Корман Владимир Михайлович : другие произведения.

444 Сид Корман Избранные стихи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Публикуется подборка избранных стихотворений американского поэта Сида Кормана (1924-2004).
  Сид Корман* Пути-дороги
  (Перевод с английского).
  
  Авто толчёт гравийный путь.
  Сетчатые ворота скрылись.
  
  Грунт скрадывает шум.
  Нависли небеса.
  
  Ветра, поймав сухие листья,
  их с шумом крутят
  
  и тащат по стерне
  до самой кромки гор.
  
  Мой путь назад пойдёт
  сквозь дебри диких ягодных кустов,
  
  растущих вдоль дороги.
  Как поверну машину,
  
  мне нужно быть поосторожней.
  Не дай Бог здесь пропасть.
  
  Cid Corman* The Ways
  
  the car grinding the gravel path
  chicken-wire gate showed back
  
  earth shuts off sounds
  sky a senseless weight
  
  winds catching a few dry leaves
  to spin and kick about
  
  laud goes out in stubble
  spaces behind mountains brim
  
  coming back to this
  tangle of inedible blue berries
  
  hanging along the ground
  where the car will twist back
  
  hesitantly skilfully
  missing the worst of it
  1961
  
  Примечание.
  *Сид (Sidney) Корман (1924-2004) - американский поэт, переводчик и издатель.
  Родился в Бостоне, умер в Киото (Япония). Его родители были выходцами с Украины.
  В молодости учился в нескольких университетах США.
  Сид Корман организовал в 1948 г. в Бостоне первую в США поэтическую радиопрограмму.
  В течение около полувека он был редактором поэтического журнала "Origin".
  Он является автором многих сборников стихотворений; переводил на английский с итальянского, французского и японского. Длительное время жил в Японии.
  
  Сид Корман Поиски
  (Перевод с английского).
  
  Я встретил ночь лицом к лицу,
  а ночь - меня. Так что ни день
  свершается в его финале.
  
  И я слежу за солнцем,
  едва оно коснётся туч,
  как бы желая ощутить,
  
  их въявь, откуда и куда идут.
  Но знаю: чувствую лишь я.
  Я ощущаю вместо солнца
  
  и вместо световых лучей,
  чтоб лучше внять, как, умирая,
  день выйдет у меня из сердца.
  
  Ночь утверждает, будто я ищу
  слова, что могут усыпить,
  и будто сам я сочиняю сны.
  
  Cid Corman The research
  
  I have faced the night and I am
  faced with the night. It happens
  each day produces an end
  
  Here I begin, as the sun
  touches clouds going, as if
  wanting to feel where it is
  
  or has been, and to find its
  way back. I know: it is I
  who feel, feel for the sun, for
  
  a touch of light in the sky,
  to assure myself each day
  dying proceeds from the heart.
  
  Now the night proves me. I search,
  as if to find words for sleep,
  as if to compose a sleep.
  1962
  
  Сид Корман Причина
  (Перевод с английского).
  
  Причина
  
  весёлости, когда
  вернулся,
  в том, что я -
  
  сродни зиме,
  когда все сучья
  на деревьях
  
  без украшений,
  однако здесь,
  над ними, -
  
  для немногих птиц
  и глаз -
  есть небо.
  
  Cid Corman The reason
  
  glad to be
  back be-
  cause I am
  
  like winter
  and trees
  are branches
  
  unadorned
  as - but
  for them and
  
  a few birds
  and eyes -
  the sky is
  1962
  
  Сид Корман Младенец
  (Перевод с английского).
  
  Он -
  будто ручеёк,
  у губ его работа -
  
  журчат:
  так дышит он,
  и так настроен рот.
  
  И весь он
  в этом,
  что значит: "Обнимите
  
  скорее
  кукушонка", -
  создание,
  
  чей крик,
  для нас, -
  весь нежный мир.
  
  Cid Corman The Infant
  
  Its
  lips work,
  rivulet, it
  
  cries:
  that's breath,
  a shape of mouth
  
  It's
  all that
  it is: embrace
  
  that
  ani -
  mal. That creature
  
  can
  cry is
  our tender peace
  1962
  
  Сид Корман Стол
  (Перевод с английского).
  
  Бюст бога, вместо пресспапье,
  но не о чем писать.
  
  Широкое окно глядит
  в укромный сад,
  
  укрытый от жары
  и от июльской пыли.
  
  Сквозь розы пролезает такса
  и лает там, зевая.
  
  Здесь виден над стеной край неба,
  куда карабкается лавр.
  
  Попасть куда-то раз бывает трудно,
  а дважды - как мечта.
  
  Cid Corman The desk
  
  a god' head for a paperweight
  and nothing to write
  
  the large window open upon
  in inner garden
  
  harbored from heat
  and the swamping dust of July
  
  a dachshund romps among roses
  and yaps at a yawn
  
  the edge of the sky above the wall
  the laurel tree tipping it in
  
  it is hard to be anywhere once
  and twice is a dream
  1961
  
  Сид Корман Сувенир
  (Перевод с английского).
  
  Между листками дневника
  держу я полевой цветок,
  измятый в мыслях жёлтый миг,
  не романтичный - сохранённый
  из летописи тех полей,
  где мы, мечтая, размышляли
  о жизни, из которой не уйти
  нам было, кроме смерти, никуда.
  
  Cid Corman Memento
  
  I still
  have a
  wild
  flower
  
  between
  leaves of
  a
  day-book
  
  minute
  yellow
  crushed
  in thought
  
  not ro-
  mantic
  tough
  rescued
  
  from the
  annals
  of
  those fields
  
  where we
  brooded
  and
  dreamed of
  
  lives we
  could not
  then
  escape
  
  except
  into
  by
  this death
  1964
  
  Сид Корман Явление
  (Перевод с английского).
  
  Нет, всё обычно,
  только этот звон,
  то окружает,
  
  то отходит прочь.
  И воздух чище,
  когда стихает
  
  этот сладкий звук.
  А ветер будто
  невидимка
  
  захмелевший.
  Нет, всё обычно.
  Нечего сказать,
  
  помимо только:
  "Слышишь ли ты это ?"
  А "это" - колокол:
  
  качнулся и стучит,
  и звон его летит
  в ничто и в никуда.
  
  Cid Corman The demonstration
  
  No, no, nothing. This
  or that thing ringing
  spans and circles and
  
  retreats, as if the
  air needed clearing,Я
  as if the sweet sound
  
  were a vanishing,
  as if the wind were
  an invisible
  
  drunkenness. Not, gods,
  no: nothing, so clear
  in hardly matters
  
  to say more than "See
  if you can hear it",
  and "it" is a bell
  
  swung and struck somewhere
  whose sound is gone in
  and into nothing.
  1964
  
  Сид Корман At Santo Spirito -
  Во власти Святого Духа.
  (С английского)
  
  Я был без дозволенья на рыбалке.
  Хотелось ею в поздний час полюбоваться.
  Сверкнул огонь. Напрягся вдруг смолёный невод.
  
  А, может быть, не глядя, кто рыбачил,
  там бабочки нам прянули в глаза,
  пожертвовав собой. И мы ослепли.
  
  Земля встаёт скалой. Зловонный запах.
  Прогулка напоролась на препону.
  И вот я одиноко озираюсь:
  
  недолго здесь повиснуть на крыле
  и грянуть либо в небо, либо в пропасть -
  в той тьме, что позади и впереди.
  
  Лишь там, где свет забрезжил и спустился,
  сыскалось место, где я смог дышать.
  И вот дышу, смотря, сквозь ночь, - на ночь.
  
  Cid Corman At Santo Spirito
  
  At that hour, fishing. No right to be there
  But had to be, there, that reach eyes desired,
  fire leapt, net lifted water, pitched and strained
  
  black. Or those could be, unlike what we were,
  butterflies flaring, striking at our eyes
  to die in us. And what was there is not.
  
  The ground become rock. The reek of caged flesh.
  My walk breaks on the edges. And I stop
  then, suddenly, alone, and look out and,
  
  no longer with a wing to hang upon,
  out into whatever, sky or abyss,
  into the darkness that comes back and in,
  
  and where the light had fluttered and gone down,
  suspending me, is only space I breathe,
  breath itself, and I can see through night night.
  1964
  
  Сид Корман Беседа
  (С английского).
  
  Чёрной ночью, каких большинство,
  мы сели в темнейшем углу.
  Тень искажала дверные проёмы,
  а за ними высился город.
  Белый камень глушил наши чувства.
  Шелест листвы помогал размышлять.
  Для того и огромны ночные тени,
  чтобы плотней нас укрыть.
  Где немеет любовь, там вещает смерть.
  
  Cid Corman The Conversation
  
  It was a dark night
  as most nights are
  
  we sat rooted
  in the darkest part
  
  light shattering
  the shapes of doorways
  
  beyond us
  the high city standing
  
  white stone to mute
  purposes of love
  
  why do we sit
  rustling trees for thought
  
  why does night
  exagerate shadows
  
  be taking them in
  complete shelter
  
  as if death spoke
  the words that love lacked
  1961
  
  Сид Корман День
  (С английского).
  
  Яснеет. Солнце смотрит через пыльное стекло.
  Туман там, как всегда. Что ж, взглянем, какова погода.
  Забавно, до чего же много видно через окна.
  Вон часть креста с высокой башни отразилась в луже
  среди дорожки, и трубы водоводов по бокам
  белёных зданий бегут к земле от жестяных карнизов.
  Все окна в блеске отражений. Покой, а сверху - небо.
  
  Cid Corman The Day
  
  It clears. And the sun
  throws light on the dust
  on the window, the
  
  constancy of that
  mist. To see "if the
  weather is with us",
  
  and it is. It is
  amazing how much
  a window let in
  
  or out. Part of a
  cross from a tower
  on a puddle on
  
  a connecting walk,
  white waterpipes that
  sidles up sides of
  
  white buildings to tie
  tin cornices to
  ground, other windows
  
  polished by indi -
  rections of reflec -
  tions. Quiet. The sky.
  1962
  
  Сид Корман Титан
  (С английского).
  
  Атлант, обласканный среди потоков,
  вздымал свой груз, благоухавший светом.
  В сравненье с ним соседняя звезда
  в течение веков была тусклей.
  
  Умытой вечной зеленью красуясь,
  сперва приветливыми были горы.
  Ручьи звенели. Но нагрянула зима,
  и льдистой лавой разразились небеса.
  
  Титан согнулся. Цвет Земли стал блеклым.
  Перенапрягшись, плоть струилась потом.
  Атлант держался - не хватало сил.
  Рассудок путался. Силач немел.
  
  Трясутся плечи. Стан перекосился.
  И сфера вдруг с загривка покатилась.
  "Услышьте, Боги !" - Но тиха была гроза.
  И Мир скатился в море - как слеза.
  
  Cid Corman The Bearer
  
  The faring was wide; thus rose Atlas
  between the straits of a kiss and a kiss.
  The sphere was a flavor of light, a star
  darkened by centuries from its neighbor.
  
  At first the mountains were soft and the peaks
  runneled snow, cleancing the rough evergreens,
  the rocks unclenching. Then, the winds loosened
  winter: sky expanded an ice-gray mass.
  
  The bearer bent there then, the light basing.
  The narrows of his flash crying with sweet.
  Fists opened in his heart, but nothing gave,
  Emptiness, like a brain, begged to be dumb.
  
  Then, the shoulder trembled and segged, slowly.
  The ball on his backbone, borne and balanced,
  dropped. Listen ! But there is nothing to hear.
  The sea is dense. A world falls like a tear.
  1952
  
  Сид Корман Какаду
  (С английского).
  
  Ленивый жёлтый какаду, попав
  в холодный климат к антиподам,
  глядит из клетки с важным видом
  и выставляет клюв высокомерно.
  Он держится точёными когтями
  на жёрдочке своей, как в алтаре.
  Никто из нас, пришедших поглазеть
  на изворотливость его, на трюки,
  и на лимонный цвет пера, не знает
  и не горюет оттого, что клетка
  тесенее, чем советует наука,
  чтоб птицы жили в ней нормальной жизнью.
  Там спаривают птиц из всех пород
  различных полукровок какаду
  из разных мест - любых, что есть в вольере.
  Возможен выбор разных голосов,
  меж горловым оттенком, либо нёбным.
  На основании природных данных
  формуют символ пола - пышный гребень,
  коронный веер длинных перьев.
  Нам какаду дарит на память
  лишь жвачку из гортанных слов.
  Хватает клювом проволоку клетки
  и дразнит, петушась, им, будто рогом.
  Он неприветлив. Прячется от нас,
  пока мы не простимся. Тут он снова
  уходит в угол дальше и бубнит
  там что-то злое, что не нужно слушать.
  
  Cid Corman Cockatoo
  
  The lazy yellow cockatoo, at home
  down under in antipodal cold, accepts
  
  its outdoor cage with worn aplomb:
  its narrow beak curving arrogantly.
  
  Its sharply delineated claws exact
  a hold and a half on sanctuary bars
  
  Those of us who come to take a look
  away with us of its resourcefulness
  
  and lemon-thin skin are not aware,
  and care less, that its given place in the air
  
  is less then usual dosage science requires
  for perfect normal family life; of course,
  
  it has its choice of two between two kinds
  of mongrel cockatoos and all the breeze
  
  The cage can carry. Some of us, the best
  of pets, clucks between the throat and palate,
  
  arriving at a jest the cockatoo,
  by natural affinity, may master,
  
  and must, as a token to sex, flurry its crest,
  the fan of feathers creating its head;
  
  but we offer only our goodbyes
  and mash of words: guttural scraps of tone,
  
  it pulls itself by the leak to the wire edge
  closer and cocks its horntipped weapon, tense
  
  with hospitality. It leaks there locked,
  until we starts to go off; then it drops
  
  back into its deep retreat, saying
  something to itself we'd rather not hear.
  1950
  
  Cид Корман Эдип в Колоне.
  (С английского).
  
  Нет рядом дочерей - последний довод,
  чтоб повернуть в густую тень большого кипариса
  и под оливы, что свежей весенних трав -
  их постоянно умащают изнутри их соки.
  Седой совсем слепой старик, держа свой посох,
  направился туда, предствьте, и пошёл !
  
  Девицы терпят под гнетущим светом солнца
  и в замешательстве, оставшись без отца.
  Им выпал чёрный стыд, позорнейший позор,
  одевший их до пят как в старческие шали:
  покоя нет и нет, хотя прошли в мученьях
  без счёта миль от Фив по каменистым тропам.
  
  И всё же дочери не столько потеряли,
  как два их нечестивых брата,
  что будут драться за ничтожную их жизнь,
  за жалкую победу - лишь за свидетельство,
  как мрёт любовь отца и сыновей
  от тщетных свар и лицемерной слепоты.
  
  Cid Corman The Groves of Colonos
  
  His daughters out of touch, veering
  past argument into the sheer shade of great cypress
  and olive-trees greener than the greens of springs -
  oiled continually within by sap of the seed -,
  the old man with his hair stuck white in his blunt eyes
  passes in and is gone, imagine, gone !
  
  The girls hang on in the sullen sunlight
  suddenly lonely in the bare embarassement,
  where before only the shame of shame itself had hung
  upon them, like old women's black shouldering shawls:
  a peace is past, tough it seemed like a thousand miles
  om Thebes on the back roads painfully out.
  
  Yet they, in the distant instant, are less lost
  than that ignorance of two brothers
  who would contend for the pity of his life,
  the pity of petty victory, the good proof
  of how love grows blind between too sons
  and an old man, vain and petulant, hypocrisy.
  1954
  
  Сид Корман После прочтения письма Китса.
  (С английского).
  
  Бедняга Китс вновь умер для меня в тот день,
  но я не зря, тогда, решил подняться
  под сень тщедушных закопчёных кипарисов,
  наверх, до знаменитых ульев на Гиммете.
  
  Неподалёку выпившие греки
  скрипучим пеньем оглашали дол.
  Я шёл сквозь чащу белых, жёлтоватых
  и красных олеандров на террасу.
  
  Там я нашёл ручей, весь в пене,
  вокруг которого был свеж вечерний воздух.
  Везде мотками, выше скальных стен
  висела жимолость, в тимьяне вились пчёлы.
  
  Чуть дальше я зашёл на полуостров,
  с заброшенною византийскою часовней.
  Там ящерка скользнула вдруг под дверь.
  Шальной сверчок, скакнув, ушибся о фасад.
  
  Ему не повезло - спасая жизнь,
  погиб. А я остановился, глядя
  на древние места, Акрополь и вокруг,
  на их сверкающие отраженья в море,
  
  на Саламин и на Парнас в тумане.
  Искал вечернюю звезду,
  что освящала вновь всю необъятность неба.
  Там пили - я и дрозд - во здравие поэта.
  
  Cid Corman After Reading Keat's Letter
  
  Poor Keats had died again in my mind that day
  and it was only right, then, to be climbing
  up Hymmettus to the famed hives of honey
  possessiones by the smoked-out stunted cypress.
  
  On another park drunk Greeks echoed a chant,
  like the shards of voices broken upon mountains.
  I mounted, through white and orange-white
  nd true-red oleander, and at the terraced height
  
  found a fountain where soup stains faded
  and the evening air escaped fresh from her blue bath
  and there, like a clue, up the stone walls
  hung honeysucle. And the bees in garden of thyme.
  
  Only, however, at a promontory beyond
  before an abandoned bysantine chapel
  where a lizard slunk under the door
  and a master cricket leapt upon the facing,
  
  lost in the presence of a life he had left
  for lost, only there did I stop, stare out
  over the ancient site, Aсropolis and all,
  jewelled into the sea through electricity,
  
  rise to Salamis, Parnassus in the haze,
  discover the western star
  rededicatated the immensity of the sky,
  and I drank, with silent ouzel, health to a dead poet.
  Atens, 1955
  
  Сид Корман Брак Бахуса и Ариадны
  (С английского).
  
  Он просто в помощи её нуждался.
  Раз нужен храбрецу какой-то шанс, чтоб выжить, -
  вручила средство не терять свой след.
  Но лишь нашлось для отдыха местечко
  с приятной сочной зеленью, чтоб можно было ей
  укрыться, так она забылась в смутном сне.
  
  Когда очнулась, постепенно поняла,
  что, утомясь, была доверчива напрасно.
  Пришла в отчаянье. Была на грани смерти.
  Но как пленителен весь тот пустынный остров,
  как изобилен, где она одна осталась !
  Там слышался порой какой-то жаркий шёпот.
  
  Лишь только воцарился день, на берегу,
  сменив засилье синего с зелёным,
  наскоком рысьим началось волненье.
  Вдруг там невиданное зрелище возникло:
  обвитый лаврами, пленявший взор дикарь-красавец,
  атлет, весь в пурпуре, пришедший, как в мечте.
  
  Кимвальный звон ей прянул прямо в сердце.
  Опустошённость отлетела с криком прочь.
  Она прощалась в криках со стремленьем умереть.
  Над нею ночь смыкалась вновь и вновь, как часть
  обряда. А музыка входила в плоть, как поцелуй.
  Был совершён обмен астральной клятвой с Богом.
  
  Cid Corman The marriage of Bacchus and Ariadne
  
  He needed her help. It was as simple as that.
  After all, bravery must have some luck to survive.
  That she dogged his steps was too much luck
  and at the first permissible restingplace,
  where vegetation seemed soft enough to assure her
  full refuge, she was left in the maze of her sleep.
  
  When she woke she came to a slow awakening
  that she had been betrayed by her own tired trust,
  her own despair for escape. here she was, then,
  enchanting an empty island, another luxury
  among luxuriance, a loneliness contained
  in a climate of isolate hot whispers .
  
  Only. as day deepened into the ledge
  of the sea, that strangle of motioning green,
  blue, green, did aflurry of lyncean mischief
  bear into view the utmost attitude of the flesh,
  a figure flattered by savagery and messes of laurel,
  sculptured purple out of a wish of a dream.
  
  A flailing of cymbals lunged in her heart.
  The emptiness poured back on itself with a cry,
  a crying, a reminiscence of waiting to die.
  And the night closed over on over like part
  of a ceremony. Music entered the body's kiss.
  So, she exchanged a vow of stars with a born god.
  1953
  
  
  Сид Корман Дерзкая речь Минотавра.
  (С английского).
  
  Я - с бычьей головой, таков
  мой приговор беспрекословный.
  Мой быт и всё, что окружало
  определил отец. В рождении моём
  виновны бык и мать-царица !
  О том ползли пугающие слухи.
  
  Иначе я не мог. Я не был волен.
  А человечину в приправу
  назначил мне отец мой, царь.
  И чем бы мог тогда иным
  я утолять свой голод,
  когда безвыходно был заперт в темноте ?
  
  Я был всем явлен лютым зверем,
  губителем афинской молодёжи
  Из-за меня на царство лёг позор.
  Я... Много было кривотолков.
  При том ссылались на смешенье крови.
  В безумии творили жертвы.
  
  Во тьму, в мой ужас бытия,
  проник не просто человек,
  а посланный судьбой герой,
  снабжённый путеводной нитью и мечом,
  притом не кем-то, а моей сестрой,
  разбившей все мои надежды.
  
  Иначе я не мог. Отец мой - царь,
  а мать - царица. Сестру предавший
  герой вошёл в мой лабиринт,
  держа в руке свой меч с угрозой,
  и мой конец - его вина.
  Я целился в него рогами...
  
  Его предательство отвратно.
  Но я изведал вкус точёной стали,
  рубившей челюстные кости, -
  мне в мир, что он крушил, уж не войти.
  Преображённый, я увидел свет
  и речь веду в когтях у смерти.
  
  Cid Corman Backtalk from the Minotaur
  
  My head was animal. At least
  that was the verdict. I had no choice.
  The innerness of encirclement
  my father devised. I was gotten, they tell,
  by a bull. And my mother a queen !
  Legend pierces entrancement.
  
  I had no choice. My amazement was
  complete. My diet was human condiment,
  fixed by that king of men,
  my father. What had I to do
  with a hunger kept caught
  among the inescapable corridors of skin ?
  
  Officially, I was the beast.
  I was the guilt that shamed an empire
  and robbed Athens of its youth.
  I... The invention of mystery.
  So many answers to confound the blood,
  o make of madness a sacrifice.
  
  In the darkness of my being
  led a man not man enough,
  given heroic tyranny,
  deduced by need, given the clue of exit
  by a lost lady, that more my human half,
  my sister, fallacy, my hope.
  
  I had no choice. My mother a queen.
  My father the king of men. The hero,
  my sister's traitor, entered my halls,
  cautious, a sword for a hand, a fear
  that was my end and his fault,
  and I raised my double head at him...
  
  His treachery is dull.
  His unravelling world I hardly follow
  now. I savor the trench of the blade
  through tissue against my skull's bone
  The depth of that transfigurement was light.
  I speak from a death that holds me still.
  1953
  
  Сид Корман Вызов
  (С английского).
  
  Неведомый, загадка, парадокс,
  валторна на подвеске в центре неба
  с палящим рёвом, так что воздух
  с издёвкой отвечает гудом !
  
  Прошусь на небо, чтоб попасть наверняка.
  Плоть жаждет подвига, но я колеблюсь.
  Не в небо - так умру, нырнувши
  в пучину пузырящегося моря.
  
  От неба нет отказа. Оно бессмертно.
  Ему убытка нет. Считает,
  как много у него бесплодных зим,
  как много у него бесснежных лет.
  
  Пусть это будет здесь, пусть нынче.
  И подскажи-ка мне опять, как ты зовёшься ?
  Я знаю, имени раскрыть ты не хотел бы.
  Кто распознает, тот тебя присвоит.
  
  Ты сам владелец Солнца и Луны.
  Не хочешь ли две эти головы
  подвесить на вертушках и один
  играться, как ребёнок на площадке ?
  
  Ты любишь небо, но порой витаешь
  то там, то здесь. Толкуют: парадокс, загадка.
  На петле в воздухе валторна:
  волнует в жилах кровь и будит жизнь.
  
  Чтоб стать героем, воином, срадальцем,
  нужны решимость и веленье неба.
  Недоумение мне сдавливает горло.
  Я вижу несдающегося зверя.
  
  Твори же монстров, кто б ты ни был,
  хоть Пасифая или Минос с Ариадной.
  Тюрьму создаст Дедал. Икар - увы ! - утонет,
  когда ему ощиплет крылья Солнце.
  
  Cid Corman Invocation
  
  Monstrous, enigma, paradox, the rope
  with a horn in its hang, holding the center,
  burning the air with its bellows, as the air
  bells back, the taunt becoming a spire.
  
  Ask for the sky. Nothing is less than enough.
  The body projects heroics. I shrink.
  Or die in the ceaseless plunge, crowding
  the bubbles of the sea in my hot splash.
  
  The sky accept my offer. It is immortal.
  It has nothing to lose. It shares
  its winters of imperceptibles seeds
  and summers of imperceptibles snows.
  
  And in this place. And at this time.
  His name was... Well, tell me, tell me again, what is
  your name ? I know how much you fear to be known.
  Being identified, you are possessed.
  
  Not, possessor, you have the sun and moon.
  What will you do ? Will you hang these heads
  on a spindle of limbs and scramble, crouched,
  into the low impractical playground alone ?
  
  You asked for the sky and you abandon it.
  So enter and go. Cry out: paradox, enigma.
  The noose paces the air. A horn pricks
  the veins of the flesh. I am life.
  
  To be hero, to be martyr, to be man,
  I seek answers where there can only be
  resolutions. Amazement hangs by the throat.
  Cut the body down. The blast survives.
  
  Build, by all means build your monster.
  You are Pacifaё, Minos, Ariadne.
  The cage is Dedalus. Death is Icarus.
  The sea is wide and the feathers are the sun's.
  1953
  
  Сид Корман Леда
  (С английского).
  
  Смущённый тем, что лебедем он стал,
  когда слетел с божественного трона,
  Зевс чувствовал себя слегка смущённо
  и всё же, отыскав другой причал,
  
  сомненьями души не удручал.
  Восход коснулся края небосклона,
  и бог, спустившись к Леде потаённо,
  смёл прочь преграду рук и покрывал.
  
  Красавица была изумлена.
  Напрасной оказалась оборона,
  и то, что сталось, - не её вина.
  
  Божественность, склонясь перед любовью,
  сдалась ей в плен на счастье и сполна,
  и Лебедь отыскал себе гнездовье.
  
  Cid Corman Leda
  
  After the god had realized his need
  he was abashed to find himself a swan -
  he felt himself confused at coming on
  so - but now the disguise drew him to the deed
  
  before understanding the walkening
  creature's feeling. and she at the dawn
  perceived now his coming into the swan
  and knew now: he wanted something
  
  she - bewildered in her opposing stance -
  no longer could keep from him. He came down
  and pushing past her ever weaker hands
  
  lost his godhead in the belovedest.
  Then he first found happiness in his down
  and truly became swan within her nest.
  1987
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"