Каждый год родители запирали меня и мою младшую сестренку Индию в нашей комнате, но не в этот раз. Теперь они решили, что я достаточно взрослая, чтобы остаться в гостиной, чтобы услышать стук в дверь, крики и шепот под окнами. Моя сестра наверху, в нашей спальне, одна, окно на ночь забито фанерой. У нее есть iPad с отключенным Wi-Fi и куча закуски и напитков без кофеина. Сегодня ей запретили смотреть новости. Папа поставил в нашей комнате биотуалет, прямо как в прошлом году.
Мама задернула все занавески в гостиной: и тюль, и тяжелые зимние шторы. Обычно с улицы просачивается свет фонарей. Сегодня комнату освещают лишь свечи в керамических подсвечниках, которые мама расставила по всей комнате. Шесть на крышке пианино и два на кофейном столике. Все золотое и угрюмое. Отсутствие обычного света делает комнату еще более жуткой.
Папа протягивает мне кружку горячего шоколада. В нем плавают кусочки зефира. Я делаю глоток. Это мой любимый осенний напиток, обычно я получаю его, когда хорошо себя веду. Я говорю: "Погодите-ка. Я думала я уже достаточно взрослая. Разве это не детский напиток?"
- Абайда, ты уже не ребенок.
- Как это понимать?
Стук в дверь.
- Ш-ш-ш, - шепчет папа.
Я пью. Шоколад нашептывает тепло и уют, разливает сладость и тьму по языку. Я наслаждаюсь им и жду, когда папа откроет дверь.
Снова стук в дверь, на этот раз громче. Я ставлю кружку и иду к двери.
- Не открывай, - шепчет мама.
- Это Кевин? - громко спрашиваю я и слышу ползущие вдоль стен шепот и бормотание множества людей.
- Мама, это я, - доносится из-за двери голос Кевина. Мой брат-близнец, умерший в прошлом году. Мой левый бок всегда мерзнет, потому что его нет там, где он должен быть.
- Это не он, - шепчет мама.
- Абайда. Это я. Впусти меня. Я всего лишь хочу увидеть тебя еще раз.
- Кевин! - я бегу к входной двери и хватаюсь за ручку.
Папа хватает меня за руку, но я открываю засов и поворачиваю ручку прежде, чем он успевает остановить меня.
Дверь открывается на один дюйм, на два, на три, и я вижу Кевина. Он не плотный, лишь очертание в голубом свете, но на его лице знакомая полуулыбка, какой мы обменивались, когда делил шутку не произнесенную вслух. Все мое тело болит от тоски по нему. Я пытаюсь установить с ним мысленный контакт, которые всегда нас связывал, по которому я постоянно скучаю.
Мой разум натыкается на что-то очень ледяное. Это больно. Я прилипаю к нему, как будто лизнув замерзшие перила. Крошечный всполох тепла, оранжевый отпечаток пальца, тает в бесконечных льдах. Узор и цвет кажутся знакомыми, радостное свечение моей жизни пока Кевин был жив. Я тянусь...
Папа захлопывает дверь и запирает ее. Его рука грубо обхватывает мои плечи. Он тянет меня в гостиную. "Ты хоть знаешь, что ты только что наделала?" - шепчет он.
- Кевин, - шепчу я.
- Это не Кевин, - он ставит меня перед собой и трясет за плечи. - Абайда. Это не Кевин. Кевина больше нет. Ты же знаешь.
Я не знаю. Я только что его видела. Чувствовала его.
Не он. Но версия его. Лучше, чем ничего. Лучше, чем прошлый полумертвый год, в который я, как зомби, плелась сквозь свою жизнь, живя только для того чтобы помнить, что Кевина больше нет.
Дверь трещит. Засов поворачивается. Дверь медленно приоткрывается. Один дюйм, два, три. Что-то зеленое и жуткое просачивается внутрь, растекается по деревянному полу, катится к нам низкой, бурлящей, мутной волной.
- Слишком поздно, - шепчет мама.
Родители обнимаются. Они закрывают глаза, когда зеленое дотрагивается до их туфлей и шипит.
Я смотрю вверх и думаю о Индии, запертой в комнате наверху с одеялом, затыкающим щель под дверью. Закуски. Напитки. Туалет. Может быть, утром она сможет наделать достаточно шума, чтобы кто-нибудь пришел и выпустил ее.
Я встаю на колени и тянусь рукой к зеленому, а разумом - к Кевину.