Аннотация: Динамичный роман о путешествиях во времени и их возможных последствиях, в том числе ранее не обсуждаемых.
Дэвид ВЕБЕР и Джейкоб ХОЛО
ГОРДИЕВ ПРОТОКОЛ
Динамичный роман о путешествиях во времени и их возможных последствиях, в том числе ранее не обсуждаемых.
Перевод: Н.П. Фурзиков
Человек двух миров
Доктор Бенджамин Шредер совсем не был человеком действия. На самом деле он был преподавателем - заведующим кафедрой истории университета Касл-Рок, - и если его жизнь и не была идеальной, то очень близкой к этому. До тех пор, пока внезапный приступ не прервал обсуждение диссертации его выдающейся студентки Эльжбеты Абрамовски об операции "Оз", вторжении тихоокеанских союзников во Владивосток, организованном через оккупированную Японию для встречи с их союзниками из имперской Германии.
Психотический эпизод, который перевернул весь его мир с ног на голову, случился абсолютно без предупреждения, и это было страшнее всего, что он мог себе представить, оставив ему полный, невероятно подробный набор ложных, кошмарных "воспоминаний". Не только о своей собственной жизни, но и о целом ужасном мире, в котором никогда не проводилась операция "Оз". В котором миллионы беспомощных гражданских лиц систематически гибли в невероятно ужасающих "лагерях уничтожения". В котором все еще существовал Советский Союз. В котором преуспели китайские коммунисты, Корейский полуостров был навсегда разделен, тысячи ядерных боеголовок распространили свою смертельную угрозу по всей Земле, а Ближний Восток превратился в гноящуюся рану кровопролития, фанатизма и терроризма.
Осознание того, что эти ложные воспоминания пришли откуда-то из глубины его собственной психики, было невыносимым, но с помощью коммандера Абрамовски, заслуженного летчика-истребителя ВМС, которая была вынуждена бороться со своим собственным посттравматическим стрессовым расстройством после того, как тяжелые боевые ранения вывели ее из строя, он снова собрал свою жизнь воедино. При поддержке Эльжбеты он научился справляться с ночными кошмарами, осознавать, что это всего лишь ночные кошмары, которым нельзя - и не будет - позволено управлять его жизнью.
До тех пор, пока однажды днем в его дверь не постучался сумасшедший по имени Райберт Камински с невероятной и страшной историей об альтернативных реальностях, путешествиях во времени, темпоральных узлах и более чем дюжине обреченных вселенных, которые неизбежно должны погибнуть, если не остановить темпоральный штормовой фронт, несущийся в отдаленное будущее. Конечно, он должен быть неправ. Или совершенно безумен. Но что, если он все-таки не сумасшедший? Что, если он на самом деле говорит правду?
Эта возможность - самая ужасающая из всех. Потому что, если это так, то ложные воспоминания, в конце концов, не являются ложными, и тот другой мир так же реален, как и тот, который всегда знал Шредер. И если это правда, то Бенджамин Шредер вот-вот станет величайшим массовым убийцей в истории человечества, потому что ему придется выбирать. Действует он или отказывается действовать, Бенджамин Шредер - единственный человек, который будет решать, какая вселенная живет, а какая умирает, вместе с каждой звездной системой, каждой галактикой - и каждым отдельным человеческим существом - в ней.
Включая женщину, которую, как он обнаружил, он любит больше самой жизни.
ПРОЛОГ
Александрия
30 год до нашей эры (н.э.)
- Ты, мой друг, выпил слишком много дешевого вина, - медленно и очень четко произнес пекарь Гомер, выпрямляясь - как можно незаметнее - у статуи какого-то, без сомнения, некогда важного придворного.
- Нет, - ответил Асклепиад, владелец кондитерской рядом с пекарней Гомера, после тщательного обдумывания. - Я выпил не так уж много дешевого вина. Я бы сказал, - он сделал паузу, чтобы шумно рыгнуть, - что на самом деле выпил почти ровно столько, сколько нужно. И как я вспоминаю, это было не так уж дешево, - добавил он по-совиному.
- Ну, это было лучше, чем то пойло, которым обычно угощает нас Лисипп, - заметил Гомер. - И не каждый день мужчина празднует рождение своего третьего сына.
- И если ты придешь домой, пропахший вином и... - Асклепиад сделал паузу, громко шмыгнув носом, - будешь блевать и мочиться, то, если не ошибаюсь, Клеофа собирается превратить своего третьего сына в сироту-беспризорника. Вероятно, самым тупым ножом, который она сможет найти. - Он на мгновение задумался, затем серьезно кивнул. - И, вероятно, как можно медленнее.
- Это не меня рвало! - запротестовал Гомер. - Это был тот глупый киприот. Я должен был проломить ему голову ради этого. Моряк, который не может удержать свой бокал, не должен пить.
- Не из-за этого ты не разбил ему голову, а потому что с ним за столом было шестеро его друзей. И ты действительно думаешь, что Клеофа в это поверит?
- Я управляю своим домом железным жезлом! - громкое заявление Гомера было несколько подорвано раскачиванием - никто бы не решился назвать это шатанием, - когда он взмахнул правой рукой в подтверждение.
Асклепиад фыркнул.
- Единственный железный жезл в твоем доме - это скалка, которую Клеофа собирается приложить к твоему черепу. И не один раз, - сообщил он своему другу.
- Ах! - Гомер ухмыльнулся ему и приложил палец к носу. - Но только если она увидит меня таким.
- Ты имеешь в виду, почувствует твой запах!
- То же самое, то же самое. - Гомер сделал отмахивающийся жест. - И она этого не сделает. Я собираюсь пробраться через черный ход и переночевать сегодня в лавке. В любом случае, ребенок не даст мне уснуть всю ночь, если я этого не сделаю. А потом, утром, я быстренько схожу в баню.
- И она отрежет тебе яйца кухонным ножом, если ты не будешь дома всю ночь.
- Чепуха, - усмехнулся Гомер. - Я ночевал в лавке, потому что ты задержал меня так поздно, что я был уверен, что к тому времени, как вернусь домой, она уже будет крепко спать. И я знаю, как мало ребенок позволяет ей спать. Поэтому я не хотел ее беспокоить. И, - торжествующе добавил он, когда Асклепиад скептически посмотрел на него, - я искуплю свою вину тем, что не только буду пахнуть свежестью и чистотой, но и появлюсь с одним из твоих мясных пирожков на завтрак для нее, потому что я так ее люблю.
- Ха! Признаю, это умнее, чем тебе обычно удается, особенно когда мы оба пьяны. Но это все равно не сработает, потому что...
- Юпитер Оптимус!
Асклепиад подпрыгнул от изумления, затем резко обернулся, чтобы посмотреть, на что уставился его друг. Что бы это ни было, Гомер побледнел как привидение. Асклепиад никогда не видел, чтобы Гомер так смотрел, но, обернувшись, почувствовал, как у него самого отвисла челюсть от недоверия с оттенком ужаса.
Блестящие... контуры, проносящиеся над гаванью Александрии, сверкали на фоне ночного неба, как собственные молнии Зевса. Фонарь на вершине могучего маяка по сравнению с ними был едва ли тлеющим угольком, и они с ужасающей скоростью пересекли длинный мол, соединяющий остров Фарос с городом. Их сияние отражалось в зеркальных водах Большой гавани к востоку от мола, и он в шоке упал на колени, когда они бесшумно пронеслись над его головой.
Он повернул голову, следя за их перемещением, и его глаза расширились, когда они пролетели мимо Серапеума и направились прямо к Великой библиотеке. Они замедлялись, меняли курс, распускались, как лепестки какого-то огромного цветка. А потом они вообще перестали двигаться. Шесть из них просто... парили в воздухе, расположенные на равном расстоянии друг от друга кольцом вокруг библиотечного городка. Но еще четыре из них - самые крупные из всех - не парили в воздухе. Они снизились, приземлившись на территории кампуса. Судя по их кажущимся размерам, они, должно быть, сокрушали скульптуры, декоративные деревья и сады, и только богам известно, что еще находилось под ними, когда они падали.
По всему спящему городу зазвучали сигналы тревоги, когда он пробудился от посещения с небес, и Асклепиад почувствовал, как его губы шевелятся в безмолвной молитве ко всем божествам и полубогам, о которых он только мог подумать.
И именно тогда он услышал первые крики, звуки первых оглушительных взрывов и увидел ужасные сполохи света, вспыхивающие на городских улицах и территории царского дворца.
Почему-то он сомневался, что Клеофа все-таки найдет время отругать своего своенравного мужа.
- Какой высоты эта штука? - спросил Кей-швун Макгуайр, откидываясь на спинку своего командирского кресла и глядя на увеличенное изображение огромной трехъярусной башни на острове в гавани. Самая нижняя секция была квадратной, следующая - восьмиугольной, а самая верхняя - круглой. Перед полированным зеркалом на его вершине горел огонь, и он был виден на удивительном расстоянии, учитывая примитивный характер освещения.
- На самом деле нужно спросить кого-нибудь из ученых, если тебе нужна точная цифра, - сказала ему Лидия Роблес, его второй пилот и ответственная за оружие. - Уверена, что кто-нибудь из них будет просто рад сообщить тебе все подробности. Отсюда, - она сверилась с одним из своих дисплеев, - похоже, что это около ста сорока метров или около того, плюс-минус. - Она пожала плечами. - Полагаю, в данных обстоятельствах это выглядит впечатляюще. Мне самой не хотелось бы строить этого ублюдка без антигравитации.
- Да. - Макгуайр кивнул, затем снова выпрямился на кресле. - Есть какое-то движение. Похоже, что какая-то городская стража направилась к цели.
- Займусь этим, - ответила Роблес, и ее карие глаза слегка расфокусировались, когда она общалась с бортовыми системами времялета через свои умные биоимпланты.
В отличие от большинства команд безопасности Фонда спасения древностей, ни она, ни Макгуайр не обзавелись абстрактными компаньонами. Не то чтобы она имела что-то против коннектомов, независимо от того, были ли они когда-то из плоти и крови или изначально полностью искусственными конструктами. Она просто никогда не испытывала в нем потребности, а ей было всего пятьдесят шесть. У нее было достаточно времени, чтобы найти его среди абстрактных граждан, которых она встречала... если она решит, что он ей нужен. Однако в данный момент Кей-швун был настолько приятным собеседником, насколько она могла себе представить. Она пару раз пробовала заняться виртуальным сексом, и мнения были правы: разницу было почти невозможно уловить. За исключением того, что она знала о его искусственности, даже в то время как ее нервы были убеждены, что это не так, и предполагала, что была чем-то вроде атавизма, потому что ей гораздо больше нравилось подлинное.
Она фыркнула, забавляясь тем, как блуждали ее мысли - и куда именно - в такие моменты, как этот.
- Есть какие-нибудь идеи, кто их послал? - пробормотала она, когда в работу включились системы наведения, и оружие времялета послушно повернулось, отслеживая вооруженных и закованных в броню мужчин, целеустремленно, храбро и невероятно глупо марширующих к Библиотеке из самого царского дворца.
- Одному Богу известно, и Он молчит, - пожал плечами Макгуайр. - Вероятно, тот, кто отвечает за дворец. Кто бы это ни был, черт возьми!
- Да, да, - сказала Роблес чуть громче. - Черт возьми, жаль, что я не уделила больше внимания инструктажу. Я не могу точно вспомнить... - Она внезапно щелкнула пальцами. - Клеопатра! Вот кто, по их словам, это была.
- А кем была Клеопатра? - потребовал ответа Макгуайр.
- Будь я проклята, если знаю. Я просто ненавижу забывать имена. Кажется, я не знаю... непрофессиональным, наверное.
- Что ж, тебе лучше вспомнить свою профессию, - сказал он ей. - Эти парни войдут в зону примерно через пять секунд.
- Нет, это не так, - сказала она ему со смешком и активировала команду "Огонь".
Вращающаяся пушка была лишь одним из видов оружия времялета, и она, безусловно, была концептуально самой древней. К тому же она была самой шумной, и это было главной причиной, по которой она выбрала ее. Лично ей было все равно, сколько туземцев погибло во время одной из этих миссий, но некоторые ученые были немного более щепетильны, чем она. Она точно не понимала почему. Она видела записи виртуальной реальности, которые были намного кровавее всего, что когда-либо видели ученые. Ну, во всяком случае, здесь, на периметре. Она предположила, что с приближением команд захвата это могло бы стать... беспорядочным. Тем не менее, это была не ее проблема, и она была совершенно готова положиться на нежные чувства оранжерейных цветков, которые оплатили миссию. С ее точки зрения, мертвый есть мертвый, но если они хотят устрашения, а не разрушения, она выдаст им это, при условии, что ее собственный розовый зад не окажется на линии огня, когда она это сделает, а очень немногие вещи в жизни обладают таким же устрашающим действием, как пушка. При выстреле она производила много шума, каждый десятый снаряд был трассирующим, а кинетические удары при скорости попадания в цель четырех тысяч выстрелов в минуту были довольно впечатляющими. Даже самый глупый местный житель очень быстро поймет, что не хочет связываться с этим!
Конечно, прежде чем они смогут это понять, ты должна дать им иллюстрацию, напомнила она себе.
Перикл Петракис наблюдал из окна дворца, как капитан Гермагор вел отряд царской стражи к библиотеке. Гермагор был более храбрым человеком, чем Перикл. Более того, сегодня вечером у него было дежурство, слава всем богам! Хотя то, чего собирались добиться он и его люди...
Ночь, уже превратившаяся в хаос и ужас из-за ослепительных огней, парящих в небе Александрии, внезапно превратилась в еще больший ужас, когда из ближайшего источника света вырвались собственные молнии Юпитера Тотона. Это была единственная, ослепительная, сверкающая линия, протянувшаяся вниз от парящей штуки подобно огненной полосе, и там, где она коснулась, сама земля взорвалась, превратившись в размолотые в клочья руины.
В то же самое превратились капитан Гермагор и весь его отряд стражи. Они просто... распались на кусочки в концентрированном торнадо немыслимой жестокости.
- Думаешь, они получили сообщение? - спросила Роблес, снова открывая глаза, чтобы улыбнуться своему партнеру.
- Вопрос в том, наблюдал ли кто-нибудь за происходящим, - немного кисло ответил Макгуайр.
- О, они наблюдали! - заверила она его. - Вот почему мне так нравится эта пушка. Ее нельзя не заметить так, как можно пропустить лазер. Более эффективна в атмосфере, если уж на то пошло. И это, несомненно, впечатляет.
Макгуайр хмыкнул. Трассирующие снаряды превратили поток снарядов пушки во что-то, что для всего мира выглядело как "лучи смерти", которые он видел в каком-то древнем развлекательном видео. И она была права насчет того, насколько это было захватывающе.
- Ну, по крайней мере, мы не входим в число команд высадки, - сказал он ей. - На мой вкус, это может быть слишком близко к личному.
- Черт возьми, держу пари! - согласилась Роблес. - Они могут набирать бонусы за свою работу в опасных условиях, мне все равно. В любой день соглашусь на хороший командирский диван с кондиционером на высоте пары сотен метров. Последнее, чего я хочу, - это чтобы какому-нибудь волосатому примитиву повезло и он вонзил меч в мою шкуру!
Макгуайр снова хмыкнул, но в ее словах был смысл. Бонусы за опасность для команд высадки были очень хороши, но время от времени они кого-то теряли, даже при современной медицине. Это случалось не часто, но все же случалось. И даже если кому-то удавалось не погибнуть, регенерация новой руки, или ноги, или селезенки - это не прогулка по парку. Конечно, половина персонала команд захвата была синтоидами, чьи личности были загружены в синтетические тела, оснащенные улучшениями полицейского уровня. Не столь превосходными как у полиции системы (СисПол), но чертовски хорошими. Он подумывал о том, чтобы самому пройти апгрейд, но ему нравилось то, что дала ему биология тела, по крайней мере, пока.
И Лидии тоже.
Кроме того, признался он себе, настоящая причина, по которой он никогда не подавал заявку на работу в команде захвата, имела очень мало общего с синтетическими телами или потенциальными факторами риска. Плата за вход иногда была такой... грязной. Он гораздо больше предпочитал находиться здесь, наверху, с Лидией, где бойня была приятной и антисептической, и ему не нужно было беспокоиться о том, чтобы стирать кровь и разбрызганные внутренности с камер своего шлема.
- Черт возьми, Йоханссон! - рявкнула доктор Теодора Беккет. - Мы хотим, чтобы эти документы были в целости и сохранности, ты, идиот! Это значит, что он не разорван в клочья магнитными дротиками - и, если уж на то пошло, не пропитан кровью! Неужели это так трудно понять?
Археолог стояла в огромном зале с колоннадами, окруженная книгами и разложенными на стеллажах свитками. Несмотря на поздний час, ярко горели масляные лампы, а на полированных деревянных столах в центре зала было разложено с полдюжины свитков для чтения. Это могла бы быть обычная научная сцена... если бы не разбросанные повсюду тела по меньшей мере дюжины сотрудников библиотеки, кровь которых растекалась по инкрустированному полу. Трудно было быть уверенным в их точном количестве; сверхскоростные магнитные дротики имели тенденцию довольно мощно поражать свои цели. Она не особо возражала против этого, хотя ее и вырвало во время первой миссии Фонда, но люди Йоханссона были пугающе небрежны в отношении своих линий огня. Поток дротиков, выпущенный одной из его команд до того, как Беккет смогла добраться туда, чтобы остановить их, превратил по меньшей мере сорок или пятьдесят свитков в искромсанную, пропитанную кровью мульчу, которая, несомненно, была приправлена кусочками человеческой плоти.
- Послушайте, доктор Беккет, - руководитель группы сопровождения не прилагал особых усилий, чтобы скрыть собственное раздражение, - Если один из этих йеху подойдет достаточно близко, чтобы воткнуть в вас нож, вы не будете по-настоящему беспокоиться о чертовых книгах!
- "Чертовы книги" - вот причина, по которой мы здесь, - едко заметила она.
- Так заблокируйте их на схеме. - Йоханссон указал на них. - После того, как мы закончим здесь, я выполню микропрыжок назад и заберу только эти стеллажи.
Беккет уставилась на него, испытывая страстное желание оторвать ему голову и засунуть ее в анальное отверстие его синтетического тела. К несчастью для ее чувства разочарования, он был прав. Как только поисковая команда отбудет, временная инерция возьмет свое и сотрет тот факт, что они когда-либо были здесь. Он всегда мог вернуться в настоящее, в котором свитки никогда не были повреждены. Конечно, этот идиот, вероятно, расстрелял бы девяносто процентов остальной коллекции только потому, что в первую очередь его разозлила необходимость возвращаться. Но это тоже не имело бы значения, потому что команды Беккет уже загрузили бы их более раннюю версию.
- Просто постарайтесь не сделать пол более скользким, чем это в ваших силах, - проворчала она, махнув рукой на все еще растекающиеся лужи крови. - И не забывайте - нам потребуется по меньшей мере два или три дня, чтобы загрузить все это, даже с конвейерами и всеми механизмами. Мы должны все это занести в каталог, помните? А в древней Александрии сейчас лето. Как вы думаете, неужели вся эта кровь не начнет вонять на жаре, не говоря уже о том, что привлечет тучи мух, прежде чем мы выберемся отсюда?
По крайней мере, на этот раз у него хватило такта поморщиться, - подумала она. - Это было что-то.
Она бросила на него еще один неприязненный взгляд, затем пробралась между лужами крови туда, где ее команда деловито, но осторожно перекладывала бесценные книги на ожидающие антигравитационные тележки, которые должны были доставить их на конвейеры времялетов. Она никогда по-настоящему не верила оценкам, согласно которым в Великой библиотеке было полмиллиона книг, но свитков на самом деле могло быть столько, подумала она с благоговением. Конечно, для создания одной книги могло бы потребоваться много свитков. Как археолог, Беккет была полностью осведомлена об этом. Но даже несмотря на то, что она почти сорок лет работала с подобными документами, их вид всегда заставлял ее болезненно осознавать, насколько на самом деле неуклюжим и массоемким является хранение данных на бумажных носителях.
Что ж, как только мы доставим их домой и должным образом оцифруем, это не будет проблемой, не так ли? - напомнила она себе. - И мы также поместим оригиналы в соответствующее хранилище с климат-контролем. На самом деле именно в этом вся суть - в первую очередь по этой причине финансировался Фонд спасения древностей. Возможно, это расточительный способ записи информации, но люди, которые потратили все это время на столь кропотливую запись, заслуживают того, чтобы их работа была сохранена.
Она благоговейно провела кончиками пальцев по одному из неразвернутых свитков и с любопытством взглянула на тело у своих ног. Судя по кровавому следу, библиотекарь протащился, по меньшей мере, десять или пятнадцать метров после того, как один из людей Йоханссона свалил его, и умер, протянув одну руку к стеллажу, перед которым стояла Беккет. Она задавалась вопросом, что сделало этот конкретный стеллаж таким важным для него, но поборола искушение поискать причину позади себя. Для этого будет уйма времени, как только они вернут всю коллекцию в тридцатый век, где ей самое место.
- Фрэн, помоги мне запомнить номер партии, присвоенный этой части коллекции, - попросила она.
- Дай-ка угадаю, - в глубине ее сознания произнес голос ее абстрактной собеседницы (АС), подключенной к информационной системе времялета через ее вживленное программное обеспечение. - Вам интересно, пытался ли этот бедняга достичь чего-то конкретного, когда умирал?
- Ты так хорошо меня знаешь, - согласилась Беккет с кривой улыбкой. - Мне нравится разгадывать головоломки. В первую очередь, именно по этой причине я стала археологом.
- Ну, это и возможность провести полевую работу и действительно увидеть прошлое, - сказала ей Фрэн слегка мученическим тоном. - Таким образом, втягивая в это и меня.
- Ты всегда могла бы остаться на времялете, - сладко сказала Беккет, и Фрэн хихикнула. В отличие от многих АС, Фрэн была биологическим человеком в течение шестидесяти лет, прежде чем перешла к абстрактному коннектому, и правда заключалась в том, что она была так же очарована бесконечной перспективой прошлого человеческой расы, как и сама Беккет. Это было одной из причин, по которой они так хорошо подходили друг другу.
- Но ты права, это именно то, о чем я думаю, - призналась все еще физическая половина их отношений, - и я намерена лично заняться каталогизацией этого раздела. У руководителя группы должны быть хоть какие-то льготы, тебе не кажется?
- Я, конечно, не собираюсь спорить с тобой по этому поводу, - чопорно сказала ей Фрэн.
- Хорошо! А теперь, думаю, нам стоит пойти взглянуть на то, что, черт возьми, нашел Колман в третьем зале.
Она вышла из читального зала в сопровождении пары охранников, которые сопровождали каждого биологического члена ее команды, куда бы они ни направлялись, и направилась к огромной аудитории и лекционному залу, где Джебедия Колман, казалось, думал, будто только что открыл Святой Грааль.
Не будь такой, Теодора, - отругала она себя в укромном уголке своего сознания. - Время от времени кто-то действительно находит Грааль, не так ли? Кто скажет, что Джеб не справился с этим на этот раз?
Она усмехнулась при этой мысли и направилась обратно в жаркую летнюю ночь.
- Они действительно ушли? На самом деле ушли? - прошептала Клеофа, прижимаясь к мужу.
Гомер был пекарем, а не солдатом, и Клеофа знала - по крайней мере, умом, - что ни один простой смертный не сможет противостоять силам тьмы. Боги знали, что достаточное количество стражников фараона Клеопатры было случайно убито демонами, которые спустились в Библиотеку почти неделю назад, чтобы доказать это! Но то, что знал ее разум, и то, в чем нуждалось ее сердце, было двумя совершенно разными вещами, и ощущение этой любимой руки, обнимавшей ее, в то время как ее старшие мальчики и их сестра цеплялись за ее юбки, было самым желанным, что она когда-либо испытывала за всю свою жизнь. Она обняла их новорожденного ребенка, дала ему сосок, почувствовала, как он сосет, и это тоже сказало ей, что она и ее семья все еще живы.
В отличие практически от всех ученых и библиотекарей Библиотеки - и нескольких сотен солдат фараона, - если слухи были правдивы.
- Так говорят, любимая, - сказал Гомер, крепко обнимая ее и наклоняясь, чтобы поцеловать в макушку. - Так они говорят.
- Как... как ты думаешь, они вернутся? - полушепотом спросила она, и он горько рассмеялся.
- Кто знает, на что способны демоны? - ответил он через мгновение. - Но, насколько я вижу, им больше не за чем возвращаться! Одни боги знают, зачем демонам вообще красть книги, но, по словам всех, с кем я разговаривал с тех пор, как они ушли прошлой ночью, они забрали их все. - Он пожал плечами, все еще крепко прижимая ее к себе. - Так что, если только они не хотят украсть у нас что-то еще, полагаю, с ними покончено.
- И пусть Юпитер Победитель защитит нас от них, если они все-таки вернутся, - тихо сказал он себе, чтобы жена не услышала. - Потому что никто другой не может.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Университет Касл-Рок
2017 н.э.
- Вы издеваетесь надо мной. - Бенджамин Шредер откинулся на спинку стула, недоверчиво качая головой. - Вы серьезно относитесь к этому дерьму?
- Я очень серьезен, доктор Шредер, - сурово сообщил ему худой мужчина с острым лицом, сидевший за большим полированным столом. Патрик О'Хирн, заведующий кафедрой истории, был на добрых двадцать лет старше Шредера, но всегда производил на молодого человека впечатление избалованного мальчишки, который так и не повзрослел. Шредер знал, что он не самый тактичный или "ориентированный на процесс" человек, но О'Хирн обладал уникальной способностью заставлять его с тоской думать о совершенно неуместных физических реакциях на "микроагрессию". Конечно, во вселенной О'Хирна ясность его понимания - тщательно подтвержденная всеми остальными, живущими внутри его пузыря, - означала, что он был неспособен к микроагрессии. Все, что он делал, - это "излагал истину власти"... особенно когда он вызвал младшего сотрудника своей собственной кафедры для "консультирования". Помимо своего голоса, который на самом деле был удивительно приятным баритоном, пожилой мужчина олицетворял все, что Шредеру не нравилось в академических кругах... за исключением плаксивых студентов, неизменно выступавших против того, чтобы терпеть распространение альтернативных точек зрения. Единственная причина, по которой подобные студенты беспокоили его меньше, чем О'Хирна - и он должен был признать, что они были на втором месте, - заключалась в том, что он постоянно напоминал себе о том, чему его мать учила его в подростковом возрасте: невежество и даже узколобость можно исправить; глупость - это навсегда. И такая преднамеренная глупость, как у О'Хирна, была особенно раздражающей. Он подозревал, что они вдвоем искренне невзлюбили бы друг друга при любых мыслимых обстоятельствах; в тех обстоятельствах, которые действительно имели место, "неприязнь" была слишком бледным словом.
- А что с моим правом на ответ? - потребовал он. - У меня есть десять дней, чтобы ответить даже на официальную жалобу, не говоря уже об административной проверке!
- Конечно, у вас есть право, доктор, - О'Хирн подчеркнул ученое звание с некоторой язвительной вежливостью. - И если вы решите воспользоваться им, никому и в голову не придет отказывать вам в нем. Это право абсолютно гарантировано политикой и процедурами рассмотрения жалоб студентов. Я просто подумал - вы понимаете, чисто из вежливости к коллеге по профессии, - что, возможно, было бы целесообразно... проконсультировать вас по этому вопросу.
Шредер стиснул зубы и предостерег себя от дальнейшего размышления об этих неполиткорректных, но в высшей степени удовлетворительных ответах на сияющую улыбку О'Хирна. Наиболее приемлемым пунктом в меню была бы прямая кинестетическая перестройка улыбки, о которой идет речь, что в его случае вряд ли помогло бы в данный момент. Некоторые из пришедших на ум устных ответов были бы почти столь же бесполезны, какими бы заслуженными и уместными они ни казались.
- Должен ли я тогда понимать, - вместо этого сказал он, размеренно досчитав до десяти, - что декан Томпсон заняла официальную позицию по этому поводу?
- О, ни в коем случае! На данном этапе процесса это было бы крайне неуместно. - О'Хирн покачал головой, голубые глаза за стеклами очков в металлической оправе блеснули плохо скрываемым удовлетворением. - Она никогда бы не попыталась вмешаться или оказать давление на кого-либо на такой ранней стадии процесса рассмотрения жалобы. В то же время, конечно, она должна быть осведомлена о вариантах исправления положения и любых... потенциальных санкциях. И, как руководитель вашей кафедры, я подумал, что будет лучше выяснить у нее от вашего имени, какие именно варианты могут случиться после того, как мисс Кикучи-Беннетт поделилась со мной своими опасениями.
- Как любезно с вашей стороны, - сказал Шредер, затем мысленно прикусил язык, когда в глазах О'Хирна вспыхнула смесь гнева и удовлетворения.
- Вы являетесь сотрудником моей кафедры, - отметил заведующий. Он не добавил слов "к сожалению" или "по крайней мере, на данный момент", - заметил Шредер. Или, во всяком случае, не вслух. - И я уверен, знаете, насколько серьезно университет Касл-Рок относится к любой потенциальной дискриминации или притеснениям, особенно со стороны преподавателей.
- О, я прекрасно осведомлен об этом, - ответил Шредер. - Однако я все еще немного сбит с толку тем, каким именно образом, как предполагается, подвергал дискриминации или домогательствам мисс Кикучи-Беннетт.
- Создание враждебной обстановки в классе - это само определение домогательства, доктор, - сказал О'Хирн гораздо более сдержанно. - И нападки на гендерную идентичность и политические взгляды студентки перед целым классом, безусловно, создают именно такую обстановку.
- Не знаю, нападал ли я каким-либо образом на гендерную идентичность мисс Кикучи-Беннетт - или политические взгляды.
- Сарказм, насмешки и очернение, по мнению большинства людей, являются "нападками", доктор. - Тон О'Хирна теперь был определенно ледяным, но удовлетворение в его глазах стало ярче.
- Без сомнения, так бы и было... если бы я сделал что-нибудь такое. - Шредер почувствовал, что его собственный гнев растет, и решительно подавил его. Это было нелегко, и он чувствовал, что призрак его отца стоит у него за плечом. Старик, вероятно, уже вырвал бы гланды О'Хирна и намотал бы их себе на шею вместо галстука-бабочки.
Не самый лучший образ для того, чтобы зацикливаться на нем в данный момент.
- Боюсь, доктор, что три независимых свидетеля поддерживают интерпретацию мисс Кикучи-Беннетт ваших замечаний.
- И позволено ли мне узнать, кем могут быть эти три независимых свидетеля?
- Боюсь, что это конфиденциальная информация в соответствии с университетскими процедурами конфиденциальности. В это время, конечно. - О'Хирн сверкнул еще одной из своих тонких, самодовольных, удовлетворенных улыбок. - Однако, если процесс дойдет до официальной стадии рассмотрения жалобы, я уверен, вы получите копии их заявлений.
- Но не их личности?
- Важно содержание их заявлений, а не их личности, - отметил О'Хирн, - и университет несет юридическую и моральную ответственность за защиту их частной жизни, хотя бы для того, чтобы избежать каких-либо проявлений мести в их адрес. Я уверен, вы можете понять позицию ректора по этому вопросу, доктор. Вы, безусловно, имеете законное право запросить эту информацию, если решите обжаловать официальное решение комитета по рассмотрению жалоб в других местах. Конечно, на этом этапе юридический отдел был бы законно и морально обязан защищать эту информацию до тех пор, пока суды не распорядятся о ее раскрытии.
- О, конечно.
Шредер пожалел, что его не удивило отношение О'Хирна. Однако, учитывая пристрастие академических кругов к охоте на ведьм, любой другой ответ вызвал бы удивление. Кроме того, у него было довольно четкое представление о том, кто из друзей Кикучи-Беннетт решил поддержать обвинения студентки-трансгендера. Если он был прав, то пугающим было то, что по крайней мере двое из них, несомненно, были совершенно искренни в своей вере в то, что он действительно жестоко и злобно напал на Кикучи-Беннетт на глазах у всего их класса. Их сверхчувствительные, изящно подрагивающие усики не оставили бы им другого вывода, особенно после того, как Кикучи-Беннетт "опровергла" его комментарии, не опровергнув - и даже не рассмотрев - его рассуждения или его доказательства, а высмеяв их как "типичное для расистского и гомофобного патриархата бессердечное игнорирование любой инакомыслящей точки зрения". По его опыту, как только эти ярлыки были вывешены, из дела исчезала всякая возможность рационального дискурса.
Он подумал - ненадолго и не очень серьезно - о том, чтобы указать О'Хирну, что он просто сказал, как женщины получили право голоса в Соединенных Штатах не из-под дула пистолета, а убедив большинство мужчин, что в справедливом обществе, заинтересованном в соблюдении Декларации независимости из-за ее благородно отстаиваемых принципов, они всегда должны были иметь избирательное право, точно так же, как афроамериканцы всегда должны были иметь свою свободу. Победа суфражисток в принятии Девятнадцатой поправки была достигнута потому, что их позиция с самого начала была правильной, и их моральное давление убедило в этом достаточное количество избирателей мужского пола, чтобы поддержать принятие поправки. Поскольку дискуссия касалась эволюции правовых и общественных взглядов в Соединенных Штатах, а также того, каким образом протестные движения и организованные группы политического давления добились перемен, ему было трудно воспринимать это даже как женоненавистничество, и гораздо менее расистское, гомофобное или гендерофобное.
Именно Кикучи-Беннетт подняла руку, отвергла его доводы и заявила, что только кто-то, выступающий с "привилегированной платформы патриархата белых мужчин", мог сделать такое нелепое утверждение. Его "покровительственное пренебрежение к борьбе женщин и чернокожих" как человека, который не принадлежал ни к тем, ни к другим, одновременно унизило их и выявило его собственную "зашоренную" неспособность увидеть правду, скрытую в "так называемой истории, написанной тем же белым мужским патриархатом", и оттуда привело к необходимости "свободно-речевых зон", где не были бы допущены такие "ненавистнические высказывания и бесстыдный исторический ревизионизм", как у него, - что было особенно оскорбительно в устах человека, выступающего с "привилегированного положения вблизи власти".
Может быть, мне следовало указать, что моя семья, вероятно, знает немного больше обо всей этой афроамериканской истории, чем большинство негритянских семей, - подумал он. На самом деле, он подумывал сделать именно это, хотя и не очень усердно. Приписывать личную заслугу моральному превосходству предков, которые умерли столетие или два назад, было примерно так же интеллектуально нечестно, как и вступать в спор. Кроме того, это было бы совершенно не важно для нее. И герман уж точно не имеет отношения к предмету курса.
Осознавая, что страсть Кикучи-Беннетт, какой бы ошибочной он ее ни считал, была совершенно искренней, он сдержал свой инстинктивный отклик. Очевидно, отвечая замечанием о том, что "традиционно колледж - это место, где мы должны бросать вызов нашим собственным концепциям и предубеждениям", он совершил... недопустимый обратный вызов.
Лично он предпочел бы продемонстрировать нелогичность и непоследовательность аргументов Кикучи-Беннетт в аргументированной дискуссии, в которой они оба могли бы кое-чему научиться, хотя бы уважению к противоположным точкам зрения. Было бы неплохо, если бы, в противном случае, он, по крайней мере, смог закончить тираду менее чем за пятнадцать минут из оставшегося времени своих учеников, которое было потрачено абсолютно впустую. И, о, в те давно ушедшие дни, когда он мог бы предположить, что Кикучи-Беннетт всегда была вольна покинуть его класс и отказаться возвращаться в него когда-либо снова.
Интересно, как бы к этому отнеслась мама? - поинтересовался он, лишь наполовину капризно. На самом деле, он довольно хорошо представлял, как отреагировала бы доктор Джозефин Шредер, особенно здесь, в ее собственной альма-матер. Вероятно, нам тоже больше не следует называть это альма-матер. "Мать" - это такой сексизм. Альма-паренте, наверное, было бы лучше... Конечно, это существительное мужского рода, не так ли? Черт возьми, латынь - такой сексистский язык! Точно так же, как французский, испанский и итальянский. Я думаю, нам придется найти новое существительное, которое не является ни тем, ни другим.
К счастью для нее, его мать получила должность в Эмори за два года до рождения Бенджамина. Климат тогда был немного другим, и к тому времени, когда гниль по-настоящему распространилась, потребовался бы очень выносливый человек, чтобы затеять драку с "доктором Джо", которая славилась своей способностью подвергать вивисекции и абсолютной гибели ошибочные рассуждения, вытекающие из сфабрикованных или подобранных на скорую руку "фактов". Кроме того, даже те преподаватели, которые были наиболее категорически не согласны с ее политикой - за исключением горстки гораздо более молодых, недавно поступивших в университет, - восхищались ею и слишком глубоко уважали ее, чтобы рассматривать подобную чепуху, а ее собственные студенты любили ее.
И правда заключалась в том, что, как бы Бенджамина ни приводил в бешенство О'Хирн, этот человек собирался сделать именно то, чего он от него хотел. При данных обстоятельствах упоминание чего-либо о кроликах, дегте или зарослях шиповника, вероятно, повысило бы кровяное давление мужчины до небес, но на самом деле...
- То есть, по сути, я должен отвечать на анонимные обвинения, даже не имея возможности услышать, в чем именно заключаются эти обвинения? И ваша позиция заключается в том, что, исходя из этого, я должен принять любую рекомендацию, которую вы решите дать, а не превращать это в конфронтацию перед деканом, комитетом или ректором? - спросил он через мгновение.
- На самом деле, доктор Шредер, - сказал О'Хирн умеренно обиженным тоном, - это не очень конструктивное отношение. Однако, сказав это, я действительно чувствую, что предложенное... решение было бы самым простым - и справедливым - во всех отношениях. Думаю, ясно, что вы не чувствуете, как способствовали созданию враждебной обстановки в классе для ваших учеников. Как руководитель вашей кафедры, я полностью готов поверить, что вы искренне так считаете и что у вас на самом деле не было абсолютно никакого намерения причинять такие страдания мисс Кикучи-Беннетт или кому-либо из ее коллег. Очевидно, однако, было ли это вашим намерением или нет, это то, что произошло, и что в некотором смысле делает ситуацию еще хуже. Уверен, что мысль о непреднамеренном причинении такого страдания должна быть для вас такой же болезненной, как и для меня, и, как вы знаете, наш студенческий состав - один из самых разнообразных в американском образовании. В будущем он будет становиться только более разнообразным, и думаю, что любой профессор, который желает долгосрочного сотрудничества с этим учебным заведением - и, особенно, тот, чья семья всегда так глубоко вкладывалась в него и в его основные миссии, - предпочел бы быть оснащенным лучшими инструментами, доступными для знакомства с этим разнообразием.
О, я уверен, что ты, ханжеский придурок, так бы и сделал, - подумал Шредер. Сам факт, что я не думаю, будто способствовал созданию враждебной обстановки в классе, потому что я этого не делал, ни черта для вас не значит, не так ли? На самом деле, в вашем мире тот факт, что я так не думаю, только доказывает в первую очередь, что я действительно сделал это!
Конечно, его мнение ничего не значило для О'Хирна. Но было совершенно очевидно, куда направится глава кафедры, и не было никаких сомнений в том, что Хелен Томпсон, которая только что возглавила комитет по кадрам, займет точно такую же позицию. Аллен Рендова, ректор университета, с другой стороны, почти наверняка не стал бы этого делать по нескольким причинам. Включая тот факт, что он был более чем достаточно умен - и потрудился бы узнать достаточно о некоем Бенджамине Шредере и его семье, - чтобы точно понять, чем все это закончится.
Однако О'Хирн не планировал, что дело дойдет до кабинета ректора. Бенджамину Шредеру все еще не хватало семестра до получения должности профессора, и О'Хирн рассчитывал на то, что он никогда не получит ее, если будет бороться с этим дерьмовым утверждением. Он полагал, что администрация предпочтет избавиться от докучливого преподавателя, тихо отказав ему в должности, вместо того чтобы рисковать публичным аутодафе, на которое почти наверняка вдохновила бы версия событий Кикучи-Беннетт. В конце концов, отказ в приеме на работу не был бы напрямую связан с тем, как он опозорил университет, не так ли? И если это просто позволит заведующему кафедрой поставить крест на дерзком молодом преподавателе, с которым он был глубоко не согласен - и который уже опубликовал больше независимых исследований, чем О'Хирн за всю свою карьеру, - что ж, нет худа без добра, не так ли?
Ему действительно следовало бы провести небольшое исследование обо мне, прежде чем он решил пойти сюда. И если бы я чувствовал себя хорошим парнем - а в данный момент я им не являюсь, - мне, вероятно, следовало бы спросить его, встречался ли он когда-нибудь с моим братом или проверял какие-нибудь мамины неакадемические документы. Или папины, если уж на то пошло! Не то чтобы я собирался смотреть дареному коню в зубы. Если бы он не был таким придурком, я бы поблагодарил его за это! И разве это не поразило бы его воображение?
Он откинулся на спинку стула с мрачным выражением лица и напомнил себе о том, почему он вообще оказался в университете Касл-Рок.
Когда-то давным-давно, до того, как тот превратился в разросшийся университет, каким стал сейчас, он был известен как колледж Касл-Рок. Небольшой частный колледж, основанный вскоре после Гражданской войны крошечной группой квакеров, гугенотов и методистских пасторов, открыл свои двери специально для сыновей и дочерей освобожденных рабов, но исторически он никогда не был одним из колледжей, где обучались только чернокожие. Его основатели верили, что объединение чернокожих и белых студентов - вовлечение их и взаимное обучение друг друга, а также самих себя в одних и тех же классах - было лучшим способом разрушить барьеры между ними.
Такое отношение было менее чем популярно в Северной Каролине в 1868 году, и весь первоначальный набор в колледж составлял всего тридцать три студента, только шестеро из которых, все дети его преподавателей, были белыми. Но, к изумлению его критиков, он выжил, несмотря на все юридические - и нелегальные - препятствия, возникшие на его пути, включая полдюжины "таинственных" пожаров за первые десять лет его работы. Он также стал известен как своим интеллектуальным разнообразием и строгими академическими стандартами, так и своими радикальными представлениями о расе и равенстве. Одним из его основателей - и первым президентом - был Марк-Антуан Мартино, гугенот-аболиционист, иммигрировавший из Канады в Соединенные Штаты в конце 1840-х годов и в течение десяти лет управлявший станцией "подземной железной дороги" в Вирджинии, прежде чем был выпущен первый снаряд по Форт-Самтеру. Сын Марка-Антуана, Журден, возглавлял кафедру истории Касл-Рока в течение двадцати трех лет, а мать Бенджамина, Джозефин Мартино Шредер, с отличием окончила университет в 1963 году и продолжила обучение в аспирантуре в университетах Дьюка, Макгилла и Оксфорда в рамках своей собственной выдающейся академической карьеры.
И пока она этим занималась, колледж Касл-Рок превратился в университет Касл-Рок, с бурным ростом числа учащихся, который начался в шестидесятых и семидесятых годах и продолжался до девяностых. Столетняя приверженность заведения гражданским правам и образованию меньшинств была большой частью этого роста, но за последние пятнадцать-двадцать лет он застопорился. На самом деле, несмотря на комментарии О'Хирна, число учащихся начало сокращаться. У Бенджамина были свои собственные подозрения относительно того, почему это произошло, и он был в достаточной степени сыном своей матери, чтобы пожелать сделать что-то с этим.
Патрик О'Хирн не собирался позволять ему делать что-либо подобное, и не только потому, что видел в молодом человеке угрозу своему собственному положению. Как бы сильно Бенджамин ни презирал его, он никогда не сомневался в искренности убеждений О'Хирна. Это было то, чему Бенджамин действительно угрожал, по мнению заведующего, и неуклонный рост числа студентов Бенджамина - как в аспирантуре, так и в бакалавриате - подчеркивал эту угрозу. Бенджамин был одним из тех правых, фашиствующих разжигателей ненависти. Возможно, он никогда не скажет и не сделает открыто ничего, что выдало бы его политическую программу, подпитываемую ненавистью, но она должна была существовать. У О'Хирна было множество доказательств этого, учитывая то, как он требовал от студентов отстаивать свою логику и факты и настаивал на внедрении "альтернативных точек зрения", которые все были явно направлены на то, чтобы позволить гнетущему яду расизма, женоненавистничества и гомофобии вернуться в академическое сообщество, из которого они в конце концов были изгнаны. Было совершенно невыносимо, что кретин, который верил во все это, на самом деле был одним из двух или трех самых популярных преподавателей на всем своем факультете, и у него были очереди, чтобы попасть на его занятия.
Такое отношение и искренность делали совершенно понятной его решимость либо придать Бенджамину надлежащий вид, либо избавиться от него до того, как он получит должность профессора.
Возможно, это достойно презрения, но вполне объяснимо.
Однако, это просто чертовски мелочно, - подумал он. - Я могу изобразить чертову "гендерную чувствительность", стоя на голове. Это всего лишь вопрос того, чтобы дать им ответы, которые, как я уже знаю, они хотят получить. И это, вероятно, хорошо смотрелось бы в моем резюме. В конце концов, это показало бы, какой я хороший дальновидный парень из двадцать первого века. Вероятно, в этом есть даже какие-то хорошие моменты. Видит бог, мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь был немного более "осведомлен о гендере", когда появился Дэвид! Но я знаю, какой идиот у них здесь за это отвечает, и Дэвид со Стивом надорвали бы свои задницы, слушая его!
Интересно, насколько это связано с тем фактом, что портрет дедушки висит на стене перед его кабинетом, а портрет прадедушки - на стене в кабинете Рендовы? Может быть, его это возмущает даже больше, чем я думал. Или, может быть, из-за этой связи он так боится меня, что ему хочется затушить пламя прямо сейчас. В конце концов, нельзя допустить, чтобы кто-то из праправнуков основателей поднял шум и бросил вызов миссии университета.
Черт возьми, с его точки зрения, он прав! Я здесь для того, чтобы бороться изо всех сил за подлинное интеллектуальное разнообразие. По его мнению, это бросает вызов миссии университета. Конечно, мы с ним довольно сильно расходимся во мнениях о том, в чем именно заключается миссия, не так ли? Может быть, уже слишком поздно, но я, по крайней мере, обязан Касл-Року своим лучшим шансом на это.
Искушение высказать О'Хирну все, что он о нем думает, и предупредить, к чему все это ведет, вертелось на кончике языка Шредера, но он сдержал порыв. Каким бы приятным для него лично это ни было, он уже знал, что план О'Хирна сработает не так, как предполагал пожилой человек. В сложившихся обстоятельствах последнее, чего он хотел, - это дать главе кафедры хотя бы малейшее повод к обвинению в том, что он был "конфронтационным, высокомерным и лично оскорбительным", когда О'Хирн пригласил его на гражданскую дискуссию по установлению фактов. Он думал, что есть лучшие и более эффективные способы выиграть эту войну, и у него не было намерения отказываться от ошибок своего противника.
Он напомнил себе об этом, откидываясь поудобнее на стуле, закидывая ногу на ногу и одаривая О'Хирна улыбкой, такой же фальшивой - и столь же намеренно фальшивой, - какой когда-либо одаривал его руководитель кафедры.
- Вы совершенно правы в том, что я не чувствую, будто способствовал созданию какой-либо "враждебной среды" в моем классе, доктор О'Хирн, - любезно сказал он. - На самом деле, я бы пошел еще дальше. Я уверен, что этого не делал. Конечно, на данный момент я еще не совсем достиг должности, что, очевидно, означает, что я проработал в университете недостаточно долго, чтобы... полностью погрузиться во все тончайшие нюансы его нынешнего сложного интеллектуального разнообразия. Это то, чего я с нетерпением жду, когда со временем смогу понять более полно. И, конечно же, вы правы насчет давних отношений моей семьи с университетом Касл-Рока. Из-за этого я надеюсь внести свой собственный небольшой вклад в его устойчивый и стимулирующий интеллектуальный климат в течение следующих двадцати пяти или тридцати лет.
Лицо О'Хирна напряглось, и Шредер позволил себе улыбнуться чуть шире, размышляя о том, как О'Хирн будет вынужден терпеть его в качестве штатного сотрудника своей кафедры в течение следующего десятилетия или двух. Очевидно, руководителю такая перспектива показалась неприятной. Что ж, Шредер был не совсем в восторге от перспективы мириться со всем тем дерьмом, с которым, как он знал, ему придется столкнуться - не только со стороны О'Хирна, который, честно говоря, даже не был самым противным голосом университета, - в течение того же десятилетия или двух. Но это стоило бы того, чтобы просто поразмыслить о повреждении сердечно-сосудистой системы О'Хирна. Кроме того, он знал, что его ждет, когда поступал на кафедру истории Касл-Рока. Он не специально создавал эту возможность - на самом деле не планировал всерьез начинать свою кампанию, пока не получит должность, - но сейчас она была здесь, и, как всегда говорили ему родители, ничто стоящее не дается легко.
- Когда, вы сказали, начинается семинар по гендерной проблематике? - спросил он.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Дентон, Северная Каролина
2017 н.э.
Крак, крак, крак!
Магазин опустел, и затвор передвинулся назад, когда крестовина пистолетной мишени Бенджамина Шредера распалась в пятидесяти ярдах от него. Одна пробоина находилась на 8-м кольце, и он хмуро посмотрел на нее, извлекая пустой магазин и кладя пистолет на скамейку перед собой. Летний полдень в Северной Каролине выдался жарким, но стрелковые позиции были укрыты легкой крышей, чтобы уберечься от прямых солнечных лучей. Ему не хотелось думать, каково было бы его ушам под этим укрытием, если бы он был настолько глуп, чтобы прийти на стрельбище без защиты ушей, но он был невероятно благодарен за тень.
- Боже, боже, боже! - тихий комментарий его младшего брата был совершенно отчетливо слышен через микрофоны электронных глушителей для стрельбы. - Думаю, у папы нашлось бы что сказать тебе по этому поводу, старший брат.
Бенджамин перевел хмурый взгляд с мишени на своего брата и на невысокого, плотного парня, стоявшего позади него.
- Полагаю, что мой результат все еще выше твоего, - заметил он.
- О, не могу тебе поверить! - громко рассмеялся Дэвид Шредер. - Конечно, он выше! Я еще не стрелял этим патроном.
- И нет никаких оснований полагать, что у тебя не будет сбившейся с пути пули, - отметил Бенджамин.
- И когда именно это случилось в последний раз? - спросил Дэвид, занимая позицию для стрельбы и закрывая барабан своего Смит энд Вессон 686.
- Ты имеешь в виду стрельбу с двух рук, с этими жалкими маленькими патронами 38-го калибра вместо обойм, и взвод курка между каждым выстрелом? - спросил Бенджамин немного ехидно. - И с шестидюймовым стволом, должен добавить!
- Ты сегодня в плохом настроении, не так ли? - добродушно осведомился Дэвид и выпустил шесть пуль, в режиме скорострельности с двойным действием... И всадил все шесть в крестовину своей мишени, так близко друг к другу, что они образовали одно большое пятилепестковое отверстие. Он вставил в барабан еще шесть патронов из скоростного заряжателя, затем проделал отверстие примерно на полдюйма шире.
- Боже мой! - заметил он. - Кажется, я каким-то образом продвинулся вперед. Как думаешь, когда это произошло?
- Когда приходит гордыня, тогда приходит позор, но со смирением приходит мудрость, - ответил Бенджамин. - И, если уж на то пошло, "Гордость предшествует разрушению, надменный дух - падению". Я бы не хотел сказать, что что-то в этом роде направляется в твою сторону, но это... невежливое злорадство тебе не к лицу.
- Чепуха, - ответил Стивен О'Шейн, протягивая руку и легонько похлопывая Дэвида по затылку. - Учитывая, как часто он это делает, он, очевидно, считает, что это ему действительно очень идет.
Бенджамин усмехнулся и начал вставлять новые патроны в магазин своего Хеклер энд Кох USP. На самом деле он предпочитал версию .45 ACP, которую обычно брал с собой на стрельбище, но сегодня стрелял из 40-го калибра. Ему хотелось бы списать этот единственный случайный выстрел на смену пистолетов, но он знал, что это не так.
- Серьезно, Бен, - сказал Дэвид, вынимая гильзы из барабана своего револьвера, положив его на стол с выдвинутым в целях безопасности барабаном, и начиная заполнять свои заряжатели. - Что-то гложет тебя весь день. Я бы с удовольствием побил тебя по-честному - Господь свидетель, мы оба достаточно невыносимы, когда возвращаемся домой с основанием для хвастовства! - но у меня такое чувство, что главная причина, по которой ты пригласил нас со Стивом сюда сегодня днем, заключалась в том, что тебе действительно, действительно нужно было проделать несколько дырок в листке бумаги. Я помню, что папа тоже так справлялся с разочарованием.
- Да, так оно и было, - согласился Бенджамин с грустной улыбкой. Их отец находился в Южной башне 11 сентября [отсылка к терактам в США 11/09/2001]. - Концентрация на чем-то, что требует минимальных размышлений и максимальной сосредоточенности, - это всегда хороший способ избавиться от вещей, которые не перестают разъедать ваш мозг, - процитировал он.
- Да. - Дэвид покачал головой. - Боже, я все еще иногда так сильно по нему скучаю.
- Я тоже, - сказал Стивен. Затем он снова повернулся к Бенджамину. - С другой стороны, я думаю, что Дэвид в чем-то прав. Так что же это такое, что "гложет твой мозг", Бен? И можем ли мы чем-нибудь помочь?
- На самом деле, это действительно могло бы быть чем-то, в чем я мог бы использовать ваше понимание - вас обоих, - сказал Бенджамин.
- Например, как? - Дэвид приподнял брови.
- Ну, все началось на моем уроке современной истории США в прошлый вторник, - начал Бенджамин, все еще вставляя патроны в заряжатель. - Одна из моих студенток, очевидно, неправильно восприняла один из моих комментариев. Кажется...
- Ты издеваешься надо мной, да? - недоверчиво спросил Дэвид, когда Бенджамин закончил свое объяснение двадцать минут спустя. Он мог бы финишировать раньше, если бы не сочетание недоверчивых междометий и взрывов смеха, доносившихся от его аудитории. - Я имею в виду, этот идиот - О'Хирн - думает, что тебе нужен тренинг по гендерной чувствительности?
- Чтобы быть абсолютно честным по отношению к нему - чего, честно говоря, я не хочу, - я думаю, что он совершенно серьезно относится к моему явно неолитическому отношению к гендеру и сексуальности, - ответил Бенджамин. - Имейте в виду, мы никогда даже не обсуждали их, так что у него нет ровно никаких свидетельств из первых рук, на основании которых можно было бы составить о них какое-либо мнение. Однако я стал настоящей занозой в заднице для него, отказавшись придерживаться выбранного им политического нарратива в других областях. Не думаю, что он знает, каковы на самом деле мои политические убеждения. На самом деле, он, вероятно, был бы удивлен, узнав, что на самом деле есть несколько вещей, в которых мы с ним согласны. Проблема в том, что...
- Проблема, - перебил Дэвид, - в том, что ты сын мамы и папы, у тебя работающий мозг, и они не включили "задний ход", когда устанавливали твою коробку передач. Неудивительно, что этот придурок по-настоящему разозлил тебя, потому что он явно этого не делает. Я имею в виду, держит работающий мозг. На самом деле, он кажется интеллектуально неполноценным, морально зашоренным придурком. - Он на мгновение задумался, затем пожал плечами. - Выражаясь по-доброму.
- Но в остальном, мисс Линкольн, что вы думаете о пьесе? - сухо спросил его Стивен, и он фыркнул.
- Замечание принято. Но мы с тобой оба знаем, как трудно быть респектабельным, нетрадиционно ориентированным и политическим консерватором одновременно, и такие идиоты, как этот, только усложняют задачу, отравляя весь разговор. Сколько раз кто-то говорил нам, что мы предатели, потому что мы не сходимся с ними во взглядах политически или действительно считаем, что строгий конструктивизм - это хорошо для федерального судьи? Наброситься на кого-то, кто на самом деле продемонстрировал фанатизм, - это одно, но этот мудак просто предполагает это, а затем подгоняет доказательства под свои предубеждения. Такие люди никого не обращают в свою веру. На самом деле, они в основном подтверждают фанатизм настоящих фанатиков и отталкивают людей, которые могли бы быть на их стороне!
- Будь справедлив, - сказал Бенджамин. - Я сталкиваюсь с таким же количеством правых людей, которые злятся из-за моей позиции в отношении однополых браков и прав меньшинств. Я думаю, мы все трое провалили лакмусовую бумажку на "идеологическую чистоту". Черт возьми, только посмотрите, где мы находимся прямо в эту минуту! - Он фыркнул, указывая на сосны, окружающие стрельбище стрелкового клуба Дентона. - Как нам вообще можно доверять в социальных вопросах, если мы такие опасные, правые, фашистские сторонники злобного оружейного лобби! Достаточно того, что папа вырастил нас обоих убийцами Бэмби, но неужели мы должны были вдобавок ко всему еще и получать разрешение на скрытое ношение оружия? Очевидно, О'Хирн должен предположить, что кто-то, настолько потерявший всякое чувство приличия в этих вопросах, также должен быть женоненавистником, гомофобом, гендерофобом-неонацистом.
- О, он так не хочет втягивать в это нацистов! - Стивен рассмеялся. - Только не в том, что касается этой семьи!
- Нет, он этого не делает, - согласился Бенджамин. - Конечно, он, вероятно, этого не знает. Я думаю, он знаком с семьей мамы - или, во всяком случае, думает, что знаком, - из-за того, как долго Мартино были связаны с Касл-Роком. Я сомневаюсь, что он хоть что-то знает о семье по отцовской линии.
- Жаль. - Губы Стивена задрожали. - Я мог бы просто представить, как этот невыносимый маленький придурок растает в пятнышко жира, если бы генерал когда-нибудь вошел в его кабинет!
- Ты что, шутишь? - Бенджамин покачал головой. - Один взгляд на папино резюме, и он бы наверняка понял, что я абсолютно точно должен быть опасным, правым, милитаристским реакционером, без сомнения, участвующим в заговоре с целью свержения Конституции, приостановления действия Хабеас Корпус Акт и начала расстрелов диссидентов на улице. И это даже не принимая во внимание, как он отреагировал бы на Хорста!
- Ты хочешь сказать, что не сказал ему, что если бы папа не отказался от титула, ты был бы немецким графом вместо нашего любимого кузена Хорста? - Дэвид округлил глаза. - Как ты мог упустить возможность понаблюдать, как у него глаза лезут на лоб, когда ты рассказал бы ему эту часть?
- Вы двое не помогаете. - Суровость взгляда Бенджамина была несколько смягчена смехом, клокотавшим под поверхностью его слов.
- Конечно, так и есть! - сказал ему Стивен. - Мы помогаем тебе выпустить пар. И просто подумай обо всех дополнительных доводах, о которых мы напоминаем тебе, когда они понадобятся.
- Включая нас, ты знаешь, Бен, - сказал Дэвид гораздо более серьезным тоном. Бенджамин посмотрел на него, приподняв бровь, и Дэвид пожал плечами. - Я знаю, что ты чувствуешь, размахивая мной и Стивом перед носом других людей, как каким-то профсоюзным билетом, но все же... - Он покачал головой. - Я знаю, что тебе все еще не хватает срока пребывания в должности. Это значит, что этот придурок действительно может причинить тебе боль из-за этого, если ты не будешь осторожен. Если мы сможем помочь тебе, поговорив с кем-нибудь из руководства факультета или офиса ректора, ты знаешь, что мы это сделаем.
- Спасибо, но нет. - Бенджамин обхватил ладонью затылок брата, притягивая его ближе для краткого объятия. - Я вынесу его глупый тренинг по гендерной чувствительности - расставлю все точки над "i" и зачеркну каждое "t", пока он не получит все, что хочет. Я не дам ему ни единого патрона, чтобы он отнес его в квалификационный комитет. А потом, как только получу должность, я собираюсь пригласить вас со Стивом на следующий же прием преподавателей.
- Это зло, - сказал ему Дэвид со смешком.
- Может быть. И я получу от этого адское удовольствие, но не только из-за того, как отреагируют О'Хирн и некоторые другие мои коллеги по профессии - по обе стороны баррикад, и вы это знаете. Так случилось, что вы двое - люди, которых я люблю, и я люблю вас такими, какие вы есть. Мне не нужно "одобрение" людей, потому что тот факт, что я люблю своего брата и его приятеля, доказывает, насколько я просвещенная и благородная личность, и мне наплевать на людей, которые могут не одобрять меня, потому что я люблю вас. Мама и папа научили нас обоих большему, Дэвид!
- Да. Да, они это сделали, - согласился Дэвид с еще одной из своих горько-сладких улыбок.
Правда заключалась в том, что генерал-майор армии США Клаус Шредер столкнулся с внутренней борьбой, когда обнаружил, что его младший сын нетрадиционной ориентации. Генерал, родившийся в Германии в 1941 году, сын генерал-майора графа Клауса-Вильгельма фон Шредера, был воспитан с твердым и непоколебимым пониманием того, что входит в понятие мужественности. Он также был воспитан человеком, который горько стыдился ужасных поступков своей родной страны, и матерью, чья кровь была такой же голубой, как у Клауса-Вильгельма... и чей брат видел, как еврейские родители его жены исчезли в Освенциме.
Стыд Клауса-Вильгельма был еще глубже, потому что, будучи мальчиком, выросшим в послевоенной Германии, отпрыском одной из старейших военных семей во всей стране, он на самом деле с самого начала поддерживал Адольфа Гитлера. Его родители презирали "баварского капрала" и его откровенный, подстрекающий толпу расизм. Сам он никогда не был членом партии, но молодой, униженный Клаус-Вильгельм проигнорировал расизм, чтобы сосредоточиться на идее немецкого искупления. Он осуждал экстремизм, но верил, что хорошее в послании перевешивает плохое.
Так было до Хрустальной ночи.
До тех пор, пока в ту ночь беспорядков, поджогов и убийств не произошло лишение евреев гражданских свобод, одно за другим, и власти - те власти, частью которых был он, молодой немецкий офицер, - ничего не предприняли. До той ночи, когда он понял, кому на самом деле давал офицерскую присягу. Та ночь мучительно поставила его лицом к лицу с последствиями выбора, и это был урок, который никогда не покидал его. Та ночь стала причиной того, что он стал частью группировки Канариса в разведывательных службах Третьего рейха... и едва избежал ареста и казни после июльского заговора 1944 года со взрывом бомбы. И поэтому он понял, когда графиня Эльфрида отказалась когда-либо простить страну, в которой она родилась, которая отправила двух ее самых дорогих друзей в концентрационный лагерь, чтобы их больше никогда не видели. Она поклялась жить и умереть американкой, и после его отставки из федеральной разведывательной службы (BND) Западной Германии в 1960 году он присоединился к ней на постоянное жительство в Соединенных Штатах, где оба их оставшихся в живых ребенка уже были американскими гражданами.
Жгучей честности воспоминаний его собственного отца, железного понимания его собственным отцом цены морального выбора было более чем достаточно, чтобы научить Клауса Шредера личной ответственности, долгу, истине древнего афоризма Эдмунда Берка об успехе злых и добрых людей, которые ничего не сделали для того, чтобы предотвратить это. А потом он усугубил ситуацию, женившись на женщине, чья семья участвовала в борьбе за гражданские права в Соединенных Штатах задолго до Гражданской войны и которая впоследствии стала членом правления Городской лиги Большой Атланты. Таким образом, он был достаточно уверен в своей способности открыто принимать всех мужчин и женщин доброй воли, независимо от того, кем или чем еще они могут быть.
А потом, когда Дэвид был еще младшеклассником средней школы, этой уверенности был брошен вызов. Его комфортное представление о том, что такое "мужественность", полностью противоречило реальной сексуальности его сына. Тридцатилетняя карьера в армии, которая никогда не принимала на службу лиц открыто нетрадиционной ориентации до тех пор, пока он не вышел на пенсию, также не снабдила его необходимыми умственными способностями, чтобы справиться с этим открытием. Но он справился с этим. Он справился с этим, потому что слишком сильно любил своего сына, чтобы поступить как-то иначе. Потому что мать Дэвида любила своего сына - всего его, кем бы и чем бы он ни был, - каждым вздохом своего тела. Потому что они оба всегда верили, что то, кем был человек, гораздо важнее, чем то, чем он был. И потому что он узнал об этом, когда старшего брата Дэвида отстранили от занятий - ему угрожали постоянным исключением - в средней школе за драку, в которой он до крови избил трех старшеклассников за жестокие домогательства, которым они подвергли его младшего брата, когда узнали о его ориентации.
Тот факт, что Дэвид еще не сказал ему - не потому, что боялся гнева Клауса, а потому, что боялся, что его отец разочаруется в нем, - сразил крутого, сильного человека, получившего Крест за выдающиеся заслуги, Серебряную звезду с тремя дубовыми гроздьями, шесть Пурпурных сердец, и одному богу известно, сколько еще других наград и цитат, до слез. И это, конечно же, сделало то же самое с Дэвидом.
Излишне говорить, что возможность исключения Бенджамина исчезла, когда генерал Шредер и доктор Мартино обрушились на среднюю школу своих сыновей с поистине олимпийским гневом. И что касается позиции семьи Шредер, то она заключалась в том, что касалось вопроса о правах меньшинств. К тому времени, когда Стивен О'Шейн вернулся домой со второго курса колледжа, где Дэвид учился вместе с ним, генерал Шредер (в отставке) стал одним из самых ярых критиков политики американских военных "не спрашивай - не говори". Он не ходил штурмовать баррикады; вместо этого он общался со старшими офицерами - многие из которых раньше были младшими офицерами под его командованием - и политиками за кулисами, и он неоднократно давал показания Конгрессу по этому вопросу.
- Я действительно не могу поверить, что этот О'Хирн настолько чертовски глуп, - задумчиво произнес Дэвид.
- О, я могу, - со смешком не согласился Стивен и смерил Бенджамина оценивающим взглядом. - Ты никогда ни словом не обмолвился ему о нас, не так ли?
- Никогда этого не скрывал, - ответил Бенджамин с затаенной улыбкой. - И в кампусе есть по крайней мере еще два человека, которые знают все о вас двоих. Мы думаем о себе как о "Трех мушкетерах", хотя я почти уверен, что О'Хирн и его друзья думают о нас как о "Трех динозаврах". Но, если на меня надавят, я должен буду признать, что уже некоторое время мечтаю о чем-то подобном. Я просто не ожидал, что он набросится на меня до того, как я вступлю в должность.
- Ты, ублюдок из мешков с песком, - сказал Дэвид с оттенком восхищения. - Ты его подставляешь.
- Нет, - сказал Бенджамин гораздо серьезнее. - Возможно, я позволяю ему подставлять себя, но если он это сделает, то это будет его собственных рук дело. Любой хороший историк знает, что вы должны тщательно исследовать свою тему, но он явно не видел никаких причин делать это в данном случае. Есть несколько грязных слов, которые специалисты в нашей области употребляют в отношении людей, которые таким образом подходят к историческим вопросам; не моя вина, что он не считает этот вопрос достаточно важным, чтобы заслуживать такого же подхода. И, как я уже сказал, я не буду использовать вас, ребята, в качестве оружия, чтобы помешать ему делать то, что, по его мнению, ему нужно - или чего он хочет - сделать. И потом я тоже никогда не буду махать вами двоими перед чьим-либо лицом. С другой стороны, мне и не придется этого делать. На факультете действительно есть люди - на самом деле их довольно много - которые достаточно умны и не предубеждены, чтобы сделать правильные выводы без того, чтобы я вместе с вами публично разбил ему коленные чашечки.
- Сломать ему коленные чашечки? - спросил Дэвид. - Эй!
- Не думаю, что это то, чего добивается Бен, - сказал Стивен, расстегивая молнию на своей охотничьей сумке, чтобы достать револьвер Ругер Редхоук 5003 44-го калибра. Когда они с Дэвидом познакомились, он не был стрелком, но с тех пор наверстал упущенное.
Дэвид приподнял бровь, глядя на него, и пожал плечами, вынимая барабан и кладя оружие на скамью перед собой.
- О, не волнуйся - это "сломает ему коленные чашечки", как ты так очаровательно выразился, чего бы еще Бен ни пытался добиться. Но это больше похоже на твое "противоположное мышление", не так ли, Бен?
- Ага, - сказал Бенджамин, поднимая один из скоростных заряжателей Стивена и вставляя в него патроны. - Что я больше всего ненавижу в том, что происходит в Касл-Роке прямо сейчас, так это то, что интеллектуальный климат настолько... ограничен предположением, что если вы верите предложению А, то вы также должны принять предложение В и аналогичным образом предать анафеме предложение С. Просто меня очень, очень бесит то, как это отвергает возможность того, что кто-то мог бы признать, что у обеих сторон могут быть веские аргументы - и поддержать те, которые есть, - если бы приспешники идеологической инквизиции только перестали отправлять друг друга в интеллектуальный эквивалент самого дальнего круга Ада. И это меня также пугает. Это пугает меня из-за вовлеченного группового мышления, из-за стоящего за ним интеллектуального нарциссизма и потому, что такого рода поляризация исключает какой-либо критический анализ позиции любой из сторон. Если вы не можете это проанализировать, то не можете относиться к этому с тем моральным уважением, которого оно заслуживает. И если это действительно не заслуживает такого уважения, вы не сможете эффективно опровергнуть это, по крайней мере, не поняв сначала.
Он покачал головой, выражение его лица было обеспокоенным.
- Вы знаете, черт возьми, на факультете Касл-Рока действительно есть люди, которые говорят все "правильные" вещи, но настолько фанатичны - будь то за или против прав меньшинств, трансгендеров, права на оружие, религиозные права или Бог знает кем еще я могу быть - как думает О'Хирн. Некоторые из них придерживаются того, что они действительно чувствуют, и никогда не говорят об этом ни слова публично, но это не делает их менее ограниченными, чем те, кто кричит из мыльниц и бойкотирует ораторов, чьи взгляды они не одобряют, и наши студенты, черт возьми, заслуживают лучшего. Я достаточно человечен, когда желаю, чтобы каждый из них признал абсолютный блеск и интеллектуальную чистоту моих собственных взглядов, но они не собираются этого делать... и слава Богу за это! Потому что, согласны они со мной или нет, им нужно привлекать своих учеников честно и критически. Это их работа - их ответственность не только перед людьми, оплачивающими обучение в Касл-Роке, но и перед всем нашим обществом. Если они не хотят этого делать, то их нужно встряхнуть так же сильно, как и кого-то вроде О'Хирна, если уж на то пошло.
- Так что, в некотором смысле, я готов использовать вас двоих как клуб... вроде того. Если я пройду через всю эту чушь о гендерной чувствительности, и если вся кафедра подумает, что О'Хирн заставил меня подчиниться, несмотря на мою ошибочность, а затем я приглашу своего младшего брата и его приятеля на следующий прием преподавателей, это может просто открыть по крайней мере нескольким людям глаза на возможность навязывания своих собственных идеологических взглядов. Предвзятые мнения о том, во что, по вашему мнению, верит кто-то другой, могут быть... контрпродуктивными. И если это поможет мне и Дон Кихоту разрушить несколько ветряных мельниц, приоткрыть окно для интеллектуальных дебатов и взаимного уважения - а именно этим и должно быть образование в колледже, черт возьми! - я разыграю карту, которую вы, ребята, представляете, так бесстыдно, как только можно попросить.
- Что, конечно, не означает, - признался он с быстрой, изворотливой усмешкой человека, который, возможно, немного смущен собственной настойчивостью, - что я также не уберу определенное мелочное, злорадное удовольствие с выражения лица О'Хирна, когда буду представлять вас ему!
- Что ж, при данных обстоятельствах, - сказал Стивен, поднимая массивный револьвер и неторопливо заряжая его, - что касается меня, то я могу с этим смириться.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Времялет "Клейо"
неконгруэнтно
- Вот это было вкусно, Райберт, - сказал Философ. - Почему мы раньше этого не попробовали?
- Думаю, что мы пробовали, - ответил доктор Райберт Камински, когда его тарелка плавно поднялась со стола и последовала за остальным фарфором и столовыми приборами на утилизацию. - На самом деле, я почти уверен, что так оно и было.
- Вариант, которым мы наслаждались по дороге домой из Алезии, был близок, - сказал голос у него в голове. - За исключением того, что в нем не было лаврового листа и орегано. - Голос сделал паузу, затем продолжил, что было равносильно молчаливому пожатию плечами. - Теперь, когда я задумался над этим, полагаю, что в этом, вероятно, нет ничего удивительного. Большинство пуристов пришли бы в ужас от подмешивания в креветки-скампи любой из этих специй!
- И эксперимент - ключ к прозорливости, - сказал коннектом, завершив за него цитату мягким электронным смешком. - Интересная позиция для историка.
- Я стал историком в первую очередь из-за того, что хотел "побегать и выяснить", - парировал Камински. - Ты так и не понял этого после пятидесяти с лишним лет совместного использования одних и тех же чувств?
- Ах, но для такого абстрактного гражданина, как я, вселенная вечно нова, - ответил Фило. - Вы, люди из плоти и крови, так ограничены тем, что можете забыть. Имейте в виду, у вас это удивительно хорошо получается, учитывая тот факт, что вы не можете просто стереть это в первоисточнике. Я, с другой стороны, могу сознательно выбирать воспоминания, которые нужно запечатать или удалить, тем самым воссоздавая чистый холст, на котором можно рисовать. И, конечно, я не способен забыть случайно.
- Боже мой, ты доволен собой, не так ли? - усмехнулся Камински.
- На самом деле, полагаю, что так оно и есть, - признал Фило. - Не каждый день кто-то проводит одиннадцать месяцев в штаб-квартире самого Юлия Цезаря. Я бы хотел посмотреть, как с этим справится одна из этих умелых команд Фонда спасения древностей!
Камински снова усмехнулся, на этот раз громче, но ему пришлось согласиться со своим абстрактным собеседником. И это были в значительной степени совместные усилия, признал он. Без ресурсов инфосистем их родного века способность Философа поддерживать свою миссию была ограничена, но это также было необходимо. Информационная система времялета была крошечной по сравнению с доступными дома облачными системами. Транстемпоральный аппарат (времялет), такой как "Клейо", имел общую емкость немногим более пары эксабайт, но этого было, по крайней мере, достаточно, чтобы поддерживать целостную личность Философа наряду с ограниченной, неразумной программой сопровождения и управления Клейо, а пропускная способность времялета была достаточно велика, чтобы позволить абстрактному гражданину взаимодействовать с умными биоимплантами Камински. Не так полно, как у него могло бы быть дома; это было единственное, что Камински действительно не нравилось в полевой работе. Дома Философ был его неотъемлемым спутником, постоянным присутствием, советчиком, помощником и другом, таким же доступным для него, как и его собственные мысли, благодаря его умным биоимплантам и информационной системе. Но без глубины общесистемной информационной сети у них просто не хватало пропускной способности для поддержания такого уровня подключения в полевых условиях.
Конечно, у них было достаточно способов, чтобы сделать Философа доступным для улучшения навыков Камински в области чисто человеческого языка и памяти на детали, и AC предоставил ему необходимую связь с обзорными и рекогносцировочными средствами времялета. Это была одна из нескольких причин, по которым они смогли включить Райберта в штат Цезаря в качестве эксперта-географа. Карты древнего мира - даже римские - как правило, были менее чем надежными. Но если "Тит Алуис Камилл" сказал, что между армией Цезаря и предполагаемым полем битвы была река, то, клянусь Марсом, река была именно там, где он сказал. И она была именно так глубока, как он и говорил.
Возможность эффективного развертывания невидимых пультов наблюдения по мере необходимости давала свои преимущества.
- Все по-честному, Фило, - сказал Камински через мгновение. - Команды Фонда спасения древностей не предназначены для длительного наблюдения и взаимодействия.
- Это один из способов выразить это, - ответил Фило, издав слышимый - по крайней мере, в определенных значениях слова "слышимый" - всхлип. - Утонченность - это не совсем их второе имя, не так ли?
Камински покачал головой в знак согласия.
Во многих отношениях Фонд спасения древностей действовал в исторических исследованиях как разрушительный шар, и, к сожалению, было верно, что Фонд и его сторонники по-прежнему пользовались значительным влиянием в министерстве, даже после того, как на них был наложен ряд ограничений благодаря записям, обнародованным неким профессором и его абстрактным компаньоном.
В конце концов, было намного проще физически перевезти сокровища древности - или даже обитателей древности - в тридцатый век для надлежащего изучения, чем тратить недели или месяцы на грязное, вонючее, часто утомительное и почти столь же часто опасное дело физического помещения исследователя в соответствующую древность. Трудно было спорить с тщательностью, с которой должным образом оборудованная лаборатория могла проникнуть в самые глубоко спрятанные секреты чего-то вроде оригинала полотна да Винчи "Тайная вечеря", например, или Ники Самофракийской, которая, как и Венера Милосская, была восстановлена в целости и сохранности с пользой для музеев тридцатого века. Однако и Камински, и Фило принадлежали к ветви наблюдения за искусством. Анализировать артефакты - в том числе человеческие, предполагая, что психика рассматриваемых людей была достаточно крепкой, чтобы пережить шок от трансплантации, - это одно. Понимание их требовало, чтобы они изучались в их собственной, оригинальной среде.
Это было то, что Камински и Фило решили почти пятьдесят лет назад, и с тех пор не произошло ничего, что могло бы изменить их мнение. О, были моменты, когда Камински, по крайней мере, скорее завидовал некоторым из наиболее впечатляющих триумфов Фонда спасения древностей. Например, физическое извлечение всей Александрийской библиотеки целиком. Это было довольно оживленное начинание, и он сжег много мостов, когда они с Фило обнародовали записи о... чрезмерном усердии Фонда. Но он также не сожалел о положительном влиянии новых законов и ограничений на Фонд, и его не задело то, что эти ограничения коснулись также его и его спутника. Они всегда оставались скрытными, поддерживая его прикрытие в определенный период, чтобы не разрушить всю свою цель. Невозможность отправиться в прошлое увешанными рэйлганами и легким энергетическим оружием в их случае не была полной неожиданностью.
Конечно, сам факт того, что они включались в исторический процесс, означал, что сама история изменится. Аксиомой было, что наблюдатель влияет на наблюдаемое явление, и это, безусловно, было верно, когда дело касалось интерактивных темпоральных исследований. Как следствие, ни один наблюдатель не мог изучить полностью точную версию реальной истории, о которой шла речь. Но если бы он был достаточно ненавязчив, он мог бы избежать внесения каких-либо изменений - по крайней мере, на макроуровне, - которые опровергли бы его наблюдения. И всегда было возможно, как это не раз делал сам Камински, многократно возвращаться и заново погружаться в одно и то же историческое событие, предлагая альтернативные точки зрения на само событие и, предположительно, уравновешивая любые непреднамеренные эффекты, которые могли возникнуть.
Он предположил, что можно было бы возразить, что на самом деле это было все, что делал Фонд спасения древностей как в области сохранения, так и в области наблюдения, но это была разница между неандертальцем, использующим кусочек рога антилопы, чтобы отделять отдельные кусочки кремня за раз, и кем-то, кто использует кувалду для получения гравия. Идея ввести отряды коммандос для захвата и удержания Великой библиотеки до тех пор, пока конвейеры не смогли вывезти все книги и свитки, расстреливая любого, кто попытается их остановить, оскорбляла чувство морали Камински до такой степени, что он был вынужден что-то предпринять по этому поводу.
Тот факт, что все событие было стерто из потока времени в тот момент, когда удалились последний конвейер и последний коммандос, означал, что кто-то из Фонда спасения древностей, конечно, всегда мог вернуться в библиотеку. Первоначальная версия книг - и, если уж на то пошло, всех ученых или библиотекарей, которые были "убиты" во время налета, - были "все еще там" во всех смыслах, которые имели значение. Но он не мог честно назвать "исследованием" то, чем занимался Фонд, несмотря на направленное в пользу присоединения к коллегам давление с их стороны, с которым сталкивались они с Фило. Ни один из нескольких сотен "умерших" людей не остался мертвым после ухода команд Фонда, и Камински признался, что содержимое библиотеки взволновало его не меньше, чем кого-либо другого. Но поисковая миссия практически ничего не добавила к пониманию современной наукой повседневной жизни в Александрии. Это было задачей сотрудников Наблюдательной службы, таких как Камински и Фило, которые были направлены в Александрию перед рейдом - не столько в качестве ученых, сколько в качестве исследовательских партий, составлявших карту того, где команды грабителей времени могли найти богатейшую историческую добычу.
- Ты когда-нибудь по-настоящему размышлял о том, на что могло бы быть похоже исследование темпоральности, если бы каузалисты были правы, Фило? - спросил Камински.