Слободян Владислав : другие произведения.

Роберт Сойер. "Триггеры"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Триггеры

[]

Annotation

     США переживают волну террористических атак — бомбы невиданной доселе мощности регулярно взрываются в американских городах. В президента стреляют в то время, когда он произносит речь об отпоре террористам, но ему чудом удаётся выжить. Его везут в больницу на срочную операцию. В это время в больнице проводится эксперимент по избирательному стиранию памяти; электромагнитный импульс, созданный бомбой, уничтожившей Белый дом вскоре после покушения на президента, вмешивается в ход эксперимента, после чего в больнице начинают происходить очень странные вещи...

Роберт Сойер Триггеры

     E pluribus unum
     Из многих — единое.

     Рэнди Мак-Чарльзу и Вэл Кинг,
     замечательный писателям,
     замечательным друзьям.

Глава 1

Пятница
     Вот как всё началось…

     Сьюзан Доусон — тридцати четырёх лет, бледнокожая, с бледно-голубыми глазами стояла рядом с президентской трибуной. Она произнесла в спрятанный в рукаве микрофон:
     — Старатель выходит.
     — Понял, — отозвался мужской голос у неё в ухе. Сет Джеррисон, белый мужчина с длинным лицом и крючковатым носом, над которым так потешались политические карикатуристы, взошёл на деревянную платформу, поспешно возведённую в центре широкой лестницы, ведущей к Мемориалу Линкольна.
     Сьюзан была в числе тех, кто был недоволен решением президента выступить с речью здесь, а не в Белом Доме. Он хочет выступить перед толпой, сказал президент, дать миру понять, что американцев не запугать даже в эти ужасные времена. Однако по оценке Сьюзан с каждой стороны Зеркального пруда собралось не более трёх тысяч человек. Монумент Вашингтона был виден на дальнем краю пруда и — в перевёрнутом виде — в его неподвижной воде, окаймлённой по краям корочкой льда. В отдалении из-за каменного обелиска робко выглядывал купол Капитолия.
     Президент Джеррисон был одет в тёмно-синее пальто, и его дыхание было ясно видно в холодном ноябрьском воздухе.
     — Мои дорогие американцы, — начал он, — прошёл месяц с последней террористической атаки на нашей земле. Все наши мысли и молитвы сегодня с храбрыми жителями Чикаго, точно так же, как они были и остаются с гордыми жителями Сан-Франциско, всё ещё приходящими в себя после сентябрьской атаки, и с патриотами Филадельфии после взрыва, потрясшего город в августе. — Он коротко оглянулся за левое плечо, туда, где на фоне дорических колонн виднелась девятнадцатифутовая мраморная статуя. — Полтора столетия назад на равнине под Геттисбергом Авраам Линкольн размышлял, долго ли ещё сможет держаться наша страна. Она выдержала тогда, выдержит и сейчас. Трусливым актам терроризма нас не поколебать, не сломить американский дух.
     Публика — уж какая была — взорвалась аплодисментами, и Джеррисон повернулся от левого экрана телесуфлёра к правому.
     — Террористам не удастся превратить граждан Соединённых Штатов в заложников; мы не позволим кучке безумцев разрушить наш образ жизни.
     Снова аплодисменты. Осматривая толпу, Сьюзан думала о том, что речи предыдущих президентов содержали такие же утверждения. Однако невзирая на триллионы долларов, потраченные на войну с террором, положение лишь ухудшалось. Во время последних трёх атак были применены бомбы нового типа. Это были не ядерные бомбы, хотя они создавали сверхвысокие температуры, а их взрывы сопровождались электромагнитным импульсом — правда, в этом импульсе отсутствовали компоненты, необратимо разрушающие электронику. Можно себе представить, как бороться с угоном авиалайнеров. Но что можно сделать против лёгких, незаметных, и при этом чудовищно мощных бомб?
     — Каждый год враги свободы получают всё новые средства разрушения, — продолжал Джеррисон. — Каждый год враги цивилизации наносят всё больше вреда. Но каждый год мы — свободные народы мира — также становимся сильнее.
     Сьюзан была старшим агентом Секретной службы. В пределах её видимости было ещё семнадцать агентов. Некоторые, как она, стояли перед колоннадой; другие — по сторонам широкой мраморной лестницы. Огромный лист пуленепробиваемого стекла отделял Джеррисона от зрителей, однако она продолжала внимательно осматривать толпу в поисках тех, кто казался находящимся не на своём месте или был чрезмерно возбуждён. Её взгляд зацепился за высокого худого мужчину в первых рядах — тот полез за пазуху куртки, словно за оружием в спрятанную под ней кобуру, но достал лишь смартфон и принялся набирать на нём сообщение. Ну да, твитни, придурок, подумала она.
     Джеррисон продолжал:
     — Я заявляю всему миру от лица всех нас, кто ценит свободу, что мы не успокоимся, пока наша планета не будет свободна от бедствий терроризма.
     Другой человек привлёк внимание Сьюзан — женщина, которая смотрела не на трибуну, а куда-то в сторону, на… ага, на конного полицейского у мемориала ветеранов Вьетнама.
     — До того, как я стал вашим президентом, — говорил Джеррисон, — я преподавал американскую историю в Колумбийском университете. И если бы мои студенты могли бы выучить лишь один урок, я бы хотел, чтобы эти уроком была знаменитая максима о том, что тот, кто не учится на ошибках истории, обречён на их повторение…
     Ба-бах!
     Сердце Сьюзан подпрыгнуло, и она завертела головой, пытаясь понять, откуда стреляли; мрамор производил сильное эхо. Она взглянула на трибуну и увидела, что Джеррисона бросило на неё — в него стреляли сзади. Она закричала в микрофон на рукаве; её каштановые волосы до плеч раздувал ветер:
     — Старатель ранен! Фаланга Альфа, прикройте его! Фаланга Бета, в мемориал — стреляли оттуда. Гамма, в толпу. Быстро!
     Джеррисон сполз на деревянный помост и застыл на нём лицом вниз. Ещё до приказа Сьюзан десять агентов Секретной Службы из фаланги Альфа образовали две живые стены — одну позади Джеррисона, чтобы защитить его от новых выстрелов с этого направления, другую — перед отделяющим его от слушателей пуленепробиваемым стеклом, на случай, если на Молле[1] притаился сообщник стрелка. Один из агентов наклонился, но тут же вскочил и закричал:
     — Он жив!
     Задняя группа на короткое время разомкнула строй, пропуская Сьюзан, которая присела рядом с президентом. Журналисты пытались к нему приблизиться или по крайней мере сделать снимки распростёртого тела, но другие агенты их не пускали.
     Элиссса Сноу, личный врач президента, подбежала в сопровождении двух парамедиков. Она осторожно потрогала спину Джеррисона, нашла входное отверстие и — по-видимому, установив, что пуля не задела позвоночный столб — перевернула президента на спину. Глаза президента подрагивали, уставившись в серебристо-серое ноябрьское небо. Губы шевельнулись, и Сьюзан попыталась различить его слова на фоне криков и топота толпы, но голос был слишком слаб.
     Доктор Сноу — элегантная негритянка сорока лет — распахнула длинное пальто президента, открыв взгляду пиджак и залитую кровью белую рубашку. Она расстегнула рубашку и обнажила выходное отверстие; этим холодным утром от него поднимался пар. Она взяла у одного из парамедиков марлевый тампон, сложила его и прижала к ране, пытаясь остановить кровь. Один парамедик считывал жизненные показатели президента, другой прикладывал ко рту Джеррисона кислородную маску.
     — Когда будет вертолёт? — спросила Сьюзан в микрофон на запястье.
     — Через восемь минут, — ответил женский голос.
     — Слишком долго, — сказала она. Потом встала и крикнула: — Где Кушнир?
     — Здесь, мэм!
     — В «Зверя»!
     — Есть, мэм! — Кушнир был сегодняшним хранителем ядерного чемоданчика с кодами запуска ракет; он был одет во флотскую униформу. «Зверь» — президентский лимузин — стоял в пятистах футах отсюда на Генри-Бэкон-драйв, в ближайшей к мемориалу точке.
     Парамедики переложили Джеррисона на носилки. Сьюзан и Сноу заняли позиции по бокам и побежали вместе с парамедиками и фалангой Альфа вниз по широким ступеням к «Зверю». Кушнир уже был на переднем пассажирском сидение; парамедики откинули спинку заднего сиденья так, что она стала почти горизонтальной, и положили президента на него.
     Доктор Сноу открыла багажник, где котором хранился запас крови президентской группы, и быстро подготовилась к переливанию. Доктор и двое парамедиков заняли сиденья, обращённые назад, а Сьюзан села рядом с президентом. Агент Дэррил Хадкинс — высокий бритоголовый негр — занял оставшееся обращённое вперёд место.
     Сьюзан захлопнула дверь и крикнула водителю:
     — Лима Танго[2], пошёл, пошёл!

Глава 2

     Кадим Адамс знал, что он в Вашингтоне — чёрт побери, он точно это знал. Когда его везли сюда из «Рейгана», он видел, как Монумент Вашингтона показывает ему палец в отдалении, но…
     Но всеми фибрами души он ощущал себя в другом месте, в другом времени. Безжалостное солнце висит прямо над головой, и бесчисленные клочки сожжённой бумаги, пепел и прочий мусор крутятся вихрем вокруг него — словно конфетти на параде в честь уничтожения деревни.
     Только не это.
     Добрый боженька, почему это не проходит? Почему он не может забыть?
     Жар. Дым — не совсем как запах напалма с утра, но тоже отвратительно. Непрекращающееся жужжание насекомых. Горизонт изгибается и плывёт. Здания вывернуты наружу, рухнувшие стены, обратившиеся в щебень, грубая мебель, разнесённая в щепки.
     Его правая рука болела, как и левая лодыжка; она едва выдерживала его вес. Он попытался сглотнуть, но в горле сухо, а ноздри забиты песком. Внезапно что-то перекрыло ему поле зрения; он поднял руку и протёр глаза, и ладонь стала мокрой и красной.
     Другие звуки: вертолёты, бронемашина едет по грунтовой дороге, обломки хрустят под её гусеницами, и…
     Да, всё время поверх остальных звуков, не переставая.
     Крики.
     Плач детей.
     Стенания взрослых.
     Люди кричат… проклинают… молятся… по-арабски.
     Какофония разрушенного места, разрушенной культуры.
     Кадим сделал глубокий вдох, как учил его профессор Сингх. Он на секунду закрыл глаза, потом открыл их и выбрал объект из находящихся в комнате здесь, в Мемориальной больнице Лютера Терри, фокусируя своё внимание на нём и ни на чём другом. Он остановился на вазе с цветами — рифлёной, прозрачного стекла, словно римская колонна, стиснутая посередине…
     …словно в кулаке…
     И цветы, две белые гвоздики и три красные розы…
     …кроваво-красные розы…
     И… и…
     Стекло может резать…
     И…
     Нет. Нет. Цветы были…
     Жизнь. Смерть. На могиле.
     Нет!
     Цветы были…
     Были…
     Прекрасны. Естественны. Безупречны. Они успокаивали.
     Глубокий вдох. Попытаться расслабиться. Постараться быть здесь, в этой комнате в больнице, а не там. Пытаться, пытаться, пытаться…
     Он здесь, в округе Колумбия. То, другое место — в прошлом. Завершено. Закончено. Умерло и похоронено.
     Или просто умерло.
     Профессор Сингх вошёл в комнату. Как всегда, глаза сикха сначала метнулись к монитору жизненных показателей Кадима и, без сомнения, отметили его повышенный пульс, учащённое дыхание и… Кадим посмотрел сам и увидел, что давление у него 190 на 110.
     — Снова флешбэк, — сказал Сингх — скорее, диагноз, чем вопрос.
     Кадим кивнул.
     — Опять деревня.
     — Мне так жаль, — сказал Сингх. — Но если нам повезёт — а мы оба этого заслужили — сегодня настанет тот день, когда мы сможем с этим что-то сделать. Я только что был у доктора Гаудио. Твоя последняя МРТ выглядит неплохо. Она говорит, что мы можем двигаться дальше.

     Та же больница, другое помещение.
     — Готовы, мистер Латимер? — спросил один из двоих санитаров, что только что вошли.
     Джош Латимер был более чем готов; он ждал этого момента много месяцев.
     — Полностью, — ответил он.
     — А вы, мисс Хеннесси? — спросил санитар.
     Джош повернул голову и посмотрел на дочь, с которой недавно встретился после тридцатилетней разлуки.
     Дора нервничала, и он не мог её за это винить. Ему станет лучше после этой операции, но ей — что греха таить — ей будет хуже. Родители часто идут на жертвы ради детей, но редко когда детей просят о настолько большой жертве ради своего родителя.
     — Да, — сказала она.
     Санитары стали у изголовья каталок. Джош был дальше от двери, но его санитар начал толкать его каталку первым, так что она оказалась достаточно близко от каталки дочери, чтобы он смог протянуть руку и коснуться её руки. Она улыбнулась ему, и лишь тут он заметил, как она похожа на мать: такая же круглая голова, такие же потрясающе голубые глаза, такая же немного асимметричная улыбка. Доре было тридцать пять, а её матери было бы шестьдесят один, так же, как Джошу, если бы рак груди не убил её.
     Они представляли собой странный поезд, думал он, когда их катили по коридору: он в качестве локомотива, худой, с белыми волосами и бородой; она в качестве тормозного вагона, всё ещё немного пухленькая несмотря на месяцы сидения на диете в рамках подготовки к операции, её длинные каштановые волосы упрятаны под синюю шапочку, чтобы не мешались. Они как раз проезжали мимо двери с надписью «Диализ». Джош провёл за ней так много времени, что знал, сколькими плитками покрыт в ней потолок, из скольки полосок состоят там жалюзи и сколько ящиков в каждом из стоящих в ней шкафов.
     Они проехали немного дальше, и Джоша вперёд ногами вкатили в операционную; каталка с Дорой последовала за ним. Санитары объединёнными усилиями переложили их на операционные столы. Второго стола здесь обычно не стояло — он был на колёсах. Наверху была смотровая галерея, занимавшая две смежные стены операционной, но свет в ней не горел.
     Женщина-хирург уже была здесь вместе со своей командой, все в зелёных хирургических халатах. Вокруг её глаз появились лучики морщинок, когда она улыбнулась.
     — Здравствуйте, Джош. Здравствуйте, Дора. Сейчас мы начнём вас усыплять. Всё в порядке? Приступаем…

     Министр обороны Питер Муленберг — широкоплечий шестидесятилетний белый мужчина с серебряными волосами и карими глазами — стоял перед гигантской светящейся картой мира, занимавшей всю стену подземного помещения в Пентагоне. Над картой таймер с большими красными цифрами вёл обратный отсчёт. Сейчас на нём было 72:01:22. Всего через три дня с небольшим начнётся операция «Встречный удар».
     Муленберг указал на большой экран, на котором посреди Аравийского моря горела надпись «CVN-76».
     — Каков статус «Рейгана»?
     — Нагоняет график, — ответила женщина-аналитик, сверившись со своим компьютером.
     — Авианосцы нужны нам на позициях через шесть часов, — сказал Муленберг.
     — Тяжело для «Рейгана» и ещё тяжелее для «Стенниса», — ответила помощница, — из-за того урагана. Но они справятся.
     «Блэкберри» Муленберга зажужжал, и он вытащил его из кармана синей униформы.
     — Минобороны, — сказал он.
     — Господин министр, — произнёс женский голос. — Это миссис Эстли. — Следующими словами всегда были «Пожалуйста, ожидайте; с вами будет говорить президент Джеррисон», а затем тишина, так что он немного отстранил телефон от уха, и…
     И тут же снова прижал его к уху.
     — Что вы сказали?
     — Я сказала, — повторила секретарша президента, и Муленберг услышал, как дрожит её голос, — что в мистера Джеррисона стреляли. Его срочно везут в «Эл-Ти».
     Муленберг вскинул взгляд на большие красные цифры, как раз вовремя, чтобы увидеть, как «74:00:00» сменяется на «73:59:59».
     — Господи, помоги нам, — сказал он.

Глава 3

     На крыше Белого Дома всегда дежурили двое из противоснайперной команды Секретной службы; сегодня одним из них был Рори Проктор. Холодный ветер продувал насквозь. Он держал винтовку одетыми в перчатки руками и ходил туда-сюда, осматривая местность отсюда и до Эллипса, пятидесятидвухакрового общественного парка к югу от забора Белого Дома. Монумент Вашингтона был виден, однако даже отсюда, с высоты, Проктор не мог видеть Мемориал Линкольна и разворачивавшееся у него мероприятие, хотя он внимательно вслушивался в доносящиеся из рации переговоры.
     Проктор до того привык высматривать опасность в отдалении, что практически не уделял внимание самой крыше, огороженной по периметру низкой колоннадой, и расставленным по ней нескольким кустам в кадках. Однако его внимание привлёк внезапно появившийся в поле зрения голубь. Он приземлился в нескольких ярдах от него, рядом с низенькой металлической коробкой у основания одной из прямоугольных вытяжных труб на южной стороне. Белая кровельная плитка перед ней была как-то странно выщерблена. Он бросил ещё один взгляд на местность к югу от Белого Дома, ничего интересного не увидел и пошёл взглянуть на эту загородку поближе.
     Висячий замок был взломан, и, хотя и был замкнут, заперт не был. Проктор приподнял крышку, прислонил её к белой вытяжной трубе и…
     О, чёрт. Внутри была шестиугольная металлическая штука примерно двух футов в диаметре и, судя по высоте скрывавшей её металлической коробки, около фута в высоту. Она выглядела так, словно кто-то отпилил верхушку одной из лавовых колонн Дороги Гигантов[3]. Проктор сразу узнал устройство — о таких рассказывали на инструктажах. Атаки террористов в Чикаго, Сан-Франциско и Филадельфии были успешными — что означало, что использованные в них бомбы были полностью уничтожены взрывом. Однако запланированная атака на международный аэропорт Лос-Анджелеса была предотвращена десять дней назад, когда террористы из Аль-Саджады, ответвления Аль-Каиды, которое приобрело известность после смерти Усамы бен-Ладена, были перехвачены с устройством, очень похожим на это, в багажнике их машины.
     Проктор проговорил в микрофон:
     — Проктор — Центральной. Я на крыше Белого Дома — и я нашёл бомбу.

     Дверь в операционную распахнулась, и вошёл доктор Марк Гриффин, главвврач Мемориальной больницы Лютера Терри, облачённый в наспех напяленные зелёный хирургический халат, колпак и маску.
     — Простите, Мишель, — сказал он. — Вам нужно освободить операционную.
     Мишель была в шоке.
     — У меня пересадка почки в самом разгаре.
     — У нас приоритетный пациент, — ответил Гриффин, — а другие операционные не готовы.
     — Вы рехнулись? — сказала Мишель. — Посмотрите на пациентку — мы уже её вскрыли.
     — Вы можете остановить операцию?
     — Остановить? Мы же только начали.
     — Отлично, — сказал Гриффин. — Значит, вы можете остановить. — Он оглядел операционную команду. — Все на выход.
     — А что с пациентами? Мы их уже проинтубировали и дали наркоз.
     — Зашейте её и вывезите в коридор, — ответил Гриффин.
     — Марк, это безумие. Донор прилетел сюда из Лондона, и…
     — Мишель, это президент. В него стреляли, и он будет здесь через минуту.

     Как только пуля поразила президента Джеррисона, агенты Секретной службы ринулись внутрь Мемориала Линкольна. Внутри он разделялся на три помещения двумя рядами колонн пятидесятифутовой высоты. В обширном центральном помещении находилась огромная статуя сидящего Эйба, высеченная из ослепительно белого джорджийского мрамора и воздвигнутая на массивный продолговатый пьедестал. На стене малого северного помещения был выбит текст второй инаугурационной речи Линкольна, а на стене малого южного — текст его «Геттисбергского обращения».
     Агент Мэнни Чонг, лидер фаланги Бета, огляделся. Здесь лишь несколько мест, где можно спрятаться: за колоннами, в узком закутке за пьедесталом статуи или как-то взобраться наверх, на спину Линкольну. Чонг поднял револьвер, держа его обеими руками, и кивнул Дирку Дженксу, плотного сложения агенту слева от него. Они быстро убедились, что здесь никого нет, однако…
     Однако дверь лифта была закрыта. Лифт был в южном помещении, в стене, прилегающей к «Геттисбергскому обращению», и его кабина была заблокирована здесь, наверху, с открытой дверью; Чонг знал, что Дженкс проверял его перед приездом президента. Лифт, целью которого было поднимать к статуе инвалидов, ездил отсюда вниз к небольшой экспозиции в нижней части мемориала. Чонг гаркнул в рукав:
     — Он едет вниз в лифте.
     Вообще-то вход с улицы в нижнюю галерею охраняли, но Чонг всё равно сорвался с места и кинулся по твёрдому мраморному полу к ведущей вниз широкой лестнице. Он пролетел между двумя знаками, стоящими по бокам от входа. Белый справа гласил: «Внимание! Огнестрельное оружие запрещено»; на нем был нарисован силуэт пистолета с перечёркнутым красным кругом поверх него. Коричневый знак слева просил: «Соблюдайте тишину» и «Проявляйте уважение».
     Чонг сбежал по лестнице мимо установленных для свиты президента сидений, завернул за угол и побежал к узкому входу на нижний уровень. Он осматривал нижнюю галерею только вчера в рамках подготовки к президентскому выступлению. Тогда он оказался здесь впервые — как большинство жителей Вашингтона, он посещал местные достопримечательности только в компании гостей из других городов, а на Молле столько всего интересного, что ему никогда и в голову не приходило заглянуть в этом небольшой музей.
     Музейная экспозиция, открытая в 1994 году и занимающая всего 560 квадратных футов, была частично оплачена из центовиков, собранных школьниками. Поскольку тогдашних монетах в один цент изображался мемориал Линкольна, проект был назван «Пенни воздвигают монументы». Вчера Чонг также прочитал вырезанные на стенах цитаты из Линкольна, в том числе ту, что стала для него неожиданностью: «Если бы я мог сохранить Союз, не освобождая рабов, я бы сделал это; и если бы я смог его сохранить, освободив всех рабов, я бы сделал это; и если бы я мог сохранить его, освободив лишь часть, а остальных оставив в рабстве, я бы сделал и это».
     Он пронёсся мимо выставки по направлению с лифтовой площадке в глубине помещения. Конечно, к тому времени, как он туда добрался, лифт уже закончил спуск. Ещё три человека — двое столичных полицейских в форме и ещё один агент Секретной службы — уже были там, держа лифт под прицелом пистолетов. Но не было никаких признаков кого-то ещё, и металлическая дверь лифта была закрыта; кто бы ни был внутри, у него, должно быть, имелся ключ от панели управления лифтом: это объяснило бы и запуск лифта после того, как его заблокировали наверху.
     — Кто-нибудь пытался нажать на кнопку? — спросил Чонг. Здесь была лишь одна кнопка — отсюда лифт мог поехать только вверх.
     — Я, — сказал один из полицейских. — Ничего не произошло.
     Чонг нажал на кнопку сам. Дверь осталась закрытой.
     — Значит, у него точно ключ, — сказал он.
     — И он вооружён, — отметил второй агент.
     Чонг на глаз решил, что дверь лифта достаточно крепкая, чтобы стрелок не пытался стрелять сквозь неё. Он громко постучал костяшками пальцев по металлической поверхности.
     — Секретная служба! — крикнул он. — Выходите с поднятыми руками!

Глава 4

     — Внимание, пожалуйста все внимание! Мы должны немедленно эвакуировать Белый Дом и прилегающие здания. Не собирайтесь на пунктах сбора при пожарной тревоге — продолжайте движение. Удалитесь от здания так далеко, насколько возможно. Выходите прямо сейчас, и соблюдайте порядок. Не берите с собой ничего; просто вставайте и выходите. Двигайтесь!

     — Мы уверены, что он там? — спросил агент Мэнни Чонг.
     — У внешних выходов всё время была охрана, — ответил второй агент Секретной службы, — и мы осмотрели музейный зал и туалеты. Он должен быть в лифте.
     Чонг проговорил в рукав:
     — Чонг — Дженксу: убедись, что шахта лифта охраняется наверху на случай, если он снова туда поедет.
     — Понял, — отозвался голос.
     — Сэр, — сказал один из столичных копов, — это какая-то ерунда. Нас здесь трое, и ещё десяток явится, если понадобится. Посмотрите на эту дверь. — Чонг посмотрел. Это был старомодный лифт, у которого дверь состояла из двух створок — однако створки не разъезжались в стороны. Когда дверь открывалась, левая часть пряталась за правой, и они вместе скрывались в кармане в левой части шахты лифта. — Если мы потянем за правую створку посередине, то левая отойдёт от стены.
     Чонг подумал, стоит ли обсуждать это прямо перед лифтом; хотя тяжёлая дверь, вероятно, глушит звуки, тот, кто сидит внутри, наверняка может слышать что-то из того, что они говорят. Тем не менее, план был неплох. Он кивнул полицейскому, который был самым крупным из них троих — запросто больше шести футов пяти дюймов[4] и наверняка тяжелее 280 фунтов[5]. Полицейский ухватил правую створку за край посередине лифтовой двери и потянул за неё, так, что она начала со скрежетом входить в паз, скрытый за бежевой стеной. Чонг, второй агент и второй коп нацелили пистолеты на левую часть двери, у края которой появилась сначала щёлочка, потом полоска, потом широкий просвет. Высокий коп крякнул и потянул снова, ещё сильнее, и дверь приоткрылась на восемнадцать дюймов[6] — но изнутри никто не стрелял.
     Ещё один рывок, и правая створка оказалась в пазу почти полностью, оставив всю левую часть двери открытой, и…
     Внутри никого не было.
     Чонг посмотрел вверх — ага! В потолке лифта был служебный люк. Он попытался до него дотянуться, но ему не хватало роста. Он указал на него высокому копу, который без труда сдвинул крышку в сторону. Коп немедленно отступил в сторону, и Чонг выгнул шею, осторожно заглядывая в люк. В шахте лифта было темно, но… Господи, да, там кто-то есть, освещённый снизу светом из кабины лифта. Он взбирался вверх по толстому тросу.
     — Чонг — Дженксу: подозреваемый лезет наверх по лифтовому тросу. Примерно в десяти футах от верха.
     — Понял, Мэнни, — ответил Дженкс.
     Дверь лифта начала судорожно закрываться. Чонг резко обернулся и потянулся к обитому резиной её краю в то же время, как высокий коп метнулся к кнопке открытия двери; они столкнулись, и кабина рывком пришла в движение…
     …и через открытый люк наверху Чонг увидел, как задвигался трос. Послышался тяжёлый удар, и кабина вздрогнула. Нападавший, должно быть, выпустил трос и упал вниз с высоты двадцати футов или около того, на которую успел взобрался. Его рука свесилась сквозь люк в потолке.
     Подъём лифта уже было никак не остановить, и Чонг надеялся, что наверху шахты имеется достаточный зазор, чтобы лежащее на крыше кабины тело не было раздавлено.
     Впрочем, там должен быть зазор! Нападавший, должно быть, залез в лифт вчера, когда было объявлено, что Джеррисон произнесёт речь здесь, и просто взобрался на крышу лифтовой кабины и притаился; когда они проверят крышу, то наверняка найдут там одеяла и другие вещи, которые помогли ему переночевать в шахте лифта.
     Лифт остановился, и дверь открылась; за ней была толпа агентов и мрачный Линкольн в отдалении справа.
     — Какой придурок нажал кнопку? — спросил Чонг.
     — Это я, — ответил Дженкс. — Я думал…
     — Господи Иисусе! — прервал его Чонг. — Вы! — указал он на женщину-агента. — Внутрь.
     Женщина торопливо вошла в лифт, и Чонг жестом велел высокому копу её подсадить. Она попыталась нащупать пульс на свешивающейся из люка руке и покачала головой. Коп поднял её выше, так, чтобы её голова скрылась в люке. Через некоторое время она просигналила, что хочет спуститься.
     — Ну? — спросил Чонг, как только она оказалась на полу.
     — Выглядит довольно мерзко, — сказала она.

     Агент Сьюзан Доусон говорила в микрофон на запястье:
     — Доусон — Центру: Старатель в «Звере». Сообщите Лима Танго, что он получил серьёзное огнестрельное ранение в спину. Его врач, капитан Сноу, едет с нами.
     У «Зверя» были пуленепробиваемые стёкла и пятимиллиметровая броня. На каждой из задних дверей красовалась президентская печать. На правой стороне капота трепыхался маленький американский флаг, на левой — президентский штандарт. У машины была съёмная синяя мигалка, и водитель — сам агент Секретной службы — уже выставил её на крышу. Мотоциклетный эскорт с орущими сиренами сопровождал машину спереди и сзади.
     Машина сделала резкий поворот на 23-ю Норт-Вест-стрит. Сьюзан знала, что они всего в 1,3 мили от «Лютера Терри», но движение на исходе утреннего пятничного часа пик было очень напряжённое.
     Доктор Сноу всё ещё пыталась остановить кровь, но она по-прежнему заливала заросшую седым волосом грудь президента; даже учитывая переливание было понятно, что он теряет кровь быстрее, чем её запасы пополняются.
     — Где вице-президент? — спросил агент Дэррил Хадкинс.
     — На Манхэттене, — сказала Сьюзан, — но…
     В наушнике послышался мужской голос:
     — Геолог на пути к борту номер два. Будет в «Эндрюсе» через девяносто минут.
     Несмотря на сирену и постоянные гудки клаксона машина плелась черепашьим шагом. Водители, которые слушали радио, уже могли знать о том, что президента везут в больницу и сбрасывали скорость, чтобы посмотреть: потенциальные Запрудеры[7] в надежде поймать момент президентской кончины.
     — Это безнадёжно, — сказал водитель, обернувшись через плёчо. — Держитесь.
     Он сделал резкий поворот влево на Е-стрит, и Сьюзан едва удалось не дать президенту сползти со своего кресла. Машина помчалась по новому маршруту. Они ехали прямиком к Кеннеди-центру. Там лимузин резко повернул на 24-ю стрит, и президента бросило к Сьюзан. Она осторожно вернула его на место, однако бок её тёмного жакета запачкался кровью.
     В наушнике Сьюзан послышался голос:
     — Каталка ожидает в приёмном покое скорой, они готовят команду торакальной хирургии и освобождают операционную.
     — Поняла, — ответила Сьюзан. У них получалось лучше, чем когда много лет назад стреляли в Рейгана. Тогда Секретная служба повезла его в Белый дом и осознала, что в него попали, только после того, как он начал кашлять кровавой пеной.
     К счастью, некоторые машины прижимались к обочине, давая «Зверю» проехать. Сьюзан взглянула в зеркало заднего вида, встретившись взглядом с водителем.
     — Ещё пару минут, — сказал он.
     Наконец машина повернула на сорок пять градусов и выехала на Нью-Гемпшир-авеню, идущую параллельно длинной стороне больничного здания, имеющего форму прямоугольного треугольника. Выполнив несколько замысловатых манёвров, водитель завёл «Зверя» по пандусу в приёмную зону отделения «скорой помощи». У края изогнутого крытого подъездного пути уже и правда ждала команда санитаров с каталкой.
     Сьюзан выпрыгнула на холодный воздух, но к тому времени, как она обежала машину, Дэррил Хадкинс и двое парамедиков уже перекладывали президента на каталку. Уложив Джеррисона, его тут же повезли внутрь через раздвижную стеклянную дверь. Сьюзан взялась рукой за каталку и побежала рядом, вспоминая все те случаи, когда она бежала рядом со «Зверем», положив ладонь на его бок.
     — Сьюзан Доусон, — крикнула она через каталку высокому чернокожему мужчине по другую их сторону, — старший спецагент Секретной службы.
     — Доктор Марк Гриффин, — ответил он. — Главврач больницы. — Он посмотрел мимо Сьюзан на президентского врача. — Капитан Сноу, рад вас видеть.
     Они завели каталку в отделение травматологии; здесь стояло две кровати, разделённые совершенно не подходящей обстановке цветастой розово-жёлто-синей занавеской. На одной из них был пациент — белый подросток, который, несмотря на изувеченную ногу, сел на кровати, пытаясь разглядеть президента.
     — На счёт три, — сказал один из врачей. — Раз, два, три! — Они втроём переложили Джеррисона на кровать.
     — Пуля, очевидно, не попала в сердце, — сказал Гриффин Сьюзан, когда толпа врачей, включая Элиссу Сноу, обступила президента. — Однако, похоже, повреждён какой-то крупный сосуд. Если это аорта, то у нас большие проблемы — смертность в таких случаях около восьмидесяти процентов.
     Сьюзан не было видно, что делают с грудью Джеррисона, однако новый мешок с кровью уже висел на капельнице рядом с кроватью; разумеется, у них была медкарта Джеррисона, и они знали его группу крови. Ещё четыре пинтовых[8] мешка лежали на лотке рядом, но ей казалось, что он уже потерял больше; заднее сиденье лимузина пропиталось кровью насквозь.

     Вертолёт столичной полиции доставил на крышу Белого Дома робота-сапёра. Снайпер Секретной службы Рори Проктор теперь находился на дальнем краю Эллипса вместе с сотнями работников Белого Дома, которые решили, что эвакуировались достаточно далеко; многие другие, однако, отправились дальше на юг, через Конститьюшн-авеню на Молл.
     Проктор смотрел на север, на величественное здание за лужайкой. На крыше у него был бинокль, и он по-прежнему был с ним; в бинокль в промежутках между колоннами балюстрады он мог разглядеть приземистого робота, катящегося ко второй вытяжной трубе слева. Из доносящихся из рации переговоров он понял, что первоначальный план — подцепить бомбу крюком с вертолёта — был отвергнут из опасений, что бомба приводится в действие взрывателем на её нижней поверхности, и как только её поднимут в воздух, она взорвётся.
     — Всем приготовиться, — сказал спокойный голос командира сапёров, управлявшего роботом удалённо из полицейского фургона, припаркованного у дальнего края Эйзенхауэр-билдинг, которое тоже эвакуировали, вместе со зданием Казначейства и всей северной стороной Пенсильвания-авеню. — Вижу бомбу…

     — Давайте его в операционную, — сказал один из докторов.
     Кровать в отделении травматологии была на колёсах. Сьюзан Доусон последовала за ней, когда её выкатили из комнаты и покатили по коридору. Они подошли к металлической двери, на которой было написано «Лифт отделения травматологии — НЕ БЛОКИРОВАТЬ». Сьюзан вошла в него вместе с президентом, доктором Гриффином и ещё двумя врачами, и они поднялись на второй этаж. Доктор Сноу, которая не была хирургом, отправилась в реанимацию готовить место для Джеррисона, которого доставят туда, если операция пройдёт удачно.
     Президента выкатили из лифта, снова прокатили по коридору и ввезли в операционную. Здесь уже были другие агенты Секретной службы. Сьюзан на секунду задержалась, чтобы раздать им задания. Вместо того, чтобы всех их держать перед дверьми в операционную она рассредоточила их по коридору: ей не хотелось, чтобы к Джеррисону кто-либо приближался без разрешения. Когда подстрелили Рейгана, дюжина агентов секретной службы влезла в операционную, они путались под ногами у хирургов и создавали ненужный риск инфекционного заражения; с тех пор согласно протоколу непосредственно в операционной должен присутствовать лишь один агент, и она назначила этим агентом Дэррила Хадкинса, у которого была наибольшая медицинская подготовка.
     Сьюзан указала на две каталки неподалёку с лежащими на них пациентами: седовласым мужчиной под шестьдесят и пухлой женщиной помоложе.
     — Я хочу, чтобы их отсюда увезли.
     — Увезут через несколько минут, — ответил Гриффин. Он провёл Сьюзан по крутой лестнице в смотровую галерею. Войдя туда, Сьюзан услышала в наушнике «Геолог в воздухе», а потом, мгновение спустя, получила отчёт об обнаружении бомбы в Белом Доме. Она посмотрела вниз, на Дэррила Хадкинса, в тот же момент, как он поднял голову и посмотрел на неё с немым вопросом на лице. Она покачала головой: ни к чему отвлекать операционную команду этой ужасной новостью; им нужно сосредоточиться. Дэррил кивнул.
     Люди в операционной напряжённо работали. Сидела лишь женщина-анестезиолог; у неё был стул в изголовье операционного стола, на который переложили президента. Медсестра протирала грудь президента антисептическим раствором.
     — Кто из них главный хирург? — спросила Сьюзан.
     Гриффин указал на высокого белого мужчину, который сейчас, когда медсестра отступила в сторону, накрывал грудь президента хирургическими салфетками. Черты лица доктора по большей части скрывались хирургической маской и колпаком, но Сьюзан показалось, что у него борода.
     — Вот он, — сказал Гриффин. — Эрик Редекоп. Доктор чистейшей воды. Учился в Гарварде и…
     Его голос заглушил вой костной пилы, хорошо слышимый даже сквозь стекло галереи — президенту вскрывали грудную клетку.
     Сьюзан смотрела, одновременно с интересом и ужасом, как применяют рёберный расширитель. Туловище Джеррисона превратилось в мешанину крови и костей, и от этого вида её желудок начал завязываться узлом, однако она не могла отвести взгляд от этого зрелища. Один из докторов заменил опустевший мешок с кровью свежим.
     Внезапно обстановка в операционной изменилась — люди заторопились. Гриффин встал и прильнул к стеклу, уперевшись в него растопыренными пальцами.
     — Что происходит? — потребовала объяснений Сьюзан.
     Голос Гриффина был так тих, что она едва его расслышала.
     — У него остановилось сердце.
     В операционной был встроенный дефибриллятор, и другой доктор настраивал его. При вскрытой грудной клетке не было нужды пользоваться пластинами; доктора подключили электроды непосредственно к сердцу Джеррисона. Медсестра в зелёном халате загораживала Сьюзан вид на монитор жизненных показателей, однако она увидела, как женщина качает головой.
     Доктор дал ещё один импульс. Ничего.
     Сьюзан также поднялась на ноги. Её собственное сердце гулко колотилось — но президентское молчало.
     Случилось что-то ещё — Сьюзан не знала, что именно — и люди внизу снова поменяли расположение. Доктор дал импульс в третий раз. Медсестра, следившая за монитором, снова покачала головой, и у Сьюзан в голове всплыла знаменитая фраза: «в одном ударе сердца от поста президента…»[9]
     Медсестра сдвинулась, и Сьюзан, наконец, стала видна ровная зелёная линия, пересекающая монитор. Сьюзан проговорила в рацию на запястье:
     — Мы знаем, где сейчас Хорват?
     Гриффин поглядел на неё, открыв от удивления рот. Коннели Хорват был верховным судьёй США.
     — Он у себя дома, — ответил голос у неё в ухе.
     — Везите его в «Эндрюс», — сказала Сьюзан. — Пусть он будет готов принять присягу, как только Борт номер два приземлится.

Глава 5

     Кадиму Адамсу отчаянно хотелось, чтобы флешбэки прекратились. Они случались всё время: и когда он гулял, и в бакалейной лавке, и когда он пытался заняться сексом с подругой. Да, профессор Сингх, как и доктор Ферфакс из DCOE[10] до него, велели ему избегать триггеров — того, что может запустить флешбэк. Но что угодно — по сути, всё! — могло его спровоцировать. Птичье чириканье превращалось в плач ребёнка. Звук клаксона становился завыванием сирены. Звон упавшей на пол тарелки переходил в «тра-та-та-та» автоматной очереди.
     Кадим не особенно надеялся на лучшее. Случись всё к лучшему раньше, он не упустил бы ту стипендию, ему не пришлось бы работать в «Макдональдсе», он не пошёл бы в армию, потому что это была единственная доступная ему сколько-нибудь хорошо оплачиваемая работа, и не оказался бы на линии фронта в Ираке.
     И всё-таки он был благодарен за внимание к нему доктора Сингха. Кадим никогда раньше не был знаком с сикхами — в его районе такие не селились — и не знал, чего ждать. Поначалу у них были проблемы с общением; у Сингха был сильный акцент, а темп речи слишком быстрый, по крайней мере, для уха Кадима. Но постепенно он привык к голосу Сингха, а Сингх привык его голосу, и казавшиеся бесконечными переспрашивания Кадима «Чего?» и Сингха «Прошу прощения?» остались в прошлом.
     — О’кей, гуру, — сказал Кадим. Он знал, что Сингха веселит, когда он его так называет; его борода чуть-чуть приподнималась, когда он улыбался. — Давайте приступим.
     Кадим подошёл к стулу с мягким сиденьем и низкой спинкой и уселся на него. Рядом с ним, прицепленный к суставчатой штанге, висел решётчатый шар. Кадим как-то раз пошутил, что он выглядит, как скелет футбольного мяча Господа, но он знал, что это было не так. Шар был примерно двух футов в диаметре и представлял собой, как Сингх ему рассказал, геодезическую сферу, состоящую из образованных стальными трубками треугольников. Сингх расцепил две её половины и раскрыл её. Полусферы, соединённые в одной точке шарниром, разошлись в стороны.
     Вокруг южного полюса сферы было пустое пространство. Сингх, потянув за суставчатую штангу, подвёл раскрытые половинки сферы к голове Кадима так, чтобы в этом пустом месте оказалась его шея. Потом он сомкнул половинки вокруг Кадимовой головы. Со всех сторон между сферой и головой оставалось около восьми дюймов свободного пространства, и Кадим прекрасно всё видел через треугольники решётки. И всё же это нервировало — то, что его голова вдруг оказалась в какой-то странной клетке. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.
     Сингх склонился ближе — словно окулист, поправляющий очки, которые даже Элтон Джон не стал бы носить. Он передвинул сферу немного влево, капельку вверх, потом, по-видимому, решив, что переборщил, чуть-чуть вниз. После этого он удовлетворённо кивнул и отступил назад.
     — Всё в порядке, — сказал Сингх. — Расслабься.
     — Проще сказать, чем сделать, гуру, — ответил Кадим.
     Сингх стоял к нему спиной; лишь тюрбан грозно возвышался над плечами. Но голос его был мягок и дружелюбен.
     — Всё будет хорошо, друг мой. Сейчас только кое-что откалибруем, и… ага, вот и всё. Ты готов?
     — Да.
     — Ну, тогда начнём. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Ноль.
     Сингх нажал кнопку; она издала громкий щелчок. В вершинах треугольников, покрывавших поле зрения Кадима, появились сине-зелёные огоньки, словно лазерные указки. Во время демонстраций, которые Сингх для него устраивал, на муляжной голове появлялись цветные точки. Они были очень яркими на белом пенопласте, но на Кадимовой тёмной коже вряд ли будут так заметны. Он думал, что с ними будут связаны какие-то ощущения: тепло, или, может быть, покалывание. Однако он совершенно ничего не чувствовал. Свет был недостаточно интенсивен, чтобы его слепить, но он тем не менее чуть-чуть сдвинул голову, чтобы один из лучей перестал попадать в левый глаз.
     Сингх обошёл Кадима вокруг, осматривая его. Потом с довольным видом сказал:
     — Ну, хорошо. Теперь я запускаю программу. Помни: если почувствуешь какой-либо дискомфорт, скажи мне, и я всё выключу.
     Кадим кивнул. Поскольку сфера удерживалась суставчатой лапой, она при этом даже не шелохнулась. Сингх протянул руку к стоящему на столике для инструментов ноутбуку, передвинул трэкпадом курсор и завершил операцию, стукнув по нему указательным пальцем.
     Программа начала выполняться. Сине-зелёные огоньки заплясали; они были смонтированы на крошечных шарнирах и двигались в соответствии с программой Сингха. Невозможно было избежать попадания какого-то из лучей в глаз каждые несколько секунд, так что Кадим просто закрыл глаза. Лучи были достаточно яркие, так что он по-прежнему замечал, когда какой-то из них касается его века, но это было терпимо, а темнота помогала ему собраться с мыслями.
     Он знал, что это будет нелегко. Он годами пытался избегать провоцирования флешбэков — и теперь Сингх собирается найти в его мозгу переключатель, что запускает их, и запустить их снова — будем надеяться, в последний раз. Единственное облегчение по сравнению с предыдущими разами будет в том, что раньше они случались, когда он этого не ждал — они просто взрывались в его голове без предупреждения. Но сейчас Кадим ощущал ужас, зная, что новый флешбэк близится. Он был подключён к монитору жизненных показателей и слышал, как учащаются тихие гудки, отмечающие удары его сердца.
     Пересекающиеся лазерные лучи были особым образом модулированы так, чтобы проходить сквозь кость и плоть; сине-зелёные точки были лишь визуальными маркерами совпадающих с ними невидимых лучей. Лучи проникали в его череп, не оказывая никакого эффекта, однако когда два или больше лучей пересекались внутри его мозга, они стимулировали нейронную сеть и заставляли её срабатывать, создавая, как объяснял Сингх, эквивалент потенциала действия. Сначала пробуждалась одна сеть, потом вторая, потом третья. Оборудование Сингха позволяло обойти возбудительное растормаживание, приводившее в отчаяние других исследователей мозга: обычно недавно сработавшая нейронная сеть очень неохотно срабатывает повторно. Однако Сингху удалось заставить ту же самую сеть срабатывать с максимально возможной частотой, пока она, по крайней мере, на время, не истощала свой запас нейротрансмиттеров.
     Именно этим Сингх и занимался, когда…
     Пикник, один из немногих счастливых моментов Кадимова детства.
     Пятеро старшеклассников отбирают у него завтрак по пути в школу.
     Его мать пытается скрыть от него подбитый глаз, и он злится, зная, что она снова позволит этому мужчине вернуться в их дом.
     Его первая машина.
     Первый минет.
     Острая боль — нет, лишь воспоминание об острой боли. А, это когда он сломал руку, играя в футбол.
     Снова боль, но приятной природы — это Криста игриво прикусила его сосок.
     Стая птиц, закрывшая солнце.
     Солнце…
     Солнце.
     Горячее, изливающее жар. Солнце пустыни.
     Ирак.
     Да, Ирак.
     Его сердце заколотилось; звук монитора напомнил мелодию «Би-Джиз» «Оставаться в живых».
     Сингх целился, подбирался ближе, сужал круги вокруг жертвы.
     Кадим вцепился в мягкие подлокотники кресла.
     Песок. Танки. Солдаты. И, в отдалении, деревня.
     Крики. Приказы. Рёв двигателей, сражающихся с жарой и рыхлым песком.
     Кадим тяжело дышит. Воздух, который он вдыхает, холодный, но память говорит о жгучем жаре. Ему захотелось крикнуть Сингху, чтобы он выключил, выключил, выключил! Но он закусил губу и терпел.
     Деревня приближалась. Мужчины-иракцы в пустынных одеяниях, женщины, должно быть, истекающие по́том в своих мешковатых чёрных абайях, детишки в лохмотьях — все выбежали посмотреть на прибывающий конвой. Встретить. Поприветствовать.
     Кадим почувствовал тошноту. Усилием воли он подавил её и позволил памяти захлестнуть себя — всем крикам, всей боли, всему злу — в самый последний раз.

     Снайпер Рори Проктор продолжал следить за активностью на крыше Белого Дома с, как он надеялся, безопасного расстояния. Он был обеспокоен и зол: Аль-Саджада уже несколько месяцев наносила стране удар за ударом. Сколько их будет ещё? Сколько страна ещё сможет выдержать?
     Он настроил рацию на полицейский канал и прислушался к комментариям специалиста, управляющего роботом-сапёром:
     — Я собираюсь разрезать стенку коробки, чтобы добраться до взрывного устройства. Через пять, четыре, три, две…

     Агент Сьюзан Доусон никак не могла отделаться от воспоминаний о старом эпизоде из «Коломбо», где приглашённая звезда Леонард Нимой играл хирурга, который пытался подстроить смерть того, жизнь кого он, как предполагалось, спасал: устанавливая искусственный сердечный клапан, персонаж Нимоя воспользовался рассасывающимся шовным материалом вместо обычного. Однако насколько она могла судить, Эрик Редекоп и его команда самоотверженно трудились, спасая жизнь Сета Джеррисона.
     — Центральный — Доусон, — раздался голос в наушнике. — Судья Хорват едет в «Эндрюс», но говорит, что не может начать без официального извещения о смерти. Президент уже…
     Иииииааааааиииии!
     Сьюзан выдернула наушник из уха; идущий из него визг был непереносим. Свет в смотровой галерее задрожал и выключился, как и в самой операционной. Через пару секунд внизу вспыхнуло аварийное освещение. Марк Гриффин взбежал по ступенькам на маленькую галерею и открыл дверь в дальней стене операционной. Включилась смонтированная на потолке установка аварийного освещения, внешне напоминающая две автомобильные фары.
     — Эти лампы работают от аккумуляторов, — сказал Гриффин. — Электричества в сети нет — то есть, ни дефибриллятора, ни перфузионного насоса. — Сьюзан увидела, как кто-то выбежал из операционной — по-видимому, за каталкой с портативным дефибриллятором.
     Эрик Редекоп, ярко освещённый сверху и слева мощной аварийной лампой в операционной, коснулся затянутой в перчатку рукой груди президента и начал сжимать сердце Джеррисона. Хирург бросил взгляд на спаренные цифровые часы на стене, показывающие время дня и продолжительность операции — однако цифры на них не светились.
     Через некоторое время основное освещение ожило и, поморгав, зажглось. Редекоп продолжал раз в секунду стискивать сердце. Другие врачи лихорадочно перезапускали и настраивали оборудование. Она обернулась к Гриффину:
     — Что за чёрт?
     — Не знаю, — ответил он. — Аварийное питание должно подключаться автоматически. Операционная никогда не должна вот так вот обесточиваться.
     Сьюзан подхватила свой наушник и, убедившись, что в нём больше не завывает, вставила его в ухо.
     — Доусон, — сказала она в микрофон на рукаве. — Виски Танго Фокстрот[11]?
     Низкий мужской голос: агент Секретной Службы Дэррил Хадкинс вскинул на неё глаза из операционной.
     — Возможно, электромагнитный импульс?
     — Господи, — сказала Сьюзан. — Бомба.
     — Агент Шенфельд докладывает, — произнёс в ухе у Сьюзан ещё один голос. — Подтверждение. Бомба, заложенная в Белом Доме, взорвалась.
     — Принято, — потрясённо ответила Сьюзан.
     — Как у них дела со Старателем? — спросил Шенфельд.
     Сьюзан взглянула сквозь скошенное стекло на царящий внизу хаос. Редекоп по-прежнему стискивал сердце, но мониторы жизненных показателей показывали прямые линии.
     — Думаю, мы его потеряли.

     Рори Проктор смотрел в бинокль, когда бомба взорвалась. Как только он увидел вспышку света, он опустил его — как раз вовремя, чтобы увидеть, как вся закруглённая задняя секция Белого Дома разлетается на куски. В серое небо начал подниматься столб дыма; языки пламени вырвались из окон восточного и западного крыла. Люди вокруг закричали.

     У Сета Джеррисона был один тёмный, глубоко скрываемый секрет — он был атеистом. Он добился выдвижения от Республиканской партии благодаря тому, что сквозь зубы лгал о своей религиозности, периодически посещал церковь, склонял голову на публике, когда это было необходимо, и — после замечаний своей жены и руководителя избирательной кампании — перестал использовать слова «Господи» и «Иисусе» в качестве ругательства даже наедине с самим собой.
     Он верил в фискальный консерватизм, верил в компактное правительство, верил в решительный отпор врагам Америки, будь то государства или частные лица, верил в капитализм, верил, что английский должен быть официальным языком Соединённых Штатов.
     Но он не верил в Бога.
     Те немногие в руководстве его избирательной компании, кто об этом знал, иногда бранили его за это. Расти, менеджер кампании, однажды посмотрел на него со своей добродушной улыбочкой — так могут улыбнуться наивному ребёнку, заявившему, что когда он вырастет, то станет президентом — и сказал:
     — Вы, конечно, можете быть атеистом сейчас, но когда станете умирать — тогда и посмотрим.
     И вот сейчас Сет умирал. Он чувствовал, как слабеет, чувствовал, как жизнь утекает из него.
     И всё же он оставался уверенным в своём атеизме. Даже когда поле его зрения свернулось в туннель, он думал о научном объяснении этого феномена. Это было вызвано аноксией и вообще-то наблюдалось даже в ситуациях, не несущих непосредственной угрозы жизни.
     Его на мгновение удивило, что он не испытывает ни боли, ни паники. Но, в принципе, это тоже нормально: недостаток кислорода создаёт также и чувство эйфории. Так что он ощущал некую отстранённость. Удивительно, что он вообще в сознании; он знал, что получил пулю в корпус. Ему ведь наверняка дали общий наркоз, прежде чем начинать операцию, и операция наверняка идёт прямо сейчас, но…
     Но не было сомнений в том, что его мозг активен. Он попытался — неудачно — открыть глаза: попытался, также неудачно, сесть; попытался заговорить. И, в отличие от слышанных когда-то страшных историй о пациентах, которые чувствуют каждое движение скальпеля и каждый укол шовной иглы в то время, как по идее должны пребывать в отключке, он не ощущал вообще никакой боли, слава… слава биохимии!
     Ага, а вот начинает пробиваться белый свет: чистый, яркий, но на который совершенно не больно… нет, не смотреть, он ведь видит его не глазами. Скорее, осмысливать.
     Чистый, яркий, успокаивающий, зовущий свет…
     И в этот момент, прямо как в рассказах тех, кто вернулся с самого порога смерти, перед его глазами вдруг начала проходить вся его жизнь.
     Доброе женское лицо.
     Детская площадка.
     Друзья детства.
     Школа.
     Но он не помнил этих каракулей на стенах, этого мусора, облупленных стен и…
     Нет, нет, это смешно. Конечно он всё это помнил — иначе бы не видел этого сейчас.
     Но…
     Нож. Кровь.
     Разодранная одежда.
     Струящийся воздух. Невыносимая жара. Крики. Вонь… да, вонь горящей плоти.
     Нет, нет, он был хорошим человеком! Да. Он всегда делал как лучше. И пусть даже он согласился на «Встречный удар», он не мог попасть за это в ад!
     Метафорический глубокий вздох; он не контролировал своё тело, но ощущение было такое, будто он вздыхает.
     Нет никакого ада. И рая тоже.
     Но жар. Пламя. Крики.
     Нет никакого ада!
     Всё это объяснимое, естественное явление: просто так мозг реагирует на недостаток кислорода.
     Образы сменились, запахи сменились, звуки сменились. Адские видения сменились пейзажем ночной городской улицы.
     Ещё одно женское лицо.
     А потом, сменяющие друг друга: люди, события, происшествия.
     Перед его глазами проходила жизнь.
     Только жизнь была не его.

Глава 6

     — ЭЭГ хаотична!
     — Давление продолжает падать!
     — Мы его теряем!
     Эрик Редекоп поднял голову и посмотрел на свою команду, продолжая прямой массаж сердца. Сестра по имени Энн Дженьюари промокнула ему лоб салфеткой.
     — Нет, — сказал он. — Не теряем. Я не останусь в истории как хирург, не сумевший спасти президента.

     Никки Ван Хаузен смотрела на свои руки — и образ их, залитых кровью, заполнял её разум. Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от ужасного видения — но оно вернулась ещё более ярким: её руки, залитые красным, с них капает…
     Господи!
     И они держат нож, и его лезвие мокрое и красное.
     Новые видения: разрезаемая кожа, брызжущая из раны кровь.
     Снова: ещё один разрез, снова кровь. И снова: разрез глубже, кровь бьёт струёй.
     Она сидела и смотрела — по-настоящему смотрела — на свои руки: гладкая бледная кожа, крошечный шрамик на боку правого указательного пальца — от фужера, который она разбила, когда мыла его, серебряное кольцо с бирюзовым кабошоном, раскрашенные ногти — да, красные, но не кроваво-красные.
     Однако образ рук, залитых кровью, снова возвращался к ней. И под кровью виднелись перчатки. Как у убийцы, который знает, что иначе оставит отпечатки.
     Её сердце тяжело колотилось.
     — Что происходит? — тихо спросила она, хотя никто не обращал на неё внимания. Она повысила голос: — Что со мной происходит?
     Это привлекло внимание доктора, проходившего мимо неё по четвёртому этажу Мемориальной больницы Лютера Терри.
     — Мисс? — сказал он.
     — Что со мной происходит? — снова спросила она, поднимая руки, словно и он тоже мог увидеть на них кровь. Но, разумеется, они были сухи — она это знала, она это видела. И тем не менее образ их, поблёскивающих от крови, продолжал возвращаться, но…
     Но её настоящие руки тряслись, а те, окровавленные, никогда не дрожали; она откуда-то это знала.
     Доктор посмотрел на неё.
     — Мисс, вы пациентка?
     — Нет, нет. Я пришла к брату, но… но что-то случилось.
     — Как вас зовут? — спросил доктор.
     И она собралась ответить, но…
     Но это было не её имя! И не её адрес! Даже город не тот! Никки почувствовала, что её шатает. Она по-прежнему держала руки перед собой, и она упала на доктора, уперевшись ладонями ему в грудь.
     Новые странные мысли зароились у неё в голове. Нож, прорезающий жир и мускулы. Падение с ног на футбольном поле — нечто, чего с ней никогда не случалось. Похороны… о Боже, похороны её матери, а ведь он жива и здорова.
     Её глаза закрылись, когда она упала, но теперь она открыла их, посмотрела вниз и увидела пластиковый бэджик на груди доктора: «Ю. Стёрджесс, M.D.», и она знала, хотя никогда раньше его не видела, что «Ю» означает «Юрген», и внезапно поняла, что знает, что «M.D.» — это не «Medical Doctor», как она всегда думала, а его латинский эквивалент — Medicinae Doctor.
     В этот момент мимо прошли две медсестры, и она услышала, как одна из них говорит что-то на своём медицинском жаргоне. Вернее, это должно было звучать для неё как медицинский жаргон; секунду назад она понятия не имела, что означают слова медсестры, но…
     Но она ясно услышала: «амитриптилин». И она знала, как оно пишется, и что это трициклический антидепрессант, и что… Господи!.. она знала, что «трициклический» означает наличие трёх колец атомов в его структурной химической формуле, и…
     Её ладони сжались в кулаки и ударили в грудь доктора.
     — Прекратите! — сказала она. — Прекратите это!
     Доктор — Юрген, он плохо играет в гольф, у него две дочери, он разведён, любит суши — подозвал проходящих сестёр.
     — Хизер, Тамара — помогите, пожалуйста.
     Одна из сестёр — Тамара, она знала, что это Тамара — повернулась и взяла Никки за плечо, а вторая, Хизер, сняла трубку с телефона на стене и набрала четыре цифры; если она вызывает охрану…
     Да откуда же она всё это знает?
     Если она вызывает охрану, то наберёт 4-3-2-1.
     Никки полуобернулась и оттолкнула Тамару, не потому что не хотела её помощи, а потому что всё её существо взвыло о том, что нельзя, нельзя, нельзя касаться сестёр в рабочее время.
     Ей, однако, снова стало дурно, и она снова начала искать опору, ухватившись за стетоскоп доктора Стёрджесса, свободно свисавший с его шеи; он выскользнул, и она внезапно начала падать на спину. Хизер подхватила её.
     — Она под кайфом? — спросила сестра?
     — Не знаю, — ответил Стёрджесс, но Никки это предположение взбесило.
     — Я не под кайфом, чёрт вас дери! Что происходит? Что здесь творится? Что вы сделали?
     Тамара придвинулась поближе.
     — Охрана сейчас будет, доктор Стёрджесс. Они пришлют кого-нибудь с пятого; все, кто обычно дежурит на этом этаже, сейчас внизу, помогают охранять президента.
     Президента.
     И внезапно она увидела его, Джеррисона, с развороченной грудной клеткой, и её руки погружаются в неё, хватают его сердце, сжимают…
     И снова это имя: Эрик Редекоп.
     — Остановите это! — сказала Никки. Она схватилась руками за голову и нажала, словно пытаясь выдавить из неё чужие мысли. — Остановите!
     — Тамара, — сказал Стёрджесс, — дайте ей секобарбитал.
     Никки обнаружила, что знает: это седатив.
     — Всё будет хорошо, — сказал Стёрджесс Никки успокаивающим тоном. — Всё будет в порядке.
     Она вскинула голову и заметила белого мужчину средних лет: худого, лысого, бородатого, одетого в зелёный хирургический халат и…
     — Эрик! — крикнула она. — Эрик!
     Он продолжал приближаться с озадаченным выражением на лице.
     Стёрджесс обернулся и тоже посмотрел на Эрика.
     — Эрик! Господи, как там… — он взглянул на Никки. — Как там ваш, э-э… особый пациент?
     У Эрика был усталый голос.
     — Мы едва его не потеряли, но сейчас он стабилен. Джоно его зашивает.
     — А вы? — спросил Стёрджесс, касаясь руки Эрика. — Как вы?
     — Устал, — ответил Эрик. — Устал до смерти. — Он покачал головой. — Куда катится мир?
     У Никки голова шла кругом. Она никогда в жизни не видела Эрика, но точно знала, как он выглядит, и даже — Боже! — как он выглядит голым. Она знала его, этого Эрика, этого мужчину, который…
     …который родился пятьдесят лет назад, 11 апреля, в Форт-Уэйне, штат Индиана; у которого есть старший брат по имени Карл; который играет в шахматные поддавки; у которого аллергия на пенициллин; который — да! — только что завершил операцию, спасшую жизнь президенту.
     — Эрик, — сказала она, — что со мной случилось?
     — Мисс, — ответил он, — мы знакомы?
     Его слова поразили Никки, как нож — как скальпель. Разумеется, он должен её знать, раз она знает его. Но он не знал. На его лице не было ни намёка на узнавание.
     — Я Никки, — сказала она, словно это могло для него что-то значить.
     — Рад знакомству, — озадаченно ответил Эрик.
     — Я вас знаю, — сказала Никки умоляющим тоном. — Я знаю вас, Эрик.
     — Прошу прощения, гмм, Никки. Я не думаю, что мы когда-либо встречались.
     — Чёрт возьми, — сказала Никки. — Это какое-то безумие!
     — Что с ней? — спросил Эрик Стёрджесса.
     Тамара указывала на кого-то; Никки обернулась, чтобы посмотреть. Это был охранник в форме.
     — Нет, — сказала она. — Юрген, простите, что я вас ударила.
     Стёрджесс вскинул брови.
     — Откуда вы знаете, как меня зовут?
     И правда, откуда она знает его имя? А имя Эрика?
     И тут её осенило: она знает имя Юргена, потому что его знает Эрик. Они старые друзья, хотя на вкус Эрика Юрген несколько грубоват и мрачноват. Она знает… да, в общем-то, всё, что знает Эрик.
     — Всё хорошо, — сказал Эрик, жестом прося охранника остановиться. — Сестра Энрайт за вами присмотрит. Мы окажем вам помощь.
     Но это оказалось ещё хуже: внезапно Никки затопил поток воспоминаний — буйные пациенты, пациенты, изрыгающие ругательства, плотный мужчина наносит удар, другой падает и кричит — череда проблемных пациентов, с которыми Эрик имел дело за все эти годы.
     — Я… я не такая, — Никки отшатнулась.
     Эрик прищурился.
     — Не какая?
     Господи, она агент по недвижимости, а не какая-то долбанная паранормалка. Её сестра верила во всё это дерьмо, но она — нет. Это невозможно — у неё, должно быть, инсульт, или галлюцинации или хотя бы что-нибудь.
     — Пойдёмте со мной, — сказала Хизер Энрайт. — Мы о вас позаботимся.
     — Эрик, пожалуйста! — взмолилась Никки.
     Но Эрик зевнул, потянулся, и они с Юргеном пошли прочь, погрузившись в обсуждение операции, которую Эрик только что делал. Она сопротивлялась усилиям Хизер увлечь её в противоположном направлении, пока Эрик не свернул за угол и не исчез с глаз долой.
     Но в голове остался.

Глава 7

     Министр обороны продолжал изучать размещённую на стене карту сосредоточения; она погасла на несколько секунд, но теперь снова включилась. Большинство авианосцев вышли на позиции, и у него на глазах «Рейган» придвинулся немного ближе к цели.
     — Господин министр, — сказал сидящий рядом с ним аналитик, выглядывая из-за своего монитора, — мы потеряли Белый Дом.
     Питер Муленберг нахмурился.
     — Если основная линия повреждена, переключитесь на четвёртую вспомогательную.
     В голосе аналитика слышалась боль.
     — Нет, сэр, вы не поняли. Мы потеряли Белый Дом. Его… его нет. Бомба, которую там нашли, только что взорвалась.
     Муленберг пошатнулся, наткнулся на стол. Ухватившись за него, чтобы выровняться, он уронил на пол большую папку. В глазах защипало, к горлу подступил ком.
     В помещение ворвался помощник.
     — Господин министр, они спрашивают, не нужно ли в качестве меры предосторожности эвакуировать Пентагон.
     Муленберг попытался ответить, но обнаружил, что не может говорить. Он вцепился в край стола, пытаясь удержаться на ногах. Овальный кабинет, Комната Рузвельта, Комната прессы, Зал заседаний, Зал торжественных обедов, Спальня Линкольна и многое другое… всего этого больше нет? Боже…
     — Господин министр? — сказал помощник. — Нам начинать эвакуацию?
     Глубокий, судорожный вздох; попытка восстановить душевное равновесие.
     — Пока нет, — ответил Муленберг — явно слишком тихо, чтобы помощник его услышал. Он попытался снова: — Пока нет. — Он заставил себя встать прямо. — Пусть продолжат поиск бомб, однако у нас здесь есть работа. — Он снова посмотрел на карту сосредоточения и почувствовал, что трясётся от ярости. — И никто не скажет, что мы её не делаем.

     Бесси Стилвелл смотрела на свою сморщенную руку; кожа была белой, полупрозрачной и отставала складками. Она нежно сжимала руку взрослого сына — более гладкую и не такую бледную.
     Бесси часто воображала себе сцену вроде этой: они вдвоём в больничной палате, один лежит на кровати, другой сидит рядом. Но она всегда представляла себя лежащей в постели в ожидании смерти, а Майка — сидящим рядом, выполняющим сыновний долг. В конце концов, её ведь восемьдесят семь, а ему пятьдесят два; именно так должна была разыгрываться эта сцена, роли в которой предписаны возрастом.
     Но с ней всё было хорошо, более или менее. О, постоянно присутствовал фон из ломоты и болей, она плохо слышала, а при ходьбе опиралась на трость. Однако Майк должен быть здоров и бодр. Он же вместо этого лежит здесь, на спине, с трубками в венах и с закрывающим нос и рот респиратором.
     Его отец дожил до шестидесяти, прежде чем с ним случился инфаркт, забравший его жизнь. По крайней мере, настигший Майка сердечный приступ его не убил — хотя был к этому очень близок. Стресс работы в Вашингтоне, безусловно, сказался; ему следовало остаться в Миссисипи.
     У Майка не было своей семьи — по крайней мере, больше не было; его брак распался больше десяти лет назад. Он был трудоголиком; так сказала Джейн, когда уходила, или, по крайней мере, так Майк передал её слова Бесси.
     — Спасибо, что пришла, мама, — сказал Майк, с трудом выговаривая каждое слово.
     Она кивнула.
     — Конечно, малыш.
     Малыш. Она всегда его так звала. Прошло пятьдесят лет с тех пор, как он был таким же беспомощным, и вот теперь опять.
     Она придвинулась к его кровати, наклонилась вперёд — спину и колени пронзило болью — и поцеловала его в макушку лысой головы.
     — Я вернусь завтра, — добавила она.
     — Спасибо, — снова сказал он и закрыл глаза.
     Бесси ещё с полминуты смотрела на него; он был так похож на своего отца в этом возрасте. Потом она медленно вышла из палаты и побрела по длинному коридору к лифту.
     Зрение у неё было уже не то, что прежде, но она читала надписи на дверях, отмечая ориентиры, по которым сможет отыскать палату Майка завтра; сегодня она уже свернула не в тот коридор и, поскольку каждый шаг давался ей с трудом, повторять эту ошибку не собиралась. Дальше по коридору было много людей, но отрезок, по которому она шла, был пуст. Когда она проходила мимо двери, обозначенной как «Смотровая галерея», свет неожиданно погас, напугав её. Вскоре вспыхнуло аварийное освещение, но она испугалась, что не работают лифты; она была на третьем этаже и сомневалась, что сможет одолеть столько ступеней.
     Она заковыляла дальше, и через некоторое время лампы под потолком снова ожили. Она увидела, как впереди открылась дверь лифта, несколько человек вышли из него, и несколько вошли; всё, похоже, пришло в норму.
     Она, наконец, добралась до лифта и спустилась на нём в вестибюль. К её удивлению, там были больничные охранники в форме и несколько человек в тёмно-синих костюмах, но их, похоже, больше интересовали те, кто пытался войти в больницу, а не выйти из неё. Она вышла наружу, на прохладный уличный воздух…
     …и как же изменился мир с тех пор, когда она утром пришла сюда. Гудели тысячи автомобильных клаксонов, тротуары запружены народом, в воздухе запах дыма. Пожар, что ли? Или упал самолёт? Аэропорт «Рейган» отсюда совсем недалеко…
     На тротуаре толпились многочисленные съёмочные группы новостных телеканалов. Ближайший к ней репортёр — смуглый мужчина в рыжеватом плаще — держал в руке микрофон и ожидал, как казалось, сигнала от другого мужчины, который прилаживал на плечо телекамеру.
     Ей пришло в голову, что репортёра зовут Лонни Хендрикс — хотя откуда она это знает, она понятия не имела. Но, в конце концов, это Вашингтон, и здешние репортажи расходятся по всей стране; надо полагать, она как-то видела его в новостях у себя в Миссисипи.
     Внутри больницы она испытывала трудности с ориентацией — коридоры, казалось, всё время заворачивают не туда. Однако теперь, оказавшись на улице, она почувствовала себя уверенней. Её гостиница была в том направлении, вниз по Нью-Гемпшир-авеню, и… да, а если она пройдёт дальше, до доберётся до Дюпон-сёркл, хотя…
     Хотя она снова не знала, откуда ей это известно; у неё пока не возникало необходимости туда ходить. Она предположила, что, должно быть, что-то застряло в памяти из туристического путеводителя.
     Она медленно побрела к остановке такси, раздумывая о том, из-за чего поднялась вся эта паника и суматоха и весь этот шум.

     Сет Джеррисон открыл глаза. Он лежал на спине, глядя в потолок со спрятанными за матовыми панелями флуоресцентными трубками; одна из трубок раздражающе моргала. Он попытался заговорить, но в горле было сухо, как в пустыне.
     Над ним склонилось лицо: лицо чернокожего человека лет пятидесяти с седыми волосами и добрыми глазами.
     — Мистер президент? Мистер президент? Вы знаете, какое сегодня число?
     Часть Сета понимала, что это проверка его состояния — но другая его часть желала ответов на собственные вопросы.
     — Где я? — прохрипел он.
     — В Мемориальной больнице Лютера Терри, — ответил мужчина.
     В горле по-прежнему было совершенно сухо.
     — Воды.
     Мужчина оглянулся на кого-то ещё, и через несколько секунд у него в руках появилась кружка с колотым льдом. Он поднёс и наклонил её так, чтобы несколько кусочков скользнули в рот Сету. После того, как они растаяли, Сет спросил:
     — Кто вы?
     — Доктор Марк Гриффин. Главврач.
     Сет чуть-чуть кивнул.
     — Что случилось?
     Мужчина вскинул брови; лоб у него при этом сморщился.
     — В вас стреляли, мистер президент. Пуля разорвала перикард — мешок, в котором помещается сердце — оцарапала правое предсердие и перебила верхнюю полую вену. Сантиметр левее, и мы бы сейчас не разговаривали.
     Сет понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с силами и заговорить снова.
     — Кто-то ещё пострадал?
     — Не от выстрела. Несколько человек были ранены в разразившейся панике — переломы, разбитые носы, но ничего угрожающего жизни. — Гриффин помедлил, потом продолжил: — Сэр, простите, что мы вас разбудили. При обычных обстоятельствах мы бы держали вас под наркозом как можно дольше, пока всё заживает, но вы президент, и вы должны быть в курсе. Во-первых, позвольте вас заверить, что больше никто не пострадал — Первая Леди, как вам известно, сейчас в Орегоне. Однако в Белом Доме был взрыв. Бомбу обнаружили прежде, чем она взорвалась, так что всех эвакуировали.
     Голова Сета пошла кругом. Он долгое время жил в Северной Калифорнии; ему и раньше приходилось ощущать, как земля буквально уходит у него из-под ног. Однако это было гораздо сильнее и страшнее; весь мир вдруг задвигался, заизменялся, посыпался. Его сердце застучало, и каждый удар был как укол ножа.
     — Мне сказали, что большинство служб Белого Дома переводят на базу в Виргинии, — сказал Гриффин. Маунт-Уэзер — подземный город, построенный в годы холодной войны; на случай чрезвычайных ситуаций имелись планы по осуществлению большинства функций исполнительной власти оттуда.
     — Отвезите меня… туда, — сказал Сет.
     — Пока нельзя, сэр. Вас сейчас нельзя перемещать. Но ваш начальник штаба уже скоро прибудет в Виргинию. Он будет там вашими глазами и ушами; мы установим с ним зашифрованный канал связи. — Пауза. — Мистер президент, как вы себя чувствуете?
     Сет закрыл глаза; всё стало розовым в проникающем сквозь веки свете потолочных ламп. Он старался дышать, старался держаться за свой рассудок, не упустить… не упустить его снова. В конце концов он сумел заговорить.
     — Мои… мои ранения… опасны для жизни?
     — Да, сэр, если начистоту. Мы едва вас не потеряли на операционном столе.
     Сет заставил себя открыть глаза. В стороне он заметил Сьюзан Доусон и ещё одного агента Секретной Службы, имени которого он не знал. Он чувствовал себя очень слабым, по-прежнему иссушенным; поверх физических страданий накладывалась эмоциональная мука.
     — Вы… вскрывали… грудную клетку?
     — Да, сэр, вскрывали.
     — Сердце останавливалось?
     — Да, сэр. На некоторое время.
     — Говорят… когда ты на пороге смерти… то вся жизнь… проходит перед глазами.
     Гриффин, всё ещё склоняющийся над ним, кивнул.
     — Я слыхал об этом, сэр.
     Сет несколько мгновений помолчал, пытаясь собраться с мыслями, пытаясь решить, хочет ли он доверяться этому человеку — но ведь это в самом деле было.
     — Так вот, — сказал он, наконец, — со мной было что-то вроде того.
     Голос Гриффина остался нейтральным.
     — О?
     — Да. Только вот… — Он секунду смотрел на доктора, потом повернул голову к окну. — Только я видел не свою жизнь.
     — Что вы имеете в виду, сэр?
     — Воспоминания кого-то другого, — пояснил президент. — Не мои.
     Гриффин молчал.
     — Вы мне не верите, — через силу произнёс Сет.
     — Когда мозг лишается кислорода, может происходить множество необычных вещей, мистер президент, — сказал Гриффин.
     Сет ненадолго прикрыл глаза — но образы по-прежнему были там.
     — Это… не то. У меня воспоминания… кого-то другого.
     Гриффин немного помолчал, потом сказал:
     — Значит, вам повезло, сэр. Так получилось, что к нам приехал один из ведущих мировых экспертов по проблемам памяти — специалист из Канады. Я могу попросить его…
     «Блэкберри» Гриффина, должно быть, завибрировал, потому что он достал его из кармана и посмотрел на экран.
     — Помяни чёрта, — сказал он Джеррисону, потом заговорил в телефон: — Да, профессор Сингх. Э-э… да, да. Погодите-ка. — Он опустил телефон и повернулся к Сьюзан Доусон. — Ваше второе имя Мари?
     Сьюзан вскинула брови.
     — Да.
     — Да, верно, — сказал Гриффин в телефон. — Что? Гмм, хорошо. Думаю, без проблем. Я скажу ей. До свидания.
     Гриффин спрятал «блэкберри» и снова обратился к Сьюзан.
     — Наш эксперт по проблемам памяти хотел бы поговорить с вами в своём офисе.

Глава 8

     Эрик Редекоп продолжил свой путь по больничному коридору в компании доктора Юргена Стёрджесса. Они оба всё ещё были взбудоражены встречей с безумной женщиной по имени Никки, а Эрик к тому же валился с ног после долгой операции с президентом. Стёрджесс вскоре свернул, и дальше Эрик пошёл один. Посреди коридора располагался сестринский пост, и он улыбнулся сидящей там Дженис Фалькони. Ей было тридцать два, и выглядела она потрясающе: длинноногая, грудастая, с длинными прямыми платиновыми волосами и льдистыми голубыми глазами.
     Обычно он видел её только в костюме медсестры, но однажды летом он наткнулся на неё на улице, когда на ней был надет топ, и с удивлением обнаружил у неё сложную замысловатую татуировку тигра, растянувшегося от левого локтя до плеча. Будучи врачом, Эрик инстинктивно не любил татуировок, но эта была так продумана и так искусно и достоверно раскрашена, что он не смог не восхититься; она стала нравиться ему ещё больше, когда Дженис рассказала, что сама выполнила рисунок, с которого сделали тату.
     Конечно сейчас, подходя к посту, он не видел этой татуировки, но воспоминания о ней тем летним днём, когда её руки и плечи были открыты, вышли на первый план, и…
     Ай!
     Татуировка — это больно!
     А такая замысловатая, как у Дженис — больно ещё как!
     Эрик обнаружил, что теряет равновесие. Рядом у стены оказалась пустая каталка — он ухватился за её трубчатое металлическое ограждение и…
     И он не мог отвести глаз от Дженис.
     Она ещё не подняла голову, не заметила его, но…
     Но он обнаружил, что вновь переживает тот летний день — тот августовский день у входа в «Филомену», ресторан, о котором он никогда не слышал и даже, он был уверен, не замечал, но название которого откуда-то знал.
     Он крепче ухватился за каталку.
     Симпатяшка.
     Да, да, она — очень даже. Но не только слово «симпатяшка» выскочило у Эрика в голове. Нет, нет, нет, перед ним стояло местоимение.
     Он симпатяшка.
     И хотя Эрик до сих пор так думал только про детишек и младенцев, эта мысль была не о каком-то пацане с плюшевым мишкой. Она была о мужчине, взрослом мужчине. А ведь Эрик, как он сам любил об этом говорить, был пламенным гетеросексуалом. Однако же эта мысль была о мужчине с лысиной и седеющей бородой и…
     Ох!
     Эта мысль была о нём самом.
     Да, он постригал бороду специальной парикмахерской бритвой, и да, он старался посещать спортзал хотя бы пару раз в неделю, но он вовсе не был нарциссом; он не думал про себя, что он симпатяшка. Собственно, он считал, что выглядит довольно забавно со своими глазами-бусинами и носом таким коротким, что его вполне можно было назвать «пуговкой».
     Опа, он на меня смотрит.
     Эрик был настолько сбит с толку, что уже готов был развернуться и удалиться туда, откуда пришёл, когда Дженис подняла голову и улыбнулась ему своей светлой искрящейся улыбкой, и…
     Это она, сообразил он. Это то, что она думала обо мне в тот августовский день, но…
     Но как?
     Боль от татуировки.
     Дом — маленький, тесный.
     Ковыляющая рядом такса.
     Розовые кроссовые лыжи.
     Он продолжил идти; его тянуло к ней.
     Он знал, сколько она зарабатывает. Знал дату её рождения. Знал массу всяких вещей.
     — Привет, Джен… нис. — Он запнулся перед вторым слогом её имени, осознав внезапно, что «Дженис» её зовут только на работе. Вне работы все называют её просто «Джен».
     — Доктор Редекоп, — сказала она. — Рада вас видеть.
     Она опустила глаза — не на грудь, хотя та была, несомненно, достойна внимания, а на плечо; она думала о татуировке и…
     И синяке…
     Не том, что образовался, когда татуировку делали, а…
     Господи!
     Вчерашнем синяке.
     Она увидела, куда направлен его взгляд и слегка повернулась, словно чтобы скрыть плечо от его глаз, но потом, должно быть, вспомнила, что её сестринский халат полностью её закрывает; и всё же, когда она снова повернулась к нему, она довольно долгое время не могла заставить себя встретиться с ним взглядом.
     — Гмм, — сказал он, — прекрасно выглядите. — Едва произнеся эти слова, он осознал, что они прозвучали весьма странно, но…
     Но его разум полнился мыслями, которые — Боже! — которые могли принадлежать только ей.
     Он никогда не верил в телепатию или чтение мыслей и тому подобный бред. Чёрт!
     Но нет, постойте. Это не то; не совсем. Она странно на него смотрела, и он понятия не имел, о чём она сейчас думает. Но как только он вспоминал день, когда встретил её, одетую в топ, воспоминания об этом дне захлёстывали его — воспоминания с её точки зрения.
     Он также начинал вспоминать другие вещи — информацию о пациентах в этом крыле; подробности о какой-то онлайн-игре под названием EVE; эпизод из «Отчёта Кольбера»[12], который он никогда не смотрел, и — да, да — много других мыслей, других воспоминаний о нём. О том, как они впервые встретились. Он не помнил, в какой точно день это было, но она — помнила; это был её первый день на новом месте работы здесь, девять месяцев назад. Это был… ах, да, теперь, когда он об этом задумался, он вспомнил… или это она вспомнила? Все эти украшения — то был Валентинов день.
     И она тогда подумала, увидев его, лысеющего худощавого мужчину: «Добавь ему британский акцент, и это будет тот, о ком я мечтала с пятнадцати лет». Ей нравились мужчины постарше. Ей нравился Патрик Стюарт и Шон Коннери и…
     И Эрик Редекоп.
     Ему всегда нравилась Дженис, но он понятия не имел — ни малейшего! — что она питает к нему сходные чувства, что…
     Он осознал, что она сказала что-то, чего он, погружённый в собственные мысли, не расслышал.
     — Простите. Э-э, что вы сказали?
     Она бросила на него ещё один удивлённый взгляд.
     — Я говорю, электричество отключилось очень неожиданно, правда? Я и не думала, что здесь такое может произойти.
     — О, да. Да, очень странно. — Сейчас он был от неё всего в трёх футах и видел, что её макияж безупречен — немного подведены глаза и немного оттенены — а брови недавно мастерски выщипаны; фактически, он на мгновение увидел, как она склоняется к зеркалу в ванной и вспомнил то созвездие болевых уколов, которые она ощущала при этом.
     Но мысль о её глазах вызвала другие воспоминания — о том, как она плачет, плачет в то время, как кто-то изрыгает на неё ругательства. Это было так отвратительно, так неправильно, что Эрик инстинктивно отступил на полшага.
     — Дженис, — сказал он, в этот раз произнося полное имя без запинки, хотя сразу же осознал, что это не было полное имя; полностью её звали Дженис Луиза Фалькони, и Фалькони была её фамилией по мужу, а девичья фамилия — Амундсен, и…
     И ему ведь надо закончить фразу, которую он начал!
     — Дженис, э-э… у вас всё в порядке?
     — Да всё вроде в норме, — ответила она. — А что?
     — Да так, просто — ответил он, но обнаружил, что снова отступает назад.

Глава 9

     У Сьюзан Доусон возникло странное чувство, когда она входила в кабинет на третьем этаже, и ей понадобилась секунда, чтобы его идентифицировать; то было нечто, о чём она слышала, но ни разу не испытывала сама. От неуместности впервые накатившего дежа-вю на мгновение закружилась голова.
     А то было действительно дежа-вю: эта комната, этот затерянный в больничном здании небольшой кабинет, в котором она никогда не бывала, казался знакомым. И дело было не в том, что большинство офисных помещений выглядит одинаково — нейтральные цвета, жалюзи, плиточный пол, флуоресцентные лампы. Нет, всё было не так. Стол, крышка которого была сделана, по-видимому, из сосны, имел характерную форму человеческой почки и выглядел…
     Она слегка тряхнула головой, но…
     Но сомнений не было: он выглядел именно таким, каким она его помнила.
     И при этом она никогда в жизни раньше его не видела. Не могла видеть.
     О. Может быть, видела такой в каталоге «ИКЕИ»; они продают массу мебели с покрытием под сосну. Но серебристо-серое кресло на колёсиках также выглядело знакомым — как и прислонённая к стене теннисная ракетка вон там и кубок вот здесь. Она знала, за что эта награда, хотя и не могла с такого расстояния разглядеть выгравированных на ней букв: это был главный приз последнего больничного турнира по теннису.
     И широкий книжный шкаф с его тёмно-зелёными полками и рядами журналов с одинаковыми корешками почему-то тоже был знаком. Возникло воспоминание, и в этот раз она опознала его как своё собственное: её раздражение много лет назад, когда «Нэшнл Джиографик» сделал спецвыпуск об океанах в голубой обложке и с голубым корешком вместо обычных жёлтых, нарушив однородность её коллекции; она начала собирать её ещё ребёнком, когда дед начал присылать подписку ей в подарок. И здесь, в этом кабинете, у одного из номеров был зелёный корешок вместо бордового, как у всех остальных.
     Она посмотрела на стену. На ней висели три диплома, включая один из Университета Макгилла; она обрадовалась, когда сама вспомнила, что это в Монреале. Также там была фотография в рамке: темнокожая женщина и трое таких же смуглых детишек, и…
     И женщину звали Деви, а детей — Харприт, Амнит и Гурисман.
     Но она никогда раньше их не видела. Она была в этом твёрдо уверена. И всё же…
     И всё же воспоминания о них полились в её сознание. Вечеринки по случаю дней рождения и каникул, проблемы с Харпритом в школе из-за того, что он ругается…
     — Вы агент Доусон? — раздался голос с сильным акцентом.
     Она резко обернулась и оказалась лицом к лицу с сикхом в нефритово-зелёном тюрбане и бледно-голубом лабораторном халате.
     — Ранджип, — имя словно само собой вырвалось у неё.
     Его карие глаза слегка прищурились.
     — Мы знакомы? — На вид ему было лет пятьдесят; в бороде проступали седые пряди.
     — Гмм, — сказала Сьюзан, потом: — Э-э… — и потом, наконец: — Нет-нет, не думаю. Но… ведь вы в самом деле Ранджип Сингх, не правда ли?
     Мужчина улыбнулся, и Сьюзан запоздало заметила, что он весьма симпатичен.
     — Как любит говорить мой сын…
     — «Это моё имя; не протри в нём дыру». — Слова снова вырвались у Сьюзан сами собой. От неожиданности она вскинула руку, чтобы зажать себе рот. — Я, э-э… он ведь и правда так говорит, да?
     Сингх снова улыбнулся; в его добрых глазах проскочила искра.
     — Как и многие дети его возраста. Он ещё любит про курицу, которая переходит дорогу наполовину, чтобы…
     — Чтобы отложить яйцо на линии, — сказала Сьюзан. Её сердце заколотилось. — Что, чёрт возьми, происходит? — Она отступила на полшага назад. — Я вас не знаю. Я не знаю вашего сына. Я никогда раньше не была в этой комнате.
     Сингх кивнул и указал на единственное в кабинете кресло — знакомое и незнакомое серебристо-серое кресло на колёсиках.
     — Не присядете?
     Обычно она предпочла бы остаться стоять — психологически более выгодная позиция. Но сейчас она была немного выбита из колеи и поэтому приняла предложение. Сам Сингх опёрся о тёмно-коричневый книжный шкаф с зелёными полками.
     — Как вы и сказали, — заговорил он, — что-то происходит. И боюсь, что причиной этого могу быть я.
     Сьюзан почувствовала, как её брови поползли вверх.
     — Вы проводили здесь эксперимент, — сказала она. — Ну, не здесь; дальше по коридору, в комнате номер… э-э… 324. Это… чёрт, слишком сложно технически; понятия не имею, о чём вы говорите.
     — Я ничего не говорил.
     Сьюзан замолкла.
     — Да, правда, не говорили. Что в конце концов происходит?
     Сингх вздохнул.
     — Поначалу я думал, что подверглись воздействию лишь мы с моим пациентом, но теперь я вижу, что вас тоже зацепило. Этого я не ожидал. Похоже, вы получили доступ к моим воспоминаниям?
     — «Как пить дать», как сказал бы ваш сын. — Она секунду помедлила. — Боже, до чего странно. — И тут её осенило. — Так значит, вы можете читать мои воспоминания?
     — Нет, — ответил Сингх. — Не я. Мой пациент — он имеет доступ к вашим. Так я узнал, что вы сейчас с доктором Гриффином; он мне сказал.
     — А… вы? Вы тоже… как про это сказать? Вы тоже имеете доступ к кому-то?
     — Да. Я знаю, как его зовут, но мы с ним никогда не встречались.
     — Это кто-то здесь, в больнице?
     — Да. Хирург по имени Люциус Джоно.
     — Но… но как это могло случиться? — спросила Сьюзан.
     — Я проводил эксперимент, пытаясь изменить воспоминания молодого человека. Свет выключился — чего в больнице не должно происходить никогда — а потом произошёл какой-то скачок напряжения.
     — Больше того, — сказала Сьюзан. — Был электромагнитный импульс.
     — Ах, — сказал Сингх. — Возможно, это всё объясняет. В любом случае, это, по-видимому, результат.
     Сьюзан огляделась, пытаясь сориентироваться.
     — Комната 324 дальше по коридору, верно? Я была рядом, в смотровой галерее операционной. Я была, наверное, в дюжине футов от вас, когда погас свет в то время, как вы проводили свои эксперимент.
     — Да, — согласился Сингх. — Так что я думаю, что зацепило всех, кто находился внутри определённого радиуса.
     Сьюзан выпучила глаза.
     — Но президент — Господи! Президент был ещё ближе, только ниже — может быть, восемью или десятью футами ниже, на втором этаже.
     Ранджип с серьёзным видом кивнул.
     — Да. Я всё знаю об операции — потому что доктор Джоно, тот, с кем я оказался связан, был там; он один из тех, кто ассистировал.
     — Чёрт! Если кто-то читает воспоминания президента — Боже, национальная безопасность сливается прямо в унитаз. — Сьюзан опрометью выскочила из кабинета и рванулась по коридору к сестринскому посту третьего этажа. Она замахала своим жетоном.
     — Сьюзан Доусон, Секретная Служба. Я хочу, чтобы здание немедленно блокировали. Никто не должен входить или выходить.
     Грузная медсестра изумлённо застыла.
     — Я… у меня нет таких полномочий.
     — Тогда найдите мне доктора Гриффина — сейчас же!
     Медсестра сгребла со стола трубку телефона.
     Краем глаза Сьюзан заметила движение. Она обернулась. Широкоплечий белый мужчина торопливо шагал к лифту.
     — Стоять! — закричала она.
     Мужчина без сомнения слышал, что Сьюзан говорила сестре, но сейчас прикидывался глухим. Он дошёл до лифта и нажал кнопку вызова.
     — Я сказала стоять! — рыкнула Сьюзан. — Секретная Служба! — Она вытащила из кобуры пистолет — «зиг-зауэр P299».
     Мужчина обернулся; на вид ему было лет тридцать пять, волосы светло-каштановые, круглые очки без оправы, синий деловой костюм.
     — Я просто посетитель, — сказал он.
     — Никто не покидает здание, — ответила Сьюзан.
     Человек у лифта развёл руками.
     — Пожалуйста. У меня важнейшая встреча на другом краю города. Я должен быть там.
     Она покачала головой.
     — Не выйдет. Отойдите от лифта.
     Телефон на столе у медсестры зазвонил; она взяла трубку.
     — Да… хорошо. Секунду. — Она протянула трубку Сьюзан, но Сьюзан обеими руками держала пистолет, целясь из него в мужчину.
     — Там есть громкая связь? Включите.
     Сестра качнула головой.
     — Нет.
     Сьюзан нахмурилась, потом кивком головы велела сестре передать ей трубку. Она взяла её левой рукой, оставив пистолет в правой.
     — Доктор Гриффин? Это Сьюзан Доусон. Я хочу, чтобы вы заблокировали больницу.
     — Я не могу этого сделать, — ответил Гриффин. — Всего в миле отсюда взорвалась бомба, чёрт возьми. Мы — больница скорой помощи.
     — Белый Дом эвакуировали перед взрывом.
     — Тем не менее, — сказал Гриффин. — Была террористическая атака. Мы должны быть открыты.
     — Мистер Гриффин, президент в опасности. Заблокируйте здание!
     В этот момент мимо прошёл санитар с каталкой, на мгновение перекрыв ей поле зрения — и линию стрельбы. Дверь лифта открылась, и человек, который стоял рядом, нырнул внутрь именно в тот момент, когда санитар скрыл его от глаз Сьюзан. Сьюзан бросила телефон и кинулась к лифту, но его дверь закрылась прежде, чем она успела добежать.
     — Где лестница? — каркнула Сьюзан через плечо.
     — Вон там! — крикнула сестра, указывая рукой.
     Сьюзан нашла дверь, толчком распахнула её и ссыпалась по ступеням на два пролёта вниз, почти столкнувшись с поднимавшимся навстречу доктором и перепугав его.
     Лифт, должно быть, по пути вниз остановился на втором этаже, потому что она оказалась в вестибюле одновременно с ним. Из кабины выходила дородная женщина, за которой следовал мужчина, которого она преследовала сверху.
     — Стоять! — крикнула Сьюзан.
     Женщина так и сделала, но мужчина продолжал идти. Сьюзан встала между ним и входными дверями и направила на него пистолет.
     — Я сказала стоять!
     Люди в вестибюле завопили, и ещё один человек попытался выскочить на улицу, бегом кинувшись к дверям. Но автоматическая дверь не открылась, и он врезался в стекло.
     Низкий голос донёсся из интеркома — доктор Гриффин:
     — Внимание. У нас в больнице чрезвычайная ситуация. Я блокирую все выходы из здания.
     Вышедший из лифта мужчина пробормотал одними губами что-то грубое.
     Сьюзан подошла к нему.
     — Идёмте со мной.
     — На кону семизначная сумма, — умоляющим тоном сказал он. — Я должен попасть на эту встречу.
     — Нет, не должны. А должны вы выполнять то, что я вам скажу, и выполнять в точности. — Она вытащила из кармана наручники и сковала ему запястья.

Глава 10

     Человек, пытавшийся покинуть больницу, оказался адвокатом по имени Оррин Джиллет. Сьюзан Доусон отвела его в комнату на третьем этаже. В ней был телевизор, и она включила его и настроила на «Си-эн-эн». Она надеялась услышать новые подробности покушения, но сейчас ведущий рассказывал о разрушении Белого Дома. Сьюзан смотрела, застыв от ужаса; в этом здании она провела бо́льшую часть последних трёх лет своей жизни.
     Камера поворачивалась из стороны в сторону. Центральный особняк превратился в груду развалин. Крылья пожирало пламя. Клубился дым.
     Сьюзан с трудом подавляла слёзы. Джиллетт тоже был в шоке, у него отпала челюсть. Репортёр заговорил об отголосках 11-го сентября, и Сьюзан вспомнила, как перепугана и потрясена она была, когда рухнули башни-близнецы. Тогда у неё даже не было пистолета, она ещё ни разу не стреляла, не была обучена сохранять рассудок и спокойствие в кризисных ситуациях. Но сейчас она чувствовала себя не готовой к такому не лучше, чем тогда, в 2001 году; это было так же тяжело, и так же разрывало сердце.
     Наконец руины Белого Дома пропали с экранов, их сменило морщинистое лицо ведущего новостей, на вид такого же потрясённого, как и сама Сьюзан. Она усилием воли вернула себя в настоящее, к своим обязанностям. Она велела больничному охраннику запереть Джиллетта в комнате, затем отправилась, немного пошатываясь, в кабинет профессора Сингха.
     — Ваш подопытный, — сказала она, входя; новые воспоминания Сингха начинали пузыриться у неё в голове, — страдает от посттравматического стрессового расстройства.
     Сингх сидел в своём кресле на колёсиках.
     — Верно. У него случаются ужасные флешбэки, по большей части связанные с войной, в которой он участвовал.
     Пациент Сингха был не единственным, кто страдал от посттравматического стресса, подумала она; сегодня такое должен был пережить весь проклятый мир. Однако эта мысль вызвала в памяти информацию о методе Сингха.
     — И вы пытались стереть эти тяжёлые воспоминания?
     — Да.
     — Но… но воздействие оказалось плохо сфокусированным, так?
     — Что-то произошло, — согласился Сингх с дружелюбным пожатием плеч. — И я честно не знаю, что именно. Когда снова появилось электричество, в оборудовании произошёл огромный бросок напряжения. И эти… эти сцепки — его результат.
     — Террористы взорвали Белый Дом, — сказала Сьюзан. — Этим был вызван электромагнитный импульс, о котором я упоминала.
     Сингх осел в своём кресле; его бородатый рот изумлённо раскрылся.
     — Белый Дом… уничтожен?
     Такое было почти невозможно себе представить.
     — Да, — тихо ответила Сьюзан.
     Сингх вопрошающе поднял руку; она сильно дрожала.
     — Атомная бомба?
     Сьюзан прилагала все усилия, чтобы сохранить сосредоточенность и контроль.
     — Нет. Такая же бомба, как в Чикаго, Сан-Франциско и Филадельфии. Неядерная и с ограниченным электромагнитным импульсом. Она выводит из строя электронику, но постоянных повреждений почти не наносит. Импульс — всего лишь побочный эффект; основные разрушения производятся тепловым ударом.
     В лаборатории Сингха не было окон, но он сейчас смотрел в направлении, где раньше был Белый Дом, словно пытаясь его себе вообразить.
     — Сколько… сколько погибших?
     — К счастью в этот раз бомбу обнаружили вовремя и эвакуировали здание.
     — И всё же, — сказал Сингх. Потом покачал головой. — Мне казалось, что я начал отходить от шока после взрыва в Чикаго, но… — Он посмотрел прямо на неё; его карие глаза поблёскивали. — Это никогда не кончится, правда?
     — Нет, — тихо сказала Сьюзан. Она дала Сингху — и себе — немного времени. Потом сказала: — Похоже, ваш эксперимент захватил также и президента Джеррисона. Он почти умер на операционном столе, и он утверждает, что чья-то чужая жизнь проходила у него перед глазами. Его нужно об этом расспросить. Пойдёмте со мной.
     — К президенту? — переспросил Сингх с изумлением в голосе.
     — Да. — Сьюзан, пошатываясь, поднялась на ноги, и они вышли из кабинета. В обычных обстоятельствах Сьюзан спустилась бы на один этаж по лестнице, но Сингх явно до сих пор пребывал в шоке; однажды ему даже пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть. Так что они спустились этажом ниже на лифте и, выйдя в коридор второго этажа, она заметила бритую голову Дэррила Хадкинса. Он стоял на страже у дверей президентской палаты.
     — Всё о’кей? — спросила Сьюзан, когда они приблизились. Лицо Дэррила было обмякшее, а глаза — шире, чем обычно.
     — Я… я держусь.
     — Кто внутри? — спросила она, кивая на дверь.
     — Только Михелис, президент и медсестра, — ответил Дэррил. — Доктор Гриффин ушёл обеспечивать блокировку здания.
     Сьюзан кивнула и потянулась к двери, чтобы её открыть, но Дэррил вытянул руку, не давая пройти профессору Сингху.
     — Простите, сэр, — сказал он, оживая на глазах, — но у вас при себе нож?
     — Кирпан[13], да, — ответил Сингх.
     Дэррил покачал головой.
     — Вы не можете взять его с собой в палату президента.
     Сьюзан сгорала от стыда: во-первых, потому что такая проблема возникла, и во-вторых, потому что она о ней даже не подумала; она едва не позволила вооружённому человеку приблизиться к президенту.
     Голос Сингха вновь обрёл твёрдость.
     — Простите, не расслышал вашего имени.
     — Дэррил Хадкинс.
     — Дэррил, — сказал Сингх, — кирпан — оборонительное оружие. — Он распахнул свой лабораторный халат и показал матерчатый пояс; церемониальный нож был прикреплён к нему. — Это инструмент ахимсы — ненасилия; орудие предотвращения насилия по отношению к беззащитному человеку, когда все остальные методы дали осечку. — Он посмотрел Хадкинсу в глаза. — Простите меня, но в данных обстоятельствах я склонен думать, что вряд ли смогу защитить президента хуже, чем Секретная Служба его уже защитила.
     Сьюзан задумалась о кирпане, листая страницы связанных с ним воспоминаний Сингха — и увидела это с кристальной ясностью. Он никогда, никогда не воспользуется им для того, чтобы нанести кому-либо вред.
     — Пропусти его, — сказала она Дэррилу.
     — Как скажете, мэм, — ответил Дэррил — но положил руку на кобуру, чисто на всякий случай.

     Сет Джеррисон отдыхал, закрыв глаза. Он настоял, чтобы Жасмин — Первая леди — осталась сегодня в Орегоне. Она рвалась приехать, но когда террористы атаковали Вашингтон в прошлый раз, 11-го сентября, их целью были многие здания; вполне могло оказаться, что сегодняшняя атака ещё не закончена.
     Сет открыл глаза, когда услышал, как дверь палаты поворачивается на петлях. В палате с ним были Роджер Михелис — агент Секретной Службы, Шейла, а также строгого вида медсестра-азиатка. Вошла руководитель смены его охраны, Сьюзан Доусон, сопровождаемая человеком, которого Джеррисон никогда раньше не видел.
     — Мистер президент, — сказала Сьюзан, — это профессор Ранджип Сингх. Он занимается исследованием проблем памяти, и, в общем, он считает, что у него есть объяснение — нечто вроде — того, что случилось с вами.
     — Хорошо, — слабо отозвался Сет. — Потому что это не закончилось вместе с моими предсмертными переживаниями. Я продолжаю вспоминать вещи, которых попросту не может быть в моих собственных воспоминаниях.
     Сингх подошёл ближе.
     — Простите меня, мистер президент, но если позволите: какого рода вещи?
     — Вот только что я вспоминал игру в баскетбол.
     — Вы смотрели её по телевизору? — спросил Сингх. — Или в качестве зрителя на стадионе?
     — Нет, нет. — Сету понадобилась секунда, чтобы собраться с силами. — Я играл в баскетбол. Я и ещё трое. — Он помолчал; его тело очень хотело заснуть. — Но это было не моё воспоминание.
     — Тогда что вызвало его из памяти? — спросил Сингх, явно заинтригованный.
     — Я не знаю, — ответил Сет, которому каждое слово всё ещё давалось с трудом. Но потом он вскинул брови. — О, погодите. Я знаю. Я задумался о том, когда президенту в последний раз делали хирургическую операцию.
     — Да? — сказал Сингх.
     — Это было в 2010. — Он собрался с силами и продолжил: — Обама получил локтем в лицо, когда играл в баскетбол с друзьями. Ему наложили на верхнюю губу двенадцать швов.
     Сингх нахмурился.
     — Я этого не помню.
     Сестра Шейла вмешалась.
     — Я помню. Это делала медслужба Белого Дома, под местной анестезией.
     Сет едва заметно кивнул.
     — Да. И вот…
     — И вот, — подхватил Сингх, — вы думали об этом случае, и он навёл вас на мысль о том, когда вы сами в последний раз играли в баскетбол. Только воспоминание, которое пришло, оказалось не вашим.
     — Именно, — подтвердил Сет. — Объясните это. — Он хотел, чтобы в его голосе прозвучал приказ, но он был слишком слаб и неспособен на что-то существенно громче шёпота.
     — Я попытаюсь, — сказал Сингх. — Но… простите, мистер президент, я… мне не хватает слов. Я никогда не думал даже, что мне придётся общаться с президентом Соединённых Штатов!
     — Всё в порядке, — сказал Сет.
     Сингх улыбнулся.
     — Я знаю, но… всё же вы меня простите. Мне придётся задавать немного неудобные вопросы, и с президентом это мне не слишком привычно.
     — Я понимаю, — сказал Сет.
     Сингх на секунду прикрыл глаза, кивнул и заговорил:
     — Очень хорошо. Эти три человека, которых вы видели: вы можете их описать?
     — Лет двадцати. Один толстый и лысый, а другие двое худые и коротко остриженные.
     — Простите, сэр, но вы в самом деле имеете в виду «худые»? Или вы хотите сказать, что они нормального веса?
     — Простите. Нормального веса.
     — Какого цвета их волосы?
     — Полагаю, тёмного.
     — Полагаете?
     — Тёмного.
     — Цвет глаз?
     — Я не заметил.
     Сингх немного помолчал.
     — То есть, голубые, как у вас?
     — Возможно.
     — Ещё какие-нибудь детали? Скажем, одежда?
     — Все трое в футболках. На одном зелёные спортивные штаны, на другом — гимнастические шорты, на третьем — на толстом парне — обрезанные джинсы.
     — И все они играли в баскетбол?
     — Ну, кидали мяч в кольцо.
     — Вы в этом участвовали?
     Сет на мгновение задумался.
     — Да, но…
     — Что?
     — Я не играл в баскетбол уже… уже лет сорок. Я повредил сухожилие на левой ноге, когда в колледже споткнулся на лестнице.
     — А-а, — сказал Сингх. — Вы знаете имена других игроков?
     — Нет. Никогда их не видел, и… гмм. Да, это странно. — Он отдышался. — Да, теперь, когда я об этом задумался — когда вы спросили — я знаю их имена, но…
     — Да? — сказал Сингх.
     Сет на секунду перевёл взгляд на Сьюзан.
     — Ну, это довольно странные имена. Дешон, Ламарр и… э-э… Калиль. Но… — Он замолчал. Сингх выжидательно смотрел на него, но, проклятье, он уже вступил в эту трясину, назвав имена «странными».
     Сингх разрядил ситуацию.
     — Вы хотите сказать, что это странные для белых людей имена. Они, однако, довольно распространены среди афроамериканцев.
     — Ну… да.
     — Но вы видели белых людей?
     Сету удалось слегка кивнуть.
     Брови Сингха поползли наверх, к тюрбану.
     — Поразительно. Мистер президент, вы знаете имя человека, к воспоминаниям которого вы имеете доступ?
     — Нет.
     — Подумайте об этом.
     — Ничего в голову не приходит.
     Сьюзан и другие агенты Секретной Службы внимательно наблюдали, равно как Шейла и медсестра.
     — Хорошо, — сказал Сингх. — Попробуйте вот что: каждого из нас дразнили в школе. Моя фамилия Сингх, и ученики моей школы в Торонто звали меня «Сингх-Сонг». А зовут меня Ранджип, но злые мальчишки в старших классах звали меня «rancid»[14] — хотя мне доставляло некоторое удовольствие осознавать, что кое-то из них не знал даже, что это слово означает. Как в школе дразнили вас?
     Президент задумался.
     — Эльфинсон.
     Сингх постарался подавить улыбку.
     — Ещё как-нибудь?
     — Нет.
     — Ничего больше не приходит в голову?
     — Ничего, хотя…
     — Да?
     — «Первочел» только что всплыло в памяти. Это как «первый человек», только сокращённо.
     — «Первочел», — возбуждённо повторил Сингх. — Адам, правильно? Имя Кадим Адамс вам что-нибудь говорит?
     — Нет. О, постойте. Да, да! Точно, Кадим Адамс — это он.
     — Ну, это было просто, — сказал Сингх, поворачиваясь к Сьюзан. — Он читает воспоминания моего пациента, рядового Кадима Адамса.
     — Это тот парень, что читает меня? — спросила Сьюзан.
     — Да, — ответил Сингх.
     — То есть, это не он читает президента?
     — Вы о чём? — спросил Сет. — Кто-то читает мои воспоминания?
     Сьюзан кивнула.
     — Мы считаем, что это возможно, сэр. Мы из-за этого заблокировали здание больницы. Не беспокойтесь — никто не входит и не выходит. — Она повернулась к Сингху. — Но не этот Адамс читает президента, верно?
     — Он определённо не выказывал никаких признаков этого, — ответил Сингх. — У нас пока маловато данных, но похоже, что эта связь не обоюдная. Президент читает Кадима Адамса; Кадим Адамс читает вас, агент Доусон; вы читаете меня, а я читаю доктора Люциуса Джоно.
     — То есть этот Джоно читает президента? — спросила Сьюзан.
     — Будем надеяться, — ответил Сингх. — Мы не знаем, насколько длинна цепочка и замыкается ли она вообще. Однако из того, что я уже видел, следует, что эти связи, так сказать, первого уровня. То есть, вы можете вспомнить то, что помню я, но вы не можете через меня вспомнить что-то, что помнит доктор Джоно, не так ли?
     Сьюзан задумалась.
     — Да, думаю, так оно и есть. Я не могу вспомнить ничего, связанного с этим Джоно.
     — И, мистер президент, можно утверждать, что вы вспоминаете то, что помнит Кадим Адамс, но не то, что помнит агент Доусон, несмотря на то, что рядовой Адамс читает её?
     Джеррисон поразмыслил над этим.
     — Да, вы правы. Даже когда я смотрю на вас, Сьюзан, то не могу вызвать в памяти никаких ваших воспоминаний.
     — Здорово, отлично, — сказал Сингх. — По крайней мере, каскадов у нас не наблюдается. — Пауза. — Я хотел бы поговорить с рядовым Адамсом и посмотреть, насколько точны воспоминания президента. Если вы позволите оставить вас на пару минут…
     Сьюзан кивнула и отступила в сторону, давая ему пройти к дверям.
     Сет был благодарен за возможность перестать говорить — это отнимало много сил, а он чувствовал себя более усталым, чем когда-либо в жизни. Шейла подошла и поправила капельницу. Он посмотрел на Сьюзан и увидел, как она касается пальцем наушника.
     — Поняла, — сказала она, наконец и посмотрела на Сета. — Простите, мистер президент. Мы вам ещё не сказали, что ваш неудавшийся убийца мёртв. Однако они идентифицировали тело, и… — Сет заметил, как она бросила взгляд на Роджера Михелиса, у которого на лице было выражение шока; должно быть, он услышал то же самое, что и Сьюзан, через свой наушник.
     — Да? — сказал Сет.
     — Это был Гордон Данбери, — сказала Сьюзан. — Один из нас — агент Секретной Службы.

Глава 11

     Расставшись с Дженис Фалькони, Эрик Редекоп пошёл в свой кабинет и надел шумоподавляющие наушники. Изначально он их купил, чтобы надевать во время долгих перелётов, но теперь пользовался ими и в больнице, когда ему нужно было поспать. Эрик любил спать на боку и поначалу думал, что в наушниках спать на боку с комфортом невозможно, однако в больнице нашлись специальные подушки в виде бублика, чтобы люди с переломами копчика или геморроями могли сидеть; в дырку посреди такой подушки отлично умещался и наушник.
     Он отправился в комнату отдыха для персонала на первом этаже, включил наушники, выключил свет и улёгся на одну из коек. Он надеялся, что тут же уснёт, однако…
     Однако его положение лёжа на боку, в полузародышевой позе, вызвало у него мысли о…
     …о том, как он вот так же лежит рядом с мужчиной, отвернувшись от него, делая вид, что его тут нет, и…
     И это был Тони Фалькони, муж Дженис. Она лежит так каждый вечер, пытаясь его игнорировать, надеясь, что он не станет её трогать, не станет инициатором девяностосекундной возни, которая являлась воплощением его идеи о сексе, после которой она так и останется неудовлетворённой.
     Чёрт, чёрт, чёрт. Он не хочет ничего этого знать. Он понятия не имеет, что за чертовщина происходит, но…
     Но всему этому должно быть разумное объяснение.
     Он так устал — операция над президентом вымотала его.
     Наушники делали своё дело — устраняли фоновые шумы больницы. Но на фоновый шум воспоминаний Дженис Фалькони они не оказывали влияния, и, похоже, ничто не способно было его прекратить.

     Сьюзан Доусон пришлось присесть. Она знала Гордона Данбери много лет. В армии он служил снайпером в Афганистане и по возвращении в Штаты решил попытать счастья в Секретной Службе. Это означало прохождение десятинедельного курса подготовки по программе уголовного следователя в федеральном полицейском тренировочном центре в Глинко, штат Джорджия, а потом семнадцатинедельных курсов специальных агентов в центре Джеймса Дж. Роули неподалёку от Вашингтона.
     Сьюзан познакомилась с Данбери в «Роули»; полевой агент каждые два месяца проводит там две недели, совершенствуя навыки. Он показался ей довольно приятным парнем, правда, совсем не пил. Он выглядел здоровяком, и у него было красивое лицо. Именно что было, подумала она; он упал в лифтовую шахту лицом вниз, и поэтому понадобилось так много времени, чтобы его опознать.
     Она взглянула на агента Михелиса; он тоже знал Данбери. Он медленно качал головой из стороны в сторону, словно не в силах поверить новостям.
     Президент Джеррисон лежал на спине; от капельниц к его руке тянулись трубки, узкие кислородные трубочки уходили в нос.
     — Данбери, — сказал Джеррисон. — Не думаю, что знаком с ним.
     — Вы обычно с ним не пересекались, сэр, — сказала Сьюзан. — Он был одним из снайперов, дежуривших на крыше Белого Дома.
     — Бомба, — сказал Джеррисон.
     Сьюзан кивнула.
     — Да, весьма вероятно, что он её и заложил. У него был доступ к крыше Белого Дома — хотя как он протащил туда через все кордоны большой металлический предмет, я не знаю. — Она снова прислушалась к наушнику, затем сказала: — В общем, они посылают группу следователей к нему домой; посмотрим, что там найдётся.
     На какое-то время воцарилась тишина, потом агент Михелис сказал:
     — Это безумие.
     Сьюзан посчитала, что он говорит о Данбери.
     — Да. Думаешь, что знаешь человека…
     — Я не об этом, — прервал её Михелис, — хотя это тоже безумие. Я про всю эту кутерьму с памятью.
     — У тебя появились какие-то внешние воспоминания? — спросила Сьюзан.
     — У меня? Нет.
     — Воспоминания профессора Сингха приходят ко мне раз от раза всё легче и легче, — сказала Сьюзан. — Его телефон, предыдущие места работы. Я даже думаю, что если задумаюсь об этом достаточно глубоко, то смогу немного говорить по-пенджабски — не говоря уж про плохой канадский французский. — Она помолчала. — Почему зацепило меня и президента, а тебя не задело? Мы были довольно близко. Ты ведь находился прямо у входа в операционную, верно?
     — Ага, — ответил Михелис.
     — Ты отходил от операционной?
     — Нет. Хотя… да, отходил в туалет. Собственно, я был там, когда погас свет.
     — И ты оставался там, пока свет не включили?
     — Ага. Это было совсем недолго.
     — Да, недолго, — сказала Сьюзан. — Я, конечно, не учёный, но…
     — «Погас свет»? — переспросил президент.
     — Э-э… да, сэр. Когда взорвалась бомба в Белом Доме, был электромагнитный импульс — точно так же, как в Чикаго и Филадельфии. — Она повернулась к Михелису. — Каково расстояние от туалета до операционной?
     — Полкоридора. Может, футов пятьдесят.
     — Кто-нибудь сменил тебя у дверей операционной?
     — Нет. Я просигналил Догерти, который располагался справа от меня, и Розенбауму, который был слева, что я на секунду покину пост; они были в зоне прямой видимости друг от друга, так что…
     Сьюзан кивнула.
     — Лаборатория Сингха находится более-менее над операционной. Так что эффект, вероятно, имеет ограниченный радиус — и ты в критический момент оказался вне его.
     В комнату вошёл Сингх в сопровождении не кого иного как агента Догерти, которого Михелис только что упоминал.
     — А вот это интересно, — сказала Сьюзан Сингху. — Я имею доступ к вашим воспоминаниям даже о недавних событиях, включая те, что произошли после броска напряжения.
     — Правда? — удивился Сингх.
     — Точно. Я знаю обо всём, что сейчас произошло между вами и рядовым Адамсом.
     — Поразительно, — сказал Сингх. — Это означает, что мы имеем дело не просто с дампом памяти. Вы не просто получили копию моих воспоминаний в момент броска напряжения — вы остаётесь каким-то образом подключенной ко мне в режиме реального времени. — Он нахмурился, обдумывая этот факт.
     — Однако то, что рядовой Адамс вам сейчас сказал, очень интересно, — продолжила Сьюзан. Она жестом позволила Сингху подойти ближе к президенту.
     — Спасибо, — сказал Сингх, пересекая палату. — Мистер президент, те джентльмены, которых вы вспоминали играющими с вами в баскетбол: вы сказали, что одного из них зовут Ламарр. Пожалуйста, подумайте о нём — посмотрим, сможете ли вы вспомнить о нём ещё какие-то подробности.
     Сет вскинул брови.
     — О. Эхм. Да, Ламарр. Ламарр… э-э… — Президент помедлил, затем сказал: — Ламарр Браун.
     — А цвет его кожи?
     Он перевёл дух, потом сказал:
     — Он… да, хорошо. Да, он чёрный. Теперь у меня в голове что-то типа его ментального образа. Чёрный… короткие волосы… золотая серьга… шрам над правым глазом.
     — Над правым?
     — Простите, с моей стороны над правым, а так над левым.
     — Рядовой Адамс описал точно такого же человека и добавил ещё одну деталь. Что-то об улыбке Ламарра.
     Президент нахмурился, вспоминая.
     — Большая щель между двумя передними зубами. — Он помолчал. — Но… но я не… никогда не встречал…
     — Нет, не встречали. А также вы не играете в баскетбол. — Сингх попытался немного разрядить обстановку. — Вообще-то это неправда, что белые не умеют прыгать, но вы, данный конкретный белый мужчина, из-за повреждённой ноги действительно не можете, верно?
     — Да.
     — И когда вы впервые вспоминали этого человека, вы видели его белым, — сказал Сингх. — Теперь вы видите его чёрным.
     — Гмм… да.
     — Мой пациент наверху, как вы, несомненно, уже догадались, афроамериканец. И, в отличие от вас, он знает, что все эти трое джентльменов также афроамериканцы.
     Сет ничего не сказал. Сингх продолжил.
     — Со всем уважением, мистер президент, давайте не будем пытаться избегать этого вопроса. Если я попрошу вас нарисовать человека — любого человека, среднего человека — вы, без сомнения, нарисуете лицо белого человека. Вам может быть интересно узнать, что хороший процент афроамериканцев, не говоря уже о сикхах вроде меня, также рисуют белое лицо: многие из них прекрасно осознают, что там, где они живут и работают, они составляют меньшинство. Ваш «человек по умолчанию» является белым, но мой пациент наверху вырос в Южном Централе Лос-Анджелеса в практически полностью чернокожем районе, и его «человек по умолчанию» — чёрный.
     — И что? — спросил президент; Сьюзан показалось, что этот разговор ему немного неприятен.
     — Смысл в том, — сказал Сингх, — что когда мы сохраняем воспоминания о людях, мы запоминаем лишь то, что отличает их от нашего типового представления. Вы сказали, что один из них был толст — и мой пациент описывает его так же. Но потом вы высказались в том смысле, что двое других худые, и я попросил вас пояснить. Если бы эти люди были реально тощими, эта деталь могла бы быть сохранена: худоба достойна упоминания, нормальная упитанность — нет. Точно так же для моего пациента цвет кожи его друзей не важен. И когда вы читаете его память, всё, что вы получаете — это то, что реально было сохранено: отличительные черты, такие, как щель между зубами Ламарра или шрам над его глазом, необычные детали одежды и так далее. И на основе этих скудных намёков ваш разум фабрикует остальную картинку.
     — Фабрикует?
     — Простите, мистер президент. Я хочу сказать — заполняет пробелы в воспоминаниях тем, что ваш мозг считает истиной. Видите ли, люди считают, что память человека подобна памяти компьютера: что где-то у вас в голове есть жёсткий диск или другое хранилище с безупречной и весьма детализированной записью всего, что вы видели или делали. Но это попросту не так. На самом деле ваш мозг сохраняет лишь те детали, что позволят ему восстановить событие, когда вы его станете вспоминать.
     — Ну ладно, — сказала Сьюзан, глядя на Сингха. — И вы связаны с тем Люциусом Джоно, правильно — а он может оказаться тем, кто связан с президентом?
     — Да.
     — Что последнее вы о нём можете вспомнить?
     — Трудно сказать, — ответил Сингх. — Нет, постойте. Он сейчас… или совсем недавно был внизу, в кафетерии, ел… э-э… чизбургер с беконом и луковыми колечками. — Он замолк. — Так вот каков бекон на вкус! В общем, это должно быть недавнее воспоминание, потому что он обсуждал уничтожение Белого Дома и электромагнитный импульс.
     — Отлично, — сказала Сьюзан. — Я с ним поговорю. Если нам повезёт, то круг состоит из всего пяти человек.
     Президент что-то сказал, но Сьюзан не расслышала. Она подошла ближе.
     — Простите, сэр?
     Он заговорил снова.
     — Пока что нам сегодня не особо везло.
     Она посмотрела в большое окно и увидела в небе дым.
     — Да, сэр, так и есть.

     Агент Секретной Службы Мэнни Чонг не узнал Гордона Данбери после его падения в лифтовую шахту; как сказала женщина-агент, заглянувшая туда первой, зрелище было весьма неприятное. Однако отпечатки пальцев Данбери уцелели, и по ним его личность быстро установили. Чонг был знаком с Гордо — так его обычно звали — довольно близко, по крайней мере, он так думал, хотя дома у него он никогда не бывал.
     Теперь это упущение будет исправлено. Хотя охраняла президента Секретная Служба, расследованием покушений на него занималось ФБР. Однако двое агентов ФБР, которых послали обыскать дом Данбери, попросили Чонга, как знакомого с погибшим, их сопровождать. Гордо жил в часе езды от Округа Колумбия во Фредериксбурге, штат Вирджиния — достаточно далеко, чтобы не испытать воздействия электромагнитного импульса.
     Не понадобилось много времени для того, чтобы найти то, что они искали. У Данбери был старенький компьютер производства «Gateway» с узким матовым LCD-монитором — монитор такого формата в наши дни и не достанешь. Оба были подключены к устройству бесперебойного питания. Он оставил компьютер включённым, с открытым документом MS Word. Документ гласил:
     Мама,
     Ты никогда не поймёшь, почему я это сделал, но я поступил правильно. Они не дадут мне уйти, но это неважно. Я теперь на небесах, получаю свою награду.
     Благословен будь Господь.
     Чонг огляделся; принтера в комнате не было.
     — Он ожидал, что погибнет сегодня, — сказал он. — И знал, что мы это найдём.
     Оба федеральных агента были белыми, но один — полный, а второй — худощавый. Полный сказал:
     — Но он пытался бежать.
     — Иначе его бы застрелили, — сказал Чонг. — Да, Гордо был снайпером, но ему противостояла бы толпа агентов Секретной службы; они бы без труда его уложили, и он это знал. После выстрела в президента он знал, что будет нейтрализован.
     — Вы знали, что он был религиозен? — спросил худой федерал — его фамилия была Смит — указывая на светящиеся на экране слова.
     — Нет, — ответил Чонг. — Он никогда об этом не упоминал.
     — «Благословен будь Господь», — сказал Смит. — Странная манера хвалить Бога.
     Чонг задумался, затем указал на компьютер.
     — Вы позволите?
     — Минуточку, — ответил более крупный из федералов, Кранц. Он сделал несколько фотографий компьютера в том виде, в каком они его нашли, и обработал клавиатуру в поисках отпечатков на случай, если предсмертную записку печатал не Данбери.
     — О’кей, — сказал Кранц, когда закончил. — Но не изменяйте и не закрывайте файл.
     — Нет-нет, — Чонг посмотрел на экран. Имя документа, показанное в строке заголовка, было «Мама» — а поскольку у документа было имя, то его уже сохраняли по крайней мере однажды. Он раскрыл меню «Файл», в котором в нижней части перечислялись недавно открытые документы, и выяснил, в какой папке документа «Мама» был сохранён. Потом он одновременно нажал кнопку «Windows» и «E», запустив Проводник, зашёл в эту папку и нашёл документ «Мама.bak».
     — Предыдущая версия документа, — пояснил он федералам, — по состоянию перед последним сохранением. — Он щёлкнул по нему, и документ открылся.
     — Вроде такой же, — сказал Смит, и тут же: — О!
     И в самом деле, «О!», подумал Чонг. Было одно отличие: в одном-единственном слове, последнем слове документа. Вместо завершающей фразы «Благословен будь Господь» в более ранней редакции Гордон Данбери из Секретной Службы Соединённых Штатов написал: «Благословен будь Аллах».

Глава 12

     Эрик Редекоп резко пробудился в комнате отдыха для персонала. Дверь открылась, и кто-то ещё вошёл, чтобы воспользоваться одной из коек. Он перекатился на спину, не убирая головы с подушки с дыркой, и уставился в потолок.
     Эрик знал, что сновидения являются ключевым элементом процессов консолидации воспоминаний в мозгу — определения того, какие из событий дня были достаточно важны, чтобы сохранить их в долговременной памяти. Он помнил свой сон только тогда, когда, как сейчас, просыпался прямо посреди него. Но этот сон был…
     Это было поразительней всего. Он никогда не мог вспомнить цветов в своих сновидениях. Он всегда считал, что это из-за того, что сновидения появились раньше, чем приматы обзавелись цветовым зрением. В конце концов, собаки видят сны, а они цветов не различают. Он читал об экспериментах, в которых собакам удаляли часть нервной системы, ответственной за сонный паралич — эффект, который не даёт двигаться наяву, когда видишь сон. Вполне ожидаемо оказалось, что собаки видят сны о беготне, прыганье и охоте.
     Но он видел сон о… трудно сказать, о чём. Визуальный ряд был сюрреалистической мешаниной, но в ней присутствовали яркие цвета: алое платье, лазурное небо, некто с пронзительно изумрудными глазами, ещё кто-то с медно-рыжими волосами.
     Он слышал, что у творческих людей гораздо более яркие сновидения, и, конечно же, Джен Фалькони сама нарисовала тигра, которого татуировщик тщательно нанёс ей на кожу. Должно быть, он сейчас занимался консолидацией её свежих воспоминаний, летя сквозь них так же, как летела она сама: Дженис и удивительный плот красочных снов.
     Он открыл глаза и увидел низкорослую женщину-азиатку: Кристина Ли, анестезиолог, работавшая с Джеррисоном. Она что-то сказала, но он не расслышал; он снял с головы шумоподавляющие наушники.
     — Что, простите?
     — Извините, что разбудила, — сказала Кристина. — Кто бы мог подумать, что усыплять других людей — это так изматывает.
     Эрик сплёл пальцы и подложил ладони под затылок.
     — Да ничего, — сказал он.
     — Мне просто надо немного прилечь, — извиняющимся тоном сказала Кристина.
     — Без проблем, — ответил Эрик. Он по-прежнему чувствовал себя усталым, но был благодарен за вторжение; что угодно было лучше, чем вертящееся у него в голове безумие.
     Кристина подошла к другой койке и села на край, обхватив голову руками.
     — С вами всё в порядке? — спросил Эрик. Комната была тускло освещена, и он не мог разглядеть выражение её лица.
     — Думаю, да, — ответила она.
     Эрик отложил наушники и приподнял голову на сгибе руки.
     — Кристина, вы сегодня отлично поработали.
     — Что? — переспросила она. — А. Спасибо. Не в этом дело.
     Она больше ничего не сказала, но через минуту снова заговорила.
     — Вы знаете Дэвида Дженьюари?
     Эрик, как смог, изобразил Петера Лорре[15]:
     — «Вы меня презираете, не так ли, Рик?»
     Он надеялся на улыбку, но получил лишь кивок.
     — Ага, он. Низенький пучеглазый человечек.
     — И что?
     — Я знаю его уже несколько лет, — сказала Кристина. — Хоть и не слишком хорошо. Но теперь я знаю о нём всякие разные вещи. Это словно…
     Её голос утих. Эрик ощутил, как у него заколотилось сердце. Он хотел сказать «Словно вы читаете его воспоминания, верно?» Но он не мог этого сказать — это было безумие.
     Кристина больше ничего не сказала, и Эрик просто смотрел на неё, не находя, что ответить. Ему казалось, что он сходит с ума, но… но…
     Его осенило. Он бы настолько выбит из колеи своей встречей с сестрой Дженис Фалькони, что совершенно позабыл случившееся ранее. Но сейчас он вдруг вспомнил Никки, странную женщину, пристававшую к Юргену Стёрджессу. Она знала, как его зовут. Он сел на койке.
     — Кристина?
     Она всё ещё сидела, обхватив голову руками.
     — Хммм?
     — Происходит что-то очень странное.

     Сьюзан Доусон вошла в круглый вестибюль с очень высокими потолками; люди со второго этажа могли видеть, кто входит в него и выходит. Разумеется, сейчас никто не входил и не выходил. Сьюзан перекинулась словом с охранником, который не давал никому проникнуть внутрь больницы, не показав документов, затем пересекла вестибюль в направлении кафетерия, проходя мимо ошеломлённых людей, безутешных людей и людей, напуганных до смерти.
     Внутри кафетерий заполняли сотрудники больницы и посетители; на столах перед ними стояла еда, но почти никто не ел. Все вполголоса обсуждали последние новости. Она увидела, как мужчина утешает женщину, и другого мужчину, положившего голову на стол перед собой; похоже, он тоже плакал.
     Первые двое, кого Сьюзан спросила о докторе Люциусе Джоно, его не знали, но третья, женщина с широко распахнутыми глазами и до сих пор толком не вышедшая из шока, указала на приземистого белого мужчину с рыжими волосами, сидящего за столом с тремя другими людьми; на всех были белые больничные халаты. Как Сингх и говорил, половинка чизбургера с беконом и бо́льшая часть луковых колечек всё ещё лежали на тарелке на стоящем перед Джоно коричневом подносе.
     — Доктор Люциус Джоно? — спросила Сьюзан, подходя к столу. Она вытащила свой жетон. — Сьюзан Доусон, Секретная Служба. Я могу переговорить с вами наедине?
     Джоно вскинул брови — ему стоило бы их подстричь, подумала Сьюзан; они выглядели как оранжевые гусеницы после электрошоковой терапии. Он запихал в рот ещё несколько луковых колечек, извинился перед коллегами и встал.
     — Что случилось?
     — Сюда, пожалуйста, — сказала Сьюзан. Она провела его через вестибюль, мимо охранника и внутрь больничного здания. На лифте они поднялись на третий этаж. Сьюзан решила реквизировать для своих целей кабинет доктора Сингха — в конце концов, как безумно это ни звучит, она его отлично знает и, к примеру, не будет тратить много времени на поиск скрепок. Когда они пришли туда, она уселась за вычурный стол доктора Сингха и жестом предложила Джоно занять второе кресло.
     Она помедлила, не вполне уверенная, как сформулировать абсурдные вопросы, которые должна была задать. Наконец, она решила пойти напролом.
     — Здесь, в больнице, происходит нечто странное, связанное с памятью и воспоминаниями, и…
     — Вы хотите сказать, что это не только у меня? — прервал её Джоно с выражением облегчения на лице.
     — Не только, — ответила Сьюзан. — Расскажите мне о том, что вы испытали.
     — Это словно… Господи, это словно я знаю массу вещей, которых не должен знать, типа… гмм… где вы живёте?
     Сьюзан этот вопрос застал врасплох, но она ответила.
     — В Кенилворте.
     — Интересный райончик, — тут же отозвался он. — Средняя цена дома за последний квартал $233000. Несколько замечательных старых домов, хотя в таких обычно не бывает ванны — но я знаю несколько с отлично сделанной перепланировкой.
     — О чём вы говорите? — спросила Сьюзан.
     — Недвижимость, — сказал Джоно. — Словно я вдруг стал знать всё о недвижимости. А я никогда о ней ничего не знал. Я переехал сюда пять лет назад — съехался с женщиной, с которой мы долгое время переписывались; у неё уже был здесь дом. Я никогда не покупал дом в этой части мира, но я знаю все районы, средние цены продаж и прочее, не говоря уж о целой куче уловок для обеспечения успешной продажи.
     — Что вы знаете о президенте Соединённых Штатов? — спросила Сьюзан.
     — В медицинском смысле? — переспросил Джоно. — Сейчас, разумеется, весьма немало. Для мужчины его возраста он находится в отличной форме.
     — Нет, я имею в виду личную информацию.
     — То, что каждый знает, полагаю. Появился из ниоткуда и выиграл республиканскую номинацию. Любит спортивную рыбалку. И всё такое прочее.
     — Ничего более интимного?
     — Не уверен, что понимаю, куда вы клоните.
     — Знаете ли вы, к примеру, дату рождения его жены?
     — Первой Леди? Без понятия.
     — Или в какой школе он учился?
     — Нет.
     Сьюзан кивнула.
     — Хорошо. Скажите: откуда, по-вашему, взялась у вас в голове вся эта информация о недвижимости?
     — Я всё время об этом думаю. Правда, с момента окончания операции Джеррисона у меня было мало возможностей этим заняться. Но…
     — Но?
     — Ну, эта женщина, которую я знаю…
     — Да?
     — Я знаю её. Я знаю о ней всё, но я её не знаю. — Судя по гримасе на веснушчатом лице Джоно ясно понимал, как нелепо это звучит. — То есть, судя по всему я её знаю, но я уверен, что мы с ней никогда не встречались. Агент по недвижимости.
     — Её имя?
     — Никки Ван Хаузен, — сказал Джоно. — Полностью Николя, но все зовут её Никки. С двумя «к».
     — И она здесь, в больнице? Пациентка?
     — Не пациентка. О! По крайней мере, не с самого начала.
     — В смысле?
     — Они пришла сюда повидаться с братом, но потом они её заперли.
     — Где?
     — В психиатрическом отделении.
     — Где это?
     Он рассказал, и она направилась туда. Когда она подходила к главному входу, с другой стороны появился худой лысый мужчина в докторском халате. Сьюзан всегда пристально наблюдала за своим окружением и обычно читала имена на бэджах; имя этого типа оказалось «Э. Редекоп, M.D.» Она не узнала его в лицо — потому что, как она внезапно осознала, она никогда его не видела — только глаза, да и те на расстоянии.
     — Вы Эрик Редекоп.
     Он вскинул брови.
     — Боже, опять!
     — Простите?
     — Вы простите. Просто вы — вторая, кто меня сегодня узнаёт и кого я вижу впервые.
     — На самом деле, — сказала Сьюзан, — я просто прочитала ваш бэджик — а доктор Гриффин сказал мне ваше полное имя. Я Сьюзан Доусон, старший агент Секретной Службы. Я видела, как вы сегодня спасали президента. — Она сделала паузу, пытаясь придумать, что ещё сказать, но в голову не пришло ничего лучшего, чем «спасибо».
     — Не за что, — ответил Редекоп с видом некоторого облегчения.
     Работа Сьюзан состояла в том, чтобы замечать вещи, которые находятся не на своём месте.
     — Что хирург делает в психиатрическом отделении?
     Красивое лицо Редекопа несколько мгновений оставалось неподвижным, словно он задумался о том, что — и сколько — можно рассказать. Потом он слегка пожал плечами.
     — Ну, как я и сказал. Сегодня меня уже узнавала женщина, которую я видел впервые. Она была весьма расстроена.
     — Дайте угадаю, — сказала Сьюзан. — Никки Ван Хаузен, верно?
     Редекоп был поражён.
     — Я не знаю её фамилии, но зовут её Никки, всё верно.
     — Идёмте со мной.

     Агент Секретной Службы Дирк Дженкинс выскользнул из толпы собратьев-агентов, заполнившей внутренние помещения Мемориала Линкольна. Он спустился по широкой мраморной лестнице и обошёл его сзади. Лишь три тысячи человек пришли сегодня послушать речь Джеррисона, но теперь, когда его подстрелили, в эту часть Молла ринулись новые тысячи в надежде увидеть место покушения; и ещё большая толпа народу стекалась поглазеть на руины Белого Дома: лемминги, очертя голову стремящиеся в пустоту и прах, к концу истории.
     Дженкс быстрым шагом дошёл до ближайшего шоссе и поймал такси, только что высадившее двух человек. Он велел водителю отвезти его в аэропорт «Рейган», в четырёх километрах отсюда в штате Виргиния.
     — О, — сказал водитель, — а вы были здесь раньше? Видели парня, который стрелял в Джеррисона?
     — Нет.
     — А Белый Дом? Видели, как он взорвался? Господи Иисусе!
     Дженкс покачал головой, и водитель, наконец, замолк. Шоссе практически стояло — дорога до аэропорта, похоже, займёт уйму времени. Дженкинс бросил обеспокоенный взгляд вправо от машины и увидел Мемориал Джефферсона — как он думал, в последний раз в своей жизни.

Глава 13

     Сегодня Никки Ван Хаузен должна была показывать два дома, но этим планам не суждено было сбыться. После встречи в коридоре с докторами Стёрджессом и Редекопом охранник отвёл её в комнату, которая, как она лишь позже догадалась, находилась в отделении психиатрии. Несколько других людей уже находились здесь какое-то время, и двоих привели вскоре после неё — рыдающих и стенающих о нападении террористов.
     Её палата имела форму куба — с высоким потолком — и была пуста, за исключением привинченной к полу койки. У неё не было суицидальных наклонностей — но эта палата была местом, куда приводили людей, у которых такие наклонности были, так что здесь не было ничего, с чего можно бы было свесить импровизированную петлю, никаких стёкол в рамках для картин, которые можно бы было расколотить и порезать осколками вены — и дверь открыть изнутри тоже было невозможно. Также здесь не было туалета. Она уже собралась было нажать кнопку звонка, чтобы вызвать охранника, который отвёл бы её в туалет в холле, когда дверь открылась и вошёл Эрик Редекоп в сопровождении симпатичной голубоглазой брюнетки с волосами до плеч. На ней был чёрный жакет, чёрные брюки и чёрные кожаные туфли на низком каблуке.
     — Здравствуйте, миз Ван Хаузен, — сказал Эрик.
     Она постаралась ответить в такой же формальной манере — в конце концов, она ведь хотела отсюда выбраться.
     — Доктор Редекоп, — сказала она и вежливо кивнула.
     Эрик указал на женщину.
     — Это Сьюзан Доусон, агент Секретной Службы.
     Никки почувствовала, как её сердце забилось чаще.
     — Здравствуйте.
     — Сегодня в коридоре вы как будто узнали меня, — сказал Эрик.
     Никки кивнула.
     — Я знаю, что мы никогда не встречались, но…
     — Но вы знали обо мне разные вещи — или не обо мне, а о докторе Стёрджессе?
     На короткое мгновение она подумала, что стоит соврать: в конце концов, из-за того, что она показала им, что она воспринимает всякое такое, она и попала сюда. Но нет, нет, она должна им сказать; она должна как-то это исправить.
     — О вас, — сказала она, глядя на Эрика. — О Юргене я знаю лишь то, что знаете вы.
     Заговорила Сьюзан Доусон.
     — То, что случилось с вами, произошло ещё с несколькими людьми. Возникла некая связь между разумами. Мы хотим попытаться найти метод разорвать эти связи, но в данный момент мы должны признать их существование.
     Эрик кивнул.
     — Я также подвергся этому эффекту, как и агент Доусон.
     Никки затопила волна облегчения — это случилось не только с ней; как бы безумно это не выглядело, она не сошла ума. Внезапно она разозлилась.
     — Но если это произошло и с вами, то как вы могли со мной так говорить в первый раз? Как вы могли запереть меня здесь?
     Эрик развёл руками.
     — Мне очень жаль, Никки. Вероятно, я оказался связан с человеком, чьи воспоминания я читаю, в тот же самый момент, когда вы оказались связаны со мной. Но её воспоминания не всплывали у меня в голове, пока я её не увидел, а это было после нашей с вами встречи — во-первых, потому что мои мысли были слишком заняты здоровьем президента, а во-вторых, потому что мы оба работаем здесь, и я, и она; это здание — по большей части фоновый шум для нас обоих. Но для вас пребывание в больнице необычно, и виды и звуки этого места немедленно вызвали у вас в голове мои воспоминания.
     — О, — сказала Никки. — Но постойте! Значит ли это, что кто-то читает мои мысли?
     — Ваши воспоминания. Да. — ответила агент Доусон.
     — Но мои воспоминания — это личное! — сказала Никки.
     — Как и мои, — ответил Эрик. — Поэтому, гмм… не делитесь ими, пожалуйста, ни с кем другим…
     — Конечно, — сказала Никки. — Конечно. Но как долго это продлится?
     — Мы не знаем, — ответила агент Доусон.
     — Я хочу встретиться с тем, кто связан со мной, — заявила Никки.
     Сьюзан Доусон качнула головой.
     — Не думаю, что это было бы разумно. Некоторые из оказавшихся связанными уже были знакомы, и мы не можем ничего с этим поделать, но другие — незнакомцы, и я думаю, лучше всего, чтобы так оно и оставалось. Но, разумеется, вы можете покинуть психиатрическое отделение. У вас есть при себе телефон?
     — Да.
     — Дайте мне его номер, чтобы я могла вас потом найти. Вы можете свободно передвигаться в пределах больницы — в вестибюле есть кафетерий — но мы пока не позволяем никому покидать здание.

     — Леся, это Дэррил. У тебя всё хорошо?
     — У меня… У меня хорошо. Господи, Дэррил, а с тобой всё в порядке?
     — Да.
     — Ты слышал о Белом Доме? Господи…
     — Да, ужас. Просто… ужас.
     — Говорят, никто не пострадал, но…
     — Но пострадали все.
     — Я видела тебя по телевизору. Когда показывали, что происходит на Мемориале Линкольна. Я так тобой горжусь. Ты сейчас где?
     — По-прежнему в больнице.
     — Как… как дела у президента?
     — Он стабилен, но Сью заблокировала здание больницы. Леся, слушай, здесь происходит что-то супернеобычное. Это случилось со мной и с другими людьми. Мы… мы как-то читаем память друг друга.
     — Что?
     — Я знаю, что это звучит безумно, малышка. И не только звучит. Но это реально происходит. Поэтому я хочу, чтобы пошла в интернет и сменила пин-код нашего банковского счёта и все подобные вещи.
     — Но…
     — Просто сделай это. Ты не понимаешь? Кто-то ещё теперь их знает; я не знаю, кто именно. Но мы должны их сменить прежде, чем нас обчистят. Сделай это, и не выбирай значения, о которых я могу легко догадаться.
     — Дэррил, гмм… ты уверен, что с тобой всё в порядке?
     — Да, со мной всё хорошо. Я знаю, что это звучит бредово, но сделай это — и как можно быстрее.

     Такси высадило агента Секретной службы Дирка Дженкса в «Рейгане». Он расплатился с таксистом наличными, не стал ждать сдачи и не потребовал чека. Он оглядел табло вылета и отметил, что через шестьдесят две минуты вылетает рейс в «Ла-Гуардию[16]». После взрыва Белого Дома агенты ФБР уже наводнили аэропорт, но пока что не было никаких признаков массовой задержки рейсов, как это случилось одиннадцатого сентября.
     К кассе «Дельты» была очередь, но Дженкинс помахал удостоверением Секретной Службы и оказался впереди всех.
     — Ближайший рейс до «Ла-Гуардии», пожалуйста, — сказал он.
     — Обратный нужен? — спросила женщина за стойкой.
     — Нет. В один конец.

     Из отделения психиатрии Сьюзан Доусон отправилась в лабораторию доктора Сингха, которая, как она знала, находилась в шести дверях по коридору третьего этажа от его кабинета. Когда она вошла в лабораторию в первый раз, это было, как выразился Йоги Берра[17], дежа-вю снова и снова.
     Сингх разговаривал по телефону. Он быстро завершил звонок.
     — С кем вы разговаривали? — спросила Сьюзан.
     — С женой. А что?
     — Вы рассказали ей о сцепке памяти?
     — Конечно. Это же страшно интересно.
     — Лучше бы вы этого не делали, — сказала она. — Мы хотели разобраться с этим по-тихому.
     Он жестом указал на монитор компьютера, на котором был открыт Твиттер.
     — Вы что, запостили об этом в Твиттер?
     — Нет-нет. Я просто поискал там по словам «Лютер Терри», пока разговаривал с женой, и вот что вылезло.
     Сьюзан склонилась к монитору. Там было несколько сообщений о том, что раненого Джеррисона отправили сюда и пять сообщений об изоляции здания больницы. Но было также одно с таким текстом: «Странные вещи творятся в Мемориальной больнице Лютера Терри». В другом говорилось: «Сцепка воспоминаний в больнице Лютера Терри в Округе Колумбия». Кто-то ещё вступал в обсуждение со словами: «Я в Мемориальной больнице Лютера Терри. Кто-нибудь знает что-нибудь про телепатию?». Твиттер услужливо проинформировал Ранджипа, что появилось ещё четыре новых сообщения, удовлетворяющих критериям поиска. Однако вместо того, чтобы их открыть, он запустил новый поиск: «МБЛТ». Нашлось два твита. Один гласил: «видел женщину в #МБЛТ, напавшую на хирурга, который спас президента. Должно быть, демократка». В другом говорилось: «Слышал безумнейшую историю о чтении воспоминаний в МБЛТ. Кто-нибудь ещё?».
     — Чёрт возьми, — сказал Сьюзан. — Надо было прервать контакты с внешним миром.
     Но Ранджип покачал головой.
     — Агент Доусон, в городе произошёл теракт. Людям нужно оставаться на связи. Они нуждаются в этом на человеческом уровне: им нужно знать, что с их любимыми, кто бы они ни были, всё в порядке, и сообщить им, что с ними самими тоже всё в порядке.
     Сьюзан ничего не ответила; для этой ситуации не существовало инструкций и протоколов.
     — И в любом случае, — продолжал Сингх, — кроме больничной телефонной системы здесь сотни сотовых телефонов. И у пациентов, и у персонала. И, конечно же, сотни лэптопов, айпадов и тому подобного, не говоря уж про больничные компьютеры. К тому времени, как вы конфисковали бы их все, даже если бы нашли для этого законные основания, весь мир уже узнал бы о сцепке памяти. А на случай, если бомба взорвётся здесь — в конце концов, террористы знают, где находится президент, и что он всё ещё жив — вам бы хотелось, чтобы люди имели как можно больше средств коммуникации в надежде, что не все они будут выведены из строя электромагнитным импульсом.
     — Вы правы, — согласилась Сьюзан. В этот момент дверь кабинета Сингха открылась и вошёл Кадим Адамс. Сьюзан сразу его узнала, хотя…
     А вот это интересно. Не было ни малейшего сомнения, что это в самом деле Кадим; она легко опознала его по воспоминаниям Ранджипа. Но сейчас она смотрела на него своими собственными глазами агента и видела детали, которых Ранджип не замечал. Для начала, Ранджип понятия не имел, насколько высок был Кадим, но Сьюзан немедленно оценила его рост как шесть и один[18]; агентов учат точно оценивать рост даже сидящего человека. Она также отметила, что на нём надета футболка с рекламой «Брикерс» — рэповой группы, о которой Ранджип, надо полагать, никогда не слышал; что у него морщинистые мочки ушей и что он грызёт ногти.
     Воспоминание — её собственное — о книге одного из её любимых писателей вспыхнуло у неё в голове: «Надо полагать, вы недавно из Афганистана». Но то была другая война; она знала это, потому что это знал Ранджип — на самом деле Кадим воевал в Ираке.
     — Кадим Адамс, — сказал Сингх, — это агент Сьюзан Доусон. Как вы знаете, она из Секретной Службы.
     Кадим покачал головой.
     — Всё это дерьмо, что сейчас происходит. Я вижу его с вашей точки зрения — президент, истекающий кровью на ступенях, вы с ним в лимузине, вы смотрите на него, лежащего на операционном столе. Это был адский день.
     — Да уж, — сказала Сьюзан.
     — И… чёрт возьми, подруга! Вчера вечером тоже был просто ад, верно, агент Доусон? — Сьюзан почувствовала, что краснеет. Кадим продолжал: — Хотя, учитывая то, как хорошо я вас сейчас знаю, нам следует называть друга друга по именам, как ты думаешь… Сью?
     Ранджип взял со стола блокнот.
     — Я думаю, нам нужно начать всё это записывать. Агент Доусон читает мою память. Кадим, вы читаете память агента Доусон. И… — он помедлил.
     — И? — повторил Кадим.
     Ранджип посмотрел на Сьюзан, взглядом испрашивая разрешения.
     Сьюзан подумала об этом, потом сказала:
     — Не думаю, что я сейчас в состоянии скрывать что-либо от Кадима.
     Как только она это сказал, Кадим удивлённо выпучил глаза.
     — Господи! Мою память читает президент.
     Сьюзан знала, что отрицать это бессмысленно.
     Кадим посмотрел на Ранджипа.
     — Я знал, что кто-то читает, по вопросам, которые вы задавали, но… — Он покачал головой. — Без балды! Сам президент! — Он слегка улыбнулся. — Держу пари, он знает, что я за него не голосовал. Потом он посмотрел на Ранджипа. — А что насчёт вас, гуру? Кого читаете вы?
     — Доктора по имени Люциус Джоно, — ответил Ранджип и отметил этот факт на схеме, которую составлял.
     — А он читает агента по недвижимости по имени Никки Ван Хаузен, — сказала Сьюзан. Она жестом попросила блокнот и записала имя на схеме. — А Никки читает Эрика Редекопа, хирурга, который делал операцию президенту. Редекоп читает медсестру, Дженис Фалькони. — Она записала и эти имена. — Цепочка становится длиннее и длиннее — из чего возникает вопрос, а сколько всего людей подверглись воздействию. Агент Михелис не подвергся — он, похоже, был слишком далеко от вашей установки. Но сколько оказались поблизости?
     — Хороший вопрос, — сказал Сингх. Он проконсультировался со стоящим на столе компьютером. — Ха, — сказал он. — Хмм…
     — Что? — спросила Сьюзан.
     Ранджип подошёл к своей установке, мягкому креслу и геодезической сфере двух футов в диаметре.
     — Ну, — сказал он, — эта установка позволяет редактировать память, но зона её воздействия находится внутри этой сферы. Согласно диагностике, в момент электромагнитного импульса — а его определённо нельзя было предвидеть — поле расширилось, сохраняя свою сферическую форму. Оно должно было достичь тридцати двух футов в диаметре, так что можно предположить, что каждый, оказавшийся внутри этой сферы подвергся воздействию.
     — Это получается радиус восемнадцать футов, — сказала Сьюзан. — Достаточно, чтобы дотянуться до четвёртого этажа и вниз до второго, верно?
     — Именно, — ответил Сингх.
     Сьюзан задумалась.
     — Президент был там. — Она указала вниз и влево от себя. — А я была по соседству в смотровой галерее, — она указала влево от себя, затем повернулась к Сингху. — Вы уверены, что радиус воздействия не был больше? Уверены, что никто за пределами этого радиуса не подвергся воздействию?
     — Мы мало в чём уверены, — ответил Сингх. — Но размер поля прямо пропорционален энергии, потраченной на его создание, а оборудование зафиксировало величину броска напряжения в системном журнале. Если принять, что мы правы и что моё оборудование стало причиной всего этого, то да, я бы сказал, что воздействие ограничилось людьми, которые находились внутри этого пузыря.
     — Я не могу бесконечно удерживать сотни людей запертыми в больнице, — сказала Сьюзан.
     — Принимая во внимание размер пузыря, в нём не могло находиться больше одной-двух дюжин людей, — ответил Сингх. — Те, кто в этот момент находился в вестибюле или на пятом этаже и выше, вероятно, воздействию не подверглись. И тех на втором, третьем и четвёртом, что были более чем в паре комнат отсюда, также, вероятно, не задело.
     — Предполагая, что никто не перешёл на другой этаж, — сказала Сьюзан.
     — Э-э… да, — согласился Ранджип.
     — И всё же это сужает список подозреваемых, — сказала Сьюзан.
     — Подозреваемых в чём? — спросил Кадим. Но потом посмотрел на Сьюзан и кивнул. — А. Это про того, кто читает память президента. Надеюсь, ты скоро поймаешь этого гада, а, Сью?

Глава 13

     Дэррил Хадкинс и Марк Гриффин сидели в офисе охраны Мемориальной больницы Лютера Терри с Деанной Аксен, директором больничной охраны. Перед ними находился массив из двенадцати мониторов, расставленных в три ряда по четыре штуки в каждом. Одиннадцать мониторов занимались тем, чем обычно занимались: переключались между бесчисленными камерами наблюдения, установленными по всей больнице и прилегающей территории, включая площадь, соединяющую её на юге со станцией метро «Фогги-Боттом». Но двенадцатый — нижний левый — показывал материал, отснятый непосредственно до и непосредственно после того, как погас свет. Дэррил и доктор Гриффин составляли список тех, кто был внутри критического радиуса машины Сингха в ключевой момент, начиная с тех, кто был в операционной. Дэррилу казалось почти невозможным идентифицировать членов хирургической команды — у всех видны были лишь глаза. Гриффин, который в той или иной степени знал всех этих людей, справился лучше, и Дэррил записал их имена:
     Президент Сет Джеррисон
     Ведущий хирург доктор Эрик Редекоп
     Хирург доктор Люциус Джоно
     Кардиолог доктор Дэвид Дженьюари
     Анестезиолог доктор Кристина Ли
     Операционная сестра Энн Дженьюари
     Агент Секретной Службы Дэррил Хадкинс
     Далее они отсмотрели съёмку из коридоров рядом с операционной. Двое пациентов, чью операцию отменили, чтобы освободить операционную для Джеррисона, были там, как и медсестра, наблюдавшая за ними. Гриффин идентифицировал их как:
     Реципиент пересадки почки Джош Латимер
     Донор пересадки почки Дора Хеннесси
     Медсестра Дженис Фалькони
     Охранник Иван Тарасов
     Затем они обратили внимание на третий этаж, начиная со смотровой галереи над операционной:
     Главврач доктор Марк Гриффин
     Старший агент Секретной Службы Сьюзан Доусон
     И рядом с ней, в лаборатории Сингха:
     Ранджип Сингх, Ph.D.
     Рядовой Кадим Адамс
     Они продолжили, идентифицируя других людей на третьем и четвёртом этажах, включая некоторых посетителей больницы. Им помогал журнал, который вёл охранник на посту в вестибюле: там проверяли документы и данные вносили в журнал. Потребовалось значительное время, чтобы сравнить сотни лиц, прошедших через различные входы, с лицами, замеченными рядом с установкой Сингха, но в конце концов им удалось составить полный список людей, подвергшихся воздействию. Как выяснилось, лишь Сьюзан и Дэррил из всех агентов Секретной Службы оказались внутри сферы; остальные агенты находились севернее или южнее по коридору на втором этаже или внизу, на первом, охраняя входы в здание.
     Дэррил заговорил в рукав.
     — Хадкинс для Доусон. Сью, мы здесь закончили.
     — Здорово, — отозвалась Доусон. — Поднимайтесь в лабораторию Сингха. Комната 324.

     — «Благословен будь Аллах», — произнёс Мэнни Чонг, читая с экрана компьютера в доме Гордо Данбери.
     — Должно быть, Данбери был внедрённым агентом, — сказал Смит, худой федерал.
     — Но он работал в Секретной Службе два года, — сказал Чонг.
     Смит кивнул.
     — Чего-чего, а терпения им не занимать.
     — Никто пока не взял на себя ответственность за подрыв Белого Дома, — сказал Чонг, — но взрывное устройство было того же типа, что и перехваченное в Лос-Анджелесе, так что это, вероятно, Аль-Саджада.
     Кранц, второй федерал, посмотрел на него.
     — Но как им удалось завербовать стопроцентного американца типа Данбери? — Они все изучили досье Данбери до того, как явились сюда: он родился в Лоренсе, штат Канзас, и в школе получал грамоты за бейсбол и кросс.
     — Он бывший военный, — сказал Чонг. — Служил в Афганистане. Возможно, там его и завербовали.
     — Должно быть, посулили семьдесят две девственницы, — презрительно произнёс Смит.
     — Он не был бы первым солдатом, которого они обратили в свою веру, — сказал Чонг. — Многие из рядового состава чувствуют разочарование в США и не понимают, что они тут делают. Дайте им достаточно наркоты и денег, может быть, женщин, и… — Он указал на экран. — Но что бы Данбери ни собирался получить в раю, оно, по-видимому, и подтолкнуло его к покушению на Джеррисона. Вероятно, он заложил бомбу на Белом доме в свою последнюю смену на крыше, установив таймер так, чтобы она взорвалась вскоре после запланированного окончания речи Джеррисона.
     — Это была бы реально деморализующая акция, — сказал Смит, — после всех тех пинков по яйцам, что мы уже получили. Джеррисон произносит речь о том, как мы собираемся победить в войне против террора, и вдруг бац! — его убивают, а Белый Дом взрывают. Классика Аль-Саджады.
     — Ага, — согласился Кранц. — Но когда Джеррисон решил перенести свою речь к Мемориалу Линкольна…
     Чонг кивнул.
     — Таймер бомбы уже был установлен, и он не мог снова попасть на крышу до своей следующей смены в субботу. Гордо, должно быть, пришлось спешно разрабатывать план B. Но, будучи снайпером, он решил, что сможет застрелить Джеррисона во время его речи. Наверное, он подумал, что так будет даже лучше, на раз-два: Джеррисона убивают, когда он произносит речь о войне с терроризмом, а час спустя Белый Дом взлетает на воздух.
     Дом Данбери был невелик. Кранц обшаривал его, осматривал книжные полки, которые, насколько Чонг мог видеть, были заполнены в основном документальными трудами о войне и романами Тома Клэнси.
     Смит кивнул и сказал:
     — Думаю, когда Данбери услышал, как тот агент кричит, что президент ещё жив, то понял, что таки не станет мучеником — его задание убить президента провалено. Он, вероятно, даже не запланировал путей отхода из Мемориала Линкольна; решил уйти в сиянье славы. Такому, как он, мастеру-стрелку, вероятно, и в голову не пришло, что Джеррисон может остаться жив.
     — Полагаю, так, — согласился Чонг. — Но когда Джеррисон всё же выжил, Гордо запаниковал и побежал — в надежде уйти и найти иной способ получить своих райских девственниц.
     — Но теперь этот гад в аду, — сказал Смит.
     Чонг нашёл себе стул, уселся и посмотрел в окно на изменившийся мир.
     — А мы все разве нет?

     В год, когда семья Ранджипа Сингха переехала из Дели в Торонто, американское телевидение, которое проникало через границу в Канаду, было заполнено «Минутами двухсотлетия», прославлявшими прошлое Америки.
     Много лет спустя в Канаде появилась собственная серия похожих телепрограмм под названием «Минуты наследия». Сингх с теплотой вспоминал некоторые из них, к примеру, о канадце Джо Шустере, создателе Супермена, о палеонтологе Джозефе Бэрре Тиррелле, первооткрывателе костей динозавров в Альберте, о Маршалле Маклюэне, электрифицировавшем студентов Университета Торонто лекцией, в которой впервые прозвучало его «Форма есть содержание» и проникновенный монолог актрисы, игравшей Эмили Мерфи, первую женщину-магистрата в Британской Империи, боровшейся за право женщин Канады считаться субъектом права.
     Но серия, которая больше всего привлекла внимание подрастающего Ранджипа, была посвящена нейрохирургу Уайлдеру Пенфилду, выполнившему в 1934 году то, что впоследствии стало известно как «монреальская процедура». Касаясь электродами некоторых точек мозга пациента, Пенфилд, по-видимому, смог достоверно удалить некоторые специфические воспоминания. Фраза из «Минуты наследия» — «Чую запах подгоревшего тоста!», произнесённая изумлённой пациенткой, когда Пенфилд искал источник её непрекращающихся судорог, стала крылатой в Канаде, и Ранджип был настолько потрясён тем коротким фильмом, что в конце концов избрал карьеру исследователя памяти.
     Всё это вспомнилось Сьюзан Доусон, пока она дожидалась в лаборатории профессора Сингха Дэррила и доктора Гриффина. Как только они появились, она спросила:
     — Ну и каков счёт?
     Дэррил протянул ей список имён.
     — Девятнадцать, включая вас, меня, доктора Гриффина, присутствующего здесь профессора Сингха и… — он посмотрел на ещё одного человека, который находился в кабинете. — Вы ведь рядовой Адамс, верно?
     — Да, это я, — ответил Кадим.
     Дэррил кивнул.
     — Мы проверили и перепроверили: это все. Ваш беглец — Оррин Джиллетт — был единственным пограничным случаем; если подвергся воздействию и он, то всего получается двадцать.
     Сьюзан нахмурилась и повернулась к профессору Сингху.
     — Вы видите какую-нибудь систему в связях, которые мы уже установили? Что-нибудь вроде, скажем, вы связываетесь с тем, кто к вам ближе, независимо от того, видите вы его или нет? Или вы связываетесь… не знаю… с тем, кто ближе всего к вам по возрасту или чему-то ещё?
     Сингх пожал плечами — похоже, это стало его излюбленным жестом.
     — Я искал корреляции, но ничего не бросилось в глаза. Ясное дело, это не просто расстояние. К примеру, хирурги были гораздо ближе к президенту, чем рядовой Адамс. И если бы всё определялось расстоянием, то связи были бы двусторонними — A связывался бы с B, а B с A.
     — Значит, — сказал Марк Гриффин, вставая — он был на добрые десять дюймов выше Сьюзан и явно хотел воспользоваться преимуществом, которое давал его впечатляющий рост, — как только мы изолируем всех людей из этого списка, мы сможем снять блокаду здания и снова разрешить людям входить и выходить, верно?
     Сьюзан посмотрела на него снизу вверх — она терпеть этого не могла. Однако, надо полагать, нельзя стать главврачом крупной больницы, не выучив несколько приёмов психологического давления.
     — Пока мы не идентифицируем того, кто на самом деле читает память президента, я бы не хотела рисковать.
     — Агент Доусон, — сказал Гриффин, — записи покажут, что Мемориальная больница Лютера Терри немедленно подчинилась всем вашим требованиям. Наш персонал сотрудничал с вами по всем вопросам. Однако это не может продолжаться вечно; если необходимо, я обращусь к вашему руководству. Полагаю, это директор Хексли, верно? — Сьюзан пришлось отдать ему должное: он был в этом хорош — явно готовился к противостоянию. — Это больница. Мы обеспечиваем обширную территорию службой скорой помощи и амбулаторным лечением. Мы не можем оставаться закрытыми. И видит Бог, после того, что случилось сегодня, люди имеют право отправиться домой, к своим близким, и попытаться решить, как им жить дальше.
     — Они также имеют право на то, чтобы безопасность их страны была под защитой, — сказала Сьюзан.
     — Вероятно. Но вы не можете держать всех под замком, и мы должны снова начать принимать пациентов. У нас уже едва не случилась трагедия, агент Доусон: пациент, которого легко могли спасти здесь, едва не умер по пути в Бетесду, когда машину «скорой» перенаправили туда. И хотя нам невероятно повезло с тем, что при взрыве Белого Дома никто не пострадал, мы должны быть готовы к приёму жертв других терактов, которые могут произойти в Округе Колумбия.
     — Я вас выслушала, доктор Гриффин. Теперь вы послушайте меня. Мы постараемся сделать всё как можно быстрее; мы будем опрашивать каждого человека из списка, пока не выясним, кто из них связан с президентом. Но я не позволю вам открыть здание до того, как мы это сделаем, вы понимаете?
     Прежде чем Гриффин успел ответить, зазвонил «блэкберри» Сьюзан; рингтоном у неё была тема из «Внутри кольца»[19].
     — Доусон!
     — Здравствуйте, — произнёс мужской голос. — Меня зовут Дарио Соссо. Я агент ФБР, из группы в аэропорту «Рейган».
     — Да? — вскинулась Сьюзан.
     — Мы его взяли.
     Сьюзан шумно выдохнула. Как начальник смены президентской охраны она постоянно получала новости о ситуации на Мемориале Линкольна. Отсутствие Дирка Дженкса было замечено, и она приказала найти его и задержать. В конце концов, именно Дженкс должен был проверить лифт в Мемориале Линкольна перед прибытием Джеррисона; он запросто мог оказаться сообщником Данбери. И это Дженкс запустил лифт, когда Данбери раскрылся и попытался сбежать — по-видимому, получив результат, на который и рассчитывал: заставив Данбери упасть и разбиться насмерть.
     — Спасибо, — сказала Сьюзан. — То, что он бежал, достаточное доказательство его причастности, но сообщите мне, если на допросе выяснится что-то ещё.
     — Обязательно, — ответил агент ФБР. Сьюзан завершила звонок, оглядела окружающих её людей и внезапно осознала, что не в силах встретиться взглядом с Дэррилом Хадкинсом. Один агент-предатель — это само по себе очень плохо. Двое — уже заговор. И кто знает, сколько ещё людей участвовало в этом заговоре.

Глава 15

     Сьюзан рекрутировала профессора Сингха помогать ей опрашивать потенциально связанных людей; он опросит половину группы, она — другую половину. Они завершили бы опрос быстрее, если бы привлекли к нему других агентов Секретной Службы, но она не знала, кому из них она могла доверять. Сингх же, у которого, как она вспомнила, за плечами было достаточно курсов психологии, чтобы знать, как эффективно допросить человека, не имел от неё секретов, и она получала доступ к его воспоминаниям о каждом интервью сразу по его окончании; это было почти так же хорошо, как самой быть в двух местах одновременно.
     Следующей в списке Сьюзан значилась женщина по имени Рэйчел Коэн, работавшая в приходной кассе здесь, в Мемориальной больнице Лютера Терри; она оказалась на четвертом этаже, проходя как раз над лабораторией Сингха в момент, когда случился эффект сцепки памяти.
     — Я не понимаю, — говорила Рэйчэл с весьма несчастным видом. — В этом нет никакого смысла.
     — Мы все пытаемся его найти, — ответила Сьюзан. — Это был несчастный случай.
     — Но это же… Боже, это извращение. То есть, я и не знала, что что-то не так, пока вы мне не сказали.
     — Похоже, что чужие воспоминания не приходят, пока не сработает какой-то триггер, или вы сами о них не подумаете. Некоторые люди сразу понимали, что подверглись этому эффекту; другие, как вы, не знали об этом, пока я их не спросила напрямую.
     Рэйчел в смятении покачала головой.
     Но теперь, когда вы меня спросили, я уже не могу перестать вспоминать то, что знает он.
     — Он? — переспросила Сьюзан, подаваясь вперёд. — Вы знаете его имя?
     — Конечно. Оррин.
     Вероятность того, что Орринов окажется двое, Сьюзан оценивала как весьма низкую, но всё же спросила:
     — А фамилия?
     — Джиллетт.
     Сьюзан надеялась, что не дала отвращению отразиться на лице; Оррин Джиллет был тем самым адвокатом, который пытался бежать в самом начале изоляции. Для пущей уверенности она задала Рэйчел несколько вопросов о Джиллетте: имена его адвокатских партнёров, какую он закончил юридическую школу и прочее, а потом сверила эту информацию с его личный веб-сайтом.
     — Как… как долго это… продлится? — спросила Рэйчел, когда Сьюзан закончила.
     — Честно? Ни малейшего понятия.
     Рэйчел снова покачала головой.
     — Это так странно. Господи, мне так неловко. Ну, то есть, он ведь мужчина, вы понимаете? Я часто задумывалась о том, каково это, быть не женщиной, а мужчиной…
     — Может быть, когда всё это закончится, вы напишете об этом книгу, — предложила Сьюзан.
     Рэйчел как будто бы задумалась.
     — Может быть, когда закончится. Это… это интересно. — И потом, словно бы про себя, добавила: — Он интересный.
     — О’кей, — сказала Сьюзан. — спасибо вам за сотрудничество, мисс Коэн. Мы пока сохраняем в больнице режим изоляции, однако оставьте мне номер своего телефона, чтобы я могла вас быстро отыскать в случае надобности.
     Рэйчел продиктовала номер и покинула кабинет Сингха. Сразу после этого наушник Сьюзан зажужжал.
     — Хадкинс — Доусон.
     — Говори, Дэррил.
     — Мы разыскали девятнадцать из двадцати человек, — сказал голос у неё в ухе. — Но один, похоже, успел покинуть здание до того, как вы установили блокаду.
     — Чёрт, — сказала Сьюзан. — Кто?
     — Бесси Стилвелл, женщина, навещавшая сына. И я — тот, кто её читает — что, я должен сказать, очень странно. Она приехала из Паскагулы, штат Миссисипи — по крайней мере, это я смог вспомнить.
     — Ты знаешь, с кем связана она?
     — Нет. И я не уверен в том, куда она пошла; я пытаюсь вспомнить, но это просто не вспоминается. Я только что ходил к её сыну, Майклу Стилвеллу, но он мало на что годится — пережил серьёзный инфаркт. Он понятия не имеет, куда она сегодня собиралась.
     — Если ты с ней связан, то почему ты не можешь просто этого вспомнить?
     — Я спрашивал об этом Сингха. Он говорит, что это, возможно, из-за возраста — как сказал её сын, ей восемьдесят семь. Бесси сама с трудом припоминает разные вещи; это не старческое слабоумие или что-то такое, просто возраст. Сингх полагает, что со временем ситуация улучшится; возможно, я смогу переиндексировать её воспоминания, пользуясь возможностями молодого мозга. Но пока… скажем так, теперь я знаю, что чувствует моя бабушка, когда пытается что-то припомнить. Это вгоняет в отчаяние.
     — В каком отеле она остановилась?
     — Не в отеле. Она поселилась в квартире сына. У меня есть адрес, и я отправил столичную полицию наблюдать за ней.
     Сьюзан не хотелось впадать в паранойю — и она знала Дэррила уже четыре года — но всё-таки выглядело подозрительно, что, по его утверждению, он одновременно не связан с Джеррисоном и при этом имеет проблемы с подтверждением того, что он связан с кем-то другим. И всё же:
     — Поняла, — сказала Сьюзан. — Но найдите её. Кстати, Рэйчел Коэн связана с Оррином Джиллеттом — можешь сказать Сингху внести это в схему? Я, думаю, пообщаюсь с Джиллеттом прямо сейчас — лучше это делать в каком-то порядке. Можешь сходить к нему и привести в 312-ю? Я его заперла в 424-й.
     — Понял, — ответил Дэррил.

     Рэйчел Коэн заинтересовал Оррин Джиллетт, мужчина, к памяти которого она подсоединилась. Адвокат — и при том богатый. Определённо хороший старт! И красивый тоже, если верить его собственным воспоминаниям о фотографии на водительских правах и в паспорте. Не то чтобы он думал о себе как о красавце — но фотографии показывали именно это: копна светло-каштановых волос, прекрасные карие глаза за круглыми очками без оправы. И всё-таки Рэйчел хотелось взглянуть самой, и…
     И у неё в голове возникло ещё одно воспоминание — о чернокожем лысом агенте Секретной Службы, который пришёл его забрать и… да, да… привести его сюда, и…
     И этому воспоминанию, должно быть, было всего минута или две, потому что вот он идёт, идёт по коридору, и…
     И Оррин Джиллет был просто отпад. Она обнаружила, что взволнованно произносит «Привет!», словно при виде старого друга — которым, в некотором смысле, он для неё и являлся.
     Он удивлённо посмотрел на неё, но затем улыбнулся обворожительной белозубой улыбкой.
     — Привет, — сказал он. — Доброго дня. — У неё возникло странно чувство, что его голос звучит как-то не так — такое же, вдруг осознала она, какое возникает, когда слышишь собственный голос в записи; она помнила его голос таким, каким он сам его слышит, резонирующим в носовых пазухах. — Мы знакомы? — добавил он.
     — Нет, — сказала Рэйчел. — Но я вас знаю.
     В его голосе, по-прежнему обворожительном, прозвучала растерянность.
     — Я не понимаю.
     Рэйчел кивнула на дверь кабинета, в котором расположилась агент Доусон.
     — Сейчас поймёте.
     Рэйчел знала, что ей надо вернуться за свой стол, но работа практически застопорилась, потому что многие сотрудники по-прежнему пребывали в прострации по поводу покушения на президента и разрушения Белого Дома; люди просто сидели за столами и пялились в пространство, или беззвучно плакали, или бесконечно болтали друг с другом, пытаясь найти во всём этом смысл.
     Так что вместо того, чтобы удалиться по коридору, Рэйчел уселась в зоне ожидания неподалёку от кабинета агента Доусон. Если её собственный опыт можно было принять во внимание, то Оррин Джиллетт должен был появиться оттуда минут через двадцать.
     Всякий раз, как Рэйчел обдумывала сотрудничество с новой компанией, она устраивала маленькое испытание. Она вводила в Гугл название компании со словом «отстой». Каждый из корпоративных гигантов имел своих ненавистников: «Майкрософт отстой» возвращал 285000 результатов, «Федерал Экспресс отстой» — 580000, а «Дисней отстой» — целых два миллиона. Но для бизнесов местного уровня или малоизвестных интернет-компаний она находила этот метод полезным барометром.
     Точно так же, когда она собиралась начать с кем-то встречаться, она искала его имя вместе со словом «козёл». Поиск по «Деван Гули козёл» позволил ей остановиться буквально в шаге от пропасти!
     Но сейчас, в данном конкретном случае, у неё было нечто даже лучшее, чем Гугл. У неё не было сомнений в том, что Оррин Джиллетт привлекателен. И он казался хорошим парнем: у него была тёплая, дружеская улыбка и зубы, которые либо не видели избытка кофе, колы или табака, либо были отбелены, и…
     Ах да, отбелены. Зум-процесс, если точно. Обошёлся ему в шесть сотен баксов.
     Но он не курил со школы, не любил газированных напитков, а кофе пил во вполне средних количествах. Но в детстве его лечили тетрациклином, и от этого зубы немного покоричневели, и он стеснялся этого многие годы. И поэтому решил исправить эту проблему.
     Рэйчел подумала насчёт подружек, но на память ничего не пришло. Потом — ну, он же такой красавчик, и безупречно одет с головы до пят! — она подумала о сердечном друге. Однако в этот раз её посетили мысли лишь о её собственных бывших, последний из которых покинул её жизнь — или, по крайней мере, её постель — десять месяцев назад.
     Кстати, раз речь зашла о бывших… О!
     Мелинда.
     И Валери.
     И Дженнифер.
     И Франка.
     И Анна-Мари.
     И эта сучка Наоми.
     Она подумала о них, но…
     Нет, так не получится. Она не могла думать о них коллективно; она должна была выбрать одну и думать только о ней. Скажем, Валери.
     Ага. Блондинка. Карие глаза. Большая грудь. Рэйчел опустила глаза на собственный бюст: ну, второй или третий размер — это неплохо. И… ох ты ж! Наша Вэл любила немного погрубей, верно? Но…
     Но Оррин вообще-то не любил. Он пытался играть эту роль, потому что Вэл его об этом просила, но…
     Ага, фактически это и было причиной, по которой они расстались.
     Она попробовала другую. Дженнифер.
     Гммм. Длинные прямые волосы, голубые глаза и… очень волевой подбородок…
     О Господи! Это же Дженнифер Энистон! Оррин встречался с Дженнифер Энистон!
     Да нет. Бред какой-то. Энистон живёт в Лос-Анджелесе и встречается с кинозвёздами, и…
     Конечно. Когда она думает о Дженнифер сейчас, её фамилия Синклер, а не Энистон. Но Рэйчел представила себе единственную длинноволосую голубоглазую Дженнифер, которую знала сама, вернее, о которой знала — и, конечно же, персонажа, роль которого прославила Эннистон больше всего, звали Рэйчел.
     Дженнифер и Оррин встречались лишь пару месяцев. И, по крайней мере, по воспоминаниям Оррина, расстались они по-хорошему — хотя с тех пор он ни разу не слышал о миз Синклер.
     Рэйчел взяла журнал — редакционная статья, как и во многих журналах последнего времени, была посвящена волне террористических атак; фотография на обложке изображала дымящиеся развалины «Уиллис-Тауэр», здания, которое Рэйчел всегда называла «Сирс-Тауэр»[20] до того, как оно рухнуло. Но она не стала надевать очки, хотя считала, что её новая пара с розовато-лиловой оправой выглядит на ней потрясающе. Вместо этого она уставилась на страницу расплывающихся букв и сосредоточилась на прошлом Оррина.
     Проститутки.
     Воспоминание пришло об уличных девках, фланирующих вдоль обочин в неблагополучных районах, но не о прямых контактах с ними. Хотя эти воспоминания перешли в воспоминания о стриптизёршах, а за прошедшие годы он перевидал их много, в основном, развлекая клиентов. Лучшим в Вашингтоне заведением он считал клуб «Стадион».
     Она перевернула страницу; тут была реклама какого-то лекарства и…
     Изнасилование.
     Ничего.
     Я знаю, она сказала, что не хочет, но ты всегда можешь определить…
     Ничего.
     И, наконец, для полной уверенности…
     Я могу быть настоящим козлом, когда дело доходит до…
     Она сделала глубокий вдох и подняла взгляд на окрашенную в однородный бледно-зелёный цвет стену.
     …до этих мерзких торговцев по телефону, которые звонят во время ужина.
     Рэйчел улыбнулась, положила журнал, сложила руки на груди и принялась ждать.

Глава 16

     — Спасибо, Дэррил, — сказала Сьюзан агенту Хадкинсу, когда он ввёл Оррина Джиллетта в кабинет.
     Дэррил кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Сьюзан повернулась к адвокату.
     — Мистер Джиллетт, вы весьма торопились покинуть здание сегодня утром, — она по-прежнему сидела в кресле на колёсиках за столом в форме почки. Джиллетт занял место напротив.
     — Да, как я и сказал, у меня была встреча. — Он посмотрел ей в глаза и добавил: — Важная встреча.
     — Мне очень жаль, — сказала Сьюзан тоном, который, как она надеялась, даст понять, что это не так; она до сих пор была зла на этого клоуна. — И всё же позвольте задать вам несколько вопросов. Вы можете сказать, что вы делали в больнице?
     — Я навещал друга, моего партнёра по юридической фирме. Он вчера попал в аварию.
     — И где вы были в момент, когда погас свет?
     — В коридоре. Я только что вышел из палаты моего друга.
     — И скажите, мистер Джиллет, не испытывали ли вы чего-либо необычного начиная с 11:06 сегодня утром?
     — Испытывал, — сказал он. — Агент Секретной Службы наставляла на меня пистолет.
     Сьюзан поневоле восхитилась его дерзостью. Она позволила себе лёгкую улыбку.
     — Я имею ввиду, помимо этого.
     — Нет.
     — Никаких необычных мыслей?
     Джиллетт прищурился.
     — О чём вы говорите?
     — Именно об этом: какие-нибудь неожиданные видения, или воспоминания, или… ?
     — Это очень странный вопрос, — сказал Джиллетт.
     — Да, это так, — ответила Сьюзан. — У вас есть на него очень странный ответ?
     Джиллетт развёл руками.
     — Что вы хотите, чтобы я сказал?
     — Ну, в здании находится президент Джеррисон, и…
     — Да, я знаю.
     Сьюзан пропустила было эту фразу мимо ушей; в конце концов, в больнице множество телевизоров и сотни смартфонов, с помощью которых можно получать новости, не говоря уж о докторах и медсёстрах, сплетничающих о происходящем. Но что-то в тоне, с которым Джиллетт произнёс «Я знаю» остановило её.
     — Откуда? — спросила она. — Откуда вы это узнали?
     Он выглядел так, будто в нём происходит какая-то внутренняя борьба — пытался решить, как многим он может поделиться. Она снова спросила:
     — Как именно вы об этом узнали?
     Наконец, Джиллетт кивнул.
     — Ладно, хорошо. Вы упомянули видения. В общем, было такое — я словно бы в коридоре, и президента везут в хирургию. Я был… у меня был пистолет, но я вам клянусь, мисс Доусон, я не имею никакого отношения к тому, что случилось с президентом. Там ещё были два человека на каталках, пожилой мужчина и женщина помоложе, и ещё медсестра — простите, очень фигуристая медсестра — и…
     Сьюзан на мгновение задумалась. С двумя пациентами в коридоре был охранник; она уже узнала, что у этих двоих была запланирована операция по пересадке почки, и охранника вызвали на случай, если они начнут возмущаться тем, что их выпнули из операционной, чтобы освободить её для Старателя. Она заглянула в свои записи в поисках имени охранника.
     — Иван Тарасов — вам это имя что-нибудь говорит?
     — Да, — сказал Джиллетт. Потом, оживлённо: — Да! Не знаю, откуда, но я знаю о нём всё. Он работает здесь охранником четыре года, у него жена Салли и трёхлетняя дочь Таня.
     Сьюзан задала ему ещё несколько вопросов, чтобы удостовериться, что он связан с Тарасовым. Когда она закончила, Джилетт спросил:
     — Так что, теперь я могу покинуть больницу?
     — Нет, — ответила Сьюзан. — Простите, но вам придётся здесь задержаться.
     — Послушайте, если вы не собираетесь предъявить мне обвинение…
     — Мистер Джиллетт, — резко оборвала его Сьюзан, — Я не обязана предъявлять вам обвинение в чём бы то ни было. Это дело касается национальной безопасности. Поэтому вы будете делать то, что я вам скажу.

     Эрик Редекоп шёл по вестибюлю больницы и больше всего на свете хотел оказаться дома. Он был измотан и…
     И, будь оно проклято, продолжал читать воспоминания Дженис Фалькони. Он этого не хотел. Совершенно не хотел. Да, ему льстило — и стало приятной неожиданностью — что она находит его привлекательным. Но он чувствовал себя словно подглядывающим за ней, за её жизнью, словно какой-то извращенец. То, что они оба работали в больнице, ещё больше ухудшало дело: здесь так многое оказывалось триггером для обращения к её воспоминаниям. Вот эта краска на стене коридора: он никогда раньше толком её не замечал, но она много раз останавливалась и рассматривала её. Конечно: он ведь знает, что у неё душа художника. А вот этот санитар, что идёт навстречу, имени которого он никогда не знал — это Скотт Эдвардс, который всё время старался попасться Джен на глаза.
     Ему не нужно было знать всё это. Ему не нужно было знать даже часть. Но он знал всё: на каждый вопрос, о котором он задумывался, ответ моментально появлялся у него в голове. Сколько она зарабатывает, когда и где она потеряла девственность и — о Господи — что она чувствует во время менструальных спазмов. Он не задумывался об этом — какой мужчина задумывается? — однако вид настенного календаря вон там вызвал в памяти информацию о том, что её период только что завершился и это привело к воспоминанию о болях.
     Он пытался не думать ни о чём слишком интимном, но это оказалось невозможно. Когда он приказывал себе не интересоваться её сексуальной жизнью, это имело такой же эффект, как интересоваться её сексуальной жизнью: немедленно вызвало воспоминания о ней и её муже Тони и…
     Проклятье.
     Тони, проталкивающийся в неё, хотя она ещё сухая…
     И его неспособность удержаться от практически немедленной эякуляции.
     И то, как он скатывается с неё, и укладывается набок, полностью игнорируя её после акта, оставляя её печальной, разобиженной и неудовлетворённой, и…
     Чёрт, чёрт, чёрт! Он не хочет знать ничего из этого, и…
     А теперь он проходит мимо женского туалета, и…
     О Боже, нет.
     Но это пришло к нему.
     Она, здесь.
     Ночью.
     Никого вокруг.
     И…
     И Дженис — медсестра, и имеет доступ к разного рода лекарствам, включая те, что заставляют боль отступить, а она так долго испытывала боль из-за Тони. Он увидел её татуированную руку, вспомнив её гораздо более детально, чем когда видел её собственными глазами, узнал узор полосок на тигре, положение его когтей, блеск глаз. Он знал это тату как — ну да, пошлое клише — как собственную ладонь. Но в этой ладони был зажат шприц, и Дженис делала инъекцию самой себе.
     Сначала он попытался обшарить её память в поисках сведений о том, что она страдает диабетом, но…
     Но нет. Он знал, что он видит, что он вспоминает. Она кололась. Чтобы сделать жизнь терпимой, чтобы пережить ещё один день.
     Он ей сочувствовал. Он знал, что наркозависимость — не редкость среди врачей и медсестёр, но он, чёрт возьми, не желал знать её секреты. И вообще-то он обязан был об этом сообщить, только…
     Только о чём бы он сообщил? Что ему кажется, что он помнит, как она делала себе инъекцию? Она не делилась с ним добровольно этой информацией, и он не натыкался случайно на улики. Всё было лишь в его голове.
     Он продолжил шагать по больничным коридорам, ненавидя себя за вторжение в её личную жизнь и желая, чтобы всё это закончилось.

Глава 17

     Оррин Джиллет вышел из комнаты, в которой агент Доусон проводила интервью. Рэйчел Коэн закрыла журнал и вернула его на маленький столик рядом с её креслом, подошла к нему и улыбнулась своей самой приятной улыбкой.
     — Привет, — сказала она.
     Оррин явно удивился тому, что она всё ещё здесь.
     — О, привет, — ответил он. Это было далеко не так тепло, как в первый раз. — Насколько я понимаю из того, что вы раньше сказали, вы — та, что читает меня, верно?
     Рэйчел кивнула.
     — Верно. Не хотите пойти куда-нибудь пообщаться?
     — Из больницы пока никого не выпускают.
     — Нет. Но внизу, в вестибюле есть кафетерий. Можно и съесть чего-нибудь.
     — Ладно, — ответил Оррин, но как-то рассеяно.
     — О’кей, — ответила она. — Одну секунду. — Она отошла к ближайшему питьевому фонтанчику и склонилась над ним; при этом джинсы туго натянулись на ягодицах. Бросить на него взгляд из такой позы было трудновато, но — да — Оррин оценивающе смотрел на неё. Она позволила себе улыбку, которую он не мог видеть, потом вернулась к нему.
     — Ну что, идём?

     Питер Муленберг и полдюжины старших стратегов изучали прогнозы погоды для районов нанесения ударов. Дверь открылась, и вошёл адъютант.
     — Простите, господин министр.
     — Да? — ответил Муленберг.
     — Я только что говорил по телефону со старшим агентом Секретной Службы в Лима-Танго, Сьюзан Доусон. Они улучшают контроль над тамошней ситуацией. Да, стало ясно, что кто-то читает воспоминания Джеррисона, но они такие же, как воспоминания любого другого человека. Пока что-нибудь не спровоцирует конкретное воспоминание, вы даже не будете знать, что имеете доступ к чужой памяти. Нужен некий триггер, чтобы её включить.
     Муленберг взглянул на дисплейную стену; позывной CVN-74, обозначавший авианосец «Джон К. Стеннис», сдвинулся немного ближе к назначенной позиции.
     — Хорошо, — сказал Муленберг, — будем надеяться, что, кто бы он ни был, не будет читать газет и смотреть новостей от сего момента и до часа ноль, потому что я лично не могу видеть всё это и не подумать, что пора бы уже кому-то что-то сделать — а подумав так, он сразу узнает, в чём это «что-то» состоит, верно?
     — Да, господин министр, — ответил адъютант. — Полагаю, так.

     Кадим Адамс знал, что президент Джеррисон постоянно находится в своей палате в реанимации. Но по натуре он был очень общительным человеком; Кадим довольно часто видел это по телевизору. Ему наверняка одиноко. Лежать в больнице вообще несладко, Кадим знал это по собственному опыту. Но, более того, Джеррисон был политиком; он не сможет устоять перед возможностью устроить фотосессию. Даже пронзённый пулей террориста президент найдёт время повидать ветерана Иракской войны, сделать фото, как он пожимает молодому человеку руку и — да, Кадим был знаком со статистикой — принимая во внимание, как плохо за него голосовали афроамериканцы, появиться в газетах поздравляющим чернокожего солдата будет для него лучшим из вариантов.
     И поэтому он пошёл в кабинет доктора Сингха и терпеливо дождался у закрытой двери, пока из неё выйдет тот, кого Сьюзан Доусон сейчас допрашивала. Прежде чем к ней привели кого-то ещё, он вошёл.
     Сьюзан выглядела немного обеспокоенной.
     — Привет, Кадим.
     — Он улыбнулся так тепло, как только смог.
     — Привет, Сью.
     Она не улыбнулась в ответ.
     — Это страшно неловко, что ты помнишь всё, что помню я.
     — Прошу прощения, что выделывался сегодня утром. Я не хотел совать нос.
     Она кивнула.
     — Полагаю, это не страшнее того, что я делаю с разумом профессора Сингха. Я лишь надеюсь, что эти сцепки не навсегда.
     — Не знаю, — сказал Кадим. — Это было бы здорово, в каком-то смысле. Я никогда не учился в колледже. Но теперь у меня типа есть образование — всё, что вы помните из своих занятий, я тоже могу вспомнить. Не думаю, что выбрал бы своей специальностью географию, но сейчас я знаю вещи, которых никогда не знал.
     — Надо полагать, — сказала Сьюзан. — Так, Кадим, чем я могу тебе помочь?
     — Мэм, — сказал он, — я хотел попросить об одолжении.
     Она слегка наклонила голову, по-видимому, отметив, что он перестал называть её фамильярным «Сью».
     — Я слушаю.
     — Президент, он ведь прямо под нами, верно?
     На мгновение у неё стал такой вид, будто она собралась это отрицать — рефлекторная реакция на угрозу безопасности — но в этом не было смысла; в выпусках новостей упоминалось, что он на втором этаже. Она кивнула.
     — Я бы хотел с ним увидеться. Познакомиться с ним. Ну, вы знаете. Что-то, о чём потом можно будет рассказать внукам.
     Кадим не сомневался, что Сьюзан или один из её помощников уже изучили его послужной список в мельчайших деталях. Они знают, что он — образцовый солдат и даже имеет некую степень допуска из-за оружейных систем, с которыми имел дело. Не было совершенно никаких причин считать, что он может представлять собой угрозу.
     — Он всё ещё очень слаб. Он в реанимации.
     — Я знаю, мэм. И я знаю, что вы его видите каждый день уже много лет. Но для парня вроде меня — у меня никогда не будет другого шанса. А для меня это так много значит.
     Агент Доусон не ответила сразу, и поэтому Кадим добавил, улыбнувшись так умильно, как только смог:
     — Пожа-алуйста, мэм!
     Он подозревал, что она оценивает свою новую реальность: то, что он будет знать, действительно ли она пыталась устроить для его аудиенцию; что она не сможет просто сказать ему, что спрашивала, но кто-то уровнем выше всё запретил. Наконец, она кивнула.
     — Я посмотрю, что можно сделать.

     Сет Джеррисон интересовался кодами с тех самых пор, как наткнулся на классическую книгу Герберта Зима «Коды и тайное письмо» в школьной библиотеке, когда ему было десять. Зим описал множество способов сокрытия письменной коммуникации: всё от языковых уловок типа поросячьей латыни или оппиша[21] до способов приготовления невидимых чернил из лимонного сока. Он также продемонстрировал массу систем подстановочного шифрования; метод шифрования с помощью крестиков-ноликов долгое время был у Сета любимым.
     Вскоре после прочтения книги Сет изобрёл собственную систему шифрования, которую назвал «код 13».Он пользовался ею чтобы обмениваться со своим другом Дунканом Эллерсли секретными сообщениями о Бренде Джексон, которую оба считали самой красивой девочкой в классе. Одно из сообщений, которое он помнил, как составлял, выглядело так:
     3-6-4
     ELBHA DROQB WGBEB XXBLX NDHUI Y!
     Зим рекомендовал объединять буквы в группы по пять, иначе длина слова может дать намёк на его значение; он также предлагал использовать только заглавные буквы, чтобы труднее было обнаружить имена собственные.
     Ключом для «кода 13» являлись любые три числа, в сумме дающие 13; их помещали в начало сообщения. Получатель должен будет выписать буквы алфавита в три парные колонки, длина которых соответствует этим трём числам. Для ключа 3-6-4 получатель должен составить шифровальную таблицу такого вида:

[]

     И потом он воспользуется этой таблицей, чтобы заменить соответствующие буквы и получить исходный текст сообщения. Таким образом:
     ELBHA DROQB WGBEB XXBLX NDHUI Y!
     превращается в:
     BREND ALIKE SMEBE TTERT HANYO U!
     Или, после корректировки пробелов и исправления регистра:
     Brenda likes me better than you![22]
     Ха! Отличное «Выкуси!», доставленное в закодированном виде. Сет обожал посылать записки, которые только они с Дунканом могли прочесть.
     Но это было тогда. Теперь нет ни секретности, ни секретов. Он не может зашифровать свои мысли и…
     Ну, да, предполагается, что они и так в некотором роде зашифрованы — он слышал, как Сингх говорил об этом. Хранятся только обрывки и кусочки. Фактически, это было похоже на «код 13» — даже после декодирования сообщения получатель должен переформатировать его, добавив к нему свои соображения по поводу того, где должны стоять пробелы и сделать все буквы строчными кроме тех, что по смыслу должны остаться заглавными. Что бы ни вспоминал тот, кто читает его память, это будет отфильтровано через его или её жизненный опыт, в результате чего получится не вполне то же самое, что вспомнил бы сам Сет — но это будет достаточно близко, чтобы нанести вред.
     И вред немалый. Тот, кто получит доступ к его памяти, узнает, на какие законы он собирается наложить вето, какие предвыборные обещания он собирается нарушить, что он на самом деле думает о спикере Палаты представителей.
     И всё же все это, так или иначе, мелочи. Однако если слишком рано распространятся новости об Операции «Встречный удар», то будут огромные потери с американской стороны. Он немного повернул голову — это оказалось больно — и выглянул в большое окно. У окна сидела постоянно присутствующая при нём медсестра, а за ней сквозь стекло, сейчас, как ему сказали, усиленное пуленепробиваемым слоем, он увидел столб серого дыма. Этот дым содержал пепел его одежды, его книг, всех вещей его жены и бесценных реликвий американской истории: стола «Резолют», столетних картин маслом, обстановки спальни Линкольна и многого другого.
     Он не был чудовищем; никто из тех, кто готовил «Встречный удар», им не был. Они были просто людьми — мужьями и жёнами, отцами и матерями, сыновьями и дочерями — у которых лопнуло терпение. Даже до сегодняшних терактов.
     Он вспомнил анекдот, ходивший по интернету осенью 2001 года: «В чём разница между Осамой бен Ладеном и Санта Клаусом?» И ответ, который казался таким смешным тогда, когда люди бесконечно пересылали этот анекдот друг другу: «К Рождеству Санта Клаус по-прежнему будет здесь».
     Но Бен Ладен прожил ещё целый десяток лет. Как показали сегодняшние события, легче всадить пулю в президента Соединённых Штатов, чем ликвидировать религиозного фанатика, особенно если у него могущественные друзья.
     Сет двадцать лет преподавал историю. США имели шанс — короткое окно возможности, в течение которого они могли нанести превентивный удар по Советскому Союзу, стерев его с карты мира. Правительству тех времён — администрации Джона Кеннеди, а затем Джонсона — не хватило духу. И вместо этого США десятилетиями жили в страхе перед первым ударом Советов и тратили триллионы — триллионы! — на гонку вооружений.
     И сейчас то же самое.
     Сан Франциско.
     Филадельфия.
     Чикаго.
     И теперь Вашингтон.
     Вся страна — вся планета — живёт в страхе.
     Он смотрел, как дым поднимается и клубится.

Глава 18

     Сьюзан завершила ещё одно интервью, поговорив с Дорой Хеннесси, женщиной, которая оказалась в больнице, чтобы отдать своему отцу почку. Сью посетила уборную, потом зашла в лабораторию Сингха, где он проводил свои интервью. Кряжистый белый мужчина как раз выходил, когда она туда пришла.
     — Есть мысли о том, как разорвать эту связь? — спросила она Сингха.
     — Я даже не знаю, что её вызвало, — ответил канадец. — Ну, то есть, память — она ведь химическая. Она основана на молекулах, перебрасываемых через синаптическую щель от одного нейрона к другому. Как память может преодолевать расстояния в несколько метров — это выше моего понимания. — Он покачал головой. — Именно поэтому большинство людей с научной подготовкой считают телепатию надувательством: ваш мозг не испускает ничего такого, что могло бы быть считано на расстоянии.
     — А как же мозговые волны? — спросила Сьюзан, присев на стул для подопытного рядом с суставчатой штангой с укреплённой на ней геодезической сферой.
     — Не существует никаких мозговых волн в том смысле, что вы думаете, — ответил Сингх. — Мозг не излучает электромагнитных сигналов так, как это делает Wi-Fi раутер или радиостанция. И даже если бы излучал, сигнал был бы слаб, и ещё более ослабевал бы, как и все сигналы, на расстоянии — обычно согласно закону обратных квадратов. На втрое большем расстоянии интенсивность сигнала падала бы в девять раз. Вы бы и не заметили, как любой такой сигнал потерялся бы в фоновом шуме всех других сигналов.
     — Тогда что регистрирует ЭЭГ, если не мозговые волны?
     — Ну, она действительно регистрирует мозговые волны — но, как я сказал, этот термин наводит на неверные идеи. Видите ли, мозг содержит миллиарды нейронов. Когда один нейрон получает сигнал от соседа, он может ответить, испустив ионы — то есть заряженные атомы, верно?
     Сьюзан кивнула.
     Сингх продолжал.
     — Ионы с одноимёнными зарядами отталкиваются, и когда группа соседних нейронов испускает группу одноимённо заряженных ионов, они все расталкивают друг друга в стороны, создавая физическую волну в материале мозга, имеющем консистенцию пудинга. ЭЭГ измеряет эти самые волны в момент, когда они ударяются о череп.
     — Ох.
     — Так что, как видите, нет способа читать мозговые волны через большой пространственный промежуток.
     — Вашу мать звали Гурни́т, а отца Манви́р.
     Сингх склонил голову.
     — Признаю, что у меня нет объяснения тому, что вы это знаете.
     — То есть, я сейчас… где-то в шести футах от вас?
     — Около двух метров, да.
     — И этот закон квадратных обратов, что вы упоминали…
     — Обратных квадратов.
     — Если я пойду на дальний край здания, сигнал должен ослабнуть практически до нуля, верно?
     — Это здание в длину… не знаю, метров сто вдоль своей длинной стороны. Так что да, если мы будем на разных концах здания, то мощность сигнала будет примерно один поделить на сто в квадрате или одна десятитысячная от текущего, исходя из предположения, что сигнал действительно есть и он излучается во всех направлениях.
     — А что если нет? Что если связь — это именно связь, ну, типа, как линия, проведённая между вами и мной?
     Сингх встал и повернулся вокруг себя.
     — И как бы такая связь при этом поддерживалась? Какой механизм мог бы удерживать некий луч всё время направленным из моей головы на вашу, или из вашей на голову рядового Адамса? Это немыслимо.
     — Хорошо. И всё же давайте проверим. Я попытаюсь отойти от вас настолько далеко, насколько это возможно, не покидая здание, и мы посмотрим, будет ли сигнал… гмм… ослабевать.

     Сьюзан покинула лабораторию и пошла вдоль длинного коридора мимо пациентов на каталках, докторов, медсестёр и других людей — некоторые из них пытались приставать к ней с вопросами о том, как долго их ещё здесь продержат. Она прошла в дальнюю часть здания так быстро, как только смогла, а потом ещё и вышла на лестницу и поднялась на шестой — последний — этаж.
     Там она увидела уборщика в синей униформе, моющего пол.
     — Вы! — сказала Сьюзан, указывая на него. — Назовите тему.
     — Простите?
     — Тему — что-нибудь, что угодно, о чём можно подумать.
     — Мэм?
     — Ой, ну давайте! Это не такой уж сложный вопрос. Любую тему.
     — Гмм… ну, скажем, бейсбол — вы это имели в виду?
     — Бейсбол! Отлично. Спасибо! — И она повернулась к, несомненно, сбитому с толку и растерянному уборщику спиной, прикрыла глаза и стала думать о том, когда она в первый раз увидела вживую бейсбольный матч, и…
     И в голове возникло воспоминание об отце, который повёл её на стадион «Доджер». Она расплескала на него пепси-колу, а он смеялся и брызгал на неё водой. Она тряхнула головой, прогоняя собственные воспоминания, и попыталась вызвать в памяти другие, и…
     И вот она смотрит матч «Торонто Блю Джейз», с приватной трибуны — чего ей самой делать не приходилось.
     Ещё одна деталь: другие люди на трибуне. Сикхи, которые запомнились не потому, что они сикхи, а благодаря различным цветам их тюрбанов; Сьюзан прежде и понятия не имела, что его цвет выбирается в соответствии с личными предпочтениями. Какой-то праздник… торжество…
     Ах, да. Восемнадцатилетие брата Ранджипа, которое, да, которое на самом деле было накануне, но в тот день игр не было. Прекрасное воспоминание, счастливое воспоминание — и вообще никакого ощущения, что вызвать его в памяти сколько-нибудь труднее, чем когда Сингх находился гораздо ближе. Ей не приходилось делать усилий, не нужно было «напрягать слух», чтобы услышать что-то очень тихое, ничего не нужно было делать по-другому. Воспоминание просто приходило к ней, когда она о нём думала, так же легко, как когда она находилась рядом с Сингхом.
     Она шла по коридору шестого этажа, пока не оказалась у выхода на лестницу рядом с лифтом; по ней она спустилась на третий.
     Профессор Сингх по-прежнему был в своей лаборатории.
     — Первый бейсбольный матч в вашей жизни, который вы видели вживую — это было в Торонто, верно? — спросила Сьюзан. — На восемнадцатилетие вашего брата? Ваш отец арендовал приватную трибуну в «Скай-Доме».
     Сингх кивнул.
     — Хотя он больше так не называется. Сейчас это «Роджерс-Центр».
     — Вы помните его как «Скай-Дом».
     — Это точно. — Он моргнул. — То есть, у вас не было проблем с чтением моих воспоминаний даже на большом расстоянии?
     — Никаких.
     — Я этого не понимаю. Должно быть падение сигнала, если только…
     — Да?
     Он крутанулся вместе с креслом, разворачиваясь к компьютеру.
     — Это… нет. Нет, такого не может быть.
     — Какого?
     Сингх на секунду задумался, потом, без всякой видимой связи, спросил:
     — Вы когда-нибудь смотрели «Saturday Night Live»?
     — Последний раз ещё подростком.
     — Помните выпуски с Майком Майерсом? Он играл еврейку по имени Линда Рикман, которая вела телефонное ток-шоу. Когда она приходила в волнение, она клала ладонь на грудь и говорила: «Я вся ферклемпт. Поговорите между собой. Я дам вам тему». А потом говорила что-нибудь вроде: «Гражданская война не была ни гражданской, ни войной — обсудите».
     — Нет, я такого не помню. О, погодите — гмм, да, теперь помню.
     Сингх улыбнулся.
     — Именно.
     — По-моему, эпизод, где она говорит «Коньяк — это не конь и не як», гораздо смешнее.
     Сингх кивнул.
     — Возможно. Но смысл в том, что если я попрошу вас вспомнить нечто, о чём у вас нет воспоминаний, но есть у меня, вы тоже это вспомните. Давайте я дам вам тему — но не обсуждайте её. Просто думайте про неё; вспоминайте её. Хорошо?
     Сьюзан кивнула.
     — Хорошо.
     — Квантовая спутанность, — сказал он.
     Её первым импульсом было сымитировать Линду Рикман и сказать «не квантовая и не спутанная», но она не знала даже, есть ли в этом какой-нибудь смысл, и…
     И смысла в этом не было никакого. Квантовая спутанность оказалась понятием из квантовой механики, и она действительно подразумевала сплетение чего-то такого…
     И это было очень странно. Она никогда не слышала ни о чём подобном. Когда пара частиц создаётся одновременно при определённых условиях, они могут оказаться связанными таким образом, что эта связь продолжает существовать независимо от расстояния между ними.
     — Вау! — сказала Сьюзан.
     — В самом деле, — согласился Ранджип. — Теперь другая тема. Ну, вернее, та же, но рассматриваемая под другим углом. Готовы?
     Сьюзан кивнула.
     — «Некие жуткие дальнодействия», — сказал Ранджип.
     Сьюзан поразилась тому, что знает — это слова, сказанные когда-то Эйнштейном. И да, они правда были жуткие. Измени спин одной спутанной частицы, и спин другой изменится тут же; они связаны воедино каким-то почти магическим способом — и опять же, неважно, на каком расстоянии частицы находятся друг от друга.
     — Поняла, — сказала Сьюзан и затем удивила саму себя, задав вопрос: — Но если это квантовая спутанность, почему связи не симметричны? То есть, если A читает B, то почему B не читает A?
     — Связи, вероятно, симметричны, — ответил Сингх. — То есть, и A, и B могут изменять любой конкретный участок памяти, общий для них обоих — общая память спутана, и изменение её в одной локации приводит к её изменению в обеих. Но симметрия не означает обоюдности. A и B имеют симметрично совместную память, которая, так уж получилось, изначально принадлежала A. В то же время B и C имеют симметрично совместную память, которая, как оказывается, изначально принадлежала B. И так далее.
     — Ага, — сказала Сьюзан. — Понимаю.
     — О’кей, — сказал Сингх. — Новая тема: Пенроуз и Хамерофф.
     И это она тоже вспомнила: физик Роджер Пенроуз — иногда сотрудничающий со Стивеном Хокингом — и анестезиолог Стюарт Хамерофф предположили, что человеческое сознание имеет квантовую природу.
     Это было поразительно: знать что-то настолько сложное и при этом никогда раньше про это не слышать. Это не было похоже на университетский курс лекций, проигрываемый в голове на большой скорости, это не было похоже на игру в «тривиал персьют», где нужно глубоко копать, чтобы добраться до ответов; это были вещи, которые Сингх знал хорошо, и поэтому она тоже знала их хорошо, и они приходили на ум без усилий сразу же, как только он произносил слова-триггеры.
     — Поняла, — сказала она.
     — О’кей, новая тема: конструкция моей установки.
     И вот она уже знает всё и об этом: устройство, использующее модулированные лазеры — которые излучают фотоны, частицы того типа, которые действительно могут быть спутанными — для селективного возбуждения нейронов. Его конструкция по сути вытесняла фотоны, что уже были там и замещала их новыми.
     Потом…
     — Цитоскелет.
     И:
     — Микротрубочки.
     И:
     — Конденсат Бозе-Эйнштейна.
     Она потрясла головой, словно это как-то могло отделить нужные кусочки от кружащейся массы и сложиться в картинку. И через мгновение это произошло.
     — И это всё серьёзно? — спросила Сьюзан.
     — Да, это нормальная научная теория, — ответил Сингх. — Пенроуз и Хамерофф утверждают, что истинным источником сознания, которое, разумеется, должно как-то взаимодействовать с памятью, являются не химические синапсы, а квантовые эффекты в микротрубочках цитоскелета — внутренних опорных структур — мозговых клеток. У их теории есть как убеждённые сторонники, так и убеждённые противники. Но если мы и правда имеем дело с квантовой спутанностью, это может объяснить, почему связь не ослабевает с расстоянием.
     — А это не даёт идей о том, как её разорвать? — спросила Сьюзан.
     — Гмм… нет… нет, у меня нет никаких идей насчёт того, как это сделать. Спутанность вообще-то хитрая штука и обычно весьма неустойчива. Но я буду пытаться найти ответ.
     — Найдите его, — сказала Сьюзан.
     — Постараюсь. А как у вас дела? Есть продвижение?
     Сьюзан покачала головой.
     — Я по-прежнему не знаю, кто читает президента.
     — Что вы будете делать, если так и не сможете выяснить, кто это? — спросил Сингх.
     Сьюзан ничего не ответила.
     — Вы не можете удерживать здесь людей бессрочно.
     И снова она промолчала.
     — Они не совершили никакого преступления! — сказал Сингх.
     — Один из них получил доступ к секретной информации.
     — Не намеренно.
     Сьюзан покачала головой.
     — Это неважно. Владение такой информацией уже является тяжким преступлением, и все они — подозреваемые.
     — Вы хотели бы… — начал Сингх и потом, не в силах озвучить такую мысль, начал снова: — Вы хотели бы, чтобы они исчезли, не так ли?
     Сьюзан вскинула брови.
     — Это один из вариантов.
     — Но они не сделали ничего дурного!
     — Профессор Сингх, — сказала Сьюзан, — посмотрите на меня. Моя работа — умереть за президента, если понадобится: обменять мою жизнь на его. Я не голосовала за него, я по большей части не согласна с его политикой, мне он вообще не слишком нравится, но ничто из этого не имеет значения. Мы живём в системе, в которой президент более важен, чем кто бы то ни было, и у этого президента возникла уязвимость, которая должна быть изолирована и ликвидирована. Фактически, даже разрыва связи может оказаться недостаточно. После её разрыва — если это когда-нибудь произойдёт — тот человек потеряет способность получать от президента новые воспоминания, но он, предположительно, по-прежнему будет помнить всё, что узнал от него, пока связь существовала.
     — Не знаю, — сказал Сингх. — Честно. Никто и никогда раньше не попадал в такую ситуацию.
     — Из чего следует, — сказала Сьюзан, — что нам и правда может понадобиться запереть всех этих людей на неограниченный срок.
     — Вы не сможете, — возразил Сингх. — Дело получит огласку.
     — Решение принимать не мне, — сказала Сьюзан, — но я бы на это не очень рассчитывала. Вообще-то…
     Сингх прищурился.
     — Что?
     — Ваша работа может быть засекречена. Вы должны понимать, что создали идеальную технологию допроса. Научи́тесь повторять эффект сцепки памяти, но лишь с двумя людьми, находящимися внутри сферы. Тогда связь возникнет между ними двоими, верно? И допрашивающий будет знать всё, что знает допрашиваемый — планы, даты, коды, вообще всё.
     — И наоборот, агент Доусон. Не забывайте об этом.
     — Да, вам придётся тщательно подбирать ведущего допрос — следить за тем, чтобы он не знал ничего важного… если, конечно, вы собираетесь в будущем отпустить допрашиваемого.
     У Сингха на лице возникло шокированное выражение, но Сьюзан предпочла его не заметить.
     — Давайте-ка обновим схему, — сказала она. Сингх перерисовал схему на лабораторной доске, в ней было двадцать колонок и три строки. Строки были помечены словами «Имя», «Читает кого?», «Читается кем?».
     Сьюзан указала на колонку Оррина Джиллетта.
     — Джиллетт читает Ивана Тарасова, охранника.
     Сингх синим маркером внёс эту информацию в таблицу.
     — Так, — сказал он, — я говорил с Тарасовым. Он читает Дору Хеннесси, это которая донор почки для своего отца. — Он записал и это.
     — Да, я знаю, кто она, — сказала Сьюзан. — Я говорила с Дорой перед тем, как прийти сюда. Она читает память Энн Дженьюари. Миссис Дженьюари — операционная сестра и…
     — Простите, — прервал её Сингх, — Простите — вы в этом уверены?
     — Ну, Дора не назвала точную должность Энн, — сказала Сьюзан, — но она знала, что та — какая-то медсестра.
     — Нет-нет. Я имею в виду, уверены ли вы, что Дора Хеннесси читает Энн Дженьюари?
     — О, да. Абсолютно.
     Сингх указал на один из квадратов на доске.
     — Потому что Дэвид Дженьюари также читает Энн Дженьюари. Я только что с ним разговаривал.
     Сьюзам подошла к доске и оглядела таблицу.
     — Муж и жена? Или брат и сестра? — Но прежде, чем Сингх успел ответить, ответ всплыл в её памяти. — Муж и жена, верно?
     — Да.
     — Это очень странно.
     — Очень, — согласился Сингх. — До сих пор у нас не было двух людей, читающих одного и того же третьего, и…
     — Да? — сказала Сьюзан.
     Сингх выглядел расстроенным.
     — Я было начал считать, что продвигаюсь в разрешении этой загадки. Но множественные связи попросту не подходят к тому механизму квантовой спутанности, что мы с вами обсуждали; двойная связь потребует сложной суперпозиции, которая, как я думаю, очень быстро утратит когерентность.
     Сьюзан поразилась тому, что его слова имеют для неё смысл. Она задумалась над теорией Сингха — не о деталях, но на уровне общей уверенности. Он правда был уверен, что находится на верном пути, и…
     — Он лжёт, — сказала Сьюзан.
     — Что? — не понял Сингх.
     — Он лжёт. Этот Дэвид Дженьюари — он нам врёт.
     — Зачем кому-то лгать о том, с кем он связан? — спросил Сингх. Но тут же добавил: — О! Президент!
     — Точно, — сказала Сьюзан. — Мне надо самой перемолвиться словечком с мистером Дженьюари. — Она посмотрела на Сингха. — Веселее, Ранджип. Возможно, нам понадобится устранить всего одного человека.

Глава 19

     Сьюзан вышла из лаборатории Сингха и прошла короткое расстояние до его кабинета, где уселась за его выгнутый стол. Она погрузилась в изучение записей, сделанных Сингхом во время интервью с Дэвидом Дженьюари: он оказался тем доктором, что работал с дефибриллятором во время операции на Старателе, и в течение двадцати трёх лет был женат на Энн Дженьюари, которая в самом деле была операционной сестрой. Сьюзан погуглила его имя, просто для того, чтобы посмотреть, что вылезет, потом проверила имя его жены. После этого она вызвала больничного охранника и попросила его привести Дэвида Дженьюари в кабинет Сингха.
     Доктор Дженьюари прибыл через несколько минут в сопровождении, как удивлённо отметила Сьюзан, охранника с надписью «Тарасов» на бэдже — того самого, которого читает Оррин Джиллетт. Тарасов вёл себя странно: он избегал смотреть в глаза и, разговаривая с ней, испытывал явный дискомфорт. Она подумала, не скрывает ли он чего; следующим надо будет поджарить его. Но сейчас у Дэвида Дженьюари высший приоритет. Она отпустила Тарасова.
     Дженьюари оказался тем самым кряжистым мужчиной, которого Сьюзан видела выходящим из лаборатории Сингха ранее. Согласно записям Сингха, ему было сорок четыре года; у него были гипертироидные выпученные глаза, из-за которых он был похож на Петера Лорре.
     — Присаживайтесь, мистер Дженьюари, — сказала Сьюзан. Она заранее решила не называть его «доктор» — никогда не поднимай допрашиваемого выше уровня допрашивающего. — Я лишь хотела завершить разговор, который вы имели с профессором Сингхом. Как я понимаю, вы сказали ему, что связаны со своей женой.
     На мгновение его большие глаза стали ещё больше.
     — С Энни, да.
     — Это очень удобно, — отметила Сьюзан нейтральным тоном.
     Дженьюари любезно улыбнулся.
     — Не знаю, насколько это удобно, но я бы не хотел оказаться связанным ни с кем другим.
     — Хорошо, — сказала Сьюзан, пытаясь изобразить обезоруживающую улыбку на собственном лице. — Полагаю, именно этого ищет каждая женщина в мужчине, если верить журналам. Вы уже никогда не сможете сказать ей «Я не умею читать мысли», когда она ожидает, что вы сделаете нечто, о чём она вам напрямую не сказала, верно?
     Его улыбка стала немного напряжённой.
     — Думаю, да. Это всё ещё кажется таким… фантастическим. — Он слегка развёл руками. — Должен вам сказать, очень забавно видеть себя таким, каким меня видит она.
     — Забавно?
     — Ну, знаете, вспоминать события с её точки зрения, когда она видит меня, а не я вижу её.
     Несмотря на её подозрения, Сьюзан это заинтриговало.
     — Насколько близки эти воспоминания? Я имею в виду, видите ли вы практически трёхмерную сцену, в которой перемещаетесь со своей точки зрения на её и обратно? Они настолько хорошо синхронизуются?
     — Это, конечно, зависит от конкретных воспоминаний. Какие-то более детальны, чем другие — а некоторые детализованные у меня, но смутные у неё, и наоборот. — Он позволил себе снисходительную улыбочку. — Она не любит хоккей даже и близко так, как люблю его я; она едва может вспомнить, что за команды играют, не говоря уж о подробностях игры.
     — Хорошо, — сказала Сьюзан. — Теперь позвольте мне задать вам вопрос.
     — Пожалуйста.
     — Как зовут любовника Энн?
     — У неё нет любовника, — ответил Дженьюари, явно уязвлённый. — Кроме меня.
     — Да? — сказала Сьюзан. — Подумайте о событиях прошлого месяца — октября. Она отвезла вас в «Рейган», и вы полетели — куда же? Ах, да. В Денвер, на конференцию по технологиям дефибрилляции, верно? — Гугл нашёл его имя в списке участников. — Вы устроились для долгого перелёта и, возможно, посмотрели какой-нибудь фильм.
     — Да. На лэптопе.
     — Но продолжите вспоминать тот день с её точки зрения, — сказала Сьюзан. — Что делала она после того, как отвезла вас в аэропорт?
     — Жена всегда отвозит меня в аэропорт; я часто езжу на конференции. И за этот день я не помню ничего необычного — точнее, она не помнит.
     — Нет? Восемнадцатое октября. Необычно холодный и ветреный день. И вы уехали на целую неделю.
     — Я не…
     — Вы помните? — спросила Сьюзан. — Помните этот день?
     — Ничего в голову не приходит.
     — Хорошо, я вам скажу. Остановите меня, когда мои слова начнут звучать знакомо. Она уехала из «Рейгана» в «Даллес»[23], оставила там машину на длительной парковке. Потом села на шаттл до терминала и там встретилась с человеком по имени Уильям Кордт — хотя она звала его Вилли.
     — Тогда вы никак не можете об этом знать. Моя жена — совершенно обычная женщина; у вас нет причин за ней следить.
     — Это так, — согласилась Сьюзан. — Мы за ней не следили. Мы следили за Уильямом Кордтом. Это Вашингтон, в конце концов. Мы следим за массой народу — особенно за теми, кто поддерживает незаконные связи с иностранными производителями военной техники, как мистер Кордт. Когда он уезжает из страны, мы знаем — и он уехал, вместе с вашей женой, в Швейцарию на горнолыжный курорт.
     — Чушь собачья, — сказал он. — Энни никогда не путалась ни с каким торговцем оружием или кем-то таким.
     — В это я готова поверить, — сказала Сьюзан. — То есть, я верю, что она не знала, кто он такой, и поэтому не имела об этом воспоминаний. Но вы-то наверняка должны помнить это событие с её точки зрения. Поездка в Швейцарию. Отель, в котором они остановились, «Энглишер Хоф». Вечера, которые они провели вместе.
     Дженьюари прищурил глаза, словно пытаясь разглядеть что-то мелкое. И потом резко коротко вздохнул.
     — Ох… О… Боже… — Он обмяк в своём кресле. — Я… я и понятия не имел… Мы… она… я…
     Затем он посмотрел на неё, и его лицо исказилось яростью.
     — Это было жестоко, — сказал он. — Заставить меня это увидеть. Заставить меня узнать об этом.
     — Это было бы жестоко, мистер Дженьюари, если бы это произошло на самом деле. Но этого не было. Нет никакого Уильяма Кордта. Ваша жена не покидала Соединённых Штатов в течение последних трёх лет; я проверила её паспорт.
     Глаза Дженьюари стали круглыми.
     — Вы… сука!
     — А вы арестованы.
     — За что?
     — За шпионаж. Шпионить за президентом — серьёзное преступление.
     — Президентом? — переспросил Дженьюари.
     — Хватит играть в игры, — сказала Сьюзан. — Да, за президентом. — Она поднялась. — Вытяните руки.
     — Зачем? — спросил Дженьюари.
     — Чтобы я надела на них наручники.
     — Я требую встречи с адвокатом.
     — О, вы с ним встретитесь. Прежде чем это всё закончится, вы увидите больше адвокатов, чем сможете сосчитать. Но сейчас вы не только имеете право хранить молчание, вы обязаны это делать. Шпионить за президентом — это уже достаточно плохо. Но разглашать полученную при этом информацию — это… в общем, я рада, что мы так и не закрыли тюрьму Гуантанамо.
     — Стойте! — сказал Дженьюари, когда Сьюзан подошла к нему. — Вы ошибаетесь! Всё не так!
     Сьюзан защёлкнула наручники у него на запястьях.
     — Скажете это судье.
     — Нет, нет. Выслушайте меня! Вы ошибаетесь. Я не связан с президентом, честно. Боже, мне и в голову не приходило, что кто-то может оказаться связанным с ним — он ведь был без сознания, когда всё это случилось; он был под общим наркозом.
     — Тогда почему вы лгали о том, что связаны с вашей женой?
     Он помедлил. Сьюзан положило ладонь ему на спину и подтолкнула его к двери.
     — Ну хорошо! — сказал он. — Хорошо. Я скажу вам правду. Я не связан с президентом Джеррисоном. Я связан с Марком Гриффином.
     — Главврачом? — спросила она. — И зачем было об этом врать? — Они стояли перед закрытой дверью кабинета Сингха; его кожаная куртка висела на вбитом в дверь крюке.
     — Потому что я председатель здешней ассоциации сотрудников, а он - главное должностное лицо больницы и мой оппонент. У нас сейчас идёт согласование условий контрактов, и, в общем, у меня было бы преимущество, но только если бы он не знал, что я его читаю. Я решил, что будет легко изобразить, что я связан со своей женой, ведь у нас и без того столько общих воспоминаний.
     — Докажите, — сказала Сьюзан. — Докажите, что вы связаны с Гриффином. Когда я с ним впервые встретилась?
     — Когда сегодня утром вы привезли президента. Он был по правую сторону каталки, вы по левую. У вас жакет был вымазан кровью.
     — Кто был позади меня?
     — Личный врач президента. Гриффин её поприветствовал, хотя обращался к ней по воинскому званию — капитан Сноу.
     — А что он сказал об Эрике Редекопе?
     — В тот момент ничего.
     — А позднее? Как он его назвал, когда мы были в смотровой галерее?
     — Он сказал, что Редекоп — доктор… в общем, я не знаю, что это значит, но он сказал «доктор чистейшей воды».
     — Ч-чёрт, — сказала Сьюзан.
     — Мне очень жаль, — сказал Дженьюари. — Правда, очень жаль. Я… мне такая возможность сама упала в руки, вы понимаете? Я не знал, что мне делать.
     — Правило номер один, хитрозадый вы наш: никогда не врите Секретной Службе. — Она расстегнула наручники. — Убирайтесь.
     — То есть, я могу идти домой?
     — Нет, не можете. Пока я не разблокирую здание. Но исчезните с моих глаз.
     — Есть, мэм, — сказал он и шмыгнул за дверь.

     Сьюзан была вне себя, когда возвращалась в лабораторию Сингха. Канадец сидел за своим компьютером; в этот раз с ним был Дэррил Хадкинс. Он разглядывал разложенную на столе карту города.
     — Есть успехи в поиске женщины, которая от нас ушла? — спросила она.
     — Пока нет, — ответил Дэррил, поднимая голову от карты. — Проблема в том, что у старушки, похоже, катаракта. Она сейчас где-то — но я не могу различить, где именно; визуальные впечатления сегодняшнего дня у неё очень смутные. Вокруг шумно — это ей не нравится — но я по-прежнему не знаю, где она. Она просто не уделяет окружающему особого внимания.
     — Она на улице или в помещении?
     — В помещении. Но это не музей, не галерея, не магазин. Она, похоже, бродит без всякой цели — она и так-то была обеспокоена инфарктом сына, а тут кто-то ей сказал, что стреляли в президента, а потом про Белый Дом. Когда я думаю про сегодняшний день, единственное её воспоминание, что ко мне приходит, о том, как она волнуется о… в общем, обо всём сразу.
     — Вот чёрт, — сказала Сьюзан. — Ладно, продолжай.
     Она подошла к доске и внесла в таблицу информацию о том, что Дэвид Дженьюари читает Марка Гриффина.
     — Агент Доусон? — позвал Сингх.
     Она резко обернулась.
     — Что?
     Сингха резкость её тона застала врасплох. Сьюзан сделала глубокий вдох; она не зла на него, и она не должна вымещать на нём своё раздражение.
     — Простите, Ранджип. Что у вас?
     — Взгляните на это, пожалуйста, — он указал на монитор.
     Сьюзан подошла и уставилась в экран, на котором был изображён сложный график. Странно было его видеть. В течение секунды или двух он казался просто бесформенной фигурой, некоторые точки которой помечены буквами и цифрами, но посмотрев на вот эту вот часть, она внезапно поняла, что она означает, а когда переместила взгляд сюда, то внезапно и эта часть стала осмысленной, а также вдруг все цифры внизу экрана также обрели для неё смысл. Она уже открыла было рот, чтобы спросить «Что это?», но на самом деле произнесла:
     — Вы уверены?
     — Совершенно, — ответил Сингх. — Это основано на данных диагностических файлов моей установки, и это единственная рабочая конфигурация.
     — Двадцать один узел, не двадцать? — спросила Сьюзан.
     — Именно. Воздействию подвергся двадцать один человек.
     Дэррил Хадкинс подошёл и встал рядом, скрестив руки на груди.
     — Мы с доктором Гриффином очень тщательно просматривали записи камер наблюдения. В сфере воздействия не могло быть людей, которых бы мы не заметили.
     — Был электромагнитный импульс, — сказала Сьюзан.
     — Ну, да… — ответил Дэррил.
     — Что означает, что в видеозапись прерывалась, не так ли?
     — Да, правда, — согласился Дэррил. — Был перерыв. Но согласно тайм-коду он длился не дольше минуты.
     — Хороший бегун, — сказала Сьюзан, — за минуту пробежит тысячу футов. — Она посмотрела составленную Сингхом таблицу связей на доске, потом взяла маркер и добавила к ней справа двадцать первую колонку. В ячейке имени наверху колонки она нарисовала букву «X».

Глава 20

     Сет Джеррисон лежал на спине. Его грудь болела, ему было больно дышать, но он настоял, чтобы доктора позволяли ему бодрствовать как можно дольше; он не мог пойти на риск того, что спикер или кто-нибудь ещё инициирует вынужденную передачу власти в соответствии с двадцать пятой поправкой — только не сейчас, когда операция «Встречный удар» вот-вот должна начаться.
     Он только что провёл полчаса, разговаривая по телефону с начальником штаба, который управлял всем из Маунт-Уэзер, а также поговорил со своим советником по науке, который был на конференции в ЦЕРНе, но теперь срочно возвращался в Штаты.
     Этих разговоров оказалось вполне достаточно, чтобы утомить Сета, и теперь он просто лежал, глядя в потолок на раздражающее моргание флуоресцентной трубки. Господи, да он же лидер свободного мира; всё, что ему нужно сделать — просто обмолвиться об этом кому-нибудь, и её заменят. Он посмотрел на всегда бдительную сестру Шейлу.
     Он знал, что находится здесь в хороших руках — и не только потому, что больница была названа в честь человека, спасшего больше жизней американцев, чем любой другой исторический деятель, хотя последние исследования и показывали, что меньше одного процента американцев знают, кто он такой. Фактически, Джеррисон и сам не знал; единственным обладателем той же должности, имя которого он мог назвать до того, как стал президентом, был тот, чьё имя обессмертил «B-Sharps», «парикмахерский» квартет Гомера Симпсона: «Коль не хочешь быть ты глуп, звони в Минздрав, там Эверетт Куп — куп, куп-а-ку-у-п».
     Однако больше людей узнали о Государственной службе здравоохранения благодаря Лютеру Терри, чем кому бы то ни было другому, потому что именно он в 1964 году опубликовал отчёт, связавший курение с раком, а в 1965 добился размещения надписи «Служба здравоохранения предупреждает…» на сигаретных пачках.
     Недавно Сет рассматривал предложения по новым предупреждениям, призванным не дать начать курить подросткам, считающим себя неуязвимыми для никотиновой зависимости. «Курильщики становятся рабами Большого Табака». «Производитель этого продукта намерен сделать вас зависимым от него». «Курильщики — пешки в игре бездушных корпораций». И его любимое, краткое и сочное: «Вас используют».
     Флуоресцентная трубка продолжала моргать, и…
     Кто-то из своих.
     Сет преподавал американскую историю двадцать лет — включая всё, что касается предыдущих покушений на президентов. Он от корки до корки прочитал весь отчёт комиссии Уоррена[24], равно как и мириады теорий заговора. Он считал, что Эрл Уоррен и его коллеги были правы: Освальд действовал в одиночку и не состоял в сговоре с ЦРУ. Было бы безумием считать, что заговор мог проникнуть в правительство так глубоко; рассматривать чокнутого одиночку гораздо проще — и безопаснее. Да что там говорить, Никсон не смог удержать в секрете Уотергейт; Билл Клинтон не смог скрыть своё любовное приключение. Как бы кому-нибудь удалось сохранить в тайне план Секретной Службы по устранению президента?
     Сет не знал, что он мог бы сейчас сделать. Он задумался о роспуске всей Секретной Службы, но тогда бы пострадали десятки людей, которых она охраняет: его собственная семья, Флагерти и его семья, ныне живущие экс-президенты, заграничные официальные лица и прочие.
     Но, черт его дери, хотя бы это он может исправить?
     — Шейла, — произнёс он так громко, как только смог — что оказалось примерно вполовину нормальной громкости его голоса.
     Шейла мгновенно оказалась у кровати.
     — Да, мистер президент?
     — Вон та лампа, — сказал он тихо и сумел немного приподнять свободную руку и указать на неё. — Можно её заменить?
     Она посмотрела на потолок.
     — Конечно, сэр.
     Как раз в этот момент открылась дверь и вошла Сьюзан Доусон.
     — Мистер президент, как вы себя чувствуете?
     Он знал, что его голос по-прежнему слаб, но Рональд Рейган установил для ситуаций вроде этой высокие стандарты, и поэтому он приложил все силы.
     — Как если бы мне выстрелили в спину, а потом разрезали мне грудь ножом. Да, и ещё кто-то взорвал мой дом.
     Сьюзан наградила его короткой улыбкой, и Сет предположил, что он и правда чувствует себя немного лучше, несмотря на все ужасы; она была красивой женщиной и её улыбка доставляла ему удовольствие. Вообще-то она нравилась ему ещё больше, когда надевала форменные солнцезащитные очки Секретной Службы; в женщинах в тёмных защитных очках было что-то по-настоящему сексуальное…
     Секретная Служба.
     Люди, которые, по идее, должны его защищать.
     Он всё ещё не мог в это поверить.
     — Что случилось с… — на язык по-прежнему просилось слово «убийца», но это было неправильно — он со своей работой не справился, — … со стрелком?
     — Он пытался бежать, сэр. Он был в лифте Мемориала Линкольна и…
     — В каком лифте? — спросил Сет.
     — В лифте для инвалидов, сэр. Его установили в 1970 году.
     — О.
     — Он взбирался по лифтовому кабелю, пытаясь скрыться, но лифт поехал, и он упал. Сломал шею.
     — Это пассивный залог, — сказал он.
     — Сэр?
     — «Лифт поехал». Кто-то ведь наверняка нажал кнопку.
     — Да, сэр.
     — Кто?
     — Агент Дженкс, сэр. Дирк Дженкс.
     Вот дерьмо, подумал Сет. Возможно, стрелок и правда действовал не в одиночку.
     — Проверьте его, — сказал он.
     Сьюзан кивнула.
     — Уже, сэр. Фэбээровцы взяли его в «Рейгане». Его ещё не раскололи, но уже практически ясно, что он состоял в сговоре с Гордо.
     Сет сел бы, если бы мог.
     — Гордо?
     — Простите. Так обычно звали агента Данбери. Не Гордон, а Гордо.
     Это имя всколыхнуло что-то в памяти. Он его слышал совсем недавно… где-то. От кого-то.
     Нет-нет, он не слышал его — он его подслушал. В Белом Доме… в Овальном кабинете. Он вошёл через свою личную дверь, когда Леон Хексли, глава Секретной Службы, разговаривал по своему «блэкберри», но…
     Но что он говорил? Это было всего пару дней назад. Чёрт, что же сказал Хексли? «Скажи Гордо, чтобы он…»
     Скажи Гордо, чтобы он… что?
     Странно, что он хотя бы это запомнил, даже не зная, кто такой этот Гордо. Но, чёрт побери, сейчас он больше выудить из памяти не мог.

     Дверь в лабораторию Сингха распахнулась, и в неё шагнул адвокат Оррин Джиллетт.
     — Доктор Гриффин сказал, что вас можно найти здесь, агент Доусон. Когда вы собираетесь нас отпустить?
     Сюьзан была занята набором на телефоне сообщения своему другу Полу с рассказом о последних событиях. Она отправила сообщение, спрятала телефон в карман и позволила Джиллетту подождать в тишине ещё пять секунд, прежде чем ответила:
     — Я ещё не приняла решения на этот счёт. Если честно, я считаю, что отпускать кого-либо из больницы небезопасно.
     Джиллетт уставился на неё из-за своих круглых очков. Его тон был холоден и сдержан.
     — У вас нет полномочий удерживать людей бессрочно.
     Сьюзан посмотрела на профессора Сингха, работавшего на компьютере, потом снова обратилась к Джиллетту.
     — Мы имеем дело с беспрецедентной ситуацией, — сказала она.
     Джиллетт уселся в кресло, скрестив свои длинные ноги и откинувшись на спинку.
     — Это правда, агент Доусон. Но в юриспруденции прецеденты — это всё, что имеет значение: прецеденты и нормы. И поэтому я провёл небольшое исследование. — Он вытащил айфон и заглянул в экран. — Согласно главе 18, секции 3056 Свода законов Соединённых Штатов агент Секретной Службы имеет весьма ограниченные полномочия. Вы можете выполнять ордер, выписанный согласно закону этой страны — но никаких ордеров на этот счёт не выписывалось. — Он поднял взгляд. — Вы можете производить аресты без ордера за любые преступления против Соединённых Штатов, совершённые в вашем присутствии, или за любое тяжкое преступление, предусмотренное законами Соединённых Штатов, если у вас есть достаточные основания полагать, что арестовываемое лицо совершило таковое преступление. Но у вас нет никаких оснований полагать, что какое-либо преступление было совершено в данном случае. Кроме этого, всё, что вам позволено, — он зачитал с экрана, — это «расследовать случаи мошенничества в отношении идентификационных документов, мошеннической торговли, фиктивных финансовых инструментов и иностранных ценных бумаг».
     — Рано радуетесь, мистер Джиллетт. Секретная Служба действительно имеет здесь дело с кражей личности.
     Он сунул телефон в нагрудный карман.
     — Но никто здесь не совершал подобного преступления, не так ли?
     — Пока нет, но они несомненно способны его совершить. Они знают каждую мелочь, каждый возможный ответ на любой вопрос системы безопасности — девичья фамилия матери, имя первой учительницы — всё, что угодно.
     — Это Соединённые Штаты Америки, агент Доусон, не какое-нибудь полицейское государство третьего мира. Вы не можете заключать людей под стражу только из-за того, что думаете, что они могут совершить преступление; вообще-то вы оскорбляете их подобными предположениями.
     — А я и не говорю о заключении под стражу, — сказала Сьюзан, складывая руки на груди. — Я говорю о задержании для обеспечения их безопасности.
     — Безопасности от чего? — спросил Джиллетт.
     — Мы попросту не знаем, что произойдёт с вами, со мной или с любым другим подвергшимся воздействию человеком. Наши мозги претерпели серьёзные изменения; с нами может случиться припадок — да что угодно может случиться.
     — Что касается вас самих, вы можете принимать любые меры персональной безопасности, какие найдёте нужным, — сказал Джиллетт. — И вы, конечно, можете обратиться к остальным подвергшимся воздействию с рекомендациями. Я даже настаиваю на том, чтобы вы это сделали. Но вы должны быть с ними честны: вы должны сказать, что у вас нет никаких причин считать, что у них может случиться припадок, потеря связи с реальностью или какие-либо иные трудности помимо тех, что они уже испытывают.
     — Это проблемы медицинского характера, — сказала Сьюзан.
     — Именно так, — ответил Джиллетт, — и юристы «Лютера Терри», несомненно, порекомендуют людям остаться в больнице под наблюдением врачей и попросят их подписать отказ от ответственности, если они решат покинуть больницу. Но тут нет никакой инфекции. Они не могут заставить людей остаться; нечем оправдать принудительный карантин. И кроме того, принимая во внимание, что сцепка может оказаться постоянной, вы говорите о чём-то равносильном пожизненному заключению без надлежащего судебного рассмотрения.
     Сьюзан знала, что спорит с Джиллеттом ради самого спора; с юридической точки зрения он, вероятно, прав, да и с моральной тоже. Она выдохнула и попыталась успокоиться.
     Профессор Сингх вмешался.
     — Мистер Джиллетт, поскольку вы юрист, могу я вам задать вопрос?
     Джиллетт сверлил Сьюзан взглядом, но когда повернулся и посмотрел в доброе лицо Сингха, то заметно расслабился.
     — А вы кто?
     Сингх встал.
     — Я Ранджип Сингх, специалист по исследованиям памяти. — Он сделал паузу, затем продолжил: — Видите это? — Он указал на кресло и стойку с геодезической сферой на суставчатой штанге. — Это моя установка; она имеет отношение к возникновению сцепки памяти.
     Сьюзан отметила что реакция у Джиллетта такая же быстрая, как у неё самой: в мгновение ока в его руке появилась визитная карточка.
     — Вы уже наняли адвоката? — спросил он.
     Брови Сингха полезли на лоб.
     — Для чего?
     — Так получилось, мистер Сингх, что я вовсе не расстраиваюсь тому, что со мной случилось, но другие, несомненно, могут быть расстроены. Наверняка последуют судебные иски.
     Сингх с, как показалось Сьюзан, ошеломлённым видом взял визитку Джиллетта и сунул её в карман лабораторного халата.
     — Вы хотели задать вопрос? — напомнил Джиллетт.
     — Э-э… да, — сказал Сингх, всё ещё растерянный. — Такой вопрос: должны ли мы сказать людям, кто их читает?
     — Многие из нас уже это знают, — ответил Джиллетт. — К примеру, меня читает Рэйчел Коэн.
     — Откуда вы узнали? — спросил Сингх.
     — Вы имеете в виду, кроме того, что это написано у вас на доске? — спросил Джиллет с кривой улыбкой. — Она мне рассказала.
     — О, — сказал профессор. — Но как быть с теми, кто ещё не знает? Имеют ли они законное право знать? В конце концов, это вторжение в частную жизнь редкостной глубины.
     Джиллетт развёл руками.
     — Не только те, кого читают, имеют права, мистер Сингх. У тех, кто читает, они тоже есть.
     — Что вы имеете в виду?
     — Предположим, кто-нибудь решает, что не может смириться с тем, что кто-то другой знает его интимнейшие секреты, и поэтому выслеживает этого человека и убивает его. Если вы расскажете, кто кого читает, вы можете подвергнуть жизнь читающего опасности. Вы готовы взять на себя такую ответственность?
     — Я… я не знаю, — ответил Сингх.
     — А вы, агент Доусон? — спросил Джиллетт, поворачиваясь вместе с креслом лицом к ней.
     — Я не знаю.
     — Именно — не знаете. Вам нужно заключение юрисконсульта Секретной Службы, и понадобится не один день, чтобы его подготовить и согласовать. Точных параллелей, разумеется, не существует, но я подозреваю, что ваши юристы порекомендуют вам не раскрывать то, что вы узнали, так же, как они не рекомендовали бы раскрывать что бы то ни было, ставшее известным правительству в хоте обычной операции; в отношении государственного служащего действует подразумеваемый договор о неразглашении, и без отказа от ответственности, подписанного тем, кого вы интервьюировали, вы оказываетесь на очень тонком льду, если решаете поделиться чем-то из информации, которую вам удалось раздобыть.
     — А что насчёт упомянутой агентом Доусон угрозы кражи личности?
     — Посоветуйте людям принять необходимые меры предосторожности, не раскрывая им личности того, кто их читает.
     — И после этого просто их отпустить? — спросила Сьюзан, присаживаясь на край стола.
     — Это свободная страна, агент Доусон. Подвергшиеся воздействию люди имеют право принимать собственные решения относительно того, что им делать. Вы уже причинили одному из моих клиентов огромные убытки, задержав меня здесь и не дав мне присутствовать на критически важной встрече. Он может подать иск против вас. Вы готовы к другим искам за незаконное лишение свободы? Вы собираетесь платить людям, у которых есть работа, если вы не даёте им её делать, или компенсировать им потерянный отпуск? Я хочу уйти, мисс Коэн хочет уйти, и, я уверен, многие из остальных тоже хотят уйти, особенно принимая во внимание сегодняшние ужасные события. Они хотят вернуться в свои семьи, к своим детям, своей работе, своим жизням. И у вас нет законных оснований им в этом препятствовать.

Глава 21

     Дэвид Дженьюари был несказанно рад, когда сучка из Секретной Службы наконец его отпустила. Он ещё больше был рад тому, что она поверила ему, когда он сказал, что скрыл свою связь с Марком Гриффином потому что доступ к памяти Гриффина дал бы ему преимущество в переговорах по новому коллективному соглашению.
     Но не в этом была настоящая причина; вовсе не в этом.
     Нет, то, что оказалось в голове Дэвида сразу после операции на президенте было гораздо, гораздо интереснее.
     Он умывался, бросив окровавленные перчатки и халат в контейнер для отходов. Там же были другие члены хирургической команды, включая его жену Энни. И Энни пошутила, спросив, кто будет оплачивать больничный счёт президента Джеррисона.
     Кристина Ли, анестезиолог, ответила ей в тон: «Думаю, для Medicare он ещё недостаточно стар».
     И тут — бам! — в голове впервые возникло чужое воспоминание. Это было безумно, странно — но воспоминание было очень чёткое, и он знал, костьми чувствовал, что всё это правда.
     Десять лет назад, задолго до больницы Лютера Терри, доктор Марк Гриффин работал в страховой компании. И эта компания выдоила из Medicare почти сто миллионов долларов по страховым случаям, связанным с неким бесполезным лекарством, якобы излечивающим болезнь Альцгеймера. Гриффин, который возглавлял в компании отдел расчетов с правительством, был вдохновителем всей этой аферы.
     Дэвид Дженьюари ненавидел страховые компании. У его отца не было страховки, потому что никто не захотел его застраховать. А Гриффин вытащил миллионы долларов из системы, которая должна была обеспечивать медицинской помощью тех людей старше шестидесяти пяти, которые не имели другой страховки — то есть людей вроде отца Дэвида.
     Кто знает, как долго просуществует сцепка памяти? Кто знает, как долго эти воспоминания останутся при нём? После того, как женщина из Секретной Службы закончила его поджаривать — да как она посмела предположить, что Энни его обманывает! — он направился прямиком в офис Гриффина. Секретарша Гриффина, мисс Питерс, подняла голову, когда он вошёл.
     — У себя? — спросил Дэвид.
     — У него назначена встреча через несколько минут, доктор Дженьюари. Записать вас на попозже?
     Из чего следовало, что он таки у себя. Дэвид шагнул к двери мимо секретарши.
     — Простите! — сказала мисс Питерс, вставая. — Вы не можете туда войти!
     Дэвид распахнул внутреннюю дверь.
     — Доктор Дженьюари! — возмущённо вскричала мисс Питерс.
     Внутри, Гриффин сидел за широким деревянным столом, отполированным до блеска. Он удивлённо вскинул взгляд.
     — Простите, доктор Гриффин, — сказала мисс Питерс.
     Гриффин кивнул.
     — Всё в порядке, Шерри, — сказала он. — В чём дело, Дэвид?
     Дэвид повернулся и уставился на секретаршу. Она отступила, закрыв за собой тяжёлую дверь.
     — Я знаю, что ты сделал, — сказал Дэвид.
     — Что? — повторил Гриффин.
     — Десять лет назад. В страховой компании. Афера с Medicare.
     Гриффин, похоже, задумался. Его первым естественным импульсом было ответить что-то вроде «Понятия не имею, о чём ты говоришь», но, судя по выражению его лица, он знал, что правила игры изменились. Так что он попробовал другой подход.
     — Думаешь, что лишь потому, что у тебя появилось воспоминание, которое тебе не знакомо, оно принадлежит мне? А даже если и так, откуда ты знаешь, что это не фантазия или не сюжет фильма, который я смотрел или книги, которую читал?
     — Это по-настоящему, — сказал Дэвид. — Ты это сделал, и ты это знаешь. И, что более важно, я это знаю.
     — У тебя нет доказательств того, что я совершил хоть что-нибудь — никаких. И насколько я понимаю, у тебя сейчас в кармане айфон или блэкберри, который записывает каждое моё слово. Так вот, для протокола — я ни в чём не виноват.
     — Я знаю, что произошло, — сказал Дэвид. — Я даже знаю, где хранятся записи.
     На Гриффине был галстук красного цвета. Узел уже был ослаблен, и сейчас он вытянул его из-под воротника синей рубашки и положил на стол перед собой.
     — Красивый галстук, — сказал он. — Шёлковый. Поскольку ты читаешь мою память, ты, несомненно, помнишь, что мне его подарила жена. — С этими словами он отошёл в угол своего обширного кабинета, где стояла кофемашина и три кофейные кружки. Он взял одну из них и показал Дэвиду, повернув так, чтобы была видна надпись на ней. «Лучшему папе в мире», гласила она. — Мой сын клянётся, что во всём мире такая только одна. — А потом он сделал нечто очень странное: он продел галстук через ручку кружки и завязал его узлом. Он приподнял его, словно демонстрируя дело рук своих, и сказал:
     — Чего ты хочешь?
     — Ты вытащил из Medicare сотню миллионов или около того. Думаю, моё молчание об этом дорогого стоит.
     — Ни единого пенни не попало ко мне в карман за что-то неэтичное, — сказал Гриффин.
     — Не напрямую. Но у тебя фондовые опционы, и ты в тот год получил огромный бонус.
     Гриффин развёл руками.
     — Дэйв…
     — Как только закончится эта дурацкая изоляция, ты начнёшь платить мне за молчание.
     — Вот, значит, как? Шантаж?
     Дэвид невесело улыбнулся.
     — Считай это платежами по страховке.
     — Ты только что совершил самую большую ошибку в своей жизни, Дэйв, — сказал Гриффин совершенно спокойный тоном.
     — Я так не думаю.
     — Ты прав, ты можешь читать мою память. Но кто-то другой читает твою. И… давай посмотрим, кто же это? — Гриффин вернулся к своему столу и, не садясь, позвонил по телефону. — Ранджип? — сказал он через пару секунд. — Марк Гриффин. Вы не могли бы глянуть в вашей таблице, кто читает воспоминания Дэвида Дженьюари, кардиолога? — Пауза. — Правда? Да, я её знаю. Хорошо, спасибо. Нет, пока нет, но я уже почти закончил. Приходите, когда будете готовы. До свидания.
     Гриффин положил трубку и скрестил руки на груди.
     — Профессор Сингх только что проинформировал меня, что доктор Кристина Ли, анестезиолог, читает твою память. Так что всё, что мне нужно сделать — это сказать ей: помните, как я привязал свой красный шёлковый галстук к ручке кружки с надписью «Лучшему в мире папе»? Что Дэвид Дженьюари сказал сразу после этого? — Он помолчал. — Видишь, Дэвид? У меня есть свидетель — пусть сейчас её здесь нет, но она всё равно свидетель. А связь эта только первого уровня, ты это знал? Это значит, что она будет помнить, что ты пытался меня шантажировать, но не вспомнит то, что вспомнил ты о моём прошлом; она имеет доступ только к твоим воспоминаниям, но не к моим.
     Дэвид чувствовал, как у него вскипает кровь. Сначала им манипулировала эта женщина из Секретной Службы — вся эта чушь насчёт Энни. А теперь и Гриффин тоже его обставил. Ну хорошо, если этому суждено так и окончиться, он по крайней мере даст Гриффину что-то, что он запомнит, что-то, что они все запомнят. Он бросился вперёд, перепугав Гриффина, и ударил высокого доктора в живот. Гриффин согнулся вдвое, и Дэвид взял его шею в захват.
     — Ты будешь держать рот на замке, — сказал он. — Ты ничего не скажешь Кристине.
     Гриффин сопротивлялся, и Дэвид обнаружил, что они постепенно сдвигаются в сторону того самого столика с кофемашиной. Гриффин вырвался из захвата, но Дэвиду удалось снова схватить его за шею. Гриффин замахал свободной рукой и опрокинул кофемашину на пол; её стеклянная часть разлетелась осколками.
     Они продолжали бороться, но мисс Питерс, должно быть, услышала звук бьющегося стекла, потому что она открыла дверь и стояла в дверном проёме, разинув рот — а позади неё как раз входил в приёмную профессор Сингх.
     Сингх бросился к ним.
     — Отпустите его.
     — Он на меня напал, — сказал Дэвид. — Сбрендил. Пытался меня убить.
     Единственный слог «нет» — скорее просто шумный выдох, чем слово — донёсся от Гриффина.
     — Я сказал, отпустите его! — потребовал Сингх.
     Дэвид взглянул на него; ему было минимум пятьдесят, и сложен он не слишком мощно; Дэвид был уверен, что сможет уложить и его, если придётся.
     — Отойдите, — сказал он.
     Сингх вдруг сорвался с места, метнулся вперёд, а потом резко развернулся на левой ноге, нанося правой мощный удар в бок Дэвиду. Гриффин воспользовался шансом и сумел вывернуться из хватки Дэвида. Сингх снова крутанулся на месте и ударил другой ногой, попав Дэвиду в солнечное сплетение, а когда Дэвид согнулся пополам, нанёс ему резкий удар рукой по шее. Дэвид ткнулся лицом в пол. Он оставался в сознании, но, как ни пытался, не мог подняться. Он лишь повернул голову в сторону, чтобы иметь возможность видеть.
     Гриффин никак не мог восстановить дыхание и по-прежнему сгибался пополам. Он держался за край кофейного стола, чтобы не упасть.
     — Вам нужен доктор? — спросил Сингх.
     Гриффин попыхтел ещё немного, потом покачал головой.
     — Нет. Со мной всё будет о’кей. — Он частично выпрямился, и кивнул Сингху. — Хорошо, что вы владеете каратэ, профессор Сингх.
     Дэвид взглянул с пола на Сингха; голова по-прежнему шла кругом. Сингх ответил:
     — Не владею.
     — Ну, что бы это ни было за боевое искусство, — сказал Гриффин.
     — Я не владею никакими боевыми искусствами, — сказал Сингх; в его голосе слышалось изумление. — Но, я полагаю, ими владеет Люциус Джоно — тот, с кем я сцеплен.
     — Ну, слава Богу за это, — выдохнул Гриффин.
     Сингх пришёл в полный восторг.
     — И правда. Это же страшно интересно. Я и подумать не мог, что и навыки станут доступны таким образом.
     Гриффин выпрямился и доковылял до своего стола. Он попросил мисс Питерс вызвать охрану и доктора из скорой помощи. Затем он нагнулся над Дэвидом, чтобы убедиться, что его повреждения не смертельны.
     — У человека есть два типа памяти, — продолжал тем временем Сингх, немного запыхавшись от затраченных усилий. — Первый тип — декларативная или явная память, которая, как я думал, и оказалась у нас связанной. Декларативная память состоит из тех вещей, которые можно осознанно вспомнить и легко облечь в слова — память о фактах и событиях. — Он взглянул вниз в явном изумлении от того, что он сделал с Дэвидом. — Второй тип — это то, к чему сейчас получил доступ я. Это называется недекларативная или процедурная память; в народе её иногда называют мышечной. Недекларативная память — это знания, которые у вас, очевидно, имеются, но которые вы используете неосознанно: как ездить на велосипеде, как зашнуровать ботинок, как играть в теннис — что, кстати, я умею довольно хорошо — или как применять боевые искусства. Декларативная память ассоциируется с гипоталамусом, тогда как дорсолатеральное полосатое тело ассоциируется с недекларативной памятью.
     Гриффин потёр горло.
     — И что?
     Дверь открылась, и вошли охранник с доктором. Доктор немедленно опустился на колени рядом с Дэвидом.
     — А то, — сказал Сингх, — что эта сцепка, оказывается, более всеобъемлющая, чем казалось в самом начале.
     — Либо она укрепляется со временем, — сказал Гриффин.
     — Может быть, — согласился Сингх. — И кто знает, чем это всё закончится.

Глава 22

     Интервью с подвергшимися воздействию людьми продолжились; ещё несколько ячеек «Читает кого?» и «Читается кем?» оказались заполнены в таблице Сингха. Сьюзан вернулась в кабинет Сингха, в этот раз для интервью с женщиной по имени Мария Рамирес. Ей было двадцать семь; чёрные волосы спадали на спину. Она была одета в свободный топ.
     — К этому моменту, я полагаю, до вас уже дошли какие-то слухи насчёт того, что здесь происходит, — говорила Сьюзан Марии, которая сидела у вогнутой стороны стола Сингха. — Все эти разговоры об общих воспоминаниях. Как вы думаете, у вас есть общие с кем-то воспоминания?
     — Я не хочу неприятностей, — сказала Мария.
     Сердце Сьюзан пропустило удар.
     — У вас не будет неприятностей, — ответила она. — Обещаю. Мы просто хотим выяснить, кто связан с кем, вот и всё. В том, что это случилось, вашей вины нет.
     Мария, казалось, задумалась над этим.
     — Что если я скажу, что не связана ни с кем?
     — Вы станете первым таким человеком внутри сферы воздействия, — ответила Сьюзан. Она дала Марии переварить эту новость. Будет лучше, если она сама решит не лгать, чем потом обвинять её во лжи; она от этого лишь замкнётся.
     — Я не просила об этом, — сказала Мария.
     Сьюзан кивнула.
     — Никто из нас не просил.
     — И вас тоже задело? — спросила Мария, но тут же сама ответила на вопрос. — Sí. Вы читаете память кого-то другого. Учёного по имени Сингх.
     Сьюзан выпрямилась. Только Старатель и ещё несколько человек должны были знать об этом.
     — Мария, с кем вы связаны?
     — Я знаю, что знаю вещи, которых не должна знать. Секретные вещи; про безопасность. Национальную безопасность. Клянусь, я никому ничего не рассказывала.
     Бинго!
     — Это очень хорошо, — ободряюще сказала Сьюзан. — Уверена, что президент будет вам за это очень благодарен.
     — Бедный señor Джеррисон, — сказала Мария. — Когда кровь расплескалась повсюду… — Она тряхнула головой. — Это было страшно.
     — Да, очень, — сказала Сьюзан. — Мария, спасибо вам за то, что были со мной честны. Конечно, многим будет интересно то, что вы знаете. Я приставлю к вам охрану; мы не позволим, чтобы с вами что-нибудь случилось.
     — Gracias, — сказала Мария с отсутствующим видом. Она смотрела не на Сьюзан, а мимо неё. Сьюзан не требовалось оборачиваться, чтобы узнать, что позади неё нет ничего, кроме книжного шкафа; воспоминания Сингха об этом месте по-прежнему были с ней. Голос Марии был полон удивления. — Видеть, как тот человек стискивает сердце президента…
     Сьюзан кивнула, вспомнив, как наблюдала за этой сценой со смотровой галереи.
     — Невероятно, верно? — Но тут она вскинула брови. — Вы это помните?
     — Нет, он это помнит.
     Сьюзан была потрясена. Она знала, что у Джеррисона были предсмертные видения, а во время них умирающий иногда видит самого себя, как правило, сверху. Но она всегда считала это галлюцинациями: разум, знающий, что сейчас умрёт, воображает то, что происходит с вмещающим его телом. Но она была с Гриффином, когда он просвещал президента относительно его едва не состоявшейся встречи со смертью — и Гриффин не упоминал прямой массаж сердца. Могло ли быть такое, что Джеррисон в самом деле каким-то образом покинул тело и увидел Эрика Редекопа за работой?
     — Если вы собираетесь назначить мне охранника, — сказала Мария, — то нельзя, чтобы это был он?
     — Кто? — спросила сбитая с толку Сьюзан. — Президент?
     — Что? — ответила Мария. — Нет, нет. Он. Дэррил Хадкинс.
     О чёрт!
     — Так это его вы читаете?
     — Sí, конечно. Я знаю, что он знает много секретных вещей — думаю, поэтому оно и называется Секретная Служба. Но, как я сказала, я ничего никому не рассказывала.
     Сьюзан чувствовала разочарование — но потом её сердце снова забилось быстрее.
     — Мария, я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Я здесь старший агент Секретной Службы. Я — начальница Дэррила, понимаете?
     — Как скажете.
     — Нет, задумайтесь об этом. Спросите себя, правда ли это.
     Она на мгновение сузила свои карие глаза, потом сказала:
     — Да, о’кей, это правда. — Она едва заметно улыбнулась. — Он считает, что вы хороший босс.
     — Хорошо, прекрасно, — ответила Сьюзан. — Теперь я хочу задать вам другой вопрос, и я хочу, чтобы вы обдумали его очень, очень тщательно. Ваш ответ будет невероятно важен.
     Мария кивнула.
     — Хорошо. Вот такой вопрос. Был ли агент Хадкинс хоть как-то причастен к покушению на жизнь президента Джеррисона?
     Мария снова сузила глаза и покачала головой.
     — Нет.
     — Вы уверены? Вы совершенно уверены?
     — Sí. Он никак к этому не причастен, но… ох!
     — Да? Что?
     — Это сделал свой, да? Другой агент — Гордо Данбери — он это сделал, sí?
     — Я не могу этого сейчас ни подтвердить, ни опровергнуть. Это касается национальной безопасности.
     — Дэррил не может поверить, что Гордо это сделал. И… ох! Он думает, не замешаны ли вы.
     — Я? — На мгновение Сьюзан почувствовала шок, но, конечно, его подозрения были так же естественны, как и её. — Нет, я не замешана. И вы абсолютно уверены, что Дэррил не замешан тоже, верно?
     — Я уверена, — сказала Мария.
     Сьюзан кивнула; ей пригодится союзник, кто-то, кому можно довериться, и теперь Дэррил был единственным агентом, в ком она могла быть уверена.
     — О’кей, спасибо, — сказала она.
     — Теперь я могу пойти домой? — спросила Мария.
     — Боюсь, пока нет. Но уже, надеюсь, очень скоро.
     — Хорошо. Потому что мне не терпится сообщить мужу новости.
     — О покушении на президента? — удивлённо спросила Сьюзан. — Или о Белом Доме? — Наверняка за пределами больнице об этом знал уже каждый.
     — Нет, нет. Мои новости. Наши новости.
     — Какие именно?
     Улыбка Марии стала шире.
     — Будет девочка.
     — Прошу прощения?
     — Наша малышка. Я сегодня ходила на ультразвуковое исследование.
     — Вы беременны? — спросила Сьюзан.
     — Четвёртый месяц.
     Сьюзан вскочила на ноги и кинулась по коридору в лабораторию Сингха.

     — Ну ладно, — сказал Ранджип Сингх, делая отметки на доске в своей лаборатории. — Марк Гриффин, главврач больницы, читает Марию Рамирес. Конечно, Гриффин носится туда-сюда весь день, у него не было времени на зондирование своей памяти; он даже не знал, что она беременна, пока я его об этом не спросил.
     — Сама же Мария, — продолжал Сингх, — читает агента Дэррила Хадкинса. — Он заполнил соответствующую ячейку.
     — Я провёл несколько часов, моделируя связи, — добавил Сингх, — в поисках узнаваемых паттернов, и я всё время отбрасывал одну из моделей, которую компьютер раз за разом мне подсовывал, потому что в ней было два узла на месте одного. Но теперь, когда я знаю о нерождённом ребёнке, это обрело смысл. Кто с кем связан, определяется последовательностью срабатывания лазеров, которую я запрограммировал в своей установке: лучи образуют схему связей. Не каждый импульс порождал связь, и мы пока что не знаем точно, кто где находился внутри здания, когда установились связи. Однако вот что я предлагаю. — Он стёр «Х» в ячейке имени в двадцать первой колонке и написал в ней «Дочь Марии Рамирес». — Если исходить из конфигурации лучей, нерождённый ребёнок Марии должен быть связан с Рэйчел Коэн, хотя что плод может извлечь из её памяти, я не имею ни малейшего понятия. У ребёнка, вероятно, просто нет референтов для того, чтобы собрать из предоставляемых мисс Коэн ключей что-либо осмысленное… что, как я думаю, и к лучшему. Наша мисс Коэн — особа довольно ветреная; она закрутила роман с адвокатом, Оррином Джиллеттом, с неподобающей спешкой.
     — «Ветреная»? — повторила Сьюзан, которую позабавил выбор слов. — Я бы сказала, «озабоченная». Но в целом верно.
     — И теперь об остальных, — сказал Сингх. — Я поговорил с Джошем Латимером, которому должны были пересадить почку. Он продолжает настаивать, что не регистрирует никаких чуждых воспоминаний. Он может лгать; он может быть тем, кто читает президента Джеррисона. Но я думаю, что он говорит об этом правду, так, как он её видит. Судя по конфигурации лучей, он связан не с Джеррисоном, а скорее с нерождённым ребёнком, чья память проста и лишена особенностей, которые бы Латимер мог бы заметить. — Он вписал эту связь в таблицу. — Что означает, что остаётся три возможности. — Он указал на имена над тремя оставшимися пустыми клетками в строке «Читает кого?» — Вот эти трое — один из них читает президента.

Глава 23

     Столичной полиции раздали фотографии Бесси Стилвелл, взятые с камер наблюдения, но пока что её так и не удалось обнаружить. И Дэррил Хадкинс продолжал пытаться припомнить, чем она сегодня занималась и понять, куда она могла пойти, и…
     И в его голове возникли воспоминания, из всех людей, о Ричарде Никсоне. Хотя Никсон покинул президентский пост ещё до рождения Дэррила, он видел фильм о нём, где тот говорил «Я не жулик», а потом махал толпе обеими руками с пальцами, растопыренными в знаке победы, когда покидал Белый Дом в последний раз…
     Но он никогда не испытывал к Никсону симпатии; отец Дэррила, когда о нём заговаривал, всегда называл его «хитрож*пый Дик». И за все те годы, что Дэррил проработал в Белом Доме, он практически ни разу не слышал имени Никсона; в почти советском стиле переписывания истории тридцать седьмой президент был, похоже, вычеркнут из памяти.
     И вот внезапно он думает про Никсона, вспоминая то, чего он про него никогда не знал: к примеру, как он разговаривал с астронавтами на Луне… с Баззом какеготам и ещё одним парнем. В те времена, когда мы им гордились. А ещё его поездка в Китай и встреча с Мао. Такой умный шаг!
     Но затем всё пошло кувырком. Сначала его вице-президент — Агню, вспомнил его имя Дэррил, хотя никогда раньше его не слышал — был вынужден подать в отставку, хотя и по несвязанным причинам, а потом пришлось уйти и самому Никсону.
     По несвязанным причинам.
     Эта мысль выскочила у Дэррила в голове, и по мере того, как он её обдумывал, обрастала деталями: «несвязанные причины» были обвинениями в вымогательстве, махинациях с налогами, подкупе и заговоре во времена, когда Агню был губернатором Мэриленда или мэром округа Балтимор.
     И всё это не было связано с…
     С Уотергейтом, и…
     И…
     Да, да, да! Так вот, где она остановилась! Не в квартире Майка, а в отеле «Уотергейт», который недавно открылся после капитального ремонта. Теперь Дэррил вспомнил: она сказала Майку, что поселилась в его квартире, и она действительно там разок переночевала, но ей больше нравилось в отеле, где горничная найдёт её не позже следующего утра, если она вдруг поскользнётся и упадёт. Но она не сказала этого Майку; она не хотела, чтобы он беспокоился о том, что она идёт на такие траты.
     «Уотергейт» — идеальное место для того, кто собирается посещать больницу Лютера Террри; он находится всего в трёх кварталах по Нью-Гемпшир-авеню, диагональной улице, из-за которой здание больницы имеет треугольную форму. Комплекс «Уотергейта» стоит на берегу Потомака напротив острова Теодора Рузвельта и к северу от Кеннеди-центра.
     И — да! — Бесси осматривает отельный парк, насколько это вообще доступно её слабому зрению, и думает вот здесь всё и началось, и…
     И её мысли прерываются сиреной, а сам Дэррил слышал сирену всего минут пять назад. Вообще-то сирена «скорой» у больницы — это нормально, но сейчас больница закрыта, поэтому Дэррил выглянул в окно и увидел пожарную машину, несущуюся на север…
     И Бесси видела — или, по крайней мере, слышала! — ту же самую пожарную машину; это было очень недавнее воспоминание.
     Уже на бегу Дэррил сказал в микрофон в рукаве:
     — Хадкинс — Доусон. Я знаю, где Бесси Стилвелл; я покидаю здание, чтобы её забрать.
     — Поняла, — отозвался голос Сьюзан у него в ухе. — Сообщу больничной охране; заходите через «скорую», не через вестибюль.
     Дэррил мог реквизировать машину для поездки в «Уотергейт», но до него было меньше тысячи ярдов. Он спустился на первый этаж и побежал, как он вскоре осознал, по тому же пути, по которому везли сегодня утром президента — мимо спальни для персонала, травматологии, поворот направо и через раздвижные двери на подъездную дорожку для «скорой». Тут и правда был больничный охранник в униформе. Он проверил удостоверение Дэррила, после чего открыл ему дверь; Дэррил поблагодарил его кивком и выбежал в промозглый вечер.
     Он не позаботился захватить плащ — это стоило бы ему пары минут. Он пробежал мимо репортёров теленовостей, и один оператор повернул камеру ему вслед, выкрикивая вопросы — в конце концов, Дэррил был первым, кто вышел из здания за много часов — но с тяжёлой камерой он не мог угнаться за Дэррилом, который побежал вдоль самой длинной стороны здания больницы в сторону Ай-стрит, потом — сердце немного зачастило — на Эйч-стрит, а затем — уже вспотев — под Потомакское шоссе к Уотергейтсому комплексу. Отель, как он знал, находится от него по правую руку на Виргиния-авеню, и он продолжал бежать, пока не оказался в его шикарном холле.
     Аристократического вида белый мужчина за столом регистрации косо посмотрел на тяжело дышавшего Дэррила, однако тот показал удостоверение и хрипло сказал:
     — Секретная Служба. В каком номере остановилась Бесси Стилвелл? — но ещё до того, как ему ответили, он вспомнил: номер 534. — Дайте мне копию ключа.
     Портье на секунду засомневался, но потом запрограммировал ключ-карту и протянул её Дэррилу, сказав:
     — Она только что поднялась в номер.
     Дэррил взял карточку и рванулся к лифтам. Он вдавил кнопку вызова в стену и, ожидая, постарался перевести дух. Затем он поднялся на пятый этаж и…
     …это, должно быть, она, в конце коридора, медленно удаляется от него; в застеленном коврами коридоре больше никого не было.
     — Подождите! — крикнул он.
     Она медленно повернулась к нему; Дэррил побежал к ней по коридору, тогда как она завозилась со своей сумочкой, пытаясь её открыть…
     …и внезапно он понял, как это должно выглядеть с её стороны: поздно вечером в пустом коридоре здоровенный чернокожий мужик, пыхтя и отдуваясь, бежит прямо к ней.
     В её руке оказался крошечный пистолет. Дэррил застыл на месте; он легко мог выхватить собственный пистолет и застрелить её — он не сомневался, что его рефлексы и меткость гораздо лучше, чем у неё — но вместо этого поднял руки.
     — Миссис Стилвелл, — сказал он, надеясь, что то, что он знает её имя, немного её успокоит. Она уставилась на него; между ними было футов двадцать. Дэррил заметил знак «Не беспокоить» на соседней с ним двери. — Я агент Секретной Службы. Возможно, мы виделись сегодня в больнице.
     И, произнеся это, он вспомнил, как она увидела его в первый раз. Она правда заметила его в больнице, и…
     Что этот…
     Дэррил был потрясён окончанием этой мысли, влетевшим в его сознание: Что этот ниггер тут делает?
     И: Ничего хорошего, надо полагать.
     И: Боже, это у него кровь на рукаве? Ну вот тебе и раз! На ножах с кем дрался или что. Из-за наркоты наверняка…
     Он затряс головой и почувствовал, что приходит в ярость. Он хотел сказать, что это кровь президента, что он в ней выпачкался, пытаясь спасти его жизнь, и что она полна дерьма по самую маковку.
     Бесси по-прежнему направляла на него пистолет, и по-прежнему выглядела насмерть перепуганной, потому что…
     …потому что он — чёрный. Потому что он цветной. Потому что он…
     Снова это чёртово слово.
     Господи!
     Она оглянулась через плечо, но, конечно, они никак не могла от него убежать; она втрое старше его.
     — Миссис Стилвелл, — сказал он, — пожалуйста, опустите пистолет.
     Она опустила взгляд, будто удивившись тому, что маленький пистолетик оказался в её руках. Дэррил так и не спрятал своё удостоверение после того, как показал его портье внизу; он всё ещё было у него в левой руке, и он раскрыл его и выставил перед собой, а потом начал медленно приближаться. — Мне лишь нужно задать вам несколько вопросов.
     — Простите, — сказала она. — Я думала, вы… Я думала…
     — Нет, это не так, — сказал Дэррил. Он подумал, не предложить ли её пройти для разговора в её комнату, но понял, что ей это не понравится, и потому сказал: — Вы не откажетесь вернуться со мной в больницу? Нам нужно прояснить одну небольшую деталь…
     — Вы правда агент Секретной Службы?
     — Да, мэм. И я думаю, вы должны отдать мне этот пистолет.
     Она на мгновение задумалась, потом протянула пистолет ему. Он вывел её обратно в холл и привёз в больницу на такси; таксист не был в восторге от такой короткой поездки, и Дэррил попытался его задобрить, не взяв сдачи с двадцатидолларовой банкноты, которой расплатился. Они с Бесси снова вошли в здание больницы через въезд для «скорой», и он отвёл её в конференц-зал на первом этаже, попросил присесть, вызвал Сьюзан Доусон и отошёл, чтобы вымыть руки.
     К счастью, подумал он, в больнице нет недостатка в дезинфицирующих средствах.

Глава 24

     Сьюзан Доусон вошла в конференц-зал. Единственная его обитательница сидела в кресле, уставившись в пространство.
     — Миссис Стилвелл? — сказала Сьюзан.
     Никакой реакции. Сьюзан попробовала снова, погромче.
     — Миссис Стилвелл? Как вы себя чувствуете?
     Старая женщина в кресле пошевелилась.
     — Пока дышу, — ответила она. — В моём возрасте на большее уже не рассчитываешь.
     Сьюзан улыбнулась.
     — Как я понимаю, сегодня утром вы приходили навестить сына, верно?
     Миссис Стилвелл кивнула.
     — У него пару дней назад случился сердечный приступ.
     — Мне очень жаль это слышать, — сказала Сьюзан.
     — Слишком много работал. Я хотела, чтобы он вернулся ко мне в Миссисипи, но он решил пойти по стопам отца. Упрямый.
     — Он поправится? — спросила Сьюзан.
     — Так говорят.
     — Очень мило с вашей стороны, что вы к нему приехали.
     — Никогда не перестаёшь быть матерью, — сказала Бесси, — сколько бы ни стукнуло твоим детям.
     — Могу себе представить, — сказала Сьюзан.
     — У вас нет детей?
     Сьюзан покачала головой.
     — А вы замужем?
     В ходе обычного допроса Сьюзан сказала бы «Мэм. вопросы здесь задаю я», но ей не хотелось говорить такое пожилой женщине. Поэтому она снова покачала головой.
     — Такая красавица, как вы? — удивилась Бесси. — Наверняка вами интересуется масса мужчин.
     — Вы бы удивились, мэм, — сказала Сьюзан. Она подумала было на этом и завершить тему, но потом, слегка пожав плечами, добавила: — Многих мужчин пугают сильные женщины. Когда они узнаю́т, чем я зарабатываю себе на хлеб, то норовят исчезнуть.
     — Вы тоже агент Секретной Службы?
     — Да, мэм.
     — А сколько вам лет?
     — Тридцать четыре, мэм.
     — И вы не чувствуете, так тикают биологические часы?
     — Чувствую, — ответила Сьюзан. — Миссис Стилвелл, мне нужно задать вам несколько вопросов.
     — Хорошо.
     — В больнице происходит нечто очень странное, мэм. Люди читают воспоминания других людей.
     Миссис Стилвелл нахмурилась.
     — Какая чепуха.
     — Я могу вас понять, мэм. Это в самом деле так выглядит. Но это произошло в результате неудачного эксперимента, проводимого здесь, в больнице. Так получилось, что я сама оказалась связана с экспериментатором; в этом нет никаких сомнений. А другой агент Секретной Службы — Дэррил Хадкинс — связан с вами; благодаря этому он вас и нашёл.
     — Тот цветной парень?
     Сьюзан почувствовала, как её брови полезли на лоб.
     — Гмм… да.
     Бесси снова нахмурилась.
     — Не думаю, что мне это нравится.
     Сьюзан решила на это не отвечать.
     — И вы также должны быть с кем-то связаны. У вас не было никаких странных воспоминаний?
     — Нет.
     — Вы уверены?
     — Конечно я уверена. Это полная чепуха.
     Сьюзан решила зайти с другой стороны.
     — Вы знаете почтовый индекс Белого Дома?
     — Помилуйте, мисс Сьюзан, я и своего-то не знаю. Мне всегда его приходится где-то посмотреть, чтобы на письме написать.
     — А название города, где родился президент, его вы знаете?
     — Без понятия.
     — Вы уверены? Это в Северной Калифорнии.
     — Никаких идей.
     Сьюзан скривилась. Проблема была очевидна: Миссис Стилвелл даже не пыталась ничего вспоминать. Она не щурила глаза, не морщила лоб, даже не задумывалась на секунду перед ответом. Для неё всё это было глупостью; у ней не было никаких оснований полагать, что она может знать ответ, так что к чему прилага\ть усилия, чтобы это проверить?
     — Мне правда нужно, чтобы вы попытались, — сказала Сьюзан.
     — Сколько вам лет, мисс Сьюзан?
     Сьюзан нахмурилась.
     — Гмм… мне…
     Но Бесси подняла руку.
     — Да, да, я знаю, что уже вас об этом спрашивала, но я не помню, что вы ответили. Видите? В моём возрасте вы практически ничего не помните ни о чём. И напоминать мне об этом лишний раз не слишком красиво. Так что, если позволите…
     Сьюзан подумала над тем, чтобы просто отпустить ей. Возможно — лишь возможно — что она не представляет собой угрозы для безопасности даже если она связана с президентом. И, подумала она, Джеррисону на самом деле очень повезло — насколько вообще могло повезти человеку, в которого только что стреляли — в том, что даже если сцепка окажется постоянной, Бесси Стилвелл наверняка умрёт в течение нескольких следующих лет, тогда как, скажем, Кадим Адамс будет читать память Сьюзан всю её жизнь.
     Но это вряд ли удовлетворит директора Хексли — или Старателя. Она должна знать наверняка, и…
     В наушнике пискнуло. Она подняла руку.
     — Доусон, говорите.
     — Сью, это Дэррил. Я с Сингхом. Мы допросили оставшихся двух кандидатов, и это не они. Это должна быть миссис Стилвелл.
     — Поняла, — ответила Сьюзан в рукав. Она повернулась к пожилой женщине. — Миссис Стилвелл — у нас нет никаких сомнений. Вы связаны с президентом Джеррисоном.
     — Я вам говорю, мисс Сьюзан, это не так.
     — Подумайте над вопросами, которые я сейчас вам задам, мэм. По-настоящему над ними задумайтесь. Это очень важно, понимаете?
     Она кивнула.
     — Хорошо. Подумайте вот над чем. Какое сегодня слово дня?
     — «Слово дня»? — Я не знаю, что это значит.
     — Просто спросите себя, миссис Стилвелл, какое сегодня слово дня. И по-настоящему задумайтесь над этим.
     Она оттопырила тонкие губы. А потом в раздражении вскинула тонкие руки.
     — Я не знаю!
     — Скажите наугад, — предложила Сьюзан. — Скажите первое, что придёт вам в голову. Сегодняшнее слово дня — …
     — О, ради всего святого… ладно, ладно. Э-э… «пузан».
     Сердце Сьюзан пропустило удар. Это было не сегодняшнее слово, которое Старатель заучил сегодня утром; такое слово было три дня назад. И всё же если бы эта женщина читала Сьюзан или Дэррила, то могла бы извлечь слово дня из их памяти вместо памяти президента.
     — Ладно, — сказала Сьюзан. Ещё один вопрос: как называлась школа, в которую ходил президент Джеррисон?
     — Господи. Да откуда же мне знать?
     — Наугад. Скажите наугад. Пожалуйста, мэм.
     Возможно, это последнее «пожалуйста» произвело эффект, потому что Бесси прекратила возмущаться и задумчиво нахмурилась.
     — Нордхоф-Хай, — сказала она, а затем, через секунду: — Вперёд, рейнджеры!
     Сьюзан вытащила свой «блэкберри», открыла страницу президента в Википедии и проверила: старая леди была права. Она отложила телефон и проговорила в рукав:
     — Доусон — Хадкинсу. Дэррил, ты прав. Наша угроза национальной безопасности здесь, со мной.

     Теперь, когда они отыскали того, кто читает память президента Джеррисона, агент Доусон согласилась, что больше нет никаких законных оснований для изоляции больницы. Тем не менее прежде чем им было позволено покинуть здание, с каждым из подвергшихся воздействию людей побеседовал больничный управляющий по контролю рисков, профессор Сингх и один из больничных психиатров. Всем им посоветовали, и даже рекомендовали остаться в больнице, поскольку никто не мог предсказать, какие последствия и побочные эффекты может иметь сцепка памяти.
     Им также сказали, что в случае, если они останутся, то пребывание в больнице будет бесплатным, и они будут находиться под наблюдением и иметь доступ к любому виду лечения, в котором возникнет необходимость. Те же, что захотят уйти — а таким оказались практически все, кроме Джошуа Латимера и его дочери Доры Хеннесси, которым операцию по пересадке перенесли на понедельник — должны будут подписать форму отказа от помощи вопреки рекомендациям. Также была собрана и проверена контактная информация, и все были приглашены на плановый медосмотр через пять дней.
     Когда всё это было завершено, Марк Гриффин сел перед большим микрофоном, подключённым к больничной системе оповещения, сделал глубокий вдох — и ничего не сказал; горло всё ещё болело после того, как Дэвид Дженьюари пытался его задушить. Он сглотнул, откашлялся и затем заговорил в микрофон.
     — Внимание. Внимание. Передаём важное сообщение. Внимание.
     Он выждал пару секунд и продолжил:
     — Говорит доктор Гриффин, главврач Мемориальной больницы Лютера Терри. Как, несомненно, большинство из вас знает, сегодня утром стреляли в президента Сета Джеррисона. Его привезли сюда и сделали операцию, и я рад сообщить, что его состояние сейчас стабильно.
     За изоляцией всегда следуют судебные иски, и следующий абзац был тщательно сформулирован в надежде хотя бы немного снизить их число.
     — Изоляция здания больницы была осуществлена по просьбе Секретной Службы Соединённых Штатов. Больница и Секретная Служба благодарят вас за сотрудничество во время национального кризиса; президент Джеррисон попросил меня поблагодарить от его имени каждого из вас.
     Ещё одна пауза, чтобы дать проникнуться.
     — Через некоторое время изоляция здания будет снята. — Даже в своём закрытом кабинете он услышал раздавшиеся снаружи радостные крики. — Поскольку нам может понадобиться связаться с вами позднее, мы запишем ваши имена и контактную информацию, когда вы будете уходить. В здании сотни людей, поэтому мы будем вынуждены выпускать всех по очереди. Сотрудники могут покинуть здание через служебные выходы по окончании своей смены. Что касается посетителей и пациентов, если ваша фамилия начинается на буквы A, B, C или D, то вы уже можете спускаться в вестибюль.
     Гриффин сглотнул, затем продолжил.
     — Мы, разумеется, снабдим вас бесплатным парковочным талоном, действительным до полуночи. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие на выходе и, ещё раз, огромное вам спасибо за понимание.
     Он сделал паузу, затем заговорил снова, теперь по-испански:
     — Su atención, por favor. Su atención, por favor. Tengo un anuncio importante que hacer… — Он поразился, насколько гладко звучит его речь; вообще-то его испанский никогда не был особенно хорош. Но потом понял: Мария Рамирес, молодая женщина, с которой он оказался связан, была двуязычной.

     — Мы её нашли, — сказала Сьюзан Доусон, входя в палату президента.
     Сет немного повернул голову в её сторону; Шейла, медсестра, также повернулась к ней.
     — Того, кто читает вашу память, — сказала Сьюзан. — Её зовут Бесси Стилвелл, ей восемьдесят семь.
     — Она… она что-нибудь…
     — Что-нибудь вспомнила? Ничего существенного. И мы надеемся, что так оно будет и дальше. Мы будем держать её подальше от газет и всего такого.
     Сет смог слегка улыбнуться.
     — Я бы хотел с ней поговорить.
     Сьюзан вскинула брови.
     — Сэр, не думаю, что это было бы разумно. Она — огромная угроза безопасности. Встреча с вами несомненно станет триггером для массы воспоминаний, а вы ведь наверняка не хотите, чтобы у неё в голове всплыло что-нибудь засекреченное.
     Сет посмотрел на агента Секретной Службы, задумавшись о том, насколько много известно ей самой; она не должна знать ничего об операции «Встречный удар», но…
     Но, возможно, она знала — и, возможно, Годро Данбери знал тоже.
     Гордо. Чёрт, если бы он смог вспомнить, что Леон Хексли говорил в телефон. «Скажи Гордо, чтобы он…»
     Но как он ни напрягал мозг, ничего больше не вспоминалось. Однако, возможно, эта женщина, эта — как Сьюзан сказала её зовут? Бесси? Может быть, она сможет вспомнить тот разговор.
     — Приведите её сюда, — сказал Сет.
     — Сэр, я правда не…
     — Приведите.
     Сьюзан кивнула.
     — Слушаюсь, сэр.

Глава 25

     Ивана Тарасова устраивала работа охранником в Мемориальной больнице Лютера Терри. Гораздо менее его устраивало то, что он читает воспоминания Доры Хеннессии, женщины, приехавшей из Лондона, чтобы отдать почку своему отцу. Иван пытался не давать её воспоминаниям проникать к себе в голову, но не было способа их избежать. Большая их часть были ему неинтересны. Она работала консультантом по выбору профессии, а он всегда предпочитал вещи, близкие к точным наукам или математике, хотя в школе учился слишком плохо, чтобы сделать карьеру в этих областях. Сегодня его состояние могли диагностировать, но двадцать пять лет назад, когда он заканчивал школу, все просто считали, что он ленится.
     Дора была фанаткой британского футбола; он не интересовался профессиональным спортом — годы, проведённые в больнице Лютера Терри, сделали его неспособным понимать людей, намеренно участвующих в занятиях, приводящих к сотрясениям, грыжам, повреждению суставов и ушибам органов. Она также любила ходить по клубам и барам; он предпочитал удобно устроиться с киндлом и читать книги о гражданской войне — как раз сейчас он перечитывал её историю Шелби Фута в пятый раз.
     Теперь, после отмены изоляции, Иван был рад покинуть больницу. Тем не менее он помедлил у выхода из здания, глядя на восток. Уже стемнело, но он всё же мог различить клубы дыма, поднимающиеся с места, где раньше был Белый Дом.
     Он спустился в метро. Обычно он не обращал внимания на других людей, но сегодня обнаружил, что смотрит на них — смотрит прямо на них, в их озабоченные, усталые, мрачные лица. То же самое было и в автобусе: потерянные души, некоторые до сих пор беззвучно плачут.
     Наконец, он добрался до дома. Его жена Салли спустилась к входной двери вместе с трёхлетней дочкой Таней. Они знали, что он не любит, когда его касаются, но сегодня был необычный день, и им нужна была вся поддержка, какую он мог дать. Он принял поцелуй от Салли и потом подхватил Таню на руки и отнёс в маленькую гостиную, где посадил на диван. Потом он устроился на диване рядом с ней.
     Иван был опустошён событиями сегодняшнего дня — но в то же самое время был расстроен тем, что ежедневная рутина отказалась нарушенной. Ещё несколько часов назад он должен был смотреть с Таней «Wonder Pets»; это был их ежедневный ритуал после его прихода с работы домой. Конечно, он был готов к таким неожиданностям; видеомагнитофон был запрограммирован на запись передачи. Он нашёл дистанционку и запустил запись. На секунду он задумался о человеке, который с ним связан — какой-то адвокат по имени Оррин Джиллетт — и который теперь должен знать наизусть сюжеты всех сорока двух эпизодов, не говоря уж про детали и подробности жизни персонажей — морской свинки Линни, черепахи Такка и Таниного любимца — утёнка Минг-Минга.
     Он посмотрел на дочь и…
     Боже.
     Он потряс головой, отвернулся, но…
     Но образы по-прежнему были там.
     Ужасные образы.
     Образы…
     Нет. Нет. Он не хочет этого видеть!
     Но…
     Боже. Боже. Боже.
     Вид Тани, сидящей на диване в своём маленьком розовом платьице, заставил его думать о…
     Нет. Нет. Это ужасно. Делать такое с ребёнком! Трогать маленькую девочку вот так!
     В голове возник образ мужчины, но лицо было незнакомо. Узкая голова, каштановые волосы, карие глаза за линзами огромных, немодных уже очков.
     Лицо нависало над… над ней, успокаивая, говоря, что всё будет хорошо, убеждая никому не говорить об этом ни слова, говоря, что это их маленький секрет — что он так сильно её любит, что она такая особенная, что…
     Он снова потряс головой, но образы по-прежнему были там, в воспоминаниях.
     Воспоминания. Да, множественное число. Другое время, но тот же человек, одетый в другую одежду. Или, по крайней мере, вначале одетый в другую одежду, пока он не расстегнул…
     Нет!
     Иван вскочил и, оставив дочь, вышел из комнаты и закрыл глаза, отчаянно пытаясь изгнать эти образы из головы.

     — Мистер президент, — сказала Сьюзан Доусон, — это Бесси Стилвелл.
     У Сета по-прежнему была капельница в левой руке и маленькие кислородные трубочки в ноздрях. Однако он сумел собрать достаточно сил, чтобы протянуть Бесси правую руку, которая ответила на это выражением полнейшего изумления на лице.
     — Что? — спросил президент, оглядывая собственную руку — не была ли она испачканной чем-то или ещё что.
     — Простите, мистер президент, — сказала Бесси. — Я… это просто какой-то поток образов. Все люди, которым вы пожимали руки этой самой рукой. Британский премьер-министр. Русский премьер. Германский канцлер. Китайский президент. И… — Она даже отступила на полшага, будто испугавшись. — И кинозвёзды. Анджелина Джоли и Джонни Депп и — о, он всегда мне так нравился! — Кристофер Пламмер.
     — А теперь, — сказал Сет Джеррисон, который даже в своём текущем состоянии не хуже Билла Клинтона умел заставить собеседника почувствовать себя самой важной персоной на свете, — я собираюсь пожать руку вам. — И он снова вытянул руку.
     Бесси помедлила ещё секунду, потом подошла ближе и взяла руку Сета в свои.
     — Очень рада с вами познакомиться, мистер президент.
     — Это вам спасибо за знакомство, — он повернулся к Сьюзан. — Агент Доусон, вы не оставите нас на минутку наедине? Я уверен, что с миссис Стилвелл я буду в безопасности.
     У Сьюзан был такой вид, будто она хочет возразить, но потом она кивнула и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь. Сет жестом предложил Бесси сесть. Она так и сделала — рядом с кроватью стоял обтянутым винилом стул. Однако при этом она покачала головой.
     — Что? — спросил Сет.
     — Ничего, сэр. Просто воспоминания.
     — Я вас понимаю, поверьте. Я тоже вспоминаю странные вещи, воспоминания того, с кем я оказался связан.
     — Да, но…
     — Но что?
     Бесси отвела глаза и ничего не сказала.
     Сет кивнул. Это было как скандал с WikiLeaks: все эти компрометирующие е-мэйлы госдепартамента.
     — Вы не просто вспоминаете, как я пожимал руку, скажем, президенту Саркози на саммите Большой восьмёрки, верно? Вы также вспоминаете, что я при этом о нём думал?
     Бесси покорно кивнула.
     Состояние Сета испытывало приливы и отливы, но совсем недавно доктор дал ему стимулятор. Он обнаружил, что может довольно долго говорить, по крайней мере, сейчас, не выбиваясь при этом из сил.
     — Я — человек, — сказал он. — Как и другие национальные лидеры. Так что да, у меня есть сложившееся мнение о них, как и у них, несомненно, сложилось какое-то мнение обо мне.
     — Вы ненавидите канадского премьера.
     Сет ответил, не раздумывая.
     — Да, это так. Он изворотливый и мелочный человек.
     Бесси, похоже, силилась это переварить.
     — Так что же, гмм, теперь будет? — спросила она, коротко взглянув на президента и снова отведя глаза.
     — Если слух о том, что вы связаны со мной, распространится, вами заинтересуется масса людей.
     — Господи! — воскликнула Бесси.
     — Поэтому на данный момент вы находитесь под защитой Секретной Службы.
     Сет ожидал, что она ответит что-то вроде «О, я уверена, что в этом нет необходимости», или, может быть, «Ну, я лишь надеюсь, что меня они защитят лучше, чем вас», но в реальности она сказала:
     — И моего сына тоже, пожалуйста.
     — Простите?
     — Моего сына, Майкла. Он здесь, в больнице; это из-за него я приехала в столицу. Если кто-то начнёт охотиться за мной, то может и на него тоже напасть.
     Сет сподобился на ещё один крошечный кивок.
     — Конечно. Мы защитим и его тоже.
     — Спасибо вам, сэр.
     Ему показалось забавным, что его называет «сэром» женщина на четверть века его старше, но он решил не заострять на этом внимание; в конце концов, миссис Стилвелл была с Юга, а там манеры всё ещё имели значение.
     — И, — сказал он, — раз речь зашла о Секретной Службе, там есть такой агент по имени Гордо Данбери.
     Бесси нахмурилась.
     — Вы хотите сказать, был такой агент.
     — Именно. Вы знаете, кто такой Леон Хексли?
     Снова сморщенный лоб, затем:
     — Директор Секретной Службы.
     — Правильно. Несколько дней назад я встретил его в Овальном кабинете, когда он разговаривал с кем-то по телефону… — Сет замолчал, чтобы перевести дыхание, и продолжил: — …и я думаю, что он говорил о Гордо Данбери. Вы помните, как я услышал этот разговор?
     — Это так странно, — сказала Бесси.
     — Да, — согласился Сет. — Но вы это вспомнили?
     — Я не помню разговора о Гордо Данбери.
     — Нет, Леон не упоминал его фамилии. Просто «Гордо». Он сказал «Скажи Гордо, чтобы он…» и что-то ещё. Вы это помните?
     — Нет.
     — Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.
     — Гордо. Забавное имя.
     — Это сокращение от «Гордон». «Скажи Гордо, чтобы он…»
     — Я вроде припоминаю, — сказала Бесси. — Он сказал «Скажите Гордо, чтобы он ме́тил…»
     Метил! Да, так оно и было! На одно слово слово больше, чем он сам смог вспомнить. Но надо же: метил!
     — Там было что-то ещё, — сказал Сет. — Может быть, какие-то цифры?
     — Это всё, что мне вспомнилось, — сказала Бесси.
     — Если всплывёт что-то ещё…
     — Конечно, — сказала она. — Только…
     — Да?
     — Я пытаюсь не вспоминать то, что знаете вы, — сказала она. — Мне не нравится знать ваши мысли, сэр. Мне это вообще не нравится. Я голосовала за вас. Скажу вам правду: я надеялась, что один из двух других получит республиканскую номинацию; вы на мой вкус слишком средний. И всё же я всегда голосовала за республиканцев — всегда голосовала, и всегда буду голосовать. Однако многое из того, что вы говорили во время кампании, было враньём.
     — Я признаю, что не всегда говорил правду, но…
     — Это было враньё, — сказала Бесси. — Во многих, очень многих случаях. Вы говорили то, что надо было сказать, чтобы быть избранным. И когда я это вспоминаю, мне становится стыдно. — Она посмотрела прямо ему в лицо. — А вам?
     Сет не смог посмотреть в глаза женщине, которая могла заглянуть ему голову.
     — Это очень непросто — добиться избрания, — сказал он. — Приходится идти на компромиссы.
     — Это грязное дело, — сказала Бесси. — И мне оно не нравится.
     — Сказать по правде, мне тоже. Я не жалею, что всё это затеял, и я собираюсь сделать как можно больше добра, находясь в должности. Но вы правы: чтобы попасть сюда, я шёл на компромиссы. И знаете что? Это было верное решение.
     — Компромисс — одно дело, — сказала Бесси. — Враньё — совсем другое.
     — Тот, кто всегда говорит правду, никогда не будет избран — и поэтому мы немного кривим душой в мелочах ради свершения больших дел. Плохой политик врёт всегда; хороший — тщательно выбирает, когда и где сказать неправду.
     — Чепуха! — сказала она.
     Он помолчал.
     — Посмотрите на это вот с какой стороны, Бесси — я могу называть вас Бесси? Подумайте вот о чём: теперь вы — моя совесть, с этого момента и до тех пор, пока между нами существует связь. Я не смогу лгать, потому что вы будете знать, когда я лгу. Из-за вас мне придётся быть честным.
     Она ответила без паузы.
     — Можете на это рассчитывать.

     Эрик Редекоп был в восторге, когда отменили изоляцию. Он направился к служебному выходу на первом этаже и…
     И там была Дженис Фалькони; она тоже шла домой.
     Она ещё его не заметила, и он воспользовался этим, чтобы посмотреть на неё и подумать. Поток её воспоминаний продолжался, не стихая. Он теперь знал, как у неё прошла вторая половина дня, что она ела на ужин — кто бы мог подумать, что свиные шкварки? — и…
     И она была чиста, по крайней мере, сейчас. Она не кололась с…
     О, она молодец. Прошло уже три дня, но…
     Но она боялась идти домой, боялась возвращаться к Тони, боялась своей проклятой жизни. Он задумался о том, сказала ли она Тони, что изоляция закончилась; нет, не сказала.
     Уходящих сотрудников отмечали агенты Секретной Службы, так же как и посетителей, хотя для них была отдельная очередь. Джен встала в эту очередь.
     — Отличная работа, Эрик, — сказал один из врачей, когда он шёл через холл. — Слышал сегодня о твоих подвигах.
     — Спасибо, — ответил Эрик, не сводя глаз с Джен.
     Ещё кто-то коснулся его руки.
     — Поздравляю, доктор Редекоп!
     — Спасибо, — повторил он. За Джен стояло восемь человек, и вдвое больше — перед ней. Она по-прежнему его не замечала, и если он просто станет в конец очереди, то она уйдёт гораздо раньше, чем он.
     Что, вообще-то, было неважно. Что было нормально.
     Но…
     Но…
     Он подошёл к ней.
     — Привет, Дженис, — сказал он.
     Она обернулась и улыбнулась — лучистой, светящейся улыбкой.
     — Доктор Редекоп.
     — Привет, — сказал он снова, разочарованный своим красноречием. Потом он сказал: — Гмм. — А потом повернулся к стоящему позади них мужчине. — Вы позволите…?
     Тот улыбнулся.
     — Вы сегодня спасли президента. Думаю, вы заслужили, чтобы вас пропустили вне очереди.
     — Спасибо. — Он посмотрел на Джен и понизил голос. — Так значит, э-э… я так понимаю, что вы тоже подверглись воздействию в ходе эксперимента?
     Она огляделась вокруг, словно это было что-то такое, что следовало держать в секрете, и потом тихо ответила:
     — Ага.
     — И с кем вы связаны?
     — Его зовут Джош Латимер. Он здешний пациент, ждёт пересадки почки.
     — Ах.
     Она посмотрела на него.
     — Откуда вы это про меня знаете?
     Пришла его очередь оглядываться, но мужчина, с которым он разговаривал раньше, был поглощён разговором с тем, кто стоял позади него, а у женщины впереди в ушах были белые пуговки наушников.
     — Потому что, — сказал он, — я читаю вас.
     Джен немедленно опустила взгляд.
     — Так как, — сказал Эрик, — вы торопитесь домой, или…?
     Она не подняла взгляд, но ответила.
     — Нет, — сказала она. — Не тороплюсь.

Глава 26

     Бесси Стилвелл покинула палату президента, сопровождаемая агентом Секретной Службы. Как только она ушла, Сет попросил пригласить к нему профессора Сингха.
     — Мистер президент, что я могу для вас сделать? — спросил Сингх, входя в палату.
     — Я так понимаю, вы выяснили все связи, верно?
     — Да, сэр. Мы составили схему.
     — Значит, я читаю Кадима, а Кадим читает… Сьюзан, верно?
     — Да, это так. А агент Доусон читает меня, а я читаю доктора Люциуса Джоно, который помогал спасать вашу жизнь. Доктор Джоно читает Никки Ван Хаузен, агента по недвижимости. И так далее.
     — А Дэррил?
     — Агент Хадкинс? Он тот, кто читает воспоминания Бесси Стилвелл.
     — Нет, я имею в виду — кто читает его?
     — Мария Рамирес — леди на сносях.
     — Хорошо, ладно. — Пауза, затем: — Как вы всё это запомнили?
     — Какой бы из меня был исследователь памяти, если бы я не знал кое-какие приёмы, помогающие запоминанию? Стандартный метод — это использование «дворца памяти». Берёте здание, которое вы хорошо знаете, и представляете себе вещи, которые хотите запомнить, внутри этого здания в том порядке, в котором вы бы их увидели, в самом деле проходя по нему. В моём случае это мой дом в Торонто. Там есть прихожая, и я воображаю себя в ней; это начальная точка. В прихожей дверь в гараж. Я помещаю там Люциуса Джоно — у которого ярко-рыжие волосы — в клоунской машине вместе с толпой других клоунов, но он пытается оттуда вылезти, потому что в гараже темно, а он хочет на свет: «Люциус» значит «свет». Рядом с дверью в гараж дверь в маленькую ванную комнату. Люциус Джоно читает Никки Ван Хаузен, и… простите, конечно, но я воображаю, как заглядываю туда и вижу её в ванне. Каламбур на её фамилии: Ван Хаузен — ванна. Дальше, за дверью в ванную, лестница, ведущая в гостиную. Никки читает память доктора Эрика Редекопа, главного хирурга. Я представляю себе тела, разложенные на всех четырёх ступенях, и его, оперирующего всех четверых одновременно, со скальпелем в каждой руке и, как у обезьяны, в каждой ноге.
     — О Господи! — воскликнул Джеррисон.
     — Чем необычнее образ, тем лучше он запоминается.
     — Надо полагать, — согласился Сет. — Так вот, мне нужна ваша помощь. Я должен вспомнить нечто очень важное, но у меня не получается.
     — Это ваше собственное воспоминание или рядового Адамса?
     Вопрос звучал бы совершенно бессмысленно ещё двадцать четыре часа назад, подумал Сет.
     — Моё собственное.
     — Ну, как я полагаю, обнаружили женщину, которая связана с вами — миссис Стилвелл, я полагаю. Может быть, она сможет вам помочь?
     — Нет. Об этом я уже подумал. Она не может. Так что я думаю, а не может ли ваша установка помочь мне или ей выковырять это из памяти?
     — О чём это воспоминание?
     — Разговор, который я подслушал.
     — Простите, но нельзя ли более подробно?
     Сет подумал о том, как много он может сказать Сингху.
     — Я подслушал окончание телефонного разговора — Леон Хексли, директор Секретной Службы, разговаривал по сотовому.
     — Если бы речь шла обо мне, — сказал Сингх, — то это воспоминание было бы легко изолировать, потому что встреча с таким высокопоставленным лицом была бы запоминающимся событием. Но в вашем случае, сэр? Для вас это повседневность. Моей установке будет очень трудно отыскать его.
     — Чёрт. Это дело чрезвычайной важности, я должен это вспомнить.
     — Воспоминания — хитрая штука, сэр. Требуется что-то, чтобы вызвать их их памяти.
     — Да уж наверное.
     — Люди всегда сердятся, когда другие люди не могут чего-то вспомнить. Вот как моя жена пару недель назад обозлилась на меня за то, что я не смог вспомнить какую-то мелочь, случившуюся во время нашего медового месяца. Она шипела «Но ведь это важно! Почему ты этого не запомнил?» И знаете, что я ей ответил?
     Сет слегка пошевелил головой.
     Сингх произнёс с деланной яростью в голосе:
     — Потому что я был пьяный, ясно?[25]
     Несмотря на серьёзность ситуации Сет не смог удержаться от улыбки.
     — Мне нравился этот сериал.
     — Мне тоже, — сказал Сингх. — Но на самом деле я не шутил. Нет, я не был пьян — я не пью. Но декларативная память лучше всего доступна при тех же обстоятельствах, что складывались при её формировании. Воспоминания, сформированные в подпитии — или под водой, или в отеле — возвращаются легче всего в подпитии, под водой или, опять же, в том отеле.
     — Чёрт, — сказал Сет.
     — Что? — не понял Сингх.
     — Этот разговор происходил в Овальном кабинете — а его теперь не существует.
     — А, понимаю, — сказал Сингх. Но потом он улыбнулся. — Тем не менее, возможно, способ есть.

     У Кадима Адамса не было палаты в больнице Лютера Терри; он пришёл сюда вчера утром для участия в экспериментах профессора Сингха, а жил в маленьком отеле, в который поселил его Сингх. Но хотя изоляцию теперь сняли, он продолжал слоняться по коридорам, надеясь на звонок от Сьюзан Доусон, которая сказала, что президент почти всё время спит. Кадим сидел в маленьком кабинете Сингха на третьем этаже, рисуя завитушки на листе бумаги.
     Он знал, что такой шанс ему вряд ли когда ещё выпадет. Связь существовала уже много часов, но никто не мог сказать, постоянна ли она. И даже если так — профессор Сингх, как он надеялся, рано или поздно завершит начатое лечение. Но сейчас — вот прямо сейчас — у него было нечто, за что другие люди дрались, обманывали, давали взятки: у него было внимание президента Соединённых Штатов. Это была возможность, которую нельзя упустить, и если Сингх найдёт способ разорвать связь, больше такой возможности уже не будет никогда.
     Кадим понимал, как это работает: президент не думал те же самые мысли в то же самое время, что и он, но мог вспомнить всё, что Кадим знал, точно так же. как Кадим мог вспомнить всё, что помнила Сьюзан Доусон.
     И он знал — поскольку задумался над этим вопросом — что Сьюзан в самом деле пытается организовать его встречу с президентом. И, наконец, раздался звонок. Он сказал агенту Доусон, где он находится, и она пришла за ним и отвела по лестнице вниз на второй этаж. Его и её шаги отдавались эхом в лестничном колодце; она шла позади него. Фотограф — латиноамериканского вида мужчина лет сорока — уже ждал; у него на шее висело две большущих камеры. Втроём они подошли к палате президента. У двери дежурили двое агентов Секретной Службы. Они коротко кивнули агенту Доусон, и один из них открыл дверь и придерживал её, пока сначала Кадим, а потом Сьюзан проходили через неё.
     Увидеть Джеррисона в таком виде было настоящим шоком. Он выглядел измождённым и бледным. Кадим даже решил было всё прекратить, но…
     Но нет. Он должен это сделать; это был его долг перед остальными.
     По мере того, как он рассматривал президента, проявлялись новые детали. К примеру, он удивился, увидев, какие седые у президента волосы. Кадим помнил его, в основном, по предвыборной кампании, и тогда его волосы были чем-то средним между седыми и светло-коричневыми. Должно быть, на посту лидера свободного мира стареешь гораздо быстрее, чем на любой другой работе.
     Кадим взглянул на сидящую на другом краю комнаты медсестру, потом снова на Джеррисона. Изголовье кровати президента было приподнято так, чтобы он мог принять полусидячее положение. На нём были очки в стиле Бена Франклина, но они съехали почти к самому кончику носа. Он посмотрел поверх них, улыбнулся и с явным трудом слегка махнул рукой.
     — Входите, — вспышка! — молодой человек. — вспышка! — Входите.
     Фотограф переходил с места на место, теперь снимая Калима. Кадим сам удивился, услышав, как сломался у него голос; такого с ним не случалось лет с тринадцати.
     — Здравствуйте, мистер президент.
     Президент протянул — вспышка! — руку — вспышка! — и Кадим подошёл — вспышка! — и пожал её — вспышка! Пожатие Джеррисона было очень слабым, и даже такое ему явно стоило больших усилий.
     — Пожалуйста, — сказал президент, делая жест в сторону обтянутого винилом стула, — присаживайтесь.
     Кадим сел; в результате его голова оказалась с головой президента на примерно одном уровне.
     — Спасибо. сэр.
     — Мисс Доусон сказала, что вы служите в армии?
     — Да, сэр.
     — Ваше звание? — Но потом он улыбнулся. — Рядовой первого класса, верно? Личный номер 080-79-3196, так?
     — Совершенно верно, сэр.
     — Это так странно — помнить то, что было с вами, молодой человек.
     — Для меня странно знать, что вы всё это помните.
     — Не сомневаюсь. Знаете, я специально туда не суюсь. Это не так, будто я думаю «Гы, а что было у Кадима и Кристы на первом свидании?» или… — Он нахмурился. — О. Ну, я на вашей стороне. Я считаю, что «Солдаты неудачи» — отличный фильм, пусть ей он и не понравился.
     Кадим почувствовал, как медленно качает головой; это было удивительно.
     — В общем, прошу прощения, — сказал президент. — Я хотел сказать, что специально я не делаю того, что только сделал. Вы имеете право на неприкосновенность вашей личной жизни.
     — Спасибо, сэр.
     — Так вы служили за границей?
     — Да, сэр. Операция «Иракская свобода».
     Президент, надо отдать ему должное, не отвёл взгляд.
     — Но теперь вы дома, — сказал Джеррисон тоном, который, как был уверен Кадим, предполагал, что он должен быть за это благодарен.
     Кадим сделал глубокий вдох и сказал:
     — Не совсем, сэр. Мой дом в Лос-Анджелесе. Здесь я лечусь.
     Джеррисон удивлённо нахмурился.
     — Простите. Я не знал, что вы были ранены.
     Вероятно, он уже вспоминал то, о чём Кадим собирался ему рассказать, но потом снова забыл, засыпанный грудой других вещей, нуждавшихся в обдумывании. Кадим незаметно вздохнул. Вот если бы всё можно было так легко забыть.
     — У меня ПТСР.
     Президент кивнул.
     — Ах, да.
     — Профессор Сингх пытается мне помочь. Вернее, пытался, пока его не прервали; там ещё много работы.
     — Уверен, что вы в хороших руках, — сказал Джеррисон. — Мы всегда пытаемся помочь ребятам в форме.
     Комментарий казался искренним, и хотя Кадим и правда не голосовал за Джеррисона — он ни за кого не голосовал — он снова задумался о том, стоит ли осуществлять задуманное. Никто не должен проходить через такое.
     Но ему придётся. Кадим проходил через это тысячу раз. И то, чего не достигли петиции солдатских матерей, ряды накрытых флагами гробов и безрадостные выпуски новостей из Багдада, возможно, лишь возможно, он достигнет этим.
     — Спасибо, сэр, — сказал Кадим. Президент был прицеплен к монитору жизненных показателей, к такому же, к какому раньше подключали Кадима; монитор показывал семьдесят два удара в минуту. Кадим подумал, что его собственный пульс гораздо выше. Сам президент Соединённых Штатов! Калиль и Ламарр никогда в это не поверят. Но Калиль и Ламарр тогда остались в Южном Централе; они, вероятно, по-настоящему не верили — или, по крайней мере, не в полной мере оценили — историям, которые Кадим привёз из Ирака.
     Но президента можно заставить в них поверить.
     И оценить по достоинству.
     Прочувствовать.
     — Мистер президент, должен сказать, что я очень раз встрече с вами. Моя мама, сэр, она будет просто потрясена.
     Президент шевельнул рукой в сторону фотографа, который быстро сделал ещё несколько снимков.
     — Мы, разумеется, пошлём ей снимки. — И тут брови президента взметнулись вверх. — Ваша мама — она очень хорошая женщина, не правда ли?
     — Лучшая, сэр.
     Он кивнул.
     — Это так странно. Таниша, верно? Я вижу, что вы её очень любите.
     — Да, сэр. Она всегда хотела для меня только добра.
     — Не сомневаюсь. И… о!.. у неё на следующей неделе день рождения?
     — Да, сэр.
     — Передавайте ей поздравления от меня.
     Кадим кивнул.
     — Она будет в восторге, сэр. — Краем глаза он заметил, как агент Доусон поглядывает на часы. У него явно остаётся очень мало времени и…
     И сама мысль о том, что он собирается сделать завязала его желудок узлом, и он почувствовал, как на лбу выступила испарина.
     — Ну, — сказал Кадим, — я уверен, что вас ожидают государственные дела, — никогда бы не подумал, что что ему когда-либо в жизни придётся произносить такие слова. Он поднялся, и все четыре ножки стула царапнули по покрытому плиткой полу. Он глубоко вдохнул и сглотнул, пытаясь успокоиться, а потом, наконец. выпалил:
     — Но я надеюсь, что после моего ухода вы подумаете о детях, сэр.
     Президент посмотрел на него; брови съехались практически вместе.
     — Детях?
     — Да, сэр. Плачущих детях. — Кадим ощутил, как его пульс ускоряется, и протянул руку, чтобы ухватиться за приподнятую часть президентской кровати, от чего агент Доусон подалась вперёд. — Плачущих детях, — повторил Кадим, — и запахе раскрошенного бетона.
     Президент резко втянул в себя воздух, и хотя громкость на мониторе жизненных показателей была установлена на минимум, Кадим всё же услышал, как ускорились гудки, обозначавшие сердцебиение.
     Всё случилось на удивление быстро: звук шагов за дверьми, затем вошла женщина — чернокожая, элегантная — а, Сью её знает, это Элисса Сноу, личный врач Джеррисона.
     — Мистер президент, с вами всё в порядке? — спросила она.
     Все глаза — фотографа, агента Доусон, Кадима, медсестры и доктора Сноу — были устремлены на Сета Джеррисона. Его зрачки были расширены почти до самых белков, словно он увидел что-то ужасающее.
     И так оно и было. У Кадима не было ни малейших сомнений. Да, то что они связаны, ещё не значит, что их воспоминания синхронизированы, но триггер, запускающий флешбэк, оказывает тот же самый эффект на президента, что и на него самого. Прямо сейчас они, должно быть, воспринимали разные его части: Кадим видел вездеход, переезжающий труп, а президент, наверное, наблюдал, как стена рушится под миномётным огнём. Но они оба были там, Кадим в тысячный раз, а Сет Джеррисон — в самый первый.
     — Мистер президент? — в голосе доктора Сноу звучало отчаяние. — Вы в порядке, сэр?
     Президент медленно повернул голову влево-вправо — жест, больше напоминающий отказ верить глазам; его рот безвольно раскрылся. Доктор Сноу стояла по другую сторону кровати от Кадима и двумя пальцами щупала президенту пульс.
     Кадим, пошатываясь, отошёл назад и в конце концов упёрся спиной в стену, где и остановился, чтобы не упасть.
     Огонь.
     Дым.
     Крики.
     Он едва мог видеть реальный мир, больничную палату, президента, но повернул голову и попытался разглядеть выражение лица большого человека. Его лицо выражало не шок и трепет, а шок и ужас. Доктор вытерла президенту лоб.
     Взрывы.
     Кричащие дети.
     Стрельба.
     — Мистер президент? — сказала Сноу. — Сэр, ради Бога!
     Агент Доусон также подошла к кровати и тоже сказала:
     — Мистер президент?
     Кадим, конечно, знал, что никто из них не заметил или, если заметил, то не придал значения тому, что он находится в таком же состоянии. Это нормально здесь, в Вашингтоне, так было не только с начала нынешней войны, а тянулось с самой войны в Корее.
     Но может быть, всего лишь может быть, всё изменится сейчас. Он попытался отключить собственный страх, чтобы увидеть, как искажается лицо Джеррисона, увидеть, как он отшатывается от невидимого взрыва, увидеть, как он, президент Соединённых Штатов, первым из носителей этого титула за последние десятилетия попадает в солдатскую шкуру, несёт солдатское бремя и чувствует солдатский ужас перед тем, что оставшиеся дома приказывают солдату сделать.

Глава 27

     — Приведите сюда Сингха немедленно! — сказала Сьюзан в микрофон в рукаве. Потом повернулась к Кадиму. — Что ты с ним сделал?
     — Ничего, — ответил Адамс, но каждое слово, похоже, давалось ему с трудом.
     Сьюзан посмотрела на президента, лежащего на кровати с приподнятым изголовьем: его глаза расширены от ужаса, лоб покрыт испариной. Доктор Элисса Сноу слушала его стетоскопом.
     — Не врать! — сказала Сьюзан. — Что ты сделал?
     Но глаза Кадима закрылись, и он начал беспорядочно раскачиваться, словно пытаясь сохранить равновесие. Он не касался его. Он ничего не сделал, и всё же…
     — Кадим, ради Бога! — воскликнула она. — У него же только что была операция на сердце!
     Она услышала быстрые шаги в коридоре снаружи, затем дверь распахнулась, и в неё вошёл Ранджип Сингх, сопровождаемый одним из агентов. Сьюзан указала на Джеррисона.
     — Кадим сделал что-то с разумом президента, и теперь у него судороги.
     Сьюзан увидела, как Ранджип поворачивается посмотреть на Кадима, и проследила за его взглядом. Глаза Кадима были плотно закрыты, и он быстро-быстро мотал головой из стороны в сторону. Лоб был мокрым от пота.
     — Вот дерьмище, — сказал Сингх — Сьюзан впервые услышала, чтобы он ругался. Он подошёл к Кадиму и отвёл его — глаза у того были по-прежнему закрыты — к стулу рядом с кроватью президента и осторожно, почти нежно усадил. А затем он взял руки Кадима в свою — тёмно-коричневую в светло-коричневую — и, к изумлению Сьюзан, потянулся к президенту и взял руку президента другой своей рукой — бледную в светло-коричневую, и, стоя между ними двумя, словно мост, сказал:
     — Итак, выслушайте меня, вы оба! У вас флешбэк. Это я, Ранджип Сингх, и вы в больнице Лютера Терри. Вы дома, в Соединённых Штатах, в безопасности. В безопасности!
     Сьюзан тоже двинулась было к кровати президента; ей не нравилось, что Сингх снова подвёл Кадима близко к Джеррисону. Но доктор Сноу жестом остановила её. Сьюзан видела, как поднимается и опускается простыня, покрывающая грудь президента. На фоне частых гудков монитора сердечного ритма она слышала, как Кадим тихо рыдает.
     — Вы в безопасности, — снова повторил Ранджип. — Вам ничто не угрожает. Это было за тысячи километров отсюда и много, много месяцев назад. Всё это прошло. Кадим, это прошло. Мистер президент — мистер Джеррисон — это прошло.
     Сьюзан чувствовала себя беспомощной — и очень злой; она ни за что не должна была допускать Кадима сюда. Чёрт, да он же мог довершить то, что не удалось Гордо Данбери. Сердце президента всё ещё частило, и доктор Сноу торопливо готовила шприц.
     — Сделайте глубокий вдох, — сказал Ранджип, глядя на президента, глаза которого по-прежнему были расширены. — Сделай глубокий вдох, — повторил он Кадиму, который, как могла видеть Сьюзан, так сильно сжимал руку, что это наверняка причиняло боль им обоим. — Задержите дыхание, — сказал Ранджип. — Просто задержите дыхание и досчитайте до пяти: один, два, три, четыре, пять. Теперь выдыхайте, медленно, медленно — правильно, вот так. Кадим, ты тоже можешь это сделать: медленно, потихоньку дай воздуху уйти, и воспоминаниям вместе с ним…
     Сердечный монитор сделал длинную паузу, когда сердце президента пропустило удар, и когда это произошло, сердце Сьюзан сделало то же самое. Доктор Сноу обеспокоенно взглянула на монитор, но он снова начал пикать, и промежутки между пиканьями постепенно увеличивались.
     — И снова, — сказал Ранджип. — Снова сделайте глубокий вдох, оба. Расслабьтесь. Теперь сосредоточьтесь на чём-нибудь мирном: на чистом синем небе. Только оно; ничего больше. Небо, синее и чистое, яркое; прекрасный летний день, и не видно ни облачка. Покой, спокойствие, расслабленность.
     Сьюзан показалось, что хватка Кадима немного ослабла, и его всхлипы прекратились. Глаза президента уже не были круглыми, и он часто моргал — вероятно, глядя в воображаемое небо солнечного дня.
     Джеррисон, наконец, повернул голову к Сингху и, казалось, узнал его.
     — Спасибо, — тихо сказал он. — Спасибо.
     Сингх кивнул и отпустил руку президента. Он посмотрел на Кадима, а доктор Сноу тут же подошла и вытерла президенту лоб. Затем она снова приложила к его груди стетоскоп и кивнула, по-видимому, удовлетворённая тем, что услышала.
     Сьюзан видела, что Кадим затрясся, словно попал на мороз. Ранджип теперь стоял лицом к нему. Он взял обе его руки и посмотрел прямо ему в глаза, которые теперь, наконец, открылись.
     — Всё в порядке, — снова сказал он. — Всё в порядке.
     У Ранджипа было озадаченное выражение лица. Сьюзан поняла, что канадец хотел спросить Кадима, что стало триггером для флешбэка, но, разумеется, он не мог этого сделать: такой вопрос сам по себе мог спровоцировать ещё один эпизод.
     — Он это сделал, — сказала Сьюзан, указывая на Кадима. — Намеренно.
     — Нет, — ответил Ранджип, качая головой. — Разумеется, нет.
     — Он это сделал, — повторила Сьюзан. — Он сделал это с президентом.
     Ранджип посмотрел на Кадима, словно ожидая возражений, но их не последовало. Тоном, выражающим потрясение от содеянного молодым человеком, Ранджип произнёс:
     — Кадим…
     — Доусон — Хадкинсу и Михелису: немедленно явиться к Старателю, — сказала Сьюзан в рукав. Потом она посмотрела на Кадима. — Ты совершил самую большую ошибку в своей жизни, — сказала она. — Это было самое глупое, что ты…
     — Агент Доусон, — голос был слаб, но очень знаком.
     Она повернулась к Старателю.
     — Да, мистер президент.
     — Не… усердствуйте… насчёт… парня.
     — Но сэр, он…
     Джеррисон жестом руки заставил её замолчать и повернул голову к Кадиму. Как раз в этот момент дверь открылась и за ней показались двое вызванных Сьюзан агентов.
     — Рядовой Адамс, — сказал Джеррисон всё ещё слабым голосом. — Там так… всё и было?
     Кадим кивнул.
     — Да, мистер президент. Мне жаль, что пришлось…
     Сьюзан увидела, как президент делает ему тот же самый жест, что и ей, а Сету Джеррисону трудно не подчиниться.
     — Вы прошли через всё это?
     — Да, сэр, мистер президент, — Кадим помолчал, затем: — И не только я, сэр. Многие из нас прошли через это или что-то подобное.
     Джеррисон, похоже, на какое-то время задумался над его словами, а потом, к изумлению Сьюзан, сказал:
     — Спасибо вам, рядовой Адамс. Спасибо за то… что поделились этим со мной.
     И тут Кадим Адамс тоже удивил Сьюзан. Он встал по стойке «смирно» и безупречно отсалютовал своему главнокомандующему.
     — Вам спасибо, сэр.

     Эрик Редекоп и Дженис Фалькони покинули здание; Эрик — тщательно избегая репортёров, ставших лагерем у входа. Вечер выдался холодный, и он почувствовал тягу обнять Дженис за плечи, но не сделал этого. Они пошли вдоль Пенсильвания-авеню. Было до странного тихо для пятничного вечера; несомненно, после сегодняшнего взрыва многие решили остаться дома. Эрик помнил, что точно так же было после 11 сентября, когда рейс 757 «Америкэн Эйрлайнз» врезался в Пентагон.
     В первом квартале к западу от «Лютера Терри» у них был выбор между пабом «Фогги Боттом» и кафе «Капитол Граундс»; слава Богу, пабы и кафе были открыты. Они сделали выбор в пользу паба и нашли кабинку, где можно бы было поговорить.
     — Итак, — сказал Эрик после того, как они уселись, и «Итак» сказала Дженис почти одновременно с ним.
     Средних лет официантка, на вид замученная событиями сегодняшнего дня, приняла у них заказ: две кружки бочкового пива.
     — Я не знаю, как долго просуществует эта связь, — сказал Эрик, — но…
     — Да, — повторила Дженис. — Но.
     — Я… э-э… не знаю… не хотел бы совать нос. Правда, я пытаюсь, но…
     — Но с этим ничего нельзя поделать. Я знаю; ко мне тоже постоянно приходят воспоминания Джоша Латимера.
     — На работе иногда… когда ты одна, ты… чтобы… чтобы успокоить боль…
     Она опустила глаза.
     — Ты собираешься обо мне сообщить.
     — Нет-нет. Но я хотел бы, чтобы тебе с этим помогли. Ты знаешь, есть специальные конфиденциальные программы…
     — Спасибо. — Она помолчала. — В моей жизни много плохого.
     Они сидели в кабинке друг напротив друга, положив руки на стол. Он обнаружил, что его ладонь двинулась и накрыла её руку.
     — Я знаю.
     Принесли пиво.

     — Ну, хорошо, — сказала Сьюзан после того, как Кадим опустил руку. — Достаточно. Рядовой Адамс, вы арестованы. — Ей придётся не только посадить его под замок, но и усыпить его, чтобы он не устроил чего-то подобного снова.
     Кадим, не стал возражать и слегка приподнял руки.
     — Да, мэм.
     Но президент зашевелился на кровати.
     — Нет.
     — Сэр, он напал на вас.
     Джеррисон сумел собрать ещё немного сил.
     — Я сказал «нет», Сьюзан.
     — Сэр, вы не можете позволить ему отключать себя, когда ему вздумается. — Она жестом приказала Кадиму идти к закрытой двери.
     — Нет, — снова сказал Джеррисон. — Рядовой Адамс останется, но я хочу, чтобы остальные вышли. Все: Элисса, Шейла, Сьюзан, профессор Сингх, агент Михелис, и вы, как вас там, фотограф. Все выйдите.
     — Сэр! — сказала Сьюзан.
     — Выполняйте. И найдите Марию Рамирес, беременную, если она ещё не ушла домой. Я хотел бы поговорить с ними обоими.
     — Но, мистер президент, я…
     — Немедленно, агент Доусон.
     Сьюзан кивнула.
     — Есть, сэр.

     Сету Джеррисону было очень странно разговаривать с Кадимом Адамсом. Они только что впервые увиделись, но с ним были все воспоминания молодого человека. Обычно у Сета не хватало терпения на людей, которые говорят ему то, что он уже знает, но рассказы Кадима о его жизни в Лос-Анджелесе позволяли ему расслабиться; как только Кадим начинал рассказ, весь эпизод сразу всплывал у Сета в памяти так же, как у самого Кадима, хотя он наверняка реконструировал его иначе. И пока Кадим говорил, Сет мог позволить своему разуму сосредоточиться на текущей проблеме.
     Агент Доусон открыла дверь в президентскую палату; на её лице отразилось облегчение при виде того, что он просто лежит, слушая Кадима.
     — Мистер президент, — сказала она, указывая на молодую женщину с каштановыми волосами, — это Мария Рамирес. Вам повезло — она дожидалась в больнице, пока муж её заберёт.
     — Спасибо, — слабым голосом ответил Сет. — Это всё, Сьюзан.
     Она вздохнула, явно недовольная, затем многозначительно посмотрела на Кадима.
     — Я буду прямо за дверью.
     Сет дождался, пока она выйдет, затем предложил Марии присесть; Кадим уже сидел на ближайшем к кровати стуле.
     — Мария, спасибо, что уделили мне время.
     — Это честь для меня, señor Presidente.
     — Как я понимаю, вы с мужем ждёте ребёнка.
     — Sí.
     — Мои поздравления. Это замечательно.
     — Спасибо, сэр.
     — Я хочу попросить вас об одолжении, Мария. — Сет повернулся к Кадиму. — И от вас мне тоже нужна услуга. Мне нужна помощь от вас обоих. — Он отдышался, потом продолжил. — Кадим, профессор Сингх сказал мне, что вы связаны со Сьюзан Доусон. А вы, Мария — с Дэррилом Хадкинсом, вторым агентом Секретной Службы, который подвергся этому воздействию.
     — Ага, — сказал Кадим.
     — Sí, — добавила Мария.
     — Что, что я вам сейчас скажу, пока знают очень немногие. Человека, который стрелял в меня, зовут Гордон Данбери. Он агент Секретной Службы. Агенты Доусон и Хадкинс это знают — вы можете найти это в их памяти?
     Кадим с потрясённым видом кивнул. Мария же ответила:
     — Я это уже знаю. Агент Сьюзан спрашивала меня об этом.
     — Правда? — сказал Сет.
     — Да. Она хотела знать, может ли она доверять агенту Дэррилу.
     — Ах. Да, в общем, я это тоже хочу знать. Могу ли я доверять ему — и могу ли я доверять Сьюзан. Если вы двое обыщете их память, то сможете сказать мне, скомпрометированы ли агент Доусон и агент Хадкинс. Просто спросите себя, знали ли вы что-нибудь заранее о заговоре с целью убить президента — потому что если они об этом знали, то и вы об этом знаете. Кадим?
     Молодой человек задумался.
     — Ничего, сэр.
     — Мария?
     — Нет. Как я сказала агенту Сьюзан, агент Дэррил в этом не замешан.
     — Агенты Секретной Службы называют меня кодовым обозначением: Старатель. Какие-нибудь воспоминания о планах убить — или убрать, устранить — Старателя? Или ликвидировать ПОТУСа? Это аббревиатура от President Of The United States. Что-нибудь такое?
     — Ну, там целая куча всего о расследовании с того момента, как тот парень в вас стрелял, — сказал Кадим. — Сью постоянно получает донесения. Но я клянусь, что она ничего не знала заранее.
     — Вы уверены?
     — Мистер президент, я знаю её так же, как знаю себя. Я уверен.
     — Мария? Как насчёт агента Хадкинса? Какие-либо намёки на то, что он мог знать заранее или как-либо был замешан?
     — Нет, сэр. Ничего похожего.
     — Отлично, — сказал Сет. — Спасибо. Я очень рад знать, что могу доверять Доусон и Хадкинсу. Уже сейчас под подозрением второй агент, человек по имени Дженкс. Но если Данбери и Дженкс — часть более широкого заговора, и если в заговоре участвуют другие люди из Секретной Службы, то я… гмм…
     — То вы в полном дерьме, — сказал Кадим. — Сэр.
     — Да, точно, рядовой Адамс. Тогда я в полном дерьме.

Глава 28

     Агенты Доусон и Михелис стояли у двери в палату президента Джеррисона вместе с доктором Сноу и медсестрой Шейлой; Сингх вернулся к себе в лабораторию. Сьюзан взглянула вправо и влево по коридору и кивнула агентам, занимавшим там посты.
     Наконец, дверь открылась, и из неё вышли двое: рядовой Адамс и Мария Рамирес.
     — Это было круто, Сью, — сказал Кадим, приподнимая руки. — С ним всё в порядке — но он хочет вас видеть.
     Сьюзан кивнула и заговорила в микрофон в рукаве.
     — Доусон Хадкинсу. Возвращаюсь в палату Старателя.
     — Понял, — отозвался голос Дэррила в ухе.
     Она вошла и закрыла за собой дверь. На вид президент и правда выглядел не хуже, чем она его оставила.
     — Сэр? — сказала она.
     — Вы ведь знали Гордона Данбери, верно? — спросил Джеррисон.
     — Да. Конечно.
     — Вы сказали, что другие агенты называли его Гордо.
     — Да, как правило, — Сьюзан слегка пожала плечами. — Вне службы мы ведём себя менее формально. Меня, к примеру, зовут Сьюзанатор. Дэррила Хадкинса иногда звали Стро — это в честь Дэррила Строберри, бейсболиста. А Гордон Данбери был Гордо.
     Джеррисон кивнул.
     — Леон Хексли разговаривал по «блэкберри» в среду в Овальном кабинете. Он сказал «Скажи Гордо, чтобы он метил…», но я не помню, что было дальше. Но если это связано с тем, что случилось — это означает заговор, нити которого уходят довольно высоко.
     — Но вы знаете Леона Хексли много лет, — сказала Сьюзан.
     Сету удалось немного пожать плечами.
     — Сегодня я обнаружил, что не знаю никого — вернее, никого, кроме Кадима Адамса. Нет, серьёзно: мы с вами, Сьюзан, работаем бок о бок практически каждый день, но я почти ничего о вас не знаю — где вы живёте, какое у вас хобби, встречаетесь ли вы с кем-то, какая вы были в детстве. — Он сделал паузу, чтобы восстановить дыхание. — Я долгое время был знаком с директором Хексли, но я не знал его. Но в Секретной Службе работают четыре с половиной тысячи человек, и Хексли знал Данбери достаточно хорошо, чтобы не просто называть его по имени, а знать его прозвище.
     Сьюзан задумалась; это и правда было любопытно.
     — Но вы не помните, что сказал мистер Хексли?
     — Нет — потому что тогда для меня в этом не было никакого смысла, а голова была занята другим. Я весь мозг сломал, но… нет. То, что он сказал, звучало странно, это я запомнил. Но слов вспомнить не могу. Но я помню, как он захлопнул и отключил телефон, как только заметил, что я вошёл. Даже не попрощался.
     — Простите, сэр, но это не обязательно подозрительно. Люди знают, насколько вы заняты. Вы не станете заставлять президента ждать, пока вы закончите говорить по телефону. — Она помолчала. — Такая мысль, сэр. Вы не приказывали установить в Овальном офисе прослушку, как Никсон? И, может быть, хранили записи где-то вне Белого Дома?
     Сет покачал головой.
     — Никсону это не особо помогло, верно?
     — Да уж, — ответила Сьюзан. — Тогда что же делать?
     — Во-первых, вы должны достать список звонков Хексли.
     — Будет сделано — но разговор наверняка шифровался. После того, как Обама настоял на том, чтобы оставить свой «блэкберри», на устройства, которыми пользуются высшие должностные лица, установили целую кучу дополнительных примочек для безопасности. Подозреваю, что расшифровка займёт немало дней, если это вообще возможно.
     — Чёрт, — сказал Джеррисон.
     — Что-нибудь ещё, мистер президент?
     — Да, — сказал он. — Утром я хочу отправить миссис Стилвелл в путешествие.

     — Это так странно, — сказала Джен Фалькони, допивая второе пиво, — вспоминать что-то как мужчина. — Она покачала головой. — И, должна сказать, этот Джош Латимер злой как чёрт.
     — Из-за чего? — спросил Эрик.
     — Ему должны были сегодня утром пересадить почку, но операцию отменили сразу после начала, чтобы освободить операционную для президента. Его с дочерью — она донор — выкатили в коридор, пока вы работали с Джеррисоном; я за ними присматривала.
     — Господи Иисусе, — сказал Эрик. — Я их видел, когда шёл на операцию, но не знал, в чём там дело.
     — Он думает о том, чтобы подать на больницу в суд.
     — Не могу его за это винить, но… большинство пересадок почки некритичны по времени, а президента нужно было оперировать немедленно.
     — И всё же, — сказала Джен, содрогнувшись, — последнее, чего мне сейчас нужно — это чтобы кто-то злился у меня в голове.
     — Я знаю, — мягко ответил Эрик.
     Джен явно хотелось сменить тему.
     — Твою память тоже кто-то читает?
     — Ага, — ответил Эрик. — Её зовут Никки Ван Хаузен. Она агент по недвижимости.
     Джен улыбнулась.
     — Забавно.
     — Правда?
     — Ага. Её фамилия Ван Хаузен, и она продаёт дома[26]. Это как дантист с фамилией Пэйн[27] или…
     — Или Ларри Спикс[28], — подсказал Эрик, и тут же осознал, что это имя ничего для неё не значит. — Это был такой пресс-секретарь у Рональда Рейгана.
     Она улыбнулась.
     — Точно. Это явление по-научному называется… — и вместе с её словами Эрик вспомнил название, но не из своей памяти — сам он никогда раньше не слышал этого термина — а из её: — номинативный детерминизм.
     — Круто, — сказал он, делая уважительное лицо.
     — В «Нью-Сайентист» про такое всё время пишут.
     — Ты читаешь «Нью-Сайентист»? — И сразу же: — Ах, да. Выписываешь.
     — Я его обожаю, — сказала она. — Замечательный журнал.
     Он смотрел на неё в тусклом свете бара. Она была совершенно прекрасна, но на восемнадцать лет младше его. Это было безумие. Полный бред.
     Подошла официантка.
     — Ещё по одной?
     Эрик указал на Джен; пусть она решает.
     — Конечно, — сказала она. — Почему нет?

     — Привет, Дэррил, — сказала Сьюзан, входя в конференц-зал на первом этаже, расположенный рядом с отделением травматологии.
     Дэррил Хадкинс пил кофе. На его бритой голове виднелась щетина, на подбородке её было ещё больше.
     — Привет, Сью.
     — Президент хочет, чтобы ты завтра утром кое-куда съездил.
     — Надеюсь, в какое-нибудь тёплое и экзотическое место.
     — Ну, по крайней мере, тепло там будет. И ты должен будешь взять с собой Бесси Стилвелл.
     — Ох, — сказал Дэррил; его энтузиазм резко поубавился. — А обязательно ехать именно мне?
     Сьюзан посмотрела на него.
     — Ты с ней связан, так что да, обязательно. Никто не знает, что у неё на уме, лучше тебя. В конце концов, она по-прежнему угроза безопасности.
     — Повезло же мне, — сказал Дэррил.
     — Вообще-то я догадываюсь, что тебя гложет, — сказала Сьюзан, — но ведь от того, что ты останешься здесь, а с ней поедет кто-то другой, тебе легче не будет. Вы же всё равно будете связаны. Сингх говорит — то есть, он этого не говорит, но знает — что квантовая спутанность работает даже на расстояниях в световые годы. — Она попыталась развеселить его. — Пентагоновские технари, разрабатывающие средства удалённого управления, будут в восторге.
     Но Дэррил покачал головой.
     — Проблема в том, что когда я вижу, как она на меня смотрит, это заставляет меня вспомнить её прошлое — и её взгляды.
     Сьюзан сочувственно улыбнулась.
     — Прости, Дэррил, но ехать придётся тебе.

Глава 29

Суббота

     Тони Фалькони заявился домой пьяным. Опять.
     Дженис сидела на деване, боясь даже слово сказать. Что угодно может вызвать вспышку гнева, и…
     А он оглядывал гостиную. Пульс Дженис участился. Она знала, что он делает: ищет что-нибудь — что угодно — к чему можно придраться. Что-нибудь, что она недостаточно хорошо вымыла, что-то, что не убрала на место, что-то, что не было сделано так, как ему нравится. Неважно, что она допоздна сидела взаперти в больнице, и неважно, сколько всего другого она сделала как надо: он найдёт то единственное, что она сделала не так, и…
     — Я, по-моему, сказал тебе избавиться от этого стула, — сказал он, показывая пальцем.
     Желудок Дженис завязался узлом. На самом деле он говорил, что раздумывает, не избавиться ли от этого стула — то был старый стул кухонного типа с треснувшей виниловой обтяжкой; чинить его не было смысла. Но возражать ему сейчас было бы ошибкой.
     Как, однако, и молчать.
     — Говорил? — рявкнул он. А потом, не дожидаясь ответа: — Так какого же хрена он до сих пор здесь?
     — Прости, — сказала Дженис.
     — У тебя всегда «прости», — сказал Тони. Он ринулся к ней, схватил за руку — ту, что с татуировкой тигра — и грубо поднял её на ноги. — Ты тупая сука, — сказал он, толкая её по направлению к стулу, и…
     …и Эрик Редекоп резко тряхнул головой, пытаясь отогнать это воспоминание.
     Но он не мог. Ни это, ни другие, что продолжали осаждать его.
     Эрик лежал в постели, пялясь в потолок; лучи утреннего солнца лились в комнату в щели жалюзи. Дженис отправилась домой около десяти вечера — он заплатил за такси, которое увезло её из паба — а Тони припёрся часом позже.
     Он перевернулся на бок, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
     Он не мог с этим смириться. И она не должна.
     Старые воспоминания о похожих событиях останутся навсегда. Но он по крайней мере, может сделать так, чтобы не появлялись новые.
     Это было не его дело. Не его дом. Не его долг.
     Но он спас президента Соединённых Штатов. Так что и эту женщину сможет спасти.
     И внезапно ему вспомнилось. Воспоминание месячной давности проникло в сознание и…
     Нет. Не одно воспоминание; серия воспоминаний. Воспоминаний о… каждом месяце, да: об утре четвёртой субботы каждого месяца. Джен ходит играть в «Подземелья и Драконы» в…
     Он никогда о нём не слышал, но, по-видимому, «Бронзовый щит» был крупнейшим в столице магазином игр. Это был её день месяца — Тони практически никогда не ходил с ней, предпочитая остаться дома перед телевизором. Зато обычно приходил брат Джен Руди; собственно — ах, да — поэтому-то ей и позволялось сюда ходить: для создания иллюзии свободы у её семьи, чтоб никто косо не смотрел.
     И четвёртая суббота как раз сегодня. Он, однако спросил себя, не был ли сегодняшний поход отменён из-за того, что случилось вчера, но она ничего про это не знала — из чего следовало, что она в самом деле появится в «Бронзовом щите» сегодня утром.
     Ну, тогда ладно. Ладно.

     Сьюзан Доусон немного вздремнула в конференц-зале внизу; как ей показалось, часов пять. Когда она проснулась, то пошла проведать Ранджипа Сингха, который тоже не уезжал домой.
     Было странно не задавать ему вопросов; она и так знала, чем он занимался. Прежде чем отправиться спать, он пообщался с коллегами в Торонто, в Монреальском Нейрологическом Институте, в Центре Когнитивной Нейрологии в Пенсильванском университете и в Центре исследований сознания в Университете Аризоны, переслал им всем копии своих данных в надежде, что кому-нибудь где-нибудь придёт в голову идея о том, как можно разорвать связь.
     А сегодня утром странные события в «Лютере Терри» наконец-то удостоились упоминания в новостях среди практически непрерывного освещения покушения на президента и взрыва Белого Дома; у Сингха и нескольких других подвергшихся воздействию людей взяли интервью у него в лаборатории.
     Однако телевизионщики уже уехали, и Сингх снова уселся за свой компьютер.
     — Доброе утро, агент Доусон, — сказал он, когда Сьюзан вошла.
     — Ранджип.
     В этот момент вошёл больничный охранник в униформе. У него было две кобуры: в одной была рация, во второй — пистолет.
     — Профессор Сингх? — спросил охранник.
     — Да?
     — Я Иван Тарасов. — Сьюзан вспомнила, что видела его вчера; он был одним из пострадавших от воздействия установки Сингха, он отыскал для неё Дэвида Дженьюари, а позже она его допрашивала. Она взглянула на доску со схемой: Тарасов читал Дору Хеннесси, донора почки, а его читал Оррин Джиллетт, адвокат.
     — Вы должны что-то сделать по поводу этих сцепок, — продолжал Тарасов. Он обращается к Сингху, подумала Сьюзан, но не смотрит ни на него, ни на неё.
     Сингх указал рукой на экран компьютера.
     — Делаю, что могу.
     — Вы должны делать больше. Это сводит меня с ума.
     — В каком смысле? — спросил Сингх.
     Тарасов коротко взглянул в направлении Сьюзан, но, опять же, не встретился с ней взглядом.
     — Каждый раз, когда я смотрю на дочь, я вижу, как надругаются над маленькой девочкой.
     — О… Боже, — сказал Сингх. — Вы ведь связаны с Дорой Хеннесси, правильно?
     — Да.
     — То есть воспоминания о надругательстве — её?
     — Думаю, да.
     У Сингха отвисла челюсть.
     — Это… ужасно.
     — И отвратительно. Бедняжка.
     — Сколько Доре было лет, когда это случилось?
     — Думаю, столько же, сколько сейчас моей дочке. Три.
     Сингх сверился с записями у себя в компьютере.
     — Сейчас мисс Хеннесси тридцать семь. — Он поднял голову. — Человек, который над ней надругался — как по-вашему, кто это?
     — Сейчас бы я его не узнал, но да. Это был её отец, Джош Латимер.
     — Тот, кому она собралась отдать почку? — удивился Сингх.
     — Я не думаю, что она это помнит, — сказал Тарасов, по-прежнему не глядя на Сингха. — Я не припоминаю, чтобы она это с кем-либо обсуждала.
     Сьюзан увидела, как брови Сингха полезли на лоб.
     — Это… потрясающе.
     — Что именно?
     — Вы помните нечто из её прошлого, чего не помнит она сама. Интересно, почему.
     Тарасов задумался.
     — Может быть, воспоминания настолько травмирующие, что она их заблокировала.
     — Возможно, и так, — сказал Сингх, — однако…
     — Да?
     — Вы сказали, что думаете, что ей было три, когда это случилось.
     — Иначе никак, — ответил Тарасов. — Три или меньше. Отец и мать Доры разошлись, когда ей было три. Она больше не видела его до прошлого года, когда он отыскал её в надежде на то, что у них хорошая совместимость тканей — и что она согласится на донорство.
     — Три… или меньше, — повторил Сингх.
     — Да.
     — Большинство взрослых не помнят ничего до тех пор, пока им не исполнится три с половиной или даже четыре. Но…
     — Да?
     — Я видел вас в больнице — я имею в виду, до того, как это всё случилось. Вы… не слишком общительны.
     — И что?
     — И вы стараетесь не смотреть людям в глаза. Вы всегда отводите взгляд.
     — Вы меня в чём-то обвиняете, доктор Сингх?
     — Нет-нет. Вовсе нет. Но могу ли я спросить: у вас расстройство аутического спектра?
     — Я «аспи», — ответил Тарасов.
     — Синдром Аспергера, — кивнув, сказал Сингх. — Вы мыслите образами.
     — Да.
     — Картинками, а не словами.
     — В основном.
     — И вы помните события первых лет собственной жизни?
     — Я помню, как я родился, — сказал Тарасов. — Как и многие с такими расстройствами.
     — Ну, значит, вот в чём дело, — сказал Сингх, посмотрев на Сьюзан, а потом снова на Тарасова. — Каждый человек сначала мыслит образами; а как иначе, ведь языком мы овладеваем гораздо позднее. Когда же это происходит, система индексации нашей памяти меняется: слова, а не образы, становятся основными триггерами воспоминаний, и мы больше не можем вспомнить то, что происходило до того, как у нас появились продвинутые языковые способности. Утверждается, что воспоминания по-прежнему остаются в памяти, просто становятся недоступными. Однако вы, мистер Тарасов, способны пользоваться изначальной, доязыковой системой индексирования мисс Хеннесси, потому что вы мыслите образами. Вы можете вспомнить события её прошлого, которые она сама вспомнить уже не может. Собственно… вы можете вспомнить её рождение?
     Он задумался.
     — Я родился в России, дома, за много лет до того, как моя семья переехала сюда. Но Дора… она родилась — да, теперь я вижу — в больничной палате с голубыми стенами и… детали расплываются, полагаю, у младенцев плохо с фокусировкой зрения… и доктор, принимающий роды — женщина с короткими чёрными волосами.
     — Невероятно, — потрясённо сказал Сингх. — Удивительно.
     — Речь идёт не о какой-то научной проблеме, — резко сказал Тарасов. — Я не могу выкинуть воспоминания о надругательстве над ребёнком у себя из головы. Они возвращаются каждый раз, когда я вижу дочь. Мне словно постоянно тычут в глаза детским порно.
     — Мне очень жаль, — сказал Сингх. — Очень жаль.
     — Ваша жалость дела не поправит, — ответил Тарасов, в этот раз глядя прямо на Сингха. — Проблему нужно решить прямо сейчас.

Глава 30

     Дэррил Хадкинс никогда не летал бизнес-классом и, надо полагать, никогда больше не полетит. Но президент почему-то настоял, чтобы они летели обычным рейсом, а на ближайший свободные места оказались только в бизнес-классе.
     Что, в принципе, было и к лучшему, только вот…
     Только вот это было очень долгий перелёт, и…
     И он мог читать память Бесси.
     Он сглотнул и попытался успокоиться, попытался не обращать на неё внимания, но…
     Но она нервничала, чёрт её возьми. Она нервничала, сидя рядом с ним, потому что…
     Потому что он чёрный.
     Потому что она слышала про чёрных ужасные вещи.
     Потому что и в округе Колумбия, и в Миссисипи, где она жила, бо́льшую часть преступлений совершают — по крайней мере, она так думала — чёрные.
     Он старался не думать о том, что она думает, пытался выкинуть её мысли у себя из головы, но…
     Но они возвращались. Она постоянно думала слово на букву «н».
     Проклятое слово на букву «н».
     Он полистал журнал авиакомпании, отметив ещё одно мелкое унижение — почти полное отсутствие чернокожих в рекламе. Он оглядел соседних пассажиров — толстый белый мужчина тихо похрапывал, чопорная белая женщина читала что-то с электронной книги, двое белых мужчин обсуждали какие-то инвестиции.
     И, провались оно, он не мог не задуматься о том, что же у Бесси случилось такого в жизни с чернокожими.
     А задуматься означало узнать.
     Бесси выросла в Мемфисе. Там, конечно, много чёрных, но, даже по прошествии стольких лет, общины почти не смешиваются; даже по прошествии стольких лет по-прежнему «отдельные, но не равные»; даже по прошествии стольких лет люди думают, пусть даже не произносят, и «цветные», и «ниггеры», и кое-что похуже.
     В желудке что-то сжалось, и не только из-за того, что самолёт попал в турбулентность.

     Сразу после ухода Ивана Тарасова в лабораторию Сингха явились двое.
     Вот ведь радость-то, подумала Сьюзан. Это были Рэйчел Коэн, женщина из бухгалтерии больницы, и Оррин Джиллетт, адвокат, пытавшийся вчера бежать после объявления об изоляции больницы. Сьюзан удивилась, увидев их снова — Рэйчел вряд ли работает по выходным, а Оррин дал ясно понять, что больница — это последнее место, где ему хотелось бы быть.
     — Профессор Сингх, — сказала Рэйчел, — я надеялась найти вас сегодня здесь.
     — И агент Доусон, — сухо добавил Джиллетт. — Всегда рад видеть.
     — Всё в порядке? — спросил Сингх. — Мисс Коэн, мы читаете мистера Джиллетта, не так ли? Со вчерашнего дня в этом отношении ничего не изменилось?
     Сьюзан показалось, что в его голосе прозвучала надежда; если их связь ослабла или пропала сама по себе, это, конечно, было бы здорово.
     — Нет, — сказала Рэйчел. — Всё так же, как было вчера.
     — Мне очень жаль, — сказал Сингх. — Поверьте, я не имею представления…
     — Я видела вас сегодня утром по телевизору, — перебила его Рэйчел. — Вы давали интервью.
     — Ах, да. Я слышал, они снабдили мою речь субтитрами. Мой акцент правда настолько жуткий?
     — Вы сказали, что пытаетесь разорвать связи.
     — Да. конечно.
     — Вы не можете, — сказала Рэйчел.
     Сингх улыбнулся.
     — Вы творите чудеса с моей уверенностью в собственных силах, мисс Коэн. Признаю, что пока у меня нет ни малейшей зацепки…
     — Я хочу сказать, что вы не можете, — сказала Рэйчел. — Я этого не разрешаю.
     — Простите?
     Она потянулась в Оррину Джиллетту и взяла его руки в свои.
     — Мне нравится быть связанной с Оррином. Я не хочу, чтобы вы разрывали эту связь.
     Сьюзан была ошарашена, как и, несомненно, Ранджип.
     — Но мисс Коэн, — сказал он, — когда я выясню. как это сделать, скорее всего все связи будут разорваны одновременно.
     — Мне плевать на связи между остальными, но вы не можете разорвать мою. Она важна для меня. И она важна для Оррина, ведь правда?
     — Да, — ответил Джиллетт.
     Сьюзан была совершенно сбита с толку.
     — Но почему?
     Джиллет посмотрел на неё. Рэйчел сжала его руку и сказала:
     — Всё в порядке.
     — Потому что, — сказал Джиллетт, — связь делает женщину идеальной любовницей. Она точно знает, что мне нравится; она знает всё, что ей нужно обо мне знать.
     — И, — добавила Рэйчел, — я потом вспоминаю, как мы занимались любовью с его точки зрения — как он смотрел на меня, ощущал себя внутри меня.
     При цвете лица Сингха сложно заметить, когда он краснеет, но ему явно было неловко.
     — Ну, как сказал бы мой сын… — начал Ранджип, и продолжение возникло в голове у Сьюзан прежде, чем он закончил фразу, именно так, как обычно говорил Харприт: «В чём бы ни плыл ваш чёлн…» Но потом Ранджип качнул головой. — Но, как я сказал, я считаю, что решение проблемы будет из разряда «всё или ничего».
     — Как бы то ни было, — сказал Джиллетт, — Рэйчел не даст согласия на процедуру.
     — Что? — переспросила Сьюзан — но заметила, как Сингх нахмурился.
     Джиллет повернулся к ней.
     — Прежде, чем эта больница, или любая другая, сможет произвести над кем-то экспериментальную процедуру, этот кто-то должен дать на неё информированное согласие. Рэйчел такого согласия не даст.
     — Все остальные хотят, чтобы связь исчезла, — сказал Сингх.
     — Мне не интересно, чего хотят остальные, — сказала Рэйчел. — Вы говорите о внесении фундаментальных изменений в мой разум, в мои мыслительные процессы — и я это запрещаю.
     — Но это был несчастный случай…
     — Правильно: то, что вы со мной сделали, было сделано случайно. Но то, о чём мы говорим сейчас — преднамеренное воздействие, и я его не разрешаю.
     — Но правда, мисс Коэн…
     Джиллетт сложил руки на груди.
     — Прислушайтесь к ней, профессор Сингх. Без информированного согласия пациента вы не можете производить над ней никаких операций — и вы это знаете. И вы совершенно точно не получите от неё — от моей клиентки — такого согласия.
     — Это вопрос государственной безопасности, — сказала Сьюзан.
     — С чего бы это? — спросил Джиллетт, поворачиваясь к ней. — Потому что вы так сказали? Да ладно! Рэйчел читает меня, я читаю охранника. Ради Бога, в этом нет никакой государственной безопасности — но будьте уверены, что мы с удовольствием вас засудим, если вы попытаетесь на этом настоять.

     Стюардесса шла по салону, предлагая напитки. Дэррил заказал «пепси-колу», Бесси — кофе, и…
     И когда стюардесса спросила, какой кофе она хочет, Бесси помедлила — то была та самая глупая пауза, которую он миллион раз наблюдал у белых людей, которые никогда в жизни не усматривали ничего расового во фразе «белое Рождество».
     — Чёрный, — сказала она, наконец.
     Бесси сидела у окна. Они откинули встроенные в спинку переднего сиденья столики и оказались фактически заблокированными до тех пор, пока не выпьют принесённые напитки. Это был идеальный момент — она не сможет отговориться необходимостью посетить уборную. Дэррил сделал глубокий вдох. Ему не хотелось говорить громко — не хотелось, чтобы услышали другие пассажиры.
     — Вы знаете, что я знаю то, что знаете вы, — сказал он.
     Она на мгновение пришла в замешательство, вероятно, пытаясь распутать многочисленные «знаю», но потом подняла голову и вызывающе выставила подбородок.
     — Нет закона против мыслей, — сказала она. — Тут не Советский Союз.
     Он нахмурился; она и вправду очень стара. Он попытался пошутить:
     — И не Китай.
     Но она уже взвилась.
     — Именно. Я могу думать всё, что пожелаю.
     — Да мэм, можете. Я не могу вам воспрепятствовать. Но…
     Бесси, казалось, была довольна, что он замолчал; она повернулась и стала смотреть на облака — вероятно, радуясь, что все они белого цвета.
     — Но, — продолжил Дэррил, — я хороший человек, мэм. Я каждый день служу своей стране. Я добр к моей матери, к моим братьям и сёстрам. Я не такой, каким вы меня — каким вы нас считаете.
     — Я о вас ничего не знаю, — сказала Бесси.
     — Совершенно верно, мэм. Не знаете. Вы думаете, что знаете, но на самом деле нет. Но я о вас знаю всё. Это не моё дело — я это понимаю. Но я с этим ничего поделать не могу. И знаете что, мэм? Я поискал — простите меня, но я это сделал. Поискал случаи, когда чернокожий причинил вам боль, обманул вас или украл у вас что-нибудь. Поискал случаи, когда один из нас сделал что-то, что оправдало бы то, что вы по отношению к нам чувствуете.
     Она снова повернулась к нему лицом.
     — Один из вас вторгается в мою личную жизнь прямо сейчас.
     — Да, мэм, я это понимаю. То, что я делаю, неправильно, так ведь? Но, как вы сказали, нет законов против мыслей, и, по правде сказать, я даже не знаю, как заставить себя не думать о том или этом. — Он помолчал. — И не быть котелком, который смеётся над чайником за то, что тот чёрный[29], — он слегка улыбнулся, чтобы дать ей понять, что знает, о чём говорит. — Но я не сомневаюсь, что вы делаете то же самое со Старателем — президентом Джеррисоном. Сомневаюсь, что вы это контролируете в большей степени, чем я.
     На это она, по крайней мере, отреагировала — едва заметным кивком.
     — Так что я попытался вспомнить всё, что касается вашего неудачного опыта общения с чернокожими. Но я ничего не нашёл. Так что я подумал, что вы, может быть, просто не сохранили информацию о том, что то были чернокожие, хотя это и выглядит странно. И, в общем, мне очень жаль насчёт того парня из школы и всего, что он с вами сделал… но я не думаю, что он был чёрный; сомневаюсь, что в вашей школе вообще был хоть один чёрный. И мне жаль, что Клетус так с вами обращался — но с таким именем он тоже никак не мог оказаться чернокожим. И мне жаль, что с вами случились все остальные несчастья, которые я смог вспомнить.
     — Это…
     Она оборвала себя, но он смог догадаться.
     — Это была не ваша вина — вы это хотели сказать, верно? И вы правы — это не ваша вина. Но и не вина кого-то из чернокожих. Однако вам не нравится, когда они рядом.
     — Я правда не хотела бы продолжать этот разговор, — сказала она.
     — Сказать вам честно? Я был бы очень рад, если бы в таком разговоре не возникло нужды. Но я думаю, она есть. Всё что, случается, имеет цель. Я думаю, что Господь Бог устроил это не случайно.
     Бесси, похоже, задумалась над его словами на несколько секунд, и потом кивнула.
     — Возможно.
     — Я знаю, что вы верите в Бога, мэм.
     — Да, верю.
     — Я тоже. И есть лишь один Бог, мэм. Сотворивший нас всех.
     Она снова кивнула.
     — Да, полагаю, так.
     — Думаю, не ошибусь, если скажу, что у вас вряд когда-либо были друзья-чернокожие.
     — Это неправда, — тут же, без раздумий ответила она. Но Дэррил знал, что это была рефлекторная реакция. По крайней мере, она оборвала себя раньше, чем произнесла дежурное: «Некоторые из моих лучших друзей — чернокожие».
     Дэррил решил не опровергать это утверждение; он сделал вид, что вообще его не слышал — в конце концов, поразмыслив, она и сама должна понять, что он знает, что она сказала неправду.
     — Поэтому, — продолжил он, — я хотел бы стать первым.
     Она несколько секунд молча смотрела на него, словно не уверенная, как себя вести. А потом она протянула руку и взяла его ладонь в свою. Это, подумал Дэррил, наверняка должно стать для неё знаменательным моментом: насколько он мог судить, один из весьма немногочисленных случаев, когда ей приходилось обмениваться рукопожатием с чернокожим. Так что когда она убрала руку — нет не к себе на колени, где она покоилась до этого, а лишь на подлокотник кресла — он позволил себе пошарить в её только что сформировавшейся памяти, в памяти о моменте, когда её рука коснулась его.
     И он увидел себя таким, каким она закодировала его для себя: конечно, его память неизбежно сформировала его собственное лицо из сохранённых в её памяти ключей. Но его интересовала не собственная персона, а её мысли и чувства.
     И они пришли к нему. Она была удивлена ощущением прикосновения, грубостью его кожи — а ещё она удивилась, хоть и замечала это ранее, тому, насколько светлая у него ладонь. Ещё её удивило то. что он носит часы со стрелками — это не было связано с цветом кожи, скорее, с возрастом: она ожидала, что молодой человек, если вообще решит носить часы, то выберет цифровые. Он отпустил её руку — и она отметила, что он ей улыбнулся. И да, она в самом деле подумала о том, чтобы вернуть руку на колени, но небольшим усилием воли не дала себе этого сделать. И в этот кусочек памяти, часть её и теперь часть его, были вплетены два слова.
     Ничего страшного.
     Начало положено.

Глава 31

     Доктор Эрик Редекоп припарковал свой «мерседес» перед «Бронзовым щитом», который оказался гораздо бо́льшим зданием, чем он ожидал; Джен, видимо, привыкла к его размерам и не кодировала этот признак как достойный запоминания. Он смутно слышал, что ролевые игры — это большой бизнес, но всё равно удивился, что магазин оказался таким здоровенным, и…
     И он оказался закрыт! Передняя дверь оказалась заперта; он едва не оторвал пальцы от ладони, когда потянул за ручку. Он взглянул на часы работы: в субботу магазин открывался лишь в полдень. Он выдохнул; изо рта вырвался клуб пара.
     И тут возникло воспоминание — именно то, которое ему было нужно. Магазин открывается в полдень, но игровой зал работает с десяти, и игроки заходят в него через заднюю дверь.
     Он огляделся по сторонам; левая сторона показалась знакомой. Он двинулся в ту сторону и — ага! — вот она, дверь, выкрашенная в розовато-бежевый или, как называли его в старые времена легкомысленного расизма, «телесный» цвет. Он подошёл к ней и потянул — в этот раз осторожно — за ручку. Чёрт, и эта закрыта.
     Ещё одно воспоминание: нужно постучать. Он так и сделал.
     Примерно через десять секунд парень лет двадцати с длинными немытыми волосами и в футболке с изображением Робоцыпы (Джен знала, кто это, хотя он и понятия не имел) открыл ему дверь. Эрик приготовился объяснять, кто он такой, но парень лишь придержал дверь, пока Эрик переступал через порог и входил в обширное помещение с пятью длинными столами и сидящими за ними людьми, среди которых…
     Да, вот она: Дженис Фалькони.
     Она сидела к нему спиной, но было ясно видно тату с тигром, покрывающее её левое плечо и спускающееся вниз по руке.
     Странно было находиться в помещении, где никогда не бывал, и при этом знать его. Туалет был вон там, за дверью с налепленным на неё постером с Невероятным Халком. Рядом с ней торговый автомат, известный тем, что в нём постоянно кончалась диетическая кола.
     У парней, сидящих за столом Дженис, у всех были прозвища: Невезунчик, Бугага (это был её брат Руди) и Оптимус Прайм — настоящее имя последнего Джен и сама не знала.
     Она смеялась — он слышал её смех и видел, как сотрясаются плечи. Он немного сместился так, чтобы увидеть её в профиль; было так приятно видеть её счастливой. Интересно, подумал он, а знает ли кто-нибудь из тех, с кем она играет, что лишь в этот единственный день в месяц она чувствует себя счастливой вне работы?
     Все игроки, похоже, были поглощены своим занятием. За одним столом открывали коробки с пончиками. За другим разворачивалась шумная дискуссия о чём-то, что только что произошло в игре.
     У бледно-зелёной стены стояли штабеля стульев — металлические рамы, обтянутые серым ковролиновым материалом, того типа, что обычно покупают в «Стэйплз»[30]. Несколько дополнительных столов со сложенными ножками также стояли, прислоненные к стене. Эрик вытащил стул из штабеля и сел на него, ожидая, пока Джен закончит игру; все были так погружены в игровой процесс, что попросту не обратили на него внимания. Он вытащил из кармана айфон, прокрутил экран, пока не добрался до иконки «Кобо», ткнул в неё пальцем, открыв недавно приобретенную книгу Джека Макдевита и попытался погрузиться в чтение, но..
     Но книга показалась ему такой… знакомой. Да, конечно, это был очередной том сериала про Алекса Бенедикта, но…
     Но дело было не в этом. Он уже читал эту книгу, и…
     Нет-нет. Джен её читала. Он вызвал на экран список книг, ища, чего бы ещё почитать.
     Внезапно игра в «Подземелья и Драконы» за столом Джен завершилась. Бугага откинулся на спинку стула, оживлённо обмениваясь впечатлениями с Невезунчиком. Оптимус Прайм убирал со стола все кости-многогранники и свинцовые фигурки. Джен встала и подняла свой стул, чтобы вернуть его в штабель у стены, и, повернувшись, заметила Эрика; её глаза округлились, а рот раскрылся от неожиданности. Она подошла к нему.
     — Эрик, что ты тут делаешь?
     Остальные были заняты составлением стульев в штабеля. Бугага и Невезунчик подошли, неся к стене стол, за которым только что играли.
     Он не знал, подходящий ли сейчас момент — не знал, настанет ли когда-нибудь подходящий момент — и не хотел разбить ощущение счастья, которое она несомненно сейчас испытывала.
     — Гмм, Джен, можно с тобой кое о чём поговорить?
     Она вскинула брови, но кивнула. Он отвёл её на дальний край комнаты, туда, где была дверь с Халком.
     — Да? — сказала она.
     Он сделал глубокий вдох.
     — В Бетесде есть есть убежище для женщин. Они тебя примут, проконсультируют, защитят. И помогут тебе найти адвоката.
     Она начала медленно качать головой.
     — Я не могу.
     — Не можешь чего? Не можешь его оставить? Я знаю, что он тебя бьёт. Я знаю, что было вчера вечером.
     — Эрик… доктор Редекоп… это всё не ваше дело.
     — Я хотел бы, чтобы это было не моё дело, но я не могу прекратить читать твою память.
     — Это не даёт вам права что-либо менять, — сказала она.
     Эрик наклонил голову
     — Я не пытаюсь что-то изменить; я пытаюсь помочь.
     — Мне не нужна помощь, — сказала Джен.
     Снова в голове возник образ Тони; он кричал: «Думаешь, сможешь от меня уйти? Да ты же грёбаная наркоманка! Я им об этом расскажу, и тебя никогда больше не пустят в больницу».
     — Он не сможет разрушить твою карьеру, — сказал Эрик. — Существуют лечебные программы — ты сама знаешь. Я позабочусь, чтобы тебе оказали всю помошь, какая тебе нужна.
     Джен задрожала.
     — Вы должны уйти, — тихо сказала она.
     — Нет, — ответил Эрик. — Мы должны уйти. Джен, пожалуйста, позволь мне помочь.
     Невезунчик подошёл к ним.
     — Всё в порядке? — спросил он, потом, глядя на Эрика: — Вы кто?
     Эрик раздражённо уставился на него, однако воспоминания Джен тут же хлынули потоком. Невезунчик всё знал о том, как Тони обращается с Джен. Она ему нравилась — да что там, она всем нравилась — но хотя Джен не раз в буквальном смысле плакалась ему в жилетку, Невезунчик никогда не пытался воспользоваться её слабостью; в глазах Эрика это прибавило ему очков.
     — Я Эрик Редекоп.
     Невезунчик выпучил глаза.
     — Тот самый, что спас Джеррисона?
     — Мы с Джен работаем вместе, — пояснил он.
     — А здесь что делаете?
     Эрик посмотрел на Дженис, потом снова на Невезунчика. Это не будет нарушением конфиденциальности; ведь он знает, что творит Тони.
     — Я хочу отвезти её в убежище для женщин.
     И внезапно он узнал новые подробности о Невезунчике, включая происхождение его прозвища: его так звали не только из-за способности выбрасывать на костях неправильные числа, но также и из-за того, как он умудрялся устраиваться на работу в компьютерные фирмы, которые практически сразу после этого разваливались; к настоящему моменту он уже восемь месяцев сидел без работы.
     Невезунчик посмотрел на Джен.
     — Ты должна это сделать, — сказал он.
     Кто-то постучал в наружную дверь. Тот же самый тип, что раньше открывал Эрику, открыл её и в этот раз и…
     Вот гадство.
     Желудок Эрика завязался узлом, а к горлу подступил комок.
     Он никогда раньше не видел его во плоти, но узнал его тут же. Волосы под машинку, оттопыренные уши, карие глаза и длинное худое лицо. Сомнений не было — это Тони. Но какого чёрта он здесь делает?
     Эрик никогда не обращал внимания на одежду; не глядя он не смог бы даже сказать, что надето на нём самом. Но для Джен это было не так, и Тони, несомненно, был сейчас одет так же, как утром, когда она уходила из дома. Эрик сосредоточился на одежде: красная шерстяная рубашка с небесно-голубой футболкой под ней, край которой виден через открытый ворот, джинсы, коричневые, а не синие, и…
     И тут хлынули воспоминания Джен о сегодняшнем утре. Напряжённый разговор с Тони за завтраком. Тони говорит, что площадка, на которую он собирается сегодня утром, всего в паре кварталов от «Бронзового щита», так что он отвезёт её туда… а потом приедет на ланч. Тони предположительно не заметил, как это расстроило Джен — она очень старалась не показывать виду. Ей хотелось сказать, «пожалуйста, не надо»; хотела сказать, что это единственный её день в месяц; хотела сказать, что это её друзья; хотелось даже сказать, что он не нравится никому из них — потому что, разумеется, все они видели, как она спадает с лица в его присутствии. Но ничего этого она не сказала; она лишь покорно кивнула и снова занялась своими рисовыми хлопьями — Эрик живо ощутил их вкус, хотя сам их последний раз ел ещё в детстве.
     Эрик подумал о том, чтобы уйти; в конце концов, будут и другие возможности отвезти Джен в убежище. Но вид Тони спровоцировал новые воспоминания.
     Тони кричит.
     Тони бросает в неё банку с супом.
     Тони отчитывает её за беспорядок в доме.
     Тони душит её во время секса.
     И сегодня вечером он снова напьётся; в этом не было сомнений.
     Что означает, что он снова её поколотит.
     И Эрик не мог допустить, чтобы это случилось. Он сделал глубокий вдох и сказал:
     — Джен, пойдём.
     — Куда это вы пойдёте? — спросил Тони, переходя через зал и останавливаясь рядом с Джен.
     Эрик посмотрел ему прямо в глаза — маленькие и злобные.
     — Туда, где ей будет безопасно.
     Игроки из группы Дженис стояли теперь полукругом вокруг них, а люди из-за других столов, где игра ещё продолжалась, начали на них оглядываться.
     Джен посмотрела на Эрика умоляющим взглядом.
     — Пожалуйста, Эрик. Так будет только хуже.
     Он повернулся к ней.
     — Хуже? Да как это может быть ещё хуже? — Он почувствовал, что у него задрожали руки. Чёрт! Он терпеть не мог конфликтных ситуаций, хотя обычно ему удавалось неплохо их разруливать. Но каждый раз, как он смотрел на Тони, всё новые воспоминания о том, как он унижает или бьёт Джен всплывали в памяти, и это приводило его ярость. Он слегка развёл руками, указывая на людей вокруг.
     — Я не хотел вторгаться в личную жизнь Джен, но…
     — Но что? — спросил Тони.
     — Но я связан с Джен; я знаю то, что знает она. И я знаю всё, что вы вытворяли.
     Тони прищурил глаза.
     — Связан? — Он обернулся к Дженис. — Это он про ту хрень, что была в новостях? Ты мне не сказала, что сама в этом участвуешь.
     — Это было неважно, — смиренно пробормотала Дженис.
     Тони взглянул на Эрика, но спросил, обращаясь к Дженис:
     — Он может твои мысли читать?
     — Мои воспоминания, да, — сказала Дженис, глядя в дощатый пол.
     Глаза Тони метнулись влево и вправо, словно просматривая их с Дженис прошлое. Его рот приоткрылся, показав желтоватые зубы.
     Эрик скрестил руки на груди.
     — Именно так, — сказал он. — Её воспоминания — о вас. — Эрик рассматривал лицо Тони со смесью интереса и отвращения. Это было почти так же, как если бы Тони обнаружил, что всё, что он делал, как ему казалось, наедине с собой, записывалось камерами наблюдения. На мгновение он стал похож на попавшего в капкан зверька. Но потом он снова овладел собой.
     — Это всё ерунда. Она моя жена.
     — Только пока сама этого хочет, — сказал Эрик, стараясь не дать голосу дрогнуть.
     — Она моя жена! — снова сказал Тони, словно это оправдывало его за всё.
     Эрик не мог больше на него смотреть. Он перевёл взгляд на Джен.
     — Пойдём со мной, — сказал он.
     — Если пойдёшь с ним, — сказал Тони, — то знаешь, что будет потом.
     — Нет, — сказал Эрик. — Не будет. Она справится со своей проблемой. И сохранит работу.
     На лице Тони отразился сложный танец эмоций — он всё еще не привык к мысли о том, что Эрик обладает какой-то особой способностью; Тони явно хотел, чтобы эта угроза была понятна лишь самой Дженис.
     Джен оглядела лица собравшихся вокруг людей — игроков, её друзей, своего неудачливого брата, людей, с которыми она встречалась здесь каждый месяц. Эрик проследил за её взглядом, и воспоминания об этих людях начали всплывать в памяти. Тони здесь и правда появлялся редко, но большинство их них его уже раньше видели. Конечно, то, что они говорили Джен, вряд ли отражало их реальные чувства; сам Эрик много раз говорил вежливые бессмысленности о супругах друзей и коллег, и…
     И тут заговорил Оптимус Прайм. Это был худой парень под тридцать с тонкой шеей, бледной кожей и светлыми с рыжиной волосами.
     — Иди с ним, — сказал он, кивнув в сторону Эрика.
     Джен едва заметно качнула головой, а Тони прошипел:
     — Заткнись!
     Но Оптимус Прайм не отступил.
     — Джен, сейчас твой ход — и это лучший ход, что ты можешь сделать.
     — Не лезь не в своё дело, придурок! — сказал Тони.
     Эрик знал, что сейчас и правда Джен должна была сделать ход, но промолчать он не смог.
     — Джен, — сказал он, — выбери то, что лучше для тебя.
     — Ты об этом пожалеешь, — сказал Тони сквозь стиснутые зубы.
     — Нет, — сказал Эрик. — Этого не будет. — Он посмотрел на неё. — Джен?
     Немая сцена продолжалась, наверное, секунд пятнадцать, хотя пульс Эрика, стучащий в ушах, насколько участился, что полагаться на него в этом деле было нельзя. А потом Джен сделала глубокий вдох и пошла по направлению к двери.
     Тони кинулся к ней и схватил её за руку — ту самую, с замысловатым тату с тигром. И это всё решило — его касание, его хватка там, где он однажды уже поставил ей синяк.
     — Не смей! — рявкнула Джен. — Не смей прикасаться ко мне.
     Глаза Тони стали круглыми. Никаких воспоминаний не возникло у Эрика в голове; Дженис никогда раньше не говорила с мужем в таком тоне. Она пошла дальше, и Эрик догнал её и пошёл рядом. На нём по-прежнему было пальто; она подхватила своё пальто и сумочку, которые оставила возле двери.
     — Джен, — сказал Тони, в этот раз просительным тоном. — Я… я прошу прощения, да? Прости меня. Теперь всё будет по-другому.
     Джен развернулась, и на секунду Эрику показалось, что она передумает, но затем он осознал: она хотела увидеть Тони таким, запомнить его лицо в момент, когда он её потерял — драгоценное воспоминание, воспоминание на всю жизнь. Слова были не нужны, поэтому она ничего не сказала. Вместо этого она повернулась, и Эрик открыл ей тяжёлую дверь, и они вышли наружу, в ноябрьский день. Эрик был настолько накачан адреналином, что вообще не ощутил холода, но Джен почти сразу затрясло — как он подозревал в равной степени от холода и эмоционального напряжения. В этот раз он обнял её за плечи, и они зашагали к машине.

Глава 32

     Меры безопасности в аэропорту Лос-Анджелеса были строже, чем что-либо, виденное Дэррилом до этого — в конце концов, всего одиннадцать дней назад здесь на стоянке арестовали агента Аль-Саджады с шестиугольной бомбой в багажнике. Тем не менее, будучи агентом Секретной Службы, Дэррил заметил десятки уязвимостей в их процедурах.
     За пределами зоны досмотра их дожидался водитель лимузина в форменном облачении с табличкой с надписью «Хадкинс» — для Дэррила это был первый раз, когда он ехал в лимузине, а не бежал рядом с ним.
     Бесси и Дэррил устроились на заднем сиденье, отделённом от водителя панелью дымчатого стекла. Дэррил подозревал, что Бесси думает о золотых днях, когда чёрные возили белых, а не наоборот. И кстати, если уж говорить о смене ролей, почему так получилось, что он читает её — или, если уж ей было суждено читать память президента, то почему тогда на посту президента не остался Обама?
     Лимузин, пробираясь через лос-анджелесское уличное движение, отвёз их аж в Бербанкс. Дэррил не бывал в Лос-Анджелесе много лет и уже забыл, какие жуткие тут пробки, но Бесси вид надписи «Голливуд» над городом привёл в полный восторг. Когда они прибыли к месту назначения, им пришлось пройти через ещё несколько постов безопасности — в этот раз с ещё бо́льшим количеством дыр — каждый раз протягивая удостоверения охраннику в окно машины. Дэррила потрясло то, сколько на это тратилось времени и насколько неэффективен был процесс допуска; он успел придумать пять способов пробраться внутрь мимо постов охраны.
     Раньше ему нечасто приходилось бывать на киностудиях, и он мало что знал о корпоративных слияниях, но, по-видимому, «Дисней» сейчас владел «Эй-би-си-студиоз», поэтому в дополнение к обычной продукции «Диснея» здесь снималось множество комедийных и драматических сериалов. Павильоны были гигантскими кубическими зданиями цвета сыра с огромными рекламами продукции «Эй-би-си» или «Диснея» на стенах — надо же, «Семейство Чедвиков», оказывается, до сих пор снимают.
     Водитель выскочил из кабины и открыл для Бесси заднюю дверь. Дэррил выбрался с другой стороны, и женщина с каштановыми волосами лет двадцати пяти пересадила их в гольфмобиль — водитель лимузина позвонил ей и предупредил, что они подъезжают.
     — Здравствуйте, — сказала женщина. — Я Меган; я ассистент Джессики Борзицки. Я вас доставлю на место.
     Она повезла их через череду проездов между зданиями и мимо каких-то гигантских грузовиков и остановилась перед входом в один из павильонов. Надпись на двери гласила: «Не входить, когда мигает красная лампа». Лампа не мигала — так что они вошли.
     Они пошли по узкому пространству между внешними стенами павильона и фанерными задниками декораций. Огромные чёрные кабели тянулись по полу; иногда им приходилось прижиматься к стене, чтобы дать пройти встречным; для Бесси это было длинное и изнурительное путешествие. Наконец фанерная стена закончилась, и Меган свернула за неё. Здесь стояли длинные столы, уставленные кофейниками, блюдами с бутербродами и пирожными и корзинками с прочими закусками, предназначенными, по-видимому, для обслуживающего персонала; несколько человек стояли у одного из столов и тихо беседовали. Они прошли мимо, подошли к ещё одной фанерной стене, только эта плавно закруглялась…
     Они прошли вдоль неё и вдруг оказались…
     …в Овальном кабинете.
     Да, это была реконструкция, но, за исключением того факта, что вверху вместо потолка была мешанина осветительной аппаратуры, она была идеальной. И, подумал Дэррил, она и должна быть такой: большинство американцев видели в своей жизни множество изображений Овального кабинета и имели хорошее представление о том, как он выглядел до того, как был уничтожен. Агент Секретной Службы внутри него считал глупым то, что информация о помещении, в котором президент проводит бо́льшую часть своего времени, так широко популяризируется: где оно находится, его точные размеры, все его углы и закоулки. Но так было, и здесь была воссоздана его почти точная копия. Впрочем, неудивительно: многие жители столицы обожали смотреть «Внутри кольца», называя его лучшим сериалом о жизни Белого Дома со времён «Западного крыла[31]».
     Тут лицо Дэррила расплылось в улыбке. Он разглядывает декорацию, тогда как вот он, сидит собственной персоной за столом «Резолют»[32] — Кортни Б. Вэнс, исполнитель роли президента Максвелла Донкастера. Вэнс был одним из любимейших актёров Дэррила; он был страшно рад, когда кинопремию NAACP[33] этого года присудили Вэнсу. Вэнс смотрел куда-то в сторону, по-видимому, чего-то ожидая.
     — У них перерыв на ланч через несколько минут, — сказала Меган.
     — Можем сделать ещё один дубль, Кортни? — спросил откуда-то женский голос; Дэррилу не было видно его обладательницу.
     Вэнс кивнул. Он взял трубку стоящего перед ним на столе телефона и заговорил в неё.
     — Немедленно соедините меня с российским президентом, — сказал он. — Если он спит, разбудите! — Он с грохотом вернул трубку на место и с тем, что в сценарии, несомненно, было прописано как «выражение решимости на лице президента», завершил дубль.
     — Идеально, — сказал женский голос. — Ладно, всем спасибо, перерыв.
     — Теперь нам можно войти? — спросил Дэррил Меган.
     Бесси, которая, похоже, была возбуждена сильнее, чем Дэррил когда-либо видел, спросила:
     — Могу ли я поздороваться с мистером Вэнсом?
     Меган улыбнулась.
     — Конечно. — Вэнс как раз выбирался из-за стола. — Пойдёмте со мной.
     Бесси выглядела так, что вот-вот лопнет. Дэррил последовал за ними.
     — Кортни, — сказала Меган, когда они подошли, — это миссис Стилвелл и мистер Хадкинс. Мистер Хадкинс — настоящий агент Секретной Службы.
     Вэн был галантен. Он церемонно взял руку Бесси в свои и сказал:
     — Весьма рад знакомству, мэм. — Дэррил улыбнулся: за один день пожать руку двоим неграм — для Бесси это, должно быть, рекорд. Затем Вэнс повернулся к Дэррилу и пожал ему руку более твёрдо: — Большая честь познакомиться с вами, сэр.
     — Спасибо, — ответил Дэррил.
     — Вы будете консультировать сериал? — спросил Вэнс.
     — Не совсем.
     — Я надеюсь, что вы останетесь довольны свои визитом.
     Меган, должно быть, уловила в этой фразе намёк.
     — У мистера Вэнса очень мало времени на обед, и перед следующим эпизодом ему нужно переодеться, так что, надеюсь, вы нас простите…
     Вэнс улыбнулся и отошёл. Чернокожий президент превратился в клише в кино и и телесериалах ещё до того, как Обама оказался в Белом Доме. Дэррилу страшно нравился анекдот, который рассказывали после избрания Обамы: «Чёрный президент? Чёрт, значит в Землю скоро врежется астероид!» Но он понимал, что Бесси по-настоящему взволнована встречей с Вэнсом; впрочем, в сфере развлечений чёрных всегда приветствовали даже закоренелые расисты.
     Дэррил выудил из кармана фотографию Леона Хексли, директора Секретной Службы, которую он уже много раз показывал Бесси. Фото было взято из материала, отснятого камерой наблюдения в тот самый день; Хексли был в тёмно-синем костюме и галстуке более цветастом, чем решился бы надеть кто-либо из его подчинённых.
     Бесси прищурилась, изучая фото, затем кивнула и принялась осматривать декорацию. Им пришлось обойти камеры, но в остальном она выглядела пугающе правдоподобно. Правда, освещение было ярче, чем в настоящем Овальном кабинете. И вид из окна был не совсем тот, что из реального президентского окна — что, впрочем, было объяснимо: фотограф наверняка делал снимок не из Овального кабинета.
     Дэррил очень любил фильм «Деловая женщина», особенно его финал, потому что ему нравилось, как Карли Саймон поёт «Пусть река течёт». Когда он был маленький, этот фильм обязательно появлялся на каком-нибудь канале по крайней мере раз в несколько месяцев, однако сейчас его не показывали; персонаж Мелани Гриффит работала во Всемирном Торговом Центре, и в конце фильма камера удаляется от неё через окно офиса, пока в кадре не оказываются обе башни-близнеца — сейчас на это очень тяжело смотреть.
     Интересно, как сценаристы «Внутри кольца» поступят с утратой Белого Дома; продолжит ли он существовать в сериале? Ведь на это тоже будет невыносимо смотреть.
     Дэррил следил за тем, как Бесси медленно обходит помещение, осматривая детали, которые могли бы подстегнуть её память: портрет Джорджа Вашингтона над камином на северной стене, с горшками со шведским плющом по бокам (традиция, которая повелась ещё со времён Кеннеди), бронзовые статуэтки лошадей, дедушкины часы, картина Норманна Роквелла, изображающая Статую Свободы, два кресла с высокими спинками перед камином, кофейный столик и президентская печать на ковре.
     Но Бесси продолжала качать головой. Дэррил устал — день и так выдался ужасно долгий — так что решил присесть на единственное место, на котором ему никогда не довелось бы посидеть в настоящем Овальном кабинете — президентское кожаное кресло за столом «Резолют».
     — Ну как? — спросил Дэррил. — Не обращайте внимания на камеры и кабели.
     — Пока ничего.
     Дэррил оглядел помещение и…
     И, разумеется, тут же заметил её, хотя обычный посетитель — или зритель! — не обратил бы на неё никакого внимания: обычная стенная панель, которая была дверью в личный кабинет президента к востоку от Овального кабинета.
     Дэррил подошёл к ней. У неё не было ручки, она открывалась, когда на неё нажимали, так же, как настоящая.
     — Джеррисон был здесь, — сказал Дэррил. — Он вошёл через эту дверь из своего кабинета в Овальный.
     Бесси подковыляла к нему и стала рядом. Он жестом предложил ей пройти в дверь, и она протиснулась вдоль изгибающейся стены Овального кабинета так, чтобы через потайную дверь видеть его без Дэррила, камер и других посторонних элементов.
     — Ну как? — спросил Дэррил. — Думайте о Джеррисоне в этой комнате, как он проходит через эту дверь и видит стоящего здесь Леона Хексли; поначалу тот стоит к президенту спиной, он разговаривает по «блэкберри» и говорит… что?
     — Не знаю, — ответила Бесси. — Так много воспоминаний об этом месте и о встречах с мистером Хексли. чтобы найти именно то, что вам нужно…
     — Это была среда, около четырёх часов дня. Хексли сказал «Скажите Гордо, чтобы он метил…» — Он дал незаконченной фразе повиснуть в воздухе, надеясь, что она её закончит.
     Она покачала головой, но громко повторила «Скажи Гордо, чтобы он метил…» пять раз, каждый раз немного по-другому — и наконец её лицо просветлело.
     — Он сказал «Скажите Гордо, чтобы он метил 4-2-4-7-4 эхо.»
     Дэррил оглянулся в поисках ручки и бумаги. На столе лежал блокнот с президентской печатью и стоял модный письменный прибор с чернильной ручкой. Он очень надеялся, что это окажется настоящая ручка, а не муляж — к счастью, так оно и было. Он быстро записал то, что сказала Бесси.
     — Вы уверены? — переспросил он. — Совершенно уверены?
     — Да, так он и сказал, точно, — ответила Бесси. — Он, должно быть, услышал президента, потому что после этого замолчал и повернулся. А что это значит?
     Дэррил покачал головой.
     — Я не знаю. Но будем надеяться, что кто-нибудь знает.

Глава 33

     Эрик Редекоп и Дженис Фалькони сели в коричневый «мерседес» Эрика, припаркованный перед «Бронзовым щитом». Он пристегнулся и подождал, пока пристегнётся она, потом сказал:
     — Джен, ты поступаешь правильно. Убежище открыто и по выходным. У нас не будет проблем тебя туда устроить.
     — Нет, — тихо ответила Джен.
     Рука Эрика застыла на ключе зажигания.
     — Прости?
     — Не вези меня в убежище.
     — Тебе нужна помощь, Джен. Помощь и поддержка.
     — Может быть, завтра. Но не сегодня. Ты не можешь вот так вот меня оставить.
     Что бы они ни собирались делать дальше, сидеть в машине напротив игрового магазина было неблагоразумно. Эрик повернул ключ и поехал, не направляясь никуда конкретно.
     — Хорошо, — сказал он. — Давай тогда пообедаем. Не хочешь… — Но вопроса было достаточно, чтобы сразу получить ответ. Ей нравится итальянская кухня: воспоминания о различных ресторанах начали всплывать в памяти. — Тут неподалёку есть хороший итальянский ресторан.
     — Спасибо, — сказала Джен.
     Какое-то время они ехали молча; утром в субботу движение и так не слишком напряжённое, а сегодня машин и вовсе было мало.
     — Ты перебираешь мои воспоминания, — сказала Джен. — Прямо сейчас. Правда?
     Эрик кивнул. Он пытался этого не делать, но они приходили сами.
     — Ты знаешь, что ты мне нравишься, — сказала она. Он не отрывал глаз от дороги, но заметил, что она повернула голову и смотрит на него.
     — Да, — тихо сказал он.
     — И до всей этой кутерьмы я думала, — сказала она, — что тоже тебе нравлюсь.
     — Да, — сказал он, включая поворотник.
     — Но это было прежде, — сказала она. Она молчала, пока они проезжали очередной квартал, но потом спросила: — А теперь?
     И это был главный вопрос, осознал Эрик. Одно дело знать кого-то извне, и совсем другое — узнать его изнутри. До сих пор он никого не знал настолько хорошо, кроме себя самого. Он знал, каково было её детство. Сразу вспомнился один раз, когда ей было, наверное, лет семь и она не могла заснуть и спустилась на кухню в маленьком доме, в котором жила её семья, и сказала маме, что боится смерти, и как мама успокаивала её, объясняя, что все когда-нибудь умрут, но это будет очень, очень нескоро.
     И он знал, как ей жилось в колледже и как она первый и единственный раз списала на экзамене, отчаянно стремясь поступить в школу медсестёр.
     И он знал, каков был день её свадьбы, как она шла к алтарю и думала «Это самая большая ошибка в моей жизни» — но слишком боялась того, что начнётся, если она сейчас остановит всю церемонию.
     Он знал её всю. И она была права, задумываясь над тем, как это повлияло на его восприятие.
     Машина катилась дальше; магазины и рестораны оставались позади.
     И ответ пришёл к нему. Не из его разума и не из её — но из его сердца.
     Она ему нравилась по-прежнему.
     Очень нравилась.
     Но…
     — Джен, — сказал он. — Я доктор. Я не могу….
     — Не можешь что? — ответила она. — Вступать в отношения с пациентом? Я не твоя пациентка, Эрик.
     Она была права.
     — Верно.
     — И да, ты старше меня, но мне нравятся мужчины постарше.
     Он подумал над этим; это тоже было правдой.
     — Э-э…
     — Или, — продолжила она, — ты не хотел бы путаться с медсестрой? Потому что это, типа, было бы первым таким случаем в истории человечества?
     Улыбнувшись, он продолжил вести машину.

     Сьюзан Доусон в вестибюле больницы Лютера Терри дожидалась Пола. Они встречались уже шесть месяцев, и последние три у него был ключ от её квартиры. Он согласился съездить туда за её сменной одеждой.
     А, вот он! Она бросилась к нему и обняла, сжав его крепче, чем обычно; она сама удивилась, обнаружив, насколько, оказывается, был ей необходим контакт, прочный якорь.
     Когда они отцепились друг от друга, он нежно убрал волосы у ней со лба.
     — Ты как, справляешься?
     — Ага, — ответила она. — А ты?
     Он немного приподнял плечи и качнул головой в сторону стеклянных дверей, ведущих в безумный мир снаружи.
     — Не хуже других, я думаю. Вчера не мог заснуть.
     Она кивнула.
     — Я тоже.
     С ним была большая матерчатая сумка. В дополнение к тёмному костюму и белой блузке он также принёс красную лыжную куртку, потому что заляпанное кровью пальто, в котором она была вчера, выглядело слишком жутко.
     Ей отчаянно хотелось выпить с ним кофе в «Старбаксе» здесь же, в вестибюле, но её «блэкберри» завибрировал. Она вытащила его и прочитала сообщение от Дэррила. Бесси Стилвелл вспомнила, что говорил Леон Хексли. Дэррил прислал текст, но слова и цифры ничего Сьюзан не говорили. Тем не менее она обрадовалась тому, что это воспоминание удалось, наконец, раскопать.
     В сообщении Дэррила упоминалось, что назад они вернутся военным самолётом. Сьюзан подумала, не напомнить ли ему о желании Джеррисона, чтобы они летели коммерческим рейсом, но, с другой стороны, если задуматься, на самом деле он это говорил лишь о поездке в Лос-Анджелес, а о возвращении не говорил ничего, и…
     — Всё в порядке? — спросил Пол, указывая на её «блэкберри».
     Она подняла голову и улыбнулась ему. Он работал в охране Смитсонианского музея; они часто бегали вместе по утрам вокруг Молла.
     — Да, малыш — всё хорошо. Но мне нужно бежать.
     Она торопливо поцеловала его и поспешила из вестибюля, прихватив с собой сумку. Она зашла в кабинета Сингха, который оказался пуст — канадец пропадал в своей лаборатории дальше по коридору — и быстро переоделась в свежее, сразу почувствовав себя цивилизованнее. Затем она взяла жёлтый блокнот с Кадимовыми каракулями на первой странице, которую она оторвала, и записала крупными буквами слова и цифры, которые, как вспомнила Бесси, произносил Леон Хексли. После этого она поспешила в палату президента.
     Когда вчера сняли блокаду с больницы, она послала многих из находившихся здесь агентов по домам и распорядилась вызвать вместо них других. Двое занимавших сейчас пост перед дверями президентской палаты были из подразделения, обеспечивающего охрану заграничных официальных лиц — другими словами, из тех, кто обычно не имеет доступа к президенту и поэтому с меньшей вероятностью были бы вовлечены в заговор против него. Она также вызвала двух агентов ФБР, и они тоже были здесь — надзирали за надзирающими.

     — Здравствуйте, могу ли я услышать Марию Рамирес?
     — Я слушаю.
     — Это…
     — Здравствуйте, профессор Сингх.
     — Неужели у меня настолько узнаваемый голос?
     — Боюсь, что так, профессор. Что-то случилось?
     — Нет, нет. Но у меня есть вопрос, если позволите.
     — Sí.
     — Вы можете читать память Дэррила Хадкинса, одного из агентов Секретной Службы, верно?
     — Sí.
     — Вы не припоминаете, чтобы он встречался сегодня с кем-то… интересным, скажем так?
     — Нет.
     — Вы уверены, Мария?
     — Ничего в голову не приходит.
     — Возможно, с актёром…
     — О! Sí! ¡Qué emocionante! Дэррил в Голливуде, да? И встречался с Кортни Б. Вэнсом!
     — Да, именно так.
     — Но… почему это так важно?
     — Просто кое-что проверяю. Теперь мы знаем, что сцепка продолжает функционировать даже на расстоянии нескольких тысяч километров.
     — ¡Dios mio!
     — Вот и я так же подумал.

     Прежнюю президентскую сиделку Шейлу сменила другая, по имени Келли. Ему она нравилась больше. Она была не такая строгая и смеялась его шуткам. Сегодня утром она зачитала ему свежую пачку телеграмм с соболезнованиями и пожеланиями скорейшего выздоровления от лидеров иностранных государств, а теперь приводила в порядок огромную коллекцию цветочных букетов, расположившуюся на столе у окна; это была лишь малая часть того, что доставили в больницу после покушения.
     Пресса заводила разговоры о передаче власти согласно двадцать пятой поправке на время выздоровления Сета. Чёрта с два он позволит им это сделать. Настало время кризиса, и он был намерен стоять во главе. Он настоял, чтобы ему вкололи ещё одну дозу стимулятора, и теперь чувствовал себя если не бодрее, то по крайней мере более живым и энергичным, чем когда проснулся.
     Дверь в палату открылась, и вошла Сьюзан Доусон.
     — Есть жила, — сказала она.
     — Келли, вы не оставите нас? — спросил Сет.
     Сиделка кивнула.
     — Я буду снаружи.
     — Отлично,
     Сьюзан уселась на стоящий у кровати обтянутый винилом стул и повернула к нему жёлтый блокнот так, чтобы он мог видеть то, что на нём написано.
     — Да, да! — тут же сказал он. — Именно — именно то. «Скажи Гордо, чтобы он метил 4-2-4-7-4 эхо».
     — «Целился» звучит определённо подозрительно, — сказала Сьюзан. — Но как-то неопределённо.
     — Да уж, — согласился Сет. — позвоните в отдел расшифровки NSA; может, они что выяснят.
     Сьюзан кивнула; звонок занял не больше минуты. Когда она закончила, Сет жестом попросил снова показать ему надпись.
     — Что вы можете сказать об этих цифрах — 4-2-4-7-4 ? — спросил он.
     — Сорок две тысячи четыреста семьдесят четыре, — сказала Сьюзан. — Для вас это число ничего не значит?
     — Нет.
     — Какой-нибудь указатель? Может, ваш старый почтовый индекс или что-то такое? — она вытащила свой «блэкберри» и зашла на сайт Почты США. — Нет, такого индекса не существует. Ладно, тогда, может быть, первая четвёрка — это вообще не цифра. Может быть, этот самый…
     — Предлог[34], — подсказал Сет.
     — Точно. Возможно он говорил «метил на 2-4-7-4».
     — Ну, и 2-4-7-4 мне ничего не говорит. Но если последнее «4» тоже предлог — «метил на 2-4-7 для эхо» — то, возможно, это время. Ну, знаете — 2:47.
     — Но тогда бы вы сказали «два сорок семь». К тому же, покушение было утром.
     — А что насчёт 24/7 — то есть, семь дней в неделю?
     — Он сказал «два четыре», а не «двадцать четыре».
     Сет нахмурился.
     — А что там про эхо?
     — Вот это вот странно. Данбери стрелял в вас из Мемориала Линкольна. Со всем этим мрамором вокруг там будет сильное эхо вне зависимости от времени стрельбы.
     — «Эхо», — сказал Сет. — Предположим, что это не слово, а буква фонетического алфавита. Ну, вы знаете — альфа, браво, э-э…
     — Чарли, — подсказала Сьюзан, — дельта, эхо.
     — Точно. Так может быть это просто означает что-нибудь, что начинается на Э?
     — Экстерминация? — предположила Сьюзан. — Эвакуация? Эвтаназия?
     Сердце Сета вдруг заколотилось — это было больно до чёртиков.
     — Боже, — сказал он.
     — Что?
     — Два-четыре-семь. В сумме это будет тринадцать.
     — Да. И что?
     Он помедлил. Правда ли он хочет открыть тайну кода-13 агенту Секретной Службы? Но, конечно, в наше время RSA-шифрования уже никто кроме школьников не станет возиться с простыми подстановочными шифрами. Он объяснил, как работает его шифр и уговорил её записать в блокноте таблицу соответствий, чтобы она поняла, что он имеет ввиду.

[]

     — Вот, — сказал он, когда она закончила. — Шифровальная таблица для ключа два-четыре-семь.
     Сьюзан посмотрела на него, как на безумца. Сет глубокомысленно кивнул.
     — Да, меня называли чокнутым в университете.
     Она улыбнулась.
     — Не сомневаюсь, сэр.

Глава 34

     Выйдя из лаборатории профессора Сингха, Иван Тарасов намеревался просто отработать день, пытаясь не думать ни о чём, кроме своих обязанностей охранника в больнице. Он делал эту работу хорошо, и ему нравилась её рутинная повторяемость: в это время пройди по этому коридору, проверь, что двери в эти комнаты заперты, и…
     И вот он здесь. Иван заметил, как в его сторону идёт Джош Латимер. Его вид, даже с расстояния, немедленно вызвал поток воспоминаний Доры, включая тот странный звонок больше года назад, когда он позвонил ей — он отсюда, из Вашингтона, ей в Лондон, отец, пропустивший все её школьные пьесы, и её переезд в Англию, и свадьбу, и похороны матери, позвонил, чтобы убедиться, что отыскал правильную Дору, удостоверился, что её девичья фамилия Латимер, что она родилась в Мэриленде, что её день рождения 6 августа и потом, проверив всё это, объяснил, что он её давно пропавший отец и нельзя ли ему приехать, чтобы встретиться лично. И в маленьком ресторане на Пикадилли-сёркус, после того, как они попытались уместить три десятилетия жизни в час разговора, он сказал ей, зачем он её искал и что ему от неё нужно.
     Также были и воспоминания о том, что было после того, как они расстались. О том, как она разговаривала со своим доктором, со своей лучшей подругой Мэнди, со своим духовником, и как она в конце концов решила, что должна это сделать; она не может его отвергнуть.
     Латимер был одет в зелёный больничный халат и джинсы. Под взглядом Ивана он повернулся и вошёл в палату. Маршрут Ивана пролегал мимо этой палаты, и он внезапно обнаружил, что толкает дверь, входит и закрывает дверь за собой.
     Латимер сидел на стуле рядом со своей кроватью. За окном через улицу было видно здание общежития имени Жаклин Кеннеди Онассис Университета Джорджа Вашингтона. Латимер вскинул голову, явно удивлённый появлению в палате охранника.
     Иван почувствовал, как у него закипает кровь; один лишь вид Латимера приводил его в ярость.
     — Как вы могли? — спросил он.
     Латимер нахмурился.
     — Что?
     — После того, что вы сделали с Дорой, как вы могли просить её о таком — чтобы позволила себя разрезать и отдала вам часть собственного тела. Как вы могли?
     Латимер нашарил на стоящем рядом столике очки, развернул их и надел.
     — Я вас не знаю, — сказал он. — А вы не знаете меня. Мою память читает женщина — медсестра. Дженис чего-то-там.
     — Фалькони, — сказал Иван, кивнув; он знал по именам всех здешних врачей и медсестёр. — Я вас не читаю. Я читаю вашу дочь Дору.
     Латимер ничего не сказал.
     — Вы думаете, что она не может этого помнить — потому что если бы помнила, то никогда не согласилась бы вам помочь. И она, возможно, и правда не помнит. Зато помню я.
     — Я не знаю, о чём вы говорите, — сказал Латимер.
     Это разозлило Ивана ещё больше.
     — Не лгите мне, — сказал он, подходя ближе. — Не смейте мне лгать.
     — Что вы собираетесь сделать? — спросил Латимер.
     — Я собираюсь рассказать Доре, — сказал Иван. — Она заслуживает того, чтобы знать.
     — Вы не можете, — сказал Латимер, вставая.
     — Да? — Иван повернулся к выходу, и…
     Звук, движение, рывок…
     И Латимер выхватил пистолет у него из кобуры. Иван крутанулся назад и увидел дуло, направленное ему в грудь.
     — Без пересадки я умру, — сказал Латимер. — Вы будете держать язык за зубами — обо всём.
     — Или что? — спросил Иван, гордясь тем, что смог ненадолго заглянуть Латимеру в глаза.
     — Или я выстрелю, — ответил Латимер.
     — Вас посадят.
     — Хотите пари? Я только что разговаривал с Джиллеттом, адвокатом. Он говорит, что сейчас идеальное время для того, чтобы сделать что-то безумное, потому что любой компетентный юрист сможет вас оправдать. Взболтанные мозги? Память других людей? Никто не виноват. Это грёбаный карт-бланш.
     — Ни один судья на такое не купится, — сказал Иван.
     — Да ну? — Латимер махнул пистолетом. — Вы пришли сюда, угрожали. Была борьба, я завладел пистолетом, он выстрелил. Всего-то…

     Оставив президента Джеррисона, Сьюзан направилась на четвёртый этаж и сильно удивилась, встретив по пути Оррина Джиллетта.
     — Вы что здесь делаете? — спросила она.
     — У меня была встреча с Джошем Латимером, — ответил он.
     — Да? Он тоже не хочет, чтобы Сингх разорвал его связь?
     — Э-э… нет. Но я с ним встречался не по этому поводу. Я представляю его интересы в иске против больницы, касающемся его пересадки почки.
     — Я слышала, что операцию перенесли на понедельник, — сказала Сьюзан.
     — Пусть так, — ответил Джиллетт. — Мой клиент невыносимо страдал. И я также должен вам сказать, что нам может понадобиться допросить вас по этому делу.
     Сьюзан потёрла глаза.
     — Я так устала, — сказала она. — Устала от всего этого. Я просто хочу, чтобы это закончилось — но вы всё время пытаетесь всё усложнить, вы и Рэйчел Коэн с вашими требованиями к Сингху не разрывать связь.
     — У нас есть права, агент Доусон.
     — Как и у других людей, подвергшихся воздействию, — сказала Сьюзан, — включая и меня. Потребности многих перевешивают потребности немногих.
     — Тут вам не «Звёздный путь», — сказал Джиллетт. — Отдельные личности имеют личные права.
     — С кем вы, говорите, связаны?
     — Со здешним охранником.
     — О, да, — сказала Сьюзан. — Иван Тарасов. Так вот, он приходил к Сингху сегодня утром, и он хочет от него прямо противоположного: он желает, чтобы связь была ликвидирована как можно быстрее.
     Джиллетт нахмурился, предположительно, вспоминая это.
     — Да, было такое. Я, как я понимаю, ему приходится нелегко; я искренне рад тому, что связи — как это говорил Сингх? — только первого порядка. Мне бы очень не хотелось видеть то, что видит Иван, и… твою мать!
     — Что?
     — До меня только что дошли его воспоминания. Иван с моим клиентом, Джошем Латимером, и — Господи!
     — Что?
     Джиллетт на секунду задумался.
     — Он мой клиент, но чёрт побери! Я не могу позволить ему это сделать. Джош отобрал у охранника пистолет и наставил на него.
     — Что? Когда? Когда это произошло?
     — Сегодня. После того, как я ушёл от Джоша… то есть, в последние минут пятнадцать.
     — В какой он палате?
     — Я не знаю. Я встречался с ним в холле, но его палата где-то на этом этаже.
     Сьюзан проговорила в рукав:
     — Доусон Центральной. Номер палаты Джоша Латимера, пациента Лима Танго?
     — Две секунды, Сью, — ответил голос в ухе. Затем: — Палата 411.
     — Мне нужно там подкрепление, — сказала Сьюзан, разгоняясь. На бегу она читала таблички на дверях: 419, 417, 415, 413…
     Она вытащила из кобуры «зиг P299» и, держа его вертикально двумя руками перед собой, пнула дверь палаты 411.
     — Бросить оружие! — гаркнула Сьюзан, оценивая обстановку. Латимер, должно быть, услышал грохот её шагов: левой рукой он охватывал шею Тарасова, прижимая его к себе в классическом положении взятия заложника. Пистолет — a.38, как заметила Сьюзан — был направлен Тарасову в правый висок.
     — Я сказала бросить оружие! — повторила Сьюзан. Если бы Латимер целился в того, кого она охраняла, вопросов бы не было — она бы уже его застрелила. Но сейчас она подумала, что сумеет отговорить Латимера. Сьюзан блокировала единственный выход. Из коридора донеслись панические возгласы — её вход в палату Латимера был далеко не бесшумным. Она полностью вошла в палату и ногой захлопнула за собой дверь. Голос в ухе произнёс:
     — Подкрепление в пути.
     — Вы не оставляете мне выбора, мистер Латимер, — сказала Сьюзан. — Бросьте пистолет.
     — И что тогда? — спросил Латимер.
     — Мы просто забудем об этом.
     — «Забудем», — повторил Латимер, словно это было финальной фразой анекдота. — В этом вся грёбаная проблема, не так ли? Никто не может ничего забыть.
     — Просто опустите пистолет, — сказала Сьюзан.
     Иван Тарасов всё это время оставался неподвижен, словно статуя, хотя Сьюзан видела, что его лоб взмок от испарины, а глаза выкачены.
     — Всё шло так хорошо, — сказал Латимер. — Я нашёл свою дочь.
     И тут Тарасов заговорил. Сьюзан думала, он станет просить не убивать его, но ошиблась.
     — Я знаю, что он сделал, — сказал Тарасов Сьюзан. — Я вам говорил.
     — Тарасов! — рявкнула Сьюзан. — Закройте рот!
     — Он надругался над собственной дочерью, — сказал Тарасов. — Вы это знаете.
     — Вы ничего не знаете, — сказал Латимер. — Вы не сможете ничего доказать.
     — Она может не помнить, но помню я, — сказал Тарасов. — Я дам против вас показания.
     — Заткнитесь! — гаркнула Сьюзан. — Латимер, всё будет в порядке. Суд не примет полученные по сцепке воспоминания в качестве доказательства. Опустите пистолет, и мы все спокойно выйдем отсюда.
     — Он хотел рассказать Доре, — сказал Латимер. — Он собирается всё разрушить.
     Тарасов дёрнулся в его хватке.
     — Она должна знать.
     — Нет! — сказали Латимер и Сьюзан одновременно, и Сьюзан добавила: — Чёрт вас дери, Тарасов, заткнитесь и дайте мне вас защитить.
     — Так же, как вы защитили Джеррисона? — спросил Тарасов. — Вы представления не имеете, что я вижу прямо сейчас! Прямо сейчас! Жуткие вещи, которые видела маленькая девочка — вещи, которые он с ней творил.
     Перед этим Латимер немного ослабил хватку и чуть-чуть опустил пистолет, но сейчас, словно в замедленной съёмке, как это случается в по-настоящему кризисные моменты, она видела, как он снова поднимает пистолет и как шевелится его палец на спуске…
     Бах!
     Сьюзан ощутила, как её толкает назад…
     Господи!
     …отдача её собственного пистолета.
     Она никак не могла стрелять Латимеру в грудь — она была прикрыта туловищем Тарасова. Поэтому она стреляла чуть выше правого глаза, разворотив ему всю правую часть головы и забрызгав всё вокруг мозгом и кусочками кости.
     Кровь Латимера хлынула Тарасову на лицо. Охранник выглядел так, словно не был уверен, в кого попала пуля, а Латимер…
     Глаза Латимера по-прежнему были открыты — очень, очень широко открыты — и двигались; рот приоткрылся, словно он хотел что-то сказать. Сьюзан уже выбирала место для второго выстрела, но тут Латимер рухнул навзничь на пол.
     Тарасов быстро развернулся и забрал свой пистолет.
     Сердце Сьюзан неистово колотилось. Её к этому готовили, и готовили, и готовили — но прежде ей ещё не доводилось убивать. Её руки тряслись, когда она убирала пистолет в кобуру.
     Тарасов сделал несколько шагов и добрался до стула; он тяжело опустился на него и схватился руками за заляпанную кровью голову.
     Сьюзан подняла ко рту руку с микрофоном в рукаве, но это оказалось излишним. Дверь резко распахнулась, и за ней оказались двое агентов с оружием наготове. Быстро оценив обстановку, они вошли.
     — Сью, — сказал один из агентов, в то время, как второй кинулся к лежащему на полу Латимеру. — Что пошло не так?
     Сьюзан посмотрела на них, потом на развороченный бок Латимеровой головы в увеличивающейся луже натёкшей крови. Она не смогла ничего ответить и принялась искать стул.

Глава 35

     После того, как они пообедали, Эрик Редекоп повёз Дженис Фалькони в свою роскошную квартиру с видом на Потомак, расположенную всего в нескольких кварталах от «Лютера Терри». Джен была потрясена. Она знала, что ведущие хирурги зарабатывают очень хорошо, но никогда по-настоящему не представляла себе, насколько хорошо; квартира Эрика с отделанной мрамором прихожей была настоящим дворцом. Он устроил ей небольшую экскурсию: отдельные кухня и столовая, две полноразмерные ванные, четыре спальни. Одну он использовал в качестве кабинета, другую — как кинозал, а в третьей спал его сын Квентин, когда приезжал в гости; Квентину был двадцать один год, и он изучал генетику в Университете Калифорнии в Беркли. Они прошли в гостиную, которая открывалась на широкий балкон; в гостиной были белоснежные стены, широкий кожаный диван и такие же кресла. Дженис открыла было рот, чтобы сказать что-то одобрительное, но…
     Но услышала оглушительный звук, словно у машины прямо рядом с ней кашлянул карбюратор, и увидела короткую вспышку — да, наверное, вспышку света, а также лицо женщины. Она шумно выдохнула; её качнуло назад.
     — Джен? — сказал Эрик, резко оборачиваясь.
     Боль. Боль сильнее, чем когда-либо — сильнее, чем она могла себе вообразить.
     Джен вытянула правую руку, ища, за что бы ухватиться, но не нашла ничего. Она упала навзничь на твёрдый деревянный пол.
     — Джен! — вскрикнул Эрик, падая на колени возле неё. Он коснулся её запястья, нащупывая пульс.
     Боль продолжала пронизывать её; она не была локализована, она была везде. Она не могла сфокусировать взгляд или повернуть голову. Она подумала — насколько вообще была способна думать при такой боли — что у неё, должно быть, инфаркт.
     — Джен, в чём дело? — спросил Эрик. — Где у тебя болит?
     С огромным усилием — казалось, шея вот-вот треснет — она сумела повернуть голову лицом к нему, но…
     Но поле её зрения свернулось в длинный туннель, и человек в конце этого туннеля — она не знала, кто он, но это был не Эрик. Лицо, которое она видела там, на расстоянии, было искажено ужасом и…
     Она почувствовала, как Эрик поднимает её на руки, несёт куда-то недалеко и укладывает… да, это, должно быть, белый кожаный диван, которым она восхищалась всего минуту назад. Но она его не видела; всё, что она могла видеть — это туннель, и туннель этот сужался. И всё же она знала, что не мертва: пульс продолжал стучать в ушах.
     Эрик держал её за руку и щупал лоб. Туннель стал совсем узким, и стали видны цветные фигуры, движущиеся на периферии поля зрения. Люди. Лица. Старик. Старуха, ещё старше него. Маленькая девочка.
     События. C горы на сноуборде. На мотоцикле по бездорожью. В море с аквалангом. Ничего из этого она никогда не делала…
     И — слава Богу! — боль начала спадать, меркнуть, растворяться. Образы сменились чистым, ярким, блестящим светом, абсолютно белым, ярче, чем солнечный, но на который можно было смотреть…
     Биение пульса в ушах тоже стало утихать. Всё, кроме света, меркло.
     — Джен! — Голос Эрика, словно с расстояния в миллион миль. — Джен!
     Свет был так притягателен, но…
     — Джен!
     Но она хотела быть с Эриком. Она изо всех сил пыталась открыть глаза — и в конце концов у неё получилось. Она и правда была в его гостиной и смотрела в текстурированный гипс потолка.
     — Эрик, — сказала она, но едва расслышала собственный голос.
     Он навис над ней, держа в руке брелок для ключей, в который был встроен светодиодный фонарик. Он направил его сначала ей в левый глаз, потом в правый; от яркого света, который она видела в конце туннеля, глаза не жгло, но вот от этого…
     — Я в порядке, — хрипло сказала она.
     — Нужно отвезти тебя в больницу, узнать, что с тобой.
     — Я в порядке, — снова сказала она и закрыла глаза; какая-то её часть надеялась, что белый свет и успокаивающая эйфория вернутся снова.

     Репортёры всё ещё толпились у входа в Мемориальную больницу Лютера Терри, когда Эрик и Джен попытались войти. Эрик наклонил голову и смотрел в пол, и они уже почти добрались до служебного входа, когда какая-то журналистка закричала:
     — Постойте! Постойте! Вы ведь Эрик Редекоп, правда?
     — Никаких комментариев, — сказал Эрик. Он взял Джен за локоть и подтолкнул к дверям.
     — Каково это — выполнять хирургическую операцию на президенте? — крикнула та же самая журналистка, а другая подхватила: — Есть ли новости о состоянии Джеррисона?
     Эрик и Джен продолжали идти, но тут ещё один журналист выкрикнул:
     — Доктор Редекоп, что вы можете сказать насчёт сцепки памяти? Говорят, что вы сами подверглись этому эффекту.
     — И эта женщина! — закричал другой репортёр, указывая на Джен. — Это с ней вы оказались связаны? Каково это?
     Эрик толкнул дверь, и они вошли в здание.
     — Господи, — сказала Джен.
     — Всё будет хорошо, — отозвался Эрик. Он отвёл её к лифту, и они отправились в лабораторию Сингха на третьем этаже. Добравшись туда, они обнаружили Сингха, работающего на компьютере. Сьюзан Доусон также была здесь — сидела на стуле, закрыв лицо руками.
     — Доктор Редекоп, — сказал Сингх. — И сестра Фалькони. Я думал, у вас обоих сегодня выходной.
     Эрик увидел, как Сьюзан вскинула голову. Она казалась чем-то крайне расстроенной. Джен отступила на шаг и округлила глаза.
     — О мой Бог, — тихо сказала она.
     — Что? — одновременно спросили Сьюзан и Эрик.
     — Это вы, — сказала Джен, глядя на Сьюзан.
     Эрик знал, что Джен интервьюировал профессор Сингх, а не агент Доусон; у Джен не было причин знать Сьюзан в лицо.
     — Да? — сказала Сьюзан.
     — Вы — та, что убила его.
     — Простите? — сказал Сингх.
     — Та, что убила Джоша.
     Сьюзан опять закрыла лицо руками.
     — Джен потеряла сознание, — объяснил Эрик. — Должно быть, это было какое-то жуткое воспоминание.
     — Вы читали Джоша Латимера, — сказал Сингх Джен, — и да, вы правы, мистера Латимера больше нет с нами.
     — Потому что она его застрелила, — сказала Джен, глядя на Сьюзан. — Но я чувствовала себя так, будто это я умираю.
     — Вы можете припомнить что-либо из памяти мистера Латимера сейчас? — спросил Сингх.
     Джен покорно кивнула.
     — Вы уверены? Гмм… у него в детстве были домашние животные?
     — Бенни, — тут же ответила она. — Игуана.
     — А на какой улице он жил, когда ему было десять?
     — Фенвик-авеню.
     — Потрясающе, — сказал Сингх. — Он мёртв, но вы по-прежнему имеете доступ к его памяти.
     — Думаю, да, — сказала Джен.
     Сингх снова нахмурился.
     — Тогда мне интересно…
     — Да?
     — У него есть какие-то новые воспоминания?
     Эрик скрестил руки на груди.
     — Он мёртв, мистер Сингх.
     — Да, я знаю, но если она по-прежнему может извлекать его старые воспоминания, то они же должны быть где-то, верно? Так что имеет смысл спросить…
     — Спросить о чём? — спросил Эрик. — Не припоминает ли она ангелов?
     — Попытка — не пытка, — сказал Сингх. — Может, не ангелов, может… ну, я не знаю.
     Дженис сделала вытянутое лицо, словно более странной идеи она в жизни не слышала. Он потом прикрыла глаза — скорее даже зажмурила их для лучшей сосредоточенности.
     — Ладно, — сказала она через секунду, — я думаю про ангелов. Ничего. Про небеса, облака. Ничего. И… о, Господи, Джош что, пытался кого-то убить?
     Ранджип кивнул.
     — Ну хорошо, — сказала Дженис. — Тогда я думаю про огонь и жупелы адские… Хотя нет, не про жупелы — я не знаю, что это такое.
     — Сера или смола, — подсказал Ранджип.
     — Ладно, — согласилась Дженис. — Но нет, на ум ничего не идёт.
     — Это полный бред, — сказал Эрик.
     — Возможно, — ответил Сингх. — Но…
     — Он мёртв, — сказал Эрик. — Его нет. Джен пережила его смерть. Нам нужно беспокоиться о ней, а не о нём.
     — Это понятно, — ответил Сингх. — И, если загробная жизнь существует, то я сомневаюсь, что символизм, взятый из христианства — или из сикхизма, без разницы — адекватно её описывает. Возможно, что миссис Фалькони просто не хватает нужного триггера, чтобы получить доступ к свежим воспоминаниям мистера Латимера.
     — Да плевать на Латимера, — сказал Эрик. — Что заставило Джен пережить такое?
     — Это очень хороший вопрос, — сказал Сингх, посмотрев на неё. — Что-то должно было спровоцировать у вас воспоминание о смерти мистера Латимера вскоре после того, как она произошла, миссис Фалькони. Что вы делали, когда с вами это случилось?
     — Эрик показывал мне свою квартиру. Это всего в паре кварталов отсюда.
     Сингх задумался.
     — Там не было — ну, я не знаю — охотничьего ружья на стене, или размораживающегося в раковине бифштекса?
     — Нет, — ответила Джен. — Я просто восхищалась его мебелью.
     — Это вряд ли могло бы стать триггером, — признал Сингх. — Кстати, через какое время после смерти Латимера к вам пришло воспоминание о ней?
     — Джен потеряла сознание в 12:17, — сказал Эрик. Сингх удивлённо на него посмотрел. — Я доктор, — объяснил Эрик. — Я всегда отмечаю, когда случился припадок или что-то подобное и сколько он длился.
     — Агент Доусон, — сказал Сингх, — когда вы… когда вы стреляли в мистера Латимера?
     Сьюзан снова подняла голову.
     — Я не знаю, — тихо ответила она. — Вскоре после полудня, но…
     — Больничная охрана должна знать, — сказал Сингх. — Они должны были записать время, когда услышали выстрел; его было слышно даже здесь у меня. — Он взял телефонную трубку и набрал четырёхзначный номер. — Это Ранджип Сингх. Мне нужно знать, в котором часу был произведён недавний выстрел. Да. Нет. Правда? Вы уверены? Абсолютно уверены? Спасибо. До свидания. — Он положил трубку. — Выстрел был произведён в 12:17.
     — Но воспоминания приходят только после самого факта, — сказал Эрик. — Именно это и называется вспомнить.
     — Это не было похоже на другие воспоминания Джоша, что я от него получала, — сказала Джен. — Это казалось более реальным, более…
     — Непосредственным? — подсказал Сингх.
     Джен кивнула.
     — То есть вы получали доступ к воспоминаниям мистера Латимера не после того, как они сформировались, — сказал Сингх, — а в реальном времени, в момент, когда событие происходило. — Он взглянул на Сьюзан и немного понизил голос. — Ваш припадок, как назвал это доктор Редекоп, начался в момент выстрела?
     — Да, — сказала Джен, — хотя тогда я не знала, что это. Была вспышка света и невероятная боль, и я увидела её, — она указала на Сьюзна, — и после этого всё начало как будто меркнуть.
     — Потрясающе, — сказал Сингх. Его глаза округлились от волнения. — Потрясающе.
     — Почему? — спросила Джен.
     — До сего момента люди из нашего сцепленного круга получали доступ к воспоминаниям других вразброс, несинхронно. То, что я в данный момент думаю, никак не было связано с тем, какие мои воспоминания вспоминает агент Доусон. Но то, что случилось с вами, было по-другому. Начиная с момента выстрела в мистера Латимера вы чувствовали в точности то же самое, что чувствовал он. — Сингх медленно покачал головой; его голос был полон изумления. — Вы не просто читали его память, миссис Фалькони. Вы читали его мысли.

Глава 36

     Сьюзан Доусон продолжала сидеть в лаборатории Сингха, обхватив голову руками. То, что она сделала всё правильно, было неважно; она не могла прогнать этот образ — её собственное воспоминание — из головы: пуля, ударяющая в голову Джоша Латимера, фонтан крови, и его тело, падающее на пол.
     Она, разумеется, изучала во время учёбы фильм Запрудера — включая кадры, которые обычно не показывают, с развороченной пулей головой Кеннеди. Она помнила слова инструктора в «Роули» о том, что Кеннеди, по большому счёту, убило невезение. Первый, несмертельный выстрел Освальда должен был толкнуть Кеннеди вперёд, с линии огня засевшего в книгохранилище Освальда, однако спинной корсет, который был на нём надет, удержал Кеннеди в вертикальном положении, позволив Освальду сделать второй, смертельный выстрел.
     Она всегда вспоминала то зернистое изображение, но это — это! — было гораздо более натуральным, с яркими цветами, оглушительным звуком, запахом пороха и отдачей от выстрела. Она была готова получить пулю, защищая Джеррисона — она правда была к этому готова. Но убить кого-то самой оказалось совсем другим делом. Она не могла заставить себя принять участие в разворачивавшейся вокруг неё дискуссии, но она слушала.
     — Вы не просто читали его память, — только что сказал Сингх Дженис Фалькони. — Вы читали его мысли.
     — Но почему? — спросил Редекоп. — Интенсивность ощущений?
     Сьюзан подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть фирменное Сингхово пожатие плечами.
     — Может быть. Но это вызывает опасение совершенно нового уровня. Миссис Фалькони, к счастью, не пострадала — но могла. Если бы она в этот момент вела машину или даже просто поднималась по лестнице, то могла бы погибнуть.
     Погибнуть.
     Сьюзан снова вспомнила, как её пистолет выстрелил, как плеснула кровь Латимера, как разлетелись кусочки его черепа — и подумала о его глазах. Движущихся, следящих, живых в течение нескольких секунд, словно глаза отрубленных гильотиной голов французов, глядящие на своих палачей.
     — К сожалению, — продолжал Сингх, — мы также узнали кое-что ещё. Я надеялся, что наш круг напоминает ёлочную гирлянду — если одна лампочка перегорает, вся гирлянда гаснет, и все сцепки памяти разрываются.
     Сьюзан на мгновение задумалась, откуда сикх может знать про ёлочные гирлянды.
     — Но этого не произошло, — сказала она.
     — Нет, — ответил Сингх. — Я по-прежнему читаю мистера Джоно, и, как я понимаю, вы, агент Доусон, по-прежнему читаете меня.
     Сьюзан сосредоточилась; на завтрак Сингх съел два сваренных вкрутую яйца; он, как она внезапно узнала, всегда держал несколько штук вон в том маленьком холодильнике.
     — Да.
     — И, доктор Редекоп, вы по-прежнему имеете доступ к памяти миссис Фалькони?
     Эрик склонил голову набок, затем сказал:
     — Да. Без проблем. Всё в точности так же, как и раньше. — Он повернулся к Дженис — как показалось Сьюзан, ему только что пришла в голову какая-то мысль. — Но в самом конце ты получала воспоминания Латимера в реальном времени.
     — Да, — сказала Дженис.
     — Очевидно, что для Латимера это было очень травмирующее переживание, — сказал Эрик, — но… агент Доусон, простите, я не знаю насчёт людей вашего рода занятий, но…
     — Я знаю, — сказал Сингх, по-видимому, сообразив, куда Эрик клонит. — Я провожу бо́льшую часть своего времени, работая с людьми, которым пришлось убивать — даже если это было их работой, частью их рода деятельности. — Он посмотрел на Сьюзан. — Это нелегко, правда?
     Сьюзан не нашла, что ответить и лишь кивнула.
     — Какова обычная процедура в случае подобного инцидента?
     — Куча бумаг, — ответила Сьюзан. — Формы, рапорты.
     — Консультации психолога?
     Это уж обязательно.
     — Да.
     — Судя по вашему виду, агент Доусон, убийство Латимера, очевидно, для вас также стало травмирующим переживанием.
     Сьюзан сделала глубокий вдох, взглянула на каждого из них по очереди, затем выдохнула.
     — Это было ужасно.
     — Не сомневаюсь, — сочувственным тоном согласился Сингх. — Не сомневаюсь. Вы поняли, к чему мы ведём?
     Она покачала головой.
     — Дело вот в чём, — сказал Эрик. — Если этот эпизод вас так травмировал, то, возможно, тот, кто связан с вами, также начал читать вашу память — ваши мысли — в реальном времени.

     Ранджип Сингх вошёл в палату первый; за ним следовали Эрик Редекоп и Дженис Фалькони; Сьюзан замыкала процессию, но задержалась, чтобы ответить на вызов по рации.
     — Привет, Кадим, — сказал Ранджип.
     — Привет, гуру, — ответил Кадим.
     — Это Дженис Фалькони; она медсестра. А это доктор Редекоп.
     — Ещё один исследователь памяти?
     — Нет, я хирург, — сказал Эрик, — но… — Он замолчал, увидев, как глаза Кадима наполняются ужасом.
     Ранджип резко обернулся посмотреть, на что уставился Кадим. Это была агент Доусон, каторая как раз только что вошла в комнату.
     — Господи, Сью. — сказал Кадим. — Вы пристрелили того ублюдка?
     Она кивнула, но ничего не сказала.
     — Ты лишь сейчас это вспомнил? — спросил Ранджип. — Это воспоминание всплыло лишь сейчас?
     — Да, — ответил Кадим. Ранджип посмотрел на Эрика; идея была очень интересная, но…
     — Опять, — добавил Кадим.
     — Опять? — тут же переспросил Ранджип, снова глядя на Кадима.
     — Да.
     — Когда ты об этом вспомнил впервые?
     — Какое-то время назад.
     — Когда?
     — Не знаю.
     — В какой комнате ты был, когда об этом вспомнил?
     — В этой.
     — А в котором часу ты сюда пришёл?
     — Я не знаю. А это важно?
     — Да, — ответил Ранджип. — Что-нибудь может тебе помочь определить время, когда к тебе пришло то воспоминание?
     — Например?
     — Ты смотрел на часы? — спросил Эрик.
     Кадим развёл руками, указывая на стены — здесь не было часов.
     — Какие-нибудь телефонные звонки? — спросила Дженис.
     — Точно! — воскликнул Кадим. — Точно, когда вы про это заговорили, я вспомнил — это было сразу после того, как я позвонил Кристе. — Он вытащил свой телефон и пробежался пальцами по сенсорному экрану. — Звонок длился три минуты двадцать секунд и, — ещё одно прикосновение к экрану, — начался в 12:03.
     Ранджип нахмурился.
     — И через какое время после этого пришло воспоминание о… о том, что сделала агент Доусон?
     — Через пару минут.
     — Это не могло быть всего через пару минут, — сказал Эрик, глядя на Дженис. — Если только мы не мы теперь не говорим о предвидении.
     — А могло пройти больше? — спросил Ранджип. — Скажем, десять минут?
     — Вполне, — сказал Кадим.
     — Или двадцать?
     — Может быть. Я так думаю.
     — Тридцать?
     — Не, не так долго.
     — Как это воспоминание началось? — спросил Ранджип.
     — Что?
     Ранджип задумался. Он знал об опасности наведённых воспоминаний, но ему требовалось докопаться до сути.
     — Что было первое, что ты вспомнил? Как агент Доусон врывается в палату? Как она обнаружила человека, захватившего заложника? Её попытка уговорить его не делать того, что он собирался сделать?
     Кадим покачал головой.
     — Нет, ничего такого я не помню — вернее, не помнил тогда; сейчас-то, когда вы про это сказали… — Он сочувственно посмотрел на Сьюзан. — Сью, вы отлично держались; вашей вины тут нет.
     — Но в первый раз? — не отставал Ранджип. — Какой образ возник у тебя в голове первым?
     Кадим содрогнулся.
     — Как агент Доусон нажимает на спуск.
     Эрик и Ранджип переглянулись.
     — Вот так, — сказал Ранджип. — Одновремённость — два разума соединяются в момент кризиса.
     — Но всё это и началось с момента кризиса, — сказал Эрик. — С электромагнитного импульса, когда был уничтожен Белый Дом. Что будет, если случится ещё один кризис, который окажет воздействие на всех нас одновременно?
     Ранджип пожал плечами.
     — Это очень хороший вопрос.

Глава 37

     Сьюзан Доусон и Марк Гриффин мобилизовали троих больничных психологов для того, чтобы рассказать подвергшимся воздействию людям об опасной возможности возникновения сцепки в реальном времени в кризисный момент, с вероятными тяжёлыми последствиями. С теми, кто ещё оставался в больнице, психологи говорили лично, тем, кто ушёл — звонили.
     Тем временем Ранджип Сингх заказал для Дженис Фалькони МРТ-сканирование, но не обнаружил у неё в мозгу ничего необычного; как бы ни была сильна боль, которую она позаимствовала из разума умирающего Джоша Латимера, в её собственном мозгу она, по-видимому, никаких постоянных изменений не вызвала.
     Затем он поместил доктора Эрика Редекопа во второй МРТ-сканер, чтобы посмотреть, нет ли в его мозгу какой-нибудь необычной активности, когда он вспоминает то, что помнит Дженис. Было бы интересно увидеть, что одновременно активизируются соответствующие участки в, скажем, правой височной доле — но ничего такого не происходило. Это лишь укрепило представление о том, что сценка памяти и правда базируется на квантовой спутанности — царство которой недоступно для разрешающей способности МРТ-сканеров.
     Он также заказал МРТ для Кадима Адамса. Рядового сканировали непосредственно перед началом процедуры Ранджипа. Неудачная попытка стереть некоторые его воспоминания не должна была произвести в мозгу Кадима никаких изменений, которые способен заметить МРТ-сканер, но Ранджип хотел проверить, есть ли там структурные изменения, которые можно бы было отнести на счёт сцепки памяти. И снова результат был отрицательный — между его старым МРТ и новым не было никакой заметной разницы.
     Но всё-таки что-то изменилось.
     Когда Кадим выехал из камеры сканера, он посмотрел на Ранджипа и МРТ-техника и сказал:
     — Сью со Старателем.
     Ранджип немного склонил голову набок; он никогда раньше не слышал, чтобы Кадим называл президента кодовым именем.
     — И?
     — Она со Старателем прямо сейчас, — сказал он.
     — Вероятно, — сказал Ранджип.
     — Я это вижу, — сказал Кадим. — Его. Его палату. Я вижу это прямо сейчас.
     — Вместо меня? — спросил Ранджип.
     — Нет, гуру, вас я тоже вижу. Вас более ясно, но я также вижу… я также вижу то, что видит она. Словно фотка с двойной экспозицией или остаточное изображение — что-то такое.
     — Наложенное на то, что видишь ты?
     — Ага.
     — Как долго это продолжается?
     — Я не знаю. Недолго. Изображение слабое, как я сказал. Внутри машины я не мог его разглядеть, но здесь, лёжа на спине и глядя в потолок — здесь ведь чисто белый потолок, видите? — Он поднял руку; Ранджип взглянул на потолок и согласно кивнул. — Так что моё собственное зрение почти ничего не показывает, и я могу — чёрт, вот ведь странно — я могу увидеть то, что видит она — тускло, призрачно, но вполне ясно.
     — Воспоминания содержат мало визуальной информации, — сказал Ранджип.
     — Это не воспоминания, гуру. Я могу прыгать по её памяти как хочу. Что она ела вчера на ужин? Гамбургер без булочки в кафетерии в вестибюле. Что ела на обед? Протеиновый батончик. Куда пошла после ужина? В женский туалет рядом с вестибюлем — что-то попало ей в глаз, и она довольно долго с ним возилась. Я могу вспоминать эти вещи вразброс, в любом порядке. Это же больше похоже на кино: я не могу его ни прокрутить вперёд, ни вернуть назад, ничего.
     — И всё это с её точки зрения? Ты уверен?
     — Ага. Старатель только что спросил: «Есть новости по делу, которое мы обсуждали ранее?»
     — Ты также и слышишь, что она слышит?
     — Если вокруг тихо. Слышно реально плохо — ну, вроде как когда включил айпод, а наушники не надел. Слышишь тихую музыку и думаешь — чёрт возьми, откуда она идёт? Что-то вроде того. Мы сейчас разговариваем — мы с вами — так что я не могу разобрать их речь, и когда я смотрю на вас или на всю эту технику, то фон получается слишком сложный и разнообразный, чтобы я мог нормально видеть то, что видит она, но если сосредоточиться, то можно что-то разобрать.
     Оператор МРТ — миниатюрная женщина с ярко-рыжими волосами — заговорила.
     — Это типа как плавунцы?
     Кадим нахмурился.
     — Кто?
     — Они есть у многих людей, — сказала оператор. — Кусочки мусора в стекловидном теле глаза; ты их видишь, когда смотришь на чистое голубое небо или на лист белой бумаги или что-то такое, но бо́льшую часть времени не замечаешь.
     — Да, — согласился Кадим. — Что-то вроде. Но гораздо чётче. — Он снова посмотрел на потолок. — Я вижу Старателя прямо сейчас — он как будто смотрит прямо на меня, и у него больше нет той дыхательной штуки в носу.
     — Ты просто получаешь её сенсорный поток, — спросил Ранджип, — или ты также читаешь мысли агента Доусон?
     — Трудно сказать. Есть какие-то слова, исходящие явно не от Старателя. Но я их не слышу — и они идут не равномерным потоком. Но да, это, должно быть, Сью. «Проверить с Дэррилом» «какой-то-сякой-то доступ по карте». Обрывки, но я их слышу.
     — Погоди-ка минутку, — сказал Ранджип. Рядом стояла каталка. Он растянулся на ней, подумав — уже не в первый раз — о том, как хорошо иметь тюрбан в качестве портативной подушки. Он посмотрел в тот же белый потолок, что и Кадим, и попытался различить неясные образы жизни Люциуса Джоно — не воспоминания рыжеволосого хирурга, а то, что сам Джоно в данный момент видит. Он также напряг слух, пытаясь расслышать звуки, которые в данный момент мог слышать Джоно. Конечно, была вероятность того, что Джоно спит, хотя уже было хорошо за полдень, но…
     Ничего. Вообще ничего. Ранджип слез с каталки.
     — Вздремнули, гуру?
     — Просто попытался выяснить, не работает ли моя сцепка таким же образом. Похоже, нет. И всё же давай-ка проверим. — Он вытащил свой «блэкберри» и крошечные наушники к нему, затем перешёл на другой край комнаты, достаточно далеко, чтобы Кадим не смог услышать, что говорится в наушниках. Затем он набрал номер.
     — Агент Доусон. Это Ранджип. Вы можете говорить?
     — Да.
     — Вы с президентом Джеррисоном?
     — Да.
     — Скажите: на нём по-прежнему надет респиратор?
     — Нет, его убрали около часа назад.
     Ранджип почувствовал, как у него чаще забилось сердце. Это, однако, всё ещё не доказывало ничего, кроме того, что Кадим имеет доступ к памяти агента Доусон, как и раньше.
     — Мне нужна ваша помощь в небольшом эксперименте.
     — Хорошо, — сказала Сьюзан. — Две секунды. — Он услышал, как она извиняется перед президентом Джеррисоном. Ранджип как раз смотрел на Кадима, когда услышал, как Джеррисон говорит «Я отсюда никуда не денусь», и увидел, как Кадим улыбнулся — но президентской остроте или чему-то ещё?
     Когда Сьюзан снова заговорила в телефон, Ранджип сказал громким голосом, так, чтобы услышал Кадим на другом краю комнаты:
     — Рядовой Адамс!
     — Я!
     — Я собираюсь попросить агента Доусон задумать серию чисел от одного до десяти. Когда она думает об этих числах, ты будешь поднимать соответствующее количество пальцев, хорошо,
     Кадим кивнул.
     — Ладно, агент Доусон, вы слышали, что я сказал. Дайте мне серию чисел от одного до десяти. Не какую-нибудь известную последовательность, которую вы знаете наизусть, а случайные числа. По одному в секунду. Просто прошепчите их мне. Начинаем… сейчас.
     — Четыре, — сказала Сьюзан, и Кадим поднял левую руку с прижатым к ладони большим пальцем и выпрямленными остальными.
     — Два, — сказала Сьюзан, и Кадим поднял знак мира.
     — Семь, — сказала она; Кадим не опустил левую руку с двойкой, но поднял правую с растопыренными пальцами.
     — Шесть. — Кадим не стал нарушать приличий и загнул на левой руке средний палец.
     — Десять. — Все пальцы растопырены на обеих руках, как у ребёнка, который показывает, что вымыл руки.
     — Потрясающе, — сказал Ранджип.
     — Что? — спросила Сьюзан.
     — Связь в реальном времени, которая возникла между рядовым Адамсом и вами в момент, когда вы выстрелили в Латимера. Она до сих пор существует. Он по-прежнему может читать ваши мысли.
     — Вот чёрт, — сказала Сьюзан.
     С другого края комнаты Кадим добавил:
     — Она думает, что будет, если Бесси Стилвелл сможет делать то же самое со Старателем.

     Внутренние часы Доры Хеннесси ещё не приспособились к пятичасовой разнице во времени между Лондоном и Вашингтоном: хотя здесь было всего три часа дня, дома уже наступило 8 вечера. Не способствовало адаптации и то, что в пятницу утром ей сделали разрез на боку; швы зудели. И всё же ей не нравилось просто лежать на больничной койке, так что она вместо этого сидела на стуле у окна, глядя на ноябрьский день снаружи.
     У Доры и её отца были отдельные палаты, что было лишь к лучшему. Через несколько часов ей захочется спать; последнее, что ей было бы при этом нужно — сосед по комнате, который хочет посмотреть вечером телевизор.
     Дора читала память Энн Дженьюари, медсестры, которая участвовала в операции, спасшей жизнь президенту. Она по-прежнему была недовольна тем, что её собственную операцию перенесли ради него, но она знала — потому что это знала Энн — как близко они подошли к тому, чтобы потерять Джеррисона, и хотя её отец хотел подать на больницу в суд, она не могла заставить себя и подумать об этом.
     В её дверь постучали.
     — Да? — крикнула она.
     Дверь распахнулась; за ней показался доктор Марк Гриффин. Она видела его в пятницу; он пришёл проведать её после того, как она очнулась от наркоза и объяснить, почему операция была остановлена.
     — Здравствуйте, Дора, — сказал он. — Можно войти?
     — Конечно.
     В палате был ещё один стул, меньшего размера. Он развернул его и уселся задом наперёд, положив руки на спинку.
     — Дора, — сказал он. — Мне очень жаль, но у меня для вас плохие новости.
     — Вы снова откладываете пересадку, — сказала она. Они имеют хоть какое-то понятие о том, как тяжело ей всё это даётся?
     — Пересадки не будет.
     — Почему? Совместимость тканей идеальная.
     Гриффин глубоко вздохнул.
     — Ваш отец умер.
     — Что?
     — Мне очень, очень жаль.
     — Умер?
     — Да.
     Она секунду помолчала.
     — Если это из-за того, что вы отложили пересадку…
     — Нет, не поэтому. Совсем не поэтому. Дора, ваш отец сегодня днём пытался убить человека — и был застрелен федеральным агентом.
     Она слышала какой-то звук, но, Боже — она подумала, что это у машины на улице стрельнул карбюратор.
     — Что… что теперь будет?
     — Хирург осмотрит ваш разрез; мы, разумеется, собирались его вскрыть, поэтому шов нужно наложить заново. Мы всё исправим.
     Голова у неё шла кругом.
     — Я… я не знаю, смогу ли я всё это осмыслить.
     Гриффин кивнул.
     — Я понимаю. Мы надеемся, что вы останетесь здесь. Мы рекомендуем людям, подвергшимся воздействию эффекта сцепки памяти оставаться под нашим наблюдением до тех пор, пока всё не выяснится, а принимая во внимание, через что вам довелось пройти…
     Дора снова выглянула в окно, но её зрение помутилось из-за хлынувших из глаз слёз.

Глава 38

     Закончив сканирование, Эрик с Джен направились к шкафчику Джен в раздевалке для персонала. Она держала там смену одежды — как она сказал, никогда не знаешь, когда пациента на тебя вырвет. Она сложила одежду в пластиковый пакет, и они поехали к Эрику домой, заехав по дороге в «CVS»[35], чтобы купить зубную щётку и ещё пару вещей. Небо было пасмурным.
     События разворачивались не так, как планировал Эрик. Да, он хотел помочь Джен, но он намеревался лишь отвезти её в убежище.
     Но теперь она здесь, в его доме.
     И он знал о ней больше, чем о ком бы то ни было в этой жизни. Больше, чем он знал о родителях, сёстрах, сыне, бывшей жене.
     Он вспомнил сегодняшнее утро, когда он заявился в «Бронзовый щит», а она готовилась к игре: расставляла фигурки и…
     Нет. Нет, это были её воспоминания, а не его; его там не было, когда начиналась игра. Боже, они пришли к нему так же естественно, как его собственные… словно она была частью его.
     Словно они были парой.
     Ха. Забавная формулировка. «Пара». Существительное единственного числа, обозначающее двоих. Только…
     Только их теперь было не совсем двое. Он был связан с ней, и воспоминания, касающиеся сегодняшних событий, в которых участвовали они оба — МРТ-сканирование сегодня днём, её утренний приступ, то, что случилось в игровом магазине, их вчерашнее общение — были безнадёжно перепутаны. Он не мог подумать о чём-то, чему они оба были свидетелями, не смешав взгляд со своей точки зрения и её.
     Время шло. Через несколько часов настанет вечер. А затем ночь, и…
     И она действительна была ему небезразлична.
     И он ей нравился.
     И она была очень, очень красива.
     Но…
     Но когда они вошли в его гостиную и он сел на длинный белый диван, то ожидал, что она сядет рядом с ним. Однако она выбрала такое же белое кожаное кресло, стоящее лицом к дивану, и уселась в него, подобрав ноги так, что колени упёрлись в подбородок.
     — Принести тебе что-нибудь выпить? — спросил он. — Кофе? Пиво?
     Она не ответила — просто молча сидела.
     Он приподнял брови.
     — Джен? Ты меня слышишь? Ты хочешь чего-нибудь выпить?
     — Я тебя слышала, — ответила она. — Просто я подумала, что ты уже знаешь ответ.
     — Джен, я не могу читать твоих мыслей — только твои воспоминания. Сейчас не кризисный момент. — По крайней мере, пока.
     — О, верно. Прости.
     Он попытался перевести разговор на более нейтральную тему.
     — Странно, что сцепка может, по крайней мере, на время, соединять не только воспоминания, но и мысли.
     — Почему это странно? — спросила она. — И то и другое — всего лишь деятельность мозга, разве не так?
     — Да, но воспоминания — это долговременные изменения в мозгу. Мысли же эфемерны.
     — Хотела бы я читать твои воспоминания, — сказала она, едва заметно улыбнувшись ему. — Мне бы не пришлось позориться каждый раз, спрашивая, что значит это слово.
     — Эфемерный? — сказал Эрик. — Мимолётный. Исчезающий, как пар. В отличие от воспоминаний, мысли не связаны с формированием в мозгу долговременных изменений. — Он поёрзал на диване и посмотрел на неё поверх кофейного столика со стеклянной столешницей. — Видишь ли, вот что забавно. Если кто-то нападёт на тебя с ножом и поранит тебя, то суд может оценить нанесённый физический ущерб — длину пореза, сколько пришлось наложить швов и прочее — и таким образом определить, какая сумма тебе положена в качестве компенсации. Но оскорбить кого-то словами, которые он запомнит навсегда? Каким-то действием, которое он никогда не забудет? Это тоже физический ущерб — он меняет тебя так же, как меняет шрам от удара ножом. Но вместо того, чтобы оценить этот ущерб, мы просто говорим «Будь выше этого» или «Нельзя быть таким чувствительным» или — забавно, потому что этого-то как раз и невозможно сделать — «Постарайся забыть». — Он покачал головой, думая обо всём, что Тони говорил ей, обо всём, что он с ней делал.
     Она какое-то время молчала, потом, голосом таким тихим, что он не был уверен, что правильно её расслышал, сказала:
     — Я этого не вынесу.
     — Чего? — спросил Эрик.
     — Этой штуки с памятью.
     Он кивнул; сцепка была несимметрична, несправедлива, несбалансированна.
     — Я… Я правда стараюсь не копаться в твоей жизни.
     Но Джен качнула головой.
     — Нет, не это. Это не ты; это она.
     — Кто? — спросил Эрик.
     — Она. Та женщина, с которой связана я — что продаёт дома. Э-э… Никки Ван Хаузен.
     — А что с ней? — спросил Эрик.
     — Она знает обо всём, что было между нами, обо всём, что случилось сегодня, — Джен смотрела в сторону. — И обо всём, что случится позже.
     — Но она ушла из нашей жизни, — сказал Эрик. — Она уехала из «Лютера Терри», как только сняли блокаду. Я, вероятно, больше никогда её не увижу.
     — Она не ушла, — сказала Джен. — Она здесь. Она вспомнит этот разговор, вспомнит, что случилось с Тони в «Бронзовом щите», и если мы когда-нибудь… — Она слегка покачала головой и умолкла.
     Эрик оглядел свою гостиную — привычное окружение для него, чужое для Джен, но, несомненно, знакомое Никки Ван Хаузен, хотя она здесь никогда не бывала. Было очень легко забыть, что она настолько же глубоко знала Эрика, насколько он знал Джен.
     Но, чёрт возьми, ведь это не одно и то же. Никки ему совершенно чужая, так же как и он ей. Он, конечно, интересен ей в некоем абстрактном смысле, как носитель чужих воспоминаний, к которым она получила доступ, но между ними не было никакой эмоциональной связи.
     — Дорогая, — сказал Эрик, и воспоминания, вернее, их отсутствие, ударило его словно обухом: Тони никогда так её не называл, вообще не тратил на неё ласковых слов. — Это всё ерунда. Мы никогда не увидим её снова, и даже не вспомним о ней.
     Но Джен снова покачала головой.
     — Она знает… или узнает… что ты только что сказал. И ей это не понравится — она посчитает, что ты её оскорбил. Не понимаешь? У ней такой же уровень доступа к тебе, как у тебя — ко мне; она не сможет не заинтересоваться твоей жизнью.
     — Я уверен, что она хочет жить дальше своей жизнью, — сказал Эрик.
     — Точно так же, как ты? — ответила Джен, глядя на него поверх кофейного столика.
     — Это другое, — снова повторил он.
     — Не знаю, — с грустью в голосе сказала Джен.
     — Просто не думай об этом, — сказал Эрик. — Как однажды сказал мой любимый писатель, «наука игнорировать — один из высших путей к достижению внутреннего мира[36]».
     — Не думаю, что я смогу игнорировать такое.
     Он секунду помедлил, затем встал, подошёл к ней, присел на широкий мягкий подлокотник кресла и коснулся её татуированного плеча. Однако она вздрогнула, и он замер.
     Через несколько мгновений она встала и вышла из гостиной, направляясь во вторую спальню, ту, которую занимал, когда приезжал, Квентин, оставив Эрика думать о том, в какой момент в будущем — завтра, через неделю, через год, через десять лет — Никки Ван Хаузен вспомнит о том, каково ему было с разбитым сердцем.

Глава 39

     В обычных обстоятельствах Бесси Стилвелл захотелось бы задержаться в Лос-Анджелесе подольше. Ей всегда хотелось увидеть Аллею Славы и найти на ней звёзды Кэрри Гранта, Кристофера Пламмера и Джеймса Дина. И конечно же после Вашингтона было приятно оказаться там, где тепло. Но её сын по-прежнему в больнице, и хотя она виделась с ним лишь утром того дня, когда они с Дэррилом прилетели сюда, она должна была вернуться, чтобы быть с ним.
     Они покинули студию и отправились прямиком на Лос-Анджелесскую базу ВВС. Бесси поместили в изолированную комнату ожидания с двумя караульными у дверей, а Дэррила отвели на встречу с командующим базой. Бесси медленно, преодолевая боль, опустилась на деревянное сиденье и взяла со стола журнал — но буквы оказались слишком мелкие, чтобы она могла их читать.
     Наконец, агент Хадкинс вернулся.
     — Всё хорошо, мэм, — сказал он. — Всё улажено. Прошу прощения, что приходится совершать два перелёта в один день.
     — Да ничего, — ответила Бесси. — Мне ведь всё равно нужно вернуться к сыну.
     — Точно, мэм. Ну так что, идём?

     Дженис лежала на кровати в гостевой спальне, свернувшись клубком и закрыв глаза, и думала о том, что она сделала. Часть её была в восторге от того, что она бросила Тони. Другая часть была в ужасе от того, что несёт ей будущее.
     И, конечно же, были ещё воспоминания о том, как умер Джош Латимер. Они были по-прежнему яркие, но уже не реальные; теперь они ощущались именно воспоминаниями, а не событиями, снова происходящими прямо сейчас. У солдата, которого она сегодня видела, Кадима Адамса, был посттравматический синдром; его флешбэки казались реальными ужасами, которые происходят снова. Но, к счастью, Джен, похоже, не придётся испытывать этого чувства непосредственности каждый раз, как она будет вспоминать о смерти Джоша.
     — Джен? — голос Эрика, едва громче шёпота — таким обычно проверяют, спишь ли ты.
     Она открыла глаза. Его силуэт вырисовывался на фоне дверного проёма: худой лысый мужчина, опершийся на косяк.
     — Хмммм? — сказала она.
     — Звонил доктор Гриффин. В четыре будет пресс-конференция о состоянии Джеррисона. Он хочет, чтобы я участвовал.
     — Э-э… о’кей.
     — Ты не хочешь пойти?
     — А это надолго?
     — Возможно, на пару часов. Он хочет, чтобы мы решили, что собираемся сказать, прежде чем выходить к репортёрам.
     Она не участвовала в той операции.
     — Я могу остаться здесь?
     — Конечно, — и, хотя он этого не сказал, она услышала в его тоне, и была за это благодарна: «Сколько захочешь».
     — Спасибо, — сказала она.
     — Ну тогда я пошёл. Пошарь в холодильнике. Ты любишь китайскую кухню. — Они никогда ему об этом не говорила, но он знал. — Там должна ещё остаться курица гунбао.
     — Спасибо.
     Джен услышала, как он выходит из квартиры. Она полежала ещё немного, обняв себя за колени, но в конце концов всё же встала и вышла из спальни Квентина в гостиную.
     Мебель была лучше, чем вся, что у неё когда-либо была; в её квартире всё называлось по имени какого-нибудь шведского озера или реки и собиралось с помощью шестигранного ключа. Но эта мебель — кофейный столик, книжные полки, комод, сделанные, как ей показалось, из вишнёвого дерева — выглядела дорого.
     Помимо многочисленных книг в твёрдой обложке — роскошь, которую Тони ей никогда не позволял — книжные полки занимали всякие безделушки: вырезанная из мыльного камня птица эскимосской работы, перьевая ручка, бронзовый медальон с выгравированным на нём словом «Чамп», белая мраморная шахматная фигура. За каждой из них, несомненно, стояла целая история, это были подарки на память, сувениры — но для неё они не значили ничего.
     Но кроме Эрика эти истории знал и мог рассказать ещё один человек: Никки Ван Хаузен.
     Фамилия достаточно редкая, подумала Джен, хотя если она замужем, то в телефонной книге наверняка будет стоять имя мужа.
     Джен шумно выдохнула. Если она замужем. Эта Никки знала об Эрике всё, но Джен не знала о Никки даже самых простых вещей.
     Она зашла в кабинет Эрика. Его «Макбук-Эйр», включённый и с открытым браузером «Сафари», стоял на покрытом стеклом столе. Она вбила «Ники Ван Хаузен» в строку поиска Гугла, но он нашёл слишком много совпадений. Однако добавление слова «недвижимость» сделало дело, тем более что Гугл предложил поправить написание имени: нашёлся её веб-сайт и даже, к удивлению Джен, статья в сегодняшней утренней «Вашингтон Пост». Узнав о случившейся в «Лютере Терри» сцепке памяти, сообразительный репортёр взял у Никки интервью, посколько она помнила операцию над президентом так же хорошо и подробно, как и сам Эрик.
     Её веб-сайт — предлагавший «всего 2% комиссии» и «бесплатную оценку стоимости» — дал номер её телефона. Джен взяла трубку, но потом положила её обратно; она не хотела, чтобы её звонок был как-то связан с Эриком. Она прошла в мраморную прихожую, отыскала свою сумку, достала из неё сотовый телефон — и увидела четыре голосовых сообщения от Тони. Она содрогнулась, убрала их с экрана и набрала номер.
     — Агентство недвижимости Никки Ван Хаузен, — ответил бойкий голос.
     — Это… — чёрт, она же до сих пор не знает, мисс она или миссис. — Э-э… это Никки?
     — Она самая.
     — Никки, это Дженис Фалькони.
     На три или четыре секунды повисла пауза.
     — Ох.
     — Мне нужно с вами поговорить, — сказала Джен.
     — О чём?
     Теперь очередь Джен колебаться.
     — О доступе к памяти Эрика.
     — Послушайте, если вы о статье, то я не…
     — Нет, нет. Мне нет дела до статьи; мне неважно, что вы знаете те вещи. Просто… просто… я не знаю, я подумала, что, может быть, мне станет легче, если я с вами увижусь.
     — Гмм… Хорошо. Может быть.
     — Мы не могли бы пересечься сегодня днём?
     — Гмм… где?
     — Ну, вы, несомненно, знаете, что я остановилась у Эрика, и у меня нет ни машины, ни ключа от квартиры. Вы не могли бы… не могли бы прийти к нему домой?
     — Э-э… он тоже там будет?
     — Нет. Нет.
     — Да, думаю, я могла бы зайти, — сказала Никки с явным облегчением. Потом: — Он живёт в «Потомак-Пэлас», верно? — так назывался кондоминиум. — Второй пентхаус?
     Джен слегка поёжилась.
     — Да.
     — Я буду сегодня показывать квартиру рядом с этим местом. Где-то в полпятого зайду, хорошо?
     — Договорились, — сказала Джен. — Спасибо.
     Рука, держащая трубку, дрожала.

     Бесси не имела дела с армией с тех пор, как её муж Бог знает сколько лет назад вернулся из Кореи. Она поразилась, насколько всё стало высокотехнологичным: здесь, на базе, повсюду были компьютеры, сложные дисплеи, всякие приборы, которые она вообще понятия не имела, для чего…
     Нет, не так. Теперь, когда она об этом задумалась, она знала, для чего нужна бо́льшая их часть: она это знала, потому что это знал Сет Джеррисон — узнал за то время, пока занимал свой пост, хотя многие из них были незнакомы и ему; в конце концов, он преподаватель истории. По пути к самолёту они с Дэррилом прошли мимо нескольких солдат, потом вышли на лётное поле, рядом с самолётом, на котором они должны были лететь. Она разглядела, что это бомбардировщик, и тут…
     И тут в голове выскочили два слова: «Встречный удар».
     И пока они подходили к самолёту, заходили в него и усаживались на места, которые им указали, она вспомнила все детали — ужасающие, жуткие детали. Её руки тряслись так, что ей пришлось попросить Дэррила застегнуть её привязной ремень.
     Да, террористы практически загнали США в угол; в этом не было сомнений. Но это… это было…
     Конечно, необходимо дать им отпор; и лидер должен его возглавить.
     Но такое!
     Самолёт покатился по взлётной полосе. Он снова приземлится через четыре часа.
     Четыре часа на то, чтобы решить, что делать.

Глава 40

     В 16:45 телефон Эрика издал странный двойной сигнал. Джен раньше уже слышала его звонок, когда звонил доктор Гриффин, и тогда звук был нормальный, но…
     А! Это, должно быть, что-то вроде домофона. Как у Роджера — Роджер был лучшим другом Тони. Она взяла трубку.
     — Алло?
     — Это Никки Ван Хаузен. Я внизу.
     — Ага, поняла. Э-э… я не знаю, как вас впустить.
     — Нажмите «шесть», — подсказала Никки, словно бывала здесь миллион раз, словно она, чтоб ей пусто было, жила здесь.
     Джен сделала, как она сказала. Она услышала в трубке электрическое жужжание, и затем соединение прервалось. Она поправила волосы, глядя в зеркальную дверь шкафа в прихожей, затем выглянула в глазок во входной двери и увидела…
     Это было как тот туннель, который она видела, когда умирал Джош. Она увидела женщину, невероятно маленькую и далёкую, приближающуюся к ней, всё ближе, ближе…
     И Джен открыла дверь. На веб-сайте Никки было фото. На нём у Никки были рыжеватые волосы, но сейчас они были светло-каштановые со светлыми прядями — и выглядела она немного моложе, лет на тридцать пять.
     — Простите за опоздание, — сказала Никки. — Погода лучше не становится. — но потом она остановилась и уставилась на Дженис. — Ого, — тихо сказала она.
     — Что?
     — Простите. Просто это так странно — видеть вас вживую. Эрик помнит вас отдельными фрагментами, вы знали? Ваша улыбка, ваши зубы, как вы отбрасываете со лба волосы, тату — он обожает ваше тату. Но увидеть всё это собранным вместе — это как…
     — Как?
     — Он, разумеется, помнит вас красавицей. Но, понимаете, красота — она в глазах смотрящего, и… — Она слегка пожала плечами. — В общем, это интересно увидеть, вот и всё.
     — И всё? — спросила Дженис немного обиженно.
     Никки махнула рукой.
     — Простите, я всё неправильно говорю. Я хотела сказать, что вы очень красивы. И я понимаю, почему Эрик так сильно в вас влюбился.
     Сердце Дженис пропустило удар.
     — Влюбился в меня?
     — Он от вас без ума, — подтвердила Никки. — Но он знает, как вы ранимы, и не хочет пользоваться моментом. Плюс, тут ещё вопрос возраста.
     — Это-то какое имеет значение?
     — Для него — имеет. Это реально его беспокоит.
     — Ему не о чем беспокоиться.
     Они по-прежнему стояли в дверях. Джен забрала у Никки плащ и жестом пригласила пройти в гостиную. Идя за ней вслед, она спросила:
     — Вам предложить что-нибудь? Кофе?
     — Нет, спасибо. — сказала Никки, входя в гостиную — но тут же остановилась, да так резко, что Джен натуральным образом ткнулась в неё носом.
     — Простите! — сказала Никки. — Простите, виновата. Просто…
     Джен обошла её и, заглянув в лицо, увидела на нём выражение безмерного удивления.
     — Что?
     — Я словно бы знаю это место, — сказала Никки. — Словно была здесь раньше. — Она снова пришла в движение, обходя гостиную. Подойдя к книжной полке, на которой лежал медальон с надписью «Чамп», она осторожно взяла его в руки.
     — Что это такое? — спросила Дженис.
     — Хммм? — сказала Никки. — О. Он получил это в больнице, пять лет назад. Принёс больше всех пожертвований для рождественского благотворительного автопробега.
     Джен улыбнулась. Да, это Эрик: всегда пытается помочь тем, кто в этом нуждается. Эта женщина всегда будет знать его лучше, чем когда-либо узнает Джен.
     — Это жестоко, — сказала она.
     — Что?
     — Эта… эта штука, что с нами случилась. Почему она не могла быть взаимной? Почему нельзя быть связанной с тем человеком, что связан с тобой?
     — Я не знаю, — ответила Никки. — Случилось так, как случилось.
     — Да уж, — очень тихо согласилась Джен.
     — Зачем вы хотели со мной увидеться?
     Джен посмотрела на неё, затем отвела глаза.
     — Простите; это было глупо. Я просто не знала, что делать. Я… вы… вы знаете всё, что знает Эрик, и, в общем…
     — Вы в самом деле ему небезразличны, если вы об этом меня спрашиваете.
     Джен усилием воли заставила себя встретиться с ней взглядом.
     — На самом деле нет. В этом я не сомневалась.
     — Но вы продолжали спрашивать себя, как вы можете продолжать ему нравиться, когда он знает обо мне вот это, или знает вон то о моём прошлом, или что я делала то-то и то-то, верно?
     Джен кивнула.
     — Думаю, разные люди реагируют по-разному, — сказала Никки. — Я знаю подобные вещи об Эрике. Но мы с ним не знали друг друга до того, как возникла связь, так что… ладно, вы когда-нибудь читали «Пипл»?
     — Что?
     — «Пипл», журнал такой. Или «Мы»? Или любой другой такой же. Журналы, которые рассказывают о личной жизни знаменитостей.
     — Ну, иногда, пока ждёшь приёма у дантиста, — сказала Джен.
     — Так вот, Эрик для меня примерно то же самое. Как Анджелина Джоли или Джонни Депп или другая звезда, с которой я лично не знакома, но о которой знаю всё. Да, я знаю их грязные секреты — пусть и мелкие — включая такие вещи, которые, я уверена, они бы хотели сохранить в тайне. Ну и что? Это никак не влияет на меня, да и я не собираюсь ничего с этой информацией делать.
     — Я знаю, но… — Джен выдохнула. — Простите. Я совершенно не понимаю, как мне сейчас быть.
     — Но ведь вы сами должны были через это пройти, не так ли? Ведь вы связаны ещё с кем-то?
     — Была, — сказала Джен. — Он умер.
     — О! — воскликнула Никки, и Джен заметила, как её глаза метнулись влево-вправо — она впитывала воспоминание Эрика об этом факте. — О Господи — прямо сегодня. Мне так жаль.
     — Я пытаюсь не думать об этом.
     — Конечно, разумеется. Простите. Но Джен, точно так же и между мной и Эриком. Я и в своём-то прошлом не люблю копаться, не говоря уж про чьё-то ещё.
     Джен. Каждая мелочь в Никки напоминала Джен о том, как много она знает о её личной жизни.
     — Я знаю, но это словно он о нас сплетничает, словно говорит с кем-то за моей спиной.
     — Это не так. И знаете, мне неизвестны детали. Я знаю, что он помнит, но не то, что помните вы. Однако я знаю, что он действительно, по-настоящему любит вас. И да, очевидно, есть и разница в возрасте. И конечно же люди будут об этом судачить. Они станут говорить, что у него кризис среднего возраста — но знаете что? У него он уже был, пять лет назад. Спросите его об этом; это плёвое дело, он через это уже прошёл, всё в прошлом. Его влечёт к вам не из-за его возраста; его к вам влечёт вопреки вашему, и…
     Никки замолкла.
     — Да? — сказала Джен.
     — И он хочет секса с вами.
     Джен отвела взгляд.
     — О.
     — Но не потому, что он озабоченный — хотя и это тоже. А потому что он боится. Вам тридцать два, ему пятьдесят. Он боится, что его полувековое тело его подведёт.
     — Что? Это глупо.
     — Может быть. Но так он думает.
     — Откуда вы знаете? Я считала, что вы можете читать только воспоминания, но не мысли.
     — Да, только это я и могу. Но он говорил это кому-то другому, и я вспомнила этот разговор.
     — Он обсуждал меня с кем-то?
     — Скорее, спрашивал совета. Он сейчас в больнице, да? Он случайно встретил… вообще я его тоже знаю, встретила его сегодня утром и, надо сказать, немного слетела с катушек. В общем, он говорил с Юргеном Стёрджессом, он тоже доктор в вашей больнице. — Никки тряхнула головой. — Забавно. Меня всё это не должно заботить. Всё это совершенно не моё дело.
     — Так и что сказал доктор Стёрджесс?
     — Он не из тех, кто даёт советы. По большей части он просто слушал. Но, в общем, я думаю, что в моих интересах, чтобы Эрик был счастлив. Никакого смысла делить с ним плохие воспоминания. Так что позвольте мне дать вам совет: не позволяйте мне встать между вами и вашим счастьем с Эриком. Он хороший человек. Поверьте мне — я знаю.

     По настоянию Сета Джеррисона ему установили в больничной палате компьютер. Сорокадвухдюймовый жидкокристаллический монитор укрепили на небольшом столике в изножье кровати, а ему дали маленькую беспроводную клавиатуру с тачпадом. Несмотря на то, что он лежал на спине с лишь чуть-чуть приподнятой головой, пользоваться им оказалось довольно удобно, хотя для того, чтобы держать экран в фокусе, ему пришлось спустить очки почти на самый кончик своего крючковатого носа.
     Сет всегда был сам не свой до новостей, и под пристальным надзором сестры Келли он принялся читать новости о покушении. Чтение оказалось захватывающим и жутковатым и дало ему представление о том, как выглядели бы новости, если бы покушение достигло цели — хотя он полагал, что в случае его гибели «Хаффингтон Пост» не стала бы ворчать, что «Вы ожидали от Джеррисона речи президента, а услышали лекцию профессора с пожизненным контрактом, которому ни к чему беспокоиться о своём месте работы. Избирательному комитету Республиканской партии следовало бы нанять для него тренера по публичным выступлениям».
     Чёрт бы их побрал, у него был такой тренер. И он честно пытался уделять ей внимание. Она снова и снова проходила с ним все детали: как держать голову, как использовать жестикуляцию для усиления сказанного, с какой скоростью читать текст с телесуфлёра. Она сразу сказала, что он говорит слишком быстро, по её замерам, 11000 слов в час. Он объяснил, что это наследие лет, проведённых в Колумбийском университете; слишком много истории нужно было впихнуть в слишком малое число академических часов. Она сказала, что пристойной скоростью, за которой без труда будет поспевать большинство слушателей, является 8500 слов в час, и он практиковался в замедленной речи. Например, речь, которую он произносил у Мемориала Линкольна, состояла из 1734 слов, и когда он её репетировал, то укладывал её в двенадцать минут, исключая время на аплодисменты. Конечно, он произнёс лишь небольшую её часть, когда, как написали в статье на MSNBC, «выстрел неудавшегося убийцы разорвал холодный ноябрьский воздух…».
     И тут ему в голову пришла мысль. Он открыл документ с текстом своей речи и выделил в нём всё от начала до того места, где его подстрелили; он уже много раз видел этот момент в видеозаписи (и нашёл это зрелище странно захватывающим — Кадим увидел это в новостях раньше него, и Сет помнил, тот первый раз; ощущение было точно такое, как если бы он наблюдал за покушением, находясь вне собственного тела). Он пошарил по меню и нашёл команду подсчёта количества слов. «Слов: 281» появилось на экране в ряду прочей статистики. Ну, ладно. Хорошая была мысль, но…
     Однако он выделил всё с самого начала, включая заголовок и прочее. Он вернулся к началу документа и снова произвёл выделение, на этот раз начав после слов «Речь Президента США на Мемориале Линкольна, посвящённая теракту в Чикаго. Точное соответствие текста не гарантируется». Потом снова выполнил команду подсчёта статистики. «Слов: 247».
     Скажи Гордо, чтобы он метил на 2-4-7…
     Он вернулся к концу выделенного текста и прочитал вслух предложение, которое произнёс перед тем, как в него ударила пуля: «Если бы мои студенты могли вынести с моих лекций лишь один урок, я хотел бы, чтобы этим уроком была знаменитая максима о том, что те, кто не учится у истории, обречены её повторять».
     Повторять. Словно эхо.
     Скажи Гордо, чтобы он метил на 2-4-7 для эхо…
     Множество людей имеет доступ к текстам его речей до того, как он их произнесёт; для директора Секретной Службы Хексли не составило бы труда ознакомиться с речью заранее и раздать копии её текста другим, включая Гордо Данбери — копии с пронумерованными словами, так что они могли точно планировать свои действия. Хексли говорил кому-то передать Данбери, что идеальным эхом — этаким взрывом из прошлого — было бы убить нынешнего президента, когда он стоит перед статуей другого убитого президента, произнося слова о том, как повторяется история.
     И, подумал Сет, история почти повторилась.
     В этот момент вошла Сьюзан Доусон.
     — Добрый день, мистер президент. Бесси Стилвелл и агент Хадкинс уже в воздухе. Они будут в «Эндрюсе» в 20:00.
     — В «Эндрюсе»? — переспросил Сет. — Не в «Рейгане»?
     — Нет, мистер президент. Они возвращаются на военном самолёте.
     — Я же сказал, что они должны лететь коммерческим рейсом.
     Сьюзан вскинула брови.
     — Э-э… простите, сэр, на самом деле вы сказали, что они должны вылететь в Лос-Анджелес ближайшим коммерческим рейсом. Вы ничего не говорили о возвращении, и Дэррил решил, что вы захотите обеспечить Бесси максимальную безопасность, и поэтому они возвращаются самолётом ВВС.
     — Чёрт, — сказал Сет.
     — Что не так, сэр? Прошу прощения, если я…
     — Нет, нет. Что сделано, то сделано. Но… ч-чёрт!

Глава 41

     Никки Ван Хаузен ехала домой после встречи с Дженис Фалькони; она надеялась, что встреча немного успокоила бедняжку. В багажнике у неё болталось несколько табличек с надписью «Открытый дом»[37], которые понадобятся ей завтра: воскресенье — лучший день для таких мероприятий.
     Открытый дом.
     Впустить незнакомцев, позволить им рыскать по дому, воображать собственную жизнь, наложенную на голые кости здания: этот дом, но с их мебелью. Люди будут заходить и пытаться решить, подходящее ли это место, чтобы долгие годы накапливать в нём свои воспоминания.
     Шёл снег. Никки включила дворники. Её отвлекали воспоминания Эрика — сегодняшняя пресс-конференция, вчерашняя операция. Столько всего произошло за такое короткое время!
     И то ведь были лишь новые воспоминания. Эрик на пятнадцать лет старше Никки. Странно было думать о том, что у неё сейчас больше воспоминаний о его жизни, чем о своей собственной — на полтора десятилетия больше: ещё пятнадцать рождественских празднеств, дюжина отпусков, грандиозная гулянка на сорокалетие и более тихая на пятидесятилетний юбилей, развод с женой, похороны родителей, отъезд сына на учёбу.
     Несмотря на мокрые и скользкие улицы движение было довольно плотным. Она настроила радио на DC101. Там группа Pussycat Dolls пела свою песню «Don’t Cha», и она вдруг осознала, что Эрик её вообще не знает; эта песня не будила в нём абсолютно никаких воспоминаний — он был не из того поколения.
     Машина втиснулась перед Никки, и её внимание снова полностью сосредоточилось на дороге. Она и в лучшие времена терпеть не могла агрессивных водителей, а в снегопад таким манерам и вовсе не было никакого оправдания.
     Pussycat Dolls допели финальный припев, и начались автоновости. Дела шли на удивление неплохо, и…
     Ещё один маньяк пронёсся мимо неё, непрерывно меняя ряд, и…
     И передняя машина, белый «форд фокус», дёрнулась, чтобы освободить место. Никки нажала клаксон, две другие машины свернули, она услышала визг покрышек и звук столкновения на высокой скорости и увидела, как «форд» переворачивается от удара в него другой машины. Она вдавила тормоз, но…
     Чёрт! Она ударила в переднюю машину, и её подушка безопасности сработала. Она погрузилась в неё и снова услышала металлический скрежет и звук разбиваемого стекла и, приглушённые подушкой, людские крики.
     На несколько секунд она растерялась, затем подушка сдулась, и она увидела на ней похожее на гвоздику кровавое пятно. Она подняла руку — та была в крови; она посмотрела вниз и увидела, что кровь капает на брючный костюм.
     Никки заглушила машину, затем откинула козырёк и заглянула в зеркальце на обратной его стороне. Слава Богу, нос у неё, похоже, не был сломан, но определённо кровоточил.
     Спина болела, но не сильно. Её ветровое стекло треснуло в тысяче мест, так что сквозь него почти ничего не было видно. Она посмотрела в зеркало заднего вида — и обнаружила лишь штырь, на котором оно крепилось; само зеркало, должно быть, оторвало при ударе.
     Рукавом она вытерла кровь с носа; ей, однако, нужно было что-то, чтобы остановить кровотечение, а её сумка, похоже, тоже куда-то улетела.
     Никки выглянула в боковое окно. Ещё одна разбитая машина стояла практически впритык — этим путём выбраться не удастся.Поэтому она расстегнула ремень безопасности и полезла на пассажирское сиденье. Перелезая через коробку передач, она заметила свою сумку далеко позади, на полке под задним стеклом. Добравшись до пассажирского сиденья, она попыталась открыть дверь. Она не поддавалась, и Никки испугалась, что её тоже повредило в столкновении, но…
     Но нет, дверь не заклинило; она просто была заперта. Она никогда не пользовалась этой дверью, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы отыскать запор — кровь дождём капала на обивку сиденья.
     Дверь открылась. Она выбралась наружу, в потёмки раннего вечера, и осмотрела повреждения своей машины. Капот смялся в гармошку. У неё достало соображения озаботиться возможностью взрыва бензобака; она нагнулась — от чего поясницу пронзило кинжалами боли — и заглянула под днище посмотреть, не течёт ли бензин. В темноте было сложно сказать, но вроде бы ничего не текло.
     А затем она обозрела всю сцену целиком. Прямо перед ней все три полосы были заблокированы разбитыми машинами, которые развернуло поперёк движения. Асфальт поблёскивал в свете уличных фонарей, продолжал падать мелкий снег. Она добрела до ограждения с правой стороны и влезла на него, чтобы лучше видеть.
     Ещё одна повреждённая машина и разбитый пикап перекрывали движение перед тремя машинами, что она уже видела. Некоторые из их водителей, как и она, уже выбрались наружу. Она посмотрела назад: машины забили дорогу, насколько хватало глаз. Раздавались гудки, через которые пробивался другой звук: кто-то кричал «Помогите! Помогите!»
     Источник звука был где-то справа: в дальней от неё из трёх машин, перегородивших дорогу. Она двинулась туда посмотреть, что происходит, и…
     Чёрт! Ноги едва не выскользнули из-под неё, и она ощутила всплеск боли; дорога была скользкой ото льда. Она устояла, схватившись за одну из разбитых машин. Её водитель уже тоже был снаружи, но лишь оцепенело стоял, прислонившись к передней решётке; его лицо было в крови. Она направилась к машине, из которой раздавались крики — и, подойдя ближе, увидела, что всё ветровое стекло разбилось и вывалилось, а передняя часть машины смята ещё больше, чем у её собственной. Она подошла к машине с правой стороны. Внутри было двое людей: мужчина-водитель и женщина-пассажирка, оба белые, оба возрастом за сорок.
     — Как вы? — спросила Никки.
     — Ноги, — крикнула женщина. — Ноги зажало!
     Никки выгнула шею, чтобы заглянуть внутрь; машину сдавило так, что бардачок едва не упёрся женщине в грудь; её из машины было не достать.
     — И мой муж, — умоляющим голосом сказала женщина. — Мой муж!
     К другой стороне машины можно было подойти лишь, перебравшись через багажник, который остался более-менее целым. Никки так и сделала и подошла к передней двери со стороны водителя.
     — Она заперта! — крикнула Никки. Она потянулась через то место, где было ветровое стекло, а застрявшая женщина вытянулась, как только могла, пытаясь достать до кнопки разблокировки дверей; ей это удалось первой, и двери со звуком, напоминающим выстрел, разблокировались.
     Ники открыла искорёженную дверь — понадобились все её силы, чтобы распахнуть её, так измята она была. Рулевая колонка выгнулась вниз. Мужчину-водителя бросило вперёд, и он напоролся шеей на верхнюю часть рулевого колеса; машина то ли была слишком старой для подушки безопасности на стороне водителя, то ли она не сработала.
     Мужчина находился на открытом воздухе дольше, чем Никки, к тому же на нём не было зимней одежды; Никки видела, что его парка расстелена на заднем сиденье. Однако же, подумала она, сейчас не настолько холодно; он не мог успеть посинеть от холода, и…
     И он посинел не от холода, а от нехватки кислорода! Она не хотела его двигать — у него вполне могла быть повреждена шея, но если он не дышит, то любое другое ранение перестанет что-либо значить через несколько минут. Она как смогла, руками зафиксировала его голову и шею, и осторожно отклонила его туловище назад, к спинке сиденья.
     Горло у него было вдавлено внутрь прямо под нижней челюстью.
     Никки выпрямилась и огляделась; вокруг ничего не изменилось. Скорая попросту не сможет до них добраться.
     — Помогите! — закричала она. Она видела восемь или девять человек, в разном состоянии выбравшихся из своих машин; некоторые окровавлены, двое просто лежат на асфальте. — Этому человеку нужна помощь! Среди вас есть доктор?
     Несколько человек обернулись к ней. Один мужчина крикнул «Нет», а женщина добавила «Если найдёте, скажите мне!»
     Никки глубоко вдохнула, потом выдохнула; было достаточно холодно, чтобы видеть и собственное дыхание, и дыхание застрявшей на пассажирском сидение женщины — однако ничего подобного не было заметно у мужчины-водителя.
     Она сама была на грани паники. Господи, что же делать? Что делать? Она потёрла ладони друг о друга, пытаясь согреть. Потом она поднесла их ко рту и подышала на них, и рассмотрела, что они все в крови.
     И тут в голове возникла мысль: этому человеку требуется неотложная трахеоcтомия, причём немедленно. Нет, не так — cito!
     И… да, да, да, Эрик знал, как её делать, и она теперь знает тоже.
     Но ему — ей! — нужен скальпель, или хотя бы что-нибудь по-настоящему острое.
     — О, Господи, — сказала застрявшая женщина, глядя на своего мужа, синий цвет которого становился всё насыщеннее. — Боже, он умирает!
     Никки расстегнула его ремень безопасности и с большим трудом вытащила его из машины и уложила на спину на холодный мокрый асфальт. У неё не было ни бритвы, ни ножа — даже в сумке. Но повсюду валялись осколки разбитых зеркал заднего вида, и она нашла среди них длинный, узкий и заострённый на конце.
     Верхняя часть кадыка мужчины была раздавлена. Она сдвинула пальцы вниз примерно на дюйм, пока не ощутила выпуклость перстневидного, или крикоидного хряща. Она сдвинулась немного назад, нащупав впадину между ним и кадыком — эластический конус.
     Она знала, что должна стерилизовать осколок стекла и кожу пациента, но для этого у неё не было ни возможности, ни времени. Она взяла осколок так крепко, как только могла без того, чтобы порезаться, и провела им горизонтально по шее мужчины над конусом, но…
     Но она даже не разре́зала кожу. Похоже, знать, как это делается — совсем не то же самое, что иметь решимость сделать это.
     — Что вы делаете? — закричала жена мужчины, которой было видно лишь, что Никки опустилась на колени рядом с её мужем; тело мужа с её места было практически не видно.
     Это был хороший вопрос. Какого чёрта она делает?
     То, что должна сделать. То, что её — Эрика — учили делать.
     Она снова сделала глубокий вдох, затем снова попыталась сделать разрез, в этот раз хотя бы прорезав кожу. Но ей нужен разрез глубиной двенадцать миллиметров — только вот она понятия не имела, сколько это — двенадцать миллиметров. Чёрт! Это… это…
     Около половины дюйма.
     Она снова налегла на осколок, углубляя разрез. Хлынула кровь, густая и тёмная, и…
     Чёрт! Стекло сломалось; острый конец застрял в ране. Никки отбросила остаток своего импровизированного скальпеля, и он звякнул об асфальт. Потом выловила пальцами кусочек стекла из раны и также отбросила его. Ткани сомкнулись, закрыв разрез.
     Никки залезла в карман жакета и вытащила шариковую ручку, украшенную названием её фирмы; у хорошего агента по недвижимости всегда найдётся ручка, чтобы подписать договор. Она вытащила из неё пишущий стержень и непослушными от холода пальцами открутила синий колпачок, пока не получила пластмассовую трубку, открытую с обоих концов.
     Эту трубку требовалось просунуть в разрез на двенадцать миллиметров, и если двенадцать — это полдюйма, то…
     Она запихнула трубку в разрез. А потом дунула в трубку и положила ладонь на грудь мужчины. Она приподнялась! Никки выждала пять секунд, снова дунула в трубку, снова выждала пять секунд, и снова дунула, сосчитала ещё пять Миссисипи, снова дунула, и…
     И глаза мужчины неуверенно открылись.
     Она выждала ещё немного — убедиться, что он начал дышать самостоятельно. Похоже на то — она с удовлетворением отметила, что из трубки выходит пар.
     Никки села на асфальт пятой точкой, подтянула колени к груди, обхватила их руками и замерла, ожидая, когда выровняется её собственное дыхание. Через минуту или две она протянула руку и ощупала нос — проверить, идёт ли кровь. Похоже, остановилась, хотя нос был определённо очень чувствителен к прикосновениям.
     Где-то вдалеке послышались сирены; одному Богу известно, когда сюда доберутся подготовленные медики, но…
     Но, похоже, она сейчас стала подготовленным медиком. И как бы она ни сходила с ума в больнице, как бы ей ни хотелось не вторгаться в жизнь Эрика и Джен, как бы ей ни хотелось, чтобы всё стало так, как прежде, до того, как началось всё это безумие — она только что спасла человеку жизнь.
     А это нечто такое, что она будет помнить всегда.

Глава 42

     — Мне нужно вернуться к делам, — сказал Сет Сьюзан Доусон.
     Сьюзан развела руками, словно указывая на капельницы, монитор жизненных показателей и всё остальное.
     — Вы всё ещё слабы, мистер президент.
     — Я могу лежать в постели где угодно. Мне нужно домой.
     — Сэр, — мягко напомнила Сьюзан, — Белого Дома больше нет.
     — Да, я знаю. Это… да. — Он на мгновение прикрыл глаза. — Я знаю. Но стране нужно видеть, что у неё есть лидер, и…
     Он затих, и через некоторое время Сьюзан напомнила о себе:
     — Сэр?
     Он задумался о том, как много может ей рассказать. Сейчас суббота, а «Встречный удар» по графику должен начаться во вторник утром по вашингтонскому времени.
     — Сьюзан, грядёт нечто грандиозное, и я должен быть в строю. Я не могу руководить отсюда.
     — Ничто не важнее вашего здоровья, сэр.
     — Это важнее.
     Она кивнула.
     — Хорошо. Куда бы вы хотели отправиться?
     — В Кэмп-Дэвид.
     Кэмп-Дэвид находится в шестидесяти милях к северо-северо-востоку от Вашингтона, в округе Фредерик штата Мэриленд. Идя по стопам Джорджа Буша-младшего и Барака Обамы, Сет заявил, что его основным местом для религиозного поклонения будет часовня Эвергрин в Кэмп-Дэвиде — таким образом изящно избежав необходимости появляться в церкви каждое воскресенье. Место исторических мирных переговоров между Анваром Садатом и Менахемом Бегином, а также многочисленных встреч между Биллом Клинтоном и Тони Блэром, Кэмп-Дэвид был одним из самых охраняемых мест в стране; его охраной занималось элитное подразделение морской пехоты.
     — Что если что-то пойдёт не так? — спросила Сьюзан. — Что если вам понадобится медицинская помощь?
     — Это военная база, — сказал Сет. — Там отличный лазарет, и доктор Сноу вместе с остальной медицинской командой Белого Дома тоже туда переедет. И Первая Леди уже на пути туда, чтобы всё подготовить к моему приезду; она летит из Орегона.
     — А что насчёт Маунт-Уэзер? — спросила Сьюзан. — Разве не там сейчас большинство персонала Белого Дома?
     Сет очень хотел сделать долгую паузу, прежде чем заговорить снова, но это вряд ли продемонстрировало его готовность к путешествию.
     — Кэмп-Дэвид — определён как запасная резиденция Исполнительного офиса президента согласно Плану обеспечения непрерывности руководства. Оттуда я и хочу руководить.
     — Да, сэр, — сказала Сьюзан.
     — Я хочу, чтобы Сингха с его оборудованием также туда перевезли. Они слишком важны для того, чтобы пребывать вне охраняемого периметра.
     — Будет сделано, сэр.
     — Да, ещё одно, — сказал Сет. — Позаботьтесь, чтобы туда перевели и Леона Хексли.
     Сьюзан нахмурилась.
     — Разумно ли это, учитывая его контакты с Гордо Данбери?
     — Один из важнейших уроков, которым учит нас история, агент Доусон: держите друзей поблизости, а врагов — ещё ближе.

     Бесси Стилвелл была без сил. Хотела бы она, чтобы её сын лучше следил за здоровьем, чтобы у него была не такая нервная работа, чтобы он остался в Миссисипи.
     Но Майк не сделал ничего из этого, и она оказалась втянута во всё это безумие. Сцепка разумов! Встреча с президентом! Поездка в Лос-Анджелес! Посещение телестудии! И теперь — возвращение в Вашингтон на борту военного самолёта. Слишком много всего.
     Дэррил Хадкинс проспал бо́льшую часть обратного перелёта — это позволило Бесси расслабиться. По крайней мере, когда он спит, то, предположительно, не роется в её воспоминаниях.
     Воспоминания. О жизни почти завершившейся, жизни, подходящей к концу, и…
     И это было что-то, поняла она. Майк годами приставал к ней, чтобы она написала мемуары, изложила свои воспоминания на бумаге, описала, каково было трудиться на заводе в годы второй мировой, потерять сына, старшего брата Майка, во Вьетнаме, стать свидетелем первого полёта человека в космос.
     Восемьдесят семь лет жизни.
     За последние пару дней она видела Мемориал Линкольна по телевизору бесчисленное количество раз, и она помнила слова самой знаменитой речи Линкольна, пусть то и был артефакт Агрессии Севера.
     Восемьдесят семь лет…
     Целая жизнь. Её жизнь.
     Мир мало заметит и не запомнит надолго…[38]
     Её.
     И это правда.
     Её муж умер.
     Её старший сын Роджер умер.
     Да, Майк пережил свой инсульт, но у него гены отца; он тоже — как ни горько об этом думать, но она реалистка, всегда ею была — скоро умрёт.
     Но Дэррилу — хотя сам он ни разу не говорил, а она не слишком хорошо умела оценивать возраст чернокожих мужчин — Дэррилу не больше тридцати одного или тридцати двух.
     Больше чем на полвека моложе её. И, как он ей рассказал в самом начале долгого обратного перелёта, один из связанных был убит, но связанная с ним медсестра сохранила его память.
     Того человека не стало.
     Но он не был забыт.
     И если эта штука и правда так работает, то она должна радоваться: ещё полвека, а то и больше — а может быть, со всеми этими медицинскими чудесами, и гораздо, гораздо дольше — кто-то будет помнить её жизнь, будет вспоминать, каково это было — жить её жизнью.
     Геттисбергское обращение завершалось панегириком: дабы набраться от этих чтимых нами усопших вящей преданности тому делу, которому они принесли последнюю полную меру преданности…
     За свою жизнь она слышала десятки панегириков: семье, друзьям, соседям. И они говорили примерно то же, что и Линкольн, хотя редко с таким же красноречием. Они не мертвы по-настоящему, пока мы их помним.
     В этом смысле события последних двух дней подарили ей ещё один срок жизни. Дэррил Хадкинс будет помнить её. В этот момент он пошевелился в своём кресле рядом с ней, и она улыбнулась ему.
     Вскоре самолёт начал снижаться к полуночной авиабазе «Эндрюс». Бесси была благодарна за тьму; ей не хотелось бы видеть в отдалении руины Белого Дома.
     Но одно здание она разглядела и узнала: собственно, подумала она, это знание узнал бы каждый, хотя его истинная форма открывалась лишь сверху.
     Пентагон.
     Он раскинулся внизу, как гигантская снежинка. А по другую сторону Южного Вашингтонского бульвара от него было огромное тёмное пятно, и она знала, потому что он знал, что это: Арлингтонское Национальное кладбище, где 30000 душ пытаются покоиться в мире.
     Вид Пентагона сфокусировал её мысли, вызвав воспоминания о…
     О Питере Муленберге, министре обороны, о его встрече с президентом Джеррисоном, на которой он впервые предложил идею операции «Встречный удар».
     И, надо отдать ему должное, реакцией Сета был ужас, отвращение и шок.
     Да, сказал Сет, они атаковали Филадельфию, уничтожили Колокол Свободы и многое другое.
     Да, они взорвали Сан-Франциско и разрушили мост Золотые Ворота.
     И да, они заставили рухнуть самый высокий небоскрёб Чикаго.
     Но о таком невозможно даже думать, это просто немыслимо, это не по-американски.
     Но Муленберг продолжал объяснять, обрисовывать свой план, показывать, как он может быть воплощён с пренебрежимо малыми потерями с американской стороны, показывать, как он может сработать…
     И в конце концов Сет, профессор истории, ставший президентом, сказал:
     — Выполняйте.
     Бесси почувствовала, как меняется давление в салоне по мере снижения самолёта. Она вытащила из уха слуховой аппарат, чтобы помочь ему уравняться.
     Она пребывала в замешательстве, всё ещё не зная, что делать. Сказать о «Встречном ударе» Дэррилу? Хотя нет, он же работает на президента Джеррисона и — да, вспомнила она, он один из всего двоих агентов Секретной Службы, которым Сет по-прежнему доверяет.
     Кроме того, если она кому-нибудь скажет, то кто поверит? Она помнила, как дома, в Паскагуле, люди смотрели на Мэйбл Симмонс, смеялись над её историями о пришельцах и призраках, звали её «той старой кошёлкой» и «чокнутой Мэйбл».
     Но нет. Это уже попало в газеты: сцепка памяти в Мемориальной больнице Лютера Терри. И было много спекуляций о том, кто оказался сцеплен с президентом Джеррисоном.
     Газеты. Пресса.
     Она вспомнила свой номер в отеле «Уотергейт» и то, чем прославилось это здание.
     Пресса. Люди, которые срывают покровы со многих вещей — даже с тех, которые сам президент Соединённых Штатов отчаянно старается держать в секрете.
     Она выглянула в иллюминатор и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. И, в конце концов, нашла в себе необходимые силы. Она знала, что должна сделать.
     Все эти репортёры перед входом в больницу: они наверняка по-прежнему будут там, ожидая новостей о состоянии президента. Как только она приедет, она сразу побежит к ним и скажет прямо в их камеры, что она сцеплена с президентом Джеррисоном, и расскажет о жутких, ужасных вещах, которые он собирается сотворить.

     Джен сидела на белом диване в гостиной Эрика. Вычурные настенные часы начали бить; они, оказывается, делали так каждый час.
     Джен читала с планшета последний, только что вышедший номер журнала «Тайм». На его обложке были изображены по отдельности карты западного и восточного побережий США со столбами дыма, поднимающимися из Сан-Франциско, Чикаго, Филадельфии, Вашингтона и, как это было 11-го сентября, Манхэттена. Большие чёрные буквы над ними вопрошали: «Будет этому конец?»
     Дверь пентхауса открылась, и вошёл Эрик. Она вышла поприветствовать его — и тут возник неловкий момент, в течение которого она не могла решить, как это сделать. И поэтому она решила не делать ничего — ни объятий, ни вообще никакого физического контакта. Однако спросила:
     — Как прошла пресс-конференция?
     Эрик снял куртку, которая оказалась вся мокрая — должно быть, ему пришлось идти от больницы несколько кварталов пешком — и повесил её на ручку двери, чтобы вода капала на мраморный пол, а не на пол шкафа.
     — Неплохо, хотя я и терпеть не могу такие вещи. Отношения врача и пациента должны быть конфиденциальными. Я знаю, что пациенты-знаменитости подписывают согласие на это, но мне всё равно неловко обсуждать процедуры с кем-то, кроме коллег. — Он прошёл в гостиную. — Ну, то есть, это президент и всё такое, но мне всё равно кажется, что так неправильно.
     Они прошли дальше, в кухню, и он открыл холодильник и вытащил бутылку марочного пива.
     — Хочешь?
     — Нет, спасибо.
     — Это как звонки в службу спасения. Ненавижу, когда их показывают по телевизору. Помню, много лет назад, когда утонула жена Уильяма Шатнера[39], его звонок в 911 был во всех новостях. Но это просто неправильно.
     Джен кивнула.
     — Да, согласна. Думаю, многие люди из-за этого не решаются звонить.
     — Как у тебя день прошёл? — спросил Эрик. Они вернулись в гостиную, и Эрик уселся на белый диван. Джен села рядом с ним и увидела по его лицу, что его это обрадовало. Она уже собралась было ответить на его вопрос, когда он ответил на него сам. — Приходила Никки Ван Хаузен?
     Она кивнула.
     — Как она? — спросил Эрик. — Когда я впервые её увидел, она была в довольно растрёпанных чувствах; сцепка памяти напугала её до чёртиков.
     Джен знала, что её нет нужды отвечать; Эрик теперь знал всё, что она помнила о сегодняшнем дне, и…
     И внезапно он отвёл глаза. А, ну конечно: он, должно быть, вспомнил, что Никки сказала Джен о его чувствах к ней.
     — Я должна была знать, — мягко сказала Джен. — То есть, всё случилось так быстро, и мне нужно было знать, что ты — именно такой, каким кажешься.
     Он снова встретился с ней взглядом.
     — И?
     Она поднялась, встала перед ним, затем наклонилась, взяла его за руки, и потянув, заставила встать с дивана.
     — И давай дадим Никки Ван Хаузен такое воспоминание, которого она никогда не забудет.

     Самолёт ВВС совершил посадку на авиабазе «Эндрюс». Было темно, и Бесси почти ничего вокруг не видела, но она была рада выйти из самолёта. Хотя полёт прошел спокойно, он занял довольно много времени, а большинство солдат, по-видимому, не страдают геморроем; кресла были очень неудобные. Она сидела у окна, и поэтому Дэррил вышел наружу первым; для него, внезапно осознала она, полёт наверняка также был не слишком комфортным, если учесть, какие длинные у него ноги.
     Дэррил взял Бесси за руку, когда они спускались по металлическому трапу, который подкатили к боку самолёта, и она была ему за это благодарна; последнее, что ей было сейчас нужно — это упасть и сломать бедро.
     «Эндрюс» находится в пятнадцати милях к югу от «Лютера Терри», Бесси знала это, потому знал Сет. В субботний вечер это будет недолгая поездка по Бранч-авеню к Суитланд-парквей, а затем по I-295.
     Когда они оказались под крышей, их встретил человек в зелёной армейской униформе.
     — Агент Хадкинс? — спросил он. — И миссис Стилвелл?
     — Да, — ответил Дэррил.
     — Так и есть, — ответила Бесси.
     — Я полковник Барстоу, — сказал он. — Я адъютант минобороны.
     — Кого? — переспросила Бесси, но с помощью памяти Сета разобралась раньше, чем он ответил.
     — Я помощник министра обороны, мэм. Вы двое поступаете под мою надзор.
     — Надзор? — воскликнул Дэррил.
     — Да, сэр. — Барстоу посмотрел на Бесси. — Если позволите, мэм, не хотели бы вы посетить уборную перед тем, как мы отправимся?
     — Я в порядке, — ответила Бесси. — Ехать ведь недалеко.
     — Вообще-то далековато, мэм, — ответил Барстоу.
     Дэррил приподнял бровь.
     — Мы ведь возвращаемся в «Лютер Терри».
     — Нет, — сказал Барстоу, и его рука легла на кобуру. — Боюсь, что нет.

Глава 43

Воскресенье

     В спальне Джен и Тони были плотные светонепроницаемые шторы; Тони иногда работал за полночь и потом отсыпался днём.
     У Эрика, вполне возможно, тоже были такие шторы, но они кинулись в постель, не позаботившись их задёрнуть; всё равно никто не мог заглянуть в спальню Эрика, которая находилась на верхушке здания и выходила окнами на Потомак. Ей не было видно солнца, которое всходило по другую сторону здания, но светлеющее небо пробудило её.
     Было утро воскресенья, и никому из них двоих не нужно было на работу до понедельника. О, ему могли позвонить в случае, если что-нибудь случилось бы с Джеррисоном, но для этого Бог придумал «блэкберри». Она лежала, глядя на него — глаза закрыты, рот чуть-чуть приоткрыт — и слушала тихий звук его дыхания. Она ощущала нечто такое, чего у неё не было очень давно. Она чувствовала, что ей ничто не грозит.
     И всё же…
     И всё же, Вашингтон в эти дни далеко не безопасное место. За последние сорок восемь часов здесь было совершено покушение на президента, а бомба террористов разрушила Белый Дом.
     Конечно, думала она, безопасно не будет нигде. До этого бомба была в Чикаго, а до того в Сан-Франциско — городе, в котором она всегда мечтала побывать — и в Филадельфии, где жил её дядя, не говоря уже про вылазки террористов в Лондоне, Милане, Каире, Найроби, Мехико, и этот список всё рос и рос.
     Эрик пошевелился, и его глаза открылись.
     — Привет, — сказал он.
     Джен улыбнулась и коснулась его щеки.
     — Сам привет.
     — Что будем сегодня делать? — спросил он.
     Она посмотрела в окно; снега не было, и небо выглядело ясным; приятное изменение по сравнению со вчерашней слякотью.
     — Пойдём прогуляемся по Моллу.
     — Правда?
     Она кивнула.
     — Поглазеем на монументы, зайдём в музей. — Она повела плечами. — Думаю, мне нужно напомнить себе о величии Америки.

     Эрик и Джен вышли из дома около десяти утра. Под пальто на Джен был надет запасной комплект одежды, который она забрала вчера из своего шкафчика в больнице, и принадлежащий Эрику гарвардский свитер; у ней также были ярко-красные рукавички, сейчас засунутые в карманы пальто. Вместо того, чтобы идти до Мола шесть кварталов пешком, они взяли такси; Джен обрадовалась, увидев, что Эрик не скупится на чаевые.
     Такси высадило их у конных статуй Арлингтонского моста. Всё выглядело очень красиво: классическая зимняя страна чудес с нетронутым белым снегом, покрывавшим ветви деревьев и статуи. Они дошли до Мемориала Линкольна, приблизившись к нему сзади и держась дорожек, которые уже расчистили — у Национальной Службы Парков была собственная снегоуборочная команда. Добравшись до Мемориала, они перешли на его переднюю сторону. Деревянную платформу и трибуну, которые поставили для выступления Джеррисона и которые они оба видели в новостях, уже убрали. Невозможно было определить, где именно пуля попала в президента, но двое подростков спорили на ступенях о том, тут это произошло или здесь. Джен это показалось несколько нездоровым, но всё же они с Эриком тоже поднялись по ступеням, чтобы посмотреть.
     — Я как-то был на Дили Плаза, — сказал Эрик.
     По её лицу было понятно, что это название её ничего не говорит.
     — В Далласе. Где застрелили Кеннеди.
     — А-а… — сказала она.
     — Там нет ни мемориальной доски, ни памятного знака. Только большой белый X, нарисованный на мостовой. Если дождаться красного света, то можно пройти на середину улицы и встать на место, где его настиг смертельный выстрел Освальда.
     Двое, спорившие о месте, на котором в Джеррисона попала пуля, похоже, пришли к согласию. Они по очереди встали посередине одной из широких ступеней; второй при этом фотографировал. Когда они ушли, Эрик и Джен подошли к тому же самому месту и стали смотреть на то, что, полети пуля по чуть-чуть иной траектории, могло бы стать последним, что Сет Джеррисон видел в своей жизни. Конечно, сейчас вид был другой: людей было от силы пара десятков людей вместо тысяч, что пришли тогда слушать президента, землю покрывал снег, а небо было чистым вместо пятничной облачности. Но Зеркальный пруд точно также лежал перед ними и тянулся до самого Монумента Вашингтона.
     В отличие от подростков, что были тут перед ними, Эрик и Джен стояли молча, он лишь обнял её за плечи. Вдоволь насмотревшись, они вошли внутрь мемориала и несколько минут смотрели на статую Великого Освободителя. Затем они спустились по мраморным ступеням вниз и пошли в западном направлении. У них было два возможных маршрута: вдоль северной стороны Зеркального пруда и вдоль южной; они выбрали северную. Ещё несколько человек шли этим же маршрутом, и пара бегунов двигалась навстречу. Они дошли до мемориала второй мировой войны — Джен он нравился меньше всех военных мемориалов; он был построен лишь недавно, и ему было трудно тягаться с Корейским или Вьетнамским. Затем они поднялись по 17-й авеню до пересечения с Конститьюшн и прошли по плавному изгибу Эллипс-роуд.
     И пришли к нему.
     Или, точнее, к тому месту, где он был раньше, по другую сторону от того, что осталось от металлической ограды.
     Белый Дом.
     Джен видела руины по телевизору, но это не то же самое, что увидеть их воочию. Она обнаружила, что качает головой. Дыхание, конденсирующееся в морозном воздухе, напоминало о дыме, клубами поднимавшемся над развалинами два дня назад.
     Она вопросительно посмотрела на Эрика — не хочет ли он подойти поближе, и он кивнул.

     Министр обороны Питер Муленберг изучал гигантский дисплей в комнате без окон. Авианосцы либо уже заняли позиции, либо собирались их занять строго по графику. На его глазах красные цифры таймера сменились с «1 день 0 часов 0 минут» на «0 дней 23 часа 59 минут». Секунды не показывались, но биения пульса, которое он чувствовал под кончиками пальцев в левой лучевой артерии, было достаточно: он — дирижёр этого оркестра, а сердце — его метроном.

     Было трудно отвести взгляд от картины разрушения перед глазами, но Эрик Редекоп повернулся посмотреть на Дженис. Господи, ей было всего тридцать два — какие ещё безумные средства разрушения появятся в мире, когда она достигнет его лет? Насколько маленькими они станут? Какие разрушения будут способны сотворить? К тому времени в руках отдельных людей окажется почти невообразимая разрушительная сила.
     Та его часть, что коренилась в настоящем, беспокоилась сейчас о том, к чему могут привести их отношения — о том, не оставит ли он её вдовой к её шестидесятилетию.
     Та его часть, что наполовину — лишь наполовину — верила в то, о чём пишут научные и медицинские журналы, считала, что в следующие пару десятков лет должен таки наступить переломный момент, и средняя продолжительность человеческой жизни станет увеличиваться с каждым годом, из чего следовало, что у них с Джен будет гораздо, гораздо более продолжительная жизнь, чем у их родителей и родителей их родителей, и что когда пройдут десятки, а может быть, и сотни лет, их восемнадцатилетняя разница в возрасте станет совершенно несущественной.
     Но та его часть, что вышла сейчас на первый план, маячила на задворках его сознания с самого 11-го сентября и с тех пор усиливалась многократно, в том числе когда рухнул Сирс-Тауэр. Теперь, когда жизнь Джеррисона была вне опасности и у Эрика, наконец, появилось время осмыслить то, что произошло, он понял, что неважно, какие медицинские чудеса обещает будущее; планета катится в тартарары. Мир превращается из места, где войны ведутся между государствами, объявляются в законодательных ассамблеях и завершаются сформулированными в ходе переговоров договорами, в место, где мелкие группы или даже отдельные люди могут произвести опустошение, по масштабам сравнимое с войной. И масштаб здесь имеет решающее значение: оружие продолжает становиться всё меньше, а ущерб, который оно наносит — всё больше.
     И это означает, что разница в возрасте между ним и Джен вообще не имеет значения — никакого. Мир не продержится так долго, чтобы дать ему возможность по-настоящему состариться, а Джен — выйти на пенсию. Всё кончено; они обречены: это лишь вопрос времени, когда кто-нибудь разрушит всё для всех.
     Он смотрел на её красивое молодое лицо — хоть на нём и отражался сейчас ужас при виде развалин того, что было жилищем самого могущественного человека в мире.
     — Ты знаешь, кто такой Великий Газу? — спросил он.
     Она взглянула на него, характерно склонив голову набок, словно бы просеивая воспоминания, но пришёл ответ из её детства или из памяти Джоша Латимера, он не мог сказать.
     — Мультяшный персонаж, — сказала она. — Из «Флинтстоунов».
     Он кивнул.
     — Он с планеты Зетокс, — сказал он, обрадованный, несмотря на обстоятельства, тем, что вспомнил эту мелочь. — Знаешь, почему его изгнали на первобытную Землю?
     Она снова склонила голову; он подозревал, что кроме никто уже и не помнит ответа на этот вопрос — но он помнил; объяснение, данное в эпизоде, где впервые появился Газу, настолько его поразило, что он запомнил его на всю жизнь.
     Великий Газу — щеголеватый зелёный летающий человечек, чьё появление в сериале для многих стало признаком того, что «Флинтстоуны» начинают тянуть резину — был террористом именно того типа, с которым миру вскоре придётся столкнуться.
     — Он изобрёл абсолютное оружие, — сказал он Джен. — Кнопку, нажатие которой уничтожает всю вселенную. Так что его народ сослал его на отсталую планету с примитивными технологиями, где он не сможет создать ничего подобного.
     Она смотрела на него, переваривая услышанное.
     — Но это не обязательно должно закончиться именно так, — сказала она.
     Он указал на Белый Дом: центральный особняк превращён в почерневшие развалины, западное и восточное крыло уничтожены огнём.
     — А как ещё это может закончиться?
     Она вздохнула.
     — Я не знаю. Но не может быть, чтобы это был единственный путь.
     Другие люди тоже останавливались поглазеть на руины. Маленькая группка японских туристов стояла неподалёку, слушая женщину-гида; Эрик не понимал её слов, но звучали они печально.
     По крайней мере, это была не ядерная бомба, подумал Эрик. Но их легко обнаружить с помощью счётчиков Гейгера и прочих методов; эти же новые бомбы отследить было очень сложно.
     Новые воспоминания хлынули в его сознание — его собственные, детские. Машина судного дня, срабатывающая в финале «Доктора Стрейнджлава» — и как мама требовала обязательно позвать её к финалу всякий раз, как этот фильм крутили по телевизору, потому что, несмотря на жуткую серию ядерных взрывов, ей очень нравилось, как Вера Линн поёт «Мы встретимся снова».
     И полковник Тейлор — сам Чарлтон Хестон — нажимающий на хрустальный цилиндр в финале «Под планетой обезьян», запуская Альфа-Омега бомбу; один человек, уничтожающий весь мир, который раскалывается, как яичная скорлупа.
     И финал романа «2001», который он впервые попытался прочитать после просмотра фильма в десятилетнем возрасте — Дитя Звёзд взрывает атомную бомбу на околоземной орбите, создавая на планете внизу ложную зарю.
     И так далее, и так далее, коллективная память человечества, поп-культура, созданная людьми поколения его родителей, поколения — он взглянул на японских туристов — которое помнило Хиросиму и Нагасаки.
     И ужасы его собственного поколения, жуткие в своей реальности — 11-е сентября и всё, что случилось потом.
     И теперь перед ним ещё одно эхо, ещё один афтершок, ещё один флешбэк, новейшее произведение накатывающей и никак не спадающей волны; тошнотворное извращение старого афоризма: нужды немногих злобных важнее желаний, надежд, мечтаний, жизней многих.
     — Так дальше продолжаться не может, — сказал Эрик, скорее себе, чем Джен.
     — Не может, — ответила Джен, и он на мгновение восхитился тому, что она, молодая, успокаивает его насчёт будущего.
     Они подошли ближе к Белому Дому, обойдя засыпанный снегом Эллипс и встав у коричневого металлического забора с южной стороны. По обширной площадке сновало множество рабочих, осматривающих обломки и собирающих бесчисленные обрывки бумаги, чтобы, как догадался Эрик, ни один обрывок секретного документа не попал в руки собирателей сувениров. Странное это было зрелище: развалины Белого Дома в обрамлении словно сошедших с открытки деревьев с покрытыми снегом ветвями.
     Эрика застал врасплох хриплый голос:
     — Вижу, я не единственный.
     Человек в изорванной одежде, с грязным одеялом, наброшенным на плечи и в поношенной парке под ним незаметно подошёл и встал рядом с Джен. Он потирал руки друг о друга, чтобы согреть.
     Джен взглянула на него.
     — Простите?
     Человек мотнул головой в сторону Белого Дома. Его длинные волосы, если их вымыть, должно быть, были бы светлыми.
     — Не единственный бездомный, — сказал он. Непохоже было, чтобы он шутил; в его голосе звучала неподдельная печаль.
     Джен кивнула, и Эрик тоже. В обычный день он проигнорировал бы бомжа или быстро отошёл бы в сторону. Но сегодня был не обычный день.
     — У вас нет перчаток? — спросила Джен.
     — Были, — ответил он. — Нету.
     Джен стянула свои ярко-красные рукавички и протянула ему.
     — Возьмите.
     Его косматые брови приподнялись.
     — Серьёзно?
     — Конечно. У меня другие есть.
     Эрик обнял её за плечи.
     Бездомный взял рукавички левой рукой, а правой схватил руку Джен и потряс её.
     — Спасибо, мисс. Спасибо.
     Джен не вздрогнула, не одёрнула руку; она позволила ему трясти её несколько секунд.
     — Не за что.
     — Ладно, — сказал он, глядя на развалины, — просто хотел посмотреть, как идёт расчистка. Пойду на свою обычную точку.
     Эрик взглянул на Джен как раз вовремя, чтобы увидеть, как поднимаются её брови.
     — Мемориал ветеранов Вьетнама, — сказала она.
     — Ага. Я там был одним из последних. В восемнадцать.
     Эрик заинтересовался.
     — И вы там проводите весь день?
     Старик кивнул.
     — С моими друзьями.
     — Другими ветеранами?
     — Нет, — ответил он. — С друзьями. На стене. С их именами. Я показываю их людям, рассказываю истории о них — тем, кому нужно их услышать. Молодым, тем, кто не знает, на что это было похоже. Нельзя, чтобы люди забыли.
     — Дарби, — сказала Джен. — И Дэвид. И Боб.
     Старик выглядел таким уже удивлённым, каким чувствовал себя Эрик.
     — И Джимбо, — сказал он. — Не забывайте про Джимбо.
     Джен кивнула.
     — Да, и Джимбо.
     Судя по виду старика, он хотел задать Джен миллион вопросов — но потом он изменился в лице и кивнул, словно получил на них на все ответы.
     — Вы хороший человек, мисс.
     — Вы тоже, — ответила она, и сердце Эрика пропустила удар, когда она добавила ещё одно слово, имя — его имя, — Джек.
     Джека это застало врасплох, но потом по его лицу разлилось почти блаженное спокойствие. он улыбнулся, натянул свои новоприобретённые рукавички и пошёл восвояси.
     — Ты никогда его не видела, — сказал Эрик. В уме он сформулировал вопрос, но он прозвучал как утверждение.
     Она покачала головой.
     — Но теперь ты его знаешь.
     — Так же, как ты знаешь меня.
     Эрик повернулся и посмотрел назад, за Эллипс, в направлении Монумента Вашингтона.
     — Как по-твоему, почему это произошло? — спросил он.
     Джен засунула руки в карманы пальто, как будто бы чтобы согреть, но тут же вытащила их и осмотрела, поворачивая так и эдак.
     — Он коснулся меня, — сказала она. А потом: — Я коснулась его.
     Эрик нахмурился.
     — Когда Джош Латимер умер, цепочка разорвалась. Я был связан с тобой, но ты не была связана ни с кем. И поэтому…
     — И поэтому мой разум начал искать другую связь, — сказала Джен.
     — Но он не был первым, кто касался тебя с тех пор, как умер Латимер, — сказал Эрик.
     Джен нахмурилась, вспоминая, и Эрик нахмурился тоже, изучая её память, и они оба одновременно сказали:
     — Нет, не был.
     Но Джен продолжила:
     — Он он был первым несвязанным. Все остальные, кто касался меня — ты, Никки Ван Хаузен, профессор Сингх — уже были с кем-то связаны.
     — А оператор МРТ-сканера?
     — На нём были резиновые перчатки. И я не уверена, что он меня касался.
     — Мы должны найти Джека, — сказал Эрик и двинулся на юг.
     Джен протянула руку — ту, что с тату с тигром; оно было скрыто одеждой, но они оба знали, что оно там — и остановила его.
     — Нет, — сказала она, снова поворачиваясь туда, где раньше был Белый Дом. — Нет, не должны.

Глава 44

     «Marine One» — президентский вертолёт — сел на вертолётной площадке на крыше «Лютера Терри». Сета пристегнули к каталке и погрузили на борт для перелёта в Кэмп-Дэвид. Его сопровождали доктор Элисса Сноу и агент Секретной службы Сьюзан Доусон; по прибытии их встречал почётный караул морских пехотинцев.
     Миссис Джеррисон уже была в Кэмп-Дэвиде. Сет настоял, чтобы его разместили в Аспен-лодж, президентской резиденции, а не в лазарете, и его осторожно перенесли туда и уложили на королевских размеров кровати с балдахином. В камине уже гудел загодя разведённой огонь. Шторы на огромном окне были открыты, и из него открывался прекрасный вид на окрестности, пусть даже большинство деревьев — тополя, берёзы и клёны — уже давно сбросили листья.
     Сет лежал в постели; его голова лежала на высокой подушке так, что он мог смотреть в огонь и думать о речи, которую собирался произнести сегодня днём.
     Нужно учиться у истории, часто говорил Сет своим студентам — и иногда даже не у американской истории. В 1963 году террористическая группа под названием Front de Libération du Québec взорвала бомбы в нескольких канадских военных учреждениях и в англоязычных кварталах Монреаля. Позднее атакам FLQ также подверглись университет МакГилла, Монреальская фондовая биржа и дом мэра Монреаля Жана Драпо. Потом, в октябре 1970 FLQ похитил британского торгового уполномоченного Джеймса Кросса и министра труда Квебека Пьера Лапорта.
     У Пьера Трюдо, харизматического премьера Канады тех лет, который был постоянным шипом в заднице у Джонсона и Никсона, наконец кончилось терпение. Когда его спросили, как далеко он готов зайти в борьбе с террористами, он ответил: «Сами увидите». И мир увидел, как он, применив канадский Закон о военных мерах, вывел на улицы войска и танки, приостановил действие гражданских свобод и арестовал 465 человек без предъявления обвинения.
     Лапорта в конце концов нашли мёртвым: ему перерезали вены на запястьях, пустили пулю в голову и задушили, это было первое политическое убийство в Канаде с 1868 года. Но больше такое не повторилось никогда; за все прошедшие с тех пор десятилетия на канадской земле больше не было ни одного теракта. Чокнутые стрелки — да, но не организованные террористические ячейки.
     Сами увидите.
     Сет продолжал всматриваться в огонь.

     Джек вернулся на своё место на Мемориале ветеранов Вьетнама. Единственным, что в этом месте вызывало его беспокойство, было его название: обычно ветеранами называют солдат, выживших в войне, однако 58272 имени, выгравированные здесь, принадлежали американцам, погибшим в болотистой стране, ведя бессмысленную войну.
     Джек был благодарен за красивые новые лыжные рукавички, которые подарила ему та симпатичная женщина, и сейчас они были у него на руках. Поименованные здесь мёртвые солдаты понимали, понимали и те, кто остался жив, и, наверное, многие из тех, кто был в Афганистане, Ираке или Ливии — но так трудно было делиться пережитым с теми, кто никогда не видел боя, кто никогда не был на войне. По крайней мере, та женщина, Дженис, теперь понимала.
     На Молле всегда были люди, но Джеку казалось, что сегодня гораздо меньше их останавливалось у Мемориала Вьетнама. Вместо этого они, так же, как и он сам чуть раньше, толпились вокруг мест, которые в последние дни видели в новостях: у Мемориала Линкольна и у обугленных руин того, что раньше было Белым Домом.
     Основная часть Мемориала Вьетнама состоит из двух стен полированного чёрного камня, сходящихся под тупым углом. Западная стена указывает на Мемориал Линкольна, восточная — на Монумент Вашингтона. Высота стен у краёв всего несколько дюймов, но постепенно повышается вдоль их 250-футовой длины и в месте, где стены сходятся, достигает десяти футов.
     Кто-то приближался. Джек всегда выжидал, чтобы увидеть, что нужно каждому человеку. Некоторые знали, как устроена стена — имена солдат перечислены в хронологическом порядке их гибели — и могли найти имя того, кого искали, выбитое в камне. Другим требовалась помощь, и если они выглядели растерянными, то он показывал им, как пользоваться книгой-указателем, чтобы узнать, на какой из 144 панелей выбито нужное имя. Некоторым требовался кто-то, кто бы их выслушал, кто-то, с кем можно бы было поговорить. Каковы бы ни были их нужды, Джек пытался их удовлетворить. А тем, кто не знал, кто не понимал, он рассказывал истории.
     Приближающийся человек был чернокожим примерно одного с Джеком возраста — возможно, сам ветеран или брат ветерана. Джек проследил за тем, как пришедший нашёл имя, которое искал — оно было на стене примерно на уровне плеча. Немногие люди приносили зимой цветы, но этот принёс маленький букетик роз. Джен выждал ещё минуту, затем подошёл поговорить.
     — Кто-то особенный? — спросил Джек.
     И, конечно же, ответ был «да». Всегда «да» — каждый из перечисленных на стене был особенным.
     — Мой лучший друг, — ответил мужчина. — Тайрон. Выпал его номер, и он отправился служить. Мне повезло — мой так и не выпал.
     — Расскажите мне про него, — попросил Джек.
     Мужчина приподнял плечи, словно устрашившись огромности задачи.
     — Не знаю, с чего начать.
     Джек кивнул. Он стянул ярко-красную рукавичку с правой руки и протянул её мужчине.
     — Меня зовут Джек. Я был там в 1971-м и 72-м.
     На руках мужчины не было перчаток.
     — Фрэнк, — сказал он. Он сжал руку Джека на несколько секунд.
     — Расскажите мне, когда вы видели Тайрона в последний раз, попросил Джек. Воспоминания об этом событии — прощальная вечеринка Тайрона в его любимом баре — возникли у Джека в голове сразу после того, как он задал вопрос, но он дал Фрэнку рассказать ему эту историю, прислушиваясь к каждому его слову.

     Бесси Стилвелл была напугана. Армейский полковник, который перехватил их с Дэррилом на авиабазе Эндрюс, отвёз их в Кэмп-Дэвид и запер в «Догвуде» — просторном гостевом коттедже на его территории. Ей не позволили посетить больницу Лютера Терри и увидеть сына и не разрешали говорить ни с кем, кроме полковника Барстоу и Дэррила.
     Она понимала, что происходит: как только Барстоу посадил их с Дэррилом в свою машину, к ней пришло воспоминание о том, как президент Джеррисон позвонил министру обороны Муленбергу и попросил, чтобы его люди их перехватили. Теперь они пленники, отрезанные от внешнего мира. Президент был намерен осуществить свой план и не собирался позволить какой-то старушке встать у него на пути.
     Судя по висящим на стенах фотографиям в рамках, в этом коттедже останавливался германский канцлер Гельмут Коль во времена администрации Клинтона, японский премьер Ясуо Фукуда при Буше и британский премьер Дэвид Кэмерон во времена, когда президентский пост занимал Обама. В коттедже была огромная, роскошно обставленная гостиная и четыре гигантские спальни, так что она не могла пожаловаться на условия содержания. Но они забрали её сотовый телефон и «блекберри» Дэррила, здесь не было компьютера — хотя, как сказал Дэррил, прежде он тут был, а по здешнему телефону можно было позвонить лишь кэмп-дэвидскому оператору. И, разумеется, у дверей стояла охрана, так что покинуть коттедж они не могли.
     Бесси всегда спала довольно мало — с тех пор, как умер муж, пяти часов ей обычно было достаточно. Поэтому она проснулась раньше, чем Дэррил появился из своей комнаты, вышла в гостиную, уселась в отличное кресло-качалку и стала смотреть на прекрасный пейзаж за окном. Она сосредоточилась на воспоминаниях Сета, пытаясь найти в них что-нибудь, чем она могла бы воспользоваться. Но тут, как ей уже объясняли, всё дело было в триггерах: пока что-то их не спровоцирует, воспоминания остаются недоступными. Спросите её, что она знает о Сете Джеррисоне, и ответ будет «ничего»; спросите, когда у него день рождения, какая у него была первая машина или предпочитает он, чтобы рулон туалетной бумаги разматывался сверху или снизу, и она тут же выудит ответ.
     Она копала и копала, думая о том и об этом, потом ещё о чём-нибудь, снова и снова.
     Наконец, отчаявшись, она сделала то, что всегда делала, когда нуждалась в наставлении. Она стала молиться. Бог, она знала, в курсе её артрита, так что не станет возражать, если она не опустится на колени. Она просто села в кресло, закрыла глаза и сказала:
     — Господи, помоги мне…
     И через некоторое время её глаза широко открылись.
     Просите, и дано будет вам.
     Ей уже сказали, что она не сможет поговорить с президентом Джеррисоном. Но возможно ей как-нибудь удастся передать ему записку — ему одному.
     Значит, письмо? Она поднялась с кресла и подковыляла к элегантному антикварному письменному столу — ей нравилось думать, что он, должно быть, старше её самой. Она отыскала в ящике лист бумаги и шариковую ручку и…
     Но она не могла положиться на то, что её письмо, даже если она поместит его в запечатанный конверт, не будет прочитано кем-то прежде, чем президент его увидит. Если бы был какой-то способ послать ему приватное сообщение…
     И тут её осенило.
     Конечно же.
     Так просто.
     Взять три числа, которые в сумме дают тринадцать…

Глава 45

     Бесси открыла дверь коттеджа, впустив внутрь холодный утренний воздух. Светловолосый кареглазый агент, охранявший вход, резко обернулся и сказал:
     — Чем могу помочь, мэм?
     — Вы всё время здесь служите, молодой человек?
     — Кто-то всегда будет здесь, мэм.
     — Нет, я имею в виду, вы из постоянного персонала Кэмп-Дэвида?
     — Нет, мэм. Меня сюда назначили временно; обычно я приписан к Пентагону.
     — Ах, — сказала Бесси. Похоже, они не хотели, чтобы она говорила с кем-то, кто ещё не знает. — Мне нужно, чтобы вы передали это президенту, — сказала она, протягивая ему запечатанный конверт; она нашла несколько прекрасных конвертов из льняной бумаги в том же ящике, где раньше отыскалась писчая бумага с эмблемой Кэмп-Дэвида.
     — Я не могу покинуть пост, мэм, но я вызову кого-нибудь, кто это сделает. — Он взял у неё конверт.
     — Его передадут лично президенту в руки?
     — Ну, мэм, есть соответствующие процедуры. Его передадут сотрудникам его администрации.
     Бесси покачала головой.
     — Нет, так не пойдёт, молодой человек. Я хочу, чтобы вы отнесли письмо ему — вы лично. Вызовите кого-нибудь, чтобы он тут за вас постоял, но доставьте письмо сами, понятно вам?
     — Я… обычно так не делается, мэм…
     Бесси собрала все свои силы.
     — Сейчас времена совсем не обычные, не так ли? Вы наверняка понимаете, что президент велел меня сюда доставить не просто так. И вы ведь не хотите оказаться ответственным за то, что он не получил от меня важное сообщение вовремя?
     Он немного подумал над этим, затем сказал:
     — Нет, мэм.
     — То есть вы лично проследите, чтобы он его получил?
     — Да, мэм. Я отнесу письмо прямо в его резиденцию.
     — Обещаете?
     — Да, мэм.
     Бесси улыбнулась.
     — Спасибо.
     Она закрыла дверь и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть выходящего из своей комнаты Дэррила Хадкинса. На нём была та же одежда, что и вчера, хотя багаж Бесси ожидал её здесь, когда их сюда привезли; кто-то позаботился забрать его из «Уотергейта».
     — Доброе утро, миссис Стилвелл, — сказал он. — Простите, что я так долго спал.
     — Больше всё равно делать нечего, — сказала Бесси.
     — Да уж. А вам хорошо спалось?
     — Не хуже, чем можно было ожидать.
     — Вы уже заказали завтрак? — Им сказали звонить, если что-то понадобится.
     — Нет, — ответила Бесси. — Я обычно не голодна, когда встаю утром. — Она на мгновение задумалась, приняла решение, затем указала в сторону гостиной. — Вы не присядете? Мне кое-что нужно вам рассказать.
     Она вообразила, как его брови лезут вверх, но с такого расстояния не могла этого разглядеть. Он прошёл к раковине, налил себе стакан воды, спросил её, не хочет ли она тоже, затем подошёл и уселся на диван с узорчатой обивкой, лицом к огромному окну.
     — Мы должны поговорить, Дэррил. Ну, вернее, возможно, говорить-то как раз и не нужно. Я всё ещё привыкаю к тому, как всё это работает, но…
     — Да, мэм?
     Она помолчала, снова задумавшись, правильно ли поступает. В конце концов, Дэррил — один из самых доверенных сотрудников Джеррисона; президент выбрал его, чтобы отправиться с ней в Калифорнию. Она обыскала память Джеррисона в поисках каких-либо признаков того, что он делился с Дэррилом подробностями о «Встречном ударе».
     Ничего.
     Конечно, Дэррил всё равно мог в этом участвовать; Бесси сомневалась, что президент лично инструктирует сотрудников своей охраны. И поэтому она решила узнать это старомодным способом — спросив.
     — Дэррил, название «Встречный удар» вам о чём-нибудь говорит?
     — Нет, мэм.
     — Мне тоже не говорило до вчерашнего дня, но… Господи, я даже не знаю, с чего начать. Вы не… вы не можете достать это сами у меня из головы?
     Пауза, затем:
     — Я ничего не нахожу, мэм.
     — «Встречный удар»? Вы уверены? Я знаю о нём всё.
     — Мне ничего не вспоминается. Где вы о нём услышали?
     — Ну, вообще-то нигде. Я узнала о нём из воспоминаний президента.
     — О, — сказал Дэррил. — Ну, если я правильно понял то, что говорил доктор Сингх, то сцепка памяти является связью, как он говорил, «первого уровня». Вы можете читать память президента, я могу читать вашу память, но я не могу читать его память через вас.
     — О, понимаю, — сказала Бесси. — Тогда, похоже, мне придётся вам рассказать.
     — Да, мэм, это будет проще всего.
     Она сделала глубокий вдох.
     — Операция «Встречный удар» — это то, что они планируют сделать, — сказала она.
     — Кто?
     — Президент. И военные.
     — Когда?
     — Завтра.
     — И что же они планируют, мэм?
     — Уничтожить Пакистан.
     — Я… что?
     — Уничтожить Пакистан, — повторила она, и в этот раз ясно увидела, как брови Дэррила поползли вверх. — Стереть сто семьдесят миллионов человек с лица земли.
     — Боже, — сказал он почти беззвучно. — Зачем?
     — Я… я не знаю, как это объяснить.
     — Это идея Джеррисона?
     — Нет. Нет, два месяца назад ему её предложил этот… — У неё была проблема с этой фамилией; она много раз её вспоминала, но так и не была точно уверена, правильно ли её произносит. — Э-э… мистер Муленберг.
     — Министр обороны, — сказал Дэррил. — Продолжайте.
     — Вот-вот. Он пришёл к президенту и всё ему изложил. И между ними состоялся примерно такой вот разговор…

     Седовласый Питер Муленберг сидел на одном из коротких диванов Овального кабинета; Сет Джеррисон сидел на другом таком же, лицом к нему; между ними на ковре красовалась президентская печать.
     — Таким образом, — говорил Муленберг, — наши рекомендации очень просты: стереть Пакистан с карты мира.
     От неожиданности у Сета едва не упала челюсть.
     — Вы не можете этого сделать.
     — О, разумеется, можем, сэр, — ответил Муленберг. — Вопрос в том, должны ли.
     — Нет, — сказал Сет. — Я имею в виду, вы не можете. Ядерное оружие очень грязное; если вы уничтожите Пакистан, то радиоактивные осадки выпадут в соседних странах: В Иране и Афганистане на западе, в Китае на севере, в Индии на востоке.
     Муленберг кивнул.
     — Это было бы так, если бы мы использовали ядерные бомбы. Но новые бомбы класса «магма» почти не производят радиоактивного заражения, и электромагнитный импульс у них значительно слабее.
     — Прямо как у тех бомб, что используют террористы, — сказал Сет.
     — А откуда, по-вашему, они взяли эту технологию? — ответил Муленберг. — Не то чтобы мы её им дали, конечно. Эти исследования начинались как очередной холодный термояд в комплекте с кое-какими новыми физическими теориями из Брукхейвена. Поначалу никто не осознавал разрушительного потенциала; когда осознали, то засекретили всё по самому высокому уровню, однако в открытую печать уже просочилось достаточно намёков.
     — То есть, у китайцев это тоже есть, да? И у русских?
     — Больших бомб, как у нас, нет — по крайней мере, насколько нам известно. Почему нам и нужно делать это прямо сейчас — нанести немедленный встречный удар.
     Сет покачал головой.
     — Это не назовёшь симметричным ответом, Питер.
     — Были ли Хиросима и Нагасаки симметричным ответом на Пирл-Харбор? — спросил Муленберг. — Два больших города, полных гражданских, за одну военно-морскую базу? В Пирл-Харборе погибло двадцать четыре сотни человек, из которых гражданских было всего пятьдесят семь; бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки убили в сто раз больше — почти четверть миллиона человек, почти все — гражданские. Симметрично? Нет — но это остановило войну. Остановило тут же. Когда в 1945 мы приобрели очевидное преимущество над японцами, мы им воспользовались — и нам больше никогда не нужно было бояться Японии.
     — Но террористы не только в Пакистане, — сказал Сет.
     — Верно. Но большинство руководства Аль-Саджады там. И Пакистан годами укрывал Бен Ладена; их разведка знала, что он там. Да, террористы есть и в Афганистане, и в Ираке и в других местах, но наш сигнал будет ясен: если террористические атаки продолжатся, мы уничтожим ещё одну страну, укрывающую террористов.
     — Нет, — сказал Сет. — Я имею в виду, что террористы здесь. В Соединённых Штатах, в Лондоне — везде. Они уже здесь; потому и происходят их атаки.
     — Пехотинцы. Их высшее руководство там.
     — В исламском мире? — сказал Сет. — Мы не воюем против ислама.
     — Нет, не воюем, — согласился Муленберг. — В мире 1,6 миллиардов мусульман, и в пятидесяти странах они составляют большинство населения. Пакистан — лишь небольшая часть исламского мира.
     — Это ужасно, — сказал Сет. — Отвратительно.
     — То, что сделали с нами, тоже ужасно, — ответил Муленберг. — И это будет продолжаться, пока мы не заставим их прекратить, пока не покажем им, что наше терпение кончилось. Мы последняя оставшаяся сверхдержава. Настало время воспользоваться своим сверхмогуществом, чтобы положить этому конец.

     Дэррил внимательно выслушал рассказ Бесси о встрече министра обороны Муленберга с президентом.
     — И Джеррисон на это купился?
     Бесси кивнула.
     — И они начинают в понедельник. Завтра.
     Дэррил оглядел роскошный коттедж — однако позолоченная клетка остаётся клеткой.
     — Полагаю, мы ничего с этим не можем поделать?
     — Мало что, — ответила Бесси. Она обыскала память президента, чтобы узнать, получил ли он уже письмо; похоже, что нет. — Но, — добавила она, выглядывая в окно на заснеженный лес, — по крайней мере, я сделала всё, что могла.

Глава 46

     Сет Джеррисон по-прежнему лежал на кровати в президентской резиденции в Кэмп-Дэвиде. Первая Леди — Жасмин Джеррисон, высокая, утончённая, изящная — сидела рядом, работая на лэптопе, поставленном на маленький столик. За исключением агента Сьюзан Доусон Сет распустил всю охрану Секретной Службы; теперь он полагался на офицеров флота и морской пехоты, отобранных ведомством Питера Муленберга.
     В дверь постучали. Жасмин поднялась и открыла. Один из охранников — морской пехотинец — отсалютовал ей.
     — Пакет для президента, мэм.
     Сет не мог видеть её лица, но вообразил, как сузились её зелёные глаза.
     — От кого это?
     — Мэм, миссис Стилвелл требовала, чтобы это было передано вашему мужу.
     — Я возьму.
     — Я пообещал миссис Стилвелл, что пакет попадёт к президенту лично.
     — Я отдам его ему. Спасибо. — Она взяла конверт. Молодой человек отсалютовал и ушёл, а Жасмин принесла конверт Сету. Он кивнул, и она взяла со стола вычурный нож для бумаг, вскрыла конверт, надела очки для чтения и вытащила из конверта единственный лист.
     — Какая-то бессмыслица, — сказала она.
     — Что?
     Она подняла лист так, чтобы он мог видеть. На нём уже были его франклиновские[40] очки, и он приподнял голову так, чтобы увидеть письмо сквозь их линзы. Это была бумага с эмблемой Кэмп-Дэвида, на которой дрожащей рукой было выведено длинное послание. Оно начиналось так:
     5-2-6
     IJFXK XVXJY DIJLZ…
     — Что это значит? — спросила Жасмин.
     Первая Леди знала все его секреты — и личные, и профессиональные — но у него никогда раньше не возникало необходимости объяснить ей принцип работы «кода-13». Уже через несколько секунд она нарисовала кодировочную таблицу для ключа 5-2-6, но расшифровывать всё письмо оказалось утомительно — настолько же, подумал Сет, как Бесси его писать.
     Он диктовал послание Бесси по одной букве, а Жасмин печатала соответствующую букву расшифровки. Затем она вставила пробелы в нужных местах и добавила знаки препинания.
     — «Дорогой мистер президент», — прочитала Жасмин вслух. — «Вы похитили меня и не позволяете увидеться с моим больным сыном».
     — «Похитил» — это несколько сильно сказано, — заметил Сет.
     Жасмин, которая, как он полагал, успела ознакомиться с основной мыслью письма, пока его печатала, вскинула брови.
     — Дальше ещё сильнее. Она пишет: «Я верю в Бога. Я читаю Библию каждый день. Я верю в «глаз за глаз». Но то, что планируете вы — это миллион глаз за глаз. Я не могу с таким согласиться».
     Сет пошевелился. Пламя в камине потрескивало.
     — «Я молилась Господу о совете и обнаружила, что у вас нет воспоминаний о подобном, что вы никогда не молились, что вы не верите в Бога. Я шокирована и опечалена. Это ещё одна вещь, о которой вы лгали в ходе вашей предвыборной кампании. Но я также знаю, благодаря тому, что вы это обсуждали с руководителем вашей кампании Расти, что вы верите в то, что мораль возможна и без веры в Бога, что вы верите в то, что атеист способен быть хорошим человеком.»
     Сет закрыл глаза и продолжал слушать.
     — «Я не могу обсуждать с вами вопросы политики или государственной безопасности. Для этого я слишком мало знаю. Но я знаю вот что. Вы сказали Расти, что после того, как вы покинете свой пост, то открыто заявите о своих атеистических убеждениях. Ваша политическая карьера будет закончена, но вы хотели бы показать миру, что атеист способен успешно управлять демократическим государством. Вы хотели совершить прорыв в признании атеистов американским обществом. Но если вы сделаете то, что задумали, то вы навредите делу атеизма, мистер Президент. Люди скажут, что только кто-то без страха Божьего способен учинить нечто столь чудовищное».
     Жасмин прокрутила текст, затем продолжила:
     — «Это не слишком веский аргумент, я полагаю — но лучший, что у меня есть. Если вы осуществите «Встречный удар», то нанесёте своему делу непоправимый вред».
     Жасмин подняла голову.
     — И она заканчивает письмо словами «Благослови Господь Соединённые Штаты, и благослови Господь вас, мистер президент».
     Жасмин поставила лэптоп на стол, подошла и присела на край кровати. Она взяла руку мужа, на тыльной стороне которой был прилеплен пластырем кусочек ваты в месте, в которое доктор Сноу недавно втыкала иглу.
     Президент Джеррисон и его Первая Леди некоторое время сидели в молчании.
     — Нет, — сказал в конце концов Сет.
     — Прости, дорогой?
     — Нет. Я не могу сделать того, что хочет Бесси. Дорогая, кое-что случилась, пока ты была в Орегоне.
     — Не то слово.
     — Да, — согласился Сет, — но я о другом. — Ей, разумеется, рассказали о сцепке памяти. — Молодой армейский ветеран заставил меня кое-что пережить. Он участвовал в операции «Иракская свобода». — Сет, конечно, знал цифры и факты. Война началась в президентство Джорджа Буша-младшего 20 марта 2003 года, по большей части в ответ на 11-е сентября; она более или менее завершилась при Бараке Обаме 31 августа 2010 — правда, для Кадима Адамса и тысяч других таких же, как он, она так и не закончилась.
     — Да? — сказала Жасмин.
     — Он заставил меня разделить с ним флешбэк с той войны, из Ирака.
     — Боже, — сказала Жасмин.
     — Это было жутко. И я не могу подвергать солдат такому снова. — Он посмотрел жене в глаза. — Мы должны это прекратить. Мы должны это остановить, раз и навсегда. Операция «Встречный удар» продолжится.

     В «Догвуде», кэмп-дэвидском коттедже, в котором держали Бесси и Дэррила, было две полностью укомплектованные ванные комнаты. Дэррил побрился, удалив щетину с лица и головы, и теперь они с Бесси вкушали изысканный обед, который им принесли.
     Как он ни пытался, он не мог избежать наплыва её воспоминаний — в конце концов, их было гораздо больше, чем его собственных. Он теперь знал, каково это — быть белым, а также маленькой девочкой, девочкой-подростком, женщиной, женщиной средних лет, женщиной известного возраста и, в конце концов, состариться. Старческая часть оказалась хуже, чем он мог себе вообразить: постоянные боли, ухудшающееся зрение, отказывающее сердце, меланхолическое ощущение того, что раньше ты был энергичнее, сообразительнее, привлекательнее — в общем, лучше по всем показателям, и всегда присутствующее на заднем плане чувство утекающего времени.
     Возможно, это последнее и заставило Бесси заговорить.
     — Скоро всё изменится, — сказала она, — если Джеррисон сделает, что задумал.
     — Да, мэм, — ответил Дэррил.
     — Всё будет по-другому.
     Дэррил отхлебнул кофе.
     — Да, мэм.
     — И, в общем, на случай, если всё закончится плохо, я должна кое-что сказать.
     — Мэм?
     — Я должна перед вами извиниться.
     — За что?
     — За все те вещи, что о вас всю жизнь думала. Вы правы. Я никогда по настоящему не знала никого из таких как вы. Вы хороший… — Она со сконфуженным видом замолчала.
     — Вы собирались сказать «хороший мальчик», не правда ли, мэм?
     — Простите.
     — Как бы вы назвали белого мужчину, который больше чем на пятьдесят лет младше вас? Вы могли бы сказать, что он хороший мальчик?
     — Ну… да.
     — Значит, всё в порядке, мэм — и спасибо вам. — Дэррил взглянул на настенные часы, которые, как и всё здесь, были красивы и изящны. — Время президентского обращения, — сказал он. — Его будут показывать по телевизору — хотите посмотреть?
     Но Бесси лишь печально покачала головой.
     — Нет. — Она посмотрела через огромное окно на заснеженный лес. — Я и так знаю, что он скажет.

Глава 47

     — Я этого не одобряю, сэр, — сказала доктор Элисса Сноу.
     Сет Джеррисон поворочался на кровати.
     — Я не могу обращаться к нации лёжа в постели, Элисса. Так что помогите мне.
     Доктор Сноу, которая сейчас была облачена в форму капитана ВВС, и Первая Леди в стильном оранжево-розовом платье, помогли Сету слезть с кровати под балдахином и пересесть в инвалидную коляску, которую привезли сюда для этой цели. Он был одет в синий костюм — Жасмин и Элиссе удалось натянуть его на президента лишь час назад. Сьюзан Доусон стояла в стороне.
     Пока его двигали, Сет несколько раз застонал. У него болела грудь и иногда начинала кружиться голова; это, осознал он, был первый раз, когда он принял сидячее положение с момента, когда его в пятницу извлекли из «Зверя».
     Президентская спальня была на первом этаже, и резиденция напрямую соединялась с пресс-центром. Сьюзан Доусон катила коляску, Жасмин шла по левую руку, доктор Сноу по правую. Коридор был пуст: не будет никаких фотографий его, сидящего в инвалидном кресле.
     Они прибыли в зелёную комнату, небольшую, но уютную. Сет быстро взглянул на свой официальный портрет, висящий на стене: улыбающийся, уверенный, пышущий здоровьем. Гримёрша также взглянула на фото, словно оценивая объём предстоящей работы, а потом занялась приведением его в вид, пригодный для телекамер.
     Когда с гримом было покончено, он поблагодарил гримёршу. Доктор Сноу пощупала Сету пульс на запястье, потрогала лоб и неохотно кивнула. Они с Жасмин помогли ему подняться на ноги, и Сьюзан Доусон протянула ему резную трость. Он кивком поблагодарил её и немедленно перенёс на трость бо́льшую часть своего веса.
     Жасмин положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.
     — Ни пуха, ни пера, дорогой. Удачи.
     Она нежно его поцеловала и вышла через другую дверь, ведущую в пресс-центр. Сет несколько секунд собирался с силами, затем двинулся с места. Каждый шаг отзывался болью, но он следил за лицом. Когда он вступил в помещение пресс-центра, в динамиках заиграл «Салют Командиру», президентский гимн, а все присутствующие встали и зааплодировали. Когда он поднялся на трибуну, то крепко схватился за её борта, чтобы не упасть — и к чёрту советы тренеров по публичным выступлениям.
     Крыша пресс-центра была скошена, а стены до половины покрыты панелями из тёмного дерева, остальное выкрашено в бежевый цвет. Слушателей собрали специально для него — в душе Сет оставался университетским профессором, и ему было проще говорить, обращаясь к сидящим перед ним живым людям. Двадцать четыре человека — скорее коллоквиум в аспирантуре, чем лекция для первокурсников — сидели в шесть рядов, разделённых посередине проходом, в котором стояли телекамера с оператором. Вице-президент Флаэрти сидел в первом ряду, Жасмин сидела рядом с ним. Остальные слушатели были офицерами флота и корпуса морской пехоты из кэмп-дэвидского персонала. Сет кивнул им в знак того, что они могут садиться. Перед камерой был установлен экран телесуфлёра, и он начал читать с него.
     — Мои дорогие американцы, — начал он теми же словами, как все президенты до него. — Мы имеем дело с безжалостным врагом, но мы не можем позволить террористам одержать победу. Либо мы съёжимся от страха, либо пойдём вперёд с высоко поднятой головой — и американский народ, я уверен, выберет второе. Наша страна, величайшая страна из всех, что видел мир, не позволит себе стать заложницей требований кучки недовольных. И я громко и решительно заявляю от лица всех нас, так, чтобы мои слова услышали во всех уголках мира: мы не потерпим терроризма, и мы одинаково сурово будем наказывать террористов, тех, кто укрывает террористов и тех, кто игнорирует присутствие террористов в своей среде. Нет друзей, которых мы не станем защищать, союзников, которым мы не поможем обеспечить свою безопасность — и нет врагов, которым мы не станем противостоять с использованием всех доступных нам средств. Это не битва цивилизаций — это битва между цивилизацией и…
     И он почувствовал, что язык начинает заплетаться. Телесуфлёр прокрутил ещё несколько строк прежде чем женщина-оператор осознала, что он перестал говорить. Сет ещё крепче сжал борта трибуны. Зрители — те, что присутствуют здесь, и миллионы по всему миру — несомненно, с волнением ждали, что он продолжит говорить.
     И Сет хотел продолжать говорить, но дар речи внезапно покинул его — но если он не заговорит, весь мир запестрит заголовками: «Джеррисон запнулся во время своей первой речи после покушения». «Способен ли руководить президент США?»
     Но слова телесуфлёра были слишком тяжелы для него. Он репетировал их, он знал, что они означают, их вовсе нетрудно было произнести, но каждый термин внезапно вызвал дюжину очень реалистичных воспоминаний. Он должен был сказать «Мы примем этот вызов, как принимали каждый вызов со времён Отцов-Основателей». Но слово «отцов» вызвало бесчисленные воспоминания о его собственном отце, неутомимом бабнике и сказочнике, и об обаятельном чернокожем мужчине, в котором он опознал последнего из отчимов Кадима.
     Он хотел тряхнуть головой, выбросить эти образы из головы, но он знал, что сделав это он окончательно утратит равновесие. Эти воспоминания были такие же чёткие и непосредственные, как те, что он разделил с Кадимом во время его флешбэка.
     Он собрал всю волю в кулак и попытался продолжить речь, но внезапно его сознание сосредоточилось не на телесуфлёре, а на телекамере за ним, и…
     И в голове возникли образы других камер: старомодных квадратных телекамер, киностудийных камер на длинных штангах, крошечных цифровых камер, «поляроидов», зеркалок — все наложенные друг на друга. И у каждой камеры была своя история; он внезапно вспомнил свой визит в Музей Шестого Этажа на Дили-плаза, где выставлялась 8-миллиметровая камера Абрахама Запрудера, или другая точно такой же модели.
     — Мистер президент? — голос доктора Сноу, sotto voce. Она вошла в пресс-центр, но остановилась за пределами поля зрения камеры. — Вам плохо?
     Сет не смог найти слов для ответа. Другие воспоминания накатывали на него, их поток заставил его подумать о профессоре Сингхе, с чьей установки всё это началось, а от этого пришла на ум первая встреча Кадима с Сингхом, в ходе которой молодой рядовой слушал слова канадца с нескрываем скептицизмом.
     Его сердце болезненно сокращалось. Некоторые из слушателей начали перешёптываться в явном недоумении. Сету хотелось провести ребром ладони по горлу, но для этого ему недоставало координации.
     Его молчание, наконец, всерьёз встревожило вице-президента. Пэдди Флаэрти поднялся и прошёл к трибуне, делая то, что и должен был делать — выполняя обязанности президента, когда сам президент на это не способен.
     — Дамы и господа, — сказал он, встав рядом с Сетом и наклонившись к микрофону, — президенту Джеррисону, разумеется, многое довелось пережил за последние пару дней. Я уверен, что все мы благодарны ему за…
     Сет почувствовал, как ноги выскальзывают из-под него. Доктор Сноу кинулась к нему, поймала и обхватила рукой за пояс, помогла устоять. Секундой позже Жасмин тоже была рядом с ним.
     Новые образы — и звуки — и запахи — наполнили его сознание, какие-то из его прошлого, какие-то — из Кадимова, нагромождённые друг на друга. Он закрыл глаза, надеясь таким образом прогнать их, но это напомнило ему о фильмах ужасов и попытках заснуть и пыльной буре в Ираке и о бесчисленных других вещах. Теперь, когда его держали, Сет попытался-таки выбросить всё из головы, резко ею встряхнув — но это лишь вызвало воспоминания о кнутах и комедийных падениях и трансляциях теннисных матчей.
     Первая Леди осторожно повела Сета к зелёной комнате. Её удивило, что агент Доусон не выкатила инвалидную коляску, но когда они вошли в комнату, причина стала ясна: Сьюзан, которая, вероятно, стояла, прислонившись к стене, когда Сет начала произносить речь, съехала по ней на пол и сидела теперь, опираясь на стену спиной и свесив голову на грудь.
     Доктор Сноу быстро подкатила инвалидное кресло, и они с Жасмин помогли Сету сесть в него. Сет попытался разобрать, что в соседней комнате говорит Флаэрти, но настоящее заглушала какофония прошлого.
     Сьюзан подняла голову и, похоже, на мгновение её взгляд сфокусировался.
     — Сэр, — сказала она, и потом, через секунду, — … выпрядке? — что, предположительно, означало «Вы в порядке?»
     Он кивнул; по крайней мере, ему так показалось.
     Внезапно глаза Сьюзан широко раскрылись, и она сумела выговорить:
     — Ранджипу… плохо.

     Никки Ван Хаузен закончила показывать последний дом на сегодня. Это был, вероятно, дохлый номер — собственно, весь день, похоже, прошёл впустую. Она часто говорила тем, кто хотел продавать дома, что им надо печь печеньки и ставить цветы в вазы — однако сама она по-прежнему была побита и исцарапана после вчерашней аварии, не говоря уж о том, что смертельно устала — вряд ли её сегодняшний вид мог вселить в людей уверенность относительно покупки дома. Оставалось надеяться, что к следующей неделе она придёт в себя.
     Никки ехала на взятой напрокат «тойоте». Её машина восстановлению не подлежала, но ей было уже семь дет; она всё ещё раздумывала, что получится приобрести на ту сумму, что удастся выцарапать из страховой компании.
     Она заехала в «7-Eleven», купила кофе, и по пути к кассе картонный стакан выскользнул у неё из рук и ударился об пол. Пластиковая крышка, которую она надела на него секунду назад, слетела, и кофе лужей растекся перед ней.
     Она увидела, как на лице мужчины средних лет за кассой возникло обеспокоенное выражение, нечто среднее между чёрт-это-ведь-мне-придётся-убирать и только-бы-не-обожглась-а-то-ведь-в-суд-подаст.
     — Простите! — сказала Никки. — Простите меня! — Она качнулась вперёд, едва не подскользнувшись на мокром теперь полу и схватилась за стойку кассы рядом с жаровней для хот-догов. В голове всё плыло.
     — Чёрт возьми, леди! — сказал кассир. Он наверняка разглядел бинт у неё на левой руке и другой на голове; возможно, принял её за умственно отсталую. Но потом добавил: — Вы в порядке?
     Никки рефлекторно ответила «Всё хорошо» — но всё не было хорошо, и она это знала. В голове стучало. Это было как в «Лютере Терри», когда она оказалась связанной с Эриком Редекопом, только усиленное в сто раз. Образы из его жизни побежали через её сознание, словно она листала страницы журнала. Она сделала глубокий вдох, но это будто лишило остальное тело остатков сил, и она осела на покрытый плиткой мокрый пол рядом с кассой.
     Какой-то покупатель передумал что-либо покупать, сложил свои покупки на ближайшую полку и вышел из магазина. Кассир выбежал из-за кассы.
     — Леди, что случилось?
     Никки попыталась заговорить, но слова не выходили.
     — Мне вызвать скорую? — спросил кассир. Когда Никки не ответила, он попятился. — Я звоню 911, — решительно сказал он.
     Воспоминания продолжали прибывать, более яркие, чем когда бы то ни было: сцены из её жизни и жизни Эрика, события, происходившие в других магазинах, пролитые напитки, открытые дома и — бам! бам! бам! — аварии с участием многих машин.
     Она смутно слышала, как кассир звонит по телефону, потом его приближающиеся шаги. Но у неё что-то вспыхивало в глазах, как при мигрени, так что она не решалась поднять голову и посмотреть на него, потому что тогда в поле зрения попали бы осветительные панели на потолке.
     — Скорая уже едет, мисс, — сказал он, приседая на корточки рядом с ней. — Я могу вам как-то помочь?
     Она качнула головой — как для ответа на вопрос, так и для того, чтобы отогнать новую волну набегающих воспоминаний.
     — Вы хотите встать? — спросил он.
     Новая волна воспоминаний накрыла её: она встаёт на ноги после падения на катке, у Эрика не встаёт на компьютере очередная версия операционки, клоун в цирке поднимается после забавного кульбита. Она хотела сказать «нет», но всё ещё не могла говорить.
     — Ну же, давайте, — сказал кассир, и она почувствовала, как его руки охватывают ей запястья. Но как только её зад приподнялся над полом на несколько дюймов, он внезапно выпустил её, и она снова шлёпнулась на пол — а его качнуло назад, и он опрокинул стойку с фасованными пирожными. Она услышала, как он повторяет «Что за хрень?» снова и снова.
     Послышался звон, и дверь в магазин открылась.
     — Господи! — произнёс мужской голос. — С вами всё в порядке?
     Никки всё toe не могла заставить себя поднять взгляд, но только что вошедший покупатель подошёл ближе.
     — Что случилось? Было ограбление?
     Кассир сказал:
     — Нет. Боже, это похоже… похоже… чёрт! Это словно кто-то залез мне в голову.
     И тут к Никки, наконец, смогла заговорить:
     — Добро пожаловать в клуб.

Глава 48

     В Кэмп-Дэвиде склонившийся к микрофону на трибуне вице-президент Флаэрти заканчивал свою речь.
     — …так что правительство будет защищать своих граждан и своих союзников сегодня, завтра и всегда. Благослови Бог Америку. Спокойной вам ночи.
     Здесь должны были быть аплодисменты, и кое-кто и правда захлопал, но в то же время сразу же возник гул разговоров.
     В соседней комнате Сет откинулся на спинку инвалидного кресла, благодарный за то, что оно есть. Воспоминания его жизни и жизни Кадима продолжали затоплять его мозг — базовая подготовка, пресс-конференции, повторный показ «Айронсайда»[41] и сотни других событий.
     «Блэкберри» доктора Сноу зазвонил.
     — Алло? — Потом тишина — она слушала, затем: — Хорошо. Везите их в лазарет. Мы тоже движемся туда. — Она спрятала телефон. — Официальное сообщение, — сказала она. — С Бесси Стилвелл, агентом Хадкинсом и профессором Сингхом то же самое — со всеми, кто входил в связанную группу в «Лютере Терри».
     — А что с остальными? — спросила Жасмин. — С теми, кого здесь нет?
     Доктор Сноу присела на корточки переел Сьюзан Доусон.
     — Сьюзан, где список контактов остальных подвергшихся воздействию?
     Сьюзан сумела сфокусировать взгляд на Элиссе, но она не могла говорить. Через секунду Элисса сдалась; президент имел для неё высший приоритет. Она поднялась, встала позади кресла Сета и покатила его. Они въехали в коридор, который напомнил Сету все те случаи, когда он оказывался в нём прежде, а также сотни похожих коридоров и многие другие вещи: длинные узкие улицы лос-анджелесского Южного Централа, и футбольные поля, и подземные туннели, соединяющие правительственные здания в Вашингтоне, и — да — туннель со светом в конце, который он видел, когда думал, что умирает.
     Чтобы попасть в лазарет, им пришлось выйти на улицу; там было холодно и темно — солнце уже зашло — но никто и не подумал одеться, и Сету показалось, что холод помогает ему сосредоточиться. Связь внезапно многократно усилилась, и разница между ним и Кадимом, казалось…
     Несомненно. Он не просто помнит то, что помнит Кадим. Он чувствовал, даже сильнее, чем когда разделял с ним его посттравматический флешбэк, что он и есть Кадим. Но и Сетом он также не переставал быть; он был ими обоими.
     Они вошли в низкое здание, в котором располагался лазарет, и скоро инвалидное кресло Сета подкатили к одной из кроватей и развернули на 180 градусов, и он с удивлением увидел, как в лазарет вносят Бесси Стилвелл. Она сидела, предположительно, на кресле-качалке из коттеджа, в котором её держали. Двое морских пехотинцев решили, что проще всего будет взять её вместе с креслом и принести сюда.
     Это вызвало у Сета тысячу воспоминаний, вытащенных из бурлящего котла его с Кадимом объединённого прошлого: кресла, горнолыжные подъёмники, старые леди, футболисты, поднятые на плечи товарищами по команде и многое другое.
     Мгновение спустя вошёл Дэррил — две женщины в форме морской пехоты поддерживали его под руки, помогая идти. Тем временем кто-то, вероятно, нашёл ещё одно кресло-каталку, и морпехи воспользовались им для доставки Сьюзан; вот как раз её вкатывают в лазарет.
     — Хорошо, — сказала доктор Сноу. — Спасибо всем за то, что доставили этих людей сюда. Теперь можете идти — здесь становится тесно. Разойдись!
     Морпехи ушли, и Сет оглядел тех, кто остался: его жена Жасмин, Элисса Сноу, агенты Дэррил и Доусон, Бесси Стилвелл.
     В этот момент вошёл Сингх. Лысый азиат в форме флотского лейтенанта поддерживал его под локоть, и где-то по дороге ему раздобыли трость; он опирался на неё. Другой военный — морпех с былобрысым «ёжиком» — шёл сзади. Они нашли кресло для Сингха, который, похоже, сейчас был неспособен говорить.
     Жасмин Джеррисон присела так, чтобы оказаться на уровне глаз мужа. Сет сумел немного приподнять правую руку, и она взяла её и переплела свои пальцы с его, и улыбнулась ему улыбкой, в которую он влюбился тридцать пять лет назад.
     И внезапно у него в голове оказались и её воспоминания. Каждая частичка её лица — зелёные глаза, широкий рот, маленький нос, веснушки, мимические морщинки — всё это провоцировало воспоминания о событиях, которые помнили они оба, но эти флешбэки были даже более яркими. Если то, что он испытывал раньше, было как зернистый телесигнал, а с того момента, как он запнулся, произнося речь, стало похоже на Imax, то эти воспоминания, общие с Жасмин, были словно Imax 3D.
     Вероятно, в этом был смысл: ему не приходилось измышлять столовую, если она помнила его в столовой в их старой квартире на Манхэттене; он тоже знал, как она выглядит. Ему не нужно было моделировать лица детей; он точно знал, как его теперь уже выросшие дети выглядели на каждом этапе их жизни.
     Пока они держались за руки, он сосредоточился на ней, только на ней, на памяти — жизни! — общей для них двоих, пытаясь отбросить всё остальное, хотя бы на минуту, пытаясь снова обрести равновесие, фокусировку, собственное «я». И, глядя на неё, он увидел, как её глаза округляются, показывая белки вокруг радужки. Он выдавил из себя:
     — Что не так?
     Жасмин открыла рот, но не издала ни звука.
     Сет попытался крикнуть «Элисса!», но получилось слишком тихо. Но этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание доктора.
     — Миссис Джеррисон, — сказала доктор Сноу, — вам плохо?
     Его жена по-прежнему выглядела перепуганной до смерти. Сет подумал, что она, должно быть, просматривает его воспоминания о покушении. Он согнул руку, пытаясь расплести пальцы в надежде, что это разорвёт внезапно возникшую между ними связь, но она подняла вторую руку и накрыла ладонью их сплетённые пальцы; алмаз на её кольце при этом ярко сверкнул.
     — Миссис Джеррисон, — снова сказала Элисса, и тут, похоже, вся её медицинская подготовка улетучилась. — Очнитесь!
     Жасмин удалось повернуть голову влево и приподнять её, чтобы посмотреть на Элиссу.
     — Это… это поразительно.
     Сет по-прежнему сидел в инвалидном кресле, Жасмин по-прежнему на корточках рядом с ним, а Элисса наклонилась, чтобы лучше их рассмотреть. Жасмин подняла левую руку и попыталась взять за руку Элиссу, но та отшатнулась и выпрямилась.
     — Нет, — сказала она. — Нет, если это заразно…
     На другом краю помещения агент Дэррил Хадкинс, лежащий теперь на койке, впервые подал голос.
     — Это не болезнь, — сказал он, растягивая слова и очень тихо. — Это чудо.
     Но доктор Сноу уже отступила; она спросила лейтенанта-азиата и морпеха со стрижкой «ёжиком»:
     — Вы двое в порядке?
     Они кивнули.
     — Хорошо, — сказала Элисса. — Непохоже, чтобы это передавалось через одежду — это случилось с Первой Леди только после прямого контакта с кожей. Поэтому никого не касайтесь, понятно?
     — Да, капитан Сноу, — сказал лейтенант, а белобрысый морпех добавил с густым южным акцентом: — Как скажете, мэм.
     Элисса взглянула на Сингха, полулежащего в кресле.
     — Профессор Сингх, мне нужно, чтобы вы сосредоточились. Моей квалификации здесь явно недостаточно.
     Он медленно поднял бородатое лицо, но этим всё и ограничилось.
     — Профессор Сингх, — повторила она. — Вы мне нужны. Вы нужны президенту.
     Ранджип несколько раз моргнул, но ничего не сказал, и Сет подумал, что его переполняли… кто это в его случае? Ах, да, рыжий клоун в клоунской машине — его переполняли воспоминания Люциуса Джоно, перемежающиеся с его собственными.
     Сет снова обратил внимание на Жасмин и обнаружил, что к нему потихоньку возвращаются силы — возможно, благодаря стимуляторам, которыми его накачали перед выступлением.
     — Всё хорошо, милая, — сказал он жене. — Всё будет просто отлично.
     Первая Леди кивнула, и у него в голове возникло воспоминание, как рассинхронизованное стереоизображение: он говорит эти самые слова после своей победы в номинации Республиканской партии.
     В противоположном углу комнаты он увидел, как Бесси Стилвелл бессильно осела в своём кресле. Доктор Сноу кинулась к ней, но тут же осадила себя, по-видимому, не желая касаться никого из инфицированных.
     Сет положил руки на широкие серые обода колёс своего кресла-каталки и начал двигать их вперёд. Жасмин уловила его намерение и встала позади кресла, но больше опиралась на него, чтобы не упасть, чем толкала его вперёд.
     — Что вы делаете? — спросила Элисса.
     Президент не ответил своему личному врачу и продолжил свой путь, пока его кресло не оказалось у стены рядом с качалкой Бесси. Она выглядела слабой и бледной, словно жизнь медленно утекала из неё. Сет взял морщинистую, покрытую старческими пятнами руку в свою, а Жасмин наклонилась и положила свою ладонь сверху. Физический контакт с Бесси принёс Сету поток её воспоминаний: детство в Миссисипи вдали от городов, её отец, высказывающийся в защиту сегрегации, обжигающе жаркие летние ночи.
     — Бесси, — тихо сказал он.
     Она немного пошевелилась, но её глаза остались закрытыми.
     — Ну же, Бесси, — сказал он и сжал её руку чуть крепче.
     Наконец глаза неуверенно раскрылись и уставились на него. Он одобрительно кивнул, и она ему слабо улыбнулась.
     Элисса Сноу подошла поближе.
     — Миссис Стилвелл, с вами всё в порядке?
     Бесси кивнула, и когда Элисса отвела взгляд, она протянула руку и схватила её за запястье. Сет видел, как Элисса пытается стряхнуть её руку, но Бесси как-то удалось удерживать её в течение нескольких секунд.
     Элисса немного повернулась, и Сет, вытянув шею, подумал, что она нетвёрдо стоит на ногах. Он не мог встать, чтобы ей помочь, но лейтенант кинулся к ней и поймал прежде, чем она опрокинулась; его руки коснулись её рук. Он осторожно опустил её на пол, держа за запястья, и опёр спиной о дверцу шкафа. Лишь после этого он осознал, что наделал.
     — О, чёрт, — сказал он, глядя на свои ладони.
     Глаза Элиссы округлились.
     — Боже, — пробормотала она, а затем повторила то же самое, но уже одними губами, без звука.
     В помещении лазарета имелась раковина. Сет видел, как лейтенант пошёл к ней, словно заразу можно было просто смыть с помощью мыла и воды. Но не успел он пройти и половины пути, как запнулся и упал на колени.
     Белобрысый морпех, по-видимому, сообразил, что он остался последним незаражённым.
     — Что с вами всеми стряслось?
     И Ранджип и Дэррил ответили ему в унисон:
     — Нечто чудесное.
     Вице-президент Пэдди Флаэрти вошёл в лазарет.
     — Сет, — воскликнул он, бросаясь к президенту.
     Сьюзан Доусон, всё ещё сидящая в кресле-каталке, нашла в себе силы и заговорила впервые с тех пор, какяе сюда привезли.
     — Мистер вице-президент, сэр, повернитесь и выйдите в эту дверь.
     — В чём дело? — спросил Флаэрти
     — Вы должны отсюда уйти, — сказала Сьюзан.
     Флаэрти продолжал приближаться к Джеррисону.
     Сьюзан вытащила пистолет и прицелилась во Флаэрти.
     — Мистер вице-президент, не двигайтесь.
     Пэдди Флаэрти остановился.
     — Вы обезумели, агент Доусон? Отставить!
     — Нет, сэр, — ответила Сьюзан. — Президент скомпрометирован, и моя работа — защищать линию преемственности. Покиньте помещение сейчас же.
     — Вы делаете огромную ошибку, — сказал Флаэрти. — Директор Хексли. без сомнения, лично займётся этим инцидентом, и…
     — Возьмите его, — сказал Сет.
     Флаэрти обернулся к президенту.
     — Что?
     — Возьмите его, — повторил Сет. — Арестуйте Леона Хексли — немедленно.

Глава 49

     «Боинг E-4» с оборудованным на борту командным пунктом прибыл на авиабазу «Эндрюс» из 1-й эскадрильи воздушного командования на авиабазе «Оффат» близ Омахи. Министр обороны Питер Муленберг отсалютовал караулу, проходя к самолёту.
     Обычно E-4 используется как «зеркало» — дублёр наземного командного пункта на случай, если тот будет уничтожен. Однако в свете успешной террористической атаки на Белый Дом министр Муленберг избрал «Птеранодон» — сегодняшний позывной этого самолёта — в качестве основной базы командования операцией «Встречный удар».
     E-4 был построен на базе модифицированного «боинга-747». Муленберг просунул голову в кабину на верхнем ярусе и перекинулся парой слов с пилотом — они были приятелями — а также со вторым пилотом, штурманом и бортинженером. Согласно плану полёта они должны были пересечь все Соединённые Штаты и лететь дальше над Тихим океаном.
     Муленберг спустился на средний ярус и прошёл в конференц-зал, расположенный в центре фюзеляжа, с коридорами по обеим сторонам. Стены помещения покрывали мониторы, показывающие карты Пакистана и окружающих его стран, а также позиции авианосцев, полётную телеметрию бомбардировщиков B-52, спутниковые изображения некоторых городов, а также таблицы и схемы, описывающие состояние развёртывания. Оперативный штаб Муленберга уже был на борту; его члены сидели в крутящихся креслах за длинным столом. Он занял своё место, пристегнулся и показал одному из членов команды оба больших пальца, давая добро на взлёт.
     Гигантский самолёт покатился по взлётной полосе.

     Эрик Редекоп и Джен Фалькони вернулись в его роскошную квартиру и смотрели по телевизору выступление президента. Они оба были потрясены, увидев, что Джеррисон встал; после операции того типа, что ему сделали, он должен был ещё долго оставаться в постели. Когда Джеррисон в первый раз начал заикаться, Эрик заявил «Вот видишь!», словно это доказывало что-то, что он утверждал ранее. Но в следующий момент Эрик сам почувствовал головокружение, когда его разум затопил поток невероятно ярких воспоминаний из жизни Джен, а также его собственной.
     Они сидели на белом диване, Джен — положив голову ему на плечо; Эрик лишь через некоторое время заметил, что она расслабилась и навалилась на него. Но несмотря на физическую слабость он ощутил нечто доселе незнакомое: восторженное чувство того, что он больше, чем есть на самом деле. На мгновение он подумал было, что это одно из воспоминаний Джен о приёме наркотиков, но нет — это было вообще не воспоминание. Скорее, это было то, что он чувствовал — они чувствовали — прямо сейчас.
     — Оно расширяется, — тихим голосом произнесла Джен. — Мы расширяемся.
     — Но почему? — удалось спросить Эрику. — Почему теперь так быстро, так легко?
     — Почему большой валун катится под гору быстрее, чем маленький камешек? — ответила Джен, и он знал, что она имеет в виду: так много людей тем в этом участвовали, и многие присоединялись каждую секунду. Давление, сила, мощь увеличивались экспоненциально.
     Эрик откинулся на спинку дивана — или, подумал он, возможно, его просто отбросило на неё стремительным ускорением.

     Сет Джеррисон полагал, что директор Секретной Службы потеряет работу: в конце концов, его ведомство с очевидностью не смогло защитить президента, и вдобавок два его агента оказались замешанными в покушение на жизнь Сета.
     Сет велел изолировать Леона Хексли в одном из кэмп-дэвидских коттеджей. Все они имели названия деревьев, и Сету доставило удовольствие заключить Хексли в тот, что назвался «Тсуга»[42]. Они послали за Хексли одного из морпехов, который был среди слушателей в пресс-центре, и…
     И вот он здесь. Хексли вошёл в лазарет, но моментально застыл на месте; сопровождавший его морпех тоже остановился.
     — Агент Доусон! — воскликнул Хексли. Сет был уверен, что Хексли, как любой хороший сотрудник Секретной службы, мгновенно оценил обстановку, включающую в себя сидящую в кресле-каталке Сьюзан Доусон с пистолетом, направленным в грудь вице-президенту. — Что за хрень здесь происходит?
     Сет заговорил прежде чем Сьюзан успела ответить.
     — Эй, вы, — сказал он, глядя на белобрысого стриженого морпеха. — Как ваше имя?
     — Коллинз, сэр.
     — Коллинз, арестуйте директора Хексли. У агента Доусон есть наручники. Возьмите их у неё и наденьте на него.
     Молодой морпех немедленно вытащил оружие. Сьюзан, по-прежнему в кресле-каталке, отдала ему наручники, и он тут же защёлкнул их на запястьях Хексли, сковав их ему за спиной.
     — Что за хрень здесь творится? — снова спросил Хексли. Ему было сорок семь, и у него были волосы как у Рида Ричардса: каштановые, и лишь на висках серебристо-белые. Он был одет, как всегда, в синий костюм с консервативным галстуком, на нём были очки в роговой оправе и модные швейцарские часы.
     Сет не знал, как лучше осуществить то, что он хотел сделать. Он мог просто взять Хексли за руку — пусть даже руки у него сейчас и скованы. Но хотя, будучи политиком, он пожимал руки огромному множеству людей, которые ему не нравились, касаться человека, который, предположительно, организовал покушение на его жизнь, ему очень не хотелось.
     Или, подумал он, можно бы было заехать гаду в челюсть. Но он сомневался, что в нынешнем состоянии сумеет это сделать.
     Но пока он глядел на Леона Хексли — о Боже, да! — у него в голове начали всплывать его воспоминания; связи, по-видимому, теперь формировались и без физического контакта.
     Воспоминания разворачивались, раскрывая тайны. Хексли был в Афганистане вместе с Гордо Данбери и Дирком Дженксом. Все трое были там обращены, привлечённые реальными богатствами в этой жизни и обещаниями много бо́льших в следующей.
     Леон Хексли был старше остальных, и ещё до начала войны в Афганистане работал в ЦРУ; ему было нетрудно по возвращении в Штаты занять высокое положение в Секретной Службе и со временем стать её директором, повышая и назначая Данбери и Дженкса туда, куда ему было нужно.
     Однако они дожидались подходящего момента — пока США не будут деморализованы нападениями на Сан-Франциско, Филадельфию и Чикаго — для удара в самое сердце американского правительства. Данбери должен был уйти в ореоле мученика, убив Джеррисона. После этого Дженкс должен был убить Флаэрти или того, кто унаследует должность верховного главнокомандующего после уничтожения Белого Дома: два мёртвых президента на протяжении нескольких часов.
     Сет с облегчением узнал из памяти Хексли, что в заговоре участвовали лишь три сотрудника Секретной Службы; завтра агенты снова начнут охранять его и его семью. Но сейчас…
     Секретная Служба изначально была частью министерства финансов; Сет использовал этот каверзный вопрос в викторинах, которые устраивал для студентов в Колумбийском. С 2003 года она стала агентством министерства внутренней безопасности, а это «кабинетное министерство», находящееся в прямой юрисдикции главы исполнительной власти.
     — Агент Доусон? — сказал он.
     Пистолет всё ещё был у неё в руках.
     — Сэр?
     — Я повышаю вас в должности. Начиная с текущего момента вы являетесь новым директором Секретной Службы Соединённых Штатов.

     Джен Фалькони лежала теперь на диване, положив голову Эрику на колени. Она прислушивалась ко всем голосам и переживала все воспоминания: свои, и ветерана по имени Джек, и каждого из тех, кого он касался на Мемориале Вьетнама, и…
     И да, ночью было холодно, и Джек отправился в приют для бездомных. Там он вовлёк ещё дюжину, сперва касаясь, а потом, после того, как общее число достигло какого-то критического порогового значения, просто посмотрев.
     Эриковы замысловатые настенные часы пробили полночь. Телевизор всё ещё был включён, начиналась новая программа. Джен засмеялась, и Эрик, связанный с ней, засмеялся тоже, как засмеялась и Никки, теперь уже в безопасности собственного дома, поскольку была связана с Эриком, и Люциус Джоно, связанный с Никки, и так далее, и так далее: смех распространялся не по цепочке, поскольку это больше не была простая последовательность звеньев, а по ветвящейся, растущей сети.
     Новая программа, которую смотрела Джен и, соответственно, все остальные, была научно-рекламная — о надёжном способе гарантированно улучшить память.

Глава 50

Понедельник

     Триггеры.
     Стимулы, вызывающие воспоминания.
     Всё индивидуально: аромат, характерный поворот головы, узор, вытканный на ткани, несколько музыкальных нот, вкус, прикосновение, слово. У одного человека они пробудят воспоминание; у другого — нет.
     История даёт коллективные триггеры. Где вы были, когда услышали, что в президента Кеннеди стреляли? Когда Армстронг сделал свой маленький шаг, свой гигантский прыжок? Когда рухнули башни-близнецы? Когда взорвался Белый Дом?
     Но даже это является триггером лишь для малой части населения мира. Однако есть и несколько глобальных триггеров — переживаний, общих для всех людей — на которых фокусируется разум большинства, которые помещают всех людей на одну страницу, настраивают на одну длину волны.
     Изначально кольцо было замкнуто.
     Потом — при помощи триггера как в переносном, так и в прямом смысле[43] — оно разомкнулось. Несколько дюжин разумов, потом несколько сотен, потом несколько тысяч, потом ещё больше.
     Многим из изначального кольца было трудно к этому приспособиться, но теперь каждый новый разум приветствовался, поднимался, поддерживался и охватывался бесчисленными другими, уже испытавшими момент первого соединения, пережившими его и теперь наслаждавшимися результатом. Волны покоя и нарастающей эйфории омывали каждого новичка, маня, расслабляя, принимая.
     И всё же, несмотря на покой, который ощущали все, кто был связан, несмотря на безмятежность общей радости, изгнанного одиночества, всё ещё присутствовало что-то тёмное, что-то злобное, что-то внешнее.
     Те, кто уже был связан, размышляли, рассуждали, обдумывали, пока…
     Осознание, разоблачение — и решение.
     Это безумие — помешательство, стоившее человечеству так дорого на протяжении такого долгого времени — не могло более продолжаться.
     Иначе мир долго не выдержит.
     Всё должно измениться — и измениться сейчас.
     Но для следующего шага, следующего прыжка, по-прежнему нужен триггер: общий триггер, коллективный триггер, триггер, что охватит весь земной шар…

     Дора Хеннесси в Мемориальной больнице Лютера Терри заснула где-то после шести вечера; она всё ещё не привыкла к смене часовых поясов. Часть её хотела остаться и посмотреть по телевизору речь президента Джеррисона, но она слишком устала.
     Дора была так потрясена отменой операции пересадки и смертью своего отца — не говоря уж о досаждающих ей воспоминаниях Энн Дженьюари — что не удивилась тому, что проспала двенадцать часов. Однако в шесть утра она окончательно проснулась и даже решилась на утреннюю прогулку.
     Швы ей вчера наложили заново и сказали, что они будут отлично держаться, пока разрез не затянется. Она медленно оделась, натянула зимнюю куртку, которая занимала половину чемодана, с которым она прилетела из Англии, и через больничный вестибюль вышла в утренний сумрак. На дороге уже было прилично машин, и несколько пешеходов торопливо шагали мимо.
     Она поковыляла на юг по 23-й улице мимо станции метро «Фогги Боттом», закусочной «Данкин-донатс» и бежевого здания Госдепартамента. Добравшись до Конститьюшн-авеню, она свернула налево и с удивлением обнаружила спрятанную в небольшой роще огромную бронзовую статую сидящего Альберта Эйнштейна; она и не знала, что в Вашингтоне есть ему памятник. Она посмотрела в его грустные глаза. Всё относительно, подумала она; рядом с человеком-гигантом она казалась себе маленькой девочкой.
     Дора полагала, что идти так рано на Молл будет небезопасно, однако вокруг было довольно много бегунов, так что она перешла на южную сторону Конститьюшн-авеню. Из экскурсии, на которую она съездила в первый же день по прибытии она знала, что Мемориал ветеранов Вьетнама находится по правую руку, но она продолжила идти на юг, к Зеркальному пруду. Солнце взойдёт уже скоро, и она подумала, что будет приятно понаблюдать, как оно восходит позади обелиска Монумента Вашингтона.
     Она заняла позицию как раз вовремя: крошечная сверкающая точка появилась на горизонте и медленно превратилась в купол. Монумент отбрасывал в её сторону длинную тень. Очень жаль, что она оставила телефон в больнице — было бы здорово это сфотографировать.
     Солнце быстро стало слишком ярким, чтобы на него смотреть, но оно вызвало воспоминания о других восходах: над лондонскими небоскрёбами, над Ла-Маншем, над пустыней. Некоторые из этих воспоминаний были её собственными: в колледже она иногда засиживалась на всю ночь и отчаянно торопилась закончить эссе видя, как встаёт солнце.
     Другие, очевидно, принадлежали Энн Дженьюари, включая то, где они с Дэвидом наблюдают восход с палубы круизного судна в их медовый месяц.
     Но для неё стало неожиданностью то, что некоторые воспоминания не принадлежали ни Энн, ни ей самой: они обе никогда не были в Австралии, однако она явственно представила себе восход солнца над зданием Сиднейской Оперы. И они никогда не видели солнечного затмения, однако она отчётливо вспомнила солнце, встающее над горизонтом с откушенным краешком.
     Тень монумента постепенно укорачивалась по мере того, как наступал новый день.

     Сьюзан Доусон скоро осознала то, что Сет Джеррисон уже понял: связи теперь формируются сами по себе, без физического контакта. Она посмотрела на вице-президента Флаэрти, и его память открылась ей, а когда она посмотрела на Сета Джеррисона, и его память стала для неё открытой книгой. Она опустила оружие; более не было смысла не давать им приближаться друг к другу.
     Вскоре память всех находящихся в Кэмп-Дэвиде оказалась переплетённой. Но даже связанным нужно спать, и хотя некоторым удалось продержаться на ногах всю ночь, отвечая на шквал обращений по поводу оборвавшейся трансляции обращения президента, бо́льшая их часть к полуночи задремала. Президент, понятное дело, лишь недавно пережил тяжёлое ранение. Бесси Стилвелл обычно спала мало, но путешествие в Калифорнию и обратно вымотало её. Ранджип Сингх в тот вечер вообще не смог толком прийти в себя и к часу ночи спал, как убитый, а Дэррил Хадкинс отключился в два.
     Сьюзан удалось не спать всю ночь, сидя в своём кресле-каталке, хотя она и понимала, что смысла в этом нет: подавляющее большинство людей в округе Колумбия, Мэриленде и Виргинии сейчас спали, и хотя это не мешало пользоваться памятью тех, кто уже был связан, те, кто пребывал в бессознательном состоянии, не могли дотянуться до остальных.
     В лазарете было большое окно, выходящее на восток. Хотя небо частично закрывали деревья, Сьюзан, тем не менее, привлекло зрелище восходящего солнца. Вспомнился восход над Тадж-Махалом — который видел Ранджип во время одной из своих поездок в Индию.
     Вспомнился ещё один восход, одновременно знакомый и чужой. Знакомый, потому что это был вид из окна восточного крыла Белого Дома через Ист-Экзекьютив-авеню в сторону здания министерства финансов — из окна, в которое она сама часто смотрела. Чужой — потому что она никогда не смотрела в это окно на заре, и… вспомнились новые детали: не в компании Первой Леди, стоящей рядом с… с ним. Это было утро после первой ночи, проведённой ими в Белом Доме, и Сет Джеррисон с женой пришли сюда полюбоваться рассветом.
     Ранджип Сингх просыпался — его уложили на одну из коек лазарета. Сон, похоже, пошёл ему на пользу: к нему вернулся дар речи. Он посмотрел на Сьюзан, и первыми словами, что он произнёс, были:
     — Вы читаете память президента Джеррисона.
     — Да.
     — Я могу вспомнить, как вы вспоминаете, как он вспоминает красивейший восход, виденный из Белого Дома.
     Сьюзан кивнула.
     — Начало его первого дня на посту президента. Да, мне это только что вспомнилось.
     — Это… это…
     — «Высшая лига», как сказал бы ваш сын.
     Сингх улыбнулся.
     — Точно.
     Дэррил Хадкинс лежал на другой лазаретной койке. Его глаза неуверенно открылись.
     — Здравствуйте, мисс Сьюзан, — тихо сказал он, глядя на неё. Но Хадкинс никогда раньше её так не называл; собственно, единственной, кто в последнее время называл её так, была…
     Бесси Стилвелл.
     Сьюзан обнаружила, что ей больше не нужна кресло-каталка. Она поднялась на ноги и подошла к Хадкинсу.
     — Бесси? — спросила она, глядя в Карие глаза Дэррила.
     — Да, дорогая? — ответил он… или она.
     Сьюзан сглотнула.
     — Бесси, где Дэррил?
     — Дэррил? Такой приятный молодой… молодой человек. — Пауза. — Я не знаю. Я его не видела.
     Сьюзан позвала, обернувшись через плечо:
     — Ранджип! Ранджип!
     Он спрыгнул с кровати и подошёл к ней.
     — Что?
     Она указала на Дэррила.
     — Телесно он бодрствует, но, похоже, что на вопросы отвечает Бесси.
     Сингх посмотрел на Дэррила.
     — Агент Хадкинс?
     — Да? — ответил голос.
     — И миссис Стилвелл?
     — Да? — ответил тот же голос.
     Сет Джеррисон проснулся следующим и выпрямился на своём инвалидном кресле. В его глазах была тревога.
     — Мистер президент, — спросила Сьюзан, — вы хорошо себя чувствуете?
     — Нет, — ответил он. — Нет, я словно… я словно бы умираю. Чувствую, что удаляюсь от своего тела.
     Похоже, кто-то вызвал доктора Сноу, потому что в этот момент она появилась рядом с ним.
     — Сэр, вы здесь, в Кэмп-Дэвиде, в лазарете. Вы здесь. У вас что-нибудь болит?
     Это, похоже, был неправильный вопрос. Глаза Джеррисона внезапно округлились, челюсть отвисла, и он издал такой звук, словно его пнули в живот — или выстрелили в спину.
     — Чёрт, — сказала Сноу сквозь зубы. — Сэр, всё хорошо. Всё очень хорошо.
     Но это была неправда. Сьюзан внезапно тоже ощутила острую боль в груди. Вид Джеррисона, переживающего то, что случилось на ступенях Мемориала Линкольна, спровоцировал и её на это воспоминание. И боль от того, что выстрелили в тебя, потянула за собой другую боль — от того, что стреляешь ты; шок и тошнота, которые накинулись на неё после того, как она застрелила Джоша Латимера.
     Вероятно, в ответ на боль её сознание обратилось в бегство. Она вдруг очутилась где-то в стильно обставленной квартире, и там была женщина, которую она узнала — Дженис Фалькони, из чего следовало, что она, вероятно, попала в голову к Эрику Редекопу. Она попыталась заговорить, но прежде чем ей удалось произнести хоть слово она оказалась в другом месте, где-то на улице, сметающей снег с машины.
     А затем её поле зрения разделилось на две части — её левый глаз был в одном месте, а правый — в другом. Левый видел уличную сцену — солнце встаёт из-за группы деревьев, сбросивших на зиму листья. А правый видел интерьер чьего-то дома с потрёпанной мебелью и грудами старых газет. Но между двумя реальностями не было чёткой границы, линии раздела. Она могла воспринимать любую из них или — да! — обе одновременно. И каждый предмет в каждой из сцен провоцировал воспоминания — кавалькаду образов, ощущений и чувств.
     А затем поле зрения Сьюзан словно разделилось по горизонтали, и теперь она видела четыре изображения: прежние два в верхних квадрантах, вид через ветровое стекло едущей по шоссе машины в левом нижнем и вид подпрыгивающего телевизора в правом нижнем — как она быстро сообразила, кто-то смотрел утренние новости, занимаясь на бегущей дорожке.
     Поле зрения раскололось снова — каждый квадрант разделился на четыре меньших, всего их стало шестнадцать. Она чувствовала себя так, будто находится в каждом из этих мест, в помещении и на улице, в тепле и на холоде.
     Она повернула голову — по крайней мере, подумала, что поворачивает ей — и поле зрение сместилось, открывая новые квадраты слева; а когда она приподняла и опустила голову, новые квадраты появились сверху и снизу.
     Все изображения снова разделились; каждое теперь было совсем маленьким, однако несмотря на это не теряло чёткости. Через секунду они разделились снова — её поле зрения заполнили сотни квадратиков. Но и в них она различала мельчайшие детали: читала заголовки в газете едущего в автобусе пассажира; восхищалась обручальным кольцом на женской руке; стрелки часов в этом квадрате, и настенные часы вон в том, и наручные часы здесь, и дисплей айфона с часами там. И все они показывали 7:32 утра, то есть сейчас. Теперь это происходило не только в момент кризиса; она читала мысли в реальном времени. Мысли многих.
     Она по-прежнему была Сьюзан Мари Доусон — но она также была и всеми этими людьми. Она была чёрной и азиаткой. Женщиной и мужчиной. Гетеро и геем. Христианином, иудеем, сикхом, мусульманином и атеистом. Молодой и старой, подтянутой и расплывшейся. Умной, средненькой и тупой. Доверчивой и скептичной, одновременно научным гением и невеждой.
     Она попыталась закрепить свою индивидуальность: она… она…
     Нет, понятно ведь, что она по-прежнему…
     Но было всё тяжелее оставаться обособленной. Все элементы того, кем она являлась, по-прежнему были здесь, но на них накладывались компоненты других разумов, других жизней. И с каждой секундой она становилась всё меньшей частью целого.
     Внезапно она начала осознавать географию. Все разумы, которых она касалась до сих пор, находились неподалёку, были частью волнового фронта, её передним краем.
     Песенка из времён её юности — из времён юности их всех — вспомнилась ей и им всем: «Едем мы без остановок, никого не ждём!» И по мере того, как мир вращался вокруг своей оси, волновой фронт непреклонно продвигался на запад. Однако её озадачило то, что южноамериканские города не были охвачены. Часть Колумбии, Эквадор и Перу находятся строго на юг от Вашингтона, и тем не менее она не могла войти в контакт ни с кем оттуда. Неужели Южная Америка для этого слишком далека?
     Нет, нет — ничего подобного. Вспомнились уроки географии в колледже, подкреплённые воспоминаниями бесчисленных других, кто тоже это знал. Ось вращения Земли наклонена на 23,5 градуса к плоскости её обращения вокруг Солнца. Воздействию подвергается полоса земной поверхности вдоль терминатора, где наступает утро. Южная Америка в эту зону пока не попала.
     Утро, подумала Сьюзан, и «утро» — эхом повторили тысячи других. Когда люди смотрели на небо, или просыпались, они вспоминании другие восходы и тем самым вовлекались в связь; а если они не обращали внимания на зарю, то всё равно вскоре оказывались вовлечёнными теми, кто захотел быть с ними связанным.
     Она боялась, что все вот-вот начнут падать — в конце концов, вчера на ранних стадиях было сильное головокружение и тошнота. Но, похоже, каждый новый разум — а они появлялись тысячами каждую минуту — приносил с собой новую порцию стабильности и силы. Агент Доусон (она обнаружила, что думает о себе в третьем лице), агент Хадкинс, президент Джеррисон, профессор Сингх и все остальные, похоже, были способны заниматься своими обычными делами, но…
     Но она заворожено продолжала смотреть, в этот раз словно с большой высоты; вероятно — ах, да, она была связана с дорожным репортёром, летящим над Вашингтоном на вертолёте и докладывающем дорожную обстановку. Движение было очень слаженным. Несмотря на гололедицу на шоссе I-295 и юго-восточной Ридж-роуд, оттуда не поступало ни одного сообщения о ДТП, и на остальных шоссе, включая кольцевое, всё тоже было хорошо. Коллективное ви́дение и рефлексы всех водителей справлялись со всеми потенциальными проблемами. Именно этого и можно было ожидать от…
     Сама Сьюзан не знала этого термина, но другие знали и поделились с ней. Групповой разум: коллективное сознание, совокупная воля бесчисленных людей, каждый из которых по-прежнему обособлен, индивидуален, но при этом также связан, включён в сеть. В отличие от улья с его взаимозаменяемыми рабочими пчёлами объёдинённые люди образовывали мозаику, в которой каждый камешек — драгоценность, каждый элемент ценен, ни один из них не отбрасывается и не игнорируется.
     Мир продолжал вращаться. Заря разгоралась над Оттавой и Рочестером, штат Нью-Йорк; над Питтсбургом, штат Пенсильвания; над Атлантой, штат Джорджия. Квадратики разделялись так быстро, что, казалось, они мерцают.
     Она подумала об автодорогах и мириадах водителей на них. Те из них, что хотели ехать, были — термин, который она почерпнула из памяти Сингха — возбуждающими сигналами. Те, кто рекомендовал подождать, были тормозящими сигналами. И в подлинной демократии, большей, чем Вашингтон или любое другое место когда либо видело или стремилось достичь, возбуждающие и тормозящие сигналы складывались, и целое — коллектив, гештальт — действовало или бездействовало в соответствии с результатом.
     Первый утренний луч увидели в Садбери, Онтарио, и в Сагино, Мичиган; в Индианаполисе, Индиана, и в Мемфисе, Теннесси. Миллионы новых голосов вливались в хор.
     Но ведь, думала Сьюзан, вид не может существовать в такой форме. Индивидуальная воля необходима. Индивидуальная воля — это то, что делает жизнь достойной того, чтобы её прожить.
     Индивидуальная воля позволила кому-то попытаться меня убить.
     Индивидуальная воля сделала возможным надругательство надо мной.
     Индивидуальная воля позволила кому-то убить моего ребёнка.
     Индивидуальная воля позволила кому-то взорвать бомбу в моём городе.
     Солнце вставало над Грин-Бей, штат Висконсин; над Колумбией, штат Миссури; над Далласом, штат Техас. Дневной свет распространялся по континенту. Теперь взаимосвязанными оказались десятки миллионов. И с каждой новой секундой новые, ещё не включённые в сеть люди поворачивались лицом на восток, в сторону зари, в сторону нового дня, и вспоминали десятки, тысячи подобных восходов в то время, как Земля продолжала вращаться.

     В любой отдельно взятый день около 150000 человек умирает; практически все — от естественных причин. Когда застрелили Джоша Латимера, только Дженис Фалькони была с ним связана. Но сейчас за каждым умирающим стояли миллионы связанных с ним. По мере того, как жизнь утекала из них, гештальт отчаянно старался удержать связь с исчезающим индивидом: сначала с этой женщиной, потом тем мужчиной, затем — какая трагедия — с этим ребёнком. Привлекая внимание миллионов, под пристальным наблюдением множества каждая смерть изучалась в подробностях и рассматривалась, как она есть: постепенный распад личности. Личность не пропадала сразу вся, не перемещалась отсюда туда, не уходила в какое-то другое место. Она просто распадалась, рушилась, разлагалась, и в конце концов исчезала.
     И поэтому большинство, неохотно и печально, начало признавать то, что меньшинство знало уже давно. Мёртвые не уходят в мир иной; они просто перестают быть.
     Но они, по крайней мере, уже никогда не будут забыты.

Глава 51

     «Птеранодон» — воздушный командный пункт — продолжал свой полёт на запад во тьме; внизу плескались чёрные воды Тихого океана.

     Сьюзан Доусон — физическое тело агента Секретной Службы — по-прежнему находилась в офисе президента в Кэмп-Дэвиде. Лишь недавно её сгибало вдвое от боли, но она научилась изгонять её из головы.
     Элисса Сноу — опять же, физическое тело, носящее это имя — ухаживала за телом по имени Сет Джеррисон, которое также испытывало сильную боль.
     Сьюзан ощущала себя одновременно внутри и вне собственного тела, и в голове всплыло то, что Сингх знал о памяти наблюдателя и участника: иногда вы помните вещи так, как видели их своими глазами, а иногда вы в своих воспоминаниях видите себя самого, словно бы наблюдаемого со стороны. Но у неё это было одновременно. Она смотрела на доктора Сноу — и смотрела на себя, смотрящую на доктора Сноу — и видела по глазам Элиссы, что та испытывает точно такое же раздвоение.
     Лицо президента было полем битвы — оно искажалось гримасами, которые тут же подавлялись. Сьюзан некоторое время следила за ними с обеспокоенным интересом, но потом на лице Старателя отобразилось неестественное спокойствие, словно теперь он черпал силы из связанных разумов.
     — Боже мой, — сказал он. — Это чудесно.
     Вероятно, связь охватывала сейчас уже около пятидесяти миллионов человек — однако вне её всё ещё оставались семь миллиардов. Линия зари продолжит двигаться через Канаду, США, Мексику, но пройдёт четыре часа, пока рассвет доберётся до Новой Зеландии — первого значительного массива суши за пределами США; примерно в это же время он доберётся до Кетчикана[44] на Аляске. Если для того, чтобы обойти Землю, эффекту и правда понадобятся полные сутки — пятнадцать градусов каждый час — то Соединённые Штаты окажутся поглощены значительно раньше, чем Россия, Китай или Северная Корея.
     — Мы в опасности, — сказала Сьюзан. — Если те, кто не связан, решат, что мы — мерзость, они могут попытаться уничтожить нас. Мы должны сохранять видимость нормальности до следующего утра — пока переход не будет завершён.
     — Но как? — спросил Джеррисон. — Все должны действовать согласованно, чтобы поддерживать иллюзию, и… ох.
     Сьюзан кивнула.
     — Точно так. Мы связаны; мы — одно.
     — E pluribus unum, — сказал Джеррисон голосом, полным изумления. Он посмотрел на Сингха, потом снова на Сьюзан. — И всё же ведь не может быть, чтобы все этого захотели. Почему это происходит?
     — Это похоже на мой кирпан, — сказал Сингх. — Инструмент ахимсы — ненасилия; метод предотвращения насилия против беззащитного, когда все остальные методы не дали результата.
     Сьюзан посмотрела на него, и он продолжил.
     — В глубокой древности безумец человек мог убить лишь одного человека за раз. Потом мы изобрели способы убивать небольшие группы людей, затем более крупные группы, и ещё более крупные, и так далее, и сейчас один человек может уничтожить значительную часть города или, — Сингх взглянул на Джеррисона, — даже целую страну, а чуть позже — и весь мир.
     — И потому случилось это? — спросила Сьюзан. — Мы оказались связаны в рамках стратегии выживания?
     — Думаю, да, — ответил Сингх. — Опять же, потребности многих и правда перевешивают потребности немногих; человеческий род в целом делает то, что лучше всего для человеческого рода. Индивиды по-прежнему существуют в какой-то форме, и те, кому нужно трудиться для поддержания коллектива, по-прежнему могут это делать: обрабатывать землю, поддерживать инфраструктуру цивилизации, но… вы это чувствуете? Кто-нибудь это почувствовал?
     — Я, — ответил Дэррил Хадкинс, и потом добавил: — Мы чувствуем.
     Сингх взглянул на него и кивнул.
     — Этого больше нет, верно? Расизма, предрассудков. Они ушли. Ненависть, жестокость. Ушли. Они никогда не были состоянием большинства людей — вернее, не были в течение последних десятилетий и, возможно, даже дольше — и по мере роста гештальта они оказались разбавлены до полной неразличимости.
     Сьюзан выглянула в окно. Солнца в него уже не было видно, но деревья по-прежнему отбрасывали длинные тени. Прошло, должно быть, часа два с восхода солнца, из чего следовало, что до завершения процесса оставалось двадцать два часа. Она беспокоилась о том, что кто-нибудь здешний со связями в России или Китае или какой другой ядерной державе предупредит их и подтолкнёт к попытке остановить экспансию единственным известным им способом.
     Но нет. Нет. Это слишком хорошо, чтобы разрушать, слишком чудесно, чтобы пускать под откос, это слишком необходимо, чтобы пытаться остановить.
     На этот счёт мнение у всех вступивших в связь совпадало.

     День наступал в Монтане и Вайоминге, в Колорадо и Нью-Мексико. А потом в штате Вашингтон, и в Айдахо, и в Юте, и в Аризоне. И, наконец, он добрался до Калифорнии — свет солнца окрасил вершины Сьерра-Невады.

     «Птеранодон» продолжал свой ночной полёт. Питер Муленберг с удовлетворением отметил, что все B-52 вышли на исходные позиции в соответствии с графиком. Конечно, Е-4 не собирается сам лететь в Южную Азию; командному пункту нет нужды находиться вблизи от театра военных действий. Он хотел разместить его там, где он мог бы получить поддержку с земли, и, по мысли министра обороны, для этого не было более подходящего места, чем к востоку от Гонолулу, высоко над Пирл-Харбором, по-прежнему являющимся штаб-квартирой Тихоокеанского флота Соединённых Штатов.

     Сьюзан Доусон теперь знала веши, которых никогда раньше не знала.
     Полное собрание произведений Вильяма Шекспира.
     Каждый стих Библии и Корана и любого другого религиозного текста.
     Как опознать тысячи видов птиц и тысячи различных минералов.
     Она знала матанализ и умела играть на фондовом рынке. Она понимала, как устроены радуги и приливы. Она знала, что Плутон — не планета.
     Она умела играть на сотнях музыкальных инструментов и говорить на десятках языков.
     И она помнила бесчисленные жизни: миллионы первых дней в школе, миллионы первых поцелуев, миллионы переходов на новую работу и миллионы мечтаний о лучшем завтра.
     Да, были и неприятные воспоминания, но ей подумалось — им всем подумалось — что ни к чему увеличивать их число. Ведь насколько лучше делиться радостными, позитивными, счастливыми воспоминаниями — и лучшим способом сделать так, чтобы новые, сформировавшиеся начиная с этого момента воспоминания были именно такими, было помогать, а не вредить, делиться, а не прятать, поддерживать, а не унижать, и, конечно же, любить, а не ненавидеть.

     — Господин министр? — сказал адъютант, входя в конференц-зал на борту «Птеранодона».
     — Да? — ответил Питер Муленберг.
     — Мы заняли позицию над Пирл-Харбором и теперь описываем круги. Командир экипажа приглашает вас в кабину. Говорит, вид будет просто потрясающий.
     Муленберг поднялся с крутящегося кресла, обошёл длинный стол и вышел в коридор. Он поднялся по лестнице на верхний ярус, вошёл в кабину и встал, положив одну руку на спинку кресла командира, а вторую — на спинку кресла второго пилота.
     Небо светлело. С огромной высоты он смотрел, как солнце взбирается из-за плавно изгибающегося океанского горизонта, проливая цвет, тепло и свет на всё вокруг.
     — Прекрасно, — сказал Муленберг, когда насмотрелся вдоволь. — Спасибо.
     — Не за что, — ответил командир. — Отличный день для операции, не правда ли?
     Министр обороны ответил:
     — Я отменяю операцию «Встречный удар».
     — Но сэр! — воскликнул штурман, который не смотрел в окно и не видел ещё зари, не видел света. — Президент сказал, что вы должны её выполнить несмотря ни на что.
     Муленберг покачал головой.
     — Как сказал бы мой сын, «Давайте не будем, а скажем, что сделали».
     — Питер, — сказал командир, поворачиваясь к нему вместе с креслом, — у тебя же нет сына.
     — Правда, — ответил Муленберг. — Но кое у кого, кого я знаю — по крайней мере, знаю сейчас — есть.

     Сьюзан никогда раньше не слышала этого термина, или, если и слышала, то он не отложился в памяти — в её памяти его точно не было. Впрочем, как она обнаружила, его не было в памяти большинства людей. Сингулярность. Но некоторые его знали, и поэтому теперь знала его и она: момент, в который машинный разум предположительно превысит людской, запустив молниеносный технический прогресс, который оставит простого Homo sapiens далеко позади.
     Но сторонники Сингулярности умалчивали о том, что машины со временем не становятся более разумными; у них нулевой интеллект и отсутствует сознание, и как бы быстро они ни перемалывали числа, они всё равно остаются пусты.
     И всё же предсказанный рывок произошёл: обширный, всеобъемлющий и мироизменяющий «ух» ускоряющейся мощи. Это была цепная реакция, неостановимый водопад. Но не машины, а человеческие существа усиливали друг друга, мудрость толпы, выведенная на новый уровень, общество разума, растекающегося во все стороны.
     Знать всё, понимать всё, воспринимать всю полноту природы, литературы, математики, искусств. И быть, наконец, свободным от двуличия и лицемерия, от забот о репутации, от сложившихся иерархий, от всех этих игр, что исчезли вместе с мелочной индивидуальностью. Это освободило так много умственных сил, так много энергии — и принесло мир.
     Сьюзан Доусон не сожалела о жизни, которую она прожила — о жизни, которую она, как и все остальные, всегда будет помнить. Но это новое существование было настолько больше, настолько продуктивнее, настолько вдохновеннее.
     И ведь оно только-только началось.

Эпилог

     Какое странное совпадение, думал гештальт, что сейчас, в конце ноября, если начать день в Вашингтоне, округ Колумбия, то последним местом, что увидит рассвет двадцать четыре часа спустя, будет эта группа островов.
     Но в географии много странных совпадений. К примеру, эти острова в Тихом океане, оседлавшие экватор, находятся на том же самом меридиане, что и кратер Чиксулуб, оставленный астероидом, который упал на Землю шестьдесят пять миллионов лет назад, вызвав климатические изменения, которые убили динозавров и создали условия для расцвета млекопитающих.
     Наконец, архипелага, который Чарльз Дарвин посетил 1835 году, коснулся наступающий день. Здесь и сейчас гигантские черепахи, которые на каждом острове обладают особой формы панцирем, пробуждаются ото сна по мере того, как солнце согревает их кровь. Здесь крики вьюрков, которые на каждом острове имеют особой формы клюв, приветствуют зарю. Здесь чёрные игуаны, единственные ныне живущие морские ящерицы, соскальзывают в море, окрашенное в розовый и оранжевый лучами дневного светила.
     И здесь те, кто называет Галапагосы домом, а также приезжие биологи, геологи и интересующиеся наукой туристы становятся последней группой, которая присоединится к коллективу. И это лишь справедливо, рассудил гештальт, что место, в наибольшей степени научившее человеческий род эволюции, стало местом завершения перехода человечества на следующую ступень бытия.
     Завершающие слова труда Дарвина «О происхождении видов» проносятся сквозь коллективное сознание:
     «Есть величие в этом воззрении на жизнь с её различными силами, изначально вложенными творцом в одну или в незначительное число форм; и между тем как наша планета продолжает описывать в пространстве свой путь согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала возникали и продолжают возникать несметные формы, изумительно совершенные и прекрасные».[45]
     Гештальт чуть-чуть изменяет эти слова: и в самом деле есть величие в этом воззрении на жизнь, с её объединёнными силами, дышащими теперь как одна, и в том, что в то время, как наша планета завершает очередной свой оборот согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала возникла новая форма, изумительно совершенная и прекрасная.

Благодарности

     Огромная благодарность моей прекрасной жене Каролине Клинк, Джинджер Бьюкенен из «Ace» — подразделения «Penguin Group (США)» в Нью-Йорке, Адриенн Керр из «Penguin Group (Канада)» в Торонто, Малкольму Эдвардсу из «Orion Publishing Group» в Лондоне, и Стэнли Шмидту из журнала «Analog Science Fiction and Fact». Тысяча благодарностей моим агентам Кристоферу Лоттсу, Винсу Джерардису и покойному Ральфу Вичинанце.
     Спасибо моим коллегам по перу, которые наблюдали этот проект на его различных стадиях, в особенности Пэдди Форду и Гербу Кодереру. Спасибо Джеймсу Алану Гарднеру за то, что он появился рано и наставил меня на путь истинный.
     Также спасибо всем остальным, отвечавшим на вопросы, обсуждавшим со мной идеи или иным образом снабжавшим меня информацией или вдохновением, в том числе: Крису Баркли, Эсбеду Бедросяну, Эллен Блини, Тэду Блини, Линде Карсон, Дэвиду Ливингстону Клинку, Марселю Ганье, Шошане Клинк, Джули Марр Ханслип, Ларри Ходжесу, Элу Катерински, Джеймсу Кервину, Брайану Малоу, Кристине Молендайк, Кирстин Моррелл, Кайле Нильсен, Вирджинии О’Дайн, Шерри Питерсу, Алану Б. Сойеру, Салли Томашевич, Джеффу Винтару и Ромео Вителли. Особая благодарность Даните Масланковски, которая раз в два года организует «писательские пикники» Ассоциации авторов художественной литературы Калгари.
     Множество благодарностей Лизе Макдональд и Николь Покрыфке из больницы Университета Джорджа Вашингтона в Вашингтоне, округ Колумбия, и Беттине Троттер из Техасской женской больницы в Хьюстоне.
     Наконец, спасибо Полин Мартин, библиотекарю-архивариусу Музея Шестого Этажа на Дили-плаза в Далласе; Иэну Рэндалу Строку, автору книги «The Presidential Book of Lists»; Закари Уита из офиса конгрессмена Мориса Хинчи в Вашингтоне; Фонду Новой Америки Университета штата Аризона; журналу «Slate», который привёз меня в Вашингтон в феврале 2011 года на конференцию «Будущее время», где я читал доклад под названием «Берегись драконов: Управление технологически неясным будущим» — многие материалы для этой книги были собраны в ходе той поездки.
Примечания

1
The Mall или National Mall — парковая зона в центре Вашингтона поблизости от Белого Дома и Капитолия, в которой находится множество исторических монументов и мемориалов.

2
Больница носит имя Лютера Терри, сокращённо LT. «Лима Танго» — название этих букв в армейском фонетическом алфавите.

3
Геологическое образование в Северной Ирландии, состоящее из множества базальтовых столбов разной высоты, по большей части шестиугольного сечения.

4
196 см.

5
127 кг.

6
46 см. Автор обычно пользуется метрической системой, но в книгах, действие которых происходит в США, все величины даёт в английской системе мер.

7
Абрахам Запрудер — оператор-любитель, случайно снявший момент убийства президента Кеннеди в Далласе в 1963 году.

8
Пинта = 0,473 л.

9
Афоризм, описывающий положение вице-президента США, который в случае смерти президента занимает его пост и становится президентом до окончания срока президентских полномочий; досрочные президентские выборы в США не проводятся.

10
«Defense Centers for Excellence for Psychological Health and Traumatic Brain Injury» — Центры психологического здоровья и травматических повреждений мозга Министерства Обороны США.

11
WTF (what the fuck — «в чём дело?» в очень резкой форме) с использованием армейского фонетического алфавита.

12
Американское сатирическое шоу.

13
Церемониальный нож или меч, один из пяти предметов, которые религиозный сикх должен постоянно иметь при себе, чтобы считаться сикхом.

14
(англ.) прогорклый, тошнотворный, отвратительный.

15
Американский актёр венгерского происхождения, снимался в фильмах Хичкока. Приведённая цитата из фильма «Касабланка» (1942).

16
Аэропорт местных авиалиний в Нью-Йорке.

17
Американский бейсболист, известный своими остротами и афоризмами.

18
Шесть футов один дюйм — 185,4 см

19
Вымышленный телесериал о жизни Белого Дома. Под «кольцом» (the Beltway) имеется в виду кольцевая автодорога вокруг Вашингтона, столицы США; выражение «Внутри кольца» (Inside the Beltway) означает деятельность федерального правительства и государственную политику вообще.

20
Знаменитый чикагский небоскрёб, переименованный в 2009 году.

21
Языковые игры, в которой английские слова искажаются по определённым правилам, что делает их непонятными для непосвящённых. Непосредственного отношения к латыни не имеют.

22
(англ.) Я нравлюсь Бренде больше, чем ты!

23
Второй, более крупный столичный аэропорт.

24
Комиссия, расследовавшая убийство президента Кеннеди.

25
Фраза из сериала «Вспомни, что будет», снятого по мотивам книги Сойера «Мгновения грядущего» (Flashforward, 1999).

26
House (англ.) — дом.

27
Pain (англ.) — боль.

28
Speaks (англ.) — говорит.

29
Американская идиома: чайник высмеивает котелок за то, что тот покрыт сажей, хотя сам он точно так же чёрен от сажи.

30
Международная сеть магазинов офисной мебели.

31
Американский телесериал, транслировавшийся в 1999–2006 годах, действие которого разворачивалось в западном крыле Белого Дома, где расположен Овальный кабинет и офисы президентской администрации.

32
Деревянный резной стол в Овальном кабинете, рабочее место президента.

33
National Association for the Advancement of Colored People — Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения.

34
Англ. four (4) и for (многозначный предлог) произносятся одинаково.

35
Одна из крупнейших в США аптечных сетей.

36
Цитата из одной из книг самого Роберта Сойера — «Вычисление Бога» (пер. А.В. Мальцева).

37
Дом на продажу, в который открыт доступ для осмотра всем желающим.

38
Здесь и далее цитаты даны в переводе Владимира Набокова.

39
Канадский актёр, исполнитель роли капитана Кирка в культовом сериале «Звёздный Путь».

40
Бифокальные очки, линзы которых состоит из двух частей различной оптической силы — одна предназначена для чтения, другая — для разглядывания удалённых предметов. Их изобретение приписывается Бенджамину Франклину.

41
Американский телесериал (1967–1975) о полицейском детективе-инвалиде.

42
(англ.) Hemlock — так называется распространённое в Северной Америке хвойное дерево семейства сосновых, однако тем же словом называют ряд ядовитых растений — болиголов и цикуту.

43
По-английски триггером называется, в частности, спусковой крючок огнестрельного оружия.

44
Самый восточный населённый пункт штата Аляска.

45
Пер. К. А. Тимирязева. Цит. по изд.: Огиз — Сельхозгиз, Москва — Ленинград, 1935

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"