Аннотация: Как быть, если для твоей любви нет места в реальном мире? Можно попытаться изменить его или же смириться со своей судьбой. А можно пойти дальше и создать собственную реальность... (В переводе от себя не прибавила ни слова, стараясь следовать авторскому тексту; оригинал здесь
Всю свою взрослую жизнь Джеймс неизменно мечтал о двух вещах. Во-первых, о собственном замке, хотя он никогда не представлялся ему одинаковым. Бывало, в своих мечтах он входил в железные ворота и далее, миновав кладбище, достигал центра города, булыжные мостовые которого были мокрыми от росы, а прохладный ночной воздух насыщен древесным ароматом. В другой раз, он врывался в свою мечту, словно опьянённый приключением предыдущего сна, и видел величественные развалины, тянувшиеся вдоль каменистого берега. Бодрящий ветерок поднимал его и уносил в облачно-голубую даль. Но в каком бы виде он перед ним ни представал, Джеймс знал, это ЕГО замок, а он сам здесь дома.
Второй мечтой был его Любимый. И хотя это, как ни странно, всегда был один и тот же человек, он был призрачным и появлялся неожиданно, лишь для того чтобы исчезнуть в самые яркие моменты. В отличие от замка, его Любимый не был абсолютно ничьей собственностью и ничего после себя не оставлял, кроме желания и отсутствия любви, сладкой, как яблоки, которые он держал в ладонях. Однажды летом на обочине деревенской дороги он предстал перед Джеймсом во всём великолепии семейных пороков, подобно шекспировским Монтекки, весь покрытый испариной и прекрасный, дикий и невинный. Он был упрям, как испорченный ребенок, но строгим, как мать, и Джеймс сумел только улыбнуться, удерживая его настолько близко, насколько мог дерзнуть, но не теряя при этом сосредоточенности в своём страхе перед неизбежным. Вскоре его образ растворился в дымке, пеплом рассыпался в руках Джеймса.
Если бы Джеймс вынужден был дать описание самому себе, он назвался бы романтичным реалистом, сочетавшим твёрдую веру в чувства со здоровым воображением оптимиста. Для него сущность романтики состояла в её субъективности. Он отвергал традиционные представления о розах на День Святого Валентина и вечерних ужинах при свечах. Его романтика была словно ночные порывы шторма неистовой нежности и безмолвного диалога двух душ. Его любовь была чиста, как Луна и ясна, как Солнце.
В юности он стремился отыскать романтику в реальном мире, открыто выражая свои чувства и веря в любовь с первого взгляда. Он был убеждён, что его откровенность и страсть отразятся в чужих глазах в момент их первой встречи с его собственными. Личный же опыт показал, что страсть, возбуждаемая им самим в других мужчинах, редко была искренней и обычно начиналась и заканчивалась тайными поглаживаниями его любовного органа.
Джеймс с энтузиазмом искал информацию в книгах, но наиболее близкое к своим ощущениям описание романтической любви нашёл лишь у Платона, который представлял любовь как желание вечного обладания прекрасным. Безусловно, такая любовь должна покоряться эффектной демонстрации физических достоинств или ловкости ума, но никак не призывному подмигиванию и кивку в направлении ближайшего общественного туалета.
Он был настолько одинок, что начал думать о смерти. Однако не воображал ни огненных глубин, ни головокружительных поднебесных высот, а выбрал спокойствие и утешение простой могильной плиты с надписью "Он уснул". Вечная мечта. Поэтому, пока все занимались спортом или просто сидели, уставившись в телевизор, любимым занятием Джеймса стали мечты.
Сегодня Хэллоуин. Бочонок с плавающими в воде яблоками, у каждого из которых есть своя тайная история, уже установлен точно в центре большого зала. Я стою здесь в сумерках, и чувства мои запутаны. Тени из зала ползут в пустой мрак, и не слышно даже потрескивания камина, способного смягчить это абсолютную вселенскую тишину. Я бегу по винтовой каменной лестнице, смутно осознавая, что стремлюсь прочь от кого-то или навстречу кому-то. Словно в состоянии транса я пробираюсь то вверх, то вниз, ежеминутно боясь, что попал в причудливый лабиринт оптической иллюзии. Одинокий скрип двери рушит чары. И вот я уже стою напротив и толкаю тяжёлую дверь из вощённого дуба, за которой находится пустой зал, освещённый двумя большими свечами. Помимо них в комнате ещё только один предмет - зеркало в тёмной деревянной раме. Я отчётливо помню, где я и кто я. Где-то часы бьют полночь. Проведя рукой по волосам, я откусываю кусочек яблока. В это время освещение изменяется, и теперь все вокруг будто проступает сквозь туман. В зеркалеу себя за плечом я вижу отражение моей Истинной Любви, глаза застилает пелена слёз, и я оборачиваюсь к нему, чтобы обнять
Ища утешения во сне, Джеймс обнаружил свой идеал платонической любви, и вместе с тем неожиданно открыл совершенно иной мир, законы которого ему ещё предстояло постичь. В реальном же мире в поисках ответов он, естественно, обратился к Фрейду и Юнгу. Однако, термины "психологическая интерпретация" и "психоанализ" были для него излишними, если не сказать противоречивыми. Они отрицали тот важный факт, что все, происходившее с ним во сне на самом деле могло иметь вполне буквальное объяснение. В свои 24 года он уже потратил на сон как минимум треть жизни и отказывался вычёркивать эти 9 лет как наполненные неясными и сомнительными отголосками собственного подсознания. Ему не давала покоя уверенность в том, что его Любимый действительно каким-то образом мог существовать где-то в реальном мире, и потому он предпочёл просто принять этот факт и погрузиться в свои мечтания как в параллельную реальность. Джеймс знал, что обладал хорошим воображением, но вряд ли кто-либо ещё способен был сотворить такую последовательно сложную личность, какая удалась ему.
Его видение реальности, пусть и уникальное, было не менее достоверным, чем у других. Неоспоримая вера в воображаемых любимых, существовавших в воображаемом мире была обычным делом среди его знакомых. Для Джеймса, который уже физически жил и любил в мире собственных снов, их откровения казались не более чем пустым результатом удовлетворения желаний.
Уже несколько лет, как закончилась Великая война*, и настало время согласия и возрождения. Праздник в самом разгаре. Не знаю, являюсь ли я здесь незваным гостем или нет, но я наблюдаю происходящее, словно киноленту, поскольку никто не замечает моего присутствия. Постепенно гости рассеиваются по дому, наполняя его голосами сквозь открытые двери, и я вижу М. Его усадили в деревянное кресло, похожее на трон, а над ним возвышается его отец, с гордостью указывающий на группу девушек в углу комнаты.Они несут свою красоту, закованные в изящную броню воздушно-цветочных одеяний. Нежнодотрагиваются до волос и платьев друг друга и улыбаются собственным секретам. Находящийся вне их кольца, М. обхватывает руками голову и роняет на пол золотое яблоко. Гармония и диссонанс. Яблоко разлетается на кусочки, ударившись об пол. Сидящая тут же гончая в чудесном гофрированном белом воротничке начинает лениво грызть их, пачкая паркет слюной.
Наконец М. остался один. Он сидит за столом, в углу возле окна с цветным витражом, и я приближаюсь к нему, чтобы утешить, спрятав лицо в его волосах цвета вороньего крыла. Не обращая на это внимания он вздыхает, и я понимаю, что невидим для него, подобно ангелу.
Раннее утро в саду. Я спешу к ближайшему лесу. Я словно перенёсся вперёд во времени, потому что уже пришла весна и растаял снег. М. стоит у кромки озера, разглядывая его спокойную поверхность. По мере моего приближения, ноги начинают двигаться все медленнее, зрение становится все хуже, а тело будто деревенеет. Тем временем он спокойно входит в воду и погружается; его карманы полны камней. Я хочу позвать его, но голос изменяет мне. Чем глубже камни тянут его вниз, тем сильнее каменеет моё собственное тело, и я оказываюсь неспособным пошевелиться и помочь ему. Он медленно тонет, а я постепенно становлюсь сплошным комком боли, воплощением трепещущего горя в окутывающей меня темноте.
Время, такое обманчиво линейное и логичное в реальности, в мире снов Джеймса подчиняло свой бег совершенно иным законам. Он был участником жизни своего Любимого и свидетелем его смерти, но осознавал, что время играло с ним. Гибель М., при всей своей разрушительной горечи, явно была частью их истории, которую Джеймс больше не мог контролировать. Всё-таки его сны не были книжными рассказами и не могли начинаться и заканчиваться, когда ему удобно. Он мог создавать сны с таким же успехом, как в реальности по своей воле диктовать Провидению собственную судьбу. Но Джеймс верил в возможность направлять предначертанное в определённое русло при помощи вмешательства на материальном уровне. Подобно космонавту или аквалангисту, он тренировал свою способность мечтать, учась погружаться в непрерывный сон на более долгие промежутки времени.
Ранним солнечным утром весны или осени я иду по каменным плитам дороги. На углу скучают ночные патрульные. Немного пройдя вперёд мимо них, я вижу М., возникшего в двери ближайшего магазина. Он немного похудел, но также прекрасен, одетый в небрежный кремовый свитер. Его полные губы выделяются на фоне лица. Каким-то образом теперь я знаю, что родом М. из Германии. Я обнимаю его за плечи, не желая отпускать.
Я сажусь, и его тень укрывает меня. Теперь он сидит рядом, левой рукой поддерживая мою голову, а правой обнимая. Я только боюсь, что его отец может нас найти, и упрямо хочу вернуться в город и как-нибудь замаскироваться, чтобы не быть узнанным. Он грустно улыбается. "Мой отец мёртв", - его голос вновь пробуждает во мне все сомнения и надежды. И вдруг я замечаю, что могу видеть предметы сквозь него. "Как и ты", - говорю я. "Да". Он наклоняется вперёд, будто для того, чтобы поцеловать, но вместо этого едва слышно шепчет мне на ухо названия мест и указания, как туда попасть. Так как я вынужден напрягать слух, чтобы ничего не упустить, его слова отпечатываются в памяти, словно вырезанные в камне.
В тот момент была преодолена тонкая грань, отделяющая навязчивую идею от зависимости. А зависимость обретает свою форму, когда влияние объекта на субъект явно отклоняется в негативную сторону. Тем не менее, Джеймс давно приучил себя читать между строк и знал, что ничего нельзя достичь без риска. Его повседневному существованию, пусть и не лишённому приятных моментов, всегда не хватало живости и волнения, которые он переживал даже в самые будничные моменты с М. Уволившись с работы и отказавшись от ежедневной доставки молока и газет, он собрал свои дневники и уехал в Германию.
Надгробие легко можно было принять за старый путевой камень, ведь оно находилось далеко от кладбища и наполовину заросло травой и колючим кустарником. Джеймс сидел рядом в молчаливом волнении и, поглаживая сырой камень, покрытый мхом, повторял лишь одно имя: "Майкл".
Замок не подавал признаков жизни, когда Джеймс с лёгкостью влез в открытое окно. Он невольно трепетал, но не от ощущения опасности, а скорее от невозмутимого спокойствия окружающей обстановки. Он изучил каждую комнату с чувством человека, вернувшегося в дом, где он вырос, ныне обретший других хозяев. Это было место, внешне новое и чужое, но глубоко внутри души жило чувство принадлежности к этому дому.
Не найдя в замке ничего, кроме пустых, покрытых плесенью комнат и случайно оказавшихся там хрупких скелетов давно мёртвых созданий, он вернулся в большой зал. До этого момента он действовал, руководствуясь лишь интуицией и находясь в радостном возбуждении от того, что его сны сбылись. Это был конец долгого странствия. Он и не думал о том, что будет дальше. Со своей последней встречи с Майклом Джеймс непрерывно путешествовал. Его окутала усталость, и он упал в объятия слабеющего солнечного света.
Майкл берёт меня за руку, нежно улыбаясь. Печаль больше не искажает его лицо. Мы удерживаем равновесие на краю балкона, и при лунном свете вид сверху вниз, во внутренний двор, внушает страх. Я слышу, как кровь пульсирует в голове, отдаваясь стуком в висках, и чувствую, что ладони мои стали скользкими от пота. Мрамор холодит босые ступни. От высоты и осознания того, что мы собираемся сделать, у меня кружится голова.
Его вытянутая рука, резко разорвала тонкий воздух, неожиданно став беспомощной без твёрдой поддержки Майкла. Потеряв равновесие, Джеймс сорвался со скользкого от росы балкона. Он падал, пробуждаясь, но испытывал не страх, а покорное чувство облегчения и ироничное удовлетворение тем, что его жизнь должна была закончится в полёте.
Когда Джеймс очнулся, Майкл спустился вниз, чтобы ему помочь.
"Вставай, Любимый, - сказал он, - пойдём отсюда".
Поднявшись, Джеймс мельком взглянул на своё безжизненное окровавленное тело на жёсткой земле. Воздух был наполнен пением птиц и запахом яблок из фруктового сада.
* В промежутке между двумя мировыми войнами "Великой" (The Great War) называлась Первая мировая (1914 - 1918).