Сейчас уже не могу вспомнить, что послужило конкретным толчком к приведенным ниже словам об
Эдгаре Бартеневе.
В октябре 2006 года ревизия поэтического си группой товарищей почти уже испустила дух. Нанизывать на
"Жемчужную нитку"
было нечего. Я вяло болтала с одним из членов жюри "Жемчужной нитки"
Тимофеем Адвайтовым
в его
Информации о владельце раздела.
То, что относится к Эдгару, наверное, начинается с 335 комма. Самая последняя моя запись о Бартеневе в этом разделе датирована мартом 2007, но основная часть была написана в середине октября 2006 и собрана в 350 комме. Ниже приводится сказанное тогда. Однако, к стихам Эдгара я возвращалась и в марте 2008 года, когда избранные его стихи были опубликованы в
"Буквице". Мне не удалось сохранить оригинальную запись, и я привожу перезагруженный "Буквицей" мой исходный комм, который потом был удален из нее и вовсе по моей просьбе. Место оказалось не вполне подходящим.
"Думаю, побудительный мотив написания ранних стихов Эдгара - не стремление самовыразиться (предъявить себя другим), а объяснить самому себе окружающий мир. Попробовать сделать это в слове, в стихе. Ведь настоящий поэт, как это ни странно, прежде всего говорит сам с собой и для себя. А мучительная искренность этого диалога делает его общезначимым и для других. Эта потребность возникает потому, что в уже написанном не находится нужного! Потому что языковые штампы из опоры превращаются в злостных врагов, преследующих тебя на каждом шагу так, что тишина, молчание кажутся спасением.
Взгляните на:
>Мне хочется слов искалеченных,
>ветхих, как ветер помянутый,
>виснущий на поперечинах
>вышедшей напрочь памяти.
>Тех, что от смерти прячутся
>в мумиях подорожников,
>спрятанных пальцами падчериц
>в книгах забытых плотников.
>Слов, потерявших имячко,
>с имячком вместе - жердочку,
>на которой и терло времячко
>свою костяную мордочку.
>Говорить бы на этом наречии
>так, что и слов бы не слышали.
>Коли нечем пенять на нечего,
>можно сойти в Перемышле:
>сесть по-турецки в осоку
>выкурить трубочки три
>глядеть в стрекозиные очи
>лениво чесать в штанах
>кивать проходящим дамам
>крутить у виска облакам
>да ржаво квакать
Не буду обсуждать смысл концовки этого стиха. Приведу слова самого Эдгара в разговоре об этом стихе:
>"Бывает, хочется замкнуться, остаться наедине с первобытными звуками и секретами, с тем несбыточным, что и по сию пору кажется единственной надеждой... слов не найду, так это безгласно... надеждой, что мир исполнен Тайны и может существовать без старания, одной только легкостью Любви, когда не нужно никаких языков, когда ясно до ломоты, до сияния в теле, что никогда не останешься один, что смерть - вымысел... Нет, не туда выруливаю... Вот, я вернулся в свой родной дом глубочайшей ночью, вот, вскрыл ящики письменного стола, нашел документы, которые никому не нужны, нагрудной значок врача, выпущенного в уже оставшуюся позади жизнь, коллекцию старинных монет в алюминиевом сундучке за 80 копеек, обрывки рукописей, печать-экслибрис моей библиотеки, ворох карандашей по имени 'Кремль', адреса людей, которых не помню... пустое, без прикрас, перечисление доставляет боль... и догадываюсь о чем-то... седьмая печать пахнет обыкновенно, сургучом... не ясновидение, но догадка... кладу самому себе пределы касания... и, слава Богу, нет поблизости заряженного пистолета, но есть бутылка нижегородского шампанского, горьковского то есть, ровесница карандаша, - чтобы не умереть. Дышу на окно, проверяю себя. Если стекло туманится, - значит, ты, мирянин, жив."
Но не трогая до поры "Тайну", "прозрение", "пределы касания", заметим, что новые нужные слова и образы Эдгаром быстро находятся при
всем его равнодушии к формальному новаторству, выпендриванию, и т.п. ерунде. Он говорит:
>я тупо существую честно говоря. я не думаю. но склоняюсь к >классическому сюжету и чувству.
Вот посмотрите, как трансформируется у него классическое обращение к любимой в
Вот она, та самая "утопленица речь" его норова. Она может казаться причудливой и странной окружающим, но необходимой ему в разговоре с собой.
Извечная тема "Смерти", умирания встречается не только в приведенном выше высказывании, но и не раз всплывает в стихах Э. Посмотрите его:
"Я горел среди полыни"
Это умирание у Эдгара - как способ письма, творчества, как тайный договор с речь, которая даётся, чтобы умереть с ней. Сейчасное, сказанное, подлинное - умирает на глазах.
Нет, это не старый добрый китайский способ письма стихов, когда каждое стихотворение, как последнее в жизни. Не экзистенциалистское - перед лицом (страхом) смерти, как у Камю. Это слово - как умирание и смерть текущего мира. В нем и в ней - вся сладость жизни!!! Трагедии смерти - нет и в помине. Есть - немота. Есть нехватка слов (
"Как мало слов осталось"
:) и удавка тишины:
>Удавкою свернулась тишина.
>Еще один сосед. И тоже с топором.
>Ах, нагляделся я на их дуэли!
>И в наших жилах - кровь, а не форели,
>чтоб удочкою хищною махать.
И есть лживый, ловкий народец вокруг. Статичный, трафаретный...
С ним трудно уживаться и говорить ("дебилы делают дебилов").
Заканчивающимся словам пытаются прийти на помощь неожиданные образы,
рушащие литературу как традицию. Картинное, позёрское, литературное:
>Ах, нагляделся я на их дуэли!
обращенное к соседям с топорами - приговор любому литературному стилю, той "пся крови, всетерпимости", тому соглашательству, которое и пытаются именовать поэзией в отсутствии поэтов. Условность этого традиционно причудливого занятия - как ловля форели удочкой - чаще всего ничего общего не имеет с тем, в чем нуждается развивающийся, ищущий, человек.
Но пора поговорить о "бледнолицых прищепках" (последнее слово встречается в нескольких стихах Эдгара), о том реальном и ирреальном мире, который существует вроде бы и помимо нас, но взгляд на который насквозь пропитан космогонизмом поэта-создателя. Обратимся к "Первой языческой нежной оде" http://zhurnal.lib.ru/e/edgar_b/oda.shtml:
>Где зеркальна листва, уходящая рябью, и зыбко
>Пламя воздуха, вкось уносящее легкое тело,
>Где в овраге на корни вздымают прозрачность улитки
>И туман словно пыль первородного хрупкого мела,
>Где деревья косматой корою чернеют, как фрески,
>И не выдержать боя так смело любившего сердца,
>Где камней лишаи бирюзово-доверчивы; резки
>Крики птиц, что крестами сияют и мне, иноверцу,
>Где осенние звери не мускусом метят тропинки,
>А легчайшими клочьями дымчатой, с золотом, шерсти,
>Где в наволглые очи сквозняк, зацветающий синькой,
>Паутиной парящею целит, и жухлые перстни
>Наугад отпадают, как время, с заломленных веток
>И царапают землю, ложась черепицею тонкой,
>По которой ступать - безрассудство, где зябко от света
>Родникового чрева, сводящего губы воронкой,
В этом созданном взглядом мире - нас уже нет! В нем "не выдержать боя так смело любившего сердца". Его заполняет молчание:
>Там молчание длится простой совершеннейшей лепки
И даже крики птиц лишь сияют крестами чужим, инверцам. Созданное и похороненное в этом мире практически синонимы. Но прежде похорон - убийство! Создание, осознание, воплощение - убийство для самого себя.
С этой ношей нелегко жить! И чем меньше слов остаётся у поэта, тем более "несвершенных им преступлений". Тем меньше уничтожений собственных миров! Об этом Эдгар говорит прямо в
"Как мало слов осталось". Но то, что безвозвратно теряется для творца, остается - окружающим его. Нам - читателям! Но и поэту могут возвращаться его безценные воздаяния. Возращаться - поступками людей, его окружающих, людей - способных дарить свои миры! Посмотрите как выстраивается связь поэта с "миром других":
>Другой такой прищепки бледнолицей
>не отыскать ни на какой веревке:
>ее касалась пальцами жена.
Так прикосновения пальцев (ах, как же важны для Эдгара эти касания (вспомним еще раз слова Э. о себе, приведенные в начале)) жены дарят целый мгновенный мир. Они способны чуть уменьшить тот напор окружения, который непрерывно испытывает поэт. (Это ведь еще Рильке понимал: "Когда б мы поддались напору, стихии, ищущей простора...")
Чужой, дорогой, волнующий, наведенный мир у Эдгара ярче всего представлен в стихах, посвященных жене. Его собственный словарь претерпевает изменения, расширяется (сравните, скажем, замечательную "Колыму" с "Женой" http://zhurnal.lib.ru/e/edgar_b/jena.shtml и "дирижабль моя ..." http://zhurnal.lib.ru/e/edgar_b/dirizhable.shtml).
В последнем из этих стихов контраст восприятия обыденного мира и "неисчислимо пленительного" мира, привнесенного женой разителен.
В первом:
>Гляделся пристальный люд,
>пропахший костром и луком,
>пуская жар из подвязанных блюд
>с картошкой, яйцами, супом.
А во втором:
>Дирижабль моя, какая ты!
>Слоняешься баобабово.
>Не прощу хулиганам твоей красоты,
>а ученым - твоей параболы.
>Чего много в тебе? Какой листвы?
>Каштана? Самшита? Вереска?
>Мне из мчащегося окна медленные кусты
>царапали морду, косую от хереса.
>О Инка, беременная, куда
>Ты вжимаешь мои позвонки и лопатки?
>"-В ночку полынную, гераклитовую, как вода,
>Где играют волчцы в неподвижные прятки".
И в нем также порушены все литературные традиции. Такого женского образа нет ни у кого в русской литературе (В.Ерофеев разыгрывает свои "нетрадиционные" женские образы совсем по-другому.)
Но этот воссозданный другой (другим) мир - та же мгновенная "гераклитова вода". Даже не поймешь, успеваешь ли её коснуться или нет. Ощущение это очень ярко передано Э. в начале "Жены":
>О Инка, о бестолочь, о зачем!..
>Ты как линия к линии параллельна,
>Ты моя Каббала, и я твой безутешный Голем,
>Уходящий от Плиния к Плинию, как в молельню.
_ _ _
Не ценить такие щедрые дарения мира, миров Эдгара - просто невозможно!
Тайна Э. - страшная тайна! Я называл её уже не единожды, но, и сам боясь её, всё как-то вскользь, по касательной...
Счастливый, мучительный, дорогой Э. мир, скрепленный в слове и образе - живет лишь его усилиями! Чуть что, и он безвозвратно отступает, рассыпается в бессвязные, бессмысленные слова и буквы...
Хватит ли сил длить этот мир при жизни? Или из пустоты своего грядущего останется лишь "переставлять былых божков", с щемящим сердцем озирать огромное кладбище, где в каждой могиле ты, ты, ты...
А потом внезапно ловить краем уха свои слова в чужой речи. Думать - пустое...
Тайна Э. - пережитая смерть. Усталость этого непрерывного переживания, когда очумелый феникс сгорает быстрее выкуренной сигареты...
А мы? А что мы?! - Бледнолицие прищепки на высохших, скрутившихся чужих негативах. Нас нет на этих снимках..."
Вот так-то!
2. *Буквица-Ком 2008/07/18 07:49 [ответить]
Комментарий перезагружен по техническим причинам - Ред.
2. клю... 2008/03/05 17:08
Сказать, что "любовные послания" Эдгара необычны - значит вообще ничего не сказать!
Речь пойдёт о стихах "Дирижабль моя, какая ты!" и "Сердце".
Дело даже не в вызывающе нетрадиционной образности этих стихов, не в отсутствии стереотипного распределения ролей любящего и любимой. (Последней то в стихах нет вообще, как это не странно звучит!)
Эти стихи скорее представляются мне попыткой выстроить "шалаш" безответных взаимоотношений с любимой, шалаш своих отношений с собственным чувством и восприятием мира.
Кажется, что первый стих начинается именно с обращения к любимой, пусть и совершенно неожиданного:
>Дирижабль моя, какая ты!
>Слоняешься баобабово.
>Не прощу хулиганам твоей красоты,
>а ученым - твоей параболы.
но уже в третьей, четвертой строке акцент переносится с описания самой "любимой", на ее восприятие другими: хулиганами, учеными. Этот прием еще не раз будет использован в стихе. (И здесь впервые возникает подозрение, что автору гораздо важнее его собственное восприятие любимой, важнее он сам, чем она!)
Прием "подстановки себя" начинает раз за разом использоваться и в дальнейшем. Начиная разговор о ней:
>Чего много в тебе? Какой листвы?
>Каштана? Самшита? Вереска?
автор неизменно будет возвращаться к себе и к своему виденью мира: