Происшествие на троллейбусной остановке. Молодец! Мебель.
Я говорю по телефону с дедушкой Гришей. Две двойки, но я радуюсь.
- Зря ты не пришел в парк Примакова. Мы так поиграли хорошо. Весело как было! Не только Монькин был, Дмитруха и Сурен пришли. Зря! - В тусином голосе прозвучало искреннее сожаление.
Я думал, что она обиделась, а она... У неё был очень хороший характер. Она никогда не держала ни на кого зла. Очень добрая и благожелательная. Мой дед Гриша любил повторять, что самая ценная человеческая черта - это доброта. Человек может иметь все хорошие человеческие черты, но если он недобрый, то все его добродетели ни к чему. Только доброта делает человека человеком. Дмитруха, значит, был. Мне почему-то стало досадно. Что-то больно кольнуло меня. Сегодня утром кое-что произошло. Игорь Дмитруха живет тоже возле Печерского моста. Мы с ним часто по утрам встречаемся на троллейбусной остановке и едем иногда даже в одном троллейбусе. Но делаем вид, что не замечаем друг друга. И вот сегодня... Утром, в час "пик", людей всегда так много набивается в троллейбус, как селедок в бочку. И садятся все торопясь, толкаясь, чтобы не остаться, потому что все же спешат.
Детям, инвалидам и пенсионерам позволяется садиться с передней площадки. Подошел троллейбус.
Толкаясь, полезли сначала пенсионеры, потом мы - я, Игорь и какая-то девочка из пятого класса нашей школы (даже не знаю, как её звать).
- Ой! Туфелька!.. Ой! - вдруг, едва не плача, тихо пропищала девочка. Она стояла на второй ступеньке, мы с Игорем ниже, на первой.
Я обернулся, высунул голову и увидел: на асфальте, по передним колесом троллейбуса, лежала её туфелька - новая, голубенькая с белым. В толкотне, спеша, девочка потеряла её.
- Поднимайтесь, поднимайтесь! Закрываю двери! - произнес водитель. Еще миг, - троллейбус двинется, и от туфельки останется только воспоминание. И тут Игорь Дмитруха внезапно присел, держась одной рукой за край дверей, ловко выхватил туфельку из-под колеса и, выпрямившись, подал её девочке. И в ту же минуту двери закрылись.
- С-спасибо! - дрожащими губами едва слышно едва слышно прошептала девочка.
Все произошло так стремительно, взрослые стояли отвернувшись, никто, кроме меня и девочки, ничего не видел.
Игорь был бледный, почти прозрачный. Только теперь он, наверно, понял, что рисковал жизнью.
А я... я завидовал ему. Бешено, дико отчаянно завидовал. Я же стоял рядом с ним. Я, я же мог это сделать. Я, а не он. Но было уже поздно. Это сделал он. Честно говоря, мне даже в голову не пришло., что это можно сделать. А он сделал.
Эх! Я же так мечтал всю жизнь совершить что-то героическое! А тут была возможность, и я не сделал. Как мне было досадно.
Когда мы вышли у школы, пятиклассница так побежала от нас, словно боялась, что мы её побьём. Но Игорь не сказал её ни слова. А я... Не мог же я никак не прореагировать. Дед Гриша всегда учил меня, что нужно быть благородным. Даже с врагом...
- Молодец! - сказал я Игорю, который доводил меня до слов, которому я в бессильной злобе часто (что уж греха таить) не всегда желал счастья и здоровья. - Да! - махнул он рукой, но видно было, что ему приятно.
Я думал, что он сразу начнет рассказывать, хвалится, приглашая меня в свидетели. Но нет. Он никому не сказал ни слова. И это еще больше возвысило его в моих глазах.
А тут еще, оказывается, он в парке Примакова был. С Суреном. И было весело.
Какое же это недоброе, плохое чувство - зависть! Гнетущее, кислое, горче чем самое зеленое яблоко. Сам себе становишься противен. И не мил тебе весь мир, раз ты в нем такой несчастный.
Вот когда бы мне зелья-веселья! Вот когда я ту смех-траву охапками бы ел!
И снова в воображении моём вдруг возникла рыжая Гафийка Остапчук из седьмого класса.
Освященная солнцем, она стояла возле погреба и, приложив козырьком ладонь к глазам, смотрела на меня. И снова я почувствовал себя в чём-то виноватым...
И, может, именно Гафийка вывела меня из этого "Несчастного" состояния. Я вспомнил родное село, родителей о другом. Другое - это мебель.
Сегодня у нас вдвойне великое событие. Мы наконец купили и сегодня нам привезут мебель! Папа отпросился с работы. Мама взяла отгул.
Сегодня привезут. Может уже и привезли. Сказано - в первой половине дня. Еще издалека я увидел - привезли!
У подъезда стояла большая грузовая машина-фургон с надписью "Мебель", и вокруг неё валялись разбитые ящики и белые, как снег, куски поролона. А грузчики со скрежетом "расшивали" (так это у них называется) всё новые и новые ящики, и из них, как свежие каштаны из шипастой оболочки, появлялись на свет лакированные темно-коричневые шкафы. На меня никто внимания не обращал.
Только когда я забежал в квартиру (по лестнице, потому что лифты были заняты грузчиками), папа на ходу крикнул: - Не крутись под ногами! А мама (тоже на ходу): - Возьми съешь хлеба с салом, я обед не варила! Некогда! Но какое там сало! В голове разве сало, когда такое происходит?!
Квартира напоминала мебельный магазин. Мебель громоздилось посредине комнаты, безо всякого порядка, создавая какой-то таинственный лабиринт, по которому я носился с неудержимым клекочущим гиканьем: - Ги-ги!.. Ги-ги!.. Ги-ги!..
Догикался я до того, чтобы пребольно ударился коленом об острый угол шкафа. Даже искры из глаз посыпались. Несколько минут ойкал и стонал, сидя на полу.
Но никто этого не заметил. Грузчики хекали и кряхтели. Папа суетился.
Мама отчаянно ойкала:
- Ой! Осторожно! Ой! Осторожно! Ой!
Потом грузчики уехали. А мы начали расставлять мебель.
Мебель была очень красивая, полированная, на гнутых ножках, с зеленой цветастой оббивкой. Но самое потрясающее из всего - письменный стол.
Ну такой красивый, ну такой красивый, сроду таких не видел. И полированный, и узорчатый, и с фигурными ключами, и на восьми гнутых ножках.
- Это тебе, Стёпа! - торжественно сказал папа. - Уроки на нем будешь делать. - Ну да! - воскликнула мама. - Чтобы поцарапал.
- Не поцарапает, не поцарапает! Что же он, глупый - царапать такой стол. - Не поцарапаю. - неуверенно сказал я. - И на кухне можно уроки делать. - Не сдавалась мама.
- Что значит - на кухне? Почему это - на кухне?! Это я покупал такой стол, чтобы мой сын делал уроки на кухне?! Нет! Нет! Он будет делать уроки за этим столом! Слышишь, сынок! - Слышу. - Да тише, тише, не кричи. Посмотрим. - Не посмотрим, а будет, как я сказал. Вот! Через мой труп! - Ну хорошо, хорошо...
Бедные мужчины! Сколько этих трупов оживили, подняли с дороги женщины. А то бы пройти нельзя было.
Уроки я делал на кухне. И не жаловался: зачем мне эта полировка!
Вечером к нам зашел сосед Аркадий Семенович, с которым папа курит на лестнице (мама не позволяет папе курить в квартире из-за меня - "чтобы не портить детское здоровье"). Аркадий Семенович работает на фабрике, которая изготавливает фурнитуру для мебельной промышленности, то есть разные замочки, петли, ножки, загогулины, накладки и тому подобное.
Аркадий Семенович походил, покрутил носом, скривился. Потрогал фигурные ключи, втулки, загогулины, сказал: - Вот это скоро отвалится. А это отклеится. И вообще наша "Лыбедь" и лучше и дешевле. И пошел курить на лестницу.
- Чтобы у тебя самого поотпадало и поотклеивалось! - сказала ему вслед обиженная мама.
Через минут пятнадцать, покурив, он снова пришел. - А вообще бы вы мне открутили одну ножку шкафа. Я бы вам через два дня принес. Я хотел бы снять копию.
Мама покраснела:
- А я что - эти два дня шкаф руками держать буду?
- Подкладете что-нибудь.
- Нет! Извините - нет!.. Знаете, извините, поломаете ненароком, потеряете. Мне тогда хромой шкаф хоть выкидывай. Если хотите, перерисуйте себе. - Зачем мне перерисовывать, я и так запомню, - равнодушно сказал Аркадий Семенович и снова пошёл на лестницу курить. Мама даже взвизгнула от возмущения.
- Ну! Вы слышали! Ножку ему открутить! Ну! Чтобы ты не курил с ним больше! И вообще - хватит уже! Бросай курить И сам себя и нас со Стёпою только травишь...
Мама еще хотела сказать, возмущенная соседом, который не оценил как следует нашу мебель, но.. зазвонил телефон.
С этой мебелью мы совсем забыли, что вчера папа заказал на сегодняшний вечер разговор с дедом Гришей и бабушкой Галей. - Аллё-ё! - закричал я, первым взяв трубку.
- Алло!.. Стёпа! Это ты? - услыхал я как будто и далёкий, но такой близкий, родной голос деда Гриши. - Я! Дедушка! Здравствуйте! Здравствуйте! Как вы там?
- Здоров. Мы ничего, а вы?
- Мы - здорово! Мебель купили! - Что? Что? - А ну дай! - сказал папа м выхватил у меня трубку.
Только теперь, когда я услышал голос деда по телефону, я понял, как по нему соскучился.
Всю сознательную жизнь я виделся с ним каждый день, каждый день разговаривал с ним, слушал его шутки, его мудрые слова. А вот почти уже два месяца его нет рядом со мной.
Долго говорили папа с дедом, потом с бабушкою, затем мама с бабушкой и дедом. Всё подробно рассказали, обо всех делах. И уже собирались заканчивать, но я в последний момент выхватил у мамы трубку и закричал:
- Дедушка! Приезжайте! Слышите? Я скучаю по вам! Слышите? - Что-то сдавило мне горло, я не мог глотать.
Деду, наверно, передалось моё волнение, и голос его дрогнул, когда он сказал: - Приеду, Стёпа! Приеду! Я тоже по тебе скучаю... Эх!
Ночью мне снилось родное село. И дед Гриша верхом на белом цирковом коне с султаном на голове ( не дед, а конь, естественно). И друзья мои Вася и Андрейка. И Туся Мороз (откуда она только в селе взялась?). И ещё что-то, чего я уже утром не мог вспомнить.
Конечно, уроки я как следует сделать не смог. Какие там уроки!
И когда меня вызвала Тина Гавриловна, я экал и мекал, отвечая, так, какЮ кажется, никогда не отвечал.
И неожиданно я услышал, что мне подсказывает - кто бы вы думали? - Игорь Дмитруха. Это было так невероятно и так странно, что я совсем замолк. И хотя Тина Гавриловна поставила мне двойку, сердце моё пело. Игорь Дмитруха, который только и знал, что издеваться надо мной, подсказывал мне, как своему лучшему другу! После того случая на троллейбусной остановке и после того, как я сказал ему одно только слово "молодец", он вдруг изменил отношение ко мне. И поглядывал на меня не враждебно и не насмешливо, как раньше. И теперь неожиданно начал подсказывать.
Туся, смотря на меня лукаво улыбнулась, но ничего не сказала. Сурена в школе не было.
У него были последние съемочные дни. Примерно через неделю он уже уедет. Вернется в свой Ереван. Жаль! Такой хороший, такой дружелюбный мальчишка! Муха!
Лина Митрофановна тоже, как на зло, вызвала меня и тоже поставила двойку. Ох уж эти учителя! И как они чувствуют, что человек не приготовил уроки? Когда всё знаешь, никто на тебя и не смотрит, никто тебя не замечает, словно тебя и на свете нет. А стоит только не приготовить, сразу же:" Наливайко! К доске!". Вот ведь же!
Настроение у меня немного испортилось. Не то чтобы я очень волновался из-за этих двоек. Я их, конечно, исправлю. Учусь я хорошо. Хоть и не круглый отличник, но троек в четверти не было.
Просто не люблю я получать двойки. Самолюбивый я. Эти двойки - словно пощечина для меня.
Придя домой, я сразу сел на кухню за уроки. И не поднялся, пока всё не сделал. Даже спина заболела. Наконец встал, потянулся. И тут неожиданно зазвонил телефон. Что-то всегда этот телефон звонит неожиданно. Дз-з-з! - аж сердце останавливается. - Алло!
- Стёпа! День добрый!.. Как жизнь молодая? - голос Чака звенел весело, бодро.
- Добрый день! Здравствуйте! Нормально... Только что уроки сделал.
- А как - чтобы встретиться? Нужно бы довести всё-таки то дело до конца. А? - А что? Вы что-то узнали? - Да, кажется...