Однажды лаборант Т решил написать статью о том, как создавался фильм Стэнли Кубрика и роман Артура Кларка "Космическая одиссея: 2001". Вопрос этот Т исследовал тщательно, с отступлениями и подробностями (см. обзор в АК https://fantlab.ru/blogarticle53542), и, разумеется, он не мог обойти вниманием рассказ "The Sentinel", с которого, собственно, всё и начиналось. На русском этот рассказ под названием "Часовой" впервые был опубликован в журнале "Юный техник" в 1973 году, в сокращённом переводе Л. Этуша. А дальше, как обнаружил лаборант Т, произошла вполне предсказуемая фигня - во все последующие издания составители включили именно этот перевод, избегая, впрочем, малейших упоминаний о том, что он сокращённый. "Да ладно, чего там, - говорил, должно быть, какой-нибудь редактор, - подумаешь, пару абзацев научной нудятины выкинули. Он от этого только лучше стал!" В общем, лаборанту Т стало интересно, что же такое сократили юные техники, и тогда к делу подключился я. Я по-быстрому "на коленке" перевёл вырезанные куски, вставил их на прежние места и оказалось, что рассказ в советской редакции похудел всего-то процентов на 10-15. Вот только юные техники выкинули из него отнюдь не пару абзацев с популярной астрономией. И если урезанных подробностей быта экспедиции и "антинаучных" идей Кларка о существовании жизни на Луне просто немного жаль, то вычеркнутые финальные фразы ("Опаньки!" - сказал я) полностью меняли тональность концовки рассказа, да и, по сути, весь его смысл. КАРАУЛ! НАС ОБМАНЫВАЛИ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ!!! Помещать перевод на сайте администрация ФЛ, естественно, захлыздила (пиратка!), и лаборанту Т пришлось высылать текст всем интересующимся в личку. А я все эти месяцы вспоминал, что сбросил человеку сырой подстрочник, что парочка идиом там переведена дословно, и что в переводе Этуша есть несколько косяков, которые стоило бы исправить... В общем, меня внезапно достало выискивать баги в чужих переводах РЭХ, и я устроил себе день отдыха и заново перевёл весь "Sentinel", который теперь доступен на Самиздате.
Артур Кларк. Часовой
В следующий раз, когда высоко в небе появится полная Луна, обратите внимание на её правый край, и пусть ваш взгляд поднимется вдоль края диска. Там, в районе двух часов, вы заметите маленький тёмный овал; его без труда обнаружит любой человек с нормальным зрением. Эта огромная, окруженная каменной стеной равнина, одна из самых прекрасных на Луне, известна как Mare Crisium - Море Кризисов. Триста миль в диаметре, окружённая кольцом великолепных гор, она была совершенно неисследованной территорией, пока мы не вступили на неё поздним летом 1996 года.
Наша экспедиция была немаленькой. У нас было два тяжёлых грузовых корабля, которые доставили наши запасы и оборудование с главной лунной базы в Mare Serenitatis<* Mare Serenitatis - Море Ясности.>, в пятистах милях от нас. Были также три небольшие ракеты, предназначенные для перевозки на короткие расстояния в районах, которые наши наземные транспортные средства не могли пересечь. К счастью, большая часть Mare Crisium очень плоская. Нет никаких огромных трещин, столь распространённых и опасных в других местах, и очень мало кратеров или гор любого размера. Насколько мы могли судить, наши мощные гусеничные вездеходы без труда могли доставить нас в любую точку, куда бы мы ни захотели.
Тогда в качестве геолога (или селенолога, если соблюдать точность) я руководил группой исследователей в южном районе моря. За неделю мы проехали сотню миль, огибая основания гор, тянущихся вдоль берега древнего моря, пересохшего миллиарды лет назад. Когда на Земле зарождалась жизнь, здесь она уже вымирала и воды отступали, обнажая склоны этих огромных скал, отступали вглубь, в пустое чрево Луны. Равнина, которую мы пересекали, когда-то лежала под толщей океана в полмили глубиной, спокойного, не знающего приливов и отливов, а теперь единственным признаком влаги был иней, он иногда встречался нам в пещерах, куда не проникал жгучий свет солнца.
Мы отправились в путь рано, на неспешном лунном рассвете, и до наступления темноты оставалась почти неделя земного времени. Раз по шесть на дню мы оставляли наш вездеход и выходили наружу в скафандрах, искать интересные минералы или устанавливать ориентиры для будущих путешественников. Это была ничем не примечательная рутина. В лунной разведке нет ничего опасного или даже особо интересного. Мы могли комфортно жить в течение месяца в наших герметичных вездеходах, а если у нас возникали проблемы, мы всегда могли по радио вызвать помощь и спокойно ждать, пока один из космических кораблей не придёт нам на помощь.
Я сейчас сказал, что в лунных исследованиях нет ничего интересного? Нет, конечно же, это не так! Невозможно устать от этих невероятных гор, гораздо более прочных, чем мягкие холмы Земли. Огибая бесчисленные мысы исчезнувшего моря, мы никогда не знали, какие новые великолепные виды нам откроются. Всё южное побережье Mare Crisium представляет собой обширную дельту, некогда созданную реками, должно быть, их питали ливневые дожди, изливавшиеся на горы в короткий вулканический век, когда Луна была молода. Каждая из этих древних долин была приглашением, она бросала нам вызов, звала подняться на неизведанные возвышенности. Но у нас впереди были сотни миль, которые нужно было покрыть, и мы могли лишь провожать глазами высоты, которые предстояло покорять другим.
Жизнь на вездеходе протекала по земному времени, ровно в 22:00 мы посылали на базу последнюю радиограмму и на этом наша работа на сегодня завершалась. Снаружи скалы ещё рдели под лучами почти вертикального Солнца, но для нас наступала ночь, которая длилась восемь часов - до очередного пробуждения. Тогда один из нас готовил завтрак, остальные жужжали электрическими бритвами, а кто-то включал коротковолновый приёмник, ловивший сигналы с Земли. И порой, когда запах жареных сосисок начинал заполнять каюту, было трудно поверить, что мы не вернулись в наш родной мир - всё было так обычно и уютно, если не обращать внимания на пониженный вес и неестественную медлительность, с которой предметы падали на пол.
В тот день настала моя очередь готовить завтрак, и я был на камбузе, оборудованном в углу главной каюты. Прошли годы, но ничто не истерлось в моей памяти, потому что радио только что сыграло одну из моих любимых мелодий, старую валлийскую мелодию, "David of the White Rock"<* Можете послушать её на тюбике https://www.youtube.com/watch?v=89yfs2X308U >.
Наш водитель уже надел космический скафандр и вышел наружу, осмотреть гусеничные траки. Мой помощник Луис Гарнетт поднялся на пост управления, сделать записи, которые вчера не успел занести в журнал.
Я, словно обычная земная домохозяйка, склонился над сковородкой, дожидаясь румяной корочки на сосисках, а мой взгляд бесцельно скользил по горному хребту; он закрывал собой всю южную часть горизонта, а на востоке и на западе скрывался из виду за изогнутым краем Луны. Казалось, до него всего миля или две, но я знал, что до ближайших гор было не менее двадцати миль. На Луне с увеличением расстояния детали не теряются из вида - здесь нет той, почти невидимой дымки, которая размывает, а иногда изменяет очертания отдаленных предметов на Земле.
Эти горы были высотой десять тысяч футов, они круто поднимались с равнины обрывистыми уступами, словно выброшенные в небо сквозь расплавленную кору неким подземным извержением тысячелетней давности. Даже основания ближайших гор были скрыты от меня крутым изгибом поверхности равнины, ведь Луна - это очень маленький мир, и от того места, где я стоял, до горизонта было всего лишь две мили.
Я поднял глаза к вершинам, на которые никто никогда не поднимался, к вершинам, которые задолго до зарождения жизни на Земле видели, как отступающие океаны, угрюмо погружаются в свои могилы, унося с собой надежду и утренние обещания этого мира. Солнечный свет, отражаясь от этих бастионов бил по глазам с такой силой, что глазам было больно, а чуть выше, над их вершинами спокойно сияли звёзды, в небе более чёрном, чем зимняя полночь на Земле.
Я уже отворачивался, когда мой взгляд уловил металлический блеск на гребне большого мыса, впадавшего в море милях в тридцати к западу. Это была крохотная точка света, звезда, выхваченная с небес когтистой лапой жестокого горного пика. Я решил, что это какая-то гладкая поверхность скалы отразила солнечный свет и, как природный гелиограф, направила его прямо в мои глаза. Подобные явления не редкость. Когда Луна находится во второй четверти, с Земли иногда видны длинные цепочки гор в Oceanus Procellarum <*Oceanus Procellarum - Океан Бурь.>, горящие радужным бело-голубым светом: это солнечные лучи, отраженные их склонами, летят от одного мира к другому. Но мне было любопытно узнать, что за камень может сиять там так ярко, и я забрался в смотровую башню и развернул наш четырехдюймовый телескоп на запад.
Того, что я увидел, было достаточно, чтобы измучить себя любопытством. Горные вершины были видны так ясно и чётко, что казалось, до них было не больше полумили, однако то, что отражало солнечный свет, было слишком мало, чтобы можно было его разглядеть. И всё же мне казалось, что предмет этот симметричный, а вершина, на которой он покоится, была удивительно плоской. Я долго смотрел на эту сверкающую загадку, напряжённо вглядываясь в пространство, пока запах горелого из камбуза не оповестил, что наши сосиски на завтрак зря совершили путешествие в четверть миллиона миль.
Всё это утро мы спорили о нашем маршруте по Mare Crisium, в то время как горы на западе поднимались всё выше и выше в небо. Даже когда мы надевали скафандры, покидали вездеход и занимались изысканиями, дискуссия продолжалось по радио. Совершенно очевидно, утверждали мои спутники, что на Луне никогда не существовала какая-либо форма разумной жизни. Единственные живые существа, которые здесь когда-либо существовали, это несколько примитивных видов растений и их несколько менее вырожденные предки. Я, как и все, прекрасно это знал, но знал и то, что бывают ситуации, когда учёный не должен бояться выставить себя дураком.
- Послушайте, - наконец сказал я, - я взберусь туда хотя бы для своего собственного душевного спокойствия. Высота горы менее двенадцати тысяч футов - это всего две тысячи при земной гравитации. Я поднимусь туда за двадцать часов. Во всяком случае, я всегда хотел подняться на эти холмы, а это отличный повод это сделать.
- Если ты не свернёшь себе шею, - возразил Гарнетт, - то станешь посмешищем всей экспедиции, когда мы вернёмся на базу. И тогда эту гору, видимо, назовут "Глупость Вильсона".
- Я не сверну себе шею, - твёрдо сказал я. - Вспомни, кто первым поднялся на Пико и Геликон?
- Разве ты не был в те дни чуточку моложе? - мягко заметил Луис.
- Это ещё одна хорошая причина, - ответил я с достоинством, - не хуже любой другой.
В тот вечер мы остановили вездеход в полумиле от выступа и рано легли спать. Утром Гарнетт собирался идти со мной. Хороший альпинист, он часто сопровождал меня в подобных экспедициях. А наш водитель был только рад, что мы оставляем машину в его полном распоряжении.
На первый взгляд эти скалы казались абсолютно недосягаемыми, но в мире, где всё весит в шесть раз меньше, чем на Земле, восхождение на горы не представляет трудности - если вы не боитесь высоты, разумеется. Настоящая опасность лунного альпинизма кроется в излишней самоуверенности: падение с высоты шестьсот футов убьёт вас на Луне так же точно, как падение со ста футов на Земле.
Первый привал мы сделали на широком уступе, на высоте 4000 футов над равниной. Восхождение было не очень сложным, но мои конечности ломило от непривычных усилий, и я был рад отдыху. Вездеход всё ещё был виден - крошечное металлическое насекомое далеко внизу у подножия скалы. Прежде чем начать следующий этап восхождения, мы сообщили о своих успехах водителю.
В наших скафандрах была комфортная прохлада, потому что их холодильные агрегаты сражались с яростным солнцем и уносили тепло, разливавшееся по телу от наших усилий. Мы редко разговаривали друг с другом, только давали друг другу советы по скалолазанию и обсуждали план восхождения. Я не знаю, о чём думал Гарнетт, возможно, о том, что самая безумная авантюра, в какую он когда-либо ввязывался. Я по большей части был с ним согласен, но мне было вполне достаточно радости восхождения, ощущения того, что ни один человек никогда не проходил здесь раньше, и восхищения постоянно расширяющейся перспективой.
Не помню, чтобы меня как-то особенно взволновало, когда я увидел перед собой стену скалы, которую впервые увидел в телескоп с расстояния в тридцати миль. Она возвышалась над нашими головами футов на пятьдесят, дальше было плато, и там, на плато - то, что поманило меня и заставило преодолевать эти бесплодные пустоши. Наверняка это был всего лишь валун, расколотый несколько веков назад упавшим метеоритом, и сколы его, всё ещё свежие, сверкали в этой неизменной непоколебимой тишине.
На скале не видно было ни одного выступа, за который можно было бы ухватиться руками, и нам пришлось использовать кошку. В мои усталые руки словно влилась новая сила, когда я раскрутил над головой трезубый металлический якорь, и он поплыл к звёздам. В первый раз он соскочил и, когда мы потянули за веревку, медленно сполз вниз. На третьей попытке зубья врезались глубоко, и даже наш общий вес не смог его сдвинуть.
Гарнетт взглянул на меня с беспокойством. Вероятно, он хотел идти первым, но я улыбнулся ему сквозь стёкла шлема и покачал головой. Медленно, неторопливо, я начал последний подъём.
Даже в скафандре я весил здесь всего сорок фунтов, поэтому я подтягивался то на одной руке, то на другой, без помощи ног. Добравшись до кромки, я задержался, и помахал рукой своему спутнику, затем перелез через край и, встав на ноги, уставился на то, что находилось прямо передо мной.
Вы должны понимать, что до этого момента я был почти уверен, что меня не ждёт здесь ничего необычного или странного. Почти, но не совсем; и именно эта разница и влекла меня вперёд. Ведь если бы у меня не было ни тени сомнения, я бы и не сдвинулся с места, верно?
Я стоял на плато около ста футов в поперечнике. Когда-то поверхность его была гладкой, слишком гладкой для природного образования - однако за бесчисленные века падавшие метеориты разбили и покрыли шрамами его поверхность. Плато разровняли, чтобы установить на нём сверкающую, похожую на пирамиду конструкцию в два человеческих роста высотой. Она была вделана в скалу, словно гигантский драгоценный камень.
Должно быть, в первые мгновения я не испытывал никаких эмоций, затем почувствовал сильное воодушевление и странную, ни с чем не сравнимую радость. Ибо я любил Луну и теперь знал, что стелющиеся мхи Аристарха и Эратосфена были не единственной формой жизни, которую она породила в молодости. Старая, дискредитированная мечта первых исследователей оказалась реальностью. И здесь, среди прочего, некогда существовала лунная цивилизация, и я был первым, кто её нашёл. То, что я прибыл, возможно, с опозданием в сто миллионов лет, меня не огорчало; достаточно было того, что я вообще пришёл.
Потом мой мозг вернулся к нормальной работе и начал анализировать и задавать вопросы. Что это, здание, или святилище, или нечто, не имеющее названия на нашем языке? Если это здание, то зачем его воздвигли в столь удалённом и недоступном месте? Я подумал, что оно могло быть храмом, и представил, как адепты какого-то странного культа молили своих богов сохранить их жизни, поскольку жизнь на Луне угасала со смертью её океанов. Но их мольбы были тщетны.
Я двинулся вперёд, чтобы осмотреть этот предмет тщательнее, но смутное чувство осторожности помешало мне подойти слишком близко. Я был немного знаком с археологией и попытался представить себе культурный уровень цивилизации, чьи строители выровняли горную вершину и подняли на неё эти сверкающие зеркальные поверхности, которые всё ещё слепили мои глаза.
Я думаю, египтяне могли бы соорудить нечто подобное, если бы их рабочие имели в своём распоряжении те странные материалы, что использовали местные, куда более древние архитекторы. Предмет был мал, и мне не приходило в голову, что его могла создать раса более развитая, чем мои современники. Идея о существовании разумной жизни на Луне и сама-то по себе была слишком ошеломляющей, потому моя гордость не позволяла мне сделать ещё один шаг и признать эту унизительную истину.
А потом я заметил кое-что, от чего мои волосы встали дыбом, нечто настолько банальное и настолько невинное, на что многие, вероятно, не обратили бы никакого внимания. Я упоминал, что плато было повреждено метеоритами? Ещё его покрывали несколько дюймов космической пыли, которая всегда оседает на поверхность миров, где нет ветров, способных её потревожить. Тем не менее, пыль и шрамы от метеоритов резко исчезали, оставляя нетронутым широкое кольцо, окружающее маленькую пирамиду, словно невидимая стена защищала её от разрушительного действия времени и редкой, но непрерывной бомбардировки из космоса.
В наушниках кто-то кричал, и я понял, что Гарнетт непрерывно вызывает меня какое-то время. На подгибающихся ногах я подошёл к краю скалы и жестом попросил его подняться, не решаясь заговорить. Затем я вернулся к очерченному в пыли кругу. Я поднял обломок скалы и легонько бросил его в сверкающую загадку. Если бы камешек исчез в этом невидимом барьере, я бы не удивился, но он словно ударился о гладкую полусферическую поверхность и легко скатился на плато.
И тогда я понял, что стоящее передо мной невозможно сопоставить ни с чем из созданного в древности человеческий расой. Это было не здание, а машина, и её защищали силы, бросившие вызов Вечности. Эти силы, какими бы они ни были, всё ещё действовали, и, возможно, я подошёл непозволительно близко. Я подумал о разных видах радиации, которые человек сумел загнать в ловушку и приручить в минувшем столетии. Насколько я мог судить, в этот момент я уже был обречён, так же безоговорочно, как человек, вошедший в беззвучную смертоносную ауру незащищённого атомного реактора.
Я помню, как повернулся к Гарнетту, который уже присоединился ко мне и теперь неподвижно стоял рядом со мной. Похоже, он меня вообще не замечал, поэтому я не стал его больше тревожить, а подошёл к краю утеса, пытаясь упорядочить свои мысли. Там, внизу, лежало Mare Crisium - Море Кризисов, по-настоящему чуждое и незнакомое для большинства людей, но вполне знакомое для меня. Я поднял глаза к полумесяцу Земли, покоящемуся в своей звёздной колыбели, и подумал о том, что скрывалось под её облаками, когда неведомые нам строители завершили свою работу. Были ли там окутанные паром джунгли эпохи Карбона или суровые берега, на которые должны были выползти первые земноводные, чтобы завоевать сушу, или совсем раннее, долгое одиночество, предшествовавшее наступлению жизни?
Не спрашивайте, почему я не осознал правду раньше - правду, которая кажется столь очевидной сейчас. Вначале, взволнованный своим открытием, я предположил, что эта кристаллическая диковина была создана какой-то расой, принадлежавшей отдалённому прошлому Луны, но внезапно, с ошеломляющей силой я осознал, что они были столь же чужды Луне, как и я сам.
За двадцать лет пребывания на Луне мы не нашли никаких следов жизни, кроме нескольких выродившихся видов растений. Но лунная цивилизация, какие бы причины её не погубили, не могла оставить после себя одно-единственное свидетельство своего существования.
Я снова взглянул на сверкающую пирамиду, и она показалась мне ещё более чуждой всему, что когда-либо существовало на Луне. И я почувствовал, что меня трясёт - я зашёлся глупым истерическим смехом, вызванным волнением и перенапряжением: мне почудилось, что маленькая пирамида говорит со мной. Она сказала:
- Извините, я сама здесь чужая...
* * *
Нам потребовалось двадцать лет, чтобы взломать невидимый щит и добраться до машины, спрятанной внутри этих хрустальных стен. То, чего мы не могли постичь, мы в конечном итоге разрушили варварской силой атома, и теперь я могу рассматривать фрагменты прекрасной сверкающей вещи, которую я когда-то нашёл высоко в горах.
Они лишены для нас всякого смысла. Механизмы пирамиды (если это действительно механизмы) созданы по технологии, которая находится далеко за пределами нашего понимания, возможно, технологии парафизических сил.
Теперь, когда мы достигли других планет, эта тайна мучит всех нас ещё больше, поскольку мы знаем, что в нашей Вселенной только Земля когда-либо была родиной разумной жизни. Но ни одна погибшая цивилизация нашего мира не могла построить эту машину, мы знаем это, потому что толщина слоя метеоритной пыли помогла определить возраст пирамиды - её установили там, на горе, задолго до того, как жизнь вышла из морей на Земле.
Когда наш мир был вдвое моложе, нечто со звёзд пронеслось по Солнечной системе, оставило этот знак своего пребывания и продолжило свой путь. Пока мы не уничтожили его, машина работала, следуя цели, указанной её создателями. Что за цель это была? Вот моя догадка:
Млечный Путь насчитывает почти сто миллиардов звёзд, и расы, населяющие миры других солнц, давным-давно должны были достичь и превзойти те высоты, к которым мы только-только подбираемся. Задумайтесь об этих цивилизациях из давних времён, озарённых последним вспышками Творения, хозяев вселенной, ещё столь молодой, что жизнь существовала лишь в горстке миров. Их уделом было одиночество, какого мы не можем себе представить, одиночество богов, которые вглядываются в бесконечность и не находят тех, с кем могут поделиться своими мыслями.
Должно быть, они обыскивали звёздные кластеры, как мы сегодня исследуем планеты. Повсюду были другие миры, но они были пустынны или населены ползающими бессмысленными созданиями. Такова была и наша Земля, и дым гигантских вулканов всё ещё застилал её небеса, когда первый корабль потомков рассвета показался из бездны за Плутоном. Он миновал замёрзшие внешние миры, зная, что жизнь не могла сыграть никакой роли в их судьбе. Он остановился среди внутренних планет, согревающих себя огнем Солнца и ждущих начала их собственной истории.
Должно быть, эти странники увидели Землю, безопасно кружившую в узкой зоне между огнём и льдом, и решили, что она отмечена среди прочих детей Солнца, что в отдалённом будущем, на ней зародится разум. Но впереди их ожидало бесчисленное множество звёзд, и, возможно, они больше сюда не вернуться.
И поэтому они оставили часового, одного из миллионов ему подобных, разбросанных по всей Вселенной, наблюдать за всеми мирами, обещающими зарождение жизни. Это был маяк, который веками терпеливо посылал сигналы о том, что он ещё не обнаружен.
Возможно, теперь вы понимаете, почему эту кристаллическую пирамиду установили на Луне, а не на Земле. Её создателей не интересовали расы, едва преодолевшие собственную дикость. Наша цивилизация могла их заинтересовать только в том случае, если бы мы доказали способность к выживанию - выйти в космос и оторваться от Земли, нашей колыбели. Это вызов, который рано или поздно должны принять все разумные расы. Это вдвойне трудная задача, потому что её осуществление требует освоения атомной энергии и последнего выбора - между жизнью и смертью.
После того, как мы миновали этот кризис, момент, когда мы найдём пирамиду и заставим её открыться, был только вопросом времени. Теперь её сигналы прекратились, и те, кто следил за ними, обратят своё внимание на Землю. Возможно, они захотят помочь нашей младенческой цивилизации. Вот только сейчас они уже очень и очень стары, а старики зачастую относятся к молодым с безумной старческой ревностью.
И теперь я уже никогда не могу смотреть на Млечный Путь и не задаваться вопросом, из какой точки небосвода, из какого звёздного скопления к нам придут их эмиссары. Прошу простить мне столь обыденное сравнение, но, разрушив пирамиду, мы включили пожарную сигнализацию, и нам теперь ничего не остаётся, кроме как ждать.
