Он первый отозвался на мой роман-антиутопию "Данэя" в журнале "Со-автор". Сообщил, что скачал его, и пообещал прочесть и написать комментарий. Что вызвало ответный интерес к нему и его творчеству.
Кто он? Попробовал выяснить через Google - неожиданно наткнулся на его раздел в Самиздате библиотеки Мошкова. И там весьма интригующее:
Сведения об авторе, появляющиеся в сети, весьма противоречивы. Его называют культовым поэтом готов, последним моралистом ХХ века, утверждают, что за псевдонимом прячется очень известный современный писатель. Даже я, его литературный агент, никогда с ним не встречался.
Это еще больше подхлестнуло мой интерес.
Знакомство с творчеством его начал со сборника "Темные зеркала". Сразу же обратил внимание на: Жизнь скоротечна, и не хочется, чтобы после моей смерти ни одна живая душа не узнала, что был вот такой писатель - Рене Маори. Мне ли, 80-летнему, не понять страх этого: не успеть добиться, чтобы имя твое не исчезло вместе с тобой. Но только его опыт уже печатавшегося при своем значительно меньшем возрасте дает ему, все-таки, большую надежду, чем мне. Хочу надеяться, что совершит он мицву: захочет подсказать, чем я смогу еще попробовать воспользоваться - может быть, еще не поздно.
И следующее: Мои рассказы относят и к мистике, и к фантастике, и даже, не к ночи будь сказано, к фэнтези. Если первое и второе я приму, то уж третье - совсем не о том. Из перечисленного для меня предпочтительней фантастика. А мистика: приемлю то, что действительность, воспринимаемая нами, согласно Платону является лишь тенями совсем другого. Так же, как не могу объяснить для себя многое в собственной жизни без признания существования предопределения и реинкарнации.
Честно говоря, принимаю что угодно, было бы талантливо написано. Например, остропсихологическое произведение о вампирах "Жажда" Алекс Варны, в шорт-листе конкурса "Трансильвания-2014" следовавшее сразу за его "Никогда не смотри через левое плечо".
Главное, что обнаружил уже с первых фраз: прекрасный язык. Полностью соответствующий найденному мной в "Золотой розе" Паустовского: "У подлинной прозы всегда есть свой ритм. Прежде всего ритм прозы требует такой расстановки слов, чтобы фраза воспринималась читателем без напряжения, вся сразу. Об этом говорил Чехов Горькому, когда писал ему, что "беллетристика должна укладываться (в сознании читателя) сразу, в секунду"".
И потому читалось легко: не дало ограничиться "Темными зеркалами" - прочел и "Разговор с редактором о времени и о себе". Еще и "Кто Вы, барон Калманович?", не вызвавшее, однако, такого же интереса, как два предыдущих.
В "Темных зеркалах" больше всего зацепила психологически пронзительная "Смерть аббата Муре". Показавшаяся сразу лучше всего остального: а ведь именно по самому лучшему из написанного стоит судить о писателе. Сравнить её могу лишь с проникновенным стихотворением Ахматовой "Лотова жена": той же способностью узреть глубже и досказать.
"Проступок аббата Муре" когда-то, страшно давно еще, не произвел на меня особо сильное впечатление после "Жерминаля", с которого началось мое знакомство с Золя, а затем таких, как "Доктор Паскаль", "Творчество", "Западня", "Тереза Ракен", "Чрево Парижа", "Нана". Чувствовалось порой далеко не высокое качество стиля Золя по сравнению с другими французскими писателями (например, блестящим и остроумным Анатолем Франсом), но до чего жизненно полнокровным, зато, ощущался он. Теперь, вместе со "Смертью аббата Муре", это, казавшееся мне тогда не лучшим, его произведение дополнилось куда большим смыслом и глубиной. Одновременно "Смерть аббата Муре" оказалась сколько-то сиквелом и другого романа Эмиля Золя: "Доктор Паскаль".
Да, жутко противоестественен он: целибат католического духовенства. Это показал Эмиль Золя, а Рене Маори и то, какая расплата должна произойти за совершенное аббатом Муре. Повлекшее самоубийство любившей его девушки и с ним гибель еще не родившегося плода той любви. "Когда же церковь, этот вечный враг жизни, снова восприяла его, он вступил в борьбу со своим полом и сам, совершая обряд погребения, бросил горсть земли на тело умершей Альбины" ("Доктор Паскаль").
Совершенное в угоду не тому, что завещано Б-гом: лишь установлено людьми, верховными иерархами католической церкви. Вопреки указанному в Торе, объявленной ими Старым Заветом (православными даже Ветхим заветом - как будто ветхим может стать Завет Вечный, данный Моше Рабейну Вс-вышним): "И сотворил Б-г человека по образу Своему, по образу Б-жию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Б-г, и сказал им Б-г: плодитесь и размножайтесь..." (Берейшит (Бытие), 1: 27-28).
То, какой могла быть эта расплата в последние моменты жизни аббата Муре, Рене Маори недаром дает понять, чтобы рассказать внукам, именно Клотильде - самому чудесному женскому персонажу в серии "Ругон-Маккаров". "Да, я ходила в церковь, чтобы бытьсчастливой. К моему несчастью, я не могла просто верить, я очень хотелапонять, потому что их догматы возмущали мой разум..." ("Доктор Паскаль").
Воспитывавшаяся своим дядей Паскалем, врачом и ученым, человеком редкой доброты и порядочности в отличие от большинства потомства Ругонов, она тоже не стала подобной им. Понимала, что именно много старший её Паскаль являлся тем, с кем не мог сравниться для неё никто другой - ответила взаимной любовью: вопреки тому, насколько их связь была предосудительна в глазах других и казалась невозможной даже ему самому.
Да, именно она могла считать, что аббат Муре не мог не отречься в последний момент жизни от Б-га. Б-га католиков, требующего, как он верил, отречения от любви не к нему лишь.
- "Приход церкви святого Евтропия извещает о смерти...", - прочитал вслух Матье и рассмеялся. - Здесь ничего не написано об отречении.
Клотильда строго взглянула на внука:
- Не написано. Но мне кажется, что все так и было. Во всяком случае - это было бы справедливо.("Доктор Паскаль").
И еще: "Полное обладание во имя любви и жизни - это и есть воплощение божества" ("Доктор Паскаль").
Ведь, наверно, только вера, сохранившая наш немногочисленный народ на протяжении стольких жутких веков, считает не только допустимым, но и необходимым сочетать любовь к Вс-вышнему с той, от которой, якобы в угоду Ему, отрекаются христиане-монахи. А едва ли человеческую жизнь в таких условиях слишком хорошо описал Дидро в "Монахине".
Но именно так ли думал Рене Маори? Только выражая неприятие целибата, как я: как положения не своей религии? Или ответ имеется в другом его произведении: "Разговор с редактором о времени и о себе"?
... - а скажите, вы верующий?
- Нет, я атеист, - быстро ответил автор, словно испугавшись, что его заподозрили в чем-то нехорошем.
- Атеист, угу. Из тех, что воспитываются на книжках Лео Таксиля?
Маори криво улыбнулся:
- Но Библию я тоже прочитал, а также множество другой специальной литературы. И м е н н о поэтому я атеист. Я долго балансировал на грани - не знал, буду ли ревностным христианином или воинствующим атеистом. Теперь могу сказать, что все доказательства существования Бога - неубедительны (во всяком случае, для меня), поэтому победил здравый смысл.
Ну, что ж: каждый вправе делать свой выбор. Притом Маори отнюдь не повторил сделанный Ториком из "Пятеро" Зэева Жаботинского (XXVIII. Начало Торика). Могу предположить также, что, готовя это своё произведение для публикации в российском издательстве, счел предпочтительным употребить "христианином", а не "иудеем".