Гастон Леру : другие произведения.

Двойная жизнь Теофраста Лонге

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  Гастон Леру

 Двойная жизнь Теофраста Лонге

  (1903)

 Перевод и комментарии М.М. Кириченко

  
   Содержание
   От переводчика
  
   Предисловие
  
   Глава I. Господин Теофраст Лонге хочет расширить образование и посещает исторические достопримечательности
  
   Глава II, в которой мы то готовы поверить, что г-н Лонге сошел с ума, то не готовы это утверждать
  
   Глава III, которая завершается песней
  
   Глава IV. Песня
  
   Глава V. Г-н Лекамюс сообщает г-ну Лонге неприятные новости
  
   Глава VI. И у Теофраста есть своё чёрное перо
  
   Глава VII. Портрет
  
   Глава VIII, в которой Теофраст теряет щуку в 4 ливра весом и выслушивает про себя истории, о которых не подозревал
  
   Глава IX. Восковая маска
  
   Глава X, в которой г-н Лонге рассказывает нам невероятную историю о монсеньоре графе Орлеанском, Регенте Франции, о г-не Лоу, генеральном контролёре финансов, и куртизанке Эмилии
   Глава XI, продолжение истории про Картуша, монсеньора графа Орлеанского, Регента Франции, г-на Лоу, генерального контролёра финансов, и куртизанки Эмилии 
  
   Глава XII. Странное поведение фиолетового котёнка.
  
   Глава XIII. Объяснение странного поведения фиолетового котёнка и ужасное повествование об ушах г-на Петито.
  
   Глава XIV. Г-н Лонге утверждает, что он не умер на Гревской площади
  
   Глава XV. Г-н Элифас де Сент-Эльм де Тайебург де ля Нокс
  
   Глава XVI. Я тебе задолжал палец!
  
   Глава XVII, в которой предпринимается попытка убить Картуша, сохранив жизнь Теофраста Лонге, и операция оказывается много сложнее, чем предполагалось ранее.
  
   Глава XVIII. Господин Теофраст Лонге даёт слабину во время пытки и испускает странные крики
  
   Глава XIX, в которой выясняется, что бедный Теофраст даже ещё несчастнее, чем можно было предположить ранее
  
   Глава XX. Последний удар Картуша
  
   Глава XXI. Осложнения психической хирургии
  
   Глава XXII, в которой к Теофрасту возвращается вкус к жизни и каучуковым штемпелям, и он, чтобы развеяться, посещает мясника, убивающего ежедневно по телёнку.
  
   Глава XXIII. Партия в домино и послеобеденное чтение газет
  
   Глава XXIV. Мадам Лонге спрашивает мужа о его никелированном револьвере, и тот не может ей ничего ответить. Чтение продолжается.
  
   Глава XXV. Месть телёнка 
  
   Глава XXVI. Странное поведение поезда, идущего со скоростью 100 километров в час.
  
   Глава XXVII. Человек без ушей высовывает голову из-под окна
  
   Глава XXVIII. В которой казалось бы уже объяснённая катастрофа запутывается ещё больше
  
   Глава XXIX. Поющий "Интернационал" рабочий совершает символическое действо: хоронит в одной могиле преступника и комиссара полиции
  
   Глава XXX. Первые размышления г-на комиссара полиции Мифруа в глуби катакомб. Он прежде всего опасается действовать по старинке и учит г-на Лонге правильно использовать свой разум.
  
   Глава XXXI, в которой г-н комиссар Мифруа заявляет, что света слишком много.
  
   Глава XXXII, в которой г-н комиссар полиции Мифруа, имевший возможность посетить лабораторию Мильна-Эдвардса, излагает "объективные данные", успокаивающие Теофраста по поводу будущего голода, но никак не избавляющие от мучений голода нынешнего.
  
   Глава XXXIII. Как и при каких обстоятельствах гг Мифруа и Лонге знакомятся со знатной дамой Жанной де Монфор и дамуазель де Куси, и что из этого следует далее.
  
   Глава XXXIV, в которой народу Тальпа удаётся по-настоящему удивить комиссара Мифруа и Теофраста Лонге.
  
   Глава XXXV, в которой мы сталкиваемся с фантастическим, если считать таковым всё то, что не происходит на поверхности Земли.
  
   Глава XXXVI. Народ Тальпа не похож на нас, отчего господа Мифруа и Лонге выглядят нелепо - один как полицейский, другой как преступник.
  
   Глава XXXVII. О том, какая хитрость позволила гг. Мифруа и Лонге вырваться из катакомб.
  
   Глава XXXVIII. Весёлый могильник
  
   Глава XXXIX. Как господин полицейский комиссар Мифруа принял отставку Теофраста Лонге
  
   Глава XL, в которой читатель встречает старого знакомого 
  
   Глава XLI. Последние слова и поступки Теофраста
  
  
   ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
   Один из основных - а, точнее, и вовсе основной персонаж предлагаемой вниманию любезного читателя книги Г.Леру - Луи-Доминик Картуш. Уму и сердцу российского человека это имя мало что говорит, разве что представители старшего поколения могут вспомнить фильм 60-х годов с Ж.П. Бельмондо и К.Кардинале в главных ролях. Но для французов значимость этого человека в их истории равнозначна роли Стеньки Разина для россиян. Увы, значимость не гарантирует точности и правдивости...Точно так же как посвященные Разину фильмы советского периода, основанные на классовом подходе, были астрономически далеки от реальности, так и слащавая картинка, сыгранная тандемом Бельмондо-Кардинале вовсе не соотносилась с исторической правдой. Надёжной информации об этом человеке сохранилось не так уж и много; практически вся, что имеется, отражена в 2 приводимых ниже ссылках на статьи, извлечённые мной из бездн Рунета. Да не осерчает любезный читатель на то, что их всего две...в них изложена практически вся достоверная информация, все прочие тексты будут элементарно повторять те же самые данные, поскольку все написанное о Картуше основывается на одном корпусе источников.
   В творчестве Леру роман "Двойная жизнь..."- дебютный; с него он начинал свою литературную карьеру. На тот момент основным его занятием была журналистика, и это наложило отпечаток на стиль произведения. Он сжат, ёмок, с периодическими пиками интриги, и, одновременно, местами переходит на уровень саркастического фельетона. Это не только "проба пера", это ещё и "поиск жанра". Лишь позже Леру решит, что святая обязанность литератора - глаголом belle lettre жечь сердца людей, и пустится ("Тайна жёлтой комнаты", "Духи дамы в чёрном") в выстраивание изысканных стилистических конструкций. В "Двойной жизни..." он демократичен, стиль прост до лапидарности - это требование задает мадам Журналистика.
   Роман, вышедший в журнальном варианте, имел успех не только из-за своих художественных достоинств. Издатель вкупе с автором провернули красивую маркетинговую комбинацию. Некая сумма денег была распределена и сокрыта в виде кладов, а в тексте журнального варианта автор давал "наводки", следуя которым, внимательный читатель мог их обнаружить. Иными словами, было придумано то, что сегодня называют "геокэшинг" (для тех, кто "не в теме": это когда взрослые дяди и тёти прячут в лесу или горах"секретики", а потом их собратья по болезни, ориентируясь на подсказки, бродят по чащобам и ищут их с усердием, заслуживающим более достойнополезного применения).
   Впрочем, Леру довелось изобрести и ещё одну вещь - жанр литературно оформленной логической загадки. Его фирменный стиль - столкновение героев с, казалось бы, совершенно невероятными событиями, которые напрочь противоречат физическим законам, единственным решением коих сперва представляется лишь вмешательство Иных Сил...Вроде покушения на убийство в комнате, запертой изнутри и в которую нельзя проникнуть извне... А затем ситуация чуть смещается, герой находит какую-то незначительную, на первый взгляд, деталь, и разгадка оказывается простой до тривиальности. Так и в этом романе Вы столкнётесь с 2 головоломками, которые разъяснятся по ходу развития сюжета: с заговорившей и разгуливающей по комнате игрушкой в виде плюшевого котика и пропавшим бесследно поездом, вагоны которого то появлялись в совершенно неположенных местах, то исчезали...
   Ещё одна деталь. Создавая свой роман, за основу для "линии Картуша" Леру взял вышедшую в начале 19 века книгу некоего Жюля де Грандпре "Картуш, король воров. Преступления и сцены нравов эпохи Регентства. Приключения и подвиги его банды"(Paris, 1883). Многие детали и эпизоды этой книги были включены позже Леру в свой роман (например, исполняемая Теофрастом в главе IV песня, сцена пыток в гл.ХIII); также он ввёл в соё повествование и некоторых персонажей романа де Грандпре (Жаннетон-Венеру, Жана Бургиньона и др.). Я позаимствовал из нее несколько иллюстраций; учитывая дату выхода, ничьи авторские права не были нарушены. Они прекрасно иллюстрируют повествование в духе того времени. Вы встретите их далее в тексте, и, я надеюсь, они помогут Вам, любезный читатель, основательнее "войти" в эпоху и её Zeitgeist.
   Приятного чтения!
   P.S. Переводчик надеется, что его труд найдет своего читателя; если у кого-либо возникнет желание более детально оценить качество перевода, с оригиналом можно ознакомиться по адресу:  http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k5502901b/f373.image.swfv.
   Текст Леру насыщен упоминаниями различных имен, дат, географических точек и объектов архитектуры средневекового Парижа. В отношении некоторых из них я счел необходимым произвести небольшое интернет-расследование и дать соответствующие комментарии, дополнив многочисленные ссылки Леру собственными. Надеюсь, их количество не утомит Вас.
   Я понимаю, любой перевод по определению не безупречен. Поэтому все отзывы и замечания будут с благодарностью приняты по адресу KM-54@yandex.ru. Было бы интересно сравнить разные подходы.
   P.P.S. Для тех, кто захочет более детально ознакомиться с биографией исторического Картуша, рекомендую следующие статьи: Картуш -- король криминального Парижа.http://www.chronoton.ru/past/polit/Cartouche11/23/11 и Роэн Уильям. История секретных служб (http://lib.rus.ec/b/46558/read)
  
   Переводчик.
    ПРЕДИСЛОВИЕ
   В прошлом году, зайдя как-то вечером в приёмную журнала Le Matin, я увидел там одетого в чёрное мужчину. Во всём виде его читалось глубокое отчаяние. Он был в том состоянии, когда уже не плачут. Его пересохшие и мёртвые глаза, как две неподвижные льдинки, казались неким посторонним на лице предметом.
   Он сидел, держа на коленях шкатулку из заморского дерева, всю покрытую окантовкой, и скрестив на ней руки. Мальчик из прислуги сказал мне, что вот уже три долгих часа он ждёт моего появления в полной неподвижности, как будто даже не дыша.
    Я попросил человека в трауре пройти в мой кабинет и указал ему на кресло, но он отказался сесть. Приблизившись к моему столу, он поставил на него свою шкатулку из заморского дерева.
   - Месье,- произнёс он глухим и как бы издалека доносящимся голосом,- эта шкатулка принадлежит Вам. Мой друг Теофраст Лонге поручил мне доставить её. Примите её от Вашего покорного слуги.
    С этими словами он поклонился и направился к двери. Я остановил его.
   - Подождите, не уходите! - сказал я. - Я не могу принять эту шкатулку, не зная, что там внутри.
    Он мне ответил:
   - Месье, что там внутри, я не знаю. Она заперта на ключ, а ключа у меня нет. Чтобы узнать, что внутри, Вам придется её разбить.
    Я осведомился:
    - Мне хотелось бы знать хоть имя того, кто ее принес.
    - Мой друг Теофраст Лонге называл меня Адольфом, - последовал ответ отчаявшегося человека. Голос его звучал всё глуше и глуше
    - Если бы господин Теофраст Лонге сам принёс эту шкатулку, он бы рассказал, что она содержит. Очень жаль, что господин Теофраст Лонге....
   - Мне тоже очень жаль, месьё - сказал этот человек. - Но господин Теофраст Лонге мертв, а я выполняю его посмертную волю.
   Сказав это, он распахнул дверь и вышел. Я посмотрел на шкатулку, на дверь, решил догнать его, но он уже исчез.
   Я вскрыл шкатулку и обнаружил в ней пачку бумаг. Сперва я посмотрел на них с унынием, но постепенно во мне начал просыпаться интерес. По мере того, как я вникал в эти, посланные мне посмертной волей, документы, передо мной начала разворачиваться история настолько необычная, что мой разум отказывался ей верить. Однако там содержались и подтверждающие её доказательства. Изучив их, я вынужден был признать её реальность.
   С самого начала должен сказать, что de cujus г-н Теофраст Лонге, житель Парижа, назначил меня наследником данной шкатулки, её содержимого и сокрытых в бумагах секретов.
   Что же это были за секреты?
   Весьма многочисленные бумаги покойного детально описывали последний период его жизни, носивший исключительно драматический характер. Они поведали мне, что г-н Теофраст Лонге, благодаря обнаружению документа двухсотлетней давности, получил подтверждение того, что Луи-Доминик Картуш и он, Теофраст Лонге, родившийся двумя столетиями позже, являлись ОДНИМ И ТЕМ ЖЕ ЧЕЛОВЕКОМ.
    Этот документ навёл его также на след сокровищ знаменитого Картуша.
   Преждевременная кончина и некоторые ужасные события, которые будут изложены далее по ходу нашего необычайного повествования, не позволили покойному их найти. Он завещал их мне вместе со всеми деталями и секретами своей невероятной жизни - при этом, вовсе не зная меня и исходя лишь из того, что я писал статьи для журнала, который он "предпочитал более других". Наконец, могу добавить, что среди сотрудников нашего журнала он выбрал меня не из-за бСльшего, в сравнении с другими, ума (такое мнение меня, признаюсь, смутило бы), но поскольку, по его мнению, я более прочих отличался "основательным здравомыслием".
   В дальнейшем я понял - да и вы поймете тоже - что именно он имел в виду.
    Весьма озадаченный, я понёс эти бумажки к директору. Тот решил, что подобные фантазии могут не только позабавить читателей нашего журнала, но и повысить интерес к нему. Ни секунды не колеблясь в принятом решении, он немедленно отыскал сокровища Картуша в кассе журнала. Вы наверняка помните эту забавную историю с 7 кладами общей стоимостью 25000 франков, спрятанными в Париже и провинции. А затем автор этих строк, излагая всю историю шкатулки заморского дерева в виде фельетона, выходившего весь октябрь 1903 года, давал в нем конкретные указания, ведущие к нахождению сокровищ журнала "Матен".
    Сегодня сокровища "Матэн" обнаружены. И в нашей книге, естественно, речь пойдёт только о сокровищах Картуша, которые, впрочем, в этой истории являются далеко не самой существенной её частью.
   Я счёл своим долгом в отношении читателя и памяти Теофраста Лонге опубликовать эту подлинную и правдивую историю реинкарнации Картуша, основываясь исключительно на документах, обнаруженных в шкатулке заморского дерева; повествование, тем самым, очищено от всего, что я, бедный журналист, ранее успел - признаюсь, не без удовольствием, - домыслить, дабы развлечь читателей нашего журнала.
   Читатель этой книги найдёт в ней лишь одно, но очень значимое сокровище: литературный шедевр бесценной значимости - иначе его и нельзя оценить, учитывая то, что именно доказывают документы, спрятанные в шкатулке заморского дерева.
   Впрочем, отдельные продвинутые умы кое в чём сомневались. Но как могли они осмелиться поставить под сомнение истинную историю Теофраста Лонге? Можно ли одновременно и относиться с подозрением и понимать?
   Шкатулка заморского дерева хранила могильный секрет.
   А также она "Историю народа Тальпа", написанную г-ном комиссаром полиции Мифруа, который, как и г-н Теофраст Лонге, был три недели удерживаем этими краснорожими подземными монстрами. Сразу же скажем, что эта последняя адская прогулка могла бы вызвать изрядное недоверие, не принадлежи авторство повествования самому благородному, любознательному и очаровательному уму, - музыканту, скульптору, художнику, поэту, - среди современных нам комиссаров полиции, этому настоящему Протею, с которым мы не решились бы сравнивать даже самого Леонардо да Винчи, доведись Леонардо да Винчи служить комиссаром полиции.
   Наконец, в завершение предисловия мне хотелось бы предостеречь читателя, и сказать, что он должен быть готов ко всему, а также что попытка проникнуть в секрет жизни Теофраста может оказаться крайне опасной для его физического и умственного здоровья, если только он не отличается, по выражению Теофраста, "основательным здравомыслием ".
   ГАСТОН ЛЕРУ

Глава I. Господин Теофраст Лонге хочет расширить образование и посещает исторические достопримечательности

   Загадочные приключения г-на Теофраста Лонге, которым был суждён столь трагический финал, начались с посещения этим добропорядочным человеком тюрьмы Консьержери 28 июня 1899 года. Как видите, всё произошло буквально вчера, но автор этих строк, с великим тщанием перелистав, выверив и расспросив все бумаги, тетради, записки и завещание г-на Теофраста Лонге, осмеливается утверждать, что произошедшее от этого не становится менее фантастичным.
   0x01 graphic
   Позвонивший в дверь Консьержери г-н Теофраст Лонге явился туда не один. С ним была его жена Марселина, весьма красивая полная блондинка, "величавое дитя", как сказал поэт. По его же выражению, она вышагивала, "спокойными очами//Уверенно блестя"; чтобы составить несколько общее, но в целом верное представление об этой очаровательной особе, я не могу найти ничего лучше бодлеровских строк:
    Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет,
   Как медленный корабль, что ширью моря дышит...
    Итак, г-на Теофраста Лонге сопровождала жена, а также г-н Адольф Лекамюс, его лучший друг.

Консьержери сегодня

  
   Железная дверь с зарешеченным смотровым окошком тяжело, как и подобает тюремным дверям, повернулась на своих петлях, и охранник, потряхивая ключами, спросил у Теофраста его "разрешение". Тот получил его утром в префектуре. И сейчас, протягивая его с чувством законной гордости от возможности подтвердить свои права, Теофраст перевёл взгляд на своего приятеля Адольфа.
    Его он обожал не меньше, чем свою жену. Адольф вовсе не был хорош собой, но весь его вид дышал энергией, а Теофраст, самый робкий человек в Париже, ни одно из человеческих качеств не ценил так высоко, как энергичность. Широкое и мощно вылепленное лицо Адольфа (в то время как его собственное было узким и перпендикулярным), его густые, горизонтально вытянутые брови, которые обычно так дружно изгибались, подчеркивая уверенность в себе и презрение к окружающим, этот острый взгляд (в то время как его тусклые глаза близоруко щурились за стёклами очков), этот прямой нос, гордый изгиб губ, украшенных сверху коричневыми закрученными усами, чёткий рисунок подбородка - короче, всё это, представлявшее прямую противоположность его нелепому виду и отвисшим щекам, было для него постоянным объектом молчаливого обожания. Кроме того, Адольф был почтовым служащим в Тунисе. Стало быть, ему довелось "пересекать море".
    Теофрасту же, напротив, никогда не доводилось хоть что-либо пересекать. Разумеется, он пересекал Сену, ему доводилось пересекать Париж, но он никогда бы не стал всерьёз считать это настоящими "пересечениями".
   - А всё-таки, - пускался он иногда в рассуждения, - бывает, что бСльшему риску подвергаешься при прогулках по парижским улицам, чем путешествуя на огромных steamers (это слово он произносил как "стриамэрс"). Вам запросто на голову может свалиться цветочный горшок. - Ему нравилось, прибегая к невинным фантазиям, вводить в своё монотонное и лишённое всяких опасностей существование волнующие кровь перспективы нежданных катастроф.
   Стоящий на воротах часовой передал маленькую группу в распоряжение подошедшего начальника охраны.
   Марселину очень впечатлило увиденное. Она опиралась на руку Адольфа и размышляла о камере Марии-Антуанетты и музее Гревэн.
    Начальник охраны спросил:
   - Вы французы?
   Теофраст остановился посреди тюремного двора.
   - Разве мы похожи на англичан? - спросил он.
   Задавая этот вопрос, он вызывающе улыбался, ведь в своей принадлежности к французам он был более чем уверен.
   - Просто я первый раз вижу французов, которые запросили разрешение на посещение Консьержери. Французы обыкновенно ничего не посещают.
   - В этом они не правы,- отвечал Теофраст, протирая стёкла своих очков. - Памятники прошлого - это книга Истории.
   Он остановился и посмотрел на Адольфа и жену. Очевидно, фраза показалась ему заслуживающей их внимания. Но Марселина и Адольф её не слышали. Он продолжил, шагая вслед за охранником:
   - Я давно живу в Париже, и мне долго пришлось ждать возможности посещать исторические места. Моя работа - а я, месье, на этой неделе ещё производил каучуковые штемпели, - не давала мне для этого свободного времени. Но вот я её оставил, месьё, и теперь могу заниматься самообразованием.
   И он внушительно постучал по древним камням мостовой кончиком своего зеленого зонта. Далее компания проследовала через маленькую дверцу и большую калитку, спустилась по ступенькам лестницы и вошла в кордегардию.
   Здесь первая же деталь, бросившаяся им в глаза, заставила ухмыльнуться Адольфа, покраснеть Марселину и возмутиться Теофраста. Капитель одной из стройных готических колонн, особой гордости архитектуры 13 века, украшала высеченная в камне история Элоизы и Абеляра. Последний с тоскливым видом опирался на любимицу каноника Фюльбера, а та с растроганным видом принимал в руки отсечённую причину всех их несчастий.
   - Просто странно, - проговорил г-н Лонге, заботливо увлекая в сторону свою жену и друга, - что под предлогом защиты готического искусства государство снисходительно относится к таким скабрёзностям. Эта капитель позорит Консьержери. Невозможно поверить, чтобы Людовик Святой, свершавший правосудие под дубом, мог взирать на что-либо подобное.
   Господин Лекамюс, похоже, не был с ним согласен, пробормотав что-то вроде: "Искусство оправдывает всё".
   Но вскоре разговор угас, все погрузились в собственные размышления. Каждый старался запечатлеть в своей памяти как можно основательней эти древние стены, свидетельницы столь славной истории. Ведь они же не какие-то там неучи. Пока начальник караула вёл их последовательно в башни Цезаря, Серебрянную и Бон-Бек, у каждого из них в голове роились смутные мысли о том, что здесь на протяжении более тысячи лет томились знаменитые узники, чьи имена ими забыты. Марселина продолжала думать о Марии-Антуанетте, мадам Элизабет и маленьком дофине, а также о восковых жандармах, охраняющих в музеях королевскую семью. Таким образом, находясь в Консьержери, мыслями она - сама о том не подозревая - пребывала в Тампле.
   В Серебряной башне вместо средневековых образов они смогли обнаружить лишь некоего господина в летах, сидящего в кожаном кресле за столом стиля модерн и раскладывающего бумаги последних поступивших политических заключенных Третьей республики. Оттуда они спустились вновь в кордегардию и далее направились в башню Бон-Бек.
   Теофраст, что-то обдумывавший, спросил сопровождающего:
   - А не здесь ли, месьё, место последнего обеда жирондистов?
   Он был счастлив вставить эту фразу, поскольку образ осведомленного человека льстил его самолюбию.
   - Я попросил бы Вас указать то место, где находился стол, и где именно сидел Камилл Демулен.
   Стражник отвечал, что жирондисты отобедали в капелле, до которой они скоро дойдут.
   - Я спросил Вас про место Камилла Демулена, - продолжал Теофраст, - потому что по духу считаю его своим другом.
   - И я тоже, - подхватила Марселина, бросив очень нежный взгляд в сторону г-на Адольфа Лекамюса, взгляд, который должен был означать: "Но не таким близким, как ты, Адольф".
    Однако Адольф, похоже, решил посмеяться над ними, и стал утверждать, что Камилл жирондистом не являлся. Теофраст, и даже отчасти Марселина, почувствовали себя задетыми. Когда Адольф заявил, что тот был кордельером, другом Дантона и участником септембризад , Марселина запротестовала:
   - Ни за что! - сказала она. - Будь это так, Люси никогда не вышла бы за него замуж.
   0x08 graphic
Люсиль Демулен
   Г-н Адольф Лекамюс не стал настаивать. Но поскольку за разговором они уже вошли в башню Бон-Бек, он снисходительно сделал вид, что интересуется этикетками, наклеенными на выдвижных ящиках, покрывавших все стены комнаты. Надписи извещали о наличии внутри хмеля, корицы и кассии.
    Охранник сказал:
   - Раньше это была комната допросов. Сейчас тут устроили аптеку.
   - Отличное решение. - отозвался Теофраст. - В нём больше гуманизма.
   - Несомненно, - поддержал Адольф, - хотя и меньше интереса.
   Марселина была того же мнения. Ничто в этой экскурсии особо не впечатляло. Увы, они ожидали другого. Со стороны набережной Орлож грозный вид феодальных башен, последнего оплота древней франкской монархии, способен мгновенно внушить трепет даже самым нечувствительным душам. Эта тысячелетней давности тюрьма слышала столько раздирающих душу стонов, сокрыла в своих стенах столько давних и ставших легендарными несчастий, что кажется - стоит лишь туда войти, и ты сразу найдешь сидящую в каком-то тёмном, сыром и мрачном углу Трагическую Историю Парижа, бессмертную, как и эти стены.
   Поскольку ни у кого из них не прибавилось ярких впечатлений, о чём так сожалел г-н Адольф, эта прогулка 28 июня 1899 года грозила оставить у её участников лишь чувство полного разочарования, не случись невероятное, до удивления фантастическое событие. Оно, по прочтении мемуаров Теофраста Лонге, подвигло меня на поиски начальника охраны, который и пересказал мне всю сцену в присущей ему манере.
   - Месьё, всё шло как обычно, я привел этих двух господ и даму в кухни святого Луи, там, где сейчас хранят штукатурку. Мы оттуда направились к камере Марии-Антуанетты, которая перестроена в капеллу. Распятие, перед которым она молилась перед тем, как её повезли на казнь, сегодня хранится в кабинете г-на директора...
   - Ближе к делу - прервал я.
   - Но я о деле-то и говорю. Я как раз рассказывал господину с зеленым зонтиком, что мы вынуждены перенести в кабинет господина директора кресло королевы, поскольку туристы-англичане выдергивают волоски из набивки и прячут по своим портмоне.
   - Да ближе к делу! - вскричал я, потеряв терпение
    -- Месьё, но ведь нужно чтобы я повторил Вам всё, что я рассказывал человеку с зеленым зонтиком на тот момент, когда он прервал меня таким странным тоном, что второй господин и дама вслух заметили, что "они не узнают его голос"
   - О! И что же он тогда сказал?
   - Мы как раз подошли к крайней части улицы Париж. Вы знаете, что именно называют "улица Париж" в Консьержери?
   - Да, да, продолжайте!
   - Мы подошли как раз к тому ужасному чёрному коридору, где находится решётка, за которой резали волосы женщинам перед тем, как отправить их на казнь. Вы в курсе, что сейчас там стоит та самая решетка?
   - Да, да, продолжайте!
   - Это коридор, месьё, в который никогда не проникает солнечный свет. Вы в курсе, что Мария-Антуанетта следовала на казнь именно по этому коридору?
    - Да, да, продолжайте!
   - Это она и есть, месьё, Консьержери со всеми ее ужасами....В тот момент человек с зелёным зонтиком мне сказал: "Дьявол! Да это же Аллея Матрасников"!
   - Он сказал именно это? Вспомните, он точно произнёс "Дьявол!"
   - Да, месье
   - Но в этой фразе "Дьявол! Да это же Аллея матрасников"! нет ничего особо удивительного...
   - Подождите! Подождите! Я ответил ему, что он ошибается, что Аллея Матрасников давно носит название "Улица Париж". Он мне отвечал тем же странным голосом: "Чёрт подери! Не Вам меня этому учить! Я сам тут спал на соломе вместе с другими!"
   - Я заметил ему, с улыбкой, хоть и не без опаски, что вот уже более двух столетий на соломе в Аллее Матрасников никто не спит.
   - И что же он ответил?
   - Он только рот открыл, и его перебила жена. "Что ты там рассказываешь, Теофраст, - сказала она. - Ты собираешься учить этого господина делать свою работу, ты, который никогда не бывал в Консьержери? И тогда он ответил ей своим обычным голосом, таким, какой я слышал в самом начале: "Ты права, я никогда не бывал в Консьержери".
   - И что же вы делали потом?
   - Я не пытался объяснить себе произошедшее, считал инцидент исчерпанным, но тут начало происходить что-то ещё более странное.
   - Ну! Ну!
   - К тому времени мы уже посетили камеру королевы, и камеру Робеспьера, и капеллу жирондистов, и ту маленькую дверь, через которую несчастные узники в сентябре выходили во двор, к месту бойни. Мы уже возвращались назад, к Улице Париж. Там по левой стороне есть небольшая лесенка, которой никто из нас не пользуется. Она ведет вниз в каменные мешки, а нам в них нечего делать - там царит вечная ночь. Дверь перед этой лестницей забрана железной решеткой, которой тысяча лет, а может и больше. Тот господин, которого зовут Адольф, уже двигался с дамой к выходу из кордегардии, когда человек с зеленым зонтиком, ничего не говоря, направился к маленькой лесенке. А подойдя к решетке, он принялся кричать - тем же самым странным голосом, про который я Вам говорил.
   - Он закричал: "Эй, куда вы идёте? Нам же сюда!". Второй господин, дама и я, мы все остановились как громом поражённые. Надо Вам сказать, месьё, что этот второй голос был просто ужасен, во внешнем виде человека с зонтиком не было ничего, что связывалось бы с таким голосом. Я побежал как бы против своей воли наверх, к этой лестнице. Тот человек бросил на меня просто испепеляющий взгляд. Правда, месье, я был просто поражён, поражён и подавлен, и когда он мне приказал "Откройте эту дверь!", то я даже не знаю, как я нашёл силы так быстро сбежать по ступенькам и отпереть её. От отдавал команды таким повелительным тоном. И тогда...
   - И тогда?
   - Тогда, как только я открыл решётку, он кинулся в темноту подземелья. Куда он бежал? Как искал дорогу? Эти подземелья Консьержери - они во власти беспросветного мрака, который не рассеивался столетиями.
   - Вы не пытались его остановить?
   - Это было не в моих силах, он был уже слишком далеко. Я был полностью во власти человека с зелёным зонтиком. Я оставался там, у входа в эту бездонную темноту, около четверти часа. Неожиданно я услышал его голос, но это был не первый, а опять второй голос. Это меня так испугало, что я вцепился в прутья решетки. Он кричал: "Это ты, Симон Овернец?"
   Я не ответил. Он прошёл мимо меня, и мне показалось, что в карман своего жакета он засовывал какой-то кусок бумаги. Он одним духом промчался по лестнице, и присоединился к своим спутникам. Он ничего не объяснял им. Я поспешил открыть им двери тюрьмы. Мне хотелось, чтобы они поскорее ушли. Когда калитка была открыта, и человек с зеленым зонтом стоял на пороге, он произнес, без всякой видимой причины: "Надо беречься колеса!". Я про отсутствие причины сказал потому, что на улице в тот момент не было ни одного экипажа.
  

Глава II, в которой мы то готовы поверить, что г-н Лонге сошел с ума, то не готовы это утверждать

  
   Что же всё-таки произошло? Я передам дословно то, что г-н Лонге поведал об этом удивительном происшествии в своих мемуарах, описав каждый день.
   "Я - крепкий телом и разумом человек - исповедуется Теофраст. - Я хороший гражданин, то есть никогда не шёл против общепринятых правил. Законы необходимы, и я всегда их соблюдал. Во всяком случае, мне так кажется. Мне всегда претили вымыслы, и, наверно именно поэтому во всех делах, будь то выбор друзей или определение линии поведения, я старался опираться на здравый смысл. Самое простое мне всегда казалось наилучшим.
   Я сильно переживал, к примеру, узнав, что мой друг Адольф Лекамюс, мой старый приятель по колледжу, погрузился в изучение спиритизма.
   Кто говорит "спиритизм", подразумевает "безумие". Попытки расспросить духов путём дёргания крутящихся столов - картина в высшей степени гротескная. Впрочем, я присутствовал на нескольких сеансах, которые наш великолепный Адольф провёл для Марселины и меня. Я даже принял в этом какое-то участие, желая доказать абсурдность его теорий. Мы часами сидели, Адольф, моя жена и я, положив руки на маленький столик, который вращаться так и не захотел. Я здорово тогда над ним повеселился. Моя жена надулась на меня из-за этого, ведь женщины всегда готовы рассчитывать на невозможное и верить в чудо.
   Адольф приносил ей книги, и она с жадностью их глотала. Марселину забавляло, как он пытался погрузить её в сон, делая руками пассы и дыша прямо в глаза. Выглядело это просто глупо. Я никогда бы не позволил делать что-то подобное кому-либо другому. Но к Адольфу я всегда был расположен. Это очень энергичный человек, которому довелось много путешествовать.
   Марселина и Адольф называли меня скептиком. Я возражал, что я вовсе не скептик, ведь это те, кто не верит ни во что или сомневается во всем. Я же, напротив, верю в то, во что положено верить. Например, в прогресс. Я не скептик, я здравомыслящий человек.
    Во время своих путешествий Адольф имел возможность много читать. А я корпел над своими каучуковыми штемпелями. Я был всегда, да и сейчас остаюсь тем человеком, про которого говорят "весьма практичен ". Это не похвальба, просто констатация.
   Я счел необходимым дать это беглое описание своего характера лишь для того, чтобы было понятно: в том, что произошло со мной позавчера, нет моей вины. Я посетил тюрьму так, как заходят купить галстук в лувровском магазине, только лишь чтобы расширить кругозор. Теперь у меня есть возможность отдохнуть, после того, как мы продали наше дело. Я сразу сказал: "Давай поступим, как англичане - посетим Париж". И случаю было угодно, чтобы мы начали с Консьержери.
   Я очень об этом сожалею.
   Действительно ли я об этом сожалею? Не знаю. Я вообще больше ничего не знаю и ни в чём не отдаю себе отчёт. Сейчас я совершенно спокоен. И расскажу вам всё, о чём я помню, расскажу, как если бы всё происходило с кем-то другим. Всё-таки это потрясающая история!
   Пока мы были в башнях, там не произошло ничего достойного упоминания. Я помню, в Бон-Бек мне пришла в голову мысль: "Да ведь здесь, в этой комнатушке, пропахшей бакалейной лавкой, стены видели столько страданий, столько мук известных, вошедших в Историю людей!". Я добросовестно попытался представить царивший здесь страх, когда палач и его подручные приближались к узникам со своими ужасными орудиями, чтобы заставить их признаться в интересующих Государство преступлениях. Но мне это так и не удалось - наверняка из-за того, что на тамошних ящиках висели этикетки с надписями "хмель", "корица".
    Башня Бон-Бек! Её называли ещё Болтушка из-за тех ужасных криков, что вырывались наружу и приводили в ужас неосторожного прохожего, который сразу же убыстрял шаги, дрожа от того, что услышал королевское правосудие в действии.
   Теперь она стала мирной и тихой, башня Бон-Бек. Я не жалел об этом - это прогресс.
   Но когда мы проникли в ту часть Консьержери, что не изменилась за прошедшие века, когда прошли меж голых камней, не знавших побелки и не осквернённых штукатуркой, непонятная горячка охватила все мои чувства. И когда мы погрузились в темноту, окутывавшую вход в Аллею Матрасников, я закричал:
   - Дьявол! Да это же Аллея Матрасников!
   Я тотчас же обернулся, чтобы понять, кто это прокричал. Но все смотрели на меня, и я понял, что это был я. Я даже чувствовал, как напряжено моё горло.
   Этот дурак-охранник утверждал, что Аллею Матрасников мы уже прошли. Я сказал ему, чтоб он занимался своим делом, и он мне не перечил. Я был уверен, вы слышите, я был абсолютно уверен, что мы находимся на Аллее Матрасников. Почему я был в этом уверен? Я сказал охраннику, что сам тут спал на соломе, но это же абсурд. Как я мог тут спать, если я впервые в жизни попал в Консьержери? Вот что меня волновало. У меня ужасно разболелась голова.
   Мой лоб горел, и в то же время я чувствовал обдувающий меня порыв холодного воздуха. В конце концов мне удалось понять: холодом меня обдавало снаружи, а внутри была настоящая печь.
   Что мы делали дальше? Я совершенно спокойно проследовал в капеллу Жирондинцев, и, пока охранник рассказывал нам её историю, поигрывал своим зеленым зонтиком. Я совсем не ощущал неловкости из-за того, что только что выглядел несколько странно. Я был спокоен и естественен, как всегда.
   То, что произошло далее и о чём я собираюсь рассказать, также выглядело вполне натурально, поскольку не требовало никаких усилий. Со мной вообще не происходило ничего, что могло бы выглядеть неестественным.
   Я помню, как оказался у лестницы, перед какой-то решёткой. Казалось, во мне проснулась сверхчеловеческая сила. Я дёргал решётку и кричал:"Сюда!". Остальные, которые ничего не знали, ко мне не спешили и шли не той дорогой. Не знаю, что бы я сделал с решёткой, если бы охранник мне её не открыл; не знаю, что бы я мог сделать с охранником. Я был безумен. Но нет, на это слово я не имею права. Я не был безумен, и в этом вся беда. Это было что-то худшее, чем безумие.
   Я, без сомнения, находился в сильном нервном возбуждении, но при этом сохранял полную ясность сознания. Мне казалось, что никогда ранее я не видел мир так явственно, и в то же время я находился в темноте. Мне казалось, что никогда моя память не была столь отчётлива, но сейчас она вела меня по местам, которых я ранее не видел. Боже мой! Они были мне неизвестны, и в то же время, я вновь узнавал их! Я продвигался вперед без колебаний. Мои руки неуверенно шарили и тут же находили в кромешной темноте камни стен, мои ноги шаркали по привычной для меня дороге.
   Кто способен рассказать про древность этой земли, кто сможет вам поведать возраст этих камней? Даже я этого не знаю. Вы говорите про закладку первого камня дворца Консьержери? Но что такое возраст даже самых древних франкских дворцов? Может быть, мы и сможем узнать, когда эти камни прекратят своё существование, но никто не скажет, когда оно началось. Они забыты, эти камни, в тысячелетней ночи подземелий. Как странно, что я вновь вспомнил о них.
   Я скользил вдоль сырых стен, как будто бы путь был для меня привычен. Двигаясь, я ждал проявления на поверхности камня определенных выщерблин, и они сами шли навстречу пальцам. Я считал стыки камней и знал, что в конце подсчёта мне нужно будет обернуться, чтобы увидеть в конце галереи луч света, который солнце тут забыло со времен начала Истории Франции. Я обернулся, увидел его, и ощутил сильные удары сердца - оно билось сквозь глубину столетий".
   Здесь в рукописи повествование неожиданно обрывается, и г-н Лонге начинает объяснять, что он пережил за время своего невероятного пребывания в Консьержери, какие с ним происходили странные вещи, волновавшие его и заставлявшие страдать. Ясность мысли даётся ему с большим трудом. Он вынужден прилагать немалые усилия, чтобы следовать за нею. Мысль мчится перед ним, как пущенная во весь аллюр лошадь, всадник которой отпустил поводья. Она опережает его, скачет, ускользает, оставляя на бумаге следы своих метаний в виде слов - слов столь глубоких, что, как пишет он, "стоит заглянуть в них, как начинает мутиться разум".
   И он добавляет с явной тревогой:
   "На этих словах надо остановиться, как у обрыва пропасти."
   Горячечной рукой он вновь хватается за перо, продолжая углубляться в подземные галереи.
   "И вот она, Болтушка! Вот они, стены, которые слышали! Болтушка говорит, но не там, наверху, под лучами солнца, а здесь, в ночи подземелья! Вот кольца в стенах. Может, к этому был прикован Равальяк? Я уже не помню.
   Но сейчас я продвигаюсь, спешу, охваченный горячкой, которая обжигает и пьянит мой мозг, прямо навстречу лучу, единственному тут, вечному и неподвижному как эти стены лучу, тусклому и прямоугольному, который с начала времён принял и сохранил форму отдушины. Неожиданно мои ноги замирают, причём так резко, что мне кажется - их схватили невидимые, проросшие сквозь каменный пол, руки. Мои пальцы бегают вдоль стены, поглаживают и ощупывают именно этот её кусок. Что им нужно, моим пальцам? О чем они думают? В моём кармане перочинный нож. Вот я разжимаю руку и роняю мой зеленый зонт, чтобы было удобней дотянуться до него в глубине кармана. А затем я начинаю уверенно загонять его в щель между двумя камнями. Из-под лезвия летят пыль и кусочки цементной кладки. Затем я натыкаюсь им на что-то, поддеваю этот предмет и вытаскиваю его.
   Вот поэтому я уверен, что я не сумасшедший. Эта вещь лежит перед моими глазами. В часы покоя я, Теофраст Лонге, могу любоваться ею, на моём бюро, посреди последних сделанных мной каучуковых штемпелей. Это не я безумен, безумен он, этот кусок смятой и порванной бумаги...некий, явно старинный, документ, который способен ввергнуть в глубокое потрясение честного торговца каучуковыми штемпелями. Бумага густо покрыты пятнами плесени. Сырость съела половину слов, которые возможно - я так полагаю из-за красноватого цвета букв - могли быть написаны кровью.
   И в этих словах, что у меня перед глазами, в этом старинном документе, который я вытаскивал в свете луча, бьющего из прямоугольной отдушины и затем изучал, покрываясь мурашками от ужаса, Я УЗНАЮ СВОЙ ПОЧЕРК. "
   Вот он, переведённый на современный язык, драгоценный и бесконечно таинственный документ:
   Mort en fui
   mes trИsors aprХs trahison
   du 1er avril
   Va prendre l'air
   aux Chopinettes
   regarde le Four
   Regarde le Coq
   Fouille espace et tu
   seras riche
   Смерть в бегст.....
   мои сокровища после предательства
   первого апреля
   Иди прогуляться
   к Шкаликам
   посмотри на Печь
   Посмотри на Петуха
   Перерой это место и ты
   будешь богат
  

Глава III, которая завершается песней

   Г-н Адольф Лекамюс и Марселина были, как мы ещё увидим далее, чересчур заняты друг другом, чтобы обратить внимание на поведение Теофраста. Впрочем, тот сам постарался скрыть своё волнение и всячески старался показать, что его спуск в подземелья Консьержери был самой что ни на есть естественной прогулкой. Этим он, дескать, удовлетворял своё естественное любопытство. Ведь он не из тех, кто поверхностно смотрит на вещи.
   На следующий день под предлогом наведения порядка в делах Теофраст заперся в своём бюро, окна которого выходили на зелёный квадрат скверика улицы Анвер. Опершись на подоконник, он наслаждался его обыденной красотой, столь надёжной и истинной. Он узнавал нянек из соседних домов, лениво толкающих перед собой колясочки с новорожденными. Преподаватели, зажав под мышкой папки с бумагами, неспешно направлялись к колледжу Роллен. С авеню Трюдэн доносились крики и шум беготни подростков, пришедших на занятия раньше времени.
   Захватившая Теофраста мысль была цельной и очень простой. Она полностью укладывалась в три слова: "Мир не изменился".
   Да, он был тем-же. Сегодня, как вчера и позавчера, улица Жерандо взирала на тех же людей, погруженных в ежедневные заботы, повторяющих свои обычные поступки. И, поскольку время приближалось уже к двум часам пополудни, супруга господина Петито, преподавателя итальянского языка, занимавшего квартиру этажом выше, села за пианино и принялась наигрывать Венецианский карнавал.
   Нет, ничего в этом мире не изменилось. Тем не менее, обернувшись, он мог видеть, что на подставке его бюро из красного дерева лежит, затерявшись среди последних моделей каучуковых штемпелей, листик бумаги...
   Эта бумага, действительно ли она существует? Эту ночь он провёл в полубреду и, пробудившись, склонен был считать своё недавнее странное приключение следствием дурного сна. Но в глубине ящика своего стола он опять обнаружил этот листок...Сейчас только что он внушал себе: "Через минуту я обернусь, и его не будет ". Он обернулся. Обрывок лежал там-же, исписанный его собственным почерком!
   Теофраст провёл рукой по вспотевшему лбу, тяжело вздохнул, как вздыхает глубоко обиженный ребенок, и с видом человека, принявшего окончательное решение, аккуратно уложил загадочную бумагу в свой портфель. Он только что вспомнил, что г-н Петито, преподаватель итальянского и его сосед, считался крупным экспертом по почерку и всерьёз занимался графологией. Его друг Адольф Лекамюс тоже интересовался ею, но с позиций спиритизма. Поэтому Теофраст даже не подумал о возможности обсудить с ним это дело. Ему казалось, что во всём происходящем и без того имеется слишком много загадочного, чтобы к нему примешивать ещё и безбрежную фантазию медиума, считающего себя последователем Папюса.
   Г-на Петито он знал лишь по регулярным взаимным приветствиям на лестнице. Он предпочитал такой стиль общения, это позволяло избегать многих вопросов.
   Он позвонил, и дверь распахнулась.
   Перед ним стоял человек средних лет, основными приметами которого были густые курчавые волосы, пронзительный взгляд и большие уши. Отдав дань общепринятым проявлениям вежливости, Теофраст перешёл к цели своего визита. Из своего портфеля он вынул добытую в Консьержери бумагу и письмо без подписи. Он написал его ещё неделю назад, но не отправил по каким-то причинам коммерческого порядка, в которые мы здесь вдаваться не будем.
   - Господин Петито, - начал он, - я знаю, что о вас говорят как о крупном эксперте в вопросах почерка. Я был бы Вам весьма признателен, если бы Вы сравнили эти письмо и документ. Меня интересует Ваше мнение. Лично я считаю, что между ними нет никакой связи...
   Теофраст замялся, покраснев, как алый мак. Привычки лгать у него не было. Но г-н Петито уже уткнулся своим учёным взором в обрывок бумаги и письмо. При этом он улыбался, демонстрируя прекрасные белые зубы.
   - Месьё Лонге, - произнес он, - на ответ мне много времени не нужно. Хотя документ и в очень плохом состоянии, но те кусочки текста, что можно в нём прочесть, совершенно сходны с почерком письма. Перед лицом суда, господин Лонге, перед Богом и людьми, я готов утверждать, что оба текста написаны одной рукой!
   И он пустился в объяснение деталей. Даже ребёнок, по его словам, не ошибся бы в этом вопросе. С видом знатока он поучал собеседника:
   - В обоих случаях мы имеем дело с типом почерка, именуемым остроугольным. Таким, месьё, мы называем тип письма, при котором штрихи, соединяющие вертикальные черты букв и сами буквы между собою, имеют острые углы, равно как и весь контур буквы. Вы понимаете? (Упорное молчание со стороны Теофраста). Вот, сравните. Посмотрите на этот крючок, и ещё вот на этот, и на эту соединительную линию, и на буквы в строке, их размер постепенно и в равной мере увеличивается к концу строки. Какой всё-таки острый и угловатый почерк! Месьё, я никогда ещё не видел такого острого начертания букв...Острого, как удар ножа!
   При этих последних словах Теофраст так побледнел, что г-ну Петито показалось, что тот сейчас упадёт в обморок. Тем не менее, он привстал, сложил документ и письмо, поблагодарил и вышел.
   После он долго бродил по улицам Парижа. В себя он пришёл лишь в районе площади Сэнт-Андре-дез-Ар, сориентировался, и направился на улицу Сюрже.
   Там он постучал в старую дверь и прошёл в грязный и тёмный коридор. Вышедший навстречу человек по-дружески приветствовал Теофраста. На голове хозяина сидел бумажный четырёхугольный колпак, и одет он был в чёрную, доходившую до пят, блузу.
   - Добрый день, Теофраст! Каким ветром!
   - Добрый день, Амбруаз!
   Поскольку они не виделись уже около двух лет, то сперва речь пошла о всяких пустяках. Амбруаз, дальний родственник Марселины, зарабатывал на жизнь гравировкой визитных карточек. Когда-то он был владельцем типографии в провинции, но увлекся изобретением нового вида бумаги, и не замедлил разориться. Теофраст, как человек порядочный, оказал ему помощь в момент наибольших затруднений.
   Теофраст уселся в покрытое соломой кресло посреди маленькой комнатушки, служившей Амбруазу мастерской. Свет сюда проникал сверху сквозь густо покрытое пылью потолочное окно.
   Теофраст произнёс:
   - Амбруаз, ты - учёный.
    Амбруаз запротестовал.
   - Да, да, ты настоящий учёный. По части бумаги тебя никто не превзойдёт.
   - Да, это правда, в бумаге я толк знаю...
   - Тебе известны все сорта бумаги?
   - Все.
   - Если тебе показать бумагу, ты сможешь определить её возраст?
   - Да, - ответил Амбруаз, - я опубликовал исследование, посвящённое водяным знакам семнадцатого и восемнадцатого веков, оно было отмечено Академией наук.
   - Это я знаю, и я полностью доверяю твоим знаниям в области бумаги.
   - Да, ты можешь на них положиться. В целом-то эта наука довольно проста. Самые старые сорта бумаги сперва представляли собой ровную и гладкую поверхность. Но потом появились вертикали, разделенные перпендикулярами через равные интервалы. Это был отпечаток металлической решётки, на которую вываливалась бумажная масса. С четырнадцатого века возникает идея использовать его как маркировку места производства. И решётку формы начали украшать, выгибая проволоку, инициалами, словами и разными эмблемами. Так появились водяные знаки. Всякий отмеченный ими лист бумаги тем самым несёт в себе своё свидетельство о рождении. Сложность лишь в том, что его надо расшифровать. Для этого нужна привычка, нужно знать, что именно означают рисунки горшка, орла, колокола...
   Дрожащей рукой Теофраст вынул из портфеля свой документ
   - Ты мог бы назвать точный возраст этой бумаги?
   Амбруаз нацепил очки и поднёс бумагу поближе к свету, пробивавшемуся через окно.
   - Дата тут уже проставлена, - сказал он. ...172...Последней цифры не хватает. Бумага относится к 18 веку, задача, стало быть, определиться с годом от нуля до девятки.
   - О! - воскликнул Теофраст, - дату на бумаге я видел. Но действительно ли бумага относится к 18 веку, может быть написанное не соответствует действительности? Вот что я хотел бы узнать.
   Амбруаз ткнул пальцем в центр листка.
   - Смотри!
   Но Теофраст ничего не видел. Тогда Амбруаз зажег небольшую лампу и осветил документ. Глядя на неё сквозь лист, в глубине Теофраст рассмотрел некоторое подобие короны.
   - Теофраст, - с волнением в голосе произнес Амбруаз, - это чрезвычайно редкий сорт бумаги. Водяной знак называется "терновый венец". Он почти неизвестен, потому что им были маркированы небольшие объёмы продукции. И эта бумага, дорогой мой Теофраст, датируется 1721-м годом.
   - Ты уверен?
   - Да. Но скажи мне всё-таки,- вскричал Амбруаз, даже не стараясь скрыть своего удивления, - как так получилось, что у документа, датированного 1721-м годом, все признаки именно твоего почерка?
   Теофраст встал, вновь засунул бумагу в свой портфель, и, не говоря ни слова, вышел, слегка покачиваясь.
   Я вновь обращаюсь к обнаруженному мной в ворохе бумаг Теофраста описанию этого дня.
   0x08 graphic
   "И вот теперь, - пишет Теофраст, - у меня в руках было доказательство, которому я не мог, да и не имел права не верить. Бумага датировалась началом 18 века, эпохой Регентства. Этот листок, который я нашёл, или, вернее, отправился искать в Консьержери, покрыт моим почерком. Я исписал этот листок, я, Теофраст Лонге, бывший торговец штемпелями, оставивший свои дела в возрасте сорока одного года, я в 1721 году написал слова, смысл которых я не могу сегодня понять. Впрочем, чтобы убедиться в этом, мне не нужны были ни г-н Петито, ни Амбруаз. Я знал это сам! Всё во мне кричало: "Это ты писал, это ты писал!"
   Итак, до того как стать Теофрастом Лонге, сыном Жана Лонге, старшего садовника из Ля-Ферте-су-Жуарр, я был, во времена былые, кем-то кого я не знаю, но кто упорно пробуждается во мне. Да, да, в тот момент во мне бурлила и переполняла меня готовность вспомнить пережитое два столетия назад.
   Кем я был? Как звали меня в те времена? Что за тело моя бессмертная душа на краткий срок избрала тогда своим жилищем? Я был уверен, что на все эти вопросы я достаточно быстро получу ответы.

Филипп II, герцог Орлеанский

  
   Эти ощущения, неведомые моему предыдущему опыту, не могли ли они всплыть из моего прошлого существования? Что означали те фразы, то я произнёс в Консьержери? Кем, наконец, был этот Симон Овернец, чьё имя дважды сорвалось с моих воспалённых губ? Да, да, прежнее моё имя, моё собственное, всплывёт также из глубин моего пробудившегося сознания. И зная кто я таков, я смогу вспомнить всю ранее прожитую жизнь, и одним махом прочту этот документ в закоулках моей горячечной памяти."
   Надо отметить, г-ну Лонге не удалось описать свою исключительную ситуацию несколькими словами. Листок покрывают бессвязные строки горячечных отступлений и размышлений. Но стоит ли этому удивляться?
   То, что с ним произошло, было весьма необычным. Не забывайте, он относился к числу достаточно простых умов, был слегка тугодум, несколько самоуверен, и в этой жизни не верил ни во что, кроме своих каучуковых штемпелей. Это был любезный и честный буржуа, одновременно также ограниченный и упрямый. В нём не было места религии, он считал, что это исключительно женское дело; не проявляя явно свой атеизм, он привык повторять, что "когда помирают, то это надолго".
   А сейчас ему пришлось понять самым явственным и ощутимым образом, что никто никогда не умирает!
   Это был удар. Но надо признать, его вряд ли бы с честью выдержали и те, кто в области оккультных наук сделал своей профессией ежедневное общение с духами.
   В конце концов Теофраст Лонге достаточно быстро освоился с ситуацией. Причём настолько, что когда он вспоминал о своей прежней жизни на рубеже семнадцатого и восемнадцатого веков, он начинал сожалеть о том, что это время так близко к сегодняшнему дню. Он бы предпочёл разрыв в пару тысячелетий.
   Таков парижский буржуа. Он полон здравого смысла, но стоит ему выйти за его пределы, как его уже не удержишь.
    В метаниях рассудка относительно своего предыдущего существования - факта, суть которого продолжала оставаться загадочной при всей его очевидности, - он мог ухватиться только за две вещи: цифру 1721 и тюрьму Консьержери.
   И вот что по этому поводу представилось ему: в 1721 году он находился в Консьержери, по всей видимости, как государственный преступник. Ведь ни на секунду ему невозможно было поверить, что он, Теофраст Лонге, мог попасть в тюрьму - пусть даже и при Людовике ХV - по обвинению в каком-то мелком преступлении.
   Вот наступает важный, торжественный момент...его, очевидно, ведут на казнь. Перед этим он составляет документ, который сегодня у него в руках. Он прячет бумагу между двумя камнями в своей камере, и возвращается туда парой столетий позже, чтобы забрать её. Всё довольно просто и строится на фактах, а не на сверхъестественных вымыслах. Тех фактах, что логически могут быть объяснены только таким образом, учитывая содержание бумаги, несущей на себе его собственный почерк.
   Теофраст украдкой вынул документ и вновь начал его изучать. Некоторые его слова и выражения обретали в его глазах особую значимость. Это были "сокровища" и "предательство первого апреля"
   Ему казалось довольно просто воссоздать свою личность при помощи этих двух слов. Он был богат и могущественен. Слово "enfouir" применительно к следовавшему за ним слову "сокровища" означало, что человек, писавший эти строки, был богат, ведь ему было что прятать, и могущественен, раз его "предали". В его собственном сознании это предательство должно было быть памятным событием, может быть, даже предательством историческим, предательством 1-го апреля.
   Да, да, все эти странности и загадки найденной им бумаги позволяли с достоверностью утверждать как минимум следующее: был некий известный человек, которому довелось спрятать свои сокровища.  А сокрыв их, он ещё более загадочным образом решил поведать об их существовании, прибегнув к хитрому приёму. Не исключено, он сделал это своей кровью. Эти красноватые буквы были, скорее всего, написаны именно ею. Он решил позже проконсультироваться по этому поводу с профессиональным химиком.
   "О Боже, - подумал он, - лишь бы никто их не нашёл! Эти сокровища принадлежат мне, это же я их спрятал. И если будет нужно, то мой почерк на документе поможет мне восстановить права собственности!"
   Теофраст Лонге не был богат. На тот момент, когда он удалился от дел, у него имелась некоторая собственность: доля в деле, да деревенский дом с прудом и садиком. С точки зрения Марселины, любившей красивую жизнь, это было весьма немного. Решительно, сокровища приспели вовремя.
   И Теофраст опять продолжил изучать бумагу.
   К его чести надо отметить, что в тот момент загадка личности занимала его гораздо больше, чем вопрос сокровищ. Он положил себе прервать покуда поиски - до того момента, когда наконец ему не станет известно имя человека, бывшего в 1721-м году Теофрастом Лонге. Решение этой загадки, интересовавшее его чрезвычайно, должно было, по его мнению, стать ключом ко всем остальным.
   Одна лишь вещь несколько удивляла его - неожиданное исчезновение того, что он называл "моим историческим инстинктом", того чувства, что ранее отсутствовало у него на протяжении всей жизни, но с быстротой и силой молнии пробудилось в подземельях Консьержери. В тот момент Другой, - так он называл своего собеседника из начала 18 века, который был им самим, - в тот момент Другой завладел его телом. И он настолько прочно утвердился хозяином Теофраста, что мог действовать его руками и говорить его языком. Именно Другой нашёл документ, затем прокричал "Чёрт побери, да это же Аллея Матрасников!". Он же звал Симона Овернца. Но с тех пор Другой исчез. Теофраст не мог понять, что же произошло. Он безуспешно искал Другого. Он всматривался в самого себя. Ничего!
   Теофраст и не предполагал, что дело примет такой оборот. Никогда он не страдал нездоровым любопытством и не стремился постичь, что лежит в основе всех вещей и что будет в их конце. Он не терял времени на изучение философских загадок, бессмысленность этого занятия всегда заставляла его пожимать плечами. Это был спокойный буржуа, знавший, что дважды два четыре и который никогда бы не вообразил, что один и тот же человек может производить в 1899 году каучуковые штемпели и при этом, зарыв свои сокровища, оказаться в тюремном застенке 1721-го года. Но коли уж в его голове засело, не спрашивая его желания, знание об этом исключительном факте, к тому же подтверждённое доказательствами, то он поклялся "идти до конца". Он выяснит. Он выяснит всё.
   "Исторический инстинкт" временно покинул его, но можно же обратиться к книгам. И там он наверняка узнает, кто был этим богатым и влиятельным человеком, брошенным в 1721 году в тюрьму после того, как стал жертвой предательства 1-го апреля. 1-го апреля какого года? Это предстояло уточнить.
   И он отправился по библиотекам, чтобы там преследовать своего незнакомца. Те открыли перед ним целую плеяду первых лиц королевства.
   Но роясь в них, он не обнаружил ничего для себя нужного. Герцоги и пэры, прославленные генералы, крупные финансисты, принцы крови. В какой-то момент он готов был остановиться на кандидатуре Лоу, но затем отверг её, решив, что тому был присущ несколько рассеянный ум. Затем на Морице Саксонском, "который, кажется, выиграл битву при Фонтенуа"; на графе Дюбарри, прославившемся тем, что у него были самые блестящие любовницы Парижа; в какой то момент он испытал ужас от мысли, что может оказаться графом Шароле, "который известен был своими разгулами и тем, что из карабина убивал рабочих-кровельщиков". Как-то на протяжении сорока восьми часов ему удалось побыть кардиналом де Полиньяком, но тот ему разонравился, как только Теофраст узнал, что кардинал являлся фаворитом герцогини Мон. Тем не менее, в конце концов, на каких-то задворках Истории ему удалось раскопать симпатичного персонажа, которого писатели той поры изображали наиболее привлекательными красками и наделяли значительными добродетелями. Но и от него, как и от всех прочих, он также вскоре был вынужден отказаться. Никто из них не соответствовал двум важнейшим требованиям: находиться в 1721 году в тюрьме Консьержери, а до того быть преданным 1-го апреля.
   Он уже обнаружил было в Journal de Barbier некоего незаконнорожденного сына Регента, который вполне мог оказаться подходящей кандидатурой. Но тут произошли события, повергшие его в изумление, близкое к потрясению.
   Нам предстоит на некоторое время оставить Париж и присоединиться к г-ну Теофрасту Лонге в его домике на берегу Марны, куда он ежегодно перебирался с первыми лучами июльского солнца. В этом году Марселина и его друг Адольф отправились туда заранее, чтобы всё окончательно подготовить к деревенской жизни. Поэтому, оставшись один в Париже, он мог в эти последние деньки мирно и спокойно предаться тем необычным для него занятиям, которых требовало от него его новое состояние в рамках прежнего мира.
   Так сядем же вместе с Теофрастом в поезд на Восточном вокзале, и не будем злоупотреблять нашим правом историографов, опережая его на пути к вилле "Лазурные волны", возносящей свои белые стены и красную черепичную крышу на холме близ деревушки Эсбли. Остережёмся без уведомления пересекать её порог, ведь домашние неприятности доброго ближнего мы и так часто узнаем раньше времени.
   Из этого вовсе не следует, что г-н Адольф Лекамюс должен предстать перед нами в чёрном цвете. Ведь, по правде говоря, Теофраст сделал всё возможное для того, чтобы его домашняя катастрофа стала неизбежной. Но он не подозревал об этом.
   Почему вилла получила название "Лазурные волны"? Потому что так захотел Теофраст. Напрасно Адольф доказывал ему, что это имя подходит скорее для здания, стоящего на берегу моря. Тот весьма логично отвечал, что ему доводилось не раз бывать в Трепоре, и каждый раз, когда он туда приезжал, море было зелёного цвета. В то же время когда он удил пескаря в Марне, то погожей летней порой река была голубого цвета. Разве не слышал Адольф выражение "Прекрасный голубой Дунай?". И коли уж океан потерял монополию на голубые волны, то он не видит причин, препятствующих ему дать своей вилле на берегу Марны имя "Лазурные волны".
   Нынешний день был годовщиной свадьбы Теофраста и Марселины.
   На пороге виллы Теофраст обнял жену с обычно проявляемыми каждый год чувствами. Разумеется, он любил её на протяжении всего года, но, по его мнению, в день годовщины порядочный муж обязан любить жену несколько крепче.
   Марселина тоже сильно любила Теофраста. При этом она также крепко любила Адольфа, но считала, что Теофраст не должен от этого страдать. В её глазах это было бы несправедливо. Она была натурой изменчивой, но прямодушной...
   Адольф, в свою очередь, обожал Марселину, а за Теофраста готов бы был жизнь отдать.
   Если задуматься над этим чудным союзом трёх любящих друг друга сердец, то останется лишь пожалеть, что никому не пришло в голову назвать виллу "Амурные волны".
   Теофраст с чувством пожал руку Адольфа, стоявшего позади Марселины. Он отпустил супруге по поводу её внешнего вида комплимент, в раскованном тоне которого чувствовалось происхождение незаконного сына Регента.
   Сегодня при нём по-прежнему был его зелёный зонтик. Произнося свой комплимент, он непринуждённо помахивал им - так, как, по его мнению, обращались с тростью в 18 веке.
   Как уже говорилось, тщеславие нельзя было причислить к числу недостатков Теофраста. Но если благодаря некоему научному чуду узнаешь, что двести лет назад ты был важным человеком, это не может наложить своего отпечатка на твои манеры, привычку держаться с людьми и обращаться с вещами.
   Как обычно, на празднование годовщины свадьбы нашей счастливой четы собрались несколько проживающих в окрестностях семейных пар, с которыми у них сложились дружеские отношения. Каждому вошедшему Теофраст находил соответствующее приветствие, а каждой входящей ухитрялся тонко польстить. Марселина и Адольф смотрели на него с удивлением: по их мнению, сегодня он был особо в ударе.
   Стол был накрыт в саду под тентом. Разговор сперва завертелся вокруг последних событий недавно начавшегося сезона рыбной ловли.
   Г-н Лоран вытащил крупную рыбину весом около 3 ливров. Пожилая мадемуазель Табюре, в воскресенье выбравшаяся на речку, теперь жаловалась, что ей пришлось всю неделю таскать рыбин "одну за одной". Третий собеседник заявлял, что рыбаки взяли привычку заваливать рыбу приманкой, и так её перекармливают, что коли так пойдёт и далее, наживка может утратить свою притягательную силу. Затем разговор коснулся способов прикормки в нынешнее время года. В итоге все пришли к согласию относительно того, что в последнее время рыба "просто до ужаса измельчала".
   Теофраст слушал их молча. Все эти милые люди казались ему слишком буржуазными. Ему хотелось перевести разговор на что-то более возвышенное, чтобы тот соответствовал проблемам, обжигающим его ум в последнее время.
   Поскольку вечер уже наступил, и ужин приближался к концу, он решил искусным намёком подтолкнуть своего друга Адольфа к произнесению нескольких афоризмов о привидениях. С них было легко перейти к такой теме, как преддух. Одна из живших по соседству дам, знавшая некую сомнамбулу, привела поразительные факты ее воздействия на сознание людей. Адольф, со своей стороны, рассказал как спириты понимают феномен сомнамбулизма и процитировал Алена Кардека. Для него никогда не представляло особой сложности объяснить подобные явления.
   - Да возможно ли, - спросила Марселина, - чтобы душа возвратилась опять на жительство в тело? Адольф, друг мой, вы мне часто рассказывали о подобных вещах, но мне кажется, что сам рассудок должен решительным образом отвергать такие гипотезы.
   - Ничто не исчезает в Природе, - весомо отвечал Адольф, - ни души, ни тела. Всё преображается, и души, и тела. Реинкарнация душ в целях прохождения необходимого для них очищения - это аксиома, восходящая ко временам глубокой древности и отрицать которую не смели мудрецы всех времен.
   - Но если бы мы возвращались опять в своё тело, - сказала Марселина, - мы бы помнили о прошлом.
   - Не всегда, - отвечал Адольф. - Но иногда такое происходит.
   - О! Неужели это случается? - спросил Теофраст, чувствуя, как сильно начинает колотиться его сердце.
   - Да, и на то есть примеры. Птолемей Цезарион, сын Цезаря и Клеопатры, бывший царем Египта за 30 лет до Христа, точно помнил, что раньше он был Пифагором, греческим философом, жившим шестью веками ранее.
   - Невозможно! - вскричали дамы. Их мужья улыбнулись.
   - Не стоит улыбаться, господа. Мы говорим о самых серьёзных в мире вещах - резко одёрнул их Адольф.
   И продолжил:
   - Современный трансформизм, являющийся последним словом науки, находится в полном соответствии с теорией реинкарнации. Он представляет собой идею, в соответствии с которой живые существа последовательно переходят одни в других? Природа предстаёт перед нами в виде вспышки творения, которая бесконечно улучшает созданные ею виды, чтобы в итоге достичь идеала, которому суждено окончательно увенчать собой закон прогресса! Поскольку цель Природы едина, то всё, что она делает в отношении тел, то же самое она делает и в отношении душ. В этом я могу вас заверить - продолжил Адольф, - ведь я основательно изучал этот вопрос, лежащий в основании любой уважающей себя науки.
   Рассуждений Адольфа, похоже, никто не понял, и это позволило ему внутренне гордиться собой, тем более что непонимание вовсе не мешало собравшимся с восторгом внимать его речам. С удовольствием он заметил, что Теофраст, обычно враждебно относящийся к разговорам на подобные темы, сейчас проявляет явно повышенный интерес. Он пустился в рассуждения, которые мне вовсе не хотелось бы тут приводить. Тем не менее, я обозначу общую линию его умозаключений, чтобы злые языки, которые могут счесть невероятную историю Теофраста Лонге плодом выдумки и бреда, уверились бы, что она основывается на самых серьёзных научных основаниях.
   - Теории реинкарнации, - сказал Адольф, - учили ещё в Индии, колыбели человечества. Затем мы встречаем её в Египте, а после в Греции. О ней пели в орфических мистериях. Но Пифагор, продолжатель этой традиции, вовсе не допускал, равно как и философы с берегов Ганга, что душа обязана пройти цикл всех животных существований. Он не допускал, что она может вселиться, например, в свинью.
   - Однако есть люди, - заметила мадам Баш, приёмщица почты из Вилье-сюр-Морэн, - у которых точно душа свиньи.
   - Несомненно, - ответил, улыбнувшись, Адольф. - Но из этого не следует, что есть свиньи с душой человека. Именно это и хотел сказать Пифагор. Платон переработал доктрину Пифагора. В своём "Федоне" он первым представил доказательства того, что после смерти души не погибают навсегда, но возвращаются, чтобы ожить в новых телах.
   - О! Если бы мы могли иметь доказательства чего-либо подобного! - вскричаламадам Сампик, жена финансового инспектора из Понт-о-Дам.
   - Тогда и умереть бы было легче лёгкого, - заявила мадемуазель Табюре, испытывавшая ужас от одной лишь мысли о смерти.
   - Вот вам доказательства - продолжал Адольф. - Их два. Одно исходит из общего порядка вещей в природе, второе источником имеет разум человека. Вот первое. "Природа, говорит Платон, подчинена закону противоположностей. По одной лишь этой причине мы, видя, как в нашем мире смерть следует за жизнью, обязаны верить в то, что жизнь последует после смерти". Это понятно?
   - Да, да - последовали ответы со всех сторон.
   - Впрочем, продолжает эту мысль Платон, ничто не может родиться из ничего. Если существа, которые умирают на наших глазах, не могли когда-либо возвратиться к жизни, то смерть пожрала бы всё и природа в конце концов стала бы подобием Эндемиона. Вы хорошо поняли первое доказательство?
   - Давайте второе! - отвечали сотрапезники, ничего не понявшие в первом и в жизни не слыхавшие об Эндемионе, который в наказание за слишком большую тягу к прелестям Юноны был погружён в вечный сон в гроте Латмоса.
   - Во-вторых, - пошёл навстречу их желанию Адольф, - если мы рассмотрим общие законы природы, а после бросим взор в глубины нашей души, то там мы обнаружим тот же принцип, подтверждаемый фактом припоминания. "Изучать, заявляет Платон миру, - это то же самое, что и вспоминать". А раз наша душа учится чему-то путём воспоминаний, то, стало быть, она вспоминает о чём-то ранее пережитом? Видимо, пережитом в другом теле? Почему мы не можем верить, что покидая тело, она в тот же час вновь оживает, и будет оживать последовательно во многих других телах? Тут я почти дословно цитирую Платона - добавил он.
   Теофраст, ощущавший уже в течение какого-то времени странный жар в сердце и голове, счёл необходимым добавить:
   - А знаете ли, господа и дамы, этот Платон - он всё-таки голова!
   Адольф посмотрел в сторону Марселины, улыбаясь столь бессмысленному высказыванию Теофраста. Затем он перешел от Платона к более современным авторам.
   - Шарль Фурье сказал: "Покажите мне старика, который не хотел бы родится вновь и получить в новой жизни опыт предыдущей? Полагать, что такое желание может остаться без воплощения - значит допускать, что Господь способен нас обмануть. Тогда нужно признать, что мы уже жили до того, как стать тем, что мы есть сегодня, а также признать, что впереди нас ждут многие будущие жизни". Число этих жизней, добавляет он с точностью, за которую мы должны быть ему глубоко признательны, составляет восемьсот десять, они разнесены на пять периодов различной протяженности, которые все вместе охватывают восемьдесят одну тысячу лет.
   - Вот это да, что удумал! Восемьдесят одна тысяча лет!- прервал его г-н Лопар. - это вам не кот начхал!
   - Мы проводим, таким образом, -пояснил Адольф, - двадцать одну тысячу лет на нашей планете и пятьдесят четыре тысячи на других.
   - А через какое время душа умершего входит в новое тело? - спросила госпожа Баш.
   - Если верить Алену Кардеку, на это необходимо как минимум от двух до трёх тысяч лет. Но это если мы не умираем насильственной смертью. Тогда, в особенности, если человек перенёс тяжкие мучения, он может переродиться по истечении и двух столетий.
   В голове у Теофраста крутилось: "Да, всё именно так. Они, видимо, меня повесят. А если и не отправят на виселицу, то избавятся от меня при помощи какого другого мучительства в духе тех времён. И всё-таки - подумал он с гордостью, - если бы все эти люди знали с кем они имеют дело - с возможным принцем крови или незаконнорожденным сыном Регента, толком-то я не могу пока утверждать, - вот бы были они удивлены и какого бы почтения сразу преисполнились! Но нет, между собой они говорят: "Это Теофраст Лонге, тот, что делает каучуковые штемпели", и этого с них довольно"
   Только что принесли шампанское, и вот уже первая бутылка порадовала их своим весёлым хлопком. Адольф замолчал. Все были по-прежнему под впечатлением его речи. Однако же их приглашали повеселиться.
   И тогда Марселина повернулась к Теофрасту и попросила его спеть ту песню, которую он ежегодно, в каждую годовщину их свадьбы, исполнял за десертом. В первый раз он спел её в самый день бракосочетания, и она имела, в силу своей новизны и прелести, всеобщий успех. Это была "Лизетта" Беранже.
   Каково же было удивление Марселины и всех присутствовавших, когда Теофраст поднялся, швырнул на стол свою салфетку и сказал хозяйке дома:
   - Как ты желаешь, Мария-Антуанетта! Тебе я ни в чём не могу отказать.
   - О! Боже мой! - воскликнула Марселина. - Он назвал меня Марией-Антуанеттой, и у него опять ЭТОТ голос!
   Гости не успели даже задуматься над её последними словами, как Теофраст затянул песню. Он пел громким, совсем новым голосом, какого никто из его знакомых ранее от него не слышал. Это был голос, впервые прозвучавший в Консьержери...
   И что это была за песня! Чтобы оценить произведённый ею эффект, надо учесть, что этим вечером за столом у Теофраста собралось самое изысканное общество, какое только можно встретить от Креси-ан-Бри до границ Ланьи-Ториньи-Помпонн.
   На старый французский манер он пропел: 

Ton joli, belle meuniХre,

Ton joli moulin....

Глава IV. Песня

   Г-н и г-жа Сампик, г-н Лопар, мадам Баш, пожилая мадемуазель Табюре, г-н и г-жа Трюд "с их барышней" - всё это милое общество за те четыре года, что г-н Лонге с супругой дачничали в Эсбли, привыкло к тому, что в день семейной годовщины за десертом исполняется "Лизетта" Беранже. И с огромным удивлением, описывать которое я даже не берусь, они услышали совсем другую:
   Как я уже сказал, в воздухе неслось:

Ton joli, belle meuniХre, ton joli moulin.

   Теофраст с горящими глазами, сжав в руке стакан, распевал во всё горло:

Fanandels, en cette piole,

On vit chenument.

Arton, pivois et criolle

On a gourdement.

Pitanchons, faisons riolle

Jusqu'au jugement.

   Как вы понимаете, эта песня была на арго, а поскольку арго не обучают в школах, то я счёл своей обязанностью перед читателем дать её перевод

Прекрасная мельничиха,

Твоя мельница так хороша

Братья, в этом доме

Живут в довольстве

Хлеба, вина и мяса

Тут всегда в достатке

Так давайте пить за этим столом

Пока нас не потащили в суд.

   Несмотря на богатство рифмы, первый куплет аплодисментов публики не снискал. Никто не начал постукивать в такт песне ножами по бокалам. Дамы с удивлением смотрели на Марселину, казалось, они ждут от неё объяснений
   Но что Марселина могла бы им сказать? Адольф с отчаянием смотрел на Теофраста, который, словно одержимый демоном, продолжал:

Здесь у нас театр

 Малыша Амура

Отдадим этому малышу

   Наше сердце

Будем пить прекрасное вино

Пока не наступит рассвет!

   Теофраст торжественно повторил две последние строчки и протянул последнюю ноту, глядя как солнечный диск опускается во всей своей славе за линию горизонта, сжатую соседними холмами. Одной рукой, казалось, певец протягивает своё сердце, другой - стремится объять всю природу.

Будем пить прекрасное вино

Пока не наступит рассвет!

   Довольный собой, он уселся и спросил Марселину:
    - Ну как тебе, Мария-Антуанетта?
   Посреди мёртвого молчания присутствующих раздался дрожащий голос Марселины:
   - Почему ты меня называешь Марией-Антуанеттой?
   - Да потому что ты самая красивая из всех! - вскричал Теофраст в сильном волнении. Спроси про это жену маршала Буффлера, уж у неё-то есть вкус! Спроси любого из присутствующих! И в том, клянусь глоткой папы, никто со мной не станет спорить. Ни Большой Пикар, ни Бурбоннэ, ни Бургиньон, ни Ослиная голова, ни Трепач, ни Парижанин, ни Провинциал, ни Малыш Бретонец, ни Перо, ни Патапон, ни Канетта, ни Гателяр, ни Железная Рука, ни Чёрная Глотка, ни даже Красотка!
   Справа от Теофраста сидела пожилая мадемуазель Табюрею. Он ущипнул её за колено, и эта почтенная дама почувствовала, что вот-вот упадёт в обморок.
   Никто не смел пошевелиться - так горящий взгляд Теофраста ужасал всех присутствующих. А он, наклонившись к мадемуазель Табюре, сказал ей, указывая на плачущую Марселину:
   - Посмотрите, мадемуазель Табюре, разве я не прав? С кем можно было бы её сравнить? С Прекрасной Молочницей, с малышкой Мион? С этой костлявой Бланш? Или Прекрасной Еленой, что держит кабачок на улице Арп?
   И, обернувшись к Адольфу:
   - А ну-ка ты, Добряк, - произнёс он с поразившей того энергией, - скажи-ка мне своё мнение. Посмотри на Марию-Антуанетту! Клянусь "Телёнком-сосунком", она их всех обошла: и Жаннетон-Венеру, цветочницу из Пале-Руайяль, и Мари Леруа, и жену Соломона, прекрасную лимонадницу из Тампля, и Жанну Боннефуа, которая недавно вышла замуж за Вёнье и держит кафе у Моста Богоматери. Да всех, всех: и Тапедрю, и Манон Версальскую, и Платин, и Корову в фижмах, и Бастилию...
   Мгновенно Теофраст вспрыгнул на стол, и осколки посуды густо полетели из-под его ног. Держа в руке бокал, он прокричал: "Я пью за королеву нимф! За Марию-Антуанетту Нерон!". Затем он раздавил бокал в руке, мгновенно окрасившейся кровью и помахал в знак приветствия собравшимся.
   Но те уже убегали.
   Человек, склонный к поверхностным суждениям, мог бы заключить на основании описанных нами событий, что Теофраст неожиданно сошёл с ума и сказал бы что-то вроде: "Он потерял рассудок!" Такой краткой фразой объясняют обычно то, что выходит за пределы здравого смысла. Однако здравый смысл есть только часть рассудка как такового. Об этом мы ещё поговорим, но в нашем случае добавим лишь, что не нужно было бы исключительного ума, дабы понять: г-н Лонге сумасшедшим не был. Ведь нельзя объявлять человека таковым лишь потому, что он начинает петь неизвестную вам песню и говорить на языке, непонятном в нашу эпоху.
   В полной мере сказанное относится к Теофрасту. Современный научный опыт уже в состоянии привести достаточно бесспорных примеров того, что его случай не является единичным. Мы видели, как испытуемые, люди низкого образовательного уровня, не умеющие читать и писать, никогда не покидавшие своей деревеньки, абсолютно чётко и точно отвечали на вопросы медиума в разговоре, который вёлся на мёртвом языке. Как объяснить эти эксперименты, проводившиеся не какими-либо шарлатанами, а профессорами наших университетов? Мы пока об этом не знаем. В этом отношении мы стоим на пороге великой тайны. Мы всего лишь дрожащей рукой приоткрыли дверь. Некоторые объясняют, что в этих случаях устами деревенского жителя с нами говорит дух учёного. Другие робко предположили - и их робость вполне нам понятна - что такой феномен может быть объясним воспоминаниями о предшествующей жизни. До тех пор пока в этот вопрос не внесена ясность, я рискну предположить: всё то, что Теофраст говорит не осознавая сказанного, - это то, что знает Другой, тот, что через мгновение оживёт в нём. Стало быть, все те фразы, что мы не можем понять вместе с Теофрастом, мы могли бы понять с Другим, если бы мы знали, кто он такой.
   В дальнейшем описании этой сцены я прибегну к мемуарам Теофраста.
    "Я пришёл в себя на столе, стоя посреди осколков посуды, в то время как все приглашённые разбежались. Меня несколько шокировала эта грубая манера наших гостей, столь неожиданно нас покинувших. Я хотел спуститься, но вдруг меня пронзило странное чувство: насколько легко я запрыгнул ранее на стол, настолько же тяжело мне сейчас было находиться на полу. Я встал на колени, прилагая невероятные усилия чтобы не упасть, и добился в конце концов своего. Я позвал Марселину, но не получил ответа. Мне удалось обнаружить её в нашей комнате, дрожащей от страха. Тщательно заперев дверь, я счёл необходимым дать ей некоторые объяснения. Её большие, удивлённые и полные слёз глаза просто умоляли меня об этом. Я решил, что мой долг как супруга - не таить более от неё те тревоги, что терзают в последнее время мой ум. Я предложил ей раздеться и лечь в постель. Видя, что ко мне вернулось спокойствие - а это в действительности было так, - она сразу же послушалась меня. Вскоре я к ней присоединился. Окно нашей комнаты я оставил открытым. Ночь была прекрасна. Услышав шаги Адольфа в саду, я крикнул ему, что уже время спать.
   Вскоре ничто уже не нарушало ночную тишину в доме, кроме биения сердца Марселины.
   - Дорогая моя жена, - сказал я ей, - ты, очевидно, ничего не поняла из того, что произошло сегодня. Хочу тебя успокоить: я тоже ничего не понимаю. Но если мы объединим наши общие и рассудок, и любовь друг к другу, то я уверен, мы придём к нужному результату.
    И я начал рассказывать ей во всех деталях, ничего не скрывая, о моём визите в подземелья Консьержери, детально описал те необычные чувства, в плену которых я оказывался, и ту чуждую силу, что командовала мной. Сперва она ничего мне не отвечала, и даже старалась отодвинуться к стене, как будто я внушал ей страх. Но стоило мне в своём рассказе дойти до документа, подтверждающего существование сокровищ, как она немедля потребовала показать его. Я увидел в этом желании признак интереса к моим злоключениям, и был весьма ей за это признателен. Я встал, и показал ей бумагу при свете полной луны. Как и я, как и другие, кому пришлось ознакомиться с этим документом, она сразу же узнала мой почерк и осенила себя крестным знамением. Неужто она испугалась какой-либо чертовщины? Марселина вовсе не глупышка, но привычка креститься, как она объяснила, сильнее её. Впрочем, она тут же оправилась и принялась петь дифирамбы Адольфу, который, невзирая на моё предвзятое отношение, смог посвятить её в основы спиритизма - науку, которая, по её уверениям, могла оказаться весьма полезной в моём случае. Я вновь прилёг. Бумага лежала поверх одеяла в свете лунных лучей. Перед лицом этого неоспоримого свидетеля Марселина вынуждена была признать меня реинкарнированным духом двухсотлетней давности. И так как я продолжал задаваться вопросом относительно того, кем я мог быть в прежней жизни, Марселина впервые с момента нашей женитьбы нанесла мне тяжёлый удар. Она сказала:
   - Бедный мой Теофраст, а ведь ты вряд ли был значительной персоной.
   - Но почему? - отвечал я, чувствуя себя уязвлённым.
   - Да потому что, друг мой, песня, которую ты спел этим вечером, была на арго. А дамы, которых ты перечислял по именам, явно не принадлежат к аристократии. Нельзя быть важным господином и посещать всяких Тапедрю, Платинн, Манон Версальских...повторяю, это не для больших людей.
   Она произнесла это с лёгким налётом досады, которую я объяснил чувством ревности.
   - Но я упоминал также и маршала Буффлера, - ответил я. - Ты должна знать, что в эпоху регентства герцога Орлеанского нравы были настолько распущенными, что у придворных дам было в моде брать себе имена известных шлюх. Так что, напротив, я должен был бы быть значимой особой. Что скажешь по поводу незаконнорожденного сына Регента?
   Вместо ответа она восторженно обняла меня, и я, вспомнив, как мне и предписывал мой супружеский долг, что за годовщину мы праздновали сегодня, поспешил уверить её, что даже если Теофраст и окажется старше двухсот лет, его любовь всё равно пребудет вечно молодой и галантной".

Глава V. Г-н Лекамюс сообщает г-ну Лонге неприятные новости

   "Было около двух часов дня, продолжает свой рассказ Теофраст, когда моей дорогой Марселине удалось меня убедить в том, что для меня было бы совершенно необходимо довериться господину Адольфу Лекамюсу. Большой опыт Адольфа, его определённые познания в области метафизических явлений, говорила она, способны оказать большую помощь человеку, который двести лет назад зарыл сокровища, и теперь хотел бы их отыскать.
   - Вот увидишь, друг мой,- утверждала она,- вот увидишь, именно он сможет подсказать тебе твоё имя.
   Она была так мила, что в конце концов я сдался. И следующим утром я посвятил Адольфа в недавние события. Как нить тянется за иглой, так и я последовательно рассказывал ему обо всём: от песни к документу, от документа к Консьержери...Я рассказывал ему всё, внимательно наблюдая за тем, какие следы на его лице производили мои откровения. Я видел, он был полностью ошеломлён. Мне показалось в высшей степени странным, что человек, занимающийся спиритизмом, может удивиться, встретив здорового духом и телом буржуа, претендующего на то, что он жил на свете двести лет назад до того, как вновь родился нынче. На всё мной сказанное он отвечал, что моё поведение на вчерашнем ужине и непонятные фразы, произнесённые мной во время нашего визита в Консьержери, уже были достаточным основанием, чтобы подготовить его к такому исключительному признанию. Тем не менее, он всё-таки не был готов к нему и потому выглядит таким потрясённым, а для того, чтобы окончательно убедиться в сказанном мной, он был бы счастлив хоть пальцем прикоснуться к вещественным доказательствам такого феномена.
   Я вытащим мой документ. Адольф не мог отрицать его подлинность и узнал мой почерк. Последнее обстоятельство вырвало у него восклицание, и я захотел узнать причину. Он мне ответил, что мой почерк на документе двухсотлетней давности многое ему объясняет.
   - Что же именно? - спросил я. Он мне признался, что до этого дня не мог понять моего почерка, для него было невозможно установить хоть какую-то связь между моим почерком, и тем характером, что он во мне наблюдал.
   - Действительно, - прервал я его, - и что же Вы во мне наблюдали, Адольф?
   - Вы позволяете мне это рассказать и обещаете не сердиться на меня?
   - Обещаю.
   Тогда он обрисовал мне основные черты моего характера. В нём проявлялся добрый буржуа, честный торговец, прекрасный муж, но, вместе с тем, также и человек неспособный проявлять твёрдость, волю, энергию. Также он мне сказал, что мне присуща избыточная робость, и что моё чувство доброты, которого он не может за мной не признать, всегда способно выродиться в слабость.
   Такой портрет никому бы не польстил, и я покраснел.
   - А теперь, ответил я, - после того как Вы рассказали что вы думаете по поводу моего характера, расскажите, что вы думаете о моём почерке?
   - Да, - отвечал он, - теперь это уже необходимо.
   Тогда он изложил по поводу моего почерка ряд замечаний, которые наверняка бы вывели меня из себя, если бы я не вспомнил, что такие же точно я уже выслушал от г-на Петито, преподавателя итальянского языка.
   - Ваш почерк обладает рядом признаков, которые противоположны Вам, насколько я Вас знаю. Мне сложно представить что-либо столь противоречивое, как Ваши почерк и характер. То есть, Вы обладаете не почерком, отражающим Ваш характер, а почерком Другого.
   - О, - воскликнул я, вот это интересно! Этот Другой, он должен быть энергичным человеком?
   Про себя я подумал, что он, видимо, был известным военачальником. И вот что мне Адольф ответил, а я запомнил на всю жизнь, настолько сильно было вызванное его словами страдание.
   - Всякая чёрточка в этих линиях и той острой манере письма, что их соединяет, в том как увеличивается размер букв, как они поднимаются и перекрывают одна другую, - во всём этом проявляется энергичность, стойкость, упорство, твёрдость, активность, амбиции...и всё это направлено на зло!
   Я был поражён, но возразил ему, сославшись на авторитеты:
    - А что такое зло? И где добро? Если бы Атилла умел писать, у него, наверное, был бы почерк Наполеона!
   - Атиллу называли "Бич Божий", - напомнил мне Адольф.
   - А Наполеон был бич человечества - моментально парировал я.
    Я с трудом сдерживал гнев, и постарался вколотить в него понимание того, что Теофраст Лонге может быть только лишь честным человеком - как до своей жизни, так и во время своей жизни, и после своей смерти.
   Марселина, моя дорогая жена, поддержала меня в этом. Адольф, видя, что зашёл слишком далеко, был вынужден попросить прощения".
  

Глава VI. И у Теофраста есть своё чёрное перо

    
   Я предоставляю читателю самому оценить, насколько с этого дня утратило своё прежнее очарование общение г-на Лекамюса и супругов Лонге. Зачастую, когда они разговаривали при посторонних, те терялись в догадках, слушая про петуха, печь, шкалики и предательство 1-го апреля.
   Они покинули виллу "Лазурные волны" и вернулись в Париж с намерением продолжить там поиск в библиотеках.
   Бесплодные трёхдневные искания привели их в отчаяние. Самым упорным был г-н Лекамюс. Он сказал:
   - Да как же мы сможем найти место захоронения сокровищ, если у тебя, Теофраст, нет твоего чёрного пера?
   Теофраст и Марселина потребовали объяснений.
   - Давайте поднимемся к Ротонде, - предложил Адольф, поскольку в этот воскресный день компания прогуливалась по Елисейским полям. - Там я вам расскажу всё что думаю про чёрное перо Теофраста.
   Оказавшись среди беспечно прогуливающейся в тени деревьев публики, Адольф начал:
   - Доводилось ли вам слышать о лозоходцах?
   - Естественно - отвечали супруги Лонге.
   - Благодаря ещё не объяснённому феномену, эти искатели, вооружившись тоненькими прутьями, видят сквозь различные подземные слои участка ключи, способные пробиться наружу, и указывают место, где надо начинать копать. Я не сомневаюсь, мне удастся подвести Теофраста к месту, где спрятаны его сокровища, так же как лозоходцы подводят людей к источнику. Я приведу его к описанному в документе участку, и он сам скажет: "Это здесь, именно здесь надо начинать копать, чтобы найти сокровища!"
   - Это не объясняет, что именно Вы имели в виду, говоря о моём чёрном пере
   - Я уже подхожу к этому. Я приведу вас на этот участок, вас, искателя сокровищ, как приводят лозоходца к тем местам, где подозревают наличие воды. Я приведу Вас туда, когда Вы обретёте своё чёрное перо.
   Адольф выдержал паузу и продолжил:
   - Нам для начала надо обратиться к теории Дарвина, но успокойтесь, это не надолго. Вы сразу же всё поймёте. Дарвин проделал немало блестящих опытов, среди которых наиболее известен опыт с голубями. Желая исследовать феномен наследственных признаков и влияющих на него причин, он внимательно изучил процесс размножения голубей.

Ротонда

   Тот протекает достаточно быстро для того, чтобы можно было делать выводы на основании достаточного количества последовательно сменивших друг друга поколений. В конце некоторого количества поколений он обнаружил исходного голубя! Вы слышите, того же самого, с теми же дефектами, теми же свойствами, аналогичными формой и рисунком крыльев, с тем же самым чёрным пером именно там, где чёрное перо было у первого голубя. Я, Адольф Лекамюс, глубоко убеждён и попробую вам это доказать, что с душами происходит то же самое, что опытный взгляд Дарвина обнаружил в отношении физических тел.
  
   0x01 graphic
  
  
   В конце некоторого количества поколений мы обнаружим ту же душу, в том виде, как она существовала ранее, с теми же достоинствами и недостатками, с её исходным чёрным пером. Вы меня понимаете?
   - В целом да - ответил Теофраст.
   - Я постараюсь выражаться максимально понятно - продолжил Адольф.- Нам необходимо провести различие между душой, возвращающейся в наш мир в порядке наследования, и той, что приходит при реинкарнации.
   - Давайте проведём.
   - Полученная в наследство душа, восходящая к предку, всегда имеет своё чёрное перо, ввиду того, что она является результатом уникального сочетания обстоятельств, которому ничто не в состоянии помешать, а также поскольку обитает она как в футляре, в унаследованном ею человеческом теле. Это понятно?
   - Я заметила, мой друг, - с явной робостью в голосе произнесла Марселина, - что когда Вы спрашиваете "Это понятно?", мы как раз перестаём что-либо понимать.
   - В то время как приходящая в порядке реинкарнации душа - продолжал, поджав губы, Адольф, находится в теле, которое никак не было подготовлено к её получению. Материальные составляющие этого тела восходят - я в данном случае говорю про пример Теофраста - к многочисленным поколениям огородников из Ферте-су-Жуарр...
   - Садовников и старших садовников - перебил его Теофраст
    - Я хочу сказать, что материальные составляющие данного тела могут на какое-то время возобладать и заставить молчать душу, которая, вероятно - я опять рассматриваю пример Теофраста - восходит по знатности к первым семьям Франции. Но потом в какой-то момент эта душа оказывается сильнее, она говорит, проявляет себя целиком, таковой, как она есть, со своим чёрным пером!
   - Я понял! Я всё понял! - вскричал Теофраст
   - И тогда, когда эта душа говорит в Вас, - с трогательным волнением в голосе продолжал Адольф, - Вы перестаёте быть собой! Теофраст Лонге исчезает. Взамен его появляется Другой! Другой, у которого жесты, повадка, способы действия и чёрное перо Другого! Именно Другой вспомнит всё в точности про загадку сокровищ! Именно Другой вспомнит про Другого!
   -О, чудесно - воскликнул Теофраст, у которого слезы подступали к горлу. - Я понял наконец, что вы подразумевали под моим чёрным пером! Когда я стану Другим, я обрету своё черное перо!
   - А мы Вам в этом поможем, мой друг - убеждённо заключил Адольф. - Но, пока мы не открыли суть этого Неизвестного, таящегося в Теофрасте Лонге, пока он не ожил перед нашими глазами с достаточной силой, отвагой и свободой, пока он не воскрес, короче, пока он не появился перед нами со своим чёрным пером, давайте спокойно изучим этот интересный документ, который Вы добыли в Консьержери. Поиграем с ним в загадки и попробуем очертить границы территории, на которой были зарыты сокровища. Но воздержимся от поисков до тех пор, пока Другой, что спит внутри Вас, не скажет "Копайте тут!".
   - Друг мой, друг мой - заговорила Марселина, которую переполнял восторг. - Вы говорите как по-писанному, меня просто восхищает, что Вы в любой момент готовы опровергнуть нашу неосведомлённость целой речью, я так их обожаю! Но скажите, не видите ли вы угрозы для предмета наших поисков со стороны всяких движений земли? За двести лет...
   - Маловерная женщина! - отвечал Адольф. - Более чем двух тысяч лет колеблется священная земля Форума, и для солнца, восходящего над латинскими землями, знаменитые колонны, видевшие Цезаря и Тиберия, появились буквально вчера. А наш кусок франкской земли никак не могло трясти с такой же силой за последние два столетия....Но подождите, вот идёт мой друг, комиссар полиции господин Мифруа. Это прекрасный человек, я хотел бы вас с ним познакомить.
   Комиссару полиции Мифруа ещё предстоит сыграть значительную роль во всей нашей истории. Мужчина сорока приблизительно лет, весьма элегантно одетый, в светло-желтых перчатках и с ниспадающими на лоб посеребрёнными прядями волос приблизился к ним, и, улыбаясь, приветствовал компанию:
   - Месьё, мадам!
   Он пожал руку Адольфу, а тот представил их друг другу.
   - Мой замечательный друг, господин комиссар полиции Мифруа. Господин Теофраст Лонге с супругой.
   Г-н Мифруа бросил на Марселину такой взгляд, что та сразу почувствовала в нём ценителя женской красоты и слегка покраснела.
   - Наш друг Адольф, - сказала она, - часто нам рассказывал о Вас, господин Мифруа.
   - О, мадам, - отвечал г-н Мифруа, - я уже давно знаком с Вами. Каждый раз когда я встречаюсь с господином Лекамюсом, он мне рассказывает про своих друзей с улицы Жерандо, и в таких выражениях, что моим наибольшим желанием всегда было достичь того счастья, что представилось мне сегодня, а именно быть вам представленным
   - Вы, говорят, добились больших успехов в скрипичной игре? - спросила Марселина, напрочь побеждённая таким напором галантности.
   - О, мадам, если можно так сказать! Я также пробую свои силы в скульптуре и увлекаюсь философией. Этим последним увлечением я обязан моему другу Адольфу. Но сейчас, подходя к вам, я слышал, что вы обсуждаете вопрос бессмертия души...
   - Месье, - произнёс молчавший до этого Теофраст, - мой друг Адольф и я, мы оба любим потолковать о серьёзных вещах. Действительно, только что мы беседовали о душе и теле, и о том, как они различными способами соотносятся друг с другом.
   - О! Не намерены ли вы тем самым, дорогой месье, - спросил г-н Мифруа, который явно умирал от желания блеснуть в глазах Марселины,- постулировать различие материи и сознания? В глазах современной науки они представляют собой одно и то же, то есть единство в рамках общей Силы, которое есть одновременно продукт и феномен, причина и следствие. И это единство стремится к одной цели: поступательному восхождению Бытия. Вы рискуете оказаться в одиночестве, господа, если решили проводить это относящееся ещё к эпохе античности разделение материи и сознания.
   Теофраст был крайне недоволен выслушанным. Он сказал:
   - Мы делаем, месье, то, что мы можем.
   Так, разговаривая, они вышли к площади Согласия. Там, где с ней сливается улица Руаяль, была заметна толпа возбуждённых, жестикулирующих людей.
   Теофраст, как положено старому парижанину, сразу же захотел выяснить, что там происходит, и нырнул в толпу.
   - Ты только берегись карманников! - прокричала ему вслед Марселина.
   - О, мадам, - сказал комиссар полиции Мифруа, - если вы находитесь рядом с комиссаром полиции Мифруа, то никакие карманники Вам не страшны.
   - Это правда, - отвечала Марселина с любезной улыбкой, - Вы рядом, и никакая опасность нам не грозит.
   - Ну, не знаю, - сказал Адольф, глядя на своего друга. - Мой приятель Мифруа мне представляется более опасным, чем все карманники на свете.
   Мифруа расхохотался:
    - Ах ты шутник!
   Теофраст отсутствовал около десяти минут и вернулся оживлённым, с горящими глазами.
   - Там кучер, - сказал он, - налетел на автомобиль.
   - Ну и?
   - Ну и вот. Их просто не могут расцепить
   - Вся эта толпа что, с ума сошла? - сказала Марселина.
   Затем, под пристальным взглядом Адольфа, она пригласила г-на Мифруа на обед. Тот начал было отказываться, но делал это довольно вяло.
   А теперь перенесёмся на улицу Жерандо. Пробило уже девять вечера. В столовой квартиры Теофраста обед подходит к концу. Комиссар Мифруа и Адольф за едой успели высказать тысячи изысканных и забавных идей. Но г-н Мифруа чем-то озабочен. Он последовательно обшаривает свои карманы в поисках носового платка. Предприняв последний и безуспешный поиск в карманах своего редингота, он приглаживает указательным пальцем усы и тяжело вздыхает. В этот момент Теофраст сморкается. Марселина спрашивает, откуда в его кармане взялся такой симпатичный платок. Г-н Мифруа узнаёт в нём свою собственность, отпускает шутку над удачным розыгрышем, забирает платок из рук Теофраста и возвращает в свой карман. Теофраст ничего не понимает. Но вдруг г-н Мифруа бледнеет и хватается за левый бок. Громким голосом он восклицает:
   - Боже мой! Куда я мог задевать мой бумажник?
   Ответ напрашивается сам собой: бумажник комиссара, вместе с пятьюстами в нем находившимися франками, был похищен из его кармана. Г-н Мифруа не горюет о потере пятисот франков, но чувствует себя сбитым с толку. Марселина мило подшучивает над ним, не забыв выразить свои соболезнования. В глубине души комиссар разъярен.
   - Господин Мифруа, - говорит Теофраст, - если вам нынче нужны деньги, я мог бы Вам одолжить...
   И он достаёт из внутреннего кармана бумажник. У г-на Мифруа вырывается крик: это его собственный! Теофраст краснеет. Г-н Мифруа смотрит на него, затем принимает из его рук, как недавно платок, бумажник со своими вновь обретенными пятью сотнями франков, ссылается на множество ожидающих его дел, и, перед тем как сбежать по лестнице, спрашивает Адольфа, который вышел его проводить:
   - С кем ты меня сегодня познакомил?
   К моменту возвращения Адольфа в столовую Теофраст занят тем, что опустошает свои карманы. А на столе лежат трое часов, шесть платков, четыре бумажника, явно содержащих немалые суммы, и восемнадцать портмоне.

Глава VII. Портрет

   Волнующие события этой истории и её основной персонаж до сих пор настолько занимали наше внимание, что у нас не хватило времени представить в должной мере господина Адольфа Лекамюса. Всё, что о нем пока было сказано, вряд ли вызовет симпатии читателя. То в высшей степени аморальное место, что он занял в семье Лонге, тот цинизм, с которым он обманывает простодушного Теофраста, та безнаказанность, с которой он совершает это постыдно наказуемое кодексом Наполеона деяние, - вот причины, по которым мы с чувством презрения уклонялись до поры от рассмотрения этой особы. Между тем, оговоримся сразу, такое суждение нужно признать поспешным. До вынесения обвинения в его адрес следовало бы рассмотреть и смягчающие обстоятельства. Главное из них, - и на нём стоит остановиться особо, - состоит в том, что он, несмотря ни на что, любит Теофраста. Он любит того со всеми его недостатками, наивностью, тем доверием, что тот испытывает по отношению к нему, а главное - за то, как он восхищается им, Адольфом. Для Теофраста он мог бы пожертвовать многим. Я уверен, доведись Теофрасту испытать нужду в деньгах - эту единственную недостачу, что в нашем мире признают нуждою - как Адольф Лекамюс распахнул бы для него свой кошелёк и сказал: Бери!
   Адольф любит Теофраста более всего, то есть даже больше, чем Марселину. Я не претендую на создание психологического портрета, но тут перед нами гораздо более редкий случай, чем можно было бы подумать. Адольф горячо любит Марселину, ведь он сделал ее своей любовницей; и в то же время он любит Теофраста гораздо сильнее, чем свою любовницу, жену Теофраста. Попробую пояснить. Если бы ему вдруг, благодаря некоему сверхъестественному предупреждению из сфер Грядущего, довелось узнать, что Теофраст окажется огорчён своей ролью рогоносца, то Адольф бы более не притронулся к Марселине и пальцем. Но он сказал себе: "Теофраст никогда ничего не узнает; если беду спрятать, то её и нет". Вот в каком мнении утвердился этот любовник жены своего лучшего друга.
   Я так подробно об этом распространяюсь, чтобы читатель понял: в нашем случае плутни любовника - если в сложившихся обстоятельством это вообще можно было называть плутнями- вовсе не противоречили дружеской привязанности.
   Адольф привязан к Теофрасту. Именно поэтому после ухода комиссара он с настоящим отчаянием рассматривает разложенные на столе часы, носовые платки, бумажники и портмоне.(Наверняка вытащить восемнадцать лежащих в карманах брюк портмоне было много легче, чем добраться до четырёх бумажников во внутренних карманах пиджаков, которые, к тому же, наверняка были застёгнуты).
   Марселина, Адольф и Теофраст молча застыли перед этой неожиданной выставкой разнообразных вещей.
   Безмерная грусть была написана на лице Теофраста. Он первый прервал общее молчание, сказав:
   - Больше у меня ничего нет...
   - Ах, друг мой...- сказала Марселина, вздохнув с упрёком.
   - Мой бедный друг! - с чувством произнёс Адольф, боявшийся, что присутствующие догадаются, о чём он думает.
   - Мне кажется, - пробормотал Теофраст, вытиравший со лба холодный пот платком, происхождение которого оставалось для него загадкой, - мне кажется, что вот я и получил моё чёрное перо!...
   Марселина и Адольф, поражённые, продолжали молчать.
   Теофраст взглянул на них, протёр стёкла очков, улыбнулся и сказал:
   - В конце концов, в те времена в обществе могла быть принята такая игра! И с этими словами сунул указательный палец правой руки в рот - этот детский жест был для Теофраста признаком глубокой озабоченности. Ни Марселина, ни Адольф, ни Теофраст так и не осмелились прикоснуться к какому-либо из неизвестных им предметов, которыми был завален стол.
   - Друг мой, - прервала молчание Марселина, - будь добр, вынь палец изо рта и объясни нам, каким образом в твоих карманах оказались эти трое часов, шесть платков, четыре бумажника и восемнадцать портмоне, не считая платка и бумажника комиссара Мифруа. Этим утром я чистила твои вещи и вывернула все карманы. В них, как всегда, ничего не было, кроме нескольких табачных крошек.
   - На площади Согласия, - сказал Теофраст, - собралась толпа. Я вошёл в неё, и вышел уже со всем этим. Всё просто.
   - И что мы будем со всем этим делать? - угрюмо спросил Адольф.
   - А что ты хочешь, чтоб я сделал? - отвечал Теофраст, который уже начал приходить в себя. - Ты же не думаешь, что я их оставлю у себя? Разве я могу хранить то, что мне не принадлежит? Я честный человек и никогда в жизни не причинял неприятностей окружающим. Возьми всё это и отнеси твоему другу, комиссару полиции Мифруа. Ему не составит труда найти владельцев.
   - А что я ему скажу? ?
    - Да что хочешь!- взорвался Теофраст, который уже давно проявлял признаки нетерпения. - Разве честный кучер, который находит в экипаже портфель с пятьюдесятью тысячами франков и приносит их в полицию, заботится о том, что ему сказать? Он говорит: Я нашёл это в моем экипаже! И этого достаточно. Ему даже платят за это вознаграждение. Ну, а ты скажешь им: мой друг Теофраст Лонге попросил меня отнести вам эти вещи, которые он обнаружил в своих карманах и за возвращение которых он не требует вознаграждения!
   Через секунду Марселина под столом своей ногой придавила ногу Адольфа. Впрочем, в тех случаях, когда их разделял стол, это было обычным местом пребывания ножки Марселины. И не следует её за это порицать. Подумайте сами, ведь свою нежность по отношению к мужу она могла выразить вполне свободно; в глазах окружающих на вполне законных основаниях она могла поцеловать его, обласкать, назвать его "мой Тео!", и вообще, окружить той тысячей знаков внимания, которые, исходя от женщины, в особенности от законной супруги, бесконечно льстят сердцу и естественной гордости её мужа. Но если бы она осмелилась на какое-либо публичное выражение симпатии по отношению к Адольфу Лекамюсу, общество тотчас же не преминуло бы отметить, что Теофраста обманывает его лучший друг.
   Она, Марселина, была бы скомпрометирована, Теофраст стал бы всеобщим посмешищем, а Адольф прослыл бы непорядочным человеком.
   Такой триединой и бессмысленной катастрофы Марселина, как женщина весьма разумная, решила избежать, и начала расточать все видимые глазом ласки мужу, а скрытые - любовнику. Встречается немало замужних женщин, не наделённых подобной сдержанностью, что быстро делает их жертвами бед, порождённых их собственной неосмотрительностью. Поглаживание ножкой было одной из наиболее частых ласк Марселины в адрес г-на Лекамюса; это было, надо признать, одним из наиболее скромных проявлений её чувств. Но оно доставляло ей удовольствие. На картинах художников романтической школы мы видим влюбленных, держащих друг друга за руки и предающихся мечтаниям. Поскольку Адольфу и Марселине была недоступна возможность скрестить руки, они забывались, скрещивая ступни ног. И, зачастую, смешение возможностей приводило к тому, что когда они втроём находились за столом, Марселина и Теофраст сплетали руки над столешницей, тогда как внизу её переплетались ноги Марселины и Адольфа. И с детства отличавшаяся здоровьем Марселина была счастлива как над столом, так и под ним.
   Но сегодня вечером эта игра ногами вовсе не была лаской. Это был призыв: "Адольф! Адольф! Что это такое? Мне сдаётся, Теофраст заговаривается. Помоги мне, помоги Теофрасту!"
   Адольф всё понял. Он нахмурился и почесал кончик носа. Прочувствовав всю важность момента, он посмотрел ещё раз на Теофраста, на разбросанные по столу портмоне, прокашлялся и сказал:
   - Теофраст, то, что сейчас произошло - это не естественно. Надо постараться объяснить это. Мы должны попытаться понять. Не нужно закрывать глаза, друг мой. Их надо открыть! Открой их настежь, чтобы увидеть твою беду, если она реальна. И тогда ты её победишь.
   - О какой беде ты говоришь? - спросил Теофраст, к которому вмиг вернулась прежняя робость. В отчаянии он схватился за руку Марселины.
   - Если в твоих карманах оказываются вещи, тебе не принадлежащие, то это настоящая беда.
   - Да в карманах цирковых фокусников их полно! - громко вскричал Теофраст. - И все эти престидижитаторы - честные люди! И Теофраст Лонге тоже честный человек, клянусь потрохами мадам Фаларис!
   Произнеся последние слова, он устало откинулся на спинку стула. Воцарилось тяжёлое молчание.
   Когда с Теофраста наконец спало оцепенение, глаза его были полны слёз. Знаком он попросил друга и жену подойти поближе. Приблизившись, они были поражены написанным на его лице отчаянием.
   - Я чувствую, что Адольф прав. Мне угрожает большая опасность...я не знаю какая! Я не знаю, какая! Боже, Боже мой! Я не пойму, что меня ждёт!
   И он зарыдал...Адольф и Марселина старались его утешить, но он продолжал плакать, и они почувствовали, что у них тоже подступают слёзы к глазам. Они сидели все трое, крепко прижавшись друг к другу. Теофраст сжимал их в объятиях.
   - Обещайте мне, - произнёс этот добрый и порядочный человек,- обещайте, что не покинете меня, что бы не случилось!
   Ни секунды не колеблясь, они поклялись ему в этом. После Адольф попросил показать ему документ, и Теофраст отправился за ним. Откашлявшись и отсморкавшись после недавних слёз, они вновь уселись за стол. Адольф держал документ перед собой, покачивая головой. Затем резко вскинул её.
   - Теофраст, - приказал он, - ты должен мне всё рассказать. Ты видишь сны?
   - Вижу ли я сны? - переспросил тот. - Вижу ли я сны? Да, возможно. Но у меня здоровое пищеварение, и я их не запоминаю.
   - Неужто совсем? - настаивал Адольф.
   - Ну, совсем - это чересчур. Но за всю жизнь я могу вспомнить четыре или пять. Притом я помню об этом лишь потому, что просыпался в середине сна и каждый раз это был один и тот же сон. А чем это может нам помочь, дорогой друг?
   Адольф продолжал:
   - Сновидения до сих пор не объяснены наукой. Та считает, что сказала о них всё возможное, сведя их к проявлениям человеческого воображения, но при этом не способна объяснить феномен тех ясных и отчётливых видений, что иногда нам являются. То есть наука объясняет неизвестную нам вещь при помощи другой, столь же неизвестной! Вопрос остаётся открытым. Иногда говорят, что сон - это воспоминания о том, что человек пережил в течение дня. Допуская такую, далеко не единственную, версию, мы всё равно упираемся в вопрос: а что за волшебное зеркало сохранило нам эти копии вещей? И более того, как объяснить видения конкретных вещей, которых мы ни разу не видели в состоянии бодрствования и даже не думали о них! Кто сможет утверждать, что это не ретроспективные видения событий, произошедших до нашего рождения!
   - Действительно, мой дорогой Адольф, - с кротостью в голосе отвечал Теофраст, - должен признаться, что во сне мне доводилось видеть - это было трижды, я уверен,- вещи, которые были реальны в прошлом или будущем, но с которыми я никогда не сталкивался в настоящем.
   - Вы меня поняли! - поздравил его Адольф. - Так расскажите же о вещах, которые вам снились, но которых Вы до того не видели.
   - О! Это не займёт много времени, но это и к лучшему...ничего весёлого в этом нет. Мне снилось, что я женат на женщине, которую я называю Мария-Антуанетта, и что она меня обманывает. И тогда...
   - И тогда? - подстегнул его вопросом Адольф, не отрывая глаз от документа.
   - И тогда я порезал её на куски!
   - Какой ужас - вскричала Марселина.
   - Действительно ужасно - продолжал Теофраст, качнув головой, - а после...
   - Ну? 
   - Я сложил куски тела в корзину и сбросил её в Сену около Малого моста, рядом с Отель-Дьё. После я просыпался, и, надо сказать, злости вовсе не испытывал
   Адольф громко стукнул кулаком по столу.
   - Потрясающе - закричал он хриплым голосом, глядя на Теофраста
   - Что именно? - спросила всё ещё дрожащая Марселина.
   - Я только что прочёл целиком первую строчку, и вот что удивительно! - продолжал Адольф, вздыхая. - Ах, теперь мне понятно!
   - И что же ты понял? - спросил потрясённый Теофраст, следивший за тем, как палец Адольфа скользит по двум первым строчкам документа.
   - Я понял, что первое слово вовсе не Mort! - заявил г-н Лекамюс. - Здесь было написано: Moi ....rt.... j'ai enfoui trИsors. Вы слышите! Сперва Moi, союз "Я", затем пропущенные буквы, далее буквы "р" и "т"! И кто такой этот "РТ" мы не знаем! Хорошо! Не хочу ничего вам говорить до тех пор, пока мне самому всё не станет ясно. Думаю, это будет завтра. Завтра, Теофраст, я жду Вас в два часа на углу улиц Генего и Мазарини! Я отнесу все эти вещи, - добавил он, - моему другу Мифруа. Пусть возвратит их законным владельцам и убедится, что карманники по-прежнему существуют, несмотря на наличие комиссара полиции. Прощайте, друг мой, до встречи! Держитесь смелее! Самое главное - смелее!
   И Адольф пожал Теофрасту руку - торжественно, будто бы на похоронах.
   В ту ночь Теофраст не спал. Пока Марселина мирно дремала рядом, он лежал, широко раскрыв глаза и уставившись в темноту. Дыхание его было неровным, глубокие вздохи вырывались из его груди. Тяжёлая печаль давила его сердце.
    День встал над городом, день тусклой и отвратительной тоски, мрачно покрывшей собой всё вокруг. Напрасно летнее солнце старалось прорвать грязный туман. Привыкшее триумфально пробивать его полдневное светило предстало в виде плотного шара, бесславно катящегося в желтоватом свечении. Именно так выглядело небо в тот день; и если я потратил эти три фразы на его описание, то лишь потому, что это важно для дальнейшего повествования.
   Теофраст с первыми лучами солнца вскочил с кровати в приступе безудержного веселья, и это разбудило Марселину. Она поинтересовалась причинами столь странной радости в такую непогоду. Теофраст ответил, что он разрывается от хохота, как только представит себе с каким видом комиссар полиции Мифруа, не веривший в существование карманников, будет рассматривать кучу предметов, которыми он, Теофраст, нагрузил Адольфа для дальнейшего их возвращения владельцам.
   И добавил:
   - Дорогая моя Марселина, таскать портмоне из карманов - это детская шалость. Если его нельзя достать рукой, можно использовать соломину, смазанную смолой. Такой приём очень хорош, когда работаешь на прижим.
   Марселина привстала и с тревогой уставилась на Теофраста, вид у которого в тот момент был самый естественный и спокойный. Он натягивал на ноги кальсоны.
   - Тут внизу пуговица оторвалась - сказал он.
   - Теофраст, ты меня пугаешь, - призналась Марселина.
   - Есть с чего пугаться! - отвечал её супруг, опустившись на четвереньки в поисках упавших под кровать подвязок для кальсон. - Хорошей работы, - добавил он, - без доброй жены не выполнишь. А с тобой нечего делать. Ты никогда не станешь хорошей anquilleuse.
   - Хорошей...кем?
   - Хорошей anquilleuse. В ближайшее время сходи в Мэзон-Доре и купи пару подвязок; эти уже в таком виде, что доброму буржуа просто неприличны. Ты даже не знаешь, что такое anquilleuse. В твоём возрасте это стыдно. Это особа твоего пола, у которой есть сноровка быстро прятать краденное промеж ног. У меня никогда не бывало лучшей anquilleuse, чем Корова в фижмах.
   - Моё бедное дитя! - вздохнула Марселина.
   0x08 graphic
При этих словах Теофраста охватил бешеный гнев. Он бросился к ней, вздымая над головой крючок для застёгивания обуви.
   - Ты же прекрасно знаешь! Ты знаешь, что теперь, после смерти Жаннетон-Венеры я не могу слышать, как меня называют "Дитя"!
   Марселина поклялась больше так его не называть. Её душу охватило глубочайшее сожаление по поводу того, что в какой-то несчастный час муж стал обладателем документа, обещавшего сокровища, но вместо этого сразу же принесшего в их семью волнения, страх, нетерпимость, безумие и что-то Неведомое. Вот после Марии-Антуанетты появилась Жаннетон-Венера. Она не знала ни ту, ни другую, да и не должна была бы знать. Но муж её говорил об этих дамах таким тоном, который заставлял подозревать близкое с ними знакомство. Наконец, эти неожиданные фразы, произнесённые Теофрастом, вызывали в ней страх перед непонятным Теофрастом двухсотлетней давности и порождали сожаление об утраченном Теофрасте недавних времён, таком простом и понятном. Она погрузилась в горькие мысли по поводу теории реинкарнации.
   Теофраст закончил одеваться, и жаловался, что карман для бутоньерки на жилете нужно бы подштопать. Затем он объявил, что не будет завтракать дома, поскольку у него в два часа назначена встреча с его другом Добряком на углу Генего и Мазарини, чтобы вместе посетить некоего г-на Транёз, офицера инженерных войск, человека, который, добавил Теофраст, внушает ему отвращение. А поскольку до встречи ещё есть время, то сейчас он прогуляется в сторону Шкаликовой мельницы.
   Несчастная Марселина дрожала от страха. Сейчас она жалела, что рядом с ними нет Адольфа. На всякий случай, она всё-таки нашла в себе силы сказать:
   - На улице слишком плохая погода, чтобы прогуливаться к Шкаликовой мельнице.
   - Ба ! - отвечал Теофраст с несокрушимой логикой, - тогда я оставлю тут мой зелёный зонтик и возьму с собой моё чёрное перо.
   И он вышел, на ходу завязывая узел галстука.
   На лестнице он столкнулся с г-м Петито, преподавателем итальянского языка, который также спускался вниз. Тот приветствовал г-на Лонге низким поклоном, пожаловался на холод и рассыпался в комплиментах по поводу его прекрасного внешнего вида. Теофраст отвечал довольно нелюбезно. Поскольку было заметно, что г-н Петито не хочет уходить и желает продолжить общение, он спросил, не намерена ли мадам Петито разучить на пианино что-либо другое, кроме Венецианского карнавала. Г-н Петито отвечал, улыбаясь, что сейчас она работает над пьесой "Звезда любви", и когда разучит все её части, это будет достойно слуха г-на Теофраста Лонге.
   Затем г-н Петито спросил:
   - И куда же вы направляетесь, г-н Лонге?
   - Я собирался прогуляться к Шкаликовой мельнице, но погода решительно испортилась, и я схожу к Поршеронам.
   - Поршеронам? - г-н Петито явно задумался, что же это такое. Но быстро нашёлся и сказал:
   - Я тоже иду туда.
   - Ах, вот так! - с вызовом произнёс Теофраст, бросив пронзительный взгляд на г-на Петито, - Вы тоже направляетесь к Поршеронам?
   - Какая разница, идти так или иначе...- вывернулся г-н Петито.
   И он последовал за Теофрастом. На какое-то время воцарилось молчание, вскоре прерванное г-м Петито:
   - И как обстоят дела с вашими сокровищами, г-н Теофраст Лонге? При этих словах Теофраст резко остановился и развернулся.
   - Да как! - вскричал он, - откуда Вы...?
   - Вы разве не помните, что на днях приносили мне, чтобы я высказался по поводу почерка...
   - Я-то об этом помню, а вот Вы, Вы совершенно зря об этом вспомнили! - сухо отвечал Теофраст, открывая зонтик, поскольку начал капать дождь.
   Г-н Петито, нисколько не обескураженный, поспешил воспользоваться защитой зонтика Теофраста.
   - О, месье, я вовсе не хотел Вас огорчить этим вопросом...
   Они подошли к перекрёстку улиц Трюдэн и Мартир и остановились. Теофраст был в мрачном настроении.
   - Месье, - сказал он, - у меня встреча в кабачке "Телёнок-Сосунок", около вот этой часовни Поршерон...
   - Но это часовня Нотр-Дам-де-Лоретт, а вовсе не Поршерон.
   - Я не люблю, когда мне дурят голову - заявил Теофраст.
   Г-н Петито запротестовал.
   - А я точно знаю, что она стоит дорого, моя голова, - продолжал Теофраст, и его скользящий по г-ну Петито взгляд становился всё более и более странным. - Да знаете ли Вы сколько она стоит, голова Дитяти? Нет? Хорошо, скажу Вам, коли уж представился случай. А заодно и расскажу Вам одну небольшую историю, она Вам будет полезна. Давайте остановимся тут, в кабачке "Телёнок-Сосунок".
   - Но, месье, - перебил его начавший волноваться г-н Петито, - это же пивная Буссе.
   - Вокруг туман, - отвечал Теофраст, - и это Вас извиняет. Вы заблудились среди здешних полей. Ах, г-н Петито, Вы решили меня огорчить! Тем хуже, господин Петито, тем хуже! Что вы будете пить? Стакан ратафии? Здешняя хозяйка, наша превосходная мадам Таконе, приберегла для меня такую бутылку, от которой у Вас все кишки будут благоухать.
   И так как к ним приблизился гарсон в белом переднике, он скомандовал, разом убрав с лица хмурое выражение:
   - Две кружки и без пены!
   Вот так, спонтанно и безотчётно, он самым естественным образом связал свое прежнее и нынешнее существования. Затем он опять обратился к г-ну Петито, который уже глубоко раскаивался в том, что решил проводить до пивной Буссе человека, уверенного в том, что это кабачок "Телёнок-Сосунок":
   - Моя голова стоит 20,000 ливров, месье! И Вам это прекрасно известно!
   Последняя фраза была произнесена таким тоном, и сопровождалась таким ударом кулака по столу, заставившим подскочить кружки, что г-н Петито инстинктивно отшатнулся.
   - Не бойтесь, г-н Петито, пиво отстирывается! Вы в курсе, что моя голова стоит 20 тысяч ливров. Но вам, бедняжка, жить надо так, как будто Вы про это ничего не знаете. Я Вам обещал историю, так слушайте же:
   0x08 graphic
- Однажды, лет примерно двести назад, я прогуливался, как самый честный в мире человек, - руки в карманах, без оружия, при мне даже шпаги не было, - по улице Вожирар. На углу Вожирар и Младенца Иисуса ко мне обратился какой-то человек. Он низко, до земли поклонился, отпустил, как Вы это делали, г-н Петито, комплименты моему виду, сказал, что его зовут Бидель и он должен что-то сообщить мне по секрету. Я, чтоб его приободрить, потрепал этого человека по плечу.(При этих словах г-н Теофраст Лонге отпустил такой удар по плечу г-на Петито, что тот лишь охнул, вытащил из кармана портмоне и привстал с вопросом - не пора ли выглянуть наружу, узнать, не рассеялся ли туман.). Спрячьте ваши деньги, г-н Петито, плачу я! Так вот, этот добряк Бидель, воодушевленный моим похлопыванием (г-н Петито скользнул опять на скамью), поведал мне свой секрет. Он мне рассказал на ухо, что Регент обещал 20 тысяч тому, кто арестует Дитя, и что ему известно, где тот скрывается, что я сразу ему глянулся как смелый человек, с которым он хотел бы заработать эти 20 тысяч ливров и разделить их. Да, добряку Биделю крепко не повезло, господин Петито, поскольку я тоже знал, где находится в этот момент Дитя, ведь Дитя - это был я! (Господин Петито не верит сказанному. Ему, со своей стороны, кажется, что г-н Теофраст Лонге уже давно вышел из детского возраста, но противоречить он не осмеливается). Я ответил Биделю, что его предложение - для меня бесценная находка, и я благодарен небу, которое послало его мне по пути, и прошу его скорее отвести меня к месту, где скрывается Дитя. Он мне сказал: "Нынче вечером Дитя будет ночевать у Капуцинов, в маленькой харчевне под вывеской "Крест Святой гостии". И это было правдой, господин Петито, этот Бидель был хорошо осведомлен. Я с этим его поздравил. Затем мы зашли в лавку, торгующую ножами, и я купил, к его удивлению, маленький ножичек стоимостью в один су. (Глаза Теофраста мечут молнии, губы г-на Петито дрожат). Уже на улице добряк Бидель спросил меня, что я рассчитываю сделать таким мелким ножиком, стоимостью всего в один су. Я ему отвечал: с ножичком в один су (Г-н Теофраст Лонге наклоняется к г-ну Петито; г-н Петито отстраняется от г-на Лонге) можно как минимум убить муху! И тут я ему вонзил его в сердце! Он начал оседать, размахивая руками. Он был мёртв! (Г-н Петито скользит сперва по скамье, потом оказывается под ней, затем из-под стола прыгает к двери и рывком вырывается на свободу).
   Г-н Теофраст Лонге допивает свой бокал, встаёт и, подойдя к кассе, за которой мадам Берте пересчитывает свои жетоны, говорит ей:
   - Госпожа Таконе (Мадам Берте спрашивает, почему её называют госпожой Таконе, но вопрос остаётся без ответа), если к Вам как-нибудь заглянет шевалье Петито, передайте ему от моего имени, что если он мне ещё раз попадётся на дороге, то я отрежу ему уши!
   Произнося эту фразу, Теофраст поглаживает ручку зонтика так, как будто это рукоятка кинжала. Без сомнения, сейчас он получил своё чёрное перо, полностью став Другим. И он уходит, не заплатив.
   Туман по-прежнему висел густым облаком. Теофраст и не думал о завтраке. Он двигался сквозь это сернистое марево, как сквозь сон. Пройдя старинный квартал Антен и то, что раньше называлось Вилль-Эвек, он заметил тень башен собора Святой Троицы и сказал себе: "Ага, вот и Петушиный замок!". Приблизившись к вокзалу Сан-Лазар, он считал что находится "в Малой Польше". Но постепенно туман начинал рассеиваться, и вместе с ним испарились и его грёзы. К нему вернулось более чёткое понимание вещей. Пересекая Сену, на мосту Руайяль он вновь превратился в добропорядочного Теофраста, и когда нога его ступила на левый берег, у него оставались лишь смутные воспоминания о том, что не так давно произошло на правом.
   0x08 graphic
Но воспоминания об этом сохранялись. И действительно, стоило ему углубиться в себя, как он наталкивался на три состояния души: 1. то, что основывалось на привычном существовании добропорядочного торговца каучуковыми штемпелями; 2. то, что было следствием неожиданного и эпизодического воскрешения в нём Другого; 3. того, что возникало на основе Воспоминания, проявлявшегося в нём как третий Теофраст, рассказывающий первому то, что знает второй. Насколько воскрешение Другого в Теофрасте было явлением мучительным (мы это уже видели и ещё увидим в дальнейшей истории с г-м Петито), настолько же и Воспоминание являлось чем-то мягким, меланхолическим и способным породить в утомлённом сердце чувство приятной грусти и философского сострадания.
   - Но почему, - ломал он голову по дороге к улице Генего,- почему Адольф назначил мне встречу на пересечении Мазарини и Генего?
   Он двигался в этом направлении, но чувствовал, что ему совсем не хочется идти по той части улицы Мазарини, что тянется вдоль Институтского дворца, бывшего колледжа Четырёх Наций. Адольф был уже там и увидев его, схватил за руку.
   - Дорогой Адольф, скажите, не доводилось ли Вам слышать о некоем человеке, именуемом Дитя?
   - Да, да - отвечал Адольф, - я слыхал о нём. Мне даже известна его настоящая фамилия.
   -Ах! И что же это за человек? - тревожно спросил Теофраст
   Не отвечая, Адольф подтолкнул Теофраста к небольшой дорожке, ведущей в сторону старого дома, выходящего на улицу Генего, в нескольких шагах от здания Казначейства. Они поднялись по шаткой лестнице и вошли в комнату, окна которой были задёрнуты шторами. Здесь царила ночь, но в углу, на маленьком столике, дрожащее пламя свечи выхватывало из темноты чей-то портрет.
   0x08 graphic
То был рисунок, изображавший человека примерно тридцати лет. Лицо его было энергично, взгляд из тех, что называют "пламенным". Высокий лоб, крупные нос и рот, гладко выбритые щёки и всклокоченные усы; волосы его покрывало подобие шляпы из грубого шерстяного полотна, а одежда напоминала робу заключённого. На груди была распахнута рубаха из грубой холстины.
   - Однако! - произнёс, не повышая голоса, Теофраст. - Как мой портрет оказался в этом доме?
   - Ваш портрет? - вскричал Адольф. - Вы в этом уверены?
   - Да кто ж в этом может быть уверен, как не я? - по-прежнему спокойно отвечал Теофраст.
   - Ну и отлично! Этот портрет, - решился наконец-то признаться г-н Лекамюс, на лице которого отражалось волнение, которое я не берусь и описать, - этот портрет, этот Ваш портрет...это портрет КАРТУША!
   Обернувшись чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова, г-н Лекамюс увидел, что Теофраст распростёрт без движения на полу. Погасив свечу и распахнув окна, Адольф долго приводил его в чувство. Когда же наконец Теофраст пришёл в себя, первыми произнесёнными им словами были:
   - Адольф, только не рассказывайте об этом моей жене!

Глава VIII, в которой Теофраст теряет щуку в 4 ливра весом и выслушивает про себя истории, о которых не подозревал

    
   Уже на следующий после описанных событий день Теофраст и Марселина возвратились к тихим радостям виллы "Лазурные волны". Теофраст молчал, а Марселина не рискнула его расспрашивать. Она ещё ничего не знала об ужасном несчастье, постигшем его. В чертах его лица отражалась полная растерянность; не раз слёзы накатывались на его добрые глаза, но он не открывал своей жене причин появления этой предательской влаги.
   Адольф должен был приехать через два дня. Это время на вилле прошло в атмосфере всеобщей подавленности. Марселина занималась делами по хозяйству, а Теофраст молча чинил свои рыбацкие снасти. Но утром третьего дня, когда солнечный диск весело поднялся в небо, Теофраст встал хорошо выспавшимся. Взгляд его был уже спокоен, у него был вид отдохнувшего человека, а на лице мелькало подобие улыбки. Поездом в одиннадцать сорок шесть г-н Адольф Лекамюс прибыл на вокзал в Эсбли. За ним был послан экипаж, и, по его прибытии, все отправились за стол, из-за которого встали лишь около двух. Марселина, пользуясь тем, что за обедом были "все свои", слегка расстегнула блузку, раскованно обнажив розовую шейку. Теофраст во всех деталях расписывал своему другу Адольфу радости предстоящей послеобеденной рыбалки. Г-н Лекамюс не отвечал, но уже в третий раз наполнял свой бокал кюрасао,. напитком, который он высоко ценил. Теофраст перебирал лески, удилища, приманку в виде шариков из глины, замешанной на свиной крови. Груда их перекатывалась на дне оловянного ведра. Адольф взял сачок и коробку с червями. Поцеловав напоследок Марселину, они не спеша направились к Марне.
   -Я сам тебя просил все разузнать, - сказал Теофраст, - так что давай выкладывай. Пока будешь ловить, послушаю тебя и повеселюсь вместе с моими червяками. Их тут полно в банке под травой и кувшинками. Подразню-ка я окуньков...в конце концов, что я ещё смогу сделать сегодня, пока буду тебя слушать?
   Адольф по-прежнему молчал.
   Оказавшись на берегу, Теофраст разложил свои снасти и, пока его друг рассматривал крючок, спросил:
   - Итак?
   - Итак, - отвечал Адольф, - новости есть и хорошие, и плохие, но должен предупредить, что вторых больше. Разумеется, на твой счёт много выдумок, но и настоящая история тоже не сахар.
   - Ты хорошо всё проверил? (После того, что произошло на улице Генего Теофраст перешёл с Адольфом на "ты". Чудовищный секрет, открытый ими, сблизил их ещё больше)
   - Я обратился к источникам и изучал подлинники документов. Сейчас расскажу всё, что узнал. Если буду ошибаться, ты меня поправишь.
   Теофраст Лонге кинул глиняный шарик в Марну и сказал:
   - Давай начинай. С этим всем я должен разобраться.
   - Для начала, - произнёс Адольф, - скажу, что ты родился в октябре 1693 года и зовут тебя Луи-Доминик Картуш.
   - Вот этого не нужно, - прервал его Теофраст, подтягивая к себе набитую червями банку, - вовсе не стоит кричать на весь свет, что меня зовут Картуш. Никто этого не должен знать. А то в округе, ты же их знаешь, сразу начнут молоть языками. Зови меня Дитя - мне это больше нравится, да и никто не поймёт.
   - Но ты в курсе, что Картуш твоё настоящее имя, а не кличка - продолжал настаивать Адольф.
   - Оставь, оставь. Это гадкое имя.
   - Рассказывали, что ты получил неплохое образование Клермонском колледже и учился там вместе с Вольтером. Но это легенда. Уже в зрелом возрасте тебя научили читать цыгане, а вот писать ты так и не обучился.
   - Какая глупость! - вскричал Теофраст
   - Так ты умел всё-таки писать?
   - Чёрт подери! Да как бы иначе я смог написать свой документ в камере Консьержери?
   - Да, верно. Во время твоего процесса...
   - Против меня был процесс?
   - Да, и весьма нашумевший! На нём ты заявил, что не умеешь писать и подписывался крестиком. От тебя вообще не осталось ни одной строчки.
   - Потому что никогда ничего не нужно подписывать - отвечал Теофраст. В том положении я остерегался себя скомпрометировать. Но документ-то налицо.
   - Разумеется. Однако вернёмся к твоему детству. В одиннадцать лет ты однажды пошёл с друзьями на ярмарку в Сен-Лоран.
   - Послушай, Адольф, ты не мог бы выражаться иначе? Я слышу: "ты однажды пошёл с друзьями на ярмарку в Сен-Лоран...ты родился в 1698...ты был мерзким негодяем"...в конце концов, я согласен быть Кар...(он запнулся)...Дитятей...но я ещё и Теофраст Лонге, и будь уверен, Теофраста Лонге вовсе не радует то, что ты тут рассказываешь о Кар... о Дитяти. Каждому своё. Буду тебе признателен, если ты будешь говорить: Дитя отправился с друзьями на ярмарку в Сен-Лоран.
   - Полностью согласен. Итак, на ярмарке в Сен-Лоран маленький Картуш...
   - Дитя!
   - Тогда тебя ещё так не называли. "Дитём" ты стал, когда уже был взрослым.
   - Ну хорошо, пусть будет "маленький Луи-Доминик"
   - Луи-Доминик попадает в цыганский табор.
   - Это показывает,- заключил Теофраст, - что родители не правы, когда отпускают детей на ярмарку одних.
   - Цыгане увели его, точнее, украли.
   - Маленького Луи стоит пожалеть. - разжалобился Теофраст. - А в книгах ему сочувствуют?
   - Пишут, что он сам дал себя похитить
   - Да что бы они там понимали! - вскричал Теофраст.
   - У цыган он научился драться на палках и шпагах, стрелять из пистолета, бегать по крышам, быстро прятаться и смываться.
   - Полезные вещи...
   - А также самым незаметным образом очищать карманы дворян и буржуа. В 12 лет это был прелестный малыш. Ему не было равных в добыче носовых платков, табакерок, часов и украшений с эфесов...
   - Да,- произнёс Теофраст, - да! Это нехорошо!
   - И если бы этим всё ограничилось! - вскричал Адольф
   - А что же ещё?
   - Подожди, потерпи немного. Терпение и смелость - вот что тебе сейчас понадобится. Когда табор был в Руане, маленький Луи-Доминик заболел.
   - Бедный малыш! Не по нём была такая жизнь!
   - Он попал в руанский госпиталь, и там его нашёл дядя, брат его отца. Он узнал его, закричал от радости, обнял и пообещал отвести к родителям.
   - Добрый дядюшка! Он спас Луи-Доминика!
   Последняя фраза вывела г-на Лекамюса из себя. Он обернулся к Теофрасту и попросил его перестать его беспрестанно перебивать; в противном случае, если он не сможет слушать молча, история Картуша затянется на десять лет.
   - Вот в этом ты и есть! - отвечал Теофраст. - Хотел бы я тебя увидеть на моём месте...Ладно, обещаю молчать. Но сперва скажи, этот Картуш был действительно так ужасен, как его описывают? Он был главарём разбойников?
   - Да.
   - И много их было, этих разбойников?
   - Только в Париже ты командовал тремя тысячами.
   - Три тысячи! Чёрт побери! Да это сила!
   - У тебя было более 50 лейтенантов. А по городу постоянно бродили, чтобы сбить полицию с толку, до 20 человек, одетых как ты, в камзол светло-коричневого цвета с малиновой подкладкой и с повязкой чёрной тафты на левом глазу.
   - О!о!о! - с нескрываемой гордостью восклицал Теофраст, - да это целое предприятие!
   - Ты был обвинён в совершении ста пятидесяти убийств!
   Тут надо добавить, что всё это время, уже около часа, не было ни малейшего признака того, что в водах Марны обитает хоть одна рыба, готовая польститься на их приманку. Но вдруг поплавок, который обречённый червяк неспешно таскал между зелёных сердец, листьев кувшинки, вдруг ожил. Он подпрыгнул и ушёл в воду, затем вынырнул и опять исчез в водной глубине с такой финальной безысходностью, что вмиг утянул всю леску с удилища, которое держал Теофраст. А вслед за леской из разжавшейся руки Теофраста рванулось и удилище. Разом были потеряны и снасть, и рыба. Подвиг столь явной победы над рыбаком мог принадлежать только исключительной "рыбище", как, например, щуке, причём щуке крупной. Всё это произошло как раз в тот момент, когда г-н Лекамюс рассказывал г-ну Теофрасту Лонге о том, что лет двести назад против того было выдвинуто обвинение в ста пятидесяти убийствах.
   Теофраст в отчаянии взмахнул рукой и закричал:
   - Ах, свинья! ...
   И было сложно понять, относилось ли это ругательство в его устах к убийце из прошлого, либо к рыбам дня настоящего.
   Однако затем он добавил:
   - Она должна весить около четырёх ливров!
   В его глазах стояли слёзы. Из этого можно было заключить, что упущенная щука волновала Теофраста всё-таки больше, чем сто пятьдесят смертей.

Глава IX. Восковая маска

   Теофраст и Адольф решили вернуться на виллу "Лазурные волны" не дожидаясь наступления вечера. Прихватив ящик с червями, последнее удилище и кукан со скромной добычей в виде пары плотвичек, маленького подуста и уклейки, они начали взбираться на пригорок.
   По дороге друзья остановились у дверей трактирщика Лопарда, решив, что было бы неплохо согреть душу доброй порцией аперитива. Прислушиваясь к звону ветхой лошадиной сбруи прибывшего из Кресси дилижанса, они следили, как в умелых руках трактирщика размокший кусок сахара плавился на стальной лопатке и его маслянистые капли стекали в зелёный ликёр. Адольф возобновил рассказ о Дитяти с прерванного места.
   - Этот добрый дядюшка, - продолжил он, - знал, что такое семья. Он спас маленького Картуша от печальной участи, увёз из руанского госпиталя и вернул под родительский кров. В доме N9 на улице Капустный Мост, где ты когда-то родился в семье бондаря, был праздник. Луи-Доминик, горько наученный своими несчастьями, поклялся, что отныне во всём Париже не будет более почтительного сына и работящего подмастерья, чем он, и принялся помогать своему батюшке клепать бочки. Приятно было смотреть, как он, с первыми лучами уже орудует молотком и скобелем. Казалось, он поставил перед собой цель: забыть свои прежние проделки. За несколько проведённых в таборе месяцев он обрёл у цыган ряд навыков, позволяющих нравиться окружающим. Во время перерывов в работе он веселил напарников забавными фокусами; в праздничные дни семью маленького Картуша наперебой зазывали на обед или ужин, поскольку сноровка, шутки, кривлянье и гримасы Луи-Доминика обещали развлечение. Он имел большой успех в своём квартале, и растущая известность наполняла его гордостью. Но вот он подошёл к тому счастливому рубежу, когда даже самые нечувствительные представители рода людского вдруг ощущают, что в груди их бьётся сердце, а душу переполняют нежные чувства. Луи-Доминик влюбился. Предмет его страсти был прелестен. Это была белошвейка с улицы Портефуэн. У неё были голубые глаза, золотистые волосы, тонкая талия, и, я думаю, слишком большая доза кокетства.
   - Всё это весьма хорошо, - прервал его Теофраст, - и никак не свидетельствует о дурной натуре. Мне не понятно, почему же в конце концов всё так плохо кончилось.
   - Я уже сказал, - продолжал Адольф, - что эта девушка была кокеткой. Она любила туалеты, украшения, кружева. Ей нравилось затмевать своих подруг. Вскоре скромных средств Луи-Доминика стало не хватать для удовлетворения фантазий маленькой белошвейки с улицы Портефуэн. И тогда он обокрал своего отца.
   - О, женщины! - вскипел Теофраст, сжимая кулаки.
   - Ты забываешь, друг мой, - сказал Адольф, - что рядом с тобой женщина, которая постоянно дарит тебе радость и возможность гордиться ею.
   - И это правда! Прости меня, Адольф, но ты же знаешь, я приключениями Дитяти я интересуюсь как собственными. И я не могу не сожалеть, что он был так скомпрометирован в этой истории с белошвейкой из Портефуэн.
   - Итак, он обокрал своего отца, и вскоре это открылось. Отец принял суровое решение. Он добился королевского указа, письма с печатью, дававшего ему право поместить сына в исправительный дом монастыря лазаристов, что в Сен-Дени.
   - Ну и родители! - вскричал Теофраст. - Вместо того чтобы лаской бороться с дурными наклонностями, они лишили ребенка надежд, ввергли его в мрачные застенки! А там он столкнётся лишь с дурным влиянием, и протест только окрепнет, усилится, и подавит все другие чувства молодой и наивной души. Готов спорить, не попади он в исправительный дом, ничего бы не случилось!
   - Успокойся, Теофраст, Картуш в монастырь лазаристов так и не попал.
   - Как так?
   - Вот так. Отец ничего не сказал ему о своём решении по поводу кражи, и Луи-Доминик ни о чём не подозревал. Как-то воскресным утром Картуш-отец cказал Картушу-сыну, что они идут на прогулку. Тот был весьма рад сопровождать отца. Настроение у него было прекраснейшее, он одел лучшее своё платье и в уме уже прикидывал, какие радости сулит ему ближайший вечер, ведь его он рассчитывал провести на улице Портефуэн.
   - Кда мы идём, отец? - спросил он.
   - Мы просто прогуливаемся, сынок.
   - Но куда?
   - Не важно. Куда-нибудь в сторону Сен-Дени.
   При этих словах Луи-Доминик насторожился. Он знал, что на краю пригорода Сен-Дени существовал монастырь лазаристов, к которым некоторые родители отводили своих детей. Внешне он не выказал своих опасений, но страх проник в его душу, поскольку совесть у него была нечиста. Когда они подошли к углу улиц Сен-Дени и Паради, и перед ними возникло здание монастыря Св.Лазаря, Луи-Доминику показалось, что поведение его отца несколько неестественно. Тотчас же и вид самого квартала показался ему отвратителен. Тогда он предложил отцу, чтобы тот не спеша шёл дальше, поскольку ему надо остановиться у этой стены (она сохранилась и по сей день), чтобы "чуток облегчиться".
   Как только отец отвернулся, ребёнок исчез, и больше Картуш-старший его не видел.
   Теофраст отхлебнул хороший глоток аперитива, прищёлкнул языком, вытер губы платком и сказал:
   - И правильно сделал! На его месте я бы поступил так же.
   - Несчастный! - вскричал Адольф, - да это же ты и был на его месте!
   - Да, правда, я всё про это забываю, - вздохнул Теофраст.
   Между тем улица Эсбли начала оживляться.  Дилижанс, забравший на вокзале прибывшую публику, остановился у трактира г-на Лопара. Возница щёлкал своим кнутом так, что, казалось, хотел оглушить лошадей. Среди сидящих наверху империала Теофраст узнал г-на Баши и супругов Трюд. Он помахал им, но ответа не получил; он окликнул их по именам, но те промолчали. Теофраст был поражён. "Делают вид, что со мной не знакомы, - думал он. - Неужто они на что-то обиделись?". Кучер закричал "Но-о!", ещё раз щёлкнул кнутом, и дилижанс, поднимая пыль и вихляя колёсами, двинулся в сторону деревеньки Конде.
   - Ты видел? Они с нами даже не поздоровались!
   - Что удивляться, это последствие того ужина...Хотел бы я знать, что они об этом могли подумать, - ответил Адольф.
   - Да что там такого странного произошло? - простодушно спросил Теофраст.
   - Ты залез на стол и пел песню на воровском жаргоне. И это в присутствии незамужних дам, молоденькой мадемуазель Трюд и пожилой мадемуазель Табюре.
   - Грязные буржуа! Какая ограниченность с их стороны! Теперь мне понятно поведение мадам Баш. Позавчера, в Париже, я встретил её в аптеке Креси, она там спрашивала теребентин в капсулах для своей собаки... она сделала вид, что меня не узнаёт. Но я буду выше этих людей. Продолжай, Адольф. Что со мной происходило после того, как я оставил отца?
   - Ты обосновался на другом берегу Сены в доме с дурной репутацией. Твоя приятная внешность позволила тебе стать клиентом Трёх Бочонков, что на углу улиц Крысиной и Дровяной. Но кредит надолго там не давали, и тебе пришлось задуматься о том, где и как раздобыть денег.
   - А белошвейка с улицы Портефуэн?
   - Ты о ней уже не думал. Она тосковала о твоём исчезновении всего пару недель. А ты вскоре нашёл ей замену при таких вот обстоятельствах. Нужда заставила тебя вспомнить прежние таланты, и ты начал облегчать карманы прохожих от табакерок, кошельков, платков, бонбоньерок и коробочек для мушек. Ты этим занимался так ловко, что вызвал восхищение одного верзилы по имени Галишон. Видя, как ты работаешь, он остановил тебя на углу улицы Галланд и потребовал кошелёк или жизнь.
   На это ты ответил: "Кошелек я отдам только вместе с жизнью!", и вытащил шпагу, ту небольшую шпагу, что накануне украл у гвардейца, пока тот любезничал с продавщицей цветов на Кукольной улице. В ответ Галишон похвалил твою отвагу и ловкость, и предложил отправиться с ним на улицу Край света. Сегодня это улица Спасителя. По дороге он сказал, что ищет компаньона для своих делишек, и ты ему подходишь. Ещё он тебе поведал, что сам он женат, а у его жены есть весьма аппетитная сестрёнка, которая, узнав тебя ближе, наверняка захочет за тебя замуж. Ты не возражал. Церемония прошла как это обычно и водилось - без священников и нотариусов. Эта связь затянулась всего лишь на шесть месяцев - а после сам Галишон, его жена и невестка отправились на каторгу.
   - А я?
   - О, ты их оставил ещё раньше и теперь занимался мошенничеством в районе Академии.
   - Что за поведение! - сокрушённо сказал Теофраст.
   - Но вскоре ты там погорел, и вынужден был прибегнуть к работе на сержантов-вербовщиков. Ты в курсе, как в те времена набирали солдат? К вербовщикам приводили либо бесхитростных простаков, либо отпетых негодяев, не верящих ни в Бога, ни в чёрта. Те вдосталь их поили. Протрезвев поутру, они узнавали, что вчера подписали контракт, и теперь должны отправляться на войну. Ты снабжал сержантов всем необходимым, а также подыскивал для них людей. Но вскоре Судьба тебя за это наказала. Ты привел сержантам в кабачок "Монтрейский влюблённый" двух парней. А попировав с ними, на следующий день проснулся также с подписанной бумагой. Ты оказался завербованным вербовщиком.
   - Я об этом не жалею. Меня всегда привлекала армейская служба- сказал Теофраст. - А если я подписал контракт, так это ещё одно доказательство того, что я умел писать. Передай от моего имени это тем, кто пишет мою историю.
   Однако время уже приближалось к семи вечера. Адольф прервал свой рассказ, и друзья, обменявшись крепкими рукопожатиями с г-м Лопардом, отправились к вилле.
   Они поднялись на пригорок, но ещё до того как за ним показалась крыша дома, Теофраст спросил:
   - Скажи-ка, Адольф, очень хочется узнать, каков же я был? Наверное, красавцем? Сильным, красивым мужчиной?
   - Таким тебя представляют в театре, в пьесе г-на Эннери, но в реальности, по свидетельству близко тебя знавшего поэта Гранваля, который воспел твою славу...
   - О да!
   - ...славу убийцы, ты был:

Черняв, худ, сухощав, мал, но велик отвагой

Смел и дерзок, крепок, быстр и умел

   - Ты мне так и не сказал, как тебе удалось раздобыть тот портрет...
   0x08 graphic
   - Это копия с фотографии Надара.
   Теофраст не мог скрыть удивления:
   - Так меня фотографировал Надар?
   - Разумеется. Он сфотографировал восковую маску, которая должна была в точности воспроизводить твои черты, поскольку, по приказу Регента, её сняли с твоего лица. Надар сделал фото 17 января 1859 года.
   - И где же сейчас находится эта маска?
   - В замке Сен-Жермен
   -Я хочу её увидеть, - закричал Теофраст, - я хочу её увидеть, прикоснуться к ней! Завтра же поедем в Сен-Жермен!
   В этот момент Марселина, в милом дезабилье, распахнула им дверь виллы "Лазурные волны".
   Дальше я привожу отрывок из воспоминаний Теофраста Лонге.
   Портрет Картуша раннего периода
  
   "Моим самым страстным желанием, - пишет он, - была возможность увидеть, прикоснуться к воску, который когда-то наложили на мою кожу. Это желание ещё более усилилось, когда Адольф сообщил подробности. По его словам, портрет знаменитого Картуша в замке Сен-Жермен-ан-Лэ находится с 25 апреля 1849 года.Похоже, что он был помещён туда аббатом Ниалье, который по завещанию выступал распорядителем имущества некоего г-на Ришо, бывшего дворецкого Людовика XVI-го. Г-н Ришо, скончавшийся в замке Сен-Жермен, в течении долгих лет владел этим портретом, стоимость которого увеличивало то обстоятельство, что ранее он являлся собственностью королевской семьи.
   Этот восковый бюст был, по приказу регента, отлит флорентийским мастером с моего лица за несколько дней до казни. Он увенчан, рассказывал мне г-н Лекамюс, шерстяной шапкой из толстой ткани, облачён в рубаху грубого полотна, покрытую копотью, жилет, куртку и камзол из чёрного камлота.
   Но затем г-н Лекамюс сообщил и совсем невероятные вещи. Волосы и усы для этого портрета были после казни срезаны с моего трупа и приклеены на восковую основу! Всё это было забрано в широкую и глубокую рамку из золочённого дерева весьма изящной работы. Венецианское стекло предохраняет бюст, а на рамке до сих пор можно рассмотреть следы государственного герба Франции. Я спросил Адольфа, как он смог получить столь точные сведения; он ответил, что это результат его двухдневных скитаний по самым дальним закоулкам самых известных библиотек.
   Мои волосы! Мои усы! Моя одежда! Я сам двухвековой давности! Несмотря на весь ужас, что мне внушали эти реликвии человека, совершившего столько преступлений, я не мог удержаться от нетерпеливого желания увидеть их и прикоснуться к ним. О тайны Природы! О, глубокая пропасть наших душ! Головокружительная бездна наших сердец!
   Теофраст Лонге, само имя которого есть синоним чести, человек, испытывающий страх при виде пролитой крови, сейчас испытывал нежность при одной мысли об этих проклятых останках самого известного разбойника на Земле.
   0x08 graphic
   Когда я смог, благодаря встрече с портретом на улице Генего, вновь стать владыкой империи моих чувств, когда я внимательно проследил всё происходящее в глубине моей души и лицом к лицу столкнулся там с Картушем, сперва я был удивлён, не обнаружив в себе отчаяния, способного отравить жизнь и свести, на этот раз вторично, меня в могилу.
   Нет, я вовсе не собирался сдирать эту обёртку с надписью "Теофраст Лонге, конец 19-го века", внутри которой хранилась душа Картуша! Однако в первый момент такого откровения единственное что я мог сделать - упасть в обморок. Затем я умолял Адольфа ничего не рассказывать моей жене. Я знаю Марселину. Она настолько боится воров, особенно ночью, что после таких признаний ни за что не согласится спать со мной вместе.
   Итак, в глубинах моей души я не обнаружил чувства безусловного отчаяния, но лишь безмерную жалость, настоящую жалость с налётом грусти, которая была способна оплакивать не только мою, Теофраста, судьбу, но и понуждала меня сострадать Картушу. Я задавался вопросом, для кого произошедшее было более невероятным: для честного Теофраста, носящего внутри разбойника Картуша, или для разбойника Картуша, запертого в оболочке приличного человека - Теофраста.
   На французских сайтах поиск дал одно изображение - скорее всего, о нём-то и речь...
  
   "Мы должны стараться понять друг друга" - произнёс я во весь голос.
   Я даже не успел закончить эту фразу, которая со стороны может показаться нелепой, но при том хорошо передаёт то двойственное и одновременно цельное состояние моей души, как вдруг яркий света догадки озарил меня. Мне вспомнились рассказы г-на Лекамюса о теории реинкарнации.
   Он связывал её с неизбежностью эволюции явлений и индивидов, что в официальной науке носит название трансформизма, и утверждал, что душа возрождается вновь, чтобы эволюционировать, как правило, к лучшему. Это есть то самое поступательное развитие Сущего, которое с таким пафосом мы обсуждали в компании комиссара Мифруа. Итак, естественный закон, который иные называют Богом, не нашёл на Земле ничего более достойного, чем тело Теофраста Лонге, для эволюции преступной души. Признаюсь, как только эта идея оформилась в моём сознании, я почувствовал, что на место примитивного отчаяния, от которого ранее я упал в обморок, теперь приходит что-то, похожее на гордость. Я, пусть простой, но ПОРЯДОЧНЫЙ человек, Теофраст Лонге, был избран Мировой Судьбой для того, чтобы из тьмы и крови возвысить к должному величию душу Луи-Доминика Картуша, по кличке Дитя. Я охотно принял, поскольку мне ничего другого и не оставалось, эту нежданную задачу, и весь собрался, готовясь её исполнить. Я не уставал повторять эту фразу, адресуя её им обоим, обитавшим во мне: "Мы должны стараться понять друг друга!". При этом я сразу же велел Картушу беспрекословно подчиняться Теофрасту и пообещал ему вести далее столь строгую жизнь, что сам не мог удержаться от улыбки и слов "Бедняга Картуш!"
   Я поручил г-ну Лекамюсу досконально исследовать документы, касающиеся Луи-Доминика, так, чтобы мы могли знать абсолютно всё о его существовании. Объединив это с тем, что дадут мои чёрное перо и воспоминания, я рассчитывал, что смогу воскресить в своём сознании Другого, и это позволит мне действовать сообразно обстоятельствам.
   Я поделился этими мыслями с Адольфом, и он поддержал меня, предостерегая меж тем от соблазна разделять Теофраста и Картуша. "Не забывайте, они едины, - сказал он мне.- У тебя инстинкты Теофраста, выходца из семейства огородников и садоводов Ферте-су-Жуарр. Они хороши, но к ним прилагается ещё и ужасная душа Картуша. Будь осторожен! Война объявлена. Речь сегодня идёт лишь о том, кто победит: древняя душа или сегодняшние инстинкты?"
   Я спросил его, действительно ли душа Картуша была столь ужасна, и был рад услышать, что в его характере были и добрые черты.
   "- Картуш - сказал он - отдал своим людям приказ, запрещавший им без достаточной на то причины убивать и даже ранить прохожих. Когда он рыскал по Парижу во главе одного из своих отрядов и к нему приводили жертв, он разговаривал с теми весьма вежливо и ласково, и всегда возвращал им часть добычи. Зачастую всё сводилось к простому обмену одеждой. А если после обмена в карманах ему попадались письма или портреты, бывало, что он догонял бывшего владельца, чтобы вернуть их, пожелать доброй ночи и сообщить пароль. Для него непреложным законом было: ни с кем нельзя обращаться слишком грубо или дважды грабить в одну ночь, чтобы не отвратить парижан от ночных прогулок.
    По той же причине он запрещал беспричинные убийства. То есть по своей сути этот человек злым не был. Сегодня у нас на Бульварах можно столкнуться с негодяями, убивающими просто из удовольствия. Остаётся лишь сожалеть о том, что за всю его жизнь у Картуша было около ста пятидесяти поводов для убийства ближних.
   Однако вернёмся к восковой маске. Едва лишь мы сошли с поезда в Сен-Жермен-ан-Лэ, я и мой друг Адольф, как в группе путешественников мелькнула фигура, показавшаяся мне знакомой. Движимый чувством, с которым невозможно было совладать, я бросился вдогонку, но тот человек уже исчез. Я всё пытался понять, где же я мог встречать эту в высшей степени неприятную мне особу. Адольф поинтересовался причиной моего возбуждения, и в ту же секунду я всё вспомнил.
   "Да ну, вскричал я, клянусь, это же господин Петито, тот преподаватель итальянского, что сверху!" Что ему делать в Сен-Жермен? И я искренне пожелал ему не путаться у меня под ногами.
   - Да что он тебе сделал? - спросил Адольф.
   - О, ничего. Но если только наши пути пересекутся, я ему отрежу уши.
   И вы знаете, ведь именно так, как было сказано, я бы в тот момент и поступил.
   Не думая более о г-не Петито, мы направились в замок. Эта прекрасная крепость восстановлена в том виде, в каком она существовала при Франциске Первом. Мы вошли в музей, и меня сразу пронзило чувство острого сожаления. Замок, ведающий всю историю Франции, стены которого видели череду необычных событий в жизни королевских семей, эти стены, призванные хранить наше прошлое (пусть даже нам и не удалось их особо наполнить), сегодня стали подобием базара, на котором выставлены гипсовые отливки романской эпохи, доисторическое оружие, слоновьи клыки и барельеф арки Константина. Моя печаль сменилась гневом, когда я узнал, что восковой маски Картуша здесь нет. Я уже воткнул было кончик своего зелёного зонта в глаз гипсовому легионеру, когда один старый охранник подошёл к нам и сообщил, что, как ему помнится, восковая маска Картуша действительно ранее хранилась в Сен-Жермене, но потом была передана в библиотеку, которая всю нынешнюю неделю закрыта на ремонт.
   Я дал этому доброму человеку 10 су, и мы вернулись на террасу, дав себе обещание возвратиться в нужное время. Чем более я мечтал прикоснуться к восковой маске, тем быстрее она от меня удалялась.
   Был чудный день, и мы спустились в лес. Прекрасная аллея привела нас к зданию дачного домика Les Loges, построенному напротив замка по прихоти Анны Австрийской.
   0x01 graphic
   Королевский дворец-замок в Сен-Жермен-ан-Лэ
   Когда мы приблизились к левому углу здания, мне показалось, что впереди, в чаще виден отвратительный силуэт и отталкивающее лицо г-на Петито, но Адольф уверил меня, что я ошибаюсь".
  

Глава X, в которой г-н Лонге рассказывает нам невероятную историю о монсеньоре графе Орлеанском, Регенте Франции, о г-не Лоу, генеральном контролёре финансов, и куртизанке Эмилии

  
   "То ли потому, что я шагал по древней земле, которую знал раньше, то ли из-за того, что вновь оказался в родном лесу, среди милой сердцу листвы, то ли сказалось воздействие долгих разговоров о прежней эпохе и её людях? Неожиданно я ощутил, как во мне рождается ВОСПОМИНАНИЕ. Оно было очень мягким, как та иногда приходящая к нам грустная память о молодых годах, казалось бы, навсегда потерянных и похороненных в памяти. И я увидел, что моя душа целостна, ведь я вспоминал о Картуше, как будто бы и не разделяли нас два столетия смерти.
   Да, у меня была та же самая, длинная душа, на одном конце которой был Картуш, на другом - Теофраст. Я продолжал вспоминать, и это целиком захватило меня. Мы прошли мимо левой стены на север, углубляясь всё далее в лес.
   На ближайшем пересечении тропинок мы уселись на зеленой траве, под большим деревом с раздвоенным стволом. Мои глаза, вновь увидевшие эти места, горели огнем молодости, и я начал рассказ:
   - Адольф, друг мой, должен тебе сказать, что в то время моё положение полностью упрочилось. Я был признан и любим всеми. Даже мои жертвы, Адольф, любили меня, я грабил их так учтиво, что, вернувшись затем в город, они возносили мне хвалы. Меня тогда еще неведом этот ужасный инстинкт крови, который несколько месяцев спустя заставил меня совершить столько жестокостей. Мне всё удавалось, все меня остерегались и все любили, я был счастлив, жизнерадостен, отличался весёлым характером и отвагой, был счастлив в любви... я был хозяином Парижа! Меня называли королём всех воров, но это было лишь частью правды, так как этот титул надо было бы делить с г-м Лоу, генеральным контролёром финансов. В то время наша с ним слава была в зените. Я не завидовал, ведь и он, и его людям платили мне свою дань. Но он вздумал настраивать Регента против меня после того, как однажды ночью в его доме мы похитили, по наводке его лакея, у прибывшего к нему для деловых переговоров лорда Дермотта акций на сумму в миллион триста тысяч ливров.
   Регент вызвал г-на Арженсона, министра юстиции, и сказал, что даёт ему неделю на то, чтобы меня арестовать. Г-н Арженсон пообещал исполнить поручение, тем более, что оно открывало ему дорогу в монастырь Святой Магдалины Тренельской, где недавно укрылась его любовница мадемуазель Юссон. Неделю спустя г-н Арженсон по-прежнему оставался в стенах обители, но уже не с Юссон, а настоятельницей, про которую он говорил, что "в одной ляжке начальницы Магдалины Тренельской две девицы Юссон".
   В это время, Адольф, я погрузился в свои дела и беззаботно командовал своими тремя тысячами людей. Стояли прекрасные сентябрьские ночи. Мы воспользовались одной из них, чтобы проникнуть к испанскому посланнику, который проживал на улице Турнон в прежней резиденции маршала Анкра, там, где позже разместили муниципальную стражу. Мы проникли в спальню его жены и вынесли оттуда все платья, застёжку с двадцатью семью бриллиантами (можно подумать, Адольф, это было вчера), колье мелкого жемчуга, шесть тарелок и столько же столовых приборов, шесть ножей и позолоченных кубков (Всё-таки, дорогой Адольф, что за странная вещь, наша память). Мы завернули всё это в наволочку, и поужинали из этой посуды у Елены Прекрасной. Ты её должен помнить, она держала кабачок на улице Арп.
   Точно, точно, точно! Я сперва не понял, из-за чего у меня вырвалось "ты её должен помнить". Ты мне напоминаешь моего приятеля, который был также добр как и ты, его так звали - Добряк. Он и Магдалена Больё были моими самыми доверенными приближёнными. Ах, клянусь потрохами мадам Фаларис! Это был прекрасный, отважный человек!
   Он служил сержантом у французских гвардейцев и лейтенантом у меня. Надо тебе сказать, Адольф, у меня под командой было немало французских гвардейцев. После моего ареста, который произвели сержант Жан де Кутар и г-н де Шабанн с 40 стражниками, около полутора сотен младших командиров и простых гвардейцев бежали в колонии. Они боялись разоблачений и опасались, что я их выдам. Зря, я не заговорил даже под пыткой.
   0x08 graphic
Джон Лоу
   Но оставим сейчас эти скорбные моменты, лучше вернёмся к тем прекрасным сентябрьским ночам, когда мы весело трудились над перемещением материальных благ парижан из одних карманов в другие. Когда Регент узнал о печальном для посла Испании событии, он ещё более рассердился на меня и г-на Арженсона. Представь его гнев, когда я с ним сыграл такую штуку: Добряк, будучи в карауле, унес из дворца два золочёных подсвечника, которыми герцог Орлеанский сильно дорожил. Монсиньор взбесился. Скоро во дворце начало пропадать всё, что представляло хоть какую-то ценность. Тогда Регент решил втихую заменить все золотые и серебряные предметы сталью с чеканкой, в первую очередь пряжки и рукояти шпаг. Однако стоило ему получить из Лондона одну из таких безделушек, которая обошлась ему в полторы тысячи ливров из-за высокохудожественной работы, как я, Картуш, стащил её когда он выходил из Оперы.
   На следующий день я отправил ему эту стальную рукоять, разбитую на куски, с приложенной к ней запиской (вот видишь, Адольф, я всё-таки умел писать). В ней я вышучивал его внезапно проснувшуюся скаредность, и жаловался, что он, самый большой вор Франции, хочет лишить куска хлеба своих несчастных собратьев. Он дал публичный ответ, заявив, что был удивлён, узнав о моём существовании, и готов из собственного кармана заплатить 20,000 ливров тому, кто приведёт к нему Картуша. На следующий день, когда он отправился на отдых в Сен-Жермен, за завтраком под своей салфеткой он обнаружил записку. Содержания её я точно не помню, но смысл был таков: "Месьё, встретиться со мной Вы можете совершенно бесплатно. Будьте нынче в полночь у стены Анны Австрийской, в лесу, близ того места, что носит имя Святого Иосифа. Картуш будет Вас там ждать. Вы смелый человек, приходите один. В противном случае Вы рискуете жизнью".
   В ту полночь я ожидал Регента. Он появился в условленном месте с двенадцатым ударом часов. Феерический, как театральное освещение, лунный свет заливал всё вокруг. Казалось, лес стремится показать в этой чудесной молочной белизне всю красу своих ветвей, ручьев, каждого листочка. "Я пришёл, Картуш, - сказал принц. - Я пришёл к тебе как ты хотел, с одной лишь этой шпагой. Я может быть и подвергаю себя серьёзной опасности, - добавил он шутливо, - но кто бы не рискнул, будь у него возможность встретиться с Картушем ночью, в глухом лесу, да ещё и совершенно бесплатно!" О, Адольф, друг мой, мне жаль, что ты не был свидетелем того, как я ответил Регенту Франции. Я всего лишь сын бедного бондаря с улицы Капустный Мост, но хотел бы я знать, кто из Конде или Монморанси сумел бы с таким изяществом отвесить поклон, подметая росистую траву пером своей шляпы. Сам герцог Ришелье не смог бы ни с равным изяществом преклонить колено, ни так же любезно вручить Монсиньору кошелёк, накануне вытащенный из его кармана.
   "Ваш покорный слуга, Монсиньор, - сказал я, - просит Вас принять этот кошелёк, который он осмелился похитить, проявив столько ловкости. Но это было сделано лишь для того, чтобы иметь возможность доказать Монсиньору, что он разговаривает именно с Картушем."
   Регент попросил меня оставить кошелёк себе в знак своего дружеского расположения. Он совершенно напрасно впоследствии рассказал этот анекдот, породив тем самым слухи, что он тоже был членом моей банды. Я думал, что на этом Регент захочет возвратиться к себе, но он взял меня под руку и увлёк к этому месту, где мы сейчас сидим".
  

Глава XI, продолжение истории про Картуша, монсеньора графа Орлеанского, Регента Франции, г-на Лоу, генерального контролёра финансов, и куртизанки Эмилии 

  
   "Итак, Регент оказал мне честь, взяв меня под руку, и я понял, что он хочет сообщить мне некий секрет. Действительно, он сразу же признался, что желает отомстить г-ну генеральному контролёру финансов за нанесённую им обиду и рассчитывает в этом на мою изобретательность. Он сказал, что горячо влюблен в куртизанку Эмилию, которая вот уже две недели является его любовницей. Однако Филон сообщила ему, что г-н Лоу пообещал Эмилии за будущую совместную ночь колье ценой в 10 тысяч луидоров. Он был в этом уверен, потому что Филон никогда его не обманывала. Именно от неё он узнал откуда ветер дует во всей этой истории с Челламаре! Все тёмные личности Парижа были знакомы с Филон.
   Это была женщина около пяти пье роста, с прекрасными формами и восхитительной фигурой. Ещё в пятнадцать лет этот образец красоты решил, что Природа наделила её такими сокровищами не для того, чтобы она их прятала от окружающих. И она принялась их усердно проматывать. Герцог Орлеанский, задолго до своего регентства, влюбился и более года был под влиянием её чар. Для неё он построил в уединенном уголке парка Сан-Клу некое подобие грота. В его глубине таинственный луч света падал на ложе, на котором возлегала его любовница, всю одежду которой составляли её белокурые волосы. Их он демонстрировал всем своим гостям и тем приобрёл немало друзей. Но уже давно пятнадцатилетие Филон осталось в прошлом. Теперь главным развлечением её жизни стали интриги, в которых выделяла она два направления: любовные приключения и шпионство. Так снабжала она ценными сведениями полицию и г-на Арженсона, а Регента - достойными кандидатками для любовных интрижек. Именно она добыла ему Эмилию, самую красивую девушку Парижа.
   Отбить её у герцога хотели все. Лоу, самый богатый из претендентов, поклялся, что добьётся ее. Он просил час взаимности и предлагал за это сводившее её с ума колье стоимостью 10.000 луидоров. Сделка должна была состояться следующей ночью.
   - Картуш, - сказал мне Регент, объяснив мне все свои проблемы, - ты отважный человек. Я дарю тебе это колье.
   И он удалился в свете луны, помахав мне на прощание рукой. Полученное мной необычное поручение расстроить любовные интриги г-на суперинтенданта и защитить честь герцога Орлеанского наполнило меня гордостью. Возвратившись в Париж, я узнал поутру от своей полиции, лучшей в мире по тем временам, что куртизанка Эмилия проживает в небольшом особняке на углу улиц Барбет и Трёх Павильонов, и что Регент проявляет к ней такую привязанность, каковой никогда не проявлял ни к княгине дю Берри (к той он охладел давно), ни к Парабэр, ни даже к собственной второй дочери мадемуазель Орлеанской, которая недавно затворилась в монастыре Шелл, не столь из любви к Богу, сколько из-за своей склонности к хорошеньким монахиням (Что за нравы, Адольф, что за нравы!), и что в её обществе он ищет лекарство от безразличия со стороны мадемуазель де Валуа, увлекшейся исключительно герцогом Ришелье. Эмилия была обычной оперной дивой, но красота ее превосходила всё, что только можно представить. В этом я вскоре убедился лично.
   Через двадцать четыре часа после встречи в Сен-Жермен, то есть следующей полночью, я вышел из шкафа, встроенного в стену дома на углу улиц Барбет и Трёх Павильонов. Как обычно, у меня было по пистолету в каждой руке, что помешало мне должным образом приветствовать находившуюся в самом элегантном дезабилье мадемуазель Эмилию и господина суперинтенданта, как раз подносившего ей футляр, в глубине которого мерцали огоньки колье стоимостью по меньшей мере 10,000 луи. Я извинился за то, что не могу снять шляпу, и попросил г-на суперинтенданта, учитывая занятость моих рук, закрыть футляр и положить его в карман моего сюртука, пообещав, что буду ему весьма признателен за эту маленькую услугу.
   Поскольку он колебался, я вынужден был представиться, и когда он узнал, что меня зовут Картуш, то самым любезным образом поспешил исполнить мою просьбу. Я попросил м-ль Эмилию успокоиться, уверив, что никакая опасность ей не грозит. Убедившись в этом, она принялась раскатисто смеяться над неудачей г-на Лоу. Я тоже рассмеялся, и сказал г-ну Лоу, что колье стоит 10 тысяч, но если завтра к пяти часам пополудни он направит своего доверенного с пятью тысячами луи, оно будет возвращено, слово Картуша! Он ответил "По рукам", и мы разошлись.
   Двумя днями позже эту историю передали Регенту. Она сперва его развеселила, но его лицо вытянулось, стоило ему узнать продолжение. Доверенный г-на Лоу передал, как договаривались, человеку Картуша 5 тысяч и хотел получить футляр, но ему было сказано, что Картуш сам взял на себя хлопоты по его доставке г-же Эмили. Лау помчался к куртизанке, увидел у неё колье и поинтересовался ценой. "Я уже рассчиталась" - отвечала Эмилия, отвернувшись. "Но с кем?"-вскричал г-н суперинтендант. "Естественно, с тем, кто его принес, с Картушем, он только что вышел отсюда. Как я могла его не оплатить? И кстати! У меня же нет кредита, - продолжала она, посмеиваясь, глядя на его вытянувшееся лицо- не могла же я рассчитаться с ним своими акциями Миссисипи!".
   Во дворце, дорогой Адольф, эти слова имели успех. Тем не менее, Регент счёл, что я превысил полученные полномочия, и отозвал г-на Арженсона из монастыря Святой Магдалины Тренельской, чтобы поддержать в нём дурной настрой в отношении меня. Действительно, Адольф, я чересчур увлекался женщинами, и это во многом способствовало моей гибели. По этому поводу ты, зная меня, мою скромность и исключительную любовь к Марселине, мог бы сегодня сказать: "Как человек способен измениться за 200 лет!""
   Увлечённый своим кратким рассказом, г-н Лонге рассмеялся этой невинной шутке, и повторил её. "Как человек может измениться за 200 лет!". Он веселился, он простодушно веселился и шутил. Таков уж современный парижский буржуа - он сперва ужасается из-за ничего, а заканчивает тем, что готов смеяться буквально yfl всем. Г-н Лонге сам смеялся над своей шуткой. Ужасное и сверхъестественное противостояние Картуша и Лонге, которое сперва погрузило его в самый глубокий ужас, теперь, несколько дней спустя, подталкивало его к острословию! Несчастный! Так оскорблять Судьбу! Так смеяться над подступающей грозой и шутить пред лицом Бога! Его извиняет лишь то, что он не придавал всему этому никакого значения.
   Теофраст заявил, что находит свой случай "несколько забавным" и вместе с Адольфом принялся вышучивать его. Он также решил, что более не будет таить своё "второе Я" от дорогой его сердцу Марселины. Она умна, она поймёт. Ему казалось, что таящаяся в нём сущность может представлять опасность и для него самого, и для общественного порядка, но ведь она не существует в реальности, а только в форме воспоминания, мимолётного воспоминания!...Он не будет противостоять Картушу, как намеревался; разве что время от времени он позаимствует у него какой-нибудь в меру фривольный анекдот, который обеспечит ему внимание публики. Эта подтверждающая реальность Картуша история про Регента, Лоу и куртизанку Эмилию - как она любезно и галантно, без малейшего усилия, вплыла в его памяти! И что во всём этом дурного? Если ему и довелось быть Картушем, то не по своей же воле! Было бы глупо расстраиваться из-за этого.
   Он потёр руки. Охватившее его ликование было так сильно, что он не переставал шутить обо всём, что приходило на ум: о Шкаликах, Петухе, Печи, которые, похоже, должны были обозначать треугольник, внутри которого таится клад. Но и над сокровищами он тоже подшучивал. Уже в сумерках, они отправились назад, в Париж.
   Когда поезд уже приблизился к вокзалу Сен-Лазар, г-н Адольф Лекамюс задал ему вопрос:
   - Друг мой, когда ты становишься Картушем и прогуливаешься по Парижу, наблюдаешь его обыденную жизнь...Скажи, что тебя удивляет больше всего? Телефон, железная дорога, метро, Эйфелева башня?
   Теофраст отвечал:
   - Нет, нет! Когда я в его шкуре, то больше всего меня удивляют полицейские!
  

Глава XII. Странное поведение фиолетового котёнка.

    
   Мне представляется, что правящая людьми Судьба испытывает жуткое удовольствие, предваряя самые ужасные катастрофы периодами тихих радостей. Так неожиданный штиль предшествует наступлению бури. Посмотрите на этих троих, мужа, жену и любовника, окиньте взглядом и мыслью эту прекрасную картину под названием "завершение десерта". Они отобедали в отдельном кабинете ресторана. Муж зажигает сигару, жена зажигает папироску, а любовник зажигает жену своим томным взглядом и пленительными речами, слова которых ему подсказывает любовь. Он зажигает её нежным огнём, таким тихим, что, кажется, ничто и никогда не в состоянии нарушить покой их милого тройственного пищеварительного процесса. Скажите, разве не счастливы эти трое, причём не только сегодняшним счастьем, но и тем, что ждёт их впереди? Разве не так? Разве не в полной гармонии протекает всё это? Разве не тиха ночь, благоухающий бриз которой колышет шторы? Разве не освещают миллиарды звёзд эту прекрасную во веки веков жизнь? Разве Теофраст, сам того не ведая, не предназначен на роль вечного рогоносца?
   О, ложь земли и неба! Ложь жизни, ложь счастья! Счастье! Оно скрывает пропасть более глубокую, чем та, что таится за улыбкой танцующих волн. Оно таит в себе ураганы ещё более разрушительные, чем шквалы, возникающие вдоль лучезарного горизонта морей Кохинхины! (Как все знают, именно в тех морях зарождаются самые страшные бури, их местные жители называют тайфунами).
   Да, маленький ничтожный шквал предшествует самым прискорбным атмосферным потрясениям, он предвещает их. Так и в начале великих бедствий, постигших Теофраста, Марселину и Адольфа, лежала совершенно пустяковая вещь - странное поведение маленького фиолетового котёнка.
   До сих пор я не описывал в деталях жильё, которое на улице Жерандо занимала чета Лонге, но сейчас это необходимо сделать. Это была небольшая квартирка, снимаемая ими за 1200 франков в год. Через входную двустворчатую дверь вы проникали в вестибюль. Как вы понимаете, он был весьма невелик, к тому же часть его загромождал навощенный дубовый сундук. Помимо входной двери, в вестибюль выходили ещё четыре. С левой стороны это были двери кухни и столовой, окна которых выходили во двор, а справа - спальни и гостиной, обращённые к улице. На улицу также смотрело окно маленького кабинета, который г-н Лонге превратил в своё "бюро". В этот маленький кабинет можно было пройти одновременно из спальни и столовой. Запомните это для лучшего понимания дальнейших событий.
   Также до сих пор я не описывал и меблировку этого почтенного жилища. Достаточно будет сообщить на сей счёт - вы даже и не представляете, насколько важны эти детали - что в маленьком кабинете находилось бюро (именно поэтому в обиходной речи прислуги кабинет и получил своё название: "бюро"), что оно стояло у стены, а над рабочим столом и под ним тянулись многочисленные полки. Если смотреть со стороны, рабочий стол выступал овалом, как соразмерно закруглённый живот, и в том месте, где животу положено иметь пупок, находилась замочная скважина; запирая её ключом, тем самым вы запирали сразу и все полки. Обычно, закрыв бюро подобным образом, г-н Теофраст Лонге имел обыкновение прикрывать скважину-пупок, ставя сверху маленького фиолетового котёнка.
   Этот котёнок со стеклянными глазами представлял собой набитую шерстью игрушку, обречённую на то, что в него втыкали иголки и вытирали о его шерсть чернила с перьев. Иными словами, незаменимая вещь для любого человека умственного труда. Добавим еще, что в комнате стоял и чайный столик.
   Покончив с этими описаниями, вернёмся к нашим героям, туда, где мы их оставили. Оплатив счёт, Адольф протягивает руку Марселине; Теофраст со своим зелёным зонтиком следует за ними. Час неспешной ходьбы (для улучшения пищеварения) - и вот они у дома на улице Жерандо. Адольфа просят тоже подняться. Марселина настаивает. Адольф сопровождает друзей по лестнице, вместе с ними входит в вестибюль и убеждает друзей лечь пораньше, ведь завтра рано вставать. На прощание он обнимает Марселину (с недавних пор у него появилась подержанная Теофрастом привычка обнимать её на ночь, перед сном), с искренним выражением горячей дружбы жмёт руку Теофраста, и выходит на лестничную площадку. Теофраст следует за ним "посветить дорогу". (Маленькая лампа стоит на сундуке; Теофраст зажёг её при входе). "До завтра" - бормочет Адольф уже в темноте. Затем доносится глухой стук захлопнувшейся входной двери. Адольф направляется на улицу Фран-Буржуа; там он проживает, там его ждёт спокойная ночь. Теофраст с великой тщательностью запирает дверь. Он дважды проворачивает ключ, как того требует Марселина. Отсутствие засова - вопиющая неосторожность, но их утешает мысль, что "до сих пор в доме ничего особого не происходило". Однако теперь, когда им придётся часто выезжать в деревню, засов нужно будет заказать. Перед тем как направиться в спальню, Теофраст и Марселина тщательно обследуют квартиру, заглядывая в кухню, столовую, гостиную, бюро и даже туалет; в итоге они констатируют, что за их отсутствие в доме ничего не случилось. Затем они раздеваются. По-моему, за всё моё повествование о приключениях Теофраста, мы уже третий раз оказываемся в семейной спальне, но таков уж ход событий, и я тут ни при чём.
   Они ложатся, погасив свечу на ночном столике. Теофраст устраивается, как всегда, в углу. Он не храбрец, и никогда этого не отрицал. Марселина также боязлива, но она засыпает с мыслями об Адольфе и рукой Теофраста в собственной. А тот захвачен смутными мыслями о таинственных драмах, которые скрывает мрак; он говорит себе, что Картуш был бесстрашен и завидует его смелости.
   Он развлекается тем, что то зажмуривается, то открывает веки, отчего перед глазами появляются бесчисленные голубые, зеленые, фиолетовые круги, которые растут, удаляются, неожиданно останавливаются и быстро улетают, тогда как взамен их наплывают другие цветные круги, чтобы также затем исчезнуть. Затем это уже не круги, а фигуры, с глазами, носами, ртами и в холщовых колпаках...Он хочет закрыть глаза, чтобы не видеть эти фигуры и фантастические лица, но замечает, что глаза и без того закрыты. Забавно! Как это невероятно забавно! Чтобы увидеть эти ночные фигуры, надо закрыть глаза...Он засыпает и начинает похрапывать.
   Ночь, тишина. Ни одно каретное колесо не стукнет на улице. Вдруг храп Теофраста прерывается. Спит ли он? Уже нет. В его горле пересохло, в темноту уставились испуганные глаза; его рука, холодная от страха, шарит по горячей ноге жены. Он будит ее и говорит, но так тихо, что вопрос доносится лишь до него одного:
   - Ты слышишь?
   Марселина затаила дыхание. Не двигаясь, они сжимают руки под одеялом, напрягают слух. Да, до них доносятся звуки... раздающиеся внутри квартиры.
   Пожалуйста, не смейтесь над ними! Попробовал бы кто смеяться, услышав посреди ночи, в своём доме, непонятные звуки...такой человек ещё не родился! О! Есть смелые люди, даже весьма, такие, которых ничто не остановит, способные пройти повсюду, вечером по самым безлюдным улицам, через кварталы с дурной славой, которые не побоятся искать приключений в неосвещённых тупиках; но я скажу вам чистую правду, и вы знаете, что это правда, - человек, способный рассмеяться, услышав среди ночи в своём доме непонятные звуки...такой человек ещё не родился!
   Мы были уже свидетелями бессонницы Теофраста в ту ночь, когда ему было даровано откровение, когда секрет, вырванный им у камней Консьержери, вселил тревогу в его сердце. Но та тревога, имевшая столь ужасные основания, не шла, совсем не шла ни в какое сравнение с той, что захватила его сейчас, когда по квартире носились загадочные звуки.
   Они были странными, но, несомненно, совершенно несомненно, реальными. Через стену, из соседней комнаты неслось что-то вроде бесконечного мур-мур-мур...
   Каждый знает, что нет ничего более ужасного, чем непонятный звук в ночной комнате, если это только не поскрипывание мебели, которое объяснимо, но, впрочем, тоже ужасно. Тогда...о, тогда стук сердца в вашей груди вы слышите не менее отчётливо, чем удары в дверь, и есть люди, весьма храбрые люди, которые сразу же хватаются за грудь руками, потому что знают: если они забудут об этой предосторожности, сердце выскочит из груди и скатится на прикроватный коврик... Итак, как я уже сказал, шум, который слышали обливающиеся потом Теофраст и Марселина, внушал совсем иной страх, чем поскрипывание мебели, потому что из-за стены доносились звуки кошачьего мурлыкания, которое - они оба ясно отдавали себе в этом отчёт - было мурлыканием фиолетового котёнка.
   - Это мурлычет наш фиолетовый котёнок. Пойди посмотри что с ним, Адольф! - Она была так взволнована, что перепутала имена, но Теофраст не заметил этого. Он был неподвижен. сейчас он отдал бы сто тысяч своих каучуковых штемпелей за возможность оказаться где-нибудь на бульварах, на своей послеобеденной прогулке.
   - Он не может так мурлыкать, - повторила Марселина. - Пойди посмотри, что с ним! Так надо, Теофраст! Возьми свой револьвер в ночном столике!
   - Ты сама знаешь, - нашёл в себе силы ответить Теофраст, - что он не заряжен. (Незаряженным он оставался из-за того, что г-н Лонге не знал как револьверы заряжают и еще меньше - как разряжают, но постеснялся в этом признаться оружейнику).
   Они продолжали вслушиваться. Мурлыканье стихло. На Марселину нахлынула надежда, что они могли ошибаться... Теофраст жалобно вздохнул, встал с кровати, вынул револьвер и тихонько приоткрыл дверь, ведущую в его бюро. Ночь была ясной, луна расстелила повсюду свою огромную голубую скатерть. И то, что Теофраст увидел, заставило его отступить, глухо вскрикнуть и захлопнуть дверь, прислонившись к ней спиной, как будто желая преградить дорогу увиденному.
   - Что там? Спросила Марселина, приподнимаясь на подушках. Теофраст, стуча зубами, ответил:
   - Он не мурлычет, но движется!
   - Где же он?
   - На чайном столике!
   - Наш фиолетовый котёнок на чайном столике?
   -Да!
   - А ты уверен, что раньше он был на месте?
   - Абсолютно, я сам втыкал в его голову иголку от галстука. Он был, как всегда, на бюро.
   - Ты выдумываешь, - сказала Марселина. - Давай я зажгу свет?
   - Нет, нет, в темноте ещё можно убежать...А если открыть дверь на лестницу? Мы сможем позвать консьержа!
   - Да не бойся ты так, - отвечала Марселина, приходившая, по мере того как стихли звуки фиолетового котенка, в себя. - Нам померещилось. Ты сам переложил его вчера, и вовсе он не мурлыкал.
   - В конце концов, это возможно, - отвечал Теофраст, которому страстно хотелось вернуться в постель.
   - Так переставь его на место - приказала Марселина.
   Теофраст решился. Он прошёл внутрь, дрожащей рукой поспешно схватил котенка, переставил его с чайного столика на бюро и вернулся, чтобы вновь погрузиться в убаюкивающее тепло кровати. Но возвращённый на положенное место котенок вскоре возобновил своё мурлыкание. Однако на этот раз, хоть его и было прекрасно слышно, ни Марселина, ни Теофраст не испугались. Они даже улыбнулись в темноте своему недавно пережитому страху. Тем не менее, им не удалось сразу заснуть, даже когда вторая рулада стихла. Прошло ещё около четверти часа, когда следующий толчок ужаса подбросил их на кровати. Звуки раздались в третий раз. И если в первый раз звуки навеяли страх, а во второй заставили улыбнуться, то в третий (следите за последовательностью, я вас уверяю, это вовсе не смешно) они привели их в ужас .
   - О, это невозможно! - прошептала Марселина. -Это галлюцинация. Впрочем, что удивляться после того, что с нами произошло в Консьержери.
   Звук "мурмурмур" опять стих. На этот раз встала Марселина, она приоткрыла дверь кабинета и сразу же вернулась к Теофрасту. Несчастным, просто умирающим голосом она произнесла:
   - Ты что, не переставлял котёнка на бюро?
   - Конечно же, переставил - простонал Теофраст.
   - Но он вернулся на чайный столик!
   - Боже мой! - произнёс бедняга, натягивая одеяло на голову
   Фиолетовый котёнок больше не мурлыкал. Марселина была убеждена, что её муж, будучи в помрачённом рассудке, так и оставил его на чайном столике. Затаив дыхание, она приблизилась, взяла его и переставила на бюро. Когда фиолетовый котёнок в четвёртый раз издал своё "мур-мур", Марселина и Теофраст восприняли это уже спокойно. Марселина вернулась в кровать. Четвертый "мур-мур" стих.
   Прошло еще около четверти часа, и звук раздался в пятый раз. И тогда произошло невероятное: Теофраст, как тигр, взлетел с постели с криком:
   - Да сколько же можно, в конце концов! Клянусь потрохами мадам Фаларис! Чтобы какой-то там фиолетовый кот...
  

Глава XIII. Объяснение странного поведения фиолетового котёнка и ужасное повествование об ушах г-на Петито.

    
   Но сперва нам предстоит подняться этажом выше, в квартиру супругов Петито. Мы здесь уже были в тот день, когда Теофраст явился к профессору итальянского языка, чтобы получить необходимые разъяснения по поводу почерка. На тот момент он считал, что поступает вполне разумно. Что за неосторожность могла таиться в консультации эксперта-почерковеда по поводу документа столь порванного, испачканного и затёртого, что, на первый взгляд, казалось решительно невозможно придать ему какое-либо значение и обнаружить в его содержании некий смысл?
   По загадочной случайности, причина которой станет понятной в дальнейшем, супруги Петито этой ночью обсуждали документ, по которому профессор вынес свою скорую экспертную оценку.
   Всё происходило в маленькой гостиной мадам Петито, около пианино, на котором та каждый день многократно наигрывала Венецианский карнавал. Но сейчас им обоим было не до музыки.
   Мадам Петито произнесла:
   - Ничего не понимаю. Сегодняшнее поведение г-на Лонге в Сен-Жермене, как ты его описал, нас ни на что не наталкивает. Но ты же мог не запомнить все, абсолютно все слова. "Иди прогуляться к Шкаликам, посмотри на Печь, посмотри на Петуха..." Всё это туманно, что это может значить?
   - Прежде всего то, - отвечал г-н Петито, - что сокровища должны находиться в окрестностях Парижа, Парижа той поры...Иди прогуляться...Думаю, поиски надо начинать на Монруже или Монмартре. Шкалики - это, скорее всего, местечко, куда выезжали отдохнуть в приятной компании, стало быть, это сельская местность. Я склоняюсь к Монмартру, из-за слова "Петух" (Coq). Там был замок с таким названием, вот, взгляни на старый план Парижа...
   Они погрузились в изучение карты, расстеленной на маленьком столике.
   - Да, всё неопределённо, - добавил, помолчав, г-н Петито. - Я думаю, отталкиваться надо от слова "Печь" (le Four).
   - Это более чем неопределённо, мой дорогой. Подумай, сколько печей было вокруг Парижа... обжигали известняк, алебастр, кирпич...
   - Мне пришла в голову идея, - сказал г-н Петито, - что слово le Four тут значит вовсе не печь. Мне вспомнилось, - а ты в курсе, какой исключительной памятью я наделён,- что между le и Four был пробел, и такой же - после слова Four. Дай-ка мне словарь.
   Мадам Петито встала, бесшумно прошла в соседнюю комнату и принесла словарь. Они принялись выписывать слова, начинающиеся со слога Four.
   Артикль "le" заставил их отбросить все существительные женского рода. Им остались Fourgon, Fourneau, Fournil, Fourrage, но и это ничего не объясняло.
   В этот момент каминные часы пробили полночь. Мадам Петито, побледнев, привстала и кивнул мужу. Г-н Петито был бледнее супруги.
   - Это подходящий момент - сказала госпожа Петито. - Все нужные пояснения ты найдёшь внизу...- Тебя не услышат, - добавила она, - в этих мягких тапочках. Я посторожу за нашей дверью, над лестницей. Опасности никакой, они уехали в Эсбли...
   Парой минут спустя некая тень скользнула на лестничную площадку перед квартирой г-на Лонге, вставила ключ в его дверь и проскользнула в вестибюль. Квартира г-на Лонге была в точности такой же как и у г-на Петито, что позволило ему легко найти дорогу через столовую. Он действовал хладнокровно благодаря уверенности в отсутствии хозяев. Открыв дверь кабинета, он увидел на бюро фиолетового котёнка. Поскольку тот явно стоял на замочной скважине бюро, в которое ему предстояло проникнуть, г-н Петито приподнял его и переставил на чайный столик. Но тут ему послышались звуки голосов на лестнице, и он сразу же бесшумно метнулся в столовую, а из нее в вестибюль.
   Но он ошибался, всё было спокойно. Вернувшись в кабинет, он увидел, что фиолетовый котёнок стоит на бюро и мурлычет. Г-н Петито носил короткую стрижку, но это не помешало его волосам встать дыбом. Обуявший его душу ужас был сравним лишь с тем, что царил сейчас по другую сторону стены.
   В бледном свете луны г-н Петито долго оставался неподвижным, даже после того, как стихли последние "мур-мур". Наконец он решился, и сделал несколько бесшумных при его мягкой обуви шагов. Робко он прикоснулся к фиолетовому котёнку, и от толчка прежнее "мур-мур" тотчас возобновилось. Г-н Петито понял, что в картонном брюшке котёнка перекатывается шарик, движение которого искусно имитирует естественное мурлыкание. Он обозвал себя глупцом за пережитый испуг. Всё теперь разъяснялось. Перед тем, как броситься в вестибюль, он пошевелил игрушку, и, вместо того, чтобы поставить её на чайный столик, положил на бюро. Он аккуратно установил котёнка в центре чайного столика.
   Не будем забывать, что первое мурлыкание, не замеченное г-м Петито, привело в ужас Теофраста и Марселину, тогда как второе, заставившее его волосы подняться торчком, оставило супругов Лонге равнодушными.
   На лестнице вновь раздался шум, и г-н Петито в полной тишине опять метнулся в вестибюль. На самом деле в тот момент неожиданный сквозняк заставил г-жу Петито совсем некстати чихнуть. Когда, успокоенный, он вернулся в кабинет, мурлыкающий котик вновь вернулся на бюро.
   Ему показалось, сейчас он умрёт от страха. Мелькнула мысль, что вмешательство свыше тем самым удерживает его от преступления, и он быстро прочёл молитву, в которой обещал Небу больше не грешить. Однако прошла ещё одна безмолвная четверть часа, и он решил, что причина этого странного происшествия кроется в расстройстве чувств, случившемся из-за необычайных обстоятельств его нынешнего дела. Он вновь взял в руки котёнка, и его мяуканье повторилось.
   Но тут дверь комнаты резко распахнулась, и г-н Петито, охваченный ужасом, попал прямо в объятия г-на Лонге, который не выказал ни малейшего удивления.
   Г-н Лонге с презрением отшвырнул г-на Петито на пол и бросился к фиолетовому котёнку. Схватив его, он открыл окно и швырнул игрушку на улицу, предварительно вытащив из головы булавку для галстука - ею он весьма дорожил, это был подарок Марселины.
   - Проклятая кошка, - закричал он, охваченный неописуемым гневом. - Ты нам больше не будешь мешать спать!
   В это время поднявшийся с пола г-н Петито пытался понять, как же ему себя вести и смотрел на стоящую в одной ночной рубашке г-жу Лонге, прилежно целившуюся в него из блестящего никелированного револьвера. Он старался понять, как же ему себя вести в этих обстоятельствах. В голову ему пришла лишь одна фраза:
   - Прошу меня простить! Я думал, вы в деревне!
   Г-н Лонге подошёл, и, ухватив двумя пальцами одно из его крупных ушей, произнёс:
   - А вот теперь, мой дорогой г-н Петито, мы побеседуем!
   Марселина опустила ствол револьвера; обнаружив в муже столько решительности, она смотрела на него с непередаваемым восхищением. Тот продолжал:
   - Вы видите, дорогой мой господин Петито, я уже спокоен. О, я только что был чертовки зол, но это всё из-за проклятой кошки, что не давала нам спать! Поэтому я и вышвырнул её в окно. Успокойтесь, дорогой господин Петито, вас я в окно не выкину. Это было бы несправедливо. Вы лично спать нам не мешали и даже предусмотрительно обули мягкие туфли! Я крайне признателен! Но отчего, господин Петито, Вы так ужасно гримасничаете? Несомненно, это из-за Ваших ушей. По этому поводу у меня для Вас приятная новость: Ваши уши больше не доставят Вам страданий, мой дорогой господин Петито!
   Сказав это, Теофраст попросил жену накинуть пеньюар, а г-на Петито - пройти на кухню.
   - Не удивляйтесь, - сказал он, - что я намерен принимать Вас в кухне. Я очень дорожу этими половиками, а крови с Вас будет не меньше, чем со свиньи...
   Г-н Лонге подтянул к себе стоявший у стены белый деревянный столик, вытащил его на середину комнаты и попросил Марселину застелить его вощёной скатертью, принести большую миску и поискать в столовой, в шкафу прибор для разделки.
   Та хотела было попросить объяснений, но муж бросил на неё такой странный, холодный взгляд, что она, дрожа, повиновалась. Есть страхи, бросающие в жар, есть такие, от которых кидает в холод. Г-н Петито дрожал, и, дрожа, старался продвинуться назад из кухни, к двери. Увы, г-н Лонге вовсе не хотел расставаться со своим соседом. Он попросил его сесть, и сам уселся напротив.
   -Господин Петито, - тоном самой изысканной вежливости начал он, - мне совершенно не нравится Ваше лицо. Это не Ваша вина, но, согласитесь, и не моя тем более. Вы действительно самый подленький и мерзкий представитель всей воровской шушеры, но что толку? Это вовсе не моё дело, а того доброго королевского палача, который скоро позовёт Вас туда, потоптать виноград у Лестницы, и одарит Вас ласковым поцелуем как доброго пастыря, пасущего овечек по ночам! Не улыбайтесь, господин Петито!(разумеется, у того на лице никакой улыбки не было). У Вас странные уши, я уверен, что с такими ушами Вы не осмелитесь явиться на перекрёсток Гюиллери.
   Г-н Петито заломил руки и пробормотал:
   - Моя жена меня ждёт!
   - Да где ты там, Марселина? - нетерпеливо закричал Теофраст. - Ты видишь, господин Петито торопится, его ждёт жена! Ты нашла прибор для разделки?
   - Не могу найти вилку! - дрожащим голосом ответила Марселина.
   По правде, Марселина сама не понимала, что отвечает. Она решила, что муж окончательно сошёл с ума. Между Петито-вором и Теофрастом-сумасшедшим ей было не до шуток. Инстинктивно она попыталась вжаться в дверь посудного шкафа, но её волнение было так велико, что, неловко повернувшись в тот момент, когда Теофраст послал в её адрес несколько ругательств, она опрокинула сервировочный столик и вазу саргеминовской работы - главное украшение комнаты. Раздавшийся грохот привёл её в полное замешательство. Теофраст опять помянул потроха мадам Фаларис, и так энергично приказал ей находиться рядом, что она помчалась на кухню против собственной воли. Там её ждала ужасная картина.
   Глаза г-на Петито, казалось, вылезут из орбит. Был ли это из-за страха? Да, разумеется, но кроме того, ещё и потому, что он задыхался из-за платка, который Теофраст засунул ему в рот. Г-н Петито лежал на белом деревянном столике. Теофрасту хватило и времени и сил, чтобы связать бечевкой его кисти и лодыжки. Голова г-на Петито нависала над краем стола, а внизу, прямо под нею, стояла миска, которую г-н Лонге подставил, чтобы ничего не испачкать. Ноздри Теофраста раздувались (эта деталь грозного вида мужа особо бросилась в глаза Марселине), левой рукой он держал г-на Петито за волосы. В правой его руке была рукоять зазубренного кухонного ножа, который служил лишь для открывания банок с сардинами. Теофраст заскрежетал зубами и прокричал:
   - А ну гони ухи!
   С этими словами он полоснул по правому уху. Хрящ сопротивлялся ножу. Сквозь платок до них донёсся отдалённый и глухой вой г-на Петито. Г-н Лонге был по-прежнему в ночной рубашке, и потому сзади, когда не видно было его ужасного лица, он напоминал хирурга, проводящего сложную операцию. Марселина без сил упала на колени. Г-н Петито дёрнулся изо всех сил, и кровь из надрезанного уха брызнула через всю кухню. Теофраст выпустил волосы профессора и залепил ему пощёчину.
   - Следи за собой, - закричал он, - ты всё тут забрызгал!
   Поскольку хрящ продолжал сопротивляться, он отпустил волосы, схватил левой рукой правое ухо и мощным ударом зазубренного ножа завершил дело. Ухо он положил на блюдечко, которое предусмотрительно было поставлено в раковину. Затем открыл кран и под струёй воды смыл с него кровь. Стоны Марселины отвлекали его, и взглядом он велел ей замолчать. Второе ухо было удалено намного быстрее, и что касается меня, то я могу этому лишь порадоваться, поскольку отсечение первого было по-настоящему ужасным делом. И вовремя - к тому моменту г-н Петито уже почти проглотил половину торчавшего из его рта платка. Теофраст выдернул его и бросил в случайно оказавшуюся рядом корзину с грязным бельём. Затем он развязал руки и ноги несчастного эксперта по почеркам, и посоветовал, обращаясь из-за отсутствия ушей прямо в ушную раковину, покинуть его квартиру как можно скорее, если он не хочет быть арестованным как вор. Затем он со словами "это чтобы Вы консьержу не закапали кровью лестницу"обмотал ему голову тряпкой, и когда чуть живой г-н Петито готов был направиться к себе, Теофраст сунул вымытые уши в карман его куртки.
   - Вы вечно всё забываете, - сказал он ему. - Что подумает мадам Петито, если вы явитесь домой без ушей!
   Он запер дверь, и, глядя на по-прежнему стоящую на коленях и умирающую от страха Марселину, вытер окровавленный нож о рукав.
  
  

Продолжение следует

   Вышеупомянутый- (лат.) - Прим.переводчика.
   Картуш Луи Доминик, (1693--1721) -- известный разбойник, который во главе шайки грабителей долго держал в страхе Париж. Имя его получило широкую известность не только во Франции, но и в большинстве европейских стран, и стало нарицательным обозначением грабителя, разбойника.. - Прим.переводчика.
   Эта дата весьма существенна, т.к. по ней можно установить, что моё изложение подлинной истории Картуша появилось до выхода в свет книги г-на Франка Брентано, а наши с ним работы - позже исследования г-на Мориса Бернара. - Прим. Г.Леру
   Протей - одно из морских божеств, обладавшее возможностью менять свой образ и принимать облик других богов и существ. Более широко - символ изменчивости, разносторонности и многоликости. См.:Н.А Кун. Легенды и мифы Древней Греции. - М., 1957, СС. 27. - Прим.переводчика.
   Первоначально королевский замок, впоследствии тюрьма. Сегодня Дворец правосудия. - Прим.переводчика.
   Бодлер, Прекрасный корабль. Перевод Эллиса- Прим.переводчика.
   Музей восковых фигур на Монмартре, основан в 1882 году карикатуристом Альфредом Гревеном. В экспозициях воссозданы значимые сцены и лица французской истории. - Прим.переводчика.
   Абеляр, влюбившись в Элоизу, племянницу каноника Фюльбера, вступил с ней в связь и был кастрирован по приказу каноника. После этого Абеляр удалился простым монахом в монастырь в Сен-Дени, а 18-летняя Элоиза также приняла постриг. - Прим.переводчика.
   Людовик IX Святой (1214 --1270) -- король Франции, руководитель 7-го и 8-го крестовых походов. - Прим.переводчика.
   Мария Антуанетта (1755 --1793), жена Людовика XVI, дочь австрийской эрцгерцогини Марии Терезии и Франца I, императора Священной Римской империи. Казнена во время Великой Французской революции; дофин - их сын, мадам Элизабет - сестра Людовика XVI. - Прим.переводчика.
   Тампль -- старинное здание в Париже, от которого в настоящее время не осталось ничего, кроме названия улиц, бульвара и предместья. Принадлежало ордену тамплиеров (храмовников, le Temple - храм, отсюда и название) и было основано в 1222 г. После революции Т. в качестве тюрьмы заменил Бастилию. Здесь был заключен Людовик XVI с его семьей. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. -- С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон. 1890--1907. Леру иронизирует над образованием Марселины, не знающей, что в Консьержери Мария-Антуанетта была помещена только после казни короля и непосредственно перед её собственной. - Прим.переводчика.
   Третья французская республика (фр. TroisiХme RИpublique) -- политический режим с 1870 по 1940 год. - Прим.переводчика.
   Последний ужин жирондистов вошел в историю и стал нарицательным в значении "пир во время чумы":"...в десять часов вечера 13 октября ...присяжные...прекратили прения и вынесли свое решение: обвиняемые признаны виновными и приговорены все до единого к смертной казни с конфискацией имущества.Громкий крик невольно вырывается у бедных жирондистов, и возникает такое волнение, что для усмирения его приходится вызвать жандармов. Валазе закалывается кинжалом и падает мертвым на месте. Остальных, среди громких криков и смятения, уводят обратно в Консьержери...осужденные запевают "Марсельезу" и с пением возвращаются в свою темницу.
   Риуфф, который был их товарищем по заключению в эти последние дни,трогательно описывает, как они умерли. По нашему мнению, это не назидательная смерть. Веселое, сатирическое Pot-pourri, составленное Дюко;написанные стихами сцены трагедии, в которых Барер и Робеспьер разговаривают с сатаной; вечер перед смертью, проведенный "в пении и веселых выходках", с"речами о счастье народов", - все это и тому подобное мы можем приниматьтолько за то, чего оно стоит. Таким образом жирондисты справляли своюпоследнюю вечерю. Валазе с окровавленной грудью спит в холодных объятияхсмерти, не слышит пения. У Верньо есть доза яда, но ее недостаточно для егодрузей, а достаточно только для него одного, поэтому он выбрасывает ее ипредседательствует на этом последнем ужине жирондистов с блеском отчаянногокрасноречия, с пением, весельем. Бедная человеческая воля силится заявитьсвою самостоятельность не тем, так другим путем"-Карлейль Т., История Французской революции. - М., Мысль, 1991,с.478
   На людей сентиментальных это произвело большое впечатление; у прочих - вызвало смесь жалости и насмешки, как у Карлейля: "Таким-то революционным путём пали жирондисты..., возбуждая сожаление у большинства историков. Они были люди даровитые, с философской культурой, добропорядочного поведения; они не виноваты, что были только педантами и не имели лучших дарований; это не вина, а беда иих. Они делали республику добродетелей, во главе которой стояли бы они сами, а получили республику силы, во главе которой стояли другие"- Там же, с.458. В общем, полное соответствие с тем, что позднее происходило на развалинах Российской империи, когда радикальное и нерефлексирующее крыло победителей вырезало прекраснодушных интеллигентов из числа вчерашних соратников...вырезало ещё более рьяно, чем вчерашних врагов. - Прим.переводчика.
   Демулен не мог сидеть за этим столом, он был казнен когда все жирондисты были уже давно мертвы. - Прим.переводчика.
   Похоже, в голове Теофраста Демулен мешается не только с жирондистами, но ещё и с Маратом, носившим почётное погоняло "Друг народа".- Прим.переводчика.
   Кордельеры-- политический клуб в эпоху французской революции, известный сначала под именем клуба "Друзей прав человека"; собирался в предместье Сен-Антуан, в старом монастыре кордельеров (или, иначе, францисканцев), отчего и получил свое название. - Прим.переводчика.
   Септембризады, массовые убийства заключенных в сентябре 1792 г. в Париже. - Прим.переводчика.
   Люси -Люсиль Демулен (1771-1794), дочь крупного банкира Дюплесси, на которой Демулен женился в 1793 году. Была обвинена в политических связях с жирондистом генералом Артуром Диллоном (1750-1794) и казнена. "...Люсиль Демулен, жена славолюбивого трибуна Первой республики, "нежная Люсиль", многократно воспетая поэтами и прославленная историками, несмотря на то что у нее не было никаких заслуг перед революцией, в кипучую и смутную эпоху которой она жила, никаких талантов, кроме умения быть "необыкновенной супругой".... (Галина Серебрякова.Женщины эпохи Французской революции М., 1964.). - Прим.переводчика.
   См.выше про септембризады
   Сеть магазинов - Прим.переводчика.
   Равальяк Франсуа убийца Генриха IV, короля Франции. Когда по Франции разнесся слух, что тот выступает в поход против папы, Равальяк, будучи фанатичным католиком, во время проезда королевского кортежа 14 мая 1610 года запрыгнул в карету и убил короля ударом ножа. Был подвергнут страшным пыткам и казнен на Гревской площади. - Прим.переводчика.
   Пьеса Леопольда де Мейера, австрийского пианиста. - Прим.переводчика.
   Папюс, настоящее имя -- Жерар Анкосс (1865 --1916) -- французский оккультист, маг и врач. Считался видной фигурой в различных оккультных организациях и парижских спиритуалистических и литературных кругах 19-20 вв. - Прим.переводчика.
   С1715 по 1723 гг Филипп II, герцог Орлеанский осуществлял полномочия регента при малолетнем Людовике XV - Прим.переводчика.
   Первая строчка " Mort en fui" может быть прочитана как незавершенная строчка "Смерть в бегств...". Но если игнорировать, как это делает Теофраст, пробел между 2 и 3 словами, то они составят корень глагола "enfouir" - "прятать"- Прим.переводчика.
   Джон Лоу(John Law) или, в другой русской транскрипции, Ло (1671-1729) - шотландский финансист, автор первого в мире дефолта. "...теоретик кредитной системы: по его мнению, выпуск бумажных денег мог возместить недостаток металлической монеты, а дешевый кредит, сам по себе обеспечивая циркуляцию денег и товаров, приводит благоденствие в страну. Эти теории пленили Регента: в 1718 г. банк Лоу преобразован в Королевский, а сам он поставлен во главе Индийской компании...В январе 1720 г. Лоу назначен генеральным контролёром финансов...начались ажиотаж и спекуляция акциями Индийской компании ...при номинале в 500 ливров они котировались по 18-20 тысяч. ...Безудержная эмиссия банкнот и одновременно с этим махинации откупщиков...вскоре привели к краху и банкротству банка. Правительство было вынуждено признать государственное банкротство." - История Франции. - М. Наука, 1972. В 3 тт. - Т.1, сс.288-289. - Прим.переводчика.
   Мориц Саксонский (Maurice de Saxe) (1696-1750), маршал Франции (1744), граф (1711). Участвовал в войнах за Польское (1733-35) и Австрийское (1740-48) наследства, с 1745 главнокомандующий французской армией против англо-голландских войск. Одержал ряд побед, в т. ч. при Фонтенуа. - Прим.переводчика.
   Ш. де Бурбон, граф де Шароле (1700-1760), был, по оценке Карлейля, "известен своей болезненной раздражительностью и бессмысленной жестокостью"; к сожалению, из-за статуса принца крови был неприкасаем для правосудия. История с кровельщиками - исторический факт: "23 июля заплатил дань свою природе граф де Шароле, о котором король нимало не сожалел: это был жестокий охотник на людей, который, получив в наследство пищаль Карла IX, стрелял в кровельщиков по крышам и делал свои наблюдения над предсмертными муками этих несчастных. Он кончил тем, что жил в лесах и не являлся более ко двору".- СМ. ЛЮДОВИК XV И ЕГО ЭПОХА Александр ДЮМА. http://lib.rus.ec/b/13324/read - Прим.переводчика.
   Полиньяк де,Мельхиор- французский писатель и дипломат, кардинал, член Франц. акд. (1661--1742). - Прим.переводчика.
   Известный исторический документ - "Хроника Регенства и царствования Людовика 15-го", составленная Жаном-Франсуа Барбье См.:http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k203937p/f1.texte.r=Louis-Dominique+Cartouche+.langFR.swfv- Прим.переводчика.
   Город на побережье Нормании - Прим.переводчика.
   Ливр - мера веса чуть менее 0,5 кг. - Прим.переводчика.
   В русском переводе книги Э. Дюрвилль "Призрак живых" термин "peresprit" переводится именно как "преддух"; это аналог того, что в других учениях именуется "астральным телом", но, похоже, речь идёт об активно действующем "посреднике" между телом и духом. Вполне возможно, что подразумевается следующая сторона реинкарнации: "Нет перерыва (уччхеда) в сознании, но есть непрерывное изменение. Сознание в момент смерти является исходным состоянием, за которым следуют другие описанные выше состояния сознания. ...то, что возвращается на Землю, не отличается радикальным образом от того, что покинуло Землю в прошлой жизни, ибо сознание при рождении есть следствие трансформации прежнего сознания и не имеет независимого существования". - Джон Вудрофф. Учение о смерти. Предисловие к Бардо-Тхёдол. - в кн. Тибетская книге мёртвых. - СПб.: Азбука-классика, 2008. с. 88- Прим.переводчика.
   Ален Кардек - французский философ и психолог, разрабатывавший теорию загробного существования души. В рамках спиритуализма в целом сложилось названное его именем направление - кардецизм. - Прим.переводчика.
   Трансформизм в терминологии того времени - нынешняя теория эволюции. . - Прим.переводчика.
   На горе Латмос (или Латм) в Кари находился грот, в котором лежал погружённый в сон Эндемион. - Н.А. Кун. Легенды и мифы Древней Греции. - М, 1957, с.68. - Прим.переводчика.
   Франсуа Мари Шарль Фурье (1772--1837) -- французский философ, социолог, один из представителей утопического социализма, старшее поколение читателей это имя заучивало как представителя одного из "трёх источников и трёх составных частей марксизма". Эта цитата - далеко не самое экстравагантное из его писаний . Умберто Эко, который в "Пражском кладбище" старался достоверно воспроизвести интеллектуальную эпоху конца 19 века, говорит устами одного из персонажей о нём и его последователях: "Фурьеристы, Вы спрашиваете? Ну, неплохие люди. Но верят же в своего Фурье, пророчившего, что в новом возродившемся мире апельсины будут плодоносить в Варшаве, океаны наполнятся лимонадом, у людей отрастут хвосты, а инцест и гомосексуализм будут признаны естественными импульсами человеческой натуры...". То есть, если что из прогнозов "источника марксизма" и сбылось, то лишь в отношении последнего, отношения к педерастии.- Прим.переводчика.
   Однако и песенка-то для свадьбы...да, накаркал Теофраст себе рога...- Прим.переводчика.
   Нет, ты не Лизетта
   Как, Лизетта, ты -
   В тканях, шелком шитых?
   Жемчуг и цветы
   В локонах завитых?
   Припев: Нет, нет, нет!
   Нет, ты не Лизетта.
   Нет, нет, нет!
   Бросим имя это.
   Кони у крыльца
   Ждут Лизетту ныне;
   Самый цвет лица
   Куплен в магазине!..
   Припев
  
   Залы в зеркалах,
   В спальне роскошь тоже -
   В дорогих коврах
   И на мягком ложе.
   Припев
   Ты блестишь умом,
   Потупляешь глазки -
   Как товар лицом,
   Продавая ласки.
   Припев
   Ты цветком цвела,
   Пела вольной птицей.
   Но тогда была
   Бедной мастерицей.
   Припев
  
   Как дитя, проста,
   Сердца не стесняя,
   Ты была чиста,
   Даже изменяя...
   Припев
   Но старик купил
   Сам себе презренье
   И - позолотил
   Призрак наслажденья.
   Припев
   Скрылся светлый бог
   В невозвратной дали...
   Он швею берег -
   Вы графиней стали.
   Припев <1857>
   Пер.В.Курочкина
  
   Герцог Луи Франсуа де Буффлер (1644- 1711) -- один из маршалов Людовика XIV, принимал участие в многочисленных войнах, сыграл большую роль в ходе войны за испанское наследство. - Прим.переводчика.
   В ряду прочих черт мещанина-буржуа конца века Леру наделяет своего персонажа и атеизмом (см. выше" "В нём не было места религии, он считал, что это исключительно женское дело; не проявляя явно свой атеизм, он привык повторять, что "когда помирают, то это надолго"). Явление, достаточно характерное для 19 века. Церковь окончательно оттесняется на задний план; она не только отделена от государства, но и теряет возможность транслировать свои ценности через систему образования. Вокруг иезуитского Общества Иисуса, обладавшего к середине 19 века идеальной на тот момент системой образования разворачивается целая истерия, приводящая к их даже запрещению в отдельных странах (показательный пример - "Вечный жид" Эжена Сю)Религиозность становится равнозначна косности, ограниченности, даже глупости (sotte в нашем случае).. Но место пусто не бывает, и вытесняемая Религия замещается эрзацами: спиритуализм, столоверчение, карты Таро...Мистицизм в 19 веке вспыхнул так бурно, что, похоже, ДАЖЕ СЕЙЧАС такого нет...Папюс, Безант, Блавацкая, Рерихи, Кардек - это всё только "мэтры"; а сколько было мелкоты? - Прим.переводчика.
   Ротонда (Rond-Point) - панорама с набором исторических картин, среди которых были столь милые для национальной гордости галловсюжеты, как "Сожжение Москвы" и "Взятие Севастополя". Построена в 1838 г. на пересечении Елисейских полей и улицы Антен. При проведении Всемирной выставки 1855 года была перестроена.- Прим.переводчика.
   Адольф Лекамюс похоже, довольно вольно трактует Дарвина. Вывод того заключался в том, что всё многообразие видов восходит к одному виду, дикому скалистому голубю. И последующие его слова о круговороте души также - на мой эзотерически непросвещённый взгляд - противоречат большинству теорий переселения душ, которые основаны на идее их линейной эволюции, последовательного совершенствования в рамках земного бытия. - Прим.переводчика.
   Сегодня портмоне и бумажник - практически синонимы, но в начале ХХ века первые использовались исключительно для хранения металлических денег, вторые - ассигнаций и бумаг. Также пусть любезного читателя не удивляет кража такого пустяка, как носовой платок - явление было довольно распространенное, если вспомнить "утиралки и тикалки" из в детстве читанного "ОливераТвиста"- Прим.переводчика.
   Кодекс Наполеона - основа гражданского законодательства Франции с 1804 года. Следует отметить, что в отношении женщины факт прелюбодеяния автоматически давал супругу право требовать развод, в отношении мужчины - женщина могла разводиться только в том случае, если адюльтер осуществлялся открыто, муж приводил любовницу под крышу семейного дома и на то были свидетели. - Прим.переводчика.
   Сегодня этот термин уже требует объяснения - он устойчиво вышел из обихода. Престидижитаторами в 18-19 вв именовались цирковые артисты, которые в своих номерах использовали силу и ловкость именно пальцев. В первую очередь это были фокусники. Имкнно в таком смысле этот термин и употребляет Теофраст Лонге. - Прим.переводчика.
   Фрейдовское "Толкование сновидений" уже 3 года как вышло, но, строго говоря, Адольф Лекамюс прав: не относить же психоанализ к ведомству Науки...- Прим.переводчика.
   По поводу сновидений, в которых являются конкретные и ранее не встречавшиеся вещи, автор этих строк, то есть тот, кто ныне скромно перелагает записки Теофраста, может привести собственный пример. В самом раннем детстве ему доводилось как минимум раз в месяц видеть сон, в котором он пересекал лес в Польше (во сне он твёрдо знал, что всё происходит именно в Польше). В нём, по правой стороне грязной и размытой дороги, стояли три дуба со срезанными вершинами, а за ними маленькая хижина, на крыше которой дымилась печная труба. У двери сидела жёлтая собака, которая открывала пасть, как будто собиралась залаять, но не могла этого сделать, поскольку была немая.Эта многократно снившаяся и ранее никогда не встречавшаяся картина оказалась, тем не менее, вполне реальной, когда однажды, примерно пять лет назад, пересекая Польшу и находясь в нескольких лье от границы с Россией, он узнал и лес, и эту сырую и грустную дорогу, и три дуба, обезглавленных недавней бурей, хижину с печной трубой и жёлтую собаку, открывавшую рот в полном молчании. Попытка заставить её залаять при помощи удара трости успехом не увенчалась. Кто, кто же сможет объяснить мне всё это? - Прим. Г.Леру
   Смерть - фр. - Прим.переводчика.
   Я, ....рт .....зарыл сокровища- Прим.переводчика.
   Переводчик тоже не знает. Точнее, смысл понятен. В Интернете легко найти (http://www.gramotey.com/books/1269046666.htm) составленный в первой четверти 19 века NOUVEAU DICTIONNAIRE D'ARGOT, в котором читаем, что Anquilleuse - femme qui porte un tablier pour cacher ce qu'elle vole, т.е. женщина, носящая фартук для того, чтобы под ним прятать краденое. Расхождение с текстом Леру только по способу сокрытия краденого (под юбкой или фартуком) несущественно. Можно было бы перевести как "фартучница", но наверняка в нашем родном, отечественном арго есть свой термин для обозначения напарницы карманника, перехватывающей краденое и прячущей его. - Прим.переводчика.
   Фижмы - юбка на китовых усах, какое-то подобие кринолина. - Прим.переводчика.
   Tire-bouton - Забавный предмет бытового обихода, ныне абсолютно исчезнувший из обращения. Как её применять - понятия не имею, но пришибить такой штуковиной вполне было можно. - Прим. перев.
   Все эти данные исторически достоверны. Мадам Таконе двести лет назад держала в этом месте кабачок "Телёнок-Сосунок", невдалеке от часовни Поршерон, которая была снесена в 1802 году. Позже на её месте, вблизи улицы Coquenard, была построена другая часовня, Нотр-Дам-де-Лоретт. Здесь, на северо-запад от Итальянского бульвара, в старые времена располагались возделываемые поля, болота, сады, деревенские дома, деревня Поршерон, ферма под названием "Гумно лодочника", замок Кок, свалка и кладбище Сент-Осташ. Весь этот участок пересекала дорога, которая начиналась в порту Гайонн, шла дальше, описывая большие круги, пересекала улицу Сен-Лазар и заканчивалась в деревушках Поршерон и Клиши. Кабачок "Сосущий телёнок" обладал ужасной репутацией. Его хозяйка, вдова Таконе, была подругой Дитяти и предоставляла у себя убежище всем бандитам столицы. Подземелья "Сосущего телёнка" соединялись со знаменитыми каменоломнями, настоящим логовом, в котором подельники Дитяти могли совершенно не бояться королевской полиции.. Прим. Г.Леру
   Исторический факт. Впрочем, всё, что мы будем рассказывать о жизни Дитяти, в высшей степени достоверно. Мы потратили немало усилий на то, чтобы отдалиться от посвящённых ему легенд, гораздо менее необычных, чем его реальная жизнь. Благодаря любезной помощи господ библиотекарей Национальной библиотеки, библиотек Карнавале и Арсенала мы проверили содержание записок Теофраста. Мы просмотрели страницы судебного процесса Дитяти, самого потрясающего криминального процесса Нового времени. Наконец, как можно сомневаться в показаниях главного свидетеля, Теофраста? Кому лучше чем ему самому известна его история? Прим. Г.Леру
   Гостия -- евхаристический хлеб в католицизме латинского обряда, а также англиканстве и ряде других протестантских церквей. В православной традиции - просфора. - Прим.переводчика.
   Маленький размер ножичка и его мизерная стоимость подчеркиваются из-за теряющегося при переводе обстоятельства: им Картуш собирается убить la mouche - муху в обычном языке и стукача на воровском арго.
   Архитектурный стиль Собора Святой Троицы в Париже действительно таков, что в бытовом языке и на арго он может быть назван "замком", см.фото. - Прим.переводчика.
   Скорее всего речь идёт о каком-то районе города, связанном с именем Генриха Валуа, которому довелось полгода побыть королём Польши в 1572 году - он был избран на сейме после смерти последнего из Ягеллонов. - - Прим.переводчика.
   Институтский дворец (Le palais de l'Institut de France) - место размещения нескольких составов Академии, построен по указанию кардинала и королевского министра Мазарини. Какое-то время в здании размещался колледж, в котором проходили обучение 60 молодых людей из числа высшей знати четырёх провинций(Artois, Alsace, Pignerol et Catalogne), присоединенных к Франции по Вестфальскому (1648) и Пиренейскому (1659 г.) договорам. Отсюда и название учебного заведения - колледж Четырёх наций. - Прим.переводчика.
   Всеевропейская известность Картуша достигла и России,которая, на первый взгляд, не испытывала нехватки в собственных персонажах подобного рода. Столетием спустя его портрет (возможно, именно тот, что демонстрирует Адольф Теофрасту), получил распространение в широких кругах общества:
   Гонец, средь общей суматохи,
   Привез картинки всех тонов,
   Времен еще царя Гороха
   Первейших в царстве мастеров:
   Бова с Полканом как сходился,
   Как Соловей-разбойник жил,
   Как лютовал и как женился,
   Как в Польшу Железняк ходил.
  
   Француза был портрет Картуша,
   Против него стоял Гаркуша
   И Ванька-Каин впереди.
   Картинок тьму понакупили,
   Все стены ими облепили:
   Ходи вдоль стенок и гляди...
   Иван Петрович Котляревский."Энеида". Перевод с укр. И. Бражнина- Прим.переводчика.
  
   Около 2 кило. - Прим.переводчика.
   Вид ликёра- Прим.переводчика.
   Сегодня лицей Людовика Великого, элитное учебное заведение. В сер.16 века основан иезуитами. Надо отдать им должное, слуги Ордена Иисуса первыми поняли, какое могущество даёт правильно распределённое Знание. В систему образования они вкладывали огромные силы и средства, реализуя перспективную цель: подготовку детей из аристократических семейств в нужном для себя духе. Когда те в свою очередь приходили во власть, у иезуитов появлялись мощные рычаги влияния. Именно поэтому иезуиты стали пионерами во многих направлениях педагогики, разработали новаторские методики обучения. - Прим.переводчика.
   Скобель --плотницкий инструмент в виде прямого или изогнутого ножа с ручками. Используется для производства клёпок бондарями, а также сдирания коры с брёвен. - Прим.переводчика.
   Лазаристы, --конгрегация, основанная св. Венсаном де Полем в XVII веке. Название получила по имени монастыря Св.Лазаря, в котором она первоначально располагалась. Члены этого союза не приносят монашеских обетов, и конгрегация является скорее общественной организацией, чья деятельность направлена на духовное совершенствование её членов, образовательные программы и т.п. - Прим.переводчика.
   Галантный век, однако...Бонбоньерка - коробочка для конфет, т.к. обёртки ещё не придумали; мушки - ск.всего косметические накладки, имитация родинок; правда, может иметься в виду и лекарственное средство, "шпанская мушка"- виагра той поры. -Прим.переводчика.
   Как стихи не звучит вовсе, но меня извиняет то, что они и в оригинале-то не очень...- Прим.переводчика.
   Надар (наст имя Гаспар Феликс Турнашон), 1820 --1910-- знаменитый французский фотограф, а также путешественник и журналист. - Прим.переводчика.
   Сен-Жермэн-ан-Лэ-- город в 19 км к западу от Парижа. Со Средних веков являлся загородной резиденцией королевской семьи. - Прим.переводчика.
   Камлот- дешёвая грубая ткань. - Прим.переводчика.
   Франци?ск I (1494--1547) -- король Франции с 1515. Перестроил замок-дворец в стиле Ренессанса, и до превращения Версаля в королевскую резиденцию тот выполнял эту функцию. Музей древностей, о котором речь далее, находится там с тех пор, как Наполеон III передал его в 1867 году созданному им Музею археологии.- Прим.переводчика.
   Одна из достопримечательностей замка - сады и терраса времен Людовика XIV - Прим.переводчика.
   "Ну не виноватая я...!!" Искать прямой эквивалент в русском яз.- всё равно, что переводить песню "Ах вы сени, мои сени..." как "О, mon vestibule!"; наверняка именно поэтому в словаре Брокгауза&Ефрона читаем: " здесь, в 3 км от города, находится дачный дом Les Loges, построенный Анной Австрийской"- Прим.переводчика.
   Арженсонов во французской истории - целый клан...В нашем случае речь идет о Марке-Ренэ д'Арженсоне (1652-1721), бывшем при Людовике XIV начальником парижской полиции и прославившегося созданием разветвленной агентуры. Здесь и далее оценки, которые Леру даёт устами Теофраста-Картуша, далеко не преувеличены. "Когда Людовик XV в 1715 году официально был провозглашён королём, ему было лишь 5 лет. Время регентства Филиппа Орлеанского с его финансовыми скандалами, спекуляциями, авантюрами Джона Лоу, разнузданным распутством двора (самого Филиппа, его дочери герцогини Беррийской и соучастников их оргий), всеобщим растлением нравов, афишируемым прожиганием жизни в кутежах и разврате, способствовало популярности будущего монарха. Все надежды недовольных... связывались с будущим царствованием..." (Манфред А.З. Три портрета эпохи Великой французской революции. М., "Мысль", сс.59-60) - Прим.переводчика.
   Позже, будучи Генерал-лейтенантом полиции, он вышлет Лоу из страны за махинации, хотя мера будет, скорее всего, запоздалой. " Маркиз д'Арженсон в феврале 1739 г. констатировал, что за время правления Флери "нищета повсюду достигла небывалых размеров. В момент, когда я пишу, в условиях мира, если не изобильного, то вполне приличного урожая, люди вокруг нас мрут как мухи от бедности и вынуждены питаться травой. Провинции Мен, Ангмуа, Турень, верхнее Пуату, Перигор, Орлеан, Берри находятся в самом тяжелом положении". По чьей вине это происходило? Д'Арженсон не дает прямого ответа, но указывает, что финансисты-откупщики и интенданты разоряют страну, а правительство этому потворствует. "С королевством обращаются, как со вражеской страной, обложенной контрибуцией". (А.3. Манфред .Молодой Руссо - http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/ECCE/ROUSSEAU.HTM )" То есть г-н д'Арженсон был неким подобием Меньшикова, из породы "умных временщиков" - сам хапать-то хапал, но и об Отечестве страдать не забывал - Прим.переводчика
   Здесь и далее французские гвардейцы указываются как особые подразделения французской армии по причине ее многонационального состава. Военный историк Карл Пепин в книге "Краткая история французской армии" сообщает: "Сложности с рекрутским набором заставили Государство прибегнуть к привлечению на военную службу наёмников. В 18 веке их численность в составе французской армии оценивают в 12% и это соотношение доходит до 20% в военное время". http://carlpepin.com/2010/09/12/breve-histoire-de-larmee-francaise-1ere-partie/ - Прим.переводчика.
   Исторический факт Прим. Г.Леру
   Исторический факт. Впрочем, само собой, и далее весь наш рассказ историчен во всех деталях. - Прим. Г.Леру
   Челламаре(Антонио Джюдика, князь Cellamare, 1657--1733) -- испанский политический деятель, с 1715 г. был испанским послом в Париже и здесь стал во главе заговора, целью которого было свержение герцога Орлеанского и установление регентства во Франции Филиппа V Испанского. - Прим.переводчика.
   Мера, равная длине стопы Во Франции 1 пье = 32,48 см - Прим.переводчика.
   "С приходом Филиппа Орлеанского к власти во Франции...после длительного периода показного благочестия, насаждавшегося покойным королём и его морганатической супругой г-жой Ментенон, регентство ознаменовалось поразительным падением нравов: двор во главе с Филиппом Орлеанским и его дочерью, герцогиней Беррийской, почти афишировавшими свои пороки, подавал пример такого чудовищного распутства, что скоро стал "притчей во языцех" во всей Европе...Об оргиях распутства и преступлениях знати говорили вслух; поэтому не удивительна запись в дневнике парламентского адвоката Мааре, отражающая взгляд просвещённого буржуа на дворянство: "Никогда благородное сословие Франции не было менее благородно, чем теперь" - История Франции. - М. Наука, 1972. В 3 тт. - Т.1, с.286. - Прим.переводчика.
   Ирония ситуации в том, что акции Миссисипи - один из видов ценных бумаг, запущенных Лоу в оборот; вскоре компания, подобно нашей МММ, лопнет, и вкладчики, а также и сам Лоу, потеряют всё. Лоу в итоге умрёт в нищете. - Прим.переводчика.
   Не будем забывать, Г.Леру на момент создания своей первой книги все еще больше журналист, чем литератор. Какие перипетии общественно-политической жизни той эпохи подразумеваются в данной реплике - для меня осталось неизвестным. - Прим.переводчика.
   юго-восток Индокитая, сфера колониальных владений и интересов Франции в 19 веке. - Прим.переводчика.
   Артикль мужского рода- Прим.переводчика.
   Фургон, топка, пекарня, фураж - Прим.переводчика.
   На перекрёстке Гюиллери стояли лестница и позорный столб. Именно там резали уши уличённым в воровстве. Иногда правое ухо оставляли, но левое отрезали всегда, ибо считалось, что проходящая рядом вена связана с репродуктивными органами. Таким образом поступали, чтобы лишить воров потомства. Прим. Г.Леру
   Саргеми?н (фр. Sarreguemines) город во Франции, в департаменте Мозель. - Прим.переводчика.
   Не стоит удивляться крайней жестокости Теофраста. Исторические данные свидетельствуют, что Картуш совершал преступления, выходящие за пределы человеческой морали. Прим. Г.Леру
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   61
  
  
   23.2/КММ/13.06.2013/Документ1
  
  
   Собор Св.Троицы
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"