Теннисонъ А.. Гвенивера

Гвиневера

Бежала Королева Гвиневера от двора и заключилась

В святой обители, что в Элмсбери, рыдая, и никто

К ней не входил, лишь юная девица,

Послушница; меж ними слабый свет горел,

Тускнея в наползающем тумане, ведь со всех сторон

Под незаметною, хотя и полною луною мгла,

Белея, словно пред лицом льняное покрывало,

Окутывала землю мертвую; и вся страна была тиха.

Зане туда она бежала, был виною бегства сэр Мордред;

Что, как лукавый зверь в засаде прячась, глаз с престола не сводил,

Готовый прыгнуть, ожидая, как явится случай: для того

Он остужал хвалы народа Государю

Безмолвными улыбками тягучего пренебреженья,

И путался в делах с вождями Белого Коня,

Язычниками, Хенгиста отродьем, остававшимся еще; и учинить разлад

Старался среди Круглого Стола Артура, чтобы раздробить его

Враждою для своей изменнической цели; и во всем,

К чему стремился он, его стремленье обострялось крепкой ненавистью к Ланселоту.

Зане случилось так одним весенним утром,

Когда весь двор, в зеленое одет, но перьями украшен, что и май

Могли бы посрамить, отправился, обычай соблюдая,

На встречу мая и назад. Тогда Мордред, как все, в зеленом,

Весь - слух и зрение, взобрался на вершину той стены,

Что ограждала сад, чтоб подсмотреть, когда удастся, нечто

Таимое и соблазнительное, и увидел Королеву,

Сидевшую меж Энид, лучшей фрейлиной ея, и гибкой Вивьен,

Злонравнейшей и худшей при ея дворе; и больше не узрел

Он ничего, зане сэр Ланселот, что мимо проходил,

Засек, где он укрылся, и как садовника рука с листа капусты

Зеленую снимает гусеницу, так со стены высокой

Средь пышной рощи Ланселот поймал пяту Мордреда

И на дрогу отшвырнул его, как червяка; но опознав

В нем Принца, хоть и искаженным пылью, он,

Кровь в муже скверном почитая королевскую, принес

Все извинения, какия смог, по-рыцарски достойно, без пренебреженья;

Зане в те дни никто из самых благородных рыцарей Артура

Не действовал в пренебреженье; но когда кто хром

Был иль горбат, его пренебрежение сносили те,

Кого создал Господь высоким и незнающим ущерба в членах,

Считая от него презрение его изъяна частью,

И отвечали с мягкостью ему и Государь и Круглый Стол

Всецелый. И так надеялся сэр Ланселот

Возвысить Принца, тот же, встав с попытки

Второй иль третьей, сильно ушибив колени, улыбнулся и ушел;

Но с этих пор всегда насилье легкое, что причинили

Ему, в нем гнойником осталось, раздражая сердце,

Так резкий ветер воды безпокоит горькия весь день

Пруда ничтожного ударами о камень

На побережье голом.

Но когда сэр Ланселот поведал Королеве

Об этом случае, она вначале разсмеялась

Легко, подумав о падении Мордреда в пыль, но вздрогнула затем,

Как деревенская хозяйка, что кричит: " Перешагнул

Через мою могилу кто то, и дрожу я", и потом вновь разсмеялась, но уже

Слабей, зане она провидела отчасти, что проворным зверем

Искать ея вины он будет доказательства, доколе не отыщет,

И ея навеки станет имя именем пренебрежения. С тех пор

Она могла нечасто выносить в упор в палатах

Иль где еще Мордреда узкое по-лисьему лицо, улыбку

Полуприкрытую и его глаза, назойливые, серые. И также с той поры

Те Силы, что питают душу, помогая ей в борьбе с безмертной смертью,

И в самых крайностях ее спасают, ей стали досаждать

И уязвлять ее. Многократно долгими часами,

Пол мирное дыханье Короля, в глухой ночи, пред ней

То по являлись, то скрывались лица

Суровыя, иль смутный страх тревожил дух -

Как будто б от невнятных звуков от дверей скрипящих,

Что слышит бдящий в доме с призраками, в коем стены

Еще запятнаны убийства ржавой кровью - ее

Лишая сна; иль, если засыпала Гвиневера, сны ея

Ужасны были; видела она себя стоящей

На некоей большой равнине перед заходящим солнцем,

И от лучей к ней нечто мерзкое поспешно устремлялось,

И ему навстречу тень ея летела, и оно коснулось Королевы,

И вот, она оборотилась - тень ея, все шире расползаясь

От ног ея, всю поглотила землю, и под этой тенью

Вдали заполыхали города, и с криком просыпалась Гвиневера.

Но все волнения ея не проходили, но росли; и наконец,

И ясный лик Владыки нелукавого и вежество, исполнено доверья,

В домашней жизни, стали ей отравою; и день настал, когда

Она сказала: "Ланселот, ступайте в Ваши земли,

Зане, когда останетесь Вы здесь, мы вновь сойдемся,

А коль сойдемся мы, какой нибудь недобрый случай

Раздует затухающий скандал в бушующее пламя

Пред всем народом и пред Государем". Обещанье

Дал Ланселот, и многократно, но остался,

И вновь они сходились и сходились. И опять она сказала:

"О Ланселот, коль любите меня Вы, уезжайте". И тогда

Они условились сойтись в ночь некую (когда не будет

Тут добрый Государь) и после этой встречи навсегда разстаться.

Шныряя всюду, Вивьен услыхала и поведала Мордреду.

И Королева с рыцарем сошлись, бледны от страсти,

Приветствуя друг друга. Сплетая руки, взгляды, низко на краю их ложа,

Они сидели, полоненные косноязычьем и взаимным созерцаньем.

То был их час последний, сумасшествие прощанья. И Мордред

Привел с собой своих подонков к основанью башни

Свидетелями; и воскликнув в полный голос:

"Предатель, выходи, ты наконец попался!", и поднявшись,

Наружу Ланселот рванулся льву подобно, прыгнул на него

И опрокинул навзничь, и его подонки оглушенным

Прочь унесли, и все затихло; и сказала Гвиневера:

"Настал конец, я опозорена навек", и молвил Ланселот:

"Позор на мне: на мне весь грех; но встаньте и спешите

В мой крепкий замок зА морем: там я

Укрою Вас до дней моих скончанья, там

За Вас сойдусь я с целым мiром в схватке". И она

Ответила: "Так в схватке за меня? Нет, милый друг,

Зане уже мы попрощались. Если б Бог

Тебе дал власть меня же от меня самой укрыть! На мне

Позор, ведь я была женой, ты ж неженат; однако встанем

И поспешим отсюда: я укроюсь в месте, посвященном Богу

И буду ждать Его решенья обо мне". И Ланселот привел ея коня,

И посадил ее в седло, и сам вскочил на своего, и так

Они приехали к развилку, там друг друга целовали, и в слезах

Разстались: он уехал, любяще-покорный Королевы

Последнему желанию, в свои владенья, но она

Всю ночь летела в Элмсбери пустошью сверкавшей,

Стенавшей, или ей казалось, на скаку она стенанья слышит;

И в сердце собственном она стенала: "Слишком поздно, слишком поздно!",

Доколе на ветру холодном, предваряющем разсвет, пятном

На небе черным, ворон, пролетев высоко,

Прокаркал, и она подумала: "Он ищет поле смерти;

Зане теперь язычники из Северного моря,

Соблазном привлеченные нестойкости преступной при дворе,

Начнут громить народ и разорять страну".

Примчавшись в Элмсбери, она

С монахинями говорила и сказала так: "Мои враги

Меня преследуют, но сестры мирныя, примите

Меня и дайте мне убежище святое и не спрашивайте имя

Той, кто об этом просит, до тех, покуда время не придет

Ей вам его назвать"; и ея краса, изящество и властность

Как будто чары были для сестер, и воздержались от вопросов

Оне.

И Государыня неделю за неделей

Жила неузнанной среди монахинь; не мешалась с ними,

Свое не называла имя, и, замкнувшись

В своем несчастье, ни причастья не просила,

Ни исповеди, но общалась только лишь с одной

Девицей юной, чья болтливая безпечность ей была в угоду,

Нередко отвлекая от ея печали; ныне ж,

В тот вечер слух, в округе ширясь, к ним пришел в обитель

О том, что власть верховную похитил сэр Мордред

И заключил союз с язычниками, между тем как Государь

Обрушился войной на Ланселота; и помыслила она:

"Какую ненависть народ и Государь

Должны питать ко мне", и уронила голову на руки

И слова не промолвила, доколь девица, что молчанье никогда

Не нарушала, громко вымолвила: "Поздно!

Так поздно! Час который ныне?" и, не получив ответа,

Сама себе бурчать легонько начала напев, которому ее

Монашки выучили: "Поздно, поздно"; Королева,

Когда его заслышала, взгляд подняла и молвила: "Девица,

Уж коли хочешь петь ты в самом деле, - пой

И сердце мне освободи, и я поплачу". И тогда

С живой охотою запела юная девица:

"Так поздно, поздно, поздно! Ночь темна и холодна до дрожи!

Так поздно, поздно, поздно! Но еще пока войти мы можем.

Уж слишком, слишком поздно! Не войти вам ныне.

Не взяли света мы: о том с раскаяньем жалеем горьким,

Придти замедлит, то проведав, наш Жених презоркий.

Уж слишком, слишком поздно! Не войти вам ныне.

Нет света! Поздно! И темна и так студена ночь вокруг!

Откройте нам, и света чистого мы спросим у подруг!

Уж слишком, слишком поздно! Не войти вам ныне.

О том, как сладостен Жених ужель вы не слыхали?

Хоть поздно, всеж откройте, чтоб целуя мы к Его стопам припали!

Нет, слишком, слишком поздно! Не войти вам ныне!"

Так пела юная послушница, меж тем как страстно,

Чело на руки опустив, припоминая помысел свой первый, изначальный,

Рыдала Королева. И тогда послушница легко сказала ей:

"Молю Вас, госпожа высокородная, престаньте плакать;

И пусть мои слова, слова души столь малой, знание чье

В одном - повиноваться, а иначе мне дается епитимья, -

Утешат Ваше горе; ибо не от злого дела

Оне текут; я твердо в том уверена, ведь вижу

Я Вашу статность и изящество; но взвесьте

Печали Ваши по сравнению с печалью Государя

И взвесив, тяжесть их Вы ощутите меньше; ибо он на войну

Суровую ушел он против сэра Ланселота осаждать тот замок,

В котором держит рыцарь Королеву; а Мордред,

Кому доверил он заботу обо всем, предатель - ах,

О госпожа, скорбь Короля - о нем самом, о Королеве и державе

Трикраты тяжелей, чем горе каждого из нас, должно быть. Я

Благодарю святых за собственную малость. Ведь когда

Ко мне приходит горе, плачу я безмолвно - и довольно.

Никто о том не знает, и от слез моих мне прибывает благо:

Но даже будь печали малых вровень

С великих бедами, всеж прибавлялась б та печаль к иным,

Что выпадают ношею великим, что они, как ни желай

Безмолвия, они не могут спрятаться за облаком и плакать:

Так, даже в Элмсбери у нас толкуют

О добром Короле и скверной Королеве; будь

Я Королем таким с такою Королевой, очень мне б хотелось

Ея завесить скверну, но когда б

Была таким я Государем, это было б невозможно".

И сердцу своему печальному шептала Королева:

"Убьет меня дитя своим невинным разговором?", вслух же

Ответила: "Не должно ли и мне, коль тот изменник лживый

Владыки своего престол похитил, скорбью

Скорбеть одной со всей державой вместе?"

"Да", отвечала дева, "это скорбь всех женщин оттого,

Что женщина ОНА, что беззаконной жизнью ввергла смуту

Средь Круглого Стола, который основал Король Артур

Тому немало лет, при знАменьях чудесных, в Камелоте

Еще до появленья Королевы".

И Королева вновь подумала "Неужто

Убьет меня младенец этот болтовней своей бездумной?"

Но вслух сказала ей: "Девица, здесь закрывшись в монастырских стенах,

Что ведать можешь ты о Короле и Круглом

Столе, или о знАменьях и дивах, кроме

Обители твоей чудес нехитрых ?"

На что послушница, слов не жалея, отвечала: "Да,

Я знаю всеж: земля была полна чудес

И знАмений, пока не появилась Королева. Так

Мне говорил отец, а он был рыцарь этого великого Стола -

При основании его, и он для этого уехал

Из Лионесса, и он говорил, что по дороге, час

Иль может два, как солнце село, там внизу, на побережье,

Услышал музыку он странную и встал, и, обернувшись - там,

Везде вдоль побережья Лионесса одинокого он видел,

Как мыс за мысом пламене: над каждым, как маяк, звезда

Сияла, а внизу диковинным огнем светилось море,

И так огонь струился, уходя на запад,

Где билось сердце мощное его; и в свете белыя русалки

Плескались, и на берегу стояли существа, по грудь как люди,

Могучия, и голоса их, глубиной с морскую бездну, раздавались

По всей стране, и маленькие эльфы из ущелий и разселин

Им отвечали, точно рог далекий. Так

Отец мой говорил, - да, и еще: наутро, миновав

Лес сумеречный, встретил он трех духов, в радости безумных,

Летевших на цветок высокий у дороги, и под ними вздрогнул

Цветок тот, как дрожит чертополох, когда три коноплянки

Между собою сварятся из за его семян; а вечерами пред его конем

Искристым колесом кружились феи, и летели вразсыпную,

А после вновь хватались за руки и вновь кружились,

И разлетались снова, ибо жизнью вся земля

Была исполнена. Когда же наконец он прибыл в Камелот,

Венец воздушных плясунов, сплетавших руки,

Кружился над зажженными светильнями в палате,

Где пир гремел, какого и во сне никто

Не видывал; зане любым желанным блюдом каждый рыцарь

Мог насладиться из незримых рук; и даже, говорил он, в погребах

Веселыя пузатыя созданья краны отвернув плечом, верхом на бочках

Сидели, а вино лилось рекой: так рады были духи

И люди, до прихода грешной Королевы".

И Королева молвила тогда, и горечь в голосе ея звучала:

"Они так были рады? Скверными пророками явились все они,

Как духи так и люди: неужто ни один из них не смог провидеть,

НижИ премудрый твой отец при всех его чудесных

Видениях, чтС выпадет державе?"

Послушница ответила на это, снова не жалея слов:

"Да, был один, какой то бард; отец мне говорил о нем,

Что много благородных песен о войне он спел, не глядя даже

На флот врага, между крутым утесом и волной прилива;

И множество таинственных сказаний

О жизни и о смерти он исполнил на вершинах гор туманных,

Когда вокруг него холмов бродили духи, пряди

Их, полныя росы, вздымались точно пламя - так

Мне говорил отец, - и тою ночью бард

Воспел Артура войны славныя, и Короля он пел

Почти как существо превыше человека, смеясь над теми,

Кто сыном Горлоса подложным называл его: зане никто

Из бывших там не знал, откуда Государь явился; но, по окончаньи бури,

Когда волною долгой сотрясались с громом берега

У Буда и у Боса, день настал, как рай спокойный, и тогда

Был найден на песке нагой младенец в мрачном Тинтагиле на Корнийском море,

То был Артур; нашедшими он был воспитан,

Доколе чудом не был утвержден на троне; и его могила

Для всех людей пребудет тайной, как его рожденье; и когда б он смог

Найти жену, чья б женственность равнялась

Его величью в мужестве, тогда - пел бард, -

Они вдвоем могли бы переделать мiр, но в самой середине песни

Замедлил он, и длань его упала с арфы, бледен

Он сделался, и покачнулся, и упал бы,

Но был поддержан; и ни слова не сказал о виденьи

Своем; но кто же усомнится, что увидел он заране

Дурное дело это Ланселота с Королевой?"

И Королеве мысль пришла тогда: "Да что же! Ведь ее

Подстроили оне - простушка с виду, наша

Мать-Настоятельница и монахини, играться мной", и голову склонила,

Ни слова не промолвив, а послушница, воскликнув,

Всплеснув руками, устыдилась многословья

В словах обильных, и сказала, что пречасто сестры воспрещали

Ей языком размахивать направо и налево, "и,

О госпожа прекрасная, коль я кажусь досадной слуху,

Столь опечаленному, чтобы слушать невоспитанную болтовню

Мою и те сказанья, что поведал мне отец, Вы тоже воспрещайте,

И не давайте мне срамить отцову память -

Он отличался среди многих благородством

Манер, хотя он сам назвал бы самым благородным сэра Ланселота;

Он умер, был убит в атаке, скоро вот уж лето пятое тому

Назад, меня одну оставив; но средь прочих, кто еще остался,

И из двоих, что вежеством первыми прославлены - прошу,

Коль неуместен мой вопрос, его мне воспретите, - но прошу,

Скажите, чьи манеры благородней,

По-Вашему, Вы были среди них, - чьи: Ланселота или Государя?"

И Королева бледная взор подняла и отвечала ей:

"Сэр Ланселот, как благородный рыцарь, был изыскан

Со всеми дамами, а также в битве и в турнирном поле,

И преимуществом не чванился, и Государь

В бою иль на турнирных схватках преимуществом своим

Не чванился; и эти двое из всех особым благородством

Манер над всеми возвышались; ведь манеры

Не суета, но плод природы честной, благородства духа".

"Да", отвечала дева, "если плод такой прекрасный

Манеры, Ланселот тогда всенепременно уступает

Тысячекратно Королю, поскольку, как твердит вокруг молва,

Он в целом свете другом был неверным самым".

И ей дала ответ печальный Королева:

"О ты, закрытая меж монастырских стен,

Что знаешь ты о свете, обо всех его огнях и тенях,

О всем его благополучии и горе? Когда хотя б однажды Ланселот

Сей благороднейший из рыцарей, себя унизил в благородстве,

Пускай на час, молись о нем, чтоб избежал он

В геенне участи и плачь о той, кто увлекла его в ту участь".

"Да", отвечала юная послушница, "я о обоих

Молюсь, но должно мне поверить просто в то,

Что сэра Ланселота участь благородством точно той же

Была, что и у Короля, и мне сдается, Ваша,

Прекрасная сударыня, была б не меньшей, будь Вы грешной Королевой".

И так, к подобной прибавляя болтовне еще

И вновь еще, она терзала ту, что думала утешить, раня там,

Где думала лекарство приложить: зане вдруг вспышкой яростного жара

Все озарилось Королевы бледное лицо, и закричала

Она: "Пусть никогда таких девиц, как ты вовек не будет больше!

Ты их орудие, мне вложенное в рану, чтоб играть

На ней, и изводить меня, ничтожная лазутчица,

Предательница". И от этой бури гнева,

Которой разразилась Гвиневера, дева встала в крайнем потрясеньи,

Белее собственных покровов, и стояла перед Королевой,

Дрожа как пена на волне прибрежной под порывом ветра,

Вот-вот готовая сорваться и лететь, когда же Королева

Прибавила: "Прочь уходи отсюда", в ужасе бежала. Та ж,

Одна оставшись, глубоко вздохнула и в порядок сердце начала

Сводить, промолвив про себя: "Дитя простое,

Безстрашное, не прятала за словом ничего, но слишком боязливая моя вина,

Дитяти проще всякого, сама сказалась. Но, о небо, помоги мне,

Ведь искренне я каюсь. Ибо в чем же

Есть искреннее покаянье, как ни в помыслах, - что отвергают

И самый потаенный помысл возвратиться мыслью

К грехам, от коих прошлое нам было столь приятно;

И я клялась, что никогда его я боле не увижу,

Его я боле не увижу"

И при этом слове память

Ея, привычкой застарелою души, скользнула

Назад, тем дня златым, когда увидела она его впервые,

Когда приехал Ланселот, прославленный как наилучший рыцарь

И превосходнейший среди мужей, посланцем, дабы

Ее вести к владыке своему Артуру, и ее повез он, сам же ехал

Далеко впереди нее и свиты, погруженных

В беседы сладкия живыя о любви лишь

Да состязаньях и турнирах, да о развлечениях приятных

(Зане то было майскою порою, и нижИ во сне

Грех не являлся), проезжая через рощи, что казались раем

Живым в цвету, на гиацинтовых полянах, точно небо,

На части разделившись, по земле простерлось, и с холма на холм,

И ежедневно в полдень в восхитительной ложбине

Шатры Артура-Короля встречали их, предоставляя

Им трапезу недолгую, а после - отдых: затем вперед гонцы

Летели перед ними; и снова продолжался путь,

Доколь однажды, до захода солнца увидали

Они Дракона, знамя рода

Великого Пендрагона, венчавшего шатер высокий Государя,

Сияющим близ бурного ручья и молчаливого колодца.

И позабывшись, погруженная в воспоминанья эти,

Сквозь прошлое прошла и оказалась там, где Короля

Она увидела впервые выезжающим навстречу ей

Из города, и от того, что путешествие окончилось, вздохнула,

И посмотрела на Артура, и нашла его холодным,

Высокомерным, сдержанным, безстрастным, не таким,

Как тот - "мой Ланселот", и между дем, как в этих мыслях

Она опять почти впадала в прежний грех, подъехал

Вооруженный воин ко вратам. И волнуясь, шепот

По всей обители промчался, а за ним - внезапный крик: "Король!"

Она ж сидела, как окоченев, все слушая; затем,

Когда шаги, обутыя в железо, длинной галерей от дверей наружных

Приблизились бегом, ниц рухнула она со стула и лицом

Приникла к полу; и молочно-белыми руками

И темными кудрями тщилась скрыть лицо во тьме от Государя;

И слышала во тьме, как ноги в сапогах железных

Остановились рядом с ней; и тишина установилась, а затем

Раздался голос, монотонный и глубокий, словно голос привиденья,

Суд возвещающий, хотя и изменившийся, но все же - голос Государя.

"Вы ль низко так лежите здесь, дитя того,

Кого я почитал, умершего, по счастью, прежде Вашего позора?

Как хорошо, что нет от Вас детей: меч и огонь,

Руины красныя, падение законов, силы родственной и орды

Безбожныя язычников от Северного моря -

Вот Ваши дети, коих я, пока сэр Ланселот, моя десница,

Сильнейший среди рыцарей, со мною был, повсюду в сей земле Христа

Низринул, сокрушив; и ныне Вам известно,

Откуда я пришел - да, от него, от злобы той войны, что с ним

Я вел, и он, кто, не колеблясь, поразил меня тяжеле, все же

Еще хранит в себе настолько милость вежества, что отказался

Поднять десницу против Короля, который

Ему дал рыцарское посвящение; но немало

Убито было рыцарей, а прочих воинов - еще поболе; вся его родня

Ушла к нему и пребывает на его земле. И больше

Еще, когда востал Мордред, забыв о верности и клятве,

Ушли к Мордреду, и со мной остался лишь остаток,

И из остатка этого я выбрал часть, тех верных, кто меня

Все так же любят, для кого живу я, - чтобы охранять

Вас в этот дикий час, что наступает ныне,

Чтоб ни единый волос с головы, так наклоненной низко,

Не повредился. Не страшитесь: охранять Вас будут

Пока я не умру. Однако знаю я, коль древния пророчества верны,

Что я своей судьбе иду навстречу. Жизнь мою

Не сделали такой Вы сладкой, чтобы я, Король,

Желал бы непременно жить; зане Вы погубили то,

Что в жизни целью видел я. В последний раз со мною потерпите,

И покажу я Вам, для Вас самой же, чем был грех, свершенный Вами.

Зане когда оставили нас римляне, и их закон

Нас больше не держал в узде, и все дороги грабежом

Наполнились, и только временами, здесь иль там

Деянье славное случайную обиду исправляло.

Но я был первым королем, собравшим

Всех странствующих рыцарей державы и все королевства под моей

Десницей, - их Главы, в прекрасном Братстве Круглого Стола, в собранье

Преславном избранных мужей, чтоб образцом служить

Вселенной всей могучей, и началом быть времен.

Я руки их держал в своих, и мне они клялись

Чтить Короля, как собственную совесть, совесть же - как Государя,

Язычников крушить и возносить Христа,

В пределы отдаленнейшие уезжать, чтоб злобу исправлять людскую,

Клевет не говорить, нижИ ни слушать,

Почтенье к слову своему хранить, как будто к слову Бога,

Вести благую жизнь в чистейшем целомудрии, любить

Одну девицу только, с нею соединиться нераздельно,

И поклонение пред ней высказывать годами благородных

Деяний, и ее завоевать тем самым; ибо я поистине не ведал

Под небом повелителя искусней девственной любви

К девице, в том не только, чтоб смирять

Все в муже низкое, но каждый помысл наставлять, дарить

Приветныя слова, любезность и желанье славы,

И к истине любовь, и все, в чем человек творится.

И все, что я искал, вступая с Вами в брак, когда

Я верил: "Вот подруга мне, она воспримет чувством

Мое стремление и радостью одной мы будем рады". Но затем

Грех Ваш позорный с Ланселотом вышел; после - грех

Тристрама и Изольды; а потом иные, рыцарям сильнейшим

Последуя, ведясь примером скверным тех,

Чье имя высоко, грешили также, и в конце концов,

Свершилась мерзость, противоположная тому,

Что я предназначал всем сердцем, из за Вас одной! И оттого,

О жизни, мной оберегаемой как Божий дар, от тлена и урона,

Теперь нет дела мне; но лишь представьте, сколь печально

Артуру, коль он выживет, сидеть в пустой палате,

Без рыцарей моих привычного числа, не слышать

Бесед высоких о деяньях благородных, как то было

В златые дни до Вашего греха. Ведь кто из нас,

Кого судьба оставит, сможет говорить о чистом сердце,

На Вас намека избежав? И в Ваших

Беседках в Камелоте и на Уске Ваша тень скитаться

Все будет по покоям, мне же вечно будет досаждать она

Забытым платьем иль ушедшей частью

Орнамента, иль эхом призрачным на лестнице шагов.

Зане не думайте: хоть не угодно было полюбить

Вам Вашего супруга, к Вам любовь не до конца Ваш властелин утратил.

Я создан из материи не столь подвижной. Хоть

Я должен Вас, о женщина, оставить Вашему позору. Худший враг

Для общества, по мне, тот муж, кто сам себя жалея,

Или детей своих, желая кровь свою избавить от скандала,

Жену, им уличенную в неверности, всеж оставляет

Своей супругой и правительницей дома; ибо

Когда по малодушию его ей чистою везде считаться

Позволено, подобно новой, неизвестной меж людьми,

Болезни, простирается она в толпе, что не блюдется,

И молнии своих порочных взоров посылая, корни

Сжигая верности в друзьях, и воспаляет в жилах кровь,

И та, подобно бесу, скачет, отравляя юныя сердца. Из худших

Был худшим бы подобный муж на троне! Лучше Государю

Сидеть перед холодным очагом и с болью в сердце,

Чем Вас на высоту былую возвратить

Посмешищем народу моему, погибели его причину".

Он помолчал, и в этот миг безмолвия она

Придвинулась на дюйм поближе и положила руки на его ступни.

И где то очень далеко пропела одинокая труба,

И ржанье боевого скакуна, который ждал у врат обители, раздалось

В ответ на голос друга, и Артур продолжил слово:

"И всеж не думайте, что я пришел Вас бичевать за преступленья,

Не проклинать я Вас явился, Гвиневера, -

Я, ведь меня почти до смерти мучит жалость, умножаясь, глядя

На Вас, у ног моих простершую златую голову, которой

Гордился я, когда счастливей бывало лето. Ярость,

Подвигшая мой помысл к этому свирепому закону,

Измене приговору, смерти в пламени костра

(Когда узнал я только, что скрываетесь Вы здесь), прошла.

Боль острая - которая, когда сравнил я Ваше сердце

С тем сердцем, что излишне верным было, чтоб во сне

Неверность видеть в Вас, во мне горячими отозвалась слезами, -

Прошла - отчасти - тоже. Все прошло, и грех

Уж совершен, и я, да, я прощаю, как прощает Бог Предвечный:

О прочем для души Вы позаботьтесь сами. Как, однако,

Разстаться навсегда со всем, что я любил? О пряди,

Златыя, коими так часто я играл

В неведеньи! О изваянье царственное тела и краса,

Какой не обладала ни одна из женщин, - ставшия в конце концов

Проклятьем королевства с Вами - Ваших губ

Я не могу коснуться, ведь оне принадлежат не мне,

Но Ланселоту! Нет, и никогда оне не доставались Королю.

Я не могу и за руку Вас взять: она ведь тоже плоть,

А вы грешили плотью; и даже плоть моя,

Здесь видя Вашу оскверненную, кричит:

"Ты ненавистна мне"; но все таки, не меньше, Гвиневера,

Ведь я всегда для прочих, кроме Вас, был девственник, моя любовь

Так глубоко чрез плоть в мою внедрилась жизнь,

Что уж судьбой мне стала, и еще

Я Вас люблю. Пусть и во сне никто иначе не помыслит,

О том, что еще люблю Вас. Может быть, и Вы

Очистите тем душу Вашу, и опору обретете

В Отце блаженном нашем, во Христе Iсусе,

Потом, в том мiре, где нечистых нет, пред Вышним Богом,

Мы встретимся, и Вы ко мне прильнете и себя моею назовете, и поймете,

Что Я - Ваш муж, не меньшая душа,

Ни Ланселот, ни кто иной. Оставьте это мне,- я Вам вменяю так -

Последнею надеждою моею. Ныне ж должно мне спешить.

Сквозь ночь густую слышу я трубу: они зовут

Меня, их Государя, повести мои войска в великий бой

На запад далеко, где надлежит сразить мне

Того, кого зовут сестры моей сынком - не сродник мне он кровный,

Кто стал союзником вождей языческого Белого Коня,

И рыцарей-предателей - и насмерть поразить его

И встретить собственную смерть иль, может быть иной

Удел, таинственный, неведомый. А Вы, оставшись здесь,

Узнаете о том, что будет; но сюда уж никогда

Опять я не приду, и никогда не лягу подле Вас, и Вас я не увижу -

Прощайте!"

И все так же скорчившись у ног

Его, она на шее ощутила лёт дыханья Государя

И в темноте над головой своею падшей разглядела

Рук мановение, ее благословивших.

И слушала, пока железные шаги не смолкли, а затем

Поднялась Королева бледная и в смятеньи подошла к окну:

"Быть может", думала она, "что я его лицо увижу,

Оставшись неувиденной". И вот! Он был верхом в седле

У врат! А рядом с ним печальныя монахини стояли,

Лампаду каждая держа, и он распоряжения о Королеве

Им дал ее кормить и охранять всегда. И между тем,

Как говорил он, был надвинут низко шлем его, гребень

Которого венчал златой Британии дракон, и оттого его лица

Она не видела, что было словно ангельское, но смогла

Она увидеть, сквозь сырой туман, как молнии вонзались

В Дракона, знак Пендрагонов, династии великой,

И тот пылал, ночь озаряя ярким огненным потоком.

И развернул коня Артур в тот самый миг; и все сильнее

Пронизанная лунным светом дымка, вкруг него клубясь,

Его захватывала, слой за слоем, и казался великана

Он призраком, серее и серее делаясь минута за минутой,

И наконец, пред нею стал подобием тумана,

Что тенью уходил судьбе своей навстречу.

И руки протянула Гвиневера и вскричала громко:

"Артур!", и вдруг ея пресекся голос, а затем -

Как будто бы поток, что прыгнув со скалы, на полпути

Струится еле-еле, но собравшись на земле,

Перерождается и мчит, сверкая по долине, так и крик

Продолжил с откровеньем страстным:

"Он ушел - мой господин!

Ушел, по воле моего греха, чтоб убивать и быть убитым!

И он простил меня, а и слова вымолвить была не в силах.

Прощай? Мне должно было на его прощание ответить,

Но дыханье отнялось во мне от милосердия Артура. Он ушел,

Король, мой господин, мой истинный властитель! Как я смею

Его моим назвать? Другого тень все льнет ко мне,

И делает меня всецелой скверной: оскверненной он

Меня назвал, Король: покончу ль я с собою?

Что в этом помощи? Я грех мой не смогу убить,

Когда душа - душей является; и мой позор я не могу убить,

Но и живою не изжить мне срама. Дни умножатся в недели,

Недели - в месяцы, а месяцы, сложившись, образуют годы,

И из годов разтянутся столетья, а мое навеки имя

Пребудет именем презрения. Не должно мне остаться

С разбитой этой славой. Пусть же мiр живет;

Ведь это лишь его владенье. Что ж еще? Надежда в чем?

Мне кажется, что есть еще надежда, если только он

Не насмеялся надо мною, о надежде говоря; его надеждою назвал

Он это; никогда и ни над кем не насмехается Артур,

Зане насмешка - испаренье мелких душ. Блажен Король,

Простивший злодеянье, что я совершила перед ним, и мне

Оставивший надежду, что смогу в своем я сердце

Изжить мой грех и быть его супругой, - после, в небесах,

Пред Вышним Богом. Ах, великий, добрый Государь,

Что был как для святого - совесть средь многообразных чувств,

Для рыцарей твоих - кому моя неверная и сладострастная гордыня,

Легко хватавшая любыя впечатленья снизу, взгляд

Не поднимавшая горИ, почти что презирая высь,

До коей я подняться не хотела или не могла - казалось мне,

Что не сумею я дышать тем тонким воздухом, той чистой

Суровостью всесовершенных светов - я желала теплоты

И красок, тех, что обрела я в Ланселоте - ныне

Я вижу, кто ты: высочайший, самый человечный - ты,

Не Ланселот, ни кто иной. Неужто никого

Нет здесь, кто б Королю сказал, что я его люблю, пускай

И поздно так? Сейчас - покуда он не ушел в Бой

Великий? Никого; самой сказать мне это должно в новой жизни,

Что будет чище этой, ныне ж это было б слишком смелым .

Ах, Боже мой! Что сотворить была бы я не властна

С Твоим прекрасным мiром, если бы любила лишь

Твое созданье величайшее? То был мой долг - любить

Высокого над всеми. Мне это было б в пользу, ведай я об этом:

Мне б в радость это было, если б я могла увидеть. Надлежит

Любить нам высочайшего, когда его можем видеть,

Ни Ланселота, ни кого иного".

Тут ея рука

Пожатье ощутила, и голову склонив, взглянула Гвиневера

И юную послушницу увидела: та проливала слезы

Мольбы, и ей сказала Королева: "Да, дитя, - зане не прощена ли

И я?" Затем, подняв глаза, увидела святых сестер,

Вокруг сошедшихся и плачущих; и сердце

В ея груди забилось на свободе, и она зашлась слезами

С монахинями вместе, и промолвила: "Теперь

Вы знаете, кто я, - та недостойная, из за которой

Пресекся замысел обширный Государя. О заприте

Меня меж стен здесь самой узкой кельи, девы кроткия, от голосов,

Кричащих "срам!". Презирать себя не должно мне:

Меня еще он любит. И пусть и в самом сне об этом не помыслит

Никто, но всеж еще меня он любит. Потому позвольте,

Когда я не противна вам до дрожи, и не стыдно

Вам называть меня сестрой, жить средь вас; одеться

В одежды черныя и белыя, и быть монахиней, как вы;

Блюсти посты в дни ваши постные, но не праздновать, когда

Вы празднуете; печалиться печалью вашей, но печали

Не предаваться, коль вам радостно, и радости не разделяя;

Участвовать в обрядах ваших; с вами вместе

Молиться и просить молитвы о себе; пред алтарями

Во храмах ваших простираться; все послушанья тяжкия нести

В святой обители у вас; ходить ея двором тенистым, раздавать

Больным несчастным милостыню, тем, кто пред очами Бога,

Нас искупившего, меня богаче и целее; и ходить

За язвами их жуткими и этим исцелять мои,

И так истлить молитвами и подаяньем средостенья

Угрюмое дня сладострастия, который за собой повлек

Крушение владыки моего Артура".

Она рекла; и сестры приняли ее; и так она

Жила, храня еще надежду, опасаясь: "неужели поздно?",

Средь них, доколе не скончалась

Их Настоятельница, и тогда, за добрыя ея деянья,

И жизни чистоту, и власть собою управлять, а также

За сан высокий, в коем родилась она, ее избрали Аббатисой;

И Аббатисой прожила она три кратких года,

И Аббатисой отошла туда, где выше голосов земных есть нерушимый мир.

Оставить комментарий © Copyright Теннисонъ А. (перевод: Н.Коновъ) (syy1whsh@yandex.ru) Размещен: 24/12/2009, изменен: 24/12/2009. 44k. Статистика. Поэма: Переводы		Ваша оценка:

Теннисонъ А. : другие произведения.

Гвенивера