Полыхнула молния, мир за окном на секунду стал бестеневым и страшным. В сумрачном небе, обложенным скарлатинным налётом туч, ненадолго воцарилось молчание. Канонада грома расколола настороженную тишину. Кира даже не вздрогнула. Пусть кто-нибудь другой боится, а ей гроза дала всё. Людям на зависть. Ой, как ненавидела Кира людишек. Их любопытные и боязливые взгляды из-за дверей, когда милиция волокла по лестнице вдрызг пьяного отчима. До рвотных спазмов не выносила фальшивого сочувствия и служебного внимания взрослых. Презирала сверстников, добреньких от сытости и родительской заботы. И люто била похожих на неё ребятишек - одиноких и озлобленных. В душе восторгалась коварством стаи, заманившей её за гаражи для скорой и унизительной расправы. А на деле проявляла ещё большее коварство, не гнушаясь предательством и стукачеством. По детскому разумению, Кира была самой плохой девочкой во дворе и школе. Поэтому самой сильной. Её боялись. Значит, открытые столкновения были исключены. А невидимую войну со всем миром Кира вела виртуозно, сшибая лбами друзей, восстанавливая взрослых против детей и наоборот. Всё началось с железной хватки пальцев отчима да с алого пятна на забинтованной голове матери...
Сегодня Кира - Кирюха - Кирка - именинница. Двенадцать лет. Июльский день принёс ей "Маленькую фею" на стуле возле раскладушки. Высокий торт с ядовитыми розами на кухонном столе. Снизу, со стонущей раскладушки с рваными полотнищами, торт напоминал кусок спрессованного снега, вылетевшего из-под лопаты дворника. А на нём алые капли... Девочка засмотрелась и не успела натянуть простынь на худые ноги, когда на кухню вошёл отчим. Пнул с досадой раскладушку так, что ветхое лежбище, ещё полгода назад предназначенное только для гостей, отчаянно захрипело и скользнуло по крашеному полу.
- Разлеглась... ни к плите не подойти, ни чая попить...
Кира, мотнувшись вместе с раскладушкой, не сразу пришла в себя и под тяжёлым нетрезвым взглядом красномордого здоровяка начала быстро оправлять рубашонку.
- А чё ты худая, как селёдка? Ишь, как вытянулась... Да не прячься... всё, что надо, уже увидел...
Девочка продолжала барахтаться, сооружая из подола сорочки и простыни убежище от маслянистого взгляда.
Отчим уже осторожно подвинул раскладушку и пробрался к холодильнику. Достал банку пива и жадно отхлебнул прямо у раскрытой дверцы. Отрыгнул, и алкогольный смрад с примесями запаха чеснока и больного желудка наполнил крохотную кухоньку.
- У меня ж самого две мокрощелки росли... Пока мать их не увезла... - содержимое банки с бульканьем обрушилось в жаждущую глотку, и на лоснящемся багровом лбу выступил пот. Отчим оглянулся, но девочки уже след простыл: - Эх!
Пустая банка полетела в ведро.
А вечером дядя Вася подливал матери вина из тёмной бутылки, в маленькой хрущёвке-однушке жутко пахло жареными куриными окорочками и бедой. Девочка сидела на кухне и устраивала в большой коробке из-под сапог полученные подарки. Отчего-то сегодня не радовали ни "Фея", ни новая Барби в карнавальном костюме, ни тысячерублёвая банкнота в забавном кошельке с кошачьей мордочкой. Папа ведь мог и зайти, поговорить с Кирой, "посидеть", как выразилась бабушка, передавшая подарок от имени сына.
- Хорошую дочу вырастила, Ритка! Моим бы девкам такую мать, как ты! - донёсся из комнаты нарочито громкий голос отчима. - От себя ...от меня отрываешь. Всё ей...
Кира послушно взяла отброшенный в сторону подарок отчима - шитый пайетками купальник. От него воняло городским рынком и лежалым не один год товаром.
- Вот, спасибо, дядя Вася, - сказала она, появившись в дверном проёме и стараясь не глядеть на стол с частоколом пузатых бутылок.
- Кто так купальники показывает? Ты надень да пройдись... доча...
Последнее слово дядя Вася произнёс невнятно, пережёвывая маринованный огурец и попёрхиваясь. Но его нехорошо блестевшие глаза следили за каждым движением Киры.
- Кирочка, надень купальник-то. Вася ж для тебя старался, выбирал. Не каждый так может... Родной отец вот даже не зашёл... - по щекам матери потекли нетрезвые слёзы, смывая дешёвую косметику, превращая лицо в обрюзгшую кривую маску.
Девочка переоделась на кухне, но в комнату не вышла. Там отчим устраивал на диване Риту, которая норовила снопом свалиться возле праздничного стола. Закряхтели пружины старого дивана. Раздался двуголосый храп с протяжными стонущими вздохами.
Кира тоже решила лечь. Неизвестно почему сняла платье, прежде чем вытащить раскладушку. Замечталась, глядя на своё отражение в тёмном окне. Сделала несколько танцевальных движений, подражая модной певице. Закрыла глаза и вообразила себя на сцене. И вдруг ощутила холодные потные руки на своих плечах. Они напомнили ей водопроводные трубы в туалете - такие же мокрые и гадкие. По гибкой тоненькой шейке заскользило зловонное прерывистое дыхание.
- Тихо, Кирочка, тихо...
Кира попыталась вырваться, но металлические пальцы больно сдавили едва проклюнувшиеся грудки. Девочка завизжала, давясь слезами и страхом.
- Васька... гад... что же ты делаешь? - мамин крик Кира услышала уже из-под стола.
Драка между пьяными матерью и отчимом как-то не задержалась в соседских разговорах. Обычное дело. А вот другие события стали легендой.
Ещё в травмпункте Кира ощущала предчувствие неизбежных перемен. Не потому, что протрезвевшая Рита давала обещание врачам, медсёстрам и старенькой ворчливой санитарке засадить мерзавца Ваську. Когда он её по пьяни лупцует - это ещё можно стерпеть: а кто сейчас хорошо живёт? Но дочку пусть запойная скотина не смеет трогать! Кира слышала голос матери из-за двери перевязочной и поджимала ноги, когда санитарка тыкала в них шваброй. Духота вползала в окна, струила потные ручейки по спине. В небе сверкали гневные грозовые сполохи, на уши давило тяжёлое беззвучие июльской ночи.
- Как домой добираться-то будете? Деньги на такси есть?- санитарка, борясь с одышкой, приналегла на швабру. - Мать твоя от госпитализации отказалась, стало быть, своим ходом до дому. А так в больнице бы и переночевали.
Кира сторожко прислушивалась к происходящему за дверью и не отвечала.
-Что...будет...что...будет... - шуршали вопросительно стрелки громадных часов над перевязочной.
- Что... будет... - словно чуяла беду Кира.
Несмотря на ушитую рану на лбу и сотрясение мозга, Рита быстрыми большими шагами мерила асфальтированную часть городской дороги и почти тащила за собой вялую сонную дочку. Гнев вскипал в груди и гулко отзывался в ране.
- Я его... сволочь... не посажу, так сама... урою. Гад... вполз в доверие. Доча... а сам...
Девочка очнулась, когда после неоновой вспышки, придавшей улице бледно-голубой мёртвый оттенок, с жуткой силой саданул раскатистый залп. Рита будто не услышала грома, бормоча свои угрозы. Даже шквал холодного ветра, запорошившего песком и пылью глаза, не заставил её остановиться. Качнулись и погасли фонари, ночь плотным войлоком легла на улицу. И снова слепящая вспышка, а следом - треск разорванных чудовищной рукой небес.
Кира заплакала, прижавшись к маминой руке. Рита остановилась, отёрла с лица слёзы и пыль. Быстро сняла крестик и сунула его дочке: "Надень скорей...". Девочка так замотала головой, что в сторону полетели солёные брызги, и обеими руками сжала материнскую. Сверху на них обрушилось голубоватое пламя.
Кире понравилось перечитывать старые газеты с заметками о своём чудесном спасении. Одна разместила фотографии обугленного трупа Риты и худенькой до изнеможения девочки со старческим взглядом на больничной кровати. С этой газеты бабка, мать Кириного родного отца, хорошую сумму слупила: а вдруг сиротка, попадись эти снимки ей на глаза, нервное расстройство получит? Другая за большие деньги опубликовала интервью с ребёнком, получившим после трагической гибели матери способности врачевать наложением обожжённой руки. Третья десять лет время от времени воскрешала устаревшую легенду, сообщая о государственной помощи чудесной сиротке. Пользу от этого получали все стороны: поток больных, жаждущих исцеления, не иссякал, а стало быть, пополнялась бабкина кубышка. Государство в лице чиновников имело понимание и одобрение граждан. А Кира властвовала над дворовой ребятнёй. Стоило кому-то поддать зловредной девчонке, как её бабка, почти скрыв лицо чёрным платком - вечным трауром по погибшей невестке - поднималась, кряхтя и постанывая, по лестнице, жаловалась родителям обидчиков. Кирина душа свивалась клубочком, мягким и тёплым, когда девочка с улицы слышала ребячьи вопли и разгневанные голоса взрослых. А после и сама полюбила колотить сверстников - дети почти не сопротивлялись. Боялись её изуродованной руки. Не без оснований. Однажды крепко досталось от старшеклассника. Она вытерла закровивший нос и подняла вверх испятнанную алым руку: "Ты, мразь, за это заплатишь!" Через неделю отец парнишки сгорел от водки. Пугать людей на заводской окраине, где густо роились всякие беды: хроническое безденежье, пьянство, разбой, семейное насилие и болезни - было очень легко.
"Жертва небесного огня" утверждала свой авторитет везде: в школе, успокаивая нервическую головную боль экзальтированных училок; в вузе, внушая совестливым отличницам, будущим психологам, что они сдадут экзамен "на отлично". С другими студентами Кира не водилась вовсе. А если говорила, наложив на учёную голову очередной дурочке свою руку, что будет четвёрка, то на экзамене бедолага путалась в простейших вопросах и действительно - вот и не верь после этого в сверхъестественное! - получала "хорошо". После защиты диплома Кира осталась в родном городе. И лечила, лечила... Ей даже сны стали сниться странные. Будто просят предъявить паспорт, а она достаёт гипсовый слепок своей руки с крестообразным выпуклым шрамом. Неудобно, все смеются. Шарит лихорадочно в сумочке - и на тебе! Снова кусок гипса... А всё бабка виновата.
Кира настежь распахнула окно и закурила. Ночь не захотела принять дымок в свою наэлектризованную свежесть, и скоро вокруг девушки поплыло слоистое лиловое облако. Снова сверкнула молния. Дым в её неживом свете показался чёрным- пречёрным. Таким же был её бизнес - лжецелительство. А что? Люди сами приходили... Жадная старуха научила внучку обманывать людей. Амбарную книгу завела для записи доходов. Особо запомнился случай семилетней давности. Тогда Кира получила много денег от семьи больного лейкозом малыша. Было противно видеть громадную лысую голову с оттопыренными, как у летучей мыши, ушами. Но случайно поймала взгляд ребёнка, уставший и грустный. Словно полурастаявший сугроб в лесной низине на фоне стрельчатой травки и улыбчивой небесной синевы. И так стало жалко этого еле живого Сашку. Надолго застыла изувеченная рука на доверчивом личике...
- Уж не знаю, как и благодарить вас с Кирочкой! Поел Сашенька сегодня кашки. А потом спрашивает: мама, завтра супу дашь? - женщина дрожащей рукой протянула бабке плату за следующий сеанс.
А через день Сашка помер.
- Уж не обессудь, Матвеевна, только один раз гроза мимо пройти может. Вот и Кирочка на один день смерть отвела от твоего сына, упокой, Господи, его душу.
Плата за сеанс лежала в красивой коробочке с лаковым лицом Богоматери на крышке. Их часто продавали умельцы возле церкви. Девочка изорвала купюры и расколотила коробочку. Бабка отхлестала её по щекам и зло посмеялась над внучкиными угрозами:
- Не смеши меня, психопатка. Навязалась на мою голову. Никому ты не нужна. Будешь орать - отправлю в интернат. Стара я внучку одна поднимать, - и протянула гнусаво, с фальшивой слезой в голосе: - Бог от грозы сиротку спас, на кого мне теперь надеяться? Здоровьишко последнее потеряла...
На этом разговор был окончен: в интернат Кира не хотела. Через два года бабка упала на колени перед внучкой - абитуриенткой:
- Кирочка, он же твой отец! Ну попробуй, вдруг да поможет!.. Ой, кому ж я жизнь свою отдала - каменюке проклятой, которую гроза не взяла... Этой змеище родной отец не дорог... - стонала бабка.
- А ты знаешь, сколько билет до Мурманска стоит? И вообще у меня экзамены завтра.
Кира вышла из комнаты. Понимала: никуда бабка не денется. Привыкла жировать. Отчего-то вспомнился вычурный кошелёк с тысячерублёвкой. Последним подарком отца. Узнал о смерти жены и пропал на северах. Небось получал вести от бабки, что не бедствуют они. Такую же сумму дочь отправила на похороны и не заметила, чтобы бабка на почту бегала. "Не хочет свои запасы трогать", - посмеялась девушка и забыла до поры эту историю.
Год назад семидесятилетняя Тимофеевна сделалась набожной и слезливой. Всю пенсию тратила на приход в местной церкви. Пропадала там с утра до вечера, похудела так, что соседи не узнавали. Однажды утром Кира чуть не закричала от страха, спросонок не признав родную бабку в костлявой фигуре на кухне. Обозлилась страшно и крикнула:
- Уйди с глаз моих, карга старая! На чучело похожа стала, страшно взглянуть! Всех клиентов распугаешь своей образиной...
С тех пор бабка исчезла. Кира поначалу не беспокоилась, а через неделю наняла в агентстве людей, отнесла заявление в полицию. Поиски были напрасны: старуха как сквозь землю провалилась. Год пестрели фотографии осанистой пожилой женщины на фонарных столбах, остановках маршруток, дверях подъездов. Девушка жалела о том, что не удосужилась сводить бабку к доктору. Не позаботилась о снимке в новом облике - источенной болезнью схимницы. И признавалась себе: она люто скучает по единственной родной душе на свете. А вчера раздался звонок...
Киру окутывала вуаль сигаретного дыма. Он плавал перед глазами и мешал сосредоточиться. Попыталась разогнать рукой - обвивался вокруг запястья. Взмахи газеты тоже не помогали: слоистое облако лениво увёртывалось, поднимаясь и опускаясь. Девушка не сразу поняла, что домофон уже минуту выдавал заунывную трель.
- Да?
- Кира Петровна? Я звонила вам вчера...
- Извините, но я решила не встречаться с вами.
- Хорошо. Тогда я иду в прокуратуру.
- Ваша воля...
Кира ещё секунду сжимала трубку в руке. Глупо получилось: купилась на известие о смерти Тимофеевны в далёком городе, испугалась того, что бабкины записи в чужих руках находятся. Согласилась встретиться. Сегодня всё предстало в ином свете. Впрочем, осторожность не повредит.
- Постойте!
Но было уже поздно. Мощный громовой раскат словно толкнул девушку к окну. В коридоре фонарного света стремительно удалялась от подъезда худенькая фигурка в тёмном платье. Замедлила шаги, приостановилась - почувствовала, видно, взгляд. Неторопливо обернулась и посмотрела вверх. Киру будто обжигающе холодной водой из проруби окатили: лицо и шея незнакомки напоминали барханы в пустыне, оплавленные огнём в разноцветные натёки.
- Передумала? - грубовато спросила уродина.
Кира уже пожалела, что поддалась сначала страху разоблачения, а потом сочувственному порыву. Бросилась, дурочка, будто к тонущему ребёнку. Вот и получила в ответ хамство. Но вернуться домой, не поговорив, сочла неразумным. Мало ли что известно этой... страхолюдине.
- Чего не спрашиваешь, какие черти меня так поджарили? Жертва я... Грозы. Помнишь, лет десять назад?
- Как не помнить? Все газеты писали...
- О тебе писали. Обо мне - ни слова.
- Я мать в той грозе потеряла!
- А у меня матери никогда и не было. Детдомовская я. Сбежала с дружками в парк покурить да бутылки пустые подобрать. Там и поджарилась.
- Послушай, я сожалею...
- Не сожалей. Не надо. Лучше поделись. Или хоть заплати за то, что бабку твою почти год содержала и похоронила на свои. Есть у Тимофеевны могилка, как она мечтала. Боялась кремации, которую ей внученька однажды пообещала. Потому и не хотела возвращаться.
- Я заплачу... Только расскажи, где ты её нашла.
- Да по дороге подобрала. Ехала с друзьями с озера, ночь, глушь. А тут старушка босоногая топает навстречу. Идёт будто слепая по шоссе. К себе привезла, накормила. Оказалось, шла она на какое-то богомолье в Сальск. Только он ведь в другой области... Так и прижилась у меня Тимофеевна. В здравом уме и твёрдой памяти была до самой смерти, всё мне рассказала про вашу жизнь. Постоянно повторяла: "Мне от разговоров с тобой, Танюшка, легче становится. Чище и светлей, чем после исповеди". Я всё смеялась: почему?
- И... почему?
- Не знаю. Не могла она объяснить.
- Таня, я заплачу тебе обязательно. Помогу с учёбой, работой.
- Да брось ты. Высшее образование у меня есть, работа и квартира тоже. Я ж после больницы так хорошо учиться стала, что было страшно поначалу. Учительница только рот откроет, а я уже, кажется, знаю, что она расскажет. Любые задачи решала. Память три иностранных языка выдержала. Всё у меня есть. Семьи только после смерти Тимофеевны нет.
- Так ты не нуждаешься? А зачем...
- Затем. Горько мне стало и обидно, как бабулю схоронила.
"Бабулю..." - каким-то звоном отдалось в висках Киры странное слово. Никогда она так Тимофеевну не называла.
- И записей никаких бабуля не хранила. Молилась только за тебя постоянно и прощения просила. Вот я и решила... поговорить.
Сильный ветер рванул волосы Киры, наполнил грудь холодной радостной свежестью. Взвились, как крылья, концы шифонового шарфика. Трижды мигнули ослепительные сполохи в чернильном небе. Погасли фонари. Кира засмеялась и, кружась в каком-то сумасшедшем танце, направилась к подъезду.
- А ты веришь, что я тебе заплачу? - донеслось до Татьяны сквозь грозное гудение крепчающего ветра в проводах и истеричное всхлипывание тополиной листвы.
Девушка повернулась и пошла прочь.
Огненная стрела ударила совсем рядом. Даже сквозь зажмуренные веки был виден её смертоносный свет.