Представим пальму. Пыльные бока.
Местами раскаленные места.
На толстый ствол надето свысока
подобье вертолетного винта.
Представим пальму — и пейзаж вокруг.
Невозмутимый средиземный юг.
Конечно, воду — озеро, залив.
Прилив нетороплив и терпелив.
Со всей возможной тщательностью, на
которую способен интерес,
бесцельно, словно беглая волна,
катящийся по мусору словес, —
представим солнце. Духоту и пот.
неосторожный взгляд, следящий взлет
тяжелой чайки — вдруг ожжется о
слепящее бездонное пятно.
Теперь легко представить склон горы.
Кудлатый лес разросся, словно мох.
По старомодным правилам игры
приблизим к небу замки, штук до трех.
Под замками, но все же наверху,
рассадим крыши, как грибы во мху.
Запутанный дорожный серпантин
нарушит идилличность сих картин.
Что остается? Мелочь, пустяки,
забившие божественный гроссбух.
Ржавеющие пляжные мостки.
Ржавеющие профили старух.
Ржавеющая на глазах рука
сомлевшего под солнцем толстяка.
Созвучие прилива и цикад.
Ржавеющее озеро. Закат.
Закат. Из-под церковного креста
устало звякнет тридцать пять минут.
Этюдец под названьем "Красота",
написанный с усердьем, не возьмут
и в местную корчму — не тот масштаб.
Вот гипсовая рыба подошла б,
а что до красоты — вы из окна,
взгляните, сударь: там и тут - она!
Что ж, глянем. То же. Так же, да не так.
Явилась перспектива. Кривизна
пространства словно изменила знак,
и даль небес, как вещь в себе, ясна.
Представим время — вот его каркас,
как музыка, проносится сквозь нас,
и речь, опричь банального ух ты,
линяет пред явленьем красоты...
Поэзия бессмысленна. Пойдем
изменим ей с каким-нибудь фуфлом.
Нам, скиснувшим под северным дождем,
пристало заниматься ремеслом:
поставкой осетра и голавля
из гипса в Элизейские Поля,
почти задаром — за кувшин вина
в одной харчевне, с видом из окна...
|
