Случай этот произошёл в те сказочно-беспредельные времена, когда я пытался найти себя на обломках бывшей империи. На дворе стоял 1993 год. Впереди была танковая атака Государственной Думы по приказу беспалого и безмозглого Главнокомандующего с харизматическыми наклонностями. Никто про это ещё и не догадывался, хотя напряжение висело над всей страной. Той весной я приткнул свои неказистые таланты в домостроительный комбинат, которому честно отдал 9 месяцев, прежде чем понял простую вещь - в смутные времена лучше кормить людей, чем что-то для них строить.
Выносив эту идею ровно столько, сколько предназначено природой, я натурализовался на Печорском мясокомбинате. Но это будет позднее. А пока - последний день августа, и вы с лёгкостью обнаружите меня в кабинете у заместителя директора ДСК, элегантно закинувшим ноги на стол. В такой же непринуждённой позе сидит и сам хозяин кабинета. Бронислав Доминикович Сардаковский, так его зовут подчинённые. А мне дозволено величать владельца житомирского мягкого говора и сального солдафонского юмора (Сардаковский до недавних пор служил прапорщиком в одной строительной части) просто Броней.
Это наше заседание посвящено предстоящим выходным. "А скажи-ка, Митрий, - обратился ко мне Доминикович, - не знаешь ли ты хороших грибных мест в округе? А то я здесь уже 12 лет живу, а так толком за грибами и не ездил". Я с радостью подтвердил, что мне знакомы такие плантации. Почему с радостью? Да я сам уже давно собирался заняться заготовкой на зиму. Обычно, делать это мне приходилось раз в сезон из-за всегдашней занятости всяческими житейскими пустяками. Я посещал лес с ночёвкой или без оной единожды за лето, но затаривал за поездку 5-6 вёдер. Этого на зиму хватало. Закатанные в банки жареные в жиру красноголовики и подберёзовики создавали эффект ранней осени на зимнем столе. Про маринованные отборные шляпки подосиновиков я уже не говорю.
А в тот год традиционный выезд ещё не состоялся, посему меня очень прельщала заинтересованность Брони в этом вопросе. Прикинув, какие места наименее посещаемы отважными грибниками в разгар сезона, я выдал информацию, что непременно стоит осчастливить станцию Выль-Ю, которая находится в часе пути по железной дороге в сторону Воркуты, своим присутствием. Это место показал мне Сашка Довгуля (Довгулян из рассказа "О чём молчат учебники").
Плантация действительно удивительная. Станция стоит на взгорке, а вокруг неё болота, среди которых встречаются возвышенные холмы с редким ельником и белым мхом. Бродя от островка к островку, запросто набираешь несколько вёдер в течение 2 часов (если никуда не спешить). Я бывал в этом месте раза три, и всегда вставала задача, как дотащить грибной улов из маленьких шляпок (ножки практически никогда не брали) до станции.
Бронислав с энтузиазмом внял моим словам, и ранним утром 1 сентября мы уже были на железнодорожном вокзале. Погода явно не задалась с точки зрения грибника. Ночью ударил сильный заморозок. И хотя утром солнце сияло вовсю, но тепла оно не давало, а лужи под ногами поскрипывали довольно толстеньким льдом. Делать, однако, нечего. Сказано "а" - говори "б".
В кассе железнодорожного вокзала к моему удивлению нам сказали, что уже второй год пассажирский поезд "Москва-Воркута" на станции Выль-Ю не останавливается. Вот это попали! Но не всё потеряно. Бежим к машинисту и слёзно просим притормозить на нужной станции. Тот попытался возразить, но, увидев приветливое горлышко, выглядывающее из рюкзака Сардаковского, согласился решить нашу проблему. Только тормозить он будет не на самой станции, а чуть раньше, чтобы его не "сдал" железнодорожному начальству бдительный станционный смотритель.
Сговорились, одним словом, на условиях машиниста. Так что нам пришлось ещё километра 2 топать по шпалам, которые совершенно терялись в тумане консистенции таллиннского кефира (того, что был в своё время по 9 копеек, помните?). Только через полтора часа оказались на месте. Передохнули и пошли на болотные острова. Здесь ещё толком не потеплело. Грибов было много, но все они стояли совершеннейшим образом стеклянные. Оттаяв в ведре или корзине, такой гриб превращался в подобие тряпки, которую уборщицы надевают на швабру в моменты наивысшего творческого подъёма.
Начало было совершенно обескураживающим. Настроение опустилось на уровень болотной жижи, мерзко чавкающей под сапогами. "Вот и свозил человека за грибами", - думал я со вселенской печалью. Сардаковский терпел и развлекал меня сальными армейскими анекдотами. За разговорами и поисками стоящего продукта прошёл ещё час. За это время удалось насобирать около ведра (на двоих) относительно приличных грибов, которым каким-то чудесным образом не удалось замёрзнуть в первую осеннюю ночь. Нужно было что-то делать. Такие бессмысленные шатания только приводят в уныние.
Перво-наперво мы поднялись к насыпи и нашли хорошее местечко для того, чтобы немного перекусить и подумать. Скинули рюкзаки, запалили костерок. Броня успокаивал меня: "Не бери в голову, Митрий! Смотри, какое солнце сегодня. Сейчас накатим по маленькой, да и домой поедем". До пригородного поезда "Инта-Печора" оставалось часа четыре. Накатили по махонькой изрядного самогона от Сардаковского. Накатили по большой. Повеселели и пошли налегке прогуляться вдоль железной дороги.
Тут Бронислав, так, между прочим, замечает: "А вот это что за грибы? Их можно есть?" Я оглядываюсь в сторону его указующего перста... Мама дорогая, весь осинник усеян нежно-розоватыми шляпками волнушек! Как ковёр постелен в грибной текстуре. Я сразу сообразил, что можно ведь и грибов для соления набрать. Им и заморозки нипочём. Возиться только с волнушками долго. Ну, да ладно. Вперёд! За вёдрами. Через полчаса мы были затарены настолько, что за один раз весь улов поднять было невозможно. Упаковались и решили, пока до поезда есть время, облегчить рюкзаки от продуктов. Сели у костра и повели неспешную беседу.
Солнышко начало пригревать. Первак тоже не отставал. Он грел изнутри. Лепота. Совсем разомлели грибники, возлежащие на лапнике возле приветливого огня. Вокруг ни души. Птички поют. Редкие товарняки сквозят мимо.
И вдруг из кустов выполз какой-то фиолетово-жёлтый передней частью физиономии, соблюдая цветовую гамму северной осени, крендель. И сразу к нам пошёл. Вид помятый, но китель офицерский, значит ещё не совсем злодей. Завидев и идентифицировав Сардаковского, эта серо-зелёная в лиловых разводах (цвет формы плохо гармонировал с вдовьим колером лица) личность полезла к нему с поцелуями.
- Бронислав, друг, привет! Как ты здесь оказался?
Доминикович опешил:
- Ну, ничего себе! Я за грибами приехал. А ты?
Мужик в несвежей форме с капитанскими погонами, потирая свежий фингал, ответил ну совсем уж загадочно:
- Погулять вышел. А тут вы...
Это надо ж так далеко от города погулять выйти, почти 70 километров! Правда, потом серая личность с вдовьим лицом призналась, что проехала свою станцию. Он (всё-таки ОН!) в Сыне служит. Проспал, а потом выпрыгивал на ходу. Теперь совсем понятно стало, почему видок у него аховый. Рука мужика непроизвольно тянулась к самогону. Сердобольный Броня плеснул ему от души в кружку. Тот выпил, поинтересовался в какой стороне Сыня, и пошлёпал по шпалам на службу. Идти ему предстояло 18 километров.
Сардаковский попытался было уговорить опохмелённого настоящим образом служаку дождаться поезда. Но у офицера, с неизвестно откуда взявшимися признаками молодцеватости, что-то переклинило, он громогласно заявил: "Некогда мне тут с вами поезда ждать, я на развод опаздываю!" Его покачивающаяся спина в порванной гимнастёрке еще некоторое время была видна в лучах осеннего светила, пока не скрылась за поворотом. "Вот дятел пластилиновый!" - пожелал ему счастливого пути Сардаковский. В словах его всякий штатский легко бы смог обнаружить затаённую боль и отеческое беспокойство с лёгкой примесью брезгливости. С такими же чувствами, вероятно, в далёком XIX-ом веке барин-либерал относился к крестьянским общинам - кормящему страну тормозу аграрной реформы.
Когда мы уже мчались в Печору на пригородном поезде, то практически никто из пассажиров, кроме двоих скромных грибников, не обратил внимания на бравого офицера, который, ломая кусты и деревья, стремительно двигался к месту службы, исполненный нечеловеческого долга перед Родиной.