Делиани Лиана : другие произведения.

Розы, которые нельзя срывать (главы 21-30)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Данный перевод является любительским и предназначен ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ в учебно-просветительских целях, дабы читатели могли больше узнать о временах Великой французской революции

Перевод романа The Forbidden Rose by Joanna Bourne

Глава двадцать первая

  
   Маргарита ехала в экипаже с опущенными занавесками на окнах, наклонившись вперед и выглядывая наружу.
   Солнце нещадно припекало. На улицах было многолюдно, кафе на Итальянском бульваре были полны посетителей. Ничего не изменилось, на первый взгляд.
   "Пять лет назад мы не боялись".
   Рестораторы, как обычно, расставили столы даже на аллеях. Женщины в широкополых шляпах и платьях с ярким рисунком пили кофе и вино. Как стайки птиц, они сидели под деревьями на стульях с плетенными из тростника сиденьями, широко разложив юбки, обмахиваясь веерами и болтая в окружении слуг, детей и собак. Молодые люди, фланеры бульваров, порхали от одной стайки к другой, сыпали остротами и флиртовали, облокачиваясь на спинки стульев.
   Для того, чтобы сидеть и смеяться, делясь крошками печенья с раздувшимися от важности голубями, требовалась недюжинная храбрость. К востоку от Парижа, в миле отсюда люди гибли на гильотине. Смерть и лишенная малейшего чувства юмора жестокость правили бал повсюду, но не здесь. Бульвар был линией фронта в войне с варварами, уничтожившими ее Париж. Остроты и афоризмы, беседы о театре служили материалом для баррикад. Шляпные ленты, кружево накрахмаленных чепцов - оружием.
   Фиакр еще раз подпрыгнул на неровной мостовой и остановился напротив входа в Китайские бани.
   Мальчик-слуга подбежал, чтобы открыть двери экипажа и опустить лесенку, быстро как белка влез на козлы, чтобы передать оплату кучеру. Мальчишка последовал за Маргаритой в бани, держа ее корзинку и болтая о жаре. О да, множество уважаемых граждан, множество лихих молодых людей пришли сегодня, чтобы отдохнуть в воде... Он занят с самого утра, разнося кофе и лимонад по кабинетам наверху. Какая жара. Все жалуются.
   Вход в самые модные общественные бани пролегал через ворота между двух искусственно насыпанных холмов. На вершинах холмов возвышались статуи китайцев с зонтиками. В центре двора стояла красно-желтая пагода, поблизости были расположены кафе и сад, где посетители могли освежиться. Банные кабинеты находились выше, на левой стороне - мужские, на правой - женские.
   Маргарита не бралась судить, сошли бы эти бани за китайские где-нибудь в Пекине или Шанхае. Но для Парижа они были достаточно китайскими. Она поднялась по лестнице, ведущей на правую половину, и встретила давнюю подругу, Оливи Гарман, смотрительницу бань. Она стояла за прилавком, маленькая и опрятная, с гладкими, черными как ночь волосами. В La Flеche ее звали Перепелкой. Такая же осторожная и незаметная как и ее тезка.
   Оливи отвечала за один из путей, которыми выбирались из Франции. Мужчины и женщины переступали порог Китайских бань и исчезали, чтобы потом появиться в безопасной Англии.
   Оливи вежливо кивнула, но не стала приседать в реверансе, демонстрируя свою преданность идеалам революции.
   - Гражданка. Вы давно у нас не были. Рада видеть вас снова.
   - Гражданка Оливи. Добрый день.
   Маргарита опустила монету в ладонь мальчика и отослала его. Под прикрытием корзины, ставя ее на стойку, Маргарита передала записку, которую держала наготове в руке. Шепнула:
   - Для Садовника.
   Быстрый взгляд вглубь коридора. Записка исчезла.
   - Чего желаете? - спросила Оливи и еле слышно добавила: - Еще поручения?
   - Нет, - шепнула Маргарита и заговорила громче. - Сегодня мне нужна горячая ванна, даже несмотря на то, что на улице так ужасно жарко.
   Затем к ним подошла горничная, со сложенными полотенцами и банным халатом на вытянутых руках, держа стопку осторожно, поскольку ткань не успела остыть после того, как белье нагревали над маленькими жаровнями. Оливи лично довела их до кабинета. Расположенный в самом конце коридора, он гарантировал посетителям тишину и уединение. Слева от кабинета находилась неприметная дверь, ведущая с женской половины бань на мужскую. Эти комнаты были свидетелями множества тайных свиданий. Ирония судьбы - супружеский адюльтер и интриги La Flеche имели много общего.
   Банный кабинет представлял собой светлую комнату с огромными окнами, закрытыми пропускающими свет ширмами. Стены были покрашены так, чтобы создавать видимость мраморных плит. Горничная, положив на сервант стопку полотенец и банный халат, занялась приготовлением ванны.
   Оливи, несшая корзинку, тоже поставила ее на сервант, открыла и начала выкладывать чистые полотенца, щетку для волос и бутылочки с маслами для ванны.
   - Принести вам вина? Легких закусок? Нет? Вы правы. Сейчас слишком жарко, чтобы есть. Могу предложить компресс из толченых мятных листьев для снятия головных болей. - Оливи откупорила одну из бутылочек с маслами для ванны. - Чудесный аромат. Нероли и кориандр?
   - Вы правы. Из магазина в Пале-Ройяль. В самом конце, там рядом продают веера. Вы его знаете.
   Оливи снова понюхала.
   - Мне он не подходит. А вот вам подойдет. Свежий и сильный. Необычный. Я бы сказала, это аромат не для молоденькой девушки.
   "Я не так уж молода". Зеркало висело над сервантом. В нем она увидела ничем не примечательные каштановые волосы. Широкий, упрямый рот. Загоревший нос. Глаза, глубоко запавшие от усталости. Синяк, оттенявший половину лица.
   Гильом сказал, что она прекрасна.
   "Какую часть ее лица можно назвать хорошенькой? Что он видит?" Быть может, это Мэгги Гильом находил красивой. Мэгги исчезла за последние несколько часов. Из зеркала на нее смотрела Маргарита.
   Горничная наклонилась, чтобы еще раз протереть медные края ванной. Движение было призвано лишний раз продемонстрировать, что все вокруг сияет чистотой и свежестью. Ванна была начищена до блеска и раньше. Женщина расстелила на дне ванны полотно, чтобы посетительнице не пришлось прислоняться к жесткому металлу, и открыла оба крана, для горячей и холодной воды, прежде чем тихо и своевременно выскользнуть из кабинета, как это умеют делать хорошо вышколенные слуги.
   Все было сделано изящно и бесшумно.
   - Она - одна из нас? - спросила Маргарита. - Я не узнаю ее.
   - Нет, мы думаем, что она подослана полицией. Я найду ей занятие где-нибудь подальше отсюда на ближайшую пару часов. Что-нибудь неприятное, если получится.
   В Париже каждое кафе, книжный магазин или закуток на рынке имели свои политические пристрастия. Китайские бани не были исключением. Они служили оплотом самым радикальным якобинцам, ярым сторонникам Робеспьера. Отличное убежище для La Flеche, в самом логове фанатиков. Но в таком окружении приходилось быть очень осторожными.
   Оливи развязала платье на спине.
   - Очень красивое.
   Это было свободное платье новомодного фасона. Мягкое и нежаркое, но с неудобными завязками.
   - Сама я не осмеливаюсь носить такой фасон, но на вашей фигурке он отлично смотрится. У вас есть все, что нужно?
   - Все, кроме собственно ванны. Я чувствую себя ужасно грязной. На мне собрана вся грязь мира. Я превратилась в грязевую энциклопедию. Лишь через неделю или две тщательного вымачивания, я, быть может, опять почувствую себя человеком.
   Маргариту оставили в одиночестве, чтобы она могла освободиться от корсета и позволить рубашке соскользнуть на пол. Усесться в ванну и, откинувшись назад, закрыть глаза.
   Похоже, не осталось ничего, в чем она могла думать, не испытывая боли. Поэтому Маргарита не думала ни о чем. В ее распоряжении был час или чуть больше до того, как Жан-Поль пересечет Сену и доберется сюда из Ботанического сада на левом берегу. Время думать наступит, когда он придет.
  

Глава двадцать вторая

   Хоукер постоял немного, изучая обстановку и почесывая подмышку по той простой причине, что почесывающийся человек выглядит безобидным.
   Непривычно находиться в городе, где все незнакомо. Куда не глянь, на сотни миль вперед простирались места, где он никогда не бывал. Уличный говор вокруг совсем не походил на английскую речь, и приходилось хорошенько обдумывать слова, прежде чем произнести их вслух.
   А его одежда... Вернувшись домой он будет носить цветные вещи. В Лондоне Хоукер - известная персона. У него уже успела сложиться репутация. На протяжении трех лет он был Рукой Лазаруса. Убивал людей. Его подельники ожидали от него соблюдения определенного стиля в одежде.
   В Париже он был никем. Частью толпы.
   Даже пахло тут неправильно. Прокисшим вином, а не пивом. Бренди, а не джином. Из дешевых забегаловок несло чесноком и какими-то травами. Все вокруг чужое.
   Хоукер чувствовал себя странно, прогуливаясь по улицам без этих чертовых ослов.
   Забавно, но, в конце концов, до него дошло. Ослы куда лучше лошадей. Никто не обращает внимания на человека, ведущего осла под уздцы. Все, что видят люди, это самих животных. Возьми с собой парочку ослов и можешь останавливаться где угодно, сколько угодно долго, и никто не сочтет это странным. Можешь смотреть под копыта. Этим можно заниматься большую часть дня, если делать все правильно.
   Хоукер двинулся в путь, засунув большие пальцы за пояс брюк. Восток был в той стороне. Чтобы определить это по направлению теней, ему понадобилась лишь секунда. Еще один прием, подсказанный Дойлом. Следи за солнцем и держи карту в голове. Всегда знай, где находишься. Всегда обдумывай пути отхода. У парней с ничего не выражающими лицами с Микс-стрит были сотни карт, покрытых множеством надписей. Они часами заставляли Хоукера изучать эти карты. Он стал экспертом по Парижу еще до того, как впервые ступил на его территорию.
   Раньше ему не приходилось передвигаться с помощью карт. В Лондоне.
   Нужно выглядеть так, будто знаешь, куда идешь. Этот принцип он позаимствовал у Дойла. О своей работе Дойл знал бесконечно много. Он называл ее игрой. Во многих отношениях название было правильным. Игра.
   Хоукер многому выучился у Дойла, пока не пришло время расстаться. Прежде, чем один перережет глотку другому.
   Рю де Монтре. Хоукер знал, где находится эта улица. Пошевелил губами пару раз, тренируя произношение. "Рю де Монтре". Здесь улицам давали названия. Иногда даже прикрепляли таблички к домам. Можно подумать, те, кто в них живут, понятия не имеют, как называется их улица. А если кто из неместных слишком туп, чтобы спросить, куда его занесло, так это его проблема, разве нет?
   Забавный народ, эти французы.
   Найти Ле Броше будет нетрудно. В такую адскую жару как сегодня, он наверняка засел где-нибудь в таверне, прячась в тенечке и освежая глотку. Едва ли он отошел от своего логова больше, чем на сотню ярдов. Такие, как этот малый, держатся поближе к дому и пьют в компании дружков. Охотиться на парня, окруженного кучей подельников, опасно.
  
   Дойл подал Паксу сигнал идти впереди, а сам отступил назад. Чтобы выследить такого как Хоукер, нужно три человека. Вот они, рабочие будни разведки. Вечная нехватка агентов.
   Пакс положил доску, которую нес, и вынул из кармана колпак.
   Хоукер выглядел как француз. Ходил как француз. Его жесты были французскими. Он двигался с той же скоростью, что и люди впереди него. Стал еще одной рыбкой в косяке, мальком, самой неинтересной добычей для рыболова. Это природный дар. Такому невозможно научиться.
   Он направлялся на восток, вниз по течению Сены, а значит, должен был перейти мост. В Париже вся сложность слежки за кем-нибудь сводилась к мостам. Зная, каким мостом пройдет объект, можно было обогнать его и подождать на другом берегу. Голубок сам бы вышел прямо на своего преследователя.
   Дойл свернул на боковую улочку, ведущую вниз, к реке.
   Хоукер обнаружил того, кого искал, в Л'Абоданс, заглянув в десятую по счету таверну. Ле Броше с дружками сидел в глубине зала. Дружков было подозрительно многовато.
   - Помнишь меня?
   Несколько мгновений Ле Броше смотрел на него, прищурившись.
   - Ты - мальчишка Лазаруса... Хоукер. Да, точно. Тебя прозвали Рукой. Помню.
   Ле Броше произнес "Оукер". Когда французы называли его по имени, они не выдыхали этой дурацкой "х" в начале, как это делали английские шишки. Они произносили "Оукер", и это звучало естественно. Хуже некуда, когда лягушатники произносят твое имя правильнее англичан.
   - Это ведь ты привел мне ту девчонку. Полли. Лакомый кусочек.
   - И мастерица в постели, - Хоукер уселся, спиной к залу, как поступил бы глупец, если конечно, не учитывать, что стеклянные стаканы на столе служили неплохим зеркалом на случай, если б вдруг кто-то захотел приблизиться сзади. - Надо поговорить.
   - Наедине, - добавил Хоукер, поскольку ни один из дружков Ле Броше не сдвинулся с места.
   Ле Броше усмехнулся. Не самое приятное в мире зрелище. Остальные мужчины встали из-за стола, давая им возможность обсудить наедине Доркас, Толстоногую Люси и некоторых других. Ле Броше было что вспомнить о пребывании у Лазаруса.
   Немного погодя пришло время бросить "вина" старухе за прилавком. Хоукер сказал "вина" тем же тоном, что и Дойл этим утром. Положил на стол такую же монету. Его стакан наполнился едва ли на половину - в то время как утром налили полный - вином, больше похожим на собачью мочу. В мире просто не существовало причин не пить джин.
   - Я здесь по поручению Лазаруса, - сказал он. - Подумал, ты сможешь мне помочь. Мне нужно найти человека, который заплатил Лазарусу за убийства.
   Ле Броше подавился смешком.
   - Такие люди, как он, сюда не заходят.
   - Тогда, где его найти? Речь о деньгах, и я не могу уехать из этой чертовой страны, пока не улажу дело.
   - О деньгах? - оживился Ле Броше.
   - Мы не можем выполнить договор. Лазарус сказал: "Отдай деньги тому, кто заплатил. Французу. Найди его".
   Если Ле Броше купится на эту историю, значит, он очень мало знает о Лазарусе. Хоукер прикоснулся к поясу в том месте, где под тканью выделялись спрятанные пачки ассигнаций. Заставил денежки хрустнуть. Позволил себе раздразнить алчность собеседника.
   - Вот что мне надо сделать. Проблема в том, что я не знаю, как найти ублюдка.
   Он притворился, что сделал глоток и вытер рот рукавом.
   - Не знаю, где искать. Да и в том, чтобы таскать с собой такую сумму, мало приятного.
   Хоукер снова коснулся денег, предрешая свою участь. Он видел, Ле Броше решил, что убьет его.
   Не будь нетерпеливым. Лазарус всегда так говорил. Будь готов потратить время. Все, что стоит делать, стоит и того, чтобы потерпеть.
   Хоукер заставил Ле Броше потеть минут пятнадцать, выманивая его во двор позади таверны. Вынудил того раза три повторить "хочу кое-что тебе сказать" и раз пять - "не хочу говорить об этом здесь", прежде чем позволил вывести себя из комнаты через коридор за кухней в грязный, вонючий двор.
   - Тихое, милое местечко, - Хоукер похвалил двор. Достаточно уединенное местечко, чтобы убить пятерых, а то и шестерых. Прогуливаясь, он закатал по локоть правый рукав, что для знающего человека было бы достаточным предупреждением.
   Ле Броше встал у него за спиной. По слабому шороху одежды и изменившемуся дыханию Хоукер понял, что тот достал нож.
   Если мужчина не умеет пользоваться ножом, ему не стоит носить его с собой. Возьмешь нож в руку, и уже не сможешь делать этой рукой ничего другого. Будешь держать его неумело, и он помешает сохранить равновесие. Дурак с ножом всегда пытается воткнуть его в тебя, вместо того, чтобы использовать для борьбы все свое тело.
   Так что драка началась с того, что Ле Броше бросился на него. Точнее, с того, что Хоукер нырнул под руку Ле Броше, сунул локтем в открытый рот, чтобы дурак не вздумал орать, и ударил ногой по яйцам. Отобрал нож. На все про все ушло не более десяти секунд.
   Хоукер встал над Ле Броше. Оседлал его. Собрал в кулак пригоршню волос и оттянул голову назад, обнажая шею. Нож он прижал под ухом у Ле Броше. Удар будет чистый, сначала вниз, потом поперек горла. С закатанным заранее рукавом, он даже не испачкает рубашку. Перелезет через стену и покинет Фобур Сен-Марсель прежде чем прекратятся предсмертные судороги тела.
   "Дойлу это не понравится".
   Мысль об этом отвлекла его. Ле Броше начал издавать звуки, так что Хоукер прижал нож поплотнее, совсем чуть-чуть, только чтобы напомнить французу о том, что человек смертен.
   Лазарус велел убить парня. Обрубить концы. Никто не осмеливался не выполнить приказ Лазаруса.
   Дойлу нужны были имена из того списка. Он хотел спасти людей, обреченных на смерть. Против того, чтобы узнать, кто из французских агентов работает в Англии, он бы тоже не возражал. Но из мертвого тела вытянуть ответы не под силу никому.
   "Опять гребаный Дойл, черт бы его побрал".
   Ле Броше тем временем залепетал:
   - Клянусь... Просто хотел немного попугать. Богом клянусь. Святой Венсан, прости меня. У меня в мыслях не было тебя убивать. Даже пальцем тронуть.
   В отличие от многих, Хоукер не получал удовольствия от того, что его умоляют. Именно поэтому он хорошо выполнял свою работу. Не отвлекаясь.
   "Дойл сказал бы, что любой дурак может убить человека. Даже собака может. Малюсенькая букашка, которую едва разглядишь, и та может убить человека".
   - Заткни глотку. Твое тявканье мешает мне думать.
   - У меня есть деньги. Драгоценности. Разные вещички аристократов. Дорогие. Я скажу, где они лежат. Поделюсь с тобой. Я не собирался причинять тебе вред. Клянусь. Святым Венсаном. Я просто пошутил. И в мыслях не...
   "Если я оставлю это отребье в живых, Лазарус одним щелчком свернет мне шею. И будет ржать при этом".
   - Давай обсудим твой визит в Англию. По-дружески, только ты и я. Расскажешь мне о каждом человеке, которого встречал. О каждой бумажке, которую передавал. Даже о том, сколько раз ты останавливался, чтобы отлить в придорожную канаву.
   На это потребовалось время. Рука, держащая Ле Броше за волосы, успела устать.
   - Я не знаю. Не знаю. Просто мужчина. Джентльмен. Ничего не могу сказать о нем. Клянусь. Повстречал меня на улице. Он меня знал. Я его - нет, - Ле Броше втягивал воздух вместе с кровью, потому как, чтобы освежить ему память, пришлось порезать лицо в нескольких местах. - Я доставлял сообщения. Относил пакеты. Все это время. Он давал мне деньги и говорил, куда идти. К Лазарусу. К человеку по имени Кроуфорд. В какую-то таверну. Спросить там мистера Финеаса. Отдать конверт. Потом пойти еще куда-то и спросить мистера Такахо.
   Он не обращал внимания на то, как они выглядели. Просто мужчины. Самые обычные. Некоторые из них - французы, как ему кажется. Некоторые, кажется, англичане. Нет, он не просматривал бумаги, которые доставлял.
   Ле Броше помнил каждую девку, с которой спал, до мельчайших непристойных подробностей, но ни черта не запомнил о наемниках, которым платил за убийства.
   "Появление этого придурка на свет - пустая трата плоти и крови. Еще более зряшная трата - выпустить кровь из этой туши. Никто не воспримет всерьез, если вдруг Ле Броше начнет трепать языком о делишках с Лазарусом".
   - Богом клянусь, больше ничего не помню, - выдохнул Ле Броше.
   Когда оставляешь какого-нибудь урода в живых, возникают проблемы. Приходится вести с ним долгие, кровавые разговоры. Хоукер весь вспотел и стал липким от крови. Так заляпаться он мог бы и просто прикончив этого дебила.
   Время убираться. Он саданул Ле Броше в живот, так, чтобы у того не было шанса пырнуть Хоукера ножом, припрятанным где-то на этом завшивевшем теле. Хоукер перемахнул через стену и пустился наутек.
   Пробежав несколько кварталов, он свернул за угол, обнаружил общественный источник и остановился, чтобы смыть кровь. Издалека доносились вопли Ле Броше, грозившего ему смертью.
   Хоукер узнал места встреч французских шпионов в Англии. Он располагал словестными описаниями внешности некоторых из них, впрочем, эти описания немного стоили, а также паролями, которыми пользовались французы. Есть, от чего оттолкнуться. Возможно, этих сведений окажется достаточно, чтобы разведка выследила кого-то из шпионов. Никто не смог бы добыть больше.
   Очень даже неплохо для бешеного зверька.
  
   Дойл снял курок со взвода и опустил пистолет. В какой-то момент он был почти готов выстрелить. Мальчишка немного помедлил, решая, стоит перерезать этому Ле Броше глотку или нет.
   Он был очень близок к тому, чтобы сделать это.
   На чердаке жара стояла как в печи, поэтому в этот час ни одна из служанок не поднялась сюда, чтобы привычно торговать своим телом на грязной койке в углу. Неподвижно стоя за ставнями, Дойл мог наблюдать за грязным двориком таверны. Видеть, оставаясь невидимым. И слышать абсолютно все.
   Мальчишка выудил у Ле Броше информацию и оставил того в живых. В Париже не нашлось бы ни одного агента, который смог бы справится с этим лучше, чем Хоукер.
   Таверна кишела дружками и подельниками Ле Броше, жужжащими как осы. Но Хоукер был уже далеко - перелез через стену и ушел вниз по переулку.
   Пришло время найти его и отвести назад к Каррадерс, чтобы на него наорали, умыли и привели в порядок. Пришло время мальчишке сделать свой первый доклад начальнику отдела.
   "Рад, что не пришлось его убивать".
   Он рисковал, предоставив свой уличной крысе возможность самому разобраться с Ле Броше. Это могло стать ошибкой. Ошибкой такого рода, за какие увольняют со службы.
   "Надеюсь, ты это оценишь, мальчик".
  
   Глава двадцать третья
  
   Разумеется, бани считались приличным местом. Даже самым порядочным женщинам было незазорно их посещать. Но в то же время никто бы не удивился, обнаружив, что здесь происходит что-то непристойное. Лучшего места для тайных встреч не существовало. Маргарита встречалась здесь с Жан-Полем чаще, чем могла припомнить.
   Стук сапог послышался в коридоре. Мужских сапог, а не сабо горничной. Вскоре в дверь тихонько заскреблись.
   - Войдите, - сказала Маргарита.
   Высокие окна и фрамугу над дверью не закрыли, чтобы из бани выходил пар. Однако никому не удалось бы задержаться и подсмотреть за ней из коридора или сада, оставшись незамеченным Оливией. Все близлежащие помещения были пусты.
   Он открыл дверь. Милый, привычный, надежный Жан-Поль. Оливия сразу предупредила бы, если бы его арестовали. Маргарита знала, что с ним все в порядке, но все равно была рада убедиться в этом собственными глазами. Всю дорогу от Нормандии до Парижа она боялась за него.
   Когда она подбежала, чтобы броситься к нему на шею, Жан-Поль прижал ее к себе в коротком, крепком объятии и сразу же отпустил.
   - Я бы предпочел, чтобы ты оделась.
   - Но я одета, - Маргарита была закутана в тяжелый льняной банный халат. Более чем приличный вид. Халат закрывал все ее тело до щиколоток. Выходя на улицу она надевала куда более открытые одежды. - Знаешь, не ожидала, что ты вырастешь таким ханжой. Думаю, твое чувство юмора сгубил брак. Ты стал слишком серьёзным после женитьбы и рождения детей.
   - Я стал старше. Намного старше, - вздохнул Жан-Поль, повернулся и закрыл за собой дверь. - Если бы в городе вместо Храмов Разума оставались церкви, я возблагодарил бы Господа, поставив штук пятьдесят свечей. Маргарита, когда я услышал, что замок сгорел, то подумал, что ты погибла.
   - Я даже не обгорела, если не считать ладоней, но и они уже зажили. Когда я заехала к Бертиль, она смазала их маслом, утверждая, что это самое лучшее средство. Вот только руки от него становятся липкими.
   - Габриэль рыдала двое суток. Так и хочется встряхнуть тебя хорошенько, чтоб аж зубы застучали.
   "И я тоже рада тебя видеть, Жан-Поль".
   - Я боялась, что доберусь до Парижа слишком поздно. Что ты к тому времени будешь арестован. Или убит.
   - А я сходил с ума от беспокойства, думая о том, что ты в дороге, одна, - он потянулся к ней и стукнул по тыльной стороне ладони костяшками пальцев. - Но вот я нахожу тебя тщательно вымытой, порозовевшей и счастливой. Естественно, я недоволен.
   - Ну, конечно. Я тоже не против всыпать тебе слегка, исключительно чтобы выплеснуть свои чувства.
   Он снял сюртук, готовясь изобразить сцену элегантного послеобеденного разврата, на случай, если кто-нибудь войдет. И так как речь шла о Жане-Поле, сюртук оказался аккуратно повешенным на спинку стула. Привычка, способная свести с ума.
   Конечно, Жан-Поль был силен и строен. Как главному ботанику Ботанического сада, ему приходилось целыми днями передвигать ящики и горшки с образцами экзотических растений. Жан-Поль всегда был (и оставался) красив - блондин с совершенными чертами лица, хоть его спину и покрывали глубокие шрамы. Исполосовал его дядя Арно, застав их вместе. И все равно, даже сейчас, если бы Маргарита и стала искать в бане любовных утех, то определенно, только с ним.
   Когда им было по пятнадцать, Жан-Поль был не слишком силен в науке любви. Возможно, время и опыт сделали его искуснее. Маргарита так и не сумела найти способ спросить об этом у Габриэль.
   Жилет вслед за сюртуком полетел на кресло. 
   - Мы здесь питаемся одними слухами. Так что произошло в Нормандии?
   - Чего только не произошло. Замок сгорел, для начала.
   - Я надеялся, что это неправда.
   - Ничего не осталось. Даже вторжение визиготов не смогло бы привести к столь полному опустошению. Слуги живы. Мэр взял заботу о них на себя. Я отправила деньги.
   Какое-то время он хранил молчание, оперевшись на спинку кресла.
   - Ты потеряла свои записи. Книги. Мне очень жаль.
   - Большинство сохранилось в копиях здесь, в Париже.
   - Но не все, - ответил он.
   - Не все. - Жан-Поль знал, что она потеряла. Вместе с ней он обходил крестьянские лачуги, чтобы послушать, как старухи рассказывают сказки. Он всегда воспринимал ее занятие всерьёз, в то время как остальные смеялись. - Некоторые я помню почти слово в слово. И уже начала записывать заново.
   Жан-Поль ослабил узел на шее.
   - Я помогу, чем смогу. К сожалению, память у меня хуже твоей, - он посмотрел на Маргариту, держа в руках концы наполовину развязанного галстука. - Когда эти люди пришли жечь замок, они не... Кто-нибудь из них...
   - Я не пострадала.
   - Конечно, ты так говоришь, но...
   - Я прерву тебя, прежде чем ты спросишь прямо и смутишь нас обоих. Я не пострадала. Ничуть. Ты знаешь, Крапивница была со мной, и мы сражались как амазонки. Правда. Крапивница когда-нибудь тебе расскажет. Попроси ее особенно подробно описать момент, когда я ранила мужчину открывателем писем. Я действовала чрезвычайно храбро и решительно.
   Жан-Поль рассмеялся. Его смех звучал очень молодо и был полон облегчения.
   - Не сомневаюсь. А где Крапивница?
   - Я отослала ее в Англию. И не вздумай возражать. Она слишком сильно засветилась. Для нее пришло время выйти из игры.
   - Ты лишила меня правой руки, - он расстегнул рубашку и присел, чтобы снять обувь. Невозможно убедительно изобразить свидание любовников в бане, не сняв сапог. - Но, ее время, и в самом деле, вышло. У тебя на это чутье.
   - Мы бескорыстны. И поэтому все еще живы после четырех лет безумного риска.
   - Пяти лет. Уже пяти лет, - буркнул он, сражаясь с сапогом. - Господи Иисусе. Помнишь, как мы верили, что это не продлится больше месяца? Что к людям вернется разум, и казни прекратятся?
   - К октябрю. Я помню, ты говорил, все закончится к октябрю. Мы тогда собрались в кофейне, семеро, перешептываясь как школьники, чтобы определить первый маршрут. Чтобы отвести людей из Парижа на побережье. Собирались вывезти пятьдесят или шестьдесят "воробышков" и распасться. Мы и подумать не могли, что придется заниматься этим годами. Так. Позволь мне. - Маргарита встала на колени перед Жан-Полем, ухватилась за его сапог и потянула, как она делала сотни раз. Сапог как обычно поддался в самый неожиданный момент, и она, как и много раз до этого откинулась назад, на пятки.
   - Мне жаль, что тебе приходится это делать, - голос прозвучал смущенно, но тем временем Жан-Поль переменил позу, поставив ей на колено второй сапог.
   - Габриэль не помогает тебе снимать обувь по вечерам?
   - Габриэль на седьмом месяце беременности, и ты бы об этом не забыла, если бы навещала нас чаще. Я нанял здорового парня исключительно для того, чтобы он таскал уголь и воду и снимал с меня сапоги по вечерам. Встань, пожалуйста.
   - Сейчас, - Маргарите нравилось дразнить Жан-Поля. Он стал слишком респектабельным. Она тщательно перевязала пояс халата, демонстрируя скромность и добродетель так, чтобы он не мог не обратить внимания на ее действия и не прийти в раздражение. - О чем ты, наверное, еще не знаешь, так это о том, что погромщиков возглавляли якобинцы из Парижа, они купили людям выпивку и подстрекали толпу. Говорят, у них были ордера. К сожалению, мы встретились в недостаточно теплой обстановке, чтобы я могла попросить их предъявить документы.
   - Ордеров на аресты нет. Представляешь? Они не могли потерять их, даже при всей этой путанице в комитетах. Я дал нашим людям задание искать везде. Но их нигде нет. - Он вскочил на ноги и принялся ходить по кабинету. Маргарита распустила полотняные занавески вокруг ванны. Каждый раз, проходя мимо, Жан-Поль задевал их рукой, заставляя колыхаться. - Нет никаких ордеров. Ни на твое имя. Ни на кого-нибудь из нас. Доносов в Комитет общественной безопасности тоже нет.
   - То же самое сказал Виктор. Обычно я не очень-то ему верю. Но в этом случае...
   - Он бы знал, - шагая из угла в угол, Жан-Поль по локоть закатал рукава рубашки. Стали видны тонкие линии шрамов, тянувшиеся с предплечий. - Я слышал, он поселился в вашем доме вместе с матерью.
   - Можешь представить, в каком я восторге. Отец исчез. Так что это всего лишь самая незначительная из неприятностей в моей теперешней жизни.
   Жан-Поль вытянул рубашку из-за пояса брюк.
   - Я думал, он уехал в Вуазмон. Предполагал, что ты его где-то спрятала.
   - Это лишь один из ложных слухов. Я не имею представления, где он. Одна из немногих счастливых случайностей прошлой недели - то, что мне не пришлось пройти через все это в компании папА. Но теперь стало очевидным, что он пропал, и на фоне остальных катастрофических и необъяснимых событий это внушает тревогу. И к тому же причиняет неудобство.
   - Я дам знать нашим людям. Попробуем его найти.
   - Полагаю, нам придется этим заняться, - Маргарита начала распутывать волосы, используя гребень из резного дерева, который Папа привез ей, вернувшись из Англии. - Виктор страшно раздосадован, тем, что замок канул в тартарары. Считает, что это я не сберегла наследие де Флориньяков, которое должно было достаться ему. - Она скорчила гримаску. - По его мнению, мне не стоило выживать при пожаре и совершать самостоятельную пешую прогулку через всю Францию. Репутация у меня теперь ничуть не лучше, чем у бездомной кошки в переулке.
   - У тебя безупречная репутация, а твой кузен - свинья. Он был свиньей в двенадцать, когда обожал меня лупить. И сейчас не изменился.
   Жан-Поль запустил пальцы в волосы. Он носил простой галстук, какие повязывают художники или ученые. Концы распущенного галстука свободно свисали по обеим сторонам рубашки. Вместе с Маргаритой Жан-Поль составлял идеально растрепанную пару. Если бы кто-нибудь застал их сейчас, то не усомнился бы в том, что эти двое совершили прелюбодеяние.
   - Они приходили арестовать Цаплю. Ворон говорил тебе? - спросила она.
   - Я говорил с самим Цаплей. Он скрывается. У него больше сотни кузенов, живущих вдоль побережья. Цапля выйдет сухим из воды даже при всемирном потопе.
   - Они приходили и за Бертиль.
   - Боже, нет.
   - Я не сидела бы здесь, улыбаясь, если бы хоть кого-то из нас схватили. Она спаслась, с Аленом и детьми. Они все живы и здоровы. Бертиль собирается продолжить работу. Ты же знаешь нашу Бертиль.
   Маргарита носила эту тайну в себе несколько дней. Теперь пришло время разделить бремя с ним.
   - Солдаты, которые пришли за Бертиль, знали ее имя. Знали, где она живет. Они знали обо всех нас - о Крапивнице, Цапле, Вороне. Обо мне. Обо всех двенадцати, кто работает в Нормандии. Но ни о ком в Париже.
   - Маргарита...
   - Это не просто один из La Flеche, - она ощутила тяжесть в животе. - Это кто-то, кого привела я.
   - Это один из воробушков. Попадая в Англию, они начинают болтать.
   - Ни один воробушек не может знать столько имен со стольких разных маршрутов. Лишь один из нас, - на ее плечи было накинуто полотенце, чтобы вода, стекавшая с волос, не промочила халат. Она сняла его, чтобы вытереть лицо. - Это кто-то очень близкий. Кому я доверяю больше всех? Тот меня и предал.
   - Мы знали, что однажды это может произойти. Мы готовы. Твои люди взяли новые имена. Нашли новые укрытия. Мы изменим пароли. И будем продолжать.
   - И предатель тоже. Вскоре у нас появятся новые воробушки.
   - Не вскоре. Уже сегодня. Семья из пяти человек. Ордера на арест выписаны на эту ночь. Сова прячет их на чердаке борделя.
   - Я не смогу...
   - Они покинут Париж на рассвете в телеге с бельем. Кого ты пошлешь их встретить? - взгляд Жан-Поля сфокусировался позади Маргариты на стене, представлявшей собой имитацию белого мрамора с черными прожилками. - Сыну четырнадцать. Достаточно взрослый, чтобы взойти на гильотину вместе с отцом.
   Трубы в банях постоянно издавали звуки. Под напором воды из них доносилось что-то, похожее на рычание, бульканье, низкий гул. 
   - То, что ты сказал, лишает меня выбора. Даже сейчас, так сильно рискуя, мы продолжаем.
   - Или я могу передать воробушкам, чтобы они искали способ выбраться из Франции самостоятельно. - Жан-Поль ждал ее решения. Он давно уже не был мальчиком, которого она когда-то знала.
   Бертиль говорила правду. Никто в La Flеche не заботился в первую очередь о собственной безопасности. 
   - Линнет. Я пошлю Линнет. Скажи Оливи, чтобы передала сообщение лично. Своими руками.
   Маргарита погрузилась в раздумья о множестве пагубных последствий, к которым может привести принятое ей решение, не в состоянии придумать ни единого способа их избежать. Жан-Поль терпеливо ждал, не прерывая ее размышлений.
   Ее люди не отступят. На их долю выпало быть героями. На ее долю - посылать героев на опасные задания.
   - Ничего не изменилось, - сказал Жан-Поль. - С той первой ночи, когда ты назвала нас La Flеche. Мы будем продолжать.
   - В таком случае мы просто идиоты. К тому же по уши обвешанные воробушками. Робеспьер превратит Париж в город мертвых, если будет продолжать в том же духе. О, я хочу тебе рассказать об одной хитрой схеме, которую придумала, ожидая провала у barriеre этим утром. - Маргарита расчесала волосы и поведала о плане, по которому воробушки должны были промаршировать сквозь ворота в униформе армейских новобранцев. - Самая большая проблема - сапоги. Подобрать похожие на армейские практически невозможно.
   - Их можно украсть.
   Маргарита покачала головой.
   - Мы ввезем их открыто и заявим, что сапоги предназначены для отправки в Лион. Тебе нужно будет подделать несколько приказов. Никто точно не знает, что творится в Лионе. Даже армия. В Лионе настолько отчаянное положение, что даже заяви мы, что везем туда нижние юбки для армии, они не...
   Из коридора донесся слабый, невнятный звук. Быть может, скрип открывшейся и закрывшейся двери. Быть может, осторожные шаги.
   А потом дверь кабинета качнулась в обратную сторону. На пороге, заслонив собой свет, возник Гильом ЛеБретон.
  
   Глава двадцать четвертая
  
   Гильом был одет в белый банный халат. Но он не выглядел расслабленным. Он походил на смертельно опасного центуриона из древнеримских терм, который служил на границе с варварскими племенами так долго, что и сам стал наполовину варваром.
   - Ты ошибся комнатой, болван, - Жан-Поль загородил Маргариту собой. - Проваливай.
   - Так, так, так... - Гильом переводил взгляд с Жан-Поля на Маргариту и обратно. - Я был прав насчет того, что у тебя назначена встреча. Но не угадал с кем. Представь меня, Мэгги.
   - Я не хочу, чтобы вы двое знали друг друга. Не входи.
   Но он уже вошел. Влажные волосы, зачесанные назад и приподнятые надо лбом, увеличивали его сходство с древним римлянином. Шрам побелел, резко выделяясь на влажной коже. Она успела забыть, как пугающе он выглядит.
   Жан-Поль плавным движением потянулся к сюртуку, висевшему на спинке стула. Он выпрямился, держа в руках длинный нож, какие используют на кухне.
   Жан-Поль с ножом.
   - Прекрати. - Маргарита повернулась в противоположную сторону. - Гильом, не трогай его. Я серьезно.
   - Я? - Гильом широко развел руки. Они были пусты, но это не делало их менее опасными. - У меня нет оружия.
   - И не придуривайся. Меня бесит, когда ты начинаешь прикидываться идиотом. Жан-Поль, положи это на место, пока он не порвал тебя на куски.
   - Он не порвет меня на куски, - ответил Жан-Поль.
   - С каких пор ты носишь с собой нож? Мы не уличные бандиты и не могавки. Зачем он тебе?
   - Я вскрываю им коробки с образцами, - ответил Жан-Поль, как всегда поняв вопрос буквально. - И отделяю корневища. - При этом он смотрел на Гильома, не на Маргариту. Она представить не могла, что его взгляд может быть таким холодным.
   - Тогда тебе следует приберечь нож для вскрытия коробок, а не размахивать им перед чьим-нибудь лицом. Что ты собираешься с ним сделать? Выстоять против колонны драгун? Это просто смешно.
   - Я дважды пускал его в ход, Маргарита.
   Внезапно она осознала, что он говорил об убийстве двух человек. Он держал нож так же, как тот мальчик. Адриен. Острием вверх, плотно прижав к телу. Жан-Поль изменился в какой-то момент, когда ее не было рядом. Он стал мужчиной, которого она не очень хорошо знает.
   Гильом закрыл за собой дверь. В его присутствии банный кабинет превратился в очень маленькое помещение.
   - Мы опускаемся до уровня фарса, - она встала между мужчинами. - Гильом, не вздумай шевельнуть даже пальцем, понял? Жан-Поль, я представления не имею, почему этот человек здесь, но он не причинит мне вреда.
   Гильом задумчиво и спокойно оглядел Жана-Поля с головы до ног. Задумчивый Гильом напоминал гору, раздумывающую, на кого бы упасть. Та же невозмутимость и та же неотвратимость.
   - Это твой друг.
   - Это с тобой она выбиралась из Нормандии. Книготорговец. - Жан-Поль в свою очередь обвел взглядом гору мышц, которая была Гильомом ЛеБретоном. - Я наслышан о тебе.
   - Тогда ты знаешь, что я не причинил ей вреда. - Гильом взглянул на нож. - Не хочешь отложить свою иголку в сторону, пока я не сломал тебе запястье?
   - Маргарита о тебе не упоминала. Интересно, почему? - спросил Жан-Поль, однако опустил нож.
   - О тебе она тоже не упоминала. Но, как я догадываюсь, вы старые друзья, - ответил Гильом.
   - Очень старые и очень близкие. Я - друг, с которым она проводит время в интимной обстановке.
   - А я - друг, с которым она путешествует пешком через всю Нормандию.
   Они не обращали на Маргариту ни малейшего внимания.
   - Я морально готова к скандалу, который разразится, если узнают, что я встречаюсь в бане с мужчиной. Но я не готова к скандалу по поводу встреч в бане с двумя мужчинами сразу. Такое заставит покраснеть кого угодно. Я хочу, чтобы вы оба ушли. Сейчас же.
   Гильом прислонился спиной к дверному косяку и скрестил руки на груди.
   - Справедливо. Тебе нужна защита от меня, Мэгги?
   - Я прекрасно справлюсь с тобой сама. Одной рукой справлюсь. Ты не...
   - Хочешь, чтобы я ушел?
   - Между нами все кончено.
   - Ты это уже говорила пару раз. Так мне уйти или остаться?
   Маргарита понятия не имела, что скажет ему, когда они останутся наедине. Иногда человек бросается в реку, надеясь, что научится плавать уже в воде.
   - Останься.
   - Тогда я остаюсь. - Он отодвинулся, освобождая проход к двери. Это ни на унцию не уменьшило той угрозы, что он из себя представлял. Жест был скорее символическим. Обращаясь к Жан-Полю, Гильом произнес:
   - Можешь оставить нас вдвоем. Если я разозлю ее, она треснет меня стулом по голове.
   Жан-Поль внимательно изучал Гильома.
   - Она поступит куда хуже. Завизжит, и к двери сбегутся десятка три полураздетых женщин, вопрошая, что ты тут делаешь.
   - О, поскольку даже мысль об этом приводит меня в ужас, надеюсь, что она так не поступит.
   Еще мгновение Жан-Поль медлил. Затем принял какое-то решение, не предполагавшее, по всей видимости, применения этого его смешного, но опасного ножа, что уже было хорошим знаком. Он сел на стул и принялся натягивать сапоги.
   - Я здесь лишний.
   - Вы оба здесь лишние, - ответила Маргарита. - В самом деле, я собираюсь одеться, спуститься вниз и посидеть в тени, в саду. Велю горничной принести мне целебный чай и маленькое пирожное. Мне необходимо успокоиться.
   - Ты терпеть не можешь чай и пирожные. Попроси лимонада, - Жан-Поль не стал задерживаться, чтобы одеться, просто собрал одежду, чтобы унести с собой. Он сунул нож, так неожиданно оказавшийся в его руке, в потайной кармашек на внутренней стороне сюртука. Никто не стал бы просить портного о подобном изменении фасона. Сюртук перешила Габриэль.
   - Ты дезертируешь, - сказала Маргарита.
   - Спасаюсь бегством. Можешь считать меня трусом, но я не желаю стоять между вами двумя, - он поцеловал ее в лоб, чего мог бы и не делать, и ушел. Улыбаясь.
   А Маргарита внезапно осталась наедине с Гильомом ЛеБретоном.
   Он стоял с непроницаемым видом, что определенно было одним из его талантов. Белоснежный халат подчеркивал смуглость кожи, придавая ему экзотический вид. Длинные складки и драпированные рукава делали Гильома похожим на китайского мандарина.
   "Как он передвигается незамеченным по улицам города? Неужели, если бы лев присоединился к собачей стае, никто из собак этого бы не заметил"?
   - Ты следовал за мной от самого дома?
   - Что-то в этом роде. Ты не делала секрета из того, куда направляешься.
   - Ты напрасно шел за мной. Между нами все кончено. Мы оба знаем, что продолжение невозможно. Мы уже попрощались, - у нее внезапно закончились слова.
   - Я передумал.
   Он не двигался, только дышал. Гильом напоминал идола, выточенного из гладкого коричневого камня, но в то же время живого. Его руки лежали на поясе, двойной узел на котором был чуть сдвинут в сторону. На то, чтобы развязать его, ушло бы меньше секунды.
   Маргарита взяла гребень, чтоб чем-то занять руки. Положила его обратно. Она чувствовала бы себя комфортнее, если бы он не молчал.
   - Я поняла, чего ты добиваешься, - заговорила она. - Ты хочешь, чтобы у меня не осталось сожалений по поводу нашего расставания. Ты пришел сделать так, чтобы я никогда не захотела провести ни одного лишнего часа в твоем обществе. В этом есть логика. Проживи мы бок о бок неделю, мне захотелось бы послать тебя в Парфию или на тот остров в Тихом океане, где живут птицы размером с собаку, так и не научившиеся летать.
   Гильом не обратил ни малейшего внимания на ее слова. Он развязывал узел на поясе своего халата.
   - Нет нужды раздеваться в такой угрожающей и неприличной манере. Мы не будем заниматься ничем, что требовало бы отсутствия одежды. Когда я сказала, что ты остаешься, я...- "Не смотрела на твое тело. Не думала о нем. Мои мысли путаются, когда ты рядом". - Я имела в виду, что нам надо поговорить.
   Ткань халата свободно ниспадала с плеч длинными, глубокими складками, похожими на колонны. Гильом сделал три медленных шага и оказался рядом с ней. Она не пыталась отодвинуться. Гильом притянул ее к себе, и их кожа соприкоснулась.
   И без того хрупкие мысленные запреты, сдерживавшие ее, сломались. Маргарита положила ладони на грудь Гильома и отодвинула в стороны ткань халата, чтобы поцеловать его кожу.
   Она утратила дар речи - начисто. Тело принимало решения, не прислушиваясь к голосу разума. Оно пылало. Огонь страсти бежал по венам, клубился в низу живота, заполнял собой сознание.
   Гильом, теплый, обнаженный. Ее руки неуклюже шарили по краям халата, начав сверху, обнажая плечи, расшифровывая тайнопись темных волос, смуглой кожи, выступавших костей и мышц, из которых состояло тело Гильома ЛеБретона. Если бы она задумалась над своими действиями, то оттолкнула бы его и всё прекратила. Но Маргарита не хотела его отпускать, поэтому не думала.
   Куда подевался её халат? Как он оказался развязанным?
   Всё это было совершенно неважно.
   Маргарита совсем потеряла голову. Совсем. Казалось, ее пальцы способны различать цвета, бронзовые оттенки его лица. Казалось, каждая пора становилась отчетливо видна, когда ее пальцы исследовали шею Гильома. Он слишком яркий, чтобы воспринимать его просто на ощупь. Задействуются все органы чувств.
   "Я не должна..." - она не произнесла этих слов вслух. Она их даже не додумала.
   Гильом оглаживал ее тело, вверх и вниз по всей длине. Его руки легли на бедра. Грубые ладони придавали коже форму, надавливая и отпуская, как будто Маргарита была статуей, а Гильом - скульптором. От его рук исходило благоговение. Он находил ее прекрасной. Больше, чем прекрасной. Он ее боготворил.
   Он был сладким, запретным плодом. Запретным по множеству причин. Ее единственным, отчаянным соблазном. Она оставила его и ушла, полная боли, сознавая точный предел своей свободы. Но придя домой обнаружила запретный плод растущим в ее собственном саду. Гильом.
   Долгие, глубокие поцелуи. Легкие поцелуи, любовно касающиеся губ. Странствующие по лицу и шее поцелуи, навстречу которым она запрокидывала голову, закрыв глаза и ловя воздух ртом. Такие желанные, такие нужные, каждая частичка ее существа горела в ожидании еще одного касания губ, еще одного прикосновения языка. Гильом как никто другой знал, как доставить женщине наслаждение своим ртом. Подумав об этом, она затрепетала, еще теснее прижавшись к его телу и потерявшись в нем.
   В нем столько силы. Маргарита не почувствовала усилия в мышцах, когда Гильом поднял ее, отнес к серванту и усадил на прохладную деревянную поверхность. Всякие мелочи, лежавшие на серванте, покатились в разные стороны, падая на пол. Они не имели значения. Маргарита запустила пальцы в волосы Гильома -- теплые, толстые, гладкие, пробуждающие желание зарыться в них еще глубже.
   Она развела ноги навстречу ему. Ткань его халата терлась о кожу внутренней стороны бедер. Маргарита не помнила, когда успела решить вести себя глупо, но, должно быть, именно такое решение она приняла.
   Гильом развел ее ноги еще шире и коснулся самой интимной части тела, даря Маргарите безумное количество оттенков наслаждения. В каждом нежном касании таилась непреодолимая сила убеждения.
   Маргарита могла лишь обнимать его, задыхаясь. Никто не стал бы думать в такой момент. Самое неподходящее время, чтобы задумываться.
   Задняя часть ее бедер опиралась на гладкий край серванта. Маргарита заскользила, заскользила вниз, медленно, дюйм за дюймом, вдоль тела Гильома, ощущая, как ее кожа трется о его кожу. Ощущая это скольжение не столько руками или кожей, сколько очень чувствительным, рассеянным огнем между ног, который не отличал одну текстуру от другой, но наслаждался ими всеми. Каждая дарила радость. Каждая была желанна. Все ее тело, стремящееся навстречу этому наслаждению, превратилось в пригороды предвкушения вокруг города, охваченного пожаром страсти.
   Стоя, Гильом поднял ее. Прижал к себе. Маргарита ощутила, как он входит в нее. Дюйм за дюймом проникает все глубже, до упора. Едва Гильом начал двигаться, она обвила его ногами и крепко обняла. Повисла на нем, надежно удерживаемая, в то время как он входил и выходил из ее тела.
   Глубоко вонзившись в плотно обхватившую его плоть, он замер. Такой огромный внутри нее. Вселенная внутри нее.
   - Мы - парочка чертовых идиотов, - сказал Гильом.
   Эти слова настолько точно отражали ее собственные мысли, что Маргарита не поняла, услышала ли она его голос или голос собственного разума.
   - Глупых как сивый мерин.
   Его смех породил в ней невероятно чувственные ощущения. Запредельно чувственные. Каждая частичка ее тела завибрировала вместе с ним.
   - Тогда, давай наслаждаться этим, - ответил он.
   "Я этого не вынесу".
   Маргарита ахнула. Наслаждение скрутило ее и сотрясло. Она выгнулась дугой, поднеся руку ко рту и прикусив ладонь, чтобы заглушить свой крик.
   Гильом оставался в ней, мощный и неподвижный. Ее плоть сомкнулась вокруг его. Снова и снова. Дыхание вырывалось из груди со всхлипами. Голова безвольно откинулась назад.
   Гильом сгреб ее в объятия. Вонзился глубоко, невероятно глубоко. Еще раз и еще, все быстрее.
   Вышел из нее, излил семя на ее кожу и прижался к ней, тяжело дыша.
   Коитус интерраптус. Гильом оставался благоразумным. Ребенка не будет. Ни скандала, ни других неприятностей. Он заботился о ней, в то время как она потеряла голову. Гильом сохранил здравомыслие, а вот Маргарита стала беспечной как цветок, носящий то же имя.
   Он удерживал ее вес легко, как будто она была пушинкой. Удерживал их двоих вместе. А потом позволил ей медленно соскользнуть по своему телу вниз и обрести опору под ногами.
   "Я не могу быть с ним. Я буду хотеть его каждый день своей жизни".
   Когда ее обнаженные ступни коснулись холодных плит пола, Маргарита позволила своей голове упасть Гильому на грудь, чтобы он не увидел ее лица. С ресниц капали слезы. Если она, очень осторожно, сотрет их, потеревшись щекой о его грудь, Гильом может ничего не заметить.
   Он замерли в объятиях друг друга, без слов. Потом Гильом произнес: 
   - Вот теперь здесь пахнет как после занятий любовью. Это удержит горничных от расспросов.
   - Ты так романтичен, что просто слов нет, - Маргарита оттолкнула его от себя.
   Огромные ладони Гильома легли на ее плечи тяжело и решительно. Его поцелуй был долгим, крепким и сладким. Оторвавшись, наконец, от ее губ Гильом обнял Маргариту и заглянул ей в глаза.
   - Я не могу позаботиться о тебе, так? Не могу защитить от нависшей опасности, что бы это ни было.
   - Ты вообще не можешь иметь со мной ничего общего.
   Гильом... совершенно отличался от всех, кого она знала. Резкие черты жестокого лица. Ужасающий шрам, выделяющийся на коже. Чтобы разглядеть его самого за всем этим уродством, нужно было уметь всматриваться. Лишь всмотревшись, можно было увидеть суть - огромную силу.
   "За это я и люблю его".
   - Я думала, мы расстались. Я не могу прощаться с тобой снова и снова. Мне не под силу сделать это даже дважды.
   - Нет, не можешь. После купания ты выглядишь иначе, с влажными, отяжелевшими, чернильно-темными волосами. Твои кости выступают резче... - он коснулся ее щеки, начертил линию по подбородку: - здесь. И здесь. Ты становишься еще ближе к идеалу истинной красоты.
   - Между нами не должно возникнуть любви.
   - Но она уже возникла, - ответил он. - Никто не предупреждал тебя насчет мужчин?
   - Обхватив ее лицо своими ладонями, Гильом походил на человека, держащего цветок, который ему придется раздавить к собственному сожалению. - Тогда я буду первым, что скажет тебе это. Нам нельзя доверять.
   Голос Маргариты стал слабым, прерывистым. Каждый вдох причинял боль горлу. 
   - Мы покончим с этим сейчас, mon ami. Я не хочу тебя больше видеть.
   Мгновение, на которое он помедлил, прежде чем опустить руки, послужило ответом. Небольшая, но очень красноречивая задержка. Затем он выпрямился и плотно запахнул халат. Гильом ушел, не сказав ни слова, закрыв за собой дверь так тихо, что казалось, это было лишь слабое дуновение ветерка.
  
   Глава двадцать пятая
  
   Хоукер вскарабкался вверх на пять лестничных пролетов и очень осторожно приоткрыл третью дверь направо. Тощий паренек сидел в кресле, придвинутом поближе к окну. Каждый дюйм мышц натренирован и крепок. Шесть футов роста. Бесцветные волосы. Британская разведка.
   - Здравствуй, Крыса, - сказал парень.
   - И тебе не хворать. Ты... дай угадаю. Они упоминали о каком-то еле ходячем трупе... Плесень. Погань. Нет... Пакс. Да, точно, с таким имечком.
   - Пакстон. Для тебя, Крыса, я - Пакстон.
   Старая вобла наградила Хоукера этой кличкой. 
   - Так ты вернулся, Крыса, - сказала она.
   "Крыса, вымой руки, с тебя капает кровь". "Крыса, жуй с закрытым ртом. Ты не животное". "Крыса, отправляйся к дому де Флориньяков на ночное дежурство". И вот он был на месте, заступая на вахту, названный Крысой парнем всего года на два-три старше него. И даже не мог двинуть умнику в челюсть за это. Печально, но по служебной лестнице Хоукер, определенно, скатился вниз.
   Белобрысый паренек встал. 
   - Мне сказали, что ты придешь меня сменить. Моего мнения не спрашивали. Не вздумай что-нибудь стащить.
   Хоукер ответил парой словечек, которых набрался в таверне, общаясь с Ле Броше. Отборные ругательства, по всей видимости. Стоило бы выяснить, что точно они означают.
   Ему не ответили. Пакс повернулся к Хоукеру спиной и пару раз потянулся. Собрал свое барахло со стола. Шляпу, трость, складывающуюся подзорную трубу, кусок хлеба размером с кулак.
   - Сейчас все в доме. Виктор де Флориньяк пришел час назад. Женщина Дойла вернулась из бань около шести.
   - Отлично. 
   Будет интересно узнать, куда Мэгги ходила, когда думала, что никто за ней не следит.
   - Дежуришь до рассвета, - сказал Хоукеру мальчишка. - Следи за домом. Если девица де Флориньяк выйдет, следуй за ней. Очки ночного видения на столе. Смотри, не сломай. И не вздумай дрыхнуть.
   - Я никогда не сплю на посту.
   - Вот и продолжай в том же духе, - Пакс бросил последний взгляд через окно на Отель де Флориньяк. - Запоминай всех, кто входит и выходит. Включая слуг. И ради бога, не зажигай свечей.
   - Без тебя разберусь.
   "Поучает тут, как будто я совсем зеленый. А сам-то едва оперился, птенчик".
   - Скоро зажгут уличные фонари. Тебе будет видно, если вдруг кто-то подойдет к двери. Если гость покажется достойным внимания, спустишься и проследишь за ним. Ты здесь не для того, чтобы просиживать штаны. И постарайся остаться незамеченным, - Пакс, похоже, не собирался прекращать раздачу ценных указаний. - В конце улицы, на углу дежурит наш человек. Вздумаешь выйти, дай ему знак, когда будешь проходить мимо.
   - Так и сделаю. Будешь уходить, не хлопай дверью.
   Гражданин волосы-как-у-приведения Пакстон одарил его недобрым, полным подозрения взглядом. А затем, наконец, оставил одного.
   Из окна открывался отличный вид прямо на дом Мэгги. Удобный способ шпионить, сидя в комнате, без необходимости карабкаться по стенам и убегать от преследователей.
   Кресло было все еще теплым, когда Хоукер сел в него, впрочем ему это не особо понравилось.
   Он оперся локтями на подоконник и выглянул на улицу, не заботясь о том, что кто-нибудь может увидеть его так высоко. Городской воздух. Он обладал особенной плотностью и весом. Был переполнен городскими звуками, собственным гулом и шумом. Было облегчением оказаться в городе. По правде говоря, вся эта сельская тишь да благодать размягчила его плоть.
   Комната тоже выглядела знакомо. В местах, подобных этому, он провел большую часть жизни. Этот чердак служил кому-то пристанищем. И похоже постояльцев в комнатке жило немало, даже не считая блох. На полу лежало шесть соломенных циновок. Шестеро мальчишек ночевали тут. А днем, судя по всему, драили чужие сапоги, чтобы заработать на жизнь.
   Дойл заплатил им, чтобы они ушли. Таков был его метод работы. Он не стал угрожать и прогонять. Он заплатил.
   До наступления темноты еще оставалось часа два. Потом начнется ночное дежурство. Хоукер знал, как стоять ночную вахту. И не нуждался в указаниях белобрысого Пакстона. "Этот Пакстон не слишком умен. Если уж он служит в разведке, то и я смогу".
   Между службой в разведке и принадлежнотью Лазарусу не такая большая разница. Разве что в разведке людей не бросали на произвол судьбы так легко и не убивали так охотно, как это делал Лазарус. Если понадобится, Хоукер научится этому. Он уже начал.
   Взять хотя бы сегодняшнее утро. Он ведь не убил Ле Броше, так? Само милосердие, да и только.
   Он разобрался с Ле Броше и невредимым унес ноги. Кинувшийся преследовать его сброд унесся в противоположном направлении. В жизни нет ничего лучше, чем слышать, как гончие лают на восток, пока ты улепетываешь на запад.
   Хоукер держал карту Парижа в уме, как учил его Дойл. Карта подсказала ему, где найти тихую улочку, позволявшую завершить отходной маневр. Вокруг не было ни души. Зато обнаружился отменный старинный источник, латунные изгибы которого заканчивались краником в форме дельфина.
   Хоукер накачал немного воды, восхищаясь собственной смекалкой и смывая кровь с рубашки. Вода толчками извергалась из пасти дельфина как будто он блевал после продолжительной ночной пьянки. И чего только люди не устанавливают на улицах. А потом, неслышно как приведение, за его спиной возник Дойл со словами:
- Отлично. Вот ты где, - заставив Хоукера подпрыгнуть от испуга.
   Такой здоровый мужик просто не мог передвигаться настолько бесшумно. Жуть, колдовство, не иначе.
   Дойл не держал наготове ножа. Он запросто приблизился, излучая беззаботность и веселье.
   - Это была милая беседа. Ты вытянул из него все, что можно. Почему он до сих пор жив?
   Теперь уже не было смысла гадать, как Дойл оказался здесь, и как он узнал о Ле Броше.
   - Я посчитал, что лучше оставить его в живых.
   - В самом деле? - Дойл был терпелив как чертова пантера или еще какой хищник. Угрожающе терпелив.
   - Я в любой момент могу вернуться и прикончить его.
   - Неплохой аргумент.
   Да, Дойлу это должно было понравиться, ведь он и сам так говорил пару раз.
   - Проще вернуться и убить человека, чем вернуться и оживить его. А если у меня появятся еще вопросы, разговорить мертвеца не удастся.
   Дойл по-прежнему ждал, словно приведенных доводов ему показалось недостаточно.
   Хоукер набрал побольше воздуха. "Черт, что если сказать правду"?
   - И я знал, что вам не понравится, если я перережу ему глотку.
   - Неплохо для начала. Зачерпни грязи и размажь по рубашке на груди, чтобы скрыть пятна крови.
   Никто не удивился, когда Дойл привел его обратно в дом в квартале Марэ. Старая вобла выслушала все, что он выудил из Ле Броше, и отправила Хоукера есть на кухню, назвав Крысой.
  
   Глава двадцать шестая
  
   Маргарита закончила письмо к своему банкиру в Руане и начала новое, адресованное гражданину мэру Вуазмона. В нем содержались указания по поводу сбора урожая. Десятки женщин в деревне остались без поддержки и помощи, после того, как их сыновей забрали в армию. Мужланам в таверне было легко призывать к убийствам аристократов. В их планы не входило платить учителям и кормить этих женщин. То были ее обязанности.
   Оставалось написать еще несколько писем. По поводу сиротского приюта в Руане. По поводу фабрики в Лионе и пятидесяти женщин, оставшихся там без работы. Пока у Маргариты не оставалось времени посидеть спокойно, заново записывая старинные предания.
   Когда начало темнеть, Маргарита зажгла свечи. Четыре свечи на столе, одну у кровати и по одной на концах каминной полки. Она достала из ящика в столе новый лист бумаги и принялась за следующее письмо.
   Дверь спальни отворилась. Маргарита подняла глаза и в зеркале увидела Виктора, держащего в руках чашку и блюдце.
   Люди кажутся такими маленькими в зеркалах. Виктор стоял на пороге, но по размеру казался не больше куклы, которая могла бы поместиться на ладони у Маргариты. Она могла бы взять и выбросить его в окно. Как жаль, что Виктор жил не в зазеркалье.
   - Тебе не следует приходить ко мне в спальню, - сказала Маргарита его крошечному отражению, не оборачиваясь. - Это неприлично, даже несмотря на наше родство. Твоя мать будет очень недовольна.
   - Ей не обязательно об этом знать, - шагая осторожно, чтобы не пролить чай, Виктор вошел в комнату, и поставил блюдце с чашкой на стол, рядом с локтем Маргариты. - Я бы хотел, чтобы ты перестала ссориться с маман. С твоей стороны было бы куда благороднее проявить доброту, оказывая ей небольшие знаки внимания, в которых она так нуждается. Тебе ведь совсем не трудно, - он постучал пальцем по чашке. - Ромашковый. Повар сказал, ты предпочитаешь именно такой. Помню, как ты любила бродить по полям с этой своей молоденькой горничной, то ли Бертой, то ли Беренис...
   - Бертиль.
   - Да, точно. Вы собирали цветы и заваривали какую-то вонючую бурду. Среди этих цветов была и ромашка, - Виктор прислонился бедром к столу, устраиваясь поудобнее и явно собираясь задержаться. - Мы ведь всегда были откровенны друг с другом, Маргарита?
   "Точнее, я избегала разговоров с тобой".
   - Я очень устала сегодня. Мы можем...
   - Мы не просто кузены, мы друзья. С самого раннего детства ты была моей любимицей.
   Насколько иначе надо воспринимать одни и те же события, чтобы иметь такие разные воспоминания.
   От семьи не сбежишь. Если она выпьет принесенный им травяной чай, то сможет вернуть Виктору чашку и попросить отнести обратно.
   - Скажи, что тебе нужно, - Маргарита отодвинула начатое письмо на край стола, чтобы высушить чернила, и принялась вытирать перо куском ткани.
   - Ты - умная женщина, Маргарита. Образованная, ответственная, здравомыслящая женщина.
   - Спасибо.
   - Но твой отец мыслит отнюдь не столь здраво.
   - Мой отец совершенный безумец. И всегда был таким, - Маргарита положила перо на стол, рядом с чашкой травяного чая, которую он принес для нее. - Ты не сказал ничего такого, чего бы я и сама не знала.
   - Тебе известно, что за последние полгода он дважды побывал в Англии? Тайно. В Англию никто не ездит, кроме преступников и контрреволюционеров.
   Маргарита пыталась вспомнить, что папА рассказывал о своих путешествиях в Англию. Почти ничего. Почему папА так неохотно делился впечатлениями? Тревога пробежала вниз по позвоночнику.
   - Уверена, когда я найду его, он даст какое-нибудь абсолютно логичное объяснение. Он ездил в Лондон, чтобы купить новые сапоги или понаблюдать за сменой лунных фаз с крыши собора Святого Павла. В следующий раз соберется в Милан, потому что там установили новый часовой механизм на башне. У него всегда так.
   - Именно поэтому ты должна помочь мне найти его. Ты знаешь отца лучше, чем кто-либо другой,- Виктор стоял, заложив руки за спину и опустив глаза. - Для нашего же блага. Робеспьер сейчас подозревает всех и каждого. Ему везде мерещится тайный умысел, даже в странствиях безумного старика. Даже я не могу на него повлиять. Если твоего отца поймают при попытке бегства из Франции, его доставят в Париж и гильотинируют. Ты можешь быть арестована, как дочь эмигранта. Имущество будет конфисковано... - Виктор взглянул на Маргариту. - Твоего отца необходимо остановить.
   Не было нужды напоминать ей обо всех возможных неприятных последствиях.
   - Когда отец вернется...
   - Ждать нельзя. Шпионы Тайной полиции повсюду. Твой отец ведет себя так, что его невозможно не заметить. Думай Маргарита. Где он? Где он может быть? Куда он мог поехать?
   - Куда угодно. Однажды он уехал в Страсбург на десять недель измерять речной поток. Рано или поздно он вернется.
   - Он никогда не думал ни о ком из семьи. Никогда, - кузен принялся ходить по комнате. Разочарование шлейфом тянулось за ним, как тень, которую отбрасывает черная рыба в глубоком пруду. - В этот раз он всех нас утянет за собой. Тебя не было в Париже последние недели. Ты представления не имеешь, насколько все плохо.
   Она имела представление. Воробушков становилось все больше, все более отчаявшихся, все менее уповающих на то, что им удастся избегнуть жерновов, которыми Революция перемалывала свои жертвы.
   Ее изобретательность истощалась, она уже не знала, что с ними делать. Каждое укрытие в Париже было переполнено. Сеть убежищ в Нормандии разорвана. Маргарита провела рукой по уже написанным письмам. Они еще не достаточно высохли, чтобы их можно было запечатать. Рано или поздно Виктор выскажет то, зачем пришел, или уйдет. Немного терпения.
   Наконец, Виктор глубоко вздохнул и взял паузу.
   - Ты не можешь помочь мне.
   - Я расспрошу его друзей. Иногда он делится с ними...
   - Нет. Не стоит давать пищу слухам, - он дернул за манжет своей рубашки, выравнивая его на четверть дюйма. Нервно потеребил пуговицу на жилете. - Я найду его сам. - И резко направился к двери, покидая комнату также внезапно, как появился здесь.
   - Выпей чай, пока не остыл, - на ходу произнес Виктор и вышел, не оглядываясь.
   После его ухода Маргарита пригубила напиток, но чай оказался покрытым пленкой, остывшим и горьким, так что, сделав еще глоток, она отставила чашку в сторону. Мейсенские часы на камине пробили десять.
   Окна в спальне были открыты и выходили в маленький садик за домом. Городской воздух гудел. Ей нужно было заново привыкнуть к этому гулу, после недель, проведенных в деревенской тишине. От того, что добропорядочные горожане уже легли спать, количество повозок на улицах не уменьшилось. Скорее наоборот. Сейчас, когда улицы опустели, торговцы развозили по Парижу дрова, муку и рыбу.
   Молодой месяц узким ободком света обнимал темноту луны. На небосводе виднелись лишь самые яркие звезды. Дым печей и влажное марево с реки висели между городом и небесами.
   Нужно было позвать Аньес, переодеться в ночную рубашку и лечь спать. Как она и сказала кузену Виктору, Маргарита очень устала. Множество дел ожидало ее завтра и послезавтра и во все другие, последующие дни.
   Пятеро воробышков Жана-Поля покинут Париж на рассвете в телеге с бельем. Еще одну партию воробышков сегодня ночью погрузят на угольную баржу. La Flеche использовала баржу, чтобы прятать людей и вывозить за границу, уже в течение трех недель. На поиски нового пути оставалась неделя. Каждую схему следовало использовать ровно до тех пор, пока она оставалась новой и не успевала быть обнаруженной.
   Сколько бы воробушков не удавалось спасти, всегда появлялись новые. Она пыталась вычерпать море чайной чашкой.
   Ей хотелось поговорить с Гильомом.
   Быть может, сейчас он тоже смотрит на луну. Где-нибудь на соседней улице. Или на дороге в Руан, где ничто не мешает, ночуя под открытым небом, любоваться восходом луны над темным кружевом из веток и листьев. В любом случае, он бесконечно далек от нее.
   Маргарита потянулась задернуть занавеску. И прямо перед собой увидела парящее в воздухе лицо. Белая, похожая на череп маска по ту сторону оконной рамы стремительно приближалась.
   Поперхнувшись воздухом, Маргарита отскочила от окна, еле удержав равновесие. И поняла, что она видит.
   Это не приведение. Маргарита рассмеялась, да, рассмеялась, хотя ее все еще трясло. Это Нико - обезьянка Пельтье. Он вскарабкался по стене, цепляясь за резьбу и вот, пожалуйста, напугал ее до полусмерти. Когда она протянула руки, он прыгнул и приземлился на пол с глухим стуком. Нико обнюхивал Маргариту, тыкался носом в ее кожу, облизывал щеки и что-то лопотал.
   - Помолчи. Я настоятельно рекомендую вести себя тихо, - Нико был обезьяной-капуцином и очень умным для своего вида, но сейчас перевозбудился. - Успокойся. Не думаю, что тебе хочется познакомиться с моей тетей Софи. А уж она не хочет знакомиться и подавно.
   Его лепет и щебетание, резкие как щелканье клюва экзотической птицы, могли привлечь внимание. 
   - Веди себя тихо, - Маргарита взяла обезьянку на руки, погладила, и он успокоился.
   Нико был обезьянкой мадам Пельтье. Разумеется, его не бросили на произвол судьбы, когда Пельтье бежали в Женеву. О нем заботилась старая нянюшка семьи. Но как он умудрился пересечь пол Парижа и найти дорогу в садик при заднем дворе? Конечно, он хорошо знал дом де Флориньяков. В течение многих лет, пока у Сильви Пельтье был роман с Папа, она приходила в гости со своей обезьянкой, и Нико часто играл в садике, среди клумб. Он успел основательно изучить стены и водосточные трубы Отеля де Флориньяк.
   - Ты нашел меня. Ты ловкий и умный, совсем как... как обезьянка. Подожди, я дам тебе орешек. Давай поищем. Ш-ш-ш.
   Ни орехов, ни изюма не нашлось, но зато в лиможской коробочке, стоявшей на бюро, обнаружились анисовые драже. Нико их обожал.
   - Вряд ли это полезно. Сколько тебе повторять, - но обезьянка умело сыграла на ее симпатии, и в итоге выпросила три драже. Два Нико засунул в рот, по одному за каждую щеку, и стал тише воды ниже травы. Третье драже он зажал в свободной руке.
   Когда Маргарита подошла к окну, чтобы увидеть, откуда он пришел, Нико обхватил ее за шею, повиснув на ней. 
   - Тебе было страшно там, в темноте, одному, pauvre petit. Но теперь ты в безопасности. Завтра ты вернешься домой. - Обезьянка была одета в красный сюртук, яркий как вишневые ягоды, с малюсенькими золотыми эполетами и красно-сине-белой революционной кокардой на груди. На задней, удлиненной части сюртука имелся разрез, чтобы Нико мог свободно шевелить хвостом. - Прекрасно выглядишь, да? И патриотично. Не знаю, что это говорит о нынешней парижской жизни, если обезьянка, носящая символы революции, идеально вписывается в общество.
   В жакете обезьянки имелась пара широких карманов. Из одного из них выглядывал сложенный лист бумаги.
   Ни один человек в своем уме не стал бы использовать обезьянку для доставки письма.
   А это означало, что письмо написал человек не в своем уме. Папа. Когда она отобрала записку у Нико - безобразник не хотел его отдавать - то совсем не удивилась, увидев на внешней стороне первую букву своего имени. Украшенную завитушками М.
   Нико слез с ее рук и отправился обыскивать письменный стол, наступив в чашку с холодным чаем и оставив следы обезьяньих лап на промокательной бумаге.
   Маргарита развернула записку. Всего два слова, написанных подчерком Папа. Тюильри и деньги.
   Должно быть папА запустил Нико в садик и побрел дальше, к - она еще раз взглянула на бумагу, хотя в этом и не было необходимости - саду Тюильри. Папа знал, что она безошибочно найдет место в этом огромном саду. Знал, что она немедленно бросится туда.
   Безумец и абсолютный эгоист. На все, что только есть в мире важного, у них с Маргаритой были разные точки зрения. Но они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Вот что значит быть семьей.
   Нико, решив, что в эту странную, безумную ночь можно все, совершил набег на коробочку с драже.
  
   Глава двадцать седьмая
  
   Хоукер практиковался в умении оставаться невидимым, которое было ему уже в некоторой степени знакомо. Город уткнулся в мягкое подбрюшье ночи. Время больших возможностей. Чтобы затаиться, в вашем распоряжении множество углов. Не хотите прятаться - можете затеряться среди возвращающихся домой из театров и кафе. Бедняков гнала на улицу жара - в их комнатушках было слишком душно, чтобы спать. Богачи покидали дома в поисках женщин. Кто угодно мог прогуливаться по улицам в такой час.
   Дома, в Лондоне, его подельники трудятся в поте лица, взламывая замки магазинов либо таская грузы из пришвартованных на Темзе барж, выбирая те, что охраняются не так тщательно.
   Он прислонился к двери, делая вид, что вытряхивает камушек из сапога. Дом, на который нацелился Хоукер, находился в пятидесяти ярдах вниз по Рю Оноре. Несколько лет назад, до того, как все в Париже подверглось десакрализации, улица называлась Рю Сент-Оноре.
   Мимо прошли пятеро мужчин, но каждый из них был слишком занят, чтобы заметить Хоукера.
   Если бы сейчас он находился в Лондоне, то проводил бы время со Свеклой, Рори, Прилипалой и другими ребятами. Закончив ночную работу, они останавливались у мясной лавки в Сент-Джайлс, чтобы поесть колбасы, перед тем как вернуться в притон, чтобы сдать краденое Лазарусу. Или, если возвращаться приходилось с пустыми руками, они заканчивали ночь в таверне, пьянея и выдумывая оправдания.
   Он по-прежнему работал. По-прежнему обчищал дома. Только на этот раз в пользу британской разведки. Жизнь - забавная штука.
   Здесь повсюду, вверх и вниз по улице висели фонари. Некоторые владельцы домов даже вешали зажженные фонари прямо на входную дверь. Чтобы попасть в нужное место, Хоукеру пришлось идти под этой чертовой иллюминацией.
   А нужным местом был... дом Ребеспьера.
   Самый могущественный человек во Франции - почти король - жил в ничем не примечательном, обычном доме, стоящем бок о бок со столярной мастерской. Чтобы увидеть Робеспьера, ну... стоило только обежать стопки сложенных досок и постучать в дверь.
   - Он - один из нас, - сказала разносчица газет, когда Хоукер подвел разговор к тому, чей это дом. - Он наш, наш Робеспьер, наш маленький гражданин. Он живет так же, как мы, без взяток и фавориток. Он неподкупный. Ты молодец, что пришел на него поглядеть.
   Ни тебе охраны, ни трех сотен всадников в парадных мундирах, ни больших железных ворот, в которые никому нет прохода. Ни тебе королевских драгоценностей. Казалось, у французов все как-то правильнее устроено.
   Хоукер пожал плечами, стараясь не напрягать мышцы. Тренируясь. У него получалось почти естественно, так же, как чуть-чуть приподнять подбородок, говоря "нет", как повернуть ладонь, говоря "да". Он быстро набирался сноровки в таких вещах. Учился выглядеть как француз. А почему нет? Вполне возможно, его мать обрюхатил француз.
   Тут требовалось больше, чем просто умение пожимать плечами. Одежда, к примеру. Дойл заставил его переодеться еще до того, как они пересекли пролив. Обрезал ему волосы. И продолжал учить, как надо есть, сидеть, ходить.
   Десять тысяч трюков. Дойл знал их все. Хоукер готов был держать пари, что Дойл может отличить француза от англичанина по запаху одного пука.
   Лакей, вышедший из дома Мэгги, привел его прямо сюда - следи не хочу, что называется - и сунул письмо под дверь в дальнем конце двора. Ответа дожидаться не стал. Интересно, кто из обитателей дома Мэгги посылал письма в это время ночи. Интересно, что могло быть в письме, адресованном самому могущественному человеку Франции.
   Что же до жилища Робеспьера... Дойл сказал бы, что иногда лучше идти напрямик. Просто войти в дом.
   Никто не обратил внимания, когда Хоукер не спеша прошел через широкий проход во двор столярной мастерской и скрылся за стопкой длинных досок, которым кто-то собирался найти применение в ближайшие дни.
   Он немного подождал, около часа, просто, чтобы не рисковать.
   Домовладение, внушающее доверие. Никаких зажженных свечей внутри. Выставленные оконные рамы и плотно закрытые ставни. Здесь спали сном праведников. Возможно, потому, что день напролет оставаться неподкупными -- нелегкое дело.
  
   Дойл не обнаружил Телбота на посту на Рю Палмьер. Хоть Телбот и не был самым одаренным человеком, когда-либо рожденным в Англии, но он был добросовестно выполняющим свои обязанности агентом, и если покинул пост, то только для того, чтобы проследить за кем-то, кто приходил или выскользнул из Отеля де Флориньяк. Учитывая время суток, наверняка, овчинка стоила выделки.
   В чердачном наблюдательном пункте Дойл нашел лишь пустое кресло. Хоукера на месте не было.
   Обнадеживало лишь, что кто-то - а Дойл догадывался, что Хоукер - подобрал среди разбросанных по комнате вещей щетку и коробочку с ваксой и оставил на стене записку огромными буквами: "СПАРИВАЦА".
   То, что мальчишка мог отправиться к шлюхам, Дойл еще мог допустить, но вот знание Хоукером староанглийского языка - нет. Более вероятно, мальчишка пытался написать французский глагол suivre - следовать - а это означало, что Хоукер пошел следить за кем-то.
   Дойл принес мальчугану тушеное мясо, завернутое в хлеб. Но раз уж Хоукера не оказалось на месте, был не прочь съесть его сам.
   Похоже, дежурить ночью придется ему самому. В этом заключалась вся прелесть службы в разведке - ты никогда не станешь слишком большим начальником, чтобы не вытянуть короткую соломинку. Дойл уселся на один стул и положил ноги на второй, наблюдая за домом Мэгги.
   Ее комната находилась на втором этаже в задней части дома. Отсюда ее окна не было видно. В такой поздний час в спальне, наверное, уже темно. Мэгги лежит в постели, поверх покрывал, позволяя ветру обвевать свое тело. Сегодня она будет спать на удобной кровати, в удобной льняной ночной рубашке, но не будет лежать чопорно, благопристойно, неподвижно. Мэгги свернется калачиком, обняв подушку, зажав ее между бедер. Она спит так, как будто только что занималась любовью. Как будто уставшая и удовлетворенная задремала на несколько минут, чтобы потом продолжить любовную игру. Мэгги всегда так спит. В дороге он любовался, как она спит, каждую ночь.
   Худой блондин, с которым она встречалась в банях, должно быть, Жан-Поль Беклар, ее сообщник по La Flеche. И очевидно, давний любовник. Бывший любовник, если Дойл не ошибается. А значит, нет нужды выслеживать его и избивать, чтобы заставить понять прозрачный намек.
  
   Городской шум смолк. Наступила тишина. Час, который Лазарус называл временем гнусных делишек.
   Хоукер выскользнул из укрытия. Двор заливало лунным светом и к тому же освещали отсветы этих чертовых фонарей с улицы. Он прокрался вдоль стен, стараясь держаться в тени. Пахло псиной. С верхних ступеней лестницы доносились поскуливание и храп, издаваемые, по всей видимости, спящим псом. Достаточно убедительное свидетельство того, что некоторые собаки гроша ломанного не стоят, когда речь заходит об охране дома.
   Входная дверь открывалась во двор мастерской. Такую не прошибешь и тараном. А вот окно рядом защищала от вторжения пара хлипких деревянных ставен, закрытых на защелку. Господи, они, видимо, считали, что в этом городе нет воров.
   "Вытащи нож. Просунь между ставнями. Подними защелку". Хоукер задержал дыхание до тех пор, пока ставни не раскрылись, не скрипнув. Потом полез в окно ногами вперед.
   Для человека, по чьему приказу слетала с плеч пара сотен голов в неделю, Робеспьер чертовски мало беспокоился о собственной безопасности. Доносившийся сверху храп на пять или шесть ладов свидетельствовал, что обитатели дома спали мертвым сном, как и подобает честному народу. Собака у них, похоже, тоже была честная.
   Свет фонаря проник в щелку между ставнями, когда Хоукер приоткрыл их. Достаточно светло, чтобы осмотреться. Письмо лежало на середине стола из темного дерева. Должно быть, то самое, что лакей принес из дома Мэгги.
   Хоукер подхватил его, проходя мимо. Правая дверь привела его на кухню, к огню, пылающему в очаге. Он не любил совать хорошие ножи в огонь. После этого становилось чертовски трудно их точить. Но на работе временами приходится делать вещи, которые тебе не нравятся. Когда лезвие накалилось, Хоукер срезал печать с письма.
   Что он нашел под ней, так это множество каракулей, начирканных черными чернилами. Хоукер едва умел читать по печатным буквам и, ясен пень, ему не по силам было разобрать загогулистый французский подчерк. Но подпись начиналась со слова "Виктор".
   Забрать с собой или, запечатав, положить на прежнее место, чтоб никто не догадался, что он был здесь?
   Лазарус частенько ставил перед ним проблемы вроде этой. Он описывал суть дела и давал Хоукеру время ровно на один вдох и выдох, чтобы решить, как поступить. На втором вдохе, если Хоукер не успевал найти решения, он получал оплеуху, от которой летел через полкомнаты.
   Большая квадратная коробка у очага была заполнена листами первосортной писчей бумаги, скрученными в длинные, узкие свитки. Свитки предназначались для зажигания свечей и переноса огня из одной комнаты в другую. Бумага была исписанная.
   Не одно письмо. Целая куча.
   Просто удивительно, что за беспечные люди вели здесь хозяйство. В доме жил влиятельный, облеченный властью человек. Какова вероятность, что в этих бумагах не содержится чего-то важного?
   Хоукер сунул бумаги под рубашку. Все свертки. Письмо Виктора де Флориньяка. А потом вылез через то же окно, в которое влез.
   Выбрался во двор и дальше, на улицу. Хоукер покинул Рю Оноре так быстро, как только смог, находя улочки, которые парижане не озаботились осветить. Придерживаясь середины улицы, где никто не смог бы напасть на него исподтишка, Хоукер неторопливо шагал сквозь самый темный предрассветный край ночи в сторону Марэ, к дому с голубыми ставнями.
  
   Глава двадцать восьмая
  
   Маргарита знала, где искать папА - в глубине парка, в самом конце тополиной аллеи, где богиня Диана стояла обнаженной в любую погоду, бесконечно долго доставая стрелу из колчана. В этом месте был разбит маленький овальный розарий. Они с отцом приходили сюда, когда Маргарита была ребенком. Он объяснял ей теорию числовых последовательностей, а она, сидя на траве, собирала опавшие розовые лепестки. Маргарита рассказывала ему о феях, живущих в розовых кустах. Он описывал, как вычислить орбиты лун Юпитера.
   Папа ждал ее там, среди розовых кустов.
   - Сначала я поделюсь с тобой плохими новостями, - сказала Маргарита. - Они сожгли замок.
   Но один из слуг - папА не смог ей сказать, кто именно - уже известил его о произошедшем. Первое потрясение миновало. Ей оставалось лишь пересказать всю историю в общих чертах, что не заняло много времени. Пришлось признать, что она не сумела спасти отцовскую библиотеку. "Я не спасла даже свои записи. Я была слишком занята спасением собственной жизни". Маргарита снова признала, что ей не удалось спасти библиотеку. Она признала это еще несколько раз. Согласилась, что, да, разумеется, папА мог бы предотвратить разрушение замка, окажись он дома в это время. Прослушала речь, которую он мог бы произнести со ступеней крыльца, чтобы остановить толпу. Речь была трогательной.
   - Они бы прислушались ко мне, - сказал он. - Тебе точно не удалось спасти ничего из библиотеки?
   Его наряд выглядел странным даже для папА, который всегда одевался странно. На нем была треуголка и темно-синий военный сюртук, слишком большой по размеру. Медные пуговицы сюртука поблескивали даже при таком освещении. Алый цвет жилета резал глаза своей яркостью даже при свете огней кафе, расположенных по ту сторону улицы. Волосы в беспорядке свисали на лицо. Вся его одежда была одновременно слишком ветхой и чересчур яркой.
   Папа взглянул наверх, на ночное парижское небо и вздохнул. Ему хотелось еще раз спросить, не удалось ли ей спасти какую-нибудь из его книг.
   После долгой и меланхолической паузы, он произнес:
   - Мы возложили свои владения на алтарь истории. Разрушение замка было неизбежно, он пережил свою эпоху. В конце концов, Республика конфискует все богатые домовладения и найдет им рациональное применение -- школы, тюрьмы, мануфактуры, больницы или сиротские приюты.
   - Но замок не конфисковали, чтобы разместить в нем что-то полезное. Они превратили его в груду камней.
   Папа не ответил. У него имелась потрясающая способность - слышать только то, что ему хотелось.
   - Все спрашивают, куда ты подевался, папА. Некоторые из нас даже волнуются, - она провела рукой по волосам. - Как Нико оказался с тобой? Он должен был оставаться в доме Пельтье.
   - Я забрал его. Сильви оставила его со слугами, а мне он понадобился.
   - Тебе понадобилась обезьянка?
   - Я шарманщик. Обезьянка мне необходима. В наши дни в Париже очень сложно раздобыть обезьянку.
   Имея дело с папА никто не знал наверняка, какую часть всего, что он говорил, можно списать на лукавство, какую - на легкое помешательство, и какую долю составляло зерно рациональной мысли, высказанной на его собственном наречии. У его ног, прислоненная к дереву, стояла коробка. Маргарита определила, что это, по ярким краскам и рукоятке. Коробка была уличным органом. Колесной лирой.
   - Ты - уличный музыкант?
   - Мне нужно чем-то заниматься. Если я буду просто сидеть в своей комнате и писать, они меня заподозрят. Никто не сидит целыми днями в своей комнате. А с Нико я вне подозрений.
   - Ты собираешь деньги в шляпу?
   - Не смеши меня. Это делает обезьянка. Я играю.
   - Мне стоило бы на это посмотреть. - Маргарита прислонилась к низкой мраморной ограде, отделявшей дорожку из гравия от розовых клумб. Нико уютно устроился на ее согнутых руках. Маргарита почесала обезьянке макушку и за ушами, как та любила. 
   - Ты хорошо кормишь Нико? Он выглядит отощавшим.
   - Разумеется, я кормлю его. Делюсь с ним собственным обедом. Маргарита, мы можем перейти к делу? Ты принесла деньги?
   Она принесла все монеты, что лежали спрятанными в ее спальне, а это была приличная сумма. Деньги держались наготове на случай, когда La Flеche понадобятся дополнительные ресурсы. 
   - Я отдам их тебе не раньше, чем узнаю, в чем дело.
   - Я итальянец. Играю на улицах. Я говорю только по-итальянски и живу в итальянской общине. Я приехал из Падуи. - Мгновение он размышлял над сказанным. - Нет, Падуя была ошибкой. Я не выношу этот город. Но раз уж я нечаянно сказал, что я оттуда, то не могу взять свои слова обратно. Однако, я добавил, что мой отец родом из Соспеля, поэтому я считаюсь французом и у меня французские документы.
   Иногда, находясь рядом с отцом, - и сейчас был именно такой случай - ей хотелось волком выть и колотить кулаками по земле.
   Маргарита сунула руку в карман - левый, в котором держала небольшие, но всегда нужные вещи, а не правый, где лежали деньги - и угостила Нико еще одним драже, которыми ему не стоило питаться. Она надеялась на его отличное пищеварение.
   Ее собственный желудок бунтовал. Маргарита неожиданно почувствовала себя плохо прямо на улице, по дороге в Тюильри. Ей до сих пор было нехорошо. Видимо, она что-то не то съела.
   - Ты притворяешься итальянцем.
   - Я же только сказал тебе. Слушай внимательней. Представляешь, я купил себе документы на Рю Манон за двадцать семь ливров. Совсем недорого. Просто удивительно.
   - Изготовление поддельных документов превратилось в целую отрасль, Папа. Мы все шокированы этим. Почему ты внезапно решил стать итальянцем?
   - Я прячусь, - задумчиво протянул он. Ее отец любил погружаться в размышления часто и основательно. - Чтобы спастись от своих врагов. Возможно, мне стоило притвориться немцем. Немцы производят более серьезное впечатление.
   - Папа, у тебя нет врагов. Замок подожгли не по приказу из Парижа. И ордера на твой арест никто не выписывал. Я спрашивала у Виктора.
   - Они хотят убить меня, а не арестовать. Это совершенно разные вещи. Убийства происходят даже во времена революции. Они пытались пырнуть меня ножом.
   - Кто?
   - Двое мужчин в переулке. Я их не знаю, - к верхней части шарманки был прикреплен тонкий, плетеный ремень -- поводок Нико. Папа взял его в руки и пробежался пальцами по всей длине. - Возможно, они мартинисты. Или их послал Фуше. Но, скорее всего, это англичане. Они наверняка в ярости. Англичане даже могли сжечь замок, чтобы выкурить меня. - Он обдумал сказанное. - Да. Это англичане, - Папа кивнул. - Надеюсь, ты принесла достаточно денег. Мне нужно купить "Teutsche Algebra" Рана, которая продается на Рю Персей. Мне не продадут ее, если я не заплачу настоящими деньгами. У них есть еще несколько интересных текстов.
   Папа ездил в Англию. Не единожды, а несколько раз за последний год.
   - Чем ты занимался в Англии?
   - Ничем особенным. И я не собираюсь туда возвращаться. Варварская еда. Тебе стоит отдать мне принесенные деньги и поскорее вернуться домой. Бродить по улицам так поздно ночью опасно. За тобой могут следить, вокруг полно иностранных преступников.
   Вокруг было множество людей. В двадцати ярдах от них яркая толпа смеющихся мужчин и женщин, небольшими группами гуляющих по набережной, наслаждалась вечерней прохладой. Никто из них не заглядывал в этот тихий уголок.
   Что папА мог натворить?
   Папа обернул поводок вокруг своей руки и тихо присвистнул. Нико охотно спрыгнул с рук Маргариты на землю. Он взобрался на грудь Папа и повис с изогнутым поднятым хвостом, вцепившись в отвороты сюртука, маленькими лапами похлопывая и поглаживая карманы жилета.
   - Чем ты занимался в Англии? - Маргарита вытащила кошелек с монетами и держала в руках.
   Отец смотрел вдаль, на уличные огни. 
   - Проводил исследование. Исследование природы гениев. В Англии я проводил изыскания на эту тему.
   Его гении. Еще одно странное интеллектуальное упражнение папА, вроде вычисления орбиты Юпитера или ведения учета осадков. Только папА мог задаться вопросом, как отличить среди молодежи потенциальных гениев. Выдающихся химиков, физиков, математиков, инженеров, изобретателей, военных, политиков, философов. Абсолютно безвредное увлечение. Папа собирал информацию. Составлял списки. Ему не было равных в умении составлять списки. Он хотел проверить, прославятся ли эти молодые англичане, немцы, итальянцы в следующие десять-двадцать лет. Возможно, он был даже прав в отношении некоторых из них. Папа и в самом деле человек выдающихся способностей.
   - Ты едва ли оскорбишь Англию утверждением, что они все там гении, - сказала она.
   - Я рассказал Виктору. Он отнес копию Робеспьеру. Тот был очень воодушевлен. Каждое из этих имен поможет спасти тысячи французских жизней.
   Маргарита позволила отцу забрать у нее кошелек. С довольным видом он надежно спрятал деньги в пояс, усадил Нико на правое плечо и наклонился, чтобы поднять шарманку.
   - Робеспьер был воодушевлен, - ночные звуки исчезли, как если бы Париж остановился перевести дух. В ушах у Маргариты звенело. - Чьи жизни? Что именно одобрил Робеспьер? Что могло заставить англичан приплыть во Францию искать тебя?
   "Я знаю человека, который пришел в замок в Вуазмоне с побережья. Думаю, он пришел за тобой. Думаю, он - тот самый англичанин, которого ты боишься".
   Она преградила отцу путь, ожидая ответа.
   - Идет война. Солдаты республики ежедневно гибнут за Францию. Робеспьер устроил так, что несколько английских солдат умрут до того, как попадут на поле боя.
   - Папа...
   - Несколько человек. Военных гениев. - Он отряхнул пальто. Поправил ремень шарманки. - Только тех, кто надел униформу и решил стать нашими врагами. Он обещал мне. Только военных. Только в тех странах, что объявили нам войну.
   - Папа, что ты наделал? - прошептала она.
   - Мне нужно вернуться в свою комнату. Ночью улицы полны шпионов. Они следят за нами.
   - Скажи, где тебя искать.
   - Я снял комнату на Рю Вентадор недалеко от кафе Шантеклер. Спросишь гражданина Гаспарини. Как будут еще деньги, принеси мне. - Он протиснулся мимо Маргариты. - Робеспьер все объяснил. Ценой жизни нескольких английских солдат я спасаю жизни множества французов. И республику, - он успел отойти на несколько шагов, прежде чем добавил: - Мне жаль, что я показал ему списки.
   Звук шаркающих шагов стих еще до того, как его тень слилась с более крупными тенями на улице.
  
   Глава двадцать девятая
  
   Хоукер забарабанил по воротам дома в Марэ.
   Портье - этот мужик, что, вообще не спит? - впустил его. Каррадерс ожидала Хоукера во дворе. На свете не существовало никого более несгибаемого, чем эта старуха. Шипы и обувные гвозди, скрепленные чистой, беспримесной подлостью - вот, что она из себя представляла.
   - Вернулся. А я уж начала надеяться, что мы больше никогда тебя не увидим, Крыса, - любовно приветствовала Хоукера Каррадерс.
   - Сожалею, мне пришлось, мадам. Я тоже надеялся, что вижу вас в последний раз, - он ответил на правильном, аристократическом французском. Девушка, которая учила его французскому, была аристократкой, родом из Тулузы. - Гражданин ЛеБретон здесь?
   - Ты оставил свой пост.
   - Я оставил пост, чтобы проследить за...
   - Лакеем. Он вернулся. Ты - нет. Где тебя носило пять часов, Крыса?
   Она не стала заводить Хоукера в кухню, чтобы отчитать наедине. Стены со всех сторон отражали ее голос, обеспечивая прекрасную слышимость. И хотя в доме не горело ни огонька, за каждым окном, в каждой комнате отдыхали агенты, сейчас без сомнения проснувшиеся, чтобы послушать старую воблу.
   - Я не в вашем подчинении, мадам Кашар, в какой бы восторг нас обоих не приводила подобная перспектива. Я - крыса Дойла, - Хоукер произнес это так, как сделал бы джентльмен, язвительно чеканя каждое слово. - Вы не знаете, где он может быть?
   Каррадерс сделала пару пауз, каждая из которых была наполнена собственным смыслом.
   - В кафе торговцев. Оправдываться будешь перед ним.
   Хоукер знал очень мало по-настоящему опасных женщин. Однако эта заставляла его леденеть от ужаса. Глаза у нее были как у Дойла, такой же оценивающий, всевидящий взгляд. Прямо сейчас он был полон презрения.
   - Мир станет чище, когда кто-нибудь свернет тебе шею.
   Он испытывал острую потребность скукожиться, выскользнуть отсюда и никогда не возвращаться. Поэтому усмехнулся.
   - Если я и крыса, мадам, то самая опасная из тех, с кем вам придется столкнуться не только в ночных кошмарах. Доброй ночи. - Хоукер повернулся к ней спиной и вышел тем же путем, каким вошел. Он скорее вытрет зад бумагами Робеспьера, чем отдаст их этой старой ведьме.
   Ну ее к черту. К черту их всех.
  
   Глава тридцатая
  
   Сначала Маргарита хотела вернуться в Отель де Флориньяк. Но там были Виктор, его мать, целый штат прислуги, и любой из них, взглянув на ее лицо, понял бы, что что-то случилось. Они принесли бы ей сладкого и заварили травяной чай. И повисли бы над душой.
   Она не могла. Не могла. Обхватив себя руками, Маргарита зашагала прочь.
   Папа сделал нечто ужасающее. Точнее, не столько сделал сам, сколько стоял в стороне, позволив использовать свои исследования в кошмарных целях. Гильома в замок в Вуазмоне привела отнюдь не случайность. Он искал папА. И как должно быть разочаровался, обнаружив только ее.
   Теперь ей предстояло все исправить.
   Где-нибудь в Париже должно быть прохладное, продуваемое место. В каком-нибудь парке, на какой-нибудь улочке, ведущей вниз, к Сене. Она постоит там, позволяя ветру дуть ей в лицо и наблюдая за восходом солнца и, может быть, почувствует себя лучше.
   Где-то на одной из извилистых улочек слева, должно быть в кафе, играла скрипка. Музыка была тихой и прекрасной, похожей на пение птицы в самом глухом уголке леса. Какое-то время Маргарита шла на этот звук.
   Если бы она только знала, где Гильом, если бы у нее был хоть малейший намек на то, где его искать, она бы пошла туда. Не по собственному желанию. Просто ноги сами бы несли ее к нему до тех пор, пока они не встретились.
   "Какая я дура". Маргарита споткнулась о выступающие камни мостовой. На узких старинных улочках этого квартала подобные каменные барьеры служили для защиты стен от повреждения телегами и повозками. Нужно было внимательнее смотреть под ноги. Маргарите казалось, что каждая часть тела внутри нее наполнена болью. Желудок свело.
   "Он англичанин. Как я могла этого не понять"? Не контрабандист, не книготорговец, не мелкий мошенник, и даже не агент Тайной полиции. Английский шпион, посланный найти ее отца и отомстить.
   Кажется, она шла уже довольно долго. В каком-то переулке, ответвляющемся от Рю д'Андуза, ее согнуло пополам и стошнило самым жалким образом. Но после этого Маргарита почувствовала себя лучше. Рассветный холодок уже пробирал, но она, дрожа, продолжала идти вперед. В кафе на Рю Монмартр не было ни одного свободного столика. Хорошо одетые мужчины проматывали оставшиеся ночные часы за стаканами коньяка, громкими разговорами и чтением свежих газет, которые уже успели разнести по улицам. Рядом с ними, за соседними столиками другие мужчины, только что проснувшиеся и сердитые, готовились окунуться в дневную суету. Как будто на этих улочках люди разделились на две категории: людей дня и людей ночи.
   Гильом был и тем, и другим. И человеком дня, и человеком ночи. Он мог делить трапезу с людьми самого разного сорта и везде сойти за своего.
   И лишь теперь Маргарита обнаружила, куда ноги сами привели ее. Кафе торговцев, то самое, где она пила кофе с Гильомом. Кафе, в котором, как он сказал, она может оставить ему записку. Кафе, в котором она сказала, что больше в нем не нуждается.
   "Ты мне не нужен, Гильом ЛеБретон. Я не хочу тебя. Я даже не знаю твоего имени".
   Она присела за одним из столиков на террасе, поскольку сидеть расстроенной и одинокой в кафе было легче, чем бродить по улицам как приведение. Когда служанка нетерпеливо замерла рядом с ней, Маргарита заказала булочку и кофе.
   Чашку с кофе поставили на стол, очень аккуратно, не пролив ни капли. Рядом положили булочку.
   - С вами все в порядке, гражданка? - спросила женщина.
   Маргарита покачала головой, но ничего не ответила. Женщина отошла.
   Есть не хотелось. Хотелось оказаться дома, в замке в Вуазмоне, за столом, сочиняя красивые, полные приключений сказки. Маргарита не хотела приключений в реальной жизни. Они причиняют боль.
   Когда Маргарита потерла руками лицо, то обнаружила, что больше не пахнет как после занятий любовью с Гильомом. Она пахла, как обезьянка.
  
   Дойл увидел Мэгги, сидящую за столиком на террасе кафе, с другого конца улицы. Она сидела, опустив голову, поэтому ее лица он разглядеть не мог. Мэгги была одета в подходящее для этого места простое и прочное платье. Возможно, она оделась так специально или, что более вероятно, выбор наряда был случайным.
   Он сказал, что она сможет найти его здесь. Он не думал, что она это сделает.
   Маргарита заняла столик как можно дальше от двери, чтобы ее не беспокоили входящие и выходящие мужчины. Чашка кофе перед ней и маленькая круглая булочка оставалась нетронутыми.
   - Здравствуй, Мэгги.
   Ее голова поднялась плавно, как струя воды в фонтане. Растрепавшиеся пряди волос свисали в беспорядке по обе стороны от лица. Ясные карие глаза скользнули вверх по его телу и встретились с его глазами.
   - Я присоединюсь, - сказал Дойл.
   "Я тону в этой женщине и не хочу спасения. Она единственная. Та, ради которой я брошу службу". Он принял это решение вчера или, может быть, позавчера, а может быть, в тот самый момент, когда в первый раз ее увидел. Пока он занимался другими делами, его мозг обдумал это решение, утвердил его и дал мысли прочно обосноваться в голове. Его Мэгги. Эти слова уже звучали естественно.
   Он отодвинул назад стул с плетенным сиденьем так, чтобы можно было сесть спиной к стене и видеть, что происходит на улице. Уселся рядом с Мэгги, почти касаясь. Она выглядела усталой, опустошенной и очень печальной.
   - Ты с раннего утра на ногах.
   - Не с раннего утра. Всю ночь.
   Телбот сказал, Маргарита пешком прошла полгорода. Телбот следовал за ней на безопасном расстоянии, ночь напролет. Она прошла мимо сотни кафе, поболтала со старым шарманщиком в парке, поиграла с его обезьянкой, почесала коту ухо в переулке, долго стояла, глядя на реку. Если она выходила, чтобы с кем-то встретиться, этот кто-то так и не появился.
   Телбот сказал, Мэгги плохо себя чувствовала. Ее стошнило в переулке.
   "Хочу увезти ее домой. Хочу, чтобы у меня был дом, куда ее можно увезти. Хочу положить ее в свою постель и просто обнимать, пока она спит. Хочу, протянув руку в любой час ночи, находить ее рядом".
   Но он не мог. Он был обязан отвезти Маргариту обратно в Отель де Флориньяк и оставить там. Черт, это казалось неправильным.
   - Не самая лучшая идея гулять по Парижу ночью, одной. Можно наткнуться на очень опасных людей.
   - Таких, как ты. Но с тобой я встретилась в первый раз при свете дня, так что тут нет никаких гарантий. В Вуазмоне я часто гуляла по ночам, - Мэгги поднесла чашку ко рту и сделала маленький глоток. - Я привыкла гулять по ночам.
   Хозяйка кафе, вдова, вышла из-за прилавка и подала ему нарезанный хлеб, большой кусок твердого сыра и стакан вина, хотя Дойл ничего не заказывал. Вдове нравилась его внешность и, подумывая о новом замужестве, она дала ему об этом знать. Хозяйка кафе перевела проницательный взгляд с Дойла на Мэгги, пожала плечами и ушла.
   - Ты пришла сюда, чтобы встретиться со мной? - спросил Дойл.
   - Не думаю. Я сама не знаю, зачем я здесь, - Мэгги сидела, уставившись в чашку. - Просто так получилось. Возможно, тебя искала какая-то часть моей души, глупая и отказывающаяся понимать, что ей больше нельзя быть с тобой. Как собака, которой бесполезно объяснять, что ее хозяин умер. Она бродит по улицам привычным маршрутом, повсюду ища своего хозяина. Звучит, как будто я грущу и жалею себя, правда?
   - Звучит, как будто кто-то записывает старинное предание. Из этого могла бы выйти неплохая сказка.
   - Наверное. Но я пришла сюда потому, что не хочу идти домой. Я не могла заснуть. Ты сказал, что тебя можно найти в этом кафе, и я не успела стереть твои слова из памяти. Так что ноги сами принесли меня сюда. - Мэгги сделала глоток. - Тебе следует быть осторожнее с тем, что ты говоришь мне.
   Каждое ее движение завораживало. Может, она и не была прекраснейшим созданием на земле, но Дойл утратил объективность.
   Маргарита поставила чашку на стол. 
   - Чтобы забыть твои слова, мне нужно время. Это приводит к необдуманным поступкам. Думаю, ты не хочешь, чтобы я вела себя подобным образом.
   - Не хочу.
   - Я глупая. Пришла туда, где ты обычно проводишь время, и все равно удивилась, встретив тебя здесь. Каждый раз, когда мы вместе, мне кажется, что это в последний раз. Поэтому я прихожу в замешательство, увидев тебя снова.
   - Ни одна из наших встреч не стала последней. И эта тоже не последняя.
   - Эта как раз может стать последней. Жаль, кофе не очень хорош. - Маргарита обхватила чашку ладонями. - Но им хотя бы можно согреть руки. Мои старые подруги - женщины, которых я знаю, - имели много любовников. Они обожали любовные драмы. Кокетство и флирт, торопливые, страстные свидания, безумные планы, ревность, взаимные обвинения... неизбежное предательство. Такой шквал эмоций сбил бы меня с ног. Я уставала, даже когда слушала их.
   - Я предпочитаю тихую, спокойную жизнь.
   Она кивнула.
   - И простоту.
   Услышать такое от его Мэгги. От женщины, организовавшей сотни продуманных, тщательно спланированных побегов. 
   - Простота - это прекрасно.
   - Я большая поклонница простоты. У меня было всего два любовника. Первому я принесла несчастье. Мой дядя чуть не запорол его до смерти. Второй опустошил мою душу. Мне не везет в любви.
   - Второй - это я.
   - Да. Я ошиблась в своих суждениях, - она не повернула головы, избегая его взгляда. - Я видела, как ты шел ко мне, Гильом. Ты знал, что я здесь. Ты не был удивлен.
   - И что это может значить?
   - Ты установил за мной слежку? При твоей профессии организовать ее несложно.
   Она знает. Вчера, в какой-то момент она узнала, что он шпион. Он мог почувствовать это по тому, как изменилась атмосфера между ними. Она знала.
   - Мы поговорим об этом немного позже.
   Не здесь. Здесь его все знали. Приезжая в Париж, Дойл всегда обедал в кафе торговцев. Снимал комнату в шести кварталах отсюда. Покупал дрова и воду у одних и тех же разносчиков. Каждую неделю отдавал сапоги в чистку одному и тому же чумазому мальчугану. Покупал газету у одной и той же женщины в конце улицы. Здесь жители знали его в лицо.
   - О, гражданин Ле Бретон, - говорили они. - Настоящий патриот. Живет в моем квартале. Часто путешествует, продавая книги. Я хорошо его знаю.
   - В следующий раз, решив завести любовника, я буду осторожней, - Мэгги прощалась с ним. Оставляла в прошлом. Теперь он стал для нее бывшим любовником.
   - Уже чертовски поздно, Мэгги. Тебе от меня не избавится.
   Он взял булочку. Предложил ей. Она покачала головой.
   - Ты заказываешь еду и не ешь. В местах, подобных этому, так себя не ведут. Люди зададутся вопросом, откуда у тебя деньги, чтобы швырять на ветер, - он расправился с булочкой в два укуса, вложив в нее остатки сыра. - Выпей немного кофе, если твой желудок сейчас в состоянии его переварить. Мы пойдем немного прогуляемся. Ты сможешь рассказать мне, почему провела всю ночь на улицах, а я смогу назвать тебя дурочкой.
   - Ты сама доброта, - она взяла со стола бело-синюю чашку, - как всегда. - Отпила немного. - Даже хочется придумать и совершить еще какую-нибудь глупость, только, чтобы доставить тебе удовольствие. Учти, я очень изобретательна.
   "Если бы ты только знала, как сильно я тебя хочу. Существуют ли в мире слова, которыми можно выразить всю силу моего желания"?
   - День наступил уже давно, - сказала Мэгги. - Порядочные женщины могут выходить на улицу с первым намеком на солнечный луч. В этом кафе все женщины - порядочные, за исключением шлюх, разумеется, а я одета не как шлюха. Только вот стало прохладно. Я не ожидала, что похолодает.
   Маргарита вся сжалась. Если ее и знобило, то температура воздуха была здесь не при чем. Этот холод исходил изнутри. Самое время отвести ее домой, пусть о ней позаботятся и положат в постель. Не в его постель, к сожалению.
   - Представляешь? Они объявили войну проституции в Париже. - Мэгги держала чашку в руках и уделяла ей бездну внимания. - Собрали проституток с улиц и отправили в тюрьмы, и без того переполненные. Слава Богу, не казнили. Решили перевоспитать с помощью вязания носков для армии.
   - Разве мы не чувствуем себя безопаснее на улицах, зная об этом?
   Мэгги уже заплатила за еду, но он все равно бросил на стол еще один су, как поступает мужчина, когда рисуется перед своей дамой. Взять ее руку и помочь встать со стула было слишком для этого кафе и одежды, что он носил, но, в конце концов, любой мужчина может оказать такую любезность женщине, за которой ухаживает.
   - Это собирание шлюх с улиц не так уж популярно в народе, но естественно, никто не говорит об этом вслух, боясь, что называется, чихнуть в корзину, что происходит с каждым на гильотине. Не думаю, что реформа моральных устоев будет успешной. Французы любят своих шлюх, согласись.
   Если бы он был менее терпеливым, то вздохнул бы.
   - Мы будем и дальше беседовать об этом у всех на виду или, может, ты просто попрыгаешь на месте и прямо обругаешь правительство? Жалко садиться в тюрьму за меньшее.
   - Я полностью согласна. Рисковать стоит только ради по-настоящему важных и серьезных вещей. В мелочах следует быть предельно осторожными. Боги не благоволят легкомыслию.
   Нужно проводить ее до самой двери и передать на руки кому-нибудь, кто сможет о ней позаботиться. Не Виктору. В доме должен быть кто-то, кому Мэгги доверяет.
   - Давай отведем тебя домой. Есть шанс, что никто не заметил, как на рассвете ты пила кофе в компании мужчины с сомнительной репутацией.
   Мэгги шагала осторожно, как будто с трудом сохраняла равновесие. Еще одна причина, чтобы ее обнять.
   Дойл дождался, когда они отойдут подальше.
   - Итак. Что же такого, ты думаешь, ты знаешь обо мне?
  
   Французское слово "flaneur" означает "любитель праздных прогулок", "праздношатающийся".
   L'Abondance - район в 7-м округе Парижа.
   Могавки (мохоки) - племя в составе группы племён индейцев калапуйя, традиционно обитавшее в области реки Могавк (Мохок) в штате Орегон, США.
   Мандарин (порт. mandarim -- министр, чиновник, от санскр. -- мантрин -- советник) -- данное португальцами название чиновников в имперском Китае, позднее также в Корее и Вьетнаме.
   Коитус интерраптус (лат.) прерванный половой акт
   Цветок, носящий то же имя - маргаритка.
   mon ami (фр.) - мой друг
   Мейсенский фарфор (майсенский фарфор, саксонский фарфор, сакс), художественные изделия (в том числе керамические часы) старейшего в Европе (основан в 1710) фарфорового завода в саксонском городе Мейсене.
   Капуцины (лат. Cebus) -- род обезьян объединяет до тридцати подвидов, группируемых в четыре вида. Ареал рода включает в себя обширные пространства тропических лесов от Гондураса на севере до Южной Бразилии на юге.
   pauvre petit (фр.) бедный малыш
   в оригинале SWIVE (староанглийский) -- иметь сексуальный контакт
   Шарма?нка (от фр. Charmante Catherine -- "Прекрасная Катрин", название одной из первых песен, исполненных на шарманке, также "Уличный орган", англ. Street organ) -- механический прибор для воспроизведения музыкальных произведений. Изобретена итальянцем Барбьери. 
   Колёсная ли?ра (нем. Drehleier, англ. hurdy-gurdy, итал. ghironda, фр. vielle Ю roue и др.) -- язычковый фрикционный музыкальный инструмент.
   Мартинизм (фр. Martinisme, англ. Martinism, нем. Martinismus) -- направление мистического и эзотерического христианства, чья доктрина описывает падение первого человека из Божественного в материальное, а также способ его возвращения в Божественное с помощью Реинтеграции, или духовного просветления, достигаемого при сердечной молитве.
   Как мистическая традиция, изначально мартинизм относился к системе высших степеней, учрежденной Мартинесом де Паскуалли (Паскуалисом) около 1740 года во Франции, а затем развился в двух различных формах его учениками Луи Клодом де Сен-Мартеном и Жаном-Батистом Виллермозом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"