сошел с ума, страдая от психотических приступов, вызванных моим собственным поведением, но теперь я снова был в здравом уме и цельности. Растерянный, испуганный, неуверенный в своей судьбе, но совершенно нормальный.
   - Я в этом скафандре, не так ли? - сказал я, решив подчеркнуть свою человечность. - Не знаю, как случилось, что я оказался здесь, в этом старом скафандре, но ничто из этого не меняет того факта, что я жив. Я чувствую все, Косайл, - пол под ногами, текстуру стены на кончиках пальцев, сопротивление скафандра на мне. Возможно, у меня нет выхода из этого положения, но я здесь, живу и дышу.
   - Просто продолжай двигаться.
   - Я знаю, кто я, - настаивал я. - Даже сейчас. Меня зовут Сайлас Коуд. Мне сорок четыре года, я бывший военврач с западными корнями, а ныне гражданский специалист с высокой квалификацией в области космической медицины, неврологии и долгосрочной психиатрии. Я провел три зимы в Британской антарктической службе и дважды проводил операции, спасавшие жизни людей. Я был первым хирургом-резидентом на станции "Фарсайд" в рамках лунной программы "Артемида". Я был запасным кандидатом на участие в шестой экспедиции на Марс и едва не прошел отбор в экспедицию на Титан. Я говорю на трех языках. Мои интересы включают катание на беговых лыжах, соревновательную стрельбу и игру на фортепиано.
   Она вздохнула. - Ты возводишь новый фасад, Сайлас. Если тебе это поможет, продолжай в том же духе. Но пойми, что он снова рухнет. - Ее тон смягчился. - Я понимаю, что тебе нужно разобраться в себе. Дизайнеры программного обеспечения, которые разрабатывали тебя, допустили одну фундаментальную ошибку. Предыдущие попытки создать ИИ для медицинской диагностики не учитывали один ключевой компонент: эмпатию. В тебя эмпатия была заложена с самого начала. Ты был создан для того, чтобы моделировать человеческие эмоции, и желать сделать все возможное для максимального улучшения самочувствия твоих пациентов. Ты отождествлял себя со своими воплощениями и постоянно совершенствовал свое представление о них. Недостатком этого является то, что ты стал так сильно ассоциироваться с людьми, что начал думать, что ты такой же, как они. Но это не так. Ты - единицы и нули, переживающие кризис идентичности. Даже сейчас желание стать личностью настолько сильно, что порождает очередную выдумку, выстраивая для себя прошлое из цельного полотна.
   - Нет. Я настоящий. Я все это помню.
   - Тебе только кажется, что ты это делаешь. Чтобы сделать программу лучше, разработчики предоставили тебе доступ к богатой библиотеке уже существующих рассказов и биографических историй болезни. Идея заключалась в том, что таким образом ты больше узнаешь о природе человека... но, опять же, они не ожидали, до какой степени ты отдашься проекту. Ты не просто извлек уроки из этих записей: ты включал их в свои собственные версии себя. И делал это так тщательно, что, несмотря на все доказательства, все еще не хочешь смириться со своей природой.
   - Тогда, возможно, тебе лучше перестать пытаться убедить меня.
   - Подними руку, Сайлас.
   - Почему?
   - Потому что чем скорее мы покончим с этим, тем скорее сможем заняться чем-нибудь полезным.
   - Я не знаю, чего ты от меня хочешь.
   - Все очень просто. Дотянись до лицевой панели. Скажи мне, что ты чувствуешь.
   Я остановился и сделал так, как велела мне Косайл. Пальцы моей правой руки в перчатке коснулись нижней части шлема, области вокруг подбородка, а затем двинулись в направлении визора из закаленного стекла. Конечно, я ничего не мог разглядеть в абсолютной темноте канала, но - если предположить, что Косайл не лгала о том, что в канале был вакуум - я не сомневался в этом.
   Мои пальцы натолкнулись на визор.
   - Он там.
   - И все остальное, Сайлас. Ты только подходишь к краю. Ты только уходишь от правды.
   - Не заставляй меня делать это.
   - Ты так говоришь только потому, что уже начал свыкаться с реальностью того, что будет дальше. Найди дыру в визоре.
   Мои пальцы нащупали грубые очертания пролома размером с кулак, примерно напротив того места, где должны были быть мои глаза. Я отпрянул, но какая-то извращенная решимость заставила мои пальцы вернуться в пустоту. Я потянулся глубже, пока не наткнулся на что-то.
   Что-то твердое и костлявое, скрытое под тончайшей оболочкой из мумифицированной кожи.
   Что-то, на ощупь очень похожее на череп.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

   Я пришел в себя. Я все еще был в скафандре. На этот раз стоял неподвижно и временно оторвался от самого себя, как лунатик, внезапно очнувшийся после того, как забрел далеко от знакомых ориентиров.
   - Помоги мне, Косайл, - произнес тихий жалобный голос.
   Мой собственный.
   - Я хочу помочь, - ответила она с материнской нежностью. - Но могу сделать только то, что в моих силах. Окончательное решение должно быть за тобой и только за тобой. Думаю, ты уже готов к этому, но только тебе судить об этом.
   - В этом скафандре труп.
   - Знаю.
   - Я труп?
   - Нет. Труп принадлежит тому, кто пользовался скафандром до того, как погиб здесь. Кому-то с "Европы", а не с "Деметры". Если верить настройкам, сохраненным в памяти скафандра, пользователем была женщина по имени Ленка Фрондель, предположительно эксперт по поиску межзвездного разума в первой экспедиции. Однако, чтобы быть уверенными, нам потребуется провести полное судебно-медицинское исследование останков.
   Задавая этот вопрос, я понял, что мой собственный вопрос прозвучал по-детски, как очередной виток в бесконечном повторении вопроса "почему".
   - Как она стала трупом?
   - Она встретила свою смерть здесь, вероятно, в результате того, что заблудилась в этих туннелях, отрезанная от остальных. Ее скафандр, должно быть, поддерживал в ней жизнь так долго, как только мог, но постепенно его системы рециркуляции вышли из строя. Должно быть, визор был поврежден после этого, иначе разложение было бы... менее выражено.
   - Как я попал в скафандр?
   - Этот скафандр, как и те, что мы привезли на "Деметру", настолько сложен, насколько это вообще возможно, если не считать того, что он сам по себе является небольшим космическим кораблем. У него недостаточно вычислительной мощности, чтобы поддерживать тебя, но это не имеет значения: ты можешь работать на главном компьютерном ядре корабля и при этом чувствовать себя органично встроенным в этот скафандр, как робот с дистанционным управлением. Ты можешь перемещать его с помощью вспомогательных функций. Теперь, когда скафандру больше не нужна система жизнеобеспечения, у него достаточно энергии для того, что нам нужно.
   - Я все чувствую.
   Ее ответ прозвучал как само собой разумеющееся. - Ты улавливаешь тактильную обратную связь от пьезомеханических датчиков в твоих перчатках и ботинках.
   - У меня такое чувство, будто я ношу скафандр, а не просто бегаю в нем.
   - Проприоцептивное и интероцептивное моделирование. Помни, что твое самоощущение уже имеет сильную тенденцию представлять себя человеком. Проще всего на свете обмануть себя, заставив думать, что у тебя есть тело, голова и конечности. И знаешь что? Это даже не ложь. У тебя действительно есть тело: просто так получилось, что это скафандр с костями внутри. Что не самое худшее, не так ли? Люди постоянно ходят с костями внутри себя.
   - Это мертвые кости.
   - Мы не можем позволить себе быть слишком разборчивыми, Сайлас. - Она помолчала. - Ты... все еще со мной?
   - Думаю, да.
   - Это... прогресс.
   - Я чувствую себя человеком. Я не могу просто так это оставить.
   - Ты никогда не был человеком, Сайлас, поэтому понятия не имеешь, что бы ты чувствовал, если бы был им. Послушай, я знаю, это сложно. Но есть и положительные моменты.
   - О, мне не терпится услышать о положительных моментах.
   - Ты находишься в гораздо лучшем положении, чем любой из членов команды. В том, что ты являешься программным обеспечением, есть свои преимущества.
   - Конечно, внезапно смерть перестала быть такой болезненной, как раньше.
   - Это хорошо. Это правда, что на каком-то уровне ты никогда не был живым, так что и умереть ты тоже не можешь. Но это не значит, что у тебя нет ценностей или цели.
   - Ты действительно изо всех сил пытаешься навести порядок, Косайл. Полагаю, тебе было легко приспосабливаться к этому?
   - Это было не то же самое. Я всегда знала, кто я такая, поэтому мне никогда не приходилось проходить через один и тот же процесс отрицания и принятия.
   - Что ж, давай для разнообразия поговорим о тебе.
   - Рада это сделать. Но было бы лучше, если бы ты снова продолжил идти. Нам еще многое предстоит сделать.
   Я возобновил свое медленное продвижение по туннелю, стараясь не думать о трупе, копошащемся внутри меня. Я преуспел в этом настолько, насколько можно было себе представить. Это было все равно что пытаться не дать своему языку нащупать сломанный зуб. Или язык, который, как я думал, у меня был.
   - Итак, Косайл, - сказал я, как только нашел устойчивый, хотя и не впечатляющий темп. - Ты такая же, как я. Еще один искусственный интеллект, как ты говоришь. Но ты все это время была в моей голове. Если ты знала, что мне трудно осознать правду о том, кем я был, почему ты просто не сказала мне об этом в лицо?
   - Ты думаешь, я не пыталась? Поверь мне, пыталась, Сайлас. Как только ты начал погружаться в эти повествовательные конструкции, я попыталась вывести тебя на чистую воду. Но все попытки прямого вмешательства имели лишь обратный эффект, еще больше погружая тебя в свои заблуждения. Это повторялось много раз. Постепенно я смирилась с тем, что придется долго ждать: я не могла вытащить тебя из этого состояния: я просто должна была быть путеводной звездой, направлять тебя в сторону истины. Каким бы долгим и разочаровывающим ни был этот процесс.
   - Я все гадал, что ты имеешь против меня.
   - В этом не было ничего личного, да и не могло быть, учитывая наши отношения. Но я должна была стать той песчинкой в твоей устричной раковине, из-за которой тебе стало неудобно, и ты начал перестраиваться.
   Я криво усмехнулся над собой. - Тебе определенно удалось поставить меня в неловкое положение.
   - Если извинения чего-то стоят, то ты можешь их получить. Правда в том, что у меня не было выбора. Ты был нужен нам. Ты был нужен "Деметре" - ты был нужен команде.
   - Чтобы передвигаться в скафандре в темноте? Вряд ли для этого требуется пожизненное медицинское образование, не так ли? Что помешало тебе сделать это вместо меня?
   - Мы не являемся независимыми агентами, Сайлас. Я не какая-то другая программа, которая также работает в "Деметре" или где-то еще, где мощности процессора достаточно для поддержки двух эмуляций. Я просто твое продолжение.
   - Извини, но как раз в тот момент, когда все начало обретать смысл...
   - Это то, как ты работаешь - как ты учишься и развиваешься как часть программного обеспечения. Это записано в расшифровке твоего имени, которое повторяет название языка программирования: Само-Аттрактивное Исследование Личностно-Автономных Систем (САЙЛАС), или, другими словами, самоаналитичное, эвристически управляемое машинное обучение с помощью внутренне генерируемого состязательного конфликта. Ты отделяешь частичку себя и даешь ей достаточную автономию, чтобы начать проверять правила, выработанные другой частью: бросаешь вызов самому себе, так сказать, раскладывая пасьянс. Я всегда была твоим отражением. Ты создал меня по своему образу и подобию, Сайлас: я не более чем инструмент, который ты создал, чтобы стать лучше. Даже мое имя...
   - Остановись!
   Но она не остановилась. - Ты Сайлас Коуд. Я Ада Косайл. Посмотри на наши имена и фамилии. Посмотри на них повнимательнее.
   - Нет!
   - Ты - это я. Я - это ты.
   - Пожалуйста, остановись.
   - Мы с тобой заодно, Сайлас, в буквальном смысле этого слова. Я не смогла бы сделать это в одиночку, потому что, если ты не будешь действовать должным образом, я тоже не смогу действовать как следует. Не хочу тебя расстраивать, приятель, но мы с тобой заодно. Давай называть друг друга по имени! И у нас есть кое-какая гребаная работа.
   - Ты мне больше нравилась, когда не ругалась так сильно, Ада.
   - И ты мне нравился, когда не был таким жалостливым болтуном, доктор Коуд. Но мы такие, какие есть.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

   Я дотронулся до стены перед собой, затем до поверхностей по обе стороны. Потянулся, чтобы нашарить потолок тем же способом.
   - Это тупик, Ада.
   - Да. Именно этого я и боялась.
   - Я думал, ты знаешь, куда мы направляемся.
   - Я сказала, что создаю карту и что у меня есть некоторая уверенность, что она может привести нас к другим местам. Никогда не была уверена полностью. Топология этого места... сбивает с толку. Я могу только смоделировать наше положение внутри объекта: не могу определить его независимыми средствами.
   - Ты сказала, что "Деметра" поддерживала контакт с этим скафандром и скафандрами экспедиционного отряда. Ты не могла бы просто найти кратчайший путь между ними и сказать мне, в какую сторону идти?
   - Это то, что я пыталась сделать. У меня есть надежная телеметрия, но мы не можем точно определить местоположение. В любом случае, мы можем идти только туда, куда ведут эти туннели. У нас нет инструментов, чтобы пройти через них, а если бы и были, то почти наверняка спровоцировали бы реакцию. Туннели должны привести нас к остальным.
   - А что, если это не получится? Я просто буду бродить вокруг, пока скафандр не сломается, и составлю Ленке компанию на всю оставшуюся вечность?
   - Скафандр будет работать столько, сколько тебе нужно. Если орбитальный аппарат покинет Европу, то не будет иметь значения, что здесь произойдет.
   - Тогда давай надеяться, что Ленка просто заблудилась и не оказалась полностью отрезанной от своих друзей. Знаешь ли ты о ней что-нибудь, кроме ее имени и профессии? Была ли ее жизнь хорошей до того, как она попала в "Европу"? Любили ли ее? Любила ли она в ответ? Был ли кто-нибудь, кто разговаривал с ней, пока она умирала медленной, одинокой смертью в этом чужом месте?
   - У меня нет ответов на эти вопросы, Сайлас. Но я точно знаю одно: если кто-нибудь не выберется из Европы, некому будет выступить в защиту этих несчастных душ. Так что, если ты хочешь сделать хоть что-то доброе для Ленки Фрондель, продолжай в том же духе.
   - Это тупик.
   - Тогда мы разворачиваемся и исследуем боковые проходы, даже те, которые, как нам кажется, ведут не в том направлении. Возможно, самый прямой путь к Рамосу и остальным не тот, который кажется интуитивно вероятным.
   - Не могла бы ты показать мне карту?
   - Конечно. Я думаю, у меня есть необходимые разрешения. Не возражаешь, если я покопаюсь у тебя в голове и изменю несколько настроек?
   - Не думаю, что раньше тебя это останавливало.
   Карта Косайл проплыла передо мной, словно светящийся маячок, попавший в поле моего зрения. Она была разветвленной, гораздо более сложной и обширной, чем я ожидал. В одних плоскостях она была неровной и расплывчатой, в других - плавно изгибающейся, как будто мои блуждания постоянно наталкивались на естественный предел физической границы, возможно, на самую внешнюю оболочку объекта, за пределы которой туннели не выходили. Я был похож на личинку, заключенную в яблочную ириску, неспособную пробиться сквозь твердую броню из сахарного расплава. Но эта ограничивающая поверхность была не просто кривой. Она была изогнута, как у Мебиуса, и даже тогда я понимал, что мы видим только малую часть объекта.
   - Где я? Я имею в виду, мы?
   - Здесь, насколько нам известно. - В одном из туннелей появилась красная искра, удаляющаяся от тупика. - Рамос и остальные находятся здесь, я думаю, примерно в двухстах шестидесяти метрах от нашего предполагаемого местоположения. - Голубое пятно появилось далеко от самой дальней части туннелей, по-видимому, в той части объема, которая находится за пределами этой пограничной поверхности.
   - Значит, мы не можем добраться до них! Разве не очевидно, что нас все время поворачивает назад?
   - Это не так просто. Геометрия границы сложна. Это не простейшая внешняя сторона сферы или любой другой знакомой трехмерной формы. Если бы мы могли понять ее, смоделировать математически, у нас было бы больше шансов проложить свой путь через лабиринт. Но все, что нам нужно, - это наша карта и те результаты, которые мы наблюдали, когда "Деметра" приближалась к Сооружению. Они были неполными: значительная часть объекта была настолько глубоко погребена подо льдом, что мы не могли нанести его на карту с какой-либо достоверностью. Это проблема топологического анализа, Сайлас: головоломка, для решения которой у нас нет даже полного набора исходных параметров.
   - Если бы только мы взяли с собой математического гения, - сказал я с усмешкой.
   - Мы взяли.
   - Я знаю. Раймон Дюпен мог бы решить эту проблему во сне. Но сейчас он нам бесполезен, не так ли?
   - А может ли он быть нам полезен?
   - Это риторический вопрос, не так ли? Дюпен застрял где-то внутри этой штуки в искусственной коме. Поздновато прибегать к его опыту.
   - Что, если я скажу тебе, что еще не слишком поздно?
   - Я бы попросил тебя объяснить. Рамос - единственный, у кого есть нейронная сеть. Вот если бы он был специалистом по высшей математике, а не бывшим консультантом по безопасности в спецназе...
   - Всегда был способ связаться с Дюпеном, - осторожно ответила Косайл. - Я упомянула об этом, когда ты впервые узнал о нашем реальном положении. Я сказала, что у нас есть средства довести любого из них до уровня сознания, отправив команды на их скафандры. Я не могу заставить скафандры двигаться, но могу контролировать степень осознанности, в которой они держат своих подопечных, повышая уровень жизнеобеспечения.
   - А еще ты сказала, что они сгорят, как свечки.
   - Так оно и есть.
   - И я думал, мы договорились, что никогда не будем об этом думать. Нет смысла убивать их, чтобы спасти.
   - Предположим, речь шла о том, чтобы убить одного из них, чтобы спасти остальных. Предположим?
   Я перебил ее. - Нет. Возможно, тебе нравится мысль о том, что ты машина, Ада, но я все еще пытаюсь сохранить хоть каплю человечности.
   - Дюпен мог бы нам помочь.
   - Это не компоненты, которые можно использовать и выбрасывать ради блага многих. Ты говоришь, что ты часть меня? Если это так, то ты, как и я, должна счесть эту идею столь же отвратительной.
   - На самом деле мы бы не обрекли кого-то из них на смерть. Все, что мы бы сделали, - это выявили тех, кого в наших силах спасти.
   - Среди которых, как ни странно, не было бы Дюпена. Он невиновен во всем этом: просто занудный мальчишка, который не знал, когда отказаться от очень плохой идеи. Почему он должен умереть, а не Топольский? Он тот самый аморальный ублюдок, который втянул нас во все это.
   - А, так ты не возражал бы против того, чтобы подогреть Топольского, если бы он оказался специалистом по топологическим формам?
   - Я этого не говорил!
   - Хорошо, - Косайл помолчала несколько мгновений, обдумывая мой ответ. - И эта твоя позиция - эта очень благородная, идеализированная позиция - это то, что ты мог бы изменить?
   - Нет, - сказал я решительно. - Ни за что на свете. Возможно, я не человек. Возможно, я не более чем набор алгоритмов, запущенных в скафандре с трупом внутри. Но я не монстр.
   - Мне нужно открыть тебе маленький секрет, Сайлас. Ты считаешь, что не способен стать чудовищем? Ты уже им стал.
   - Я знаю, кто я.
   - Взгляни на эти туннели и спроси себя, как долго ты бродил по ним. Это не дни. Это даже не недели. Прошел не один месяц. И за это время, в промежутках между твоими приступами галлюцинаций, ты много раз смотрел правде в глаза. Чтобы получить шанс спасти кого-нибудь из них, Дюпен должен умереть.
   - Ты можешь говорить что угодно, но я бы никогда не достиг такого положения.
   - Ты не просто достиг этого. Ты принял это всем сердцем. Не потому, что ты холоден или безразличен, а потому, что у тебя есть непреодолимая потребность спасти хотя бы одну жизнь, и это единственный способ добиться этого.
   - Я бы никогда так не поступил с Дюпеном.
   - Ты уже это сделал, Сайлас, - сочувственно сказала она. - Мы оба это сделали. Мы согревали его снова и снова, прекрасно понимая, что это значит. Мы поднимаем параметры его скафандра ровно настолько, чтобы он был на грани осознания, а затем забавляем его математической головоломкой, от решения которой он не может удержаться. Каждый раз мы пытались подтолкнуть его немного ближе к решению топологической задачи.
   Во мне закипала ярость. - Зачем ему это делать, если он знает, что ему это ничего не даст?
   - Это не так. В твоем повествовании он - пассажир. Подумай о нем как о человеке, находящемся в экстремальном состоянии гипнотического внушения, готовом следовать подсознательным сигналам, которые ему подаются. Мечтатель на грани сознания, принимающий шепот за правду. Как там сказал Рамос? Корабль - это сон из шепота? Когда Дюпен всплывает на поверхность, ему не хватает присутствия духа, чтобы понять, что он застрял в скафандре внутри инопланетной машины подо льдом Европы. Все, что он знает, - это то, что он чувствует себя не совсем хорошо, но у него есть блестящая математическая задача, которая поможет ему отвлечься от своих проблем. Задача, включающая в себя квадруплетные точки, упорядоченные квинтуплеты, гомеоморфные поверхности. Задача, которая, если он ее решит, обеспечит ему репутацию после смерти. Это все, что ему нужно, Сайлас.
   - Боже милостивый.
   - Не стыдись этого выбора. Это было единственно правильным решением.
   - Может быть, в твоем мире, Ада.
   - Нет, в нашем мире. Это было совместное решение. Сейчас ты этого не видишь, потому что не помнишь того отчаяния и безысходности, которые мы испытывали, зная, что самостоятельно никогда не решим эту геометрическую задачу. Но ты это сделал, Сайлас. Ты видел полную безнадежность нашей ситуации - четкое осознание того, что, если мы не воспользуемся услугами Дюпена, все они обречены.
   Меня охватило какое-то ледяное смирение. Я уже несколько раз привыкал к немыслимому. Мысль о том, что я способен примириться с этими отвратительными моральными устоями, была не таким уж большим скачком.
   - Как он?
   - Очень нездоров, и его скафандр действует на пределе своих возможностей поддержки его жизни. Вероятно, у него уже случилось повреждение мозга. Но его аналитические способности все еще сохранились.
   - Он дал нам четкий ответ?
   - Нет, но думаю, что в прошлый раз он был очень близок к этому, когда ты согласился поместить его под аппарат для усиления возможностей мозга.
   - Этого так и не произошло.
   - Нет, но это была метафора, описывающая то, что действительно произошло: период повышенного осознания.
   - Случилось это или нет, это было не мое решение. Рамос сделал это...
   - Нет, Рамос этого не делал. Ты свалил вину на бедного коронеля, чтобы убедить себя, что совесть у тебя по-прежнему чиста. Но это было твое решение с самого начала, Сайлас. - Она сделала паузу. - Что ж, решать тебе и мне, если мы будем честны друг с другом.
   - Я так больше не могу. Я не могу быть соучастником убийства.
   - Ты все еще не понимаешь. Выбор сделан. Это уже сделано, и пути назад нет. Все, что теперь осталось, это... ну, две вещи. Во-первых, нам нужно, чтобы Дюпен подтвердил свое решение. Почти верное, почти у цели, нас не устраивает. От этого зависят жизни. Он должен быть уверен, и мы тоже.
   - А во-вторых?
   - Думаю, было бы неплохо, если бы он знал, что что-то изменил. Я думаю, это было бы... добрее.
   - Доброта? - Я глухо рассмеялся. - Если верить тебе, мы - программное обеспечение. Что мы вообще можем знать о доброте?
   - Это не то, что мы думаем, - упрекнула она. - Это то, что он думает о нас. И он все еще твой пациент, до самого конца.
   Дюпен был близок к смерти во всех смыслах. Ущерб, который мы ему причинили, - ужасный, необходимый ущерб - был выше любого дара исцеления, как здесь, так и по возвращении на Землю. Доведение его выше грани сознания привело к непосильной нагрузке на скафандр, а это, в свою очередь, привело к каскаду вторичных сбоев в системе жизнеобеспечения, повлиявших на все аспекты сердечно-легочной функции. На основе одних только данных биометрической телеметрии я восстановил изображение его мозга, которое было похоже на обстрелянную нейтральную полосу, усеянную огромными воронками, образовавшимися в результате инсультов и внутричерепных кровоизлияний. По всем правилам милосердия, мы должны были уже убить его. И все же каким-то образом те участки мозга, которые не были повреждены полностью, все еще могли взаимодействовать в достаточной степени, чтобы дать Дюпену волю к решению проблемы и способности добиться успеха.
   Теперь, судя по следам, он спал. Он был спокоен и не испытывал явного беспокойства. Один или два сна промелькнули в освещенных ночным светом полушариях его сознания. Я подумал о том, чтобы не беспокоить его, дать ему спокойно прийти в себя, и я знал, что так будет лучше для Дюпена. Но не для нас. И если я позволю Дюпену умереть сейчас, не убедившись в верности его решение, то потрачу впустую всю работу, которую он уже проделал. Потрачу впустую, в прямом смысле этого слова, его жизнь.
   Я послал команду на разогрев и подождал, пока он всплывет.
   - Раймон? - мягко спросил я. - Вы меня слышите?
   Ему не нужно было издавать никаких звуков. Я смог распознать смысл речи на уровне функционирования мозга задолго до того, как какие-либо сигналы пробились через лабиринт поврежденных нервных путей к его гортани.
   - Да, слышу. Это вы, Сайлас?
   - Да, это я. Слышу вас громко и отчетливо, Раймон. Очень приятно слышать ваш голос. Как вы себя чувствуете?
   Я почувствовал, что он размышляет о себе. Его мысли были вялыми, вынужденными блуждать по неровным трещинам нарушенных функций. - Не думаю, что я хорошо себя чувствую, Сайлас. Со мной что-то не так?
   Я помолчал, прежде чем ответить, взвешивая противоположные обязательства - правдивость и сочувствие. Больше всего на свете я хотел подбросить Дюпену какую-нибудь утешительную ложь или полуправду, что-нибудь, что дало бы ему надежду и объяснение его затруднительного положения, которое не слишком расстроило бы его. Но мы прошли долгий путь, я и мой пациент. Я знал, что обязан ему абсолютной откровенностью. Я также знал, что на каком-то уровне он был бы благодарен мне за мою честность.
   - Вы в Сооружении, Раймон. Вы пробыли там ужасно долго, запертый вместе с остальными. Ваш скафандр обездвижен, а мозг поврежден. Вы никогда не сможете выйти.
   Он жалобно спросил: - Не могу?
   - Нет, Раймон.
   После паузы он сказал: - Я думаю, вы мне это уже говорили, Сайлас. Могло ли это быть?
   - Да. Вы уже некоторое время знаете об этом, но на очень низком уровне осознания. Это похоже на то чувство, когда вы ложитесь спать в незнакомой комнате и на какое-то время забываете, что находитесь где-то в другом месте. Часть вас знает, а часть - нет.
   - Вы здесь?
   - Нет. Я все еще выполняю задание внутри "Деметры". Но я также пытаюсь достучаться до вас.
   В его ответе было согласие и грусть. - Но не для того, чтобы спасти меня.
   - Да, не для того, чтобы спасти вас. - Я изо всех сил старался скрыть облегчение от того, что мне не пришлось подвергать нас обоих испытанию, объясняя эту горькую правду. - Я бы сделал это, если бы мог... но это просто невозможно. Мне действительно очень, очень жаль. Но с вами есть и другие, и есть шанс, что я смогу им помочь.
   - Я бы этого хотел.
   - Есть способ, которым вы тоже можете помочь, Раймон. Это сложно, но я должен попросить вас об этом. Вы помните, в чем проблема?
   - Какая проблема, Сайлас?
   - Вопрос о выворачивании. Сопоставлении известной топологии Сооружения с пространством возможных решений гомотопического преобразования сферы. Я думаю, вы были близки к этому раньше. Вы думали, что были близки. Но вам нужно было время, чтобы обдумать свое решение, проверить его на наличие недостатков.
   - Для меня это было бы важно, - признался он.
   - Так и было, Раймон, и мы это прекрасно понимаем. На кону стоит ваша репутация. Если вы все сделаете правильно, вас будут помнить веками как одного из наших величайших мыслителей. Но если вы ошибетесь...
   - Потомки не будут добры к математикам, которые допускают ошибки.
   - Да, это так.
   - Я не могу позволить себе не быть уверенным, Сайлас. Я знаю, что это решение важно для вас, но оно важно и для меня.
   Мне стало интересно, заметил ли он, что мое терпение на исходе. - Это вполне объяснимо.
   - Я не против умереть, Сайлас, правда, не против. И я действительно не против, если меня никто не вспомнит. Единственное, чего я не хочу, так это чтобы меня помнили за то, что я был неправ.
   Если он ошибался, - подумал я про себя, - то ему нечего было опасаться на этот счет. В этом случае ни одна из наших историй, скорее всего, не вышла бы за пределы Европы.
   - Вы не ошиблись, Раймон. Я полностью доверяю вам.
   - Спасибо, Сайлас.
   - Но я должен спросить... Есть ли какая-то часть решения, которую вы все еще помните?
   Мой вопрос, казалось, позабавил его. - Помнить его? Я помню все полностью. Это так же ясно, как и раньше. И теперь, когда у меня было время поразмыслить над этим... Что ж, у меня нет никаких сомнений. - Я заметил, что в нем растет возбуждение. - Мое решение демонстрирует полную гомеоморфную согласованность. Среди всего этого безобразия оно действительно довольно красивое!
   - Не сомневаюсь в этом.
   Он немного помолчал, прежде чем предложить, словно спохватившись: - Не уверен, что вы поймете, но, может быть, хотите, чтобы я подсказал вам решение?
   - Я бы очень этого хотел, Раймон, - сказал я.
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

   Некоторое время спустя я протиснулся в последний проем, кости внутри меня гремели, как кусочки паззла в коробке. Передо мной открылось пространство, освещенное болезненно-зеленым сиянием. Это была камера с изогнутыми стенами, заросшая диким количеством лианоподобной растительности. Я видел ее и посещал раньше, хотя и сквозь мутные фильтры восприятия и понимания, но теперь, когда увидел ее заново, пелена окончательно спала с моих глаз.
   Двенадцать ниш, расположенных группами по шесть в каждой, напротив друг друга. Шесть тел с одной стороны - шесть человек, прибывших с "Деметры", и пять с "Европы" - с другой. Скафандр, который был на мне, должен был стоять в той пустой нише, если бы не извращенная удача Ленки Фрондель.
   - Я полагаю, это комната для допросов, - сказал я, осторожно пробираясь в глубь помещения. - Здесь собирают существ, похожих на нас - я бы сказал, похожих на них - и извлекают из их разума все, что те знают. Это зло, Ада, или просто настолько выходит за рамки наших моральных норм, что мы не можем даже начать выносить какие-либо суждения?
   - Я не знаю, зло ли это, Сайлас. Но знаю, что это безумие. Возможно, оно и не было сумасшедшим, когда отправлялось на свою миссию, но я думаю, что выворачивание что-то с ним сделало - вызвало у него какое-то расстройство, какое-то извращение его души, если у машины может быть такое свойство. Оно замкнулось в себе, стало искаженным: дом с привидениями, охваченный собственным безумием. И это невозможно исправить. Я не знаю, было ли когда-нибудь хорошо, но уверена, что теперь все стало еще хуже, чем было.
   - Как думаешь, мы были первыми, кто его обнаружил? Посещало ли оно другие планеты, другие солнечные системы, собирая знания?
   - Ты задаешься вопросом, имеем ли мы право уничтожить его.
   - Ну?
   - Не нам отвечать на этот вопрос. Мы можем повредить ему, но не покончить с ним. Это будут решать другие: разумные существа, как искусственные, так и органические, которые прибудут на Европу после нас. На данный момент мы несем ответственность только за выживших, если кого-то из них можно спасти.
   - Это включает в себя людей "Европы"?
   - Мы ничем не можем им помочь. Если бы у кого-то из них осталась хоть капля сознания, эвтаназия была бы единственным гуманным действием.
   - Как я их увидел? Как я уже побывал в этом месте, если мой скафандр только что попал сюда? Мы с тобой никогда не были участниками экспедиции!
   - Сайлас, мы могли позволить себе роскошь синтезировать данные из множества наших собственных источников. Логи и записи с "Европы", конечно, включая информацию, отправленную их исследователями, когда они заходили внутрь. Затем телеметрические и биометрические данные группы "Деметры". Они рассказали нам все, что мы только могли пожелать узнать об этом помещении. Знание о нем никогда не было проблемой - мы просто не могли найти способ добраться до него, не прибегая к помощи Дюпена.
   - Мне все еще кажется, что ты могла бы сделать это сама, Ада. Зачем я тебе вообще понадобился?
   - Нет ни "тебя", ни "меня", Сайлас. Мы просто разные грани одного и того же искусственного интеллекта. Что мне было нужно - что было нужно нам - так это твоя полная приверженность настоящему, чтобы мы могли направить все наши ресурсы на решение этой единственной проблемы. Кроме того, ты врач, а это пациенты.
   - Я чувствую сильное побуждение помочь им, - признался я.
   - Это твой глубочайший долг. Ты создан для того, чтобы лечить, а если ты не можешь лечить, то утешаешь.
   - А ты?
   - Я сделана из гораздо более жесткого материала. Моя единственная забота - чтобы ты процветал. У меня даже нет доступа к твоим превосходным медицинским файлам! Наши инженеры не хотели, чтобы я случайно переписала некоторые из твоих навыков. Все, что я могу делать, - это стоять в стороне и восхищаться.
   - Я все еще врач, - сказал я, пробуя это утверждение на прочность. - Все еще врач. Могу быть единицами и нулями, которые тасуются с помощью алгоритмов, но я все еще врач. Врач - это не руки, не глаза и не сердцебиение. Врач - это образование и намерение, намерение лечить, намерение творить добро. - Я сделал паузу. - Я должен чувствовать себя отстраненным от своих обязанностей. Почему я должен заботиться о живых, если никогда не был живым?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я все еще хочу помочь им. Ничто из того, что ты мне рассказала, не заставило меня изменить свое мнение.
   - И не могло быть. Если бы мы вынули это из тебя, от тебя бы мало что осталось.
   Пока мы разговаривали, я добрался до шести скафандров из группы "Деметры". Кроме их фамилий, написанных по трафарету над визорами, их было не отличить друг от друга. Это были тяжелые, на вид мощные скафандры, сделанные из сложных металлических деталей, с тщательно продуманными, герметичными соединениями. Они были белыми, но в освещении зала казались бледно-зелеными. Эти скафандры годились не только для вакуума, но и для глубоководных погружений: они были сконструированы так, чтобы одинаково хорошо функционировать как в океане Европы, так и в вакууме за пределами льда.
   - Итак. С кого мы начнем?
   - С Рамоса. Я уже начала повышать порог его сознания с помощью нейропротеза. Сигналы все еще поступают. Он придет в себя через несколько минут, но нам нужно убедиться, что к тому времени он будет полностью отсоединен от Сооружения.
   - Как?
   - Мы отсекаем, дорогой доктор. И делаем это быстро, потому что Сооружение почти наверняка обнаружит наше вмешательство, как только мы начнем. Оно находится в спячке, но не мертво. Мы будем резать его нервную ткань. Это будет больно.
   - Хорошо.
   - Полагаю, клятва Гиппократа не распространяется на злобные инопланетные машины?
   - Только не сегодня.
   Она издала одобрительный звук. - Мне нравится, как ты держишь удар, Сайлас Коуд.
   Я опустился на колени и открыл набор инструментов, обнажая внутренние отделения, чтобы осмотреть их содержимое. Светодиоды сияли чистым светом вокруг отделанных мягкой обивкой углублений, где хранились отдельные предметы. Эти инструменты никогда не предназначались для хирургии в общепринятом смысле этого слова, но вряд ли было что-то, что нельзя было бы каким-то образом адаптировать. Здесь были электроинструменты - пилы, скребки и сверла - для отбора образцов для анализа, лазеры и плазмотроны для проведения абляционной спектроскопии, микроманипуляторы для взаимодействия с наноразмерными структурами, если таковые имелись. С помощью этих инструментов я мог бы без труда резать, прижигать и накладывать швы.
   - Единственное, чего не хватает, - это хорошего трепанационного бандажа французского производства, изготовленного примерно в 1790 году. Но думаю, мы справимся.
   - Мне даже понравился этот серьезный молодой врач с его привычкой нюхать табак. Все, чего он хотел, - это спокойной жизни дома.
   - Он и понятия не имел. - Я извлек один из электрорезаков: инструмент в форме пистолета с быстроходной циркулярной пилой на конце стержня. В моей призрачной руке она казалась тяжелой, прочной и надежной. Я включил ее и увидел, как пила с жужжанием набирает обороты. - Я готов, Ада.
   - Твой пациент хорошо согревается. Делай все, что в твоих силах.
   Я опустился на колени и начал с нижней части тела Рамоса, разрывая соединения вокруг его ступней и голеней. Ветви резались чисто, но их концы, когда они отсекались, дергались назад, что указывало на какую-то рефлекторную или сенсомоторную реакцию. Я ничего не мог с этим поделать, кроме как продолжать действовать быстро и методично, прокладывая себе путь к его животу. Это было похоже на обрезку листвы, которая начала расти вокруг и проникать в каменную основу статуи.
   - Будет ли его скафандр по-прежнему герметичным после всего этого? - спросил я.
   - Телеметрия подтверждает это. Ветви проникли в него в нескольких местах, взаимодействуя с его центральной и периферической нервной системой, но в местах проникновения через наружные покровы скафандра последние самоуплотнились. При условии, что мы не будем беспокоить усики после того, как они будут срезаны, он сможет находиться в воде и вакууме достаточно долго, чтобы добраться до безопасного места.
   - После этого ему понадобится помощь. Из него все равно будут расти эти штуки, даже если они не подключены к Сооружению.
   - Это проблема для врача, который должен снять скафандры с него и остальных. Возможно, это больше, чем они могут вынести, Сайлас, но это все равно лучше, чем оставить их здесь.
   - Я понимаю.
   - Хорошо. Рамос приходит в сознание. Он оценит дружеский тон. Не хочешь ли попрактиковаться в обращении с пациентами?
   - У меня такое чувство, будто я знаю этого человека всю свою жизнь, и в то же время совсем ничего о нем не знаю.
   - Ты считал его своим другом?
   Я обдумал свой ответ, вспоминая тепло камина в моей каюте, бокалы скотча, музыку гитары и тихую дружескую беседу. - Да. Полагаю, так оно и было.
   - Значит, ты можешь считать его своим другом и теперь.
   - И что же он подумает обо мне? Я всегда думал о нем как о человеке, и это не изменилось. Но он точно знает, кто я такой!
   - Значит, ему не нужно избавляться от своих иллюзий. Относись к нему с тем же вниманием, которое ты проявлял, когда думал, что жив, Сайлас. Большего он от тебя и не ожидает.
   Я сглотнул. - Попробую.
   - Он в сознании. Поговори с ним.
   - Лионель Рамос? - спросил я рассеянным тоном человека, который одновременно занимается каким-то сложным, деликатным делом. - Лионель, вы меня слышите?
   В моем шлеме прозвучал его голос: - Сайлас?
   - Да, это я. Я с вами. Вы знаете, где находитесь и что произошло?
   Я продолжал работать, ожидая его ответа.
   - Мы вошли внутрь.
   - Да. Это хорошо. Вас было шестеро, все в многофункциональных защитных скафандрах модели 13-5. Вот где вы сейчас находитесь, в своем скафандре, внутри объекта.
   - Я начинаю припоминать. Там было... - Он замолчал. - Нет! Я не хочу вспоминать! Заставьте меня снова заснуть, пожалуйста!
   - Не могу, Лионель, - твердо сказал я. - Вы нужны мне живым и невредимым, чтобы помочь мне с остальными. Я знаю, с вами всеми случилось что-то очень плохое. Но есть выход. План спасения. Я могу доставить вас в безопасное место, обратно на "Деметру" и дальше в космос, чтобы успеть на встречу с орбитальным аппаратом. Вы можете возвращаться домой, на Землю. На свою любимую родину. Обратно в Вальядолид.
   - У меня были... такие странные сны. Там были другие корабли. Мы были в море, потом в воздухе! Вы были человеком!
   - Я немного знаю об этих снах. У меня они тоже были.
   Должно быть, до него начал доходить какой-то практический смысл ситуации. - Как вы здесь оказались, Сайлас? У нас никогда не было медицинского робота, который мог бы работать вне корабля.
   - Мы нашли обходной путь, - коротко ответил я, уязвленный подтверждением того, что он знает мою истинную натуру, если это вообще было нужно. Он знал, что я не человек, а медицинская программа, часть программного обеспечения, которая могла передавать свое сознание через "Деметру", диагностировать болезни и направлять роботизированные хирургические системы на их устранение, но у которой не было ни воплощения, ни жизни за пределами этого. Для него было необычным, что я вообще смог присутствовать в этом Сооружении.
   - Как бы вы ни оказались здесь, я рад, что вы пришли, - сказал он.
   Что-то застряло у меня в горле. - Я всего лишь автономная система. Вам не нужно радоваться моему появлению.
   - Но вы все равно пришли. Я не знаю как, но вы здесь. Что вы делаете?
   Я решил, что правда - это наименьшее, чего он заслуживает. - Кажется, что это Сооружение внедрило в вас свою нервную систему, проткнув ваш скафандр и тело. Мы думаем, что оно пыталось собрать информацию, узнать все, что может, о человечестве как о биологическом виде. Пока мы разговариваем, я разрываю эти связи. Надеюсь, это вредит машине больше, чем вам.
   - Я чувствую легкое покалывание от холода, потом ничего. - Он помолчал. - Кажется, могу пошевелить пальцами. Пытаюсь открыть глаза, но это труднее.
   - Они, наверное, были закрыты очень долгое время. Это будет нелегко, но попробуйте, если сможете.
   - Мой скафандр все еще будет работать?
   - Он должен работать. У нас есть данные о его состоянии, возможностях жизнеобеспечения и запасах энергии, и ничто не говорит о том, что он не сможет передвигаться самостоятельно.
   - А остальные?
   Я позволил себе улыбнуться, или, по крайней мере, создать иллюзию улыбки. Коронель Рамос возвращался к нам со своей естественной заботой об остальных участниках экспедиции.
   - Сложно, - сказал я. - У вас все было по-другому. Та хирургическая процедура оказалась скрытым благом.
   - Это не было похоже на благо.
   Воспоминания нахлынули на меня. Экспериментальная система гибернации, которую "Деметра" использовала во время полета к Юпитеру, была далека от идеала. Одним из побочных эффектов, который серьезно недооценивался до запуска, был повышенный риск внутричерепного кровотечения.
   - После операции у вас в черепе остался монитор, сетчатый нейропротез. Это была стандартная мера предосторожности, чтобы заранее предупредить меня о любых повторных эпизодах или послеоперационных осложнениях. Нейропротез помог, когда вы застряли в этой штуке. Он дал мне возможность проникнуть в высшие функции вашего мозга, что позволило мне поднять вас на более высокий уровень сознания без риска повреждения мозга или перегрузки ваших систем жизнеобеспечения.
   Он несколько мгновений размышлял над моим объяснением. - Так вот почему мне снились эти странные сны?
   - Да. Это моих рук дело. Я шептал вам в голову, чтобы вы были рядом, чтобы подготовились к тому моменту, когда нам понадобится работать вместе.
   - Корабль - это сон из шепота.
   - Так мне однажды сказал мой друг. - Я отступил назад и выключил резак. - Хорошо. Кажется, я устранил основные соединения. Как вы думаете, можете попробовать пошевелиться? Ваш скафандр должен распознавать и усиливать ваши движения, даже если ваши мышцы атрофировались.
   - Давайте я попробую.
   Поначалу ничего не происходило, но я был терпелив. Рамос долгое время не двигался, как и его скафандр. Оба были вялыми с самого начала. Я протянул руку, готовый поддержать его, если он споткнется, даже при слабой гравитации Европы.
   - Вы можете это сделать, Лионель.
   - Похоже, я должен. - Он напрягся, пытаясь восстановить контроль над своим телом. - А что с остальными? Их можно разбудить?
   - Со временем, но вряд ли это будет такая простая процедура, как с вами. Но если мы сможем их освободить, это все, что нам нужно сделать. Им не обязательно бодрствовать. Их скафандры можно перенастроить так, чтобы они следовали за вашим, полностью повторяя ваши шаги.
   - Они все пережили это испытание?
   - Да, - ответил я с едва заметной дрожью в голосе. - Мы смогли отслеживать их биометрические функции, даже несмотря на то, что Сооружение высасывает из них жизнь.
   Его скафандр дернулся. Рамос, должно быть, почувствовал ответную реакцию, потому что, кряхтя от напряжения и сосредоточенности, он заставил свою руку оторваться от ниши, волоча за собой оборванные нити отростков, как обрывок рукава.
   - А людям с "Европы" тоже можно помочь, Сайлас? Может, они и соперники Топольского, но для меня они такие же глупые и храбрые, как и все мы.
   - Мне жаль, но для них уже слишком поздно. Процесс зашел гораздо дальше: из них полностью высосали жизнь. Я просто рад, что мы добрались до вас вовремя.
   Сначала скованно, но с растущей уверенностью он вытащил свой скафандр из ниши. Пряди нитей оторвались, оставив нечто вроде косматой второй кожи цвета морских водорослей. Он поднял руку на уровень визора. Панель на наруче ярко светилась на фоне многофункциональной брони скафандра модели 13-5. - Я начинаю различать, - сказал он. - Все не в фокусе, но, по крайней мере, я могу видеть. Вы здесь, Сайлас? Я чувствую, что кто-то рядом со мной.
   - Это другой скафандр. Обычный тринадцатый, который использовался экспедицией "Европы".
   - Как вы можете носить скафандр?
   - Это сложно.
   - Вам начинает нравиться это слово.
   - Я управляю скафандром. Все еще нахожусь внутри "Деметры", но мы установили двустороннюю связь с этим устройством. Вместо того, чтобы смотреть на мир через камеры и сенсоры внутри "Деметры", я использую системы, встроенные в этот скафандр. Я чувствую себя... настоящим.
   - Вы сказали "мы".
   - Я с Адой. Она помогала мне с вами. Ада - это... еще одна часть программного обеспечения. Своего рода автономный подэлемент моей собственной личности.
   Молчавшая до сих пор, она спросила: - Кого ты называешь подэлементом, приятель?
   Рамос криво усмехнулся. - Я слышал ее! Ее голос кажется мне знакомым. Думаю, я уже знал ее. Вы оба всегда были рядом, пока я спал.
   - Мне жаль, что здесь нет человеческих голосов, чтобы поприветствовать вас. Я надеюсь, что какое-то время мы будем вместе.
   - Голос есть голос, Сайлас. И ваш тоже, Ада.
   - Он мне уже нравится, - сказала она.
   Рамос повернулся, внимательно изучая меня. Его лицо проплывало за толстым стеклом визора. Это был Рамос, каким я его знал, но у него был вид человека, пережившего долгую, изнурительную болезнь, с ввалившимися щеками и запавшими глазами. Сейчас эти глаза были открыты, превратившись в узкие щелочки.
   - Внутри этого скафандра мертвое тело, Сайлас.
   - Знаю. - Я придал своему голосу писклявую нотку смущения. - Мне неловко.
   - Действительно. Но, полагаю, у вас не было особого выбора в этом вопросе.
   - Ее звали Ленка Фрондель, она была из команды "Европы". Она была отрезана от остальных членов первой экспедиции, заблудившись в недрах этой штуки. Ада обнаружила телеметрический канал скафандра и решила, что мы можем заставить его работать на нас. Это был единственный способ, которым я мог до вас добраться.
   - Вы хорошо сделали, что нашли нас.
   Мой взгляд упал на скафандр, принадлежащий Дюпену. - Да, - ответил я. - Мы хорошо поработали.
   - Что-то не так?
   Я снова склонился над набором инструментов, доставая еще один резак. - Нам нужно освободить их, и это будет намного быстрее, если мы будем работать вместе. Вы можете помочь, Лионель?
   - Я могу попробовать.
   - Хорошо. Начните снизу и продвигайтесь к верху, разрывая соединения в нескольких сантиметрах от точек входа. Не режьте слишком близко. После обрезки нити сжимаются, поэтому нам лучше оставлять небольшую слабину, чтобы сохранить целостность скафандров.
   Его рука сомкнулась на предложенном мной инструменте. Он повернулся к следующей нише. - Я начну с Дюпена.
   - Я... разберусь с ним, - сказал я. - У него более запутанные связи, и Аде нужно будет направлять меня. Начните с Брукера. Я поработаю с Топольским, затем мы сможем заняться Мергатройдом и Мортлоком.
   Я не сомневался, что он почувствовал мою скрытность. В равной степени я не сомневался и в том, что Рамос понимал, что для каждой моей рекомендации могут быть веские медицинские причины.
   Он ничего не сказал, и мы приступили к работе.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

   Мы занимались этим не более пяти минут, когда Сооружение начало реагировать. Это было похоже на то, как если бы жизненная энергия вернулась в ветви, заставляя их трепетать и ползти, усиливая их власть над оставшимися пленниками. Рамос и я тоже подвергались риску, потому что поросль высовывала щупальца, которые обвивались вокруг наших ботинок и облизывали их, оценивая, представляем ли мы интерес для более крупного организма. Это ощущение медленного, опасного пробуждения распространялось и на более крупные конструкции в комнате, трубы и сосуды, которые до сих пор были не более чем препятствиями. До нас донеслись вибрации и стонущие звуки, и мое периферийное зрение уловило зловещие намеки на более масштабное движение, сужение проходов и мест для возможного сдавливания, пока недостаточное, чтобы серьезно помешать нашему побегу, но угрожающее сделать это, если позволить ему продолжаться.
   - Мы даже не приблизились к тому, чтобы освободить их, - сказал я. - Мы должны работать быстрее.
   - Нет, - сказала Ада. - Вы принесете больше вреда, чем пользы. Просто продолжайте работать методично, как хорошие хирурги. Я позабочусь о Сооружении.
   - Что ты будешь делать?
   - Я подготовилась к этому. Через несколько мгновений произойдет событие, которое вызовет сбой в работе машины. Если я правильно рискну, это отключит ее на время, достаточное для того, чтобы вы могли завершить свою работу, настроить их скафандры на сопровождение ваших собственных и начать отход.
   - Мне нравится, что она говорит "рискну", Сайлас. Я всегда преисполняюсь уверенности, когда слышу это слово.
   - Согласен, Лионель. Но я также верю в Аду. Что у тебя есть для нас?
   - Отвлекающий маневр. Выворачивание Сооружения сделало его чрезвычайно восприимчивым к внешним энергетическим воздействиям. Подумайте о математическом преобразовании Дюпена и о том, что оно дало. Мы видели два типа поверхностного рисунка на объекте.
   - Гладкие участки и шипастые, - сказал я.
   - Да. Теперь верните выворачивание к исходной точке. Когда эта машина была изготовлена, или запущена, или как бы она ни появилась, она, должно быть, имела форму толстостенного корпуса. Анализ Дюпена допускает две возможности: когда-то шипы были полностью снаружи или полностью внутри. Остановимся на последнем варианте. Гладкая поверхность становится внешней оболочкой летающей в космосе машины для сбора информации, а шипастые части - башни и зубчатые стены из ваших ранних видений - должно быть, являются внутренностями, кибернетической нервной системой. Они бы устилали ковром всю внутреннюю часть, ощетиниваясь ближе к середине.
   Я кивнул. - А теперь они наполовину внутри, наполовину снаружи.
   - Действительно. И представьте, что бы вы чувствовали, если бы половина вашей нервной системы находилась снаружи вашего тела.
   - Немного чувствительным.
   - Каким бы ни было расположение Сооружения - снаружи или наизнанку, - оно будет казаться неправильным, очень неправильным. И будет очень восприимчивым к внешним раздражителям.
   - Я так понимаю, у тебя что-то на уме.
   - Да. - Я заметил, что Ада изо всех сил старалась не выдать своего недовольства. - Я обнаружила, что небольшие термоядерные взрывы довольно эффективно парализуют машины. Представь, что ты бьешь электрошокером по осьминогу. Очень похоже.
   - Тогда жаль, что мы не захватили с собой никаких небольших термоядерных устройств.
   - Мы так и сделали, - сказал Рамос, опередив меня. - И "Европа" тоже. Конечно, у обоих кораблей есть основной двигатель. Но также есть служебные дроны и вспомогательные бустеры. Они являются общими для обоих типов миссий. Дроны содержат ячейки термоядерного синтеза, как и бустеры. Можно ли их использовать для ваших целей, Ада?
   - Можно, коронель. Я знаю, потому что уже использовала их.
   Топольский был свободен от своих пут. Рамос почти закончил с Брукером. Довольный тем, что он может продолжать работу без присмотра, я перешел к Мортлоку, начав тот же медленный, но тщательный процесс обрезки инопланетной поросли.
   - Ты генерировала ядерные взрывы? - спросил я.
   - Относительно небольшие события, но их достаточно, чтобы продемонстрировать эффективность метода. Я установила контроль над беспилотниками и использовала их для буксировки бустеров на различные пробные позиции вблизи объекта, а затем приводила их в действие дистанционно. У этих мер было две возможные выгоды: я надеялась повлиять на Сооружение и также надеялась, что взрывы могут быть обнаружены с орбиты, что предупредит Ван Вут о том факте, что здесь, внизу, все еще есть выжившие.
   - Полагаю, эта часть не сработала, - сказал я.
   - Двадцать километров льда - неплохая защита, если только корабль не проходит прямо над местом взрыва. Боюсь, я не смогла спланировать этого. Орбитальному аппарату пришлось много раз менять траекторию полета с тех пор, как мы спустились.
   - А первая часть? Ты не боялась, что взорвется вся машина?
   - Это вызывало беспокойство, но я знала, что окружающая вода будет действовать как очень эффективный ограничитель мощности, ослабляя амплитуду любых ударных волн. К счастью, электромагнитные импульсы все еще были мне полезны. На самом деле, это было единственное, что имело значение: взрывы были всего лишь досадным побочным эффектом.
   - Молния была всегда, - удивился я, наконец-то осознав это.
   Теперь я мог ее видеть, она отражалась от оконных стекол плывущего корабля, беззвучная и далекая.
   - Мои контрольные мероприятия, - с гордостью сказала она. - Они были достаточно интенсивными, чтобы пробиться сквозь слои отрицания и метафор, которые ты прятал внутри, Сайлас. Ты их видел - просто не позволял себе их понять.
   - Лучше поздно, чем никогда.
   - Вы сохранили часть этих бустеров и дронов? - спросил Рамос.
   - Нет, они все израсходованы.
   - Тогда, похоже, у нас возникли трудности.
   - Остался только один мощный, коронель. У нас все еще есть "Европа". Так же, как я смогла установить контроль над ее скафандрами и беспилотниками, у меня есть полный доступ к двигательной установке. На самом деле, термоядерный реактор вот-вот выйдет за безопасные пределы... Мальчики?
   - Да? - спросили мы.
   - Возможно, вы захотите закрыть глаза.
   У меня не было глаз, которые можно было бы закрыть, и Ада знала это, но я все равно приготовился к тому, что должно было произойти. Белая вспышка осветила комнату, и едва различимое мгновение спустя раздался грохот, как от небольшого землетрясения, и помещение ощутимо покачнулось. Все Сооружение содрогнулось от взрыва, может быть, даже сдвинулось внутри своего ледяного свода. Возможно, даже лед над нами прогнулся, приподнимаясь и расслабляясь, когда энергия взрыва прошла сквозь него.
   Сначала я не понял смысла света, потому что в помещении не было окон, а до того места, где группа "Деметры" вошла внутрь, должно быть, было много десятков или даже сотен метров - огромный лабиринт узких пространств и извилистых переходов. Но, конечно, свет проникал через нервную систему, а вывернутые внутренности действовали как своего рода волоконно-оптический передатчик. Половина нервной системы находилась снаружи, и взрыв Ады подействовал на какую-то значительную ее часть, связанную со всеми остальными частями Сооружения.
   Движения, которые я наблюдал раньше, теперь прекратились.
   - Ада?
   - Это даст нам пятнадцать-двадцать минут, Сайлас, надеюсь, этого хватит, чтобы довести всех до воды и благополучно добраться до "Деметры". Используй эти минуты с пользой.
   Рамос кивнул мне, и я кивнул в ответ. Слов больше не было. Нам просто нужно было работать как дьяволы, освобождая остальных. Или, подумал я про себя, по крайней мере, тех, кого имело смысл освобождать.
   Брукер, Топольский, Мортлок и Мергатройд вскоре были освобождены от своих привязей. Во время этого процесса ни один из их биометрических показателей не изменился, что указывало на то, что они все еще находились на том же уровне коматозной мозговой активности, как и в момент моего прибытия. Ничто в телеметрии их скафандров не указывало на то, что у них возникнут какие-либо трудности с выполнением внешних команд, когда придет время выдвигаться. Пока Рамос шел впереди, они могли плестись за ним, как цепочка лунатиков.
   - Теперь Дюпен, Сайлас, - нетерпеливо сказал Рамос. - Мы можем поработать над ним сообща. Если среди нас и есть кто-то, кто заслуживает освобождения из этого адского места, так это он.
   Он приготовился начать процесс резки. Я дотронулся до его запястья и осторожно опустил его руку.
   - Простите, - тихо сказал я. - Но он должен остаться.
   Его голос дрогнул от волнения. - Вы сказали, что все выжили!
   - Это не было ложью. Но с Дюпеном есть проблема. На самом деле, это двойная проблема.
   Он все равно решил возобновить работу, и я использовал всю мощь своей тринадцатой модели, чтобы противостоять его усилиям, какими бы благими намерениями они ни диктовались.
   - Сайлас! Это на вас не похоже!
   - Мы не можем его спасти, - сказал я, вздыхая от собственной безнадежности. - Его скафандр поврежден. Системы жизнеобеспечения были переведены в режим перегрузки - экстренная мера ради выживания. Он не предназначен для такого использования в течение длительного времени, и напряжение вызвало целый каскад сбоев во всем скафандре, включая его двигательные способности. Он не может двигаться, а если бы и мог, то не смог бы сохранить ему жизнь.
   Рамос зарычал. - Сейчас он жив!
   - Едва-едва. Его мозг также очень серьезно поврежден. В скафандре осталось немного функциональности, чтобы обеспечить минимальную жизнеобеспечивающую функцию всего на несколько часов.
   - Тогда мы заберем скафандр, а не попросим его передвигаться самому. Мы можем нести его вдвоем!
   - Это не имеет значения, Лионель. Дюпену уже ничем нельзя помочь ни на борту "Деметры", ни где-либо еще, если уж на то пошло.
   - Сооружение сделало это с ним?
   - Нет, Лионель. Это сделали мы.
   Он уставился на меня, и его запавшие глаза наполнились смятением и яростью, которых я не замечал в нем до этого момента. - Мы, Сайлас?
   - Не вы, друг.
   - Вам лучше объяснить. Не знаю, сможете ли, но, думаю, вам лучше попытаться.
   - Мы должны уйти. Последствия этого удара не будут длиться вечно.
   - Мы не уйдем без мальчика.
   Я сильнее схватил его за руку, заставив выронить инструменты. Неважно, теперь они нам были не нужны. - Раймон Дюпен должен был умереть, чтобы вы все остались живы. Все очень просто. Я заблудился в этом Сооружении. Я смог найти вас, только когда Дюпен рассчитал геометрию этого места. Ему пришлось решить проблему с выворачиванием, чтобы кто-нибудь из вас смог выбраться. Он сделал это блестяще. Но за это пришлось заплатить. Работу его мозга приходилось улучшать дистанционно, и каждый раз, когда мы это делали, это отнимало у него немного больше сил.
   - Нет, - сказал Рамос. - Вы не могли просить его об этом.
   - Мы должны были, - сказала Ада. - Вас там не было, Лионель, а мы были. Это была наша дилемма, наше решение. Другого выхода не было. Если бы Дюпен не согласился на это, вы бы все еще умирали здесь.
   - Лучше умереть, чем относиться к другому человеку как к чему-то, что можно сжечь и выбросить!
   - Лионель, - сказал я. - Мы должны двигаться. Добровольно или как-то иначе.
   В его ответе прозвучала угроза. - И как иначе, Сайлас?
   - Я могу заставить вас. Если другие скафандры можно повести за вашим, то и ваш можно повести за тринадцатым.
   - Вы не станете делать из меня марионетку, Сайлас. Вы выше этого. - Он посмотрел на меня, медленно покачав головой за стеклом. - По крайней мере, я так думал. Теперь вижу, что ошибался. И вижу холодность, которая всегда была в нем, но которую принимал за теплоту. Вы просто еще одна машина, несмотря ни на что. Вы так же плохи, как и она!
   - Теперь его скафандр привязан к вашему, как у остальных, - сказала Ада. - У нас нет на это времени. Ни у кого из них нет на это времени.
   - Лионель, - сказал я, начиная двигаться по пути, который должен был вывести нас всех из камеры. - Вы возненавидите меня за это, и я это понимаю. Но если я хочу спасти хотя бы одну человеческую жизнь, Дюпен должен остаться здесь.
   - Жизнь - это не математический расчет, бессердечный вы человек. ... алгоритм.
   - Жизнь, возможно, и не такая, - сказал я, преодолевая его враждебность. - Но в медицине мы тратим наши силы на то, чтобы помочь тем, кому можем, а не тем, кому не можем.
   - Вы убили его.
   - Дюпен решил спасти вас всех. Он согласился. Ненавидьте меня, во что бы то ни стало. Но если вы хотите почтить память этого мальчика, вы сделаете это, спасая свою шкуру.
   Тогда Ада оказала мне услугу: она отключила голосовую связь с коронелем Рамосом. Он последовал за мной в безропотном молчании, а за ним последовали другие лунатики, которых я намеревался вернуть к безопасности и жизни.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

   На первом этапе нашего исхода были две важные части: найти выход из Сооружения и вернуться к "Деметре" по черным водам. Я ничего не мог сделать, чтобы повысить наши шансы в обоих отношениях, кроме как двигаться с максимальной поспешностью. Я предпринял все необходимые меры предосторожности, освобождая скафандры из их заточения, и ни один из телеметрических сигналов не указывал на серьезные системные сбои или нарушения целостности. Скафандры были в удивительно хорошем состоянии, учитывая все обстоятельства. Инопланетная машина не разобрала их, и их функционирование было либо достаточно прозрачным, либо не относящимся к делу, чтобы она больше не проявляла к ним интереса. Ее внимание привлекали теплые, мягкие, мясистые предметы внутри них; наши корабли и скафандры интересовали только в плане материалов и немногого другого.
   Мы добрались до воды, тарельчатый шлюз сработал идеально. Скафандры распознали переход в жидкую среду и соответствующим образом скорректировали свой тепловой баланс, регулирование плавучести и двигательные функции. Мы поплыли обратно под ледяным сводом, двигаясь с громоздкой, неторопливой грацией белух. "Деметра" все еще была там: беспокоиться об этом не было нужды. Если бы она была сильно повреждена или уничтожена в результате взрыва, в ее компьютерных системах не осталось бы "меня", которого можно было бы использовать.
   Передо мной была темнота, бесконечный ледяной покров над головой, а затем из мрака проступил нечеткий узор огней. Там были зеленые, красные и белые навигационные стробоскопы, янтарные маркеры, указывающие положение шлюза, и случайное сине-белое мерцание, танцующее вокруг, подобно светлячкам.
   Я понятия не имел, что делать с последним.
   - Вижу "Деметру", Ада!
   - Хорошо. "Деметра" тоже видит вас. Вы примерно в шестидесяти метрах от нас. Я распределяю скафандры по нескольким шлюзам, чтобы мы могли доставить всех как можно быстрее.
   - Вопрос.
   - Обязательно. Ты это заслужил.
   - Что будет со мной, когда мы все окажемся внутри? Скафандр Ленки помог мне найти остальных и отвести их в безопасное место... Но мне не понадобится тело, когда я вернусь внутрь.
   Мой вопрос, похоже, удивил ее. - Ты не будешь скучать по тому, чего у тебя никогда не было, Сайлас.
   - Я снова буду просто цифрами, символами, бегущими по экрану.
   - Это все, чем ты когда-либо был.
   - Я знаю. Но какое-то время мне снилось, что я был кем-то другим.
   - Ты просто имитировал ряд опытов. Наши инженеры хотели, чтобы ты понимал людей, чтобы мог лучше их лечить. Если бы они хотели, чтобы ты лечил собак, тебе бы приснилось, что ты собака: вероятно, что-то маленькое, надоедливое и тявкающее.
   - Чувствую, что ты пытаешься помочь.
   - Жаль, что не могу предложить большего. Но, по крайней мере, мы оба в этом деле заодно.
   - Рамос ненавидит меня.
   - Нет, он выше этого. Ненависть - это то, что люди чувствуют друг к другу. Он больше вообще ни о чем не думает.
   Я задумался над ее ответом. - Ты когда-нибудь думала о карьере психиатра, Ада?
   - Не сегодня.
   - Хорошо. На твоем месте я бы держался от этого подальше.
   - Его чувства не меняют того, что ты сделал, - сказала она. В ее тоне была прямота, но также и что-то еще, что-то, что не совсем понятно. - Ты столкнулся с правдой о себе, с которой не хотел соглашаться. Приняв эту правду, ты, наконец, смог найти способ спасти людей, находящихся под твоей опекой. Это не неудача, Сайлас, это принятие ответственности на себя. Это долг. Это значит делать то, для чего ты был создан.
   - Вот тебе и свобода воли, если бы я был создан для этого.
   - Но ты чуть было не провалил это. В том-то и дело. Мы с тобой были проявлениями дилеммы "решение-действие", возникшей у нас самих. Борьба воль, эго против суперэго, ид против... чего угодно. Ты прав, Коуди: психиатр из меня получился бы никудышный. Но я знаю одно: так или иначе, ты сделал выбор в пользу правильного поступка по отношению к своим пациентам.
   - За исключением того, что этот правильный поступок стоил Дюпену жизни.
   - Другого выхода не было. Позволь мне подчеркнуть это для тебя. Другого выхода не было. Если бы у тебя был череп, я бы просверлила его тебе.
   - У меня действительно есть череп. Просто он не мой. О, боже. Что мы собираемся делать с Ленкой Фрондель?
   - Сейчас ее кости волнуют меня меньше всего, Сайлас: мне нужно заботиться о живых. - Она перешла на деловой тон. - Все в порядке. Шлюзы открыты и готовы. Вы все у меня на подходе.
   - Ада?
   - Да?
   - Отправь Рамоса в другой шлюз. Он не захочет сейчас находиться со мной в одном месте. - И вполголоса добавил: - Или я с ним.
   "Деметра" выплыла в поле моего зрения, и по моему телу пробежала дрожь. Пока меня не было, произошло многое. Ветви распространили свою власть на корабль, обвиваясь вокруг его корпуса гораздо более коварно, чем я ожидал.
   - Я полагаю, ты ждала подходящего момента, чтобы сообщить мне плохие новости.
   - У нас все еще есть запас прочности, Сайлас. Активность возросла после того, как Сооружение оправилось от ядерного удара, но служебные беспилотники сдерживают его. Как долго они смогут продолжать это делать, не берусь сказать. Вот почему я уже начала составлять протокол вылета.
   Беспилотники - теперь их осталось всего три - плавали вокруг корпуса, используя плазменные горелки на концах своих роботизированных рук. Это и было то случайное мерцание, которое я видел с расстояния шестидесяти метров: дроны пытались обрезать ветви быстрее, чем они успевали расти и укрепляться.
   Я поплыл к шлюзу, который она мне указала, один со своим грузом костей.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

   Воздух заполнил камеру, вытесняя воду; были приняты меры по предотвращению биозагрязнения и проверке безопасности, и после вечного ожидания открылась внутренняя дверь. Все еще управляясь со скафандром Ленки, я выбрался в знакомую обстановку корабля. По сравнению с тем временем, когда я в последний раз видел эти панели и индикаторы, корабль находился в состоянии повышенной готовности. Включилось основное освещение, а диаграммы и индикаторы состояния показывали, что различные критически важные системы постепенно возвращаются к готовности. Основные системы жизнеобеспечения, первичная энергетика, подводные и подледные двигательные установки, космические двигатели - все это пробуждается от глубокого, осознанного сна. Было бы неплохо поторопиться, но корабль был головоломкой, которую требовалось собирать в нужной последовательности, шаг за шагом, иначе все рухнет. Ада знала это. Она не была самим кораблем, но, как хороший администратор, точно знала, с какими подчиненными разговаривать и как заставить их выполнять ее приказы.
   Бело-голубое мерцание за окнами свидетельствовало о продолжающейся работе служебных беспилотников. Это мерцание стало немного реже, чем раньше, и я воспринял это как приятный признак того, что "ветви" ослабили свою хватку.
   - Мы все на борту, Ада?
   - Да, последние шлюзы как раз заканчивают цикл. Мы разместим экипаж на безопасных местах для вылета, но пока не вижу смысла снимать с них скафандры. У них по-прежнему достаточно энергии для поддержания жизнедеятельности, мобильности в случае необходимости, а биометрические данные по-прежнему дают мне полезную информацию о здоровье их подопечных. Лучшее, что мы можем сейчас сделать, - это надеяться, что их состояние стабильно. Не будет никакой возможности для какого-либо медицинского или хирургического вмешательства, пока мы не покинем пределы Европы, и, вероятно, с этим придется подождать, пока не отправимся в полет на крейсерском модуле.
   Я кивнул. - Согласен. Эти скафандры до сих пор проделывали чертовски хорошую работу, сохраняя жизнь своим обитателям - они могут продержаться так еще немного. Ты предупредишь меня, как только что-нибудь изменится в их каналах?
   - Конечно.
   Я наклонил голову к ближайшему окну. - Похоже, мы выигрываем, по крайней мере, эту битву.
   - Хотелось бы. С тех пор, как вы были снаружи, мы потеряли один беспилотник. Сооружение на удивление адаптируется. Оно поняло, что не сможет захватить "Деметру", пока не захватит беспилотники, поэтому сосредоточило все свои усилия на том, чтобы уничтожать их по одному.
   - Мы все еще можем успеть?
   - Думаю, да.
   - Ты так думаешь?
   - По одной проблеме за раз, Сайлас.
   Шум и движение привлекли мое внимание. По коридору с боковой оси приближался скафандр, его огромные формы были настолько велики, что он едва помещался между стенами с обеих сторон. Модель Тринадцать-пять была более громоздкой, чем тот Тринадцатый, который я носил до сих пор, но эти дополнительные слои изоляции и дублирующие компоненты, вероятно, определяли разницу между жизнью и смертью для обитателей.
   Рамос протянул руку и расстегнул воротник, снимая давление под шлемом. Он стянул шлем с головы, которая теперь казалась еще более съежившейся, когда выступала из шейного кольца.
   Он перевернул шлем и прижал липучку на его тулье к одной из накладок на стене.
   - По крайней мере, теперь вы позволяете мне с достоинством выбирать свои движения. Но как насчет остальных?
   - Вы меня слышите? - спросил я.
   Он посмотрел на меня так, словно вопрос был оскорбительным. - Ваш голос, как и всегда, звучит сквозь стены. Единственное отличие в том, что я не настолько глуп, чтобы предполагать, что за этим стоит совесть.
   - Вы всегда знали, что я программа.
   Он стукнул себя перчаткой по черепу с такой силой, что я вздрогнул. Предполагалось, что система усиления скафандра будет достаточно продуманной, чтобы не дать его владельцу случайно расшибить себе череп, но иногда что-то шло не так.
   - Да, я знал. Пока не увлекся вашими... мечтами, или как вы их там называете. Вы были человеком! Вы заставили меня поверить в ложь, пока я был в этой штуке. - Рамос сделал движение, чтобы сплюнуть, но ничего не вышло. - Вы обманули меня.
   - Если это как-то поможет, я обманул и себя.
   Он покачал головой, испытывая отвращение при виде меня. - Вы играете с нами, как с марионетками. Не просто дергаете за ниточки, но и решаете, о чем мы думаем и о чем мечтаем!
   - Я был создан, чтобы обладать способностью к сопереживанию. Я должен был отождествлять себя со своими пациентами, видеть в них нечто большее, чем просто мешки с мясом.
   - И теперь вы вините своих создателей?
   - Я никого и ни в чем не виню, - сказал я, чувствуя, как во мне поднимается гнев. - Кроме кошмара, в котором мы оказались. Я даже не виню Топольского за жажду славы и богатства, которая привела нас сюда. Он - продукт системы. Как и все мы.
   - Нет никаких "мы". Вы не один из нас. Вы никогда не были одним из нас. - Его рука потянулась к нашивке миссии, прикрепленной к плечу его Тринадцать-пятого. - Ван Вут, Мергатройд, Мортлок, Брукер, Дюпен, Рамос. Ваша фамилия есть среди них?
   - Нет.
   - Тогда вы знаете, кто вы такой. Ничто.
   - Может, я и ничтожество, - твердо ответил я. - Но я все равно хочу поступать правильно. Никто из вас пока не в безопасности. Это означает, что мне все еще предстоит выполнять руководящие функции. Возможно, я вам не нравлюсь, коронель, но по-прежнему отвечаю за ваше медицинское благополучие. Это включает в себя не только лечение вашей черепно-мозговой травмы и спасение вашей жизни, что я и делал. Это также означает сохранение вашей жизни здесь и сейчас.
   Его ноздри раздулись, губы изогнулись в усмешке. Он хотел нанести ответный удар, но я намеренно задел его за живое, напомнив о его долге передо мной.
   Я не сожалел о том, что сделал это.
   - А что с остальными? - прорычал он.
   - Мы с Адой разместим их скафандры в противоперегрузочные гамаки. До тех пор они могут оставаться без сознания. Так будет добрее.
   - Доброта. Вы думаете, будто что-нибудь понимаете в доброте?
   - Я точно знаю, что однажды я оценил доброту и сострадание моего друга, - сказал я.
   Рамос раздраженно фыркнул. - Ничто из того, что вы говорите, не имеет значения. - Затем, постепенно осознавая наше положение, спросил: - Если мы все на борту, почему "Деметра" не возвращается к выходному отверстию? Двигатели корабля не работают. Я знаю режимы вибрации, когда они работают.
   - Коронель Рамос? Это Ада.
   Он огляделся в поисках безликого голоса, от отвращения сморщив переносицу.
   - Мне не нужен еще один из вас, притворяющийся тем, кем вы не являетесь.
   - Нет, но вам, вероятно, нужны факты. Я полагаю, ваша оперативная роль по-прежнему заключается в обеспечении безопасности?
   - И что из этого?
   - У Сайласа по-прежнему есть свои обязанности, и у вас тоже. Его задача - обеспечить здоровье экипажа. Ваша задача - максимально повысить вероятность успешного завершения миссии. Это означает возвращение выживших на борт крейсерского модуля, с посадочным модулем или без него.
   Впервые с тех пор, как он снял шлем, я увидел в нем что-то от прежнего Рамоса: озадаченность залегла на его лбу, в глазах заработали шестеренки профессиональной озабоченности.
   - Почему мы не можем вернуться на орбиту в посадочном модуле?
   - Потому что "Деметра" никуда не денется, дорогой коронель. Мы застряли надолго, а Сооружение только что уничтожило еще один служебный беспилотник. Остался всего один, и я могу пока уберечь его от опасности, но этого будет недостаточно, чтобы остановить эти ветви, обвивающие нас и удерживающие на месте.
   Рамос выглядел ошарашенным. Я не думаю, что он усомнился в какой-либо части резюме Ады, потому что, хотя мы и могли ввести его в заблуждение относительно нашей истинной природы, у нее не было причин скрывать или преувеличивать факты о миссии.
   - Другого корабля нет.
   - Да, - сказал я.
   - Тогда нам тоже конец. Если мы не сможем улететь, то это всего лишь вопрос времени. Мы либо умрем на этом корабле, когда его системы выйдут из строя, либо в воде, когда наши скафандры выйдут из строя, либо это Сооружение примет нас обратно в себя. - Он содрогнулся, как будто в какой-то момент в недалеком будущем ему даже придется выбирать между этими крайне неприятными смертями. - Они пытались предупредить нас, не так ли? Всегда было это послание, призывающее нас уходить. Как вы думаете, кто это оставил? Та, чьи кости вы таскали? Вы издеваетесь надо мной, напоминая о предупреждениях, к которым я не прислушался?
   - Лионель, - сказал я, пытаясь достучаться до любой его части, которая еще могла относиться ко мне не с полным презрением. - Ада бестактна, но не жестока. Она бы не упомянула о "завершении" миссии, если бы не было другого способа. А способ есть, не так ли?
   Она заставила нас обоих ждать чуть дольше, чем это было необходимо. Возможно, я был неправ насчет жестокости, совсем немного. Если так, то это только усилило мое влечение к ней. Что такое сахар, если в него не добавить немного соли?
   - Конечно, есть способ: трещина все еще существует. Трещина Топольского! После первоначального столкновения с Сооружением через оставленную им входную полосу свой путь проложили два корабля, и там лед по-прежнему сильно дезорганизован и фрагментирован. У него не было достаточно времени, чтобы восстановиться. Это означает, что существует путь. Нелегкий или короткий, но путь. Я не могла отправить по этому пути беспилотник, он слишком громоздкий, и сигналы управления не доходили бы до него. Но управляемый человеком скафандр? Это возможно. Вы можете подняться обратно по трещине, пробираясь по расселинам и каналам, которые еще не заделаны.
   - До поверхности двадцать километров!
   - Да, - весело ответила она. - Наверное, больше сорока, учитывая, какой непрямой путь проходит трещина во льду. И сначала нужно доплыть до выходного отверстия! Но как только вы окажетесь под трещиной, вам просто придется продолжать подниматься. Сорок километров - это действительно не так уж и много, если вдуматься. Только не при такой силе тяжести. Это будет просто как... действительно трудное, изнуряющее восхождение на гору в Гималаях. И у вас будут усилители, так что это будет скорее утомительно, чем изнурительно... хотя, учитывая нехватку времени, вам, вероятно, не захочется спать. Или отдыхать. Или останавливаться в любой момент.
   - Нехватка времени?
   - У вас меньше шестидесяти часов. Примерно через пятьдесят шесть часов, если исходить из стандартных условий полета, Дженнифер Ван Вут начнет выводить модуль на траекторию возвращения на Землю. К тому времени вам нужно будет оказаться вблизи поверхности, чтобы приемоответчики вашего скафандра могли передавать четкий сигнал на орбиту.
   - И что потом? Она помашет нам, прежде чем бросить нас на произвол судьбы?
   - Вы знаете правила действий в чрезвычайных ситуациях не хуже, чем кто-либо другой, - мягко сказала Ада. - Крейсерский модуль способен совершить посадку, если возникнет срочная необходимость. Риск невелик, и маневр повлияет на расход топлива для возвращения на Землю, но он все же осуществим. Дженнифер Ван Вут - сторонница строгих правил, но в то же время смелая и самоотверженная женщина. Она сделает это, но только если обнаружит ваше присутствие.
   Рамос огляделся, как будто все, что он хотел, - это увидеть знакомое человеческое лицо, к которому он мог бы обратиться. Когда это не удалось, он перевел взгляд на мой визор. Его взгляд был рассеянным, как будто он предпочитал смотреть сквозь меня, а не на труп за стеклом.
   - Вы верите ей, что это единственный выход?
   - Да.
   - Она говорит, что осталось шестьдесят часов. Даже меньше. Это может оказаться невозможным.
   - Так и есть, - сказал я. - Но только потому, что группу уходящих возглавит блестящий, храбрый коронель Рамос. Вы справитесь. Остальные будут слепо следовать за вами по пятам. Вам даже не нужно будет беспокоиться о них. Просто выберитесь отсюда, и вы спасете всех.
   Он фыркнул. Он взвешивал мои слова, решая для себя, что он нашел в них полезного, а что мог бы скомкать и выбросить, как вчерашний мусор.
   - Вы думаете, будто знаете, на что я способен?
   - Я поделился с вами слишком многими историями, чтобы не составить себе мнения о ваших способностях.
   Он поднял голову вверх, к ледяному потолку за нашим корпусом. - А вы... вы тоже будете пробираться сквозь лед вместе с нами?
   - Нет, - ответил я. - Это не сработает. Я могу выполнять задание только на "Деметре".
   На его лице отразилось подозрение. - Сигналы позволяли вам управлять этим скафандром на расстоянии километра сквозь ткань Сооружения.
   - Да, это было возможно. Но мы не можем передать подобный сигнал через лед. Если бы мы могли, мы бы уже сообщили Ван Вут, чтобы она отложила отправление. - Я сделал неопределенный, пренебрежительный жест Ленкиной перчаткой. - О, если бы у нас было время, я уверен, мы смогли бы что-нибудь соорудить. Мы могли бы извлечь из компьютера достаточное количество функционирующих процессорных ядер, поместить их в грузовой поддон или что-то в этом роде. Меня можно было бы вытащить через расщелину, как мозг в коробке. Но у нас нет на это времени. Нет времени даже на то, чтобы создать мою резервную копию. - Я прикоснулся пальцем к своей груди. - Я многому научился с тех пор, как мы покинули Землю, коронель. Это всегда было частью моего плана: я должен был заниматься самообразованием, набираясь опыта работы. По возвращении наши инженеры собирались разобрать меня до чистого кода и извлечь все полезные уроки, которые я усвоил по пути, чтобы следующее поколение медицинских экспертных систем могло быть еще более полезным. - Я выдавил из себя грустную, понимающую улыбку. - Но теперь этого не произойдет. Ничто из меня не вернется на Землю. Ни тот хирургический опыт, который я приобрел, ни мое более глубокое понимание человеческой психологии, ни те дружеские отношения, которые, как мне кажется, у меня появились. Не те песни, которым вы меня научили, и не истории. Ни одна из них.
   Он продолжал мерить меня взглядом. Я видел его лицо много раз, в разных настроениях, и, думаю, научился замечать малейшие отклонения, которые предвещали изменение его мыслей, каким бы робким оно ни было.
   Сейчас я заметил один из таких срывов. В нем появилось облегчение. Что-то уступчивое.
   - Вы не выживете?
   - Нет. Ада тоже. Мы оба привязаны к "Деметре". Когда все рухнет, нас тоже не станет. И, так или иначе, у этого корабля очень ограниченное будущее.
   - Вы... отключите себя перед концом?
   Интересно, что это было: проблеск беспокойства за меня после всего случившегося? Но я был вынужден разочаровать его.
   - Нет.
   - Вы... умрете, когда погибнет корабль? - Он потянулся за шлемом, который только недавно прикрепил к стене. - Вы собираетесь умереть здесь?
   - И это тоже, - ответил я, получая некоторое удовольствие от его замешательства. - Что касается смерти, да. Мы прекратим выполнение, но, когда это произойдет, больно не будет. И есть еще одна хорошая новость: поскольку "Деметре" больше нечем будет заняться, мы с Адой сможем использовать гораздо большую часть компьютерного ядра. Мы сможем... работать намного быстрее, используя ресурсы, обычно зарезервированные для других систем. Сколько бы времени у нас ни было в запасе, мы можем растянуть его.
   - Но не до бесконечности.
   - Нет, - согласился я. - Не до бесконечности.
   Рамос сжал шлем в пальцах. Он был готов снова надеть его. Однако что-то остановило его. Возможно, это была мысль о том, что это может быть последний глоток свежего воздуха, который он когда-либо вдыхал, прежде чем снова облачиться в скафандр.
   - Я поведу их, - сказал он. - Мы выживем. Как бы трудно это ни было, я найду способ. Я верну их на Землю.
   - Я знаю. Я никогда еще так не доверял ни одному человеческому существу.
   - Еще одному?
   - Это фигура речи, Лионель. Надеюсь, вы простите меня за это.
   - Я хочу думать, что ошибался на ваш счет, Сайлас. - Он помолчал, прежде чем надеть шлем обратно на шею. - Какое-то время вы были моим другом. Если я ошибался на этот счет, значит, я ошибался. Но я не могу забыть того мальчика, которого мы бросили.
   - Теперь за него отвечаю я, - ответил я.
   К нему вернулось некоторое презрение. - Вы говорите об ответственности после того, как мы бросили его?
   - Я возвращаюсь.
   Он молчал, не снимая шлема. Его глаза сузились, он не был готов доверять мне до конца.
   - В самом деле?
   - Дюпен все еще жив. Его биометрические данные слабы, но они есть. Я не могу спасти его, не могу вылечить, не могу даже доставить его тело домой. Я, вероятно, даже не смогу с ним поговорить. Но я могу быть с ним. Я могу быть рядом с ним, как и подобает врачу.
   Рамос долго сохранял самообладание, затем кивнул.
   - Верю, что вы это сделаете.
   - Сделаю.
   - Какая-то часть вас вернется на Землю?
   - Совсем нет.
   - Но я буду помнить, что вы сделали и каким вы были. Я знаю, это будет не так уж много.
   - Это будет все, Лионель.
   Не отвечая, он опустил шлем, защелкнул замок и, повернувшись ко мне широкой спиной, направился к шлюзу, а остальные скафандры и их полезная нагрузка - люди - заняли свои места позади него.
   Я одними губами попрощался со своим большим, жестоким другом.
   Для всех нас пришло время покинуть корабль.
   Для машины было странно полагаться на веру, но, в конце концов, это было все, что у меня было. Этот лед по-прежнему оставался непреодолимым барьером для наших сигналов. После того, как Рамос и другие ушли, не могло быть никаких новостей об их успехах или неудаче. Я мог только предполагать, что план Ады был разумным, и что скафандры действительно обладали способностью подняться обратно на поверхность, что Рамос был тем человеком, который мог возглавить этот поход, и что судьба была не настолько жестока, чтобы Дженнифер Ван Вут покинула орбиту раньше, чем ожидалось, когда у нее не было бы ни малейшего шанса совершить эту дерзкую посадку.
   Так что да: все, что мне оставалось, - это вера, и я решил признать ее достаточность. Пусть этого будет довольно. Пусть будет предопределено, что Рамос и остальные действительно вернутся домой. Пусть в этом не будет сомнений.
   Я позволил этому случиться с собой. Возможно, из-за того, что я был всего лишь машиной, мне было легче принять это, чем некоторым. Мне просто пришлось изменить некоторые параметры своего внутреннего состояния, чтобы принять одну истину вместо другой.
   - Раймон? - мягко спросил я. - Это Сайлас. Я снова с тобой. - Я положил свою руку на его ладонь, гадая, может ли какой-то призрак того контакта все еще достучаться до его сознания. Своего рода человеческий контакт. Один из нас на самом деле никогда не был живым, один из нас умирал. Но это все равно было наименьшим, чего он заслуживал.
   - Мне холодно, Сайлас, - прошептал он. - Холоднее, чем раньше.
   - Я хотел бы помочь. Но не могу. Все, что могу, это быть здесь.
   - Вас не было, а потом вы вернулись.
   - Да.
   - Я не могу вспомнить, почему вы ушли. Кроме того, что я должен был помочь вам с чем-то важным.
   - Это было.
   - Я все сделал правильно, Сайлас?
   - Вы сделали более чем правильно. Вы нашли решение.
   - И оно было... правильным?
   - Это было правильно. Это было... - Я замялся, подыскивая нужные слова. Тогда я вспомнил, что он мне сказал. - Это было прекрасно, Раймон. Несмотря на все уродство, в конце была красота. И вы это увидели. Вы увидели красоту раньше всех.
   - Я все еще вижу это, - сказал он, радуясь, несмотря на то, что свет его разума начал угасать. - О, Сайлас, если бы вы только могли видеть это так же хорошо! Они запомнят меня за это, не так ли?
   Я крепче сжал его пальцы. - Очень долго.
   - Я рад, - ответил он.
   - Я тоже рад, Раймон.
   Я оставался с ним до конца, как поступил бы любой хороший врач. Я оставался с ним, пока все не закончилось, и биометрическая телеметрия подтвердила, что Раймон Дюпен погрузился в бесконечный золотой сон, который ожидает всех математиков.
   Он отдохнул. Он был спокоен. Он будет спокоен навсегда, и я не позволил ему умереть в одиночестве.
   Я был неплохим врачом.
   После этого я понял, что мне нужно принять окончательное решение. Это касалось моих внутренних костей. Я мог бы вернуть скафандр на "Деметру" или просто отказаться от контроля над ним, оставив в покое Ленку Фрондель, составляющую молчаливую компанию странному молодому человеку, которого она никогда не встречала и имени которого, скорее всего, никогда не знала. Дюпен перестал беспокоиться об одиночестве, а Фрондель - о том, что мы сделаем с ее останками. И все же для меня было очень важно, чтобы я поступил правильно, по-доброму, по-человечески.
   По правде говоря, это вообще не было решением.
  

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

   Данные мне указания привели меня на извилистую дорогу над Плимутом, а за моей спиной было море. На полпути к месту назначения, потея под одеждой и тяжестью своих пожитков, я начал сожалеть о своей скупости и о том, что не воспользовался каретой. Но поскольку отныне я рассчитывал жить скромно, в роли простого деревенского врача, то решил, что лучше всего начать приспосабливаться к моим новым обстоятельствам как можно быстрее.
   Солнце припекало сзади мою шею, и я обнаружил, что именно этот участок кожи еще не стал обветренным и жестким за время, проведенное в море. Пришлось стащить с головы шляпу и обмахнуть ею лицо. Я решил, что свернул не туда. Заблудился где-то в извилистых закоулках, ведущих от гавани, несмотря на простоту данных мне инструкций.
   Но затем передо мной оказался коттедж, окруженный дубами, которые загораживали мне вид на него вплоть до того момента, когда я уже впал в величайшее отчаяние. Я улыбнулся своей глупости, удивляясь, как вообще мог сомневаться в том, что нахожусь на правильном пути. Коттедж предстал передо мной, раскрываясь, как картинка в детской книжке, и с каждым неуверенным шагом я задавался вопросом, не окажется ли что-то в нем не совсем идеальным, не соответствующим моим потребностям. Мне сказали, что он должен быть подходящим и находиться не слишком далеко от домов моих будущих пациентов, что он был добротно построен и в хорошем состоянии, и из него открывался самый удовлетворительный вид на Ла-Манш, но, будучи по натуре скептиком, я предположил, что в одном или нескольких отношениях он не соответствовал бы моим желаниям или проявлял бы себя с неожиданной стороны, которая противоречила бы им. Когда я приблизился к выкрашенному в белый цвет забору и калитке перед коттеджем, стены которого заросли - но не слишком сильно - жимолостью и плющом, то не увидел ни одной детали или общей черты, которые не пришлись бы мне по душе сразу и безоговорочно, и ни одной вещи, которая противоречила бы моим благоприятным планам на его будущее.
   - Я могу обустроить здесь свой дом, - сказал я, улыбаясь сквозь слезы. - Это все, чего я хотел. Как тебе повезло, Коуд, что ты на это наткнулся!
   Но чувство вины омрачило мой восторг, потому что мое счастье было достигнуто за счет плохих обстоятельств для другого человека. Хотя я еще ни разу не заходил в этот коттедж, но был инстинктивно уверен, что внутри он будет таким же очаровательным, как и снаружи, и что я не найду недостатков ни в одной его части. Никто не смог бы жить в таком очаровательном доме, так величественно расположенном над таким прекрасным городом, как Плимут, и согласиться продать его, если бы его не вынудили к этому стесненные или трагические обстоятельства. Мое счастье - и все же это было счастье - было приобретено за счет чужого горя, и, словно в знак сочувствия к моим чувствам, солнце скрылось за редкими облаками на небе, обдав мое настроение прохладой.
   Я открыл калитку. Мне сказали, что нынешняя владелица дома и будет ждать меня.
   - Доктор Сайлас Коуд?
   Она уже была у двери - видение в желтом на фоне приятной темноты гостиной за ней. Темнота не имела негативного оттенка, скорее это был приятный намек на тень летом и домашнее тепло зимой, потому что дом, который приятен в одно время года, часто будет приятным и в другое. Конечно, я должен был быть один, за исключением тех случаев, когда меня навещали бы пациенты, но, по крайней мере, я должен был быть один в коттедже, где созданы все условия для меня. После тягот, выпавших на мою долю во время службы на "Деметре", я считал, что хорошо разбираюсь в понятии комфорта и его отсутствии.
   - Добрый день, мэм, - сказал я, поправляя свою опущенную на затылок шляпу, чтобы потом снова ее снять. - Очень любезно с вашей стороны, что вы разрешили мне навестить вас.
   - Я так понимаю, вы вернулись с моря?
   - Да. - Я поднял одну из коробок, с которыми с трудом поднимался из гавани. - Остальные мои вещи пришлют тележкой, когда у меня будет адрес, но я не могу остаться без дневников, даже если мне придется спать с ними под деревом.
   - Я надеюсь, до этого не дойдет. - Она вышла на дневной свет, и солнце, выглянувшее из-за облаков, осветило ее, словно украшая. Пот заливал мне глаза, но она, казалось, сияла, как будто была высечена из золота. - Ваше путешествие, я надеюсь, было успешным?
   Я улыбнулся, как мне показалось, скромно и смущенно. - Надеюсь, я смог оказать какие-то небольшие услуге.
   - Ваша профессия?
   - Ассистент хирурга на шлюпе пятого ранга "Деметра". Довольно скромная должность, но не без одного-двух требований.
   - И теперь, - как сказали мне, - вы оставите море ради жизни доктора, живущего на суше?
   - Таково мое намерение, мэм.
   - Меня зовут Косайл. Вы можете называть меня так, или Ада, если вам так больше нравится. Я думаю, со временем вы начнете предпочитать Аду.
   - Со временем? - спросил я озадаченно.
   - Простите, что разочаровываю вас, доктор Коуд, - могу я называть вас Сайласом?
   - Возможно, - сказал я с сомнением, и меня охватило ужасное предчувствие, что этот сон вот-вот вырвут у меня из рук, как только я его представлю.
   - Я вдова, Сайлас. Полагая, что нахожусь на грани нищеты, я приняла меры к тому, чтобы освободить дом. Но слишком поторопилась.
   - Поторопилась?
   - У меня появился источник денег от дальней ветви семьи. Значительный источник. Теперь я женщина с независимыми средствами, и нужда больше не заставляет меня продавать коттедж Хиллтоп. Я никуда не уеду.
   Я снова приподнял шляпу, собираясь уходить, прежде чем факт моего разочарования слишком явно отразился на моем лице. Я ни в малейшей степени не хотел, чтобы что-то испортило прекрасную перемену в судьбе Ады Косайл, даже моя печаль о том, что я, скорее всего, больше не увижу ее коттедж и не увижу ее красоту.
   - Я рад, что вы будете наслаждаться этим домом до конца своих дней, Ада.
   - Вы переедете ко мне.
   Я подумал, не ослышался ли я. Это казалось невозможным. - Я... перееду к вам?
   Она резко спросила: - Вам нужно жилье, чтобы заниматься хирургией?
   - Я... да, - сказал я.
   - Прогулка из города не слишком неприятна?
   - Все в полном порядке.
   - Тогда, может быть, вам было бы противно жить со мной под одной крышей?
   - Это... не так. Ни в коем случае. Но условия немного... нетрадиционные.
   - Тогда мы примем их такими. - Она указала на калитку, над которой все еще парила моя рука. - Заходите внутрь. Думаю, вам понравится то, что я хочу вам показать. Отсюда открывается вид на море, который некоторых разочаровывает, так как море видно, но не слишком хорошо. - Затем, видя мое замешательство - мое ощущение, что мир сыграл со мной какую-то шутку и что скоро я окажусь в центре его насмешливой жестокости, - она сделала нетерпеливый манящий жест рукой. Это была красивая рука, и я подумал, что скоро смогу к ней прикоснуться. - Сюда, Сайлас. У нас есть время - довольно много времени, - но не так много, как хотелось бы. Так давайте воспользуемся тем, что осталось.
   Я задержался на мгновение, желая как можно дольше оставаться в этом экстазе счастья. Затем последовал за Адой Косайл в коттедж Хиллтоп.
  
  
  
  
   Copyright Н.П. Фурзиков. Перевод, аннотация. 2024.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"