Слободян Владислав : другие произведения.

Роберт Сойер. "Жить дальше"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Жить дальше

[]

Роберт Сойер Жить дальше

     Мудрый человек никогда не захочет стать моложе.
Джонатан Свифт (1667–1745)

     Сколько бы лет вам было, если бы вы не знали, сколько вам лет?
Лерой «Сэтчел» Пэйдж (1906–1982)

Часть первая

Глава 1

Воскресенье, 2 февраля 2048 года

     Это была хорошая жизнь.
     Дональд Галифакс оглядывал гостиную скромного дома, в котором они с его женой Сарой жили уже шестьдесят лет, и эта мысль возвращалась к нему снова и снова. О, были в ней взлёты и падения, и падения те казались тогда погружением в адскую бездну — медленное угасание матери, борьба Сары с раком груди, сложные периоды, через которые прошёл их брак — но в целом, сейчас, когда всё уже сказано и сделано, их жизнь выглядела очень даже неплохо.
     Когда всё уже сказано и сделано.
     Дон покачал головой, но вовсе не от огорчения. Он всегда был реалистом, прагматиком, и знал, что сейчас ему не осталось ничего, кроме как подводить итоги и вспоминать прошлое. Когда тебе восемьдесят семь, ничего другого и не остаётся.
     Гостиная была узкой и длинной. Камин был встроен в центр одной из длинных стен, между двух автополяризующихся окон, но он не мог вспомнить, когда в нём последний раз горел настоящий огонь. Разжигать его, а потом убирать стало слишком большой морокой.
     На каминной полке стояли фотографии в рамках, в том числе фото Сары и Дона в день их свадьбы в 1988. Она была в белом платье, он — в смокинге, который на самом деле был чёрным, но на фото казался серым — выцвел вместе с остальной фотографией. Другие изображали их сына Карла ещё малышом, а рядом — его же в день выпуска из бизнес-школы Мак-Гилла[1], а также их дочь Эмили: на одной ей было двадцать лет, на другой, уже голографической — за сорок. Было здесь и несколько голографий внуков.
     Также несколько наград: пара маленьких, которые Дон получил на соревнованиях по скрэбблу, и здоровая, полученная Сарой от Международного Астрономического Союза. Он не смог вспомнить точно, что на ней написано, поэтому, осторожно ступая, подковылял поближе и прочитал:

     САРЕ ГАЛИФАКС
     КОТОРАЯ ДОГАДАЛАСЬ
     1 марта 2010

     Он кивнул, вспоминая, как горд был он в тот день, хотя её слава ненадолго перевернула их жизнь вверх дном.
     Над каминной полкой был установлен магнифотовый телевизор экран, и когда они ничего не смотрели, на нём показывалось время угловатыми красными цифрами футовой высоты — чтобы Сара могла их разглядеть с другого края комнаты. Как она часто язвила, ей очень повезло, что она в своё время не стала оптическим астрономом. Сейчас на экране было 15:17. На глазах Дона зажглись остальные сегменты последней цифры, и стало 15:18. Празднество было назначено на 15:00, но пока ещё никто не явился, и Сара тоже ещё была наверху, занимаясь последними приготовлениями.
     Дон поклялся себе быть терпимее с внуками. Он никогда не собирался на них ворчать, но почему-то всегда так выходило: в его возрасте постоянно что-то болит, и характера это не улучшает.
     Он услышал, как открывается дверь. Дом знал биометрию его детей, и они всегда входили, не звоня в дверь. На одном краю гостиной была короткая лестница, ведущая к входной двери, на другом — лестница побольше, ведущая к спальням. Дон подковылял к той, что вела наверх.
     — Сара! — крикнул он. — Они пришли!
     После этого он перешёл на другой край комнаты; каждый шаг отдавался крошечным уколом боли. Никто ещё не появился — это Торонто, а на дворе февраль, и, глобальное потепление или нет, а всё равно нужно снять с себя и куртку, и ботинки. Ещё не дойдя до лестницы, он определил по голосам, что явилась команда Карла.
     Он оглядел их, стоя наверху лестницы, и не смог сдержать улыбки. Его сын, его невестка, его внук и его внучка — часть его бессмертия.
     Карл изогнулся так, что у Дона едва не заболела спина от одного вида, стягивая с ноги ботинок. Под таким углом Дону была ясно видна довольна большая плешь на макушке сына — избавиться от неё было бы проще простого, будь Карл тщеславен, однако ни Дона, ни его сына, которому уже стукнуло сорок четыре, нельзя было в этом упрекнуть.
     Анджела, светловолосая жена Карла, была на десять лет младше мужа. Она стягивала ботинки с малышки Кэсси, которая сидела на одной из ступенек лестницы. Кэсси, не принимавшая в процессе активного участия, взглянула наверх и увидела Дона. Её круглое личико расплылось в широчайшей улыбке.
     — Дедушка!
     Он помахал ей. Закончив разоблачаться, все поднялись в гостиную. Проходя мимо с прямоугольной коробкой для торта, Анджела чмокнула его в щёку. Двенадцатилетний Перси был следующим, за ним шесть ступенек одолела Кэсси, цепляясь за перила, до которых она едва могла дотянуться.
     Дон нагнулся к ней, ощутив, как закололо в спине. Ему хотелось взять Кэсси на руки, но это было невозможно. Он ограничился тем, что позволил ей обхватить себя крошечными ручками за шею и обнять. Кэсси не понимала, что делает ему больно, и он терпел, пока она его не отпустила. После этого она кинулась в гостиную и ускакала следом за матерью на кухню. Дон посмотрел ей вслед и заметил, как со второго этажа спускается по лестнице Сара, по одной ступеньке за раз, придерживаясь за перила обеими руками.
     К тому времени, как она добралась до нижней ступеньки, Дон услышал, как дверь отрывается вновь. Явилась его дочь Эмили — разведена, без детей. Вскоре все сгрудились в гостиной. При нормальных обстоятельствах Дон благодаря кохлеарным имплантам слышал вполне хорошо, однако сейчас он с трудом различал реплики отдельных диалогов на фоне заполнившего комнату гомона. И всё же это была его семья, в полном составе. И он был рад этому, только вот…
     Только вот этот раз мог быть последним. Всего шесть недель назад они собирались у Карла в Эйджаксе[2] на Рождество. Обычно его дети и внуки собрались бы вместе только на следующее Рождество, но…
     Но ты не можешь полагаться на то, что дотянешь до следующего Рождества; не в этом возрасте.
     Нет; ему не следует об этом думать. Сегодня праздник, торжество. Надо веселиться, и…
     И вдруг у него в руках оказался фужер с шампанским. Эмили кружила по комнате, раздавая фужеры взрослым, а Карл разливал детям сок в пластмассовые стаканы.
     — Папа, встань рядом с мамой, — сказал Карл. Дон сделал, как просили, проковыляв к Саре на другой край комнаты. Она не стояла — не могла подолгу стоять — а сидела в старом «Сибарите», чудовищных размеров мягком кресле с откидной спинкой. Ни он, ни она больше не раскладывали это кресло, хотя внуки любили возиться с его механизмом. Он встал рядом с Сарой, поглядел сверху на её редеющие белоснежные волосы. Она, насколько смогла, изогнула шею, чтобы бросить взгляд на него, и улыбка пересекла её лицо — ещё одна линия на ландшафте из трещин и складок.
     — Всем внимание! — крикнул Карл. Он был старшим из детей Сары и Дона и всегда верховодил. — Минуточку внимания, пожалуйста! — Разговоры и смех быстро стихли, и под взглядом Дона Карл поднял свой фужер с шампанским. — Я хочу предложить тост. За маму и папу, в шестидесятую годовщину их свадьбы!
     Все взрослые подняли свои фужеры, и через секунду дети последовали их примеру стаканами с соком.
     — За Дона и Сару! — сказала Эмили, а Перси добавил: — За бабушку и дедушку!
     Дон отхлебнул немного шампанского — первый алкоголь с Нового года. Он отметил, что рука дрожит больше, чем обычно: не от возраста — от чувств.
     — Ну, папа, что скажешь? — спросил Карл. Он улыбался от уха до уха. Эмили снимала всё на датакомм. — Прошёл бы ты через всё это ещё раз?
     Вопрос задал Карл, но ответ Дона предназначался Саре. Он поставил свой фужер на маленький чайный столик рядом с её креслом, потом тяжело и болезненно опустился на одно колено, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами сидящей жены. Он взял её за руку, ощутив тонкую, почти прозрачную кожу, натянутую на вздувшиеся суставы, и заглянул в бледно-голубые глаза.
     — Ни на миг не задумался бы, — тихо произнёс он.
     Эмили испустила долгий театральный вздох восхищения.
     Сара сжала его руку и улыбнулась ему, той самой асимметричной усмешкой, которая покорила его тогда, когда им обоим не было тридцати, а потом сказала с твёрдостью, которую редко можно было слышать теперь в её голосе:
     — И я тоже.
     Карла от торжественности момента немного понесло.
     — За следующие шестьдесят лет! — провозгласил он, поднимая фужер, и Дон обнаружил, что сам смеётся над нелепостью этого предположения.
     — Почему нет? — сказал он, медленно поднимаясь на ноги и снова беря свой фужер. — Почему, чёрт возьми, нет?
     Зазвонил телефон. Он знал, что чисто голосовые телефоны его дети считают старомодными, но ни он, ни Сара не испытывали никакого желания заменять его ни на обычный видеофон, ни тем более на голографический. Его первой мыслью было не брать трубку; если кому надо, оставят сообщение. Но, возможно, это звонят поздравить — может быть, даже его брат Билл из Флориды, куда он уезжает на зиму.
     Беспроводная трубка оказалась на другом краю комнаты. Дон приподнял брови и кивнул Перси, который был рад исполнить такое важное поручение. Он моментально оказался у телефона, но вместо того, чтобы принести трубку Дону, нажал кнопку ответа и вежливо произнёс:
     — Квартира Галифаксов.
     Возможно, Эмили, которая стояла возле Перси, и услышала, что ответили на том конце, но Дон не смог ничего разобрать. Через секунду он услышал, как Перси ответил: «Секундочку» и пошёл обратно. Дон протянул руку за трубкой, но Перси качнул головой.
     — Это бабушку.
     Сара с удивлённым видом взяла трубку, которая, опознав её отпечатки пальцев, тут же увеличила громкость.
     — Алло? — сказала Сара.
     Дон с интересом смотрел на неё, однако Карл разговаривал с Эмили, Анджела следила, чтобы её дети не расплёскивали сок, а…
     — Бог ты мой! — воскликнула Сара.
     — Что такое? — спросил Дон.
     — Вы уверены? — спросила Сара в трубку. — Вы абсолютно уверены, что это не… Нет, нет, конечно, вы проверили бы. Но… Боже ж ты мой!
     — Сара, — сказал Дон. — Что там?
     — Погодите, Ленора, — сказала Сара в телефон, потом прикрыла дрожащей рукой микрофон. — Это Ленора Дарби, — сказала она, повернувшись к нему. Он понимал, что должен знать это имя, но никак не мог вспомнить — теперь с ним такое случалось сплошь и рядом — и это, похоже, отразилось на его лице. — Ты должен её помнить, — сказала Сара. — Из магистратуры. Ты её видел на последней рождественской вечеринке на факультете.
     — И что?
     — Так вот, — сказала Сара, словно сама не верила, что произносит эти слова, — Ленора говорит, что пришёл ответ.
     — Что? — переспросил Карл, который оказался по другую сторону её кресла.
     Сара обернулась к сыну, но Дон всё уже знал и так; он прекрасно понял, о чём она говорит, и отступил на полшага назад, опершись для равновесия на угол книжного шкафа.
     — Пришёл ответ, — сказала Сара. — Инопланетяне с Сигмы Дракона ответили на сообщение, которое моя команда отправила им почти сорок лет назад.

Глава 2

     Большинство шуток портятся от частого повторения, но некоторые превращаются в старых друзей, вызывая улыбку каждый раз, как приходят на ум. Для Дона Галифакса именно таким было замечание Конана О'Брайена[3], сделанное десятилетия назад. Майкл Дуглас и Кэтрин Зета-Джонс объявили о рождении свой первой дочери. «Мои поздравления, — сказал О'Брайен. — И если она пошла в маму, то её будущему мужу сейчас за сорок».[4]
     Между Сарой и Доном не было такого разрыва в возрасте. Они оба родились в 1960 и всегда шли по жизни нога в ногу. Им обоим было двадцать семь, когда они поженились; тридцать один, когда родился Карл, их первенец, и сорок девять, когда…
     Стоя сейчас рядом с Сарой и глядя на неё, Дон вспомнил тот день и поражённо покачал головой. Эта новость попала на первые полосы всех газет мира — тогда у газет ещё были полосы. Первого марта 2009 года было получено радиосообщение с планеты, обращающейся вокруг звезды Сигма Дракона.
     Мир много месяцев корпел над этим сообщением, пытаясь понять, что же инопланетяне хотели сказать. И в конечном итоге не кто иной, как Сара Галифакс догадалась, о чём в нём была речь, и именно она возглавила международную команду, сочинившую официальный ответ, который был отправлен обратно в годовщину получения первого сигнала.
     Поначалу публика с нетерпением ждала свежих новостей, однако Сигма Дракона находится в 18,8 световых годах от Земли, из чего следовало, что сигнал до неё доберётся только в 2028, а ответ драконианцев, каков бы он ни был, достигнет Земли никак не раньше октября 2047 года.
     Некоторые теле- и сетевые программы не забыли упомянуть прошлой осенью о том, что ответ может прийти «в любой момент начиная с сегодняшнего дня». Но не пришёл. Ни в октябре, ни в ноябре, ни в декабре, ни в январе, ни…
     До этого самого дня.
     Стоило Саре закончить разговор с Ленорой и положить трубку, как телефон зазвонил вновь. Звонили, как она объяснила театральным шёпотом, зажимая ладонью микрофон, из «Си-эн-эн». Дон помнил столпотворение, которое случилось в прошлый раз после того, как она догадалась о цели первого сообщения. Господи, куда девались все эти годы?
     Все теперь стояли или сидели полукругом, лицом к Саре. Даже дети сообразили, что происходит что-то важное, хотя и понятия не имели, что именно.
     — Нет, — говорила Сара. — Нет, я не могу прокомментировать. Нет, вы не можете. У меня сегодня годовщина. Я не собираюсь её портить, допуская в дом незнакомцев. Что? Нет, нет. Послушайте, мне сейчас правда некогда. Хорошо. Хорошо. Да, да. До свидания. — Она нажала кнопку завершения разговора, посмотрела на Дона и слабо пожала костлявыми плечами. — Прошу прощения за суматоху, — сказала она. — Это…
     Телефон зазвонил снова — электронное пиканье, которое Дону не нравилось и в лучшие времена.
     Карл, снова принимая командование на себя, взял телефон из рук матери и решительно отключил звуковой сигнал.
     — Оставят сообщение, если нужно.
     Сара нахмурилась.
     — А что, если кому-нибудь нужна помощь?
     Карл развёл руками.
     — Вся твоя семья здесь. Кто ещё может позвонить? Успокойся и наслаждайся праздником.
     Дон обвёл взглядом комнату. Карлу было шестнадцать, когда его мама ненадолго стала знаменитой, но Эмили было всего десять, и она тогда толком не понимала, что происходит. Она смотрела на Сару с выражением восторга на узком лице.
     Телефоны в других комнатах продолжали звонить, но на них было легко не обращать внимания.
     — Итак, — сказал он, — эта самая, как её? Ленора? Она сказала что-нибудь о содержании сообщения?
     Сара покачала головой.
     — Нет. Только то, что оно определённо с Сигмы Дракона и, похоже, начинается с того же самого символа, что они использовали в прошлый раз.
     — Разве тебе не хочется узнать, что они ответили?
     Сара вытянула перед собой руки, словно говоря «помогите мне встать». Карл шагнул вперёд, ухватил её за руки, и осторожно поднял мать на ноги.
     — Конечно, мне хочется узнать, — сказала она, — но его всё ещё принимают. — Она взглянула на невестку. — Давайте накрывать на стол.

     Дети и внуки удалились где-то в девять вечера. Карл, Анджела и Эмили всё убрали и привели в порядок после ужина, так что Дон с Сарой просто сидели в гостиной на диване, наслаждаясь вновь наступившим покоем. В какой-то момент этого вечера Эмили обошла дом и поотключала звуковой сигнал на всех телефонах, так что они до сих пор молчали. Однако счётчик сообщений автоответчика увеличивался каждые несколько минут. Это напомнило Дону ещё одну старую шутку, на этот раз из времён его юности, про парня, который любил ходить за Элизабет Тейлор, когда та заходила в «Макдональдс», чтобы видеть, как меняются на табло цифры. Эти табло десятилетиями сообщали, что «Обслужено более 99 миллиардов», однако он помнил, какая поднялась шумиха, когда их заменили на «Обслужено более 1 триллиона».
     Иногда лучше просто прекратить считать, подумал он — особенно, когда ведёшь обратный отсчёт. Они оба дожили до восьмидесяти семи лет и до шестидесятой годовщины брака. Но их наверняка уже не будет, когда подойдёт семидесятая годовщина; такие карты попросту не выпадают. В сущности…
     В сущности, удивительно, что они прожили так долго, но, возможно, они держались как раз в надежде достичь бриллиантового юбилея.
     Всю свою жизнь он читал о людях, которые умерли сразу после своего восьмидесятого, девяностого или сотого дня рождения. Они цеплялись за жизнь буквально одной только силой воли, пока не достигали этого великого дня, и затем просто разжимали руки.
     Дону исполнилось восемьдесят семь три месяца назад, а Саре — за пять месяцев до этого. Это не была дата, которой они могли дожидаться. Но шестидесятилетие свадьбы! Это такое редкостное событие!
     Ему захотелось обнять сидящую рядом на диване Сару за плечи, но задирать так руку было больно, и…
     И тут до него дошло. Возможно, она дожидалась не юбилея их свадьбы. Возможно, на самом деле она всё это время ждала возможности увидеть, какой ответ пришлют драконианцы. Ему захотелось, чтобы контакт был установлен со звездой в тридцати или сорока световых годах вместо всего лишь девятнадцати. Он хотел, чтобы она держалась. Он не знал, что будет делать, если она уйдёт, а…
     И такие истории он тоже видел множество раз в новостях за все эти годы: о мужьях, умирающих всего через несколько дней после жён, и о жёнах, сдающихся и перестающих бороться после смерти второй половины…
     Дон знал, что такой день, как сегодня, заслуживает какого-нибудь комментария, но когда открыл рот, то смог произнести лишь два слова, которые, впрочем, тоже неплохо подводили итог:
     — Шестьдесят лет.
     Она кивнула.
     — Немало.
     Он немного помолчал, потом сказал:
     — Спасибо.
     Она повернула голову к нему.
     — За что?
     — За… — Он вскинул брови и слегка пожал плечами, ища ответ. И, наконец, сказал, очень тихо: — За всё.
     Автоответчик, стоящий на столике у дивана, продолжал наращивать счётчик непринятых звонков.
     — Хотел бы я знать, что ответили инопланетяне, — сказал Дон. — Надеюсь, это не какой-нибудь дурацкий автоответчик: «Простите, но меня не будет на планете в течение следующего миллиона лет». — Сара засмеялась, а Дон продолжал: — «Если вам нужна срочная помощь, обратитесь к моему ассистенту Загдорфу в…»
     — Какой же ты у меня дурень, — сказала она, похлопывая его по руке.

     Хоть они и пользовались чисто голосовым телефоном, автоответчик у них был вполне современный.
     — Со времени последней проверки оставленных сообщений принято сорок восемь звонков, — сказал прибор мягким мужским голосом на следующее утро, когда они уселись за стол. — Из них тридцать девять оставили сообщение. Все тридцать девять для Сары. Тридцать одно от средств массовой информации. Вместо того, чтобы проигрывать их в порядке получения, предлагается ранжировать их по объёму аудитории данного СМИ, начиная с телевизионных сетей. «Си-эн-эн»…
     — А те сообщения, что не от СМИ? — спросила Сара.
     — Первое от вашего парикмахера. Второе от Института SETI. Третье от факультета астрономии и астрофизики Университета Торонто. Четвёртое…
     — Воспроизведи то, что из университета.
     Высокий женский голос:
     — Доброе утро, профессор Галифакс. Это снова Ленора — ну, вы помните, Ленора Дарби. Простите, что в такую рань, но я подумала, что кто-то должен вам позвонить. Все сейчас работают над интерпретацией сообщения по мере его приёма — здесь, в Маунтин-Вью, в Аллене, везде — и, в общем, вы не поверите, профессор Галифакс, но мы думаем, что сообщение… — она понизила голос, словно собралась сказать что-то неприличное, — …зашифровано. Не просто закодировано для передачи, но по-настоящему зашифровано — ну, вы понимаете, так, чтобы его нельзя было прочитать, не имея ключа.
     Сара посмотрела на Дона с выражением полнейшего изумления на лице. Леонора продолжала говорить:
     — Я знаю, посылка зашифрованного сообщения не имеет ни малейшего смысла, но драконицацы, похоже, сделали именно это. Начало сообщения полностью состоит из математического материала, изложенного в символах, которыми они пользовались в прошлый раз, и компьютерные гуру говорят, что оно описывает алгоритм шифрования. А остальная часть сообщения — полнейшая белиберда, предположительно, из-за того, что она зашифрована. Понимаете? Они рассказывают нам, как их сообщение зашифровано и дают нам алгоритм расшифровки, но не дают нам ключа, который нужно скормить этому алгоритму, чтобы собственно расшифровать сообщение. Это какая-то бессмыслица, и…
     — Остановить, — сказала Сара. — Какова длительность сообщения?
     — Ещё две минуты шестнадцать секунд, — ответила машина и добавила: — Она весьма разговорчива.
     Сара покачала головой и посмотрела на Дона.
     — Зашифровано! — провозгласила она. — Полная ахинея. Ну зачем инопланетянам посылать нам сообщение, которое мы не сможем прочитать?

Глава 3

     Сара с любовью вспоминала «Сайнфелд»[5], хотя, к сожалению, испытания временем он не выдержал. И всё же одно из наблюдений Джерри, похоже, оставалось верным и сейчас, полстолетия спустя. Когда дело касается телевизора, то мужчины ведут себя как охотники, переключаются с канала на канал в постоянном поиске чего-то лучшего, тогда как женщинам комфортно в рамках одной-единственной программы. Но сегодня Сара обнаружила, что сама постоянно переключает каналы: телевидение и сеть заполнила загадка зашифрованного послания драконианцев. Она смотрела новости о букмекерах, выплачивающих вознаграждение тем, кто правильно угадал день, когда будет получен ответ, о фундаменталистах, объявляющих новое послание сатанинским искушением, и о ненормальных, утверждающих, что они уже расшифровали таинственную передачу.
     Конечно, она была страшно рада, что ответ, наконец, пришёл, однако, переключая каналы на гигантском мониторе над каминной полкой, она понимала, что в то же время разочарована тем, что за годы, прошедшие с момента получения первого сообщения, не было обнаружено никаких других инопланетных сигналов. Как Сара как-то сама сказала в одном интервью, очень похожем на те, что она видела сегодня, «это, безусловно, правда, что мы не одни — и всё же нам по-прежнему довольно одиноко».
     Её беготня по каналам прерывалась каждый раз, как кто-то подходил к двери и звонил в звонок; изображение визитёра автоматически появлялось на мониторе. Бо́льшая их часть была, по всей видимости, репортёрами; до сих пор существуовали журналисты, которые не только рассылают е-мейлы, звонят по телефону и рыщут по интернету.
     Те из соседей, что жили здесь, на Бетти-Энн-драйв, четыре десятилетия назад, знали о Сарином звёздном часе, но большинство окрестных домов с тех пор успели не по одному разу сменить владельцев. Интересно, что подумают те, что поселился здесь недавно, о фургонах новостных каналов, один за другим сворачивающих к её дому? Ну да ладно; по крайней мере, в этом нет ничего постыдного, как в полицейских машинах, постоянно приезжающих к живущему напротив семейству Кучма; к тому же до сих пор Сара попросту игнорировала людей, звонящих в дверь, хотя…
     Господи, прости!
     Она не могла проигнорировать это.
     Лицо, внезапно появившееся на мониторе, не было человеческим.
     — Дон! — позвала она, почувствовав, как пересохло в горле. — Дон, иди сюда!
     Он ушёл на кухню готовить кофе — без кофеина, разумеется; это было всё, что доктор Бонхофф им теперь позволяла. Дон шаркающими шагами вернулся в гостиную; он был одет в сине-зелёный кардиган поверх незаправленной в штаны красной рубашки.
     — Что такое?
     Она указала на монитор.
     — Батюшки… — тихо произнёс он. — Как это сюда попало?
     Она снова указала на экран. Позади странной головы виднелся подъезд к их дому, с которого Карл только сегодня утром откидывал снег. На нём стояла дорогая на вид зелёная машина.
     — На этом, надо полагать.
     Дверной звонок прозвонил ещё раз. Она сомневалась, что существо, нажавшее кнопку звонка, испытывало какое-то нетерпение. Скорее, некий бесстрастный таймер побудил его позвонить ещё раз.
     — Хочешь, чтоб я его впустил? — спросил Дон, всё ещё глядя на круглое синее лицо с немигающими глазами.
     — Э-э… да, — сказала Сара. — Думаю, да.
     Она смотрела, как он подходит к ведущим к входной двери ступенькам и начинает медленно спускаться по ним, на одну ступеньку за раз. Она последовала за ним и остановилась наверху — и заметила, что кто-то из внуков забыл свой цветастый шарф. К тому времени, как Дон достиг двери, звонок прозвучал в третий раз — максимальное количество, которое позволяла его программа. Дон отпер замок, убрал цепочку и потянул тяжёлую дубовую дверь на себя, открывая взгляду…
     Сара уже давно не видела никого их них во плоти — хотя выражение «во плоти» здесь не очень подходило.
     Перед ними стоял, поблёскивая на солнце, робот — на её взгляд, одна из последних моделей; он выглядел более изысканно и молодцевато, чем все, что она видела раньше.
     — Здравствуйте, — сказал робот Дону совершенно обычным мужским голосом. Он был примерно пяти футов шести дюймов ростом: достаточно, чтобы нормально функционировать в мире людей, но не настолько высокий, чтобы люди его пугались. — Могу я видеть доктора Сару Галифакс?
     — Я Сара Галифакс, — ответила она. Голова робота повернулась и поднялась, уставившись на неё. Сара подозревала, что он анализировал её лицо и голос, чтобы убедиться, что она — это и правда она.
     — Здравствуйте, доктор Галифакс, — сказал робот. — Вы не отвечали на звонки на ваш квартирный телефон, поэтому я принёс вам исправный аппарат. Кое-кто хотел бы с вами поговорить. — Робот поднял правую руку, в которой Сара едва смогла разглядеть датакомм-раковину.
     — И кто же этот «кое-кто»? — спросила она.
     Робот чуть-чуть наклонил голову, давая понять, что он прислушивается к словам кого-то ещё.
     — Коди Мак-Гэвин, — сказал он. Сара почувствовала, как её сердце пропустило удар; ей захотелось, чтобы она сейчас стояла на самой лестнице, а не на площадке наверху — тогда она могла бы схватиться за перила. — Вы ответите на звонок?
     Дон обернулся к Саре с круглыми глазами и раскрытым от удивления ртом.
     — Да, — сказала она.
     Слово было произнесено очень тихо, но роботу, по-видимому, не составила труда его расслышать.
     — Вы позволите? — спросил он.
     Дон кивнул и отступил в сторону. Робот вошёл в коридор, и Сара с изумлением заметила, что он обут в простые галоши, которые он, одним текучим движением согнувшись в пояснице, снял, обнажив синеватые металлические ступни. Машина прошагала через вестибюль, стуча пятками по старому, истёртому дереву пола, и легко взошла на первые две ступеньки — достаточно для того, чтобы протянуть датакомм Саре. Она взяла его.
     — Его надо раскрыть, — услужливо подсказал робот.
     Сара сделала это и тут же услышала сигнал вызова из крошечного динамика. Она поспешно поднесла датакомм к уху.
     — Здравствуйте, доктор Галифакс, — произнёс чёткий женский голос. Саре было не очень хорошо слышно, но она не знала, где здесь регулируется громкость. — Подождите секунду; мистер Мак-Гэвин сейчас ответит.
     Сара взглянула на мужа. Она множество раз говорила ему, как терпеть не может людей, которые вот так вот заставляют вас ждать. Практически всегда это какой-нибудь надутый болван, считающий, что его время дороже, чем время любого другого. Но в данном случае, полагала Сара, это истинная правда. О, на Земле, возможно, и есть несколько человек, зарабатывающих в час больше, чем Коди Мак-Гэвин, но она не смогла бы вот так сразу припомнить имя хотя бы одного из них.
     Как Сара часто говорила, SETI — это Бланш Дюбуа[6] научных изысканий: она всегда зависит от милости незнакомцев. Будь то сооснователь «Майкрософт» Пол Аллен, пожертвовавший в 2004 году 13,5 млн. долларов на массив радиотелескопов, или сотни тысяч частных пользователей компьютеров, жертвующих проекту «SETI@home» лишние такты своих процессоров, программа «Поиска Внеземного Разума»[7] десятилетие за десятилетием оставалась на плаву благодаря щедрости тех, кто верил, во-первых, что мы можем быть не одиноки, и, во-вторых, что это имеет какое-то значение.
     Коди Мак-Гэвин к сорока годам сколотил миллиарды на разработке и производстве роботов. Его проприоцептивная сенсорная сеть являлась основой конструкции любого современного робота на планете. Он родился в 1985 и всю свою жизнь увлекался астрономией, научной фантастикой и космонавтикой. Его коллекция предметов, связанных с программой «Аполлон», предприятием, начавшимся и завершившимся задолго до его рождения, была крупнейшей в мире. А после кончины Пола Аллена он стал крупнейшим спонсором программы «SETI».
     Сразу после слов секретарши в датакомме заиграла музыка. Сара узнала Баха — и поняла шутку: она, вероятно, была из числа очень немногих ещё живущих, кому она была понятна. Много лет назад, задолго до первого сигнала из созвездия Дракона, в одной из дискуссий о том, какого рода послание люди могли бы отправить к другим звёздам, Карл Саган забраковал Баха, потому что, по его словам, «это бы выглядело, будто мы хвастаемся».
     Посреди кончерто музыка оборвалась, и послышался хорошо знакомый голос: Мак-Гэвин разговаривал с тем бостонским акцентом, в котором «р» в слове «Гарвард» практически не произносится.
     — Здравствуйте, доктор Галифакс. Простите, что заставил вас ждать.
     Она почувствовала, как её голос дрогнул в манере, никак не связанной с возрастом.
     — Это пустяки.
     — Значит, они всё-таки это сделали, не так ли? — с явным удовольствием сказал он. — Они ответили.
     — Похоже на то, сэр. — В восемьдесят семь совсем немного людей, которых станешь называть «сэром», но у неё это вырвалось само собой.
     — Я знал, что они ответят, — сказал Мак-Гэвин. — Я просто знал. Теперь у нас завязывается диалог.
     Она улыбнулась.
     — И теперь наша очередь отвечать — как только мы сообразим, как расшифровать сообщение. — Дон пересёк прихожую и теперь преодолевал шесть ступеней. Когда он оказался рядом, она немного отставила датакомм от уха, чтобы ему тоже было слышно. Робот тем временем занял позицию у самой входной двери.
     — Точно-точно, — сказал Мак-Гэвин. — Мы должны поддержать разговор. И именно поэтому я и звоню вам, Сара — вы не возражаете, если я буду называть вас по имени?
     На самом деле ей очень нравилось, когда молодые люди называют её по имени; так она чувствовала себя более живой.
     — Ни в коей мере.
     — Сара, я хочу сделать вам предложение.
     Сара не смогла удержаться.
     — Только не при муже.
     — Хи-хи, — сказал Мак-Гэвин. — Тогда скажем так: у меня для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться.
     В молодости у Дона хорошо получалось изображать Марлона Брандо. Он надул щёки, насупился и задвигал головой, словно тряся брылями, но ничего не сказал. Сара беззвучно рассмеялась и хлопнула его по руке.
     — Да? — сказала она в датакомм.
     — Я хотел бы обсудить это лично. Вы ведь сейчас в Торонто, верно?
     — Да.
     — Вы не могли бы подъехать ко мне в Кембридж[8]? Я бы прислал за вами самолёт.
     — Я… я не хотела бы никуда ехать без мужа.
     — Конечно, конечно. Это ведь и его касается, в некотором роде. Приезжайте вдвоём.
     — Э-э… дайте нам секунду посоветоваться.
     — Разумеется, — ответил Мак-Гэвин.
     Сара закрыла микрофон ладонью и посмотрела на Дона, вскинув брови.
     — Давно, в школе ещё, — сказал он, — нас заставили составить список двадцати вещей, которые бы мы хотели сделать, прежде чем умрём. Я не так давно случайно наткнулся на свой. Один из пунктов, которые ещё не вычеркнуты — «прокатиться на частном самолёте».
     — Хорошо, — сказала она в датакомм. — Договорились. Почему бы нет?
     — Замечательно, великолепно, — ответил Мак-Гэвин. — Утром за вами заедет лимузин и отвезёт в вас в Трюдо, если вы не возражаете.
     Трюдо — это в Монреале; в Торонто аэропорт называется Пирсон. Однако Сара поняла, что он имеет в виду.
     — Договорились.
     — Отлично. Я переключаю вас на моего помощника; он позаботится обо всех деталях. Увидимся завтра за ленчем.
     И снова заиграл Бах.

Глава 4

     Сейчас, когда Дон об этом вспоминал, то удивлялся, как часто они с Сарой говорили о крахе программы «SETI» перед самым её успехом. Как-то раз он пришёл домой — ему тогда было где-то под сорок пять, то есть то был примерно 2005 год — и обнаружил её сидящей в недавно купленном «Сибарите» и слушающей айпод. Дон сразу понял, что она слушает не музыку — она никогда не могла удержаться, чтобы не барабанить пальцами или не притопывать ногой в такт.
     — Что слушаешь? — спросил он.
     — Это лекция, — заорала Сара в ответ.
     — Да ты что! — крикнул он и ухмыльнулся.
     Она с виноватым видом вытряхнула из ушей маленькие белые наушники.
     — Прости, — сказала она нормальным голосом. — Это лекция, которую Джил читала в «Фонде Долгого Сейчас».
     Дон знал, что в SETI, как в Голливуде, есть свои звёзды. В «Тинсел-Тауне»[9] использование фамилий сразу выдавало в вас чужака, и точно так же было в кругах, в которых вращалась Сара, где Фрэнк всегда означал Фрэнка Дрейка, Пол — Пола Шуха, Сет — Сета Шостака, Сара — Сару Галифакс, а Джил — Джил Тартер[10].
     — Долгого чего?
     — «Долгого Сейчас», — повторила Сара. — Это группа, которая пытается поощрять долговременное мышление, когда ты мыслишь так, словно сейчас — это эпоха, а не момент времени. Они строят гигантские часы — Часы Долгого Сейчас — которые будут тикать раз в год, бить раз в столетие, а кукушка будет выскакивать каждую тысячу лет.
     — Отличная работа, если сможешь такую заполучить, — сказал он. — Да, а где дети? — Карлу тогда было двенадцать, Эмили — шесть.
     — Карл внизу, смотрит телевизор. А Эмили я опять сослала в её комнату за разрисовывание стен.
     Он кивнул.
     — И о чём же говорит Джил? — Сам он не был знаком с Джил и знал её только через Сару.
     — О том, почему SETI, в силу необходимости, является долгосрочным проектом, — сказала Сара. — Только на самом деле она лишь затуманивает этот вопрос.

     — Как так?
     — Ну, она так и не подходит к главной мысли, состоящей в том, что SETI по определению должна быть делом нескольких поколений, как строительство огромного собора в средневековье. Это траст, нечто такое, что мы передаём своим детям, а они передают своим.
     — У нас не слишком хороший послужной список в таких вещах, — сказал он, устраиваясь на широком мягком подлокотнике «Сибарита». — Ну, то есть, окружающая среда — мы как бы держим её в трасте и передаём дальше поколению Карла и Эмили. И посмотри, как мало наше поколение сделало для предотвращения глобального потепления.
     Она вздохнула.
     — Я знаю. Но Киотское соглашение было шагом вперёд.
     — Не больно-то оно помогло.
     — Это да.
     — Но, ты знаешь, — сказал Дон, — мы просто не приспособлены к мышлению в стиле этого, как его, «долгого сейчас». Оно анти-дарвинистское. Оно противно нашей биологии.
     — Что? — Сара была искренне удивлена.
     — В прошлом месяце мы делали передачу про семейный отбор для «Quirks and Quarks»[11]; я кучу времени убил на редактирование интервью. — Дон работал звукоинженером на радио «Си-би-си». — Опять был Ричард Докинз, по спутниковому каналу из «Би-би-си». Он говорил, что в конкурентной ситуации ты автоматически отдаёшь предпочтение своему сыну перед сыном своего брата, правильно? Конечно: в твоём сыне половина твоей ДНК, а в сыне брата — лишь четверть. Но когда приходится выбирать между сыном брата и двоюродным братом, то тогда ты отдашь предпочтение сыну брата, то есть племяннику — потому что у твоего двоюродного брата лишь одна восьмая твоих генов.
     — Всё верно, — сказала Сара. Она чесала ему спину. Было очень приятно.
     Дон продолжал:
     — А у троюродного брата лишь одна тридцать вторая часть твоей ДНК. А у четвероюродного — одна шестьдесят четвёртая. А когда ты последний раз слышала о том, как кто-то вызвался отдать почку для спасения четвероюродного брата? Большинство людей понятия не имеют о том, кто их четвероюродные братья, и больше того, им наплевать, что с ними будет. У них недостаточно общей ДНК, чтобы возбудить такой интерес.
     — Обожаю, когда ты говоришь про математику, — поддразнила его Сара. С дробями у Дона дела были не лучше, чем с математикой в целом.
     — И со временем, — сказал он, — общая часть ДНК выдыхается, как дешёвая кола. — Он улыбнулся, довольный своим сравнением, хотя Сара прекрасно знала, что единственная кола, которую он признаёт, поставляется в серебристых банках с красной надписью. — Твои собственные потомки становятся четвероюродными братьями всего через шесть поколений, а шесть поколений — это меньше двух столетий.
     — Я могу назвать своих четвероюродных. Хелена, Диллон и…
     — Ну, ты-то особенная. И как раз поэтому тебя интересует SETI. Для остального мира в четвероюродных попросту недостаточно дарвиновского интереса. Эволюция сформировала нас таким образом, что нам безразлично то, что не собирается проявить себя в ближайшем будущем, потому что в отдалённом у нас уже не будет достаточно близких родственников. Джил, вероятно, пляшет чечётку вокруг этого факта, потому что именно его она не хочет озвучивать: что для широкой публики SETI лишена смысла. Разве Фрэнк, — с которым он тоже никогда не встречался, — не посылал сигнал куда-то за тысячи световых лет?
     Он обернулся к Саре и увидел, как она кивает.
     — Послание Аресибо в 1974 году. Отправлено к M13, шаровому скоплению.
     — И на каком расстоянии оно находится?
     — Двадцать пять тысяч световых лет.
     — То есть пройдёт пятьдесят тысяч лет, прежде чем мы сможем получить ответ. У кого хватит терпения столько ждать? А я вот сегодня получил е-мэйл с прикреплённой ПДФкой и задумался, стоит ли её читать, ведь чтобы её загрузить и открыть, понадобится целых десять секунд. Нам нужно немедленное вознаграждение; любая задержка кажется нам невыносимой. Как SETI может прижиться в мире, населённом существами с таким образом мыслей? Послать сообщение и потом десятки и сотни лет ждать ответа? — Он покачал головой. — Да кто захочет играть в такую игру? У кого есть на неё время?

Глава 5

     Когда роскошный частный самолёт приземлился, Дон Галифакс мысленно вычеркнул этот пункт из списка. Немногие оставшиеся в нём пункты, включая «переспать с супермоделью» и «встретиться с далай-ламой» казались теперь недостижимыми, да и практически лишёнными интереса.
     Было жутко холодно, когда они спускались по металлической лесенке на лётное поле. Стюардесса помогала Дону на каждой ступеньке, а пилот поддерживал Сару. Отрицательная сторона частных самолётов — они не подъезжают к «кишке». Как и многие другие пункты в списке Дона, этот в конечном итоге оказался не таким замечательным, как он надеялся.
     Их дожидался белый лимузин. Робот-водитель был наряжен в кепку той разновидности, которую ожидаешь увидеть на водителе лимузина и не на ком другом. Он великолепно справился с доставкой их в «Мак-Гэвин Роботикс», всю дорогу описывая историю и достопримечательности местности, через которую они проезжали, голосом достаточно громким, чтобы они слышали его без труда.
     Корпоративный кампус «Мак-Гэвин Роботикс» состоял из семи расползшихся в стороны зданий, разделённых обширными засыпанными снегом пространствами; компания была тесно связана с лабораторией искусственного интеллекта в расположенном неподалёку MIT[12]. Лимузин заехал прямо в подземный гараж, так что Дону и Саре не пришлось снова выходить на холод. В сопровождении робота-водителя они медленно доковыляли до сверкающего лифта, который поднял их в холл. Здесь их встретили живые люди — они поприветствовали их, забрали верхнюю одежду и на ещё одном лифте отвезли на четвёртый этаж главного здания.
     Офис Коди Мак-Гэвина был длинным и узким и полностью занимал одну из боковых сторон здания; его окна выходили на западную часть кампуса. Его рабочий стол был из полированного гранита; такой же стол для посетителей с вычурными креслами по бокам тянулся от него влево, а справа располагался такой же длинный, отлично укомплектованный бар с роботом-кельнером.
     — Сара Галифакс! — воскликнул Мак-Гэвин, вскакивая с кожаного кресла с высокой спинкой.
     — Здравствуйте, сэр, — ответила Сара.
     Мак-Гэвин лёгкими шагами приблизился к ним.
     — Для меня большая честь, — сказал он. — Правда. — Он был одет, как предположил Дон, по последней топ-менеджерской моде: тёмно-зелёный спортивный пиджак без лацканов и более светлую зелёную рубашку, на которой вертикальная цветная клякса посреди груди заменяла галстук. Никто больше не носит галстуков.
     — А это, как я понимаю, ваш муж, — сказал Мак-Гэвин.
     — Дон Галифакс, — представился Дон. Он протянул руку — хотя уже давно не любил этого делать. Молодые люди пожимали её слишком сильно, и она потом болела. Но пожатие Мак-Гэвина было мягким, и он сразу её отпустил.
     — Рад познакомиться, Дон. Пожалуйста, располагайтесь. — Он сделал жест в сторону своего стола, где, к изумлению Дона, два роскошных мягких кресла с подлокотниками поднимались из открывшихся в покрытом ковром полу люков. Мак-Гэвин помог Саре перейти кабинет, держа её под руку, и усадил в одно из кресел. Дон дошаркал по ковру до другого, которое теперь казалось прочно приделанным к полу, и опустился в него.
     — Кофе? — предложил Мак-Гэвин. — Или что-нибудь другое?
     — Просто воды, пожалуйста, — ответила Сара.
     — То же самое, — сказал Дон.
     Богач кивнул роботу за барной стойкой, и машина принялась наполнять стаканы. Мак-Гэвин примостил зад на краешке гранитной столешницы и оглядел Дона с Сарой. Он не особенно красив, подумал Дон. У него были рыхлые черты лица и скошенный подбородок, из-за которого его лоб казался ещё больше. Тем не менее, он наверняка не чурался пластической хирургии. Дон знал, что Мак-Гэвину за шестьдесят, но выглядел он от силы на двадцать пять.
     Внезапно робот оказался рядом, протягивая Дону изящный хрустальный бокал, полный воды, в котором подпрыгивали два кубика льда. Машина протянула такой же бокал Саре и бесшумно откатилась обратно к бару.
     — Итак, — сказал Мак-Гэвин, — поговорим без обиняков. Я сказал, что я хочу, — он сделал паузу и произнёс с особенным ударением, намекая на вчерашнюю шутку, — сделать вам предложение. — Дон заметил, что он смотрит только на Сару. — И я его готов его сделать.
     Сара улыбнулась.
     — Как мы говорили про радиотелескоп Very Large Array, я вся внимание.
     Мак-Гэвин кивнул.
     — Первое сообщение с Сигмы Дракона было настоящей головоломкой, пока вы не догадались, какова его цель. Второе, похоже, ещё большая загадка. Зашифровано, надо же! Кто бы мог подумать?
     — Это весьма странно, — согласилась она.
     — То-то и оно, — сказал Мак-Гэвин. — То-то и оно. Но я уверен, что вы можете помочь её расколоть.
     — Я даже и близко не специалист по дешифровке кодов, — сказала она. — Моей специальностью, если это можно так назвать, было прямо противоположное: понимание вещей, которые предназначены для того, чтобы их мог прочитать кто угодно.
     — Конечно, конечно. Но в прошлый раз у вас было озарение насчёт того, что хотят сказать драконианцы. И мы знаем, как расшифровать второе сообщение. Мне сказали, что инопланетяне это очень чётко дали понять. Всё, что нам нужно, это угадать, какой для дешифровки нужен ключ, и я подозреваю, что ваш опыт в этом деле будет неоценим.
     — Вы очень добры, — сказала она, — но…
     — Но ведь это правда, — сказал Мак-Гэвин. — Тогда вы были ключевым элементом, и я убеждён, что ваше участие сыграет ключевую роль и сейчас, и в будущем.
     Она моргнула.
     — В будущем?
     — Да, да, в будущем. У нас начался диалог, а в нём важна связность. Я уверен, что мы раскроем содержание текущего сообщения, но даже если нет, мы всё равно пошлём ответ. И я хочу, чтобы вы были поблизости, когда придёт их ответ на это наше сообщение.
     Дон ощутил, как его глаза разражено щурятся, но Сара лишь рассмеялась.
     — Не говорите чепухи. Я умру задолго до этого.
     — Не обязательно, — сказал Мак-Гэвин.
     — Пройдёт минимум тридцать восемь лет, прежде чем мы получим ответ на сообщение, которое пошлём сегодня, — сказала она.
     — Это так, — ровным тоном согласился Мак-Гэвин.
     — Мне тогда будет… гмм…
     — Сто двадцать пять, — подсказал Мак-Гэвин.
     У Дона кончилось терпение.
     — Мистер Мак-Гэвин, к чему это? Нам с женой в лучшем случае осталось несколько лет. Мы оба это знаем.
     Сара допила воду из своего бокала. Робот бесшумно возник с полным и обменял его на пустой.
     Мак-Гэвин посмотрел на Дона.
     — Вы знаете, пресса всё описывала неправильно с самого первого дня. Даже большинство работающих в SETI этого не понимают. Это не Земля общается со второй планетой Сигмы Дракона. Планеты друг с другом не разговаривают. Люди разговаривают. Некая конкретная личность на Сигме Дракона II послала сообщение, и некая конкретная личность на этой планете — вы, Сара Галифакс, — догадалась, о чём в нём говорится, и организовала отправку ответа. Остальные — все люди здесь, и все драконианцы на Сигме Дракона, которым интересно, что же было сказано — все они читали через ваше плечо. Вы, доктор Галифакс, переписываетесь с этим конкретным драконианцем. Так получилось, что почтовые расходы оплачиваю я, но в переписке состоите именно вы.
     Сара посмотрела на Дона, потом снова на Мак-Гэвина. Она отпила воды из бокала, вероятно, чтобы выиграть несколько секунд на раздумья.
     — Это очень… необычная интерпретация, — сказала она. — Из-за того, что между отправкой сообщения и получением ответа на него проходит так много времени, SETI — это занятие для целых цивилизаций, а не отдельных людей.
     — Нет-нет, это не так, совершенно не так, — сказал Мак-Гэвин. — Каковы фундаментальные положения SETI? Наверняка вот этот из их числа: практически любая раса, с которой мы вступим в контакт, будет более развита, чем мы. Почему? Потому что к настоящему моменту мы пользуемся радио всего сто пятьдесят три года, что исчезающее мало по сравнению с четырнадцатью миллиардами лет, в течение которых существует вселенная. Практически наверняка любая цивилизация, с которой мы свяжемся, пользуется радио дольше, чем мы.
     — Да, — сказала Сара.
     — И что? — добавил Дон.
     — А то, — сказал Мак-Гэвин, — что короткий срок жизни характерен лишь для технологически неразвитых цивилизаций. Через какое, по-вашему, время после изобретения радио разумные существа смогут декодировать ДНК или то, что у них является носителем наследственной информации? Через какое время они овладеют переливанием крови, трансплантацией органов, клонированием тканей? Как скоро они справятся с раком и болезнями сердца, или с подобными заболеваниями, оставленными им в наследство их неряшливой эволюцией? Сто лет? Двести? Несомненно, не больше трёхсот или четырёхсот. Согласны?
     Он посмотрел на Сару, видимо, ожидая, что она кивнёт. Она не кивнула, и через секунду он продолжил:
     — Так же, как инопланетяне, с которыми мы вступим в контакт, почти наверняка пользуются радио дольше нас, они почти наверняка умеют продлевать срок своего существования далеко за пределы той жалкой горстки лет, что длилась их жизнь раньше. — Он развёл руками. — Нет, здесь всё верно: общение между двумя планетами — это не что-то такое, что начинает одно поколение, продолжает другое, и принимает, как эстафету, третье. Даже с учётом временны́х масштабов, навязываемых скоростью света, межзвёздное общение — это почти наверняка общение между двумя конкретными индивидуумами. И вы, доктор Галифакс — наш индивидуум. Вы уже доказали, много лет назад, что вы знаете, как они мыслят. Никто другой этого не смог.
     — Я… — тихо сказала она, — я буду рада стать… гмм… лицом компании по отправке нашего следующего ответа, но после этого… — Она слегка приподняла свои узкие плечи, будто говоря, что остальное очевидно.
     — Нет, — сказал Мак-Гэвин. — Мы должны сохранить вас на гораздо дольше время.
     Сара явно нервничала; Дон видел это, хотя Мак-Гэвин не замечал. Она подняла свой бокал и взболтала содержимое так, что кубики льда застукались друг о друга.
     — Что же у вас на уме? Набить из меня чучело и выставить на обозрение?
     — Боже мой, нет!
     — Тогда что? — требовательно спросил Дон.
     — Омоложение, — сказал Мак-Гэвин.
     — Простите? — сказала Сара.
     — Омоложение. Роллбэк. Мы снова сделаем вас молодой. Вы, несомненно, слышали об этом процессе.
     Дон и правда о нём слышал, да и Сара наверняка тоже. Но всего лишь пара сотен людей пока прошли через него, и стоил он до неприличия дорого.
     Сара подалась вперёд и поставила свой бокал на гранитную столешницу рядом с местом, где на неё опирался Мак-Гэвин. Её рука дрожала.
     — Это… это стоит целое состояние, — сказала она.
     — Оно у меня есть, — ответил Мак-Гэвин.
     — Но… но… я не знаю, — сказала Сара. — Я… то есть, это правда работает?
     — Посмотрите на меня, — сказал Мак-Гэвин, разводя руки в стороны. — Мне шестьдесят два, согласно моему свидетельству о рождении. Но мои клетки, мои теломеры, мой уровень свободных радикалов и любой другой индикатор говорит, что мне двадцать пять. А чувствую я себя ещё моложе.
     У Дона, должно быть, отвисла от удивления челюсть.
     — Вы думали, я сделал подтяжку лица или что-то в этом роде? — спросил Мак-Гэвин, поглядев на него. — Пластическая хирургия — это как заплатка для программы. Быстрая, сляпанная наспех заплатка, которая частенько создаёт больше проблем, чем устраняет. Но омоложение — это как переписать программу заново, это настоящее решение. Вы не просто снова выглядите молодым — вы становитесь молодым. — Его тонкие брови взбежали на высокий лоб. — И это то, что я вам предлагаю. Полноценная омолаживающая терапия.
     Сара выглядела потрясённой, и заговорить ей удалось не сразу.
     — Но… это смешно, — сказала она, наконец. — Никто даже не знает, работает ли она на самом деле. Я имею в виду, вы выглядите молодым, может быть, даже чувствуете себя молодым, но терапия появилась совсем недавно. Никто ещё не прожил заметно дольше, чем обычный срок жизни. Нет доказательств того, что этот процесс в самом деле продлевает вам жизнь.
     Мак-Гэвин махнул рукой.
     — Было множество тестов на лабораторных животных. Они все снова становились молодыми и потом старились совершенно нормально. Мы видели, как мыши и даже лемуры проживали свой удлинённый срок жизни без малейших проблем. Что касается людей, что ж — мои врачи говорят, что за исключением нескольких специфических индикаторов типа колец роста на зубах в биологическом смысле мне двадцать пять, и с этого момента моё старение снова пошло естественным образом. — Он развёл руками. — Поверьте мне, это работает. И я предлагаю это вам.
     — Мистер Мак-Гэвин, — сказал Дон, — я правда не думаю, что…
     — Только вместе с Доном, — прервала его Сара.
     — Что? — Мак-Гэвин и Дон сказали это одновременно.
     — Только вместе с Доном, — повторила Сара. В её голосе появилась твёрдость, которой Дон не слышал многие годы. — Я не буду даже думать над вашим предложением, если вы не предложите того же моему мужу.
     Мак-Гэвин медленно сполз со столешницы и встал прямо. Он зашёл за свой стол, повернувшись к ним спиной, и посмотрел в окно на свою раскинувшуюся внизу империю.
     — Это очень дорогая процедура, Сара.
     — А вы — очень богатый человек, — ответила она.
     Дон смотрел на спину Мак-Гэвина, на его тёмный силуэт на фоне яркого неба. Наконец, Мак-Гэвин проговорил:
     — Я завидую вам, Дон.
     — Почему?
     — Потому что у вас есть жена, которая настолько вас любит. Я так понимаю, вы женаты больше пятидесяти лет?
     — Шестьдесят, — ответил Дон. — Два дня назад была годовщина.
     — Я никогда… — начал Мак-Гэвин, но потом замолчал.
     Дон смутно вспомнил что-то о случившемся давным-давно скандальном разводе Мак-Гэвина и отвратительном судебном процессе, в котором он пытался опротестовать добрачный контракт.
     — Шестьдесят лет, — наконец, продолжил Мак-Гэвин. — Это так долго…
     — Мне вовсе так не показалось, — сказало Сара.
     Дон услышал, как Мак-Гэвин шумно вдохнул и выпустил воздух.
     — Хорошо, — сказал он, поворачиваясь и кивая. — Хорошо, я оплачу процедуру для вас обоих. — Он подошёл к ним, но остался стоять. — Значит, договорились?
     Сара открыла рот, чтобы что-то сказать, но Дон её опередил.
     — Нам надо это обсудить, — сказал он.
     — Так давайте обсуждать, — ответил Мак-Гэвин.
     — Нам, вдвоём. Нам нужно обсудить это наедине.
     На мгновение показалось, что Мак-Гэвина разозлило то, что они смотрят в зубы дарёному коню. Но потом он кивнул.
     — Хорошо, обсудите. — Он помолчал, и Дон подумал, что он собирается сказать что-то глупое, вроде «Но долго не тяните».
     Но вместо этого услышал:
     — Я скажу водителю отвести вас в «Паули» — это лучший ресторан в Бостоне. За мой счёт, разумеется. Поговорите. Обсудите всё. И сообщите мне, когда примете решение.

Глава 6

     Робот-шофёр отвёз Сару и Дона в ресторан. Дон вышел из машины первым и осторожно обошёл её, чтобы открыть дверь Саре и помочь ей выбраться, а потом поддерживал её под руку, когда они пересекали тротуар и входили внутрь.
     — Здравствуйте, — сказала им молодая белая женщина, стоящая на небольшом возвышении прямо за дверью. — Вы, должно быть, доктор и мистер Галифакс, не так ли? Добро пожаловать к Паули.
     Она помогла им снять пуховики. Меха снова вошли в моду — их выращивали искусственно, одну шкуру, без самого животного, однако Дон и Сара принадлежали к поколению, которое отвергло меха, и ни он, ни она не смогли заставить себя их носить. Их нейлоновые пуховики из «Марка»[13] — его тёмно-синий, её — бежевый, смотрелись явно не на своём месте в заполненном меховыми шубами гардеробе.
     Женщина взяла Дона под локоть, Дон взял под локоть Сару, и их импровизированная шеренга медленно поковыляла к просторной кабине рядом с потрескивающим камином.
     «Паули» оказался морским рестораном, а Дон хоть и любил поэзию Джона Мейсфилда[14], морепродукты терпеть не мог. Ну да ладно — наверняка в меню есть какая-нибудь курица или стейк.
     Здесь присутствовали все обычные атрибуты таких заведений: аквариум с омарами, свисающие со стен рыбацкие сети, медный водолазный шлем на старой деревянной бочке. Но всё это производило совсем не такой эффект, как в «Красном Лобстере»[15]; здесь каждая деталь выглядела как дорогая антикварная вещь, а не безделушка с гаражной распродажи.
     Когда они, наконец, уселись, и молодая женщина приняла у них заказ на напитки — два кофе без кофеина — Дон откинулся на мягкую кожаную обивку дивана.
     — Ну, — сказал он, глядя через стол на жену, на лице которой пляшущий свет камина резко очерчивал каждую морщинку, — что ты об этом думаешь?
     — Это невероятное предложение.
     — Это точно, — сказал он, хмурясь. — Только…
     Его прервало появление официанта, высокого чернокожего мужчины под пятьдесят, одетого в смокинг. Он протянул Саре меню, напечатанное на похожей на пергамент бумаге в обложке из кожи, потом дал такое же Дону. Дон сощурился. Хотя этот ресторан наверняка посещало много пожилых клиентов — по пути к своей кабинке они прошли мимо некоторых из них — тот, кто обедал здесь регулярно, по-видимому, мог себе позволить новые глаза, и…
     — О, — сказал он, вскидывая взгляд. — Здесь нет цен.
     — Конечно, нет, сэр, — ответил официант. У него был гаитянский акцент. — Вы гости мистера Мак-Гэвина. Пожалуйста, заказывайте всё, что вам угодно.
     — Дайте нам минутку, — сказал Дон.
     — Безусловно, сэр, — ответил официант и исчез.
     — То, что Мак-Гэвин предлагает — это… — начал Дон, и затих. — Это… я не знаю… какое-то безумие.
     — Безумие, — повторила Сара, словно возвращая ему это слово.
     — То есть, — сказал он, — когда я был молод, то хотел жить вечно, но…
     — Но ты примирился с мыслью о том, что…
     — Что я скоро умру? — сказал он, вскидывая брови. — Я не боюсь об этом говорить. И да, я думаю, что примирился с этой мыслью, насколько это вообще возможно. Помнишь, как прошлой осенью приезжал Айвен Кремер? Мой давнишний приятель? Мы пили кофе и, в общем, оба знали, что это наша последняя встреча, что мы разговариваем в последний раз. Мы говорили о наших жизнях, карьерах, о детях и внуках. Это было как… — он поискал слово и нашёл его: — подведение итогов.
     Она кивнула.
     — В последние годы я часто думала: «Должно быть, я здесь сегодня в последний раз». — Она окинула взглядом зал ресторана. — Это даже не всегда было грустно. Множество раз я думала «Слава Богу, мне больше не придётся этого делать». Продлевать паспорт. Или проходить обследование, типа тех, что заставляют делать каждые пять лет. Такого рода вещи.
     Он хотел было ответить, но снова появился официант.
     — Вы сделали выбор?
     Даже не приблизились, подумал Дон.
     — Нам нужно больше времени, — сказала Сара. Официант вежливо склонил голову и снова исчез.
     Больше времени, подумал Дон. О том и речь — что внезапно станет больше времени.
     — Так значит, он говорит, омолодить тебя на тридцать восемь лет, чтобы ты всё ещё была жива, когда придёт следующее сообщение?
     — Омолодить нас, — твёрдо поправила его Сара — по крайней мере, он это так воспринял, потому что дрожь из её голоса теперь никогда полностью не исчезала. — И, по правде говоря, нет нужды этим ограничиваться. Нам ведь в этом случае будет всего около пятидесяти.
     Она помолчала секунду, чтобы собраться с мыслями.
     — Я помнится, читала про всё это. Там говорилось, что они могут вернуть тебя к любому возрасту больше того, когда тело перестаёт расти. Ты не сможешь снова стать подростком и, вероятно, не стоит возвращаться к возрасту меньше двадцати пяти — меньше возраста, когда прорезаются зубы мудрости и окончательно срастаются кости черепа.
     — Двадцать пять, — сказал Дон, словно пробуя число на вкус. — И затем ты снова старишься с нормальной скоростью?
     Она кивнула.
     — Что позволит нам получить ещё два ответа от… — Она понизила голос, вероятно, сама удивившись, что пользуется терминологией Мак-Гэвина. — От моего корреспондента.
     Он хотел было возразить, что Саре будет больше ста шестидесяти ко времени получения второго ответа — но это, опять же, хронологический возраст; физически ей будет лишь около ста. Он тряхнул головой, чувствуя себя странно дезориентированным. Лишь около ста.
     — Похоже, ты много об этом знаешь, — сказал он.
     Она склонила голову на бок.
     — Я прочитала несколько статей, когда процедура только появилась. Из праздного любопытства.
     Он прищурил глаза.
     — И всё?
     — Конечно. Разумеется.
     — Я никогда даже не думал о том, чтобы прожить больше ста лет, — сказал он.
     — Конечно, нет. С чего бы? Кто станет фантазировать о том, чтобы столько лет быть старым, дряхлым и больным? Но это — это другое.
     Он посмотрел на неё, изучая её лицо так, как не делал уже много лет. Это было лицо очень старой женщины, такое же, как его собственное, лицо очень старого мужчины — всё в морщинах и складках.
     Ему вдруг пришло в голову, что их самое первое свидание тогда, десятки лет назад, также закончилось в ресторане с камином, после того, как он вытащил её на премьеру фильма «Звездный путь 4: Путешествие домой». Он вспомнил, как прекрасны были её плавные черты, как поблёскивали её волосы в пляшущем свете камина, как ему хотелось без конца смотреть на неё. Вопрос о возрасте поднимался и тогда — Сара спросила, сколько ему лет. Он сказал, что ему двадцать шесть.
     «О, мне тоже! — сказала она с явным удовольствием. — А когда у тебя день рождения?»
     «Пятнадцатого октября».
     «У меня в мае».
     «О, — ответил он игривым тоном. — Зрелая женщина».
     Это было так давно. И вернуться в тот возраст! Безумие.
     — Но… но что ты… что мы будем делать всё это время? — спросил он.
     — Путешествовать, — сразу ответила Сара. — Огородничать. Читать хорошие книги. Учиться.
     — Хмммммф, — сказал Дон.
     Сара кивнула, по-видимому, признавая, что ей не удалось его соблазнить. Но потом она порылась в своей сумочке и вытащила из неё датакомм, нажала на нём несколько кнопок и протянула ему. На экране было изображение маленькой Кэсси в голубом платьице и с косичками.
     — Смотреть, как растут наши внуки, — сказала она. — Играть с правнуками, когда они появятся.
     Он шумно выдохнул. Быть у внуков на выпускном, быть гостем на их свадьбах. Это и правда заманчиво. И всё это будучи отменно здоровым…
     — Но захочется ли тебе быть на похоронах собственных детей? — сказал он. — Потому что так и будет. Я уверен, что процедура рано или поздно упадёт в цене, но не так быстро, чтобы Карл и Эмили ею воспользовались. — Он подумал было добавить «Может статься, нам и внуков придётся хоронить», но не смог озвучить такую мысль.
     — Кто знает, как быстро будет падать цена, — сказала Сара. — Но идея о том, чтобы провести ещё не одно десятилетие с детьми и внуками, очень привлекательна… независимо от того, что случится в конце.
     — Может быть, — сказал он. — Может быть. Я просто…
     Она потянулась над тёмной полированной поверхностью стола и коснулась его руки.
     — Боишься?
     Со стороны Сары это было не обвинение — дружеское участие.
     — Думаю, да. Немного.
     — Я тоже, — сказала она. — Но мы пройдём через это вместе.
     Он вскинул брови.
     — Ты уверена, что сможешь меня выдерживать ещё несколько десятилетий?
     — На иное я и не согласна.
     Снова стать молодым. Это была головокружительная мысль, и да, страшноватая тоже. Но, надо признать, и страшно интересная. Он, однако, никогда не любил принимать чьи-то милости. Если бы процедура была чем-то, что он мог бы хотя бы теоретически себе позволить, она вызвала бы у него куда больше энтузиазма. Но даже если он продаст дом, продаст все акции и ценные бумаги, которыми владеет, ликвидирует все активы, то всё равно не сможет даже начать оплачивать подобную процедуру даже для одного из них, не говоря уже об обоих. Чёрт, да даже Коди Мак-Гэвин задумался, прежде чем согласиться потратить такую прорву денег.
     Идею о том, что Сара — единственная, кто способен общаться с инопланетянами, Дону казалась глупой. Но омоложение невозможно забрать обратно: что сделано, то сделано. Если окажется, что Мак-Гэвин был неправ относительно решающей роли Сары, у них всё равно останутся их лишние десятилетия.
     — Нам будут нужны деньги, чтобы жить, — сказал он. — Я хочу сказать, мы не планировали пятьдесят лет пенсии.
     — Верно. Я попрошу, чтобы Мак-Гэвин устроил мне должность в университете или платил какую-нибудь стипендию.
     — А что дети подумают? Мы же станем физически моложе их.
     — Ничего не поделаешь.
     — И мы таким образом лишаем их наследства, — добавил он.
     — Которое всё равно не сделало бы их богатыми, — с улыбкой ответила Сара. — Я уверена, они будут очень рады за нас.
     Официант вернулся, несколько обеспокоенный возможностью того, что его снова могут отослать.
     — Вы уже приняли решение?
     Дон посмотрел на Сару. Для него она всегда была прекрасна. Она была прекрасна сейчас, она была прекрасна в пятьдесят, она была прекрасна в двадцать пять. И когда её черты колебались в свете пляшущего пламени, он будто видел её лицо во всех возрастах одновременно — на всех стадиях прожитой вместе жизни.
     — Да, — сказала Сара, улыбнувшись мужу. — Думаю, приняли.
     Дон кивнул и углубился в меню. Сейчас он быстренько что-нибудь выберет. Ему, правда, было тревожно видеть названия блюд без сопровождающей их цены. Всё имеет свою цену, — подумал он, — даже если ты её не видишь.

Глава 7

     Между Доном и Сарой состоялась ещё одна дискуссия по поводу SETI за год до получения первого сигнала с Сигмы Дракона. Они оба тогда уже приближались к пятидесяти, и Сара, подавленная тем, что не удалось обнаружить никаких сигналов, беспокоилась о том, что посвятила жизнь бессмысленному делу.
     — Может быть, они там есть, — сказал Дон во время вечерней прогулки. В последние годы он не на шутку обеспокоился своим весом, и теперь они каждый вечер, если была хорошая погода, совершали получасовую прогулку; зимой же он занимался на бегущей дорожке в подвале. — Просто они молчат. Чтобы не заражать нас чуждой культурой. Ну, Основная Директива[16] и всё такое.
     Сара покачала головой.
     — Нет, нет. Инопланетяне обязательно сообщили бы нам о своём существовании.
     — Почему?
     — Потому что это было бы «доказательством существования» того, что возможно пережить период технологического взросления — ну, ты знаешь, период, когда у тебя уже есть средства, чтобы уничтожить весь свой вид, но ещё нет механизмов, чтобы предотвратить их использование. Мы изобрели радио в 1895, а атомную бомбу — пятьдесят лет спустя, в 1945. Может ли цивилизация продолжать существовать ещё сотни и тысячи лет после того, как у неё появилось ядерное оружие? А если её не убьёт оно, то есть ещё сбрендивший искусственный интеллект, или нанотехи, или генетические конструкты — если только она не найдёт способ жить со всем этим. Так вот, любая цивилизация, чьи сигналы мы примем, почти наверняка будет гораздо старше нашей, и само наличие этого сигнала будет означать, что всё это в принципе возможно пережить.
     — Думаю, да, — сказал Дон. Они подошли к месту, где Бетти-Энн-драйв пересекает Сенлак-роуд и повернули направо. На Сенлак были тротуары, а на Бетти-Энн — нет.
     — Уверена, — ответила она. — Это максима Маршалла Мак-Люэна[17]: «средство связи есть сообщение». Просто сам факт его наличия, даже если мы ничего в нём не поймём, сообщит нам самую важную новость.
     Дон подумал об этом.
     — Знаешь, нам надо бы как-нибудь навестить Питера де Ягера. Я не играл в го уж не помню сколько, а Питер всегда любил го.
     — Питер-то здесь причём? — недовольным тоном спросила Сара.
     — Ну, чем он наиболее известен?
     — Проблемой-2000, — ответила Сара.
     — Именно! — сказал он. Питер де Ягер жил в Брамптоне, западном предместье Торонто. Он вращался в некоторых из кругов, в которых вращались и Галифаксы. В 1993 он написал основополагающую статью «Судный день 2000» для журнала «ComputerWorld», предупреждая человечество о возможности серьёзнейших проблем с компьютерами в момент перехода от 1999 года к 2000. Питер провёл следующие семь лет, звоня во все колокола так громко, как только мог. Миллионы человеко-часов и миллиарды долларов были потрачены на корректировку проблем, и когда солнце встало в субботу, 1 января 2000 года, никаких катастроф не случилось: самолёты продолжили полёт, деньги, хранящиеся на электронных счетах банков, никуда не пропали, и так далее.
     Но сказали ли Питеру де Ягеру за это спасибо? Нет. Вместо этого его подвергли остракизму. Он был шарлатаном, говорили некоторые, в том числе канадская «Нэшнл Пост», подводя итоги 2000 года — и в доказательство приводили тот факт, что ничего не произошло.
     Дон и Сара проходили мимо средней школы Уиллоудейл, в которой Карл сейчас заканчивал восьмой класс.
     — Но какое отношение проблема-2000 имеет к отсутствию сигналов инопланетян?
     — Может быть, они понимают, каким опасным может для нас быть знание того, что некоторые расы смогли пережить технологическое взросление. Мы пережили проблему-2000 благодаря по-настоящему упорной работе огромного количества решительно настроенных людей, но когда всё кончилось, мы почему-то решили, что всё было бы в порядке и без неё. Благополучное наступление 2000 года дало нам — как ты это сказала? — «доказательство существования» его неизбежности. Так вот, обнаружение инопланетного разума, который пережил технологическое взросление, могло бы сыграть такую же роль. Вместо того, чтобы думать, что преодоление данной стадии развития — очень сложная задача, мы посчитали бы, что это плёвое дело. Они это пережили, так почему мы не переживём? — Дон помолчал. — Скажем, какой-нибудь инопланетянин с планеты неподалёку… — какая у нас ближайшая солнцеподобная звезда?
     — Эпсилон Индейца, — ответила Сара.
     — Вот-вот. Представь себе, что на Эпсилоне Индейца принимают телетрансляцию с другой близкой звезды, скажем…
     — Тау Кита, — подсказала она.
     — Точно. Народ Эпсилона Индейца принимает телепрограммы с Тау Кита. Ну, ты понимаешь, не специально посланные с Тау Кита на Эпсилон Индейца, а которые просто утекают в пространство. И на Эпсилоне Индейца говорят: о, эти ребята только-только начали технологический прогресс, а мы через это прошли давным-давно. У них сейчас, наверное, довольно тяжёлые времена — может быть, эпсилониане это даже знают, они же смотрят таукитянские телепередачи. И вот они говорят: а давайте вступим с ними в контакт, чтобы они знали, что всё у них будет о-кей. И что происходит? Через пару десятков лет Тау Кита замолкает.
     — Все подключают кабельное?
     — Смешно, — сказал Дон. — Ты такая остроумная. Нет, не поэтому. Они просто перестали беспокоиться о том, как выжить, имея бомбы и всё такое, и теперь их нет, потому что они были беспечны. Ты делаешь такую ошибку лишь раз — говоришь чужой расе, что, мол, вы сможете выжить, потому что мы смогли, и она перестаёт пытаться решить свои проблемы. Я не думаю, что они станут повторять такую ошибку.
     Они добрались до Черчилл-Авеню и повернули на восток, идя мимо школы, в которой во втором классе училась Эмили.
     — Но они могли бы рассказать, как они выжили, показать нам ответ, — сказала Сара.
     — Ответ очевиден, — сказал Дон. — Знаешь, какая книга о похудении продаётся хуже всего? «Как медленно похудеть, ограничив себя в еде и больше упражняясь».
     — Ага, мистера Эткинса.
     — Простите! Я упражняюсь прямо сейчас! — сказал он с притворной обидой. — Кроме того, я в самом деле меньше ем, и более разумно, гораздо разумнее, чем до того, как я начал ограничивать углеводы. Но знаешь, в чём разница между мной и теми, кто быстро теряет вес, занимаясь по книге Эткинса, а потом набирает его снова после того, как бросит это дело? Уже прошло четыре года, а я его не бросаю. И это ещё одна часть советов по похудению, которую никто не хочет слышать. Ты не можешь сесть на диету на какое-то время; ты должен сделать её постоянной частью своего образа жизни. Я сделал, и я собираюсь жить с этим дальше. Быстрых решений не бывает.
     Он замолчал, когда они переходили через Клэйвуд, потом заговорил снова.
     — Нет, ответ очевиден. Выжить можно, лишь перестав грызться друг с другом, научившись терпимости, положив конец огромному неравенству между богатыми и бедными, чтобы не было людей, которые настолько ненавидят нас, что готовы на всё, даже на смерть, лишь бы нам досадить.
     — Но нам нужно быстрое решение, — сказала Сара. — Когда террористы могут получить доступ к ядерному и биологическому оружию, я думаю, некогда дожидаться, пока все достигнут просветления. Проблему высокотехнологического терроризма надо решать как можно быстрее — сразу, как только она появляется. Иначе не выживет никто. И те инопланетные цивилизации, что выжили, наверняка знают, как это сделать.
     — Понятное дело, — сказал Дон. — Но даже если они скажут нам ответ, нам он может не понравиться.
     — Почему?
     — Потому что, — сказал он, — решение — это проверенное временем научно-фантастическое клише: ульевое сознание. В «Звёздном пути» Борг поглощал всех и включал в состав своего Коллектива, потому что это был единственный безопасный путь. Тебе не нужно беспокоиться о террористах или сумасшедших учёных, если у тебя с ними один разум. Конечно, если ты так сделаешь, то можешь потерять всякое понятие о том, что где-то могут быть какие-то другие существа. Тебе может даже мысль не прийти в голову попытаться установить контакт с кем-то ещё, потому что понятие «кого-то ещё» тебе совершенно чуждо. Это может объяснить неудачу SETI. А если ты всё-таки наткнёшься на другую форму разумной жизни, возможно, совершенно случайно, то поступишь в точности как Борг — поглотишь её, потому что это единственный способ быть уверенным, что она тебе никогда не причинит вреда.
     — М-да, эта мысль ещё более депрессивна, чем считать, что никаких инопланетян вообще нет.
     — Есть и другое решение, — сказал Дон. — Абсолютный тоталитаризм. У каждого по-прежнему есть свобода воли, но делать по собственной воле ничего нельзя. Потому что достаточно одного безумца с кучкой антиматерии и — бабах! — вся эта вонючая планета летит в тартарары.
     Проезжавшая мимо машина дважды бибикнула. Он обернулся и увидел Джулиию Фейн, машущую им на ходу. Они помахали ей в ответ.
     — Это не многим лучше сценария с Боргом, — сказала Сара. — Но все равно не находить ничего — очень тягостно. Ведь когда мы только начали нацеливать на небо радиотелескопы, мы думали, что будем принимать тонны сигналов от инопланетян, а вместо этого уже столько времени — ни звука.
     — Ну, пятьдесят лет — не такой уж большой срок, — сказал он, пытаясь её утешить.
     Взгляд Сары был направлен куда-то в пространство.
     — Нет, конечно, нет, — сказала она. — Всего лишь бо́льшая часть жизни.

Глава 8

     Карл, старший из детей Дона и Сары, был известен своей любовью к театральным жестам, так что Дон был ему благодарен за то, что он не расплескал кофе на скатерть. Тем не менее, сумев проглотить то, что успел отпить, он воскликнул «Вы собираетесь что?» с пафосом, достойным какой-нибудь мыльной оперы. Его жена Анджела сидела рядом. Перси и Кэсси — полностью Персей и Кассиопея; да, имена предложила бабушка — были отправлены смотреть телевизор на нижнем этаже дома Карла и Анджелы.
     — Мы собираемся пройти процедуру омоложения, — повторила Сара, словно это было самое обычное дело в мире.
     — Но ведь это стоит — я даже не знаю, сколько, — сказал Карл и посмотрел на Анджелу, словно она должна была тут же подсказать ему цифру. Когда этого не произошло, он продолжил: — Миллиарды и миллиарды.
     Дон видел, как улыбается его жена. Люди иногда думали, что они назвали сына в честь Карла Сагана, но это было не так. Ему дали имя отца Сары.
     — Так и есть, — сказала Сара. — Но не мы за это платим. Платит Коди Мак-Гэвин.
     — Вы знаете Коди Мак-Гэвина? — сказала Анджела таким же тоном, как если бы Сара призналась в знакомстве с Папой Римским.
     — Не знали до прошлой недели. Но он знал обо мне. Он спонсирует множество исследований по программе SETI. — Она слегка двинула плечами. — Один из его пунктиков.
     — И он готов оплатить твоё омоложение? — недоверчиво спросил Карл. Сара кивнула.
     — И папе тоже. — Она пересказала их разговор с Мак-Гэвином.
     Анджела слушала, раскрыв от удивления рот; она знала свою свекровь как простую старушку, а не — как по-прежнему звала её пресса — Великую Старицу SETI.
     — Но, даже если это всё оплатят, — сказал Карл, — никто ведь не знает, каков долгосрочный эффект этого… этой… как оно называется?
     — Роллбэк.
     — Ага. Никто не знает долгосрочных эффектов роллбэк.
     — Так всегда говорят про всё новое, — сказала Сара. — Никто не знал, каковы долгосрочные последствия низкоуглеводной диеты, но посмотри на своего отца. Он сидит на низкоуглеводной диете сорок лет, и она удерживает его вес, давление, уровень холестерина и сахара в крови на нормальном уровне.
     Дон немного смутился от такого поворота разговора; он не хотел, чтобы Анджела знала о том, что в прошлом он был толстым. Он начал набирать вес ещё в студенческие годы, и к сорока годам уже добрался до 240 фунтов[18] — очень много для его пяти футов десяти дюймов роста[19]. Но Эткинс прибрал всё лишнее, и он десятилетиями сохранял свои идеальные 175[20] фунтов. В то время, как другие наслаждались этим вечером картофельным пюре с чесноком и ростбифом, он ограничивался двойной порцией зелёных бобов.
     — Кроме того, — продолжала Сара, — если я этого не сделаю, то больше ничто не будет для меня иметь долгосрочных последствий, потому что у меня не будет этого долгого срока. Даже если через двадцать или тридцать лет роллбэк приведёт меня к раку или инфаркту, то он всё равно даст мне двадцать или тридцать дополнительных лет жизни, которых иначе бы у меня не было.
     Дон заметил, как лицо его сына едва заметно помрачнело. Наверняка он вспомнил, как его матери диагностировали рак в прошлом, когда ему было девять.
     Однако было ясно, что он не собирается противостоять Сариным аргументам.
     — Ну, хорошо, — сказал он, наконец. Потом посмотрел на Анджелу, снова на мать. — Хорошо. — Тут он заулыбался, и эта улыбка, по словам Сары, была в точности как у Дона, хотя сам он этого никогда не видел. — Но тогда вы будете чаще сидеть с детьми.

     После этого всё случилось очень быстро. Никто этого вслух не говорил, но в воздухе будто витало убеждение, что время не ждёт. Без омоложения Сара — или Дон, хотя о нём никто особо не беспокоился — могли отключиться в любой момент, или мог случиться инсульт или какое-нибудь другое серьёзное неврологическое нарушение, которое операция омоложения была бессильна исправить.
     Как Дон узнал из интернета, компания под названием «Реювенекс» владела ключевыми патентами на технологию роллбэка и могла назначать практически любую цену, которая, по её мнению, дала бы её акционерам наилучшие дивиденды. Удивительно, но за два года прошедщие с тех пор, как она появилась на рынке, меньше трети роллбэков делалось мужчинам или женщинам возраста Сары с Доном или старше — при том, что больше десятка их было сделано людям сорока-пятидесяти лет, которые, по-видимому, запаниковали при виде первых седых волос и у которых нашлась пара лишних миллиардов.
     Дон прочитал, что самой первой биотехнологической компанией, чьей целью было обратить вспять старение человека, была «Герон» Майкла Веста, основанная в 1992. Она находилась в Хьюстоне, что в те времена было оправдано: её начальный капитал исходил от группы богатых техасских нефтяников, жаждущих того единственного, что они не могли пока купить за деньги.
     Но нефть осталась глубоко в прошлом тысячелетии. Теперь максимальная плотность миллиардеров наблюдалась в Чикаго, центре нарождающейся индустрии холодного термоядерного синтеза, отпочковавшейся от «Фермилаб», и поэтому «Реювенекс» тоже был здесь. Карл сопровождал Дона и Сару в их поездке в Чикаго. Он всё ещё был полон сомнений и хотел убедиться, что о родителях позаботятся как следует.
     Ни Дон, ни Сара раньше не бывали в частных больницах; в Канаде их практически нет. В их стране нет и частных университетов, и Сара гордилась этим фактом: образование и здравоохранение, как часто говорила она, должны быть заботой всего общества. Однако некоторые из их друзей посостоятельней, случалось, не хотели ждать своей очереди на процедуры в канадских больницах и потом рассказывали, в какой роскоши лечатся богатеи к югу от границы.
     Однако клиенты «Реювенекс» стоят особняком. Даже голливудские кинозвёзды (для Дона — эталон супербогатства) не могли позволить себе их процедур, и богатство штаб-квартиры «Реювенекс» превышало всякое воображение. Места общественного пользования заставили бы краснеть от стыда самые фешенебельные отели, а оборудование лабораторий и стационаров выглядело более футуристично, чем всё, виденное Доном в фантастических фильмах, которые заставлял его смотреть внук Перси.
     Процедура роллбэка началась с полного сканирования всего тела и составления каталога проблем, которые возможно исправить: повреждённых суставов, частично закупоренных артерий и тому подобного.
     Теми, что не угрожают жизни прямо сейчас, займутся после завершения омоложения; за те, что требовали немедленного внимания, принимались не откладывая.
     Саре требовалось новое бедро и коррекция обоих коленных суставов, а также полноскелетальное вливание кальция; всё это можно было сделать после омоложения. Дону же не помешала бы новая почка — одна из его собственных практически не работала; однако после омоложения они смогут клонировать её из его собственных клеток и потом пересадить. Ему также были нужны новые хрусталики в оба глаза, новая простата и так далее, и тому подобное; это напоминало ему список покупок, составленный доктором Франкенштейном для Игоря.
     С применением методов традиционной хирургии, лапароскопии и впрыснутых в кровоток роботов-нанотехов все не терпящие отлагательства операции у Сары были выполнены за девятнадцать часов, у Дона — за шестнадцать. Это было вмешательство того рода, что доктора обычно не рекомендуют пациентам преклонного возраста, поскольку операционный шок может перевесить приносимую операцией пользу — как им сказали, во время работы с одним из Сариных сердечных клапанов и правда было несколько рискованных моментов. Однако в целоме они перенесли хирургию сравнительно хорошо.
     Одно только это уже стоило целое состояние — и провинциальная страховка Дона и Сары не покрывала такого рода процедуры, если они выполняются в Штатах — но то был сущий пустяк по сравнению с собственно генетической терапией, которая должна была восстановить ДНК в каждой из триллионов соматических клеток их тел. Ключевым её элементом было удлинение теломеров, но требовалось сделать и многое другое: каждая копия ДНК должна быть проверена на наличие ошибок, внесённых в ходе предыдущих копирований, и если ошибки найдены — а в ДНК пожилого человека таких ошибок миллиарды — они должны быть исправлены путём переписывания всей цепочки нуклеотид за нуклеотидом — очень тонкая и сложная операция, если она производится над живой клеткой. Затем свободные радикалы должны быть связаны и вымыты из тела, регуляторные последовательности приведены в исходное состояние, и прочее, и прочее — сотни процедур, каждая из которых устраняет определённый тип повреждений.
     По завершении всего этого во внешности Дона и Сары ничего не изменилось. Однако изменения придут, как им сказали, мало-помалу, в течение следующих нескольких месяцев — укрепится тут, подтянется там, пропадёт морщинка, увеличится мышца.
     А пока Дон с Сарой вернулись в Торонто, опять-таки за счёт Коди Мак-Гэвина; во время этой поездки в Чикаго и обратно Дон единственный раз в жизни путешествовал бизнес-классом. Как ни странно, из-за всех этих хирургических вмешательств и мелких медицинских неудобств он чувствовал себя более усталым и вымотанным, чем до начала процедуры омоложения.
     Дважды в день они с Сарой получали инъекции гормонов, и раз в неделю из «Реювенекс» прилетал к ним доктор — это было включено в стоимость обслуживания — проверить, как проходит их роллбэк. У Дона сохранились смутные детские воспоминания о семейном докторе, который наносил им регулярные визиты в 1960-е, но всё равно такой уровень медицинского внимания к своей персоне казался почти греховным для его канадской души.
     Многие годы он избегал смотреть на себя в зеркале, кроме как чисто формально во время бритья. Ему не нравилось, как он выглядел, когда был толстым, и не нравилось, каким он стал сейчас — морщинистым, в пигментных пятнах, усталым, старым. Но теперь он каждое утро внимательно изучал своё лицо в зеркале ванной, оттягивал кожу, искал признаки восстановления эластичности. Он также осматривал лысину в поисках молодой поросли. Ему пообещали, что волосы вырастут снова и будут такими же светло-каштановыми, как в юности, а не седыми, как в пятьдесят, или снежно-белыми, какими стали их остатки к восьмидесяти.
     У Дона всегда был крупный нос, и он, как и уши, ещё более увеличился к старости; хрящеватые части тела растут на протяжении всей жизни. Когда роллбэк будет завершён, «Реювенекс» вернёт нос и уши к размерам, которые они имели, когда ему было двадцать пять.
     Сестра Дона Сьюзен, уже пятнадцать лет как покойница, тоже была обладателем фамильного шнобеля семьи Галифаксов, и в шестнадцать, после многолетних упрашиваний, родители оплатили ей ринопластику.
     Он помнил тот чудесный момент, когда после многих недель с неё сняли повязку, открыв миру коротенькое и курносое произведение доктора Джека Карнаби, которого «Торонто Лайф» за год до этого назвала лучшим носоделом города.
     Ему хотелось, чтобы такой волшебный момент был и сейчас, какое-нибудь «ага!», внезапное возвращение энергичности и силы, какое-то перерезание ленточки. Но ничего такого не было; процесс складывается из недель мелких незаметных изменений, в ходе которых ускоряется деление и обновление клеток, растёт уровень гормонов, ткани регенерируются, ферменты…
     О, Господи, подумал он. Господи Боже мой! У него на голове были новые волосы, практически невидимый пух, как на персике, расползающийся от его белоснежного венчика и взбирающийся к макушке, покоряя территорию, казалось бы, безвозвратно утраченную давным-давно.
     — Сара! — закричал Дон и, впервые за многие годы, осознал, что кричит, не испытывая боли в горле. — Сара! — Он сбежал — да, практически сбежал — вниз по лестнице в гостиную, где она сидела в «Сибарите», уставившись в незажжённый камин.
     — Сара! — сказал он, склоняя к ней голову. — Погляди!
     Она очнулась от мыслей, в которые была погружена, и, хотя с наклонённой головой он не мог её видеть, он услышал озадаченность в её голосе.
     — Я ничего не вижу.
     — Хорошо, — сказал он разочарованно, — тогда пощупай.
     Он ощутил, как прохладная морщинистая ладонь касается его черепа, кончики пальцев прослеживают крошечные ручейки новой поросли.
     — Боже милостивый! — прошептала она.
     Он привёл голову в нормальное положение; он знал, что улыбается от уха до уха. Когда сразу после тридцати он начал лысеть, то перенёс это стоически, но тем не менее был невероятно, безгранично рад этому почти неощутимому возвращению волос.
     — А что у тебя? — спросил он, устраиваясь на диване рядом с Сариным креслом. — Есть какие-то признаки?
     Сара покачала головой — медленно, и как ему показалось, немного печально.
     — Нет, — сказала она. — Пока ничего.
     — Ну, — ответил он, ободряюще похлопывая её по тонкой руке, — наверняка скоро начнётся.

Глава 9

     Сара всегда будет помнить день 1 марта 2009 года. Ей сорок девять, она уже десять лет как профессор с пожизненным контрактом в Университете Торонто, пять лет как победила рак груди. Она шла по коридору четырнадцатого этажа, когда расслышала звонок своего офисного телефона. Она пробежала остаток пути до своего кабинета, в очередной раз порадовавшись тому, что работает в области, где носить каблуки не обязательно. К счастью, ключ уже был у неё в руке, иначе она ни за что не успела бы схватить трубку до того, как включится университетская голосовая почта.
     — Сара Галифакс, — сказала она в трубку.
     — Сара, это Дон. Ты слышала новость?
     — Привет, дорогой. Нет, не слышала. Что стряслось?
     — Сообщение с Сигмы Дракона.
     — О чём ты?
     — Сообщение, — повторил Дон, словно проблема Сары была в том, что она плохо его расслышала, — с Сигмы Дракона. Я на работе — это на всех каналах и в интернете.
     — Этого не может быть, — сказала она, включая, тем не менее, компьютер. — Мне бы сказали до того, как оповещать прессу.
     — Я говорю тебе, как есть, — ответил он. — Они хотят тебя в вечерний выпуск «As It Happens».
     — Э-э… конечно. Но это наверняка какая-то утка. «Декларация принципов» требует, чтобы…
     — Сет Шостак прямо сейчас рассказывает о нём на американском радио. По-видимому, они приняли сигнал вчера вечером, и кто-то проболтался.
     Компьютер Сары всё ещё загружался. Из динамиков послышалась стартовая мелодия Windows.
     — Что в сообщении?
     — Никто не знает. Оно общедоступно, и сейчас вксь мир пытается его разгадать.
     Сара обнаружила, что барабанит пальцами по краю стола и мычит что-то неразборчивое по поводу медленной загрузки компа. Большие иконки начали заполнять десктоп, а маленькие выскакивать одна за другой в системном трее.
     — Ну, всё, — сказал Дон. — Пора бежать. Меня ждут в операторской. Тебе сегодня позвонят насчёт интервью. Сообщение в сети повсюду, и на слэш-доте тоже. Пока.
     — Пока. — Она положила трубку левой рукой, правой в это время энергично двигая мышкой, и скоро сообщение — обширный массив нулей и единиц — появилось у неё на экране. Всё ещё сомневаясь, она открыла ещё три браузерных окна и принялась искать информацию о том, когда и как сообщение было принято, что про него уже известно и прочее.
     Никакой ошибки. Сообщение было подлинным.
     Рядом не было никого, к кому можно было обратиться, но она, откинувшись на спинку кресла, всё-таки произнесла эти слова, слова, которые были мантрой участников программы SETI с тех пор, как их написал Уолтер Салливан в своей знаменитой книге:
     — Мы не одни…

     — Профессор Галифакс, правда ли, что мы можем никогда не догадаться о том, что пытаются нам сказать инопланетяне? — спрашивала ведущая — её звали Кэрол Офф — тогда, в 2009, в радиоэфире программы «As It Happens». — Я имею в виду, мы живём на одной планете с дельфинами, и до сих пор не знаем, о чём они говорят. Как вообще возможно понять, о чём говорят существа из другого мира?
     Сара улыбнулась Дону, сидевшему в звукооператорской по другую сторону стекла; они много раз обсуждали этот вопрос.
     — Ну, во-первых, вполне возможно, что никакого языка дельфинов не существует, по крайней мере, такого богатого и абстрактного, как наш. У дельфинов меньший, чем у людей, мозг, если брать его в отношении к массе тела, и огромная его часть занята исключительно задачами эхолокации.
     — То есть, возможно, что мы не расшифровали их язык, потому что и расшифровывать нечего? — спросила ведущая.
     — Именно. Кроме того, из того факта, что мы с одной планеты, вовсе не следует, что у нас больше общего с ними, чем с инопланетянами. На самом деле у нас с дельфинами очень мало общего. У них даже рук нет, а вот у инопланетян они наверняка есть.
     — Откуда вы знаете?
     — Из того факта, что они построили радиопередатчик. Тем самым доказав, что они — технологически развитые существа. Они почти наверняка живут на суше, из чего, опять же, следует, что с ними у нас больше общего, чем с дельфинами. Чтобы заниматься металлургией и всем прочим, необходимым для радио, нужен огонь. Плюс, конечно, использование радио подразумевает понимание математики, и это тоже роднит нас с ними.
     — Не все из нас сильны в математике, — сказала ведущая. — Но означают ли ваши слова, что тот, кто послал это сообщение, должен иметь много общего с тем, кто пытается это сообщение получить?
     Сара помолчала несколько секунд, раздумывая.
     — Гмм… да. Да, я думаю, это так.

     Доктор Петра Джоунз была рослой, безупречно одетой негритянкой лет тридцати на вид — хотя, как полагал Дон, насчёт работников «Реювенекс» никогда нельзя быть уверенным. Она была очень красива, с высокими скулами и живыми глазами и волосами, заплетёнными в дреды — стиль, который уже несколько раз входил в моду и выходил из неё. Она явилась для еженедельного осмотра Дона и Сары — часть её регулярной поездки по городам и весям, в которых живут клиенты «Реювенекс».
     Петра сидела в гостиной дома по Бетти-Энн-драйв, скрестив свои длинные ноги. Напротив неё было окно, одно из двух, расположенных по разные стороны от камина.
     На улице таял снег; наступала весна. Петра посмотрела на Сару, потом на Дона, и наконец, произнесла:
     — Что-то пошло не так.
     — В смысле? — тут же отозвался Дон.
     Но Сара просто кивнула, и её голос был полон печали.
     — Я не регрессирую, верно?
     Он почувствовал, как сердце пропускает удар.
     Петра тряхнула головой, и бусины, вплетённые в её дреды, издали тихий стук.
     — Мне очень жаль, — сказала она едва слышно.
     — Я знала, — сказала Сара. — Я… где-то внутри, я это знала.
     — Но почему? — спросил Дон. — Чёрт возьми, почему?
     Петра слегка приподняла плечи.
     — Это большой вопрос. Наша команда работает над ним в эту самую минуту, и…
     — Это можно исправить? — спросил он. Господи, пусть она скажет, что это можно исправить!
     — Мы не знаем, — сказала Петра. — Мы никогда раньше не сталкивались с такими случаями. — Она помолчала, по-видимому, собираясь с мыслями. — Нам удалось удлинить ваши теломеры, Сара, но по какой-то причине новые конечные последовательности попросту игнорируются при воспроизводстве хромосом. Вместо того чтобы продолжать транскрипцию до самого конца ДНК репликаторный фермент останавливается там, где ваша хромосома заканчивалась раньше. — Она снова помолчала. — Некоторые другие биохимические изменения, которые мы запустили, также были отвергнуты, и мы тоже не знаем, почему.
     Дон уже был на ногах.
     — Это чепуха какая-то, — сказал он. — Вы же говорили, что знаете, что делаете.
     Петра сжалась, но потом нашла в себе силы. Дону слышался в её речи какой-то слабый акцент — Джорджия?
     — Послушайте, — сказала она, — я доктор, не пиарщик. Мы правда знаем о старении и запрограммированной смерти клеток больше, чем кто-либо другой. Но до сего дня мы выполнили меньше двух сотен операций омолаживания людей более чем на десять лет. — Она слабо развела руками. — Мы всё ещё на неразведанной территории.
     Сара смотрела на свои руки — покрытые старческими пятнами, с почти прозрачной кожей и вздувшимися суставами — лежащие у неё на коленях.
     — Я останусь старой.
     Это было утверждение, а не вопрос.
     Петра закрыла глаза.
     — Мне так жаль, Сара. — Но потом её тон стал чуть-чуть оптимистичней, хотя этот оптимизм показался Дону неискренним. — Но кое что из сделанного нами всё же произвело благоприятный эффект, и ничто из этого не нанесло вреда. Разве вы не говорили в прошлый раз, что у вас прошли донимавшие вас боли?
     Сара посмотрела на Дона и прищурилась, словно пытаясь разглядеть кого-то очень, очень далёкого. Он подошёл к ней и встал рядом, положив руку на её костлявое плечо.
     — У вас ведь должны быть хоть какие-то идеи относительно возможных причин.
     — Как я сказала, мы всё ещё работаем над этим, но…
     — Но что? — спросил он.
     — В общем, дело в том, что у вас был рак груди, миссис Галифакс…
     Она сузила глаза.
     — Да. И что? Это было давным-давно.
     — Когда мы обсуждали вашу медицинскую историю перед началом процедуры, вы рассказали нам, как его лечили. Химиотерапия. Радиация. Лекарства. Мастэктомия.
     — Да.
     — Так вот, один из наших специалистов думает, что здесь есть какая-то связь. Не с успешным лечением, о котором вы нам рассказали. Но он хотел бы знать, были ли до этого какие-либо неудачные попытки лечения.
     — Боже, — сказала Сара. — Я не и вспомню таких деталей. Это было больше сорока лет назад, и я старалась вообще выбросить всё это из головы.
     — Конечно, — мягко сказала Петра. — Возможно, нам стоит поговорить с докторами, которые вас лечили.
     — Наш терапевт тех времён давно уже умер, — сказал Дон. — А онкологу тогда было за шестьдесят. Она, наверное, тоже уже умерла.
     Петра кивнула.
     — А ваш старый доктор не мог передать свои записи новому?
     — Господи, нам-то откуда такое знать? — сказал Дон. — Когда мы меняли доктора, то заполняли анкеты с медицинской историей, и я уверен, что мы разрешили передачу наших данных, но…
     Петра снова кивнула.
     — Но то была эра бумажных историй болезни, не правда ли? Кто знает, что с ними стало за все эти годы. И всё-таки нашим специалистам удалось установить, что примерно в это время — начало 2000-х, правильно? — в Канаде существовал какой-то препарат для лечения рака на основе интерферона, который никогда не была официально одобрен в Штатах, и поэтому мы ничего про него не знали. Он давно уже ушёл с рынка; в 2010 появились гораздо более эффективные средства. Но мы пытаемся отыскать образцы, чтобы провести тесты. Он думает, что если вы принимали этот препарат, то он мог стать причиной неудачи нашей процедуры, предположительно, уничтожив некоторые важные вирусы комменсального типа.
     — Господи, вы должны были готовиться тщательней, — сказал Дон. — Мы можем вас засудить.
     Петра немного подобралась и решительно посмотрела на него.
     — Засудить нас за что? За то, что процедура, за которую вы не платили, не нанесла никакого вреда?
     — Дон, пожалуйста, — сказала Сара. — Я не собираюсь ни с кем судиться. Я не…
     Её голос затих, но он знал, что она собиралась сказать. «Я не хочу тратить то время, что мне осталось, на хождение по судам». Он ободряюще погладил её по плечу.
     — Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Но вы можете попробовать снова? Может быть, повторная операция? Ещё одна попытка роллбэка?
     — Мы уже пытались попробовать ещё раз. С образцами тканей, что мы взяли у вашей жены. Никакого эффекта.
     Он чувствовал подступающий к горлу комок. Будь оно проклято — будь они все прокляты. Коди Мак-Гэвин, за то, что принёс эту безумную идею в их жизнь. Люди из «Реювенекс». Чёртовы инопланетяне с Сигма Дракона II. Они все могут отправляться в ад.
     — Это смешно, — сказал Дон, качая головой. Он убрал руку с плеча Сары, потом сцепил руки за спиной и начал ходить взад-вперёд по гостиной, гостиной, которая была домом для него и его жены, гостиной, по которой учились ползать их дети, гостиной, с которой было связано так много воспоминаний, так много истории — их с Сарой общей истории, годы за годами, хорошие и плохие, тучные и тощие.
     Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул.
     — Тогда я хочу, чтобы вы остановили и мой процесс тоже, — сказал он, на короткое время оказавшись спиной к обеим женщинам.
     — Господи, нет, — сказала Сара. — Не делай этого.
     Он повернулся и зашагал к ним.
     — Это единственное, что теперь имеет смысл. Я никогда этого не хотел, и я уж точно не хочу этого, если того же не получишь ты.
     — Но ведь это подарок судьбы, — сказала Сара. — Это всё то, о чём мы говорили: увидеть, как растут наши внуки, увидеть их детей. Я не могу — не позволю тебе от этого отказаться.
     Он покачал головой.
     — Нет. Мне это не нужно. Больше не нужно. — Он перестал ходить и посмотрел прямо на Петру. — Отключите его.
     Карие глаза Петры расширились от удивления.
     — Я не могу. Мы не можем.
     — В каком смысле «вы не можете»? — сказал Дон.
     — Ваше лечение уже завершено, — сказала Петра. — Ваши теломеры удлинены, свободные радикалы вычищены, ДНК восстановлена и так далее. Нет способа это отменить.
     — Должен быть, — сказал он.
     Петра философски пожала плечами.
     — Не думаю, что на поиск способов сокращения срока человеческой жизни выделяют много грантов.
     — Но вы ведь можете остановить омоложение, нет? То есть, я понимаю, что я не могу снова стать физически восьмидесятисемилетним. Пусть так. Мне сейчас — сколько? полагаю, около семидесяти, правильно? Просто остановите роллбэк на этом самом месте. — Он ткнул пальцем вниз, словно ставя точку. Семидесятилетним ещё можно будет жить; это будет не так плохо, пропасть будет преодолимой. Айвен Кремер, в конце концов, был женат на женщине на пятнадцать лет моложе его. Правда, Дон не мог припомнить никого из своего круга, кто был бы женат на женщине на полтора десятка лет старше, но наверняка это не редкость в наши дни.
     — Омоложение невозможно остановить до срока, — сказала Петра. — Целевой возраст кодируется на этапе генной терапии. Переделать уже нельзя. Каждый раз, как ваши клетки делятся, вы становитесь физически моложе и крепче, пока конечная цель не будет достигнута.
     — Значит, сделайте ещё одну генную терапию, — сказал Дон. — Ну, которая перепишет…
     — Мы пробовали это на животных, — сказала Петра, — просто чтобы знать, что будет.
     — И?
     Она пожала плечами.
     — Это их убило. Деление клеток полностью прекратилось. Нет, вам придётся дождаться, пока роллбэк не дойдёт до конца. Мы, конечно, можем отменить то, что запланировано на потом — восстановление зубов, коленных суставов, пересадку вам новой почки, когда вы окрепнете достаточно, чтобы выдержать операцию. Но какой в этом будет смысл?
     Дон почувствовал, как учащается его пульс.
     — То есть я всё-таки обречён стать двадцатипятилетним?
     Петра кивнула.
     — Омоложение завершится через несколько месяцев, но когда это произойдёт, таков будет ваш биологический возраст, и с этого момента вы снова начнёте стареть с нормальной скоростью.
     — Господи, — сказал он. Двадцать пять. Тогда как Саре по-прежнему будет восемьдесят семь. — Господи Иисусе…
     Петра выглядела, будто поражённая громом и медленно, почти незаметно покачивала головой.
     — Что? — спросил Дон.
     Она вскинула взгляд, и, казалось, её глазам понадобилось какое-то время, чтобы сфокусироваться.
     — Простите, — сказала она. — Просто… я и представить не могла, что буду извиняться за то, что дала кому-то лишние семьдесят или восемьдесят лет жизни.
     Дон снова скрючился рядом с сидящей в кресле женой. Как мучительно больно это бы было совсем недавно — и всё же от того, что сейчас он может сделать это без труда, он не испытывал никакой радости.
     — Прости, дорогая, — сказал он. — Мне так жаль.
     Но Сара покачала головой.
     — Не нужно. Всё будет хорошо. Вот увидишь.
     Как всё может быть хорошо? удивился он. Они прожили всю жизнь синхронно друг с другом: родились в один год, выросли среди тех же самых событий. Оба точно помнили, где они, девятилетние, были тот момент, когда Нил Армстронг впервые ступил на Луну. Оба были подростками, когда случился Уотергейт; им было под тридцать, когда пала Берлинская стена; за тридцать, когда рухнул Советский Союз; за сорок, когда был обнаружен инопланетный разум. Даже до того, как они встретились, они шагали по сцене жизни вместе, вместе старели, становясь лучше, как две бутылки вина одного урожая.
     В голове у Доно всё плыло, и, казалось, перед глазами тоже. Лицо Сары начало расплываться — слёзы в его глазах сделали то, что не смогла чудо-терапия «Реювенекс» — стёрли её морщины и разгладили черты.

Глава 10

     Как и большинство учёных, работающих в программе SETI, Сара часто работала допоздна после того, как в 2009 году было получено первое сообщение инопланетян. В один из таких вечеров Дон пришёл её проведать в её университетский офис по окончании своего рабочего дня в «Си-би-си».
     — Есть кто дома? — позвал он.
     Сара с улыбкой на лице развернулась к нему, входящему в дверь её офиса с красно-белой коробкой «Пицца Хат».
     — Ты просто ангел! — воскликнула она. — Спасибо!
     — О, — сказал он. — А ты что, тоже есть хочешь?
     — Свинья! Что ты там купил?
     — Большой «Любитель Пепперони», потому что… гмм… я люблю пепперони, а ты любишь меня…
     — О-о-о-о! — сказала Сара. На самом деле она предпочитала грибы, но он их не переносил. В комбинации с его нелюбовью к рыбе это породило его фирменную максиму, которую Сара выслушивала от него по множеству различных поводов, своего рода псевдоапология его пищевых пристрастий: «Следует есть только ту еду, что эволюционировала сходным с тобой образом. Только теплокровные животные — млекопитающие и птицы, и только фотосинтезирующие растения».
     — Ну, спасибо, что пришёл, — сказала она, — а о детях ты подумал?
     — Я позвонил Карлу и велел заказать пиццу для него и Эмили. Сказал, чтобы он взял денег из моей тумбочки.
     — Когда Дональд Галифакс гуляет, гуляет вся его семья, — улыбаясь, сказала она.
     Он оглянулся в поисках места, куда пристроить коробку с пиццей. Она вскочила на ноги и убрала небесный глобус с картотечного шкафа, переставив его на пол. Он поставил коробку туда, где стоял глобус и открыл крышку. Она обрадовалась, увидев, как над пиццей поднимается пар. Неудивительно, впрочем: пиццерия ведь рядышком, на Блур-стрит.
     — Ну, и как оно? — спросил он. Он не первый раз приносил ей еду на работу. Он держал тарелку, вилку и нож в одном из офисных шкафов как раз для таких случаев, и сейчас достал их. Сара тем временем вытаскивала из коробки ломтик пиццы, обрывая пальцами сырные нити.
     — Это гонка, — ответила она, усаживаясь в кресло перед компьютером. — Я продвигаюсь, но кто знает, чего за это время достигли другие. То есть, конечно, в интернете идёт постоянный обмен новостями, но вряд ли кто-нибудь из них открывает всё, что узнал.
     Он отыскал второе офисное сиденье — потёртый складной стул — и уселся рядом с ней. Она привыкла к способу, которым её муж ест пиццу, и не могла сказать, что он ей нравится. Основа пиццы не была частью его обычного рациона — разумеется, толстая промасленная основа в стиле «Пицца Хат» и не должна быть частью ничьего повседневного рациона, но она никогда не могла перед ней устоять. Он же сгребал всё с основы вилкой и перемешивал с сыром так, словно ел спагетти. Сэндвичи он ел точно так же — выгребая начинку вилкой и оставляя хлеб нетронутым.
     — Так или иначе, мы всегда предполагали, что математика будет универсальным языком, — продолжала Сара, — и я думаю, это так и есть. Но инопланетянам удалось сделать с ней что-то такое, что, как я думала, вообще невозможно.
     — Покажи мне, — сказал Дон, пододвигая свой стул ближе к её компьютеру.
     — Первым делом они определили пару символов, которые, как все согласились, выполняют функцию скобок, содержащих другие символы. Видишь вот эту последовательность? — Она указала на серию квадратов на экране. — Вот это открывающая скобка, а это, — она указала в другое место экрана, — закрывающая. Так вот, я сделала сплошную транслитерацию всего сообщения — представила его в символах, которые мы используем. И вот что говорится в его первой части. — Она открыла другое окно. В нём было следующее:
     {} = 0
     {*} = 1
     {**} = 2
     {***} = 3
     {****} = 4
     {*****} = 5
     {******} = 6
     {*******} = 7
     {********} = 8
     {*********} = 9
     — Видишь, как умно? — сказала Сара. — Скобки позволяют нам с первого взгляда определить, что в первом наборе ничего нет. И видишь, что они делают? Они определяют цифры от нуля до девяти — инопланетяне пользуются десятичной системой, из чего следует либо что у них столько же пальцев, сколько у нас, либо что они просто расшифровали какие-то наши телепередачи и знают, сколько у нас пальцев. Да, и заметь, что эта схема даёт нам также их символ для знака равно.
     Он поднялся и добыл из коробки ещё один ломтик пиццы; когда в пицце не ешь основу, она кончается очень быстро.
     — После этого, — продолжала Сара, — они сразу же дают нам базовые математические операторы. Я снова представляю их в привычной нотации. — Она крутанула колёсико мышки, и в окне появилось следующее:

     [Вопрос] 2+3 [Ответ] 5
     [Вопрос] 2–3 [Ответ] –1
     [Вопрос] 2*3 [Ответ] 6
     [Вопрос] 2/3 [Ответ] 0.6&

     — Видишь, что они делают? Они вводят символ для «вопроса» и для «ответа». Они также вводят символы десятичной точки и бесконечного повторения, которое я изображаю вот этой восьмёркой с хвостиком.
     — Амперсендом, — с готовностью подсказал Дон.
     Состроила ему рожу, словно говоря «без тебя знаю», и продолжила:
     — Следующим шагом они дают нам символ отношения между двумя величинами, который я изображаю двоеточием, и который позволяет нам выразить множество других концепций. — На экране появилось следующее:

     [Вопрос] 2/3 : 0.6& [Ответ] =
     [Вопрос] 5 : 3 [Ответ] >
     [Вопрос] 9 : 1 [Ответ] >>
     [Вопрос] 3 : 5 [Ответ] <
     [Вопрос] 1 : 9 [Ответ] <<
     [Вопрос] 1 : –1 [Ответ] [противоположны]

     — Видишь? — спросила она. — Мы переходим к оценкам. Девять считается не просто больше одного, но много больше одного, а один, в свою очередь, много меньше девяти. Дальше они вводят символы для «верно» и «неверно».
     На экране появилось:

     [Вопрос] 2+5 [Ответ] 7 [верно]
     [Вопрос] 3*3 [Ответ] 9 [верно]
     [Вопрос] 8–3 [Ответ] 6 [неверно]

     — А теперь, — сказала Сара, — становится по-настоящему интересно.
     — Я прям весь дрожу, — сказал Дон.
     Она хлопнула его по руке и откусила от своего ломтика пиццы, прежде чем прокрутить экран.
     — Вот что идёт в сообщении дальше. Смотри.

     [Вопрос] 8/12
     [Ответ 1] 4/7 [неверно]
     [Ответ 2] 4/6 [верно] [альфа]
     [Ответ 3] 2/3 [верно] [бета]

     — Понимаешь, что здесь говорится? Я присвоила греческие буквы двум символам, которые они вводят. Сможешь догадаться, что значат «альфа» и «бета»?
     Дон прекратил закидывать в себя пепперони с сыром и внимательно изучил изображённое на экране.
     — Ну-у-у-у, — сказал он, наконец, — оба ответа правильные, но один, э-э… более правильный да? Потому что они сократили дробь.
     — Браво! Именно так! А теперь задумайся: они только что дали нам способ выражения очень мощных концепций. — Она тронула клавишу, и термины альфа и бета сменились словами:

     [Вопрос] 8/12
     [Ответ 1] 4/7 [неверно]
     [Ответ 2] 4/6 [верно] [плохо]
     [Ответ 3] 2/3 [верно] [хорошо]

     — Вот так, они дали нам термины для различения ответов, которые, хотя и технически правильны, менее предпочтительны, чем другие — для различения хороших ответов и плохих. И затем, чтобы дать нам понять, что они в самом деле имеют в виду хорошее и плохое, что эти термины имеют полярные значения, она дают нам это:

     [Вопрос] [плохо]: [хорошо] [Ответ] [противоположно]

     Сара перевела:
     — Каково отношение между «плохо» и «хорошо»? Они противоположны, точно так же, как один и минус один, что мы видели ранее. Они говорят нам, что эти термины должны рассматриваться как настоящие противоположности, чего нельзя сделать с «правильно» и «более правильно» — другим возможным толкованием символов «альфа» и «бета».
     — Потрясающе, — сказал он.
     Она тронула мышку, и появилось новое окно.
     — А как насчёт менее очевидных вещей? Попробуй вот это. Что здесь означает «гамма»?

     {3 5 7 11 13 &} = [гамма]

     — Нечётные числа? — предположил он. — Они идут через одно.
     — Смотри внимательней. Там нет девятки.
     — А, точно. И, э-э… о, опять эта восьмёрка с хвостиком.
     — Амперсенд, — сказала Сара, имитируя его услужливый тон. Он улыбнулся. — Правильно, — сказала она, — но я дам тебе подсказку: кое-что, что я выяснила на других примерах. Когда амперсенд стоит вплотную к другой цифре, это значит, что цифра бесконечно повторяется. Но если перед ним есть пробел — маленькая лакуна в передаче, как в данном случае — я думаю, что это означает, что последовательность бесконечно продолжается.
     — Три, пять, семь, одиннадцать, тринадцать…
     — Даю ещё одну подсказку. Следующее число в последовательности — семнадцать.
     — Э-э… гмм…
     — Это простые числа, — сказала она. — Гамма — это их символ для простых чисел.
     — Ах. Но оно ведь начинается с трёх.
     Она теперь широко улыбалась.
     — Сейчас увидишь. В этом-то вся прелесть. — Она задёргала мышкой. — Дальше ещё немного теории множеств, которой я тебя нагружать не буду, где вводится символ «принадлежит к данному множеству», и потом вот это…

     [Вопрос] 5 [принадлежит к] [простые числа]
     [Ответ] [верно]

     — Принадлежит ли пять к множеству простых чисел — или, по-простому: является ли пятёрка простым числом? И ответ «да»; в самом деле, пять — одно из чисел, которые мы перечислили, вводя понятие «простые числа».
     На экране появилась ещё одна пара вопрос-ответ:

     [Вопрос] 4 [принадлежит к] [простые числа]
     [Ответ] [неверно]

     — Является ли четыре простым числом? — перевела Сара. — Нет. — Она снова крутанула колёсико мышки.

     [Вопрос] 3 [принадлежит к] [простые числа]
     [Ответ] [верно]

     — Простое ли число тройка? Да, конечно. А вот что насчёт двойки? Давай посмотрим.
     Она опять крутанула колёсико.

     [Вопрос] 2 [принадлежит к] [простые числа]
     [Ответ 1] [верно] [хорошо]
     [Ответ 2] [неверно] [хорошо]
     [Ответ 3] [дельта]

     — Э?
     — В точности моя реакция, — улыбнулась Сара.
     — Так что такое дельта? — спросил Дон.
     — Посмотрим, сможешь ли ты догадаться. Посмотри внимательнее на ответы 1 и 2.
     Он нахмурился.
     — Погоди-ка. Они оба не могут быть хорошими ответами. Ну, то есть, два — это простое число, так что говорить, что это неверно, не может быть хорошим ответом.
     Сара загадочно улыбнулась.
     — Они дали в точности те же самые ответы и для единицы.

     [Вопрос] 1 [принадлежит к] [простые числа]
     [Ответ 1] [верно] [хорошо]
     [Ответ 2] [неверно] [хорошо]
     [Ответ 3] [дельта]

     — И снова какая-то чепуха, — сказал он. — Единица — либо простое число, либо нет. А… а она вообще простое? То есть, простое число — это которое делится нацело только на себя и на единицу, правильно?
     — Вас так учили в школе? Раньше единица считалась простым числом — такое можно встретить в старых учебниках. Но сейчас — нет. Сейчас считается, что простые числа — это те, что имеют в точности два делителя: себя само, и единицу. У единицы лишь один делитель, так что она — не простое число.
     — Звучит как-то волюнтаристски, — заметил Дон.
     — Так и есть. Это спорный вопрос. Принадлежность единицы к простым числам не очевидна. А с двойкой ещё сложнее — это единственное чётное простое число. Ты точно так же волюнтаристски можешь постановить, что простые числа — это обязательно нечётные числа, имеющие два и только два делителя. Если ты это сделаешь, что два — не простое число.
     — О.
     — Видишь? Вот что они пытаются до нас донести. Дельта — это символ, который, по-моему, означает «зависит от личных предпочтений». Ни один из ответов не неверен; это дело вкуса. Понимаешь?
     — Изумительно.
     Она кивнула.
     — Следующая часть сообщения ещё интереснее. Ранее они определили символы для «отправителя» и «получателя» — или «я» для того, кто посылает сообщение, и «ты» для того, кто получает.
     — Так.
     — И с их помощью, — продолжала Сара, — они переходят к по-настоящему серьёзным вещам.
     На экране возникло следующее:

     [Вопрос] [хорошо]: [плохо]
     [Ответ] [отправитель] [предпочтение] [хорошо] >> [плохо]

     — Видишь? Вопрос: каково отношение между «хорошо» и «плохо»? И отправитель, который ранее, при обсуждении известных фактов, заявлял, что «хорошо» — это полная противоположность «плохо», теперь утверждает нечто гораздо более интересное: что «хорошо» много больше, чем «плохо» — важный философский постулат.
     — «Разве не обещает ваша священная книга, что добро сильнее зла?»
     Сара захлопала глазами.
     — Ты цитируешь Библию?
     — Э-э… нет. Это из «Звёздного пути». Второй сезон, «Окончательная победа». — Он, словно извиняясь, пожал плечами. — «Да, так сказано: добро всегда побеждает зло».
     Сара покачала головой в притворном отчаянии.
     — Ты меня в гроб загонишь, Дональд Галифакс.

Глава 11

     — «Мак-Гэвин Роботикс», — произнёс чёткий, деловитый женский голос. — Офис президента.
     Впервые Дон пожалел, что у него не видеотелефон; запросто могло оказаться, что он разговаривает с роботом.
     — Я бы хотел поговорить с Коди Мак-Гэвином, пожалуйста.
     — Коди Мак-Гэвин недоступен. Могу я узнать, кто звонит?
     — Да. Меня зовут Дональд Галифакс.
     — Скажите, пожалуйста, по какому вопросу вы звоните?
     — Я муж Сары Галифакс.
     — Ах, да. Учёная из SETI, да?
     — Верно.
     — Чем я могу вам помочь, мистер Галифакс?
     — Мне нужно поговорить с мистером Мак-Гэвином.
     — Вы, конечно, понимаете, что расписание мистера Мак-Гэвина очень плотное. Возможно, я смогу для вас что-то сделать?
     Дон вздохнул, начиная понимать.
     — На сколько слоёв вглубь мы находимся?
     — Простите?
     — Сколько слоёв между вами и Мак-Гэвином? Если я оставлю вам сообщение, и вы решите, что его стоит передать, то передадите вы его не Мак-Гэвину, верно?
     — Нет, обычно нет. Я — секретарь президентского офиса.
     — И вас зовут?
     — Миз Хасимото.
     — И вы подчиняетесь кому?
     — Мистеру Харсу, который является секретарём личного секретаря мистера Мак-Гэвина.
     — То есть, я должен пройти через вас, потом через секретаря секретаря, а потом через самого секретаря, и только тогда доберусь до Мак-Гэвина, верно?
     — Мы обязаны следовать процедурам, мистер Галифакс. Уверена, вы это понимаете. Но, разумеется, делу может быть дан ускоренный ход, если есть необходимость. Так что если бы вы сказали мне, что вам нужно…
     Дон сделал глубокий вдох, потом выдохнул.
     — Мистер Мак-Гэвин оплатил для моей жены и меня процедуру омоложения — ну, вы знаете, роллбэк. Но она не сработала для моей жены, только для меня. Доктор из «Реювенекс» сказала, что ничего нельзя сделать, но может быть, если бы их попросил сам мистер Мак-Гэвин… Деньги могут всё. Я знаю. Если он покажет им, что недоволен…
     — У мистера Мак-Гэвина есть об этом полный отчёт.
     — Прошу вас, — сказал Дон. — Пожалуйста, моя жена… моя жена скоро умрёт.
     Тишина. Должно быть, секретарша секретаря секретаря президента не привыкла слышать таких грубых и прямых слов.
     — Мне очень жаль, — сказала миз Хасимото с вполне искренней печалью в голосе.
     — Прошу вас, — повторил он. — Отчёты, которые он читает, наверняка исходят от «Реювенекс», и они там наверняка выставляют себя в хорошем свете. Я хочу, чтобы он понял, через что нам — Саре — приходится пройти.
     — Я скажу ему, что вы звонили.
     Нет, не скажешь, подумал он, лишь передашь на следующий уровень.
     — Если бы я мог просто поговорить с мистером Мак-Гэвином, хотя бы пару минут. Я бы просто… — Ему уже много лет никого ни о чём не приходилось упрашивать — с того случая с…
     И до него, наконец, дошло, лишь сейчас. Воспоминание поразило его, как удар в солнечное сплетение.
     Сорок пять лет назад. Отделение онкологии в больнице Принцессы Маргарет. Доктор Готлиб рассказывает об экспериментальной терапии, о том, что она новая и ещё не испытанная.
     И Дон умоляет её попробовать её на Саре, попробовать всё, что может её спасти. Детали изгладились из памяти, но теперь он вспомнил интерфероновую терапию, не одобренную для использования в Штатах. Готлиб, должно быть, поддалась на его мольбы, его настойчивые требования попробовать всё, что может помочь.
     Экспериментальная терапия закончилась неудачей. Но сейчас, четыре десятилетия спустя, её остаточный эффект блокировал другую терапию, и всё это — он с трудом сглотнул — всё это по его вине.
     — Мистер Галифакс? — сказала миз Хасимото. — Вы ещё там?
     Да, подумал он. Да, я всё ещё здесь. И я буду здесь ещё долго-долго, многие годы после того, как Сары не станет.
     — Да.
     — Я понимаю, что вы расстроены, и поверьте, сердцем я с вами. Я помечу сообщение о вас как сверхважное. Это самое большое, что я могу для вас сделать. Я надеюсь, что очень скоро кто-нибудь вам перезвонит.

     Точно так же, как много лет назад, когда Сара билась над переводом первого сообщения драконианцев, Дон время от времени заходил к ней посмотреть, как она работает над вторым. Но в этот раз она работала не в университете, а в домашнем кабинете — комнате наверху, где раньше жил Карл.
     Первое сообщение драконианцев, полученное в 2009 году, было разделено на две части: преамбулу, объясняющую использованный ими символический язык, и собственно тело сообщения, в котором эти символы были нагромождены без видимого смысла. Однако в конце концов Саре удалось уловить этот смысл, и тогда был послан ответ.
     Второе сообщение инопланетян также распадалось на две части. Но в данном случае первая часть была объяснением того, как расшифровать вторую, исходя из предположения, что имеется правильный ключ дешифовки, о содержании же второй можно лишь было гадать. Поскольку она была зашифрована, в ней не было видно ни единого определённого в первом сообщении символа.
     — Может быть, инопланетяне отвечают на один из наших неофициальных ответов, — предположил Дон одним поздним вечером, опершись о дверной косяк и сложив руки на груди. — В смысле, до того, как ты отправила официальный ответ, тысячи людей посылали драконианцам свои неофициальные послания.
     Сара выглядела древней, почти бесплотной в свечении магнифотового монитора, подсвечивавшего сзади её редкие белые волосы.
     — Было дело, — сказала она.
     — Может быть, ключ дешифровки — это что-то, что было в их посланиях? — сказал он. — Ну, то есть, я понимаю, что ты много над ним трудилась, но что если драконианцам официальный ответ SETI показался неинтересным? Те, кому на самом деле адресовано это сообщение, уже могли его прочитать.
     Сара покачала головой.
     — Нет, нет. Второе сообщение драконианцев — это ответ на наше официальное послание. Я в этом убеждена.
     — Может, тебе просто хочется в это верить?
     — Ничего подобного. Мы поместили в наш официальный ответ особый заголовок — длинную строку чисел, идентифицирующую его. По этой причине наш официальный ответ никогда полностью не выкладывался в сеть. Иначе все узнали бы про этот заголовок, и он стал бы бесполезен. Этот заголовок был словно гербовый бланк, однозначно идентифицирующий ответ, отправленный нами от имени всей планеты. И их нынешнее послание содержит тот же самый заголовок.
     — Ты хочешь сказать, они его процитировали? Но не значит ли это, что теперь каждый его знает? Любой Том, Дик, Гарри может послать драконианцам новое сообщение, которое будет иметь официальный вид.
     Её морщинистые черты задвигались в холодном свете в такт словам.
     — Нет. Драконианцы поняли, чтобы пытаемся дать им способ отличать официальные ответы от неофициальных. Они, очевидно, сообразили, что мы не хотим, чтобы каждый, кто сумеет принять их следующее сообщение, знал о том, что это за заголовок. Поэтому драконианцы процитировали лишь каждую вторую его цифру, дав нам ясно понять, что они отвечают на официальное послание, но не раскрыв отличительной особенности официального ответа.
     — Может быть, это и есть то, что ты ищешь? — сказал Дон, очень довольный собой. — Может быть, ключ дешифровки — это остальные цифры вашего заголовка, которые драконианцы не процитировали?
     Сара улыбнулась.
     — Первое, что мы попробовали. Не подходит.
     — О, — сказал он. — Просто подумалось. Ты идёшь спать?
     Она посмотрела на часы.
     — Нет, у меня… — Она оборвала себя, и желудок у Дона скрутило в узел. Должно быть, она хотела сказать «У меня слишком мало времени, чтобы тратить его на сон».
     — У меня есть ещё пара идей, — закончила она. — Надо проверить. А ты иди ложись.

     Дон безуспешно звонил в офис Мак-Гэвина ещё четыре раза, но в конце концов его датакомм зазвонил. Рингтоном у него стояли первые пять нот из забытого фильма «Близкие контакты третьего рода», истории о визите пришельцев на Землю, которая сейчас казалась вызывающе старомодной. Он взглянул на идентификатор звонящего. Там стояло «Мак-Гэвин, Коди» — Не «Мак-Гэвин Роботикс», не название компании, а человеческое имя.
     — Алло? — сказал Дон сразу же, как сумел раскрыть датакомм.
     — Дон! — произнёс голос Мак-Гэвина. Он был в каком-то шумном месте и почти кричал. — Простите, что так долго не мог вам перезвонить.
     — Всё в порядке, мистер Мак-Гэвин. Мне нужно было поговорить с вами о Саре.
     — Да, — ответил Мак-Гэвин, всё ещё крича. — Простите, Дон. Мне обо всём рассказали. Это просто ужасно. Как Сара, держится?
     — Физически с ней всё в порядке. Но всё это рвёт нас обоих на части.
     Его тон был настолько мягок, насколько это вообще возможно, когда кричишь.
     — Представляю себе.
     — Я надеялся, что вы сможете поговорить с людьми из «Реювенекс».
     — Я уже говорил, не раз и подолгу. Они отвечают, что ничего нельзя сделать.
     — Но должен быть способ. То есть, «Реювенекс» наверняка перепробовал все стандартные подходы, но они обязательно найдут способ заставить роллбэк работать для Сары, если вы…
     Он оборвал себя — и, наверное, вовремя. Он едва не сказал «если вы сунете им побольше денег». Но Мак-Гэвин не слушал. Дон услышал, как он говорит что-то кому-то ещё; судя по звуку, он зажал пальцем микрофон на своём датакомме и разговаривал с кем-то из подчинённых. Наконец, он заговорил с Доном снова. — Они работают над этим, Дон, и я им сказал, чтобы средств не жалели. Но они в полном тупике.
     — Они думали, что тому виной экспериментальное лечение от рака.
     — Да, они мне говорили. Я разрешил им любые траты, чтобы раздобыть образцы или синтезировать их заново. Однако учёные, с которыми я говорил, считают, что повреждения необратимы.
     — Они должны продолжать. Они не должны опускать руки.
     — Они продолжат, Дон. Поверьте, это для них огромная проблема. Их компания серьёзно упадёт в цене, если об этом станет известно, а они не смогут найти решения.
     — Если вы что-то узнаете, — сказал Дон, — пожалуйста, дайте сразу знать.
     — Обязательно, — сказал Мак-Гэвин. — Но…
     Но не питайте напрасных надежд; таково было невысказанное пожелание. Мак-Гэвин, вероятно, читал только выжимку из полного отчёта, который Дон выгрыз-таки из «Реювенекс», но итог всё равно был тот же: вряд ли решение появится в обозримом будущем.
     — Тем не менее, — продолжал Мак-Гэвин, — если Саре нужна какая-либо помощь в её работе по расшифровке, или вам или ей нужно что-либо ещё для чего-либо, просто скажите мне.
     — Ей нужен роллбэк.
     — Мне очень жаль, Дон. — сказал Мак-Гэвин. — Послушайте, мне нужно успеть на самолёт. Но мы будем держать связь, хорошо?

Глава 12

     Тогда, в 2009, официальные участники программы SETI организовали группу новостей в интернете для того, чтобы делиться своими догадками относительно смысла различных частей того самого первого послания инопланетян. Ходили слухи, что ватиканские астрономы тоже день и ночь трудятся, пытаясь расшифровать послание, так же, как и, предположительно, спецкоманда в Пентагоне. Наряду с ними это пытались сделать и сотни тысяч любителей.
     Помимо символическо-математических вещей, во многих частях инопланетного послания, как выяснилось, содержались битовые диаграммы; исследователь из Калькутты первым догадался об этом. Вскорости кто-то из Токио сообщил, что многие из этих диаграмм на самом деле были кадрами коротких мультипликационных фильмов. Новый символ в конце каждого из таких фильмов обозначал, по-видимому, слово, которое в последующем использовалось для обозначения иллюстрируемой концепции — «увеличение», «притяжение» и так далее.
     Послание также содержало много сведений о ДНК — а в том, что это ДНК, сомнений не было, поскольку была приведена её специфическая химическая формула. По-видимому, она была молекулой наследственности и на Сигме Дракона II — что немедленно оживило старые споры о панспермии, теории о том, что жизнь на Земле развилась из микроорганизмов, занесённых из дальнего космоса. Драконианцы, говорили некоторые — это наши далёкие родственники.
     Послание также содержало дискуссию о хромосомах, хотя потребовался профессиональный биолог — так получилось, что из Пекина — чтобы догадаться, о чём идёт речь, потому что хромосомы были показаны в виде колец, а не длинных нитей.
     Как узнала Сара, кольцеобразные хромосомы имеют бактерии, благодаря чему они практически бессмертны — способны делиться неограниченное число раз. Инновация, которая привела к разрыву колец и созданию хромосом-нитей, сформировала также, по крайней мере, на Земле, теломеры — защитные концевые структуры, которые уменьшаются с каждым делением клетки, ведя к её запрограммированной смерти. Никто не мог сказать, то ли у самих отправителей сообщения хромосомы кольцеобразны, то ли они хотели изобразить базовое или наиболее распространённое их устройство. На Земле, в терминах биомассы и количества отдельных организмов хромосом-колец было на много порядков больше, чем хромосом-нитей.
     Когда эта часть головоломки была решена, множество людей практически одновременно опубликовали догадку о том, что последующий набор символов описывает различные стадии жизни: раздельные гаметы, оплодотворение, дородовый рост, рождение, послеродовый рост, половое созревание, окончание репродуктивного периода, старость, смерть.
     Масса интереснейшего материала, но весь он, казалось, был прологом, просто уроком языка, нарабатыванием словарного запаса. По сути, за исключением той вдохновляющей фразы-примера о том, что «хорошо» много лучше «плохо», в нём не сообщалось ничего существенного.
     Но оставалась ещё основная часть сообщения: собственно его тело, мешанина символов и концепций, определённых ранее, каждая из которых сопровождалась несколькими числами. Никто не мог увидеть в ней никакого смысла.
     Прорыв случился воскресным вечером. В семействе Галифаксов воскресные вечера были вечерами скрэббла, поэтому Дон и Сара сидели по разные стороны обеденного стола, а на столе между ними стояла модная крутящаяся доска, которую Сара подарила Дону на Рождество много лет назад.
     Сара даже близко не любила эту игру так, как обожал её Дон, но играла в неё, чтобы доставить ему удовольствие. Он же, в отличие от неё, не испытывал большой симпатии к бриджу — да и, что греха таить, к Джулии и Хауи Фейнам, которые жили дальше по их улице — но раз в неделю исправно ходил с Сарой к ним играть.
     Они уже завершали матч; в мешке-кисете осталось меньше дюжины фишек. Дон, как всегда, выигрывал. Он уже однажды сделал бинго — на скрэббловском жаргоне так называлась выкладка всех семи фишек за один ход — построив невероятное «wanderous» вокруг ранее выложенного «de», одной из многих двухбуквенных комбинаций, которые в скрэббле считались словами, но которые Сара, прожив на свете сорок восемь лет, ни разу нигде не видела использованной в качестве полноценного слова. Дон был экспертом в том, что она называла «скрэбблянством»: он запоминал бесконечные списки редких слов, не утруждая себя выяснением их значения. Она уже давно бросила подвергать сомнению те комбинации букв, что он выкладывал. Они всегда оказывались в «Официальном словаре игрока в скрэббл», даже если в уважаемом «Канадском Оксфордском словаре» их не было. Было и так довольно обидно, когда он, вот как сейчас, выкладывал что-нибудь вроде «muzjik», слово с «Z» и «J» одновременно, но сделать это, когда набранные очки утраиваются, да ещё и…
     Внезапно Сара вскочила на ноги.
     — Что? — возмущённо спросил Дон. — Это слово!
     — Это не просто символ, это его позиция! — Она кинулась вон из столовой, через кухню в гостиную.
     — Что? — спросил он, поднимаясь, чтобы идти за ней.
     — Сообщение! Та часть, в которой не было смысла! — сказала она на ходу. — Остальная часть сообщения определяет… пространство идей, а числа — это координаты, в которые символы нужно поместить. Они располагают концепции внутри своего рода трёхмерного массива… — Она сбежала по ступеням в подвал, где они тогда держали семейный компьютер. Дон последовал за ней.
     Шестнадцатилетний Карл сидел перед громоздким CRT-монитором с наушниками на голове и играл в одну из тех проклятых стрелялок, которые очень не нравились Дону. Десятилетняя Эмили тем временем смотрела по телевизору «Отчаянных домохозяек».
     — Карл, мне нужен компьютер…
     — Ещё чуть-чуть, мам. Я на десятом уровне…
     — Сейчас же!
     Сара настолько редко повышала голос, что её сын тут же выскочил из крутящегося кресла.
     — Как выйти из этой фигни? — резко спросила Сара, усаживаясь.
     Карл протянул руку над плечом матери и что-то сделал мышкой. Дон тем временем сделал тише телевизор, заработав возмущённое «Эй!» от Эмили.
     — Это трёхмерный массив, X-Y-Z, — сказала Сара. Она запустила браузер и открыла один из бесчисленных сайтов, где было опубликовано сообщение драконианцев. — Я уверена. Они определяют расположение терминов.
     — На карте? — уточнил Дон.
     — Что? Нет, нет, нет. Не на карте — в пространстве! Это как трёхмерный язык разметки страницы. Ну, знаешь, как Postscript, только для документов, что имеют не только высоту и ширину, но ещё и глубину. — Она быстро защёлкала клавишами. — Если только я смогу угадать размер размечаемого пространства…
     Снова щёлканье клавиш. Дон и Карл стояли рядом, наблюдая, словно заворожённые.
     — Чёрт! — сказала Сара. — Это не куб… это бы было слишком легко. Значит, прямоугольный параллелепипед. Но каких размеров?
     Указатель мыши метался по экрану, словно ракета, пилотируемая сумасшедшим учёным.
     — Так, — сказала она, явно разговаривая сама с собой, — если они не целые, то могут быть квадратными корнями…
     — Папа…?
     Он повернулся. Эмили смотрела на них широко раскрытыми глазами.
     — Что, милая?
     — А что мама делает?
     Он оглянулся через плечо. Сара запустила программу графического проектирования; должно быть, радуется сейчас, что купила-таки мощную видеокарту, которую Карл выпрашивал для своих игрушек.
     — Я думаю, — сказал Дон, снова поворачиваясь к дочери, — мама творит историю.

Часть вторая

Глава 13

     Снова стать молодым! Так многие лишь мечтали об этом, а Дональд Галифакс этого достиг — и это было великолепно. Он знал, что силы и выносливости у него сильно поубавилось за последние несколько десятилетий, но из-за того, что это происходило постепенно, он не осознавал, насколько меньше их стало. Однако в последние шесть месяцев они начали резко восстанавливаться, и контраст ошеломлял: он всё время был словно накачан кофеином до бровей. На ум приходила фраза «vim and vigor» — и, хотя он не раз пользовался словом «vim», играя в скрэббл, он осознал, что не знает точно, что оно значит и спросил об этом датакомм. «Кипучая жизненная энергия» — ответил он.
     И так оно и было! Именно так и было. Его энергия казалась безграничной, и он несказанно радовался, что она вернулась к нему. «Zest» — ещё одно слово, которое он употреблял только в скрэббле, пришло ему на ум. датакомм привёл список синонимов: острое чувство удовольствия, искренняя радость, смак — это всё было правильно, но клише «чувствовать себя на миллион баксов» казалось до обидного неподходящим: он чувствовал себя на каждый миллиард долларов из тех, что были на него потрачены; он был полностью, радостно, счастливо живой. Он больше не шаркал — он шагал. Просто идя, он чувствовал себя будто на движущейся дорожке в аэропорту — словно киборгом, движущимся так быстро, что кажется окружающим размытым пятном. Он мог поднимать тяжёлые коробки, перепрыгивать через лужи, практически взлетать вверх по лестницам — он, конечно, не прыгал через дома, но это было почти так же здорово.
     И на этом пирожном был ещё и крем: постоянный фон различного рода болей, с которым он так долго жил, вдруг пропал; это было, словно он много лет сидел рядом с ревущим самолётным двигателем, всё время пытаясь отвлечься от его шума, не обращать на него внимания, и теперь его вдруг выключили; эта тишина пьянила. Юным, как пелось в одной старой песне, молодость не впрок. Как это верно — потому что они не знают, каково это, когда она ушла. Но к нему она вернулась!
     Доктор Петра Джоунз подтвердила, что его роллбэк завершён. Интенсивность деления его клеток, сказала она, снизилась до нормального уровня, его теломеры снова начали укорачиваться с каждым делением, новые кольца роста начали появляться на его костях и так далее.
     И все завершающие процедуры также закончились. У него были новые хрусталики, новая почка, новая простата, всё выращено из его собственных клеток; его нос вернули к тому размеру недошнобеля, который он имел во времена его юности; его уши также уменьшили, зубы отбелили, восстановили две оставшихся пломбы и ещё кое-какие мелочи «доработали напильником». Физически он во всех отношениях снова стал двадцатипятилетним и с этого момента снова начал естественным образом стареть.
     Дон всё ещё привыкал к своему невероятному обновлению. Его слух снова стал острым, равно как и зрение. Но ему пришлось обновить весь гардероб. После процедур рекальцификации и генной терапии его рост увеличился на два дюйма, потерянные в старости, а его конечности, с возрастом превратившиеся в не более чем обтянутые кожей кости, снова стали мясистыми. Впрочем, это и к лучшему: его пиджаки и рубашки на пуговицах выглядели бы глупо на парне двадцати пяти лет.
     Ему также пришлось перестать носить обручальное кольцо. Десять лет назад он отдал его уменьшить, потому что пальцы стали тоньше с возрастом; теперь же оно болезненно жало. Он ожидал окончания роллбэка, чтобы снова его расширить, и он это сделает, как только найдёт хорошего ювелира; не хотелось доверять такое дело кому попало.
     В Онтарио водители возрастом за восемьдесят обязаны пересдавать экзамен на права каждые два года. Дон провалил свой последний экзамен. Он не слишком об этом жалел, к тому же, Сара всё ещё могла водить, на случай, если у них вдруг возникнет неотложная надобность куда-то поехать. Теперь, по всей видимости, ему нужно будет пересдать этот экзамен; он не сомневался, что в этот раз сдаст его.
     В какой-то момент ему нужно будет получить новый паспорт, с его новым лицом, и новые кредитки, также с новым лицом. Формально ему по-прежнему полагалась скидка для пенсионеров в ресторанах и кинотеатрах, но вряд ли была возможность её получить, не убедив прежде недоверчивого кассира или клерка. Очень жаль, на самом деле. Ведь в отличие от всех остальных прошедших роллбэк ему эти скидки реально бы пригодились.
     Несмотря на все положительные стороны в том, чтобы снова стать молодым, всё-таки имелись и отрицательные. Дон и Сара теперь вдвое больше тратили на еду. И Дон стал гораздо больше спать. В последние лет десять им с Сарой хватало всего шести часов ночного сна, но теперь ему требовалось как минимум восемь. Это, конечно, была не слишком высокая цена: ежедневно терять два часа, но приобрести лишние шестьдесят лет. И кроме того, когда он состарится во второй раз, его потребности в еде и сне снова уменьшатся.
     Сейчас было начало двенадцатого, и Дон начал готовиться ко сну. Обычно по вечерам он не задерживался в ванной надолго, но сегодня он выходил из дома, а на улице было жарко и душно.
     Август в Торонто было не слишком приятен ещё во времена его детства; сейчас же жара и влажность делали жизнь невыносимой. Он знал, что не сможет сегодня нормально заснуть, если не примет душ. Карл несколько лет назад установил в нём диагональные поручни. Саре они по-прежнему были необходимы, но Дон обнаружил, что ему они теперь лишь мешают.
     Он намылился, наслаждаясь ощущением. На голове у него теперь росла густая поросль светло-каштановых волос длиною в дюйм, и даже простое прикосновение к ним доставляло ему удовольствие. Волосы на груди не были больше белыми, да и волосы на прочих местах тела утратили седину.
     Душ был подлинным наслаждением, и он блаженствовал под ним. А когда начал намыливать ноги и прочее, то почувствовал, как твердеет пенис. Стоя под льющейся на него водой, он несколько раз провёл по нему рукой. Он подумал о том, чтобы по-быстрому завершить начавшийся процесс наиболее подходящим моменту способом, но тут в ванную вошла Сара. Он видел её силуэт сквозь прозрачную шторку душа; она начала что-то делать над раковиной. Он смыл с себя мыло; эрекция быстро прошла. Затем он закрыл воду, одёрнул занавеску и выбрался из ванны. К этому времени он уже привык к тому, что может занести ногу над бортиком ванны, не испытывая боли, причём, в отличие от последних лет, он может это сделать, даже не садясь на бортик.
     Она стояла к нему спиной. Она уже была одета для сна — летом это всегда была длинная свободная красная футболка. Он взял с вешалки полотенце и насухо вытерся, а потом по короткому коридору прошёл в спальню.
     Он всегда спал в пижаме, но сейчас улёгся голым на зелёные простыни и уставился в потолок. Однако вскоре ему стало холодно — в их доме был центральный кондиционинер, и один из его выходов располагался прямо над кроватью — и он накрылся простынёй.
     Секунду спустя вошла Сара. Она сразу же выключила свет, но с улицы его проникало достаточно, чтобы он видел, как она медленно идёт к своей стороне постели, а потом ощутил, как просел под ней матрац, когда она улеглась.
     — Спокойной ночи, дорогой, — сказала она.
     Он перевернулся на бок и тронул её за плечо. Сара, должно быть, удивилась этому прикосновению — уже больше десятка лет они планировали секс заранее, потому что Дону нужно было загодя принять пилюлю, чтобы завести свой мотор с толкача — но скоро он ощутил её руку у себя на бедре. Он придвинулся ближе и опустил голову, чтобы поцеловать её. Через мгновение она ответила, и они целовались секунд десять. Когда он отстранился, она лежала на спине, а он, опершись на локоть, смотрел на ней.
     — Привет, — тихо сказала она.
     — Сама привет, — с улыбкой ответил он.
     Он хотел прыгать, отскакивать от стен, ему хотелось необузданного, атлетического секса — но она такого не выдержит, и поэтому он касался её мягко, легко, и…
     — Ой! — сказала она.
     Он не был уверен, в чём дело, но сказал: «Прости». Коснулся её легче, словно пером. Он услышал, как она сделала резкий вдох, но не мог сказать, было это от боли или наслаждения. Он снова сменил положение, и она немного сдвинулась, и он в самом деле услышал, как её кости скрипнули.
     Всё происходило настолько медленно, его касания были настолько лёгкими, что он ощутил, как и сам обмякает.
     Глядя ей в глаза, он попытался вернуть утраченную эрекцию «вручную». Она выглядела такой уязвимой; он не хотел, чтобы она подумала, что он её отвергает.
     — Скажи, если будет больно, — сказал он и взгромоздился на неё, убедившись, что его руки и ноги принимают на себя практически весь его вес; сейчас в нём не было ни грамма лишнего жира, но он всё равно весил значительно больше, чем до роллбэка. Он начал осторожно и мягко, ища компромисс между тем, на что способно было теперь его тело, и тем, что её тело могло выдержать. Но после первого же толчка, такого, казалось ему, мягкого, он увидел больна её лице и поспешно вышел из неё и перевернулся на спину на её половине постели.
     — Прости, — тихо сказала она.
     — Нет, нет, — ответил он. — Всё хорошо. — Он повернулся на бок, улёгся лицом к ней и нежно её обнял.

Глава 14

     В тот роковой вечер многие годы назад Сара вскочила со своего кресла в подвале, и Дон обнял её, и поднял так, что её ноги не касались пола, и закружил её, и принялся целовать, крепко и не стесняясь детей.
     — Моя жена — гений! — объявил Дон, улыбаясь от уха до уха.
     — Вернее, твоя жена — усердный исследователь, — ответила Сара, но сказав это, рассмеялась.
     — Нет, нет, нет, — сказал он. — Ты догадалась — раньше всех остальных ты догадалась, как прочитать тело сообщения.
     — Мне нужно куда-нибудь об этом написать, — сказала она. — Никакого смысла держать это в секрете. Кто первым объявит об этом во всеуслышание, тот и…
     — Имя того и войдёт в учебники истории, — сказал он. — Я так горжусь тобой.
     — Спасибо, милый.
     — Но ты права, — сказал он. — Ты должна куда-нибудь об этом написать прямо сейчас. — Он отпустил её, и она двинулась обратно к компьютеру.
     — Нет, мама, — сказал Карл. — Давай я. — Сара печатала двумя пальцами, и при том не слишком быстро. Её отец, когда они жили в Эдмонтоне, никогда не понимал её желания стать учёным и убеждал её учиться машинописи, чтобы потом сделать карьеру секретарши. В университете один курс машинописи был обязательным. Это был единственный курс за всю её жизнь, который Сара провалила.
     Она посмотрела на сына, которому явно хотелось поучаствовать в историческом событии.
     — Ты мне продиктуй, что хочешь написать, — сказал Карл. — А я наколочу.
     Она улыбнулась ему и принялась расхаживать по комнате.
     — Ладно. Значит, так. Тело сообщения состоит из…
     Пока она говорила, Дон поднялся наверх и позвонил ночному продюсеру на «Си-би-си». К тому времени, как он вернулся в подвал, Сара заканчивала диктовать своё сообщение. Дон дождался, пока Карл отправит его в группу новостей Института SETI, а потом сказал:
     — Ну, всё, милая, я устроил тебе телеинтервью через час, а утром ты выступаешь в « The Current» и «Sounds Like Canada»[21].
     Она взглянула на часы.
     — Боже, уже почти полночь. Эмили, Карл, вам давно пора спать. Дон, я не хочу переться в город в такое время…
     — И не надо. Съёмочная группа уже сюда едет.
     — Правда? О Господи!
     — Иногда полезно быть знакомым с нужными людьми, — с улыбкой сказал он.
     — Я… я же ужасно выгляжу.
     — Ты выглядишь божественно.
     — Кроме того, кто смотрит телевизор в такое время?
     — Затворники, страдающие бессонницей, те, кто шарится по каналам в поисках порнушки…
     — Папа! — Эмили прижала палец к губам.
     — …но они будут повторять интервью, так что его увидит весь мир, я тебе обещаю.

     — Мы так ошибались, — говорила Сара Шелаг Роджерс[22] на следующее утро. На «Sounds Like Canada» звукооператором был не Дон — в то время эту должность занимал Джо Махони. Но Дон стоял за спиной работающего за пультом Джо и смотрел на Сару.
     И размышлял об иронии судьбы. Сара была в Торонто, но Шелаг находилась в Ванкувере, откуда транслировалась фирменная передача Радио-1 — два человека, которые не могут видеть друг друга, но общаются на большом расстоянии по радио. Это было идеально.
     — В чём именно ошибались? — Голос у Шелаг был богатый и бархатный, но полный энтузиазма — пьянящая комбинация.
     — Решительно во всём, — ответила Сара. — Во всех постулатах, лежащих в основе SETI. Какая смехотворная идея — что существа, станут посылать сообщения за световые годы для того, чтобы поговорить о математике! — Сара тряхнула головой, её каштановая причёска упруго подпрыгнула. — Математика и физика одинакова во всей вселенной. Зачем вступать в контакт с инопланетной расой только для того, чтобы выяснить, согласны ли они, что один плюс три равняется четыре, что семь — простое число, что пи равно 3.14159 и так далее. Ничто из этого не зависит от местных условий или чьего-то мнения. Нет, вещи, которые стоит обсуждать — это вопросы морали; вопросы, о которых можно спорить, вопросы, на которые у инопланетных существ могут быть радикально иные ответы.
     — И сообщение с Сигмы Дракона посвящено именно этим вопросам? — спросила Шелаг.
     — Именно! Этика, мораль — большие вопросы. И это ещё одно, в чём в наши ожидания от программы SETI были в корне неверны. Карл Саган любил говорить о том, как мы получим «Энциклопедию Галактику». Но никто не станет посылать сообщения за световые годы для того, чтобы что-то кому-то рассказать. Скорее они пошлют сообщение, чтобы о чём-то расспросить.
     — То есть сообщение со звёзд является… чем? Анкетой?
     — Да, именно так. Набор вопросов, для большинства из которых приводится несколько вариантов ответа, организованный в виде своего рода трёхмерной таблицы, с клеточками, в которых должна проставить свои ответы одна тысяча разных людей. Инопланетяне явно хотят получить срез наших убеждений, и они затратили массу усилий на формулирование словаря, с помощью которого можно бы было высказывать суждения и мнения, а также выражать их в количественном виде с помошью скользящей шкалы.
     — И сколько же там вопросов?
     — Восемьдесят четыре, — сказала Сара. — И они чрезвычайно разнообразны.
     — Приведёте пример?
     Сара отхлебнула воды из бутылки, которой её снабдили.
     — «Приемлемо ли предотвращать беременность, когда численность населения низка?» «Приемлемо ли прерывать беременность, когда численность населения высока?» «Имеет ли государство право казнить плохих людей?»
     — Контроль рождаемости, аборты, смертная казнь, — сказала Шелаг с удивлением в голосе. — Думаю, это трудные вопросы даже для внеземных существ.
     — Похоже на то, — сказала Сара. — Но их гораздо больше, и все они так или иначе касаются этики или приемлемого поведения. «Должна ли система быть организована таким образом, чтобы предотвращать преступления любой ценой?» «Если хорошо идентифицируемая популяция ведёт себя непропорционально плохо, допустимо ли накладывать санкции на всю популяцию?» Это всё, разумеется, предварительный перевод. Уверена, что будет немало споров относительно точных формулировок вопросов.
     — Это уж обязательно, — согласилась Шелаг.
     — Но мне кажется, что инопланетяне немного наивны, по крайней мере, с нашей точки зрения, — сказала Сара. — Ну, то есть, в целом человечество — раса лицемеров. Мы верим, что нормы социального поведения должны выполняться другими, но сами всегда находим уважительную причину для того, чтобы их нарушить. Так что да, вопросы на темы морали — это очень интересно, но в самом ли деле они ожидают, что наши высказанные убеждения будут хоть как-то связаны с тем, как мы на самом деле себя ведём? Тот факт, что у нас есть такое выражение, как «живи в соответствии со своими заповедями» лишь подчёркивает, как естественно для нас делать прямо противоположное.
     Шелаг засмеялась своим фирменным хрипловатым смехом.
     — Делай, как я говорю, а не как делаю.
     — Именно, — сказала Сара. — Тем не менее, поразительно, сколько социологических концепций они сумели вывести из разговоров о математике. К примеру, на основе обсуждения теории множеств построены некоторые их вопросы, касающиеся деления на «своих» и «чужих». Уильям Самнер, изобретатель термина «этноцентризм», заметил, что у «примитивных», по нашему мнению, народов взгляды на мораль по отношению к «своим» и «чужим» резко отличаются от наших. Инопланетяне, похоже, хотят узнать, стали ли уже мы выше этого.
     — Я бы сказала, что стали, — сказала Шелаг.
     — Несомненно, — согласилась Сара. — Можно бы было ожидать, что им будет интересно, переросли ли мы религию. — Она взглянула сквозь стекло на Дона. — Словарь, разработанный драконианцами, определённо позволяет формулировать вопросы о том, верим ли мы в существование разума за пределами вселенной — по сути, в существование Бога. Они также могли спросить нас, верим ли мы в то, что информация сохраняется после смерти — другими словами, в существование души. Но они не спрашивают про такие вещи. Мы с мужем спорили сегодня об этом по дороге сюда. Он говорил, что причина отсутствия вопросов на религиозную тему очевидна: развитая раса не может продолжать цепляться за подобные предрассудки. Но, может быть, дело в прямо противоположном. Может быть, для них существование Бога настолько очевидно, что им и в голову не приходит спросить нас, заметили ли мы его.
     — Поразительно, — сказала Шелаг. — Но с какой, по-вашему, целью они хотят всё это о нас знать?
     Сара сделала глубокий вдох и медленно выдохнула — Дона внутренне передёрнуло от такой длинной паузы в прямом эфире. Но в конце концов она произнесла:
     — Это очень хороший вопрос.

Глава 15

     Как большинство астрономов, Сара с теплотой вспоминала фильм «Контакт», основанный на одноимённом романе Карла Сагана. По сути, она считала его одним из тех редких случаев, когда фильм получился лучше книги, по которой был снят. Она десятки лет его не пересматривала, но его упоминание в программе новостей о попытках расшифровать ответ с Сигмы Дракона пробудило воспоминания. Предвкушая удовольствие, вечером в среду они с Доном устроились на диване, чтобы снова его посмотреть. Медленно, но верно она привыкала к его новому помолодевшему виду, но одной из причин, по которой ей захотелось посмотреть фильм, было то, что этим можно заниматься вместе, сидя рядом, но не глядя при этом друг на друга.
     Джоди Фостер проделала отличную работу, создавая образ увлечённой делом исследовательницы, но Сара обнаружила, что улыбается, когда Фостер на экране произнесла «Там четыреста миллиардов звёзд, в и это только в нашей галактике». Само по себе это было правдой, но потом она продолжила: «Если только у одной из миллиона звёзд есть планеты, и лишь на одной из миллиона планет есть жизнь, и только на одной из миллиона обитаемых планет есть разум, то даже тогда где-то там существуют миллионы инопланетных цивилизаций». Как бы не так — одна миллионная доля миллионной доли миллионной доли от четырёхсот миллиардов — это настолько близко к нулю, что практически ноль и есть.
     Сара взглянула на Дона узнать, заметил ли он ошибку, но он не подал вида. Она знала, что он не любит, когда фильм прерывают досужими замечаниями — невозможно так эффективно запоминать незнакомые слова, если не умеешь концентрироваться — так что она оставила мелкий ляп сценариста без комментария. Кроме того, несмотря на неточность, слова Фостер звучали верно. Десятки лет люди подставляли взятые с потолка цифры в уравнение Дрейка, которое якобы давало оценку количества цивилизаций разумных существ в галактике. Ни с чем не сообразный результат, озвученный Фостер, был на самом деле довольно типичен для подобных дискуссий.
     Но веселье Сары вскоре превратилось в откровенную неловкость. Фостер заявилась в большую корпорацию в поисках финансирования для SETI, и когда они поначалу отвергли её предложение, она вышла из себя и стала кричать, что контакт с внеземной цивилизацией станет величайшим моментом в истории человечества, более важным, чем всё, что оно когда-либо совершило или даже задумывало совершить, моментом, который изменит весь человеческий род, и для достижения которого не жалко никаких затрат.
     Саре стало неловко, потому что она вспомнила собственные выступления, полные подобной патентованной чуши. Да, обнаружение сигнала с Сигмы Дракона стало мировой новостью номер один. Однако перед тем, как пришло второе сообщение, прошло больше тридцати лет с тех пор, как упоминание инопланетян появлялось на первой странице газеты, у которой в названии не было слов «Нешнл» и «Энкуайер»[23].
     Не только участники SETI сильно преувеличивали значимость подобных вещей. Сара уже и забыла, что в «Контакте» появлялся тогдашний президент США Билл Клинтон, но вот он тут как тут, рассказывает, как этот прорыв изменит мир. В отличие от камео Джея Ленно и Лари Кинга, которые специально снимались для этого фильма, в эпизоде с Биллом Клинтоном сразу же узнавалась архивная съёмка — только на самом деле президент говорил не об обнаружении инопланетных радиосигналов, а об ALH84001, метеорите с Марса, якобы содержащем микроскопические окаменелости. Но вопреки президентской гиперболе тот кусок скалы не изменил мир, и когда сенсация через несколько лет была опровергнута, об этом почти не было сообщений в прессе: не потому что историю заметали под ковёр, а потому что она уже по сути никому не была интересна. Существование внеземной жизни для большинства людей было очередной диковиной, не более того. Оно не изменило их поведения по отношению к супругам или детям; не заставило акции расти или падать; оно ни на что не повлияло. Земля продолжала спокойно вращаться, а её обитателя продолжали любить и воевать с той же самой частотой.
     Дальше по ходу фильма Сара почувствовала, что начинает всё больше и больше злиться. Инопланетяне в фильме передавали на Землю чертежи, по которым люди смогли построить корабль, способный передвигаться по туннелям в гиперпространстве, и на этом корабле Джоди Фостер отправилась к инопланетянам на встречу лицом к лицу. Настоящая цель SETI — намекал фильм — это вовсе не разговоры по радио. Это промежуточный этап к тому, чему посвящены все дешёвые космические оперы, штампуемые Голливудом — к путешествию во плоти к иным мирам. От начала с бестолковой арифметикой Джоди Фостер, через середину с будоражащими пламенными речами о том, как SETI преобразит человечество, и к финалу с совершенно необоснованными обещаниями того, что SETI найдёт способы путешествовать по всей галактике и, может быть, даже в загробный мир, «Контакт» описывал выдумку, а не реальность. Если бы Фрэнк Капра[24] делал пропагандистский сериал под названием «Зачем мы слушаем», он бы определённо взял «Контакт» в качестве первой части.
     Когда по экрану поползли финальные титры, Сара взглянула на Дона.
     — Ну, как тебе? — спросила она.
     — Малость старовато, — ответил он. Но потом вскинул руки, будто предупреждая возможные возражения. — Не то чтобы это было плохо, но…
     Но он был прав, подумала Сара. У всех вещей есть свое время; ты не можешь пересадить нечто, предназначенное для одной эпохи, в другую.
     — Кстати, а что стало с Джоди Фостер? — спросила она. — В смысле, она ещё жива?
     — Да, думаю, жива. Она примерно твоего… — Он оборвал себя, но было очевидно, что он хотел сказать. «Она примерно твоего возраста». Не «нашего возраста». Хотя он по-прежнему смотрел на неё как на восьмидесятисемилетнюю, похоже, к себе очевидные хронологические факты он уже подсознательно не применял — и от этого Саре хотелось лезть на стену.
     — Мне она всегда нравилась, — сказала она. Когда «Контакт» только вышел на экраны, американская пресса писала, что образ Элли Эрроуэй, персонажа Джоди Фостер, был списан с Джил Тартер, канадская же пыталась всех убедить, что не Джил, а Сара Галифакс стала её прообразом. Но хотя Сара и правда была тогда знакома с Саганом, сравнение было весьма натянутым. Почему пресса отказывается верить, что персонаж был полностью выдуман, она никогда не могла понять. Она помнила теории насчёт того, какие реальные люди стоят за образами палеонтологов «Парка юрского периода»; любая женщина, когда-либо прослушавшая курс палеонтологии, автоматически становилась прообразом персонажа Лоры Дерн.
     — Знаешь, в каком фильме Джоди Фостер была реально хороша? — спросила Сара.
     Дэн посмотрел на неё.
     — Это… ты его знаешь. Один из моих любимых.
     — Нужна ещё подсказка, — сказал он, немного резко.
     — Нет, ты точно знаешь! Мы купили его на кассете, потом на DVD, а потом скачали его в HD. Почему я не могу вспомнить, как он называется? На языке вертится…
     — Ну? Ну?
     Сара содрогнулась. Дон становился всё более и более нетерпелив с ней. Когда он тоже туго соображал, он не возражал против этого в ней, но сейчас они потеряли синхронизацию, как близнецы в том фильме о релятивизме, который им показывали в студенческие годы. Она подумала, не огрызнуться ли, не сказать, что она ничего не может поделать с тем, что состарилась, но нет — в конце концов, он ведь тоже не мог перестать быть молодым. И всё-таки его нетерпение нервировало её, и от этого ей было ещё труднее выловить из памяти ускользающее название.
     — Гмм, — сказала она, — там ещё этот играл…
     — «Мэверик»? — предложил Дон. — «Молчание ягнят»?
     — Нет, нет. Ну, знаешь, который про… — Ну почему она не может вспомнить это слово? — …про… про чудо-ребёнка.
     — «Маленький человек Тейт», — тут же выпалил Дон.
     — Точно, — очень тихо сказала Сара, глядя в сторону.

Глава 16

     После того, как Сара заснула, Дон переместился в «Сибарит» и сидел в нём в мрачных раздумьях.
     Он знал, что вёл себя неправильно сегодня, когда она пыталась вспомнить название того фильм, и ненавидел себя за это. Почему он был терпелив, когда дни его были сочтены, но вдруг стал таким нетерпеливым сейчас, когда у него так много времени? Он старался не злиться на Сару, правда старался. Но у него просто не получалось. Она была так стара, и…
     Зазвонил телефон. Он взглянул на дисплей и ощутил, как брови полезли на лоб: «Тренхольм, Рэнделл». Это было имя, которое он не вспоминал лет тридцать или больше — они работали вместе на «Си-би-си» в 2010-х. С того самого времени, как роллбэк Сары закончился провалом, Дон избегал видеться с людьми, которых раньше знал — и в очередной раз порадовался, что у его квартирного телефона нет функции передачи видео.
     Рэнди был на пару лет старше Дона, и, беря трубку, он думал, что звонит его жена. В последние несколько лет он частенько принимал звонки от старых знакомых, которые оказывались звонками от их жён с сообщениями об их кончине.
     — Алло? — сказал Дон.
     — Дон Галифакс, старый негодник!
     — Рэнди Тренхольм! Как у тебя там дела?
     — Да как могут быть дела в восемьдесят девять? — ответил Рэнди. — Пока жив.
     — Рад это слышать, — сказал Дон. Он хотел спросить Рэнди о его жене, но не смог вспомнить, как её зовут. — Что случилось?
     — Про тебя было в новостях, — сказал Рэнди.
     — Ты хочешь сказать, про Сару?
     — Нет, нет. Не про Сару. По крайней мере, не в тех группах, что я читаю.
     — Э-э… а какие группы ты читаешь?
     — «Улучшение человека». «Бессмертие». «Я Буду Жить».
     Он знал, что слухи о том, что с ним произошло, расползлись существенно дальше пределов квартала, в котором он жил. Но всё равно кроме «А, ясно» не нашёл, что сказать.
     — Так что же, Дон Галифакс теперь вхож в круги с воротил и магнатов? — сказал Рэнди. — Коди Мак-Гэвин. Весьма впечатляет.
     — Я видел его всего раз.
     — Он выписал тебе нехилый чек, — сказал Рэнди.
     Дон чувствовал себя всё более и более неуютно.
     — Нет, — сказал он. — Я ни разу не видел счёта за эту процедуру.
     — Не знал, что ты интересуешься продлением жизни, — сказал Рэнди.
     — Я и не интересуюсь.
     — Но ты его получил.
     — Рэнди, послушай, уже поздно. Если я могу тебе чем-то помочь…
     — Ну, просто, ты ведь знаешь Коди Мак-Гэвина…
     — Фактически не знаю.
     — И я подумал, что, может быть, ты мог бы замолвить перед ним словечко, ну, за меня.
     — Рэнди, я не…
     — Я многое могу предложить, Дон. И многое мог бы ещё сделать, но…
     — Рэнди, честное слово, я…
     — Да ладно, Дон. Ты ведь тоже не какой-то особенный. Но он оплатил тебе роллбэк.
     — Он хотел сделать его Саре, а не мне, и…
     — Да, я знаю, но с ней у него не получилось, верно? Так, по крайней мере, говорят. И послушай, Дон, мне действительно очень жаль её. Сара мне всегда нравилась.
     Рэнди, по-видимому, ожидал ответа, словно сделанный им реверанс требовал реакции со стороны Дона. Но Дон молчал. Когда пауза слишком затянулась, Рэнди заговорил снова:
     — В общем, он сделал это для тебя, и…
     — И ты думаешь, что он сделает это и для тебя? Рэнди, я честно не знаю, сколько стоило то, что со мной сделали, однако…
     — На «Улучшении людей» оценивают в восемь миллиардов. На «Я буду жить» большинство склоняется к десяти.
     — Однако, — твёрдым голосом продолжил Дон, — я об этом не просил, и я этого не хотел.
     — А для таких, как Коди Мак-Гэвин, это такая мелочь…
     — Я не думаю, что это мелочь для кого бы то ни было, — сказал Дон, — но это неважно. Он может тратить свои деньги так, как считает нужным.
     — Конечно, но теперь, когда он раздаёт их на роллбэк для тех, кто сам не может его себе позволить, я подумал, что, возможно, ты…
     — Я ничего не могу для тебя сделать, Рэнди. Мне жаль, но…
     В голосе в трубке прорезалось отчаяние.
     — Пожалуйста, Дон. Я всё ещё способен на многое. Я роллбэком я мог бы…
     — Что? — резко спросил Дон. — Излечить рак? Это уже сделано. Изобрести лучшую мышеловку? Биохакеры просто сделают лучшую мышь.
     — Нет, важные вещи. Я… ты ведь не знаешь, чем я занимался последние двадцать лет. Я… я делал такие дела… Но ещё больше я хотел бы сделать. Мне просто нужно больше времени, вот и всё.
     — Прости, Рэнди. Правда, мне жаль, но…
     — Если бы ты просто позвонил Мак-Гэвину, Дон. Это всё, о чём я прошу. Просто сделать один звонок.
     Он подумал, не рассказать ли ему, сколько понадобилось времени, чтобы добраться до Мак-Гэвина в прошлый раз, но решил, что Рэнди это совершенно не касается.
     — Прости, Рэнди, — снова сказал он.
     — Проклятье, что ты такое сделал, чтобы это заслужить? Ты не какой-то так особенный. Ты не настолько умён, не настолько талантлив. Ты просто выиграл в грёбаную лотерею, вот и всё, и теперь даже не хочешь помочь мне купить билет.
     — Господи боже мой, Рэнди…
     — Это нечестно. Ты сам это сказал. Ты даже не интересовался трансгуманизмом, продлением жизни. Но я — я всю жизнь к этому стремился. «Прожить достаточно, чтобы жить вечно» — так Курцвейл говорил. Просто продержитесь ещё несколько десятилетий, появятся технологии омоложения, и у нас будет практическое бессмертие. И вот я продержался, и они уже есть, эти технологии. Только они мне не по карману.
     — Они упадут в…
     — Не говори мне, что они упадут в их грёбаной цене. Я знаю, что они упадут в цене. Но недостаточно быстро, чёрт их дери. Мне восемьдесят девять! Если ты просто позвонишь Мак-Гэвину, просто потянешь за пару ниточек. Это всё, о чём я прошу — ради старых дней.
     — Прости, — сказал Дон. — Мне правда очень жаль.
     — Будь ты проклят, Галифакс! Ты должен это сделать. Я… я умираю. Я уми…
     Дон со стуком положил трубку и, трясясь, сел в кресло. Он подумал было пойти наверх, к Саре, но она поняла бы, через что он сейчас проходит, не лучше Рэнди Тренхольма. Ему так хотелось с кем-нибудь поговорить. Конечно, были другие люди, прошедшие роллбэк, но они все были из совершенно другой лиги — финансовая пропасть разделяла их больше, чем общий опыт омоложения объединял.
     В конце концов он всё же поднялся наверх, выполнил обычный ритуал отхода ко сну, улёгся рядом с Сарой, которая уже спала, и уставился в потолок — в последнее время он делал это чаще и чаще.
     Некоторым образом Рэнди Тренхольм был прав. Некоторых людей стоило сохранить.
     Последний из двенадцати человек, ходивших по Луне, умер в 2028. Величайшее свершение человечества за всю его историю случилось при жизни Дона, но никого из тех, кто лично ступал на лунную поверхность, уже не было в живых. Всё, что осталось — фотографии, видеозаписи, лунные камни и несколько поэтических описаний, включая «величественное запустение» Олдрина. Люди продолжали говорить, что человечество рано или поздно неизбежно вернётся на Луну. Может быть, думал Дон, теперь он до этого доживёт, но до тех пор непосредственный опыт тех маленьких шагов, тех гигантских прыжков изгладился из памяти живущих.
     И, что ещё более трагично, последний узник нацистских концлагерей — последний свидетель их злодеяний — умер в 2037. Худшее из деяний человечества также изгладилось из живой человеческой памяти.
     И у высадки на Луну, и у Холокоста были свои отрицатели: люди, которые утверждали, что такое чудо и такой ужас не могли произойти, что люди неспособны на такиой технологический триумф или такое бесстыдное злодейство. И теперь все, кто мог подтвердить то или другое на основании собственного личного опыта, уже в могиле.
     Но Дональд Галифакс будет жить дальше, хотя ему не о чем свидетельствовать, у него нет никакого важного опыта, которому он мог быть живым свидетелем, ничего, чем бы стоило поделиться с будущими поколениями. Он простой, обычный человек.
     Сара пошевелилась во сне рядом с ним, перевернулась на бок. Он посмотрел в темноте на неё — женщину, которая сделала то, что не удалось никому: догадалась, что означает послание инопланетян. И, если Коди Мак-Гэвин был прав, имела наилучшие шансы сделать это снова. Но она уйдёт очень скоро, тогда как он останется. Если роллбэк должен был сработать только для одного из них, то это должна была быть она, Дон это знал. Её жизнь была важна; его — нет.
     Он качнул головой; волосы зашуршали по подушке. Логически он знал, что он не отнял омоложение у Сары, что успех роллбэка с ним никак не был связан с его фиаско с Сарой. И всё же вина давила на него, словно вес шести футов земли, насыпанных на грудь.
     — Прости, — прошептал он в темноту, снова уставясь в потолок.
     — За что?
     Голос Сары перепугал его. Он не знал, что она не спит, но сейчас, повернув к ней голову, он заметил крошечные отражения проникающего с улицы тусклого света в её открытых глазах.
     Он придвинулся к жене и нежно привлёк её к себе. Он подумал о том, чтобы сказать, что его слова относятся лишь к тому, что произошло сегодня вечером, но это было больше — неизмеримо больше.
     — Прости, — сказал он, наконец, — что роллбэк сработал для меня, но не для тебя.
     Он почувствовал, как она делает под его рукой глубокий вдох, а потом снова сжимается, выдыхая.
     — Если он мог сработать только для одного из нас, — сказала Сара, — то я рада, что им оказался ты.
     Такого он не ожидал совсем.
     — Почему?
     — Потому что, — сказала она, — ты очень хороший человек.
     Он не нашёл, что ответить, и поэтому просто продолжал обнимать её. Скоро её дыхание стало размеренным и шумным. Он лежал так несколько часов, прислушиваясь к нему.

Глава 17

     Дон знал, что пришло время найти работу. Не то чтобы они с Сарой отчаянно нуждались в деньгах; они получали пенсии от своих работодателей и от федерального правительства. Но он должен был что-то делать с энергией, которая у него теперь появилась, и, кроме того, работа могла бы помочь ему выйти из всё углубляющейся депрессии. Несмотря на радость от возврата физической молодости всё это висело на нём тяжёлым бременем — трудности в общении с Сарой, ревность старых знакомых, бесконечные часы созерцания бесконечности и размышлений над тем, как бы ему хотелось, чтобы всё обернулось иначе.
     Так что он дошёл до станции метро Норт-Йорк-Центр, всего в паре кварталов от дома, и сел на поезд под башней библиотеки. Был жаркий августовский день, и он не мог не заметить скудно одетых молодых женщин в вагоне метро — здоровых на вид, загорелых и приятных глазу. В разглядывании их поездка пролетела незаметно, хотя он был поражён и немного смущён тем, что девушка, которая вышла на «Уэллесли», в ответ поглядывала на него с чем-то очень похожим на восхищение.
     Доехав до своей остановки — Юнион-стэйшн — он вышел и после небольшой пешей прогулки оказался перед зданием вещательной корпорации «Си-би-эс», напоминающим на гигантский Куб Борга.[25]
     Он знал это место, как… ну, не совсем как свою ладонь — он всё ещё привыкал к её новому, гладкому состоянию без старческих пятен. Но у него не было карточки сотрудника, так что пришлось ждать, пока кто-нибудь придёт за ним и заберёт на посту охраны у выхода на Фронт-стрит. Пока он ждал, он разглядывал ростовые голограммы нынешних ведущих программ радио «Си-би-эс». В его время они были вырезаны из картона. Он не узнал ни одного лица, хотя их имена были ему знакомы
     — Дональд Галифакс? — Дон повернулся и увидел стройного мужчину лет тридцати с азиатскими чертами лица и со странной причёской персикового цвета. — Меня зовут Бен Чоу.
     — Спасибо, что согласились со мной встретиться, — сказал Дон, когда Бен вёл его через ворота.
     — Не за что, не за что, — ответил Бен. — Вы тут что-то вроде легенды.
     Он ощутил, как его брови взмыли вверх.
     — Правда?
     Они вошли в лифт.
     — Единственный звукоинженер, с которым соглашался работать Джон Пеллат[26]? Безусловно.
     Они вышли из лифта, и Бен ввёл его в тесный кабинет.
     — Так или иначе, — сказал он, — я рад, что вы зашли. Очень рад знакомству. Но я не понимаю, почему вы ищете у нас работу. Ведь если вы смогли позволить себе роллбэк, вам вряд ли есть необходимость работать.
     Дон оглядел кабинет — окон в нём не было. Он располагался на пятом этаже, и из окна было бы видно озеро, но в этом здании где вы ни находитесь, ощущение такое, словно вы под землёй.
     — Я не смог позволить себе роллбэк, — сказал он, садясь на стул, на который указал Бен.
     — О, конечно же, это ваша жена…
     Он сузил глаза.
     — Вы о чём?
     Лицо Бена стало растерянным.
     — Гмм… разве она не богата? Ведь это она расшифровала то первое сообщение.
     — Нет, она тоже не богата. — Вероятно, она могла бы разбогатеть, подумал он, если бы заключила правильные контракты с издателями в правильное время, или назначила бы хорошую цену за публичные лекции, которые читала в первые месяцы после получения оригинального сообщения. Но что было, то прошло: нельзя иметь второй шанс для всего.
     — О, значит, я…
     — Так что мне нужна работа, — сказал Дон. Прерывать своего потенциального босса — это не то действие, которое одобрил бы консультант по карьерной стратегии, но он не мог этого выносить…
     — Да, — сказал Бен. — Он взглянул на лежащий перед ним на столе электронный планшет. — Итак, вы закончили факультет радио и телевидения в Райерсоне. Это хорошо; я тоже. — Бен чуть-чуть прищурился. — Выпуск 1982-го. — Он покачал головой. — Я закончил в 2035-м.
     Намёк был очевиден, и Дон попытался отразить его, превратив в шутку.
     — У нас не было общих преподавателей?
     Бен, надо отдать ему должное, добродушно усмехнулся.
     — И как долго вы проработали здесь, на «Си-би-си»?
     — Тридцать шесть лет, — ответил Дон. — Я был инженером-продюсером звукозаписи, когда…
     Он не стал произносить последние слова, но Бен произнёс их за него, подчеркнув коротким кивком головы:
     — Вышли на пенсию.
     — Но, — продолжил Дон, — как вы можете видеть, я снова молод и хочу снова начать работать.
     — В каком году вы вышли на пенсию?
     Эта информация была прямо перед ним, Дон это знал, в его резюме, но засранец вознамерился заставить его сказать это вслух.
     — В две тысячи двадцать втором.
     Бен слегка качнул головой.
     — Вау! Кто тогда был премьером?
     — Тем не менее, — проигнорировал его замечание Дон, — мне нужна работа, и поскольку мать-корпорация уже у меня в крови…
     Бен кивнул.
     — Когда-нибудь работали с «Менненгой-9600»?
     Дон покачал головой.
     — А с «Эвотеррой С-49»? Это то, с чем мы работаем сейчас.
     Он покачал головой снова.
     — Редактировали?
     — Конечно. Тысячи часов. — По крайней мере половина из которых — резка магнитофонной ленты бритвенным лезвием.
     — На какой аппаратуре?
     — «Стадер». «Нив Каприкорн». «Юфоникс». — Он намеренно опустил номера моделей и не стал упоминать «Кадозуру», которой уже лет двадцать не было на рынке.
     — Оборудование всё время меняется, — казал Бен.
     — Я это понимаю. Но принципы…
     — Принципы меняются тоже. Вы это знаете. Мы не редактируем теми же методами, что и десять лет назад, не говоря уж о пятидесяти. Стиль и темп изменились, и звук теперь другой. — Он покачал головой. — Я хотел бы вам помочь, Дон. Для собрата по Райерсону — что угодно, вы это знаете. Но… — Он развёл руками. — Даже парнишка сразу после школы знает матчасть лучше вас. Черт возьми, он её знает лучше меня.
     — Но мне не обязательно работать практически, — сказал Дон. — То есть, в прошлый раз под конец я занимался в основном всяким менеджментом, а он-то не меняется.
     — Вы совершенно правы, — сказал Бен. — Он не меняется. Что означает, что парень, который выглядит на двадцать пять, не будет способен внушать уважение мужчинам и женщинам под пятьдесят. Плюс, мне нужны менеджеры, которые знают, когда инженеры вешают им лапшу о возможностях и ограничениях своего оборудования.
     — Так у вас есть хоть что-нибудь? — спросил Дон.
     — Вы не пробовали внизу?
     Дон насупил брови.
     — В вестибюле? — В вестибюле — или атриуме Барбары Фрам[27], как он официально назывался, а Дон был достаточно старым, чтобы работать с самой Барбарой — не было ничего, кроме пары ресторанов, трёх постов охраны и большого количества пустого места.
     Бен кивнул.
     — В вестибюле! — вспыхнул Дон. — Я не собираюсь работать охранником.
     Бен всплеснул руками.
     — Нет, нет. Я не то имел в виду. Я говорил — только поймите меня правильно — о музее.
     Дон ощутил, что у него отвисает челюсть; Бен словно ударил его под дых. Он практически забыл о нём, но да, в вестибюле также был и маленький музей, посвящённый истории «Си-би-си».
     — Я не какой-то там чёртов экспонат, — сказал Дон.
     — Нет-нет — нет! Я совсем не это имел в виду. Я хотел сказать, что, может быть, вы бы стали одним из хранителей? Вы ведь всё это знаете из первых рук. Не только Пеллата, но и Питера Гзовски, Сук-Джин Ли, Боба Макдональда, всех этих людей. Вы знали их и работали вместе с ними. Здесь сказано, что вы работали в «As It Happens» и «Faster Than Light».
     Бен пытался помочь, и Дон это понимал, но ему уже хватило.
     — Я не хочу жить прошлым, — сказал он. — Я хочу быть частью настоящего.
     Бен посмотрел на настенные часы — с красными светодиодными цифрами в круге из шестидесяти огоньков, загорающихся в такт уходящим секундам.
     — Послушайте, — сказал он, — меня ждёт работа. Спасибо, что зашли. — И он поднялся и протянул руку. Всегда ли у Бена такое слабое и вялое рукопожатие, или он специально сдерживался, чтобы не сделать больно восьмидесятисемилетнему старику, Дон не мог сказать.

Глава 18

     Дон вернулся в вестибюль. Это был плюс в копилку Канады — что можно было вот так, без надзора охраны или сопровождающих лиц, разгуливать по Атриуму Барбары Фрам, разглядывая шесть этажей внутренних балконов и глазея на всевозможных сибисишных персоналий — корпорация не одобряла, когда их называли «звёздами» — снующих туда-сюда по своим делам. Маленький ресторанчик под названием «Ой-ля-ля», который был здесь испокон веков, выставлял несколько столиков прямо в атриум, и вот за одним из них сидит один из ведущих «Ньюсуорлд», уплетая греческий салат; за соседним прихлёбывает кофе главный персонаж детского шоу, которое Дон смотрел вместе с внучкой; вот прошла к лифтам женщина, которая сейчас ведёт программу «Идеи». Всё очень открыто, очень дружелюбно — по отношению к кому угодно, кроме него.
     Крошечный музей корпорации был втиснут в дальний угол, явно уже после завершения проектирования здания. Многие материалы здесь были старше Дона. Детская программа «Дядюшка Чичимус» была до него, а «This Hour Has Seven Days» и «Front Page Challenge» смотрели его родители. Он был достаточно стар, чтобы помнить «Уэйна и Шастера», но недостаточно, чтобы считать их смешными. Однако он выучил свои первые французские слова с передачей «Chez Helene» и провёл много счастливых часов с «Mr. Dressup» и «The Friendly Giant». Дон остановился на минуту у модели французского за́мка и кукол Петуха Петера и Жирафа Жерома. Прочитал табличку, сообщавшую, что странная фиолетово-оранжевая расцветка Жерома была выбрана в эпоху чёрно-белого телевидения из-за хорошей контрастности и была оставлена без изменений, когда в 1966 программа начала выходить в цвете, из-за чего жираф приобрёл довольно психоделический вид, невольно отразив дух эпохи.
     Дон уже и забыл, что Мистер Роджерс тоже начинался здесь, но вот он стоит — миниатюрный трамвайчик из этого шоу, из того времени, когда оно называлось «Mister Rogers’ Neighbourhood», с обязательной буквой « U» в последнем слове[28].
     В музее не было никого. Пустота этих нескольких комнат была свидетельством того факта, что людям не особенно интересно прошлое.
     Мониторы крутили отрывки из старых программ «Си-би-си» — некоторые из них он вспоминал, большинство — с содроганием. В здешних подвалах, должно быть, до сих пор хранились ленты с ужасным барахлом типа «Короля Кенсингтона» и «Ракетного Робина Гуда». Возможно, некоторым вещам следует позволить изгладиться из людской памяти; возможно, некоторые вещи должны стать эфемерами.
     В экспозиции присутствовала кое-какая теле- и радиоаппаратура, в том числе машины, с которыми он и сам работал в начале своей карьеры. Он покачал головой. Нет, в музее вроде этого он должен быть не хранителем. Его должны здесь показывать, как реликвию ушедшей эпохи.
     Конечно, он уже не выглядел как реликвия — а на Канадской Национальной Выставке больше не бывает шоу уродов; он смутно припоминал, как был на Выставке ребёнком и слышал, как зазывалы описывают людей с рыбьими хвостами и бородатых женщин.
     Он покинул музей, покинул здание и вышел на Фронт-стрит. В городе есть и другие телерадиокомпании, но он сомневался, что там ему повезёт больше.
     Кроме того, ему нравилось работать над радиодрамами и документальными радиопрограммами того типа, каких уже нигде, кроме «Си-би-си», не делают. С точки зрения других компаний в его резюме могло говориться, что он расписывал стены пещеры Ласко́[29] — ничего бы не изменилось.
     Дон вернулся на Юнион-стэйшн — на перекладину буквы «U», образованной изгибом старейшей линии городского метрополитена. Он спустился вниз и прошёл через турникет, оплатив обычный взрослый — не пенсионерский — тариф, и спустился на эскалаторе на платформу. Он встал под одними из свисающих с потолка табло с часами. Поезд ворвался на станцию, и он почувствовал, как поднятым им ветром ему взъерошило волосы, и…
     …и он застыл, не в силах пошевелиться. Двери открылись с механическим лязгом, и люди ринулись внутрь и наружу. Потом прозвучали три сигнала в понижающейся тональности, означающие, что двери закрыты, и поезд снова пришёл в движение. Он обнаружил, что шагнул к самому краю платформы и поглядел ему вслед.
     Маленький мальчик, не больше пяти или шести лет, уставился на него из заднего окна. Дон вспомнил, как он сам ребёнком любил сидеть в переднем вагоне и смотреть, как несётся навстречу туннель; в последнем вагоне у окна, обращённого назад, было почти так же хорошо. Заскрежетало — поезд делал поворот на север; потом снова всё стихло. Он смотрел на рельсы где-то в четырёх футах ниже, кончики носков его башмаков высовывались за край платформы. Он заметил, как прошмыгнула серая мышь, заметил третий рельс и засаленную табличка, предупреждающую о высоком напряжении.
     Скоро по изгибающемуся туннелю подкатил следующий поезд; прежде, чем его стало видно, в глубине туннеля появились прыгающие отблески его фар. Дон ощутил вибрацию поезда в дюймах от своего лица, и его волосы снова разметало ветром.
     Поезд остановился. Он посмотрел в окно, которое оказалось перед ним. Бо́льшая часть пассажиров выходит на Юнион-стэйшн, хотя несколько человек всегда едут за поворот.
     За поворот.
     Существует проверенный временем способ сделать это, правда? Здесь, в Торонто, этим методом отчаявшиеся люди окончательно улаживали свои дела ещё до его рождения. Поезда подземки въезжают на станцию на большой скорости. Если вы стоите на нужном конце платформы, то можете выпрыгнуть перед прибывающим поездом, и…
     И всё.
     Конечно, это несправедливо по отношению к машинисту поезда. Дон вспомнил, как давным-давно читал о том, как тяжело переживают машинисты подземки гибель самоубийц под колёсами. Им часто приходится брать длительный отпуск, а некоторые настолько боятся повторения этого, что так и не могут вернуться на работу. В центре города станции располагаются в сорока четырёх секундах хода друг от друга; у машинистов нет времени расслабиться на перегонах между станциями.
     Но так было в те времена, когда поезда подземки водили люди. Сейчас же ими управляют изящные механизмы производства «Мак-Гэвин Роботикс».
     Ирония напрашивалась, и…
     И он весь дрожал, с ног до головы. Внезапно его тело пришло в движение, двигаясь так быстро, как только было способно…
     …и он едва успел протиснуться в двери прежде, чем они захлопнулись за его спиной. В течение всей поездки Дон цеплялся за металлический поручень, словно утопающий за бревно.

Глава 19

     Тогда, в 2009, Сара тратила на дискуссии по поводу драконианской анкеты по крайней мере столько же времени, сколько на преподавание астрономии, и эти дискуссии частенько выплёскивались в вечерние разговоры с Доном. Как-то вечером, когда Карл в подвале увлечённо играл в Sims-4, а десятилетняя Эмили ушла на тренировку гёрл-скаутов, Сара сказала:
     — Вот такая этическая дилемма всплыла сегодня на форуме SETI. Некоторые участники считают, что догадались о целях затеянного инопланетянами опроса, из чего следует, что мы можем дать им ответы, которых они ждут, в надежде, что они продолжат с нами общаться. Так вот, должны ли мы солгать, чтобы получить то, что нам нужно? Иными словами, насколько неэтично мухлевать в опросе по этике?
     — Драконианцы по меньшей мере не глупее нас, верно? — сказал тогда Дон. — Разве они не распознают любую попытку обмана?
     — Я то же самое и сказала! — ответила Сара, явно довольная, что он поддерживает её точку зрения. — Инструкция к анкете недвусмысленно требует, чтобы тысяча ответов, которые мы им вышлем, была получена независимо и приватно. Они говорят, что у них могут быть дополнительные вопросы, и консультации между участниками опроса исказят ответы на них. И я сильно подозреваю, что у них в самом деле есть способы определить, не заполнил ли всю тысячу анкет один человек или группа людей, координирующих усилия — какой-нибудь статистический показатель или вроде того.
     Они занимались уборкой. Поскольку оба работали полный день, домашние заботы постоянно откладывались. Дон вытирал пыль с каминной полки.
     — Знаешь, чего бы мне хотелось? — рассеянно спросил он, глядя на висящую над камином репродукцию картины Эмили Карр в рамке. — Здоровый шестидесятидюймовый телевизор с плоским экраном. По-моему, он бы тут замечательно смотрелся. Сейчас они стоят кучу денег, но, я уверен, скоро упадут в цене.
     Сара собирала разбросанные по гостиной газетные страницы.
     — Люди столько не живут, — ответила она.
     — Так что там ты говорила про драконианскую анкету?
     — Ах, да. Даже если бы мы действительно захотели её сфабриковать и создали бы комитет по согласованию ответов, то всё равно для некоторых вопросов мы не можем сказать, какие ответы на них будут «правильными».
     Он принялся убирать грязные кружки с кофейного столика.
     — К примеру?
     — К примеру, вопрос номер тридцать один. Вы и кто-то ещё совместно нашли объект, по-видимому, не обладающий ценностью, который, в общем-то, не нужен ни одному из вас. Кто из вас должен забрать этот объект себе?
     Дон застыл в раздумье — две жёлтые кружки в правой руке, одна в левой — в шестнадцать Карл пристрастился к кофе.
     — Гмм… не знаю. То есть, это ведь неважно, правда ведь?
     Сара закончила собирать газеты и скрылась в кухне, чтобы выбросить их в синий ящик[30].
     — Кто знает? — крикнула она оттуда. — Очевидно, здесь есть какая-то моральная дилемма, которую инопланетяне пытаются исследовать, но никто из тех, к кому я обращалась, не смог её там углядеть.
     Он тоже прошёл на кухню, сполоснул кружки под краном и сложил их в посудомоечную машину.
     — Может быть, никто не должен брать этот объект. Может, его надо просто оставить, где нашли.
     Она кивнула.
     — Это было бы здорово, но среди вариантов ответа такого нет. Это ведь опрос с выбором вариантов, помнишь?
     Он загрузил в мойку несколько тарелок.
     — Ну, тогда не знаю. Пусть тогда другой его возьмёт — потому что, э-э… скажем, потому что я щедрый.
     — Но ему он не нужен, — сказала она.
     — Но может когда-нибудь пригодиться.
     — Или может оказаться ядовитым, или принадлежащим кому-то ещё, кто будет расстроен потерей и будет зол на того, кто его украл.
     Он покачал головой и положил таблетку электразоля[31] в отделение для моющих средств мойки.
     — Тогда информации недостаточно.
     — Инопланетяне, похоже, считают, что достаточно.
     Он включил мойку и жестом позвал Сару обратно в гостиную — машина довольно сильно шумела.
     — Ладно, — сказал он, — значит, ты не можешь дать драконианцам такие ответы, которые бы показали нас с лучшей стороны, потому что ты не знаешь, что это за ответы.
     — Верно, — сказала Сара. — И в случае с вопросами, которые мы хорошо понимаем, нет согласия насчёт того, какой вариант ответа покажет нас с лучшей стороны. Видишь ли, часть нашей морали рациональна, другая же основана на эмоциях — и неясно, какую инопланетяне ценят больше.
     — Я думал, вся мораль рациональна, — сказал Дон. Он оглядел гостиную в поисках чего-то, оставшегося неубранным. — Разве не таково определение морали — рациональная, обдуманная реакция, а не интуитивная, спинномозговая?
     — Да? — сказала она, приводи в порядок стопку свежих журналов — «Maclean’s», «Mix», «Discover», «The Atlantic Monthly» — которая жила на маленькой полочке между диваном и «Сибаритом». — Тогда попробуй вот это. Стандартная задачка по философии морали, называется «проблема вагонетки». Её сформулировала Филиппа Фут, британская философиня. Так вот, представь себе: гружёная неуправляемая вагонетка катится по рельсам. А впереди к этим рельсам привязаны пять человек, и они не могут убежать — если вагонетка их переедет, то убьёт их всех. Но так получилось, что ты всё это видишь с моста над рельсами, и там есть переключатель, стрелка, с помощью которой ты можешь перевести вагонетку на другой путь, увести её влево, прочь от привязанных людей, и спасти их всех. Что ты в такой ситуации сделаешь?
     — Переведу стрелку, разумеется, — сказал он. Придя к решению, что на сегодняшний вечер с уборкой покончено, он уселся на диван.
     — Так говорят практически все, — сказала Сара, присаживаясь рядом. — Большинство людей чувствуют моральную обязанность вмешаться в ситуацию, когда жизнь человека в опасности. Да, я забыла тебе сказать одну вещь. Ко второму пути привязан какой-то здоровенный тип. Если ты переведёшь стрелку, он погибнет. Теперь что ты сделаешь?
     Он обнял её за плечи.
     — Ну, я… я думаю, что всё равно переведу стрелку.
     Она положила голову ему на плечо.
     — Большинство людей так говорит. Почему?
     — Потому что пусть лучше погибнет один человек, чем пять.
     Он уловил по её голосу, что она улыбается.
     — Стартреккер до мозга костей. «Потребности многих важнее потребностей одного». Неудивительно, что в это верит мистер Спок — это явно продукт рационального мышления. Тогда подумай вот над чем. Пусть нет второго пути. И здоровенный дядька не привязан к рельсам на левом пути, а стоит рядом с тобой на мосту. Ты совершенно точно знаешь, что если ты сбросишь его с моста так, чтобы он упал перед вагонеткой, то она остановится прежде, чем доедет до пятерых привязанных людей. Но сам ты довольно щуплый. Сбив тебя, вагонетка не остановится, так что тебе прыгать нет смысла, но здоровый дядька её точно остановит. Твои действия?
     — Ничего не буду делать.
     Дон почувствовал, как она кивает.
     — И снова большинство людей отвечают точно так же — они ничего не станут делать. Но почему?
     — Потому что… гмм… потому что это неправильно — ну, э-э… — Он задумался, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но снова закрыл.
     — Видишь? — сказала Сара. — Ситуации почти идентичные. В обоих случаях ты решаешь, что должен умереть один человек — причём один и тот же человек — чтобы спасти пять других людей. Но в первом случае ты делаешь это, переведя стрелку. А во втором ты собственными руками толкаешь человека навстречу смерти. Рациональное уравнение в обоих случаях одно и то же. Но второй случай отличается эмоционально. Большинству людей то, что казалось верным в первой ситуации, во второй кажется неправильным. — Она помолчала. — Инопланетяне не задавали этот конкретный вопрос про вагонетку, но задали другие, которые имеют эмоционально этичное решение и логически этичное. Насчёт того, какому из них драконианцы отдают предпочтение, у меня уверенности нет.
     Дон снова задумался.
     — Но разве не естественно было бы для высокоразвитых существ предпочитать логику эмоциям?
     — Не обязательно. Справедливость и стремление к взаимности могут казаться эмоциональными реакциями: они встречаются и у животных, которые, очевидно, не мыслят отвлечёнными, символическими категориями, но именно их мы ценим выше всего. Инопланетяне также могут их ценить, из чего может следовать, что они ожидают эмоциональных ответов. Тем не менее некоторые из моих коллег доказывают, что логические ответы лучше, потому что они означают более сложный тип мышления. И всё же, давая одни лишь логические ответы, мы исказим свой подлинный образ. То есть, подумай, к примеру, вот о чём — они нас об этом не спрашивали, но пример характерный. Есть двое детей, мальчик и девочка. Представь, что когда Эмили станет постарше, они с Карлом поедут куда-нибудь на уик-энд и решат заняться друг с другом сексом — всего один раз, только чтобы посмотреть, каково это.
     — Сара!…
     — Да-да, у тебя такая мысль сразу вызывает отвращение… И у меня, понятное дело, тоже. Но почему она нам так противна? Предположительно потому, что эволюция взрастила в нас желание практиковать экзогамию и избегать родовых дефектов, которые часто сопутствуют кровосмесительным связям. Но представь себе, что они пользуются противозачаточными средствами — а ты знаешь, что моя дочь ими будет пользоваться обязательно. Вдобавок ни один из них не является носителем венерических болезней. Так что они сделали это один лишь раз, и это не нанесло им совершенно никакого психологического вреда, и они никому об этом не рассказали. Это по-прежнему отвратительно? Моё нутро — и твоё, я думаю, тоже — говорит, что да, хотя мы и не можем сформулировать причину этого отвращения.
     — По всей видимости, — согласился он.
     — Вот. Но в течение очень долгого времени в очень многих местах гомосексуальные контакты также вызывали отвращение, равно как и межрасовые. В наши дни большинство людей уже не реагирует на них негативно. Значит, то, что вызывает у людей отвращение, не обязательно объективно неправильно. Мораль меняется, отчасти благодаря тому, что человека возможно убедить изменить свои взгляды. В конце концов, именно рациональное убеждение сделало возможным движения за права женщин или против сегрегации. Люди становятся убеждены в том, что рабство и дискриминация — это принципиально неправильно; ты просвещаешь людей относительно этих вопросов, и их ви́дение морального и аморального меняется. Собственно, именно это происходит с детьми. Их поведение становится более моральным по мере того, как растут их умственные способности. Сначала они считают что-то неправильным просто потому, что их за этим могут поймать, но потом начинают считать это неправильным в принципе. Может быть, мы уже повзрослели достаточно, чтобы драконианцам захотелось продолжать с нами контакт, а может быть, и нет, и если нет, то у нас нет никаких шансов угадать правильные ответы. — Сара теснее прижалась к нему. — Нет, я считаю, что мы в данном случае можем сделать только то, о чём они нас просят: послать тысячу независимых наборов ответов, каждый из которых получен независимо от остальных, и каждый настолько честен и правдив, насколько возможно.
     — А потом?
     — А потом дождаться ответа и посмотреть, что они на это скажут.

Глава 20

     Ещё один жаркий августовский день. Дон снова отправился в центр, но не на собеседование, так что в этот раз он был одет по погоде: в короткие джинсовые шорты и светло-синюю футболку. Он порадовался этому, когда легко взбежал по ступеням к выходу из станции метро и вышел на душную обжигающую жару.
     Сара, вместе с остальным сообществом SETI по-прежнему пыталась отыскать ключ для дешифровки второго сообщения с Сигмы Дракона, и вчера вечером её в голову пришла одна идея. Но чтобы её проверить, ей нужны были кое-какие старые записи из университетского архива.
     От станции Квинс-парк было рукой подать до Лабораторного корпуса имени Макленнана, в котором располагался факультет астрономии и астрофизики Университета Торонто. На верхушке здания было два обсерваторных купола. Дон вспомнил, о чём думал раньше каждый раз, как их видел: что в самом центре миллионного Торонто с его огнями от них никакого толку. Но сейчас, к его удивлению, его первой мыслью было, что они походят на пару красивых крепких женских грудей.
     Когда он вышел из лифта на четырнадцатом этаже, то увидел вдоль одной из стен коридора большой стенд с портретами наиболее известных людей, связанных с факультетом. Здесь были и доктор Хелен Сойер Хогг, уже пятьдесят пять лет как покойная, чью еженедельную астрономическую колонку Дон читал в детстве в субботней «Стар», Иэн Шелтон, первооткрыватель Сверхновой-1987a в Большом Магеллановом Облаке, и сама Сара. Он остановился и прочитал табличку под её портретом, потом посмотрел на фото, сделанное, по всей видимости, не меньше сорока лет назад — с тех пор она никогда не носила такие длинные волосы.
     Это ладно. Здесь старые фотографии были на своём месте. Университеты и сами были анахронизмом, сопротивляющимся давно установившейся тенденции делать всё по интернету, с помощью телекоммуникаций. Храм науки, башня из слоновой кости — синонимы, предоставленные его ментальным тезаурусом, только подчёркивали, насколько странны и старомодны эти заведения. И всё же каким-то образом они уцелели.
     Он снова взглянул на фото Сары и скрипнул зубами. Если бы всё пошло, как задумывалось, его жена сейчас бы выглядела ещё моложе. Это фото изображало бы её такой, какой она только станет, когда естественным путём во второй раз достигнет среднего возраста… где-то к 2070 году, надо полагать.
     Он пошёл по изгибающемуся коридору, стены которого были теперь увешаны астрономическими фотографиями в рамках, пока не нашёл дверь, которую искал. Он легко в неё постучал. Старые привычки умирают долго, подумал он; он уже давно старался стучать полегче, чтобы поберечь скрученные артритом суставы пальцев, но сейчас засомневался, услышат ли его стук сквозь толстое дерево. Он уже собрался было постучать снова, когда услышал изнутри женский голос:
     — Войдите.
     Он вошёл, оставив дверь за собой открытой. Молодая рыжеволосая женщина выжидательно смотрела на него из-за компьютерного монитора.
     — Я ищу Ленору Дарби, — сказал Дон.
     Она подняла руку.
     — Виновна.
     Он ощутил, как у него удивлённо вскинулись брови. Теперь, когда он её разглядел, он вспомнил, что на последней рождественской вечеринке была среди аспирантов одна рыженькая, но он забыл, а вероятнее, просто не заметил, насколько она была симпатичная.
     Ленора выглядела на двадцать пять — без сомнения, природные двадцать пять. Её рыжие волосы ниспадали на плечи; у неё было бледное веснушчатое лицо и ярко-зелёные глаза. Она было одета в зелёные джинсовые шорты и белую футболку с надписью «Onderdonk» на ней — скорее всего, название музыкальной группы. Нижняя часть футболки была завязана на талии узлом, открывая пару дюймов живота, который оставался плоским, даже когда она сидела.
     — Чем могу помочь? — спросила она, белозубо улыбнувшись. Очень многие сверстники Дона всю проживали всю жизнь с теми или иными изъянами в зубах — смещение зубов, глубокий или мелкий прикус, щели между зубами; но у нынешней молодёжи зубы практически всегда были идеальными — ярко белыми, ровными и гладкими.
     Он оборвал досужие мысли и сказал:
     — Я Дон Галифакс. Я знаю, что я…
     — О Боже ж ты мой! — воскликнула Ленора. Она оглядела его с головы до ног, отчего он почувствовал себя неловко и смущённо и, вероятно, даже немного покраснел. — Я ожидала… он, наверное, ваш дед? Вас назвали в его честь?
     В декабре она видела восьмидесятисемилетнего старика по имени Дон Галифакс, а потом кто-то с таким же именем пришёл забрать бумаги для Сары Галифакс, так что…
     Так что да, с её точки зрения это совершенно разумная версия.
     — Да, — коротко ответил он.
     Её предположение и в самом деле было правдой, но не такой, как она думала. Полностью его звали Дональд Роско Галифакс, и Роско было именем отца его отца.
     Так что, почему нет? Это была безвредная выдумка, а ему решительно не хотелось объяснять своё нынешнее положение; ведь не станет же он проходить через одно и то же с каждым встречным. Кроме того, он, вероятно, эту девушку больше никогда не увидит.
     — Очень приятно, — сказала Ленора. — Я видела вашего деда пару раз. Он такой очаровательный!
     Ему была приятна её оценка, и он позволил себе слегка улыбнуться.
     — Это да.
     — А как… — Дон почувствовал, что непроизвольно задержал дыхание — если бы она закончила фразу «ваша бабушка», он сомневался, что смог бы продолжать эту мистификацию, но она сказала: — А как профессор Галифакс?
     — У неё всё в порядке.
     — Это хорошо, — сказала Ленора, но потом удивила Дона, покачав головой. — Иногда мне хочется, чтобы я была старше. — Она снова улыбнулась и поднялась, подтянула узел на футболке, который, по-видимому, ослабила, садясь за компьютер, отчего выпуклости её груди обрисовались ещё чётче. — Видите ли, тогда она могла бы быть моим научным руководителем. Нет, профессор Дьюлак тоже хорош, но, вы понимаете, обидно учиться там, где работал самый знаменитый специалист в твоей области, и практически не иметь с ней контактов.
     — А вы, значит, специализируетесь в SETI?
     Она кивнула.
     — Ага. Так что, как вы можете представить, профессор Галифакс для меня вроде героя.
     — Понятно, — сказал он и быстро оглядел комнату, потому что…
     Потому что он, вероятно, слишком пристально и слишком долго пялился на привлекательную молодую женщину. Комната разделялась обычными матерчатыми перегородками, а одну из её стен занимали картотечные шкафы. Безбумажные офисы и летающие автомобили всю его жизнь были на несколько лет в будущем, но возможно теперь, наконец, он в самом деле доживёт до того времени, когда то или другое станет реальностью.
     Он открыл было рот, чтобы заговорить, но вовремя себя оборвал. Он собирался сказать «Сара меня попросила…», но кто, чёрт возьми, называет свою бабушку по имени? И всё же он не смог себя заставить сказать «моя бабушка». Секунду подумав, он остановил свой выбор на пассивном залоге.
     — Меня попросили забрать какие-то старые бумаги.
     — О, я знаю, — сказала Ленора. — Я нахожусь совсем низко на тотемном столбе, так что это меня посылали в подвал их разыскивать. — В ней было где-то пять футов четыре дюйма[32] роста, хотя она, скорее всего, не думала о себе в таких терминах — канадцы его поколения были последними, кому в школе преподавали английскую систему мер. — Сейчас я их принесу.
     Она перешла на другой край помещения, и он обнаружил, что не может отвести взгляд от её ягодиц под тонкими шортами. Наверху одного из картотечных шкафов лежала стопка набитых бумагами манильских папок высотой почти в фут.
     Дон беспокоился, что его новая внешность не выдержит проверки; она была так непривычна для него самого, что ему казалось, что и окружающим она будет казаться неестественной. Однако передавая ему эту груду бумаг, она ничем не показала, что заметила в нём что-либо необычное.
     Он, со своей стороны, учуял слабый фруктовый запах — как здорово снова ощущать запахи! Это были не духи. Скорее всего, подумал он, это шампунь или кондиционер, и его запах был очень приятен.
     — Боже мой, — сказал он, — я не ожидал, что их будет так много.
     — Вам помочь дотащить это всё до машины? — спросила Ленора.
     — Да я вообще-то на метро приехал.
     — Ох. Может, раздобыть вам коробку?
     — Спасибо, но… — Она вскинула свои оранжевые брови и он продолжил: — Просто я сегодня ещё собирался зайти в Галерею Искусств. Там специальная выставка дутого стекла Робин Херрингтон, я хотел посмотреть.
     — Ну так Галерея всего в паре кварталов к югу отсюда. Почему бы вам не оставить бумаги здесь и не вернуться за ними позже?
     — Я не хотел причинять беспокойство.
     — Что вы, какое беспокойство! Я всё равно буду здесь до пяти вечера.
     — Вы трудоголик, да? Тогда вам здесь должно нравиться?
     Она опёрлась своей безупречной округлости тыльной частью на соседний стол.
     — О, да. Здесь здорово.
     — Вы аспирантка?
     — Пока нет. Заканчиваю магистратуру.
     — А на бакалавра здесь учились?
     — Нет. В Саймон-Фрэйзере[33].
     Он кивнул.
     — Так вы оттуда? Из Ванкувера?
     — Ага. И, только не обижайтесь, там гораздо круче. Мне не хватает океана, не хватает гор, и я терпеть не могу здешний климат.
     — А дожди вам не надоели в Ванкувере?
     — Я их даже не замечаю; привыкла. Зато здесь зимой снег идёт! А здешняя влажность? Я б уже померла, если бы не кондиционеры.
     Дон тоже был невысокого мнения о торонтском климате. Он снова кивнул.
     — Так вы собираетесь вернуться домой, когда здесь закончите?
     — Нет, вероятно, нет. Я бы хотела поехать куда-нибудь в южное полушарие. Охват программой SETI южного неба не адекватен даже близко.
     — Куда-нибудь конкретно? — спросил Дон.
     — В Университете Кентербери отличный факультет астрономии.
     — Это где?
     — В Новой Зеландии. Крайстчерч.
     — Ах, — сказал Дон. — Горы и океан.
     Она улыбнулась.
     — Точно.
     — Бывали там уже?
     — Нет, нет. Но когда-нибудь…
     — Там здорово.
     — Вы там были? — спросила она, и её брови взлетели вверх к веснушчатому лбу.
     — Ага, — ответил он, подстраиваясь под её манеру. — Ещё в… — Он оборвал себя до того, как произнёс «Ещё в девяносто втором.» — Э-э… несколько лет назад.
     — О-о-о! — сказала Ленора, очень обаятельно оттопырив при этом губы. — Расскажите! Вам понравилось?
     Он подумал, что ему, наверно, стоило бы ненадолго перестать смотреть молодой женщине прямо в глаза, и он перевёл взгляд на настенные часы: на них было 13:10. Он понял, что проголодался. Это вернулось в обновлённое тело вместе с чувством обоняния. Он много лет питался понемногу, никогда не в силах справиться с ресторанными порциями и забирая недоеденное с собой; во время же роллбэка, когда его тело восстанавливало утраченную мышечную массу, он ел как не в себя. Теперь, наконец, его аппетит стабилизировался и стал примерно таким же, каким был, когда Дону в самом деле было двадцать пять — а тогда он был довольно прожорлив.
     — В любом случае, — сказал Дон, — спасибо за то, что позволили мне зайти за бумагами позже. А теперь мне нужно двигаться.
     — В Галерею Искусств?
     — Вообще-то я бы хотел сначала перекусить. Что у вас есть в окрестностях?
     — Есть «Герцог Йоркский», очень неплохой. На самом деле…
     — Да?
     — Ну, я довольно серьёзно раздумываю о том, чтобы подать заявление в Новую Зеландию. Я бы хотела вас порасспросить. Не возражаете, если я с вами пообедаю?

Глава 21

     Дон с Ленорой вышли на улицу. Солнце стояло высоко в белесом небе, влажность удушала. На юге сквозь дымку проглядывала Си-Эн Тауэр. В кампусе было пустынно — каникулы, но Фронт-стрит была запружена толпой, состоящей примерно напополам из местных служащих и туристов, плюс несколько роботов — и все куда-то сломя голову торопились. По дороге до ресторана Дон и Ленора болтали о Новой Зеландии.
     — Это замечательное место, — говорил он, — но должен вас предупредить — у них есть раздражающая привычка класть в гамбургеры ломтик свёклы и… о, гляньте-ка! — У обочины была припаркована машина. Он указал на её бело-синий номерной знак: PQHO-294, со стилизованной короной вместо дефиса, как это принято в Онтарио. — Qoph.
     Брови Ленор вспрыгнули на лоб.
     — Название еврейской буквы! — радостно воскликнула она. — Вы играете в скрэббл? — Каждый серьёзный игрок в скрэббл помнит наизусть горстку полезных слов, в которых есть «Q», но отсутствует «U».
     Он улыбнулся.
     — О да!
     — Я тоже, — сказала Ленора. — Всегда практикуюсь на номерных знаках. Пару недель назад видела две стоящие рядом машины с анаграммами «barf» и «crap»[34] на номерах. Потом весь день ухохатывалась.
     Они продолжили путь, снова заговорив о Новой Зеландии, и к тому времени, как добрались до ресторана, уже практически исчерпали тему — Дон рассказал всё, что знал. «Герцог Йоркский» оказался двухэтажным баром-рестораном на тихой улочке к северу от Блур-стрит. В других зданиях на этой улице — респектабельных отреставрированных особняках — похоже, размещались офисы дорогих адвокатов и финансовых консультантов. Их провели в кабинку у задней стены первого этажа и усадили там. Из колонок доносилась рок-музыка — или как там современные дети называют то, что слушают. К счастью, в ресторане был кондиционер.
     Неподалёку от них был столик, за которым сидели трое мужчин. Официантка примерно Ленориных лет и почти такая же симпатичная, одетая в тесный топ с очень низким вырезом, принимала у них заказ — они просили к еде бутылку вина.
     — Красное или белое? — спросил один из мужчин, глядя на остальных.
     — Красное, — ответил тот, что сидел слева от него, и тот, что справа повторил: — Красное.
     Первый вскинул голову к официантке и изрёк:
     — Я услышал красное.
     Ленора перегнулась через стол и прошептала Дону, указав в сторону этой троицы кивком головы:
     — Вау! У него, должно быть, синестезия[35].
     Дон восхищённо рассмеялся.
     Та же самая официантка подошла и к ним. Она была высокой и широкоплечей, с шоколадно-коричневой кожей и иссиня-чёрными волосами до пояса.
     — Что будете за… о, Ленни! Я тебя и не узнала, дорогуша.
     Ленора виновато улыбнулась Дону.
     — Я тут подрабатываю два раза в неделю.
     У него перед глазами вдруг возникла картина Леноры, одетой как официантка, у которой на бэджике на груди значилось «Гэбби». Гэбби, прижав руку к крутому бедру, секунду оценивающе осматривала его.
     — И кто он? — спросила она с напускной серьёзностью, словно спутник Леноры обязан был пройти её проверку.
     — Это мой знакомый, Дон.
     — Здравствуйте, — сказал он. — Приятно познакомиться.
     — Мне тоже, — ответила Гэбби и снова обратилась к Леноре. — Увидимся в субботу в банке?
     — Обязательно.
     Габби приняла у них заказ на напитки. Ленора заказала бокал белого вина; Дон — свою всегдашнюю диетическую колу. Он был рад, что компании «Пепсико» и «Кока-кола» наконец-то объединились; он терпеть не мог эту дурацкую игру в «Пепси подойдёт?» в заведениях, где кока-колу не подавали.
     — Итак, — сказал он, когда Гэбби ушла, — вы помогаете грабить банки?
     Ленора выглядела немного смущённой.
     — На самом деле это продуктовый банк[36]. Гэбби там работает постоянно, а я — в основном по субботам. — Она помолчала, а потом добавила, немного неловко, будто считала, что должна объяснить это подробнее: — Когда работаешь в ресторане, то видишь, как много выбрасывается еды, а люди по-прежнему голодают.
     Он отвёл взгляд, задумавшись над тем, сколько людей — да что там, сколько миллионов людей можно было накормить на те деньги, что были потрачены на его омоложение.
     Ленора и правда оказалась, как отмечал раньше его автоответчик, весьма разговорчивой, и он удовлетворился ролью слушателя её болтовни; это было безопаснее, чем говорить что-либо самому. У неё было такое живое лицо и такой выразительный голос, что он, казалось, мог слушать её часами. Но иногда он всё же делал попытки поддержать разговор.
     — Значит, вам нравится «Onderdonk»? — спросил он ёё, указывая на надпись на футболке.
     — О, это полный отвал башки, — ответила она. Он понятия не имел, хорошо это или плохо, и поэтому постарался сделать нейтральное лицо. — А вам? — продолжала Ленора. — Какие группы вам нравятся?
     Вот чёрт, подумал Дон. Как он подставился. Коллективы его юности — «Electric Light Orchestra», «Wings», «Supertramp», «April Wine» — для неё пустой звук, а названия какого-нибудь из современных он не смог бы вспомнить под страхом расстрела.
     — Я… э-э… — И тут на него снизошло озарение и он ткнул в настенный динамик, имея в виду группу, которая сейчас играла — хоть и не знал ни её названия, ни названия песни.
     Но она кивнула.
     — «Гиперцвет», — сказала она. — Небоверх.
     Дон постарался не изменяться в лице. Одно из этих слов было, вероятно, названием группы; второе выражало положительную реакцию. Если бы это она указала на динамик, в котором играла бы, скажем, «Call Me» — популярный шлягер его студенческих лет, он бы сначала идентифицировал исполнителя, а потом бы добавил: «Блонди. Круто». Поэтому он предположил, что «Гиперцвет» — название коллектива, а «небоверх» — одобрительное высказывание. Словно инопланетный язык расшифровываю, подумал он. Сара гордилась бы.
     — Кто-нибудь ещё? — спросила Ленора.
     — Гмм… — Через секунду лихорадочных раздумий он сказал: — «Битлз».
     — Да ладно! — воскликнула она. — Я их обожаю! А какая у вас любимая песня?
     — «Yesterday».
     Она пробормотала что-то восхищённое.
     — В наши дни, — сказал он, — «Битлз» — довольно необычное увлечение. — Он тут же пожалел о сказанном; в конце концов, «ливерпульская шестёрка» как раз сейчас могла переживать период возрождения интереса. Когда он учился, среди студентов был невероятно популярен Хамфри Богарт, а его великим фильмам уже тогда было почти полвека.
     Но она энергично закивала.
     — Это точно. Среди моих знакомых практически никто о них не слышал.
     — А вы как на них набрели?
     Она странно на него посмотрела; он что, употребил какое-то устаревшее выражение? Но она, должно быть, всё же поняла, о чём он спрашивает, потому что ответила:
     — У моего дедушки была их целая коллекция.
     Ох.
     — Он их ставил всякий раз, как я к нему приезжала в детстве, — продолжала она. — У него была древняя стереосистема — это было его хобби — и целая стопка этих нейлоновых штук.
     Ему понадобилась секунда, чтобы сообразить: она имеет в виду винил. Но поправлять людей по пустякам невежливо — его дедушка так ему говорил.
     И всё же, думал Дон, должно же быть что-то, что они могли бы обсуждать, не ставя его в невыгодное положение. Конечно, они могли бы поговорить о том, кого они оба знают: о Саре. Разве не об этом обычно разговаривают незнакомцы? Но он не смог бы вынести ещё одного упоминания его «бабушки».
     Гэбби вернулась с напитками и приняла заказ на еду. Дон заказал салат под названием «голубой стейк» — нарезанный ломтиками стейк с зеленью, посыпанный тёртым голубым сыром. Ленора, которая даже не заглянула в меню — работая здесь, она, должно быть, выучила его наизусть — взяла фиш-энд-чипс.
     Дон обожал обсуждать политику, но воздерживался от неё в разговорах с людьми, с которыми только что познакомился. Однако приближались провинциальные выборы, а поскольку она из Британской Колумбии, то вряд ли у неё успели сформироваться политические предпочтения о том, что делается здесь, в Онтарио; вероятно, эта тема вполне безопасна.
     — Кто, по-вашему, победит в эту пятницу? — спросил Дон.
     — Я всегда голосую за НДП, — сказала она.
     Это вызвало у него улыбку. Он вспомнил собственные социалистические симпатии студенческих лет. Однако его впечатлило то, что Ленора разбирается в текущей политической ситуации. А если копнуть историю?
     — Любимый премьер? Думаю, что Малруни.
     Дона не на шутку бесил ревизионистский вариант истории, ставший популярным в последнее время.
     — Послушайте, — сказал он, — я помню времена, когда Брайан Малруни был премьером, и он…
     Он оборвал себя, увидев, как удивлённо она уставилась на него.
     — То есть, — поправился он, — я помню, как читал о временах, когда Брайан Малруни был премьером, и он был ещё беспомощнее Кретьена…
     И всё же, почему он скрывает свой истинный возраст? Он ведь всё равно не сможет держать это в тайне вечно. Люди рано или поздно узнают — в том числе люди с факультета астрономии, а он с ними не заключал никаких договоров о неразглашении. Кроме того, Леноре, наверное, будет страшно интересно услышать рассказ о его встрече с Коди Мак-Гэвином, который, вообще-то, является практически святым-покровителем программы SETI. Но как только он вспоминал частичный успех терапии, чувство вины начинало терзать его изнутри, словно проглоченное стекло, и…
     — Ладно, — сказала Ленора, — давайте посмотрим, из какого вы теста.
     Он в полнейшем недоумении уставился на неё; она рылась в сумочке. Через секунду он выудила из неё свой датакомм и положила его на стол между ними. Потом нажала несколько кнопок, и над деревянной столешницей возникла голографическая доска для игры в скрэббл.
     — Вау! — восхищённо сказал Дон. Хотя у него собралась приличная коллекция досок для скрэббла — складные, магнитные, на липучках, специализированные электронные устройства, даже миниатюрные в виде брелока для ключей — он в жизни не видел такого… такого небоверха.
     — Ну ладно, мистер Qoph, — сказала Ленора. — Сыграем.

Глава 22

     Летний вечер, 2009 год.
     — Дорогой, я дома! — крикнула Сара от дверей.
     Дон вышел из кухни, пересёк гостиную и встал над спуском к входной двери из шести ступенек.
     — Как всё продвигается? — спросил он.
     Всё — это Первая сессия международного сотрудничества по Ответу на послание с Сигмы Дракона, трёхдневный марафон, устроенный Университетом Торонто под председательством самой Сары, на который слетелись специалисты по SETI со всего мира.
     — Изнурительно, — сказала Сара, отодвигая в сторону зеркальную дверцу шкафа и вешая в него плащ; апрель в Торонто — самый дождливый месяц. — Много спорных вопросов. Но оно того стоит.
     — Рад слышать, — сказал он. — Кстати, я поставил жаркое в духовку. Будет готово минут через двадцать.
     Входная дверь снова открылась, и вошёл Карл, промокший и заляпанный грязью.
     — Привет, мам, — сказал он. — Как конференция?
     — Нормально. Я как раз папе рассказывала.
     — Ужин через двадцать минут, Карл, — сказал Дон.
     — Здорово. Пойду умоюсь. — Карл стянул с ног мокрые башмаки, не нагибаясь и не развязывая шнурков. Не снимая промокшего пиджака, он стремглав кинулся вверх по ступеням, протиснувшись мимо Дона.
     — Так что там сегодня было-то? — спросил Дон.
     Сара поднялась в гостиную, и они поцеловались.
     — Мы начали с составления списка известных неавторизованных ответов, уже отосланных на Сигму Дракона.
     — Например?
     — Ну, есть группа, которая утверждает, что ей удалось перевести начало Книги Бытия на символический язык драконианцев.
     — Господи Иисусе! — сказал Дон.
     — Нет, — ответила она, — он появляется только в сиквелах. А другая группа послала библиотеку оцифрованных произведений исламского искусства. Кто-то ещё говорил, что послал список личных номеров всех американских солдат, погибших в Ираке. Другой послал вступительную анкету «Менсы»[37]. Писал, что, мол, вместо того, чтобы нам беспокоиться, пройдём ли мы тест инопланетян, пусть лучше они беспокоятся, пройдут ли они наш; может, они недостаточно хороши для нашего клуба.
     — Ха, — сказал Дон.
     — И ещё множество музыкальных передач. — Сара опустилась на диван и вытянулась на нём. Он жестом попросил её поджать ноги, чтобы он мог присесть. Потом она положила ноги ему на колени, и он начал их массировать.
     — Ммммммм, — сказала она. — Как же здорово. Кстати, был Фрэйзер Ганн — помнишь его? Доказывал, что посылка музыки — большая ошибка.
     — Почему? — спросил Дон. — Боится, что правообладатели засудят?
     — Нет, нет. Но, по его словам, единственное, чем мы можем торговать с инопланетянами — это наша культура, единственное, что кому-либо может быть интересно получить от чужой цивилизации. И если мы отдадим за просто так лучшее, что у нас есть — Баха, Бетховена, Битлов — то не сможем предложить ничего стоящего, когда они скажут: эй, а что у вас есть в обмен на наши шедевры?
     Дон знал всё подметании дна культурных закромов. Он был фанатом DVD — больше коллекционером, чем потребителем. Он был в восторге от того, что все великие телешоу его детства теперь доступны на DVD, и он скупал их все в подарочных изданиях: «Thunderbirds», «All in the Family», «M*A*S*H», «Roots», «Kolchak», «The Night Stalker», и, конечно же, оригинальный «Звёздный путь». Но когда он в последний раз заходил во «Фьючер-шоп», то в отделе новинок нашёл лишь старое барахло типа «Sugar Time!», ситкома семидесятых годов с Барби Бентон в главной роли, и «The Ropers», спин-оффа «Three’s Company», единственное достоинство которого состояло в том, что рядом с ним прототип уже не казался худшим телешоу всех времён. Студии исчерпали свои запасники с ужасающей скоростью, и теперь отчаянно искали хоть что-нибудь ещё, что можно бы было пустить в продажу.
     — Дельная мысль, — сказал он. — Потому что ведь SETI, по сути, годится лишь на то, чтобы передавать информацию того или иного сорта, верно?
     — О, я уверена, что он совершенно прав, — сказала Сара. — Просто мы ничего с этим не можем сделать. Люди всё равно будут передавать всё, что захотят. И это переворачивает старое изречение Карла Сагана с ног на уши. Он всё спрашивал: «Кто говорит от имени Земли?» А вопрос на самом деле в том, кто не говорит.
     — Главный продукт нашей эпохи, правда? — сказал Дон. — Спам.
     Она уныло кивнула. SETI, как он часто слышал от Сары, была идеей середины двадцатого столетия, родившейся из нашумевшей работы Моррисона и Коккони, и как таковая, тянула за собой солидный багаж. Представление о том, как правительства, предпочтительно, в сотрудничестве между собой, контролируют приём и посылку сигналов межзвёздной связи было реликтом прежней эпохи, сформировавшимся до появления дешёвых общедоступных спутниковых тарелок, позволивших каждому смотреть и «плейбой», и футбол, где бы он ни находился.
     В наши дни любой, кто захочет, сможет собрать из готовых деталей из магазина свой собственный радиотелескоп. Под управлением домашнего компьютера с установленной на нём астрономической программой обычная спутниковая тарелка будет непрерывно отслеживать Сигму Дракона. Несколько таких тарелок, расположенных на большом расстоянии, можно соединить через интернет, и с помощью программ автокоррекции и шумоподавления превратить их в инструмент, эквивалентный радиотелескопу со значительно бо́льшей чашей.
     Фраза «SETI@home»[38] приобретает совершенно новый смысл.
     Конечно, американская Федеральная Комиссия по Связи и подобные организации в других странах имеют полномочия ограничивать частный радиообмен. По просьбе сообщества SETI ФКС пыталась преследовать организации и отдельных граждан, передающих на Сигму Дракона свои неофициальные ответы. Но все эти дела почти наверняка будут проиграны в судах, поскольку затрагивают Первую поправку. Какова бы ни была их мощность, узконаправленные передачи, нацеленные на единственный крошечный участок неба, никак не могут помешать нормальной работе средств радиосвязи, и поэтому попытка запрета таких передач будет расценена как неоправданное ограничение свободы слова.
     Дон знал, что некоторые религиозные организации, включая несколько новых, только что появившихся культов, уже построили собственные большие антенны с единственной целью вести вещание на Сигму Дракона. Некоторые делали это круглые сутки; Сигма Дракона никогда не заходит за горизонт к северу от двадцатого градуса северной широты.
     А для тех, кому хочется послать всего одно или два сообщения — безумную теорию, скверные стихи, политический трактат — существовали частные фирмы, которые построили радиотелескопы и предлагали различные тарифные планы их использования. Одной из наиболее известных была «Дракон-экспресс», чьим рекламным слоганом было «Когда нужно доставить ровно через 18,8 лет».
     Из подвала появилась десятилетняя Эмили.
     — Привет, дорогая, — сказал Дон. — Ужин через пару минут. Накрой на стол, хорошо?
     Эмили сделала недовольное лицо.
     — Это обязательно?
     — Да, малышка, обязательно, — сказал он.
     Она испустила театральный вздох.
     — Я всё должна делать!
     — Конечно, — ответил Дон. — После ужина ты должна пойти и пару часов попахать поле. А когда закончишь, то нужно подмести все улицы отсюда и до Финч-авеню.
     — Ой, папа! — Но она уже улыбалась, направляясь на кухню. Он снова повернулся к жене, которая изо всех сил пыталась не вздрагивать каждый раз, когда Эмили на кухне особенно громко гремела тарелками.
     — И что же, — сказал он, — ваша группа догадалась, с какой целью инопланетяне интересуются нашей моралью?
     Она покачала головой.
     — Некоторые параноики считают, что нас испытывают, и если найдут недостойными, то последуют санкции. Кто-то из Франции пошёл ещё дальше и предположил, что нас исследует драконианский эквивалент общества защиты животных с целью установить, можно ли нас есть: соответствуем мы высоким моральным и интеллектуальным стандартам разумных существ, или же мы просто тупые скоты.
     — Я считал, что в кругах SETI считается аксиомой, что инопланетяне только посылают сигналы, но никогда не являются во плоти.
     — Похоже, в Париже той методички не получали, — сказала Сара. — А кто-то ещё предположил, что мы — лишь одна точка в обширном исследовании, которое потом будет представлено в виде цветастых круговых диаграмм в драконианском эквиваленте «USA Today».
     На кухне пропиликал таймер. Дон похлопал по её ногам, прося, чтобы она их приподняла. Потом прошёл на кухню, сполоснул руки и открыл духовку, выпустив наружу клуб пара.
     — А что насчёт фабрикации ответов? — крикнул он в гостиную. — Что вы там решили по этому поводу?
     — Погоди, я схожу умоюсь, — крикнула Сара в ответ.
     Он надел кухонные рукавицы и вытащил чугунок из духовки, поставив его на плиту.
     — Где салфетки? — спросила Эмили.
     — В буфете, — сказал он, мотнув головой в его сторону. — И вчера там были. И позавчера.
     — Стэйси сказала, что видела маму по телевизору, — сообщила Эмили.
     — Круто, правда? — ответил он, открывая чугунок и перемешивая овощи и мясо.
     — Ага, — отозвалась Эмили.
     В дверях появилась Сара.
     — Пахнет очень вкусно.
     — Спасибо, — сказал Дон, потом крикнул: — Карл! Ужинать!
     Потребовалось ещё несколько минут, чтобы все собрались за столом и разложили еду, после чего Дон спросил:
     — Так что же вы решили ответить драконианцам?
     — Мы решили сделать ровно то, о чём они нас просят. Мы сделаем в университете веб-сайт и позволим людям со всего мира отвечать на вопросы, которые задли инопланетяне. Потом мы случайно выберем тысячу заполненных анкет и отошлём их.
     Карл потянулся к корзинку с хлебом.
     — Эй, — остановил его Дон. — Не тянись через весь стол. Попроси сестру передать.
     Карл вздохнул.
     — Передай хлеб.
     — Скажи «пожалуйста», — ответила Эмили.
     — Папа!
     — Эмили, — устало сказал Дон, — передай брату хлеб.
     Скривившись, Эмили подчинилась.
     — Как ты думаешь, почему они просят тысячу ответов? — спросил Дон Сару. — Почему не резюме, типа: X процентов выбрали ответ A, Y процентов — ответ B и так далее.
     — Это тебе не «Сто к одному», — сказала Сара.
     Дон усмехнулся.
     — А если серьёзно, — продолжила Сара, — я подозреваю, что если ты всё просуммируешь, что не сможешь увидеть всяких противоречивых вещей. Ну, к примеру, из того, что X процент против абортов и Y процентов за смертную казнь, никак не узнать, что очень часто «за жизнь» и «за казнь» выступают одни и те же люди. Да даже мои собственные убеждения инопланетянам могут показаться противоречивыми. Комбинацию «за выбор» и «против казни» можно интерпретировать как поддержку убийства невинных младенцев и в то же время протест против убийства тех, кто, в принципе, этого заслуживает. Я, конечно, никогда бы так не сказала, но комбинации такого типа интересны, и, я думаю, они не хотят, чтобы они затерялись в сводных данных.
     — Звучит как план, — сказал Дон, накладывая Карлу ещё одну порцию жаркого. — Ну а что с твоими собственными ответами?
     — То есть?
     — Это ты догадалась про анкету, — сказал он. — Разумеется, твои ответы должны быть среди той тысячи, что уйдёт на Сигму.
     — Ну, я не знаю… — сказала Сара.
     — И думать нечего, мам, — сказал Карл. — Ты должна включить свои ответы. Это твоё право.
     — Посмотрим, посмотрим, — сказала Сара. — Эмили, передай мне горошек, пожалуйста.

Глава 23

     После обеда Ленора вернулась обратно в университет, а Дон отправился в Галерею Искусств. Игра девушки в скрэббл произвела на него впечатление. У неё был потрясающий словарный запас, хорошее стратегическое мышление, и она не раздумывала подолгу над следующим ходом. Хотя в конечном итоге он и победил, лучший ход в игре остался за ней — она выложила «oxlip» вертикально, начиная от клетки с тройными очками в верхнем левом углу доски.
     Галерея Искусств Онтарио владела крупнейшей коллекцией скульптур Генри Мура, а также большим собранием старых европейских мастеров и канадской Группы Семи[39]; также здесь проходила постоянная выставка акварелей Хелены ван Флит. И хотя Дон уже всё это видел, он с удовольствием посмотрел ещё раз. Но главным, что привело его сюда сегодня, была передвижная выставка дутого стекла Робин Херрингтон, и он подолгу созерцал каждый её экспонат. Ему нравились виды искусства, требующие настоящей работы руками; сегодняшняя цифровая техника подменяет усидчивостью настоящий талант.
     Галерея Искусств была популярной туристской достопримечательностью, так что ему пришлось немного потолкаться — но теперь, по крайней мере, ему это было не больно; до недавнего времени боль после случайного столкновения не проходила часами.
     Его любимой работой Херрингтон, как он для себя решил, была жёлтая рыба с огромными синими глазами и гигантскими розовыми губами; каким-то образом художнику удалось вдохнуть в расплавленное стекло яркую индивидуальность.
     Насмотревшись в своё удовольствие, Дон покинул галерею и направился обратно в университет за своей кипой бумаг. Начался час пик, и машины ехали по улице бампер к бамперу. К тому времени, как он вновь оказался на четырнадцатом этаже Макленнанской башни, было уже четверть пятого, но Ленора была там, как и обещала.
     — Привет, Дон, — сказала она. — Я уж было подумала, что вы провалились в чёрную дыру.
     Он улыбнулся.
     — Простите. Потерял счёт времени.
     — Как выставка?
     — Потрясающе, просто здорово.
     — Я сложила ваши бумаги в пару мешков, так вам будет удобнее нести.
     Кто сказал, что нынешняя молодёжь думает только о себе?
     — Спасибо.
     — Жаль, что уже так поздно, — сказала Ленора. — В подземке будет не протолкнуться ещё, наверное, часа полтора. Сардины в банке.
     — Не подумал об этом, — признал Дон. Он уже многие годы не бывал в городе в час пик. Жестяная банка, набитая потными усталыми людьми — не самое приятное место.
     — Послушайте, — сказала Ленора, — а я снова собираюсь в «Герцог Йоркский».
     — Второй раз за день? — удивился Дон.
     — У меня там скидка. Кроме того, сегодня вторник — вечер куриных крылышек. Мы с друзьями каждую неделю собираемся там по вторникам. Почему бы вам не пойти со мной? Переждёте давку в подземке и потом поедете.
     — Я не хотел бы причинять никому беспокойства.
     — Ой, да что вы, какое беспокойство?
     — Я… э-э…
     — Подумайте об этом. А я пока сбегаю кое-куда перед выходом. — Она вышла из офиса, а Дон выглянул в маленькое окно. В отдалении, за пределами кампуса, была видна правильная решётка улиц. Он запустил руку в карман шортов и достал оттуда датакомм.
     — Позвонить Саре, — произнёс он, и через мгновение услышал её голос:
     — Алло?
     — Привет, дорогая, — сказал он. — Как ты?
     — Нормально. Ты где?
     — Да как раз в твоих старых владениях. Зашёл забрать твои бумаги.
     — Как выставка в Галерее?
     — Отлично; очень рад, что сходил. Слушай, я не хочу лезть в метро в час пик.
     — И не надо.
     — А Ленора — это аспирантка, которая здесь работает — собирается идти есть куриные крылышки, и…
     — А мой муж обожает куриные крылышки, — сказала Сара, и Дон ясно различил улыбку в её голосе.
     — Так ты не возражаешь, если я…
     — Нет, конечно, нет. Тут мне как раз только что звонила Джулия Фейн. У неё билеты в театр на сегодня, но Хауи расхворался и отказался идти, и она спрашивала, не пойду ли я с ней; я как раз собиралась тебе звонить.
     — О, конечно. Иди в театр. Что будете смотреть?
     — «Скрипач на крыше»[40], в Лиа Послунсе[41]. — Всего пара кварталов от их дома.
     Дон довольно правдоподобно изобразил Тополя[42], пропев пару нот из «Если б я был богат». Потом добавил:
     — Приятного вечера.
     — Спасибо, дорогой — а тебе вкусных крылышек.
     — Пока.
     — Пока.
     Как только Дон захлопнул крышку датакомма, вернулась Ленора.
     — Ну что, каков вердикт? — спросила она.
     — Спасибо за приглашение, — ответил он. — Крылышки — это замечательно.

     Когда Ленора и Дон вновь добрались до «Герцога Йоркского», Ленорины друзья уже были там. Они собрались в маленькой комнатке слева от главного зала первого этажа, которую Ленора звала «уют-компанией».
     — Всем привет, — сказала Ленора, отодвигая от стола капитанское кресло и усаживаясь. — Познакомьтесь, это Дон.
     Дон тоже сел. Два небольших круглых стола были сдвинуты вплотную друг у другу.
     Ленора указала на худого парня азиатской внешности лет двадцати на вид.
     — Дон, это Макото. А это Галина, — миниатюрная шатенка, — и Филлис, — блондинка, похоже, довольно высокая, когда встанет.
     — Привет всем, — сказала Дон. — Спасибо, что пустили меня в свою компанию. — Секундой позже подошла Гэбби, смена которой всё ещё продолжалась. Он выслушал, как она перечисляет напитки на розлив, и заказал светлое «Олд Силли», единственное низкоуглеводное пиво в списке.
     Ленора немедленно включилась в текущее обсуждение, что-то об их знакомом парне, который поругался со своей девушкой. Дон сел поглубже в кресло и попытался оценить личные качества новых знакомых. Галина, казалось, практически не разговаривала, но у неё было очень выразительное лицо, которое реагировало — даже излишне экспрессивно — на всё, что говорили другие: она пучила глаза, открывала удивлённо рот, улыбалась, хмурилась — словно живая череда смайликов. У Филлис было, на вкус Дона, несколько подростковое и вульгарное чувство юмора, и ругательствами она явно злоупотребляла. Макото же был явно недоволен присутствием Дона — вероятно, надеялся наслаждаться компанией трёх красивых женщин в одиночку.
     Дон в основном прислушивался к разговору, иногда смеялся шуткам, смысл которых смог уловить, и пил пиво. Он знал, что мог бы присоединиться к дискуссии, но они говорили о каких-то совсем тривиальных вещах и раздували собственные мелкие жизненные неурядицы в проблемы вселенского масштаба: как тяжело впервые оказаться вдали от дома, как трудно налаживать связи и всё такое. Макото, Галина и Филлис понятия не имели о том, что значит жить своей жизнью, растить детей и делать карьеру. Ленора могла рассказать вещи поинтересней, и он слушал, когда она говорила, но когда начинали говорить остальные, он больше прислушивался к паре среднего возраста за соседним столиком, погружённой в оживлённую беседу о том, как Консервативная партия растопчет либералов на приближающихся выборах и…
     — Вы видели по телеку Сару Галифакс на прошлой неделе? — спросил Макото остальных. — Это же грёбаный ходячий труп. Ей уже лет сто десять, нет?
     — Ей только восемьдесят семь, — ровным голосом сказал Дон.
     — «Только», — сказал Макото, словно повторяя концовку анекдота для тех, кто её не расслышал.
     — Макото, Дон… — заговорила Ленора, но Дон её перебил.
     — Я лишь хотел сказать, что Сара Галифакс не настолько стара.
     — Может быть, но выглядит как Горлум, — сказал Макото. — И, должно быть, совсем выжила из ума.
     Галина энергично закивала, но ничего не сказала.
     — Почему ты так говоришь? — спросил Дон, пытаясь не повышать голос.
     — Не пойми меня неправильно, — сказал Макото. — Я знаю, что это она догадалась о том, что значило то первое сообщение. Но, как сказали по телевизору, Коди Мак-Гэвин считает, будто старая карга догадается и про второе. — Он мотнул головой, словно говоря «вы только представьте».
     — Кстати, о сообщениях, — сказала Ленора, тактично пытаясь сменить тему, — позавчера мне звонил Ранджит из CFH. Он сказал…
     Но Дон уже не мог остановиться.
     — Профессор Галифакс понимает драконианцев лучше кого-либо другого.
     Макото небрежно махнул рукой.
     — Ой, возможно, так и было в её время, но…
     — Сейчас по-прежнему её время, — сказал Дон. — Она — профессор эмерита, и без неё у нас вообще бы не было никакого диалога с драконианцами.
     — Да, да, — сказал Макото. — Но если бы Мак-Гэвин пустил свои деньги на поддержку кого-нибудь, у кого есть шансы…
     — Тебя, например, — не удержался Дон.
     — Почему нет? Лучше кто-нибудь, родившийся в этом столетии, в этом тысячелетии, чем высохшая мумия.
     Дон посмотрел на свою полупустую бутылку пива, пытаясь вспомнить, вторая это или третья.
     — Ты несправедлив, — сказал он, не поднимая взгляда.
     — Слушай, Дэн, — сказал Макото, — это же не твоя область. Ты же не знаешь, о чём говоришь.
     — Он Дон, — сказала Ленора, — и, наверное, ему лучше сказать тебе, кто…
     — Я знаю, о чём говорю, — сказал Дон. — Я был в Аресибо. Был в Аллене[43].
     Макото моргнул.
     — Да ты гонишь. Ты не астроном.
     Чёрт.
     — Ладно, забудь. — Он поднялся — его кресло издало громкий деревянный стук, ударившись о стол позади. Ленора смотрела на него в ужасе. Она явно решила, что он собирается ударить Макото, у которого на лице возникло выражение отчаянной решимости. Но Дон лишь сказал «Мне надо в сортир», протиснулся между Галиной и Филлис и направился к лестнице, ведущей в подвал.
     Ему понадобилось существенное время, чтобы опустошить мочевой пузырь, что, по-видимому, было к лучшему: он успел малость успокоиться. Господи Боже, ну почему он вечно не способен удержать язык за зубами? Можно себе представить, о чём они сейчас говорят в своей чёртовой «уют-компании».
     «Ленора, этот твой дружок какой-то…» — и тут Макото ввернёт словечко, которое у нынешних детей вместо «дёрганый» или «чокнутый».
     Нынешних детей. В писсуаре автоматически запустился смыв, когда он развернулся и подошёл к раковине. Он вымыл руки, избегая смотреть в зеркало, а потом поднялся по лестнице обратно в зал.
     Когда он уселся, Ленора пристально посмотрела на Макото.
     — Слушай, друг, — сказал Макото, — я… был неправ. Прошу прощения. Я не знал, что ты её внук.
     — Ага, — сказала Филис. — Извини нас.
     Он не смог заставить себя ничего сказать, лишь кивнул.
     Потом разговор продолжился, хотя Дон в нём практически не участвовал, и было съедено ещё много куриных крылышек; первобытный процесс отрывания зубами мяса от костей странным образом помог ему успокоиться. Наконец, принесли счёт. Заплатив свою долю, Макото сказал:
     — Пора бежать. — Потом посмотрел на Дона. — Рад знакомству.
     Дон сумел ответить ровным голосом:
     — Я тоже.
     — Мне тоже уже пора, — сказала Филлис. — Завтра с утра встреча с научруком. Галина, ты идёшь?
     — Ага, — ответила Галина — единственной слово, которое Дон услышал от неё за весь вечер.
     Когда они остались одни, он посмотрел на Ленору.
     — Простите, — сказал он.
     Она вскинула свои рыжие брови.
     — За что? За то, что вы вступились за бабушку, которая не может сама за себя постоять? Вы хороший человек, Дональд Галифакс.
     — Я ведь наверняка испортил вам вечер. Простите, что не понравился вашим друзьям, и…
     — О, вовсе нет. Ну, разве что Макото. Но пока вы ходили вниз, Филлис сказала, что вы очень галантны.
     Он едва успел подхватить падающую челюсть. «Галантный» — не то слово, что ожидаешь услышать от двадцатипятилетней женщины.
     — Полагаю, мне уже тоже пора идти, — сказал он.
     — Ага, — сказала она. — И мне.
     Они двинулись к выходу; Дон нёс в руках два больших пластиковых пакета с бумагами. К его удивлению, на улице было темно; он и не думал, что они просидели в пабе так долго.
     — Ну, — сказал он, — было весело, спасибо, но…
     Ленора, похоже, тоже была удивлена наступившей темнотой.
     — Проводите меня до дома? — спросила она. — Это всего в паре кварталов, но район не сказать, что совсем спокойный.
     Дон взглянул на часы.
     — Э-э… конечно. Разумеется.
     Она взяла один из пакетов, и они пошли по улице под жизнерадостную болтовню Леноры. Было по-прежнему жарко и душно, когда они подошли к Эвклид-авеню, трёхполосной улочке, застроенной древними облупившимися домами. Двое здоровых парней прошли мимо. У одного из них, с поблёскивающей в свете фонарей бритой макушкой, была анимированная татуировка Мрачного Жнеца на бугрящемся правом бицепсе. У другого на лице и руках были лазерные шрамы, которые легко удалялись; он, вероятно, носил их как знаки отличия. Ленора опустила взгляд на потрескавшийся и разбитый тротуар, и Дон последовал её примеру.
     — Ну вот, — сказала она примерно через сотню метров. — Пришли.
     Они стояли перед ветхим домом с мансардой.
     — Неплохое местечко, — сказал он.
     Она рассмеялась.
     — Трущоба. Но зато дёшево. — Она помолчала, и её лицо посерьёзнело. — Поглядите на себя! Вы весь взмокли, а вам ещё обратно переться до подземки. Заходите. Я дам вам с собой банку диетической колы.
     Они вошли в дом; какое-то животное — возможно, енот — проворно убралось с дороги. Ленора открыла боковую дверь и свела его вниз по лестнице.
     Он приготовился к тому, что в квартире будет царить бардак — вспомнились собственные студенческие годы. Но её жилище оказалось чисто прибранным, хотя мебель была разношёрстная, по-видимому, приобретённая на гаражных распродажах.
     — Очень мило, — сказал Дон. — Это…
     Её губы вдруг впились в его. Он почувствовал, как её язык прижимается к его губам. Его рот открылся, а пенис моментально затвердел. Внезапно её руки оказались на молнии его шортов и — О Боже! — она уже на коленях, ласкает его губами… но лишь в течение нескольких восхитительных секунд. Она поднялась на ноги, взяла его за руки и, пятясь и похотливо улыбаясь ему, потянула его в спальню.
     Он последовал за ней.
     Дон ужасно боялся, что может кончить практически тут же — всё-таки это было больше возбуждения и стимуляции, чем он видел за многие годы. Но старый друг не подвёл, и они с Ленорой кувыркались на постели, поочерёдно оказываясь сверху, пока он, в конце концов, не кончил.
     Он немедленно снова принялся за работу и продолжал до тех пор, пока, наконец, её также не сотряс оргазм.
     — Спасибо, — сказала она, улыбаясь ему; они лежали теперь рядом, лицом друг к другу.
     Он легко погладил её по щеке кончиками пальцев.
     — За что?
     — За то, что не остановился, пока я…
     Его брови вскинулись вверх.
     — Конечно.
     — Ты знаешь, далеко не каждый такой… заботливый.
     Она была совершенно голая, и свет в комнате был включён. Он с восхищением отметил, что веснушки у неё по всему телу, и что лобковые волосы того же самого медного цвета, что и на голове. Нагота её, похоже, совершенно не стесняла. Теперь, когда всё закончилось, ему хотелось нырнуть под простыню. Но на краю простыни лежала она, так что он не смог бы накрыться, не привлекая к этому действию излишнего внимания. Однако ему было не по себе от того, как она рассматривала его, ероша волосы у него на груди.
     — Никаких шрамов, — рассеяно отметила она.
     Кожная регенерация избавила Дона от всех старых шрамов.
     — Наверное, мне везёт.
     — Ну, — сказала Ленора, игриво хлопая его по руке, — сегодня вечером тебе точно повезло.
     Он улыбнулся в ответ. Это было изумительно. Нежная и страстная, мягкая и энергичная в одно и то же время. Это было не совсем «переспать с супермоделью» — но очень близко! О, как близко!
     Его рука нащупала её сосок, и он слегка повернул его, зажав между большим и указательным пальцами.
     — …с бюста бледного Паллады… — сказал он с улыбкой.
     Её глаза удивлённо расширились.
     — Ты первый, кого я знаю, кто помнит из того стихотворения больше, чем та часть с «никогда». Ты не представляешь, как меня бесит, когда мне цитируют это «никогда, никогда».
     Он нежно погладил её грудь и прочитал:
— И сидит, сидит зловещий. Ворон черный. Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда,
Он глядит, уединенный, точно демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет — никогда![44]

     — Вау, — тихо сказала Ленора. — У меня ещё не было парней, которые читали бы мне стихи.
     — У меня не было девушки, которая чуть было не побила меня в скрэббл.
     — И я требую реванша! — сказала она.
     Он вскинул брови.
     — Сейчас?
     — Нет, не сейчас, глупый. — Она придвинулась ближе к нему. — Утром.
     — Я… я не могу, — сказал он и почувствовал, как она напряглась. — Я… э-э… у меня собака.
     Она расслабилась.
     — О. Ну, ладно.
     — Прости, — сказал он. Он имел в виду «прости за враньё», но позволил ей понять это как «прости, что не могу остаться». Он оглядел комнату в поисках часов, отыскал, и его сердце подпрыгнуло.
     — Слушай, — сказал он, — я… мне правда уже нужно идти.
     — О, конечно, — сказала Ленора не слишком довольным голосом. — Но позвони мне! Я дам тебе номер…

Глава 24

     Дон любил вспоминать их с Сарой путешествие в Новую Зеландию в 1992 году. Но в том путешествии был зачат Карл, и его рождение положило конец их совместным поездкам на следующие пару десятков лет: Сара по-прежнему ездила в разные места на конференции, но Дон всегда оставался дома. Было очень жалко пропустить её поездку в Париж в 2003 на конференцию со стильным названием «Кодирование альтруизма: Искусство и наука сочинения межзвёздных посланий». Но он всё же ездил с ней в Пуэрто-Рико в 2010 на церемонию отправки официального ответа Земли Сигме Дракона. Его брат Билл присматривал за Карлом и Эмили в их отсутствие.
     Город Аресибо расположен примерно в семидесяти пяти минутах езды к западу от Сан-Хуана, а Обсерватория Аресибо — в десяти милях к югу от него, хотя Дону показалось, что гораздо дальше — так долго они петляли по горным серпантинам. Ландшафт, как им рассказал водитель, был сплошь карстовый: известняк, в котором ветер и вода сотворили бесчисленные трещины, пещеры, подземные реки и провалы. Пещеры Рио-Камуй, одна из наиболее зрелищных пещерных систем в мире, располагались к юго-востоку от обсерватории.
     А сама огромная чаша радиотелескопа была построена именно здесь благодаря любезно предоставленной природой карстовой воронке тысячефутового диаметра, форма которой идеально подходила для радиотелескопа.
     Дон удивился, увидев, что чаша телескопа не сплошная. Она была сделана из перфорированных алюминиевых планок, которые скреплялись вместе стальными растяжками; между планками были щирокие зазоры. А под самой чашей, в её прерывистой тени разрослась густая растительность — папоротники, дикие орхидеи, бегонии. В окрестностях обсерватории Дон видел мангустов, ящериц, жаб размером с кулак, гигантских улиток и стрекоз.
     Их с Сарой разместили в одном из жилищ, предназначенных для приезжающих ненадолго учёных — деревянном домике на холме, поднятом над неровной землёй на десяти шлакоблочных колоннах. У домика была небольшая веранда (как они обнаружили, идеальное место для созерцания вечерних гроз), крошечная кухонька, одна маленькая спальня, крохотная ванная и телефон с круглым номеронабирателем. Громоздкий кондиционер был установлен прямо за одним из окон, которые закрывались снаружи деревянными ставнями.
     Помимо чисто технического удобства для посылки ответного сообщения выбор Аресибо имел также глубокое символическое значение. Семидесятидевятилетний Фрэнк Дрейк присутствовал в центре управления большой антенной, когда Сара с помощью USB-кабеля подключила свой ноутбук, содержащий мастер-копию ответного сообщения, к передатчику. Послание Дрейка к M13 — до сего момента наиболее известное межзвёздное послание SETI — было отправлено из этого самого места тридцать шесть лет назад.
     Как и планировалось, ответ содержал тысячу заполненных «анкет», случайно выбранных из 1206343 наборов ответов, оставленных посетителями на веб-сайте, в создании которого Сара принимала участие. По правде, случайно выбранными были лишь 999 из них; тысячный, засунутый куда-то в середину, принадлежал самой Саре. Разумеется, она не тайком его туда поместила. После того, как Дон и Карл вложили эту идею ей в голову, она высказала её собрании функционеров SETI, и отделу связей с общественностью она пришлась по душе. Публике такое очень понравится, сказали они.
     На церемонии ключевым исследователям раздали сувенирные CD-ROMы с архивными копиями ответного послания, однако ответы, которые были даны на вопросы «анкеты» реальными людьми, не сделали достоянием общественности. В соответствии с просьбой драконианцев они до сих пор хранились в тайне, чтобы мнение одних участников опроса не влияло на мнение других в случае, если понадобится задать дополнительные вопросы.
     Пол в центре управления был выложен бежевой и коричневой плиткой, чередующейся в шахматном порядке, и от вида этого узора у Дона кружилась голова, даже больше, чем от зрелища гигантской чаши телескопа и смонтированной над ней 600-тонной инструментальной платформы, видимых сквозь наклоненное наружу окно.
     Учёные, журналисты и небольшое количество таких, как он, родственников втиснулись в центр управления.
     Электрические вентиляторы стояли на кожухах аппаратуры или лепились к ним сбоку, но, несмотря на раннее утро, жара стояла невыносимая. Дон смотрел, как Сара садится за центральный Г-образный стол и вызывает ответное сообщение со своего ноутбука. Он предложил ей произнести какую-нибудь запоминающуюся фразу — её собственные слова о «маленьком шаге» — но она отказалась; то, что она отправляла к звёздам, было важнее всего, что она могла при этом сказать. Так что, пробормотав лишь «Всё в порядке, запускаю» она кликнула мышкой куда-то в экран, и на мониторе ноутбука появилась надпись «Идёт передача».
     Раздались крики, откуда-то появилось шампанское. Дон стоял на периферии собрания, наслаждаясь зрелищем счастливой Сары. Немного погодя седовласый представитель Международного Астрономического Союза зазвенел по своему бокалу с шампанским модной монблановской ручкой, привлекая всеобщее внимание.
     — Сара, — сказал он, — у меня есть для вас кое-что. — Он открыл один из укреплённых на стене металлических шкафчиков. Внутри оказался памятный приз: с мраморным основанием, увитой шёлковыми лентами центральной колонной и, наверху, с крылатой Афиной, тянущейся к звёздам. Он наклонился, достал трофей из шкафчика и поднял перед собой, словно оценивая большую бутылку вина. А потом, громко и отчётливо, чтобы услышали все, прочитал надпись на табличке:
     — «Саре Галифакс», — сказал он, — «которая догадалась».

     Дон поднимался по лестнице, ведущей от полуподвальной квартирки Леноры наружу. Уже перевалило за одиннадцать, а район здесь, как она сказала, был не слишком спокойный. Но сердце у него колотилось не из-за этого.
     Что он наделал?
     Это случилось так быстро, хотя и было очень наивно с его стороны не догадаться, к какому завершению вечера клонит Ленора. Но прошло уже шестьдесят лет с тех пор, как ему в прошлый раз было двадцать, и даже тогда он разминулся с сексуальной революцией на десять лет. Свободная любовь 1960-х была для него слишком рано; как война во Вьетнаме и Уотергейт, это были вещи, оставившие по себе лишь смутные детские воспоминания и, разумеется, никакого непосредственного опыта.
     Когда же, в пятнадцать, он начал собственные неумелые вылазки в область секса — по крайней мере, секса вдвоём — люди уже боялись болезней. А одна девочка из его класса уже успела забеременеть, и это оказало остужающий эффект на остальных. И всё же, хотя моральная сторона секса тогда уже не была существенной — каждый в поколении Дона хотел этим заниматься, и очень немногие, по крайней мере, в зажиточном пригородном районе Торонто, где он вырос, считали, что этого нельзя делать до брака — сам акт всё ещё считался чем-то серьёзным, хотя, если вспомнить, что началось десять лет спустя, их страхи подцепить гонорею или лобковых вшей казались откровенно смешными.
     Но — как это говорится? Старое снова становится новым? СПИД, слава Богу, был побеждён — почти каждый ровесник Дона знал кого-нибудь, кто умер от этой проклятой болезни. Большинство других передающихся половым путём болезней также были уничтожены или очень легко излечивались. А безопасные, фактически стопроцентно надёжные средства химической контрацепции для мужчин и женщин были легко доступны в Канаде. Всё это в комбинации с общим спадом напряжённости привело ко второй эре сексуальной открытости, невиданной со времён Хейт-Эшбери[45], Рокдейл-колледжа[46] и, конечно же, «Битлз».
     Но, думал Дон, шагая по разбитому тротуару, он знает, что это всё отговорки. Неважно, в каком состоянии находится мораль современной молодёжи — она не из одного с ним мира. Важно то, что думает его поколение — он и Сара. Он сумел прожить шестьдесят лет, даже раз не сбившись с прямого пути, и вдруг — бабах!
     Сворачивая с Эвклид на Блур, он достал датакомм.
     — Звонить Саре, — сказал он; ему нужно было услышать её голос.
     — Алло?
     — Привет, дорогая, — сказал он. — Как… как спектакль?
     — Отлично. У того парня, что играл Тевье, голоса немного не хватает, но он всё равно очень хорош. А как твои крылышки?
     — Здорово. Просто здорово. Я сейчас иду к метро.
     — О, хорошо. Только я тебя уже, наверное, не дождусь.
     — Конечно, конечно, ложись. Только оставь мою пижаму в ванной.
     — Ладно. Увидимся.
     — Ага. И…
     — Да?
     — Я люблю тебя, Сара.
     Когда она ответила, в её голосе слышалось удивление.
     — Я тоже тебя люблю.
     — И я уже иду домой.

Глава 25

     — Но я всё равно не понимаю, — сказал Дон в 2009, после того, как Сара догадалась, что первое послание с Сигмы Дракона — это опросный лист. — Я не понимаю, с какой целью инопланетяне могут интересоваться нашей моралью и этикой. Ну, то есть — разве им не всё равно?
     Сара и Дон снова были на одной из своих вечерних прогулок.
     — Потому что, — ответила Сара, когда они проходили мимо дома Фейнов, — все разумные расы со временем столкнутся с похожими проблемами, и если в их среде имеются индивидуальные психологические вариации — а они обязательно есть, если только они не объединились, как ты предлагал, в ульевый разум — то они эти проблемы обсуждают.
     — Почему ты считаешь, что психологические вариации обязательно есть? — спросил он.
     — Потому что вариативность — это то, без чего нет эволюции: если нет вариаций, то естественному отбору нечего закреплять, а без естественного отбора нечему вывести разнообразие видов из слизи. Психология ничем не отличается от любого другого сложного признака: она обязательно будет вариативна в любом месте вселенной. А это означает наличие споров по фундаментальным вопросам.
     — Ладно, — согласился он. Задувал прохладный ветер; он пожалел, что не надел рубашку с длинным рукавом. — Но проблемы морали, которые обсуждают они, совершенно не обязательно те же, что обсуждаем мы.
     Сара покачала головой.
     — Готова биться об заклад, что перед ними встанут те же самые вопросы, что и перед нами, поскольку развитие науки всегда ведёт к одним и тем же базовым моральным затруднениям.
     Он пнул камешек носком башмака.
     — Например?
     — Ну, возьмём, к примеру, аборт. Именно научный прогресс вывел его на первый план; технология, позволяющая надёжно прервать развитие плода, не убив и не искалечив мать — это достижение науки. Теперь мы можем это делать, но должны ли мы делать это?
     — Но, — сказал он, — предположим, что драконианцы — это и правда драконы — ну, вроде как, рептилии. Я знаю, что это наверняка не так; я знаю, что название образовано от созвездия, которое и видно-то только с нашей стороны. Но допустим. Если это раса разумных рептилий, то аборт — не технологическая проблема. Уничтожение яиц в кладке не наносит матери совершенно никакого вреда.
     — Ладно, хорошо, допустим, — сказала она. Камешек, который Дон раньше пнул, теперь оказался у ней на пути, и она отправила его ещё дальше. — Но это не аналог аборта; аналог аборта — это уничтожение оплодотворённого яйца до того, как оно будет отложено, пока оно находится в организме матери.
     — Некоторые рыбы вымётывают неоплодотворённую икру в воду, и только после этого она оплодотворяется семенной жидкостью самцов, которые также выпускают её прямо в воду. Оплодотворение происходит вне организма самки.
     — Хорошо, — сказала Сара. — У существ такого типа не будет проблемы абортов в именно такой же форме, как у нас, но, как я говорила в «As It Happens», у водных существ вряд ли когда-либо появятся радио и другие технологии.
     — Но всё-таки, почему аборт — это моральная проблема? То есть, для людей-то понятно — потому что мы считаем, что в какой-то момент в теле появляется душа, и мы не можем договориться, в какой именно. Но в послании инопланетян нет ничего про душу.
     — «Душа» — это просто сокращённое название для вопроса о том, когда начинается жизнь, а этот вопрос касается уже всех — по крайней мере, тех рас, у которых есть собственная программа SETI.
     — Почему?
     — Потому что SETI базируется на понимании того, что жизнь, как антитеза не-жизни, важна, и что поиск её осмыслен. Если тебя не волнует разница между жизнью и не-жизнью, то ты занимаешься астрономией, а не SETI. А где проходит эта граница, всегда было интересно людям, которые ценят жизнь. Большинство людей согласятся, что убить собаку без особой на то причины — плохо, потому что собака, очевидно, живая — но живой ли эмбрион? Это спорно; и каждая раса должна будет определить, когда же он становится живым.
     — Ну, это происходит либо при зачатии, либо при рождении, так ведь?
     Сара покачала головой.
     — Нет. Даже здесь, на Земле, есть культуры, в которых не дают детям имён, пока те не проживут сорок дней, и я даже слышала аргументы в пользу того, что дети не являются людьми, пока им не исполнится три года или около того — пока они не начнут формировать постоянных, долговременных воспоминаний. И даже тогда остаётся обширное пространство для споров. Мы знаем, что драконианцы размножаются половым путём, перемешивая гены в процессе; это очевидно из их послания. И, кстати, я подозреваю, что этот способ размножения очень распространён во вселенной: он даёт огромные возможности для эволюции, создавая новый расклад генов в каждом новом поколении вместо того, чтобы ждать случайной мутации от залётной частицы космических лучей в случае организмов, производящих идентичные копии себя. Вспомни, что жизнь на этой планете впервые возникла четыре миллиарда лет назад, и первые три с половиной миллиарда оставалась в основном неизменной. Но когда полмиллиарда лет назад, во время кембрийского взрыва, был изобретён секс, сразу — бабах! — эволюция вдруг помчалась вперёд скачками. И любая раса, размножающаяся половым путём, наверняка будет обсуждать этичность уничтожения уникальной комбинации генетического материала, даже если они единодушно считают, что таковой не является живым до самого момента рождения.
     Дон нахмурился.
     — Это звучит как моральные терзания по поводу уничтожения снежинок. Уникальность ещё не означает ценность — особенно если каждый объект данного класса уникален.
     Перед ними перебежал через дорогу бурундук.
     — Кроме того, — продолжал Дон, — говоря об эволюции, разве проблема абортов не должна решиться сама собой через достаточно длительное время? Ведь естественный отбор, очевидно, будет давать преимущество тем, кто на практике решает не прерывать беременность перед теми, кто решает сделать аборт, потому что каждая прерванная беременность — это минус один набор твоих генов в генетическом пуле. Через достаточное количество поколений сторонники абортов просто исчезнут из популяции.
     — Боже! — сказала Сара, качая головой. — Какая отталкивающая идея! Но даже если так, это будет верно только тогда, когда желание делать выбор в пользу репродукции — это единственный фактор, влияющий на то, доживёт ребёнок до репродуктивного возраста без чрезмерных затрат ресурсов или нет. Взять, к примеру, Барб и Барри — они ведь фактически посвятили всю свою жизнь Фредди. — У сына Барб — кузины Сары — была тяжёлая форма аутизма. — Я, конечно, люблю Фредди, но он, по сути, занимает место другого ребёнка, вырастить которого потребовало бы многократно меньше усилий, и который бы с гораздо большей вероятностью дал бы Барб и Барри внуков.
     — Ты прекрасно знаешь, что из-за дефекта плода делается исчезающее малая часть абортов, — сказал Дон. — Аборты мы делаем столетиями, а пренатальное сканирование — лишь последние несколько десятков лет. Инфантицид — другое дело, но…
     — Послеродовая депрессия имеет эволюционные корни в признании матери, что у неё недостаточно ресурсов для того, чтобы её данный конкретный отпрыск дожил до репродуктивного возраста, и поэтому мать экономит свои родительские инвестиции, уменьшая возможные потери и не устанавливая тесной эмоциональной связи с младенцем. Как её ни крути, эволюция всё равно сохранит механизмы, которые не всегда ведут к простому увеличению количества отпрысков. Однако даже если исключить аборты, то я по-прежнему думаю, что бо́льшая часть разумных цивилизаций столкнётся с очень похожими моральными проблемами в ходе своего развития и увеличения технологического могущества. Я знаю, что в послании драконианцев не упоминается Бог…
     — Вот именно, — вставил Дон.
     — …но каждой расе, сумевшей прожить достаточно долго, рано или поздно придётся столкнуться с последствиями того, что она начнёт играть его роль.
     Уже стемнело; поморгав, включились уличные фонари.
     — «Бог» — это очень отягощённое понятие, — сказал он.
     — Может быть, но у нас не так много синонимов для этой концепции: если ты определяешь Бога как создателя вселенной, то все расы, живущие достаточно долго, в конце концов становятся Богом.
     — Чего?
     — Подумай. Когда-нибудь мы научимся имитировать реальность так хорошо, что она станет неотличимой от… собственно, от реальности, правильно?
     — Один из моих любимых писателей как-то сказал: «Виртуальная реальность — это не более чем воздушный поцелуй, только сильно раздутый».
     Она фыркнула, потом продолжила:
     — А достаточно сложная виртуальная реальность будет моделировать живых существ настолько хорошо, что они будут считать, что они и вправду живые.
     — Полагаю, так, — сказал он.
     — Наверняка. Ты видел игру «The Sims», в которую Карл любит играть? Моделирование реальности, на которое мы способны уже сегодня, поразительно, а ведь цифровыми компьютерами мы пользуемся всего сколько? Шестьдесят пять лет. Вообрази, какую реальность ты сможешь смоделировать, имея в своём распоряжении в тысячу, миллион, миллиард раз бо́льшие вычислительные ресурсы — которые у нас, и у любой технологически развитой расы, в конце концов появятся. И снова — где ты проведёшь границу между жизнью и не-жизнью? Какими правами обладают смоделированные формы жизни? С такими моральными проблемами должны будут столкнуться все разумные расы.
     К ним приближалась другая пара, тоже, видимо, совершающая прогулку. Дон улыбнулся им, проходя мимо.
     — Фактически, — продолжила Сара, — можно утверждать, что существуют кое-какие свидетельства в пользу того, что мы сами — именно такие цифровые модели.
     — Я весь внимание.
     — В нашей вселенной существует минимально возможное расстояние. Планковская длина: 1,6×10-35 метров, или 10-20 размера протона; ты не можешь измерить расстояние меньше этого, предположительно, из-за квантовых эффектов.
     — Так.
     — И, — продолжала она, — если хорошо подумать, то должен существовать и наименьший отрезок времени: раз частица света должна находиться либо в планковской ячейке А, либо в соседней с ней планковской ячейке B, то время, которое требуется ей, чтобы переместиться из одной ячейки в другую — время, за которое фотон перескакивает из этой ячейки планковского размера в ту ячейку планковского размера — это наименьший возможный период времени. И этот период — планковское время — равняется 10-43 секунды.
     — Часы Короткого Сейчас, — скаламбурил Дон
     — Именно! Но задумайся о том, что это означает. Мы живём во вселенной, слепленной из маленьких дискретных кусочков пространства, которая стареет на маленькие дискретные кусочки времени за раз — то есть, во вселенной, где существуют пикселы пространства и такты времени. На самом базовом, фундаментальном уровне мы — цифровые существа.
     — Квантовая физика не как базовая природа реальности, а как побочный эффект — как это можно назвать? — побочный эффект уровня детализации смоделированного мира. — Он сделал потрясённое лицо. — Круто.
     — Спасибо, — сказала она. — Но из этого следует, что наш мир, со всеми его пикселами пространства и времени, может быть ничем иным, как игрой «The Sims» какой-нибудь очень продвинутой цивилизации — а из этого следует, что где-то существует программист.
     — Хотел бы я знать адрес его е-мэйла, — сказал Дон. — Я бы обратился за технической поддержкой.
     — Ага, только помни, что если сорвёшь печать со вселенной, то лишаешься права на возврат денег. — Они свернули за угол. — И, возвращаясь к вопросу о сотворении вселенных, с помощью ускорителей частиц мы когда-нибудь сможем создавать дочерние вселенные, отпочковывая их от нашей. Конечно, мы не сможем создать полновесную вселенную, со звёздами и галактиками; мы создадим лишь соответствующую сингулярность, как та, из которой наша вселенная получилась в результате Большего Взрыва, а новая вселенная разовьётся из неё сама. Физика утверждает, что такое возможно, и я подозреваю, что практическая реализация — это лишь вопрос времени.
     — Понятно, — сказал Дон. — Если сделать шаг назад, то может оказаться, что мы живём во вселенной, созданной учёным из какой-то родительской вселенной с помощью ускорителя частиц?
     — Именно! — сказала Сара. — Как ты знаешь, я люблю следить за идущими в Штатах дебатами по поводу преподавания эволюции и разумного замысла. Я-то, как тебе известно, эволюционист — но я не согласна с аргументами, которые приводят эволюционисты. Они продолжают утверждать, что наука не может принять сверхъестественных причин, имея фактически в виду, что любое научное объяснение по определению должно ограничиваться причинами, принадлежащими этой вселенной.
     — И что же в этом неправильно?
     — Да всё неправильно, — сказала она. — Это определение научности не даёт нам прийти к выводу о том, что мы есть продукт труда других учёных, работающих в реальности за пределами нашей. Это оставляет нас с нелепым «научным» мировоззрением, которое с одной стороны допускает, что мы рано или поздно научимся создавать идеально смоделированные реальности или дочерние вселенные, но с другой стороны не способно признать, что мы сами можем жить в одной из таких штук.
     — Может быть, учёных не интересует этот вопрос просто потому, что он на самом деле не даёт никаких ответов, — сказал Дон. — Думаю, кто-нибудь вроде Ричарда Докинза мог бы сказать: ну и что, что нас создали какие-то другие разумные существа? Это не даёт ответа на вопрос о том, откуда взялись они сами.
     — Но наука — и, в частности, теория эволюции, за которую Докинз стоит горой — это, в основном, прослеживание генеалогий и заполнение недостающих звеньев. Если взглянуть на эволюцию пошире, то можно сказать, что вопрос о том, действительно ли птицы произошли от динозавров, нелеп и не стоит усилий, так же, как вопрос о том, была ли Люси нашим предком, потому что единственный по-настоящему интересный вопрос — это откуда взялся наш самый первый предок, общий предок всех живых существ. Это неверно; это один из очень интересных вопросов, но не единственный, на который стоит искать ответ. Живём ли мы в искусственно созданной вселенной — этот вопрос интересен сам по себе, и он достоин внимания учёных. И если создатель и правда существует, или раса разумных становится таким создателем сама, это немедленно поднимает моральный вопрос о том, какую ответственность и обязательства несут создания перед своим создателем и несут ли вообще, а также обратную, которой, по моему мнению, уделяется совершенно недостаточно внимания: об ответственности и обязательствах нашего возможного создателя перед нами.
     Дон сделал широкий шаг в сторону и уставился в тёмное небо.
     — Эй, Господи, — сказал он, — целься точнее…
     — Нет, серьёзно, — сказала Сара, — технологии дают виду способность предотвращать появление жизни, создавать жизнь, забирать жизнь в масштабах больших и малых; технологии же в конечном итоге дадут нам способности, которые мы бы назвали божественными, и, пусть даже наука в её современном определении и неспособна этого увидеть, из этого вытекает возможность того, что мы сами есть результат деятельности какого-то другого существа, которое уже в силу того факта, что он создал нас, также заслуживает называться Богом. Это не значит, что мы должны ему поклоняться — но это значит, что нам и любой другой технологически развитой цивилизации придётся отвечать на вопросы, связанные с возможностью быть Богом и возможностью оказаться детьми Бога.
     Они перебежали через дорогу перед приближающейся машиной.
     — И что же, инопланетяне с Сигмы Дракона написали нам, чтобы спросить у нас совета? — сказал Дон. — В таком случае, помоги им небо.

Глава 26

     Сара говорила, что одной из привлекательных сторон возвращения молодости является возможность прочесть все великие книги. Дон не назвал бы книгу, которую сейчас читал, великой — это был триллер того типа, что во времена его молодости выставляли в аптеках на крутящихся стендах — однако ему доставляла радость сама возможность снова читать, не напрягая глаза и не пользуясь при этом костылями.
     Вскоре, однако, книга ему наскучила, и он велел датакомму пробежаться по телеканалам в поисках чего-нибудь, что могло бы его заинтересовать.
     — Глянь-ка, — сказал он, понимая взгляд от составленного для него датакоммом списка, — «Дискавери» показывает ту старую документалку про первое послание.
     Сара, сидевшая на диване, посмотрела в его сторону; он сидел, развалясь, в кресле.
     — Какую документалку? — спросила она.
     — Ну, ту, — ответил он немного нетерпеливо, — часовую программу про то, как ты отправляешь ответ на Сигму Дракона.
     — О, — сказала Сара. — Вспомнила.
     — Не хочешь посмотреть?
     — Нет. Наверняка у нас где-то есть запись.
     — И наверняка в формате, который уже ничем не читается. Я включу.
     — Лучше не надо, — сказала она.
     — Ой, да ладно! Будет весело. — Он посмотрел на висящую над камином видеопанель. — Телевизор; включить; канал «Дискавери».
     Картинка была очень чёткой, цвета — яркими. Дон и забыл, что тогда уже было телевидение высокого разрешения; множество старых сериалов он не мог больше смотреть из-за низкого качества картинки.
     Фильм уже начался. Сначала шли виды радиотелескопа Аресибо с высоты птичьего полёта под голос ведущего — канадского, кстати, актёра, как его звали? Мори Чайкин? Вскоре их сменила краткая история SETI: уравнение Дрейка, проект «Озма», табличка на «Пионере-10», золотой диск «Вояджера» — дизайн которого, как не могла не упомянуть передача канадской редакции канала «Дискавери», был разработан торонтцем Джоном Ломбергом. Дон уже и забыл, как много в этом фильме было не про Сару и её открытие. Может быть, стоит сходить на кухню принести чего-нибудь попить, и…
     И внезапно на экране появилась она, и…
     И он посмотрел на жену, сидящую рядом на диване, и потом снова на экран, и снова на Сару, и снова в телевизор. Она неподвижно смотрела на камин — не на магнифотовую панель над ним, и лицо её покраснело, словно от смущения, потому что…
     Потому что на экране она выглядела настолько моложе, настолько крепче. В конце концов, это ведь снято тридцать восемь лет назад, когда ей было сорок девять. Это было что-то вроде роллбэка, возврата в предыдущее состояние; конечно, не настолько далеко, насколько вернулся он, но всё равно было горько от воспоминания о неслучившемся.
     — Прости меня, дорогая. Мне так жаль, — тихо сказал он, и потом громче, в пространство: — Телевизор; выключить.
     Она повернулась к нему; её лицо было бесстрастно.
     — Мне тоже, — сказала она.

     Позже в тот же день Сара поднялась наверх в бывшую комнату Карла, чтобы поработать с гигантской кипой бумаг, принесённой Доном из университета.
     Дон тем временем спустился в подвал. Они с Сарой почти перестали им пользоваться, когда состарились. Ведущие туда ступени были особенно круты, а поручни имелись только со стороны стены. Но сейчас спуск не составлял для него труда, а в этот жаркий летний день там было самое прохладное место в доме.
     Не говоря уж о том, что самое уединённое.
     Он присел на один из стоящих здесь старых диванов и с неприятным ощущением внутри огляделся вокруг. Здесь творилась история. Вон там Сара догадалась о смысле оригинального сообщения. И история может быть сотворена в этом доме снова, если она сможет расшифровать второе послание драконианцев. Возможно, когда-нибудь на их газоне установят памятный знак.
     Дон крепко сжимал в руке датакомм, и его пластиковый корпус намок от пота. Хотя он представлял себе, как увидит Ленору снова, он знал, что этого никогда не будет. Но она заставила его пообещать, что он позвонит, и он не мог просто бросить её, покинуть в неведении. Это будет неправильно, мелко и жалко. Нет, он должен позвонить ей и попрощаться, как подобает. Он скажет ей правду, скажет, что она в его жизни не единственная.
     Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, открыл датакомм, тут же захлопнул его и потом, наконец, снова открыл, осторожно, словно приподнимая крышку гроба.
     И заговорил с маленьким устройством, сказав ему, с кем хочет связаться, и…
     Гудки. Колокольный звон. А потом…
     Резкий голос.
     — Алло?
     — Привет, Ленора, — сказал он; сердце выпрыгивало из груди. — Это Дон.
     Молчание.
     — Ну, ты помнишь, Дон Галифакс.
     — Алло, — повторила Ленора ледяным голосом.
     — Послушай, прости, что я не звонил, но…
     — Прошло три дня.
     — Да, я знаю, знаю, я виноват. Я правда собирался позвонить. Я не хотел, чтобы ты думала, будто я — один из тех парней, что… ну, из тех парней, что потом не звонят.
     — Но ты удачно им прикинулся, — сказала она.
     Его передёрнуло.
     — Прости. Ты достойна лучшего…
     — Ещё как.
     — Да, я знаю. Но, послушай, я…
     — Разве тебе было не хорошо со мной?
     — Мне было просто великолепно, — сказал он. И то была правда — практически единственный раз за много недель, когда он почувствовал себя счастливым. Не только из-за секса, но и из-за того, что рядом кто-то, живущий в одном ритме с ним, и…
     Ленора, казалось, начала оттаивать.
     — Это хорошо. Потому что мне тоже. Ты… ты — это правда нечто.
     — Гммм… спасибо. И ты тоже. Но, гммм…
     — Слушай, — тон её голоса намекал, что она проявляет особое благоволение, — завтра я занята в продуктовом банке. Но в воскресенье я свободна. Может, сходим куда-нибудь?
     Нет, подумал Дон.
     — Что у тебя на уме? — спросил он, и сам поразился тому, что говорит это.
     — По прогнозу будет отличная погода. Как насчёт выбраться на Сентер-айленд[47]?
     Я не могу этого сделать, подумал он. Я этого не сделаю.
     — Дон? — позвала Ленора, прерывая неловкую паузу.
     Он закрыл глаза.
     — Конечно, — сказал он. — Конечно, почему нет?

     Дон прибыл к пристани парома в конце Бэй-стрит примерно на десять минут раньше, и оглядывал толпу в поисках…
     А, вот же она: Ленора, «что блистает ярче всех земных огней». Она бежит к нему, в суперкоротких белых шортах и свободном топе, сжимая гигантскую шляпу от солнца. Она вытянулась и поцеловала его в губы, а потом отстранилась, улыбаясь, и…
     И его как громом поразило. У себя в голове он её состарил; он воображал её тридцатипятилетней, этот возраст казался ему более подходящим для женщины, с которой ему захотелось бы заговорить, но вот она перед ним, со свежим лицом и веснушками, и выглядит на десять лет моложе.
     Они погрузились на «Макс Хейнс», белый двухпалубный паром, и отправились в полуторакилометровое плавание на Сентер-айленд с его набережными, пляжами, парками развлечений и садами.
     Леноре захотелось сюда приехать, по её словам, потому что она соскучилась по водным просторам. Но результат оказался не слишком вдохновляющим: чайки, пожирающие отбросы, оказались не лучшей заменой ванкуверским большим голубым цаплям, и, кроме того, в воздухе не было солёного морского запаха. После высадки они часа полтора бегали трусцой. Дон нашёл это занятие бодрящим; кроме того, ему нравилось ощущать, как его волосы — да-да, волосы! — развеваются на ветру.
     После этого они просто бродили по мощёным дорожкам, тщательно обходя гусиный помёт. По правую руку у них был залив, а за ним — собственно Торонто, город, за ростом и расширением которого Дон наблюдал бо́льшую часть столетия. В его силуэте по-прежнему доминировала Си-Эн Тауэр, когда-то давно самое высокое отдельностоящее сооружение в мире; подростком он со своим другом Айвеном ходил смотреть, как грузовые вертолёты поднимают наверх её огромные секции.
     Угловатые небоскрёбы, как линии гигантского штрих-кода, тянулись вправо и влево от телебашни. Он помнил время, когда деловой центр Торонто был крошечным скоплением высоких зданий, но сегодня он тянулся и тянулся вдоль всего побережья, на запад к Миссисоге и на восток, туда, где на его пути вставали Утёсы Скарборо.
     В течение жизни Дона изменился не только силуэт города — и всё же некоторые вещи не изменились так, как он от них ожидал. Он помнил, как ходил с отцом на «Космическую одиссею 2001» в год её выхода, в 1968. Чем хорошо родиться в год, оканчивающийся нулём — гораздо легче считать. Даже ребёнком он знал, что в 2001 ему будет сорок один, а его отцу, сидящему рядом в кинотеатре «Глендейл», сейчас было сорок три, то есть Дон будет младше него, когда чудеса, показанные в фильме, станут реальностью: космопланы «Пан-Американ», гигантские орбитальные станции в форме колёс и отели «Говард Джонсон» на них, города на Луне, экспедиции к Юпитеру, криогенная заморозка, и — «Открой причальные ворота, Хэл»[48] — искусственный интеллект.
     Но когда наступил настоящий 2001 год, ничего этого не было. Так что Дон, пожалуй, не должен бы так удивляться тому, что и нелепые чудеса, предсказанные научной фантастикой первого десятилетия нового века, также не смогли воплотиться в жизнь. Технологическая сингулярность так и не наступила; радикальные телесные модификации, достигаемые как генетически, так и с помощью вживляемых искусственных компонентов, так и не стали популярными; нанотехи, способные превращать что угодно во что угодно, по-прежнему оставались недостижимой мечтой.
     Дон смотрел через залив на город, в котором родился. У подножия телебашни виднелся стадион, на котором играли «Блю-Джейз». Он указал на него.
     — Смотри! Над «Скайдомом» раскрыли купол.
     Ленора поглядела на него так, словно он заговорил на иностранном языке…
     О чёрт! Для него это по-прежнему был «Скайдом», как и для многих людей его возраста. Но он не носил этого имени уже больше сорока лет. Господи, пропасть между ними была во всём, везде.
     — В смысле, над «Роджерс-Центром»[49]. Крыша открыта.
     Это было настолько тривиальное наблюдение, что он был уже не рад, что заговорил об этом.
     — Ну, сегодня и правда замечательный день, — сказала Ленора. Он порадовался, что она не стала обращать внимания на его оговорку.
     Они шли, держась за руки; люди на скейтбордах, ховербордах, роликовых коньках, или просто бегом обгоняли их с обоих сторон. Она надела свою большую мягкую шляпу; с её светлой кожей она наверняка моментально обгорает. Он же, со своей стороны, наслаждался тем, что находится под солнцем без шляпы. После четырёх десятков лет облысения было здорово снова иметь свою собственную встроенную защиту от солнца.
     Они болтали о всякой всячине: деятельное, оживлённое общение, так непохожее на, как называл это один из его друзей, «общительное молчание» пожилых женатых людей, у которых уже не один десяток лет назад кончились мнения для обмена, нерассказанные шутки и необсуждённые темы.
     — Ты играешь в теннис? — спросила Ленора, когда они проходили мимо пары с ракетками.
     — Не играл уже… — Со времён ещё до твоего рождения.
     — Надо как-нибудь сыграть. Могу тебе сделать гостевую карту в «Харт-Хауз»[50].
     — Было бы здорово, — ответил он. И он правда так считал. Он вёл сидячую жизнь, когда первый раз был молод; сейчас же его в жизни восхищал чисто физический аспект. — Но ты должна понимать, что я тебя разделаю под орех. Моё тело усовершенствовали, когда я лежал в больнице.
     Она ухмыльнулась.
     — Да что ты говоришь?
     — Точно-точно. Можешь называть меня Бьорн Борг.
     Она посмотрела на него в полной растерянности, и его сердце трепыхнулось. Сара бы поняла эту шутку.
     — Э-э… — сказал он, с болезненной отчётливостью вспомнив слова Джонни Карсона[51] о том, что шутка не смешная, если её приходится объяснять. — Бьорн Борг — это знаменитый теннисист, выиграл Уимблдон пять раз подряд. А ещё Борг — это была такая инопланетная раса в старом сериале «Звёздный путь». Борги расширяли возможности своего тела с помощью технологий, ну и вот… гмм…
     — Какой же ты у меня дурень, — сказала Ленора, тепло ему улыбаясь.
     А он вдруг застыл на месте и посмотрел — впервые посмотрел по-настоящему — на Ленору.
     Она учится в магистратуре, специализируется по SETI.
     Любит ходить в рестораны, любит говорить о философии и политике.
     Она уверенная в себе и весёлая и с ней хорошо.
     А сейчас она даже говорит совсем как…
     Но до сих пор ему не приходило в голову всё это сложить. Она напоминала ему…
     Конечно. Конечно.
     Она напоминала ему Сару, такую, какой она была в двадцать пять, когда Дон влюбился в неё.
     О, конечно, внешне они были совершенно разные, и, вероятно, именно поэтому он до сих пор не замечал того, в чём они схожи. Ленора была ниже ростом, чем Сара — по крайней мере, ниже её в молодости. И у Сары раньше были каштановые волосы, а глаза и сейчас серо-голубые, в то время как Ленора рыжая, веснушчатая, зеленоглазая.
     Но по духу, по отношению к жизни, по жизнерадостности они были родственными душами.
     К ним приближалась молодая пара: женщина азиатской внешности и белый мужчина; мужчина катил перед собой коляску. На Доне были солнечные очки — как и на Леноре — так что он не чувствовал никаких угрызений, подробно осмотрев красивую женщину с длинными чёрными волосами, одетую в розовые шорты и красную майку.
     — Какой милый ребёнок.
     — Э-э… ага, — ответил Дон. Ребёнка он даже не заметил.
     — А ты… ты любишь детей? — спросила Ленора каким-то неуверенным голосом.
     — Конечно. А как же.
     — Я тоже, — сказала она.
     На лужайке недалеко от дорожки стояла парковая скамейка, обращённая лицом к заливу и городу. Дон указал на неё подбородком, и они подошли и сели. Он обнял её за плечи, и они стали смотреть на залив и на ползущие по нему паромы.
     — А ты хотела бы иметь собственных детей? — спросил он.
     — О, да. Непременно.
     — И как скоро?
     Она положила голову ему на плечо. Её волосы немного раздувал ветер, и тогда они хлопали его по щеке.
     — Ну, я не знаю. Годам к тридцати, я думаю. Я знаю, что это ещё очень нескоро, но…
     Она затихла, но он обнаружил, что качает головой. Пять лет пролетят только так; кажется, только вчера ему было семьдесят. Чёрт возьми, ему и шестьдесят-то было совсем недавно. Годы проносятся мимо, и…
     И ему стало интересно, по-прежнему ли это так. Он, несомненно, ощущал кажущееся ускорение течения времени, когда стал старше, и он читал популярное психологическое объяснение этого явления: что, когда ты десятилетний ребёнок, каждый год увеличивает прожитую жизнь сразу на десять процентов, и поэтому кажется бесконечно долгим, но когда тебе пятьдесят, год — это всего два процента твоей жизни, так что он пролетает в мгновение ока. Интересно, что станет с его ощущением времени сейчас, когда он снова молод. Он станет одним из первых людей, кто сможет проверить правильность стандартного объяснения.
     Ленора больше ничего не говорила; просто смотрела на озеро. И всё-таки есть в этом какая-то ирония, подумал он. Её мысли убегали дальше в будущее, чем его. Но он-то считал, что с будущим покончено, и, хотя и знал то стихотворение, но не собирался « гневаться на света умиранье»[52]…
     Через пять лет Ленора, надо полагать, защитится, получит свою степень и начнёт делать успешную карьеру.
     А Сара через пять лет вероятнее всего уже будет…
     Он терпеть не мог об этом думать, но это было неизбежно. К 2053 году Сара почти наверняка умрёт, и он…
     И он останется один. Если только…
     Если только он…
     Если только он не найдёт кого-нибудь ещё.
     Но он видел на «вечеринке крылышек», насколько мелки и пусты сегодняшние двадцатипятилетние. Люди его физического возраста никогда не будут для него эмоционально и интеллектуально привлекательны. А вот Ленора почему-то другая, и…
     И было ещё рано облекать это в слова, но реальность уже была ясна: его будущее с Ленорой или, надо полагать, с любой женщиной тех лет, на которые он выглядит, будет зависеть от его желания снова стать отцом.
     Господи, снова иметь детей! Снова полночные кормления, смена пелёнок, чтение нотаций?
     И всё же…
     И всё же люди, вероятно, простили бы его, если бы он завёл новую семью. Он знал, что каким бы логичным ни казалось ему самому его желание искать общества кого-то настолько моложе Сары, в глазах его друзей и семьи это будет выглядеть вульгарным, они сочтут, что он стал думать членом вместо головы. Но если они посчитают, что это продиктовано желанием снова стать отцом, то, возможно, всё будет не так плохо.
     В эту эпоху открытой сексуальности в виртуале и реале такого, вероятно, уже не было, но во времена его молодости у многих его знакомых были любимые модели в «Плейбое». У него самого такой была Викки Смит — или, по крайней мере, такое имя было под портретом блондинки из Техаса рубенсовских пропорций и ростом пять футов двенадцать дюймов[53], ставшей Мисс Май в 1992 году. Но к тому времени, когда она стала Мисс Года в 1993, она сменила имя на Анна Николь Смит. И прославилась ещё больше, когда в двадцать семь вышла замуж за миллиардера возрастом под девяносто.
     Вот с чем это будут сравнивать люди его поколения. Хоть он и не был миллиардером, однако получил то, на что тот старый пердун без сомнения согласился бы обменять всё своё состояние. И фальшивкой здесь был он, а не женщина. У Анны Николь Смит был размер A, пока грудные импланты не продвинули её вперёд на три следующие буквы алфавита. Но Ленора была настоящая — ну, настолько настоящая, насколько вообще возможно в наше время. Это Дон переделал всего себя, хотя почему-то ему самому терапия, удлиняющая теломеры хромосом, казалась менее отталкивающей, чем разрезание плоти и вставка в неё мешков с силиконом.
     Тем не менее: восьмидесятисемилетний мужчина и двадцатипятилетняя женщина! Что скажут люди! Но если у него появятся дети, если бы он снова станет папой очаровательных малышей, то это будет хорошо и нормально и правильно, и, может быть, все поймут и все простят.
     Конечно, это совершенно никакая причина для того, чтобы стать отцом, но в первый раз он вообще ни о чём не думал; это не нуждалось ни в каких оправданиях. Это просто казалось совершенно естественным, когда они с Сарой поженились.
     Три утки опустились на поверхность воды, подняв за собой небольшую рябь. Ленора теснее прижалась к Дону.
     — Сегодня такой хороший день, — сказала она.
     Он кивнул и нежно погладил её по плечу, думая о том, что готовит им будущее.

Глава 27

     Дон действительно великолепно провёл этот день, и на острове, и по возвращении в Ленориной квартире. Но ей нужно было прочитать кучу материала к завтрашнему семинару, так что выбраться от неё вечером в этот раз не составило проблемы. Сара собиралась весь этот день просидеть дома — она всё ещё разбирала кипу бумаг, относящихся к первому сообщению, так что Дон немало удивился, когда на его звонок домой ответил автоответчик. Конечно, слух у Сары уже не тот; возможно, она просто не услышала звонка, или куда-то вышла, или…
     — Где находится датакомм Сары? — спросил он своё собственное устройство связи.
     — Дома, — ответил он, установив соединение со своим собратом. — На её тумбочке у кровати.
     Дон помрачнел; она никогда не выходила из дома без датакомма, а он сейчас звонил одновременно и на домашний телефон, и на её датакомм. Что-то было не так, он знал это.
     Он бегом направился к станции метро Сент-Джордж; участки пути между ним и этой станцией, и между станцией Норт-Йорк-Центр и дверью его дома были единственными, которые он мог ускорить. Остальная часть пути пройдёт на казавшейся ему улиточной скорости поездов Торонтского метрополитена — такси отсюда до Норт-Йорка обойдётся в кучу денег и вряд ли доедет быстрее.
     По закону подлости он прошёл через турникет и спустился по эскалатору как раз вовремя, чтобы увидеть закрывающиеся двери отходящего в восточном направлении поезда, а поскольку был вечер воскресенья, ожидание следующего заняло целую вечность.
     Связь работала и туннеле, но в ответ он слышал лишь гудки вызова, пока его собственный голос — его прежний голос, звучащий слабо и устало, так непохоже на сегодняшний — не произносил: «Здравствуйте. Ни я, ни Сара не можем сейчас подойти к телефону…»
     Дон сидел, уставившись в серый грязный пол и подперев голову руками.
     Наконец, через ещё одну вечность, поезд прибыл на станцию Норт-Йорк-Центр, и он кинулся прочь из вагона. Он взбежал по эскалатору, прошёл турникет и оказался на Парк-Хоум-авеню, тёмной и пустынной. Три квартала до своего дома он бежал бегом, на бегу снова звоня и снова не получая ответа. Наконец, он открыл входную дверь и…
     Она лежала лицом вниз на истёртом паркетном полу перед шкафом с зеркальными дверцами.
     — Сара!
     Её руки были раскинуты, и лёгкое летнее платье, что было на ней надето, накрывало её, словно саван. Было ясно, что она упала со ступеней, ведущих из гостиной к дверям.
     — Сара, что с тобой?
     Она пошевелилась, немного приподняла голову.
     — Нет, — сказал Дон. — Нет, нет. Не двигайся!
     — Моя нога, — тихо сказала она. — Господи, слышал бы ты этот треск…
     Много лет назад он учился оказывать первую помощь.
     — Вот эта? — спросил он, касаясь её правой ноги.
     — Нет. Другая.
     Он сдвинул платье так, чтобы видеть её ноги; синяк и опухоль были ясно видны. Он осторожно дотронулся до неё; Сара вздрогнула. В прихожей не было телефона; Саре пришлось бы вскарабкаться вверх по шести ступеням в гостиную, чтобы позвонить ему, а у неё достало бы равновесия и сил, чтобы прыгать на здоровой ноге. Он вытащил свой датакомм и сказал ему «девять-один-один» — просто имя контакта в эту пост-номерную эру.
     — Пожарные, полиция, скорая? — спросил оператор.
     — Скорая, — ответил Дон. — Пожалуйста, побыстрее!
     — Вы звоните с мобильного устройства, — сказал оператор, — но у нас есть GPS-координаты. Вы находитесь в… — она продиктовала ему адрес. — Всё верно?
     — Да, да.
     — Что случилось?
     Он судорожно вздохнул.
     — Моя жена… ей восемьдесят семь, она упала с лестницы.
     — Я высылаю к вам машину, — сказал оператор. — Устройство, с которого вы звоните, зарегистрировано на Дональда Р. Галифакса; это вы?
     — Да.
     — Ваша жена в сознании, мистер Галифакс?
     — Да. Но у неё сломана нога. Я в этом уверен.
     — Тогда не двигайте её. Не пытайтесь её передвигать.
     — Не буду. Не пытался.
     — Открыта ли дверь в ваш дом?
     Он вскинул голову. Дверь по-прежнему была открыта настежь.
     — Да.
     — Хорошо. Оставайтесь рядом с ней.
     Дон взял жену за руку.
     — Конечно. Конечно. — Боже, ну почему его не было рядом? Он заглянул в её бледно-голубые глаза, покрасневшие и полузакрытые. — Я её не оставлю. Клянусь, я никогда её не оставлю.
     Он отключился и положил датакомм на пол.
     — Прости, — сказал он Саре. — Я так виноват.
     — Всё в порядке, — слабым голосом ответила она. — Я знала, что ты скоро придёшь, хотя…
     Она оставила мысль невысказанной, но без сомнения думала, что он мог бы вернуться домой пораньше.
     — Прости, — снова сказал Дон, чувствуя, как сжимается всё внутри. — Прости. Прости меня.
     — Перестань, — сказала Сара и сумела слегка улыбнуться. — Я уверена, что всё поправимо. В конце концов, мы живём в эпоху чудес. — Строка из песни их юности. Дон узнал её, но слегка качнул головой, не понимая. Она кивнула в его сторону, и через мгновение до него дошло: она говорила о нём, его обновленном теле. Теперь уже она держала его за руку, утешая его. — Всё будет хорошо, — сказала она. — Всё будет просто прекрасно.
     Он никак не мог заставить себя встретиться с ней взглядом; они ждали, и ждали, и ждали, пока терзавшие его мысли не потонули в сирене прибывшей «скорой», и вспышки её мигалки не проникли внутрь через распахнутую входную дверь.

Глава 28

     К счастью, это оказался чистый перелом без осложнений. Ортопедия прошла большой путь с 1977 года, когда Дон сам ломал ногу во время школьного футбольного матча. Фрагменты бедренной кости Сары сложили вместе, лишнюю жидкость откачали, сделали впрыскивание кальция, которое и так было бы сделано, если бы процедура омоложения удалась, и вокруг ноги была устроена опорная конструкция — в гипс теперь заковывали только кости динозавров. Доктор сказал, что всё будет в порядке через два месяца, а поскольку в опорной конструкции были собственные маленькие моторчики, ей даже не нужны были костыли, хотя обзавестись тростью всё же было желательно.
     Также к счастью провинциальная страховка всё это покрыла. Большинство кризисов в канадском здравоохранении уже миновало. Да, был период, когда биотехнологии были ещё молоды, и их цена неконтролируемо взлетела, но цена любых технологий, даже медицинских, со временем стабилизируется. Процедуры, которые во времена его молодости стоили сотни тысяч долларов, теперь предлагались за крошечную долю этой цены. Даже передовые фармацевтические препараты стало настолько дёшево разрабатывать и производить, что правительства могли себе позволить отдавать их в третий мир бесплатно. Несомненно, когда-нибудь даже магия омоложения станет доступной всем желающим.
     Когда они вернулись домой из больницы, Дон помог Саре приготовиться ко сну. Она заснула через несколько минут после того, как легла, в чём ей, вероятно, помогли обезболивающие, выписанные доктором.
     Дон, однако, никак не мог заснуть. Он просто лежал на спине, уставившись в тёмный потолок и возникающие на нём иногда полосы света от проезжающих автомобилей.
     Он любил Сару. Он любил её практически всю свою жизнь. И он никогда, ни за что не хотел причинить её боль. Но когда она нуждалась в нём, его не оказалось рядом.
     Он услышал отдалённый звук сирен; кто-то ещё с собственным кризисом, таким же, с каким они столкнулись сегодня.
     Нет. Не они. Сара с ним столкнулась — лицом вниз, на твёрдом деревянном полу, ожидая час за часом его возвращения, пока он кувыркался в постели с женщиной вдвое… Господи, более чем втрое его моложе.
     Он перевернулся на бок, спиной к спящей Саре, изогнулся в позе младенца, свернулся калачиком. Его взгляд сфокусировался на слабо светящихся синих цифрах часов, стоящих на ночном столике, и он стал следить, как мимо ползут минуты.

     Впервые за много лет Сара сидела в «Сибарите», откинув его спинку. Так, говорила она, легче и комфортнее вытягивать сломанную ногу.
     Несмотря на то, что прошлой ночью Дон почти не спал, он не находил себе покоя, бесцельно бродя по дому. Сара однажды пошутила, что они оба влюбились в этот дом с первого взгляда: она — из-за камина, а он — из-за длинной узкой гостиной, которая просто напрашивалась на то, чтобы кто-нибудь ходил по ней взад-вперёд.
     — Что собираешься сегодня делать? — спросила его Сара. Полуметровые цифры на телевизоре над камином показывали 9:22. Окна по бокам от камина были поляризованы, уменьшая сияние августовского солнца до терпимого уровня.
     Он остановился на секунду и посмотрел на жену.
     — Делать? — переспросил он. — Я собирался быть здесь, присматривать за тобой.
     Но она покачала головой.
     — Ты не можешь провести всю оставшуюся жизнь — оставшуюся мне жизнь — затворником. Я же вижу, как много в тебе энергии. Посмотри на себя! Тебе на месте не сидится.
     — Да, но…
     — Но что? Со мной ничего не случится.
     — С тобой случилось кое-что вчера, — сказал он, и снова зашагал через гостиную. — И…
     — И что? — спросила Сара.
     Он не ответил, повернувшись к ней спиной. Но люди, которые женаты так долго, как они, могут заканчивать друг за друга предложения, даже когда один из них не хочет, чтобы другой это делал.
     — И дальше будет лишь хуже, верно? — сказала Сара.
     Дон качнул головой, признавая, что она угадала правильно. Он выглянул в затемнённое окно. Они купили этот дом в 1988, вскоре после свадьбы, его родители, как и родители Сары, помогли выплатить первый взнос. Тогда на Бетти-Энн-драйв росло лишь несколько худосочных деревьев да пара разлапистых голубых елей.
     Теперь те тоненькие деревца, бесплатно посаженные городом Норт-Йорк, которого уже давно не существовало[54], выросли в высоченные раскидистые клёны и дубы.
     Он снова зашагал, на этот раз в её направлении.
     — Я нужен тебе здесь, — сказал он, — чтобы позаботиться о тебе.
     Она взглянула на свою закованную в арматуру ногу.
     — Мне нужен кто-нибудь, да. Может быть, Перси…
     — Перси через две недели идёт в восьмой класс, — ответил он. — Ему некогда. А Карл и Эмили днём работают. А мы не можем себе позволить нанять сиделку.
     — Мы могли бы, — начала она, и он мысленно закончил фразу за неё: если бы продали дом.
     Он снова посмотрел в окно. Да, этот дом, хоть сам по себе и не слишком большой, был больше, чем им было нужно, и оставался таковым с того дня, как от них уехала Эмили больше двадцати лет назад. Возможно, им следует его продать. Только что стало болезненно очевидно, что у Сары начались реальные трудности с лестницами. Переезд в квартиру дал бы им свободные деньги и к тому же решил бы эту проблему.
     Он достиг дальнего края комнаты, развернулся, снова оказавшись лицом к жене, и увидел, как её лицо осветилось.
     — Ты знаешь, что нам нужно? — спросила она. — МоЗо.
     — МоЗо? — Он произнёс это слово так же, как она — с ударением на каждом слоге.
     Она кивнула.
     — Знаешь, что это такое?
     — Я знаю, что это слово стоит девять очков.
     Сара нахмурилась.
     — Оно означает «слуга», — сказала она. — На испанском, кажется. Но это также торговая марка роботов, специально разработанных для помощи пожилым людям.
     Дон прищурился.
     — Что, такое уже делают?
     — Ты понимаешь, о чём я? — сказала Сара. — Тебе нужно больше выходить из дома. Да, такое уже делают, и делают в «Мак-Гэвин Роботикс».
     Он застыл на месте.
     — Даже самый дешёвый робот стоит кучу денег.
     — Конечно. Но Коди считает, что у меня есть особая способность, которая поможет расшифровать ответ Сигмы Дракона. Я скажу ему, что мне нужен МоЗо. Я не совру. Я реально смогу делать больше, если кто-нибудь будет исполнять функции научного ассистента, кофе мне готовить и всё такое прочее. И это будет означать, что я буду не одна. Ты сможешь куда-нибудь пойти, не беспокоясь за меня.
     Он хотел было сказать, что когда они в прошлый раз согласились на милости Мак-Гэвина, результат был не особенно хорош. Но Сара была права. Он свихнётся, если будет постоянно сидеть дома, а этот, гмм… робослуга сделает жизнь куда легче, верно ведь?

Глава 29

     Это было будто «Икея» начала торговать механическими людьми. МоЗо прибыл в разобранном виде, упакованным в кубический ящик примерно метрового размера. У Дона мурашки побежали по спине от вида головы в пластиковом пакете, и у него ушло добрых пять минут, чтобы сообразить, как подсоединяются ноги (которые хранились согнутыми в колене). Но в конце концов он справился. Робот был небесно-голубого цвета с серебристой отделкой; всё тело покрывал мягкий материал вроде того, из которого делают гидрокостюмы. У него была круглая голова размером с баскетбольный мяч и два стеклянистых глаза. И что-то наподобие рта. Он видел подобную штуку у других роботов, с которыми сталкивался: чёрная горизонтальная линия под глазами, которая может видоизменяться в соответствии с издаваемыми им звуками. Хотя рынок более-менее человекоподобных роботов был пока узок, людям нравились роботы с хотя бы какой-нибудь мимикой.
     Дон не смог удержаться от сравнения их нового робота с вымышленными роботами его юности. И пришёл к выводу, что больше всего он похож на робота из комикса «Магнус, робот-боец». И, приходилось признать, иметь такого было и правда очень круто, и не только из-за того, что тем самым он ставил ещё одну галочку в тот список из двадцати пунктов, составленный в старших классах.
     Он оглядел МоЗо, ещё одно современное чудо, которое он не мог себе позволить.
     — Ну, как тебе? — спросил он.
     — Выглядит довольно симпатично, — ответила Сара. — Включим?
     Дона развеселил тот факт, что кнопка включения располагалась в углублении в центре туловища робота; у его МоЗо был пупок. Он нажал на кнопку, и…
     — Здравствуйте, — произнёс мужской голос. Очертания рта задвигались, как мультяшная аппроксимация человеческих губ. — Вы говорите по-английски? Hola. Habla español? Bonjour. Parlez-vous français? Коннити-ва. Нихонго-о ханасимас-ка?
     — Английский, — сказал Дон.
     — Здравствуйте, — сказал робот снова. — Это моя первая активация с момента отгрузки с завода, поэтому ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов. Первое: чьи приказы я должен выполнять?
     — Мои и её, — сказал Дон.
     Робот кивнул своей баскетбольной головой.
     — По умолчанию я обращаюсь к вам «мэм» и «сэр». Однако если вы пожелаете, я буду обращаться к вам любым иным способом.
     Дон улыбнулся.
     — Я — Гудвин, великий и ужасный.
     Изгиб линии рта у робота позволял предположить, что машина знает о том, что Дон шутит.
     — Рад знакомству, Гудвин, великий и ужасный.
     Сара сочувственно посмотрела на робота, словно говоря «видишь, с кем мне приходится жить». Дон виновато улыбнулся, и она сказала:
     — Называй его Дон. Меня можешь называть Сара.
     — Рад знакомству, Дон и Сара. То, что вы сейчас слышите — это предустановленный голос. Если вы пожелаете, то можете выбрать женский голос или иной акцент. Желаете изменить установку?
     Дон покосился на Сару.
     — Нет, и так хорошо, — сказала она.
     — Принято, — сказал робот. — Вы уже выбрали имя для меня?
     Сара пожала плечами и посмотрела на Дона.
     — Гунтер, — сказал он.
     — Пишется «Гэ-Ю-Эн-Тэ-Е-Эр»? — спросил робот.
     — Нет, не «ю», — сказал Дон, и, не удержавшись, добавил: — Смени на «у» «ю».
     — Мой малыш… — сказала Сара, улыбаясь Дону. Она часто говорила это в прошлом, однако сейчас это было слишком близко к правде. Она, должно быть, заметила, как его едва не передёрнуло, потому что быстро добавила: — Прости.
     И всё-таки, думал он, она права. В душе он и правда был ребёнком, особенно когда дело касалось роботов.
     И абсолютным фаворитом его детства, как Сара хорошо знала, был робот из «Затерянных в космосе»[55]. Его бесило, когда люди называли этого робота Робби, хотя Робби, робот из «Запретной планеты»[56], действительно немного походил на робота из «Затерянных в космосе» — что не удивительно, поскольку разрабатывал их один человек, Роберт Киносита. Робота с «Юпитера-2»[57] обычно называли просто «робот» (или «пузыреголовый пудель» и сотнями других обидных аллитераций, выдуманных доктором Смитом). Тем не менее, многие поклонники сериала называли его «B-9» по номеру модели, который он назвал в одной из серий. Но Дон издавна доказывал, что бочкообразный автомат с трубами от пылесоса вместо рук на самом деле звали ГУНТЕР, потому что в другой серии был ретроспективный эпизод, в котором робот был показан в заводской упаковке с маркировкой «General Utility Non-Theorizing Environmental Robot» (Нетеоретизирующий незагрязняющий робот общего назначения). Несмотря на то, что он убеждал в этом людей уже — Господи, уже семьдесят лет — у теории Дона было не много сторонников. Но, по крайней мере, теперь в мире существовал робот, носящий это имя.
     Конечно, думал Дон, Сара всё это понимает. Она тоже выросла, смотря по телевизору «Затерянных в космосе», хотя ей в сериале больше нравились фотографии настоящих туманностей и галактик, использованные в сценах в открытом космосе («Астрономические фото любезно предоставлены Калифорнийским Технологическим Институтом», как сообщала табличка в конце титров). Но, с грустью осознал он, всё это совершенно лишено смысла для Леноры и любого другого человека, которому столько лет, на сколько он себя ощущает.
     Они отвечали на вопросы Гунтера в течение получаса, описывая круг его обязанностей, сообщая, должен ли он открывать дверь гостям и отвечать на телефонные звонки, инструктируя его не заходить в ванную, когда там кто-то есть, если только его специально не позовут, и так далее.
     Однако главной обязанностью Гунтера было следить за тем, чтобы Сара была жива и здорова. Поэтому Дон спросил:
     — Ты умеешь делать СЛР[58]?
     — Да.
     — А приём Геймлиха? — спросила Сара.
     — И это тоже. Я умею оказывать все виды первой помощи. Если потребуется, я даже смогу проделать экстренную трахеотомию, а в мои ладони встроены дефибрилляторные пластины.
     — Видишь! — воскликнул Дон. — Как у Гунтера. Настоящий Гунтер умел пускать клешнями молнии.
     Сара тепло улыбнулась Дону.
     — Настоящий Гунтер?
     Дон рассмеялся.
     — Ну, ты понимаешь, о чём я. — Он обернулся к голубоватой машине. — Что нам нужно делать, когда мы ложимся спать? Отключать тебя?
     — Можете отключать, если пожелаете, — сказал Гунтер и ободряюще улыбнулся. — Но я бы рекомендовал оставлять меня включённым, чтобы я мог реагировать на критические ситуации. Вы также можете давать мне задания, которые я буду выполнять, пока вы спите: я могу вытирать пыль и делать другие дале, а также приготовить завтрак к тому времени, когда вы проснётесь.
     Дон огляделся вокруг, и его взгляд упал на камин.
     — Умеешь разжигать камин?
     Робот чуть-чуть склонил голову набок, и, если линзы вообще способны «уставиться в бесконечность», то Гунтер на секунду сделал именно это.
     — Теперь умею, — ответил он.
     — Здорово, — сказала Дон. — Когда придёт зима, мы раздобудем для него дров.
     — Ты не скучаешь, когда тебе нечего делать? — спросила Сара.
     — Нет, — ответил робот и снова улыбнулся той же ободряющей улыбкой. — Я рад возможности расслабиться.
     — Очень полезная способность, — сказала Сара, взглянув на Дона. — Как так получилось, что у нас её нет?

Глава 30

     С каждым прошедшим днём Дон чувствовал себя всё более и более сбитым с толку. Он прожил жизнь, чёрт возьми. Он ощущал её ритмы, её стадии, и он прошёл через все, по порядку, прожив каждую из них.
     Юность, он знал, предназначена для учёбы, для первой фазы профессионального становления, для экспериментов в сексуальных отношениях.
     Зрелый возраст для заключения брака, воспитания детей и консолидации материального благополучия, какого удастся достичь.
     После этого приходит средний возраст, время переоценки. Ему удалось пережить его без интрижек на стороне и спортивных машин; его кризис среднего возраста, ознаменовавшийся неопасным сердечным приступом, наконец-то стимулировал снижение веса, а наслушавшись от множества женщин и от нескольких мужчин о том, как хорошо он стал выглядеть, в сорок четыре он стал энергичнее, чем был в тридцать, приобрёл тонус, позволивший ему прожить эти годы, не нуждаясь ни в чём для доказательства того, что он всё ещё привлекателен.
     И, в конце концов — так, по крайней мере, должно было быть — пришли так называемые золотые годы: пенсия, внуки, «спокойнее», «не волнуйся»; эпоха для смирения и размышления, для дружбы и мира, для распутывания узлов перед близящимся концом.
     Ступени жизни; он знал их все и понимал их: сюжетная линия с предсказуемыми, заезженными началом, серединой и концом.
     Но теперь вдруг возникло продолжение; не просто добавленный в конце эпилог, но целый новый том, и притом совершенно незапланированный. «Роллбэк: Книга вторая Истории Дональда Галифакса». И хотя Дон понимал что он — её автор, он понятия не имел, что будет дальше и к чему приведёт. Не было стандартного сюжетного плана, которому можно бы было следовать, и он совершенно не представлял, чем она должна окончиться. Он не мог даже вообразить, что ему следует делать в ближайшие десятилетия; он не уверен был даже в том, что ему делать в настоящем.
     Но было одно дело, про которое он точно знал, что скоро ему придётся им заняться, хотя это и повергало его в ужас.

     — Я хочу тебе кое-что рассказать, — сказал Дон Леноре при их следующей встрече.
     Ленора, голая, лежала рядом с ним на кровати в её полуподвальной квартирке на Эвклид-авеню. Она подпёрла голову рукой и поглядела на него.
     — И что же?
     Он помедлил. Это было тяжелее, чем он думал, а думал он, что это будет очень тяжело. Как он умудрился попасть в ситуацию, когда сказать своей… своей… в общем, той, кем Ленора ему сейчас приходилась, о том, что он женат, было лёгкой частью разговора.
     Он позволил воздуху вытечь из лёгких через маленькую щель между губ, раздувая при этом щёки.
     — Я… дело в том, что я старше, чем ты, вероятно, думаешь, — сказал он, наконец.
     Её глаза немного сузились.
     — Мы не ровесники?
     Он покачал головой.
     — Ну, тебе не может быть больше тридцати, — сказала она.
     — Я старше.
     — Тридцать один? Тридцать два? Дон, мне безразлична разница в шесть или семь лет. У меня есть дядя, который на десять лет старше тёти.
     Я съем эти десять лет за завтраком, подумал он.
     — Продолжай считать.
     — Тридцать три? — В её голосе послышалось напряжение. — Тридцать четыре? Тридцать…
     — Ленора, — сказал он, на секунду прикрывая глаза. — Мне восемьдесят семь.
     Она тихо фыркнула.
     — Господи, Дон, ты…
     — Мне восемьдесят семь, — повторил он; слова словно сами вырывались из него. — Я родился в 1960. Ты наверняка слышала о процессе омоложения, который недавно изобрели. Я прошёл его в начале этого года. И это, — он обвёл пальцем вокруг лица, — его результат.
     Она заелозила по постели, отползая подальше от него.
     — Боже… мой, — сказала она. Она вглядывалась в него, изучала его в поисках какого-то знака, способа распознать правду. — Но эта процедура, она же стоит целое состояние.
     Он кивнул.
     — Да. У меня был… э-э… благодетель.
     — Я тебе не верю, — сказала Ленора, но судя по голосу, говорила неправду. — Я… это не может…
     — Это правда. Я могу доказать это сотней различных способов. Показать тебе документ со старой фотографией?
     — Нет! — выражение — чего? — вероятно, отвращения на секунду возникло на её лице. Конечно, она не хотела увидеть старика, который только что её…
     — Я должен был сказать тебе раньше, но…
     — Да уж точно должен был, не сомневайся. Да что за хрень, Дон! — Но потом, вероятно, у неё возникла мысль, возможно, вызванная звуком его имени; проблеск надежды появился в её глазах, словно она поняла, что это может быть какой-то замысловатый розыгрыш.
     — Но, погоди, ты же внук Сары Галифакс! Ты сам мне говорил.
     — Нет, не говорил. Ты так подумала.
     Она отодвинулась ещё дальше и прикрыла грудь простынёй — за время их знакомства первое проявление стыдливости.
     — Так кто же ты, чёрт возьми, такой? — спросила она. — Ты вообще имеешь к ней отношение?
     — О да, — сказал он. — Только, — он с трудом сглотнул, пытаясь взять себя в руки, — только я не её внук. — Он обнаружил, что не может смотреть ей в глаза, и поэтому смотрел на смятую простыню между ними. — Я её муж.
     — Дерьмо собачье, — сказала Ленора.
     — Прости. Это правда.
     — Её муж? — повторила она, словно в первый раз не расслышала.
     Он кивнул.
     — Я думаю, тебе надо уйти.
     Эти слова вонзились в сердце, как пули, рвя его на части.
     — Пожалуйста. Я могу…
     — Что? — спросила она. — Ты можешь объяснить? Этому не может быть никакого сраного объяснения.
     — Нет, — сказал он. — Нет, я не могу объяснить. И не могу оправдать. Но, Ленора, я никогда не хотел сделать тебе плохо. Я никогда не хотел сделать плохо никому. — У него заболел желудок; он чувствовал себя дезориентированным. — Но я хочу, чтобы ты… чтобы ты поняла.
     — Поняла что? Что всё, что между нами было — это ложь?
     — Нет! — сказал он. — Нет, нет, Господи, нет. Это было более… более настоящим, чем всё, что со мной было за последние…
     — За последние что? Последние годы? Десятилетия?
     Он испустил долгий, судорожный вздох. Он не мог даже сказать, что она к нему несправедлива. То, что она до сих пор с ним разговаривала, было больше, много больше, чем он заслуживал. И всё же он попытался защититься, хотя пожалел о сказанном сразу, как только затихли слова:
     — Послушай, — сказал он, — ведь это была твоя инициатива перейти к интиму.
     — Потому что я думала, что ты — не тот, кто ты есть. Ты мне врал.
     Он подумал было возразить, что технически не врал, по крайней мере, не так часто.
     — И вообще, — продолжала она, — кто что начал, это настолько здесь не при чём, что даже не из этой солнечной системы. Ты же октогенарий, Господи Боже мой. Ты мог бы быть моим дедом.
     Он ожидал этих последних слов, но от этого они не стали менее болезненными.
     — Сара прошла ту же процедуру, — вытолкнул он из себя. — Но с ней что-то не получилась. Она так и осталась восьмидесятисемилетней, а я… я стал таким.
     Ленора ничего не сказала, но уголки её рта чуть-чуть опустились, а брови насупились.
     — Коди Мак-Гэвин за всё заплатил, — продолжал Дон. — Он хотел, чтобы Сара была жива, когда придёт следующий ответ с Сигмы Дракона. Я… меня просто взяли на буксир, но…
     — Но теперь ты — опекун при Саре.
     — Пожалуйста, — сказал он. — Я об этом никого не просил.
     — Нет-нет, конечно нет. Это само собой так вышло — медицинская процедура за несколько миллиардов долларов.
     Он покачал головой.
     — Я должен был догадаться, что ты не поймёшь.
     — Если тебе нужно понимание, запишись в группу взаимной поддержки. Наверняка такая есть для людей вроде тебя.
     — О да. Есть. Они как раз сейчас встречаются в Вене. Я не могу позволить себе поехать туда. Я посчитал — я на четыре порядка беднее, чем следующий самый бедный из тех, что подверглись этой процедуре. На каждый доллар, что есть у меня, у каждого из них — десять тысяч. Вот это — другая солнечная система, Ленора.
     — Не поучай меня. Я вообще ничего плохого не сделала.
     Он глубоко вдохнул.
     — Ты права. Прости. Просто я не знаю, что делать, и… и я не хочу тебя терять. Ты правда мне не безразлична; я всё время про тебя думаю. И я не знаю, что я буду делать, но знаю одно: в последнее время я был счастлив только когда был с тобой.
     — Должен быть кто-то ещё, кто…
     — Никого нет. Друзья — те немногие, что ещё живы — они не поймут. А мои дети…
     — О, чёрт. Я про это и не подумала даже. У тебя же есть дети!
     Семь бед — один ответ.
     — И внуки. Но моему сыну пятьдесят пять, а дочери скоро пятьдесят. Я не могу ожидать, что они поймут отца, который вдвое младше их.
     — Это безумие, — сказала она.
     — Мы сможем всё устроить.
     — Рехнулся? Ты женат. Ты на шестьдесят лет старше меня. У тебя дети. У тебя внуки. И раз тебе восемьдесят семь — у тебя даже нет работы.
     — У меня есть пенсия.
     — Пенсия! О Боже.
     — Это не обязательно должно что-то менять, — сказал он.
     — Ты совсем из ума выжил?
     — Ленора, пожалуйста…
     — Одевайся, — рявкнула она.
     — Что?
     — Одевайся и выметайся!

Глава 31

     Дон уже много месяцев не виделся с внуками. Он скучал по ним, но избегал встречи, не имея понятия, как объяснить им, что с ним произошло. Но в конце концов выбора не осталось. Сегодня, в четверг, 10 сентября, был пятидесятый день рождения Эмили, и так же, как явка была обязательна на годовщине свадьбы Дона и Сары, точно так же он не мог не посетить пятидесятилетний юбилей своей дочери.
     Праздник должен был состояться в доме Эмили в Скарборо, примерно в часе езды, но всё время по 407 шоссе. В этот раз их вёз Гунтер. Дон был этому несказанно рад. Он чувствовал бы себя очень глупо, если бы его везла женщина, которой он на вид годился во внуки, а свои права он так ещё и не обновил. Ему придётся посещать обязательные лекции по безопасному вождению с группой других людей в возрасте за восемьдесят, и, хотя экзаменатор имеет право освобождать от практического экзамена по вождению, Дону всё равно придётся терпеть косые взгляды сотрудников, занимающихся выдачей прав и, самое главное, старых людей, которые выглядят старыми, многие из которых, несомненно, возненавидят его за то, что ему удалось избежать судьбы, ожидающей их в ближайшие несколько лет.
     Когда они свернули на дорожку, ведущую к дому — большому, занимающему почти весь участок — Дон выскочил из задней двери и обежал вокруг, чтобы помочь Саре вылезти с переднего пассажирского места. А затем, поддерживая под локоть, он повёл её к дому, оставив Гунтера в машине мирно созерцать узкую полосу газона. Карл с компанией уже прибыл, но он припарковал машину на улице, оставив подъездную дорожку свободной, чтобы родителям было не так далеко идти.
     Хотя биометрия детей была введена в замок входной двери Дона и Сары, обратное было неверно, так что Дон позвонил в дверной звонок. Тут же появилась Эмили и, с некоторой обеспокоенностью во взгляде, быстро впустила их, напоследок украдкой оглядев окрестности, прежде чем запереть дверь, словно беспокоясь, не увидели ли соседи, как к ней приехала её престарелая мать под руку с каким-то странным молодым человеком.
     Он попытался выбросить это из головы и произнёс самым сердечным тоном, на какой оказался способен:
     — С днём рождения, Эм!
     Сара обняла Эмили и сказала, как и каждый год в её день рождения:
     — Я прекрасно помню, где я была в тот момент, когда ты родилась.
     — Привет… — сказала Эмили. Дон ожидал, что за этим последует, «мама, привет, папа», это следовало из интонации Эмилиного «привета». Но она не могла сказать «мама», не сказав при этом и «папа», а с момента роллбэка он ни разу не слышал, чтобы кто-то из его детей называл его папой.
     В этом доме, как и в доме Дона с Сарой, были ступеньки, ведущие от входной двери. Эмили взяла у Сары трость и помогла ей взобраться по ним; Дон шёл следом.
     — Бабушка! — закричала Кэсси, одетая в розовое платье в цветочек и с заплетёнными в косички розовыми лентами. Она кинулась к ним, и Сара согнулась, насколько могла, чтобы её обнять. Когда она отпустила Кэсси, девочка посмотрела на Дона без тени узнавания на лице.
     Карл подошёл и поднял дочь, посадив её на сгиб руки: так детям могут демонстрировать картину в музее.
     — Кэсси, — сказал Карл, — это твой дедушка.
     Дон увидел, как Кэсси наморщила лобик. Её рука охватывала Карла за шею, и они прижалась ближе к нему.
     — Дедушка Марцинюк?
     У Дона упало сердце. Гас Марцинюк был отцом матери Кэсси; он жил в Виннипеге и не появлялся в Торонто многие годы.
     — Нет, крошка, — сказал Карл. — Это дедушка Галифакс.
     Кэсси нахмурилась ещё больше и посмотрела на отца, словно пытаясь определить по его лицу, не разыгрывает ли он её. Но его лицо было серьёзно.
     — Нет, это не он, — сказала Кэсси и встряхнула головой так, что косички подпрыгнули. — Дедушка Галифакс старый.
     Дон постарался улыбнуться так широко, как только мог.
     — Честное слово, конфетка, это правда я.
     Она наклонила голову. Хотя его голос несколько изменился, она должна его узнать.
     — А куда девались твои морщины?
     — Они пропали.
     Кэсси закатила свои голубые глаза, словно говоря, что это и так понятно. Он продолжил:
     — Есть такой процесс, — сказал он и оборвал себя. «Процесс», «процедура», «методика», «лечение» — все слова, которыми он пользовался для описания того, что с ним стало, ничего не значили для четырёхлетнего ребёнка. — Я сходил к доктору, — сказал, наконец, Дон, — и он снова сделал меня молодым.
     Кэсси выпучила глаза.
     — Они так умеют?
     Он чуть-чуть двинул плечами.
     — Ага.
     Кэсси посмотрела на Сару, потом снова на Дона.
     — А бабушка? Она тоже станет молодой?
     Дон уже открыл рот, чтобы ответить, но Сара его опередила.
     — Нет, милая.
     — Почему? Тебе нравятся эти морщинки?
     — Кэсси! — воскликнул Карл.
     Но Сара не обиделась.
     — Я заслужила каждую из них, — сказала она. Сара не могла не заметить озадаченное выражение на лице Кэсси, и поэтому продолжила: — Нет, милая, они мне не нравятся. Но процесс, который помог твоему дедушке стать молодым, мне помочь не смог.
     Дон увидел, что Кэсси кивает; возможно, он недооценил детскую сообразительность.
     — Это грустно, — сказала Кэсси.
     Сара кивнула ей, соглашаясь.
     Кэсси перевела взгляд на своего отца.
     — Дедушка выглядит моложе, чем ты, папа, — сказала она. Карла передёрнуло. — Когда я стану старой, они смогут сделать меня снова молодой?
     Дон увидел, что его сын собирается ответить отрицательно; его голова повернулась влево, готовая сразу после этого мотнуться вправо. Но это был неверный ответ.
     — Да, — сказал Дон. — Смогут. — Процесс наверняка станет дешев и доступен к тому времени, как его внучке он понадобится, и эта мысль доставила Дону удовольствие.
     Судя по виду Карла, он больше не мог держать Кэсси; он нагнулся и восставил ей на пол. Но потом рядом с ней опустился на корточки Дон и повернулся к ней спиной. Глядя через плечо, он спросил её:
     — Хочешь на мне покататься?
     Кэсси забралась к нему на спину, и он выпрямился. Он устремился вокруг гостиной с обхватившей его сзади за шею Кэсси: её смех звучал музыкой в его ушах, и по крайней мере на пару минут он был по-настоящему счастлив, что позволил сделать это с собой.

     — Эй, Ленни, чего такая мрачная?
     Ленора наполняла солонки и перечницы. Она подняла взгляд и увидела пристально глядящую на неё Гэбби.
     — Гмм?
     — На тебе весь вечер лица нет. Что стряслось?
     Это был единственный вечер на неделе, когда Гэбби и Ленора работали в «Герцоге Йоркском» в одну смену.
     — Я рассталась с Доном пару дней назад.
     — С чего бы это? — спросила Гэбби.
     Ленора задумалась над тем, как на это лучше ответить.
     — Начать с того, что он оказался женат.
     — Вот козлина.
     — Ага. Но тут есть, так сказать, смягчающие обстоятельства.
     — Они вместе не живут?
     — Нет. Нет, он по-прежнему с ней живёт, но…
     — Но его нынешняя его не понимает?
     Ленора почувствовала, как у неё дёрнулся уголок рта.
     — Что-то вроде того.
     — Подруга, я такое слышала миллион раз. Лучше держаться от него подальше.
     — Да, но…
     — Но что?
     — Я скучаю без него.
     — Почему? Он так хорош в постели?
     — Ну вообще-то да. Но дело не только в этом.
     — Что?
     — Он нежный.
     — Я лично люблю немного пожёстче, — сказала Гэбби, распутно улыбаясь.
     — Нет, нет. Я имею в виду, в жизни. Он добрый, внимательный.
     — Кроме как к своей жене.
     Ленору содрогнулась. Но потом вспомнила, как они с Доном были здесь, и как он защищал Сару Галифакс, когда Макото начал её оскорблять.
     — Нет, я думаю, он добр и к ней тоже. И он такой милый.
     — Ты знаешь его жену?
     Она кивнула.
     — Немного.
     — Земля вызывает Ленору! Очнись, подруга!
     — Я знаю, знаю. Но я… просто не могу перестать о нём думать.
     — Ну-ка давай разберёмся. Ты бросила Макото, потому что он чавкает…
     — Всему есть пределы.
     — … но хочешь вернуться к женатому парню?
     — Нет, — сказала Ленора. — Я хочу к нему вернуться, несмотря на то, что он женат.
     — Я, знаешь ли, не работаю ни над какими диссертациями, — сказала Гэбби. — Может быть, в ваших кругах принято считать, что это разные вещи, но…
     — Он не похож ни на кого, с кем я встречалась раньше.
     — Чем? У него три соска?
     — Серьёзно, Гэб, мне так его не хватает.
     — Правда?
     — Ага.
     Гэбби секунду помолчала.
     — Ну, тогда остаётся только одно.
     — Что именно?
     Она начала составлять наполненные солонки и перечницы на поднос.
     — Следовать зову сердца.

     За столом Сара оказалась рядом с внуком Перси, которому этим летом исполнилось тринадцать.
     — Ну что, — спросила она его, — как в восьмом классе?
     — Нормально, — ответил он.
     — Нормально и всё?
     — Много на дом задают. Такую гору всего переделать к понедельнику.
     Сара помнила свой восьмой класс и как ей подарили первый калькулятор. Такие вещи тогда только начали появляться в продаже, и все спорили о том, надо ли их разрешать на уроках. Ведь если машина будет за них считать, дети никогда по-настоящему не поймут математику, говорили критики. Рисовали целый спектр сценариев, от неправдоподобных до откровенно глупых, включая полный упадок цивилизации и длительный период тёмных веков в случае, если закончится запас батареек, поскольку магические устройства, которые считали за человека, перестанут работать. Сара часто задумывалась, а не было ли появление первых калькуляторов на солнечных батареях следствием желания безвестного японского инженера предотвратить эту катастрофу.
     И она помнила более поздние дебаты по поводу допущения в школу датакоммов.
     Это произошло в бытность её преподавателем Университета Торонто, хотя затронуло образование всех уровней. Какой смысл заставлять студентов запоминать, скажем, что Сигма Дракона, согласно информации из первого сообщения драконианцев — это планета земного типа размером в полтора раза больше Земли, с орбитальным радиусом девяносто с лишним миллионов километров и длительностью года 199 земных суток, когда невозможно вообразить такое место их работы, где они не могли бы получить доступ к этой информации в мгновение ока?
     — А что, например, задают? — спросила Сара, искренне заинтересовавшись.
     — Ну, мне по биоэтике задали, — сказал Перси. Сару это впечатлило: биоэтика в восьмом классе — несомненно, учение движется быстрее, когда не тратишь время на простое заучивание.
     — И что ты там должен сделать?
     — Поискать материал в сети, а потом рассказать, что я о нём думаю.
     — На какую-то конкретную тему?
     — Нам дали несколько на выбор, — сказал Перси. — Я ещё не выбрал.
     Сара взглянула на Дона. Она подумала было предложить Перси тему биоэтики роллбэка, но для Дона она уже и так была слишком болезненной.
     — Я думал, может быть, что-нибудь про аборты, — продолжал Перси.
     У Сары на мгновение случился шок. Господи, мальчику всего тринадцать. Но…
     Но аборты, контрацептивы, планирование семьи — дети должны знать про эти вещи. У Перси день рождения был в июле, то есть ему исполнится четырнадцать уже после окончания восьмого класса, но у большинства его одноклассников дни рождения приходятся на учебный год, а в четырнадцать лет уже запросто можно и забеременеть, и сделать кого-нибудь беременной.
     — А ты что думаешь насчёт абортов, бабушка? — спросил Перси.
     Сара поерзала на стуле. Она чувствовала на себе взгляд Анджелы, матери Перси, и взгляд Эмили, своей собственной дочери.
     — Я думаю, что каждый родившийся ребёнок имеет право быть желанным, — сказала она.
     Перси подумал над этим.
     — А если парень и девушка решили завести ребёнка, а потом, до того, как он родился, она передумала. Что тогда?
     В её внуке определённо было что-то от неё; она сама потратила массу времени, раздумывая именно над этой проблемой. Вообще-то, если подумать, это был один из вопросов, интересовавший инопланетян с Сигмы Дракона. Вопрос номер сорок один: имеет ли партнёр, физически вынашивающий ребёнка, право прекратить беременность, которая изначально была обоюдно согласована. Сара помнила, как долго она думала над этим вопросом, когда составляла свой собственный набор ответов тогда, столько лет назад.
     Она отхлебнула из стоящего перед ней стакана с водой.
     — Я долго мучилась с этим вопросом, дорогой, — сказала она. — Но сейчас мой ответ — что последнее слово за матерью.
     Перси ещё немного подумал.
     — Бабушка, это просто небоверх, что ты мне про это рассказала.
     — О, спасибо, — неуверенно ответила Сара. — Наверное.

Глава 32

     Назавтра рано утром Дон сидел на диване, просматривая на датакомме почту. Было два сообщения от знакомых, которые просили его о том же, чего хотел Рэнди Тренхольм, письмо от брата с карикатурой, которая, как он думал, понравится Дону, и…
     Би-ип!
     Пришло новое сообщение. Адрес отправителя…
     Бог ты мой…
     В поле «От» стояло ldarby@utoronto.ca.
     Он открыл сообщение, и его глаза пробежали текст сумасшедшими скачками, пытаясь впитать его как единое целое. А потом, с бешено колотящимся сердцем, он перечитал его внимательно от начала до конца:

     Привет, Дон
     Наверное, ты считал, что никогда больше обо мне не услышишь, и, я думаю, мне глупо надеяться на ответ, потому что я знаю, я была не слишком-то чуткой в последнюю нашу встречу, но чёрт возьми, мне тебя не хватает. Не могу поверить, что я это пишу — Гэбби поначалу подумала, что я перепила — но я надеюсь, что мы можем встретиться и поговорить. Сыграть в скрэббл и всё такое… В общем, дай мне знать.
Л.
     ____________________
     Будь добрее, ибо каждый встреченный тобой ведёт тяжёлую битву — Платон.

     Дон поднял взгляд. У Гунтера было отличное чувство равновесия, и он запросто носил Сару, сидящую на приспособленном для этой цели деревянном кухонном стуле, вверх и вниз по лестнице; сейчас они спускались в гостиную.
     — Доброе утро, дорогой, — сказала Сара своим обычным подрагивающим голосом.
     — Привет, — сказал он.
     Гунтер поставил стул на пол и помог Саре подняться на ноги.
     — Что-нибудь интересное в почте? — спросила она.
     Дон быстро выключил датакомм.
     — Нет, — сказал он. — Ничего интересного.

     Первый день воссоединения Дона и Леноры шёл хорошо до самого вечера. Они как раз заканчивали ужинать в её полуподвальной квартирке на Эвклид-авеню — они заказали китайскую еду в кулинарии на вынос после того, как целый день бродили по центру города, разглядывая витрины.
     — И в результате, — говорила Ленора, продолжая рассказ о своей жизни с тех пор, как они расстались, — университет меня выпотрошил. Они сказали, что я не оплатила обучение вовремя, но я оплатила. Я сделала перевод перед самой полночью последнего дня оплаты. Но они начислили мне штраф, как за один день просрочки.
     Дон никогда не ел «печеньки-гадания», но любил их разламывать и смотреть, что внутри. В этот раз ему попалось «Перспектива благоприятных перемен».
     — И сколько это? — спросил Дон, имея в виду пеню.
     — Восемь долларов, — ответила она. — Я собираюсь сходить завтра в бухгалтерию и поругаться.
     Дон придвинулся к ней, чтобы посмотреть, какое предсказание выпало ей. «Предприятие будет успешно». Он кивнул, давая понять, что прочитал его.
     — Можешь сходить, — сказал он, — но ты там полдня потеряешь.
     В её голосе было отчаяние.
     — Но ведь нельзя позволять им делать такое!
     — Но восемь баксов этого не стоят, — сказал Дон. Он поднялся со стула и начал прибирать со стола. — Тебе нужно научиться правильно выбирать главное сражение. Бери пример с меня. Когда я был в твоём возрасте, я…
     — Не говори этого.
     Он повернулся и посмотрел на неё.
     — Что?
     Она скрестила руки на груди.
     — Не говори ерунды вроде «Когда я был в твоём возрасте». Я не хочу ничего подобного слышать.
     — Но лишь хочу, чтобы ты не проходила через…
     — Проходила через что? Через собственную жизнь? Наживала собственный опыт, набивала собственные шишки? Я хочу учиться на собственных ошибках.
     — Да, но…
     — Но что? Мне не нужен отец, Дон. Мне нужен друг, любовник. Мне нужен кто-то равный.
     Его сердце упало.
     — Я не могу стереть своё прошлое.
     — Нет, конечно, нет, — сказала она, шумно крутя на пальце бумажный пакет из-под китайской еды. — Таких здоровых ластиков не делают.
     — Да ладно, Сара, я…
     Дон застыл, моментально осознав свою ошибку. Он почувствовал, что краснеет. Ленора кивнула, словно получив подтверждение своим худшим подозрениям.
     — Ты только назвал меня Сарой.
     — Господи, Ленора, прости. Я не…
     — Она всегда здесь, верно? Висит между мной и тобой. И так будет всегда. Даже когда она…
     Леноза замолчала, вероятно, сообразив, что зашла слишком далеко. Но Дон подхватил её мысль.
     — Да, она останется, даже после того… после того, как уйдёт. Это реальность, с которой приходится мириться. — Он помолчал. — Я ничего не могу поделать с тем, что я живу дольше, чем…
     — Чем девяносто девять процентов населения Земли, — сказала Ленора, и он на мгновение впал в ступор, оценивая правильность этого утверждения. Он почувствовал спазм в желудке, когда осознал, что оно вполне правдоподобно.
     — Но ты не можешь просить меня отрицать эту реальность или то, что я пережил, — сказал он. — Ты не можешь просить меня забыть моё прошлое.
     — Я не прошу об этом. Всё, чего я прошу…
     — Чего же? Держать это при себе?
     — Нет, нет. Просто не надо, в общем, всё время про это упоминать. Мне это тяжело. Ну, то есть, чёрт возьми, что за мир был тогда, когда ты родился? Ни домашних компьютеров, ни нанотехнологий, ни роботов, ни телевидения…
     — Телевидение было, — сказал Дон. Правда, чёрно-белое.
     — Ладно, ладно. Но ты ведь пережил… пережил иракскую войну. Ты застал Советский Союз. Ты видел, как люди ходят по Луне. Застал конец апартеида, и в Южной Африке, и в Штатах. Пережил Месяц Ужаса. Ты жил, когда обнаружили сигналы внеземной цивилизации. — Она покачала головой. — Твоя жизнь — это мой учебник истории.
     Он хотел было сказать «Так что тебе лучше слушать, когда я рассказываю, чему жизнь меня научила», но остановил себя, не дав словам вырваться на свободу.
     — Я не виноват в том, что я старый, — сказал он.
     — Я это знаю! — огрызнулась она. А потом повторила, но гораздо мягче: — Я это знаю. Но давай, в общем, не будем тыкать мне этим в глаза.
     — Я вовсе не хотел, — сказал Дон, который стоял теперь, опершись на раковину. — Но ты считаешь, что несколько баксов пени — это катастрофа, и я…
     — Это не катастрофа, — раздражённо сказала Ленора. — Но это делает мою жизнь тяжелее, и… — Она должно быть, заметила, как он едва заметно дёрнул головой. — Что? — спросила она.
     — Ничего.
     — Нет, скажи.
     — Ты не знаешь, что такое тяжёлая жизнь, — сказал он. — Похоронить родителей — это тяжело. Когда у жены рак — это тяжело. Не получить давно ожидаемого повышения из-за офисных интриг — это тяжело. Внезапно обнаружить, что тебе нужны двадцать тысяч на новую крышу, которых у тебя нет — это тяжело.
     — На самом деле, — сказала она сухо, — я знаю кое-что о некоторых из таких вещей. Моя мама погибла в автокатастрофе, когда мне было восемнадцать.
     Дон лишь раскрыл от неожиданности рот. Он избегал спрашивать её о родителях, несомненно, потому что в его чувствах к ней был некоторый «отеческий» аспект.
     — Я не знала отца, — продолжила она, — так что мне самой пришлось растить брата, Коула. Ему тогда было тринадцать. Собственно, по этой причине я и подрабатываю. Стипендия покрывает все мои расходы, но я всё ещё пытаюсь выбраться из долгов, в которые залезла, пока Коул не вырос.
     — Я… э-э…
     — Сочувствуешь? Не ты один.
     — И… и страховки не было?
     — Моя мама не могла себе её позволить.
     — О. Э-э… и как же ты справилась?
     Она пожала плечами.
     — Скажем так — симпатия к продуктовым банкам у меня возникла не на пустом месте.
     Он был смущён и пристыжен и не знал, что сказать. Это объясняло, почему она казалась ему гораздо более зрелой, чем её сверстники. Когда он был в её возрасте, он всё ещё жил в довольстве в родительском доме, а Ленора живёт сама по себе уже семь лет, и часть этого времени — в заботах о брате-подростке.
     — А где Коул сейчас? — спросил он.
     — Дома, в Ванкувере. Они с подругой съехались как раз перед моим отъездом в магистратуру сюда.
     — Ясно.
     — Я многое могу простить, — сказала она. — Ты это знаешь. Но когда кто-то приходит и отбирает мои деньги… когда их у тебя так мало, ты… — Она пожала плечами.
     Дон посмотрел на неё.
     — Я… я не осознавал, что задираю перед тобой нос из-за своего возраста, — медленно произнёс он, — но теперь, когда ты мне об этом сказала, я постараюсь быть… — Он замолчал; он знал, что в состоянии эмоционального стресса он начинает говорить напыщенно. Но правильное слово тут же пришло: — … бдительнее.
     — Спасибо, — сказала она, слегка кивнув.
     — Я не обещаю, что всё всегда будет правильно. Но я правда буду стараться.
     — Не сомневаюсь, — сказала она с того сорта улыбкой страдалицы, которую он больше привык видеть на лице Сары. Дон обнаружил, что улыбается в ответ, и он протянул к ней руки, зовя её встать и обнять его. И когда она это сделала, он крепко прижал её к себе.

Глава 33

     Сару всё ещё беспокоила сломанная нога, но Гунтер был настоящей находкой и без устали приносил ей чашку за чашкой бескофеинового кофе, тогда как она оставалась за столом в бывшей комнате Карла.
     Она всё ещё работала над стопкой бумаг, принесённых Доном из университета — бумажной копией послания, отправленного на Сигму Дракона из Аресибо и исходными материалами, на основе которых оно было составлено: одна тысяча наборов ответов, случайно выбранная из оставленных на сайте. Сара была уверена, что ключ расшифровки должен скрываться где-то здесь.
     Сара уже десятки лет не заглядывала в эти документы и помнила их лишь приблизительно. Но Гунтер мог с одного взгляда на страницу проиндексировать её, так что когда Сара говорила ему, к примеру «Припоминаю пару ответов, которые показались мне противоречащими друг другу — кто-то ответил «да» на вопрос о ликвидации вышедших из репродуктивного возраста стариков и при этом «нет» на вопрос о ликвидации людей, которые являются экономическим бременем», и робот тут же отвечал: «Анкета номер 785».
     И всё-таки она часто сердилась и иногда даже плакала от отчаяния. Она не могла думать так же ясно, как когда-то. Это, вероятно, было незаметно в повседневной жизни, состоящей из стряпни и общения с внуками, но становилось до боли очевидным, когда она пыталась собрать пазл, посчитать что-то в уме, пыталась сосредоточиться и подумать. И она так легко утомлялась; время от времени ей обязательно требовалось прилечь, что ещё больше затягивало работу.
     Конечно, уже многие обращались к сообщению, посланному из Аресибо, в поисках ключа для дешифровки. И, думала она, если все эти молодые умы его не нашли, то ей, скорее всего, остаётся лишь молиться.
     Многие предполагали, что ключом является какая-то одна конкретная анкета: уникальная последовательность восьмидесяти четырёх ответов, что-то типа «да», «нет», «много больше», «вариант три», «равно», «нет», «да», «меньше» и так далее. Сара знала, что существует больше 20 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 возможных комбинаций. Те, у кого не была доступа к полной версии послания Аресибо могли попробовать найти нужную простым перебором, но даже самым быстродействующим компьютерам мира понадобятся десятилетия на то, чтобы перебрать их все. У других, разумеется, была полная версия послания, и они, безусловно, уже попробовали каждый из тысячи содержащихся в нём наборов ответов, но не смогли расшифровать сообщение. Сара продолжала рыться в исходных опросниках, ища что-то — неважно, что именно — что как-то выделялось бы из общей массы. Но, будь оно проклято, ничего не выделялось. Она ненавидела старость, ненавидела то, что она сделала с её умом. Старые профессора не умирают, говорится в старой шутке. Они просто теряют свои факультеты.[59] Это было так смешно, как любили говорить, когда она училась в школе, что она даже засмеяться забыла.
     Она попробовала другую комбинацию, но на мониторе снова зажглась надпись «Расшифровка невозможна». Она не ударила кулаком по столу — у неё не хватило бы для этого сил — но Гунтер, должно быть, что-то такое в ней углядел.
     — Вы выглядите расстроенной, — сказал он.
     Она развернула кресло и уставилась на МоЗо; ей в голову пришла идея. Ведь Гунтер — носитель нечеловеческого интеллекта; может быть, он лучше поймёт, что ищут инопланетяне?
     — Гунтер, а ты бы куда спрятал ключ для расшифровки?
     — Я не предрасположен к секретности, — ответил он.
     — Нет. Полагаю, нет.
     — Вы спрашивали Дона? — ровным голосом спросил МоЗо.
     Она почувствовала, как её брови сами собой взбираются на лоб.
     — Почему ты это спросил?
     Линия рта Гунтера дёрнулась, словно он хотел было что-то сказать, но передумал. Через секунду он посмотрел в сторону и ответил:
     — Без определённой причины.
     Сара подумала было оставить эту тему, но…
     Но, чёрт побери, у Дона ведь есть, кому излить душу.
     — Ты думаешь, что я не знаю, правда?
     — Не знаете что? — спросил Гунтер.
     — О, пожалуйста, — сказала она. — Я перевожу послания со звёзд. Так что принять сигналы гораздо ближе к дому я уж точно смогу.
     Никогда не знаешь, смотрит ли робот тебе в глаза.
     — Ох, — сказал Гунтер.
     — Ты знаешь, кто это? — спросила она.
     МоЗо качнул своей голубоватой головой.
     — А вы?
     — Нет. И не хочу знать.
     — Я не буду слишком нахален, если спрошу, как вы к этому относитесь?
     Сара выглянула в окно, в котором виднелся только кусочек неба и красный кирпич соседнего дома.
     — Я бы, конечно, предпочла иное решение, но…
     МоЗо молчал, бесконечно терпеливый. После паузы Сара продолжила:
     — Я знаю, что у него есть… — Она запнулась, выбирая между «желаниями» и «потребностями» и в конце концов остановилась на последних. — А я не могу больше заниматься этой… гимнастикой. Не могу перевести часы назад. — Ей пришло в голову, что часть про часы прозвучала, словно вариант архетипического выражения невозможности типа «Я не могу остановить солнце». Но для Дона стрелки — Господи, когда она последний раз видела часы со стрелками? — стрелки часов действительно перевели далеко-далеко назад. Она покачала головой. — Я за ним больше не поспеваю. — Она ещё немного помолчала, потом посмотрела на робота. — А ты как к этому относишься?
     — Я не силён в эмоциях.
     — Надо полагать.
     — И всё же я предпочитаю, чтобы всё было… проще.
     Сара кивнула.
     — Ещё она твоя восхитительная черта.
     — Я прямо сейчас изучаю информацию о таких вещах, доступную в сети. Я честно признаюсь, что вряд ли понимаю её в достаточной мере, но… вы не сердитесь?
     — О, ещё как сержусь. Но не только — не столько — на Дона.
     — Я не понимаю.
     — Я зла на… на обстоятельства.
     — Вы говорите о том, что роллбэк на вас не подействовал?
     Сара снова отвела взгляд. Через некоторое время она сказала, тихо, но отчётливо:
     — Я злюсь не на то, что он не подействовал на меня. Я злюсь на то, что он подействовал на Дона.
     Она опять повернулась к МоЗо.
     — Ужасно, не правда ли, что я расстроена тем, что человек, которого я люблю больше всего на свете, проживёт ещё семьдесят лет или даже больше? — Она покачала головой, поражённая тем, на что оказалась способна. — Но это, знаешь ли, только потому, что я знала, чем всё это должно будет кончиться. Я знала, что он бросит меня.
     Гунтер качнул сферической головой.
     — Но он этого не сделал.
     — Нет. И я не думаю, что сделает.
     Робот немного подумал.
     — Я согласен с вами.
     Сара двинула плечами.
     — Поэтому я и простила его, — сказала она; её голос был тих и далёк. — Потому что, видишь ли, я знаю, сердцем чувствую, что, случись всё наоборот, я бы от него ушла.

     — Как вы себя чувствуете? — спросила Петра Джоунз, доктор из «Реювенекс», явившаяся к ним домой для очередного обследования Дона. Сара теперь при этом не присутствовала; для неё это было слишком тяжело.
     Дон знал, что страдает от неуместной упрямой гордыни. Он закалил её, когда много лет назад медленно и в муках умирала его мать. Когда Сара сражалась с раком, он не опускал голову, пряча свою боль и страх так хорошо, как только мог, от неё и детей. Он знал, что он — сын своего отца; просить о помощи — это показать слабость. Но сейчас ему нужна была помощь.
     — Я… я не знаю, — тихо сказал он.
     Он сидел на краю дивана; Петра, одетая в дорогой на вид тёмно-оранжевый брючный костюм, сидела на противоположном.
     — Что-то не так? — спросила она, наклоняясь вперёд; бусины её дредов тихо застучали друг о друга.
     Дон наклонил голову. Сверху едва слышно доносились голоса Гунтера и Сары.
     — Я, э-э… чувствую себя так, как будто я — это не я, — сказал он.
     — В каком смысле? — спросила Петра с напевным джорджийским акцентом.
     Он сделал глубокий вдох.
     — Я делаю… вещи… которые мне несвойственны; вещи, которые я никогда не думал, что буду делать.
     — Например?
     Он посмотрел в сторону.
     — Я… это…
     Петра кивнула.
     — Ваше либидо повышено?
     Дон посмотрел на неё, но ничего не сказал.
     Она снова кивнула.
     — Это не редкость. Уровень тестостерона у мужчин с возрастом падает, но роллбэк его восстанавливает. Это может влиять на поведение.
     Ты мне будешь рассказывать, подумал Дон.
     — Но я не помню, чтобы я был таким в первый раз. Конечно, тогда я… — Он замолчал.
     — Что?
     — Я был побольше, когда мне по-настоящему было двадцать пять.
     Петра непонимающе моргнула.
     — Вы были выше?
     — Толще. Я весил, вероятно, фунтов на сорок больше, чем сейчас.
     — А, понятно, это тоже может влиять на величину гормонального дисбаланса. Но мы можем его откорректировать. Заметили что-нибудь ещё?
     — Ну, это не просто, — существовало, наверное, лучшее, более приличное слово, но в тот момент оно не шло ему в голову, — половое возбуждение. Это скорее вроде… романтического настроения.
     — Опять же, гормоны, — сказала Петра. — Распространённый эффект адаптации к роллбэку. Ещё какие-нибудь проблемы?
     — Нет, — сказал он. Намекать на то, что случилось с Ленорой, было уже достаточно неловко; озвучить же это было бы…
     — Депрессия? — спросила Петра. — Мысли о суициде?
     Он не смог заставить себя встретиться с ней взглядом.
     — Ну, я…
     — Уровни серотонина, — сказала Петра. — Они тоже подскакивают в результате всех тех изменений в вашей биохимии, которые сопутствуют роллбэку.
     — Это не только химия, — сказал Дон. — Неприятности на самом деле происходят. Я… к примеру, я пытался найти работу, но меня никуда не берут.
     Петра легко махнула рукой.
     — То, что ваша депрессия может иметь объективные причины, вовсе не значит, что её не нужно лечить. Вам раньше когда-нибудь прописывали антидепрессанты?
     Дон покачал головой.
     Она поднялась на ноги и открыла свою кожаную сумку.
     — Значит так. Давайте возьмём анализ крови; узнаем точно, каковы ваши уровни гормонов в данный момент. Не сомневаюсь, что нам всё удастся наладить.

Глава 34

     Дон был дома, лежал в постели рядом с Сарой, когда его разбудил страшный сон.
     Они с Сарой стояли на противоположных сторонах широкого каньона, и пропасть между ними продолжала расширяться, словно ускоренный во много раз геологический разлом, и…
     …и зазвонил телефон. Он нашарил рукой трубку, а Сара отыскала выключатель стоящего на её тумбочке ночника.
     — Алло? — сказал Дон.
     — Дон, это… это ты?
     Он нахмурился. Никто теперь не узнавал его голос.
     — Да.
     — О, Дон, это Пэм. — Его невестка, жена Билла. Её голос был хриплым и напряжённым.
     — Пэм, что с тобой? — Рядом с ним Сара обеспокоенно пыталась сесть.
     — С Биллом. Он… Господи, Дон, Билл умер.
     Его сердце подпрыгнуло.
     — Боже…
     — Что такое? — спросила Сара. — Что случилось?
     Он повернулся к ней и повторил услышанное; его собственный голос теперь был полон ужаса:
     — Билл умер.
     Сара зажала руками рот. Дон сказал в телефон:
     — Как это произошло?
     — Я не знаю. Сердце, должно быть. Он… он… — голос Пэм затих.
     — Ты дома? С тобой всё в порядке?
     — Да, я дома. Я только что вернулась из больницы. Они сказали «умер по дороге в больницу».
     — Что с Алексом? — Двадцатипятилетний сын Билла.
     — Он уже едет.
     — Господи, Пэм, мне так жаль. Держись.
     — Я не знаю, что я буду делать без него, — сказала Пэм.
     — Сейчас я оденусь и приеду, — сказал он. Зиму Билл и Пэм обычно проводили во Флориде, но в этом году ещё не успели уехать. — Мы с Алексом обо всём позаботимся.
     — Мой бедный Билл, — сказала Пэм.
     — Я скоро буду, — сказал он.
     — Спасибо, Дон. Пока.
     — Пока. — Он попытался положить трубку на ночной столик, но она упала на пол.
     Сара потянулась к нему и коснулась его руки. Боже, он ведь даже не помнит, когда последний раз видел брата. И тут его настигла мысль…
     Ещё до того. Обычно они с Биллом виделись лишь пару раз в год, но каждое лето ходили вместе на матч «Джейз», а в этом году Дон от этого отговорился.
     Его дурацкое затворничество, его боязнь видеться с людьми, которых он знал раньше, стоили ему шанса повидаться с братом.
     Он вышел из спальни, прошёл в ванную и начал готовиться к выходу. Сара медленно последовала за ним. Он уже сказал было, что ей не нужно ехать, что Гунтер его отвезёт. Но он хотел, чтобы она поехала; она была нужна ему.
     — Мне будет его не хватать, — сказала Сара, стоя лядом с ним у раковины.
     Он бросил короткий взгляд в зеркало, в котором отражалось его молодое лицо и её пожилое.
     — Мне тоже, — очень тихо ответил он.

     — Сара, — сказала Пэм, когда они появились на пороге квартиры Билла, — спасибо, что приехала. — Невестка Дона была худой скуластой женщиной под восемьдесят, невысокого роста. Она посмотрела на Дона и нахмурилась. Она, должно быть, заметила фамильные черты Галифаксов, включая крупный нос и высокий лоб, но самого лица не узнала. — Прошу прощения…?
     — Пэм, это я. Дон.
     — О, точно. Роллбэк. Я… я и представить не могла. — Она оборвала себя. — Выглядишь отлично.
     — Спасибо. Как ты тут, держишься?
     Пэм явно была вымотана, но ответила:
     — Со мной всё в порядке.
     — А где Алекс?
     — В кабинете. Мы пытаемся отыскать адвоката Билла.
     — Я пойду помогу Алексу, — сказала Сара и скрылась в глубине квартиры.
     Дон посмотрел на Пэм.
     — Бедняга Билл, — сказал он, не найдя ничего лучшего.
     — Так много всего надо сделать, — подавлено сказала Пэм. — Оповещение на сайте «Стар». Организация… похорон.
     — Я обо всём позабочусь, — сказал Дон. — Не беспокойся. — Он махнул рукой в сторону гостиной и повёл Пэм через её собственный дом. — Тебе принести что-нибудь выпить?
     — Я себе уже налила. — Она опустилась в бесформенное флуоресцентно-зелёное кресло на трубчатой металлической раме; его брат всегда предпочитал мебель более авангардного стиля, чем сам Дон. Он нашёл себе другое, такое же.
     Напиток Пэм — янтарного цвета, со льдом — стоял на столике возле кресла. Она немного отпила.
     — Боже, какой ты…
     Дон почувствовал себя неловко и перевёл взгляд на окно расположенной на пятом этаже квартиры; в него по большей части были видны другие башни-кондоминиумы, повыше и подороже…
     — Я об этом не просил, — сказал он,
     — Я знаю, я знаю. Но мой Билл — если бы у него был роллбэк, он бы…
     Он был бы по-прежнему жив, подумал Дон. Я знаю.
     — Ты был… ты был… — Пэм безостановочно качала головой. Она замолчала, не договорив предложения.
     — Что? — спросил Дон.
     Она отвела взгляд. Стены гостиной целиком закрывали книжные шкафы; Билл и Пэм даже подвесили полочки над дверями.
     — Ничего.
     — Нет, скажи.
     Она повернулась к нему спиной; гнев на её лице был слишком хорошо заметен.
     — Ты старше Билла, — сказала она.
     — На пятнадцать месяцев, да.
     — Но теперь ты проживёшь ещё десятки лет!
     Он кивнул.
     — Да.
     — Ты его старший брат, — сказала она, словно негодуя, что это приходится объяснять. — Ты должен был уйти первым.

     Англиканская церковь Всех Святых в Кингсуэй была церковью из его детства, больше запомнившаяся собраниями бойскаутов, которые он посещал, чем любыми словами проповедника. Последний раз Дон был в этом здании… фраза, которая первой всплыла в голове, несомненно, порождённая текущим окружением, была «Бог знает когда», хотя он не слишком верил в то, что Бог следит за такими мелочами.
     Гроб был закрыт, и это было к лучшему. Люди всегда говорили, что Билл и Дон очень похожи, и Дон не имел ни малейшего желания привлекать к этому сходству — и разительному контрасту — чьё-то внимание. Поскольку у Билла никогда не было проблем с лишним весом, Дон сейчас был ещё больше похож на двадцатипятилетнего Билла, чем когда сам был в этом возрасте. Он был единственным в церкви, кто мог помнить Билла молодым, и…
     Нет. Нет, постойте! Вон там, разговаривает с Пэм, это случайно не…
     Точно. Майк Брэден. Боже, Дон его не видел с самой школы. Но невозможно не узнать это широкое круглое лицо с близко посаженными глазами и сросшейся воедино бровью; даже покрытое морщинами и обвисшее, оно явно принадлежало ему.
     Майк был ровесником Билла, но Дон тоже его знал. Один из всего лишь четырёх мальчишек квартала, населённого преимущественно девчонками — Майки, как тогда его называли, или Мик, как он недолго величал себя в детстве — был неутомимым игроком в уличный хоккей и входил в тот самый скаутский отряд, что собирался в этой церкви.
     — Это Майк Брэден, — сказал Дон Саре, указывая на него. — Старый друг.
     Сара понимающе улыбнулась.
     — Сходи поздоровайся.
     Он скользнул между двух рядов церковных скамей. Подойдя ближе, Дон обнаружил, что Майк делает то, что и положено делать на похоронах — делится воспоминаниями об усопшем с его близкими.
     — Старина Билл, как он любил кленовый сироп, — говорил Майк, и Пэм энергично кивала, словно они достигли взаимопонимания по вопросу о запрещении испытаний нанотехов. — И искусственного не признавал, — продолжал Майк, — ему подавай только натуральный, и…
     Он замолк и застыл, став таким же неподвижным, как, несомненно, Билл в своём выстланной щёлком гробу.
     — Боже… мой, — сумел выговорить Майк через какое-то время. — Боже мой. Прости, сынок, дыхание перехватило. Ты похож на Билла как две капли воды. — Он прищурил свои глаза-бусины и насупил свою единственную бровь, сейчас серую, словно грозовая туча. — Кто… кто ты такой?
     — Майки, — сказал Дон, — это я. Дон Галифакс.
     — Нет, это… — Но он снова замолчал. — Господи, это… ты правда выглядишь как Донни, но…
     — Роллбэк, — сказал Дон.
     — Но как ты смог…
     — За меня заплатили.
     — Боже, — сказал Майк. — Это потрясающе. Ты… ты выглядишь сказочно.
     — Спасибо. И спасибо, что пришёл. Для Билла ты многое значил.
     Майк продолжал пялиться на него, и Дон от этого чувствовал себя не в своей тарелке.
     — Маленький Донни Галифакс, — сказал Майк. — Не могу поверить.
     — Майки, пожалуйста. Я просто подошёл поздороваться.
     Старик кивнул.
     — Прости. Просто я ни разу не видел никого, кто прошёл роллбэк.
     — Я тоже, до недавнего времени, — сказал Дон. — Но я не хочу об этом говорить. Ты что-то рассказывал о любви Билла к кленовому сиропу?
     Майк секунду помедлил, явно задумавшись, задать ли ещё несколько вопросов о том, что произошло с Доном, или принять предложение сменить тему. Потом кивнул — решение принято.
     — Помнишь, как наш отряд каждую зиму ходил на север от седьмого шоссе собирать сок? Билл был на седьмом небе! — Судя по лицу Майка, он сразу же понял, что, вероятно, выбрал не слишком подходящую обстоятельствам метафору, но это лишь заставило его продолжать рассказ дальше, и скоро тема омоложения была забыта. Пэм внимательно слушала, но Дон обнаружил, что шарит взглядом по толпе собравшихся в поисках знакомых лиц. Билл всегда был более популярен, чем Дон — более общителен и спортивен. Интересно, сколько людей придёт на его собственные похороны, и…
     И при этой мысли у него упало сердце. Никто их этих людей, это уж точно. Ни его жена, ни его дети, ни единый из друзей его детства. Они умрут задолго, очень задолго до него. О, его внуки, возможно, переживут его; но прямо сейчас их здесь не было, и их родителей он тоже не видел. Надо полагать, Карл и Анджела были где-то в другой части церкви, вероятно, хлопотливо поправляя воротнички и одёргивая одежду на детях, которые редко одевались подобным образом, если такое вообще когда-нибудь было.
     Через несколько минут ему произносить надгробную речь, и он будет вспоминать прошлое брата, случаи из его жизни и поучительные истории, которые могут показать, каким отличным парнем был Билл. Но на его собственных похоронах не будет никого, кто смог бы рассказать о его детстве и юности, никого, кто помнил бы первые восемьдесят или девяносто лет его жизни. Всё, что он сделал в жизни до сих пор, будет забыто.
     Он извинился перед Пэм и Майком, который перешёл от пристрастия Билла к кленовому соку к похвалам его осмотрительности.
     — Когда мы играли на улице в хоккей, и вдруг появлялась машина, Билл всегда первым кричал «Машина, машина!», — говорил Майк. — Я всегда буду помнить, как он это кричал. «Машина! Машина!» Он ведь…
     Дон перешёл из нефа в переднюю часть церкви. Витражное окно бросало на деревянный пол цветные пятна. Сара теперь сидела на крайнем правом месте второго ряда с видом одиноким и уставшим, её трость висела на подставке для молитвенника на спинке передней скамьи. Дон подошёл ближе и присел рядом.
     — Как у тебя дела? — спросил он.
     Сара улыбнулась.
     — Всё нормально. Устала. — Она озабоченно сощурилась. — А у тебя как?
     — Пока держусь, — ответил он.
     — Хорошо, что столько людей пришло.
     Он снова осмотрел собравшихся; в глубине души ему хотелось, чтобы их было меньше. Он терпеть не мог говорить перед большими собраниями. В голове всплыла старая шутка Джерри Сайнфелда[60]: больше всего большинство людей боятся публичных выступлений; второй по распространённости страх — смерть; из чего следует, что на похоронах вы должны больше жалеть того, кто выступает с надгробной речью, чем того, кто лежит в гробу.
     Вошёл священник — низкорослый чернокожий мужчина лет сорока пяти с уже начинающими седеть и редеть волосами — и скоро служба пошла своим чередом. Сидящая рядом с ним Сара держала его за руку.
     У священника был на удивление мощный для его комплекции голос, и он прочёл с собравшимися несколько молитв. Дон склонил голову вместе со всеми, но не закрывал глаз и смотрел на узкую полосу пола между своей скамьей и стоящей впереди.
     — …а теперь, — сказал священник — слишком скоро, — несколько слов о Билле скажет его младший брат, Дон.
     О, чёрт, подумал Дон. Но ошибка была вполне естественна, и он, выходя вперёд и поднимаясь по трём ступеням, ведущим на возвышение, решил её не исправлять.
     Он схватился обеими руками за кафедру и оглядел людей, которые пришли проводить в последний путь его брата: семья, в том числе сын Билла Алекс и взрослые дети Сьюзан, их сестры, которая умерла в 2033; несколько старых друзей; несколько сослуживцев Билла по «Юнайтед-Уэй» и много людей, незнакомых Дону, но которые несомненно что-то значили для Билла.
     — Мой брат, — сказал он, повторяя банальности, которые ранее набросал на датакомме, выуженном сейчас из кармана пиджака, — был хорошим человеком. Хорошим отцом, хорошим мужем, и…
     И тут он замолк — не из-за несоответствия брата только что перечисленным категориям, и из-за того, кто только что вошёл в церковь и усаживался в последнем ряду церковных скамей. Прошло тридцать лет с тех пор, как он последний раз видел бывшую невестку Дорин, однако вот она, одетая в чёрное, пришла тихо попрощаться с человеком, с которым развелась давным-давно. В смерти, похоже, прощаются все прегрешения.
     Он снова взглянул на свои записи, нашёл, где остановился и сбивчиво продолжил:
     — Билл Галифакс усердно трудился на работе, и ещё усерднее — как отец и гражданин. Нечасто бывает так, что…
     Он снова запнулся, когда увидел следующие слова и понял, что ему придётся либо их пропустить, либо разоблачить ошибку священника. К чёрту, подумал он. Я никогда этого не говорил, пока Билл был жив. Будь я проклят, если я этого не скажу и сейчас.
     — Нечасто бывает так, — повторил он, — что старший брат берёт пример с младшего, но со мной так было всегда.
     Послышались шепотки, он увидел несколько удивлённых лиц. Он заговорил, отклоняясь от заготовленной речи.
     — Да, это так, — сказал он, ещё крепче вцепляясь в кафедру, словно нуждаясь в опоре. — Я старший брат Билли. Мне невероятно повезло — я прошёл роллбэк. — Люди снова зашептались, запереглядывались. — Это было… это не было что-то, к чему я стремился или просто желал, но…
     Он оборвал себя.
     — Так вот, я знаю Билла всю его жизнь, дольше, чем кто-либо… — он помедлил и решил завершить фразу словами «в этом зале», хотя «в мире» тоже было бы правдой; кроме него, все, знавшие Билла с рождения, уже давно умерли, а Майк Брэдер появился на Уиндермир-авеню только когда Биллу исполнилось пять.
     — Билл редко ошибался, — сказал Дон. — О, он делал ошибки, в том числе, — и здесь он кивнул в сторону Дорин, которая, кажется, кивнула в ответ, понимая, что он говорит о том, что Билл делал в браке, а не о браке как таковом, — монументальные, о которых он потом жалел всю жизнь. Но в целом, он всё делал правильно. Конечно, не помешало и то, что он обладал острым, как сабля, умом. — Он понял, что изуродовал метафору, как только её произнёс, но не стал исправляться, а продолжил. — Многие удивились, когда он пошёл работать в благотворительный сектор вместо бизнеса, где мог бы зарабатывать гораздо больше. — Он удержался от взгляда в сторону Пэм, воздержался от того, что могло бы быть расценено как намёк, что Билл никогда не смог бы себе позволить того, что досталось самому Дону. — Он мог пойти в адвокаты, стать корпоративным воротилой. Но он хотел другого; он хотел творить добро. И он это делал. Мой брат творил добро.
     Дон снова оглядел зал, море чёрных одежд. Один или два человека тихо плакали. Он отыскал взглядом своих детей и своих внуков — до рождения внуков которых он, вероятно, доживёт.
     — Никакой актуарий не мог бы сказать, что Биллу недодали в количестве, но именно качеством своей жизни он по-настоящему выделялся. — Он помедлил, спрашивая себя, насколько личные вещи может здесь говорить, но, чёрт возьми, это всё было очень личное, а он хотел, чтобы Сара, его дети и, может быть, сам Господь Бог это услышали. — Похоже, что я смогу подойти чертовски близко, — он запнулся, осознав, что только что чертыхнулся во время церковной службы, но продолжил, — к тому, чтобы прожить вдвое дольше, чем прожил мой брат.
     Он посмотрел на гроб; его полированная крышка блестела.
     — Но, — продолжал Дон, — если за это время я сделаю вполовину меньше добра, чем Билл, и снискаю вполовину меньше любви, чем он, то тогда, наверное, можно будет сказать, что я заслужил это… этот… — Он замолчал, подыскивая верное слово и, наконец, закончил: — …этот бесценный дар.

Глава 35

     Вечером после похорон Дон и Сара рано отправились спать, оба измотанные до предела. Она моментально заснула, Дон же перевернулся на бок и стал глядеть на неё.
     Он не сомневался, что антидепрессанты, которые дала ему Петра, действуют. Он стал лучше справляться с раздражающими мелочами жизни, а идея о том, чтобы убить себя, теперь казалась ему совершенно чуждой — если не считать той шутки о публичных выступлениях, сегодня ему ни на секунду не захотелось поменяться местами с братом.
     Гормональная коррекция тоже работала; теперь он уже не был озабочен, как мартовский кот. О, настроение по-прежнему было игривое, но он, по крайней мере, мог его как-то контролировать.
     Но хотя его вожделение к Леноре немного улеглось, любовь осталась прежней. Она не была простым гормональным расстройством; это он знал точно.
     Тем не менее, у него были обязательства перед Сарой, возникшие за десятки лет до рождения Леноры. Сара нуждалась в нём, и хотя он не нуждался в ней — по крайней мере, не в смысле каждодневной заботы и ухода — он по-прежнему очень её любил.
     До последнего времени тихих, нежных отношений, сложившихся между ними, было достаточно, и их по-прежнему могло быть достаточно на то время, что им осталось.
     И, кроме того, текущая ситуация была несправедлива по отношению к Леноре. Он никак не мог стать любимым, которого она заслуживала, её постоянным партнёром, спутником её жизни.
     Разрыв с Ленорой, он знал, будет похож на ампутацию — это будет, словно отрезать часть себя. Но это будет правильным поступком, хотя…
     Хотя типичный молодой человек, теряющий молодую возлюбленную может утешить себя тем, что в море полно рыбы, и такая же, а то и значительно лучшая обязательно вскоре появится на горизонте. Но Дон уже прожил целую жизнь, в течении которой ему встретились лишь две женщины, пленившие его: одна в 1986, вторая в 2048. Шансы встретить третью, даже в течение тех многих десятилетий, что ему предстояли, казались исчезающее малыми.
     Но дело не в этом.
     Он знал, что должен сделать.
     И он сделает это завтра, если только…
     Нет, это неважно. Никаких отговорок.
     Он сделает это завтра.

     Календарь никого не ждёт, и так получилось, что сегодня, пятнадцатого октября, в четверг, у Дона был день рождения. Он не говорил Леноре о его приближении; он не хотел, чтобы она тратила хоть сколько-нибудь из своих небольших денег на подарок для него, а сейчас, учитывая то, что он собирался сегодня сделать, он был вдвойне рад тому, что сохранил это в тайне.
     Кроме того, так ли важен восемьдесят восьмой день рождения, если твоё тело подверглось омоложению? Когда ты ребёнок, день рождения — это большое событие. В среднем возрасте они уже не кажутся такими уж важными, празднуются лишь круглые даты, да в годы, оканчивающиеся на пятёрку, иногда посидишь и подумаешь о прожитом. Но после определённого возраста это снова меняется. Теперь снова каждый день рождения — праздник, каждый день рождения — достижение… потому что каждый из них может стать последним. Если только ты не прошёл роллбэк. Так отмечать ему свой восемьдесят восьмой день рождения, или проигнорировать?
     И ведь это вовсе не означало, что его биологические часы теперь показывают двадцать шесть вместо двадцати пяти. Он знал, что «двадцать пять» — это примерное значение. Роллбэк — это комплекс биологических модификаций, не машина времени с цифровым индикатором. Он, однако, обнаружил, что ему приятнее думать о себе, как о двадцатишестилетнем. Двадцать пять — это неприлично мало; в этом возрасте было что-то до смешного незрелое. Но двадцать шесть — это уже серьёзнее, это почти «под тридцать», начинаешь остепеняться. И пускай значение не точное — он же всё равно становится старше, так же, как и все остальные, день за днём, и эти дни нужно же объединять в какие-то группы, разве не так?
     То, что именно сегодня — день его рождения, было очень неудачным совпадением — теперь он будет вспоминать о своём разрыве с Ленорой в каждый из множества дней рождения, которые ему ещё предстоят.
     Он прибыл в «Герцог Йоркский» к полудню и наткнулся там на Гэбби.
     — Привет, Дон, — сказала она, улыбаясь. — Спасибо, что помогал нам в пищевом банке на прошлой неделе.
     — Без проблем, — сказал он. — Было весело.
     — Ленни уже здесь. В «уют-компании».
     Дон кивнул и направился в маленькую комнатку. Ленора читала что-то с датакомма, но подняла взгляд при его приближении и моментально оказалась на ногах, встав на цыпочки, чтобы его поцеловать.
     — С днём рождения, милый! — объявила она.
     — Как… как ты узнала?
     Она таинственно улыбнулась — но, конечно, в наше время в сети можно отыскать любую информацию. Как только они уселись, Ленора достала откуда-то что-то, завёрнутое в блестящую синюю бумагу.
     — С днём рождения, — снова сказала она.
     Дон посмотрел на подарок.
     — Не нужно было!
     — Что я буду за подруга, если забуду про твой день рожденья? Давай, открой его.
     Он подчинился. Внутри была белоснежная футболка. На ней был стандартный запретительный знак — перечёркнутый круг, в котором было слово «QWERTY», составленное из шести скрэббловских фишек. Дон лишь удивлённо разинул рот. Когда они в первый раз играли в скрэббл, он упоминал о том, что не одобряет включение слова «qwerty» в «Официальный словарь игрока в скрэббл». На его памяти оно всегда записывалось заглавными буквами, а такие слова в скрэббле не допускались. Все словари, с которыми он консультировался, соглашались с ним, за исключением одного: Вебстерского Третьего Полного Международного Словаря, утверждавшего, что слово «часто записывается строчными буквами». Но тот же самый излишне либеральный словарь утверждал, что «торонто» может писаться с маленькой буквы, когда означает что-то, присущее городу, вроде «в торонто-стиле», а в ОСИС такого слова не было, и слава Богу. Поскольку с применением слова qwerty было выиграно множество официальных турниров, никто и слышать не хотел о том, что это профанация. Как и в случае с кампанией, которую Дона вёл за признание за роботом имени «Гунтер», его предложение нашло не много сторонников.
     — Спасибо! — сказал он. — Это потрясающе.
     Ленора улыбалась до ушей.
     — Я рада, что тебе нравится.
     — Ещё как! Я уже её люблю.
     — А я люблю тебя, — сказала она, в первый раз произнеся эти слова, потянулась через стол и взяла его за руку.

     Листья на деревьях вдоль Эвклид-авеню сменили цвет на смесь оранжевого, жёлтого и коричневого. Год становился стар; скоро наступит зима. Дон и Ленора шли вдоль них, взявшись за руки. Она, как всегда, оживлённо болтала, но он был слишком поглощён раздумьями, чтобы что-то говорить, потому что знал, что они идут к ней домой в самый последний раз.
     Мёртвые листья смешивались с мусором, нанесённым вечерним бризом на потрескавшийся асфальт. Они прошли мимо зданий с заколоченными окнами и сидящих вокруг канализационного люка алкашей, прежде чем добрались до её обшарпанного дома и спустились в квартиру в полуподвале. Когда они вошли и сняли плащи, Ленора занялась кофе, а Дон огляделся вокруг. На самом деле здесь было не так много вещей, принадлежащих Леноре лично; он знал, что потрёпанная мебель сдавалась вместе с квартирой. Её собственность, вероятно, поместилась бы в пару чемоданов. Он удивлённо покачал головой, вспоминая, когда его жизнь была так мобильна и не отягощена багажом.
     — Вот, — сказала Ленора, протягивая ему дымящуюся чашку. — Поможет согреться.
     — Спасибо.
     Она устроилась на подлокотнике дивана.
     — И я знаю ещё кое-что, чем можно тебя согреть, именинничек, — сказала она, и её глаза блеснули.
     Но он покачал головой.
     — Гмм… может, лучше в скрэббл сыграем?
     — Серьёзно? — спросила Ленора.
     Он кивнул.
     Она посмотрела на него, как на существо с другой планеты. Но потом улыбнулась и пожала плечами.
     — Конечно, если хочешь.
     Они улеглись на вытертый ковёр, она положила между ними датакомм и запустила на нём голографическую доску для скрэббл. Ей выпало «Е», тогда как Дону «И», поэтому она начала первой.
     Иногда во время игры в скрэббл игрок понимает, что у него есть некоторые из букв, нужных для выкладывания хорошего слова, и он сдвигает их в сторону в надежде, что недостающие ему достанутся в следующих ходах. Дон быстро получил «Х» и «Б», которые стоят соответственно три и пять очков. Он пропустил несколько возможностей сыграть ими, но в конце концов сумел собрать почти всё, что было нужно, хотя серьёзный игрок внутри него возмущался такому расточительному использованию «В». Он выложил свои фишки по обе стороны от буквы «О», которую Ленора поставила ранее:

     НЕБОВ_РХ

     — Джокер[61] означает «Е», — сказал Дон, в ответ на её непонимающее лицо. — Небоверх.
     Она сморщила нос.
     — Э-э… я не думаю, что оно есть в словаре.
     Он кивнул.
     — Я знаю. Я просто хотел, чтобы… ну, ты понимаешь, просто хотел… — Он замолчал и начал сначала. — До конца моей жизни, каждый раз, как я услышу это слово, я буду думать о тебе. — Он помолчал. — Не доктора «Реювенекс», и не процедуры роллбэка, а именно ты заставила меня снова почувствовать себя молодым, почувствовать, что я живу.
     Она улыбнулась своей лучистой улыбкой.
     — Я правда тебя люблю, — сказала она. — Всем сердцем.
     Он ответил, вложив в слова всю глубину своих чувств.
     — И я тоже тебя люблю, Ленора. — Он смотрел в её прекрасное лицо, с веснушками, зелёными глазами, рыжими волосами, словно выжигая их в памяти. — И, — добавил он, чувствуя, что это абсолютная правда, — всегда буду любить.
     Она снова улыбнулась.
     — Но, — продолжил он, — я… мне так жаль, любимая, но… — Он сглотнул и заставил себя встретиться с ней взглядом. — Но сегодня мы с тобой видимся в последний раз.
     Глаза Леноры широко распахнулись.
     — Что?
     — Прости.
     — Но почему?
     Дон упёрся взглядом в потёртый ковёр.
     — Я настолько взрослый, насколько вообще возможно для человеческого существа, и пришло время повести себя по-взрослому.
     — Но Дон…
     — У меня есть обязательства перед Сарой. Я нужен ей.
     Леннора начала тихо плакать.
     — Мне ты нужен тоже.
     — Я знаю, — сказал Дон едва слышно. — Но я должен это сделать.
     Её голос надломился.
     — О Дон, пожалуйста, нет…
     — Я не могу дать тебе всё, что тебе необходимо, всё, чего ты заслуживаешь. У меня… прежние обязательства имеют преимущество.
     — Но нам было так хорошо вместе…
     — Да, было. Я это знаю — и потому мне так трудно это делать. Хотел бы я, чтобы был другой способ. Но другого нет. — Он проглотил подступивший к горлу комок. — Звёзды сложились против нас.

     Дон медленно и печально шакал к станции метро, натыкаясь на прохожих, включая одного робота, на тротуаре Блур-стрит. Его оббибикали, когда он попытался её перейти, не дождавшись зелёного света.
     Ему не хотелось делать пересадку — что было необходимо, если бы он выбрал кратчайший маршрут — и поэтому он решил сесть на поезд, идущий на юг. Он сначала спустится по одной стороне большого U, а потом проедет почти всю длину второй стороны.
     Он ждал прибытия поезда. Когда поезд пришёл, возникла мешанина пассажиров, пытающихся войти в то время, как другие всё ещё выходили. Дон вспомнил, как это было во времена его молодости: те, кто хотел войти, стояли по бокам от двери вагона и терпеливо ждали, пока выйдут все, кто собирался выходить. Где-то по пути к сегодняшнему дню эта малая толика цивилизованности — наряду с другими мелочами, благодаря которым Торонто когда-то заслуженно носил прозвище «Город Добрый» — потерялась вопреки призывам громкоговорителя проявлять взаимное уважение.
     Народу было много, но ему удалось найти свободного место. Он уселся, ни на секунду не задумавшись. Он привык, что ему уступают место; какие-то крохи вежливости, надо полагать, ещё уцелели. Но тут ему пришло в голову, что хотя ему и правда с сегодняшнего дня восемьдесят восемь, в поезде были люди, которые выглядели на столько лет, и которым на самом деле необходимо было присесть. Он вскочил и жестом предложил одетой в сари пожилой женщине занять его место, за что бы награждён очень благодарной улыбкой.
     Так получилось, что он сел в первый вагон. На Юнион вышло очень много народу, так что Дон пробрался к переднему окну, рядом с кабиной машиниста с роботом внутри. Некоторые участки туннелей были цилиндрическими и освещались светящимися кольцами, установленными через равные интервалы. Эффект напоминал ему старый телесериал «Туннель времени», сериал, который он любил не меньше «Робинзонов космоса» за его стильное оформление, в то же время морщась от тупизны его сценариев.
     В конце концов, нельзя вернуться в прошлое.
     Сделанного не воротишь.
     Прошлое не изменить.
     Ты можешь лишь изо всех сил стараться встретить будущее с высоко поднятой головой.
     Поезд, грохоча, нёсся сквозь темноту, везя его домой.

     Дон вошёл в прихожую и помедлил, глядя на плитку, на место, где однажды лежала упавшая Сара и дожидалась его возвращения. Он преодолел все шесть ступенек одним прыжком и ворвался в гостиную.
     Сара стояла возле камина, глядя то ли на голографии внуков, то ли на свою награду из Аресибо; со спины невозможно было определить.
     Она повернулась, улыбнулась и двинулась к нему. Дон автоматически расставил руки, и она шагнула в его обьятия. Он легко прижал её к себе, опасаять поломать кости. Её руки на его шее казались веточками, которые шевелит дуновение ветра.
     — И снова с днём рождения, — сказала она.
     Он посмотрел мимо неё на висящий нед каминной доской телевизор, где 17:59 как раз сменилось на 18:00. Когда они выпустили друг друга, она пошла в сторону кухни. Вместо того, чтобы обогнать её, Дон пошёл следом, делая один шаг на два её шага.
     — Ты садись, — сказал Дон, когда они, наконец, добрались до кухни. Хотя он и корил себя за это, вид медленных методичных движений Сары приводил его в отчаяние. И, кроме того, он ел втрое больше её; это он должен всё делать. — Гунтер, — сказал он — громко, но не напрягая голос; в этом не было необходимости. МоЗо появился почти тут же. — Мы с тобой будем готовить ужин, — сказал он роботу.
     Сара медленно опустилась на один из трёх деревянных стульев, что окружали кухонный стол. Когда они с Гунтером двигались по тесному помещению, доставая кастрюлю и сковородку и отыскивая ингредиенты в холодильнике, он чувствовал на себе её взгляд
     — Что случилось? — спросила она, наконец.
     Он ничего не ответил, и едва удердался от того, чтобы загреметь посудой. Но Сара слишком давно его знала, и пусть экстерьер его тела изменился, его язык вне всякого сомнения остался прежним. Насторожил ли её необычный наклон его головы, или тот простой факт, что он ничего не говорил, кроме редких указаний Гунтеру — он не мог сказать. Но он не мог спрятать своё настроение от неё. И всё же он попытался всё отрицать, хоть и знал, что это бесполезно.
     — Ничего.
     — В городе что-то сегодня пошло не так?
     — Нет. Просто я устал, вот и всё. — Он сказал это, склонившись над разделочной доской, но украдкой бросил на неё взгляд, чтобы оценить реакцию.
     — Я чем-нибудь могу помочь? — спросила она, озабочено сдвинув брови.
     — Нет, — сказал Дон, и позволил себе ещё одну, последнюю ложь — в последний раз. — Всё будет хорошо.

Глава 36

     Сара внезапно проснулась. Её сердце колотилось, вероятно, сильнее, чем допустимо в её возрасте. Она взглянула на электронные часы. 3:02 ночи. Рядом с ней лежал Дон; его дыхание производило тихий звук при каждом выдохе.
     Идея, которая вырвала её из сна, была настолько захватывающей, что она хотела было его разбудить, но потом решила этого не делать. В конце концов, это было весьма смелое предположение, а у него и так в последнее время были проблемы со сном.
     Её сторона кровати была ближе к окну. Миллион лет назад, когда они решали, кто где будет спать, Дон сказал, что она должен спать у окна, чтобы смотреть на звёзды, когда пожелает. Сейчас же слезание с кровати превратилось в форменную пытку.
     Её суставы не гнулись, спина болела, а нога всё ещё заживала. Но она сумела, опираясь на тумбочку, поднять себя на ноги — в равной степени усилием воли и напряжением тела.
     Она короткими шаркающими шагами шаковыляла к двери, помедлила и отдышалась, держась за дверную ручку, затем продолжила путь — по коридору и в кабинет.
     Экран компьютера был чёрен, но ожил, как только она тронула мышку, чтобы выставить пониженную яркость, подходящую для тёмной комнаты.
     Через мгновение объявился Гунтер. Наверное, он был внизу, подумала Сара, но услыхал шум её шагов.
     — У вас всё хорошо? — спросил он. Он так сильно уменьшил громкость голоса, что Сара едва его различала.
     Она кивнула.
     — Всё в порядке, — прошептала она. — Я хотела кое-что проверить.
     Сара любила истории — даже апокрифические — о моментах озарения: о том, как Архимед выскочил из ванны и голым бегал по улицам Афин, крича «Эврика!», о Ньютоне, наблюдающем за падением яблок (хотя она предпочитала ещё менее правдоподобную историю о том, как яблоко упало ему на макушку), об Августе Кекуле, проснувшемся с готовой химической формулой бензола после того, как увидел во сне змею, кусающую себя за хвост.
     За всю её карьеру у Сары лишь раз случилось подобное откровение: когда она много лет назад, играя в скрэббл в этом самом доме, вдруг догадалась, как нужно упорядочить текст первого послания с Сигмы Дракона.
     Но сейчас, возможно, её настигло второе.
     Её внук Перси спрашивал её мнения об абортах, и она сказала, что долго мучилась над этим вопросом.
     И так оно и было, всю её жизнь.
     Но что она вспомнила только сейчас — это как она, вот прямо как сегодня, проснулась в три часа ночи. Это было 28 февраля 2010 года, в воскресенье, за день до того, как из Аресибо был отправлен первый ответ на первое сообщение драконианцев. Они с Доном были в своём гостевом домике при обсерватории, и листья пальм хлопали по деревянным стенам, создавая постоянный фоновый шум.
     Она решила, что недовольна своим ответом на вопрос номер сорок шесть. Она ответила «да», желание матери всегда бьёт желание отца относительно обоюдно согласованной беременности, но сейчас ей показалось, что она склоняется в пользу «нет». И поэтому Сара поднялась с узкой койки. Она включила ноубук, содержащий мастер-копию данных, которые будут отправлены на следующий день, изменила свой ответ на этот единственный вопрос и перекомпилировала файл послания. Завтра её ноутбук подключат к большой чаше, и эта отредактированная версия будет отправлена к звёздам.
     Разве может повлиять мнение одного человека из тысячи по одному-единственному вопросу на общую картину? Так она тогда думала. Но слова Карла Сагана звучали сейчас в её голове: «Кто говорит от имени Земли? Мы говорим». Я говорю.
     А Сара хотела дать драконианцам самый честный, самый искренний ответ, на какой была способна.
     К этому времени копии вроде бы окончательной редакции ответа уже были записаны на CD-диски, и была изготовлена архивная распечатка, которую Дон недавно принёс ей из университета. Сара и думать забыла о той ночи в Пуэрто-Рико тридцать восемь лет назад, пока не вспомнила несколько минут назад.
     — Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил Гунтер.
     — Просто составь мне компанию, — ответила Сара.
     — Конечно.
     С Гунтером за плечом она тихо приказала компьютеру вывести копию её вариантов ответов на драконианскую анкету.
     — О-кей, — сказала она компьютеру. — Показать ответ на вопрос сорок шесть.
     На экране подсветилась новая ячейка.
     — Сменить ответ на «нет», — сказала она.
     Дисплей отразил изменение.
     — Теперь перекомпилируем все мои ответы. Во-первых… — она продиктовала инструкции, которые компьютер покорно исполнил.
     — Частота вашего пульса увеличилась, — заметил Гунтер. — Вы хорошо себя чувствуете?
     Сара улыбнулась.
     — Это называется волнение. Всё будет хорошо. — Она снова обратилась к компьютеру, стараясь говорить по-прежнему ровно: — Скопировать полученную последовательность в буфер обмена. Вывести ответ драконианцев… Так, загрузить алгоритм дешифровки, который они прислали. — Она помедлила, чтобы сделать глубокий успокаивающий вдох. — Отлично, теперь вставить содержимое буфера обмена и выполнить алгоритм.
     Содержимое экрана моментально изменилось, и…
     Эврика!
     Вот они: длинные последовательности символов, определённых в первом сообщении. Сара десятки лет не читала драконианских идеограмм, но она тут же их узнала. Вот этот блок означал символ «равно», вот эта перевёрнутая «Т» — символ «хорошо». Но, как и с любым языком, если ты им не пользуешься, ты его забываешь. Не важно. Существуют программы, способные транслитерировать драконианские символы, и Сара приказала компьютеру скормить получившийся текст одной из таких программ. Экран тут же заполнился переводом драконианских символов в английские слова, которые она сама им сопоставила целую вечность назад.
     Сара крутанула колёсико мыши, прокручивая экран за экраном расшифрованного текста; сообщение было огромно. Гунтер, конечно же, мог читать текст с экрана, как бы быстро он ни прокручивался, и он удивил Сару, в одном месте очень тихо воскликнув «Вау!». Через некоторое вемя Сара вернулась к началу; её переполнял адреналин. Большая часть вступления была чёрной, но остальной текст был расцвечен разными цветами, отражавшими различную степень уверенности перевода; значение каких-то драконианских символов было общепризнанным, относительно смысла других имелись разногласия. Но общая идея была очевидна, даже если какие-то тонкости при переводе потерялись, и когда эта идея дошла до Сары, она лишь покачала головой в изумлении и восторге.

Глава 37

     Дон проснулся незадолго до шести утра; его разбудил какой-то шум. Он перевернулся и увидел, что Сары рядом нет, что для такого раннего часа было необычно. Он перевернулся на другой бок и посмотрел в сторону смежной со спальней ванной, но там её не было тоже. Обеспокоенный, он поднялся с постели, вышел в коридор, и…
     Вот она где — в кабинете, с Гунтером.
     — Дорогая! — воскликнул Дон, входя в комнату. — Ты что тут делаешь в такую рань?
     — Она находится здесь в течение двух часов сорока семи минут, — услужливо сообщил Гунтер.
     — Зачем? — спросил Дон.
     Сара посмотрела на него, и он увидел выражение изумления на её лице.
     — Я это сделала, — сказала она. — Я догадалась, какой должен быть ключ.
     Дон кинулся к ней через комнату. Он хотел сгрести её с кресла, обнять, закружить — но он не мог. Вместо этого он наклонился к ней и нежно поцеволал в макушку.
     — Это потрясающе. Как ты это сделала?
     — Ключом был мой набор ответов, — сказала она.
     — Но я думал, ты это уже пробовала.
     Она рассказала об изменении, которое сделала буквально в последнюю минуту в Аресибо. Гунтер тем временем пристроился рядом с ней и принялся быстро прокручивать текст сообщения.
     — Ага, — сказал Дон. — Но постой — постой! Если твои ответы открывают сообщение, то это значит, что оно адресовано тебе лично.
     Сара кивнула — неуверенно, словно сама не могла в это поверить.
     — Получается, так.
     — Вау. То есть это и правда ты лично состоишь с ними в переписке.
     — Похоже на то.
     — Ну так и о чём же сообщение?
     — Это… чёртеж; я думаю, так это можно назвать.
     — Чертёж звездолёта? Как в «Контакте»?
     — Нет. Нет, не звездолёта. — Она коротко взглянула на Гунтера, потом снова на Дона. — Драконианца.
     — Что?
     — Большая часть сообщения — это геном драконианца и сопутствующая биохимическая информация.
     Он нахмурился.
     — Гмм… я думаю, это будет очень интересно изучить.
     — Предполагается, что мы его будем не изучать, — сказала Сара. — По крайней мере, не только изучать.
     — А что тогда?
     — Предполагается, что мы… — она помедлила, по-видимому, подыскивая слово, — …актуализируем его.
     — Прости?
     — Сообщение, — сказала она, — также включает в себя описание конструкции искусственной матки и инкубатора.
     Брови Дона сами собой полезли на лоб.
     — Ты хочешь сказать, они хотят, чтобы мы вырастили одного из них?
     — Именно так.
     — Здесь? На Земле?
     Она кивнула.
     — Ты же сам это сказал. SETI, по сути, годится лишь на то, чтобы передавать информацию. Так вот, ДНК — это не что иное, как информация! И они прислали нам всё, что нам потребуется знать, чтобы сотворить одного из них.
     — Сделать драконианского малыша?
     — Сперва да. Но он вырастет и станет взрослым драконианцем.
     В этой комнате был только одно кресло. Дон подошёл к столу, чтобы опереться на него, и Сара повернулась вместе с креслом ему вслед.
     — Но… но он же не сможет дышать нашим воздухом. Не сможет есть нашу еду.
     Сара указала на экран, хотя Дону отсюда его не было видно.
     — Они описали состав атмосферы, которая нужна им для дыхания: газы и их процентное соотношение, список газов, которые для них ядовиты, приемлемый диапазон атмосферного давления и всё такое. Ты прав, они не смогут дышать нашим воздухом непосредственно: в частности, в нашей атмосфере слишком много CO2. Но фильтрующей маски должно хватить. И они дали нам химические формулы различных видов пищи, в которой они нуждаются. Боюсь, Эткинса вне Земли не поняли бы: в основном это различные углеводы.
     — А что насчёт… ну, я не знаю, гравитации?
     — Гравитация на поверхности Сигмы Дракона II на треть больше земной. В этом отношении проблем не будет.
     Дон посмотрел на Гентера, будто взывая к его здравому смыслу.
     — Это безумие. Полный бред.
     Но стеклянные глаза Гунтера были неумолимы, а Сара просто спросила:
     — Почему?
     — Кто пошлёт ребёнка на другую планету?
     — Они не посылали ребёнка. Ничто реально не перемещается.
     — Ладно, ладно. Но в чём тогда смысл?
     — Ты никогда не читал этого… как его там?
     Дон нахмурился.
     — Кого?
     — Черт бы его, — тихо сказала Сара. Потом повернулась к Гунтеру. — Кто написал «Каково быть нетопырём»?
     МоЗо, всё ещё пролистывая страницы текста, ответил:
     — Томас Нагель.
     Сара кивнула.
     — Нагель, точно! Дон, ты читал его когда-нибудь?
     Он покачал головой.
     — Эта работа появилась где-то в семидесятых, и…
     — В октябре 1974-го, — подсказал Гунтер.
     — И это один из самых знаменитых философских трудов. Как и гласит название, он задаётся вопросом «Каково быть нетопырём?». И ответ таков: мы никогда этого не узнаем. Мы не можем даже начать строить предположения о том, каково это — пользоваться эхолокацией, воспринимать мир совершенно иным способом. Так вот, только драконианец из плоти и крови, с драконианскими органами чувств, сможет рассказать своим собратьям, какова наша Земля с их, драконианской точки зрения.
     — То есть они хотят, чтобы мы сотворили драконианца, который бы вырос и сделал именно это?
     Она пожала плечами.
     — Тысячи лет на Земле рождались люди, чтобы стать царями. Почему бы кому-нибудь не родиться для того, чтобы стать послом?
     — Но подумай, что это будет за жизнь — в полном одиночестве.
     — Это не обязательно. Если мы можем сделать одного, то сможем и нескольких. Конечно, они будут генетически идентичны, как близнецы, и…
     — Сара, — вмешался Гунтер, снова поднимаясь на ноги. — Я прочитал документ дальше, чем вы. Это правда, что они прислали лишь один полный геном, но они также приложили небольшой пакет модификаций, которые можно применить к основному геному для получения второго индивидуума. По-видимому, присланный ими код ДНК взят от двух состоящих в парном союзе драконианцев. Любая биологическая реализация этих генов будет клоном одного из этих двух индивидуумов.
     — «Если б ты была единственной в мире, и единственным был я…»[62] — процитировал Дон. — По крайней мере, они всегда будут знать, кого пригласить на бал. — Он помолчал. — Но, с другой стороны, откуда мы можем знать, что они прислали нам геном настоящего, мыслящего драконианца? Это может быть геном, я не знаю, жуткого монстра или чумной бациллы.
     — Конечно, мы будем их создавать в условиях биологической изоляции, — сказала Сара. — Кроме того, какой смысл посылать нам подобное?
     — В сообщении говорится, что индивидуумы, чей геном они посылают, живут на Сигме Дракона II в настоящее время, — сказал Гунтер. — По крайней мере, жили, когда сообщение было отправлено. Они надеются пообщаться со своими клонами здесь, хотя бы и с задержкой в 37,6 лет между вопросом и ответом.
     — То есть исходные драконианцы, оставшиеся дома — это будут как бы их родители? — спросил Дон. Через окно напротив него он видел, что уже восходит солнце.
     — В каком-то смысле, — ответила Сара. — И они ищут приемных родителей здесь.
     — Ах, да. Анкета.
     — Точно, — сказала она. — Если ты собираешься поручить кому-то растить твоих детей, то захочешь сперва что-то о нем узнать. И, как я полагаю, из всех ответов, что они получили, мои понравились им больше всего; они хотят, чтобы я вырастила их детей.
     — О… Господи, — сказал Дон. — То есть… о, Господи!
     Сара слегка пожала плечами.
     — Полагаю, именно поэтому они интересовались всякими вещами, связанными с «правами родителя, не занимающегося вынашиванием ребёнка».
     — И вопросы об абортах — они хотели уверенности, что мы не пойдём на попятный и не убьём плод?
     — Может быть. Такая интерпретация, безусловно, возможна. Но помни, что им понравились мои ответы, а хотя я и готова была учитывать права родителя, не вынашивающего ребёнка, остальные мои ответы не оставляли сомнения в моей поддержке права на аборт.
     — Почему же их это привлекло?
     — Возможно, они хотели увидеть, поднялись ли мы над Дарвином.
     — Э-э?
     — Ну, то есть, перестали ли мы быть эгоистичными генами. В каком-то смысле поддерживать право на аборт — это антидарвинизм, потому что они уменьшают твой репродуктивный успех, если предполагать, что ты избавляешься от здорового плода, способного родиться и нормально дожить, без неприемлемых затрат с твоей стороны, до взрослого состояния. Аборт может быть психологическим маркером, указывающим на то, что мы более не связаны дарвинистскими понятиями, освободились от своей бездумной генетической программы, перестали быть формой жизни, контролируемой генами, которым не нужно ничего, кроме воспроизведения себя.
     — Понимаю, — сказал Дон, следя за тем, как окно поляризуется под светом восходящего солнца. — Если всё, что тебя заботит — это собственные гены, то ты уж точно не станешь заботиться об инопланетянах.
     — Именно, — сказала Сара. — И заметь, что они запросили тысячу мнений. Помнишь, как ты говорил, что инопланетные расы станут тоталитарными или превратятся в ульевые сознания, потому, когда достигнут определённый уровень технологического развития, они попросту не смогут выжить, если допустят несогласие того типа, что ведёт к терроризму. Но должна существовать и какая-то третья альтернатива — что-то получше превращения в Борг или контроля мыслей. Жители Сигмы Дракона, по-видимому, знают, что имеют дело с обществом сложных, противоречивых индивидуумов. И они увидели эту тысячу анкет и решили, что не хотят иметь дело с человечеством в целом — они хотят общаться лишь с одним оригиналом. — Она помолчала. — Думаю, что меня это не удивляет, потому что большинство анкет действительно свидетельствовало об этноцентризме, эксклюзивной заботе о собственном генетическом материале и тому подобном.
     — Но, зная тебя, можно уверенно утверждать, что твоя анкета ни о чём подобном не свидетельствовала. И это сделало тебя предпочтительной кандидатурой на должность приёмной матери, верно?
     — Что меня удивляет безмерно, — сказала Сара.
     Но Дон покачал головой.
     — А не должно бы, знаешь ли. Я тебе ещё чёрт знает когда говорил. Ты особенная. И так оно и есть. SETI, по самой своей природе, преодолевает границы биологических видов. Помнишь ту конференцию, на которую ты ездила в Париж? Как она называлась?
     — Я не…
     Гунтер вмешался:
     — «Кодирование альтруизма: Искусство и наука сочинения межзвёздных посланий». — Дон взглянул на МоЗо, который изобразил механический аналог пожатия плечами. — Я, разумеется, читал резюме Сары.
     — «Кодирование альтруизма», — повторил Дон. — Точно. Это фунтаментальная основа SETI. А ты, кстати — единственный сотрудник SETI, чья анкета была послана на Сигму Дракона. Так удивительно ли, что получатели, которые, по определению, также участвуют в чём-то наподобие SETI, нашли твои ответы наиболее соответствующими идеалу, который они искали?
     — Надо полагать. Только…
     — Да?
     — Дни моей репродуктивной способности давно прошли. Не то чтобы это было необычно, я думаю, в общекосмическом смысле…
     Дэн нахмурился.
     — Ты о чём?
     — Ну, Коди Мак-Гэвин был, по-видимому, прав. Драконианцы, как и практически каждая раса, пережившая период технологического созревания, наверняка живут очень долго, если не бессмертны в прямом смысле этого слова. И если только ты не ведёшь непрерывную экспансию, постоянно расширяя своё присутсвие и завоёвывая новые миры, то у тебя быстро закончится место, если ты живёшь вечно и при этом продолжаешь плодиться. Драконианцы, должно быть, уже давно перестали размножаться.
     — Думаю, в этом есть логика.
     Сара вдруг вскинула брови.
     — Фактически, это и есть третья альтернатива!
     — Что?
     — Эволюция слепа, — сказала Сара. — У неё нет цели, но это не значит, что у неё нет логического результата. Она ведёт отбор по признакам агрессивности, физической силы, стремления защищать собственное потомство — по всем тем признакам, которые в конечном итоге вносят свой вклад в самоубийсвто технологически развитой цивилизации. Так что, возможно, парадокс Ферми — это вовсе никакой не парадокс. Эволюция в конце концов приводит к технологии, которая способствует выживанию до определённого момента; но после того, как средства массового уничтожения становятся легко доступными, психология, навязанная всем формам жизни дарвиновскими механизмами, неизбежно ведёт к гибели.
     — Но если ты прекратишь размножаться…
     — Именно! Если ты добровольно отказываешься от размножения, если прекращаешь борьбу за то, чтобы создать как можно больше копий собственной ДНК, ты, по-видимому, теряешь бо́льшую часть агрессии.
     — Полагаю, это лучше, чем устанавливать тоталитаризм или превращаться в пчёл, — сказал Дон. — Но… нет, постой! Это ведь тоже своего рода размножение — путём отправки своей ДНК к нам.
     — Это всего лишь две особи.
     — Может, они плодятся, как кролики. Может, таким образом они осуществляют вторжение.
     — Это не вариант, — вмешался Гунтер. — Оба индивидуума одного и того же пола.
     — Но ты сказал, что исходные драконианцы образуют пару… — Дон оборвал себя. — Ну да, ну да. Как провинциально с моей стороны. Так-так-так… — Он посмотрел на Сару. — И что же ты теперь будешь делать?
     — Я… я не знаю. Ну, то есть, искусственная матка и инкубатор — это не то, что мы с тобой могли бы собрать в гараже.
     Дон задумался.
     — Но если ты расскажешь об этом миру, правительство попытается взять процесс под контроль, и… прости, но они наверняка попытаются выдавить тебя оттуда.
     — Так и есть, — сказала Сара. — Драконианцы наверняка понимают, что воспитание есть комбинация генов и среды. Они хотят, чтобы за… за драклингов была ответственна личность определённого типа. Кроме того, если геном станет достоянием гласности, кто поручится, что другие не создадут драконианцев лишь затем, чтобы анатомировать их или показывать в зоопарке?
     — Но как только ребёнок родится, кто угодно сможет украсть его ДНК, разве не так? Достаточно всего нескольких клеток.
     — Они смогут получить ДНК, но не информацию о том, как устроить инкубатор и прочее. Без доступа к полному тексту послания создать драконианца будет очень и очень непросто. — Она замолчала и задумалась. — Нет, мы должны держать это в секрете. Дракониацы вручили эту информацию мне, и я обязана её защищать.
     Дон протёр всё ещё сонные глаза.
     — Может быть — но найдутся и те, кто скажет, что ты должна раскрыть всю информацию. Они скажут, что первым делом ты должна заботиться о благе своего собственного вида.
     Но Сара покачала головой.
     — Нет, — сказала она. — Не должна. В этом-то всё и дело.

Глава 38

     — Очень важно, — говорила Сара несколько часов спустя, — чтобы ты запомнил ключ расшифровки — не весь, конечно, а способ его получения.
     Дон кивнул. Они сидели на кухне за завтраком. Он теперь был одет в футболку и джинсы; на ней был халат и шлёпанцы.
     — Моя анкета 312-я из тысячи, — сказала она, — и я в последний момент изменила свой ответ на один из вопросов. Это был вопрос номер сорок шесть, и ответ, который фактически был отправлен — «нет». Запомнил?
     — Триста двенадцать, сорок шесть, «нет». Я могу это где-нибудь записать?
     — Если без пояснительного текста — можешь.
     — То есть сорок шестой вопрос — самый важный? Который драконианцев интересует больше всего?
     — Что? Нет, нет. Просто это вопрос, ответ на который я изменила. Ключ состоит из моих ответов на все восемьдесят восемь вопросов, которые фактически были им отправлены. Каждый раз, как тебе понадобится ключ, ты сможешь его получить, заглянув в архивную копию того, что якобы было отправлено на Сигму Дракона, и сделав в ней одно-единственное изменение.
     — Понятно.
     — Ну а теперь храни эту тайну.
     Он посмотрел через стол на свою жену, которая выглядела значительно старше, и не только потому, что почти не спала в эту ночь. Она сильно сдала за последние несколько недель.
     — Я, э-э… не думаю, что мы сможем держать это в секрете от всех, — сказал он. — Я думаю, нужно сказать хотя бы Коди Мак-Гэвину.
     Сара сжимала кофейную чашку обеими руками.
     — Почему?
     — Потому что он один из богатейших людей планеты. А для проекта вроде этого потребуются глубокие карманы. Синтез ДНК, постройка матки, постройка инкубатора, синтез пищи, и наверняка сотни других вещей. Тебе понадобится в этом проекте кто-то вроде него.
     Сара молчала.
     — Тебе придётся сказать кому-то. Ведь ты…
     Он не договорил, но она кивнула.
     — Я скоро умру. Я знаю. — Она замолчала, задумавшись, и Дон не стал мешать её раздумьям. Через какое-то время она сказала: — Да, ты прав. Давай ему позвоним.
     Дон отыскал телефон и сказал ему, с кем хочет связаться. После нескольких гудков послышался и чёткий, деловитый женский голос:
     — «Мак-Гэвин роботикс». Офис президента.
     — Здравствуйте, миз Хасимото, — сказал Дон. — Это Дональд Галифакс.
     Её голос стал немного прохладнее — в конце концов, они не раз стукались головами в ходе его многочисленных попыток дозвониться до Мак-Гэвина весной.
     — Да, мистер Галифакс?
     — Не волнуйтесь. Я звоню не по поводу роллбэка. И, по сути, это вообще не я звоню. Я лишь набрал номер для моей жены, Сары. Она хочет поговорить с мистером Мак-Гэвином о послании драконианцев.
     — Ах, — сказала миз Хасимото. — Очень хорошо. Подождите пожалуйста, я вас соединяю.
     Дон прикрыл микрофон и сказал Саре:
     — Она соединяет.
     Сара жестом попросила отдать ей телефон, но он предостерегающе поднял руку. Через мгновение в трубке послышался знакомый бостонский выговор.
     — Коди Мак-Гэвин слушает.
     — Мистер Мак-Гэвин, — торжественно произнёс Дон, — пожалуйста, подождите секунду. Сара Галифакс сейчас вам ответит. — Он молча просчитал до десяти, а потом передал трубку улыбающейся до ушей Саре.
     — Здравствуйте, мистер Мак-Гэвин, — сказала Сара.
     Дон подошёл поближе, чтобы слышать обе стороны диалога. Это было нетрудно, учитывая, что телефон автоматически увеличил громкость, как только Сара взяла трубку.
     — Сара, как у вас дела?
     — Со мной всё в порядке. И у меня хорошая новость. Я расшифровала послание драконианцев.
     Дон практически услышал, как Мак-Гэвин подпрыгнул до потолка.
     — Замечательно! О чём там говорится?
     — Я… я не хотела бы обсуждать это по телефону.
     — Да ладно вам, Сара…
     — Нет, нет. Никогда не знаешь, кто может подслушивать.
     — Господи, ну ладно. Приезжайте снова ко мне в Бостон, и…
     — Э-э… а вы не могли бы приехать сюда? Я сейчас правда не слишком расположена к путешествиям.
     Дон услышал, как Мак-Гэвин шумно выдохнул.
     — Через два дня годовое собрание акционеров. Я не смогу никуда вырватся, пока оно не закончится.
     — Хорошо, — сказала Сара. — Тогда как насчёт пятницы?
     — Ну, в пятницу я бы мог. Но разве вы не можете отправить мне ключ по е-мэйлу, чтобы я сам мог просмотреть сообщение?
     — Нет. Я не готова его раскрывать.
     — Что?
     — Сообщение адресовано мне лично, — сказала Сара.
     Повисла долгая пауза. Дон мог лишь вообразить изумлённое выражение, возникшее на лице Мак-Гэвина.
     — Сара, а… гмм… Дон ещё рядом с вами? Могу я с ним перемолвиться парой слов…
     — Я не впала в маразм, мистер Мак-Гэвин. То, что я говорю — абсолютная правда. Если вы хотите знать, о чём говорится в сообщении, вам придётся приехать сюда.
     — О, хорошо, только…
     — И не говорите никому, что я нашла ключ расшифровки. Вы должны пообещать мне держать это в тайне до тех пор, пока не приедете сюда.
     — Хорошо. Я только уточню, где вы живёте…
     Когда она положила трубку, Дон огляделся по сторонам.
     — Гунтер так здорово поддерживает чистоту, что нам, наверное, и не нужно ничего делать к визиту Мак-Гэвина.
     — Только одну вещь, — сказала Сара. — Я хочу, чтобы ты прошёл драконианский опрос.
     — Зачем? — удивился Дон.
     Она ответила, не глядя ему в глаза:
     — Нам с Мак-Гэвином очень многое придётся обсудить. Ты должен быть в контексте.
     — Я прочитаю его.
     — Нет, этого недостаточно. — Её голос звучал взволнованно. — Ты должен его пройти. Ответить на вопросы.
     Он вскинул брови.
     — Если ты этого хочешь.
     — Да, хочу. Принеси свой датакомм; ты можешь загрузить анкету с официального сайта.
     Он кивнул. Делать всё равно было особо нечего.
     — Хорошо.
     Загрузив анкету, он улёгся на диван и принялся отвечать на вопросы. У него ушло на это почти два часа, но в конце концов он крикнул Саре:
     — Готово!
     Сара очень медленно вошла в гостиную, и он протянул ей датакомм.
     — И что теперь? — спросил он.
     Сара взглянула на устройство.
     — Сохранить как «Ответы Дон», — произнесла она в него. — Запустить льняное семя. Загрузить Ответы Дон. Загрузить Ответы Сара последние. Снять блокировку — пароль «Эол 14 умбра». Выполнить.
     — Что ты делаешь? — спросил Дон. — Что за «льняное семя»?
     — Это программа, которую один профессор этики написал много лет назад, когда мы изучали миллион первый набор ответов, загруженный на наш сайт. Она измеряет степень похожести между двумя респондентами. Видишь ли, это не такая простая задача. Среди восьмидесяти восьми вопросов у каких-то по четыре варианта ответа, у каких-то — пять, в других используется ступенчатая шкала; в общем, нельзя тупо сравнивать один ответ с другим — ответы могут различаться сильно или же чуть-чуть. Тот, кто ответил «A», может мыслить примерно так же, как и ответивший «B», но ответивший «С» стоит на совершенно противоположных позициях.
     — Ах, — сказал Дон. Он указал на датакомм в руках Сары. — И что же там?
     Она взглянула на дисплей, потом снова на него; на её лице была улыбка.
     — Я знала, что вышла за тебя не случайно.

Глава 39

     — Коди Мак-Гэвин приезжает завтра, — сказала Сара, — и нам до его приезда нужно ещё кое-что обсудить.
     Они сидели за обеденным столом и пили кофе.
     — Что именно? — спросил Дон.
     — Тот факт, что я не смогу сделать то, чего хотят от меня инопланетяне, — сказала она.
     — Я знаю, — тихо ответил он.
     Солнечный свет струился сквозь окна. За окном Гунтер сгребал опавшие листья.
     — Поэтому, — продолжала она, — я должна найти кого-нибудь, кто сделал бы это за меня, если это вообще может быть сделано.
     Он подумал над этим.
     — Ты можешь воспользоваться той программкой «льняное зерно» и посмотреть, кто из респондентов дал ответы, похожие на твои.
     Она кивнула.
     — Я это уже сделала. Из тысячи анкет, что мы отослали, только две были реально близки к моей. Но один Бог знает, кому они принадлежали.
     — Вы не вели записей?
     — Это был анонимный опрос. Проыессионалы этого дела утверждают, что анонимно люди дают гораздо более честные ответы. Кроме того, даже если бы мы спрашивали имена, мы не смогли бы их хранить. Веб-сайт принадлежал Университету Торонто, а ты знаешь, какие в Канаде законы насчёт защиты личных данных.
     — Ах. — Он отхлебнул кофе.
     — Конечно, каждый из участников выбирал себе регистрационное имя и пароль, который им рекомендовалось держать в секрете. Но даже если бы у нас были имена, они бы нам ничего не дали.
     — Почему?
     — Как я уже говорила, Мак-Гэвин, по-видимому, прав, полагая, что технологически развитая раса должна быть очень долгоживущей. В сущности, поскольку у драконианцев кольцеобразные хромосомы, они, возможно, всегда были долгоживущими, потому что таким образом избежали одной из главных причин старения. Так или иначе, хотя у них, вероятно, и мысли не возникло, что тот, кому они отвечают, всего через тридцать восемь лет окажется в могиле, однако же примерно половина участников того анкетирования наверняка уже мертвы.
     — Полагаю, что так, — сказал он.
     — Но, — продолжала Сара, хитро глядя на него, — твои ответы очень близки к моим.
     — Как скажешь.
     — Так что, может быть, ты захотел бы…
     — Что?
     — Это бы мог сделать ты. Ты мог бы присмотреть за драконианскими детишками.
     — Я?
     — Ну, ты вместе с Гунтером, я полагаю. — Она улыбнулась. — То есть, он ведь МоЗо; его предназначение — присмотр за пожилыми, но уход за инопланетными детьми не может быть сложнее, чем уход за сумасшедшей старухой вроде меня.
     У Дона голова шла кругом.
     — Я… я не знаю, что сказать.
     — Просто подумай об этом, — сказала она. — Потому что ты, безусловно, мой первая кандидатура.

     Много месяцев назад, когда Сара и Дон только обдумывали перспективу роллбэка, Карл сказал, что они будут больше сидеть с детьми — но это замечание, казалось, потеряло актуальность после того, как омоложение Сары закончилось неудачей. Однако сегодня Карл и Анджела привезли Перси и Кэсси в дом на Бетти-Энн-драйв и оставили их там. Формальной причиной для этого были их планы сходить на хоккейный матч, но Дон подозревал, что они тоже чувствовали, что бабушке недолго осталось и детям надо чаще видеться с ней, пока есть такая возможность.
     Перси было тринадцать — он был голенастый и длинноволосый. Кэсси, в четыре года, была вихрем с косичками. Из-за разницы в возрасте им трудно было найти совместное занятие, так что Сара с Кэсси и Гунтером пошла наверх поглядеть, какие сокровища хранятся в бабушкиных сундуках, а Дон и Перси устроились на диване в гостиной, вполглаза смотря по телевизору над камином трансляцию того же самого матча и пытаясь высмотреть Карла и Анджелу в толпе болельщиков.
     — Итак, — сказал Дон, выключая звук, когда в перерыве начали крутить рекламу, — как у тебя дела в восьмом классе?
     Перси немного поёрзал на диване.
     — Нормально.
     — Когда я был ребёнком, в школе было целых тринадцать классов.
     — Правда?
     — Ага. Онтарио — единственное место в Северной Америке, где такое было.
     — Хорошо, что сейчас их всего двенадцать, — сказал Перси.
     — Да? Ну, в тринадцатом классе мы были уже достаточно взрослые, чтобы самим писать себе записки об освобождении от уроков.
     — Это было бы здорово.
     — Это и было здорово. Но на самом деле мне в тринадцатом нравилось. Масса интересных курсов. Я даже латынь учил. Это был практически последний год, когда её преподавали в Торонто в общеобразовательных школах.
     — Латынь? — недоверчиво переспросил Перси.
     Дон важно кивнул.
     — Semper ubi sub ubi.
     — Что это значит?
     — «Всегда носи трусы»[63].
     Перси заулыбался.
     Игра возобновилась. «Кленовые листья»[64] играли неплохо, хотя сезон ещё только начинался. Дон почти не знал нынешних игроков, в отличие от Перси.
     — А ещё, — сказал Дон, когда в игре наступило затишье, — в нашей школе была маленькая радиостанция, «Радио Хамберсайд» — по названию школы. Я работал в ней в тринадцатом классе, и это определило мой выбор профессии.
     Перси непонимающе посмотрел на него; Дон вышел на пенсию ещё до его рождения.
     — Я работал на радио «Си-би-си», — пояснил Дон.
     — О, да. Папа слушает его в машине.
     Дон улыбнулся. Когда-то давно они дружески поспорили со знакомым, который писал для канадской версии «Ридерз дайджест». «Лучше, — говорил Дон, — делать то, что люди слушают только в машине, чем то, что люди читают только в туалете».
     — И когда ты там работал? — спросил Перси.
     — Я пришёл туда в 1986 и уволился в 2022. — Он подумал было добавить «И, чтоб ты не спрашивал, Салли Ын была премьером, когда я вышел на пенсию», но не стал. Он помнил себя в возрасте Перси и как он считал вторую мировую войну древней историей; 1986 для Перси был форменным плейстоценом.
     Они ещё немного посмотрели хоккей. Защитник «Гонолулу»[65] получил три минуты за высоко поднятую клюшку.
     — И как, — сказал Дон, — у тебя есть мысли о том, чем бы тебе хотелось заняться… — Он едва успел остановиться, не сказав «когда вырастешь»; Перси, несмненно, не считал, что он ещё маленький, — …когда закончишь школу?
     — Не знаю, — сказал он, не отрываясь от экрана. — Может, в университет пойду.
     — Чтобы учиться на…?
     — Ну, кроме как на выходные.
     Дон улыбнулся.
     — Нет, я имел в виду, «чтобы учиться на кого?»
     — О. Может быть, на орнитолога.
     На Дона это произвело впечатление.
     — Ты любишь птиц?
     — Они ничего. — Снова началась реклама, и Дон отключил звук. Перси посмотрел на него и, по-видимому, почувствовав, что диалог получается несколько односторонний, спросил: — А ты?
     Дон моргнул.
     — Я?
     — Ну да. Ты ведь теперь опять молодой. Что ты теперь будешь делать?
     — Я не знаю.
     — Ты не думал вернуться на «Си-би-си»?
     — Вообще-то думал.
     — И как?
     Дон пожал плечами.
     — Я им не нужен. Я слишком долго был вне игры.
     — Это погано, — сказал Перси с удивлённым выражением на лице, словно не ожидал, что жизнь может быть несправедлива и к взрослым тоже.
     — Да уж, — сказал Дон. — Ещё как.
     — И что же ты теперь будешь делать?
     — Я не знаю.
     Перси немного подумал.
     — Это должно быть что-то… ну, что-то важное. Я смотрел, сколько стоит роллбэк. Если тебе повезло его заиметь, то ты же должен с ним что-то сделать, да?
     Дон заинтересованно уставился Перси.
     — Ты весь в бабушку.
     Мальчишка насупился; эта мысль явно ему не нравилась.
     — Это я к тому, — сказал Дон, снова включая звук в телевизоре, где возобновилась игра, — что ты зришь в корень.

     Когда Карл и Анджела забрали детей, Дон решил пойти прогуляться. Ему нужна была свежая голова, чтобы всё обдумать. В трёх кварталах был ночной магазинчик; он мог бы дойти до него и купить орехов кешью. Они были его любимым лакомством — развращающе вкусные при достаточно низком содержании углеводов.
     Была холодная ясная ночь, в некоторых домах в преддверии Хеллоуина уже зажгли тыквенные фонари; деревья с облетевшими листьями выглядели — очень подходяще моменту — голыми скелетами, тянущимися к безоблачному тёмному небу. Где-то в отдалении залаяла собака.
     Прогулка вывела его на точно, но без выдумки названный Диагональный проезд и по нему привела в окрестности средней школы Уиллоудейл. Без особой цели он свернул на футбольное поле позади школы, где изредка бывал ещё тогда, много лет назад, когда Карл школьником играл в футбол. Он забрался как можно дальше от уличных фонарей — хотя разницы особой не ощутил — и вытащил из кармана датакомм.
     — Помоги мне найти Сигму Дракона, — сказал он ему, держа маленькое устройство прямо перед собой, словно собираясь сделать снимок.
     — Повернитесь кругом, — сказал датакомм приятным мужским голосом. — Нацельте меня выше… ещё выше. Хорошо. Теперь поверните меня влево. Ещё. Ещё. Нет, слишком далеко, немного назад. Вот так. Сигма Дракона в центре вашего дисплея.
     — Вон та яркая у верхнего края?
     — Нет, это Дельта Дракона, также известная как Нодус Секундус. А яркая звезда ближе к нижнему краю — Эпсилон Дракона, или Тил. Сигма Дракона слишком слаба, чтобы её увидеть. — На дисплее появились две линии, скрещивающиеся на пустом участке неба. — Но она там есть.
     Дон опустил датакомм и посмотрел непосредственно на ту же самую пустоту, фокусируя свои мысли на этой звезде, такой близкой по космическим стандартам, но тем не менее непостижимо далёкой по человеческим масштабам.
     Несмотря на то, что драконианцы были частью его жизни уже сорок лет, как-то так получилось, что они никогда не казались ему чем-то реальным. О, он знал, что они есть — прямо сейчас, вон там, на другом конце луча зрения. Возможно, что в эту самую секунду там стоит какой-нибудь драконианец, высматривая Солнце — которое на его ночном небе почти такое же тусклое, как и Сигма Дракона в небе Земли — и думает о странных существах, живущих где-то там. Конечно, Сара скажет, что концепция одновременного «прямо сейчас» лишена смысла в релятивистской вселенной; даже если бы Дон сумел разглядеть Сигму Дракона, свет, который бы он увидел, был бы ею испущен 18,8 лет назад. И этот разрыв только усиливал ту нереальность, которую Дон всегда чувствовал по отношению к инопланетянам.
     Но если они сделают то, о чём просят драконианцы, то они превратятся из абстракции в реальность, существующую здесь и сейчас, во плоти. Конечно, будучи рождёнными на Земле, они ничего не будут знать о своём родном мире, но, тем не менее, они будут с ним связаны.
     Он закрыл датакомм, спрятал его в карман пиджака и снова зашагал.
     Может быть, из-за того, что он раньше думал о премьер-министрах, ему пришло в голову, что Пьер Трюдо занимал этот пост, когда он сам ещё ходил в школу.
     Он знал, что в премьерство Трюдо было много моментов, вошедших в историю: фраза «Сами увидите» в ответ на вопрос о том, как далеко он готов зайти для подавления вылазок террористов во время Октябрьского кризиса 1970 года[66]; средний палец, показанный демонстрантам из вагона поезда в Британской Колумбии[67]; декриминализация гомосексуализма и заявление, что «государству нечего делать в спальнях граждан». Но особенно запомнилась Дону его «прогулка в снегу», когда Трюдо удалился от всех, чтобы поразмыслить и взвесить на одних весах собственное будущее и будущее своей страны. В тот вечер великий человек принял решение уйти из политики и покинуть пост премьер-министра.
     Трюдо был тогда на двадцать четыре года моложе, чем Дон сейчас, но он был измучен и вымотан. У Дона же была бездна энергии и больше лет впереди, чем он мог себе представить; эти будущие годы тоже были абстракцией, как инопланетяне с Сигмы Дракона. О, они, разумеется, материализуются, по очереди, один за другим, но пока что они также кажутся чем-то нереальным.
     Он перешёл через поле, обошёл громаду школьного здания и продолжил свой путь. Кто-то шёл навстречу, и Дон почувствовал небольшой всплеск адреналина — страх старого человека перед тем, чем может закончиться ночная встреча. Но когда встречный подошёл ближе, Дон разглядел, что это мужчина средних лет с лысой головой и встревоженным выражением лица; это ему встречный двадцати-с-чем-то-летний прохожий казался опасным. Сара права — всё в мире относительно.
     Он знал, что если бы она могла, то сделала бы это, не задумываясь — помогла бы создать, а потом вырастить драконианских детей. И он также знал, что у него не было бы впереди этой бездны лет, если бы не она. Так что, возможно, это его долг перед женой — и перед Мак-Гэвином, который, в конце концов, и сделал всё это возможным.
     Он продолжал идти, и скоро подошёл к ночному магазину. Это был «7-Eleven», один из множества себе подобных, звено в обширной сети. Дон был достаточно стар, чтобы помнить времена, когда эти магазины действительно работали с семи утра до одиннадцати вечера, а не круглые сутки, как сейчас. Несомненно, если бы можно было всё переиграть, то менеджмент сети выбрал бы менее конкретное название для неё. Но если гигантская компания не смогла предугадать, что готовит ей будущее, что ей придётся радикально расширить часы работы, то куда уж ему? И даже при этом они изменились; приспособились. И, думал он, проходя через раздвижную стеклянную дверь и входя из ночной тьмы под яркий свет, может быть, и он тоже сможет.

Глава 40

     Когда Дон вернулся домой, Сара была в примыкающей к спальне ванной, готовясь ко сну. Он подошёл к ней, стоящей перед зеркалом над раковиной, и очень осторожно обнял её сзади за плечи.
     — Привет, — сказала она.
     — Ладно, — ответил он. — Я это сделаю.
     — Сделаешь что?
     — Присмотрю за драконианскими детишками.
     Его объятие было лёгким и не помешало Саре повернуться к нему лицом.
     — Правда?
     — Почему нет?
     Ты не можешь делать это из одного лишь чувства долга, понимаешь? Ты уверен, что хочешь этим заняться?
     — Как я могу быть в чём-то уверен? Я собираюсь дожить где-то до ста шестидесяти. Это terra incognita для всей человеческой расы. Я знаю о том, на что это будет похоже, не больше, чем… чем о том, каково быть нетопырём. Но я должен делать что-то, и, как сказал мне сегодня твой внук, это должно быть что-то важное.
     — Перси такое сказал?
     Дон кивнул, и Сара состроила уважительное лицо.
     — И всё же, — сказала она, — ты должен по-настоящему этого хотеть. Каждый ребёнок имеет право быть желанным.
     — Я знаю. И я хочу это сделать.
     — Да?
     Он улыбнулся.
     — Точно. Кроме того, тут я хотя бы могу не беспокоиться, что этим детям достанется мой нос.

     Дон подозревал, что соседи уже устали удивляться происходящему вокруг их дома, но интересно, заметил ли кто-нибудь из них подкатывающую к нему очень дорогого вида машину. Если да, то он наверняка взял крупный план вышедшего из неё Коди Мак-Гэвина и запустил поиск по лицу, чтобы опознать этого, вне всякого сомнения, богатейшего из всех людей, чья нога ступала на Бетти-Энн-драйв.
     Дон распахнул входную дверь и смотрел сквозь москитную сетку, как Мак-Гэвин шагает к ней; сетка разбивала его на пикселы.
     — Здравствуйте, Дон, — произнёс Мак-Гэвин с бостонским акцентом. — Рад вас снова видеть.
     — Здравствуйте, — ответил Дон, распахивая дверь с сеткой. — Заходите.
     Он взял у Мак-Дэвина тяжёлое зимнее пальто, дождался, пока он снимет свои модные туфли, и провёл его вверх по ступеням в гостиную.
     Сара сидела на диване. Дон заметил, как по лицу Мак-Гэвина пробежала тень, словно его поразило, насколько сильно она состарилась с их последней встречи.
     — Здравствуйте, Сара, — сказал он.
     — Здравствуйте, мистер Мак-Гэвин.
     Из кухни появился Гунтер.
     — А, — сказал Мак-Гэвин, — я смотрю, вы получили МоЗо, которого мы вам послали.
     Сара кивнула.
     — Мы назвали его Гунтер.
     Мак-Гэвин вскинул брови.
     — В честь робота из «Затерянных в космосе»?
     Дон был поражён.
     — Точно.
     — Гунтер, — сказала Сара своим обычным подрагивающим голосом. — Познакомься с мистером Мак-Гэвином. Он возглавляет компанию, которая тебя сделала.
     Дон присел рядом с Сарой и с интересом следил за сценой знакомства творения со своим творцом.
     — Здравствуйте, мистер Мак-Гэвин, — сказал Гунтер, протягивая голубую механическую руку. — Искренне рад познакомиться с вами.
     — И мне тоже, — сказал Мак-Гэвин, пожимая её. — Надеюсь, ты хорошо заботишься о докторе Галифакс.
     — Его нам как бог послал, — сказала Сара. — Правда ведь, Гунтер?
     — Я стараюсь, — ответил МоЗо Мак-Гэвину. — Я был с ней, когда она сделала открытие. Я очень горд.
     — Мой мальчик! — сказал Мак-Гэвин. Потом повернулся к Галифаксам. — Чудесные машины, не правда ли?
     — О, да, — сказала Сара. — Пожалуйста, садитесь.
     Мак-Гэвин направился к мягкому креслу.
     — Неплохо вы тут живёте, — сказал он, усаживаясь.
     Дон подумал об этом. Мак-Гэвин был известным филантропом. Дон видел фотографии его посещений лачуг бедняков в третьем мире, и его отрезвила мысль о том, что этот дом по цене ближе к ним, чем к знаменитому поместью Мак-Гэвина в Кембридже. Стены кое-где обшарпаны, штукатурка выщерблена, ковёр потерт и запятнан. Диван, нескладный и громоздкий, должно быть, считался стильным в конце прошлого века, но сейчас безнадёжно устарел, а его бордовая обивка кое-где протёрлась чуть ли не насквозь.
     — Итак, — заговорила, наконец, Сара, повторяя то, что Мак-Гэвин сказал им много месяцев назад, — поговорим без обиняков. Как я сказала по телефону, мне удалось расшифровать драконианское послание. Когда я расскажу, о чём оно, я надеюсь, что вы согласитесь со мной в том, что мы не должны предавать его содержание огласке.
     Мак-Гэвин подался вперёд, обхватив рукой свой покатый подбородок.
     — Я слушаю. О чём там говороится?
     — Инопланетяне прислали драконианский геном…
     — Правда?
     — Да, и инструкции по созданию искусственной матки, чтобы выносить пару драконианских младенцев здесь, на Земле, а также чертежи инкубатора для них.
     — Боже, — тихо произнёс Мак-Гэвин.
     — Здорово, правда? — спросила Сара.
     — Это… потрясающе. Они смогут здесь жить?
     — Да, думаю, смогут.
     — Вау!
     — Но есть загвоздка, — сказала Сара. — Инопланетяне хотят, что я стала, фактически, их приёмной матерью. Однако я слишком стара.
     — Ну, — сказала Мак-Гэвин, — я думаю, что мы сможем организовать соответствующее учреждение…
     — Нет, — твёрдо ответила Сара. — Никаких лабораторий, никаких институтов. Они — личности, не опытные образцы. Они должны расти дома. Как я сказала, я не смогу сделать этого сама, но я выберу того, кто меня заменит.
     Голос Мак-Гэвина был мягок, и он смотрел на Сару немного искоса.
     — Я не вполне уверен, что это ваша прерогатива.
     — О, безусловно, моя. Потому что, видите ли, сообщение с геномом адресовано мне лично.
     — Вы уже это говорили. Но я по-прежнему не понимаю, что вы имеете в виду.
     — Ключ дешифровки. Это… нечто моё личное. И я не планирую рассказывать вам, что именно.
     — Это не ваш набор ответов или любое его подмножество, — сказал Мак-Гэвин. — Мы это уже пробовали. Что ещё инопланетяне могут знать о вас?
     — Со всем уважением, я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
     Мак-Гэвин сдвинул брови и ничего не сказал.
     — Так вот, — продолжила Сара, — как я сказала, я не могу сама это сделать. Но я могу передать геном тому, кому пожелаю — отдав ему ключ дешифровки.
     — Я бы мог… — начал Мак-Гэвин.
     — Вообще-то, — сказала Сара, — я скорее вижу вас в роли богатого дядушки. Кто-то должен оплачивать строительство искусственной матки, синтез ДНК и прочее.
     Мак-Гэвин поерзал в кресле.
     — Кроме того, у вас есть работа на полный день, — сказал Дон. — Даже несколько — вы президент компании, управляете четырьмя благотворительными фондами, все эти публичные выступления…
     Богач кивнул.
     — Это правда. Но если не я, то кто?
     Дон откашлялся.
     — Я.
     — Вы? Но разве вы не… как это?… ди-джей или вроде того?
     — Я был звукоинженером-продюсером, — сказал Дон. — Но то была моя первая карьера. Теперь пришла пора заняться следующей.
     — Со всем уважением, — сказал Мак-Гэвин, — кандидатуры должна рассматривать компетентная комиссия.
     — Я — эта комиссия, — сказала Сара, — и я сделала свой выбор.
     — Но, серьёзно, Сара, должна быть какая-то формальная процедура рассмотрения кандидатур, — сказал Мак-Гэвин.
     — И такая уже была: драконианская анкета. С её помощью они выбрали меня, а я выбрала Дона. Но нам нужна ваша помощь.
     Мак-Гэвин выглядел не слишком довольным.
     — Я бизнесмен, — сказал он, разводя руками. — Что я с этого буду иметь?
     Дон взглянул на Сару и заметил, как искривились её морщины. Из комментария Мак-Гэвина ясно сдледовало, что его анкета никак не могла быть близка к анкете Сары — и, соответсвенно, Дона.
     Но ответ у неё был уже готов.
     — Вы получите все биотехнологические преимущества, которые сможете из этого извлечь — не только из инопланетной ДНК, но и их конструкции искусственной матки и инкубатора, из формул инопланетной пищи и так далее.
     Мак-Гэвин нахмурился.
     — Я привык полностью контролировать операции, в которых участвую, — сказал он. — Вы не продадите мне этот ключ? Вы можете назвать любую цену…
     Но Сара покачала головой.
     — Мы уже установили, что единственную вещь, которую я хотела бы иметь, ваши деньги купить не в силах.
     Мак-Гэвин немного помолчал, раздумывая, потом сказал:
     — Вы говорите о высоких технологиях. То есть, конечно, синтез ДНК — это просто; есть коммерческие лаборатории, которые сошьют вам любую последовательность, какую закажете. Но строительство искусственной матки и прочего — это потребует времени.
     — Это не проблема, — сказал Дон. — Мне тоже понадобится время на подготовку.
     — Как? — спросил Мак-Гэвин. — Как можно подготовиться к чему-то вроде этого?
     Дон пожал плечами. Он знал, что на данном этапе может лишь строить догадки.
     — Думаю, я изучу модели, которые у нас уже есть: воспитание детёнышей шимпанзе в человеческой семье, одичавшие дети и прочее. Конечно, всё это не вполне сравнимые сценарии, но с чего-то надо начать. Потом…
     — Да?
     — Ну, в общем, много лет назад я составил такой список: двадцать дел, которые я хочу сделать, прежде чем умру. В нём была встреча с Далай-ламой. Не то чтобы я был уверен, но мне кажется, что я должен к такому делу приготовиться… — он запнулся — ему самому было странно слышать от себя такое непривычное слово — … духовно.
     — Ну, это легко устроить, — сказал Мак-Гэвин.
     — Вы… вы знакомы с Далай-ламой?
     Мак-Гэвин улыбнулся.
     — Слышали старый афоризм о том, что каждый знаком с каждым через не более чем шесть других людей. Так вот, с того момента, как вы познакомились со мной, длина цепочки от вас до практически каждой знаменитости сократилась до всего двух звеньев. Мы это организуем.
     — Вау. Э-э… спасибо. Просто я, понимате, хочу как можно лучше научиться… гмм…
     — Растить пришельцев? — помог ему Мак-Гэвин, качая головой, словно до сих пор свыкнуться с этой идеей.
     — Представьте это как встречу доктора Спока и мистера Спока, — сказал Дон, пытаясь несколько понизить градус высокопарности.
     Мак-Дэвин непонимающе смотрел на него; он, несомненно, слышал про вулканца[68], но зенит славы знаменитого педиатра[69] прошёл ещё до его рождения.
     — Ну так что, — спросила Сара, — вы нам поможете?
     Мак-Гэвин явно был недоволен.
     — И всё же я бы предпочёл, чтобы вы позволили мне контролировать проект; не обижайтесь, но у меня гораздо больше опыта руководства большими предприятиями.
     — Простите, — сказала Сара. — Но будет так, как я сказала. Так нужно. Вы с нами?
     Мак-Гэвин снова задумался.
     — Хорошо, — сказал он, посмотрев на Сару, а потом снова на Дона. — Я участвую.

Глава 41

     Несколько дней спустя Дон заглянул в кабинет в поисках Сары, но её там не было.
     Он прошёл дальше по коридору, заглянул в тёмную спальню и с трудом различил её, лежащую на кровати.
     — Сара… — тихо позвал он. Это была непростая задача: позови он слишком тихо, и она не услышит его, даже если не спит; слишком громко, и он может разбудить её, даже если она уснула. Но иногда получается сделать всё именно так, как надо.
     — Привет, дорогой, — сказала она. Её голос был очень слабый и тихий.
     Он быстро подошёл к краю кровати и склонился над ней.
     — Как ты себя чувствуешь?
     Чтобы ответить, ей понадобилось несколько секунд, обозначенных громовыми ударами его пульса.
     — Я не… не уверена.
     Дон оглянулся через плечо.
     — Гунтер! — позвал он. Послышались шаги МоЗо, отсчитывающие ступени с чёткостью метронома. Он снова повернулся к Саре.
     — Что-то не так?
     — У меня… голова… кружится, — сказала она. — И слабость…
     Дон повернулся к нависшему над ним заботливому голубоватому лицу Гунтера.
     — Что с ней?
     — Температура 38,1, — сказал Гунтер, — пульс 84, немного неровный.
     Дон взял её руки в свои.
     — Боже, — сказал он. — Ей надо в больницу.
     — Нет, — сказала Сара. — Нет, не нужно.
     — Нужно, — сказал Дон.
     Её голос тал чуточку твёрже.
     — Гунтер, что ты скажешь?
     — Вам не угрожает непосредственная опасность, — сказал робот. — Но было бы разумно увидеться завтра с вашим терапевтом.
     Она едва заметно кивнула.
     — Я могу что-то для тебя сделать прямо сейчас? — спросил Дон.
     — Нет, — ответила Сара. Она замолчала, и он уже собрался было что-то сказать, как она добавила: — Но…
     — Что?
     — Посиди со мной, дорогой.
     — Конечно.
     Но прежде чем он успел что-либо сделать, Гунтер пулей вылетел из комнаты. Мгновение спустя он вернулся со стенографическим креслом, на котором Сара сидела в кабинете за компьютером. МоЗо поставил его рядом с кроватью, и Дон уселся в него.
     — Спасибо, — сказала Сара роботу.
     МоЗо кивнул; его рот был похож на кардиограмму покойника.

     Утром Сара сидела на диване в гостиной и набрасывала стилусом на датакомме свой ответ драконианцам; Коди Мак-Гэвин пообещал ей позаботиться о том, чтобы его отправили.
     Для того, чтобы они могли быть уверены, что её сообщение действительно исходит от избранного ими восприемника, она зашифрует его с помощью того же самого ключа, с помощью которого расшифровала их послание ей. Сейчас она пользовалась псевдо-английской нотацией, которую когда-то разработала; позже компьютер переведёт её в драконианские идеограммы:

     !! [Отправитель][Срок жизни] << [Получатель][Срок жизни]
     [Получатель][Срок жизни]
     [Отправитель][Срок жизни] = [Конец]

     Она набирала псевдокод, а в голове прокручивалось то же самое на более естественном языке: «Полагаю, что срок моей жизни значительно короче вашего. Ваша жизнь будет длиться и длиться, однако моя скоро закончится».
     Дальше она сообщит драконианцам, что, хоть она и не сможет лично выполнить то, о чём они её просят, она нашла достойного продолжателя, и что они должны ожидать сообщений от своих представителей здесь.
     Она перечитала уже написанные слова и символы; датакомм преобразовал её неровный почерк в аккуратный текст.
     Однако моя скоро закончится…
     Почти девяносто лет жизни, шестьдесят лет брака. Кто может сказать, что это мало?
     И всё же…
     И всё же.
     Мысль всплыла в голове, пришедшая из далёкого прошлого, из дня её первого свидания с Доном, когда они ходили на тот стартрековский фильм — тот, который про китов, он знает, какой это номер. Забавно, как она помнит дела давно минувших дней, но забывает то, что случилось сравнительно недавно. Она прекрасно помнила начало того фильма, когда на экране появилась надпись:
     Актёры и съёмочная группа «Звёздного пути» посвящают этот фильм мужчинам и женщинам с космического корабля «Челленджер», чей отважный дух продолжит жить в XXIII и последующих веках…
     Сара так же хорошо помнила другую катастрофу шаттла, в 2003, когда «Колумбия» развалилась при входе в атмосферу.
     Оба раза она была раздавлена горем, и хотя смешно сравнивать одну трагедию с другой, она помнила, что сказала Дону после второй: что она бы предпочла быть на «Колумбии», а не на «Челленджере», потому что люди на борту «Колумбии» погибли в конце миссии, на обратном пути. Они прожили достаточно долго, чтобы увидеть, как сбывается мечта всей их жизни. Они побывали на орбите, они парили в невесомости, они созерцали чудесные, непредсказуемые, гипнотические виды голубой Земли. Астронавты же «Челленджера» погибли через несколько минут после старта, так и не добравшись до космоса.
     Если тебе суждено умереть, лучше умереть после достижения своей цели, а не до. Она прожила достаточно долго, чтобы стать свидетелем получения первого сигнала со звёзд, чтобы откликнуться на него и получить ответ, чтобы вступить в диалог, пусть и очень короткий. Так что сейчас уже после. Пусть предстоит ещё много всего, частью чего она тоже хотела бы быть, всё равно это будет уже после. После очень и очень многого. Она подняла стилус, чтобы закончить своё письмо, и в этот момент на дисплей датакомма упала слеза, увеличивая оказавшиеся под ней символы.

     Как умирают в эпоху чудес? Зарождающиеся инсульты и инфаркты легко обнаружить и предотвратить. Рак легко излечить, так же как болезнь Альцгеймера и пневмонию. Несчастные случаи всё ещё случаются, но когда за тобой присматривает МоЗо, они очень редки.
     Но тело по-прежнему изнашивается. Сердце слабеет, нервная система запинается, катаболизм опережает анаболизм. Это не так драматично, как аневризма, не так болезненно, как тромб, не так длительно, как рак. Это медленное погружение во тьму.
     И именно это происходило, шаг за крошечным шагом, с Сарой Галифакс, пока…
     — Мне что-то нехорошо, — сказала она однажды утром очень слабым голосом.
     Дом мгновенно оказался рядом с ней. Она сидела на диване в гостиной; Гунтер принёс её вместе с креслом сверху где-то час назад. Робот подскочил к ней почти так же быстро, считывая её жизненные показатели с помощью встроенного сканера.
     — Что это? — спросил Дон.
     Сара сумела выдавить из себя слабую улыбку.
     — Это старость, — сказала она. Потом замолчала и несколько раз вдохнула и выдохнула. Дон взял её за руку и посмотрел на Гунтера.
     — Я вызову доктора Бонхофф, — сказал робот; его голос был печален. В самом конце жизни вызовы врача на дом снова входят в моду; нет смысла отводить больничную койку под того, у кого нет надежды на улучшение.
     Дон осторожно сжал её руку.
     — Помни, о чём мы договаривались, — сказала она тихим, но твёрдым голосом. — Никакого геройства. Никакого бессмысленного продления жизни.

     — Она не доживёт до завтра, — сказала доктор Татьяна Бонхофф после того, как в течение нескольких часов обследовала Сару. Бонхофф была широкоплечей женщиной под сорок с коротко остриженными волосами. Они с Доном вышли из спальни и стояли сейчас в кабинете с выключенным компьютером.
     Он почувствовал резь в желудке. Саре обещали ещё шесть или семь десятилетий, и теперь…
     Он схватился за стенографическое кресло и неуверенно опустился в него.
     И теперь у неё нет даже шести часов.
     — Я дала ей болеутоляющее, но она останется в сознании, — сказала доктор.
     — Спасибо.
     — Я думаю, вам следует позвонить детям, — мягко напомнила она.

     Дон вернулся в спальню. Карл был по делам в Сан-Франциско; он сказал, что вылетит первым же рейсом, но даже в этом случае он не успеет в Торонто до утра. И Эмили тоже не было в городе — она помогала подруге готовить загородный дом к зиме; сейчас она изо всех сил спешит назад, но будет не раньше чем через четыре часа.
     Сара лежала посередине кровати, положив голову на подушки. Дон сидел на краю кровати и держал её за руку; его гладкая кожа разительно контрастировала с её, морщинистой и дряблой.
     — Эй, — тихо сказал он.
     Она слегка наклонила голову и выдохнула; звук выдоха напоминал то же самое слово, сказанное в ответ.
     Она некоторое время молчала, потом сказала тихо:
     — Мы всё сделали правильно, да?
     — Ещё как, — ответил он. — Двое отличных детей. Ты была чудесной матерью. — Он сжал её руку чуть-чуть сильнее; она выглядела такой хрупкой, а на тыльной её стороне виднелись синяки от игл, которые сегодня в неё втыкали. — И чудесной женой.
     Она улыбнулась — слабо, насколько позволяло её ослабленное состояние.
     — А ты был чудес…
     Он перебил её, не в силах слышать этих слов.
     — Шестьдесят лет, — вырвалось у него, но и это, как он тут же осознал, касалось их брака.
     — Когда я… — Сара запнулась, вероятно, колеблясь между «умру» и «уйду», и выбрала второе. — Когда я уйду, я не хочу, чтобы ты слишком долго грустил.
     — Я… я не думаю, что смогу с этим что-то поделать, — тихо ответил он.
     Она почти незаметно кивнула.
     — Но у тебя будет то, чего ни у кого раньше никогда не было. — Она сказала это без сожаления, без горечи. — Ты был женат шесть десятков лет, но у тебя будет даже больше для того, чтобы примириться… примириться с утратой супруги. До сих пор ни у кого, кто был женат так долго, не было такой возможности.
     — Десятилетий не хватит, — сказал он, и его голос дрогнул. — Столетий не хватит.
     — Я знаю, — сказала Сара и повернула запястье так, чтобы сжать его руку — умирающий утешает того, кто остаётся жить. — Но нам повезло, что мы так долго прожили вместе. Билл с Пэм и близко столько не прожили.
     Дэн никогда в жизни не верил в подобную чепуху, но сейчас он почувствовал присутствие брата — его дух уже витал в этой комнате, должно быть, готовый сопроводить Сару в её путешествии.
     Сара заговорила снова, хотя слова давались ей с трудом.
     — Нам повезло больше многих.
     Он на секунду задумался над этим. Возможно, она права. Вопреки всему, она, должно быть, права. Как это он думал тогда, в день шестидесятой годовщины их свадьбы, когда дожидался прихода детей? Это была хорошая жизнь — и ничто, случившееся с того дня, не в силах было этого отменить.
     Она затихла на некоторое время, просто глядя на него. Наконец, слегка качнула головой.
     — Ты сейчас такой же, как в день нашей первой встречи, столько лет назад.
     Он отрицательно мотнул головой.
     — Я тогда был толстый.
     — Но твоё… — она поискала слово, нашла: — Жизнелюбие. Оно такое же. Всё такое же, и… — Она дёрнулась, по-видимому, ощутив укол боли достаточно сильный, чтобы пробиться сквозь лекарства, которые дала ей Бонхофф.
     — Сара!
     — Я… — Она оборвала себя прежде, чем произнесла ложь о том, что она в порядке. — Я знаю, что тебе было трудно, — сказала она, — в последний год. — Она замолчала, словно не в силах говорить, и Дону было нечем заполнить эту пустоту, поэтому он просто ждал, пока она соберётся с силами и продолжит: — Я знаю, что… что ты не мог желать оставаться с кем-то настолько старым, когда ты сам такой молодой.
     Его желудок сжался, словно в кулаке боксёра-чемпиона.
     — Прости, — сказал он почти что шёпотом.
     Услышала ли она, он не мог сказать. Но она сумела немного улыбнуться.
     — Думай обо мне иногда. Я не… — У неё заклокотало в горле, но он воспринял это как знак печали, а не её ухудшающегося состояния. — Я не хочу, чтобы через 18,8 лет обо мне бы думал лишь мой корреспондент с Сигмы Дракона II.
     — Я обещаю, — сказал он. — Я всё время буду о тебе думать. Я буду о тебе думать всегда.
     Она снова слабо улыбнулась.
     — Этого не сможет никто, — сказала она очень тихо, — но из всех, кого я знаю в этом мире, ты к этому будешь ближе всего.
     И с этими словами её рука обмякла в его руке.
     Он выпустил её и осторожно коснулся её плеча.
     — Сара!
     Ответа не было.

Глава 42

     Когда пришло утро, Дон и Эмили, которая приехала в полночь и ночевала в своей старой комнате — Дон устроисля в гостиной — начали обзванивать родственников и друзей. Где-то между пятнадцатым и двадцатым Дон позвонил Коди Мак-Гэвину. Миз Хасимото немедленно соединила его после того, как он рассказал, по какому поводу звонит.
     — Здравствуйте, Дон, — сказал Мак-Гэвин. — Что случилось?
     Дон сказал просто и прямо:
     — Вчера вечером скончалась Сара.
     — О Господи… Дон, мне очень жаль. Мои соболезнования.
     — Похороны через три дня, здесь, в Торонто.
     — Сейчас я… о чёрт. Я должен быть на Борнео. Прошу прощения.
     — Ничего, — сказал Дон.
     — Мне… э-э… неприятно даже упоминать об этом, — сказал Мак-Гэвин, — но… э-э… у вас ведь есть ключ дешифровки, верно?
     — Да, — ответил Дон.
     — Хорошо, хорошо. Может быть, вы всё же дадите мне копию? Чисто на всякий случай?
     — Он в безопасности, — сказал Дон. — Не беспокойтесь.
     — Я просто…
     — Простите, — сказал Дон, — мне нужно ещё много звонков сделать, но я подумал, что вам следует дать знать.
     — Я очень благодарен, Дон. Искренне вам сочувствую.
     Когда позвонили из «Мак-Гэвин Роботикс» по поводу планового техобслуживания МоЗо, Дон подавил желание бросить трубку.
     — Хорошо, — сказал он. — В котором часу вы подойдёте?
     — В любое удобное для вас время, — ответил мужской голос на том конце линии.
     — Разве у вас не расписано всё на много недель вперёд?
     Человек по ту сторону телефона усмехнулся.
     — Только не в случае приоритетных клиентов мистера Мак-Гэвина.
     Тёмно-синий фургон пунктуально подкатил в 11 часов, как Дон и просил. Щеголеватый чернокожий мужчина лет сорока пяти подошёл к двери, неся в руке маленький алюминиевый футляр для инструментов.
     — Мистер Галифакс? — спросил он.
     — Он самый.
     — Меня зовут Альберт. Простите за беспокойство. Нам нужно периодически регулировать эти штуки. Вы понимаете — ловить проблему в зародыше, прежде чем она приведёт к серьёзным сбоям.
     — Конечно, — сказал Дон. — Входите.
     — Где ваш МоЗо? — спросил Альберт.
     — Думаю, наверху.
     Дон провёл его в гостиную, потом громко позвал:
     — Гунтер!
     Обычно Гунтер появлялся тут же — Дживс на стероидах. Но не в этот раз, так что Дон закричал во всё горло:
     — Гунтер! Гунтер!
     Когда и после этого не последовало никакой реакции, Дон оглянулся на роботехника, чувствуя себя несколько неловко, словно за своего ребёнка, который начал себя неподобающе вести перед гостями.
     — Простите.
     — Может быть, он куда-то ушёл?
     — Возможно. Но он знал, что вы придёте.
     Дон поднялся по главной лестнице; Альберт следовал за ним. Они осмотрели кабинет, спальню, ванную при спальне, вторую ванную и старую комнату Эмили. Нигде не было и следа Гунтера. Вернувшись вниз, они проверили кухню и столовую. Ничего. Тогда они спустились в подвал, и там…
     — О Боже! — сказал Дон, подбегая к упавшему МоЗо. Гунтер лежал посреди комнаты на полу лицом вниз.
     Роботехник также подошёл и опустился рядом с ним на колени.
     — Обесточен, — сказал он.
     — Мы никогда его не выключали, — сказал Дон. — Могли от этого выйти из строя батареи?
     — Меньше чем за год? — сказал Альберт, словно Дон предположил что-то абсурдное. — Маловероятно.
     Роботехник перевернул Гунтера на спину.
     — Чёрт, — сказал он. Посередине груди Гунтера была открыта небольшая панель. Альберт достал из нагрудного кармана ручку-фонарик и посветил внутрь. — Чёрт, чёрт, чёрт…
     — Что такое? — спросил Дон. — Что случилось? — Он вгляделся в отверстие. — Что делают эти переключатели?
     — Это главные мнемонические регистры, — ответил Альберт. Он залез рукой под откинутую панель, туда, где на месте пупка находилась утопленная в корпус кнопка включения выключения, и нажал на неё.
     — Здравствуйте, — произнёс знакомый голос; линия рта ожила и задёргалась. — Вы говорите по-английски? Hola. Habla español? Bonjour. Parlez-vous français? Коннити-ва. Нихонго-о ханасимас-ка?
     — Что это такое? — спросил Дон. — Что произошло?
     — Английский, — сказал Альберт роботу.
     — Здравствуйте, — снова произнёс МоЗо. — Это моя первая активация с момента отгрузки с завода, поэтому ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов. Первое: чьи приказы я должен выполнять?
     — О чём он говорит? — спросил Дон. — «Первая активация». Что с ним?
     — Восстановление системы, — сказал Альберт, медленно качая головой.
     — Что?
     — Он стёр всю свою память и вернул систему к заводским настройкам.
     — Зачем?
     — Я не знаю. Я никогда раньше такого не видел.
     — Гунтер… — сказал Дон, глядя в круглые стеклянные глаза.
     — Кто из вас Гунтер? — спросил робот.
     — Нет. Гунтер — это ты. Это твоё имя.
     — Пишется «Гэ-Ю-Эн-Тэ-Е-Эр»? — спросила машина.
     Желудок Дона начал сворачиваться клубком.
     — Он… он умер, да?
     Альберт кивнул.
     — И его никак не вернуть?
     — Простите, никак. Всё вычищено.
     — Но… — И тут Дон всё понял. У него на это ушло больше времени, чем у Гунтера, но он понял. Гунтер — единственный, кто был рядом с Сарой, когда она расколола драконианский код. Этот техник явился не для того, чтобы проводить Гунтеру техобслуживание. Он должен был скопировать его память, чтобы украсть ключ дешифровки для Мак-Гэвина. Богач хочет всё контролировать — и с ключом он бы смог взять процесс создания драконианских детей под свой полный контроль и исключить из процесса Дона.
     — Убирайтесь, — сказал Дон роботехнику.
     — Простите?
     Дон был в ярости.
     — Убирайтесь к чёрту из моего дома.
     — Мистер Галифакс, я…
     — Думаете, я не знаю, зачем вас прислали? Убирайтесь.
     — Мистер Галифакс, честное слово…
     — Вон!
     Альберт был явно напуган; физически Дон был на двадцать лет младше его и на шесть дюймов выше ростом. Он схватил свой алюминиевый футляр и поспешил к лестнице, в то время как Дон осторожно помогал Гунтеру подняться на ноги.

     Дон знал, как это, по-видимому, произошло. После того, как он позвонил Мак-Гэвину с известием о смерти Сары, Мак-Гэвин прокрутил в голове свой последний разговор с ними и, должно быть, сообразил, что Гунтер мог видеть, как Сара применяет ключ дешифровки, и поэтому может знать, что это за ключ.
     Багровый от гнева, Дон приказал телефону позвонить Мак-Гэвину. После двух гудков ответил знакомый голос.
     — «Мак-Гэвин Роботикс». Офис президента.
     — Здравствуйте, миз Хасимото. Это Дональд Галифакс. Я хотел бы поговорить с мистером Мак-Гевином.
     — Простите, он сейчас недоступен.
     — Оставте ему сообщение, пожалуйста, — сказал Дон с едва контролируемой яростью. — Скажите, что мне нужно поговорить с ним сегодня же.
     — Я не могу обещать, что мистер Мак-Гэвин перезвонит вам в какое-либо определённое время, и…
     — Просто передайте ему это, — сказал Дон.

     Телефон Дона зазвонил два часа спустя.
     — Здравствуйте, Дон. Миз Хасимото сказала, что вы звонили…
     — Если вы ещё раз выкинете что-то подобное, я прекращу с вами все дела, — сказал Дон. — Господи, а я-то думал, что могу вам доверять.
     — Я не понимаю, о чём вы говорите.
     — Не надо игр. Я знаю, что вы собирались сделать с Гунтером.
     — Я не…
     — Не отпирайтесь.
     — Дон, мне кажется, вам нужно сделать глубокий вдох. Я знаю, что вам нелегко пришлось в последнее время…
     — И это, чёрт возьми, истинная правда. Говорят, что человек не умирает окончательно, пока мы его помним. Но сейчас умер один из тех, чья память о Саре была идеальной.
     Молчание.
     — Проклятье, Коди! Я не смогу это сделать, если не смогу вам доверять.
     — Этот робот мой, — сказал Мак-Гэвин. — Он арендован у моей компании, так что содержимое его памяти — моя собственность.
     — Теперь его память пуста, — сказал Дон.
     — Я… я знаю, — ответил Мак-Гэвин. — Простите. Если бы я хоть на секунду подумал, что он может… — Снова молчание, затем: — Ни один робот никогда раньше так не делал.
     — Вам стоило бы у него поучиться, — резко заметил Дон. — Преданности.
     Голос Мак-Гэвина стал жёстче — безусловно, с ним давно уже никто так не разговаривал.
     — Поскольку МоЗо был передан в аренду Саре для того, чтобы ей помогать, сейчас мне, возможно, стоит его…
     Дон почувствовал, как у него заколотился пульс.
     — Нет, пожалуйста — не забирайте его. Я…
     Голос Мак-Гэвина был по-прежнему сердит.
     — Что?
     Дон слегка пожал плечами, хотя Мак-Гэвин никак не мог этого увидеть.
     — Он член семьи.
     Долгая пауза, потом ясно различимый вздох.
     — Хорошо, — сказал Мак-Гэвин. — Если это поможет нам помириться, то можете оставить его у себя.
     Молчание.
     — Мы помирились, Дон?
     Дон по-прежнему был зол. Если бы ему было по-настоящему двадцать шесть, он продолжил бы препираться.
     Но ему не двадцать шесть; он знает, когда нужно отступить.
     — Да.
     — Очень хорошо. — В голос Мак-Гэвина начало возвращаться прежнее тепло. — Потому что мы серьёзно продвинулись с искусственной маткой, хотя видит Бог, это было тяжко. Каждую деталь нужно изготовлять с нуля, и там применяются технологии, о которых мои инженеры и понятия не имели…

     Дон оглядел свою гостиную. Каминная полка была теперь усыпана десятками траурных открыток, аккуратно распечатанных и сложенных Гунтером. Дон сокрушался о смерти бумажной почты, но полагал, что пересылка данных, по которым получатель восстанавливает исходный физический объект, очень подходила моменту.
     Одна из открыток была прислонена к награде, которую Сара получила от МАС.
     Другая лежала так, что закрывала Дона на их с Сарой свадебной фотографии. Он подошёл к камину, сдвинул открытку и посмотрел на Сару и на себя, какими они были тогда, в первой своей молодости.
     Также были цветы — настоящие и искусственные. Целая ваза роз стояла на маленьком столике между диваном и «Сибаритом»; проекция букета красных гвоздик парила над кофейным столиком. Он вспомнил, как нравилось Саре в молодости сажать цветы, как она продолжала возиться с ними и перевалив за семьдесят, и как она однажды назвала радиотелескоп Very Large Array цветником Господа.
     Разглядывая траурные открытки, Дон уловил краем глаза какое-то движение. Он обернулся и увидел круглое голубоватое лицо Гунтера.
     — Я очень скорблю по поводу смерти вашей супруги, — сказал робот, и его рот-смайлик опустил края; при других обстоятельствах получившаяся рожица была бы смешной, но сейчас казалась трогательно искренней.
     Дон посмотрел на машину.
     — Я тоже, — тихо сказал он.
     — Я надеюсь, это не покажется вам бесцеремонным, — сказал робот, — но я прочёл то, что написано в этих открытках. — Он указал кивком головы на каминную полку. — Похоже, что она была замечательной женщиной.
     — Это да, — сказал Дон. Он не стал их перечислять вслух, но вереница категорий пронеслась у него в голове: жена, мать, друг, учитель, учёный, а до этого — дочь и сестра. Так много ролей, и она все их исполнила хорошо.
     — Если позволите спросить — что люди обычно говорят на похоронах?
     — Я потом покажу тебе плёнку.
     «Плёнку». Слово это отдалось эхом в голове Дона. Никто уже не записывает видео на плёнку. Он упомянул технологию, которая уже практически изгладилась из памяти живущих.
     — Спасибо, — сказал Гунтер. — Как бы мне хотелось, чтобы я её знал.
     Некоторое время Дон смотрел в стеклянные немигающие глаза.
     — Я собираюсь на кладбище завтра, — сказал он. — Хочешь… хочешь пойти со мной?
     МоЗо кивнул.
     — Да. Мне бы очень этого хотелось.

     Северная граница Йоркского кладбища была обозначена задними заборами домов по Парк-Хоум-авеню, а Парк-Хоум была всего лишь на квартал южнее Бетти-Энн-драйв, так что Дон и Гунтер отправились туда пешком. Интересно, думал Дон, смотрит ли на них сейчас кто-нибудь из соседей, фокусирует ли на них свои камеры наблюдения: робот и омоложенный, два чуда современной науки, идут бок о бок по улице.
     Через несколько минут одни оказались у ворот кладбища. Когда они с Сарой покупали дом, близость к кладбищу уменьшала его цену. Теперь же это считалось плюсом — зелёные пространства любого типа становились редкостью. И, к счастью, место на кладбище они приобрели давным-давно; сейчас они ни за что не смогли бы позволить себе роскошь погребения в земле.
     Дону и Гунтеру пришлось прошагать по дорожкам кладбища несколько сотен метров, прежде чем они добрались до места, где была похоронена Сара. Гунтер оглядывался вокруг, и Дон готов был поклясться, что глаза его были широко раскрыты. Робот помнил только заводское тестирование, после чистки памяти он не выходил из дома и поэтому никогда не видел столько деревьев и таких обширных стриженых газонов.
     Наконец, они пришли. Яма была заполнена землёй, могилу покрывал свежий дёрн, очерченный по краям земляным шрамом.
     Дон поглядел на робота, который, в свою очередь, уставился на могильную плиту.
     — Надпись не по центру, — сказал Гунтер. Дон повернулся к ней. Имя Сары и годы жизни располагались на правой половине продолговатой гранитной плиты.
     — Меня тоже похоронят здесь, — объяснил Дон. — И моё имя вырежут на другой стороне.
     На стороне Сары было написано:

     САРА ДОННА ЭНРАЙТ ГАЛИФАКС
     ЛЮБИМАЯ ЖЕНА И МАТЬ
     29 МАЯ 1960 — 20 НОЯБРЯ 2048
     ОНА ГОВОРИЛА СО ЗВЁЗДАМИ

     Дон уставился в черноту, на которой когда-нибудь появится и его имя.
     Год смерти будет, наверное, начинаться с двойки и единицы: тысяча девятьсот какой-то — две тысячи сто какой-то. Его дорогая несчастная Сара, по-видимому, пролежит здесь в одиночестве добрую часть столетия.
     Он почувствовал стеснение в груди. Он не слишком много плакал на похоронах. Соболезнования множества людей, толкотня — он всё это пережил в состоянии, близком к шоковому, направляемый, как он полагал, Эмили.
     Но сейчас не было толкотни. Сейчас он был один, если не считать Гунтера, и он был опустошён, эмоционально и физически.
     Он снова взглянул на надгробие; буквы расплывались перед глазами.
     Любимая жена.
     Любимая мать.
     Слёзы потекли всерьёз, устремились по его слишком гладким щекам и, после отчаянных попыток удержаться на ногах через полминуты Дон повис на Гунтере. Было то запрограммированным поведением, или он видел что-то такое по телевизору, или оно просто спонтанно возникло — это было не так важно, но Дон ощутил, как поддерживающая его рука Гунтера мягко, легко, успокаивающе похлопывает его по спине.

Глава 43

     Дон помнил, как удивлялся, почему время движется для него с разной скоростью сейчас, когда он снова стал молодым. Казалось бы, годы должны ползти едва заметно, как это было в его настоящей молодости, когда год, казалось, никогда не кончится.
     Но этого не произошло. Не успел Дон оглянуться, как прошло больше года; на календаре объявилось 2050, и вот ему уже двадцать семь, а не двадцать шесть.
     Но этот год, хоть и закончился в мгновение ока, принёс с собой перемены, пусть он и провёл большую его часть, пялясь в пространство, вспоминая Сару и…
     И…
     Нет; только Сару; одну только Сару. Он знал, что лишь к ней одной должны быть обращены его мысли, хотя…
     Хотя Ленора, без сомнения, знала, что Сара умерла. В течение нескольких недель после её кончины Дон думал, что получит от неё весточку. В прежнюю эпоху она могла бы прислать телеграмму с соболезнованиями или бумажную открытку — нечто, не предполагающее вступление в диалог, не подразумевающее ответа. Но сейчас единственный вариант, который оставался Леноре — позвонить по телефону, что означало разговор, или прислать е-мэйл, на который Дону в соответствии с правилами приличия пришлось бы ответить.
     Но прошёл месяц, потом другой, и Дон понял, что она не даст о себе знать — что, как он полагал, было и к лучшему, потому что что́ она могла бы ему сказать? Что она сожалеет о смерти Сары? И не было бы там между строк невысказанной мысли, слишком ужасной, чтобы её признать, но которую невозможно изгнать из сознания — сожаления о том, что Сара не умерла раньше? Не по злобе какой-то, а просто признавая тот простой факт, что существование Сары стало тем, что, в конце концов, и разлучило Ленору и Дона.
     Каждые несколько недель он шарил по сети в поисках упоминаний о Саре. Про неё много писали и, как ни странно, создавалось впечатление, что она всё ещё жива.
     Он, однако, никогда больше не искал в сети себя. Как и говорил Рэнди Тренхольм, ходило много разговоров о необычных обстоятельствах его роллбэка, и когда он их читал, ему становилось тошно. Но время от времени он вколачивал имя Леноры, чтобы посмотреть, что найдётся. Она и правда закончила магистратуру и, как и надеялась, уехала в Крайстчерч работать над диссертацией.
     Он просматривал всё, что приносил ему поиск: упоминания о ней на сайте Университета Кентербери, цитаты из работ, в которых она была младшим автором, её редкие посты на политических интернет-форумах, видео заседания секции на конференции в Токио. Он пересматривал это видео снова и снова.
     Он никогда не оправится от потери Сары; он это знал. Но у него и правда была собственная жизнь, и очень скоро это жизнь должна будет измениться целиком и полностью, и он не мог даже предположить, в какую именно сторону. Мак-Гэвин сказал, что работы над искусственной маткой завершатся с недели на неделю. Конечно, период беременности займёт какое-то время — семь месяцев, как было указано в драконианском послании.
     Ленора не была частью его жизни уже полтора года. Было слишком оптимистично надеяться, что она по-прежнему свободна. И даже будь это так, она, возможно, хотела оставить весь этот эпизод (как она сама это назвала) в прошлом: безумное время, когда она влюбилась в того, кого считала сверстником, чтобы позже обнаружить, что он — опять этот ненавистный термин — октогенарий.
     И всё же…
     И всё же, в конце концов, она, похоже, более или менее смирилась с реальностью его двойного возраста, его молодой формы и не такого уж молодого содержания. Найти ещё кого-то, способного с этим примириться, будет подобно чуду, и хотя на дворе была эпоха чудес, Дон не верил в такого рода чудеса.
     Конечно, думал он, разумнее было бы связаться с Ленорой по телефону или е-мэйлу. Разумный человек не стал бы лететь через полмира в слабой надежде на то, что она встретит его с распростёртыми объятиями. Но он не был разумным человеком; он был редкостным дурнем — обе женщины, которых он любил, говорили ему это.
     И вот…
     И вот он в самолёте, летящем в Новую Зеландию. Заняв своё кресло, он осознал, что имеет реальное преимущество перед инопланетянами с Сигмы Дракона. Драконианцы могли лишь отправлять свои послания во тьму, и пока не придёт ответ, они не узнают даже, получает ли кто-нибудь их сигналы, и даже это лишь через многие годы. Он, по крайней мере, мог увидеть Ленорино лицо — и, как он ожидал, это будет всё, что ему будет нужно увидеть: его выражение в том момент, как она впервые увидит его и будет открытым, честным, незашифрованным сигналом. И всё-таки он многое бы отдал, чтобы узнать ответ прямо сейчас…
Заклинаю, умоляя, мне сказать — в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?

     Дону досталось место у окна. Это было бы бонусом при коротком перелёте, но для того, чтобы выбраться в проход размять ноги, приходится беспокоить не одного, а сразу двух людей, одному из которых, тому, что сидел рядом с Доном, было на вид по меньшей мере семьдесят пять. Дон слишком живо помнил, каково это — пытаться подняться на ноги, особенно в тесном неудобном пространстве, в таком возрасте, так что старался не покидать своего места, попеременно то глядя в окно на бесконечные облачные поля, то просматривая телепрограммы на встроенном в переднее кресло мониторе.
     Примерно через четыре часа полёта пожилой мужчина рядом с ним попытался завязать разговор.
     — Добрый ’ень, — сказал он, и через пару мгновений мозг Дона распознал это как «добрый день», сказанный с австралийским акцентом. — Роджер меня зовут.
     Должно быть, возвращается домой, предположил Дон; этот рейс летит дальше в Мельбурн после посадки в Окленде, где сам Дон должен будет пересесть на местный рейс до Крайстчерча.
     — Что вы делали в Торонто? — спросил Дон после того, как родословная Роджера подтвердилась в ходе разговора.
     — Я вообще-то в Хантсвилл ездил, — ответил Роджер. — Знаете это местечко?
     — Ещё бы, — ответил Дон. — Дачный городок.
     — В точку. У меня дочка там живёт. Пансион держит. Недавно девочку родила, я ездил посмотреть.
     Дон улыбнулся.
     — Внуки — это здорово.
     Роджер странно на него посмотрел, потом кивнул и сказал:
     — Это уж точно, приятель.
     — Были раньше в Канаде? — спросил Дон.
     — В четвёртый раз ездил, но… — Его лицо, озарившееся радостью при упоминании внучки, теперь стало печальным, и Дон подумал, что он, вероятно, собирается сказать, что этот раз, скорее всего, станет последним. Однако Роджер сказал: — В первый раз ездил один. Жена умерла в прошлом году.
     Сердце Дона пропустило удар.
     — Простите. Сочувствую.
     — Спасибо. Замечательная женщина была моя Келли.
     — Не сомневаюсь. Сколько вы были женаты?
     — Пятьдесят лет. Пятьдесят лет и одну неделю, если точно. Она словно бы только и держалась, чтобы до этого рубежа дожить.
     Дон ничего не сказал.
     — Мне так её не хватает, — сказал Роджер. — Думаю о ней каждый день.
     Дон слушал, как Роджер рассказывает о своей жене и о том, как хорошо они жили вместе, и с трудом подавлял порыв вставить что-нибудь вроде «Я знаю», или «У меня так же было», или «Прям как у нас с Сарой».
     Однако в конце концов Роджер посмотрел на него и смутился.
     — Простите, — сказал он. — Что-то не в меру я разговорился. Вы уж извините старика.
     — Да что вы, за что тут извиняться, — сказал Дон.
     Роджер улыбнулся. У него было круглое лицо и почти лысая голова, и грубая кожа человека, большую часть жизни проведшего под лучами солнца.
     — Вы очень хороший молодой человек, что позволили мне вот так вот выговориться.
     Дон подавил улыбку.
     — Спасибо.
     — Так что же, приятель, а у вас какая история? Что ведёт вас в страну кенгуру?
     — Да я, на самом деле, не туда. Я в Новую Зеландию.
     — Северный остров или Южный?
     — Южный.
     — Ну, они оба красивые. Овец, правда, многовато.
     В этот раз Дон не стал скрывать улыбки. Тем не менее, он не мог сказать, что уже был там почти шестьдесят лет назад, и не знал современное положение дел там достаточно, чтобы убедительно говорить о более поздней поездке. Поэтому он просто ответил:
     — Да, слышал такое.
     — И зачем же вы к киви? По делам или на отдых?
     — Начистоту? Гоняюсь за одной девушкой.
     К его удивлению, Роджер хлопнул его по коленке.
     — Молодец, приятель! Просто молодец!
     — Может быть, — сказал Дон. — Кто знает. Мы расстались больше года назад. Она уехала учиться в Крайстчерч. Но мне её так не хватало, что словами не рассказать.
     — Она ведь знает, что вы едете, нет?
     Дон покачал головой и приготовился слушать о том, как это глупо.
     Роджер приподнял брови.
     — Хотите услышать совет старого человека?
     — Я весь внимание, — ответил Дон.
     Роджер склонил голову набок; он, должно быть, ожидал попытки уклониться. Но потом важно кивнул:
     — Вы всё правильно делаете. Единственное, о чём я сейчас сожалею, это о безумных и импульсивных поступках, которые я не совершил.
     Дон улыбнулся.
     — Да вы большой мудрец.
     Роджер усмехнулся в ответ.
     — Проживите с моё, и сами станете.

Глава 44

     Сделав пересадку, Дон, наконец, прибыл в аэропорт Крайстчерча около пяти часов утра по местному времени. Он терпеть не мог платить за полный день в отеле, заселившись в него практически на заре, но иначе ему пришлось бы встречаться с Ленорой помятым и невыспавшимся, а он и так считал своё предприятие достаточно безумным.
     Он оплатил номер в самом дешёвом отеле, какой смог найти через сеть, и приехал туда на такси. Комната была маленькая по североамериканским стандартам, но с небольшим балконом. Немного сполоснувшись, он вышел на балкон. Несмотря на то, что здесь было лето, он заметил, что в прозрачном утреннем воздухе у него изо рта идёт пар.
     Почти нигде в окружающих зданиях свет не горел. Он снова зашёл в комнату, выключил там свет и вернулся на балкон, где дал своим усталым глазам привыкнуть к темноте.
     Нельзя быть женатым на астрономе в течение шестидесяти лет и не выучить расположение хотя бы некоторых созвездий, но Дон не видел в безлунном небе практически ничего знакомого, хотя две звезды были здесь ярче остальных. Альфа и Бета Центавра — почти всё, что он запомнил из той короткой поездки целую вечность назад, кроме…
     Он осмотрел всё небо — и вот они, неправдоподобно огромные: Магеллановы облака, два светлых пятна на тёмном небе. Он стоял и смотрел на них, дрожа от холода.
     Мало-помалу начался восход, горизонт порозовел, и…
     И внезапно раздалась какофония птичьих голосов: чириканье и трели, каких он никогда не слышал в Канаде. Незнакомое небо, чудны́е звуки вокруг: он словно попал на другую планету.
     Он вернулся в комнату, сказал будильнику разбудить его через пять часов, лёг и закрыл глаза, думая о том, что готовит ему новый день.

     Проснувшись, Дон проверил на датакомме почту. Пришёл обычный ежедневный отчёт от Мак-Гэвина: производство искусственной матки продвигалось успешно.
     Инопланетная ДНК к этому времени уже была синтезирована — её фрагменты производились в четырёх разных лабораториях, а потом соединялись вместе с помощью модифицированного метода дробовика, который полвека назад позволил впервые получить полный геном Homo sapiens. Скоро, по словам Мак-Гэвина, всё будет готово к выращиванию эмбриона.

     Дон думал о том, чтобы перехватить Ленору у её дома; выяснить, где она живёт, оказалось нетрудно. Но это могло быть воспринято, как худшая форма преследования; такое его неожиданное появление встревожило бы её. Кроме того, она, вполне вероятно, жила с кем-то, а ему не хотелось вступать в конфликт с её ревнивым спутником.
     Поэтому он решил повидаться с ней в университете. Чтобы получить расписание коллоквиумов аспирантов-астрономов, оказалось достаточно задать датакомму несколько вопросов. Перед тем, как покинуть отель, он взял немного наличных в банкомате в холле; Дон помнил пророчества о наступлении безналичной эры, но они, как и многие другие, также не осуществились — по большей части из-за соображений охраны частной жизни. Хотя банкноты, которые он получил, были новенькими и хрустящими, король Уильям выглядел на них гораздо моложе, чем на канадских деньгах, которыми Дон пользовался дома, как будто Его Королевское Величество прошёл здесь небольшой роллбэк.
     Такси с водителем-роботом высадило его у входа в кампус, рядом с большим щитом с надписью:

     NAU MAI, HAERE MAI KI TE
     WHARE WANANFA O WAITAHA

     Странные слова, чужой текст. Но на противоположной стороне дороги нашёлся Розеттский камень в виде такого же щита, гласившего:

     ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В УНИВЕРСИТЕТ КЕНТЕРБЕРИ

     Через кампус протекала река, и он пошёл вдоль её берега к зданию, в котором, как подсказал ему прохожий, находился факультет астрономии: современного вида строение из красного кирпича, наполовину утопленное в склон холма. Войдя внутрь, он принялся искать нужную комнату — он никак не мог сообразить, в каком порядке следуют их номера.
     Он наткнулся на деканат факультета астрономии и просунул голову в открытую дверь.
     За столом сидел маори лет тридцати с лицом, покрытым замысловатой татуировкой.
     — Привет, — сказал Дон. — Не подскажете, где находится комната 42-2146?
     — Ищете Ленору Дарби? — спросил мужчина.
     Бабочки в желудке у Дона закружились в балете.
     — Э-э… да.
     Мужчина улыбнулся.
     — Я так и подумал. У вас канадский акцент. Пройдите дальше по коридору, в конце поверните направо — она будет по левую руку.
     У Дона было двадцать минут до окончания коллоквиума. Он поблагодарил мужчину и отправился в туалет, где осмотрел себя, причесался и оправил одежду. И после этого направился прямиком к нужной комнате. Дверь была закрыта, но в ней было маленькое окошко, в которое он и заглянул.
     Его сердце подпрыгнуло. Там была Ленора — она стояла у доски, должно быть, была её очередь выступать перед коллоквиумом. И словно чтобы подчеркнуть, как много прошло времени и как многое изменилось, он отметил, что её рыжие волосы острижены гораздо короче, чем он помнил. И она выглядела старше, хотя по-прежнему находилась в том возрасте, когда это означает взросление, а не увядание.
     Комната оказалась маленьким лекционным залом, в котором сиденья круто поднимались от центрального пятачка. На нём было что-то вроде кафедры, но Ленора за ней не пряталась. Она стояла уверенно, у всех на виду, в самом центре пятачка. Кроме неё в комнате было ещё десятка полтора людей; ему были видны только их затылки. У некоторых волосы были седые; должно быть, профессора. Ленора что-то показывала лазерной указкой на замысловатых графиках, развешанных на передней стене помещения. Он не мог расслышать, что она говорит, но тембр её голоса узнал сразу же.
     Дон присел на пол около двери и стал дожидаться, пока занятие закончится. Он ощутил прилив адреналина, когда дверь открылась — но это лишь какой-то парень в чёрной футболке вышел в туалет.
     Наконец, двери других аудиторий вдоль по коридору начали открываться, но дверь Ленориной оставалась раздражающе закрытой. Дон поднялся с пола и отряхнул штаны. Он уже было собрался заглянуть сквозь окошко внутрь, когда дверь снова распахнулась. Он отступил в сторону, как это делают в Торонто люди в метро.
     Когда в поток выходящих иссяк, он заглянул внутрь. Ленора была у доски, спиной к нему, она разговаривала с последним оставшимся в аудитории, стройным молодым человеком. Дон смотрел как, закончив разговор, он кивнул и начал подниматься к двери. Ленора тем временем принялась возиться с чем-то у себя на столе.
     Дон сделал глубокий вдох, надеясь, что это его успокоит, и вошёл в дверь.
     Он спустился лишь на четыре ступени, когда Ленора вскинула взгляд и…
     …и её глаза расширились, став практически круглыми, рот удивлённо раскрылся, образовав ещё один круг, а он продолжил спускаться, чувствую слабость, какой не знал даже до роллбэка.
     Она явно не верила своим глазам и, вероятно убеждала себя, что видит кого-то очень похожего на Дона. В конце концов, она уже давно его не видела, и…
     — Дон? — спросила она, наконец.
     Он улыбнулся, но почувствовал, что уголки его рта дрожат.
     — Здравствуй, Ленора.
     — Дон! — она практически выкрикнула его имя, и гигантская улыбка озарила её лицо.
     Он обнаружил, что бежит вниз, и она бежит ему навстречу, перепрыгивая через две ступеньки, и внезапно они оказались друг у друга в обьятьях. Ему так отчаянно захотелось её поцеловать — но то, что она приветствовала его как старого друга, ещё не означало, что она от этого будет в восторге.
     Через некоторое слишком короткое время он почувствовал, как она высвобождается из его рук. Она посмотрела на него, её глаза прыгали, глядя то ему в левый глаз, то в правый.
     — Что ты тут делаешь?
     — Я… я надеялся, ты не будешь возражать.
     — Возражать?
     — Я не знал, захочешь ли ты меня видеть.
     — Разумеется захочу! Ты здесь отпуске?
     Он покачал головой.
     — Я приехал повидаться с тобой.
     Она застыла, как поражённая громом.
     — Боже ж ты мой. Надо было позвонить.
     — Я знаю. Прости.
     — Нет, нет. Не извиняйся, просто… — Она запнулась. — В такую даль лишь для того, чтобы увидеть меня?
     Он кивнул.
     — Господи… — сказала она. Но потом чуть-чуть вскинула подбородок. — Я так расстроилась, когда услышала про Сару. Когда это было? Четыре или пять месяцев назад?
     — Больше года, — ответил Дон.
     — Мне так жаль, — сказала она. — Я… мне просто очень жаль.
     — Мне тоже.
     — А теперь, — судя по изменившемуся тону, до неё начало доходить всё значение ситуации, — ты здесь.
     — Да. — Он не знал, как повежливее сформулировать следующий вопрос, или как подвести разговор к нему, и поэтому просто брякнул: — А у тебя тут кто-нибудь есть?
     Она какое-то время молча смотрела на него, и было ясно, что она понимает важность этого вопроса, и также понимает, что ей предложен выход: она могла просто ответить утвердительно и больше не иметь с ним дела.
     — Нет, — сказала она внезапно охрипшим, но твёрдым голосом. — Никого.
     Он почувствовал, как воздух задержанного дыхания устремляется наружу, и снова прижал её к себе.
     — Слава Богу, — сказал он.
     Помедлив мгновение, он мягко приподнял её лицо и поцеловал — и, к его восторгу, она ответила на поцелуй.
     Внезапно послышался громкий звук, второй, третий. Он повернул голову и посмотрел наверх, и там…
     И там, наверху у входной двери, стояла кучка студентов, ожидающих, пока аудитория освободится, и один из них начал аплодировать с широкой улыбкой на лице. Остальные присоединились к нему, и Дон почувствовал, как его лицо разъезжается в улыбке ещё шире, чем у них, и он повернулся к Леноре, которая густо покраснела.
     — Если позволите, — сказал Дон студентам, взял Ленору за руку, и они вдвоём начали подниматься по ступеням, а студенты начали спускаться, занимая места, и один из них, проходя мимо, хлопнул Дона по плечу.

     Ленора и Дон вышли на тёплый летний день, так восхитительно непохожий на оставленную им позади канадскую зиму. Он так много хотел ей сказать, но никак не мог придумать, с чего начать. Наконец, он произнёс:
     — Новая причёска мне нравится.
     — Спасибо, — ответила Ленора, всё ещё держа его за руку. Они шли вдоль берега маленькой речки, которая, как Ленора сказала, называется Эйвон; она приятно журчала. На другом её берегу виднелись здания кампуса и парковка.
     Тропинка была вымощена и обсажена по бокам деревьями, породу которых Дон не мог определить. Ленора время от времени кивала встречным студентам и преподавателям.
     — И чем же ты сейчас занимаешься? — спросила она. Пара птиц с чёрными телами, длинными загнутыми клювами и оранжевыми пятнами на щеках вспорхнули у них из-под ног. — Нашёл… нашёл себе работу? — спросила она мягко, зная, как чувствительна для него эта тема.
     Дон остановился; Ленора остановилась тоже. Он отпустил её руку и посмотрел прямо в глаза.
     — Я хочу тебе кое-что рассказать, — сказал он, — но ты должна пообещать, что будешь держать это в секрете.
     — Конечно, — сказала она.
     Он кивнул. Он полностью ей доверял.
     — Сара расшифровала сообщение.
     Глаза Леноры сузились.
     — Не может быть, — сказала она. — Я бы знала…
     — Это было личное сообщение.
     Она смотрела на него, нахмурив брови.
     — Серьёзно, — сказал он. — Оно было адресовано тому, чьи ответы на вопросы анкеты понравились драконианцам больше всего.
     — И это была Сара?
     — Это была моя Сара, да.
     — И о чём же было сообщение?
     К ним бегом приближались два студента, очевидно, опаздывающих на занятия. Дон дождался, пока они пробегут.
     — Они прислали свой геном и чертежи оборудования, необходимого для создания двух драконианских детей.
     — О Господи! Ты это серьёзно?
     — Абсолютно серьёзно. Коди Мак-Гэвин участвует в проекте. И я тоже. Я собираюсь стать… — Он помедлил, даже сейчас ещё не вполне свыкнувшись с этим, — …их приёмным отцом. Но мне нужна будет помощь в воспитании драконианских детей.
     Она непонимающе смотрела на него.
     — И да, я хочу, чтобы ты вернулась в мою жизнь. И хочу, чтобы ты стала частью их жизни.
     — Я?
     — Да, ты.
     Она была потрясена.
     — Я… э-э… то есть, ты и я — это одно дело, и я…
     Сердце Дона заколотилось.
     — Да?
     Она улыбнулась своей лучистой улыбкой.
     — И я так по тебе скучала. Но… всё это насчёт воспитания — Господи, что за безумная идея — воспитания драконианских детей. Я… я вряд ли подхожу для такого дела.
     — И никто не подходит. Но ты — специалист по SETI; это хорошая стартовая позиция.
     — Но мне до Ph.D. ещё несколько лет.
     — Ты уже выбрала тему для диссертации? — спросил он. — Потому что я могу предложить тебе такую…
     Она потрясённо уставилась на него, но потом снова нахмурилась.
     — Но я здесь, в Новой Зеландии. А ты наверняка планировал заниматься этим где-то в Северной Америке.
     — Про это не беспокойся. Когда об этом станет известно широкой публике — а это произойдёт сразу после рождения детей — каждый университет на планете захочет урвать от тебя кусочек. Я уверен, что нам удастся всё устроить так, что твоя степень не пострадает.
     — Я даже не знаю, что сказать. То есть… так много всего сразу…
     — Ты будешь мне рассказывать… — сказал Дон.
     — Драконианские дети, — снова повторила она, качая головой. — Это будет потрясающий опыт, но в мире полно профессоров и академиков, которые…
     — Речь тут не о регалиях; речь о характере. Инопланетяне не спрашивали участников опроса об их социоэкономическом положении или образовании. Они задавали вопросы о морали и этике.
     — Но я никогда не проходила этот опрос, — сказала она.
     — Нет, но я проходил. И я сам прекрасно умею оценивать характеры. Так что скажешь?
     — Я… ошеломлена.
     — И заинтригована?
     — Боже, ещё как. Но тебе-то каково, а? У тебя дети, внуки — а теперь ты собираешься завести… э-э…
     — Сара назвала их драклингами.
     — О-о-о, как мило! И всё же — дети, внуки, и драклинги…
     — И робот — не забывай, у меня ещё робот.
     Она покачала головой, но улыбнулась при этом.
     — Ну и семейка!
     Он улыбнулся в ответ.
     — На дворе пятидесятые. Надо идти в ногу со временем.
     Она кивнула.
     — О, я уверена, что это будет здорово. Но она… она не полная. Семья, я имею в виду. Я бы хотела иметь собственного ребёнка. Или двух.
     — Отлично! Больше подарков на день отца.
     — Это если отец — ты. — Она посмотрела на него. — Тебя… тебя интересует возможность им стать?
     — Думаю, да. Если подвернётся подходящая женщина…
     Она хлопнула его по руке.
     — Серьёзно, — сказал он. — Это будет здорово. К тому же, драклингам нужно будет с кем-то играть.
     Она улыбнулась, но потом округлила глаза.
     — Но наши дети будут… о Господи, они же будут младше твоих внуков… — Она покачала головой. — Не знаю, привыкну ли я к этому когда-нибудь…
     Дон взял её за руку.
     — Конечно, привыкнешь, дорогая. Дай только время.

Эпилог

Октябрь 2067

     — Все на борт! Отправляемся!
     Дон подвёл большой фургон к краю обширной бетонной площади перед пристанью. Она была запружена сотнями туристов, которые либо дожидались прибытия одного из скоростных паромов, либо, как семья Дона, только что приехали на одном из них. Площадь окружало кольцо торговцев, продающих футболки, хот-доги и прочее. Ленора стояла возле барьера, который не давал Дону проехать дальше.
     — Все слышали папу? — крикнула она. — Мы хотим туда добраться, пока солнце не село.
     Дон не мог их винить за проволочки. Это место у начала Гуронтарио-стрит было единственным, с которого видна вся территория ярмарки, раскинувшаяся на двух искусственных островах на озере Онтарио. Американский павильон не только походил на огромный алмаз — фактически, он им и был, а китайский отдавал должное как национальной культуре, так и самым знаменитым гражданам Земли, не принадлежащим к человеческому роду, имея форму разъярённого дракона, чьё тело изгибалось и сворачивалось подобно одноимённому созвездию. Между ними поднимался поблёскивающий Шпиль Надежды из углеродных нанотрубок, вернувший Торонто звание родины самого высокого здания планеты.
     Дон привык к трёхногой походке сыновей, но туристы, которые до того поглядывали на них украдкой, теперь откровенно пялились, заворожённые зрелищем их неожиданно грациозного способа передвижения. Его дочь, однако, не двинулась с места. Пятнадцатилетняя Джиллиан, унаследовавшая от матери веснушки, а от отца — светло-каштановые волосы, стояла в очереди за сладкой ватой, и перед ней оставался всего один человек. Она обеспокоенно поглядела на отца, опасаясь, что ей придётся бежать, так и не купив лакомство.
     — Ладно, — крикнул ей Дон. — Но поторопись.
     Они с Ленорой сделали всё, что могли для воспитания Джиллиан, и Дон с радостью обнаружил, что быть отцом во второй раз гораздо легче; предыдущий опыт давал уверенность и способность гораздо лучше различать, что требует немедленного вмешательства, а что само пройдёт со временем.
     С мальчишками, которые при их двух-с-половиной-метровом росте и двухстах килограммах веса пробирались через толпу без всякого труда, тоже вышло как нельзя лучше. Они выросли вместе с Джиллиан в доме, который купил для них Коди Мак-Гэвин — в Виннипеге, поскольку осторожность подсказывала, что это лучше делать поблизости от биолаборатории с четвёртым уровнем изоляции, причём единственной в Северной Америке оборудованной для работ с рогатым скотом и другими крупными животными. Сотни экспертов следили за происходящим в доме через веб-камеры и давали всевозможные рекомендации.
     Но Дон и Ленора были родителями мальчиков, и, как и все родители, больше полагались на собственные инстинкты.
     Дон тронул рычажок, открывающий задний пассажирский салон. У фургона — «дракомобиля», как прозвали его журналисты — был достаточно высокий потолок, чтобы под ним поместились мальчики, неспособные сидеть: их две передние ноги и толстая задняя были просто не предназначены для этого. Когда все оказались внутри, Дон загерметизировал их салон и позволил поглотителям углекислоты делать своё дело. К тому времени, как вернулась Джиллиан, неся гигантский ком розовой сахарной ваты, зажёгся зелёный огонёк на приборной панели, и мальчики сняли дыхательные маски.
     Дон никогда не думал, что будет водить такой большой фургон, однако дни беспокойства о галлонах на милю уже давно прошли. Это заняло какое-то время, но в конце концов ему надоело провозглашать, как Робин в фильмах 1960-х про Бэтмена, «Атомные батареи на полную мощность! Запустить турбины!» каждый раз, как он забирался в него. Ленора заняла переднее пассажирское сиденье, а Джиллиан с Гунтером — Джига, как называли эту парочку в семействе Галифаксов-Дарби — устроились на задних сиденьях.
     — Когда начинается церемония? — спросил Дон.
     — В девять вечера, — ответил Гунтер.
     — Отлично, — сказал он, выруливая с обочины. — Ещё полно времени. — Он мог бы посадить за руль МоЗо, но, чёрт возьми, везти свою большую семью на старом семейном автомобиле — это одна из прелестей отцовства.
     — Ну что, — сказала Ленора, оглядываясь через плечо, — всем понравилось?
     — О, да! — сказал Амфион, и его гребень возбуждённо заволновался. — Потрясающе!
     У мальчиков не было проблем с произнесением английских звуков; их вокальные возможности были шире, чем у людей. Однако, несмотря на лучших преподавателей языка они, похоже, были физиологически неспособны пользоваться пассивным залогом. Кое-кто высказывал мнение, что то был фундамент драконианской морали — неспособность вообразить действие в отрыве от того, кто его производит.
     — Демонстрация ремонтного тумана была особенно впечатляющей, — добавил Зеф.
     Конкурс имён для драклингов объявили сразу после их рождения; победили Амфион и Зеф, сыновья-близнецы Зевса, которых растили на Земле приёмные родители.
     Дон кивнул. Нанотехнический туман был невероятным зрелищем, но ему самому больше всего понравились летающие машины — ему удалось наконец-то дожить до их появления.
     Прошедшим летом Канаде исполнилось двести лет, и вторую сотню отмечали так же, как и первую: организацией всемирной выставки-ярмарки. Дон помнил, как ребенком ходил на столетнюю выставку и как был поражён гигантскими лазерами, кнопочными телефонами, монорельсом и огромной геодезической сферой, заполненной спускаемыми аппаратами американских космических кораблей. Та выставка, как и эта, называлась «Экспо-67», с указанием лишь последних двух цифр года; прошло две трети столетия, и уроки Питера де Ягера оказались прочно забытыми. Но, так же, как и сто лет назад, выставка была по крайней мере частично посвящена демонстрации лучших и новейших технологий, некоторые из которых уходили корнями в чертежи искусственной матки и инкубатора, присланные на Землю драконианцами.

     Дон встроился в поток машин. Некоторые водители приветливо сигналили и махали руками — Амфион и Зеф были знаменитостями, а громоздкий зелёный дракомобиль было трудно не узнать, да и номерные знаки Манитобы с надписью « STARKIDS»[70] не давали ошибиться.
     Дону было шесть лет, когда Канаде в 1967 исполнилось сто. Тогда правительство разыскивало людей, родившихся в тот же год, что и страна, и организовывало встречи школьников с теми из них, кто ещё был на это способен. Даже сейчас Дон отлично помнил, как впервые в жизни увидел сентенария — невероятно дряхлого мужчину, прикованного к инвалидной коляске.
     Но теперь прошло ещё сто лет, и сам Дон стал сентенарием — точнее, ему было сто шесть лет, и скоро станет сто семь. Люди младше его — те, кто родился в 1967 году — теперь встречались со школьниками, и среди них — Памела Андерсон. Она была первым ребёнком в её родном городке в Британской Колумбии, родившимся в день столетия Канады, и после её собственного роллбэка, выполненного всего несколько лет назад, когда цены упали достаточно, чтобы простые телезвёзды могли себе его позволить, стала такой же красивой, как и в тот день, когда она впервые появилась на страницах «Плейбоя».
     Дон уже не выглядел особенно молодым: физически ему было сорок четыре или около того. Он снова почти облысел, но не слишком переживал из-за этого. Сейчас он чувствовал себя лучше, чем когда ему было столько же в превый раз; прошло шесть десятков лет с его первого и единственного инфаркта.
     Леноре тоже было за сорок — но то ни в коем случае не был средний возраст. Цена роллбэка продолжала падать; уже семь миллионов человек прошли через эту процедуру. К тому времени, как она ей понадобится, они будут способны оплатить роллбэк ей, и — мысль была ошеломляющая, но так, скорее всего, и будет — им даже станет по карману второй роллбэк для Дона.
     Пока они ехали, Амфион препирался с Джиллиан, а Зеф смотрел в окно на запруженные народом улицы Торонто. Несмотря на то, что они носили имена близнецов, драклинги выросли очень разными. У Амфиона была иссиня-чёрная кожа и два маленьких трубчатых гребня на затылке, тогда как Зеф был сине-зелёно-серебристым и с тремя гребнями. Характеры мальчиков тоже отличались. Амфион был общителен и смел и неспособен спустить даже малейшую насмешку, тогда как Зеф был осторожен и застенчив с незнакомыми людьми, но игры в слова любил не меньше отца.
     Дон взглянул на них в зеркало заднего вида.
     — Амфион, — сказал он, — перестань дразнить сестру.
     Амфион повернул два из своих четырёх глаз к Дону.
     — Она первая начала!
     Каждый из драконианских глаз имел свой уникальный диапазон восприятия: два в разной степени воспринимали ультрафиолет, третий мог видеть инфракрасное излучение, четвёртый видел и то, и другое, но не в цвете; от того, какими глазами мальчики смотрели на объект, зависело не только каким они его видят, но и выражало их отношение к нему. У них также было чувство, не имеющее аналога на Земле — оно позволяло им обнаруживать тяжёлые объекты, не видя их.
     У Амфиона и Зефа было по пять конечностей: три ноги и две руки. Если их эмбриональное развитие сколько-нибудь надёжно отражало их эволюцию, то две передние ноги развились из анальных плавников их живших в воде предков, а более толстая задняя нога раньше была хвостом. Руки же образовались не из грудных плавников, как в случае с людьми, а из сложного набора костей, который у их предков поддерживал жабры.
     У драконианцев было лишь три пальца на каждой руке, но тому, что в их межзвёздных посланиях использовалась десятичная система, нашлось объяснение. У мальчиков было по десять придатков вокруг ротовой щели — две пары сверху, и шесть в ряд снизу; как раз сейчас Зеф с их помощью отправлял в рот клок сладкой ваты, который Джиллиан передала ему в задний салон через маленькую шлюзовую камеру. Поскольку четыре их глаза сидели глубоко в костных орбитах, дракониацы не могли видеть собственные придатки, так что как бы драконианцы ни пользовались ими при счёте, они не считали их напрямую, как люди пальцы, а, скорее, отталкивались от ментальной картины манипулирования ими.
     Та, первая «Экспо-67» имела подзаголовок «Человек и его мир». Сегодняшняя «Экспо-67» поздаголовка не имела — по крайней мере, Дон про такой не слышал — но «Человечество и его миры» ей бы подошло: люди, наконец, вернулись на Луну, и маленькая международная колония появилась на Марсе.
     И, конечно же, были другие миры, хоть они и не принадлежали человечеству. Так совпало, что сейчас было как раз 18.8 лет с того момента, как Сара Галифакс отправила своё последнее послание к звёздам, подтверждая получение драконианского генома и обещая, что назначенный ею преемник поможет воссоздать драконианцев на Земле. Это означало, что корреспондент Сары на Сигме Дракона только-только получил весть о том, что то, о чём он просил, будет сделано. Все полагали, что в данный момент на далёкой планете устраивается большое празднество, и казалось хорошей идеей устроить подобное празднество здесь; оно должно состояться сегодня вечером. Из Канады отправить сообщение на Сигму Дракона можно в любое время дня, но казалось более правильным сделать это, когда на ночном небе видны звёзды, пусть огни Торонто и заглушают свет тусклого солнца родины Амфиона и Зефа.
     В ходе церемонии должна быть торжественно открыта статуя Сары — такой, какой она была в 2009, когда пришло первое сообщение. По окончании «Экспо-67» её навечно установят перед входом в Макленнановские физические лаборатории[71]. После церемонии открытия приветствия Сигме Дракона отправят не только Амфион и Зеф — они уже десять лет посылали туда еженедельные отчёты, хотя ни один ещё не дошёл до адресата — но и высокопоставленные лица стран, имевших павильоны на выставке.
     Движение было не слишком интенсивным; дракомобиль приближался к месту своего назначения. Дон много раз приезжал в Торонто за эти годы, чтобы повидать внуков и — совсем недавно — на похороны своего сына Карла, умершего в непривычно раннем возрасте семидесяти двух лет. Он совершал это паломничество в каждый свой приезд, но Джиллиан и мальчики впервые забирались так далеко на северную окраину города.
     Проезжая по Парк-Хоум-авеню, Дон ощутил укол сожаления, увидев, что библиотека, с которой у него было связано столько воспоминаний, исчезла. В душе Дон был немного луддит и до сих пор носил в кармане датакомм, тогда как Ленора и Джиллиан уже обзавелись мозговым имплантом для доступа в сеть.
     Он завёл фургон на территорию кладбища — ещё один анахронизм — и припарковал его как можно ближе к могиле Сары. Мальчики снова надели свои маски-фильтры, и остаток пути они прошли пешком, пробираясь через груды опавших листьев.
     Дон принёс виртуальный букет с батареей холодного термояда; голограмма красных роз сохранится практически вечно. Его дети, обычно шумные, притихли, почувствовав, что ему нужно побыть в тишине. Иногда, когда он сюда приходил, его переполняли воспоминания: сцены их с Сарой свиданий, события первых лет их брака, моменты детства Карла и Эмили, бурные восторги, когда Сара расшифровала первое сообщение. Но в этот раз вспомнилось, как они почти двадцать лет назад отмечали шестидесятилетие со дня их свадьбы. Он тогда встал на одно колено — вот как сейчас, когда ставил цветы. Он по-прежнему скучал по Саре, скучал каждый день своей жизни.
     Встал и некоторое время просто смотрел на надгробие, а потом прочитал надпись. Он повернулся и поразмышлял над пустым местом рядом с ней. Его собственная запланированная эпитафия — «Он никогда не оставался с Q» — была не так хороша, как её, но сойдёт.
     Через несколько секунд он взглянул на Ленору: интересно, каково ей знать, что в конце концов он окажется здесь, а не рядом с ней. Ленора, чьи веснушки с годами поблекли, а лицо пересекли тонкие линии, должно быть, прочитала его мысли, потому что похлопала его по руке и сказала:
     — Это ничего, дорогой. В любом случае, людей моего поколения не хоронят. Ты за это заплатил — тебе здесь и лежать. Когда-нибудь.
     Когда-нибудь. В двадцать втором веке, или, может быть, в двадцать третьем, или…
     Эпоха чудес. Он покачал головой и повернулся к детям.
     Для Джиллиан, как он полагал, Сара ничего особого не значила: первая жена отца, женщина, которая умерла за много лет до её рождения, и с которой у неё не было общей ДНК — хотя для Сары такие тривиальные соображения мало что значили бы. Общество не придумало названия для подобного рода родства.
     Не было названия и для того, кем была Сара для мальчиков, но без неё их бы не было. Амфион задумчиво смотрел на четыре имени на надгробной плите — «Сара Донна Энрайт Галифакс» — и, должно быть, размышлял о том же самом, потому что спросил:
     — Как я должен её называть?
     Дон подумал. «Мама» вряд ли подошло бы — их мамой была Ленора. «Профессор Галифакс» — слишком формально. «Миссис Галифакс» не было занято — Ленора, как большинство женщин её поколения, не стала менять фамилию в браке. «Сара» выражало близость, но тоже было не вполне верно. Он пожал плечами.
     — Я не…
     — Тётя Сара, — сказала Ленора, которая всю свою жизнь называла её «профессор Галифакс». — Я думаю, вы должны звать её «тётя Сара».
     Драконианцы не умеют кивать, так что Амфион сделал небольшой поклон, который он привык использовать в качестве замены.
     — Спасибо, что привёз нас повидаться с тётей Сарой, — сказал он; один его глаз смотрел на Дона, три других — на надгробную плиту.
     — Она была бы очень рада вас увидеть, — сказал Дон, улыбнулся по очереди каждому из троих своих детей.
     — Как бы я хотел с ней познакомиться, — сказал Зеф.
     Гунтер наклонил голову и сказал:
     — И я тоже.
     — Она была замечательной женщиной, — сказал Дон.
     Джиллиан повернулась к Леноре.
     — Мама, ты должна была её знать — вы же работали в одной области. Какая она была?
     Ленора посмотрела на Дона, потом снова на дочь. Она искала подходящее слово, и через мгновение нашла его и произнесла, улыбнувшись мужу:
     — Небоверх.

Благодарности

     За прошедшие годы мои курсы писательского мастерства посещали многие, но самой талантливой из всех была Робин Херрингтон, которой посвящена эта книга. Я впервые встретился с Робин на конвенте «Con-Version» в Калгари в 1996 и опубликовал одно из её стихотворений в антологии «Тессеракт-6» 1997 года, редакторами которой были я и моя жена Каролин.
     Мы с Робин сотрудничали в ходе семинаров в Банфф-центре в 2000 и 2001; вы можете найти её рассказы, среди прочих мест, в составе антологий Майка Резника, вышедших в издательстве «DAW»: «Возвращение к динозаврам», «Женщины, пишущие фантастику как мужчины» и «Новые голоса в научной фантастике». Робин скончалась в мае 2004 после продолжительной борьбы с раком; по её просьбе на её похоронах в Калгари я читал надгробную речь, которую написала она сама. Замысел части настоящего романа принадлежит Робин, и я благодарю её и её мужа, Брюса Херрингтона, за то, что они позволили мне его развить.
     Тысяча благодарностей тем добрым душам, что прочли и прокомментировали черновик этой книги на стадии рукописи: Асбеду Г. Бедросяну, Тэду Блини, Рейнхарду Кристиансену, Дэвиду Ливингстону Клинку, Марселю Ганье, Ричарду Готлибу, Петеру Халасу, Эндрю Циммерману Джоунзу, Элу Катерински, Гербу Кодереру, Джо Махони, Терри Макгерри, Говарду Миллеру, Кирстин Моррелл, Ариэлю Райху, Салли Томашевич, Хейдену Тренхольму, Эндрю Винеру, Элизабет Вестбрук-Тренхольм и моему брату Алану Б. Сойеру.
     Кроме того, я благодарю друзей и коллег, которые позволяли мне испытывать на них свои идеи или помогали мне иными способами, в том числе Пола Бартела, Клариссу Бартлетт, Дэна Эванса, Криса Эллиса, Теренса М. Грина, В. Томаса Леру, Чарльза Леви и Ирвина Тана.
     Особая благодарность доктору Джерому Х. Баркову с факультета социологии и социальной антропологии Университета Далхаузи (основному докладчику на упомянутом в романе симпозиуме «Кодирование альтруизма: Искусство и наука сочинения межзвёздных посланий»); доктору Дэвиду ДеГрафу, главе факультета астрономии и физики Университета Альфреда; и Грегу Армстронгу, главному инженеру-исследователю Института Роботов Университета Кагнеги-Меллон.
     Огромная благодарность моей прекрасной жене Каролин Клинк и моему агенту Ральфу Вичинанце и его помощникам Кристоферу Толлсу, Винсу Жерардису и Эли Киршнеру.
     Также множество благодарностей моему редактору Дэвиду Дж. Хартвеллу и его помощнику Дэнису Вонгу; Тому Догерти, Линде Квинтон, Ирэн Галло, Доту Лину и всем остальным в издательстве «Тор Букс»; Гарольду и Сильвии Фенн, Дженис Экройд, Дэвиду Катбертсону, Марни Фергюсону, Стиву Сент-Аманту, Хейди Уинтер и всем остальным сотрудникам «H. B. Fenn and Company», канадского дистрибьютора «Тор Букс».
     Также спасибо Даните Масланковской, организовавшей осенью 2005 года «писательский пикник» Ассоциации авторов художественной литературы Калгари, в ходе которого была проделана большая работа над рукописью, и моему отцу, Джону А. Сойеру, одолжившему мне свою дачу на озере Канандэйгуа в штате Нью-Йорк, где я укрылся ото всех, чтобы завершить книгу.
     Прошу иметь в виду, что игры-кроссворды семейства скрэббл — зарегистрированная торговая марка «Hasbro, Inc.» в США и Канаде. За пределами США и Канады торговой маркой «Скрэббл» владеет «J. W. Spear Sons PLC», дочерняя компания «Mattel, Inc.».
     И, наконец, я благодарю 1200 подписчиков моей дискуссионной группы, которые всегда оказывают мне всемерную помощь и поддержку. Вы можете к ним присоединиться по адресу www.groups.yahoo.com/group/robertjsawyer.

Примечания

1
Престижный университет в Монреале.

2
Город неподалёку от Торонто.

3
Американский комик.

4
Майкл Дуглас старше Кэтрин Зеты-Джонс на 25 лет.

5
Американский комедийный сериал (1989-1998), действие которого происходит в многоквартирном доме в Нью-Йорке.

6
Персонаж пьесы Теннеси Уильямса «Трамвай „Желание“» (1947).

7
SETI — Search for ExtraTerrestrial Intelligence — Поиск Внеземного Разума.

8
Город в штате Массачусетс неподалёку от Бостона.

9
Британский телесериал (2000–2001).

10
Реальные астрономы, занимающиеся поиском внеземных цивилизаций.

11
Научно-популярная программа на канадском радио.

12
Massachussetts Institute of Technology — Массачутетский технологический институт, один из ведущих вузов США.

13
«Mark's Work Wearhouse» — канадская сеть магазинов одежды.

14
Английский поэт-маринист.

15
Американская международная сеть ресторанов.

16
Понятие из вселенной сериала «Звёздный путь» — запрет персоналу Звёздного Флота вмешиваться во внутреннее развитие инопланетных цивилизаций.

17
Канадский философ средств массовой информации и коммуникаций.

18
109 кг.

19
178 см.

20
80 кг.

21
Утренние новостные программы канадского национального радио — радиостанции «Си-би-си».

22
Популярная канадская радиоведущая.

23
National Enquirer — американское издание, специализирующееся на сенсациях и «жареных» новостях, в том числе об НЛО, экстрасенсах, «снежных людях» и прочем.

24
Знаменитый американский режиссёр (1897–1991), в годы второй мировой войны снимавший военно-пропагандистские фильмы.

25
Базовый корабль упоминавшейся ранее расы Борг из сериала «Звёздный путь».

26
Один из сценаристов канадско-германского мультсериала «Нэд и Ньютон».

27
Радиожурналистка «Си-би-си», ведущая передачи «As it Happens», известная своими интервью с политическими деятелями.

28
Neighbourhood, с буквой «u» — написание, принятое в Великобритании и Канаде; в США это слово пишется neighborhood. Передача начала выходить на «Си-би-си» в 1963 году, но с 1966 переехала в США, соответственно изменив написание своего названия. В США она выходила на различных телеканалах до 2001 года.

29
Пещера во Франции, известная наскальной живописью времён палеолита (примерно 17300 лет назад).

30
В Канаде синие мусорные контейнеры предназначены для поддающихся переработке материалов; мусор разделяют по категориям ещё на этапе сбора, и в домах на кухне обычно имеется несколько ёмкостей для мусора.

31
Средство для посудомоечных машин, сейчас (2014) выпускается под маркой «Finish».

32
163 см.

33
Канадский университет в провинции Британская Колумбия.

34
«Блевотина» и «дерьмо» (англ.).

35
Нейрологическое расстройство, когда раздражение одного органа чувств вызывает ощущения, характерные для другого, например, запах воспринимается как звук.

36
Благотворительная организация, принимающая от производителей и поставщиков пищевые товары с истекающим сроком годности и распределяющая их среди нуждающихся.

37
Всемирная организация людей с высоким IQ (коэффициентом умственных способностей).

38
Читается как «SETI at home» — «SETI дома».

39
Группа канадских пейзажных живописцев 1920-х годов.

40
Мюзикл из жизни евреев в царской России по мотивам рассказов Шолом-Алейхема.

41
Еврейский театр в Торонто.

42
Хаим Тополь, израильский актёр, исполнявший главную роль в мюзикле.

43
Allen Telescope Array — радиоинтерферометр на севере Калифорнии, переоборудованный Институтом SETI совместно с Университетом Калифорнии в Беркли для поиска сигналов внеземных цивилизаций без отрыва от астрономических наблюдений.

44
Перевод К. Бальмонта, 1894

45
Квартал в Сан-Франциско, центр движения хиппи в 1960-х.

46
Студенческое общежитие в Торонто, на базе которого проходил организованный студентами эксперимент по альтернативным формам обучения, превратившееся в притон хиппи и закрытое в 1975.

47
Один их нескольких островов, отделяющих порт Торонто от остальной акватории озера Онтарио. В настоящее время на островах парк отдыха.

48
Фраза из фильма «Космическая одиссея 2001», снятого по одноимённой книге Артура Кларка; Хэл — имя бортового компьютера межпланетной экспедиции (в русском переводе книги — ЭАЛ)

49
SkyDome («Купол неба») — комбинированный футбольно-бейсбольный стадион в Торонто, построенный в 1989 году, домашняя арена бейсбольной команды «Блю Джейз». С 2005 года называется «Роджерс-Центр».

50
Спорткомплекс и центр досуга Университета Торонто.

51
Американский комик (1925–2005)

52
Строка из стихотворения валлийского поэта Дилана Томаса (1914–1953) «Не уходи безропотно во тьму» (Do Not Go Gentle Into That Good Night).

53
183 см

54
Город Норт-Йорк был включён в состав Торонто в 1998 году.

55
Американский сериал, транслировавшийся в 1965–1968 годах, о приключениях семьи космических робинзонов.

56
Американский научно-фантастический фильм 1956 года.

57
Название звездолёта из сериала «Затерянные в космосе».

58
Сердечно-лёгочная реанимация — процедура выведения организма из состояния клинической смерти.

59
Труднопереводимая игра слов. Faculty по-английски означает не только «факультет», но и «способность» или «правомочность». Потерять faculties в общем случае означает «сойти с ума», «утратить дееспособность», «впасть в маразм».

60
Американский комик (род. 1954), прославившийся ролью самого себя в сериале «Сайнфелд» (1989–1998).

61
В скрэббле пустая фишка, которая может означать любую букву.

62
«If you were the only girl in the world, and I was the only boy…» — строка из популярного американского шлягера первой половины XX века, наиболее известного в исполнении Руди Валле в фильме «Бродячий любовник» («The Vagabond Lover», 1929)

63
Старинная школьная шутка. На латыни это бессмысленный набор слов, но, будучи переведены на английский, эти слова образуют фразу «Always where under where», что созвучно осмысленной фразе «Always wear underwear».

64
«Toronto Maple Leafs» — команда НХЛ, базирующаяся в Торонто.

65
По состоянию на 2014 год в НХЛ нет хоккейной команды с Гавайских островов.

66
Подавление выступлений квебекских сепаратистов, похищавших и убивавших государственных чиновников и устраивавших теракты.

67
Трюдо, будучи уроженцем Квебека, не пользовался популярностью в западных, полностью англоязычных районах страны, где его часто встречали антифранцузскими и антиквебекскими лозунгами. Упомянутый случай произошёл 8 августа 1982 года, когда поезд Трюдо следовал через городок Салмон-Арм в Британской Колумбии.

68
Спок — персонаж сериала «Звёздный путь», представитель инопланетной расы вулканцев.

69
Бенджамин Спок — американский педиатр, автор книги «Ребёнок и уход за ним» (1946), ставшей впоследствии культовой.

70
Англ. «дети звёзд».

71
Один из корпусов Университета Торонто.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"