Аннотация: Рассказ участвовал в конкурсе Встреча-1
Борис Левин
ПЕРВОЕ ПРИЗНАНИЕ
Четыре утра. Лето. Уже светло. Смотрю в окно и вижу двух собак во дворе. Та, что побольше, стоит возле устало лежащей подруги. Или друга? Издали не разобрать. Это они лаяли ночью. Или выли? Я не понимаю их языка. Но одно ясно - псины, мешавшие мне спать, хорошо ладят между собой. Вот, к ним присоединилась третья. Играют. Это, наверное, больше, чем приятельские отношения, чем дружба: это - любовь. У животных она проста и очевидна, а лучше сказать, - естественна. У нас, людей, всё сложнее, запутаннее. Очень часто он и она любят друг друга, а не говорят, не показывают вида, из-за чего их судьбы, бывает, расходятся. Мешают условности, обстоятельства, планы, семьи, собаки... А иногда, наоборот, вслух говорим о своей любви, а на поверку оказывается ...
Девушка мне сразу тогда понравилась. Весёлая. Так же молода, как и я. Кровь с молоком. На пляже это особенно хорошо видно. И как не заметить? Её ладную фигуру украшала потрясающая воображение грудь. И форма и размеры прекрасно сочетались с приятными округлостями её плотного тела.
Чтобы вы смогли оценить степень моей наэлектризованности, уточню, что тугие прелести выпирали из полноразмерных чашек лифчика не только сверху, но и снизу. Это было великолепное зрелище!
В то время был я студентом лет восемнадцати, а ещё с девушками близко не общался. И даже ни одной из них не признавался, что она мне нравится. А тем более - что я в неё влюблен. Видимо, разумность сохранения свободы долгое время побеждала во мне безрассудство размножения. То, что разум не всесилен, я сразу ощутил, когда увидел мою красавицу - с первого взгляда. И он не помешал мне познакомиться с ней. Но вот дальше...
Ко всем своим анатомическим достоинствам... Ах, да! Я ещё не рассказал про густые длинные белокурые волосы и большие глаза - ну, просто-таки живая кукла! Так вот, несмотря на красоту, она была не глупа, да чего там придираться - умна, с ней было, о чём говорить.
Несколько дней подряд мы как бы случайно встречались на пляже. Она приходила с двумя подружками, я - с родителями. Девушки вместе приехали к морю на свои, заработанные, кажется, на швейной фабрике, деньги. Меня, студента, содержали папа с мамой...
Смотри-ка, уже совсем рассвело. А где же источник вдохновения, мои музы? Собаки исчезли. Их не видно и даже не слышно. Что ж, они сделали своё дело, и память продолжает освобождаться...
Советоваться здесь мне было не с кем - родителей в свои сердечные дела я не посвящал. В одном точно, несомненно, был уверен. Воспитанный целомудренным письмом Татьяны Онегину, которое учительницы в обтягивающих ягодицы юбках заставляли под страхом двойки заучивать даже мальчиков, знал, что прежде, чем добраться до заветной груди, женщине надо сказать какие-то волшебные слова, что-то такое, от чего дама сердца напрочь потеряет бдительность.
Нежное напоминание: "Козырь - крести", - или ласковое приглашение поплавать в море должного эффекта на мою избранницу не производили. Взгляды и почти случайные прикосновения лишь разогревали блюдо, но до его готовности было ещё далеко.
Видя мою нерешительность, она первой делала шаги навстречу. Один раз мне было позволено нанести ей на спину - эх, только туда! - солнцезащитный крем.
Хотя какая тут была нерешительность! Просто, в школе меня принуждали учить девичье письмо, а совсем не то, что мне позарез надо было: как, не спугнув обладательницу вожделённых сокровищ, побыстрее добраться до них. Плохо было не то, что меня заставляли зубрить ерунду, а то, что я поддавался и добросовестно это делал, несмотря на отвращение. И вот эти школьные сияющие пятерки в жизни совершенно не пригождались. Но мне-то ещё - ничего. А каково было самому Онегину!
Моя Татьяна сделала отчаянную попытку подтолкнуть меня к действию. Из разговора подружек во время карточной игры я понял, что вижу её, возможно, в последний раз. Завтра наши случайные встречи прервутся, так как девушки решили исследовать и другие пляжи.
А как же я!? Страх придал смелости, растормошил задавленный чувством разум, и тот назначил за меня свидание. Девушка, смеясь, согласилась.
И вот - оно. Тёплый южный вечер. Чёрное звездное небо. Мы гуляли по курортному городку до поздней ночи. Где-то, за пределами моего сознания не спали родители. А её подружки, наверное, спали, как все нормальные курортники, поджаренные за длинный день безжалостным солнцем. В такое время и я обычно спал, устав от дневного отдыха и вечерней победоносной, но изматывающей борьбы с комнатными комарами. А ведь есть, оказывается, другая, интересная, ночная жизнь! Бесконечно высокое небо. Невиданное доселе, такое близкое множество очень ярких звёзд. Мягкий и влажный на ощупь, а не иссушающий, воздух. Тишина, которую можно слушать, и слушать, растворяясь в ней каждой клеточкой тела...
Но я был не один, и мою спутницу окружающее нас безмолвие совсем не волновало. Казалось, даже звезды её не вдохновляли. Я уже стал подозревать, что и бесконечность вселенной не представляла бы для неё интереса, если бы не мои разглагольствования об этом. И даже более того - может быть, она слушала всего лишь звук моего голоса? И вот, всё больше, и больше меня охватывало невесть откуда взявшееся осознание того, что если не перейти к чему-то более конкретному, то второго свидания может и не быть. "А как же звёзды?" - подумал бы пресыщенный Онегин. "А как же грудь?" - забеспокоился я. Разум панически заметался, замещая в сознании и вселенскую тишину, и прильнувшие к земле звёзды... куцыми обрывками знаний о чужом опыте соблазнения девушек. Язык отказывался шевелиться и, в конце концов, прилип к пересохшему нёбу.
В уме с шумом пульсировало... Письмо... "Что я еще могу сказать?" Ах, да - это называется признанием... Что значит - признание? Признаться ей? Сознаться? Но в чем? В чем я виноват? Почему это называется признанием в любви? Если я скажу, сознаюсь, что люблю её, то означает ли это, что буду наказан, как любой преступник, сознавшийся в преступлении? И что же это за преступление? Ах, да - я хочу её. Получается, я хочу её... украсть? Взять то, что мне не принадлежит? Да? Так? Ну, точно! Нет, извините... Мне всё не надо - только грудь! Тем более - нехорошо. Ведь она - моя королева, а повелительницам надо всё, или ничего! Навсегда, или никогда! Да, или нет. Родина, или смерть... Тьфу ты!
А молчание затянулось. Сколько мы шли рядом в гнетущей тишине? Минуту? Пять? Или всего секунд десять? Время перестало ощущаться и превратилось в вечность. Отвратительная штука - эта вечность, когда не знаешь, что с ней делать. Уже и бесконечность звёздного неба стала мне не заметна. Лишь две звездочки глаз поблескивали в темноте, когда девушка посматривала на меня.
Первой заговорила она. Указав на очертания одноэтажного дома, сообщила, что тут и живёт. Это означало: "Раз ты такой нерешительный и тебе совсем-совсем ничего от меня не надо, то мне пора спать". Я попросил погулять ещё хоть немного. Хорошо, согласилась моя повелительница. Это согласие было понято мною так: "Несмотря на твоё неопределённое поведение, даю тебе последний шанс". Звёзды вновь засверкали в вышине.
Всё ясно, дошло, наконец, до меня, она хочет, чтобы я непонятное преобразовал в понятное. Ну, да, вот она в чём заключается, это пресловутая разница между мужчиной и женщиной! Теперь и мне предстояло с ней намучиться. Оказывается, то, что для мужчины ясно, как божий день, что ему легко можно растолковать на пальцах, для женщины - загадка, и ей, такой непонятливой, надо обязательно всё объяснить, преподнести разгадку словами, и подробно-подробно.
А что объяснять? Что говорить? Мне в тебе нравится то, то и то? Разобрать девушку на "запчасти" и расписать ей же их преимущества перед конкурентками? Она и сама это знает. Да и вряд ли моей избраннице такое понравится. Всякий человек, а королевы особенно, - цельные личности. Так что придётся сказать, что она мне нравится вся, целиком, без описания подробностей. А лучшего слова, чем "люблю", для как можно более короткого признания в этом, мне на ум не приходило. Разумеется, надо будет уточнить, кого люблю - "тебя". Да ещё добавить - экая непонятливость! - что это "я", а не кто-нибудь другой её это самое, ну, любит. И вот, как ни крути, а мне предстояло классически, не отступая от литературных канонов, признаться в любви. Я обреченно стал готовиться к произнесению этих трёх тяжёлых слов.
Значит, так. Надо будет сказать: "Я". Потом: "Тебя". И наконец, чёрт бы его побрал, если уж без этого никак нельзя: "Люблю". Всё вместе получается: "Я тебя люблю".
"Я тебя люблю, я тебя люблю", - зубрил я, чтобы не сбиться. Иногда я открывал рот, чтобы произнести уже выученную, доведенную до автоматизма, фразу, но язык не слушался. Разум подробно расписал каждой части тела её роль, а организм не подчинялся ему! Чувства не совпадали с мыслями.
Может быть, простак-язык, не будучи связанный условностями и противоречиями, откровенно и незамысловато сказал бы за меня симпатичной во всех отношениях девушке всего лишь: "Ты нравишься мне, особенно хороша твоя шикарная, удивительная, великолепная грудь, можно мне её потрогать?". Аппетит приходит во время еды, и несомненно, к еде вслед за разговорчивым языком и неугомонными руками подключились бы губы, снова руки, опять руки, множество рук, выросших из всего тела, из каждой его клеточки, которые не забыли ещё ощущение включённости во вселенское безмолвие... И вот уже весь я - её... Мы...
Но, воспитанный целомудренной школой, неопытный разум гнул своё: "Ты должен сказать: "Я тебя люблю", - и точка!"
И вот, когда мы снова оказались вблизи её дома, и чёрное, лишённое звёзд небо угрожающе низко нависло над головой, всё моё существо вновь охватил страх при мысли о том, что это последние наши общие секунды. И вдруг! Неожиданно саботажник-язык отлип от нёба, и я выговорил долгожданное:
- Я-тебя-люблю.
Мне показалось, три неподъёмных слова прогромыхали на всю улицу и, должно быть, оглушили девушку. Она же тихо переспросила, что я сказал. Пришлось повторить. Получилось уже смелее, и видимо, не так громко, потому что она благодарно посмотрела мне в глаза.
"Это совсем другое дело", - ответили две блестящие огромные звезды.
А во мне вдруг образовалась и мгновенно выросла новая, отнюдь не благодатная вселенная - какая-то чудовищная, бескрайняя пустота. Если только что во мне был хаос противоречий, сомнений, страхов, надежд, отчаяния, и снова надежд - в общем, чувств, - то, заменённый словами, весь он исчез без следа. На его месте в душе не осталось ни-че-го!
Точная и чёткая словесная конструкция, такая правильная и совершенно необходимая для взаимопонимания, произвела во мне такой же эффект, какой производят строительные леса на туристов во время осмотра ими реставрируемого архитектурного шедевра: без этих скелетообразных железяк нельзя сохранить сооружение и донести его до потомков, но вид здания они бессовестно портят, оставляя на всю жизнь ложное представление о том, чем хотелось бы восхищаться.
Я снова замолчал. Свой долг я исполнил. Дело было за ней, теперь пускай она мучается с моей любовью. Но оказалось, возлюбленная ничуть не страдала от свалившейся на неё проблемы, зная, что делать дальше. Когда мы поравнялись с домом, она пригласила меня в гости. Свет в окнах не горел, все спали. Я безропотно согласился, следуя за ней, как привязанный. А как же! Как честный человек... Сам ведь сказал: "люблю"...
Если уж однажды в кустах найден рояль, то рано или поздно по нему обязательно стрельнут из ружья, повешенного на ближайшей стене. Вот и наши старые знакомые - утренние собаки, до сих пор добросовестно исполнявшие роль сладкоголосых муз, не подвели - где-то отчаянно залаяли. Видимо, кошку из кустов вызывают на справедливый, но неравный бой... И что там было дальше?
Любой дом на курорте в пик сезона из крепости превращается в проходной двор. За лето он пропускает столько народу, сколько в состоянии выдержать его стены, распираемые от неисчислимого количества засунутых в него кроватей, диванов, лежанок, раскладушек и просто досок с гвоздями. Днём диваны складывают, раскладушки собирают, у досок загибают гвозди. Отдыхающие уходят отсыпаться на пляж. Сейчас же нас ждали Содом и Гоморра.
Когда в коридоре зажегся свет, я сразу спустился с небес, где вот уже несколько часов, хоть и с грехом пополам, пребывал, на откровенно грешную землю. Здесь обнаружилось, что мы с моей девушкой не одни во вселенной. Протискиваясь между спящими, пробрались в её опочивальню, по пути включая и выключая свет. Никто не обратил на нас внимания, не возмутился, даже не пошевелился. Все спали. В крохотной комнатке, пригодной разве что в качестве собачьей будки, втиснуты были три узкие кровати. На двух спали знакомые мне подружки. Королевское ложе было застелено. Сесть можно было только на него. Свет остался включённым. Подружки дружно отвернулись к стене.
На вопрос, чем займёмся, я как можно более влюблённо и томно, в полном соответствии с только что сделанным признанием, посмотрел в ещё более блестящие, чем на улице, глаза. Искренность ответного взгляда меня испугала. Не дождавшись от меня ни слова, повелительница достала колоду карт. Я незаметно облегченно вздохнул.
Началась игра.
Более позорно в дурака никогда, ни раньше, ни позже, я не проигрывал. Карты не шли на ум. Вообще никаких мыслей не было. Да просто ума не было. Cейчас и по игре, и по жизни я был дурак дураком. Меня вновь без остатка выела та самая пустота, которую я познал, только что впервые в жизни признавшись девушке в любви.
Да, я сделал это - выдавил из себя заветные слова признания, постигнув тут же, что не слова - самое важное в высоких чувствах, и не слово "любовь" нужно любви, а что-то такое, чего нельзя выразить словами и даже не следует осознавать. Слова и ум убивают чувства - теперь, опустошённый ими, освобождённый от чувств, я знал это точно.
Моя девушка так и не поняла, для чего я сознался в любви к ней, зачем так долго и неинтересно поддаюсь в дурака. Она начала откровенно зевать, затем сказала, что хочет спать, сложила карты и проводила меня до дверей, снова включая по дороге свет. При этом все женщины дружно отворачивались к стенам и усиленно сопели, по-видимому, стесняясь изображать храп.
Да, этим многие люди отличаются от животных, от тех же бесстыжих собак, будь они хоть трижды музами: стесняются, стыдятся...
Тогда и я стыдился этой своей неудачи. Но ещё в той пустоте возникло, и каждый раз подтверждалось, да и сейчас не ослабло осознание важности произошедшего. Было сделано главное: приобретён опыт собственной жизни.