Аннотация: Оригинальный текст был опубликован в журнале Granta/84, который вышел под названием Over there/How America sees the world.
Крис Хеджэс (Chris Hedges)
р. 1956, Джонсбэри, Вермонт
В мае 2003го корреспондент New York Times Крис Хеджэс выступил с речью на церемонии вручения дипломов в Рокфордском колледже в Рокфорде, Иллинойз. Во время выступления студенты из публики забрались на сцену, пытаясь помешать выступающему, и корреспондент, эскортируемый полицией, покинул колледж еще до завершения церемонии. В след за этим президент колледжа извинился перед студентами за приглашение Хеджэса, а New York Times сделало Хеджэсу выговор. Ниже следует то, что Хеджэс сказал в Рокфорде:
Я хотел бы поговорить с вами о войне и об империи.
Убийства, или по крайней мере самые отвратительные из них, в Ираке закончились. Однако кровь будет продолжать литься - и их, и наша - будьте к этому готовы. Потому что мы прибегли к оккупации, которая, если история хоть чему-то учит, будет такой же разрушительной для наших душ, как и для нашего престижа, влияния и безопасности. Но это придет позже, с расширением нашей империи. К тому времени мы станем отверженными тиранами для тех, кто слабее нас. Изоляция всегда ослабляет рассудительность, а мы сейчас чрезвычайно изолированы.
Мы потеряли расположение, симпатию мира к нам после 9/11. Мы замкнулись на себе, мы серьезно ослабили хрупкие международные союзы и альянсы, которые жизненно-важны для поддержания и стимулирования мира. Теперь мы стали частью сомнительной тройки в войне против террора вместе с Владимиром Путиным и Ариэлем Шароном, оба эти лидера не прекращают в Палестине и в Чечне беспричинные и бессмысленные акты насилия. И мы поддерживаем эту компанию.
Осуждение, и вероятно гнев, довольно большой части мира - определенно одной пятой мирового населения, которую составляют Мусульмане, большинство из которых, я напомню, не Арабы - направлен на нас. Только за последнюю ночь во взрывах в Касабланке убито 14 человек. И эта ярость в мире, где почти половина населения выживает меньше чем на 2 доллара в день, сделает нас мишенями. Терроризм станет одним из жизненых путей. (Кто-то из толпы кричит "Нет!") И когда нас ударят, мы будем так же как и наши союзники Путин и Шарон в ярости бить в ответ.
Круг насилия - это спираль смерти; никто не уйдет. Мы вертимся со скоростью, которую едва ли сможем погасить. Пока мы воспеваем нашу военную доблесть - изощренность нашей военной техники и технологии, только об этом пресса об Ираке и вещает - мы упускаем из виду тот факт, что наша способность вести войну еще не дает нам право войну развязывать. Эта способность обрекла империи прошлого.
"Современная западная цивилизация может погибнуть, - предупреждал теолог Рейнхолд Нибур, - потому что она ошибочно воспевает технологию как конечный продукт."
Реальные несправедливости - израильская оккупация Палестины, жестокая и коррумпированная диктатура, которую мы спонсируем на Ближнем Востоке - приведут к тому, что мы не избавимся от ненавидящих нас экстремистов с бомбами. На самом деле, мы преумножим их ряды. (Свист.) Однажды подчинив людей силой, ваш контроль зависит от этой силы. В изоляции вы начинаете делать ошибки. ("Где Вы были 11 сентября?")
Страх порождает жестокость; жестокость ... страх, безумие, и затем паралич. (Крики. "Кто желает слушать это ничтожество?") В центре круга Данте проклятый остается неподвижен. (Гудение.) Мы споткнулись о нацию, о которой мы мало что знаем, и мы застряли между ожесточенным соперничеством между конкурирующими этническими группами и лидерами, которых мы не понимаем.
Мы пытаемся насадить современную политическую систему, изобретенную в Европе и характерезующуюся, кроме всего прочего, делением земли на независимые государства с постоянными границами основанные на национальном гражданстве, на земле, где вера в постоянное граждаское правительство это чуждое вероисповедание. Ирак был выгребной ямой для англичан, когда они окупировали его в 1917. И для нас он станет такой же выгребной ямой. (`God bless America' выкрикивает женщина.) Комендантский час, лязг оружием разъяренной толпы, которая потеряла счет убитых иракцев, военный комендант, группы христианских евангелистов, которым было разрешено следовать за нашими окупационными войсками чтобы попытаться учить Мусульман о Христе, оккупация нефтеных месторождений.
(В этот момент микрофон отключается. Когда он снова заработал, президент Рокфордского Колледжа Пол Прибинау (Paul C. Pribbenow) обращается к аудитории:"Друзья, одной из удивительных черт колледжа гуманитарных наук является глубокая приверженность академической свободе и решимость выслушать мнения друг друга. Если Вы желаете опротестовать замечания выступающего, я прошу Вас делать это тихо, как делают некоторые из Вас в глубине зала. Это вполне приемлемо. Тем не тенее, человек имеет право предложить Вам свое мнение, и мы желаем чтобы он продолжил." В зале гудение, немного аплодисментов.)
Оккупация нефтяных месторождений. (Гудение усиливается. Женщина говорит: "Мы не будем слушать. Мы слушали достаточно. Вы уже испортили церемонию, не стоит портить еще больше, Сэр.") Мнение, что Курды и Шииты будут слушаться требований центрального правительства в Багдаде (те самые Курды и Шииты, десятки тысяч из которых погибли в неповиновении Саддаму Хусейну, который в свою очередь безжалостно убил всех тех, кто его оспаривал, когда этническое соперничество никуда не исчезло.) Разграбление Багдада, точнее говоря раграбление Багдада за исключением нефтяного министерства и министерства внутренних дел - только эти два министерства мы потрудились защитить - это самоубийство. (Гудение увеличивается.)
Говорю как человек, который знает Ирак, говорит по-Арабски, и провел семь лет на Ближнем Востоке, если иракцы верят, правильно или ошибочно, что мы пришли за нефтью и оккупацией, они начнут длинную, кровавую войну на износ. Так они вытеснели англичан. Вспомните, когда израильтяне вторглись в южный Ливан, переселенные Шииты приветствовали их как освободителей, но через несколько месяцев, когда Шииты увидели, что израильтяне пришли не как освободители, а как оккупанты, они стали их убивать. Израль создал Хезболах, а Хезболах выжал израильтян вон из южного Ливана.
Как писал Вильям Батлер Йитс (William Butler Yeats) в "Медитациях во время гражданской войны": "Мы вскормили сердце фантазиями/ И сердце огрубело от такой пищи." (Гудение. "Я бы ни за что не пришла, если б знала что услышу" кричит женщина.)
Это война за освобождение Ирака, но теперь это война иракцев за освобождение от американской оккупации. Если Вы получше присмотритесь к тому, что происходит в Ираке, если Вы способны что-то разглядеть за толстой занавесью телевидения и прессы, Вы можете заметить это в массированных атаках террористических групп смерти, смерть Шиитских лидеров в мечетях, и убийство наших молодых солдат на улицах. Это то, к чему скоро присоединятся исламские радикалы, и сейчас мы в куда меньшей безопасности, чем были до того как впутались в Ирак. ("USA, USA"скандируют в толпе.)
Мы за это заплатим, и больше всего меня печалит то, что те кому придется платить самую высокую цену окажутся несчастные дети из Миссиссиппи или Алабамы или Техаса, которые не смогли получить нормальную работу и медицинское страхование и вступили в армию, потому что это все что мы им предложили. Потому что война, в конце концов, всегда связана с предательством, предательство молодого старым, солдатов политиками, идеалистов циниками. Почитайте "Антигон" (Antigone), когда король навязывает свою волю, не слушая тех, кем управляет, или история Цисидия. (Выкрики.) Почитайте, как расширяющаяся империя Афин видела, как становится тираном сначала за ее пределами, а потом дома; как тирания, которую афинское превосходство навязало другим, в конце концов обрушилась на себя саму.
Это, писал Цисидий, то что обрекло афинскую демократию; Афины разрушили себя сами. Потому что оружие империи - война, а война это яд, яд, который мы иногда должны глотать, как больной раком должен глотать яд, чтобы выжить. Но если мы не поймем яд войны - если мы не поймем насколько смертелен этот яд - от убьет нас также наверняка как сама болезнь. ("Хватит, хватит, хватит," произносит женщина.)
Мы потеряли контакт с сущностью войны. После нашего поражения во Вьетнаме мы стали лучше. Мы смирились, даже были унижены. Мы задавали себе вопросы, которыми не задавались ранее.
Мы были вынуждены взглянуть на себя со стороны, увидеть как другие видят нас, и это зрелище не всегда было привлекательным. Нас заставили столкнуться с нашей собственной способностью быть жестокими - злыми - и через это мы поняли больше не только о войне, но и о самих себе. Однако это смирение осталось в прошлом.
Война, как мы теперь верим, это спорт для зрителей. Военная сила и пресса - не забывайте, что во время войны пресса всегда часть проблемы - превратили войну в огромную видео-игру. Ее самая сущность - смерть - скрыта от публики.
В войнах в Персидском заливе, в Афганистане или в Ираке не было больше прямоты, чем во времена войны во Вьетнаме. (Гудение.) Однако в эпоху прямого эфира и спутникового телевидения государство и армия довели до совершенства внешний вид беспристрастия. (Выкрики.)
Поскольку мы больше не понимаем, что есть война, мы также не понимаем, что это все может стать отвратительно непоправивым. Мы больше не понимаем, что война начинается с призыва уничтожить других, но заканчивается, если мы не знаем когда следует примириться или сохранить мир, само-уничтожением. Используя современное оружие, мы флиртуем с нашим собственным разрушением. ("Не правда!")
Искушение войной коварно, поскольку так много всего, что нам наговорили, действительно правда: война в самом деле вызывает чувство товарищества, которое сглаживает отчужденность и, может быть единственный раз в нашей жизни, заставляет нас чувствовать себя причастными.
Война позволяет нам возвыситься над нашими маленькими жизнями. Мы считаем причину благородной, а наши чувства бескорыстыми и даже блаженными. И во время взлетающих дефицитов и финансовых скандалов и "изнашивания" нашего собственного дома, война приходится замечательным развлечением. Для тех кто участвует в боевых действиях, война обладает мрачной красотой, наполненной жестокостью и гротеском. Библия называет это вожделением глаза, и предостерегает верующих от этого. Война дает нам извращенное чувство себя; это придает смысл. (Крики "Иди домой!" Затем мужчина из публики забирается на сцену и произносит: "Можно мне сказать несколько слов?" Хеджес отвечает "Когда я закончу - конечно, когда я закончу.")
Будучи на поле боя, конфликт стирает прошлое и будущее, остается только одно стремительное опьяняющее настоящие. Вы чувствуете каждое биение сердца, цвета кричат, Ваш разум летит впереди самого себя.
(Свист, и микрофон снова на мгновение отключен. "Мне продолжать?" обращается Хеджес к президенту, тот отвечает: "Решайте сами." Хеджес спрашивает: "Вы хотите чтобы я прекратил?" Президент говорит: "Вам еще долго? Почему бы Вам не подытожить?" Крики продолжаются "Иди домой!" "Это не Ваша защита.")
В военное время мы чувствуем товарищество. (Множественные громкие выкрики.) Мы путаем это чувство с дружбой, с любовью. Многие люди будут настаивать, что военное товарищество это любовь. Экзотический жар, который в военное время заставляет нас чувствовать одним народом, одним существом, безусловно существует, но это лишь часть опьянения войной. (Выкрики.)
Вспомните дни сразу после атак 9/11. Вдруг, мы почувствовали себя не одинокими; мы оказались связаны с чужеземцами, даже с людьми, которые нам не нравились. Мы чувствовали себя причастными, каким-то образом мы были заключены в объяятия целой нации, общества. Короче говоря, мы больше не чувствовали себя отчужденными. ("Иди домой!")
Когда это чувство рассеялось за недели после атак, возникла ностальгия по его теплу. Так же и война всегда приносит это чувство товарищество, которое противоположно дружбе. Друзья, как заметил Глен Грей (J. Glenn Gray), предопределены; дружба возникает между мужчинами и женщинами, которые испытывают интелектуальное и эмоциональное влечение друг к другу. Товарищество же - это исступленное блаженство пренадлежности толпе в военное время - оно легко достижимо. У всех у нас могут быть товарищи.
Опасность внешней угрозы, когда у нас есть враг, не дает дружбы; она приносит товарищество. И люди в военное время обмануты собственными переживаниями. Поэтому, когда угроза проходит, и война прекращается, товарищи снова становяться нам чужаками. Поэтому после войны мы переживаем безысходность. ("Чужак аттеист!")
В дружбе мы переживаем углубленное чувство самих себя. Благодаря друзьям мы больше узнаем себя; мы видим себя глазами друзей. Друзья исследуют, спорят и приглашают лучше узнать друг друга, так что каждый из нас становится более полной личностью. В товариществе, мы заражаемся патриотической лихорадкой; само-сознание, само-познание и само-обладание подавлены. (Выкрики.) В военное время товарищи теряют собственную индивидуальность во имя коллективной погони по общественной причине - за общей целью. В товарищистве нет требований к личночти. Это часть вызыва и одна из причин, по которой нам недостает этого, и мы пытаемся это востановить. ("Иди домой! Иди домой!") Товарищество позволяет нам избежать требований к личности, которые являются частью дружбы.
В военное время, когда мы напуганы, мы не встречаем смерть сами, мы встречаем ее группой, и это облегчает испытание. Мы облагораживаем само-пожертвование ради других, ради товарищей. (Гул.) Проще говоря, мы начинаем поклоняться смерти. И это то, чего от нас требует бог войны.
Наконец, подумайте о том, что означает умереть для друга. Это медленно и мучительно; в этом нет никакого экстаза. Для друзей, умирание тяжко и жестоко. Диалог между друзьями уже никогда не повториться. Друзья не любят смерти и пожертвования, как это делают товарищи. Для друзей, перспектива смерти пугающа. Именно поэтому чувство дружбы - или позвольте мне сказать любви - это наиболее сильный противник войне. Спасибо.
(Гормкий гул, свист, гудение, немного аплодисментов. Мужчина говорит: "Вы сделали самое пагубное для колледжа за все время, доктор Прибинау. Вам ни в коем случае не следовало разрешать ему говорить.")