Кац Юрген Дмитриевич. Жемчужная нить; глава двенадцатая: Решение к которому пришла Джоанна Оукли

ЖЕМЧУЖНАЯ НИТЬ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

РЕШЕНИЕ, К КОТОРОМУ ПРИШЛА ДЖОАННА ОУКЛИ.

   Прекрасная Джоанна, когда, повинуясь приказанию отца, она оставила его и попросила его уладить дело с преподобным Мистером Люпином, не пошла прямо наверх, а задержалась на лестнице, чтобы послушать, что последует дальше; и если хоть что-то в ее подавленном состоянии могло бы ее позабавить, то это, конечно, был бы способ, которым мясоед требовал возмездия от преподобной особы, которой вряд ли снова захочется вторгаться в дом оптика.
     Но когда он ушел и она услышала, что с ее матерью заключен некий мир - мир, который, как она предполагала, зная все об высоких договаривающихся сторонах, продлится недолго, - она вернулась в свою комнату и заперлась там. Так, чтобы кто-нибудь, кто попытался бы заставить ее спуститься вниз, чтобы принять участие в ужине, подумал бы, что она спит, ибо она чувствовала себя совершенно не в состоянии принять ту или иную сторону, как бы она ни уважала отдельных ее членов.
     И она действительно уважала Бена-мясоеда, потому что живо помнила, как он был добр к ней в ранние годы, и знала, что, когда она была ребенком, он никогда не приходил в дом, не принося ей в знак своего внимания какой-нибудь игрушки или какого-нибудь маленького предмета кукольного убранства, который в то время был очень дорог. Она не ошиблась, предположив, что Бен попытается увести ее вниз, потому что по просьбе мясоеда к ней подошел отец и постучал в дверь. Она решила, что лучше всего - ничего не отвечать, как она и поступила, так что старый оптик сразу же сделал именно то заключение, на какое она и рассчитывала, а именно, что она уснула; и он тихо спустился по лестнице, радуясь, что не потревожил ее, и сказал об этом Бену.
     Теперь, чувствуя себя в полной безопасности от ночных помех, Джоанна не стала искать отдыха, а принялась серьезно размышлять о случившемся. Она почти повторила про себя слово в слово то, что сказал ей полковник Джеффри, и по мере того, как она снова и снова прокручивала в голове этот вопрос, ею овладела странная мысль, которую она не могла прогнать и которая, как только она нашла пристанище в ее груди, начала оценивать правдоподобность каждого незначительного обстоятельства, так или иначе связанного с ним. Эта мысль, как ни странно, состояла в том, что мистер Торнхилл, о котором полковник Джеффри отзывался с такой высокой похвалой, был не кто иной, как сам Марк Ингестри.
     Удивительно, когда однажды в уме возникает мысль, которая производит сильное впечатление, как с огромной быстротой появляется поток доказательств, подтверждающих ее. Так было и в отношении этого предположения Джоанны Оукли.
     Она сразу же вспомнила множество мелочей, которые потворствовали этой мысли, и среди прочего она припомнила, что Марк Ингестри сказал ей, что собирается сменить фамилию, когда покинет Англию, потому что он хотел, чтобы она и только она знала что-нибудь о нем или о том, что с ним сталось, и что его намерение состояло в том, чтобы сбить с толку тех, кто будет о нем расспрашивать, особенно, если это будет Мистер Грант, к которому он испытывал гораздо большее негодование, чем следовало бы.
     Потом она вспомнила все, что говорил полковник Джеффри о галантном и благородном поведении этого мистера Торнхилла, и по-девичьи подумала, что эти высокие и благородные качества, несомненно, не могут принадлежать никому, кроме ее собственного жениха, и что, следовательно, Мистер Торнхилл и Марк Ингестри - одно и то же лицо.
     Снова и снова она жалела, что не попросила полковника Джеффри описать Мистера Торнхилла, потому что это сразу же развеяло бы все ее сомнения, и мысль о том, что она все еще в состоянии сделать это на следующей их встрече, приносила ей некоторое утешение.
     - Должно быть, это был он, - сказала она. - Его желание покинуть корабль и прибыть сюда в тот день, в который обещал, доказывает это. Кроме того, как маловероятно, что при сожжении злополучного судна, Ингестри передаст в руки другого то, что он намеревался отдать только мне, когда этот другой так же мог встретить смерть, как и сам Марк.
     Так рассуждала она, заставляя себя с каждой минутой все больше верить в тождество Торнхилла с Марком Ингестри и тем самым сводя свои тревоги к размышлениям о судьбе одного человека вместо двух.
     - Я встречусь с полковником Джеффри, - сказала она, - и спрошу его, были ли у его Мистера Торнхилла светлые волосы и мягкое и приятное выражение глаз, которое он не мог не запомнить. Я спрошу его, как он говорил и как выглядел, и заставлю его, если он сможет, описать мне даже самый тон его голоса, и тогда я буду уверена, без тени сомнения, что это Марк. Но тогда, встает тревожный вопрос, какова была его судьба?
     Когда бедная Джоанна начинала размышлять о множестве вещей, которые могли произойти с ее возлюбленным на его пути от лавки Суини Тодда на Флотской улицы до дома ее отца, она совершенно терялась в лабиринте догадок, и каждый раз ее мысли всегда болезненно возвращались к парикмахерской, где стояла собака, и она с трепетом думала о страшной опасности, которой могла подвергнуть Марка эта нитка жемчуга.
- Увы, увы! - воскликнула она. - Я вполне могу себе представить, что человек, пытавшийся отравить собаку, способен на любой гнусный поступок. Я видела его лицо лишь на мгновение, и все же, оно никогда не забудется. Это было лицо, на котором читается жестокость и злые страсти. Кроме того, человек, готовый предать жестокой смерти безобидное животное, выказывает бесчувственность и низость ума, что делает его способным на любое преступление, которое, как он думает, он может совершить безнаказанно. Что я могу сделать - ох! Как же мне разгадать эту тайну?
     Не было никого, воспитанного более нежно и мягко, чем Джоанна Оукли, но все же в ее сердце жили отвага и решимость, которые мало кто мог бы приписать ей, просто глядя на нежное и любящее лицо.
     Но в истории человеческих сердец нет ничего нового в том, что некоторые из самых нежных и прекрасных человеческих созданий способны на величайшие усилия воли. И когда Джоанна Оукли сказала себе, что она твердо решила посвятить свою жизнь раскрытию тайны, окутавшей судьбу Марка Ингестри, она также решила, что она не будет отвергать наиболее вероятные средства достижения этой цели, даже если они могут быть опасны, и сразу же принялась за работу, обдумывая, какими должны быть эти средства.
     Это казалось ей неразрешимой задачей, но все же она подумала, что если каким-то образом ей удастся попасть в дом цирюльника, то она сможет прийти к какому-нибудь заключению, находится ли там Торнхилл, которого она принимала за Ингестри, или нет.
     -Да поможет мне небо, - воскликнула она. - Есть ли кто-нибудь, с кем я могу посоветоваться? Увы! Я боюсь, нет, ибо единственный человек, которому я доверяю все свое сердце, - это мой отец, и его любовь ко мне побудила бы его немедленно поставить все возможные препятствия на моем пути, из страха обо мне. Конечно, есть Арабелла Уилмот, моя старая однокашница и закадычная подруга, она бы посоветовала мне все, что в ее силах, но я очень боюсь, что она слишком романтична и полна странных, чудных идей, которые она почерпнула из книг, чтобы быть хорошим советчиком; и все же, что я могу сделать? Я должна поговорить с кем-нибудь, чтобы, в случае произойдет какое нибуть несчастье, мой отец смог узнать об этом, и я не знаю никого, кому я могла бы доверять больше Арабеллы.
     Поразмыслив еще немного, Джоанна решила, что на следующее утро она немедленно отправится в дом своей старой школьной подруги, который находился в непосредственной близости, и поговорит с ней.
     - Я услышу что-нибудь, - сказала она, - по крайней мере, доброе и утешительное; и самое главное, я знаю, что могу безоговорочно доверять ее слову, и что она сохранит мою тайну так же надежно, как свою собственную.
     Надо было прийти к какому-то выводу, спросить совета, и она чувствовала, что некоторая часть ее беспокойства была снята с нее самим фактом, что она приняла такое твердое решение, что ни опасность, ни трудности не должны были удержать ее от поисков ее возлюбленного.
     Затем, она удалилась отдохнуть с еще большей надеждой. И пока она ищет покоя, невзирая на случайные образы, которые фантазия может представить ей во сне, мы заглянем в гостиную внизу и посмотрим, как Миссис Оукли проявляет свое миролюбивое намерение, которое она так молчаливо выразила, и как продвигается ужин, который она с не лучшим изяществом готовит для своего мужа, впервые в жизни начавшего отстаивать свои права, и для Бугая Бена, мясоеда, которого она ненавидела так же сильно, как только женщина может ненавидеть мужчину.
     Миссис Оукли ни в коем случае не могла молчать долго, поэтому через некоторое время она заговорила: "В доме нет ничего вкусного; давайте, я сбегаю к Ваггарджу и куплю немного этих Эппинговых сосисок со странным вкусом."
     - Ах, да, - сказал мистер Оукли, - они отменные, Бен, уверяю тебя.
-Ну, я не знаю, - сказал Бен-мясоед, - все сосиски по-своему хороши, но вам нужна их тьма, потому что если вы будете есть их только одни сосиски, как скоро вы справитесь с дюжиной или двумя?
- Дюжина или две, - сказала миссис Оукли, - но ведь их продают всего пять за фунт.
     -Тогда, - сказал Бен, мысленно подсчитывая, - тогда, я думаю, мэм, вам не следует брать больше девяти фунтов, а это будет по сорок пять укусов каждому.
     - Возьми девять фунтов, - сказал мистер Оукли, - я знаю, что у Бена хороший аппетит.
     -Конечно, - сказал Бен, - но я в последнее время совсем сдал и уже не так увлекаюсь своими остротами, как раньше; вы можете захватить с собой, если вы не против, хозяйка, галлон ёрша. Надо же хоть что-нибудь выпить; и имейте ввиду, вам не придется на меня тратить большие деньги, на упомянутую мною маленькую закуску, ибо десять к одному, что я буду ужинать, когда доберусь до Тауэра; только человеческая натура слаба, знаете ли, хозяйка, и требует, постоянной ее поддержки.
     - Конечно, - сказал мистер Оукли, - конечно, бери, что хочешь, Бен; только скажи, пока Миссис Оукли не ушла, может быть, еще что-нибудь?
     -Нет, нет, - сказал Бен, - О боже, нет, не о чем говорить; но если вы пройдете мимо лавки, где продают жирный бекон, нарезанный ломтиками, вы найдете, хозяйка, что около четырех - пяти фунтов помогут лучше проглотить благословенные сосиски.
     - Милостивое провидение, - сказала миссис Оукли, - кто же это все приготовит?
     - Кто это приготовит, мэм? Ну, огонь в кухне, я полагаю; но имейте в виду, если у этого человека нету сосисок, на углу есть лавка, где продают говядину, и я буду вполне удовлетворен, если вы принесете десять или двенадцать фунтов этого мяса. Вы можете сделать из него примерно полдюжины бутербродов.
     -Ступай, моя дорогая, ступай сейчас же, - сказал мистер Оукли, - и принеси Бену ужин. Я совершенно уверен, что он голоден. И постарайся сделать это как можно быстрее.
     - Ах, - сказал Бен, когда миссис Оукли ушла, - я тебе не рассказывал про прием, что был на прошлой неделе у миссис Харви? Знаешь, они там все такие "благородные", что говорят не громче своего благословенного дыхания, боясь утомить себя; и они садятся в кресло, как будто оно балансирует только на одной ножке, и вот-вот их опрокинет. Затем, если они видят соринку на полу, они тут же звонят в колокольчик, и бедный полуголодный черт-слуга приходит и говорит: "Вы звонили, мэм?" и тогда они говорят: "Да, принесите совок для пыли и метлу, там лежит соринка", и тогда я сказал -"Черт бы вас всех побрал, - принесите тележку мусорщика и полдюжины березовых веников, там только что выпала зола из камина".
     - А потом, конечно, они пришли в шок, аж посинели все, и когда они видят, что я не ухожу, один из них говорит: "Мистер Бенджамин Блюммергуттс, не хотите ли выпить бокал вина?" - "Я бы не прочь", - говорю я. - а потом он такой: "Какое вы предпочитаете, красное или белое?".
     - Белое, - говорю я, - пока вы набираетесь храбрости, достать красное, - так вот, приносят они его; и как только я схватил бутылку, я опрокинул ее горлышко над камином и выпил все до дна.
      -Черт бы вас побрал, - говорю я, - вы думаете, что все это очень благородно и прекрасно, а я нет, и считаю вас самым напыщенным сборищем притворщиков, которых я когда-либо видел. Итак, я вышел, но в холле со мной произошел небольшой несчастный случай, потому что там висела какая-то лампа, и я ударился об нее головой; она зацепилась мне за шею; но когда я все-таки вышел, я снял ее и швырнул в окно гостиной. Бьюсь об заклад, ты никогда в жизни не слышал такого грохота. Осмелюсь предположить, что все они упали в обморок примерно на неделю, напыщенные притворщики.
     -Что ж, не удивлен, - сказал мистер Оукли. - Я держусь от них подальше, потому что мне не нравятся их глупая напыщенность и гордыня. Они из тех, кто при весьма скудных средствах пытаются подражать тому, чего они совсем не понимают; но вот Миссис Оукли с сосисками, и я надеюсь, что ты удобно устроился, Бен.
      - Удобно.
     - Я принесла три фунта, - сказала миссис Оукли, - и велела слуге зайти через четверть часа, на случай, если понадобится еще что-нибудь.
     - Черт побери, а бекон, Миссис Оукли, бекон?
     - Я ничего не смогла достать - у него не было ничего, кроме окороков.
     - Господи, мэм, я бы смирился с ветчиной, нарезанной толстыми ломтиками, и не пожаловался бы. У меня ангельский характер, если бы вы только знали это! Коли! Слушайте, это тот парень с ершом?
      - А вот и кастрюля!
      - Что-что?
      - Кастрюля.
      - Вы становитесь все более благородной, Миссис Оукли. Тогда дайте нам ее подержать.
     Бен взял кастрюлю, осушил его одним глотком, а потом постучал по дну костяшками пальцев чтобы обозначть, что он совершил этот подвиг, а потом сказал: "Вот что я вам скажу, мэм, если вы принимаете меня за ребенка, то это большая ошибка, и любой поймет, что вы это сделали, увидев, что вы просто предлагаете мне лишь одну кастрюлю/ пить из кастрюли; это оскорбление, мэм.
     -Вздор, - сказала миссис Оукли, - гораздо большее оскорбление - это выпить все и ни с кем не поделиться.
     - Так ли это? Я хочу знать, как бы вы остановилсь его, мэм, если вино уже у вас во рту? вот о чем я вас спрашиваю - как вы смогли бы остановится, мэм? Вы же не хотели, чтобы я выплюнул все обратно, не так ли, мэм?
     - Вы низкий, подлый негодяй!
     - Ну - ну, дорогая моя, - сказал мистер Оукли, - вы же знаете, что наш кузен Бен не принадлежит к самому утонченному обществу, так что вам следовало бы смотреть... на него... я хочу сказать, я уверен, вы можете, без обид и грубостей; Ну-ну, ничего страшного, я уверен. Забудь и прости, говорю я. Это моя Максима; и всегда была, и всегда будет.
      -Ну что ж, - сказал мясоед, - с такими принципами жить проще, и пора бы положить конец этой ссоре. Я прощаю вас, матушка Оукли.
     - Ты? прощаешь?..
     -Да, конечно. Хотя я всего лишь мясоед, я полагаю, что могу прощать людей, за все, что было - не так ли, кузен Оукли?
     -Конечно, Бен, конечно. Ну же, ну же, жена, ты не хуже меня знаешь, что у Бена много хороших качеств, и что в общем и целом, как говорит один персонаж из пьесы, "не будем же смотреть на него свысока".
     -Я вообще не хочу смотреть на него, - сказала миссис Оукли. -Я бы лучше продержала бы его тут одну неделю, чем две. Его одного достаточно, чтобы породить в стране голод.
     - О боже, нет, - сказал Бен, - это одно из ваших маленьких заблуждений, мэм, уверяю вас. Между прочим, как же чертовски долго время тащится этот парень с остальным пивом и сосисками! Да, что с тобой такое, кузен Оукли - э, старина, ты выглядишь не в духе?'
      - Знаешь, Бен, что-то я ничего не чувствую.
      -Ни..Чего..Почему...Почему-то, теперь, когда ты об этом сказал, я почему-то чувствую, как будто у меня все нутро перевернулось. Дьявол - я - совсем не хорошо себя чувствую.
     -И мне становится очень плохо, - выдохнул Мистер Оукли.
     -А мне еще плохее, - сказал мясоед, подбирая подходящее слово, чтобы описать приключившуюся с ним оказию. - Благослови меня Господь! Что-то не так у меня внутри. Это убийство!..О Господи! Я... как будто стал вдвое больше.
      - Я чувствую, что пришел мой смертный час, - сказал мистер Оукли - Я умираю, старина... Я... О Боже правый! Какая чудовищная боль!\меня что-то кольнуло!
     Миссис Оукли с величайшим хладнокровием сняла шляпку из-за двери гостиной, где она висела, и, надевая ее, сказала: "Я же говорила вам обоим, что вы получите по заслугам, и теперь вы видите, что это так. Как вам это нравится? Провидение благоугодно! Кончено, только тем, кто ему следует.
      - Что - что?
      - Ёрш был отравлен!
     Бугай Бен, мясоед, с глубоким стоном упал со стула, а бедный Мистер Оукли сидел, свирепо глядя на жену и дрожа от дурного предчувствия, не в силах вымолвить ни слова, в то время как она накинула на плечи шаль и добавила тем же спокойным тоном, каким сделала ужасное заявление об отравлении.
     - Теперь вы, негодяи, видите, на что способна женщина, когда она решает отомстить. Пока вы оба живы, вы будете помнить меня; но если нет, то это не имеет большого значения, потому что вы не проживете долго, скажу я вам. А теперь я отправляюсь к моей сестре, Миссис Тиддиблоу.
     С этими словами Миссис Оукли быстро повернулась и, оскорблено тряхнув головой и нисколько не заботясь о муках и страданиях своих несчастных жертв, покинула это место и направилась в дом сестры, где спала так спокойно, словно только что не совершила два дьявольски жестоких убийства.
     Но сделала ли она это, или мы, ради чести человеческой ее природы, узнаем, что она пошла в соседнюю аптеку и купила только какое-то ужасно сильное лекарственное средство, которое она подложила в ёрш и которое начало вызывать те муки у Бугая Бена, мясоеда и Мистера Оукли, о которых они так красноречиво рассказывали.
     Должно быть, так оно и было, потому что миссис Оукли не могла быть таким дьяволом в человеческом обличье, чтобы засмеяться, проходя мимо аптеки. О нет! возможно, она и не чувствовала угрызений совести, но это совсем не то же самое, что смеяться над этим делом, если только оно не было бы действительно смехотворным и совсем несерьезным.
     Бугай Бен и Мистер Оукли, должно быть, наконец выяснили, как их обманули, и самое вероятное, что рассказал им это сам вышеупомянутый аптекарь, потому что они послали за ним, чтобы узнать, можно ли что-нибудь сделать, чтобы спасти их жизни.
     С этого дня Бен твердо решил, что не будет навещать Мистера Оукли, и при следующей встрече сказал:
     - Вот что я тебе скажу: эта старая карга, твоя жена, нам не по зубам, это факт; она всегда берет надо мной верх , так что, когда тебе захочется поболтать о старых временах, просто приходи в Тауэр.
      - Так и сделаю, Бен.
     - Мы всегда найдем тебе что-нибудь выпить, и ты тоже сможешь развлечься, глядя на животных. Не забывай, что время кормления - два часа, так что я буду ждать тебя время от времени, и, главное, не забудь дать мне знать, если этот лицемероный пастор Люпин еще раз придет к тебе домой.
     - Хорошо, Бен.
     - Да, и я преподам ему еще один урок, если он не понял с первого раза, и сейчас расскажу тебе, как я это сделаю. Я достану ему бесплатный билет к диким зверям в Тауэре, и когда он придет посмотреть на них, ибо них такие люди всегда ходят туда, куда они могут пойти бесплатно, я запросто сумею засунуть его в клетку вместе с самыми злобными тварями, какие у нас есть.
     -Но разве это не опасно?
     - О боже, нет! У нас есть смеющаяся гиена, которая могла бы напугать его до полусмерти; но я не думаю, что он сильно укусит его, знаете ли. Он игрив, как котенок, и очень любит стоять на голове.
     - Ну, тогда, Бен, я, конечно, не возражаю, хотя и думаю, что урока, который вы уже преподали преподобному джентльмену, будет и должно быть вполне достаточно для всех целей, и я не думаю, что мы увидим его снова.
     -Но как Миссис О. ведет себя с тобой? - спросил Бен.
     - Ну, Бен, я не думаю, что есть большая разница; иногда она немного вежлива, а иногда нет; Она всегда себя так ведет.
     - Ах! вот, что приходит от женитьбы.'
     - А я-то раньше удивлялся, Бен, почему ты так и не женился.
     Бен усмехнулся и ответил: "А ты, правда? Ну что ж, кузен Оукли, не стану скрывать, но дело в том, что когда-то я был очень близок к тому, чтобы со мной обращались подобным образом".
     - В самом деле?
     - Да. Я расскажу тебе, как это было: Жила-была девушка по имени Анжелина Дэй, и она была довольно миловидным созданием, и казалось, что у нее вообще нет когтей; по крайней мере, она прятала их, как кошка во время еды.
     - Честное слово, Бен, ты прекрасно знаешь мир.
     -Так и есть! Разве я не рос среди диких зверей в Тауэре всю свою жизнь? Это самое подходящее место для познания мира, дружище. Я должен был научится кое-чему, и, конечно, я так и сделал.
     - Но как же так вышло, Бен, что ты не женился на Анжелине, о которой говоришь?
     - Вот что я тебе скажу: она считала, что я в ее руках, как заяц в капкане, а сама была любезна, как клубок шерсти. Глядя на нее, можно было подумать, что она только и делает, что улыбается, а слушая ее, что говорит только приятные, кроткие, ласковые вещи, и я действительно начал думать, что нашел подходящую зверушку.
      - Но ты ошибся?
     - Так и было, да. Однажды я был у нее, то есть в доме ее отца, и она была так любезна, как только могла; я встал, чтобы уйти, твердо решив, что в следующий раз попрошу ее сказать "да", и когда я немного отошел от сада дома, где они жили, - это было далеко за городом, - я обнаружил, что забыл свою маленькую трость, поэтому вернулся за ней, а когда вошел в сад, то услышал голос:
      - Чей?
     - Конечно, Анжелины; она разговаривала с бедной маленькой служанкой, которая у них была; и о, боже! Она, конечно, выговаривалась! Такой речи я никогда в жизни не слышал. Она говорила минут десять, не останавливаясь, и каждое ее слово было каким-нибудь ругательством, а голос - О боже! Он был похож на пучок проволоки, весь перепутанный - вот как все было!
     -И что же ты сделал, сделав такое открытие столь странным и неожиданным образом?
     - Сделал? Как ты думаешь, что я сделал?'
     - Право, не могу сказать, ведь ты довольно эксцентричный малый.
     -Ну что ж, тогда я расскажу. Я подошел к дому, и мне сказал что вдруг пришло в голову: "Анжелина, я узнал, что у всех кошек есть когти; добрый вечер, и не более того от вашего покорного слуги, который может сладить с диким зверем, но не с женщиной.." -а потом я ушел и больше никогда о ней не слышал.
     - Ах, Бен, это чистая правда! Никогда не знаешь их заранее, но через некоторое время, как ты говоришь, у них появляются когти.
      - Да, да.
     - И я полагаю, что с тех пор ты решил остаться холостяком на всю оставшуюся жизнь, Бен?
     - Конечно, я так и сделал. После такого опыта, как этот, я заслужил бы все, что имел, и не ошибусь, скажу я тебе; и если ты когда-нибудь заметишь, что я обращаю внимание на женщину, просто припомни мне Анжелину Дэй, и ты увидишь, как я сейчас же исчезну, как пуля.
     - Ах, - вздохнул Мистер Оукли, - жаль что все, Бен, не рождаются с такой удачей, как у тебя. Ты очень удачливый человек, Бен, и это факт. Ты, должно быть, родился под какой-нибудь счастливой звездой, Бен, иначе ты никогда не услышал бы столь грозного предупреждения о когтях. Я выяснил это, Бен, но было уже слишком поздно, так что мне пришлось смириться со своей судьбой и сделать все, что в моих силах чтобы сохранить лицо.
     - Да, это то, что ученые люди называют - как это там? Филология? Филармония?.. В общем, Фило-что-то-там.
     - Ты, наверное, имеешь в виду философию, Бен?
     - Ах, да, вот оно. "Ты должен смириться с тем, с чем не можешь справиться". Это прекрасный эвфемизм для того, чтобы сказать, что надо улыбаться и терпеть.
     - Полагаю, это так, Бен.
     Нельзя, однако, с полной уверенностью сказать, что небольшое происшествие, связанное с мистером Люпином, не произвело на Миссис Оукли никакого положительного воздействия, ибо оно, несомненно, самым тревожным образом поколебало ее доверие к этому благочестивому человеку..
     Во-первых, было совершенно ясно, что он избегал ужасов мученичества и, действительно, чтобы избежать каких-либо телесных неудобств, был совершенно готов мириться с любым оскорблением или унижением, которым он мог быть подвергнут; и это было, по мнению Миссис Оукли, большим расхождением с тем, каким должен быть святой..
     С другой стороны, ее вера в то, что мистер Люпин был таким избранным лакомым кусочком, каким он себя изображал, была поколеблена тем обстоятельством, что никакого чуда в форме суда не произошло, которое спасло бы его от злого умысла Бугая Бена, мясоеда; так что, связав одно с другим, Миссис Оукли после этого вечера уже не была столь набожной особой, как до того.
     Вскоре произошли обстоятельства, о которых читатель очень скоро узнает, и которые были призваны пробудить все чувства Миссис Оукли, если у нее действительно были какие-то чувства, которые можно пробудить, и вынудить ее принять участие с мужем в истории, затронувшей его до глубины души, и сумели пробудить в ее сердце некоторые чувства, которые долгое время дремали, но которые все еще были далеки от полного уничтожения.
     Эти обстоятельства были тесно связаны с судьбой человека, к которому, как мы надеемся, читатель уже проникся глубоким и добрым интересом, - мы имеем в виду Джоанну, это юное, прекрасное и бесхитростное создание, будто бы созданное для того, чтобы быть счастливой, и все же судьба ее была так омрачена несчастьем, и она теперь, по-видимому, обречена из-за своих лучших чувств испытать столько горя и пройти через столько печальных невзгод.
     Увы, бедная Джоанна Оукли! Лучше бы ты любила кого-нибудь с менее пылкими чувствами и менее пылким воображением, чем того, кому ты отдала юные чувства своего сердца.
     Это правда, что Марк Ингестри обладал гениальностью, и, может быть, именно тот великолепный сияние, которое витает вокруг этого рокового дара, побудило тебя полюбить его. Но гений - это не только упадок и опустошение для его обладателя, но и для всех, кто связан с одаренным существом узами нежной привязанности..
     Она приносит с собой то несчастное беспокойство ума, который вечно стремится к недостижимому и который никогда не довольствуется познанием предела и конечной цели земных надежд и желаний; нет, вся жизнь таких людей проходит в одной долгой борьбе за призрачное счастье, которое, подобно болотным блуждающим огонькам, блестит, но предает тех, кто доверяет его обманчивым и мерцающим лучам.

Конец Двенадцатой Главы

Перевод Юргена Каца

Оставить комментарий © Copyright Кац Юрген Дмитриевич (перевод: Юрген Кац) (Jurgen.katz@yandex.ru) Размещен: 06/12/2020, изменен: 29/06/2023. 29k. Статистика. Глава: Проза, Переводы Жемчужная нить, или Суинни Тодд, дьявольский парикхмахер с Флотской улицы Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Стерпит ли оскорбление Миссис Оукли, или же решит отомстить? Что же надумала Джоанна? С кем она решила посоветоваться? Узнайте в двенадцатой главе Жемчужной нити!

Кац Юрген Дмитриевич Жемчужная нить; глава двенадцатая: Решение к которому пришла Джоанна Оукли

Кац Юрген Дмитриевич
Жемчужная нить; глава двенадцатая: Решение к которому пришла Джоанна Оукли