Мне хотелось зарыться лицом в подушку и плакать, плакать безостановочно, плакать вечно. Плакать, пока вместе со слезами не вытекут глаза. Дома никого не было - папа и мама не менее часа назад ушли на день рождения друзей. Моя комната казалась пустой и поруганной. И как они только посмели сделать такое?.. Я зашлась в новом приступе горьких рыданий. Раньше никогда такого не было, они прощали мне все, а тут словно взбесились. Оба.
Когда подушка вконец намокла и от плача появилась икота, я встала и пошла в ванную. В овальном зеркале отразилось чудовище из фильма ужасов - распухший как картошка сопливый нос, заплывшие крысиные глазки с черными разводами туши вокруг, слюнявый раззявленный рот. Умылась. Лучше не стало. Ну и наплевать, все равно никто не видит, а трагедия такого масштаба только оправдывает мой кошмарный вид.
На кухне я несколько минут стояла неподвижно, с ужасом взирая на ящик, в котором пряталось мусорное ведро, скрывавшее от взглядов свое жуткое содержимое. Чувствуя, что сердце вот-вот разорвется, я опустилась на корточки и аккуратно вытащила ведро наружу. Снова подступили слезы и я не сдержалась. Хлюпая носом и тихонько подвывая, я начала раскладывать на кафельном полу мятые рваные бумажки, служившие мне когда-то настоящим иконостасом, виртуальной реальностью, где я могла спрятать все свои страхи и мечты. Растоптанные лица, выколотые глаза - мне словно только что наплевали в душу. Я ненавидела за это и своего отца, который своими руками уничтожил мою последнюю радость, и мать, которая этому не воспрепятствовала.
Постеры складывались на полу в нелепую и вместе с тем страшную мозаику - словно бы я только что разрыла руками могилу своего любимого человека, зверски замученного, изуродованного и безжалостно забитого до смерти, и увидела как его труп до костей обглодали черви. Под кучей мятой бумаги поблескивали разломанные на куски mp3 диски. Я не сдержалась и завыла в голос. Как подло! Почему они даже не попытались поговорить со мной, выслушать мое мнение, а просто взяли и уничтожили то, что я люблю - да еще и когда меня не было дома... Еще и записочку оставили, мол, "не переживай, дочка, мы просто желаем тебе добра, поужинай без нас, вернемся поздно". Что бы вы понимали в добре, бессердечные гады!
Я вытащила из мусорного ведра все диски, хотя и понимала, что восстановлению они не подлежат. Постеры хотя бы можно попытаться склеить скотчем... Я уже даже начала успокаиваться, вспоминая у кого из знакомых можно попросить перезаписать музыку, но тут на дне ведра обнаружилось то, что буквально повергло меня в шок. В безобразном месиве из картофельных очистков, туалетной бумаги и засохших яблочных огрызков лежал погнутый серебряный "анх", подаренный мне на прошлое день рождение Наташкой Еремеевой. Я просто сидела и смотрела на него. Родители рылись в моих запертых ящиках. Словно зомби, я встала, вошла в комнату и отперла свой самый важный тайник, засунула поглубже руку, пошарила. Дневника не было. Плакать больше я не могла.
За окном стремительно накатывали сумерки, поглощая и обесцвечивая яркую летнюю зелень. Накрапывал мелкий дождик. В комнате уже основательно потемнело, голые, по поросячьи розовые обои словно бы набухли и теперь выпирали кусками сырого мяса. Я взяла черный маркер и нарисовала на них печального чертика со слезкой на щеке и длинным уныло волочащимся хвостом. Смотрела на него несколько минут, но потом он растворился во мраке, пришлось включить торшер. От этого вся моя комната засветилась теплым оранжевым светом, но мне стало только больнее. Прямо под нарисованным чертиком я начала записывать рождающиеся стихи:
Как жестоки бывают порой люди.
Как непростительно страшно они обижают.
В сердце вонзят нож и даже не знают,
Что этим самым они убивают.
Верят они, что добро сотворяют.
И свои собственные мечты насаждают.
Дальше дело не пошло, но уже и так было красиво. Я аккуратно расстелила на кровати изорванные постеры, поломанные диски убрала обратно на полку, а "анх" - в ящик, после чего его заперла. Пусть выкидывают снова, если хотят, мне уже все равно. Оделась, накрасилась, обулась в свои любимые туфли на платформе и высоком толстом каблуке. Я понятия не имела, куда пойду, однако дома оставаться уже просто не могла. В сумке зазвонил телефон, на экране высветилось имя "Джо". Разговаривать с ней сейчас совсем не хотелось, однако я все равно ответила.
- Здарова, подруга, ты щас чо делаешь? - она как всегда была сама позитивность.
- Ничего. Я из дома ухожу...
Будучи чуткой как самый точный эхолот, Джо моментально просекла, что со мной не все в порядке. Голос ее изменился.
- Эй, ты чего там, ревешь что ли? Случилось что? - заволновалась она. - Хочешь я приеду?
- Нет, давай лучше встретимся на Проспекте Мира, там все и расскажу.
- Окей. Только ты этого...не кисни там...
- Окей, - печально согласилась я.
В метро я слушала плеер. Хорошо хоть он у меня с собой был, а то и его бы уничтожили, они ведь понятия не имеют как обращаться с такой техникой, им проще его было бы раздолбать в пыль, чем стереть плейлист. В ушах душераздирающе печально пел Мэнсон "The Fall Of Adam", с моего любимого альбома. Через пару станций я почувствовала на себе пристальный взгляд. В противоположном конце полупустого вагона, прислонившись спиной к двери, стоял какой-то парень с таким же печально-одухотворенным лицом, какое, я надеюсь, было в тот момент и у меня. В ушах у него тоже виднелись затычки плеера. Мы пересеклись взглядами и тут же развели их в разные стороны. Я начала смотреть на маленькую сонную девочку, покачивающуюся на сидении между наглухо зажавших ее беременной женщины и старухи. Девочку было жалко.
Поезд качнуло, бездушный голос объявил мою станцию, я вышла. Джо ждала меня в центре зала, мы молча обнялись и так же молча вышли в город. Она закурила. Мы дошли до ближайшей уличной кофейни, сели и, не сговариваясь, заказали по бокалу "мокко".
- Ну рассказывай, - наконец проговорила она, внимательно глядя на меня.
Не сдержавшись, я расплакалась и рассказала ей о кощунственном поступке собственных родителей. Всю историю вперемешку с моими соплями и причитаниями она выдержала стоически, лишь только изредка поджимала губы и помешивала соломинкой молочную пенку.
- Я бы твоего отца за такое кастрировала, - мрачно сообщила она, как только я замолчала. - А если бы ты ему все его бумажки порвала? Или там файлы в компе с годовыми отчетами стерла? Об этом он не подумал?
В ответ я только хлюпнула, аккуратно промокая бумажной салфеткой накрашенные глаза.
- Ладно, не реви, - грубо оборвала меня Джо и сплюнула в пепельницу. - Но в свадебный альбом им все же насрать надо было.
Все еще посапывая, я хихикнула - стоило лишь представить лица родителей, обнаруживших кучку вонючего говна в семейной реликвии. Джо тоже хмуро улыбнулась.
- Нет, правда, в прошлом году мой папаша раздолбал молотком музыкальный центр только потому что я слушала в тот момент HIMa, понимаешь? Ну так я его знаешь как матом покрыла, а потом еще пошла и в унитаз его обручальное кольцо спустила. Он так орал... а что поделаешь? Родителей тоже воспитывать надо, они ведь нас совсем не уважают. Знаешь, я сейчас вызвоню сюда Патрика и мы вместе пойдем разговаривать с твоими предками. А то чо еще за фигня? Тебе что, пять лет?
- Не надо Патрика, он только хуже сделает. Ты ведь знаешь какие у меня родители, они только увидят кого-то, у кого больше двух сережек в ушах, так прямо сразу в обморок хлопаются.
- Фу ты, ну ты, нервные какие, - презрительно скривилась Джо. - Кстати, вон тот поц за столиком, ты его знаешь? Он с тебя прям глаз не сводит. Подожди, не оборачивайся сразу.
Парень сидел в самом дальнем углу кофейни, туда не доставал свет фонарей, но я его сразу узнала.
- Ну да, знаю... Хотя нет, не то что бы... Просто я его один раз уже видела сегодня. В метро.
Джо молча смотрела на него не менее пяти минут, словно бы оценивая, потом вдруг встала и пошла в его сторону. Там она о чем-то его долго расспрашивала, а потом взяла за локоть и силой приволокла к нашему столику.
- Знакомься, Мариш, это Тоха, по-видимому хороший поц, - сказала она, пододвигая ему стул.
Парень смущенно поклонился и сел, все так же глядя на меня. Джо некоторое время переводила взгляд с него на меня и обратно, потом хмыкнула, откинулась на спинку стула, прикурила и заговорила сама:
- Антон, я так понимаю, вы студент. Филфак, вы его вроде называли? Не очень хорошее название для факультета, впрочем это неважно. А вы москвич или приезжий?
Я поперхнулась попавшим в дыхательное горло остывшим "мокко" и закашлялась, удивленно глядя на нее. С чего вдруг этот пафосный тон?
- Я приезжий, - глухо отозвался Антон.
- А откуда, если не секрет? - продолжала изгаляться Джо.
- Из Тулы...
- О! - обрадовалась Джо, но тут же напустила на лицо серьезности. - Я слышала там делают замечательные самовары...
- Нет, самовары это для туристов. В Туле делают замечательное оружие, - сдержано улыбнулся Антон.
- Ой, как интересно! - восхитилась Джо. - А что там еще делают такого замечательного?
- Джо, - укоризненно прошептала я и несильно пнула ее ногу под столом.
- Все, замолкаю, замолкаю. Давайте будем дружно молчать и смотреть друг на друга, это правда очень занимательно!
Антон рассмеялся. Смех у него был легким и удивительно приятным. У меня по спине поползли мурашки.
- Девушки, извините, я не хотел мешать вашему общению, - он встал и снова чопорно раскланялся. - Просто Джульетта привлекла мое внимание и я поддался этому наваждению. Если вы желаете, я сейчас же уйду.
- Кто-кто "наваждение"? - изумилась Джо. - Какая еще "Джульетта"?
- Простите, - вконец смутился парень и торопливо зашагал к выходу из кофейни.
Я, открыв рот, смотрела ему вслед.
- Джо! Джо! Верни его! Джо! - чуть слышно взвизгнула я, чувствуя как бешено забилось сердце и похолодело в груди.
Она сперва растерялась, потом вскочила и, перемахнув невысокое ограждение, в три прыжка догнала Антона. Я не могла больше сидеть и поэтому встала, переминаясь с ноги на ногу.
- Можно забрать бокалы? - спросила проходящая мимо официантка.
- Да, конечно... Ой нет, нельзя, моя подруга еще не допила, - я до боли сцепила пальцы, глядя как Джо и Антон возвращаются.
После этого Джо быстро попрощалась и сославшись на какое-то срочное дело, ушла, оставив нас наедине. Я же ее ухода даже не заметила, автоматически попрощавшись и пообещав, что позвоню "если что". Антон был особенным, от него словно бы исходил какой-то мистический невидимый обычным людям свет, он почти все время молчал, но его молчание говорило мне больше, чем слова. Мы покинули кофейню и долго-долго, нескончаемо долго ходили по освещенным фонарями и вывесками улицам, взявшись за руки. У меня было чувство, словно мы знакомы с ним вечность, мне казалось, словно я знаю его даже лучше чем саму себя. Нас освещали фары проезжающих мимо машин, мы спускались в переходы и медленно пересекали безлюдные парковые аллеи, на нас глазели случайные прохожие - и я знала, они так смотрят, потому что впервые в своей жизни видят Настоящее Чудо.
В два ночи мне позвонила мама, сказала, что они с отцом уже дома, что они нашли мою "страшную записку" на обоях и очень беспокоятся. Я сказала, что беспокоиться не о чем, что я счастлива и потому домой сегодня не приду. После этого трубку взял отец. Я почувствовала, что он психует, но пытается сдержаться. Он сказал, чтобы я оставалась на месте, что он сейчас приедет и заберет меня. Я лишь засмеялась в ответ и отрубила связь. После этого они звонили еще трижды, но я не стала отвечать. Этот вечер казался мне по-настоящему волшебным и я уже попросту не принимала во внимание реальность. Через полчаса позвонила Джо и сказала, что мои родители звонили и ей, просили найти и вернуть дочь, после чего она прямым текстом послала их на хуй. Мы дружно над этим посмеялись.
В половине четвертого родители опять начали названивать, причем с обоих телефонов и, не выдержав, я взяла трубку. Говорил отец. Холодно и спокойно. Он сказал, что очень меня любит, но если я сейчас же не вернусь домой, он лишит меня всех карманных денег и денег на учебу, выкинет все мои любимые наряды, заберет компьютер, телефон и конечно же плеер. "И вообще, - сказал он, - сегодня мы созванивались с твоим деканом, и Петр Алексеевич сказал, что на вашем курсе очень много готов, которые ширяются и увлекаются сатанизмом, поэтому мы с мамой решили перевести тебя в другой университет, в Нижний Новгород, к бабушке. В конце-концов, ты еще несовершеннолетняя и мы вправе решить за тебя, что тебе лучше..." После этого я буквально онемела. Это была жуткая, безобразная несправедливость. Теперь они хотели отнять у меня абсолютно все. Отец дал отбой и я долго еще стояла, словно меня окатили из ведра ледяной водой. Я отключила телефон.
Дальнейшее помню плохо, словно все происходило во сне. Просто обнявшись, мы стояли с Антоном посреди какого-то парка и он гладил мои волосы. А потом вдруг откуда-то появились какие-то люди. Они что-то нам кричали и громко при этом смеялись. Я не понимала, о чем это они, в ушах все еще звучали последние уничтожающие слова отца: "мы вправе решить за тебя, что тебе лучше..." В какой-то момент я даже не обратила внимание, как Антон оставил меня и пошел по направлении к тем кричащим людям.
Потом я бежала за ним, глядя на барахтающееся в траве месиво из переплетенных человеческих тел, я кричала, я звала и плакала, но мои слова словно бы поглощала окружающая пустота ночи.
Потом была кровь на руках и на платье, и широко распахнутые, удивленные глаза Антона, глядящие на меня снизу вверх, и тишина - жуткая, противоестественная.
А потом я где-то шла, на меня оглядывались случайные прохожие и восходящее солнце спицами лучей вязало кружево из моих спутанных волос. Руки еще хранили тепло тела Антона и мне казалось, что он все еще рядом. Один раз я споткнулась и упала, разодрав в кровь правое колено, но даже не обратила на это внимание. Мир словно бы разом лишился всех красок и я теперь продиралась сквозь вязкий бесцветный кисель наплывающих друг на друга бессмысленных образов и звуков.
Потом помню гул метро.
Помню как удивилась, что метро вдруг вышло из-под земли. Я смотрела на проносящиеся подо мной ребристые спины поездов и не понимала, зачем я здесь. У меня только что отняли все, что могли, и вот теперь я в этом странном месте, состоящем из заграждений, проволочных сеток, лестниц, рельс и еще черт знает чего. Все это смешивалось в единую галдящую кучу, а на горизонте, позади смутных силуэтов многоэтажек ослепительным диском поднималось солнце и в его лучезарном свете уже не было жизни.
"Count to Six and Die"...
Я привстала на цыпочки, с минуту качалась как маятник, монотонно считая улетающие в пустоту мгновения, а потом безвольно и тяжело перевалилась через металлические перила - словно мертвая фарфоровая кукла, разряженная в кружева и бархат...