Аннотация: Четырнадцатая глава фантастического романа. Бегство от славы... Дикая жизнь Хилди и визиты друзей... Гори всё огнём!..
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Возвращаться домой мне пришлось с чёрного хода, но даже его уже обнаружили. Должно быть, один из моих друзей проболтался: у пещеры кугуара толпились журналисты. Ни у кого не хватило духу проникнуть внутрь, во всяком случае, до тех пор, пока там сидела хищница. Хоть люди и знали, что она не причинит вреда, эта пушистая дама -- по меньшей мере угрожающее соседство.
Переделанное лицо почти помогло мне. Я успела войти в пещеру, пока все недоумевали, кто я такая и что у меня за дела с Хилди. Но внезапно кто-то крикнул: "Это она!" -- и началась бешеная гонка. Я мчалась по коридору, а журналисты летели по пятам, выкрикивали вопросы и фотографировали моё позорное бегство.
Оказавшись наконец в квартире, я взглянула на изображение с камеры, установленной перед парадной дверью. О боже... Там народ стоял плечом к плечу, насколько хватало глаз, во всю длину коридора. В толпе были и продавцы воздушных шариков и хот-догов, и какой-то парень-жонглёр, одетый клоуном. Если раньше мне и доводилось удивляться, почему газетную шумиху сравнивают с цирковым представлением, то теперь всё стало предельно ясно.
Если бы полиция не отгородила канатами узкий проход на случай вызова пожарной команды или скорой помощи, моим соседям не удалось бы попасть домой. На моих глазах один сосед воспользовался этим путём. Он сердито хмурился, и это выражение уже перестало сходить с его лица. От нечего делать многие журналисты принялись забрасывать его вопросами -- он отвечал каменным молчанием. Да уж, на следующей внутрирайонной вечеринке не видать мне приза за добрососедские отношения... В конце концов, если я не придумаю, что предпринять, всё это обернётся петициями, в которых меня вежливо попросят подыскать другое жильё.
Так что следующие несколько часов я посвятила упаковке своих вещей, складыванию мебели, наклейке на всё почтовых марок и загрузке добра в почтовый трубопровод. Я подумывала и себя отправить по почте -- но вот только не смогла решить, куда себя послать. Моё имущество можно было поместить на склад, да и было-то его не так много. Когда я закончила сборы, и без того пустая квартира была оголена до самых стен. Остались всего несколько вещей -- кое-какое барахло да несколько доставленных почтой заказов. Я отправилась в санузел и поставила на место свои скулы. Нос решила не трогать -- пусть его поправит Бобби, когда я смогу без опаски до него добраться. Какого чёрта! Девяностодневная гарантия пока действует, и я вовсе не обязана признаваться, что сломала нос нарочно. Затем я подошла к входной двери и вывела своё изображение на внешний монитор. О том, чтобы отомкнуть засовы, и речи быть не могло.
-- Халявная жрачка в конце коридора! -- крикнула я. Пара-тройка голов повернулись, но большинство журналистов продолжали не отрываясь смотреть на меня. Все принялись одновременно выкрикивать вопросы. Понадобилось несколько минут, чтобы гвалт смолк и все поняли: если не заткнутся, интервью не достанется никому.
-- Я уже сказала по поводу гибели Сильвио всё, что собиралась, -- заявила я толпе. Снова раздались ворчание и выкрики, и мне пришлось дождаться, пока они затихнут.
-- Я не чёрствый сухарь, -- продолжила я, -- я была одной из вас. Скажем так, лучшей, но всё-таки из вашего племени.
За эту реплику я удостоилась нескольких иронических возгласов и пары смешков.
-- Знаю, никого из ваших редакторов не устроит ответ "нет". Так что я готова сжалиться над вами. Через пятнадцать минут дверь откроется и вы все сможете войти. Интервью я не гарантирую, но пора же прекращать этот идиотизм! Соседи жалуются.
Я знала, что последние слова было не особенно приятно услышать, но обещание открыть дверь должно было прочно, хоть и ненадолго, удержать собравшихся на месте. Я сделала им ручкой и отключила экран, приказала двери открыться через пятнадцать минут и поспешила к чёрному ходу.
Незадолго до этого я позвонила в полицию, и та очистила коридор, в который он открывался, от меньшей группы моих преследователей. Этот коридор не был общественным местом, и я имела право так поступить, а журналистам пришлось ретироваться в Техас -- откуда их не могли изгнать, пока они не нарушат один из законов соответствия технологий, то есть не попытаются пронести в парк современные вещи или одежду. Но меня это не беспокоило: мне местность была знакома, а им нет.
Я осторожно выбралась из пещеры. Была тёмная ночь, и "луна" не светилась на "небе" -- в чём я убедилась по прогнозу погоды. Я выглянула из-за гребня скалы и увидела бывших коллег: они расположились у реки вокруг костра, попивали кофе и лакомились пастилой. Я взвалила на плечо пожитки, приладила другую поклажу так, чтобы ничем не шуметь, и принялась карабкаться вверх по узенькой, еле заметной тропке, что вилась позади пещеры. Вскоре я оказалась на вершине холма, остановилась, и Мексика, осиянная звёздами, раскинулась подо мной.
Я продолжила путь, забирая к югу. Дабы подбодрить себя, я представила: вот оголтелые толпы вламываются в дверь... а гнёздышко-то пусто!
#
Следующие три недели я провела на подножном корму. По крайней мере пыталась так жить по мере сил и возможностей. Что Техас, что Мексика -- в подобных местах, друзья мои, не слишком-то многим удастся поживиться, занимаясь собирательством. Тут растут некоторые съедобные растения, несколько кактусов -- ничто из этого не назовёшь деликатесом, но я послушно перепробовала всё, что смогла найти и определить по руководству для жителей исторических парков. Я захватила с собой и сухой паёк -- смесь для блинчиков, яичный порошок, патоку, кукурузную муку и несколько видов специй, главным образом молотый перец чили. Я не была совсем отрезана от мира -- можно было пробраться в "Одинокую Голубку" или Нью-Остин, когда чуть спадёт ажиотаж.
А пока что завтракала я оладушками да яичницей, ужинала бобами с кукурузным хлебом и время от времени сдабривала эту пищу дичью.
Я имею в виду, убитыми на охоте животными. Вокруг моего дома резвилось полным-полно оленей и антилоп, иногда сюда забредали и бизоны. Бизон -- это, пожалуй, чересчур для одинокого едока, но я захватила с собой лук и стрелы в надежде подстрелить вилорогую антилопу или молодого самца оленя. Однако меня ожидало полнейшее разочарование: к этим тварям чертовски трудно подкрасться незаметно и почти невозможно приблизиться на расстояние выстрела, особенно если дальность стрельбы такая маленькая, как у меня. Как житель Техаса я имела право добывать по два оленя или по антилопе в год, а я до сих пор не подстрелила ни одного зверя. Мне никогда этого не хотелось. Для охоты разрешалось пользоваться огнестрельным оружием, но процедура его выдачи в офисе исторического парка была такой мучительно длинной и так осложнялась заполнением документов, в трёх экземплярах каждый, и принесением всевозможных торжественных клятв, что мне никогда и в голову не приходило затевать её. К тому же, я походя призадумалась, разрешил бы мне ГК владеть столь смертоносной игрушкой, учитывая мой недавний послужной список.
А ещё я могла добывать сколько угодно антилоповых зайцев, вот ими-то в основном и питалась. Я не подстрелила ни одного, хотя и тратила на них стрелы. Мне больше повезло с силками. Почти каждое утро я находила в ловушках одного или даже нескольких отчаянно вырывавшихся зайцев. Первую свою добычу я убила с большим трудом, даже не смогла потом её съесть, но дальше пошло легче. Примерно так, как подсказывали "воспоминания" об острове Скарпа. Вскоре всё это начало казаться мне совершенно естественным.
Я нашла одно из очень немногих мест на Луне, где могла спрятаться, пока шумиха вокруг Сильвио не затихнет. По моим подсчётам, это должно было случиться примерно через месяц. Впрочем, может пройти и год, и даже не один, прежде чем его история окончательно сойдёт с газетных страниц, но я была уверена, что моё участие в этом трагифарсе забудется гораздо легче и раньше. Так что я тянула время, бродя вдоль и поперёк своего обширного заднего двора. Заняться там было особо нечем, и я развлекалась ловлей гремучих змей. Всё, что для этого требуется, -- немного побродить по окрестностям да набраться чуток терпения. Когда натыкаешься на змею, она просто сворачивается, шипит на тебя и гремит хвостовой трещоткой, и её можно поймать, если есть длинная ветка и кусок верёвки, чтобы захлестнуть вокруг шеи. Я обращалась со змеями очень осторожно -- не могла себе позволить, чтобы меня укусили. Иначе пришлось бы вернуться в современный мир за медицинской помощью или вверить себя нежной заботе Неда Пеппера. Возьмите старый учебник для бойскаутов и прочтите раздел о змеиных укусах -- у вас волосы дыбом встанут.
Раз в неделю я подкрадывалась к чёрному ходу в мою старую квартиру. На исходе второй недели там не осталось никого. Тогда я отправилась к своей недостроенной хижине и подсчитала, сколько журналистов расположилось лагерем подле неё. Они примерно догадывались, в каких краях меня искать. Уверена, кто-то в городе поведал им о моих тайных закупках. Отсюда следовал логичный вывод, что раз я сбежала из городского жилища, то рано или поздно появлюсь здесь, в хижине. И он был верен, я собиралась сюда вернуться.
К концу третьей недели перед хижиной всё ещё паслась дюжина репортёров -- но я решила, что с меня довольно. Я дождалась, пока полностью стемнеет, подождала допоздна, наблюдая, как журналисты, лишённые всех преимуществ телевидения, отчаянно и безуспешно пытаются развлечь друг друга, и проследила, как они один за другим заползают в спальные мешки. Многие были пьяны до безобразия. Я подождала ещё подольше -- пока их костёр не обратился в горстку тлеющих угольков и пока на удивление холодная пустынная ночь не подействовала на змей в моём мешке, сделав их вялыми и покорными. Тогда я украдкой, бесшумно, словно заправский краснокожий, просочилась в журналистский лагерь и положила по гремучей змеюке поблизости от каждого спальника. Я предположила, что в поисках тепла они заползут внутрь -- и, судя по тому, какие вопли и выкрики донеслись до меня примерно за час до рассвета, в точности так змеи и поступили.
Утром все незваные гости исчезли. За завтраком, жуя блинчики и остатки зайчатины под соусом чили, я наблюдала издалека в полевой бинокль, как мои преследователи, спасённые медицинскими автоматами, по очереди возвращаются в лагерь. Немного погодя явился шериф и начал выписывать повестки в суд. Когда журналисты увидели, во сколько им, не проживающим в историческом парке, обойдётся убийство местных рептилий... они заорали даже громче, чем ночью. Но шериф остался глух и равнодушен к их оправданиям, мол, большинство змей они убили случайно, когда в панике выпутывались из спальных мешков.
Я думала, на следующую ночь журналисты выставят часового, но они этого не сделали. Беспечные городские хлыщи! Так что я снова прокралась к ним и оставила последнюю партию своего улова. После второй моей вылазки вернулись только четверо самых стойких. Возможно, они собрались торчать тут вечно и впредь быть начеку. Что ж, тем хуже для них, если они не сумеют доказать, что это я натравила на них змей.
Я зашла в свою хижину и начала переодеваться. Минуту или две я оставалась незамеченной, затем все собрались вокруг меня. Четырёх человек трудно назвать толпой, но четырёх журналистов -- уже почти можно. Они орали все одновременно, не давали мне пройти и с каждой минутой всё больше сердились. Я же вела себя так, будто они были всего лишь необычными движущимися камнями, чересчур большими, чтобы убрать их с дороги, но не стоящими ни взгляда, ни тем более разговора. Малейшее слово только раззадорило бы их.
Они болтались вокруг хижины большую часть дня. Потом в их ряды влилось пополнение, в том числе один дурак -- он притащил древний фотоаппарат, с гофрированным мехом, чёрной накидкой и подставкой-полочкой для магниевого порошка, по всей видимости, надеясь изготовить какую-нибудь картинку для новостей. Что ж, картинка для новостей получилась -- когда горючий порошок просыпался ему на рубашку и воспламенился, а всем остальным пришлось сбивать пламя. Уолтер дал несколько кадров об этом в семичасовом выпуске, снабдив материал забавным комментарием.
Даже журналисты в конце концов сдаются, если написать действительно не о чем. Они хотели взять у меня интервью, но я была не настолько важной персоной, чтобы удостоиться хронометража моих перемещений -- я не из тех, о ком помещают в газетах бесконечно завораживающие снимки: вот человек идёт от своей двери до машины, вот возвращается вечером домой, не отвечая на вопросы орды журналистов, которым делать больше нечего... К концу второго дня все они ушли, отправились преследовать кого-нибудь другого. Подобные задания дают не самым лучшим сотрудникам. Я знавала парней, которые убивали всё своё время на преследование той или иной знаменитости, и ни один из них не знал, как вылить мочу из сапога (1).
Как хорошо снова остаться одной! Наконец можно всерьёз взяться за работу по достройке моей незаконченной хижины.
#
Бренда пришла на второй день. Некоторое время она стояла молча и смотрела, как я прибиваю кровельную дранку.
Она сильно изменилась. С одной стороны, стала хорошо одеваться, с другой, нарисовала кое-что интересное на лице. Полагаю, теперь, когда у неё появились кое-какие деньги, она обратилась за советом к профессионалам. А самым новым в ней было то, что она килограммов на пятнадцать потяжелела. Этот вес довольно симпатично распределился по бюсту, бёдрам и голеням. Она впервые выглядела как настоящая женщина, только очень высокая.
Я вытащила гвозди изо рта, вытерла лоб тыльной стороной ладони и сказала:
-- В ящике с инструментами есть термос лимонада. Можешь угоститься, если принесёшь и мне стаканчик.
-- Смотри-ка, разговаривает, -- произнесла Бренда. -- Мне сказали, оно не будет говорить, но я решила убедиться лично.
Она нашла термос и пару стаканов, которые придирчиво осмотрела. Согласна, их не помешало бы помыть.
-- Говорить я буду, -- ответила я, -- просто отказываюсь давать интервью. Если ты пришла за ним, загляни вон в тот джутовый мешок у твоих ног.
-- Я наслышана о змеях, -- сообщила Бренда, карабкаясь по лесенке ко мне на крышу. -- Как-то это по-детски, ты не находишь?
-- Но сработало ведь.
Я взяла у неё лимонад, и она робко пристроилась рядышком. Я осушила свой стакан и бросила его в грязь. На Бренде были новенькие джинсы в обтяжку, великолепно облегавшие её искусно вылепленные ноги, и свободная блузка, скрывавшая чересчур худые плечи. Блузка была завязана узлом между грудей и обнажала красивую талию. Татуировка вокруг пупка смотрелась не совсем к месту, но спишем это на молодость. Я пощупала рукав блузки и похвалила:
-- Приятная штучка. И волосами ты наконец занялась.
Она смущённо потрепала себя по голове, ей польстило моё внимание.
-- Меня удивило, что Уолтер не отправил тебя сюда, -- призналась я. -- Он мог бы вообразить, что раз мы работали вместе, я бы тебе открылась. Он был бы не прав, но наверняка он так себе это представлял.
-- Он отправлял, -- сказала Бренда. -- В смысле, пытался. Я послала его к чёрту.
-- Что-то у меня со слухом... Я подумала, что ты сказала...
-- Я спросила, хочет ли он увидеть, что самая крутая молодая журналистка Луны работает на "Дерьмо".
-- Ты меня поражаешь!
-- Всему, что знаю, я научилась у тебя.
Я не собиралась с этим спорить, но готова признать, что ощутила нечто похожее на прилив гордости. Смогла передать эстафету и всё такое, даже если эстафетная палочка была весьма низкопробной и я избавилась от неё с радостью.
-- Ну, и как с тобой обращаются все эти скандальные знаменитости? -- поинтересовалась я. -- Их общество уже стоило тебе твоего чудного девичьего смеха?
-- Никогда не могу понять, когда ты шутишь, а когда нет, -- изрекла Бренда.
До этого она, как и я, разглядывала багровые холмы вдалеке, а теперь повернулась ко мне, щурясь от безжалостного солнца. У неё уже немного обгорело лицо.
-- Я пришла сюда не для того, чтобы рассуждать обо мне и моей карьере, -- продолжала она. -- И даже не для того, чтобы поблагодарить тебя за то, что ты сделала. Я хотела было, но все бросились меня отговаривать, мол, Хилди не любит подобных вещей, так что не буду. А пришла я потому, что беспокоюсь о тебе. Все о тебе беспокоятся.
-- Кто это, все?
-- Это все. Все сотрудники отдела новостей. Даже Уолтер, хоть он никогда в этом не признается. Он сказал, чтобы я попросила тебя вернуться. Я ответила, пусть просит сам. Впрочем, могу передать его предложение, если тебе интересно...
-- Ни капельки.
-- Я так ему и сказала. Не буду пытаться одурачить тебя, Хилди. Ты никогда не сближалась с людьми, с которыми работала, так что, наверное, не знаешь, как они к тебе относятся. Не скажу, что они любят тебя, но уважают, очень уважают. Я говорила с кучей народа, и все признают твою щедрость и то, что ты всегда была с ними великодушна и честна. Ну, насколько тебе позволяла работа.
-- Каждому из них я хотя бы один раз вонзила нож в спину.
-- Они не считают, что это так. Спору нет, ты побила их во многих историях, но они чувствуют: это потому, что ты хороший журналист. О, конечно, все знают, что ты жулишь в карты...
-- Как сказано, а!
-- ...но никто никогда не смог тебя уличить, и, думаю, они даже восхищаются тобой. За то, что ты так хорошо это умеешь.
-- Подлая клевета, от первого до последнего слова.
-- Какая разница. Я обещала себе, что долго не задержусь, так что сейчас просто скажу то, что пришла сказать. Не знаю, что именно случилось, но я увидела, как непросто тебе было прийти в себя после смерти Сильвио. Если ты когда-нибудь захочешь поговорить об этом, ни в коем случае не на камеру, я с радостью тебя выслушаю. Я была бы рада сделать для тебя всё что угодно.
Она вздохнула и на мгновение отвернулась, затем продолжала, снова глядя мне в глаза:
-- Я правда не знаю, есть ли у тебя друзья, Хилди. Часть себя ты скрываешь ото всех. Но у меня друзья есть, и они нужны мне. Я считаю тебя своим другом. Друзья могут помочь, когда бывает совсем плохо. Так вот, я хотела сказать, если тебе когда-нибудь понадобится друг, просто позови меня. В любое время.
Я не хотела этого, но что тут поделаешь, что скажешь? Горячий ком подкатил мне к горлу. Я попыталась заговорить, но поняла: если начну, выльется слишком много лишнего, того, чего Бренде не нужно знать обо мне, и не думаю, что она захочет это знать.
Она похлопала меня по колену и стала было спускаться с крыши. Я поймала её за руку, втащила обратно и поцеловала в губы. Много дней я не чувствовала иного человеческого запаха, кроме моего собственного пота -- и вот впервые ощутила аромат другого человека. Бренда пахла теми же духами, какие были у меня в день, когда мы похитили Верховного Перцера.
Она была бы счастлива зайти и дальше, но знала, что я на это не пойду и нам обеим это известно. И понимала, что я всего лишь хотела поблагодарить её за заботу, за её приход. Так что ничего не произошло. Бренда спустилась с крыши и устремилась к городу. Она обернулась только один раз, улыбнулась и помахала мне.
А я принялась яростно трудиться, работала весь день и продолжала вечером, и даже ночью, пока не стало слишком темно, чтобы разглядеть, что я делаю.
#
На следующий день явилась Крикет. Я снова возилась на крыше.
-- А ну слазь с этой лачуги, кляча! -- проорала посетительница. -- Планетка чересчур тесна для нас обеих.
Она прицелилась в меня из хромированного шестизарядника и спустила курок. Из ствола выскочил флажок. Он развернулся, и я прочла: "ПИФ-ПАФ!". Крикет смотала флажок и вернула оружие в кобуру на бедре, а я спустилась по лесенке, мысленно благодаря гостью за повод устроить передышку. Дневная жара достигла апогея, я давно скинула рубашку, но всё равно была мокрой, будто только что из душа.
-- Тот чувак в баре сказал, мол, от этой штуки даже гремучие змеи выскакивают из шкур, -- сообщила Крикет, показывая бутыль с коричневой жидкостью. -- Я ответила, что как раз для этого она мне и нужна.
Я протянула ей руку. Она сердито зыркнула, но ответила рукопожатием. Она была упакована с головы до ног в гротескный костюм героев вестернов, от белой ковбойской шляпы "Стетсон" и до сапог из кожи ящерицы, на высоком каблуке, усеянных множеством жемчужных пуговок вперемежку с кожаной бахромой. Казалось, она вот-вот выхватит из-за спины гитару и разразится руладами из "Прохладной воды" (2). Довершали странный наряд элегантные светлые усики.
Крикет налила мне выпить, а я заметила:
-- Терпеть не могу сборную солянку.
-- Я тоже, -- призналась она. -- Я, как ты, не сторонница смешения стилей. Но дочка подарила мне эти усы на день рождения, так что я решила, надо бы поносить их несколько недель, пусть ей будет приятно.
-- Не знала, что у тебя есть дочь.
-- Ты многого обо мне не знаешь. Она сейчас в том возрасте, когда начинают впервые задумываться о половой принадлежности. Мать одной из её подруг недавно сменила пол, и теперь Лайза твердит мне, что ей хочется, чтобы я немного побыла папой. И, чёрт побери, усы подходят к этим манаткам.
Крикет пошарила в кармане, выудила бумажник и показала мне фотографию девочки лет шести, юной и невинной копии мамы. Я поупражнялась в комплиментах, но недолго -- Крикет прервала меня с презрительной гримаской:
-- О, заткнись, Хилди! Твоя "любезность" только напоминает мне, почему ты так ведёшь себя, паршивка.
-- Трудно было вырваться со студии?
-- Они здорово меня отделали. Выбили передние зубы, сломали несколько пальцев. Но прибыли силы быстрого реагирования и всё сфотографировали, и теперь грубияны беседуют с моими адвокатами. Думаю, за это -- я имею в виду, за своевременное спасение -- мне следует благодарить тебя.
-- Не стоит благодарности.
-- Не бойся, не дождёшься.
-- Удивляюсь, как это мне удалось так легко тебя провести.
Крикет достала две стопки и плеснула в них своего средства для снятия шкур с гремучих змей, потом метнула в меня странный взгляд:
-- Сама удивляюсь. Ты, наверное, можешь себе представить, я размышляла над этим. Думаю, дело было в Бренде. Должно быть, я понадеялась, что она так или иначе придержит тебя. Толкнёт под локоть, когда дело дойдёт до грязных поступков.
Она протянула мне стопку, и мы выпили. Крикет поморщилась, я же успела слегка привыкнуть к подобной гадости -- хотя она всегда идёт тяжело.
-- Понимаешь, всё это бессознательно, -- продолжила Крикет. -- Но я думала, что ты замешкаешься, учитывая, насколько очевидно её уважение к тебе. И в ожидании, пока проявится это уязвимое местечко, я совершила большую ошибку -- повернулась к тебе спиной, сукин ты сын.
-- Достаточно просто суки.
-- Я знаю, что говорю. Я думала о Хилди-мужчине, которого знала. Он бы заколебался.
-- Это смешно!
-- Может быть. Но, думаю, я права в том, что перемена пола -- почти всегда больше, чем просто трубы переткнуть и сменить уборную. Всё остальное тоже меняется. Ты застала меня врасплох: я думала о тебе как о мужчине, который обязательно совершил бы глупость в присутствии малолетней киски -- а не как о безжалостной п...де, в которую ты превратилась.
-- Между мной и Брендой никогда не было ничего подобного.
-- Ох, я тебя умоляю. Конечно же, я знаю, что ты ни разу ей не впендюрила. Она мне рассказала. Но мужчина всегда держит в голове возможность перепихнуться -- как женщина ты это знаешь. И пользуешься этим, если у тебя есть хоть капля мозгов, как пользуюсь я.
Не могу сказать, что она была совсем не права. Я знаю, что для меня перемена пола -- нечто более глубокое, нежели просто новая внешность. Меняются и некоторые взгляды, и точка зрения. Не слишком сильно, но достаточно, чтобы в некоторых ситуациях повести себя иначе.
-- Но ты-то с Брендой спишь, не так ли? -- спросила я, слегка удивляясь.
-- Конечно. А почему бы нет? -- Крикет выпила ещё и покосилась на меня, затем встряхнула головой:
-- Ты во многом хороша, Хилди, но не слишком хороша с людьми.
Не уверена, что до меня дошло, о чём это она. Не то чтобы я была не согласна, просто не уверена, что она имела в виду. И продолжила речь о Бренде:
-- Это она прислала тебя сюда?
-- Она помогла мне прийти. Я бы и сама собралась -- посмотреть, правда ли мне хочется оставить на твоём черепе несколько новых зарубок. Поначалу так и хотела -- но чего ради? А Бренда о тебе беспокоится. Она сказала, тебя страшно потрясло то, что Сильвио умер у тебя на руках.
-- Потрясло. Но она преувеличивает.
-- Возможно. Она молода. Но, признаюсь, меня застало врасплох твоё увольнение. Ты говорила, что хочешь уйти, чуть не с первого дня нашего знакомства, и я решила, что это опять всего лишь разговоры. Ты и вправду собираешься корячиться здесь до конца своих дней? Что ты собираешься делать, когда закончишь свою хибару? Овощи выращивать? -- она обвела кислым взглядом засушливые окрестности. -- В конце концов, что ты тут можешь вырастить-то?
-- По большей части волдыри и мозоли, -- показала я свои руки. -- Подумываю, не выставить ли их на сельской ярмарке.
Крикет снова налила себе, закупорила бутыль и протянула мне. Свою стопку она осушила залпом:
-- Спаси меня господи, похоже, мне начинает нравиться это пойло.
-- Не собираешься ли ты упрашивать меня вернуться к работе?
-- Бренда хотела, чтобы я попробовала, но я ответила, что не собираюсь портить тебе карму. У меня плохое предчувствие насчёт тебя, Хилди. Не знаю, в чём именно дело, но как репортёр ты пережила полосу невероятного везения. Я имею в виду истории с Дэвидом Землёй и Сильвио.
-- Ну, самим Дэвиду и Сильвио не слишком-то повезло.
-- Кому какое дело? Я о том, что у меня предчувствие: тебе придётся за всё это заплатить. Тебя ждёт полоса невезения.
-- Ты суеверна.
-- И бисексуальна. Смотри, сегодня ты узнала обо мне три новости.
Я вздохнула и погрузилась в размышления, не выпить ли ещё, хотя знала, что если выпью -- свалюсь с крыши.
-- Хочу поблагодарить тебя, Крикет, -- изрекла я наконец, -- за то, что припёрлась сюда, в этакую даль, чтобы сказать мне, что меня сглазили. Девчонкам время от времени нужно слышать подобное.
Она осклабилась:
-- Надеюсь, я испортила тебе день.
Я махнула рукой на отчаянное запустение вокруг:
-- Как тут можно хоть что-нибудь испортить?
-- Готова признать: сделать всё это хоть капельку хуже, наверное, даже не в моей потрясающей власти. Так что я пойду, вернусь в блистающий, волшебно очаровательный, сумасбродный водоворот моей жизни и оставлю тебя томиться в компании ящериц -- и добавлю только вот что: действительно, Бренда права, у тебя есть друзья, и я одна из них, хотя и представить не могу, почему, и если тебе что-нибудь понадобится, свистни -- может быть, я приду, если не найду чем другим заняться.
С этими словами Крикет наклонилась ко мне и поцеловала.
#
Говорят, если достаточно долго пробыть в каком-то одном месте, то туда рано или поздно придут все, с кем вам когда-либо довелось встречаться. Я поняла, что это, скорее всего, правда, когда увидела, как по тропинке к моей хижине с трудом карабкается Уолтер. Я терялась в догадках, что могло привести его в Западный Техас, кроме как соединение в цепь математических маловероятностей в ничтожных пропорциях. Либо это, либо Крикет и Бренда были правы: у меня есть друзья.
Впрочем, о последнем мне не было нужды беспокоиться.
-- Хилди, ты негодная прогульщица! -- крикнул Уолтер издали, метров с трёх. Ну и видок был у него... Не думаю, что он хоть раз в жизни бывал в исторических парках. Можно только с ужасом представить, какие титанические усилия потребовались, чтобы убедить его, что в Техасе ему нельзя ходить в том же, что у себя в офисе, а придётся раздеться догола или облачиться в наряд, соответствующий времени. Ну-уу, не оголился бы он ни в коем случае, и я решила возблагодарить Великого Духа за то, что уберёг меня от душераздирающего зрелища. При виде нагого Уолтера у канюков и сарычей пропал бы аппетит. Так что из весьма ограниченного (для его-то размера) ассортимента магазина одежды для туристов он выбрал миленький костюмчик, стиль которого в общих чертах напоминал одеяние игрока на речных судах (3): чёрные штаны, жакет, шляпа и сапоги, белая рубашка и галстук-ленточка, разукрашенный алыми и тёмно-бордовыми "огурцами" жилет с золотой каймой и с латунными часами в кармашке. Пока я разглядывала его, последняя пуговица на жилете не выдержала и отлетела, отрикошетив от скалы со звуком, знакомым любителям старых вестернов, а пуговицы на рубашке остались сдерживать натиск плоти в одиночку. Ткань между ними разошлась, открыв ромбики бледного волосатого тела. Пряжка ремня была погребена под массивными наплывами жира. По лицу главреда струился пот. Но в общем и целом Уолтер выглядел лучше, чем я от него ожидала.
-- Далековато ты забрался от Миссисипи, а, крикливое ничтожество? -- поддразнила я.
-- О чём ты, чёрт тебя дери?
-- Не важно. Ты как раз тот, кого я хотела видеть. Помоги мне разгрузить эти доски, будь добр! В одиночку я провожусь с ними целый день.
Он изумлённо уставился на меня, а я подошла к телеге, ожидавшей меня уже целый час. Она была нагружена доверху свежими досками превосходного качества из Пенсильвании -- я собиралась использовать их для пола хижины, когда руки дойдут. Я забралась в кузов телеги и ухватила доску за один конец:
-- Ну, давай, иди сюда, хватайся с другого конца.
Уолтер обдумал предложение, затем потащился ко мне. Подозрительно косясь на мирную группу мулов, он далеко обогнул её. Кряхтя, приподнял свой конец доски, и мы перекинули её через борт.
Когда мы сбросили достаточно досок и вошли в рабочий ритм, он заговорил:
-- Я терпелив, Хилди.
-- Ха.
-- И всё же я таков. Чего ещё ты хочешь? Я ждал дольше, чем стало бы ждать большинство на моём месте. Ты утомилась, спору нет, тебе нужно было отдохнуть... хотя у меня в голове не укладывается, как подобное можно считать отдыхом.
-- Чего ты ждал?
-- Пока ты вернёшься, конечно же. Вот зачем я и пришёл. Перерыв кончился, подруга. Пора назад в реальный мир.
Я опустила свой конец доски на штабель, вытерла лоб тыльной стороной руки и уставилась на Уолтера. Он ответил мне пристальным взглядом, потом отвёл глаза и жестом указал на груду дерева. Мы взялись за новую доску.
-- Могла бы предупредить меня, что собираешься в творческий отпуск, -- укорил Уолтер. -- Я не жалуюсь, просто так было бы проще. Зарплата, разумеется, по-прежнему шла на твой счёт в банке. Не хочу сказать, что ты не заслужила, у тебя накопилось... шесть или, может, семь месяцев отпуска?
-- Скорее семнадцать. Я никогда не брала отпусков, Уолтер.
-- Всегда возникало что-нибудь срочное. Ты же знаешь, как это бывает. А я знаю, что ты заслуживаешь и большего, но не думаю, что ты подставишь меня и возьмёшь все отпуска подряд. Я тебя знаю, Хилди. Ты ведь так со мной не поступишь.
-- А ты проверь.
-- Смотри: из того, что стряслось, получился такой грандиозный материал. Ты единственная, кому я доверил бы работу над ним. Но что...
Я бросила конец последней доски. Уолтер вздрогнул от неожиданности, разжал руку и отскочил. Тяжёлый груз с грохотом рухнул на дно телеги.
-- Уолтер, я совершенно серьёзно не желаю ничего об этом слышать.
-- Хилди, будь умницей, ведь никто другой...
-- Этот разговор начался не с того конца, Уолтер. Так или иначе, тебе всегда удавалось удерживать меня. Думаю, именно поэтому я и не пришла прямиком к тебе и не высказала всё начистоту. Это была моя ошибка, теперь мне это ясно, так что я собираюсь...
Он протянул руку, и я в очередной раз попалась на удочку.
-- Пришёл я сюда вот зачем,.. -- сообщил Уолтер, уставился в землю, затем робко покосился на меня, будто провинившийся малыш, -- в общем, я хотел принести тебе вот это.
В руке у него была моя фетровая шляпа, измятая сильнее обычного после долгого путешествия в заднем кармане его брюк. Я поколебалась, но взяла её. На лице Уолтера появилось некое подобие полуулыбки -- и если бы я увидела в ней хоть грамм злорадства, то запустила бы злосчастным головным убором ему в морду. Но злорадства не было. Я разглядела другое -- капельку надежды, чуть-чуть беспокойства и, поскольку это было лицо Уолтера, нечто вроде угрюмой-но-почти-симпатичной застенчивости. Должно быть, подобное далось ему непросто.
Ну что тут поделаешь? Швырнуть шляпу обратно было никак нельзя. Не могу сказать, что мне когда-либо нравился Уолтер, но я не испытывала к нему ненависти и уважала его как журналиста. Вдруг я заметила, что мои руки движутся -- машинально, бессознательно они пытались вернуть шляпе форму, углубляли вмятинку на тулье, большие пальцы ощущали приятное прикосновение материала. Этот момент внезапно сделался глубоко символичным, чего мне менее всего хотелось.
-- На ней до сих пор кровь, -- произнесла я.
-- Не смог отчистить как следует. Хочешь, заведи новую, если эта пробуждает дурные воспоминания.
-- Так или иначе, всё это не имеет значения, -- пожала я плечами. -- Спасибо за хлопоты, Уолтер.
Я бросила шляпу на кучу опилок, погнутых гвоздей, бракованных реек, обрезков досок и скрестила руки на груди:
-- Я уволилась.
Уолтер долго смотрел на меня, затем кивнул, вытащил из заднего кармана штанов насквозь мокрый носовой платок и промокнул лоб.
-- Если не возражаешь, я не буду помогать тебе доделывать, -- сказал он. -- Мне пора возвращаться в офис.
-- Конечно! Послушай, ты не мог бы перегнать телегу обратно в городок? Погонщик мулов сказал, что вернётся за ней до темноты, но я беспокоюсь за мулов: их одолеет жажда, так что было бы...
-- Что такое мул? -- перебил он.
#
В конце концов я усадила его в телегу, задницей на голый бортик, дала в руки поводья и проследила, как он с выражением сомнения на жёлчном лице медленно двинулся по просёлочной дороге к городу. Должно быть, он вообразил, что "правит" мулами. "Попробовал бы ты заставить их свернуть в сторону с пути!" -- подумала я. Единственной причиной, по которой я позволила ему питать эту иллюзию, было то, что мулы знали дорогу.
Уолтер стал моим последним гостем. Я подождала, не покажутся ли Фокс или Калли, но тщетно. Я рада, что не встретилась с Калли, но была немного уязвлена тем, что Фокс предпочёл держаться подальше. Бывает ведь, хочется одновременно двух взаимоисключающих вещей... Я действительно хотела, чтобы меня оставили в покое -- но он мог хотя бы попытаться, ублюдок.
#
Моя жизнь покатилась по привычной колее. Я вставала с рассветом и работала над хижиной, пока жара не становилась нестерпимой. Тогда я тащилась на сиесту в Нью-Остин, чтобы хлебнуть пару глотков домашней бражки, которую бармен именовал подпольным виски, да перекинуться в покер с Недом Пеппером и прочими завсегдатаями. В салуне мне приходилось носить рубашку -- половая дискриминация чистейшей воды, одна из тех, что, должно быть, превращали в ад жизнь женщины 1800-х годов. Во время работы я надевала только брюки из грубой бумажной ткани, сапоги и сомбреро, защищавшее голову от солнечного удара. Выше талии я загорела, как орешек. Как могли женщины Западного Техаса носить летом то, во что были закутаны девушки из бара, для меня одна из величайших в жизни загадок. Правда, если вдуматься, мужчины одевались так же тепло. Загадочная всё-таки культура была на Земле.
С приближением вечера я возвращалась в хижину и трудилась до заката. В сумерках готовила ужин. Иногда ко мне присоединялся кто-нибудь из друзей. Я приобрела определённую известность своими галетами на пахте и извечным горшочком бобов, в которые добавляла самые невероятные ингредиенты. Возможно, я смогла бы построить новую карьеру, если бы мне удалось заинтересовать жителей Луны изысками техасского чили.
Я всегда проводила час без сна после того, как угасал последний луч дня. Разумеется, мне не с чем сравнивать, но казалось, будто ночной вид звёздного неба -- вероятно, самая близкая к реальности штука, такая же, что я увидела бы, если бы перенеслась в настоящий Техас, на настоящую Землю, теперь, когда с неё исчезла вся человеческая грязь. Это было восхитительно. Ничего общего с ночью на поверхности Луны -- гораздо меньше звёзд, но в этом-то и прелесть. Ибо, с одной стороны, на лунное ночное небо всегда смотришь через как минимум одно толстое стекло. И никогда не почувствуешь освежающий ночной бриз. С другой -- лунное небо чересчур сурово. Звёзды сияют безжалостно, не мигая, смотрят вниз без снисхождения к Человеку и всем его тщаниям. А большие и яркие звёзды Техаса подмигивают тебе. Они понимают и разделяют шутку. За это они мне и нравились. Когда, вытянувшись на своём походном ложе, я слушала, как койоты воют на "луну" -- я и их тоже любила, именно за это, хотелось подвыть им... -- на меня нисходило состояние, максимально близкое к покою, который я когда-либо находила или сумею найти.
Вот так я провела месяца два или около того. Спешить с хижиной было ни к чему. Я намеревалась построить её как следует. Дважды отрывала большие участки приколоченных досок, когда узнавала новый способ что-либо сделать или мне переставала нравиться моя старая, неумелая и оттого некачественная работа. Думаю, я страшилась самой мысли о том, чем заняться, когда наконец завершу постройку.
И не без причины. Наступил -- как он всегда наступает -- тот день, когда мне стало больше не над чем работать. Ни один винт ни на одной петле уже нельзя было завернуть потуже, ни одну поверхность отполировать получше, ни один кусочек дранки на крыше поправить.
Ну что ж, рассудила я, всегда можно заняться мебелью. Это будет потруднее, чем возвести стены, настелить пол и крышу. Внутри хижину украшали только дешёвые джутовые шторы да грубый остов кровати. Я разложила свою постель на соломенном матраце и впервые за много недель провела беспокойную ночь "под крышей".
На следующий день я обрыскала свой участок, строя смутные планы о саде, колодце и -- нет, я не шучу! -- белом штакетнике. Забор -- это проще всего. Вот сад -- куда более трудное дело, почти невозможное по моим тогдашним представлениям. Что же до колодца... если будет сад, то он необходим -- но стоило мне подумать о колодце, как иллюзия целесообразного труда внезапно распалась. А всё потому, что в Техасе на самом деле не больше подземных вод, чем в любом другом месте Луны. Если вам нужна вода, а таскать её из Рио Гранде далеко и неудобно, то придётся сделать вот что: вырыть скважину, глубина которой для каждого участка местности определяется лотереей, после чего дирекция парка подведёт ко дну вашего колодца водопровод, и вы сможете притвориться, будто достигли водоносного слоя. Рядом с моей хижиной копать следовало на пятнадцать метров. Меня не обескураживала необходимость бурить так глубоко. Чёрт возьми, даже при тех ограничениях, что накладывала женская гормональная система, мне удалось отрастить такие плечи и бицепсы, что у Бобби случился бы эстетический шок. Сменить рубанок и пилу на кирку и лопату совсем нетрудно. И я было собиралась это сделать...
Но меня отнюдь не радовало притворство. Я уже достаточно в нём поупражнялась, глядя по ночам на звёзды и дивясь размерам Вселенной. Я не съехала с катушек и не начала всерьёз считать светилами крохотные лампочки, способные уместиться у меня на ладони. Но ночью усталость помогала мне забыть об этом. Я могла бы забыть и о многом другом -- но не уверена, что сумею стереть из памяти то, как вырою пятнадцатиметровую сухую дыру, а потом увижу, как прокладывают трубы, чтобы прохладная, вкусная, животворящая влага наполнила бесплодный колодец.
Терпеть не могу избыток метафор. Уолтер завывал, когда я слишком увлекалась ими. Он твердил, что метафоры легко утомляют читателей. Чем же так плох фальшивый колодец и не так плохи искусственные звёзды? Почему, зайдя так далеко, я вдруг упёрлась в тупик и вконец утратила воображение? Не знаю, но, наверное, всё дело в образе сухой дыры. Я не могла отделаться от мысли, что вся моя жизнь -- огромная сухая яма. Всё, чего я в конце концов добилась и чем могла более или менее гордиться, -- это моя хижина... И я возненавидела её.
Той ночью сон никак не шёл ко мне. Я долго боролась с бессонницей, потом вскочила и принялась слоняться в темноте, пока не нашла топор. Я изрубила в щепки то, что было кроватью, сгребла эти щепки к стене и как следует пропитала керосином. Подожгла, вышла через переднюю дверь, оставив её открытой, для лучшей тяги, и медленно поднялась на невысокий холм за моими владениями. Там я опустилась на корточки, и на моих глазах, не пробудив почти никаких чувств, хижина сгорела до основания.
-----------
(1) Американское просторечное выражение: про безнадёжного глупца говорят, что он "не может вылить мочу из сапога, даже если о том, как это сделать, написано на каблуке".
(2) Cool Water -- песня Боба Нолана, классика стиля кантри.
(3) Считается, что к 1835 году по Соединенным Штатам ходили 250 речных судов, на которых играли более 2000 профессиональных игроков. Игрок на речных судах стал важной и самобытной фигурой в американской культуре. Он изображался храбрым, умным джентльменом с проницательным взглядом. Этот образ был прославлен во множестве американских фильмов и книг, но на самом деле большинство речных игроков были откровенными мошенниками и шулерами.