Некрасов Юрий Валентинович. Возвращение Ланни Бэдда (The Return of Lanny Budd by Upton Sinclair)

0x01 graphic

Юбиляр и Издатель / Переводчик

0x01 graphic

Именинник - успешный юрист в пятом поколении.
Юридическую династию учредил доктор, профессор, последний директор Ярославского Демидовского Юридического Лицея, один из родоначальников государственного права Владимир Георгиевич Щеглов, уроженец Тамбовской губернии.

Из самых больших свершений именинника - сын, дом и дерево. А, сколько впереди! И ещё, у именинника на книжной полке десять книг о Ланни Бэдде. Теперь будут и все одиннадцать.

Издатель/переводчик - тоже из тамбовских. Встретил в тринадцатилетнем возрасте героя саги, своего ровесника, сына человека, занимавшегося внешнеэкономической деятельностью, как и родители издателя. Отсюда непреходящая привязанность к саге о Ланни Бэдде. И вот теперь перевёл на русский язык и издал 11-томную эпопею о Ланни Бэдде Эптона Синклера, показывающую мировую историю с 1913 по 1949 гг.

0x01 graphic

Синклер, Эптон Билл

1878-1968

Эптон Билл Синклер-младший -- американский писатель, проживший 90 лет и выпустивший более 100 книг в различных жанрах, один из столпов разоблачительной литературы. Получил признание и популярность в первой половине XX века. В 1906 году направил свою книгу "Джунгли" с дарственной надписью Л.Н. Толстому, который с интересом ее прочитал, заметив: "Удивительная книга. Автор - социалист такой же ограниченный, как все, но знаток жизни рабочих. Выставляет недостатки всей этой американской жизни. Не знаешь, где хуже". Экземпляр книги Синклера с карандашными пометками Толстого хранится в библиотеке музея "Ясная Поляна ". Сам же Синклер не считал "Войну и мир" великим романом. Он, по его собственному признанию, никак не мог разобраться с множеством персонажей романа, их судьбами и чуждыми его американскому глазу и уху русскими именами. Не смог он дочитать до конца и какой-либо из романов Ф.М. Достоевского. В 1915 г. удостоился внимания В.И. Ленина, которое открыло его книгам дорогу к советскому читателю. В 1934 г. участвовал в Первом съезде советских писателей в Москве. Однако взаимоотношения Синклера с советскими властями стали портиться в связи с тем, что его книги издавались в СССР без разрешения автора и без выплаты ему авторского гонорара. С помощью А. Коллонтай добился выплаты ему Госиздатом гонорара в размере 2,5 тыс. долл. В 1949 г. его неприятие Стокгольмского воззвания закрыло ему дорогу к советскому читателю. Перевод его третьей книги о Ланни Бэдде, которая получила Пулитцеровскую премию, был рассыпан. О последующих книгах не могло быть и речи.

Всего между 1940 и 1953 гг. о Ланни Бэдде было написано 11 книг, давших возможность автору показать мировую историю и лидеров многих стран за период с 1913 по 1949 гг.

Сага о Ланни Бэдде включает:

Оригинальное название	Год издания	Период истории	Название и год русского издания
World's End	1940	1913-1919	Крушение мира 1947 и 2025
Between Two Worlds	1941	1920-1929	Между двух миров 1948 и 2024
Dragon's Teeth	1942	1929-1934	Зубы дракона 1943 2016
Wide Is the Gate	1943	1934-1937	Широки врата 2017
Presidential Agent	1944	1937-1938	Агент президента 2018
Dragon Harvest	1945	1939-1940	Жатва дракона 2019
A World to Win	1946	1940-1942	Приобретут весь мир 2020
Presidential Mission	1947	1942-1943	Поручение президента 2021
One Clear Call	1948	1934-1944	Призывный слышу глас 2022
O Shepherd Speak!	1949	11.1944-лето 1946	Пастырь молви! 2023
The Return of Lanny Budd	1953	1944-1949	Возвращение Ланни Бэдда 2026

Примечание переводчика

Во всех томах Саги о Ланни Бэдде переводчик сохранил неизменными все имена собственные, предложенные изданиями "Иностранной литературой" в 1947 и 1948 годах. Поэтому Ланни Бэдд останется Ланни Бэддом, несмотря на то, что автор назвал его иначе.

Эптон Синклер помимо родного языка знал французский, немецкий и испанский языки. Для придания национального колорита он вставлял слова, а иногда и целые фразы на иностранных языках без перевода. В тех случаях, когда отсутствие перевода, по мнению переводчика, мешало восприятию текста, переводчик предлагал свой перевод в скобках или в примечаниях.

Почти все названия томов, книг, глав и являются цитатами из классической литературы, Библии и мифологии. Все они являются своего рода эпиграфами. Такие цитаты часто попадаются и в тексте. Там, где переводчику удалось найти источники этих цитат, он приводит их в примечаниях.

В основном цитаты из Библии приводятся по синодальному переводу или новому переводу, стихи классиков переведены русскими поэтами или профессиональными переводчиками. Все примечания сделаны переводчиком и находятся на его совести.

Все измерения переведены в метрическую систему.

Автор должен был закончить Сагу о Ланни Бэдде десятым томом, который вышел в 1949 году. За девять лет с 1940 по 1949 г. он написал десять томов Саги, которые должны были стать учебником современной истории.

Но прошло четыре года, и автор опять вернулся к Саге о Ланни Бэдде. В 1953 году вышел одиннадцатый том под названием Возвращение Ланни Бэдда. Том открывается посвящением Поклонникам Ланни Бэдда во всём мире, кто просил меня написать эту книгу. Автор этим посвящением хотел скрыть приказ властей закончить Сагу откровенно русофобским томом. Что он мастерски исполнил. Содержание тома возвращает нас к событиям 1944 года и кончает 1949 годом. Ланни прозрел, что Советская революция превратилась в русский империализм старого типа. Тот же русский медведь шагал к тем же самым целям: к портам в Прибалтике, к незамерзающим портам в Тихом океане, а также к контролю над Балканами, Дарданеллами, над нефтяными месторождениями Месопотамии и Персии и, конечно же, над сокровищами Индии и Китая! Его радиопрограмма противостоит русской угрозе задушить демократию.

Он возвращается в Германию и борется с фальшивомонетчиками, его активность, особенно его радиопрограмма, не нравится русским, его похищают и вывозят в русскую зону оккупации, пытают. Но как всегда, ему удается бежать. В Америке он сдаёт правоохранительным органам свою сестру Бесс, как русскую шпионку.

Том состоит из десяти книг и тридцати глав.

Естественно у переводчика и издателя изменилось отношение к герою Ланни Бэдду и автору Эптону Синклеру. Хотя впоследствии в советской печати появились сообщения о раскаянии автора.

Поклонникам Ланни Бэдда во всём мире,
кто просил меня написать эту книгу

СОДЕРЖАНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ
"Мир, мир!" - говорят, - "а мира нет"

Глава первая.	Постоянное занятие
Глава вторая.	Знай свои деньги

КНИГА ВТОРАЯ
Человек должен постигать то, что выше его понимания

Глава третья	Завещанье алое войны
Глава четвёртая.	Подорваться на собственной мине
Глава пятая.	Раны от друга
Глава шестая.	Время разрушать

КНИГА ТРЕТЬЯ
Когда мы начинаем лгать

Глава седьмая.	Создать себе в будущем проблемы
Глава восьмая.	Беды толпами
Глава девятая.	Есть польза и в несчастье

КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
Такое перед небом вытворяет

Глава десятая	Плачут ангелы
Глава одиннадцатая	Честь из бесчестия
Глава двенадцатая	Ад обманутой любви

КНИГА ПЯТАЯ
На этих темных зубчатых стенах сидит Судьба

Глава тринадцатая.		Смутить хвастовством
Глава четырнадцатая		Смертная казнь через повешение Затаив дыхание
Глава пятнадцатая		А если это измена

КНИГА ШЕСТАЯ
Сеявшие со слезами

Глава шестнадцатая	Лучше обнажу мой меч
Глава семнадцатая	Зло, что творят люди
Глава восемнадцатая	Любовь украшает сцену

КНИГА СЕДЬМАЯ
Золото, золото, ярко блестящее, Всё покупавшее, всё продававшее

Глава девятнадцатая	Корень всех зол
Глава двадцатая.	На месте преступления с поличным
Глава двадцать первая.	В рамках закона В тисках закона

КНИГА ВОСЬМАЯ
Кого истина сделает свободным

Глава двадцать вторая	"Смерть", - гремело эхо
Глава двадцать третья.	Враждующие небесные флотилии
Глава двадцать четвёртая	Человеческий разум непобедим

КНИГА ДЕВЯТАЯ
Не сравнится ни с одним демоном в аду

Глава двадцать пятая	В челюсти смерти
Глава двадцать шестая .	Возможности Господни
Глава двадцать седьмая .	Беды человечьи

КНИГА ДЕСЯТАЯ
Твои друзья - твоё богатство

Глава двадцать восьмая	Deus ex machine (Бог из машины)
Глава двадцать девятая.	Сладкая земля свободы
Глава тридцатая.	Садись на место, скорбь

___________________________________________________

КНИГА ПЕРВАЯ

"Мир, мир!" - говорят, - "а мира нет" ¹.

___________________________________________________

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Постоянное занятие²

НА РАДИОСТАНЦИИ в микрофон говорил философ. Философов на радиостанции вообще нечасто приглашают. Это был человек небольшого роста, стройный и подвижный, несмотря на то, что ему скоро должно было исполниться семьдесят пять лет. Он походил на эльфа с красным лицом и изобилием седых волос, зачесанных назад. Он случайно оказался английским графом. От титула он хотел отказаться, потому что в аристократию не верил. Но среди американцев, горячо почитающих лордов, ему ничего не оставалось делать, как остаться с этим титулом.

0x01 graphic

Он рассказал нескольким миллионам американцев идеи, к которым он пришёл за семьдесят пять лет своей жизни. Он говорил: "Пока человеческий род разделен на две половины, каждая из которых считает другую половину нечестивой и злобной, можно смело утверждать, что обязанность каждого причинять страдания другому. Если такое мнение не возобладает, то необходимо, чтобы наше мировоззрение стало более доброжелательным, чем было до сих пор, и чтобы мы перестали находить удовольствие в том, чтобы думать об этом мире как о юдоли слез".

Далее он объяснил: "Мы живем в момент странного конфликта. Человеческая психика мало изменилась с начала истории, но человеческое господство над природой изменилось полностью. Наши страсти, наши желания, наши страхи все еще те же, что и у пещерного человека, но наша способность реализовывать наши желания является чем-то радикально новым. Человек должен столкнуться с горькой правдой: бедствие для его ближнего, которого он ненавидит, вряд ли принесет счастье ему самому, которого он обожает. Если человек хочет жить с новыми силами, которые он приобрел, он должен вырасти не только в своем уме, но и в своем сердце".

Оратор закончил и отошел в сторону от микрофона. Другой помоложе, занял его место и заговорил в микрофон. - "На этом Программа мира завершается. Эта программа проводится Группой мира, благотворительным учреждением, целью которого является предотвращение следующей мировой войны. Нашим выступающим гостем был Бертран Рассел, лауреат Нобелевской премии по философии и математике. Включайте эту программу через неделю после сегодняшнего вечера в тот же час. Адрес Группы мира: почтовый ящик 1000, Эджмир, Нью-Джерси. Говорит Ланни Бэдд. Спокойной ночи".

Оператор в аппаратной выключил микрофон, и ведущий средних лет повернулся к пожилому гостю. "Очень интересное выступление, лорд Рассел", -- начал он. Но его прервали, подошел секретарь и сказал: "лорд Рассел, к телефону", а затем: "мистер Бэдд, к телефону". Так было всегда, когда заканчивалась программа. В десятке телефонных кабинках сразу начинали звонить все телефоны.

Но для Ланни на этот раз это был не почитатель его программы. Голос спросил: "Это мистер Ланнинг Прескотт Бэдд?" Когда он ответил, голос сказал: "Это Джон Тернер из Секретной службы США, офис в Вашингтоне. Вам знакомо имя Браун?", и произнёс это имя по буквам.

Ланни сказал: "Я знаю такого человека. У него есть и другие имена".

- Я назову одно из них, Веттерл.

-- Да, это он. Я знаю его.

-- Мы только что получили кодовую телеграмму с просьбой связаться с вами по важному вопросу. Вам было бы удобно приехать в Вашингтон?

"Я всегда выполнял его просьбы", -- сказал Ланни. -- "Завтра днем будет не поздно?"

"Ждем вас завтра днем", -- был ответ. -- "Мы, конечно, позаботимся о ваших расходах. Я забронирую для вас место в отеле Шорхэм".

Ланни повесил трубку. И тут же ему позвонили еще, а потом еще и еще. Фанаты не унимались ни час и ни на два. Ведущий отвечал, ведущий отвечал, жена ведущего отвечала, отвечали и несколько их помощников. Слушатели хотели поздравить, они хотели спросить, что они могут сделать, они хотели заказать экземпляры маленькой еженедельной газеты под названием Мир. Они хотели задать вопросы или рассказать свои идеи о том, как принести мир во весь мир и сохранить его. Все они действовали из лучших побуждений, но не все были компетентны, и нужно было проявлять терпение, чтобы продолжать работу этих крестоносцев, как Ланни и Лорел Бэдды. Они и их друзья делали эту работу, казалось бы, долгое время. Они начались осенью 1945 года, а сейчас был октябрь 1946 года.

Лорел ждала второго ребенка через пару месяцев, но это не мешало ей сидеть большую часть дня за письменным столом или лежать на кушетке, читая почту, диктуя ответы и принимая посетителей со всей страны и из других уголков. мира. Неиспользуемое фабричное здание было превращено в радиостудию, издательство и редакцию еженедельной газеты, а также в офис газетного синдиката, организации ведающего распространением прав на синхронное и повторное использование сторонними организациями их продукции. Работы всегда было больше, чем мог сделать персонал. Жатвы много, а работников мало³.

Ночёвку высокого гостя было решено устроить у себя дома. И только после того, как его разместили и уложили, Ланни рассказал жене об особом телефонном звонке. Лицо Лорел помрачнело, и она произнесла: "О боже! Они опять собираются забрать тебя!"

"Об этом рано говорить", -- сказал Ланни, -- "пока не поговорю с этим человеком. Возможно, им нужна только информация". Больше он ничего не сказал, ибо секретный агент не рассказывает о своих делах даже жене, которую любит и которой доверяет. Жена делает вид, что не замечает этого. "Мы поедем на машине", -- добавил он, -- "так что ты можешь поехать с нами. Тебе нужны перемены, и мы можем поговорить о наших проблемах". Они были настолько заняты рутинной работой, что у них не оставалось времени на серьёзные разговоры.

Лорел согласилась. Она отдохнёт и почитает в отеле, пока он займётся своими делами. Они дали указания своим секретарям. Они договорились, что утром их уважаемого гостя отвезут обратно в Нью-Йорк. Чем не приходится заниматься, когда ведёшь радиопрограмму, издаёшь небольшую еженедельную газету или управляешь газетным синдикатом. Но эта задача имеет и положительную сторону, поскольку встречаешься с великими умами своего времени, и это помогло поддержать надежду на человечество.

Они собрали чемоданы и поставили будильник на шесть утра. Был месяц октябрь, солнце едва встало, и ранний старт позволил им избежать пробок на шоссе. Они задержались только выпить стакан апельсинового сока и съесть немного хлеба и фруктов, а затем отправились по дороге, которая вывела их на автостраду, известную как US 1, главную магистраль на юг.

Уже в этот час автострада была заполнена мчащимися грузовиками и автомобилями. Магистраль проходила через ряд городов -- Ньюарк, Элизабет, Трентон, Филадельфию, Уилмингтон, Балтимор. Между ними встречались небольшие города, а также ряды заправочных станций и закусочных. Тут и там стояли большие фабрики, кирпичные здания с высокими трубами, разбросанные на местности, и все они выгружали свою продукцию на автомобильную магистраль и на железную дорогу, которая шла параллельно ей. Товары доставлялись в порты, куда беспрестанно приходили и откуда уходили корабли. В течение пяти лет Америка загружала их средствами разрушения, а теперь еще долгие годы будет снабжать средствами восстановления.

Ланни Бэдд водил машину с ранней юности, начав водить её уже более тридцати лет назад, и ни разу не попадал в серьезную аварию. Когда он попадал в полосу мчащегося транспорта, он оставлял пространство между собой и впереди идущей машиной, чтобы в случае удара сзади не произошло двойного столкновения. Если какой-нибудь слишком энергичный водитель гнался за ним, он вытягивал руку и притормаживал, позволяя безрассудному обогнать себя. Теперь он был более чем когда-либо осторожен из-за того лишнего груза, который он вез, второго ребенка, которого они с Лорел так желали.

По дороге они говорили о состоянии мира. Как пара атлантов, мужчина и женщина, они несли мир на своих плечах. В этом 1946 году мир был неспокойным и трясущимся, не комфортной ношей. Ужасная война в Европе закончилась семнадцать месяцев назад. Народы земли собрались вместе и сформировали организацию для установления порядка и поддержания мира, но оказалось, что эта организация работает не слишком хорошо. Кремль за один день накладывал вето на три её предложения, и советский делегат ушел с заседания Совета Безопасности в Нью-Йорке. Означало ли это, что Россия вообще собиралась уйти? Уинстон Черчилль побывал в штате Миссури и под эгидой президента Трумэна обвинил Россию в возведении железного занавеса, чтобы отгородиться от западного мира. Сталин ответил, назвав Черчилля поджигателем войны.

Наиболее тревожное событие произошло на далеком острове Бикини в Южном море, где Соединенные Штаты продемонстрировали миру, на что способна новая атомная энергия. Одиннадцать старых военных кораблей были уничтожены, еще двадцать пять выведены из строя. Второй взрыв, на этот раз под водой, потопил линкор, авианосец и восемь других военных кораблей. Соединенные Штаты предложили Организации Объединенных Наций план запрета производства такого оружия и инспекции соблюдения этого запрета. Но Россия объявила, что никогда не примет такой план. И трудно было придумать что-нибудь более смущающее мужа и жену, которые все время говорили и писали о мире во всем мире.

III

В Вашингтоне Ланни поставил свою машину в гараж отеля, потому что в больших городах нет смысла ездить на собственной машине. Слишком много времени тратишь на поиски места для парковки. Он пообедал с Лорел и убедился, что она удобно расположилась в номере. Затем он взял такси и поехал к огромному зданию Министерства финансов США, где располагался кабинет таинственного Джона Тернера.

Ланни был проведен в кабинет одного из тех бюрократов, о которых можно прочитать так много неблагоприятных отзывов в газетах. Предполагается, что они должны сидеть, положив ноги на свои столы, но Ланни никогда не видел никого в таком положении. Этот бюрократ встал поприветствовать своего посетителя, и пригласил его сесть рядом со своим столом. Это был мужчина средних лет, серьезный и спокойный. Его деловой костюм был недавно выглажен, а его галстук был безупречен. То же самое относилось и к Ланни, они понимали, что принадлежат к одному социальному слою, и поэтому знали, как обращаться друг с другом. Мистер Тернер предложил ему сигарету, и когда Ланни не взял ее, то мистер Тернер тоже не стал курить.

"Мистер Бэдд", -- сказал он, -- "судя по нашим досье, вы никогда не имели отношения к секретной службе. Одной из задач, возложенных на нас с самого начала, было обнаружение и предотвращение фальшивомонетчества. Мы думали, что в Соединенных Штатах мы с этой задачей справляемся, но теперь к ней добавилась добрая часть Европы и несколько тысяч тихоокеанских островов".

"Они подделывают раковины каури?" -- с улыбкой спросил гость.

- Они подделывают все, что могут впарить какому-нибудь бедняге. Скажите, в ходе ваших изысканий среди нацистов вы сталкивались с какими-либо фактами фальшивомонетничества?

- Я слышал много разговоров об этом время от времени, но это не было моей работой, и я не задавал вопросов. Я знаю, что у Адольфа Гитлера были планы вторжения в Британию, и в эти планы входило печатание большого количества английских денег, чтобы он мог завладеть всем в стране без прямой и явной конфискации. Мне говорили, что он организовал в концентрационном лагере Заксенхаузен постоянное гравировальное предприятие.

- У нас есть сведения, что в свое время он содержал в заключении более ста сорока опытных граверов, а также осужденных фальшивомонетчиков из нескольких стран. Они были озадачены на изготовление плат для воспроизведения валюты союзных стран. Нейтральные страны отказывались принимать марки Гитлера, требовали фунты стерлингов или американские доллары. И если бы эти доллары были успешно подделаны, рынок был бы ими затоплен, а цены для союзников взлетели бы. Враг получил бы товар, и мы обанкротились. Подделки были настолько хороши, что какое-то время оставались незамеченными.

"Деньги Гиммлера, так мы их называли" -- вставил Ланни.

-- По нашей информации, они напечатали около двухсот миллионов британских фунтов, почти миллиард долларов. Когда вторгшиеся армии приблизились к Заксенхаузену, нацисты перевели свою гравировальную технику и рабочую силу в концлагерь Маутхаузен на Дунае. Когда наступил окончательный крах, всё это было рассеяно по немецкоязычным странам. Недавно мы нашли такое оборудование на фабрике во Фрайзинге в Германии, а еще одну такую партию уложили в металлические контейнеры и затопили в озере недалеко от города Бад-Ишль в Австрии. Больше всего мы хотим найти платы. Пока они существуют, потоки фальшивых денег могут идти непрерывно. Нам пока не удалось найти их следов, и они могут быть в руках неонацистов, которые ждут своего часа для захвата власти. Или они могли попасть в руки гангстеров. Многие из нацистов стали таковыми, как вы, несомненно, знаете. Или опять же, возможно, их могли получить коммунисты. У них тоже есть планы на будущее. По крайней мере, есть все основания полагать, что они не будут полностью недовольны, если что-то разрушит экономику западного мира.

"Я вижу, что у вас много дел, мистер Тернер", -- сказал Ланни. -- "Но скажите мне, при чём тут я?"

- Во-первых, я хочу спросить вас об этом человеке, который называет себя Брауном и Веттерлом, а иногда и Бернхардтом Монком.

- Монк -- его настоящее имя.

-- Вы хорошо его знаете?

- Я знаю его около тринадцати или четырнадцати лет.

-- И вы ему доверяете?

-- Полностью. Он подвергся многим испытаниям. Он старый матрос и профсоюзный лидер, социал-демократ, активный член и бывший деятель этой партии.

-- Значит, он не коммунист?

-- Это значит, что он из тех людей, которым коммунисты стреляют в затылок всякий раз, когда приходят к власти. Я работал с Монком во время войны в Испании и на протяжении всего нацистского террора. Вы можете рассчитывать на него.

Тернер достал из ящика стола телетайпную ленту. "Я не могу дать вам это прочитать", -- сказал он, -- "потому что это секретно, но я отсюда немного вам прочитаю". Он развернул ленту к отмеченному месту и продолжил: "Кодовый номер, то есть номер Монка, сообщает, что Ланнинг Прескотт Бэдд из Эджмира, штат Нью-Джерси, может помочь в этом вопросе. Он бывший конфиденциальный агент президента Рузвельта в Европе, и ему можно доверять. Если его нет в Эджмире, с ним можно связаться через его отца, Роберта Бэдда, президента Бэдд Эрлинг Эйркрафт Корпорейшн в Ньюкасле, Коннектикут. Он знаком со Штубендорфом с детства, он знает Графа, а также Курта Мейснера, композитора. Это правда, мистер Бэдд?"

-- Это правда. Вы имеете в виду, что у вас есть какая-то зацепка, которая ведет к Штубендорфу?

-- Туда ведут важные следы. Но позвольте сначала задать вам вопросы. Насколько хорошо вы знаете графа Штубендорфа?

-- Это генерал граф Штубендорф. Я знаю его с тех пор, как был мальчиком, и я посетил несколько его мероприятий в Берлине. Я бы не сказал, что знаю его близко, но знаю его хорошо.

-- А этот другой человек, Курт Мейснер?

- Я знаю Курта еще с детства, когда мы вместе посещали танцевальную школу Далькроза в Геллерау в Германии. После Первой мировой войны он был гостем в доме моей матери на Французской Ривьере. Мы предоставили ему студию, в которой он прожил восемь лет, что позволило ему стать тем знаменитым композитором, которым он является. Но от нашей дружбы теперь ничего не осталось, увы. В последний раз, когда он видел меня, он плюнул мне в лицо.

"Тут важное дело", -- сказал Тернер, -- "и если вы не против рассказать мне историю..."

"Вовсе нет", -- ответил собеседник. - "Курт Мейснер попал под влияние нацизма сразу после Первой мировой войны. Он познакомил меня со своим фюрером, и я особо о нем не думал. Однако около десяти лет назад, когда президент Рузвельт попросил меня помочь ему, я притворно дал понять Курту, что стал лучше понимать Гитлера, и был принят в круг приближенных великого человека. Курт не знал, что я его обманываю, пока американские армии не подошли к Рейну. И, естественно, он был в ярости. Я не знаю, где он сейчас".

"Вот что думает об этом Монк", -- сказал Тернер и снова прочитал текст с телетайпа. - "Номер такой-то сообщает, что Мейснер был освобожден из американского лагеря для военнопленных и предположительно находится в Штубендорфе, ныне Штильщ в Польше. Что вы об этом думаете?"

-- Я не знаю. Я задавался вопросом, захочет ли он вернуться, и будут ли его там терпеть. Его нацистская философия гораздо ближе к красным, чем к нам, и, может быть, они его примут. Вы знаете, они притворяются культурными. Это часть их пропаганды. Они могли бы даже субсидировать его и заставить его сочинять для них музыку.

-- Как вы думаете, вы могли бы подружиться с ним и получить от него сведения?

-- Не могу быть уверен, мистер Тернер. Дружба детства оставляет глубокий след в нашей памяти, и мы никогда не избавимся от нее полностью. Курт на пару лет старше меня, и мальчиком он был гораздо более образованным и добросовестным. Он относился ко мне как-то по-отечески. Он учил меня немецкому идеализму, который использует длинные абстрактные слова, и, вероятно, у него сохранились добрые чувства ко мне. Он все еще может быть готов помириться со мной.

-- Будучи секретным агентом, мистер Бэдд, вы знаете, что мы никогда не разговариваем без необходимости. Если вы согласитесь оказать нам эту услугу, то я, конечно, скажу вам, что необходимо для этой задачи. Вы получите больше информации и помощи от нашего агента на месте, который знает все детали. Мы, конечно, рассчитываем оплатить все ваши расходы и разумную компенсацию.

-- Я никогда не принимал никакой компенсации от правительства, мистер Тернер, и обычно оплачивал свои расходы. Видите ли, до того, как я стал борцом за мир, я был искусствоведом и использовал это как маскировку все время, пока был агентом президента. Однажды я купил ценную картину старого мастера у тети графа Штубендорфа. Покупал не себе, а клиенту. Я мог бы иметь больше бизнеса в Штубендорфе, если бы мне удавалось вывозить картины контрабандой.

-- Это, конечно, нас бы вполне устроило. Но вы действительно должны позволить нам позаботиться о ваших расходах. Что касается Мейснера, каково его финансовое положение?

-- Думаю, что он беден. У него большая семья. Он был ранен в руку и больше не может играть на пианино. Я предполагаю, что он может сочинять, но кто мог бы платить ему за это теперь в Германии? Последнее его сочинение, которое я знаю, было маршем Гитлера по образцу Кайзермарша Вагнера.

-- Вы можете предложить ему деньги в разумных пределах. Возможно, он поступит к нам на службу. Конечно, после того, как вы убедитесь, что ему можно доверять. Ему может прийти в голову, что, поскольку вы обманывали его в течение ряда лет, он имел бы право обманывать вас такое же количество лет.

- Все нацисты верят в обман людей. Вопрос только в том, кого они предпочтут обмануть: коммунистов или американцев. Я должен был узнать об этом, прежде чем делать какие-либо денежные предложения. Но объясните мне, мистер Тернер, Штубендорф сейчас в Польше, и я так понимаю, что у поляков независимое правительство или должно быть независимым. Разве не они должны заниматься этим?

- Мы делаем все возможное, чтобы думать о Польше как о дружественном правительстве, мистер Бэдд. Мы понимаем, что Советы все еще осуществляют там военную власть, и мы хотим считать их также друзьями. Мы сообщали им об этом несколько раз и ожидали сотрудничества, которое можно получить от цивилизованных правительств. Но получали только уклончивы ответы и отсрочки. Дело находится в подвешенном состоянии уже год, а между тем эти чудаковатые деньги, как мы их называем, продолжают контрабандой ввозиться в Берлин и в Западную Германию и пускаться там в оборот. Мы должны признать возможность того, что местные власти, будь то польские или советские, могут быть в союзе с преступниками и, возможно, делиться прибылью с ними. Если это так, то это действительно серьезное нарушение доброй воли и международного честного ведения дел. Мы решили, что должны получить некоторую информацию для себя, и нам пришло в голову, что вы, будучи известным искусствоведом и борцом за мир, могли бы получить разрешение посетить Штубендорф, поискать там какие-нибудь картины для покупки, или, возможно, встретиться со своим старым другом Куртом Мейснером, что, на ваш взгляд, покажется лучшим.

- Мне будет нелегко уехать. Моя жена беременна, и ребёнок должен родиться через пару месяцев. Муж должен быть рядом в это время. Кроме того, у нас есть значительный бизнес. Речь идет о том, чтобы заранее планировать и дать инструкции нашим сотрудникам.

-- Я не думаю, что это будет долгое задание, мистер Бэдд, и это дело действительно первостепенной важности. У нас есть основания полагать, что некоторые из бесценных плат могут быть спрятаны в Штубендорфе. Или, во всяком случае, люди в Штубендорфе знают о них. Не думаете ли вы, что в этом может быть замешан сам Мейснер?

-- Вы назвали три типа лиц, которые могут быть в этом замешаны, мистер Тернер, нацисты, гангстеры и коммунисты. Кого вы подозреваете в данном случае?

-- Трудно быть уверенным, мистер Бэдд, потому что эти три группы переходят одна в другую. Некоторые из нацистов превратились в гангстеров, и многие поступили на службу к коммунистам. Самые высокопоставленные и самые способные сделали это. Гангстеры, конечно, изображают из себя коммунистов или нацистов, в зависимости от того, что соответствует их целям в данный момент. Не могли бы вы обратиться к Мейснеру на основании вашей старой дружбы? Вам больно думать о его ненависти, и вы стараетесь залечить старую рану.

-- Я мог бы это сделать, конечно. Но он наверняка заподозрит, что у меня есть какой-то скрытый мотив.

Тернер сказал: "Подойдите к нему осторожно, обсудите с ним ситуацию в Германии и поймите его точку зрения. Тогда, даже если вы не сможете его одурачить, по крайней мере, вы будете уверены, что он не одурачит вас".

Ланни провел следующие пару часов, изучая азбуку фальшивомонетничества. До сих пор он не имел никакого представления об этой сфере деятельности. Он делал записи и обещал запомнить их, а затем уничтожить. Ему показали образцы британских пятифунтовых банкнот, напечатанных на белой бумаге, и американских пятидолларовых банкнот, известных под такими ласковыми названиями, как "зеленые" и "бумажные деньги". Он не видел в них ничего плохого и с радостью взял бы их. Тогда Тернер подвел его к микроскопу у окна и подсказал ему, где и какие мелкие ошибки нужно искать. Даже и тогда их было нелегко найти.

Люди умирали за совершение этих мелких ошибок. Тернер рассказал ему, как группа из трех или четырех заключённых граверов сговорилась скрытно сделать отметки на платах, чтобы впоследствии можно было понять, что это фальшивка. Но это было обнаружено, и заговорщиков отправили в газовую камеру, то есть отравили цианогеном, тела сожгли в печи, а кости перемололи на удобрение. Все заключённые граверы в Заксенхаузене работали с под такой угрозой. Если бы они ошибались, то считалось само собой разумеющимся, что они сделали это нарочно. Ошибки просто не допускались.

Тернер не стал вдаваться в подробности дела, которое должен был расследовать Ланни. Все это будет предоставлено агентами Министерства финансов США, которых он встретит в Берлине. Секретная служба является филиалом Министерства финансов США. Тернер объяснил: "Что-то может случиться, и вы не сможете приступить к своим обязанностям". Ланни понял это без объяснений. Агентам говорили только то, что им нужно было знать, и только тогда, когда им нужно было это знать. Их отношения с остальным миром строились только на той же основе.

Ланни согласился вылететь через три дня, и ему сказали, что его паспорт и билеты принесут домой. Его отвели в комнату для фотосъемки и сфотографировали. На фотографии его лицо выглядело симпатичным, но почему-то в таких случаях люди всегда выглядят торжественными. Проявление заняло всего несколько минут, и новый агент получил удостоверение агента Секретной службы США в кожаном переплёте.

Чиновник сказал: "Документы могут быть утеряны или украдены, поэтому у вас должен быть пароль, который вы сможете назвать соответствующему человеку, когда встретите его. Вы можете выбрать слово".

Ланни понятия не имел, почему имя Христофора Колумба всплыло у него в голове, но он произнёс его, а другой улыбнулся и сказал: "Хорошо". В годы войны Ланни часто задавался вопросом, как были выбраны такие названия, как "Операция Оверлорд", "Наковальня" и "Факел". Теперь он мог это понять.

Ланни вышел из здания Министерства финансов США и пошел по Пенсильвания-авеню, заполненной машинами. Он держал свои записи в руках и усердно учил их. Внезапно ему в голову пришла идея. Он подошел к первой телефонной будке, которую смог найти, и позвонил в Белый дом. Он попросил первого секретаря президента, зная, что его не соединят с этим занятым и важным человеком, а соединят с одним из его помощников. Он объяснил, что тремя месяцами ранее он был в Москве в качестве личного представителя президента Трумэна, чтобы взять интервью у маршала Сталина от имени президента. Может быть, помощник и не слышал об этом, но первый секретарь несомненно слышал. Мистер Бэдд собирается вернуться в Европу через три дня, но президент предупредил его, что если он когда-либо соберётся в такую поездку, то об этом надо сообщить президенту.

Помощник, должным образом впечатленный, пообещал довести об этом до сведения первого секретаря. Произведший глубокое впечатление мистер Бэдд сказал, что остановился в отеле Шорхэм только на эту ночь и намеревался рано утром отправиться в свой дом в Нью-Джерси, если только не услышит, что президент хочет увидеть его перед отъездом.

Сказав это, Ланни снова пошел прогуляться, а когда пришел в гостиницу, то нашел свою жену лежащей на кровати и работающей над папкой рукописей, которую она привезла с собой. Он сказал ей: "Дорогая, я обещал слетать в Берлин, чтобы дать кое-кому совет. В этом нет ничего опасного, и я хочу, чтобы ты не беспокоилась. Я рассчитываю остаться там только на несколько дней".

Больше он ничего не сказал, и Лорел больше ничего не спросила, будучи хорошо воспитанной женой. Она бы волновалась, зная, что он будет лететь по тому же маршруту, по которому у него были сломаны обе ноги в той ужасной аварии. Ему было забавно указать ей, что только из-за этих сломанных костей у нее был шанс заманить его в брак. Можно говорить такие вещи в браке, только при условии, что улыбаешься, когда говоришь это. Ланни часто улыбался этой бдительной маленькой женщине, взявшей на себя его дела. Она была самым честным человеком, с острым языком, но употребляла его, как правило, только относительно военных.

Едва он сел и развернул вечернюю газету, как зазвонил телефон. Там был помощник секретаря, который сказал, что президент попросил мистера Бэдда быть в Белом доме в девять вечера. Ланни сказал: "Я буду там".

Было трудно не сообщить Лорел эту новость, но ему придется подождать, пока он не удостоверится, будет ли это также конфиденциальным поручением. Он пообещал сводить ее в кино в тот вечер, но вместо этого ему пришлось сказать ей: "Это часть моей работы". Все, что она ответила, было: "Это даст мне возможность сделать домашнее задание".

VII

Считается хорошим тоном приближаться к Белому дому только на автомобиле. Но Ланни хотелось прогуляться в этот прохладный осенний вечер. У ворот он сообщил часовому морскому пехотинцу, что у него назначена встреча с президентом. Но из-за будки часового вышел человек в штатском и последовал за ним. Двое других таких же мужчин вышли впереди у портика. Ланни очень позабавился, показав им документ, который Тернер дал ему днем. Трое мужчин выглядели удивленными и пообещали, что узнают его в следующий раз.

Внутри пожилой негр взял его шляпу, и секретарь повел его к лифту. Этому величественному и полному достоинства зданию было меньше полутора сотен лет, но оно быстро ветшало. Пол в ванной президента так скрипел, что он боялся, что упадет в комнату внизу. Вскоре им придется потратить пять с половиной миллионов долларов, чтобы разобрать здание и собрать его заново. Но ничего этого не было видно, и ничто не могло омрачить впечатления посетителя от этих исторических залов.

В прежние времена Ланни отводили на третий этаж в спальню Франклина Рузвельта, и он находил там Хозяина в постели, в старом свитере с круглым вырезом, на котором моль уже делало свое злое дело. Теперь на втором этаже он нашел Гарри Трумэна, сидящего за большим столом со стопкой бумаг перед ним. Он походил на одного из десяти самых стильно одетых американцев,. Ему приходилось подписывать свое имя шестьсот раз каждый день своей жизни, а иногда он вставал в половине пятого утра, чтобы закончить работу предыдущего дня.

Это был мужчина среднего роста, на пяток сантиметров ниже Ланни. Он был быстр в движениях и импульсивен в речи. Он встал, увидев гостя, сердечно пожал ему руку и сказал, как он рад снова видеть его. Он пригласил его садиться и сказал: "Мистер Бэдд, я слушаю ваши программы, когда у меня есть полчаса. Я завидую вашему суждению и вашему вкусу. Вы показали нам лучшие умы нашей страны, и я хотел бы проводить время только с такими людьми".

"Суждения и вкус в основном принадлежат моей жене", -- ответил посетитель. - "Она босс этой программы".

-- Вы должны как-нибудь привести ее ко мне. Скажите ей, что я завидую ее способности работать ради мира и верить в него.

"Она спросит меня, не верите ли вы в это, мистер президент", -- сказал Ланни, улыбаясь.

Но президент не улыбался. -- "Я действительно человек мира, мистер Бэдд. Я бы отдал свою жизнь, чтобы предотвратить новую мировую войну. Но ко мне приходят доклады, и я вынужден признать, что есть люди, которые не разделяю мои чувства. Вы знаете старую поговорку: "Чтобы поссориться, нужны двое. Но это просто неправда. Пьяный человек может устроить ссору, хулиган может устроить ее, фанатик может устроить ссору. Думаю, правильнее было бы сказать, что двое нужны для поддержания мира".

"Мудрая и осторожная формулировка", -- сказал Ланни. - "Скажу вам откровенно, я разделяю ваше беспокойство".

-- Насколько я понимаю, вы уезжаете за границу, мистер Бэдд. Как долго вы собираетесь там пробыть?

-- Я не знаю. Это зависит от того, что я там найду. Я еду по поручению правительства. Он не сказал бы даже президенту, если бы президент специально не спросил, а президент этого не сделал. Президент сказал: "Хотел бы я, чтобы вы тоже взяли на себя моё поручение. Я знаю, что у вас есть источники информации, и я хотел бы, чтобы вы держали ухо востро и сказали мне, что, по вашему мнению, я могу сделать, чтобы убедить Политбюро выполнять свои соглашения".

- Я буду рад сделать все, что в моих силах, мистер Трумэн.

- Я знаю, что вы сделали для президента Рузвельта, и мне действительно нужна ваша помощь.

VIII

Этот случайный президент США был общительным человеком, и ему часто было одиноко в этом огромном особняке, где он не мог быть в обществе любого человека, не вызывая зависти десятков других. Сейчас он был в настроении излить душу, а этот гость был человеком, о котором газетчики еще ничего не узнали.

Президент сказал: "Мне не нужно говорить вам, мистер Бэдд, что я не был подготовлен для этой работы. Я был удивлен, что меня пригласили стать сенатором. Еще больше я удивился, когда меня выдвинули кандидатом в вице-президенты, а когда на меня свалили этот ужасный груз, я действительно был в панике. Я мало разбирался в международных делах. Все свое время в качестве сенатора я пытался удержать крупных дельцов от обмана правительства. Но теперь, кажется, у меня на плечах весь мир. И столько всего идет не так!

Франклин Рузвельт заставил меня поверить и надеяться, что, когда мы предоставим Советскому правительству помощь по ленд-лизу в размере одиннадцати миллиардов долларов и помощь всех наших вооруженных сил, чтобы убрать Гитлера, тогда Россия станет нашим другом и союзником, и мы сможем выработать дружеское решение всех наших проблем. Я был уверен, что у нас нет реальной причины для соперничества или ссоры с этой страной. Я думал, что Рузвельт представил все доказательства дружбы в Ялтинских соглашениях, и что я сделал то же самое в Потсдаме. Но теперь смотрите! Они не уйдут из Северного Ирана, пока у них не будет там правительства, которое их устроит. Они находятся в Дайрене и Порт-Артуре и обещают их оставить, но этого не делают. Они должны согласиться на создание демократических правительств в Польше, Венгрии и других странах, и, по-видимому, они просто хотят их захватить. Они угрожают некоторым провинциям Турции и пытаются устроить революцию в Греции. И когда я выступаю перед Конгрессом и призываю к военной помощи странам, которым они угрожают, я предстаю перед всем миром как поджигатель войны. Скажи мне, что мне делать с этим? Что мне делать?"

Ланни сказал: "Чтобы ответить на этот вопрос, мистер Трумэн, я расскажу вам о своем опыте общения с Адольфом Гитлером. Около четверти века назад я слышал его речь в мюнхенской пивной. Вскоре я встретил его, а затем год за годом наблюдал за его карьерой, пока он не захватил власть и не начал угрожать остальному миру. Когда я путешествовал по Франции и Англии, люди с тревогой задавали мне тот же вопрос, что и вы, что нам с ним делать? Мой ответ всегда был один: "Читайте его книгу". Он рассказал всё в Mein Kampf. Он там описал в деталях себя, свою жизнь, свои идеи, свои цели. Тем не менее, я сомневаюсь, что хотя бы один человек из десяти, которым я давал совет, когда-либо брал на себя труд заглянуть в Mein Kampf. Признаю, читать её было тяжело. Но вот та же ситуация со Сталиным. Он плодовитый писатель, и подойдет любая из его книг. В отличие от вас, мистер Трумэн, он был обучен своей работе. Он всю свою жизнь тренировался для этого. В тюрьме, в подполье или где бы то ни было. У него совершенно определенная и четкая программа, и он вам все это рассказывает. Конечно, он пишет для своего типа людей и полагает, что никто другой не возьмет на себя труд его читать, а никто другой этого и не делает.

"Конфиденциально, мистер Бэдд", -- ответил президент, -- "я спросил мнение нашего посольства по этому вопросу, и наш поверенный в Москве Джордж Кеннан читал эти книги. Он прислал мне подробную телеграмму, в которой во многом согласен с вами. Но закончил он советом, что сохранение лица так же важно для Москвы, как и для китайцев. Поэтому, если мы рассчитываем прийти к какому-либо соглашению с ними, необходимо сформулировать предложение таким образом, чтобы не унизить их".

-- Все очень хорошо, мистер президент, если они хотят соглашения. Но предположим, что они не хотят соглашения? Предположим, они хотят того, чего хотят?

-- Вот вопрос, который не дает мне спать по ночам, мистер Бэдд. Но я удивлен, услышать это от вас, ведущего программы мира.

"Ах, от меня, мистер Трумэн!" -- сказал ведущий. -- "Это тоже не дает мне спать по ночам. Вы должны понять, старая подруга моей матери умерла и оставила свое состояние, чтобы использовать его для защиты мира. Война только что закончилась, и мы выиграли ее и были полны энтузиазма. Теперь все должно было быть по-другому. Мальчики возвращались домой с победой, и мир должен был измениться с вашей помощью. Мы верили Сталину, потому что должны были ему верить. Это было бы слишком ужасно, чтобы не сделать этого. Самые разные люди загорались энтузиазмом, и это было прекрасно. Начало нового мира. Организация Объединенных Наций должна была управляться на основе всемирной дружбы. Но теперь эти события происходят одно за другим, и мы обнаруживаем, что Организация Объединенных Наций должна быть не чем иным, как платформой, с которой Сталин может изливать свою пропаганду ненависти".

-- Что вы будете делать? Измените программу?

- Это основа, и у нас есть проблема уважать волю мертвых. Эмили Чэттерсворт знала меня с колыбели, и я понимаю, что она не была коммунисткой и не собиралась отдавать мир жестоким революционерам. Я не делился этой идеей со своими коллегами, но у меня есть мысль превратить программу и газету в открытый форум и дать возможность обсудить эти вопросы. Проблема усложняется тем, что моя жена беременна, и я не буду подвергать ее какой-либо нагрузке в ближайшие пару месяцев.

"Я понимаю вашу позицию", -- сказал президент. - "Моя собственная жена не любит политику и не хотела бы ничего большего, чем вернуться в Индепенденс, штат Миссури, где она могла бы завести друзей, не заботясь о социальном приоритете и не беспокоясь о том, что люди попытаются ее использовать".

Ланни воспользовался случаем, чтобы заметить: "В течение восьми лет я оказывал Рузвельту всю помощь, которую мог, и я взял за правило никогда не просить его ни о какой малейшей благосклонности. Вы можете рассчитывать на то, что я продолжу такое же поведение".

"Приходите ко мне, когда вернетесь из Европы, мистер Бэдд", -- сказал сильно обремененный человек.

Ланни вернулся в свой отель и обнаружил, что его жена все еще делает пометки на полях рукописей и писем. Самые разные люди присылали ей материалы, которые они надеялись передать по радио, и она чувствовала себя обязанной этим искренним людям. Так много их соглашались с ней в вопросе о мире, что действительно казалось странным, что в мире должно быть так мало мира и так много перспектив войн.

"Я был с Трумэном", -- сказал он ей. Он имел право сказать это, потому что Трумэн прислал ей сообщение. Но он сделал это неправильно, потому что это, казалось, означало, что президент теряет надежду на успех их программы.

"Ты пригласил его выступить в программе?" -- спросила она, ненасытная. Он ответил ей, что забыл сделать это. У президента был конфиденциальный запрос. Ланни больше ничего не сказал, и она не спросила. Он рассказал, как выглядит президент, и о шестистах документах, которые ему приходится подписывать каждый день. Он сказал, что он человек мира, и это было утешением для Лорел, которая была обеспокоена речью, которую он произнес перед Конгрессом, предложив так называемую доктрину Трумэна. Речь звучала очень воинственно, хотя в ней говорилось лишь о том, что Кремлю не позволят делать, что ему захочется, с Грецией и Турцией. Но, очевидно, не было оснований считать ее воинственной, если только Сталин не хотел причинить какой-то вред этим двум странам. Выяснилось, что люди, называвшие "доктрину" воинственной, были людьми, которые не возражали против причиняемого вреда.

Ланни сообщил, что прилетит в Берлин через Лондон через три дня. Он не мог точно сказать, как долго его не будет, но надеялся, что не больше недели или двух. У них будет время обсудить дела с персоналом программы мира и принять меры, чтобы у Лорел не было слишком много работы. Она сказала: "Я не буду жаловаться. Позаботься о себе".

На следующее утро они поехали обратно в Эджмир, а вечером встретилась вся семья Мир. Это была довольно впечатляющая семья, независимо по каким меркам её судить. Самым старшим членом этой семьи был английский баронет с известным именем сэр Эрик Вивиан Помрой-Нилсон. Он был на год или около того старше Ланни, что имело большое значение, когда они были вместе мальчиками. Эти двое вместе с Куртом Мейснером танцевали демонов в Орфее Глюка на фестивале Далькроза еще до Первой мировой войны. Большую часть своей жизни он хромал после того, как его самолёт был сбит во время этой войны.

Рик помог создать Лейбористскую партию в Англии и привести ее к власти в прошлом году. Он мог бы вернуться и занять важный пост, но он предпочел остаться и поделиться идеями о мире и социальной реконструкции с американской прессой. Он считал эти два процесса взаимосвязанными, а войны были просто кульминацией неограниченной конкуренции в мировых экономических делах. Лозунг "Да будет мир" для него означал "да будет социальное планирование". Он был человеком строгих литературных стандартов и проводил время, просматривая рукописи в поисках скрытых талантов. Теперь он сидел, время от времени попыхивая трубкой, и внимательно слушал, что говорили другие. Когда он решительно говорил, то они ему внимали.

Присутствовала его жена Нина, которая ухаживала за ним как военная медсестра в Первую мировую войну и вскоре вышла за него замуж. Она редактировала еженедельную газету под названием Мир, составленную из радиопередач с комментариями о выступавших и аудитории, а также из писем фанатов, полных идей и аргументов. Газета также использовала некоторые материалы, которые синдикат рассылал прессе. Это была нетяжелая работа, поэтому у Нины было время помогать читать рукописи и брать интервью у потенциальных талантов.

Затем был старший сын этой пары, носивший странное ласкательное имя Скрабби. Он был летчиком во время недавней войны и прибыл в Эджмир частично для того, чтобы быть с родителями, а частично для того, чтобы быть с Фрэнсис Барнс Бэдд, дочерью Ланни от первого брака. Скрабби мало говорил, а Фрэнсис ничего не говорила. Они сидели близко друг к другу и внимательно слушали мудрость своих родителей. Она ходила в школу, а он регулярно занимался делом мира. То же самое было и с Фредди Робином, еврейским мальчиком, отец которого был убит нацистами. Его дядя, Ганси Робин, скрипач, время от времени приходил играть по радио.

Затем был Джеральд де Гроот, отпрыск старой нью-йоркской семьи. Его мать числилась в светском альманахе Social Register, но Джеральд не считал это уместным в той компании, в которой он находился. Он исполнял обязанности ведущего во время отсутствия Ланни. У него были очень элегантные манеры и изысканный голос, что он считал высшим достижением. Он гордился тем, что зарабатывает себе на жизнь, и поселился у пожилой семьи, которая держала городскую прачечную. Женщина была ярой социалисткой, а ее муж называл себя анархистом. Отпрыск де Гроотов нашел их обоих восхитительными.

Такова была группа "Мир". Мать Фредди приезжала в экстренном случае, и в Нью-Йорке и близлежащих пригородах нашлось еще несколько человек, которые сделали бы то же самое. Также были секретари и другие оплачиваемые сотрудники. В прошлом им приходилось обходиться без Ланни, и они могли сделать это снова. Расписание выступающих для радио всегда составлялось на несколько недель вперед, так что Лорел, которая вела программу, не о чем было беспокоиться. Они обещали помочь ей по особой, всем понятной причине.

В студии, из которой выходила в эфир Программа мира, на стене перед микрофоном висела картина маслом в натуральную величину, изображающая статную седовласую даму, миссис Эмили Чэттерсворт, жившую на холмах над Каннами на Французской Ривьере. Она была другом и покровительницей Бьюти Бэдд. Когда та родила мальчика, она нарекла его Ланнингом Прескоттом, так звали отца Эмили. Эмили была дочерью знатной, но обедневшей семьи и вышла замуж за нью-йоркского банкира намного старше ее. Этот джентльмен переехал во Францию, когда выяснилось, что он использовал фонды страхования жизни в своих частных спекуляциях. Эмили наследовала ему, но после этого всегда чувствовала себя виноватой из-за своих денег. Она пострадала и в мыслях и состоянием во время двух мировых войн, поэтому, когда она умерла, она оставила миллион долларов в фонд в надежде предотвратить третье бедствие.

Так появилась группа "Мир". Программа была очень тщательно спланирована с учетом лучших советов экспертов. В бюджете было предусмотрено тратить двести тысяч в год в течение пяти лет. Очевидно, группа могла бы работать дольше и тратить больше, потому что пожертвования продолжали поступать. Было так много людей, желающих мира!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Знай свои деньги⁴

БЭДДЫ были одной из старинных семей Коннектикута, и их имя было известно во всем мире благодаря производимому ими оружию. Ланни узнал об этом оружии, когда стал что-то понимать, а пистолетом он научился пользоваться еще в детстве. Его отец, Робби Бэдд, был торговым представителем компании в Европе. И в Париже он влюбился в натурщицу, которую он назвал Бьюти, потому что она это заслуживала. Он не женился на ней, потому что его суровый старый пуританин отец получил в анонимном конверте фотографию ее портрета в обнаженном виде и сказал сыну, что, если он женится на такой женщине, то его лишат наследства.

Но Робби позволил Бьюти сказать, что она замужем, и поселил ее в прекрасном поместье на Французской Ривьере, куда приезжал навещать ее несколько раз в год. Когда позже, по настоянию отца, он женился на дочери президента Первого национального банка Ньюкасла, штат Коннектикут, он объявил, что развелся с натурщицей.

Только когда Ланни исполнилось семнадцать, и Америка вступила в Первую мировую войну, Робби забрал его домой в Америку, чтобы он познакомился с семьей и стал респектабельным. Эстер Бэдд, жена Робби, была добросовестной пуританкой. Она сделала все возможное, чтобы завоевать любовь и уважение Ланни, и завоевала. У нее было трое собственных детей. Двое сыновей, которые к тому времени уже были бизнесменами средних лет, постепенно переняв дела своего отца, и дочь Бесси Ремсен Бэдд, которую все называли Бесс. Когда ей было семнадцать, мать увезла ее в Европу, и в Париже, в доме миссис Чэттерсворт, она услышала игру на скрипке Ганси Робина, в то время блестящего и пылкого юноши. Бесс нашла эту игру самой замечательной музыкой, которую она когда-либо слышала, и она была очарована этим юным гением.

Год спустя он приехал в Америку, чтобы дебютировать в Карнеги-холле, и его пригласили в дом Эстер. Она была действительно потрясена таким шумом в своей гостиной. Она понимала, что это великое искусство, но ему место в концертном зале, а не в частном доме. Но весь город был в безумном волнении по этому поводу. Бесс и Ганси безумно влюбились друг в друга, и что оставалось делать истинной пуританке? Она ни за что на свете не призналась бы в антисемитских чувствах, но вполне могла признать, что не ждала для своей дочери такого яркого мужа. Бесс умоляла и плакала. Она все свое время отдавала совершенствованию своей игры на фортепиано, чтобы когда-нибудь стать аккомпаниатором Ганси, а также его женой. Матери ничего не оставалось делать, как уступить дочери и провести бракосочетание в своем доме.

Это произошло почти четверть века назад, и за это время судьба уготовила этой паре положенную порцию удач и неудач. Нацисты схватили младшего брата Ганси, Фредди, пытали его в концентрационном лагере Дахау и передали его Ланни Бэдду только тогда, когда он был близок к смерти. Они схватили отца Ганси и полностью ограбили его, лишив его всего состояния. Так что теперь он работал агентом по продажам в компании Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Ганси и Бесс играли вместе, гастролируя во всех цивилизованных странах мира. У них было двое сыновей, которые надеялись стать музыкантами, как их родители. Всё было бы хорошо, и они сделали бы большинство людей счастливыми. Но одно мешало. Дочь Робби Бэдда и Эстер Ремсен Бэдд из Ньюкасла, штат Коннектикут, много лет была активным членом Коммунистической партии Америки и с каждым годом становилась все более ожесточенной и упорной.

Ганси Робин должен был играть с оркестром филармонии в Карнеги-холле. И это было место воспоминаний для сына президента корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Он слышал, как здесь играл Падеревский и пел Шаляпин, и видел, как танцевала Айседора Дункан, порхая босиком. Воспоминание о них навевало тоскливое чувство Eheu fugaces!⁵ Ланни предположил, что молекулы, из которых состоят эти стены, должны были подвергаться колебаниям, и, возможно, эти воздействия сохранялись. Когда-нибудь может появиться ученый-волшебник, который изобретет способ их обнаружения. И сколько времени ему понадобится, чтобы с ними разобраться!

Название зала напомнило Ланни пожилого шотландца, которого он встретил где-то в Лондоне в ранней юности. Человек невысокого роста с блестящими серыми глазами и коротко подстриженной седой бородой. В соответствии со своим типом, он был бережлив и экономил свои пенни. Он стал хозяином сталелитейной промышленности и копил свои доллары, пока не накопил их триста или четыреста миллионов. В старости он продал свое имущество за такую же сумму единственному человеку в мире, который мог заплатить ее, -- Дж. П. Моргану, который контролировал весь кредит на Уолл-Стрит и хотел создать сталелитейный трест и устанавливать цены.

0x01 graphic

Хитрый Эндрю, как всегда, выискивал возможности купить как можно больше посмертной рекламы. Он построил прекрасный концертный зал в Нью-Йорке, и теперь каждый меломан часто произносит его имя. Он разбросал по миру две тысячи пятьсот пять библиотек, и на каждой из них было висит вывеска с его именем, а внутри находится его портрет. Эндрю Карнеги был умнее того юноши, который поджег Эфесский храм6, или египетского царя, который заставил пару сотен тысяч рабов таскать через пустыню огромные каменные глыбы, чтобы построить пирамиду.

В зале была порядочная публика. Они пришли, чтобы получить личные душевные эмоции, каждый в одиночку. Они сидели и ждали, а если и говорили, то тихо. Музыканты выходили на сцену по одному или по два, садились на свои места и начинали издавать свои таинственные звуки, каждый в отдельности. Это был индивидуализм, и вскоре наступила тишина, и дирижер вышел и встал на подиум, постучал своей палочкой, а затем последовало совместные действия, общественный продукт, известный как Увертюра к опере Оберон. творение чистейшего восторга.

Когда мелодия стихла, дирижер ушел со сцены. И вскоре вернулся в сопровождении высокого джентльмена в черном со скрипкой в руке. В этом 1946 году Ганси Робину исполнился сорок один год. В его черных волосы теперь появилась седина. Ланни познакомился с ним как с парнем, увлеченным чудесами музыки, порхающим от одной композиции к другой, как колибри над цветочной клумбой. Младший брат Ганси играл на кларнете, и Ланни видел их двумя пастушками из древней Иудеи, распевающими священные псалмы своего народа: "Да возвеселятся небеса и да возвеселится земля, и да возгласят люди между народами. Господь царствует. Да шумит море и что наполняет его, да ликуют поля и все, что на них. Тогда дерева лесные будут ликовать в присутствии Господа, потому что Он идет судить землю. О благодарите Господа, ибо он хорош, ибо вовек милость Его ⁷".

Милость Господа странным образом проявилась к Ганси Робину, немецкому еврею. Господь напустил на эту цивилизованную землю стадо диких зверей, и они схватили около шести миллионов избранных Господом людей, отравили их и превратили их тела в удобрение для полей. Они сделали это с большинством родственников и друзей Ганси, и почти сделали тоже самое с его братом и его отцом. Ужас пережитого оставил на лице музыканта глубокие морщины, которые уже никогда не убрать. Они стали маской печали, и он редко улыбался. Было что-то жреческое в его облике, когда он стоял, отвечая на приветствия публики медленными наклонами головы.

Зал погрузился в тишину, дирижер постучал по пюпитру, и оркестр заиграл первые ноты концерта Бетховена. Ганси, должно быть, сыграл этот шедевр много сотен раз с детства. Ланни много раз слышал, как он его играет, и знал каждую ноту. Исполнение Ганси было идеальным, его звуки мелодичны. В медленном движении вылилось все его горе, и для тех, кто его знал, это было душераздирающая исповедь.

Но печаль никогда не длится до конца произведения Бетховена. Бетховен был бросившим вызов судьбе великим заклинателем, и вскоре музыка стала подобна ветру, проносившемуся над цветочным лугом, и там властвовало беспредельное счастье. "О юноши и девушки, поющие песни, танцуйте, играйте и наслаждайтесь со мной", -- Ганси и Ланни сошлись во мнении, что эти слова соответствуют теме. Слушать их означало переродиться в бесстрашии, надежде и радости, вознестись на недосягаемую высоту и уйти с обновленным духом. Таково было значение аплодисментов. Люди пытались сказать Ганси Робину, что любят и его, и Бетховена и что они оба должны жить вечно. В наши дни двойное чудо было обычным явлением. Существовали не просто распечатанные ноты Бетховена, но и записи Ганси Робина, которые можно было купить в музыкальном магазине за несколько долларов.

III

После окончания концерта Ланни и Лорел и племянник Ганси Фредди отвели музыканта в кафе и попытались накормить его, потому что он никогда ничего не ел перед концертом, а после него был измотан и подавлен. Было время, когда Бесс выводила его из этого состояния. Ей бы и в голову не пришло отпустить его на концерт одного. Но теперь у нее было какое-то заседание комитета, высший долг. Она была в стольких комитетах, что ее имя стало своего рода Красным талисманом, увидев такой талисман, скажешь себе: "Ага! Еще один коммунистический фронт!"

Четверо друзей сидели за столиком в маленьком кафе в районе Нью-Йорка, известном как Йорквилль. Перед Ганси стояли венский шницель и стакан молока. Время от времени он рассеянно отхлебывал молоко и клал в рот кусок мяса. Он был очень опечален и не пытался этого скрыть. Если ваши друзья не могут помочь вам по-другому, они, по крайней мере, могут позволить вам грустить.

"Ланни", -- сказал он, -- "боюсь, что мне нужно найти другого аккомпаниатора. У Бесс больше нет времени на репетиции, и мы не можем отработать ничего нового. Современный исполнитель не может обойтись только Бетховеном, Мендельсоном и Чайковским".

"Ты сказал об этом Бесс?" -- спросил брат Бесс, и ему ответили: "Много раз, но это приводит только к ссоре. У нее есть своя задача, которая мне не подходит. Не возражаешь, что я говорю тебе об этом. Ты единственный, с кем я могу быть откровенен".

Лорел спросила: "А что если я поговорю к ней?"

- Бесполезно. Она спасает мир, и ей больше не нужны люди, которые этого не делают. Она знает, как я не люблю ее друзей, поэтому нечасто приводит их в наш дом. Она встречает их вне дома, а это значит, что большую часть времени я один. Ганси задумался, а потом добавил, как бы торопясь: "Поймите, я не думаю, что у нее роман. Я не думаю, что она больше нуждается в любви. Ей достаточно ненависти.

"Коммунисты живут ненавистью", -- согласился Ланни.

-- Раньше я вместе с Бесс ходил на несколько их съездов. Тогда они были открыты для публики. Я читал, что старинные русские крестьяне считались "темными людьми", но я решил, что те красные, которых я наблюдал, были теми, кто действительно заслуживал этого названия. Я не имею в виду их внешний вид, я сам не блондин. Я имею в виду их души. Они полны подозрений и не могут вести никаких дискуссий, не приписывая друг другу низменных мотивов. Думаю, поэтому в России не могут решить ни одной проблемы, кроме как убивая своих противников.

"Или отправляя их в концлагерь", -- предложила Лорел.

-- Это одно и то же. Меня мучает мысль, что у нас будет еще одна война, то мне придется увидеть свою жену в концлагере. Как ты думаешь, это произойдет, Ланни?

"Коммунисты, конечно, все за мир", -- сказал Ланни: "но капиталисты и империалисты всего мира собираются навязать им войну". Ирония -- опасная форма высказывания, но Ланни мог быть уверен, что все эти трое друзей поймут её смысл.

Развитие этого конфликта было медленным и проходило через различные этапы. Когда Ганси и его младший брат приехали к Ланни в Бьенвеню, в его дом на Французской Ривьере, Ганси было шестнадцать. Он прислушался к идеям Ланни о мире и братстве, основанных на принципах социальной справедливости. Наивный идеалист, он загорелся и после этого назвал себя социалистом. Бесси Бэдд познакомилась с ним, когда была очень молода, и она, в свою очередь, тоже загорелась и довела эти идеи до крайности. Она решила, что класс капиталистов никогда добровольно не откажется от своего господства в промышленности, и потому стала коммунисткой.

Ланни всегда говорил, что всё это из-за ее пуританского происхождения и воспитания. Она становилась фанатичной в том, во что она верила, и она требовала других соглашаться с ней. Ганси любил ее и был готов на принуждение. Он никогда не вступал в партию, но играл для её партии на концертах и был готов, чтобы Бесс отдавала значительную часть их заработка на дело партии. Затем началась Гражданская война в Испании, и этот кризис заставил радикалов всех оттенков розового и красного объединиться против ужасов нацизма и фашизма. Но, наблюдая за этой войной, Ганси видел, как коммунисты разрушают общее дело своим желанием править и вытеснять всех остальных. Кроме того, он узнал об ужасных чистках в Советском Союзе.

Затем последовала сделка между Сталиным и Гитлером. Ланни получил некоторую информацию и предвидел это. Он намекнул на это Бесс, и она разозлилась на него даже за то, что он поверил в такую гнусную ложь. "Ты говоришь как фашист!" -- воскликнула она, и это было худшее, что она могла сказать. Итак, когда сделка была фактически объявлена, Бесс пришлось сделать один из тех кульбитов, которым коммунисты учатся в своей интеллектуальной гимназии. Она следовала линии партии и начала оправдывать сделку, говоря, что Сталин узнал, что союзники сами собираются заключить сделку с Гитлером, и Сталин поступил умно и опередил их.

Вот тут-то и началась настоящая ссора. Для Ганси Робина Гитлер был убийцей, зверем, и идти на компромисс с ним было немыслимо. Муж и жена спорили до тех пор, пока не перестали выносить звуки голосов друг друга. Они могли жить вместе только на том основании, что никогда не упоминали о предмете, который был ближе всего к сердцу обоих. Но затем произошло еще одно внезапное событие, как губка, вытирающая грифельную доску на их глазах. Гитлер напал на Сталина, и Сталин автоматически стал союзником союзников. Еще раз Советский Союз стал другом демократии и мира, и снова стало необходимо, чтобы все оттенки красного, розового и лилейно-белого собрались вместе и оказали помощь, как материальную, так и интеллектуальную, русским.

Ганси и Бесс в своем энтузиазме отправились в Россию, чтобы оказать им свою помощь музыкой. Они прожили в России почти два года, но все сложилось не так, как они ожидали. Бесс, истинному члену партии, можно было отчасти доверять. Но Ганси, социалисту, вообще нельзя было доверять. Патриотизм, национализм стали линией партии. Только русские начеку! Еретик-социалист не мог открыть рот, не сказав что-нибудь не то. В концертном зале толпа встречала его бурными аплодисментами, но простые русские не осмелились бы пригласить его к себе домой. Иметь какое-либо отношение к иностранцу значило попасть под подозрение; а потом в два-три часа ночи приезжала тайная служба, и нескромный человек навсегда исчезал из виду.

Ганси выучил русский язык и прислушивался к разговорам однопартийцев жены. Он вернулся в Америку, убежденный, что красный коммунизм и нацистский фашизм -- близнецы, отличающиеся только цветом рубашек, которые они носят. Их доктрины были различны, но методы и обычаи были одинаковыми, и именно эти последние имели, в конечном счете, значение.

"Все, что вам нужно сделать", -- сказал он этим трем верным друзьям, -- "это изучить цели, ради которых старый царизм вел свои войны. Затем в газетах вы видите, как Сталин выдвигает те же самые требования: порты на Балтике, доступ к Адриатике, контроль над Дарданеллами, обладание нефтью в Персии и незамерзающие порты на Тихом океане -- Дайрен и Порт-Артур. Все это цари считали своим неотъемлемым правом. Сталин поручил Сергею Эйзенштейну снять кинофильм, прославляющий Ивана Грозного, самого кровожадного из всех царей прошлого".

Ланни ответил: "Это нас всех беспокоит". Он относился к этому мягко, потому что у него тоже была проблема в доме. Лорел стала несколько фанатичной в отношении дела мира. Дело было не в том, что она любила Советский Союз, а в том, что она боялась ненавидеть его или позволить кому-то еще ненавидеть его. И Ланни не хотел говорить ничего, что могло бы ее возбудить. По крайней мере, до тех пор, пока этот новый ребенок благополучно не появится на свет. Лорел было тридцать девять, и она, возможно, никогда не сможет иметь другого.

На следующее утро Фредди отвез Ланни в аэропорт Ла Гуардиа. Лорел отказалась. Она не могла смотреть на взлетающий самолет, зная, что он перевозит самый для неё ценный груз в мире. Самолет стартовал так медленно -- так мучительно медленно -- и, казалось, выждал последнюю долю секунды, прежде чем оторваться от земли. Сердце Лорел перестанет биться, а это не подобает сердцу на пару ещё с одним. Она предпочла оставаться дома и воображать все это.

Но с путешественником по миру Ланни Бэддом это было обычной историей. Он уселся на свое место, крепко пристегнулся и едва удосужился выглянуть в окно. Его больше заботило заглянуть в утреннюю газету и узнать, что Сталин собирается делать с Турцией и Дарданеллами. Закончив с этим, он начал читать брошюру, которую дал ему Тернер. Она была выпущена Министерством финансов и называлась Знай свои деньги. Ланни оторвал титульный лист, чтобы никто не знал, что он читает, а когда он хорошенько усвоит написанное, то избавится от брошюры. Предмет был для него новым, и он закрепил в памяти все подробности.

Первая остановка самолета была в городе Гандер на острове Ньюфаундленд, месте, которое навсегда было отмечено красным кружком на мысленной карте Ланни. Именно отсюда он отправился пять лет назад по тому же маршруту и был так близок к гибели. Он вздрогнул, когда подумал о странных экстрасенсорных предупреждениях, которые он получил тогда и решил их проигнорировать. Тогда была зима, а сейчас на широте пятьдесят градусов на севере было похоже на зиму.

Путешественник ходил, чтобы размять ноги и наблюдал за развитием большого аэропорта и его работой. Затем его позвал звонок, и он сел на борт, и они снова отправились в путь. Если бы погода была плохой, они останавливались бы в Исландии, но поскольку погода была хорошей, они направились прямо в город Прествик в Шотландии. Они видели впереди грозу и сделали широкий круг вокруг нее, и было увлекательно наблюдать, как молния вонзается в море. Они прибыли в Прествик к ужину, и Ланни отправился другим самолетом в аэропорт Кройдон недалеко от Лондона.

Там его ждал Альфред Помрой-Нилсон, член парламента и наследник баронета. Он был летчиком Испанской Народной Республики во время ее войны за свободу, и Ланни отвозил его на службу в Мадрид. У них были и другие совместные приключения, но величайшим из них, как они оба согласились, была политическая борьба народа Британии. Можно сказать, что Альфи родился членом британской лейбористской партии, и благодаря долгой службе своего отца и собственному послужному списку в Королевских военно-воздушных силах он победил на выборах год назад.

Теперь Ланни привёз письма от его отца, матери и его младшего брата и все новости об их деятельности. Альфи, в свою очередь, рассказал о разрабатываемой сейчас законодательной программе, которая позволит каждому ребенку, родившемуся в Британии, получать достаточно еды, чтобы вырасти здоровым, и даст возможность развить любые таланты, которыми он может обладать. Это будет первый случай в истории этого захваченного землевладельцами острова, и для двух идеалистов это будет началом нового этапа цивилизации.

На следующее утро Ланни Бэдд вылетел на самолете в Берлин. Он запомнил всё, что прочитал, разорвал бумаги на мелкие кусочки и бросил их в канализацию Лондона. Единственными бумагами, которые у него были в его чемодане, были английские журналы и его записная книжка с именами и адресами ряда лиц в Германии, которым правительство США вернуло ценные картины, украденные нацистами. Картины могут быть выставлены на продажу, и Ланни может найти время посмотреть на них.

В очередной раз искусствовед пролетел над зелеными полями и разбомбленными городами Германии и добрался до этого жуткого скелета столицы страны. Еще раз его самолет приземлился на аэродроме Темпельхофер фельд. Когда война подошла к концу, американские армии остановились у реки Эльбы, желая быть вежливыми. Они могли бы легко двигаться дальше и захватывать больше территории, но они не хотели, чтобы это выглядело так, как будто они что-то захватывают у своих русских союзников. Русские вошли в Берлин, и по соглашению город был разделен на четыре сектора: русский, французский, английский и американский. Русские получили восточную часть. Они вывезли всё оборудование со всего города, но, к сожалению, им негде было его хранить, и большая его часть была оставлена под дождем и испорчена.

Французская, американская и британская зоны Германии лежали к западу от Эльбы, так что здесь была такая своеобразная ситуация: каждая страна имела сектор Берлина, маленький остров, лежавший свыше ста километров к востоку от Эльбы, до которого можно было добраться только через территорию, удерживаемую Советским Союзом. Все было в порядке, пока Сталин оставался союзником и с расположением духа союзника. Но, к сожалению, его настроение стало другим. Он запретил брататься своим войскам с западными войсками и все больше и больше затруднял транспортировку по железной дороге и автобанам.

Ланни сказали, что его встретят в аэропорту, и когда он вышел из самолета, его встретил бодрый молодой американец. "Мистер Бэдд?" -- спросил он, и Ланни улыбнулся и ответил: "Христофор Колумб". Молодой человек назвал свое имя, проводил Ланни до машины и начал инструктаж, даже пока они ехали в офис. Он был одним из нескольких агентов Министерства финансов, которые искали деньги Гиммлера по всей Германии или в тех частях Германии, где им разрешалось работать. Там, где русские им не разрешали, они работали под прикрытием, иногда через иностранных агентов, которым они могли или не могли доверять.

У этого человека было несколько мелодраматических историй, но они не удивили Ланни. Он научился считать нацистов преступниками, одними из самых умных и наименее щепетильных. То, что они действовали под маркой правительства, ничего не меняло в их мыслях. Воспроизведение денег захваченной страны привлекало их как очевидный способ завладеть всем, что они хотели в этой стране, а они хотели все ценное. Что же касается нейтральных стран, то в психологии нацистов не было нейтралитета. Если не с ними, то против них. В нейтральных странах британский фунт и американский доллар стали международной валютой, и производство этой валюты было очевидным и удобным способом получения, как сырья, так и промышленных товаров.

VII

Жилая часть, юго-западный сектор Берлина, меньше всего подвергся бомбардировкам, и различные американские службы разместили здесь свои конторы в прекрасных старинных особняках. В одном из них Ланни представили паре агентов, и они сразу же перешли к делу, зная, что имеют дело с человеком, который торопится вернуться к своим делам. Три разных следа, все, по их словам, польские, вели к деревне Штубендорф. Граждане Польши, продававшие фальшивые деньги с большой скидкой, назывались толкачами. Их терпеливо выследил польский агент, работавший на AMG (Союзный контрольный совет), и эти толкачи постоянно наведывались в Штубендорф, чтобы пополнить запасы. Один толкач сейчас был арестован, но он не хотел говорить.

"Конечно в НКВД", -- сказал Моррисон, один из агентов, -- "его бы пытали и, возможно, выбили бы из него всё, что нужно. Но мы не можем этого сделать". Далее он объяснил: "Мы вынуждены работать с иностранцами, потому что американцы слишком заметны для подобных вещей. Мы стараемся проверять наших агентов, но, конечно, не можем не ошибаться. И если преступники, кем бы они ни были, заподозрят слежку, то они сменят маршруты и места производства. Перевезти несколько тюков бумаги не составляет большого труда, а медные платы маленькие и их можно сунуть в карман пиджака. Вы видите, у нас много проблем".

Ланни задал решающий вопрос: "У вас есть хоть малейшее представление о том, кто эти фальшивомонетчики, нацисты или коммунисты, или простые преступники?

-- Про Штубендорф у нас нет ни малейшего представления. Мы обнаружили все три разновидности в других местах и поняли, что эти разновидности очень похожи. Фальшивые деньги используются для покупки товаров, а затем товары продаются на черном рынке. Неважно, тратится ли полученный доход на коммунистическую пропаганду или на женщин, выпивку и развлечения в ночных клубах.

Ланни ответил: "Ну, имеются некоторые различия в психологии разных групп фальшивомонетчиков и в методах обращения к ним. Имеются различия в типе людей, и там можно найти улики. Из того, что вы мне рассказываете, получается, что работает значительная группа, а у нас в Европе такая группа обычно имеет идеологию. Вы не думали, что эта публика может быть власовцами?

-- У меня нет ответа на этот вопрос, мистер Бэдд. Я слышал это имя, но ничего не знаю о них.

- Власовцем называют русского или поляка, перешедшего на сторону нацистов и поступившего к ним на военную службу. Одни делали это потому, что были реакционерами. Большинство из них, я полагаю, были просто наемниками. Их была целая дивизия или несколько дивизий, которыми командовал генерал Власов. Излишне говорить, что для красных они воплощение зла. Некоторые могли быть в Заксенхаузене в качестве охранников или переводчиков, даже в качестве заключенных, если они были граверами или совершили преступления. Они могли уйти с тюками денег, а поляки могли бежать в Польшу. Им, возможно, пришлось изменить свои имена и скрыть свое прошлое, или они могли жить, скрываясь в лесу и работая в подполье против красных. Если бы Курт Мейснер был там, он бы сочувствовал такой группе. Вы видите, что там ситуация сложная.

-- Наши люди получили неплохое образование, мистер Бэдд, и вы можете им помочь, если хотите. Бернхардт Монк сказал мне, что вы знаете об этих вещах больше, чем любой другой американец, которых он встречал.

-- Монк льстит мне, мистер Моррисон, потому что мы с ним одинаково думаем о политике и социологии. Я довольно хорошо знаю Штубендорф, потому что я проводил там Рождество с четырнадцати лет. Я бывал в семье Курта Мейснера, а позже познакомился с Графом. В 1913 году, как известно, Штубендорф в Верхней Силезии входил в состав Германии. Затем началась Первая мировая война, и союзники передали Верхнюю Силезиию Польше. Курт и вся семья были злы на союзников за это. Полагаю, немцы и поляки ненавидят друг друга с тех пор, как они существуют. Затем пришел Гитлер, и Штубендорф снова стал немецким. Теперь Штубендорф снова польский, но, полагаю, это значит то же самое, что быть русским.

-- Почти то же самое, мистер Бэдд. Как вы знаете, Советы согласились на установление демократического правительства в Польше, но они все время делают это все более и более фарсом.

-- Они все еще пускают иностранцев?

- Они все усложняют. Они превращают Польшу в государство-сателлит и не хотят, чтобы посторонние это видели.

VIII

Моррисон проинформировал Ланни о политической ситуации, сложившейся в тот момент в Польше. На Ялтинской конференции Рузвельт, Черчилль и Сталин согласились, что польскому народу должно быть разрешено выбрать свою собственную форму правления. Всем политическим партиям должны быть предоставлены равные права. Но социалистическая, демократическая и рабочая партии были разогнаны, а их лидеры попали в тюрьмах или ушли в подполье или в изгнание.

" 'Свободные и честные выборы' - такова была фраза, мистер Бэдд", -- сказал агент. А мистер Бэдд ответил, что он был в Ялте с президентом Рузвельтом и читал текст соглашения ещё до того, как оно было представлено Сталину и одобрено им.

'Теперь", -- сказал Моррисон, -- "правительством руководят три коммуниста. Единственной партией, которой они позволили существовать, стала крестьянская партия. Они надеялись добиться своей программой передела земли и обобществления всей промышленности. Они думали, что у них достаточно сил, чтобы провести референдум, и он был проведен. Голосование было об упразднении сената. По словам лидеров крестьянской партии, против предложения проголосовало около восьмидесяти пяти процентов. Но красные задержали подсчёт результатов голосования на двенадцать дней, а затем объявили, что за упразднение сената было подано почти восемь миллионов голосов, а против - менее четырех миллионов. Таковы были свободные и честные выборы в коммунистическом понимании этого выражения".

Ланни предупредили, что он найдет Польшу в плачевном состоянии дезорганизации. Советская артиллерия разнесла в клочья города и села, во многих городах улицы еще не достаточно были очищены от обломков разрушенных домов, и проехать по ним было чрезвычайно трудно. Происходят невероятные перемещения населения. Более восьми миллионов немцев бежали из Польши в Германию. На их место прибежали полтора миллиона поляков из провинций, захваченных Кремлем на Востоке. Кроме того, почти миллион поляков, бежавших от русских в Германию, Австрию и Западную Европу, теперь возвращались на родину. Население Варшавы уменьшилось с миллиона с четвертью до полумиллиона. Все это означало толпы полуголодных людей на дорогах, которые ехали в тележках, запряженных волами, или тащились со своим немногочисленным имуществом в узлах на ручных тележках или голове или на спине. Всё это выглядело очень угнетающе и страдало вопиющей антисанитарией.

Моррисон объяснил, что с этого времени Ланни по необходимости будет предоставлен самому себе. Они не устроили ему размещение в гостинице, потому что он не должен выступать как официальное лицо. Ланни ответил, что знает жизнь в Берлине. Он был здесь всего несколько месяцев назад. Хотя он и не курил, но прихватил с собой пачки американских сигарет и знал, как добиться милостей от гостиничных служащих, таксистов и других людей, чьё сотрудничество может оказаться полезным.

Прежде, чем приступить к своему предприятию, Ланни нужно было сделать два дела. Сначала получить разрешение от русских военных властей посетить Штубендорф и остаться там на несколько дней. Потом получить визу в польском консульстве. Ланни хорошо обдумал оба дела и сказал Моррисону: "Я напомню им, что у меня было две беседы со Сталиным, одна только прошлой весной. Мое поручение будет связано с покупкой произведений искусства".

Он вспомнил картины, находившиеся в замке Штубендорф, картину Кранаха, которого очень хотел купить Геринг, и пару картин Дефреггера, художника, которым безмерно восхищался фюрер. Вероятно, когда начались бомбардировки, эти картины были вынуты из рам, свернуты и унесены в безопасное место. Где они сейчас? Курт Мейснер мог знать, и это было бы хорошим предлогом для Ланни разыскать его.

Моррисон указал, что если картины будут найдены, правительство может их конфисковать. Ланни сказал: "Хорошо, я предложу выкупить их у правительства". Во всяком случае, у него будет причина посетить Штубендорф. "Могу ли я предложить чиновникам чаевые?" -- спросил Ланни. Ему ответили, что можно дать им чаевые, если они попросят, но будьте осторожны.

"Польский консул", -- сказал Моррисон, -- "несчастный парень, тайно ненавидящий красных. Ему всегда хочется есть. Пригласите его пообедать в хорошее кафе и принесите ему бутылку вина. Не говорите ему ни о каких немцах. Вы можете деликатно предположить, что вам нужно будет потратить немного денег в Польше, и не сможет ли он посоветовать вам, как получить лучший обменный курс. Возможно, он сможет позаботиться об этом вместо вас. Злотый упал до одного цента, но пусть он возьмет с вас цент с четвертью, и это будет тактичный способ дать ему чаевые. Он прошел через шесть лет войны, и он перегружен работой, и ему недоплачивают. Вы можете стать первым хорошо одетым человеком, с которым он заговорит за долгое время".

"А не возненавидит ли он меня за то, что я слишком хорошо одет", -- сказал Ланни, улыбаясь.

-- Официально он должен не доверять вам, но в частном порядке он будет уважать вас и думать, что можно с вас получить. Коммунисты хвастаются, что покончили со взяточничеством, но оно повсюду, даже среди их собственных чиновников. Их революции почти тридцать лет, и очень редкий чиновник может уложиться в свое жалованье за такое время.

Ланни объяснил, что хотел поговорить с некоторыми людьми, прежде чем отправиться в это путешествие.

-- Я думаю, что могу узнать о местонахождении Курта Мейснера от его старшего брата, генерала Эмиля. Вы хоть представляете, где он может находиться?

"Я могу попросить его найти для вас", -- был ответ.

-- В последний раз я встречался с ним, когда наши армии еще находились во Франции. Я работал на разведку генерала Паттона и смог убедить Эмиля перейти на нашу сторону. Он дал нам бесценную информацию обо всех укреплениях Меца. Курт, конечно же, считает его гнусным предателем, как и меня. Но Эмиль понимает психологию Курта, и он также знает других людей в Штубендорфе, от которых я мог бы получить информацию. Кроме того, я должен найти графа Штубендорфа. Без сомнения, его имения были конфискованы.

"Мы уже навели справки о нем", -- ответил агент. - "В них говорится, что у него есть небольшое поместье в озерном крае Баварских Альп".

"Он приобретёт новый опыт быть бедным", -- заметил Ланни.

-- Все они будут бедны. Кстати, Вашингтон предупредил нас, что у вас должен быть счет расходов. Вы можете потратить до двух тысяч долларов на других лиц, а если вам понадобится больше, вы можете сообщить мне.

"Заплатить им деньги будет нелегко", -- сказал Ланни. - "Они будут бедными, но гордыми, как это было с нашими южанами после Гражданской войны".

"Мы будем полагаться на ваше усмотрение", -- ответил чиновник. - "Если деньги позволят получить нужную нам информацию, потратьте ее. Но будьте осторожны, потому что вы столкнетесь с людьми, которые будут придумывать истории и продолжать вас обманывать. Нас обманывали более одного раза, и мы потратили много денег по ложным наводкам".

Друг Ланни Бернхардт Монк все еще работал в CIC, Корпусе контрразведки Союзнического Контрольного совета. Прошло двенадцать лет с тех пор, как он появился в Лондоне и представился Ланни Бэдду как социалистический подпольщик, выступавший против нацистов. Ланни знал, что он был капитаном Испанской народной армии. Во время Второй мировой войны он руководил работой американской разведки в Стокгольме, а теперь служил в Союзническом Контрольном совете, расследуя дела лиц, считающих себя свободными от нацистской заразы и достойными работы в победивших четырех державах.

Ланни позвонил, и Монк пригласил его к себе домой на ужин. Он сказал, что может снять комнату для друга в том же многоквартирном доме.

В трехкомнатной квартире Ланни познакомился с многострадальной женой Монка, которая больше десяти лет заботилась об их двоих детях в Аргентине, пока их отец вел подпольную работу против бандитов, захвативших их родину. Дети, теперь посещавшие среднюю школу под эгидой Америки, свободно говорили по-испански, по-немецки и по-английски и не чувствовали, что они перегружают свой ум изучением французского языка. Весной прошлого года они встречались с Ланни Бэддом и знали, что он был секретным агентом, боровшимся против нацистов, и давал показания о Германе Геринге на Нюрнбергском процессе. Для них мистер Бэдд был замечательным человеком. Они слушали все, что он говорил об этой прекрасной стране свободы за морем, в которой так много людей по всей земле жаждали каким-то образом найти убежище.

Вошел отец этого семейства. Коренастый, крепко сложенный мужчина, мускулы которого были закалены борьбой сначала с природой, а затем с людьми. Волосы у него были коротко подстрижены на прусский манер. И то, что осталось, было седым. Он говорил с северогерманским акцентом и считал себя рабочим и ничем другим. Он и Ланни вместе прошли через все испытания и опасности, и более крепких друзей быть не могло. Большая часть того, что они сделали, больше не была секретом. И рассказы об этом воспринимались героическими приключениями и мальчику и девочке. Их воспитывали думать о себе как о детях рабочего класса, готовых посвятить свою жизнь задаче построения общественного порядка, который должен быть в то же время справедливым и свободным.

Американцы были свободны и верили в свободу, но их представления о справедливости были заимствованы из прошлого века, во всяком случае, так считал Бернхардт Монк. Рабочие могли быть свободными до тех пор, пока промышленность была примитивной, а инструментов было мало, и они были простыми. Но когда инструменты превратились в корпорации на миллиарды долларов, для рабочих больше не могло быть подлинной свободы до тех пор, пока эти инструменты не будут находиться в общественной собственности и управляться демократическим путем. Но это было бы трудно сказать любому американцу, который знал, что его страна была самой богатой и продуктивной в мире, и который каждый день читал в своей газете, что это произошло исключительно благодаря тому факту, что орудия производства находились в частной собственности.

Американцы пришли в Германию и свергли нацистов. И теперь они занимались восстановлением той же самой системы частной собственности, упуская из виду тот факт, что именно частные владельцы промышленности в Германии, крупные магнаты сталелитейного картеля, субсидировали и поставили нацистов у власти, чтобы не дать немецким рабочим принять законы о социализации немецкой промышленности. Бернхардт Монк, был нанят американским военным правительством и получал жалованье для выяснения того, были ли этот и тот человек нацистом. Монк приходил на работу и узнавал, что какой-то человек был активным нацистом, а затем обнаруживал, что этого человека все равно нанимают. По той причине, что он был тем, кто лучше всех знал, как управлять этой отраслью промышленности.

Американцы открыли, к своему смущению, любопытный факт современной войны. Когда ты завеваешь народ, то должен поддерживать его жизнь, а это означало, что ты должен организовать выращивание продуктов питания и производство и распределение товаров. Если забрали лошадей и тракторы с ферм, то нужно получить новых лошадей и новые тракторы, чтобы вырастить урожай. Разбомбленные заводы надо восстанавливать, то же самое с железными дорогами, кораблями и другими транспортными средствами. За все это надо платить самим, пока твои побежденные враги не будут в состоянии заплатить за это сами, и, естественно, самый быстрый и простой способ заставить все работать сделать так, как это было раньше. Нельзя позволить себе останавливаться на какой-либо социалистической чепухе, и, во всяком случае, вы не хотели никакой социалистической чепухи, потому что это было бы плохой пропагандой для остального мира. Если бы рабочим в Германии удалось завладеть промышленностью и добиться успеха в управлении ею, какой предлог можно найти, чтобы удержать рабочих Америки от желания попробовать то же самое? Гораздо лучше взять старых хозяев картелей и дать им леща, и сказать им, чтобы они были хорошими мальчиками, и вперед, и управляйте промышленностью, не создавая больше всяких Гитлеров.

Сейчас немецкий социал-демократ, выступал в кругу своей семьи и перед верным другом. Конечно, он не мог говорить такие вещи в офисе. Он собирал факты и составлял свои отчеты, а какая из них польза, не его дело. Если бы он осмелился критиковать решения своего начальства, они бы решили, что он красный, а это хуже нациста.

Большинство этих начальников смутно знали, что здесь должна быть разница между теми, кого они называли красными, и теми, кого они называли розовыми, но они были склонны скептически относиться к этой разнице. Два цвета переходили один в другой, и часто розовый использовался как камуфляж для красного. Американских официальных лиц можно простить за неуверенность, особенно потому, что они сами были подвержены таким же подозрениям. Конгрессмены у себя дома искали возможности вгрызться себе в глотку и посылали комитеты для расследования. Было достаточно плохо видеть, как Британия становится розовой. В Британии мы ничего не могли с этим поделать, но в Германии мы сможем и, конечно, сделаем.

XII

Монка очень беспокоило то, что в мире что-то идет не так. По его словам, он видел, как всю жизнь всё шло не так. Он видел, как глупость и слепая жадность людей причиняют неисчислимое количество человеческих страданий и препятствуют достижению тех самых целей, которых люди надеялись достичь. Рожденный в рабочей среде и испытавший на себе всю тяжесть угнетения, Монк мог говорить от лица всех европейских трудящихся. Он знал, что они не согласятся вернуться к старой системе. Они больше не будут довольствоваться нищетой и незащищенностью. Пытаться заставить их вернуться значило бы просто бросить их в объятия коммунистов. Будет ли Европа социалистической, либо коммунистической, будет делать выбор Америка.

Монк видел, как одна нация за другой совершала глупые ошибки и приводила к результатам, противоположным желаемым. "Когда Гитлер вторгся в Россию", -- сказал он, -- "массы русского народа были настолько озлоблены против красных, что с радостью присоединились бы к гитлеровским армиям и помогли бы завоевать собственную свободу. Но гитлеровцы вели себя с такой жестокостью, что превратили крестьян в партизан, прячущихся в лесах и воюющих на немецких коммуникациях. И теперь мы видим, что русские, в свою очередь, совершают ту же ошибку. Они завладели Центральной Европой и не могут решить, завоеватели они или товарищи. Сегодня они произносят речи о солидарности рабочего класса, а на следующий день ведут себя как варвары".

Немецкий социалист рассказал, как русские лишили Берлин всего производственного оборудования. Они также спекулировали валютой, чтобы перетянуть большую часть продукции страны к себе. Только теперь они начали понимать, что тем самым обрекли жителей Восточного Берлина на вечную нищету и пожертвовали всеми шансами привлечь на свою сторону жителей Западного Берлина. Если жители Восточного Берлина оставались плохо одетыми, а жители Западного Берлина одевались хорошо, как можно было убедить любую из сторон в том, что коммунизм означает процветание, а капитализм означает нищету?

Ланни не видел ничего плохого в том, что заявил, что он только что разговаривал с президентом Трумэном и что президент поручил ему выяснить, как убедить Кремль выполнить свои договоренности. Монк сардонически улыбнулся и ответил: "Президент мог бы послать тебя в Индию, чтобы узнать, как убедить тигров перестать есть мясо".

"Ты думаешь, что Политбюро хочет войны?" -- спросил Ланни.

-- Нет, они не хотят войны. Все, что они хотят, это овладеть миром. Они изложили свою программу в целой библиотеке книг.

-- Именно это я и сказал мистеру Трумэну, но, конечно, у него нет времени читать книги. Он самый перегруженный человек в мире.

-- Что тебе следует сделать, так это взять ему одну книгу и сделать из неё для него выписки. Достань ему сталинский Марксизм и национальный вопрос. Эта книга - библия для каждого российского дипломата и представителя за рубежом. В ней Сталин имеет дело со всеми сколько-нибудь значительными странами и анализирует положение в этой стране. У него есть все факты, и он ясно и точно говорит о том, что он собирается делать и как он собирается это делать. Подрывать правительство этой страны и ставить под контроль своих людей.⁸ Он не имеет ни малейшего сомнения в своей способности сделать это. Это может занять много времени, но у него терпение кошки, наблюдающей за крысиной норой. Он выжидает, а когда приходит время, набрасывается. Он дает обещания, но они ничего не значат, за исключением того, что время для нападения еще не пришло. Когда надо, он может быть таким же очаровательным и обаятельным, как домашняя кошка. И он может без малейших колебаний отдать приказ об убийстве миллиона человек.

"Я полагаю", -- предположил Ланни, -- "что он действительно более опасен для мира, чем Гитлер".

- Гитлер был хвастуном и дураком. Он был нетерпелив и истеричен. Сталин тих, бдителен и мудр. Кроме того, его камуфляж намного лучше, чем у Гитлера. Гитлер был националистом и ненавистником всех других народов, даже англичан и американцев, которым он тайно завидовал. Сталин -- интернационалист и друг угнетенных рабочих, всех угнетенных народов мира. Он любит их всех, сердце его обливается кровью за них. Он настраивает своих поэтов писать им оды, а своих композиторов петь им песни. Он предлагает угнетенным крестьянам убить помещиков и забрать их землю. И когда они сделали это, он советует им создать кооперативы под его руководством. Он обещает им блага механизации и взаимопомощь, а потом ставит над ними одного из своих комиссаров и отбирает часть их продукции, и вот, они платят Сталину больше, чем когда-либо платили какому-либо помещику. Он велит рабочим захватывать фабрики, а когда они это делают, ставит над ними комиссара, упраздняет союзы, устанавливает смертную казнь за стачки и платит такую заработную плату, что на покупку пары плохо сделанных туфель уходит месячный труд. Если какой-нибудь крестьянин или рабочий осмеливается роптать, его отправляют в Сибирь работать на золотых приисках на диете в восемьсот калорий в день. Таков Маркс-Ленин-Сталин в действии.

"Мир, земля и хлеб", -- сказал Ланни, -- "лозунг большевистской революции". И Монк прокомментировал: "Мир означает отправку миллионов русских и нерусских народов в Сибирь, чтобы обеспечить безопасность диктаторов. Это означает, что четыре или пять миллионов человек призваны в армию. Это означает превращение промышленности в производство десятков тысяч танков, орудий и самолетов. Это означает вооруженные силы на каждой границе, готовые выступить в первый же момент, когда хорошо оплачиваемые и хорошо обученные агитаторы сумели разжечь недовольство в соседней стране".

"У нас в Америке есть история", -- сказал Ланни, -- о фермере, который говорил, что он не жаден до земли -- ему нужна только земля, прилегающая к его собственной".

"Точно!" -- ответил немец. - "это должно помочь президенту Трумэну понять Сталина. И объясни ему, что, когда я говорю Сталин, я не имею в виду старика, который может умереть в любой день. Я имею в виду систему, которую он построил, и которая будет существовать после него. Есть и Политбюро, и комиссары, и все громадное движение. Это началось как новая религия, как магометанство в его воинственные дни, а теперь оно похоже на лавину в движении. Если Сталин попытается остановить её, его ликвидируют и скажут, что он умер от сердечного приступа. Ему устроят самые пышные в истории похороны и воздвигнут памятник высотой в сто этажей. Но движение продолжит захватывать мир".

"Мрачное послание, которое нужно доставить в Белый дом!" -- заметил агент президента.

- Это то, что я наблюдал собственными глазами. Постоянно происходят похищения через границу. Граница недалеко от этого дома, и я никогда не выхожу ночью без компании; Я бы не стал приближаться к границе за миллион долларов. В Восточной Германии рабочих, проявивших хоть какие-то признаки самостоятельности и характера, хватают и отправляют в эти ужасные лагеря рабского труда. Мужчинам и женщинам с особыми способностями и известностью стреляют в затылок. Они заставляют остальных производить военные товары и, конечно же, контролируют школы и разрабатывают программы обучения детей. Дайте им одно поколение в любой стране, и вы получите население, которое не знает, что такое свобода, и абсолютно уверено, что каждый американец -- гангстер, работорговец и поджигатель войны.

Таков был вывод. И он, конечно, не облегчит бремя бывшего капитана артиллерии, который, к своему большому удивлению, стал президентом Соединенных Штатов.

XIII

После того, как семья легла спать, двое мужчин уселись в маленькой гостиной в бывшей квартире нациста, а теперь реквизированной Союзническим Контрольным советом. Они вполголоса говорили о фальшивых деньгах. Фальшивомонетчество не было специальностью Монка, и все, что он сделал, это порекомендовал Ланни. Он сказал с улыбкой, что сделал это, потому что ему так хотелось еще раз увидеть своего друга. Но за годы работы в подполье он собрал разрозненные сведения о деньгах Гиммлера. Он рассказал, как во время войны их соратник, мнимый нацист, передал социал-демократам пачку банкнот в британских фунтах, которые он украл. Во-первых, возникла этическая проблема, имели ли они право использовать эти фальшивые деньги? Решили, что можно, если тратить их на покупки у нацистов и ни у никого другого. Фальшивки сделали нацисты, и, по-видимому, сделали их для использования. Но проблема заключалась в следующем. Как они могли предложить фунты какому-либо нацисту или нацистскому предприятию или агентству без серьезной опасности для себя? Британский фунт был бросающейся в глаза вещью, и любой, кто попытается предложить его, будет заметной персоной, и если его поймают, его непременно расстреляют. Проблема была для них непосильной, и они решили сжечь этот опасный пакет бумаги.

Также Монк рассказал о британском после в Анкаре в Турции, чьи официальные документы были украдены ночью его дворецким и сфотографированы. Весть об этом дошла до Монка в далеком Стокгольме, потому что в последние дни войны туда сбежал сотрудник гиммлеровской разведки и продал информацию Монку за несколько настоящих американских долларов. Дворецкий в Анкаре был чрезмерно жаден, требуя пятнадцать-двадцать тысяч фунтов британских денег за каждую пачку своих фотографий. Нацисты расплатились с ним деньгами Гиммлера, большими суммами, которые он, по-видимому, никогда не пытался истратить, потому что нацисты дали ему несколько настоящих банкнот, не содержащихся в пачках фальшивых, и именно их он и тратил.

Дворецкий под кодовым именем Цицерон предоставил полные отчеты о том, что происходило на конференциях союзников в Москве, Тегеране и Каире в 1943 и 1944 годах. Именно организация фон Папена осуществила эту операцию. У нацистов было несколько разных шпионских служб, все завидовали друг другу и вели интриги друг против друга. Организация Гиммлера отказалась верить в подлинность этих документов, и организация фон Риббентропа сделала то же самое. Прежде чем они закончили свои склоки из-за этого вопроса, война закончилась.

Ланни осведомился о генерале графе Штубендорфе, а также о генерале Эмиле Мейснере. Монк сообщил, что его офис провел расследование в отношении обоих и разрешил последнему работать учителем в средней школе. Он живёт под Нюрнбергом, а Граф живёт в Южной Баварии, в крестьянской избе у одного из горных озер. Он, конечно, потерял свой замок и поместья, которые теперь снова были в Польше и конфискованы красными. Его городской дом в Берлине был разрушен и не подлежал ремонту. На что он жил, Монк не знал, но, возможно, у него были спрятаны какие-то драгоценности. Он воздерживался от отношений с оккупационными властями и, видимо, был доволен тем, что его оставили в покое.

Ланни решил навестить обоих этих мужчин перед поездкой в Польшу. Монк посоветовал ему перепаковать два чемодана, взяв только самое необходимое и оставив остальное на попечение Монка. Последствия войны всегда были деморализующими, и теперь в Германии было много безработных и одичавших детей. В Польше условия были бы хуже, и Ланни мог бы обнаружить, что его машину разбирают на части, если бы он не наблюдал за ней. Монк позаботился о том, чтобы ему предоставили американские оккупационные гражданские номера в военной полиции.

"Будь осторожен и не говори о политике", -- предупредил Монк. - "Поляки ненавидят и нацистов, и красных. Все партии ненавидят все другие партии, и все подозрительны ко всем остальным, и особенно к чужим. Уверяю тебя, эта поездка не покажется тебе развлекательной прогулкой".

___________________________________________________

КНИГА ВТОРАЯ

Человек должен постигать то,
что выше его понимания⁹

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Завещанье алое войны¹⁰

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Ланни Бэдд поймал такси и поехал в восточный сектор Берлина. Это была непривлекательная часть города. Её больше всего бомбили и обстреливали. Но в районе Карлсхорст осталась большая группа военных построек, и там советский командующий маршал Соколовский разместил свой штаб. Здания, штук пятнадцать или двадцать, образовывали четырехугольник и были обнесены высоким забором. У ворот стояло что-то вроде будки, и дежурили солдаты. Ланни узнал, чтобы пройти через ворота, ему нужно обратиться за пропуском в Комендатуру. Прошло часа два, прежде чем ему удалось поговорить с офицером из штаба маршала.

Отношение молодого советского адъютанта к американскому гостю было сложным. Он был склонен инстинктивно любить американцев. Так к американцам относилось большинство русских. Когда они встретились на реке Эльбе, американские и русские солдаты прекрасно отпраздновали эту встречу. Им нравилось обниматься и хлопать друг друга по спине. Офицеры пожимали руки друг другу, произносили тосты и разговаривали на интересующие их темы. Но теперь все изменилось. Вышел приказ, никаких братаний. Молодой советский офицер смотрел на этого американского гостя с противоречивыми чувствами. Он восхищался его элегантной внешностью и безукоризненными манерами и в то же время боялся его как таинственной злой силы. Отношение к нему должно быть холодным, отчужденным, иначе карьера многообещающего молодого офицера может быть задушена в зародыше!

Однако это быстро изменилось, когда гость заговорил. Он заявил, что имел честь нанести два визита маршалу Сталину в Кремль и был сердечно приглашен посетить Кремль, когда ему будет удобно. Он не собирался воспользоваться этим приглашением сейчас. Он хотел только посетить деревню под названием Штильщ в Польше, чтобы узнать, сможет ли он отследить местонахождение одной картины, которая находилась в замке Штубендорф. По его словам, он был искусствоведом и не думал ни о чем, кроме картин в мире, охваченном холодной войной. Очень неправдоподобная история. А что если он когда-либо встречался со Сталиным. Предположим, что это было правдой? Несомненно, молодой штабной офицер мог так погубить себя!

Он сказал, что ему придется посоветоваться со своим начальником. Он вернулся и сопроводил посетителя в кабинет полковника. Никто в Советском Союзе не мог быть полностью свободен от страха, но полковник не проявлял его с такой готовностью, как лейтенант, и этот зрелый джентльмен бесстрастно выслушал рассказ американца. Вряд ли! Но когда полковник задавал вопросы, посетитель отвечал быстро и, по-видимому, был хорошо проинструктирован. Посетитель предложил, чтобы полковник позвонил в Кремль и попросил капитана Брянского, который сопровождал его во время весеннего визита, чтобы тот подтвердил его слова. "Я буду рад оплатить стоимость звонка", - сказал он.

Полковник объяснил, что советская телефонная система была государственной, но линии сейчас были очень перегружены. Посетитель сказал, что понимает это, но, к сожалению, его время ограничено, и если он не сможет совершить поездку в ближайшие два-три дня, ему придется вернуться домой. Он был уверен, что маршал Сталин пожелал бы, чтобы он получил разрешение, и будет раздосадован, узнав, что такая благосклонность не была оказана. В этом была завуалированная угроза, и офицер не преминул ее уловить. Далее Amerikanetz сообщил, что во время своего визита весной этого года маршал поручил капитану Брянскому сопроводить его в Московское хореографическое училище, где он имел удовольствие демонстрировать собравшимся балеринам систему эвритмики Далькроза. Штабной полковник никогда не слышал об этой системе, но знал, что в его стране должна быть kultura, и что, когда культурный человек играет на свирели, он должен танцевать. Он пообещал любезному гостю, что тотчас же направит запрос и, если Кремль пожелает, чтобы он получил разрешение, оно будет готово для него через пару дней.

Итак, Ланни вернулся в Западный Берлин и по совету Монка нашел машину, которую можно было арендовать для поездки на юг. Это была маленькая машинка из тех, что американцы называют "курятником". Она была достаточно велика для одного человека, одного чемодана и сумки с едой. Совершенно очевидно, что машинка перевезла очень много людей в очень много багажа. Это был один из тех автомобилей, о которых Генри Форд сказал, что покупатели могут получить его любого цвета, который они пожелают, при условии, что он будет черным.

Чтобы попасть из Берлина в Баварию, нужно было проехать через советскую зону. Это было обычным делом, и Моррисон получил для Ланни разрешения. Ланни много раз проезжал по этому автобану в прошлом и хорошо помнил его. Последняя поездка была далеко не приятной, так как он бежал от гестапо, которая обнаружила его шпионскую деятельность. Немецкое подполье согласилось его перевезти, но он потерял связь с подпольем и часть пути прошел ночью пешком. Гестапо больше не существовало, и по сравнению с той эта поездка казалась роскошной. У него был полный бак бензина и разрешение на дополнительные заправки в американской зоне.

Советские солдаты проверили его пропуск и пропустили на свою территорию. Потом его снова выпустили, а американцы подняли шлагбаум и впустили его. В Берлине было дождливо и холодно, так что ехать на юг было одно удовольствие. Выглянуло солнце, и местность засияла. Следов войны было мало. Разбомблены были только города и, конечно, заводы. К тому времени, когда войска Паттона прибыли сюда, враг уже был в бегах.

Маршрут проходил через Регенсбург, одно из самых страшных разрушенных мест во всей истерзанной Германии. Крупный завод по производству шарикоподшипников был одной из главных целей американских бомбардировщиков, и потери бомбардировщиков здесь были одними из самых тяжелых за всю войну. Ланни почти не смотрел на обломки. Его мысли были заняты воспоминаниями о том времени, когда он проезжал через Регенсбург ночью, лежа под тяжелым брезентом на грузовике с товарами. На блокпосте нацисты остановили грузовик и обыскали его. Однако они не удосужились развязать веревки и поднять брезент, так что сын президента корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт остался живым.

Когда путешественник прибыл в Ландсхут, он свернул с автобана и направился к месту, которое вдается в Австрию и где находится деревня Берхтесгаден. На холмах за ней были руины горного убежища Адольфа Гитлера. Ланни уже осмотрел их, и они больше его не интересовали. Но через долину в Оберзальцберге жила Хильде, его старая знакомая, княгиня Доннерштайн. И он был обязан её обязательно навестить. Она помогла Ланни, бежавшему от гестапо, пересечь границу. И риск для нее был серьезным.

Она была вдовой прусского аристократа и принадлежала к той ультраинтеллигентной компании, которая порхала из Берлина в Рим, в Канны, в Биарриц, в Париж и в Лондон. Она была близкой подругой первой жены Ланни, Ирмы Барнс, ныне леди Уикторп, и она хотела расспросить Ланни ещё о десятке людей. Что с ними стало, чем они занимаются и кто в кого влюблен. Она была полиглотом и переходила с английского на немецкий, потом на французский и добавляла к этому интернациональный сленг гораздо более счастливого десятилетия.

Теперь она носила траур по своему единственному сыну, убитому в Польше. Она жила, как она называла, крестьянской жизнью. С нею проживали сестра-инвалид и юная кузина, осиротевшая во время войны. У них были пожилой слуга и крестьянская девушка, которые приходили днем. Семейство занимало три комнаты шале, и они заколотили большинство окон в ожидании зимы, которая явно желала прийти в эту же ночь. В одной из пустых комнат Хильде показала Ланни груды брюквы и картофеля, которые они вырастили и собрали собственными руками. "Посмотри сюда!" - сказала она, имея в виду руки, и подняла их. Они были скрюченными, коричневыми и обветренными. Потом вдруг дернула их вниз и сказала: "Не смотри мне в лицо!" Он уже видел его и знал, что она постарела и измучена заботами. Он галантно сказал: "Оно сияет светом дружбы".

"Ланни, дорогой!" - воскликнула она. В прошлом она была немного влюблена в него, но теперь она знала, что он женат. Он внес всех своих друзей в список рассылки маленькой газеты Мир, и она читала ее.

- О, Ланни, ты поразительно наивен! Подумать только, ты можешь принести мир этому жалкому старому континенту!

- Думаешь, народу мало войны?

- Люди, mon Dieu! Когда они хотели войны? Это лидеры! Советские безумцы! Они готтентоты! Ты думаешь, они когда-нибудь дадут нам мир?

- Мы должны хотя бы попытаться убедить людей, Хильде.

- Вы даже не можете до них добраться. Если кого-то из них поймают с экземпляром вашей газеты, его посадят в тюрьму и заставят признаться, что в заговоре участвовало еще пятьдесят человек. Пятьдесят, которые никогда не слышали названия газеты!

- Советские безумцы были очень реальны для оккупированных жителей Оберзальцберга. Американцы удерживали федеральную провинцию Зальцбург, но всего в нескольких километрах от них находилась часть Верхней Австрии, которую удерживали красные. Хильде рассказывала о них страшные истории. Но у нее были мысли, которые порхали, как бабочки, и вскоре она сказала: "О, Ланни, что вы, американцы, собираетесь с нами делать? Ты сказал мне держаться за мои акции и облигации, но какой в этом смысл, если мы никогда не получим дивиденды или проценты? Вы снова позволите нашим бизнесменам зарабатывать деньги?"

"Я думаю, это и есть наше искреннее намерение, Хильде", - смог заверить он ее.

Он провел ее к машине и открыл запертый багажник. Первое, что она увидела, была ветчина приличных размеров. - "Ach, du lieber Gott! Ein Schinken! Как же ты смог её достать?"

"У меня был доступ в магазин Союзнического Контрольного совета", - объяснил он. Он достал пятифунтовую коробку шоколадных конфет и мешок апельсинов - вещи, которые нельзя было купить больше нигде в постгитлеровской Германии.

"Ланни, vous Йtes un ange!", - воскликнула она, и он увидел слезы в ее глазах. Раньше у нее было их так много, а теперь их так мало. Ее берлинский дворец был взорван и сожжен, а ее мать была там убита. Она унаследовала поместье в Померании, но теперь там были русские, и оно было, как они называли, "обобществлено", а это означало, что крестьяне обрабатывали землю в поместье, а русские брали столько продукции, сколько считали нужным.

III

Они устроили пир, а Хильде продолжала болтать. Им всем повезло, что они остались живы, говорила она, и не попали на войну. В самом деле, крестьянская жизнь была не так уж плоха. Поблизости жили друзья, и они приходили к ней вместе со слухами об окрестностях, да и обо всей аристократической Германии. Ее разговор с легким подшучиванием считался шиком в светском мире. Её забавляли слабости человеческой натуры, но она не хотела ничего плохого и уж точно не пыталась что-то изменить. Она могла пригласить своих друзей разделить трапезу из брюквы, картофеля, хлеба и сыра. Вспомнить старые добрые времена и повторить на изящном французском языке поговорку о лестнице истории, где слышны звуки поднимающихся деревянных башмаков и спускающихся шелковых туфель.

Это была одна из причин, из-за которой Ланни остановился здесь. Не так давно Хильде дала ему ценные советы относительно того, где нацисты спрятали украденные ими художественные сокровища. Может быть, она знает что-то о деньгах Гиммлера? Агент президента был подобен рыбаку, забрасывающему удочку. Он бросал ее то в один пруд, то в другой, никогда не зная, где может клюнуть. Он сказал ей: "На днях у меня был забавный случай с купюрой в один английский фунт. Я попытался её потратить и обнаружил, что она фальшивая".

- И что ты с ней сделал?

- Я её разорвал.

Старая искорка веселья вспыхнула в ее глазах. - "О, почему ты не принес её мне?"

- Что бы ты с ней сделала, потратила?

- Заплатила бы ей налоги. Может и обошлось бы. А если нет, то я, конечно, удивилась бы и представилась бы невинной.

"Твои нравы испортились", - сказал он ей. А она ответила: "Какое мне дело до политиков? Les cochons!

"Мне говорят, что вокруг много этих фальшивых денег", - еще один его заброс удочки.

-- "Я слышала об этом разговоры", - сказал Хильде. - "Конечно, их делали нацисты, и я полагаю, что они знали, как их делать. Мы, вероятно, тратим их много и не видим разницы. Я не увидела бы".

Итак, о фальшивках ни слова больше. Он позволил ей рассказать о друзьях, которых они знали. Он упомянул графа Штубендорфа, сказав, что у этого пожилого дворянина могут быть произведения искусства, от которых он хочет избавиться.

"Я не знаю, что у него есть", - сказал Хильде. - "Мне говорили, что он скрытный. Он живет где-то недалеко от Тегернзее с пожилой парой, бывшей его слугами. Я не знаю, владеет ли он этим местом или нет".

- Мне сказали, что он был одобрен Союзническим Контрольным советом и мог бы занять достойную должность, если бы захотел.

"Он примитивный юнкер", - ответила княгиня. - "Вероятно, ему не нравится жить под оккупацией, особенно демократической страной. Тот ещё тип!

Утром Ланни отправился в поездку по восхитительным местам предгорий Баварских Альп. Небо было ярко-голубым, и по нему плыли пушистые облака. Из одного из них просыпались несколько снежинок на дорогу Ланни, как бы предупреждая его, чтобы он не ехал дальше, пока есть возможность вернуться. Воздух был насыщен ароматом сосен, покрывающих горные склоны. Дорога постоянно извивалась, следуя течению ручья.

В этих предгорьях находилось множество озер, больших и малых. Дорога была хорошо размечена, и когда Ланни увидел на дорожном указателе Тегернзее, то свернул влево и поехал в гору. Ручей теперь бурлил, а его изгибы стали круче, и вскоре перед глазами путника раскинулось озеро темно-синего цвета, окаймленное одеялом вечной темно-зеленой хвои.

Он остановился в маленькой гостинице и спросил, не могут ли ему сказать, где проживает генерал граф Штубендорф. Ja, ja, они знали где и с гордостью сообщили ему. Когда он попросил обед, они с удовольствием угостили его, так как видели, что он победивший американец, который водит американскую машину. Конечно, машина была древней, но в те дни немцу везло, если у него был велосипед, а в деревне - телега и старая лошадь, чтобы ее возить.

Здесь было много деревенской еды, хлеб, который называли черным, но он был из настоящей зерновой пшеницы, такой, какой хотел Ланни. Масло и молоко, деревенская зелень и омлет. Он не хотел ничего большего. Пока он ел, хозяйка гостиницы рассказала ему о Herrschaft, который был знаменитостью их места. Да, он был здоров и не слишком одинок, потому что у него были его книги, и к нему время от времени приходили гости. Теперь дела в этой озерной местности шли хорошо, потому что люди, которые обычно останавливались только на лето, теперь жили здесь круглый год. Они предпочли оказаться в заснеженных горах, чем вернуться в город, где им придется прятаться в подвале или в доме, половина комнат которого снесена бомбами. Женщина рассказала об одной семье, у которой не было лестницы, и они карабкались в свои комнаты по стремянке. Ach, ja, как чудесно было знать, что бомбы больше не будут падать. Ach, ja, американцы были очень вежливы. Здесь, в гористой местности, нацистов убрали из органов местного самоуправления и предоставили народу управлять всем, как обычно.

Ланни последовал указанным маршрутом и свернул в маленькую долину. Там, на склоне, стояла одна из тех тщательно ухоженных небольших ферм с каменными террасами, где бережно относились к каждому клочку земли. Там стоял каменный коттедж, в котором, по мнению Ланни, было три или четыре комнаты. Когда он постучал в парадную дверь, ее открыл высокий стройный мужчина в грубой крестьянской куртке и брюках, которые забыли, когда их гладили. На голове у него была шапочка с выцветшей вышивкой, и из-под нее выглядывали белые волосы. Лицо было длинным, худым, гладко выбритым, с глубокими морщинами. Прошло много лет с тех пор, как Ланни видел его, но он хорошо его помнил. "Добрый день, граф Штубендорф", - сказал он. - "Не знаю, вспомните ли вы меня - я Ланни Бэдд".

Старое лицо осветилось улыбкой. - "Герр Бэдд! Конечно я вас помню. Заходите".

Ланни был доволен, потому что не был уверен, что его примут. Его имя стало известно немцам, когда он свидетельствовал на Нюрнбергском процессе против Германа Геринга, помогая добиться осуждения толстого рейхсмаршала как военного преступника. Он сказал: "Я оказался поблизости и подумал, что вам может быть одиноко".

"Присаживайтесь", - сказал старик и жестом указал на единственное удобное кресло, которое стояло перед чугунной дровяной печью. Ланни отказался: "О, нет", и взял стул поменьше и поставил его лицом к хозяину. Во время визита он умудрился оглядеть комнату и увидел, что один угол занавешен, видимо, для кровати. В центре стоял небольшой столик, за которым, без сомнения, старику подавали еду.

На столе для чтения стояло несколько книг, и одна из них была открыта. Сам граф упомянул, что это была Жизнь Фридриха Великого за авторством Карлейля. Ланни не читал этого огромного труда, но знал о нем и мог представить, как старый солдат вновь переживает дни славы своей страны. Работа состоит из пяти больших томов и содержит подробные отчеты о каждом из сражений прусского короля с картами, показывающими положение войск на каждом этапе конфликта. Военная стратегия - это искусство управления массами людей таким образом, чтобы подавлять и уничтожать другие массы, принадлежащие какому-то другому правительству и управляемые каким-то другим генералом. Генерал граф Штубендорф проделывал это пятнадцать месяцев назад, а теперь, когда он больше не мог этого делать в реальности, он сидел и делал это в воображении, следя за победоносными событиями восемнадцатого века.

Ланни впервые попал в Штубендорф мальчиком, тридцать три года назад. Там он встретил старого графа, отца нынешнего. Ланни видел его только в то рождественское утро, когда он поприветствовал всех своих слуг и вассалов и произнес перед ними речь. Der Alter умер, и его место занял старший сын. Ланни познакомился с этим сыном в Берлине. Ланни тогда был мужем Ирмы Барнс, дочери чикагского магната сфере коммунальных услуг. Несомненно, на этого прусского аристократа слухи о богатстве Ирмы произвели большее впечатление, чем светское обаяние Ланни. Как бы то ни было, он пригласил молодую пару погостить у него в замке и устроил им элегантное, хотя и несколько скучное времяпрепровождение. Это, конечно, означало изменение социального положения Ланни в Штубендорфе, поскольку во время своих предыдущих визитов он бывал в гостях только у управляющего делами графа, герра Мейснера.

Теперь было приятно вспоминать те старые счастливые дни - удовольствие, смешанное с болью, ибо величественный пятиэтажный замок был разрушен русской артиллерией. Многие из детей, которых старый граф приветствовал на праздновании Рождества, теперь были мертвы и засыпаны польской или русской землей. Граф сказал, что у него нет личных обид. Немецкое руководство наверху было трагически некомпетентным, и Германия потерпела поражение в войне, которую она по глупости начала. - "Как вы знаете, герр Бэдд, я никогда не был нацистом".

Эту формулу можно услышать теперь по всей Германии. Слышали это от крупного промышленника, который пытался вернуть контроль над своим заводом. Слышали это от владельца кафе и официанта, а также от чистильщика сапог, который искал вашего покровительства снаружи. Можно объехать всю Германию и с трудом найти хотя бы одного бывшего нациста. Те немногие, что были, ушли в тень. Они встречались в безвестных пивных подвалах, пели шепотом песню Хорст Вессель и обдумывали, что они собираются делать, когда уйдут Amis.

Но насколько Ланни знал, слова генерала графа были правдой. Он никогда не был политическим деятелем. Он был офицером старой немецкой армии. Он изучил свою профессию и со временем поднялся. Его поставили командовать дивизией, и он отвел эту дивизию туда, куда было приказано, и сражался, как мог. Он пережил два тяжелых ранения, а остальное было уделом военных несчастий, потому что имения его были на пути русских войск. Теперь он удалился в американскую зону и проводил мирную старость, изучая пятитомную жизнь величайшего короля Пруссии, написанную на английском языке шотландцем.

Ланни затронул тему Курта Мейснера. Граф признал его гениальность и подарил ему коттедж в лесу на территории поместья. Когда его семья выросла, нацистская партия предоставила средства на строительство студии поблизости. Курт воевал в армии и потерял возможность двигать левой рукой, что было действительно печально для пианиста-виртуоза. Его большая семья бежала от русских, а Курт попал в плен к американской армии.

"После освобождения", - сказал граф, - "он написал мне, что хочет вернуться в Штубендорф, хотя он снова стал частью Польши. Поселиться там было разрешено Герхарту Гауптману, поэту, и Курт надеялся на такую же милость. Очевидно, эти красные надеются, что их будут считать цивилизованными. Они заявляют, что уважают художников всех мастей".

Ланни предположил, что, возможно, они не слышали о дружбе Курта с Гитлером. Или, возможно, согласились не обращать внимания на Фюрермарш и помнить только его симфонии и концерты. "Вы знаете, как он себя чувствует?" - спросил он.

"Я не слышал о нем какое-то время", - ответил генерал. - "Боюсь, у него, должно быть, финансовые трудности. Я хотел бы помочь ему, но я больше не в том положении это сделать".

"Я хочу попросить его", - заявил Ланни.

Этот сын удачи от природы отличался добрым нравом и с раннего детства обучался тому, что называлось светским обаянием. Он вырос среди старших, в основном милых дам, и когда говорил что-нибудь остроумное, то наблюдал за их удовольствием. Так что теперь, когда он хотел угодить людям, он знал, как это сделать. У этого старика, который был и героем войны, и графом, он расспросил о различных гостях и вассалах, которые были в Штубендорфе в прежние времена, доставив тем самым ему удовольствие рассказать о его былой силе и славе. Некоторые люди погибли, а другие бежали и были потеряны из виду. Ланни мысленно отметил тех немногих, кто еще мог быть в старых местах.

Также он спросил, знает ли граф каких-нибудь немцев, у которых могут быть картины, которые они хотели бы продать американцам. Старик ответил нет. Его тетя, продавшая картину через герра Бэдда, давно умерла, и граф не знал, куда делись ее художественные сокровища. Людям в Восточной Германии приходилось спасаться бегством, и им редко удавалось уносить с собой такие тяжелые предметы. Ланни заметил, что картины старых мастеров часто вырезали из рам, скатывали и увозили контрабандой. Один из русских великих князей прожил остаток жизни на доходы от своих картин Рембрандта.

К тому времени посетителю было уместно поднять тему, которая занимала его больше всего. Он еще раз рассказал историю с банкнотой английского фунта. И граф сказал, что да, фальшивок было очень много. Нацисты подделывали деньги всех стран, в которые они вторглись, и тех, в которые они собирались вторгнуться. У них были поддельные паспорта и другие документы, отчеты и письма. "Я сам не одобряю такой вид войны", - сказал хозяин.

Ланни подождал, продолжит ли он, но тот не стал. Поэтому Ланни попробовал еще раз. - Это может быть очень разрушительным. Это способ ограбить публику и вызвать медленную инфляцию.

- Точно. И я боюсь, что вашему правительству будет трудно искоренить это.

- Как вы думаете, коммунисты возьмутся за это?

- Я не могу себе представить, чтобы они этого не сделали. Мне говорили, что в Восточной Германии тайно печатают наши собственные деньги и пускают их в обращение.

Ланни говорил об этом Моррисон. Ему было бы интересно узнать, откуда граф узнал об этом. Он сказал: "Мне говорили, что в Берлине есть обычный черный рынок, где можно купить много видов нестандартных денег за часть их номинальной стоимости".

"Я в этом не сомневаюсь", - ответил Граф. - "Вашему правительству придется привлечь к решению этой проблемы своих лучших разведчиков". И это было все. Ланни не мог позволить себе развивать эту тему. Старый аристократ с подозрением отнесется ко всем американцам.

VII

"Примитивный юнкер" продолжил и выразил свое беспокойство по поводу того, как американцы расформировывают свои армии и отправляют их домой. "Сталин не распускает свои армии", - сказал он, - "и теперь вы будете в его власти".

"Я полагаю, что это путь демократий", - ответил Ланни. - "Наш народ не любит войны. Они хотят избавиться от самой мысли об этом. Матери требуют своих мальчиков, а мальчики хотят к своим матерям или девушкам".

- Что вы будете делать, если Сталин вдруг решит захватить остальную часть Германии?

- Я действительно не знаю. Думаю, мы снова будем готовиться, как готовились к Гитлеру и Хирохито. Между тем, несомненно, мы рассчитываем на атомную бомбу.

- Не следует слишком долго на неё рассчитывать, потому что Сталин, в конце концов, обязательно её получит. Как вы, несомненно, знаете, у него есть одни из наших самых лучших ученых.

- Это тревожная проблема, lieber Graf, особенно для человека, который ведет радиопрограмму во имя мира во всем мире. С каждым днем я становлюсь все менее уверенным в своей позиции.

- Если вы возьмете свою Библию, герр Бэдд, и прочитаете старого Иеремию, вы обнаружите, что он говорит о "мире, мире, когда мира нет". Возможно, придет день, когда вы проверите опыт старого пророка. "Тогда я сказал: О Владыка Господь, как же сильно Ты обманул этот народ и жителей Иерусалима, говоря: "У вас будет мир", тогда как меч приставлен к нашему горлу".¹¹

Когда Ланни обдумал это позже, ему показалось довольно странным услышать, как генерал гитлеровских вооруженных сил цитирует древние писания евреев. Но он этого не сказал. Вместо этого он заметил: "У меня есть возможность делать покупки в одном из наших государственных магазинов. Я знаю, что деревенская диета становится однообразной, и я попытался придумать что-нибудь особенно полезное для вашего здоровья. Я привёз с собой мешок апельсинов".

"О, я не могу позволить вам сделать это!" - воскликнул гордый старый граф.

- Подумайте только, lieber Graf, сколько раз я пользовался вашим гостеприимством в старые добрые времена. Подумайте о том, чем вы меня кормили, олениной и фазанами, зайцами и форелью. Конечно, я имею право сделать возврат.

- Ну, раз уж вы так выразились, герр Бэдд...

- Позвольте мне помочь вам надеть пальто и выйти и посмотреть, что еще у меня есть в моей бакалейной лавке на колёсах.

Старый юнкер вышел. Ланни последовал за ним и открыл багажник своей маленькой машины. В одной руке он держал мешок с апельсинами, а в другой - то, что так взволновало княгиню Доннерштайн. Граф сказал те же слова. - "Ach, du lieber Gott! Ein Schinken(ветчина)!" Он снова начал протестовать, но Ланни, как и прежде, заставил его замолчать. Граф позволил своему гостю отнести ветчину в дом, а сам нес апельсины. Они обменялись рукопожатием, и Ланни пообещал каждую неделю присылать маленькую газету Мир. Двигатель "курятника" завелся, и маленькая черная коробочка покатилась вниз по склону прочь.

VIII

Дороги в Нюрнберг были хорошими, и после того, как Ланни выбрался из предгорий, он поехал быстро. Он не видел Эмиля Мейснера с той роковой недели два года назад, когда убедил высокопоставленного офицера вермахта отказаться от дела Гитлера и оказать помощь армии генерала Паттона во взятии крепости Мец.

Ланни мог понять, что с тех пор Эмилю пришлось нелегко, потому что он был предателем, а такого человека не любят ни те, кого он бросил, ни те, кому он помог. Эмиль мог запросить должность в Союзническом Контрольном совете, и его предложение вряд ли могло быть отклонено. Но он ушел потихоньку, устроился на штатскую работу и жил как смеренный отшельник в пансионе, держа свои мысли при себе.

Ланни впервые встретил Эмиля Мейснера, когда тот приехал домой в Штубендорф на Рождество, высокий, образцовый молодой кадет. Эмиль сделал свою карьеру упорным трудом и верностью. Он сражался сначала с русскими, а затем с американцами и попал в плен во время одного из массированных наступлений Паттона. Ланни Бэдда, хорошо его знавшего, послали поработать с ним. Ланни не пришлось убеждать его в том, что его фюрер одновременно негодяй и сумасшедший, потому что тот уже пришел к такому выводу. Ланни убедил его, что война может закончиться только одним путем, и чем быстрее она закончится, тем больше жизней, как американцев, так и немцев, будет спасено. Поэтому Эмиль согласился присутствовать на совещании американских штабных офицеров и рассказать им все, что знал об укреплениях величайшей цитадели Германии. Позже Эмиля освободили под честное слово, и это было все, что знал Ланни.

Вскоре он узнал и остальное. Эмиль жил в спальне наверху без отопления. Утром он шел в школу и вел уроки, а затем шел домой и проводил вечера, исправляя работы своих учеников. Он был один, его жена умерла во время войны, и его сыновья не понимали действий своего отца. Он ни с кем не обсуждал эту тему и держался отстраненно и невозмутимо. Ланни вспомнил оду поэта Горация, которую он выучил, будучи студентом в Ньюкасле, штат Коннектикут, повествующую о человеке, справедливом и твердом в своем мнении, которого не могут испугать ни жестокий тиран, ни кричащая толпа. Если бы вся земля вокруг него разлетелась вдребезги, он бы не дрогнул. Impavidum ferient ruinae! (За правое дело стой смело)

Ланни подхватил старика и повез его в город, место руин и грусти, полное воспоминаний для секретного агента демократического президента. Здесь Ланни присутствовал на том, что нацисты называли Parteitag, или днём партии, хотя этот день длился неделю. Тогда в город хлынуло около миллиона вопящих фанатиков. Они жили в палатках на окраинах и маршировали, пели и кричали, и собирались на огромном открытом поле, чтобы слушать своих партийных ораторов через сотню репродукторов. Это был старый город, город Ганса Закса и вагнеровских мейстерзингеров. Когда Ланни вернулся туда в последний раз, вся его древняя часть была разрушена в пыль и дребезги и превратилась в место международного суда над военными преступниками. Для внешнего мира Нюрнберг всегда останется таковым.

Там нашлось не взорванное кафе, и Ланни угостил своего старого друга хорошей едой. Тем временем он объяснил, что находится здесь в поисках сокровищ искусства и собирается воспользоваться случаем, чтобы добраться до Штубендорфа на машине и, возможно, увидеть Курта и выяснить, не удаться ли уладить их разногласия. Они были самыми близкими друзьями, и теперь озлобленность Курта беспокоила Ланни. Что брат Курта думал об этой перспективе?

Эмиль ответил, что он действительно не может ничего предвидеть. У него не было связи с братом в течение двух лет. Он не знал, когда Курта освободили из лагеря для военнопленных, и только случайно узнал, что Курт хочет вернуться в Штубендорф. Что касается обиды Курта на Ланни, возможно, время что-то сделало для заживления раны. Эмиль сказал, что Курт поставил всего себя на авантюру Гитлера. Он отдал весь свой гений службе Гитлеру и потерпел неудачу. Ланни Бэдд способствовал его провалу, и Курт, вероятно, не мог этого простить.

"Я думаю", - сказал Ланни, - "что он не любит поляков, и теперь он, должно быть, понял, что Штубендорфом завладело нечто худшее, чем поляки. Как он собирается воспитывать своих детей в коммунистической стране? Он может попытаться сделать из них хороших немцев, но коммунисты научат их шпионить за своим отцом и доносить на него. Как он собирается встретить это?"

"Не знаю", - признался Эмиль. - "Ему будет нелегко, что бы он ни делал и во что бы ни верил. Я случайно знаю, что его старший сын, Фриц, резко выступил против нацистов. Он учится в средней школе в Восточном Берлине, где преподает мой друг. Курт может изо всех сил стараться контролировать умы своих детей, но окружающая среда может быть слишком сильной для него. Насколько мне известно, возможно, он даже сам решил стать Красным - хотя бы с целью наказать американцев. Тысячи нацистов сделали так".

"Gott bewahre!" - воскликнул Ланни. - "Мне было бы трудно представить такое о Курте".

"Многое произошло в этой старой Европе, чего мы не могли себе представить, и я боюсь, что такого произойдёт еще больше". - Так говорил Эмиль Мейснер медленным, грустным голосом. Он говорил, что отказался от этой старой Европы. Ему было немногим больше пятидесяти, но лицо его было изможденным, а выражение лица мрачным. Его волосы были соломенного цвета, когда он был молод, но теперь они стали седыми. Они были подстрижены на прусский манер, и Ланни мог догадаться, что он сделал эту работу сам. На нем был черный костюм, который он, наверное, купил на похороны отца более двадцати лет назад. Костюм был тщательно вычищен, но выцвел на локтях и на задней части брюк. Немногие немцы действительно носили хорошую одежду в этом 1946 году.

Ланни затронул тему денег Гиммлера. "Конечно, - сказал Эмиль, - здесь, в Нюрнберге, существует черный рынок этой дряни. Об этом мне рассказали мои ученики. К ним подходили и предлагали помочь в распространении таких денег. Это искушение для немецкой молодежи, стремящейся получить образование, но тем временем испытывающей трудности с тем, чтобы наесться".

Ланни осмелился сказать, что у него есть друг в американском правительстве, который заинтересован в розыске этих соблазнителей молодежи. Мог ли Эмиль выбрать какого-нибудь молодого человека, обладающего достаточной силой характера, чтобы доверить ему выявление таких злодеев и привлечение их к наказанию? Это может быть почетным способом для его учеников зарабатывать себе на еду. Генерал в отставке немного подумал и решил дать Ланни имена парочки своих учеников. Ланни пришел не с этой целью, но не было ничего плохого в том, чтобы взять предложенную мелочь. Рождественские каникулы были не за горами, и такой юноша мог бы совершить поездку в Штубендорф. Могло даже случиться, что встречные "толкачи" отправят его в Штубендорф.

Ланни интересовали наблюдения Эмиля за новым поколением немцев. Каково было их отношение к нынешней ненормальной ситуации? Каждый из них, конечно, был бы настроен на воссоединение разъединенного Фатерланда. Что они хотели? Чтобы Восток присоединился к Западу или Запад присоединился к Востоку? Генерал, ставший учителем, сообщил, что они были сбиты с толку и разделились во мнениях. Красные вели себя как гунны, но их пропаганда была неутомимой и очень умной.

"Ты должен понять", - объяснил он, - "в течение дюжины лет немецкий народ почти не слышал правды о западном мире. Это поколение, которое я учу, никогда не знало, что значит жить в свободном обществе, где сообщаются все факты и приветствуются все доводы и споры. Они едва понимают, как можно выслушать обе стороны. Это противоречит основному принципу их обучения - верить тому, чему их учат, это должно быть правдой. У американцев и британцев дела с обучением обстоят лучше, но красные их здорово опережают. Они неутомимые пропагандисты. Им нечего делать, кроме как распространять свою веру и свои убеждения. Американцы, кажется, даже не могут начать.

Ланни объяснил: "В наших традициях правительство не занимается пропагандой или даже распространяет новости. Мы принимаем, как само собой разумеющееся, что такая работа ведется частным образом.

- Им придется изменить свои взгляды, если они надеются спасти Восточную Германию от полного окрашивания в красный цвет. Кажется, теперь они начинают задумываться. У них есть проводное вещание, которое они называют D.I.A.S-Drahtfunk im amerikanischen Sektor, кажется, так оно и есть.

"Мне об этом говорили", - сказал Ланни. - "Это проводное вещание, использующее телефонные линии. Но теперь у них есть радиопередатчик мощностью в тысячу ватт, установленный на армейском грузовике. это будет RIAS, Radio для Rundfunk.

"Он направлен на Восточную Германию", - сказал Эмиль, - "но мы ловим его здесь, и люди слушают его с интересом, который едва ли можно себе представить. Они не могут позволить себе книги или даже журналы из Америки, но им подойдет любой маленький радиоприемник, и они из него получают факты. Это то, чего они хотят больше всего на свете, фактов о том, что происходит.

Они немного поговорили о Курте и о том, каковы шансы Ланни с ним. Эмиль сказал, что перед его братом стоит выбор, настоящий Выбор Геркулеса: присоединиться к свободному миру или стать коммунистом. - "Ты знаешь старую поговорку: 'Крайности сходятся'. Это никогда не было более верным, чем в настоящее время. Курт ненавидит британцев и американцев. У красных такая же ненависть, и поэтому они сближаются. Я вижу это по моей молодежи".

- Но Курт - зрелый мужчина, Эмиль. Ведь он не может не видеть, что красные действуют не в соответствии со своей пропагандой.

- Христиане действуют также, многие из них, но они обращаются на путь истины. Дом Курта в Польше, и он вряд ли сможет там жить и продолжать ненавидеть коммунистов. С другой стороны, если он поддастся их уловкам или сделает вид, что поддастся, он, без сомнения, снова обретет честь и славу. Его пригласят в Москву и встретят как выдающегося артиста. Его имя имело бы пропагандистское значение среди немцев. Я чувствую себя неловко, когда беру в руки газету, опасаясь, что могу найти там такую новость.

Ланни пообещал сделать все, что в его силах, чтобы предотвратить это бедствие и сообщить старшему брату о своих успехах. Он убедил Эмиля принять остальную часть его запасов еды, а утром он вернулся в Берлин, чтобы доложить и подготовиться ко второму и более сложному этапу своего предприятия.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Подорваться на собственной мине¹²

СЫН президента корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт вернулся в штаб маршала Соколовского, где его ожидало разрешение на въезд. В тоне молодого штабного офицера он почувствовал благоговение. Ему пришлось расписаться в трех местах. Это была целая церемония. А разрешение представляло собой большой лист бумаги с множеством заполненных пробелов, а левый нижний угол украшала большая красная печать, а внизу была неразборчивая подпись. Судя по всему, подписавшийся так торопился, что там было всего три-четыре знака вверх-вниз и росчерк, а имя было напечатано внизу. Насколько Ланни знал, это мог быть приказ о его немедленной казни. Но он принял на веру и догадался, что советские военные так не поступят.

Вернувшись на Западную территорию, он заехал в P.X. (Базовый розничный магазин армии США) и еще раз пополнил запас продуктов - на этот раз для себя, так как он не был уверен, что найдет что-нибудь в опустошенной войной Польше. Затем отправился в польское консульство, которое находилось в западном секторе, с целью шпионажа, как ему сказали. Пожилой клерк, бедно одетый и выглядевший голодным, жадно посмотрел на него, а Ланни вынул пачку сигарет, предложил ему одну сигарету, а остальные забыл взять со стойки. Поляки - гордый народ.

Ланни любезно объяснил, что он американский искусствовед, который желает поехать в Польшу, чтобы навести справки о картинах, которые были увезены в Германию и пропали. Он хотел, чтобы в его паспорте была виза, чтобы поехать в город, который назывался Штубендорф, а теперь называется Штильщ. Когда документ был подписан, проштампован, оплачен и выдан, Ланни спросил, где можно достать немного польских денег, и мужчина рассказал ему о ближайшем черном рынке. Ланни сердечно поблагодарил его и со своей рассеянностью оставил приличную плитку шоколада рядом с сигаретами.

На черном рынке Ланни спросил польские злотые. Когда ему была названа цена, он сказал, что она слишком высока, и отвернулся, и таким образом добился десятипроцентной скидки с названной цены. Он конечно не разменял все свои деньги, так как знал, что американские доллары будут приниматься в любых сделках. Это может быть нарушением закона, но это сделает сделки только более выгодными.

Ланни отнес часть своей драгоценной еды Монкам и пообедал с ними. Ему не хотелось ехать ночью, и он собирался ехать прямо в Штубендорф. Он так до сих пор называл это место в мыслях, отказываясь признавать польскую оккупацию. Ланни рассказал Монку о тех двух немецких генералах, которые поставили не на ту лошадь. Один из них сменил лошадь в конце скачек, но это не принесло ему особой выгоды, разве что в его собственном восприятии и успокоило его совесть. Они обсудили психологию Курта Мейснера, с которым Монк никогда не встречался, но о котором давно слышал. Монк сказал, что битва за сердце и разум Курта будет, по сути, такой же, как битва за сто миллионов сердец и душ в Центральной Европе.

Послевоенные соглашения разрешили свободное передвижение между всеми четырьмя секторами Берлина. Тысячи рабочих жили в Западных секторах и работали в Восточном секторе или наоборот. Приезжали на метро, или на велосипедах, или просто шли пешком. Осмотр и опрос проиводили только выезжающих из Берлина и въезжающих собственно в советскую зону. У Ланни было великолепное разрешение, приятные манеры и ряд русских фраз, которые он усвоил во время визитов в Советский Союз.

Его путь лежал прямо на восток к новой польской границе, которая проходила во Франкфурте-на-Одере. Колёса его машины мерили построенный немцами автобан, сильно изношенный военным движением, и его ремонтом занимались женщины-рабочие. Все в поле зрения было взорвано русской артиллерией, самой мощной в мире, ибо Сталин сформулировал максиму: "Артиллерия - бог войны". Крестьяне жили в лачугах, построенных из обломков. Лошадей осталось мало, и мужчины, имевшие плуги, впрягали в них свои семьи или вскапывали землю лопатами и засевали столько пашни, чтобы только прокормить себя. Веками они снова и снова застраивали эту землю, готовя ее к следующей войне. Но теперь войны становились настолько ужаснее, что казалось, что человеческий дух вот-вот сломается. Таковы были, во всяком случае, размышления миролюбивого Amerikanetz.

На польской границе Ланни предъявил свой паспорт с визой и сопроводил это сигаретами и своей приятной улыбкой. И снова у него не было проблем, и теперь он ехал на юго-восток, следуя курсом вверх по реке Одер. Ему предстояло проехать около двухсот километров до разрушенного города, который когда-то был Бреслау, а теперь вернулся к своему старому польскому имени Вроцлав. Прохладный ветер дул над этими плоскими равнинами от самого Балтийского моря, и пошел дождь - наступил сезон дождей. У Ланни было теплое пальто, и он нечасто снимал его во время этой поездки. Он смотрел на пустынную местность и на жалких оборванцев, плетущихся по дорогам, большинство из них направлялось на запад. Его сердце болело за них, и он был более чем когда-либо фанатиком мира.

Когда его мысли не были заняты проблемой Курта Мейсснера, его занимала проблема, где он мог достать еще бензина. Моррисон предупредил его, что поиски заправки могут затянуться, поэтому он никогда не должен опустошать свой бак более чем наполовину. Получить бензин можно было только с черного рынка по высокой цене. Но он выполнял поручение дяди Сэма, а у дяди Сэма было много денег, которыми можно было залить всю Европу. Сначала вы поставили перед врагом условия безоговорочной капитуляции. А затем обнаружили, что этим взвалили себе на спину вашего врага, и что вы должны тащить его в течение неопределенного времени, и что он будет ненавидеть вас все время, пока вы будете это делать. Но вы должны это делать, иначе он станет коммунистом!

III

Бреслау был большим городом, там Ланни обычно делал пересадку на поезд, чтобы попасть в Штубендорф. Теперь большая часть кварталов Бреслау были стерты с лица земли. За городом лежала территория с взорванными и мертвыми шахтами. С ближайшего холма он увидел зрелище, вызывавшее у него печаль и сожаление. Громадное каменное сооружение, когда-то олицетворявшее гордость и славу, теперь представляло лишь груду больших каменных глыб. Это был замок Штубендорф. Для Ланни в возрасте четырнадцати лет он воплощал великолепие, красоту и волшебство. Этот замок он впервые увидел на Рождество, со снегом на всех его крутых крышах и высоких шпилях. Он видел его в утреннем сиянии и в зареве заката. Здесь его кормили деликатесами, развлекали занимательными играми и обходились с безграничной учтивостью и любовью. Теперь на этом месте трое мужчин с ломами и лопатами загружали камни в грузовик и увозили их, чтобы построить другие здания. История постоянно сталкивалась с такими картинами.

Когда-то Штубендорф был процветающим и очаровательным поселением, а теперь в нём почти не осталось нетронутых строений. Люди жили в помещениях, наполовину покрытыми крышей, другая половина была накрыта брезентом. Другие устроили себе убежища в подвалах, прикрыв вход дощатым навесом от дождя.

Коттедж Курта находился примерно в километре отсюда, в лесу, когда-то принадлежавшем поместью графов. Ланни знал дорогу, и ему не надо было останавливаться и спрашивать прохожих. Дождь прекратился, но дорога была вся в лужах и скользкая, так что ехать надо было медленно. Очевидно, в этом лесу шли бои, и многие деревья были порушены, а их остатки унесли на дрова. Ланни обнаружил, что его сердце забилось быстрее, когда он приблизился к нужному дому. Он боялся худшего, и его опасения полностью оправдались. И большое, и меньшее здания превратились в почерневшие от огня руины, и там не осталось камня на камне. Очевидно, это место разграбили. Увезли весь строительный материал и каждый клочок металла. Трагические свидетельства прятались за обильным урожаем сорняков.

Ланни вышел из автомобиля и направился к тому, что было когда-то студией. Воспоминания воскресили часы, полные неизведанного восторга. Он встал на то, что когда-то было широкой каменной ступенькой перед студией, и посмотрел вниз, в сорняки. И там он увидел то, что вызвало у него боль. Виток скрученной тонкой проволоки, все, что осталось от фортепиано пианиста виртуоза. Отсюда до слуха Ланни когда-то донеслись громоподобные аккорды бетховенской Аппассионаты. - Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, Как и сердца у нас ....

Слезы выступили на глазах у приезжего, и он отвернулся. Он сосредоточился на практической проблеме, как найти Курта Мейснера или любых других людей, которые могли остаться со старых дней. Пока он думал, он услышал звук топора в лесу. Он сел в свою машину и поехал на звук. Лесные дороги он знал, потому что они с Куртом мальчишками охотились здесь на зайцев. Когда он нашел дровосека, то узнал в нем польского рабочего в поместье. Он теперь был стар. Война забирает молодых и средних лет и оставляет детей и стариков.

Мужчина говорил по-немецки плохо и обрадовался, когда Ланни напомнил о себе как о человеке из давних времен. Он был рад бросить работу и поговорить о тех лучших днях. Ланни спросил, кто остался, и среди названных был польский школьный учитель, культурный человек, которого он встречал в доме Курта во время одной из его недавних поездок. Дровосек сказал, что тот может быть где-то в деревне. Он сказал Ланни, где он может получить информацию, и Ланни удалился, не забыв отблагодарить старика пачкой сигарет.

Было уже поздно, когда путник вернулся в поселение, и не знал, где ему предстоит ночевать. Он проехал по когда-то главной улице, вспомнил маленькое кафе и нашел то, что от него осталось. Задняя половина кафе исчезла. Вывеска Gastwirtschaft была плохо закрашена польским эквивалентом. Он вышел посмотреть, на что это было похоже.

Это все еще работало. У задней части кафе была импровизированная крыша, поддерживаемая стволами из леса, с не ободранной корой, глядящейся колоритно для ценителей экзотики. Хозяйкой была измученная полька с грустным лицом, вероятно, вдова. Она была так взволнована появлением преуспевающего джентльмена, что начала болтать на плохом немецком языке. Ach ja, у нее есть хлеб, самый лучший домашний хлеб. Увы, у неё нет масла, только сало, но у нее есть сыр и schЖne frische Eier, она приготовит ему омлет из трех прекрасных свежих яиц. Ланни сказал: "Bitte sehr", и уселся за единственный столик в заведении.

Его предупредили, чтобы он не пил воду в этой истерзанной войной стране, поэтому у него была с собой маленькая бутылочка воды Виши. Принесли сухари и сыр, и он с удовольствием принялся за еду. Пока он ждал омлета, его мысли были заняты планированием следующих шагов. Он собирался спросить у этой болтливой хозяйки, знает ли она школьного учителя и где его можно найти. Он размышлял. Этот учитель - честный малый, и если я скажу ему, что мне предложили фальшивую американскую или британскую банкноту, он поймет, что я возмущен этим и хотел бы наказать злодея. Он расскажет о деньгах Гиммлера и о том, кто в округе может быть замешан в таких злых делах. Ланни должен был быть готов к любому непредвиденному обстоятельству, и его навязливые мысли были заняты воображаемым разговором, различными поворотами, которые разговор мог принять, и его собственными ответами на него.

Существует философская школа, известная как метафизический идеализм, которая началась с Платона в Древней Греции, прошла через Гегеля в Германии и епископа Беркли в Британии и дошла до Эмерсона и других трансценденталистов Новой Англии. Эти философы учат, что разум есть высшая реальность и что мысль или идея предшествуют вещи или событию. Некоторые доводят эту доктрину до крайности, и дама из Новой Англии по имени Мэри Бейкер Эдди вполне определенно сказала бы Ланни, что именно его собственные бурные мыслительные процессы вызвали к жизни серию событий, которые с ним затем и произошли. Если это правда, то это, безусловно, наиболее удобный способ организации и поведения Вселенной.

Так или иначе, это то, что произошло. Дверь ресторана открылась, и вошел человек. Ланни взглянул и увидел, что это невысокий парень, довольно молодой, бедно одетый, как и все в этом поселении, и мокрый, как может быть только тот, кто ходит без зонта в дождливый день. За столом было полдюжины мест, и парень мог занять любое из них. Он подошел к месту рядом с Ланни и нерешительно встал возле него.

Сначала мужчина заговорил по-польски, затем, когда Ланни покачал головой, он вежливо спросил: "Ist's gestattet?" (Здесь свободно?) Ланни ответил: "Naturlich". И мужчина сел.

Американский гость был рад с ним поболтать. Ему нравились люди, и ему был любопытен этот город, который претерпел такие поразительные преобразования. Ланни сказал, что погода плохая, и спросил, как дела. Человек сказал, что они так же плохи, как и погода. В его немецком звучал сильный иностранный акцент, но Ланни не понял, откуда взялся этот акцент.

Пришла женщина, и мужчина заказал хлеб и сыр. Она принесла омлет из прекрасных свежих яиц, и Ланни начал его есть. Возможно, на мужчину произвело впечатление это свидетельство роскоши или, что более вероятно, пальто Ланни, которое он не снял, потому что помещение не отапливалось. Он сказал: "Sind Sie Amerikaner?" и Ланни признался, что им был. Мужчина откусил еще кусок хлеба с сыром и задал вопрос, от которого сердце Ланни подпрыгнуло. - "Вам нужны американские деньги, mein Herr?"

Лицо Ланни не выдавало его волнения. Он сказал: "Конечно. Кому не нужны американские деньги?"

"У меня их есть немного", - ответил незнакомец, - "и их трудно потратить в таком богом забытом месте, как это. Я бы дал вам очень хорошую скидку, если бы вы поменяли их на польские деньги".

"Откуда у вас американские деньги?" - спросил Ланни, ибо, конечно, его роль заключалась в том, чтобы не быть слишком легкой добычей.

"У меня есть двоюродный брат из Америки", - сказал мужчина. - "Он приехал сюда, и ему понадобилась машина в его бизнесе. Я продал ему свою машину, и он дал мне американские деньги. Он получил их в банке в Берлине".

"Ваш кузен - американец?" - спросил Ланни.

Мужчина ответил утвердительно. - "Если бы я сообщил городским властям, что они у меня есть, то они бы их у меня забрали. Чтобы их потратить, мне пришлось бы отправиться в американскую зону, а это было бы тяжело для меня, потому что у меня есть семья. Так что, как видите, я мог бы дать вам хорошую скидку".

"У вас есть с собой образец денег?" - спросил Ланни.

Мужчина ответил: "Ja mein Herr" и начал рыться в заднем кармане брюк под сильно поношенным пальто. Он вытащил новую развернутую пятидолларовую американскую банкноту с портретом Авраама Линкольна.

0x01 graphic

Ланни внимательно изучил банкноту или сделал вид, что изучил. Он знал, что без увеличительного стекла не отличит подделку. У него в кармане была маленькая лупа, но он ею не воспользовался, потому что это не укладывалось в игру. Из обстоятельств в его сознании было совершенно ясно, что эти деньги Гиммлера были созданы силой его желания и сосредоточенностью его мыслей, если можно поверить слову основательницы христианской науки, той замечательной дамы.

"Выглядит нормально", - сказал Ланни. - "Сколько у вас есть?"

"У меня есть тысяча долларов и немного больше", - осторожно сказал мужчина. - "Но, пожалуйста, никому об этом не говорите".

- У вас всё это в пятидолларовых банкнотах?

- Ja, mein Herr. Точно так же, как их выдал банк, все бумажной упаковке по десять банкнот. Мой двоюродный брат попросил маленькие купюры, потому что трудно тратить большие.

- Но у меня нет с собой такой суммы польских денег. Я стараюсь путешествовать с не более чем мне нужно для поездки. Это опасно, как вы легко понимаете.

- Ja, ja, mein Herr, naturlich. Но, как скоро вы сможете получить польские деньги?

- Не знаю, я не думал об этом.

- Возможно, у вас есть кредит, mein Herr?

- В старые добрые дни был, но сейчас люди не доверяют американцам, как раньше. Дайте мне подумать об этом.

У Ланни уже был план, но не стоит раскрывать его слишком рано. Они обсуждали обмен подробно и детально, и Ланни, который никогда не делал ложных заявлений, если мог их избежать, объяснил, что он искусствовед и что он здесь, чтобы искать картины, для которых можно было бы найти рынок сбыта в Соединенных Штатах. Если он их найдет, то платежи будут произведены в американском секторе Берлина по прибытии груза. Знает ли герр Гусман, так звали этого человека, кого-нибудь, у кого были картины старых мастеров или другие выдающиеся произведения искусства? Герр Гусман с сожалением сказал, что нет, но он поищет и, возможно, сможет найти.

Ланни понял, что если этот человек и найдет что-нибудь, то это будет мусор, так что он не стал тратить на это время. Он сказал, что это очень плохо, что герр Гусман не знает его и его репутацию, так что он был бы готов передать тысячу долларов или больше Ланни и позволить ему договориться в Берлине, чтобы деньги были зачислены на счет герра Гусмана в банк, скажем, во Вроцлаве. Сама эта мысль напугала мужчину, и именно это Ланни и собирался сделать.

Гусман объяснил: "Я бедный человек. У меня не должно быть столько денег. Я бы не продал свою машину, если бы не боялся, что они ее у меня могут отнять.

"Они могут отобрать её у вашего кузена", - сказал Ланни с улыбкой. - "Мне кажется, что вам плохо, и я не знаю, что могу для вас сделать". Все это был процесс торга, который длился веками, и чем дальше на восток, тем больше времени он занимает.

Ланни продолжал обсуждение, пока они заканчивали есть. Женщина подошла, и он вынул свой кошелек, в котором было совсем немного польских денег. Он оплатил счет за них обоих, и герр Гусман не слишком сильно возражал. Затем, когда женщина ушла, Ланни сказал: "Я куплю у вас пару этих американских банкнот, просто чтобы помочь вам". Он хотел быть щедрым, но не слишком, поэтому хорошенько поторговался о цене. В конце концов, он согласился заплатить семьсот злотых за две пятидолларовые американские банкноты. Злотый стоил в тот момент чуть меньше одного цента, в зависимости от того, ходить на какой черный рынок.

Затем к американскому гостю пришло вдохновение. "Почему бы вам не съездить в Берлин?" - спросил он. - "Вы можете попасть в американский сектор без малейших затруднений, и я согласен заплатить вам по триста пятьдесят злотых за каждую пятидолларовую купюру, сколько у вас есть. О сделке никто не узнает, а с деньгами можно делать все, что угодно, спрятать их или положить в банк, где они будут в безопасности".

"Aber, mein Herr!" - воскликнул мужчина. - "Как мне добраться до Берлина?"

- Вы можете поехать со мной. Я планирую вернуться сегодня же ночью, и у меня есть место в машине.

"Aber- aber-!" Мужчина явно растерялся. Он промок, возразил он, и замерз. Ланни ответил, что у него есть одеяло, и мужчина может укутаться и согреться. Человек сказал: "Но ночью!" Ланни ответил, что он проехал по дороге, и знает её достаточно хорошо, и ночь не имеет значения.

- Aber, у меня нет с собой денег! Я должен их взять.

Ланни сказал: "Хорошо. Садитесь в машину, я отвезу вас, и вы сможете их взять. Потом мы поедем в Берлин".

Человеку потребовалось некоторое время, чтобы свыкнуться с этой дикой идеей. Он был напуган, все в этом истерзанном войной мире были напуганы. Но, в конце концов, он уступил и указал Herr американцу, куда ехать. У него была комната в старом переоборудованном сарае. Он ничего не сказал о семье, так что Ланни предположил, что она, вероятно, у него мифическая. Он подъехал к месту, и человек вошел, а когда вернулся, сказал, что у него деньги в двух пакетах под мышкой.

Ланни сказал: "Послушайте, герр Гусман, это довольно неловко, но я должен прямо вам это разъяснить. Я не знаю вас и ничего о вас не знаю. Я предлагаю совершенно незнакомому человеку сесть в мою машину и везти его ночью. Предположим, этот незнакомец вытащит пистолет и ограбит меня, а может быть, застрелит и уведёт машину?"

- Ach, mein Herr, я бы не стал делать ничего подобного. Я честный человек.

- Надеюсь, что это так, но у меня нет возможности это знать. Единственные условия, на которых я посажу вас в свою машину, это то, что я подвергну вас обыску. Если хотите, можете обыскать меня взамен, потому что я вам тоже незнаком.

- Ach, mein Herr, я уверен, что вы джентльмен, американский джентльмен, а не грабитель.

Ланни сказал: "Я тоже предлагаю обыскать меня, потому что не хочу, чтобы вы восприняли это как оскорбление. Это необходимость самообороны".

И маленький и встревоженный незнакомец дал свое согласие, и Ланни проделал тщательную работу, обыскав не только карманы его мокрого пальто и брюк, но и подмышки и в других местах, где Ланни был обучен искать оружие. Человек был безоружен. А что касается пакетов, которые он нес, то они были завязаны, и Ланни проследит, чтобы они не развязались во время поездки. Он хотел, чтобы этот человек обыскал его, но тот сказал: "Нет, нет", он окажет великому американцу честь принять его слово. Итак, они сели в машину, и Ланни дал ему одеяло, чтобы он завернулся в него, и они отправились по дороге, которая вела к шоссе внизу.

VII

Им предстояла долгая поездка, шесть или восемь часов по разрушенным войной дорогам. Это было пустяком для Ланни, который проехал через все Соединенные Штаты чуть меньше чем за пять дней. Он был рад ехать ночью, догадываясь, что это будет удобнее, чем спать в постели в этой истерзанной земле, где люди веками охотились друг на друга и где на людей охотились блохи, клопы и вши. Машина была чистой, а сон можно было отложить. Бензин он купил во Вроцлаве, заплатив за него семьсот пятьдесят злотых за литр, и на обратном пути купит еще там же.

Он собирался потратить эти часы на то, чтобы узнать все, что можно, об этом герре Гусмане, который, очевидно, был толкачём денег Гиммлера, работавшим толи на нацистов, толи на коммунистов или просто на гангстеров. Он начнет с того, что расскажет этому человеку о себе и удивит его сказками об Америке и о состояниях, которые можно там нажить. Таким образом, он сможет соблазнить собеседника рассказать о себе, а если бы тот лгал, Ланни не потребовалось бы много времени, чтобы связать его противоречиями и узнать больше, чем, он говорил. Может быть, он расколется и свободно заговорит. Или, может быть, его придется арестовать. В любом случае, Ланни выполнит своё поручение.

Агент президента был обучен такому. Он изучал мысли людей и стремился узнать, что их интересовало и впечатляло. Теперь ему очень хотелось занять мысли этого человека, чтобы в них не осталось места для страхов или подозрений. Он старался не предлагать ничего политического, потому что этот человек мог быть либо Коричневым, либо Красным. Этот человек был жаден до денег и был бы впечатлен деньгами, и это был предмет, где можно было найти взаимопонимание.

Ланни рассказал о своей профессии. Он рассказал историю о том, как нашел картину Гойи в старинном особняке в отдаленной части Испании, привез ее в Америку и продал за двадцать пять тысяч долларов. Он рассказал, как купил картину Ван Эйка у тетушки генерала графа Штубендорфа и как ему заплатили десять процентов комиссионных от очень высокой цены. Он рассказал, как у него были сломаны обе ноги в авиакатастрофе, и он проехал весь Китай со своей невестой, и как в старые добрые времена объехал всю Европу, рассматривая прекрасные картины и то и дело находя покупателя для них. Он рассказал о путешествиях по Америке, по этой замечательной стране на юго-западе, где можно было развивать скорость сто или сто двадцать километров в час и проехать за день тысячу или тысячу двести километров. Дорога там шла на сто пятьдесят километров через пустыню прямая, как стрела, а затем ввинтится в каньон и минует перевал с красными и желтыми, коричневыми и серыми, черными и белыми скалами, иногда нагроможденными так, что можно было трудно поверить, что это не руины какого-то старого собора или могучей крепости.

"Чудесная страна!" - сказал Ланни. - "Почему бы вам не приехать в Америку, герр Гусман? Там намного легче зарабатывать на жизнь, и не надо бояться, как в этой несчастной стране".

Герр Гусман сказал, что он действительно очень хотел бы приехать в Америку, но ему сказали, что получить разрешение трудно. Ланни сказал, что иногда да, но это может быть легко, если у вас есть друг, который имеет влияние и знает, как найти правильный подход. Он сказал это небрежно, но не думал, что это так.

Никто не мог бы быть более приветливым и внимательным, чем этот американский искусствовед. Он позаботился о том, чтобы герру Гусману было комфортно и тепло в его одеяле. Он сказал ему, если он устал, то может поспать. Когда они остановились во Вроцлаве, чтобы заправить бак, он в шутку обмолвился о черном рынке, и пассажир поделился своим опытом на этом рынке. Он так и сделал, но его рассказы были безобидны, и мало-помалу Ланни понял, что этот человек проницательнее, чем кажется, и что он не собирается делать никаких компрометирующих признаний. И он их не делал. Он больше ничего не говорил ни о своем автомобиле, ни о таинственном двоюродном брате, купившем его. Нет, он просто слушал Ланни и одобрительно посмеивался над рассказами Ланни. Он восхищался и благодарил, но не более того.

VIII

Наступили сумерки, и снова пошел дождь. Ехать под дождем было однообразно и скучно. Ланни говорил, чтобы не заснуть. Время от времени проезжал огромный грузовик, и дождь рассыпал свет его фар на тысячи крошечных искорок. Они подъезжали к реке Одер, и речь зашла о пересечении границы с польской территории в Восточную Германию. Гусман сказал, что у них могут быть большие проблемы. Хотя обеими странами управляют коммунисты, торговля между ними была не свободна и обыск будет тщательным. Очевидно, он и раньше переходил границу, и Ланни не преминул обратить на это внимание. Но он полагался на свой замечательный большой пропуск из конторы маршала Соколовского. Это завело его, и он показал этот пропуск.

Но сомнения терзали толкача. Как он собирался провести эти пакеты с деньгами через строгую охрану советских властей? Он был так очарован великолепным предложением Ланни и его занимательной беседой, что упустил из виду эту деталь. Машину наверняка обыщут, и на этот раз обыски будут тщательными. Ланни мог убедить их, что это американская еда, купленная в американском магазине. Самое худшее, что они могли сделать, это конфисковать еду, и Ланни сказал, что может вынести эту потерю. Но как насчет тех драгоценных пакетов с деньгами, которые, как теперь признал герр Гусман, составляли две тысячи долларов? Ланни спросил: "Разве я, как американец, не имею права иметь американские деньги? Гусман ответил: "Они захотят узнать, почему их у вас так много, и их не выпустят. Они их конфискуют, а это все, что у меня есть на свете!"

Обеспокоенный толкач хотел, чтобы Ланни ехал медленнее, пока они обсуждали эту проблему посреди дождливой ночи. "Герр Бэдд", - сказал он, - "вы богатый американский джентльмен, и у вас есть нужные документы, но у меня нет никаких документов. Я не имею права ездить в машине, и меня вытащат и всего обыщут. Поэтому я выйду из машины и найду способ добраться до Берлина. Я делал это не раз".

Ланни догадался об этом и не удивился. Он знал, что Берлин большой город, его площадь составляет 90 тысяч гектар, а это большая территория, которую нужно охранять. Он сказал: "Хорошо, я поеду в отель Савой и сниму номер. Вы можете прийти туда".

Но их согласие продержалось недолго. Толкача начали одолевать сомнения. Возможно, он имел в своем послужном списке много правонарушений. По его словам, его провожатые могут его ограбить или даже убить. Его мог задержать любой грабитель прежде, чем он доберется до границы. Всевозможные преступления совершаются темными ночами. Кроме того, граница охранялась всё строже и строже. Толпы людей пытались бежать из советской зоны.

"Герр Бэдд", - робко сказал мужчина, - "не думаете ли вы, что было бы безопаснее, если бы вы взяли деньги с собой? Вы богатый американский джентльмен, это уже стало формулой, и они не станут оспаривать ваше право на американские деньги".

"Хорошо", - сказал Ланни, - "если хотите, то я возьму их и провезу за вас".

- Куда бы вы их спрячете, герр Бэдд? Оставите под сиденьем?

- Я вообще не стану их прятать. У меня есть полное право иметь американские деньги. Я продавец картин и часто ношу с собой десятки тысяч долларов наличными для оплаты покупки. Я хорошо известен в своей профессии, и мне не составит труда установить свою репутацию.

Последовало долгое молчание. Ланни мог представить процесс, который происходил в голове Гусмана. Осмелится ли он довериться этому внешне элегантному и правдоподобному американскому джентльмену? А ведь ему можно легко было бы въехать в западный сектор Берлина и ехать дальше! Или сесть на самолет и исчезнуть в дикой синеве! Его имя может быть псевдонимом, его рассказы могут быть вымышленными - короче говоря, он может быть таким же человеком, как и сам Гусман!

Тишину нарушил слабый шепот. - "Вы меня не подведёте, герр Бэдд!"

Ланни позволил себе хихикнуть. - "Нет, я обещаю, что вас не подведу".

"Эти деньги - все, что у меня есть на свете, герр Бэдд". - Голос был жалобным и был бы трогательным, если бы деньги были не фальшивыми.

Ланни позволил себе еще один смешок. "Послушай, Гусман", - сказал он, на этот раз, оставив всякое почтение и перейдя на ты, утверждая этим, что он выше в общественном и в финансовом отношении. - "Эта сделка ничего для меня не значит. Мне часто платили в десятки раз больше, чем комиссионные за продажу картины старого мастера. Однажды я купил картину за тысячу долларов и продал ее за двадцать пять тысяч. С твоей сделкой я связался, просто потому что ты просил меня и выглядел так, как будто тебе тяжело. Мне все равно, что ты сделаешь с деньгами. Если хочешь, чтобы я провёз их для тебя, я провезу. Я буду до завтра в отеле Савой в берлинском Шарлоттенбурге. Или ты можешь забрать их сам. Прими решение".

- Я боюсь, что меня могут предать. Красные обыщут меня, герр Бэдд, и, если найдут деньги, могут меня расстрелять. Я бедный малый и не имею права иметь американские деньги.

- Не мог бы ты рассказать им о том, что продал свою машину своему двоюродному брату?

- Да, но они мне не поверят. Я иностранец, наполовину испанец, наполовину румын, и меня примут за шпиона. Они могут приказать мне признаться в чем угодно. Стало ясно, что человек и раньше попадал в неприятности и больше не хотел. Наконец он неохотно сказал: "Хорошо, герр Бэдд, берите деньги".

Так было решено. Ланни остановился у дороги, и они достали пакеты, спрятанные под едой. Затем, пока Ланни продолжал вести машину, Гусман развернул их. Купюр было около четырехсот, и они составили приличную пачку. Гусман протягивал Ланни часть пачки толщиной сантиметра три или около того, а Ланни, держась за руль одной рукой, запихивал пачку во внутренний карман. Когда процесс был завершен, он стал довольно хорошо набит, но, к счастью, его пальто было достаточно широким. Он был совершенно уверен, что русские не станут его обыскивать, а если бы и стали, то он будет великолепен и попросит позвонить маршалу Соколовскому, документ которого у него с собой.

Эта процедура была моральным испытанием для толкача. Когда все закончилось, у него едва хватило голоса, чтобы сказать. - "Что, если я по какой-то причине не смогу пересечь границу, герр Бэдд?"

"Я не собираюсь оставаться в Берлине больше двух или трех дней", - ответил Ланни. - "Если ты не появишься, я запечатаю пакет и положу его в сейф отеля на твое имя. Ты можешь взять этот пакет оттуда".

Итак, дело было улажено, и когда они подъехали примерно на полкилометра к реке Одер, Гусман сказал: "Мне лучше сейчас выйти". Ланни подъехал к обочине шоссе. "Вы хороший и очень мудрый джентльмен, герр Бэдд", - жалобно сказал мужчина, а Ланни ответил: "Auf wiedersehen" и поехал дальше, оставив толкача стоять под безжалостным дождем. Поздней осенью в этой части света дождя бывает очень много. Он превращает поля в трясину, поэтому военные завоеватели должны начинать свои действия, как только кончатся весенние дожди. Гитлер прождал до двадцать второго июня, кайзер - до конца июля, и для них обоих было слишком поздно.

Ланни подъехал к мосту. Он вышел из машины, понимая, что с солдатами лучше общаться вежливо и на равных. Он предъявил свои права и паспорт, а также знание немногочисленных избранных русских фраз. Плохо одетый русский сержант не говорил по-английски. Он прокомментировал несколько русских слов Ланни, и Ланни сказал, что побывал в Ленинграде в 1921 году, в Одессе два или три года спустя и с тех пор трижды в Москве. Искусствовед чувствовал себя неуютно из-за своей слишком пышной одежды, но из-под широкого пальто ничего не было видно. Он достал пару пачек американских сигарет, известных повсюду как camel, и солдаты с удовольствием ухмыльнулись и махнули ему рукой.

Приехав в Берлин, Ланни проехал по Унтер-ден-Линден мимо дворца Хильде фон Доннерштайн, в подвале которого его бомбили, и мимо отеля Адлон, где он так часто останавливался и больше не остановится. Он подъехал к линии раздела между русским и американским секторами, к Бранденбургским воротам. Если бы он шел пешком, то мог бы перейти границу без вопросов, но, находясь в машине, ему пришлось остановиться и еще раз пройти осмотр. Он снова вышел и предъявил свое убедительное разрешение. На этот раз границу охраняли немцы - советские немцы, как их называли несоветские немцы, одетые в темно-синюю форму. Они были известны как полиция Маркграфа и находились под командованием полковника Маркграфа, который был видным нацистским солдатом и сражался с Красной армией на всем пути до Сталинграда. Он очень хорошо показал, как сходятся крайности и что все диктатуры одинаковы.

Осмотр проводили двое полицейских, каждый наблюдал за другим. Тот, кто вел беседу, говорил с сильным саксонским акцентом и, когда беседа закончилась, поздравил Ланни с отличным знанием немецкого языка. На него произвело впечатление замечательный пропуск, в котором он, вероятно, не смог прочесть ни слова. Он очень вежливо сказал: "Papiere in Ordnung, Herr Budd".

Путешественник подъехал к отелю, и его машину убрали. Затем он зарегистрировался и прошел в свой номер. Было тогда половина пятого утра, нелепое время, чтобы звонить кому-либо, но у него был номер домашнего телефона Моррисона, и он знал, что Моррисон будет рад, если его разбудят такой новостью. Во всяком случае, это был бизнес, а не удовольствие.

Какое-то время телефон издавал гудки, пока Ланни не услышал сонный голос. Он сказал: "Извините, что разбудил вас, это Христофор Колумб. Слушайте внимательно. Я привел важного человека. Давайте, как можно быстрее доставьте двух человек в вестибюль отеля Савой и посадите их там. Я не знаю, как скоро придет мой человек. Когда я закончу с ним, я приведу его в вестибюль. Если он наш, я познакомлю его с нашими людьми. Если он не наш, я дам им знак. Всё поняли?"

"Я понял", - сказал голос, уже не сонный. - "Поздравляю. Вот одно, вы использовали что-нибудь из его вещей в американском секторе?

Ланни сказал: "Нет, но использую".

- Не забудьте, потому что тогда он будет в нашей юрисдикции.

Ланни сказал: "Сейчас я посплю, потому что я всю ночь был за рулем. Вестибюль отеля "Савой". До свидания". Он снял свой набитый деньгами сюртук и штаны, лег и заснул так, как говорил проповедник в Екклесиасте "сладким сном работающего человека".

Уже рассвело, когда его разбудил телефонный звонок. Когда он ответил, голос служащего отеля сказал: "К вам Гусман". Ein Гусман - персонаж сомнительной внешности. Но в эти дни в Берлине персонажи были сильно разнородны, и Ланни сказал: "Пришлите его". Он заказал завтрак на двоих, включая горячее кофе.

Когда появился этот бедняга, он весь промок до нитки, губы у него были синие, и он весь дрожал. Ланни сказал: "Снимай вещи и ложись в постель". Гусман смотрел на эти чистые белые простыни так, словно никогда в жизни не видел ничего подобного. Но он сделал то, что сказал ему Ланни, и Ланни накрыл его парой одеял. Внимательный хозяин позвонил посыльному и приказал выстирать, высушить и отгладить всю одежду в срочном порядке. Так вот толкач стал таким же заключенным, как если бы был в наручниках и ножных кандалах!

Когда официант принес завтрак, Ланни налил мужчине чашку горячего кофе, который он жадно выпил. Тем временем Ланни запер дверь от непрошеных гостей и принялся опустошать свой сюртук и брюки. Он положил все деньги на стол рядом с подносом с завтраком. - "Вот ваши деньги. Не торопитесь и пересчитайте".

"Не беспокойтесь, герр Бэдд", - сказал человек, благодарный, как собака. - "Мне не нужно считать, я вам доверяю. Мне стыдно, что я когда-то в вас сомневался".

"Все в порядке", - сказал Ланни. - "Это не очень честный мир, в котором мы живем, и всегда есть люди, пытающиеся выставить вас лохом. У вас были проблемы с переходом границы?"

"Ничуть. Все в порядке, если вы не путешествуете по шоссе". - Кровь уже начала приливать к щекам мужчины, и он сиял от благодарности. Ланни воспользовался случаем, придвинув столик с едой вплотную к кровати и предложив ему угоститься. Хозяин сел рядом, и они позавтракали, быть может, лучший завтрак, какой бедная жертва мировых бедствий ела за многие годы. Его деньги лежали прямо на столе рядом с ним, и он мог их видеть - все они были разложены стопками по десять штук, как это делают в банках, и каждая стопка была обёрнута листком бумаги. Этих пачек должно было быть сорок, и взгляд его блуждал по ним, как бы считая их или хотя бы прикидывая.

"Вы увидите, что там есть всё", - успокаивающе сказал Ланни. - "Я не считал их, когда вы отдавали их мне, но вы считаете их, когда забираете обратно". Он снова улыбнулся, и они были друзьями. Всё было прекрасно, и, конечно же, было чудесно находиться в роскошном гостиничном номере, с парового отоплением и завтраком из горячего кофе со сливками, яйцами-пашот и горячими булочками с маслом и мармеладом. Удивительно, как жили эти американцы - даже сразу после войны!

Ланни сказал: "Вы можете принять горячую ванну, я думаю, вам это нужно".

"Herr Gott!" - воскликнул толкач. - "Вы когда-нибудь купались зимой в сарае без отопления? Там сразу вода начинает замерзать".

XII

Когда еда была съедена, Ланни приступил к делу. Он сказал: "Я потратил те американские купюры, которые купил у вас. Мне срочно нужна еще одна для чаевых, поэтому я хочу купить ещё одну по той же цене, что и остальные.

"Одну я вам подарю", - сказал Гусман с порывом благодарности.

Ланни сказал: "Нет, нет, я хочу её купить". Он отсчитал еще триста пятьдесят злотых и сунул их в руки толкачу. "Ничего, если я возьму одну из них со стола?" - спросил он и вытащил одну из самой верхней пачки. "Все в порядке? Это сделка?" - игриво спросил он.

"Это сделка", - сказал Гусман без тени игры в голосе.

Ланни продолжил: "Теперь я хочу показать вам, как прятать деньги". Он принес свою пару брюк, сел у кровати и показал Гусману тайник под ремнем впереди. Он взял свои маленькие маникюрные ножницы, отрезал нитку и вытащил ее, и в потайном кармане оказалось отверстие. Из него Ланни вытащил хрустящий, новый, сияющий зелёный банкнот, на этот раз не с грустным лицом Авраама Линкольна, а с благожелательным дедушкиным лицом проницательного старого Бенджамина Франклина, наиболее подходящим для настоящего случая. Цифра на банкноте стояла не пять, а сто. Ланни положил это перед изумленными глазами своего нового друга, а затем вытащил еще и еще. Каждый раз он смотрел в глаза другу, пока в кучке не оказалось пять таких стодолларовых купюр.

"Теперь, Гусман", - сказал он, - "вот деньги, которые вас действительно заинтересуют. Это настоящие деньги, из настоящего банка в Нью-Йорке. Это не выдуманные деньги, как у вас".

Ланни не сводил глаз с лица другого человека и видел, как у него отвисла челюсть, его глаза расширились, и в них проступило выражение полного смятения. - "Ach, nein, Herr Budd!"

Ланни сказал: "Не тратьте больше времени на то, чтобы дурачить меня. У вас деньги Гиммлера, и вы это знаете, и я знал это сразу, когда вы мне об этом сказали".

Человек снова попытался заговорить, но его голос подвел его, и, видимо, его идеи тоже подвели его.

"А теперь слушайте, Гусман, - сказал Ланни. - "Вы продали мне три таких банкноты в Польше, и я мог бы арестовать вас по польским законам. Но я не хотел морочиться с этим. Я привёз вас сюда, в американский сектор, и вы только что продали мне одну из этих банкнот в американском секторе, так что вы попадаете под действие американских военных законов". Человек приподнялся на локтях, как будто собирался вскочить с постели и выбежать нагишом из комнаты. Но он передумал и воскликнул: "О, герр Бэдд, зачем вы так поступили со мной!"

"Подумайте, что сделали со мной вы", - сказал Ланни. - "Делайте это изо всех сил. Но не слишком волнуйтесь. У меня к вам есть предложение. Ложитесь в кровать, успокойтесь и подумайте".

XIII

Гусман лег в кровать. Его голова была подперта подушками, поэтому ему не приходилось отрывать испуганные глаза от лица говорящего.

- Вы видите эти пять стодолларовых банкнот, которые я положил перед вами. Вы можете получить их без особых проблем. Я хочу только, чтобы вы рассказали мне, где вы взяли эти деньги, и все, что вы знаете о людях, которые их сделали и распространяют.

Слова Ланни не уменьшили страха на лице мужчины, совсем наоборот. "Mein Gott!" - воскликнул он. - "Если бы я сделал это, герр Бэдд, я был бы конченым человеком. Они не дали бы мне прожить и дня".

"Я могу организовать, чтобы о вас позаботились", - ответил Ланни. - "Я не могу обещать отправить вас в Америку, потому что наши иммиграционные законы строги, но вы можете поехать в Мексику или в любую страну Южной Америки, и у вас будет достаточно денег, чтобы начать честную жизнь, если вы этого пожелаете".

- Они последуют за мной на край света, герр Бэдд. Это Vehm-a Vehmgericht! Вы знаете, что это такое?

"Я знаю", - сказал Ланни. - "Я читал историю Германии. Но не позволяйте себя дурачить. Это просто гангстеры, пытающиеся напугать вас, используя имя средневекового тайного общества, имевшего жестокую репутацию".

- Они достаточно жестоки сами по себе, герр Бэдд. Они наверняка выследят меня и замучают до смерти.

"Слушайте внимательно", - сказал Ланни, - "и ясно представьте себе, какова ваша позиция. Здесь вам грозит длительный срок, может быть, десять или двадцать лет тюрьмы, и управлять ею будут американцы, а не немцы. С другой стороны, вы можете остаться безнаказанным. Вам не нужно будет появляться в суде. Я могу это гарантировать. Все, что нам нужно, это имена руководства, и мы сами найдем информацию. Вы можете просто исчезнуть, взять другое имя, и никто не будет знать, куда вы пропали. Наверняка вы можете себе представить более приятную часть света, чем холодная и дождливая Польша, где вам приходится питаться капустой и картошкой, а также блохами, клопами и вшами!

"Да, герр Бэдд", - слабым голосом сказал Гусман. - "Если бы я мог быть уверен..."

- Вы можете быть абсолютно уверены. Я агент Секретной службы Соединенных Штатов, и у меня есть полномочия сообщить вам об этом. Нас не интересуют маленькие люди, толкачи, у нас уже есть несколько таких. Что мы хотим сделать, так это вырезать мозги из этой организации. Вы расскажете нам, что вам известно, и мы позаботимся о вашей безопасности и комфорте, пока будем проверять это. Излишне говорить, что мы не позволим вам одурачить или обмануть нас. Если Вы будете говорить прямо и все расскажете, мы купим вам билет в любую часть мира, которую назовете, и мы благополучно посадим вас на борт парохода или самолета, и вы получите эти купюры в пятьсот долларов или любой другой вид денег, который вы предпочитаете. Вы можете взять новое имя и начать новую жизнь, и ваш так называемый Vehmgericht никак не сможет узнать о вас.

"Да, герр Бэдд", - снова сказал Гусман, - "если бы я действительно мог... "

- Разве вы не понимаете, что мы не позволим этим преступникам совершить убийство? Это сделало бы невозможным получение каких-либо доказательств. Мы позаботимся о вас, и мы сделаем это стоящим вашего времени. Мы не используем методы нацистов и красных; мы не пытаем людей и не нарушаем своих обещаний. Скажите, вы чем-нибудь обязаны этим людям наверху? Разделяете ли вы их идеи, или надеетесь стать комиссаром, или что-то в этом роде?

- Нет, герр Бэдд.

- Для вас это было просто заработком?

- Да, герр Бэдд, и не очень хорошим.

- Хорошо, тогда я предлагаю вам жизнь получше, и вы благоразумно её примете. Вы можете сделать это с чистой совестью, потому что наверняка знаете, что наносите вред обществу, когда выкладываете липовые деньги. В той мере, в какой вы способны произвести какое-то количество, вы разбавляете стоимость всех денег, находящихся в обращении. Цены растут, а бедным жить все труднее и труднее. Если бы вы могли вложить достаточно плохих денег, вы могли бы скупить все в мире, и бедняки умерли бы с голоду. Это здравый смысл, не так ли? Почему вы должны хотеть попасть в тюрьму, чтобы защитить банду преступников, которым вы ничего не должны? Подумайте об этом и будьте благоразумны.

"Вы умный человек, герр Бэдд", - вдруг сказал толкач.

"Не пытайся мне льстить", - сказал Ланни со своей обычной улыбкой. - "За мной стоит мощная организация, и я делаю то, что они мне говорят. Мы защищаем закон и подчиняемся этому же закону. Если мы соглашаемся что-то сделать, мы это делаем".

- Я должен рискнуть с вами, герр Бэдд. Я больше ничего не могу сделать.

XIV

Ланни достал из чемодана блокнот и авторучку из кармана. - "Теперь вы мне всё расскажете, но позвольте мне повторить, не говорите мне ничего, что не соответствует действительности. Если вы это сделаете, я обязательно об этом узнаю, а потом позабочусь о том, чтобы вы получили двойной срок".

- Хорошо, герр Бэдд. Я ничего не выиграю, выдумывая вещи. Если я собираюсь говорить, я буду говорить правду.

- Расскажите мне об этой секретной группе, об этом Vehmgericht, как вы их называете.

- Это самое тайное общество во всем мире. Они называют себя Volkischerbund. Это кровное братство, и только произнесение этого имени кому-либо, кроме её члена, карается смертью.

- Значит, они нацисты?

- Все они были крупными нацистами. У тех, кто все это основал, были боевые ранения. Их было шесть. Каждому из этих шести было поручено привести по три новых члена, но только один знает имена этих трех. Каждый из этих трех приводит еще трёх, и так далее. Организация будет распространяться, говорят они, так же, как бактерии распространяются в бульоне. Она распространится по всей Германии, и никто не узнает, как быстро и как далеко она распространилась, пока однажды она не станет подобна взрыву. Der Tag придет, и она вырвется наружу.

"Это все старая история", - сказал Ланни. - "У них есть пропаганда или идеи?"

- Они рассылают то, что они называют das Wort. Это одно предложение в неделю, и все немцы должны выучить и запомнить его. Каждый его рассказывает своей тройке, и так оно распространяется.

- Вы член этой организации?

- Нет, герр Бэдд, я всего лишь бедный малый, распространяющий их деньги за комиссионные. Я должен продать пятидолларовую купюру не менее чем за три доллара, и я плачу им за это два доллара.

- Тогда откуда вы так много знаете об этой организации?

- Из того, что напугало меня почти до смерти. В Штубендорфе есть разрушенный склад, и в один угол, где осталась крыша, я приходил за деньгами. Я пришел туда однажды ночью, холодный и мокрый, точно так же, как я был с вами. Там было несколько кусков старого ковра, вытащенного из горящего дома и сложенного в угол. Я знал об этих кусках, залез под них, чтобы согреться, и заснул. Тут вошла пара руководителей, и они думали, что они одни, и вполголоса разговаривали о своих делах. Я был напуган до смерти, потому что знал, что они воткнут в меня нож, если найдут меня. Я боялся, что могу чихнуть или закашляться или что-то в этом роде, но я молчал, пока они не ушли, и вот откуда я знаю об этом.

- Кто глава этой организации?

- Это человек по имени Бринкманн, Генрих Бринкманн. Он занимал высокое положение в Люфтваффе Геринга. Он большой темный парень. Он прячется в лесу недалеко от Штубендорфа.

- Я думал, что всех немцев выгнали.

- Тут есть немцы, которые говорят по-польски и притворяются поляками. Они вступают в партию и говорят, как коммунисты, но тайно работают над ее разрушением. Они помогают другим, кто живет в подполье. Я полагаю, что они коммунисты в Восточной Германии, а может быть, здесь, на Западе, они демократы. Я не знаю. Это подполье.

- Вы знаете, где они хранят деньги?

- Нет, я знаю только место, куда я ходил за деньгами, и мне вручали пакет. Мне даже не разрешали их сосчитать; Я просто уносил пакет. Но я всегда находил, что счет был правильным. Мне было строго запрещено распространять что-нибудь из этого пакета в Польше или Восточной Германии. Я просто рискнул, потому что увидел, что вы иностранец. Я был рад, когда вы предложили отвезти меня в Берлин, потому что именно здесь я работаю большую часть времени. Надо работать в большом городе, где люди не могут найти вас снова. И нужно всё время продолжать двигаться.

"Я могу это понять", - сказал Ланни с улыбкой. - "Вас будут искать. Скажите мне, вы знаете что-нибудь о платах?"

"Платах?" - спросил толкач, и Ланни объяснил, что он имел в виду клише, медные пластины, с которых печатались деньги.

"Я никогда о них не слышал", - был ответ. - "Может быть, им долго не придется их печатать. У них может быть много денег".

- Эти деньги, я так понимаю, идут на подрыв коммунистов, а эти люди тем временем живут на них. Так оно?'

- Думаю, да, герр Бэдд. Они используют их, чтобы путешествовать и распространять Слово, как они его называют.

- Это слово, что это такое?

- Мне не говорили, герр Бэдд. Я просто бедный малый, который бродит, торгуя своими вещами и возвращаясь за добавкой.

- Эта ваша семья, о которой вы мне рассказывали, - она настоящая?

- Я её выдумал, герр Бэдд. У меня была жена, но она ушла с другим парнем. Я думал, что мог бы завести девушку, но как это сделать, когда не можешь оставаться на одном месте, и тебе приходится остерегаться полиции и людей, которых ты обманул?

- Вы не знаете других людей, связанных с этим Volkischerbund, кроме тех, кого вы назвали?

- Вот человек, который пишет Слово. Я никогда не слышал ни одного из его слов, но я слышал его имя. Это Мейснер.

Теперь Ланни Бэдд научился скрывать свои эмоции. У него была прекрасная светская мать, которая научила его, что никто и никогда никому не доверяет полностью, и кому вообще доверять следует, а кому нет. Он научился наблюдать, как практичные люди общаются с другими практичными людьми на этой основе. Это называлось "тактом". Как покупатель произведений искусства, он научился наблюдать за владельцами таких сокровищ и проницательно оценивать, какую часть указанной цены они действительно рассчитывали получить. Как сына европейского представителя корпорации Оружейных заводов Бэдд, его учили следить за покупателями таких товаров и следить за всеми тонкостями их бизнеса. Будучи сыном президента корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, он помогал отцу в сделках с такими крупными пройдохами, как Герман Геринг. А затем, как секретный агент, он научился слушать и наблюдать за людьми и держать свое лицо в маске.

Поэтому, когда он услышал это имя, произнесенное торговцем фальшивыми деньгами, он не выказал ни малейшего удивления. На самом деле он не очень удивился, потому что последние неделю или две он довольно непрерывно думал о Курте Мейсснере в Штубендорфе и не преминул рассмотреть возможность того, что Курт мог что-то знать о деньгах Гиммлера и даже мог их использовать. Конечно, с какой-то высокой целью, согласно принципам немецкого философского идеализма.

Так что теперь он спросил без признаков особого интереса: "Что вам известно об этом человеке Мейснере?"

- Я знаю, что он музыкант и его имя Курт. О нем много говорят в Штубендорфе. Кажется, он знаменит, но я ничего не смыслю в музыке.

"Мне кажется, что я слышал его игру на концерте", - сказал Ланни, следуя своему принципу никогда не говорить ненужной лжи.

- Он больше не может играть, потому что сильно пострадал во время войны. Он жил в маленьком коттедже со своей семьей, но тот сейчас лежит в руинах.

- Вы знаете, где он сейчас?

- Я слышал, что он жил в восточной части Германии, в деревне под названием Вендефурт, в горах Гарц. Это все, что я знаю.

- Я полагаю, он живет на эти деньги Гиммлера?

- Он живет на кое-что из того, что я возвращаю, когда их толкаю. И пишет "Слово". Оно должно быть каким-то священным и очень вдохновенным словом, которое раз в неделю доходит до немцев. Они должны выучить его наизусть и возродить свою веру в Фатерланд и в повиновение, которому их учил Гитлер. Я сам думаю, что это сумасшествие. Не думаю, что один немец из двадцати обратит на это внимание.

Ланни использовал все это как проверку, чтобы убедиться, что Гусман говорит правду. Это звучало в точности как фанатизм Курта Мейснера. Несомненно, это было спланировано заранее, в те дни, когда нацистские лидеры увидели надвигающееся поражение и организовали то, что они называли Баварским редутом. Они собирались удалиться в высокие горы, где у них был запас боеприпасов и продовольствия, и собирались держаться там вечно, но Джорджи Паттон оказалась для них слишком быстрым. Ланни подумал, что Гарри Трумэн тоже слишком быстр для них. Немцы получали демократию.

- А этот Мейснер тоже стал коммунистом?

- Я этого не знаю, герр Бэдд, но он, должно быть, договорился с коммунистами, иначе, зачем бы они дали ему жилье, и как он мог отправить своих детей в школу и все такое прочее?

Ланни сказал: "Я верю, что вы говорите мне правду, Гусман. Я хочу, чтобы вы пересказали эту историю так же, как рассказали мне, начальнику нашей секретной службы здесь в американском секторе. Вас не должно пугать название Geheim Dienst. Оно было у нацистов, но не у нас. Мы будем относиться к вам как к порядочному человеку и держать вас подальше от тех, кто хочет причинить вам вред. Проверка вашей истории не займет много времени, а пока вы можете изучить несколько папок о путешествиях и решить, какую часть мира вы предпочитаете. А теперь встаньте и примите горячую ванну. Ваша одежда должна быть сухой".

Ланни подошел к телефону в номере, позвонил администратору и сказал, что в вестибюле двое мужчин ждут мистера Бэдда и их надо отправить в его комнату. Затем он позвонил портье и велел ему прислать одежду Гусмана и, кстати, обработать её Д.Д.Т. То, что сделает отель Савой из модного американского джентльмена, привёдшего в свой номер промокшего от воды бродягу и вымывшего его, было чем-то, чем Ланни не заморачивался. В эти смутные дни во всех четырех секторах немецкого Haupstadt происходило много странного.

Когда Гусман был в ванне, вошли два сотрудника Министерства финансов. Ланни объяснил обстоятельства и сказал им, что с его пленником следует обращаться вежливо, но, конечно, ему нельзя позволить уйти. Они повезут его на своей машине, а Ланни поедет на своей.

Он спрятал пять стодолларовых купюр обратно в потайной карман. Потом побрился, оделся и через какое-то время уже сидел в кабинете Моррисона вместе с пленником и его охраной. Моррисон понимал по-немецки, и у него была немецкая стенографистка, поэтому Гусман начал свой рассказ сначала, а Ланни внимательно слушал и сверялся со своими записями, чтобы убедиться, что этот человек не делает никаких оговорок. Его история была такой же, и Ланни был убежден, что он говорит правду.

Когда допрос закончился, этого человека отвели в квартиру наверху, где он должен был жить с одним из агентов, где его учили играть в шашки и изучать дорожные папки с их красивыми фотографиями. Моррисон подтвердил соглашение, которое заключил Ланни, и сказал, что он справился очень хорошо. В рассказе Гусмана не было ничего невероятного. G-2, разведывательный отдел армии, знал об этих группах заговорщиков, собирающихся и замышляющих заговоры по всей Германии. На них не обращали внимания, если только они не предпринимали каких-либо явных действий. "Ворчуны из пивных погребов", - называл их Моррисон. Ланни сказал: "Осторожно, я видел, как Адольф Гитлер начинал с пивных погребов".

ГЛАВА ПЯТАЯ

Раны от друга¹³

ЛАННИ уселся с сотрудником Министерства финансов, чтобы обсудить, как действовать дальше. "Это будет непростой план", - сказал Моррисон, - "потому что эти ребята подозрительны, и они убийцы. Похоже, нам придется добираться до них через Курта Мейснера, а он, по-видимому, ведет одинокую жизнь. Не могли бы вы навестить его для нас, мистер Бэдд?"

"Попробую, если хотите", - был ответ. - "Но я боюсь, что Курт - единственный человек, которого мне никак не обмануть. Вы знаете старую поговорку: 'Если ты обманешь меня один раз, это твоя вина, если ты обманешь меня дважды, это моя'. Курт знает все мои приемы".

- Вы должны помочь нам разобраться в его делах, мистер Бэдд. Расскажите мне о его деятельности в качестве секретного агента.

- Впервые я узнал о его такой работе сразу после Первой мировой войны. Он был в Париже в качестве агента немецкой армии. Он был капитаном артиллерии, а тогда прибыл, чтобы попытаться вызвать волнения среди французских рабочих, чтобы добиться лучших мирных условий для Германии. Если бы его поймали, его бы, конечно, расстреляли. Поскольку он был моим другом, а я был тогда наивен, я спас его и помог ему выбраться из Парижа. Спустя десяток или более лет он снова был в Париже, на этот раз с неограниченными средствами, способствуя движению французских реакционеров за примирение с Гитлером. Я помогал ему тогда, потому что это был мой камуфляж, я работал на президента Рузвельта. Когда пришло время наступления нашей армии на Рейн, Курт был в Туле и шпионил за нами. Так что вы можете видеть, что он опытный интриган.

"Было бы здорово, если бы вы повидали его", - сказал чиновник. - "Сделайте все возможное, чтобы войти к нему в доверие. Самое худшее, что он может сделать с вами, это выгнать вас. По крайней мере, вы узнаете, какое у него настроение, а также место, где он живет. Вполне вероятно, что кто-то из его банды может быть поблизости. Возможно, они перевели туда большую часть денег. У них могут быть клише и, возможно, даже печатный станок. На этот раз у вас не должно возникнуть проблем с получением разрешения на проезд, так как русские вас знают.

Он полез в ящик стола и достал справочник Бедекера, необходимый для его операций. "Северная Германия", - прочитал он, заглянул в указатель, Вендефурт, страница 354, и нашёл страницу. - "Маршрут шестьдесят четыре. Он оценивает дорогу только в одну линию. Там есть Kurhaus, где можно остановиться за четыре-пять марок.

"Это было до инфляции", - сказал Ланни с ухмылкой.

"Мы будем рады оплатить счет", - сказал собеседник. - "Это в горах Гарц".

Ланни вдохновился. Он продекламировал: "Auf die Berge will ich steigen, Wo die hohen Tannen ragen". Когда чиновник хлопнул глазами, Ланни сказал: "Это из Путешествия по Гарцу Гейне. Когда мы были молодыми в Германии, мы выучили его наизусть".

"Я учил немецкий по пластинкам фонографа Berlitz", - признался Моррисон. - "Хотел бы я отправиться с вами в путешествие по Гарцу и послушать поэзию".

Вместо этого Ланни поехал на своем стареньком "курятнике" в район Карлсхорст в Восточном Берлине и еще раз пообщался с молодым штабным офицером маршала Соколовского. На этот раз он был известен как давний друг Сталина, и ему охотно выдали разрешение на его Путешествие по Гарцу. Горы лежат в той советской зоне Германии, которая окружает Берлин и простирается на сотню или более километров к западу. Ланни объяснил, что нашел в Штубендорфе-Штильще все развалины и не смог получить никакой информации о картинах, которые он искал, но узнал, что его старый друг, который должен был знать о них, теперь живёт в Гарце.

Ланни поехал по автобану, идущему чуть южнее на запад в сторону Магдебурга, который, как он обнаружил, совершенно разрушен. Дорога называлась Ашерслебен, а затем шоссе на Хальберштадт, еще один полностью разбомбленный город. Повсюду он видел нищету, в которой живут эти побеждённые люди, и разжигал свою ненависть к этой ужасной вещи, называемой войной. Затем последовал Кведлинбург, город, который немногим более тысячи лет назад был первой столицей Германии при короле Генрихе Первом. Город был полон древних легенд. Старый замок все еще стоял, а собор служил достопримечательностью для туристов. Как ни странно, Генрих Гиммлер выбрал это место для встреч своего SchutzStaffel и гитлерюгенда. Каждый год здесь устраивали большой праздник, и Гиммлер приезжал отмечать день рождения Генриха Первого. Там ему построили собственную гробницу, чтобы его могли похоронить рядом с королем. Но, увы, он был не в состоянии управлять своим захоронением. Когда он прожевал свою маленькую капсулу с цианидом, англичане забрали тело, вывезли его в лес и закопали в глубокую яму. Они даже на гроб дров не потратили, его просто зарыли в землю, и британский сержант сказал: "Червяка к червям". Пусть немцы чтят своих тысячелетних королей, но пусть не чтят нацистских червей!

В долине небольшой реки Боде Ланни повторил поэта Гейне: "Я хочу подняться в горы, Где небесные просторы". Он миновал Росстраппе, огромную скалу, на которой природа начертила подкову. Здесь, по легенде, рыцарь Бодо последовал за принцессой, в которую влюбился. Перепрыгивая через долину в погоне за ней, он упал в реку. В ее глубине за его короной наблюдает большая собака, и всякий, кто осмелится нырнуть за этой короной, будет убит собакой. На противоположной стороне долины находится место для танцев ведьм, где в Вальпургиеву ночь Ланни мог видеть пляшущих ведьм, козлов и злых духов. Но внимание Ланни в это время было приковано к тем злым духам, которые орудовали в Кремле и в берлинском районе Карлсхорст.

Путешественник ехал вверх по небольшой долине, пока не подъехал к крошечной деревушке под названием Вендефурт, стоявшей на скалистых склонах в рощах вечнозеленых деревьев. Он остановился, чтобы купить бензин и спросить, где живет Курт Мейснер. Ему указали на коттедж, стоящий в стороне от дороги. Он подъехал к нему и увидел, что это уютный дом, по его оценке, с полдюжиной комнат, а в роще в метрах в пятидесяти от него, стоит коттедж с одной или двумя комнатами, который, как он знал, будет студией Курта. Очевидно, придворный композитор гитлеровского Третьего рейха не остался без средств к существованию.

Ланни обнаружил, что его сердце забилось быстрее, когда он припарковал машину и вышел. Он постучал и стал ждать. Дверь ему открыла женщина, которую он хорошо помнил, но едва знал ее. Ей было около сорока, но он дал бы ей за шестьдесят. Ее волосы, когда-то золотистые, стали седыми. Она была пышногрудой, но теперь она была худой и измученной, и ее лицо испещрили заботы. Она пережила семь самых ужасных лет в истории человечества и пыталась сохранить жизнь восьмерым детям. Удалось ли ей это, Ланни не знал.

Она перед собой увидела элегантного, иностранного вида джентльмена с небольшими каштановыми усиками, ростом примерно с ее мужа, в просторном пальто из английского твида и в шляпе хомбург, как будто только что вынутой из картонки для шляп. Она взглянула на него, и ее глаза расширились. - "Герр Бэдд!" Она всегда называла его так, потому что была молода, когда вышла замуж за Курта, а Ланни был тогда уже зрелым мужчиной. Он улыбнулся и сказал: "Gruss Gott, Elsa". Это было баварское приветствие, и он знал, что она родилась там.

Но ее глаза продолжали его сверлить. "Он не примет вас, герр Бэдд!" - прошептала она. Она не назвала его имени, для нее существовало только один он в мире.

Ланни предвидел это заявление и твердо ответил: "Эльза, позвольте мне войти". Он сделал шаг, и она уступила. Она была воспитана как echt deutsches Madchen, и мужчина отдавал приказы.

Он вошел в маленькую гостиную, и его взгляд определил, что она не во вкусе Курта. Это была дешевка, и он, несомненно, снимал это место. Он спросил: "Почему Доротея боится меня?" Это было шутливое имя, которое он дал ей. Она была die gute verstДndige Mutter из поэмы Гёте.

"Он злой на вас", - ответила она.

"Я простил его, Доротея". - Он хотел смутить ее и это сделал. "Где он?" - спросил он.

- Он в маленьком домике. Он сочиняет.

- Тогда я не буду его прерывать. Я подожду здесь, если можно.

"Ему это не понравится, герр Бэдд", - сказала она все еще полушепотом. - "Он рассердится на меня".

- О, тогда я не останусь. Я пойду в студию, но не буду ему мешать. Он добавил: "Я проделал весь путь из Америки, чтобы увидеть его. Грустно, когда старые друзья ссорятся. Мне больно, и я знаю, что ему должно быть тоже больно. Я хочу помириться с ним".

"Боюсь, герр Бэдд", - заявила она. - "Вы ошибаетесь".

"По крайней мере, я должен попытаться", - сказал он. - "Скажите, как дети?"

- Все, кроме одного, живы. Это всё, на что мы могли надеяться.

- Как вы ладите?

- Мы выживаем. Это нелегко. Дети помогают.

"Хорошо", - сказал он, - "я пойду". Он медленно пошел к двери. - "Помолитесь за меня, Эльза". Он знал, что она набожная и отнесется к этому серьезно.

III

Он подошел к дешевому домику, выкрашенному в белый цвет. Из него слышались звуки фортепиано. Для Ланни они были чрезмерно патетичны. Тут несколько нот слышались утроенными, а затем переходили в бас. Курт никогда не мог услышать их вместе, но, будучи опытным музыкантом, он мог сложить их вместе в уме. Ланни, с несказанным наслаждением игравший на пианино все свое детство и юность, тоже умел складывать звуки, и ему очень хотелось быть там, играя их. Столько часов он играл с Куртом на одном фортепиано, а когда было возможно, то и на двух.

Перед входом было крошечное крыльцо, достаточное, чтобы закрыть дверной проем. Ланни стоял и слушал. Это было своего рода подслушивание, но Курту придется простить его, как и все остальное. Здесь обнажалась душа Курта, прежнего Курта, которого знал Ланни, серьезного и торжественного, величественного и сурового.

Курт экспериментировал. Он пробовал один аккорд, потом другой. Можно следить за ходом его мыслей. Он сочинил Фюрермарш, и тот был полон славы или оскорбительного высокомерия, если угодно. Теперь это был марш идущих в могилу, GotterdДmmerung(в немецкой мифологии падение богов). Курт пытался рассказать историю героической Германии, которая пыталась навести порядок в мире и была повержена и растоптана дикими быками. Курт пытался рассказать о невыразимой печали. Он оплакивал смерть величественной цивилизации.

Ланни простоял там, наверное, час. Это был странный опыт. Он проехал почти десяток тысяч километров, чтобы встретить Курта, и теперь встречает его. Даже если бы он ушел, не обменявшись ни словом, он все равно чувствовал бы, что возобновил их старую дружбу. Так много из их самых интимных часов было потрачено на совместное исполнение великой музыки.

Наконец аккорды смолкли, и Ланни постучал в дверь. Послышались шаги, и дверь открылась, двое мужчин столкнулись друг с другом. "Привет, Курт", - сказал Ланни, и Курт, который был не из тех, кто показывает какое-либо удивление, просто посмотрел на него. Ланни, зная, что у него может быть мало времени, заговорил быстро.

- Курт, я проделал весь путь из Нью-Йорка, чтобы увидеть тебя.

"У меня нет желания видеть тебя", - был ответ.

Ланни поспешил дальше: "Наш раздор делает меня несчастным. Ты не можешь знать, как много ты для меня значил, Курт. Ты был моим учителем".

- Ты не был хорошим учеником.

- Мы были друзьями, Курт, а дружбу нельзя разрушать так легкомысленно. Я часто думаю о тебе и горюю из-за того, что случилось.

"С этим ничего нельзя поделать", - холодно сказал Курт. - "Моя страна потерпела катастрофу, а твоя торжествует. Вы хозяева, а мы слуги. Этого должно быть достаточно".

- Этого совершенно недостаточно, Курт. У меня нет ни малейшего желания быть твоим хозяином. У меня никогда не было на это претензий.

- Ты выбрал странный способ проявить такое отношение. Я познакомил тебя с величайшим человеком в мире, а ты в то же время предал меня.

- Нет смысла снова вести войну, Курт. Твоя страна пошла одним путем, а моя - другим. Ты должен был пойти с твоей, а я должен был пойти с моей. Но теперь всё закончилось, и у нас другая мировая ситуация.

- Да. Ты хочешь нашей дружбы сейчас! Ты хочешь, чтобы прошлое осталось в прошлом.

"Что я хочу, Курт, так это не говорить о политике. Я хочу сказать тебе, что мое чувство к тебе никогда не менялось и что я умоляю тебя изгнать горечь из своего сердца. Ты не позволишь мне войти и поговорить с тобой?" - Это был решающий вопрос, и Курт открыл дверь шире и отступил назад.

Ланни хватило одного взгляда, чтобы увидеть, что здесь не осталось ничего от старой студии. Пианино было маленькое и дешевое. Рядом стоял стол с нотами. У стены стояли некрашеные полки для нот. На стене мастерской в Штубендорфе висели три портрета, Бетховена, Брамса и Вагнера. Здесь стены были голыми.

Курт сел на скамейку перед пианино и пригласил Ланни на единственный стул в комнате. Поспешив уйти от политики и войн, Ланни сказал: "Скажи мне, Курт, как ты живешь? Я был глубоко обеспокоен этим".

"Мы не живем в роскоши", - был ответ, - "но ведь мы никогда не жили в роскоши. Мы справляемся".

- Как дети?

- Мы потеряли маленького Адольфа. Все остальные учатся здесь, кроме нашего старшего Фрица. Ему семнадцать, и он в Берлине.

- Я надеялся, что смогу помочь тебе, Курт.

- Спасибо, но это исключено. Мы не объекты благотворительности.

- Возможно, ты мог бы заработать немного денег. Я все еще занимаюсь покупкой картин, и, возможно, ты мог бы помочь мне с некоторыми сделками.

- Я не знаю ни одной картины, и мне не нужны американские деньги.

Это может вернуть тему политики, поэтому Ланни поспешил сказать: "Я снова женат, Курт, и у нас есть один ребенок, и мы ждем еще одного. Мы с женой ведем радиопрограмму в Нью-Йорке во имя мира. Мы внимательно изучаем проблему и делаем все возможное, чтобы спасти мир от еще одного такого же бедствия".

"Я слышал об этом", - сказал Курт все еще холодным голосом. - "Я не считаю, что вы компетентны высказывать мнение по этому вопросу. Я считаю, что вы, американцы, безнадежно наивны и что лучшее, что вы можете сделать для Европы, это удалиться на свою сторону океана и заняться своими делами".

Так вот оно, бесполезно пытаться избежать политики! "Курт", - сказал Ланни, - "ты наверняка знаешь, что если мы, американцы, завтра уйдем из Европы, красные вторгнутся еще до конца недели. Конечно, ты не можешь хотеть, чтобы мы передали им Европу. Я много раз слышал, твое мнение о способности России управлять миром.

- Я не изменил своего мнения о русских. А с другой стороны, я не изменил своего мнения об американцах, я говорю, что они должны оставить Европу в покое и посвятить себя самосовершенствованию.

"Ты позволяешь своей горечи ослепить тебя, Курт", - взмолился старый поклонник Курта. - "Складывается мировая ситуация, в которой приходится делать выбор между западным миром и восточным, между демократическим строем и автократическим. Мы создаём в Организации Объединенных Наций начало мирового правительства. Это слабое начало, я признаю, но оно будет расти, если мы позволим ему и поможем ему. Несомненно, истинные интересы Германии связаны с этой организацией".

"Истинные интересы Германии - немецкие. Все немцы принадлежат друг другу, и мы никогда не согласимся с расколом нашей страны. Каких союзников нам выбирать, это наше дело". - Голос Курта был таким же холодным, как всегда, и он посмотрел на своего старого друга, как на незнакомца, совершившего дерзость.

Ланни охватила тревога. "Курт!" - воскликнул он. - "Неужели ты собираешься подружиться с этой жестокой диктатурой!"

- Я знаю, что Германия - это место, где я родился, здесь мне предстоит жить и умереть.

- Но, Курт, твои дети! Они заберут их у тебя! Из них сделают маленьких реакционных фанатиков! Они научат их шпионить за тобой и сообщать о каждом твоём слове, а может быть, и о том, чего ты не говорил. Они заставят твоих детей свидетельствовать против тебя.

- Я не собираюсь обсуждать с тобой эту тему, Ланни. Все, что я хочу сказать вам, американцам, убирайтесь из нашей страны и оставьте нас в покое, и мы решим наши проблемы по-своему. Если бы вы не пришли сюда, мы были бы свободным народом, и в Европе был бы мир на тысячу лет, как и обещал нам фюрер.

Вот и всё. Курт был неисправимым нацистом, и он мог стать коммунистом, а Ланни и остальные его Amis могли отправляться к черту.

Но Ланни не мог сдаться. Он готовился к худшему. "Послушай, Курт", - взмолился он. - "Когда я был ребенком, я видел нечто, называемое калейдоскопом. Заглянув в него, увидишь довольно яркий узор, затем встряхнув его, увидишь другой узор. Мир потрясен, Курт. Ни ты, ни я, ни кто-либо другой никогда не увидит его таким, как раньше. Мы должны сделать выбор между демократическим миром, в котором все народы имеют право выбирать свою судьбу, и автократическим миром, в котором народы должны соответствовать коммунистическому образцу. В Западной Германии мы, люди западного мира, создаем самоуправляемое государство. В восточном мире всех независимых людей расстреляют или отправят работать в сибирские рудники. Детей будут воспитывать независимо от воли родителей, а если потребуется, то и ценой жизни родителей. Тебе скажут, какую музыку писать, - так же, как говорили бедному Шостаковичу¹⁴. Конечно, ты не сможешь жить в таком мире! Умоляю тебя, позволь мне организовать переезд твоей семьи в Западную Германию. Ты сможешь иметь там огромное влияние. Ты продолжишь как великий композитор в новый период. Возможно, даже снова станешь исполнителем.

- Ты, видимо, забыл, что я калека.

- Я не забыл, Курт. Не так давно я узнал кое-что, что ты можешь знать или не знать о Равеле. У него был друг-пианист, потерявший на войне руку, и для этого друга он написал концерт для одной руки с полным оркестром. Это необыкновенная работа.

"Я видел эту партитуру", - сказал Курт; - "Но мне она вызывает в уме образ калеки и удерживает его там. Это искалеченная музыка, и я ни за что на свете не стал бы выставлять себя так напоказ".

Ланни сказал: "Но если бы ты переехал в Западную Германию, я был бы рад тебе помочь. Мне страшно представить, как ты превращаешься в коммуниста и стоишь за всю эту жестокость и, главное, за ложь, в которой они погрязли".

"Я немец", - ответил Курт. - "мой единственный интерес - помочь Германии. Кроме этого мне больше нечего сказать. Конечно, я ни перед кем не отчитываюсь".

"Конечно, нет, Курт". - Он поднялся. - "Мне жаль, что ты не позволяешь мне помочь тебе. Попробуй хотя бы впредь думать обо мне хорошо".

"Хорошо", - сказал Курт, - "я так и сделаю, но я не могу хорошо думать о твоих соотечественниках".

Это вызвало бы новую дискуссию, и Ланни понял, что здесь ничего не выиграешь. Он сказал: "Позволь мне рассказать о себе. В моем сердце я все еще тот ребенок, которого ты знал, и для меня ты все еще тот, кого я считал самым мудрым в мире. Разве ты не помнишь, как мы сидели на холме у церкви Нотр-Дам-де-Бон-Порт, и ты говорил со мной о Бетховене и Гёте и о философах немецкого идеализма? Давай попробуем помнить эти вещи друг о друге, и пусть недавнее несчастье канет в вечность.

"Хорошо", - сказал Курт, - "оставим это так". Это был интонация завершения. Ланни протянул руку, и Курт пожал ее. Когда они расставались, гость сказал: "Я пошлю тебе нашу маленькую газету, надеюсь, что она тебя не разозлит".

Ланни сел в свою машину и медленно уехал. Он полностью провалил своё задание. Он даже не удосужился поднять тему фальшивомонетничества, потому что знал, что не сможет получить от Курта ничего полезного в его нынешнем настроении. Курт уже был не тем человеком. Он лелеял свои обиды и не хотел того же, что хотел Ланни. Он не говорил откровенно, а если бы это и показалось, то верить его словам было бы нельзя. Совершенно очевидно, что он не собирался участвовать в защите финансовой платёжеспособности Америки и Великобритании.

Ланни был убежден, что Курт заключил какую-то сделку с коммунистами. По-другому он не мог бы здесь жить, немецкий нацист в разгар красной революции. Старый Курт смело выступил бы против незваных гостей. Для него они могли быть только бандитами. Новый Курт держал рот на замке и заботился о себе и своей семье. Ланни поехал обратно в Берлин и доложил сотруднику Министерства финансов, что Курт Мейснер живёт там, озлоблен, дерзок и закрыт, как моллюск. Рассказ Гусмана о том, что он был лидером неонацистов, по всей вероятности, был правдой. Также вероятно, что он имеет дело с красными и делает вид, что перешел к ним.

"Это будет крепкий орешек", - согласился Моррисон. - "Нам придется найти человека, который может выдать себя за нациста и знает правила игры".

- Курт знает, кто такие настоящие нацисты, и у него есть секретные источники информации. Будет действительно трудно найти человека, перешедшего на нашу сторону и о котором Курт не слышал или не сможет узнать. Мне пришла в голову еще одна мысль, что мы могли бы послать человека, который может выдать себя за коммуниста. Деревню я не знаю, но там будет какой-нибудь красный начальник, комиссар или как его там называют. Ваш человек может с ним связаться и остаться там на некоторое время и принести пользу, и в то же время делать запросы. Он мог бы даже начать небольшую интригу против Курта и его компании. Не настолько, чтобы их арестовали, но достаточно, чтобы напугать их. Они могут сложить свою кучу денег и даже свои драгоценные клише в машину и уехать. После этого они не могли чувствовать себя в безопасности ни на одной коммунистической территории и могли перейти в Западную Германию, и попали бы к вам.

"Вот как вы теперь говорите!" - заявил Моррисон. - "Мы хотим, оказывается, не нациста, а коммуниста".

- Есть еще одна идея, которую я обдумывал. Эмиль Мейснер говорил о том, что у Курта есть сын в средней школе в восточном секторе, и Курт это подтвердил. Я хорошо помню Фрица. Он много знает обо мне, потому что, когда я приезжал к ним в гости, я привозил детям подарки и играл на пианино с его отцом, а также с Фрицем. Короче говоря, я старый друг семьи, сколько он себя помнит. А теперь, если он потерял сочувствие к нацизму, то за что взялся? Может быть, он красный, а может быть, он такой же розовый, как и я. У меня есть идея встретиться с ним и послушать, что он говорит, и, может быть, из этого выйдет какое-то предложение.

"Конечно, попробуйте", - сказал чиновник. - "Мы не должны оставлять ни малейшей возможности. Но вы должны быть осторожны, чтобы не намекнуть мальчику о своей цели".

- Моя идея состоит в том, чтобы прозондировать его как старый друг семьи. Если он действительно на нашей стороне, ему можно доверять.

"Мистер Бэдд", - серьезно сказал чиновник, - "нацисты использовали детей, чтобы доносить на своих родителей, и красные делают это сейчас. Но это не наша практика".

- Я знаю это. Но я так понимаю, что Курт Мейснер не тот человек, за которым мы охотимся. Вы хотите разбить эту шайку и завладеть фальшивыми деньгами. Если вдруг Курт Мейснер попадет в ваши руки, вы, возможно, согласитесь позволить ему сбежать и найти убежище в Испании или Аргентине.

- Это верно. Но будьте осторожны и не проиграйте игру, а то он может забрать с собой все деньги и печатные формы.

VII

Вопрос, как связаться с Фрицем Мейснером. Ланни мог зайти в русский сектор и навести справки о нем в школе, но это наверняка привлекло бы внимание и могло смутить ученика. Ланни мог бы написать ему письмо. Почта шла в российский сектор без цензуры. Но письмо, направленное в адрес школы, может быть вскрыто школьным начальством. Сын печально известного нациста, несомненно, был человеком, которого они выделяли и за которым наблюдали. Моррисон сказал, что у него в штате был молодой немец, который плохо одевался, чтобы общаться с немцами. Он отнесет письмо в школу и без труда вернет ответ.

Полное имя этого сына было Эмиль Фридрих Мейснер, в честь двух его дядей. Дядя Фридрих, был убит на Восточном фронте в недавней войне. Ланни знал молодого Фрица как старшего из их светловолосого выводка и в последний раз видел его три года назад во время визита в Штубендорф по специальному разрешению Гитлера. Тогда это был высокий голубоглазый мальчик четырнадцати лет. Теперь, конечно, он стал еще выше.

Ланни написал записку: "У меня сообщение от твоего дяди Эмиля. Не мог бы ты поужинать со мной в отеле Савой сегодня в шесть часов вечера?" Посыльному велели спрашивать не школьное начальство, а учеников, и поймать мальчика, когда он будет выходить из класса.

Ланни вернулся в свой отель, наверстал упущенный сон, принял ванну, а затем отправился на прогулку, чтобы освежить свои воспоминания об имперском Берлине. Он был построен как символ воинской славы, могущества, величия и господства, а теперь стал символом того, что епископальный катехизис называет пышностью и тщеславием этого нечестивого мира. Ланни был свидетелем каждого этапа проведения этого религиозного урока, этого школьного урока побуждаемый судьбой, или божеством, или чем бы то ни было. У него, как у закоренелого социалиста, была своя собственная интерпретация этого феномена.

В шесть часов он сидел в вестибюле гостиницы и читал вечернюю газету, когда вошел светловолосый голубоглазый парень. Удивительно, как они растут. Он подскочил до собственного роста Ланни, ста семидесяти восьми сантиметров. Удивительно также, как они верят в жизнь. Они имеют веру и мужество даже посреди самых страшных бедствий. С первого взгляда было видно, что перед ним чувствительный и активный юноша, одновременно пораженный и обеспокоенный тем, что пришёл в это модное место в очень бедной одежде. Он встречается с замечательным герром Бэддом, которого знал с детства. Богатый герр Бэдд, который никогда не приходил в дом Штубендорфов без роскошных подарков. Он прибыл из страны безграничных возможностей, которая за последние несколько лет показала себя одновременно великолепной и ужасной. Неправдоподобно, невероятно, но она нанесла coup de grБce (смертельный удар) гитлеровскому Drittes Reich, который был построен и официально рассчитан на тысячу лет существования.

Было ясно, что Фриц в последнее время не ел американской еды. Он был худ, и румянец на его щеках был только от волнения. Ланни хотел, чтобы он запомнил этот вечер, и провел его в великолепный ресторан и заказал сначала суп, затем большой кусок ростбифа с печеным картофелем и брюссельской капустой, затем салат, затем мороженое и кофе. Парень был ошеломлен и настаивал, что это слишком, но ему удалось всё это съесть. Тем временем Ланни рассказал ему о своем визите к этим двум великим военным джентльменам, генералу графу Штубендорфу и генералу дяде Эмилю. И о том, где и как они живут, и о том, как Ланни подарил каждому из них ветчину. Дядя Эмиль хотел, чтобы Ланни познакомился с Фрицем и узнал, как у него дела. Фриц сказал, что у него все в порядке, он усердно учится, чтобы продвигаться вперед и быть в состоянии помочь своей семье. Они говорили по-английски, так что Фриц мог рассказать, каких успехов он добился.

VIII

Они поднялись в номер и там, надежно закрывшись, могли свободно поговорить. Ланни сказал, что ему очень интересно узнать, какие условия в школах восточного сектора. Фриц сообщил, что русские поставили коммуниста во главе его школы, но они не смогли заменить всех учителей, и многие из них были независимыми людьми, которые делали все возможное, чтобы сохранить старую немецкую традицию академической свободы. Конечно, они должны были быть осторожны. Они не могли ничего сказать против коммунизма без уверенности в том, что их выгонят и арестуют, но они сумели ясно изложить свою точку зрения. Ученики были более откровенны.

"О чем они думают? " - спросил Ланни, и Фриц сказал, что они разделились на разные группы, и все между собой очень спорили. Было несколько старых патриотов, но они молчали. Были и национал-социалисты, и были социал-демократы, и, конечно, какие-то настоящие и искренние коммунисты, сделавшиеся такими из-за своей озлобленной жизни, а не только из заискивания перед советскими завоевателями. Студенты свободно говорили в своих доверенных группах, и многие, даже красные, были полны решимости остаться немцами и не втягиваться в русскую орбиту.

"Боюсь, им придется нелегко, когда с ними разберется МВД", - сказал Ланни.

"Я это знаю", - ответил Фриц, - "и они это знают. Один из моих учителей посоветовал мне прочитать Джона Стюарта Милля о свободе, и я это сделал. Кроме того, я читал Ареопагитику Мильтона. Вот как я отношусь к свободе слова, мысли и письма".

- Если ты действительно так думаешь, Фриц, боюсь, ты не сможешь остаться в советской зоне. Пока здесь всё еще не организовано, но можешь быть уверен, что коммунисты всё регламентируют. Они изымут из школьной библиотеки такие книги, как Милля и Мильтона, выгонят учителей, которые шепчут такие мысли, и направят их в какой-нибудь рудник в Сибири.

- Я знаю, герр Бэдд, и я готов к тому, что может произойти. Может быть, мне даже придется уйти в американский сектор. Но для меня должен быть какой-то способ получить там работу. Я не могу просто сидеть в лагере для беженцев, как это делают сейчас многие.

"Расскажи мне, как ты живешь", - сказал Ланни.

- Ну, вы знаете, в нашей части Берлина мало комнат, потому что туда пришли красные со своей тяжелой артиллерией. Нас шестеро учеников живут в одной комнате. Нам удалось выбрать группу, которая думает почти одинаково, так что мы не ссоримся, и я не думаю, что мы докладываем друг на друга. Но, как вы говорите, это долго не продлится.

- Как у тебя с деньгами?

- Отец присылает мне сто марок в месяц. Он сказал мне, что у него есть небольшие накопления. Мне удается заработать немного больше на побегушках.

- Твой отец знает о твоем нынешнем душевном состоянии?

- Мне стыдно признаться, герр Бэдд, что у меня не хватило смелости сказать ему. Это не потому, что он перестал бы присылать мне деньги. Честно говоря, это потому, что я боюсь причинить ему такую боль. Я не думаю, что он будет терпеть меня в семье. Вы понимаете, как это, это американские и английские идеи, о которых я говорил, и для него они измена- Hochverrat.

- Курт совсем не изменил своих идей?

- Мне стыдно говорить об этом, герр Бэдд, но вы действительно должны это услышать. Он сильно изменил свои взгляды в худшую сторону. Я действительно считаю, что он стал коммунистом, я имею в виду коммунистом сталинского типа.

- О, Фриц! Трудно в это поверить!

- Nun, ja! Вы можете понять это с его точки зрения, герр Бэдд. Что ему было делать, калеке, который должен содержать нашу большую семью? У него должен был быть дом, место, где он мог бы жить и работать. Должно быть, он пошел к аппаратчикам, как они себя называли, и помирился с ними. Он не был откровенен со мной. Я сомневаюсь, что он был откровенен с кем-либо. Он говорит о волне будущего и о невозможности превратить омлет в яйца, перевести время вспять и тому подобное.

- Ты не думал, что он может получать деньги от красных?

- Я думал об этом. И это одна из причин, почему я так усердно работаю, чтобы получить диплом.

"Я не знаю", - сказал Ланни, - "будет ли диплом школы, контролируемой красными, иметь большой вес в районах, контролируемых американцами или британцами". Он заметил беспокойство на его чувствительном молодом лице.

Ланни тщательно продумал подход к самой сложной теме. "Ты должен знать, Фриц", - начал он, - "ты не один сталкиваешься с этой проблемой. С ней сталкиваются люди во всем мире. Эти проблемы делают гражданские войны такими ужасными. У нас в Соединенных Штатах такое было почти столетие назад. Люди в приграничных штатах сильно разошлись. Некоторые члены семьи отправились на север, а некоторые на юг. С одной стороны отцы, а с другой - сыновья или, может быть, братья, и тогда они сойдутся в битве. Или, может быть, один окажется шпионом, а другому придется его арестовать, или судить, или даже казнить".

- Я знаю, герр Бэдд. В моей школьной хрестоматии был рассказ о таком человека по имени Амброз Бирс.

- Твоя проблема глубоко трогает меня, потому что в моей жизни творится то же самое. У меня есть сводная сестра по имени Бесс. Я знаю ее с тех пор, как она была ребенком. Прекрасный ребенок, милый и умный и полный возвышенных чувств. Через меня она познакомилась со скрипачом Ганси Робином. Ты наверняка слышал о нем. Они поженились, и она стала его аккомпаниатором, и долгие годы они были неразлучны и очень счастливы. Но теперь Бесс стала коммунисткой, членом партии. Она стала ожесточенной, агрессивной и решительной. Я спорил и умолял ее, и Ганси тоже, но это не помогло. Она использует нашу свободу, чтобы разрушить свободу вообще. Она использует свои права по нашей Конституции, чтобы отнять эти права у всех остальных. Пока она просто пропагандистка. Но теперь всё становится более напряженным. Советы в наступлении. Они, конечно, называют себя интернационалистами, но из их действий исчезли все следы интернационализма. Они всего лишь старые царские империалисты, берущие то, что могут получить. Это холодная война, и она становится горячей. Я спрашиваю себя, допустим, наступит время, когда я узнаю, что Бесс работает против нашего народа. Укрывает шпионов или, возможно, помогает красть документы или военные секреты, что мне с этим делать? Смогу ли я выдать свою сестру правительству и посадить ее в тюрьму или даже расстрелять? Что бы ты сделал, Фриц?

- Не знаю, герр Бэдд. Это было бы ужасное решение. Думаю, если бы это был мой долг, я бы это сделал.

- Конечно, Бесс не говорит мне, что она делает. Она делает всё, чтобы я этого не узнал. Но когда-нибудь я могу решить, что это мой долг - узнать, что она делает, и тогда моему душевному спокойствию придет конец. Я не могу выкинуть эту идею из головы.

Ланни помолчал, а затем продолжил: "Я расскажу тебе еще об одном случае, об отце и сыне. Много лет у меня был друг в Нью-Йорке, немец по имени Форрест Квадратт. Во время Первой мировой войны он был агентом кайзера в Нью-Йорке. После этого он стал гитлеровским пропагандистом, а во время войны на несколько лет попал в тюрьму. Случилось так, что у него был сын, который занял ту же позицию, что и ты сейчас. Сын был молодым поэтом и учителем колледжа, и ему пришлось публично выступать за свободу и против своего отца. Я не знаю, имел ли он какое-либо отношение к отправке своего отца в тюрьму, но это, должно быть, стоило ему ужасной сердечной боли. Я говорю тебе это для того, чтобы ты увидел, что твоя проблема не уникальна. Ты должен обдумать это и принять собственное решение".

- Я уже обдумал это, герр Бэдд. Я верю в свободный мир и буду отстаивать его, чего бы это ни стоило. Я видел, как фанатизм Гитлера стоил жизни миллионам немцев, не говоря уже о евреях. Я знаю, что фанатизм Сталина стоил жизни миллионам русских и народам приграничных государств. Я знаю, что у него миллионы людей в концлагерях и в рабских шахтах. Я не собираюсь мириться с такими вещами, и если необходимо отдать свою жизнь, чтобы покончить с этим, я готов.

Ланни смотрел в эти ясные голубые глаза и думал, что читает в них душу. - "А если это повредит членам твоей собственной семьи, Фриц?"

- Ничего не могу поделать, герр Бэдд. Если люди намереваются уничтожить весь прогресс, достигнутый человечеством до сих пор, они должны быть готовы столкнуться с последствиями. Я решил, что коммунисты предали социальную революцию и уничтожают в ней все следы идеализма.

"Именно так я это и вижу", - ответил Ланни. - "Мне было трудно принять это решение, потому что я отдал этому так много своей веры и надежды. Тебе повезло больше, чем мне, в том, что тебе не нужно проходить долгий процесс разочарования, почти тридцать лет".

Эти двое глядели друг на друга пристальным взглядом, и Ланни сказал: "Теперь, Фриц, я хочу тебе кое-что доверить. Я расскажу тебе некоторые вещи, которые, возможно, определят всю твою дальнейшую жизнь. Но сначала ты должен дать мне честное слово как немец и как друг, что то, что я тебе скажу, никогда не будет передано тобой ни одной человеческой душе без моего согласия. Могу я получить такое обещание?

- Да, герр Бэдд, честное слово.

- Я знаю о твоем отце кое-что, что причинит тебе боль. Тебе не обязательно это знать, если ты сам этого не попросишь. Решать тебе.

- Я хочу знать все, что могу, о своем отце. Я должен жить с ним, иначе я должен порвать с ним, и, конечно, я должен знать правду, чтобы принять разумное решение.

- Хорошо, ты просишь об этом, и я расскажу тебе. Я был вчера у твоего отца. Я сказал ему, что пришел, потому что меня угнетает наша ссора, и я хочу её уладить и примириться. Он был вежлив со мной, но холоден. В конце концов, он согласился, что мы не будем питать друг к другу обид. Это, конечно, было для него политикой и не могло ему повредить.

- Я удивлен, что он вообще говорил с вами, герр Бэдд.

- Твой отец изменил свою тактику, и я боюсь, что он изменился совсем. Он больше не тот человек, которого я знал и любил. У меня есть информация о нем, и я совершенно уверен, что она верна. Твой отец не коммунист и не собирается становиться коммунистом. Это только камуфляж. Он остается нацистским фанатиком. Он - ведущий дух группы заговорщиков по образцу старого Vehmgericht. Ты знаешь , без сомнения, что это такое.

Фриц кивнул.

- Это организация отчаявшихся людей, поклявшихся хранить тайну под страхом смерти. Они называют себя Volkischerbund. Ты случайно не слышал об этом?

- Нет, герр Бэдд. Но я не удивлен этой новостью.

- А вот что может тебя удивить. Деньги, которыми оперирует эта группа, - так называемые деньги Гиммлера. Нацисты напечатали банкноты в английских фунтах, которые они намеревались использовать при завоевании Англии, и банкноты в американских долларах, которые они использовали в частях мира, захваченных американской армией, начиная с Северной Африки. Друзьям твоего отца попало большое количество таких денег, мы не знаем сколько. Возможно, они и сейчас их печатают. Их легко напечатать, если есть клише и подходящая бумага. Они продают эти деньги так называемым толкачам за часть их номинальной стоимости, а эти люди выходят в западный мир и избавляются от них, как могут. Таким образом, они грабят и обманывают очень многих ни в чем не повинных людей. Конечно, долгосрочный эффект этих действий заключается в разбавлении валюты и создании инфляции. У каждого в западном мире отнимают часть его заработка и его богатства.

Лицо этого розовощекого немца сильно побледнело. "Так вот откуда у меня пособие!" - воскликнул он. - "Я больше так не могу, герр Бэдд!"

"Если ты откажешься от его пособия", - сказал Ланни, - "ты фактически скажешь своему отцу, что обнаружил, что он делает. Ты должен понимать, что он стал очень подозрительным человеком. Он знает, что ты живешь среди врагов, всевозможных врагов, и подвержен тому, что он назвал бы заразой. Он будет следить за каждым твоим словом, каждым жестом, каждым выражением лица".

- Похоже, он больше не мой отец!

"Вот это я и почувствовал", - сказал ему Ланни. - "Я ушел со словами, что Курта Мейснера, которого я знал, больше нет. Это странный человек, и очень опасный. Он слепой фанатик, Самсон, который обрушит на себя храм, чтобы наказать тех, кого ненавидит. Национализм - главный враг в наши дни, когда мы пытаемся построить международный порядок. Конечно, нет никакой возможности возродить старый гитлеровский национализм. Так же, как нет возможности вернуть Гитлера. Вот что произойдёт, твой отец наденет камуфляж красного коммунизма. Он будет повторять фразы, он запутается в сетях их интриг. Он будет становиться все более и более циничным и все более и более убеждаться в том, что они предлагают ему единственное средство к власти. Он будет делать то, что они делают, или то, что они говорят ему делать. Какая реальная разница, станет ли он коммунистом или просто марионеткой, повинующейся ниточке, за которую дергают другие?"

- Никакой разницы, герр Бэдд. Я согласен.

- Он движется к верной трагедии. Потому что красные будут относиться к нему с подозрением, они будут следить за ним и никогда не доверять ему по-настоящему. Если придет время, когда он сделает малейший шаг во имя своего тайного кредо, если он когда-нибудь выступит как немецкий националист вместо сталинского националиста, они схватят его и выстрелят ему в затылок. Они совершенно безжалостно искореняют любые следы независимости у подчиненных народов. Они взяли миллионы так называемых кулаков, крестьян, которые много работали и накопили достаточно, чтобы купить корову и лошадь, и отправили их в Сибирь, чтобы они стали рабами в трудовых лагерях. То же самое сейчас начинают делать с поляками, с чехами, с венграми да, и с немцами.

- Я знаю, герр Бэдд, знаю! Я часто говорил себе, что мой отец сумасшедший.

Итак, Ланни решил, что можно сделать предложение, которое он подготовил. Он объяснил серьезное противодействие американской армии идее заставить сына доносить на своего отца. Но в данном случае объектом армейского расследования была банда фальшивомонетчиков, и если бы армия смогла найти способ разбить их, она вполне охотно предоставила бы Курту неприкосновенность. Позволила бы ему сбежать, если бы представился такой случай. "Тебе бы не пришлось думать, что ты шпионишь за своим отцом", - сказал Ланни. - "Тебе может показаться, что ты делаешь ему одолжение, отделяя его от так называемых неонацистов. Он не стал бы сейчас благодарить тебя за это, но, возможно, доживет до того, когда придет в себя".

Ланни решил, что не будет давить на этого юношу и что решение должно быть за самим юношей. Теперь, очень осторожно, он сказал: "Уясни это, Фриц. Я не прошу тебя брать это бремя на себя. Я просто излагаю тебе сложившуюся ситуацию. Я пытался найти кого-нибудь, кто мог бы остаться в Вендефурте и раскрыть этот заговор и, возможно, узнать, где спрятаны фальшивые деньги и клише. Сам я сделать этого не смогу, потому что Курт слишком хорошо меня знает. А ты мог бы пойти и сказать ему, что слышал о столкновении мнений в школе, слышал аргументы всех сторон и решил отстаивать священные принципы Третьего рейха - 'Wir werden weiter marschieren(Мы будем продолжать марш) и все такое. Ты мог бы быстро убедить его. Но что он тебе расскажет, я не знаю. Ты, конечно, никогда не должен упоминать, что встречался со мной. Я мог бы связать тебя с кем-нибудь здесь в американском секторе, кто мог бы направлять тебя и кому ты мог бы докладывать. Я сомневаюсь, что твой отец сам когда-либо совершал какое-либо преступление, но ты можешь обнаружить, что он является мозгом и душой заговора. Он, вероятно, начал бы все сначала, и мы были бы не против, потому что знаем, что эти маленькие заговоры творятся во многих пивных подвалах. Мы хотим только получить все фальшивые деньги и клише".

- Сдержат ли американские власти свое слово перед вами, герр Бэдд?

- Это я могу гарантировать абсолютно. Чего я не могу гарантировать, так это того, как ты сам выдержишь напряжение такого предприятия. Я делал это сам около десяти лет и знаю, как это сложно и как тяжело. Это было что-то совершенно противное моей природе, и я часто задавался вопросом, не становлюсь ли я безнравственным. Я надеюсь, что нет. Я лгал, жульничал и воровал, и все это в интересах союзного мира, в который я верил. Франклин Рузвельт был моим начальником, и я знал, что он верит в свободу и демократию и будет стоять за эти принципы до смерти. То же самое я знаю о президенте Трумэне и могу дать тебе такую же гарантию. Я знаю, что он сделает все, что в его силах, чтобы создать в Германии неприкосновенную, свободную и демократическую республику. Это то, чего ты хочешь или должен хотеть.

- Это то, чего я действительно хочу, герр Бэдд, всем сердцем и душой.

- Если ты возьмешься за эту работу, то будешь вести одинокую жизнь. Тебе придется отправиться к своим врагам, надеть камуфляж и делать то, что они тебе скажут. Тебе придется следить за каждым своим шагом, за каждым словом, за каждым выражением своего лица. Тебе придется вообразить себя другим человеком и придется стать этим человеком и жить жизнью этого человека, за исключением одного маленького уголка твоей души, где ты останешься самим собой. Ты будешь одинок, потому что твои настоящие друзья будут тебя презирать, а новые друзья будут людьми, с которыми невозможна настоящая дружба. Они будут злыми людьми, которых ты презираешь. Мне было легче, потому что я жил на двух континентах, а дома в Америке у меня было несколько старых друзей, которые догадывались, что я делаю, и очень тактично не упоминали о своих догадках. Кроме того, у меня была жена, которая помогала мне. У тебя этого всего не будет, потому что здесь в Германии ты не сможешь никому доверять. Я не прошу принимать решение сейчас. Я собираюсь провести несколько дней здесь, в Берлине, задавая вопросы людям, которые знают о ситуации. Если ты захочешь увидеть меня снова, то можешь это сделать. Уйди и подумай. И не чувствуй никакого принуждения, кроме принуждения совести, чувства общественного долга. Если ты не уверен, что сможешь это сделать, не пытайся. Если считаешь, что знаешь, каким образом сможешь послужить делу человеческой свободы и солидарности, то тогда это твоя задача. Решение за тобой и только за тобой. Но как только ты согласишься, ты должен пройти через всё это. Кроме того, если ты решишь отказаться, то никогда не должен забывать, что связан своим обещанием, данным мне, и никогда не дашь ни малейшего намека на то, что я тебе говорил, никому в этом мире.

"Хорошо", - сказал парень.

После этого разговора Ланни оставалось сделать только одно. Он пошел к Монку и рассказал ему эту историю. Если Фриц решит взяться за эту работу, Монк будет и его посредником, и его инструктором. Ланни сам был шпионом, но Монк руководил многими шпионами. Он был резидентом Управления стратегических служб в Швеции в течение последних двух лет войны. Монк был немцем и социалистом. Он говорил на языке мальчика, и не только в буквальном смысле, но и в более широком, символическом смысле этой фразы. Они составили бы команду.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Время разрушать¹⁵

ЛАННИ отправился навестить семью Иоганна Зайдля, старого часовщика, который помог ему спрятаться, когда гестапо разыскивало его в Берлине. Иоганн жил в районе Моабит, рабочем квартале города. Верхние этажи многоквартирного дома разбомбили, и оставшиеся жильцы перебралось на нижние этажи. Две семьи, семь человек, жили в квартире, состоящей из кухни и двух маленьких спален. Повреждения как-то залатали, по крайней мере, достаточно, чтобы укрыться от дождя.

Эти семьи считали этого элегантного американского джентльмена самым замечательным человеком, который когда-либо появлялся в их жизни. Он снова пришел с пакетом еды под мышкой, в котором были деликатесы, недоступные рабочему классу Берлина. А ему ведь только хотелось сидеть и задавать вопросы об их жизни и их идеях. Он рассказал им, что богоподобный президент Трумэн поручил ему выяснить, о чем думают, что планируют и на что надеются простые люди в Германии. Этот замечательный президент действительно заботится о простых людях и хотел сделать для немцев то, что помогло бы им стать независимыми и по-настоящему демократичными.

Увы, он уже не был всемогущим, ибо в тот день по телеграфу и радио пришло сообщение об итогах ноябрьских выборов 1946 года. Оказалось, что Республиканская партия получила большинство в Палате представителей, а это означало, что противники президента Трумэна будут контролировать законодательство. Ланни должен был объяснить этим немцам эту странную ситуацию. Республиканцы на самом деле не были против немецких рабочих, они были только против президента Трумэна и могли помешать его действиям.

Больше всех говорил Иоганн Зайдль, он был самоучкой, старым членом социал-демократической партии - его называли Genosse, то есть товарищ. Он сообщил, что социалисты в Германии оказались в неудобном положении, находясь на ничейной земле между двумя враждующими группами, коммунистами на Востоке и авторитетными главарями картелей на Западе, владельцами сталелитейной, химической и электротехнической промышленности. Социал-демократы всегда были врагами коммунистов не на жизнь, а на смерть. Но рядовые члены партии колебались, соблазняемые обещаниями и искусной пропагандой так называемых Советов.

Американская пропаганда, увы, была не столь искусна, и каждый раз, когда американское правительство делало что-то, чтобы помочь главарям картелей, коммунисты кричали и помещали на первых полосах своих газет информацию об этом, и некоторые немцы склоняются на Восток. Но пока президент Трумэн действительно работал на демократическую Германию, он мог рассчитывать на поддержку всех истинных социалистов. Это, увы, может означать надолго разделение Германии на две части. Действительно трудно было поверить, что Советы когда-либо допустят действительно свободные выборы, по крайней мере, до тех пор, пока им не удастся воспитать новое поколение, обученное так, чтобы можно было рассчитывать на то, что оно проголосует за красных.

Ланни серьезно отнесся к своему обещанию президенту Трумэну. Он разговаривал с некоторыми главарями картелей, со многими из них он встречался в старые времена. Зная, что он сын президента корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, они свободно говорили с ним о своих проблемах. Проблема Германии, как они ее видели, заключалась в решимости рабочих голосовать за социалистов. А как Гитлер пришел к власти, они не хотели вспоминать, ведь это произошло благодаря их деньгам и их оружию. Проблема заключалась в том, чтобы заставить немецких рабочих проголосовать за демократию, как ее понимали в Америке. То есть за капитализм в промышленности и демократию только в правительстве. Как американцам это удавалось? Ланни сказал, что отчасти это связано с образованием и отчасти с высокой заработной платой. "Но", - сказали главари картелей, - "мы не можем позволить себе платить столько, сколько платите вы. У нас нет огромного внутреннего рынка, и у нас есть конкуренция с Англией, Францией, Италией, даже с Индией, а вскоре и с Японией". Но все они согласились с тем, что демократию нужно испытать, хотя бы потому, что у Америки всё под контролем. Если Америка откажется от своей поддержки сейчас, миллионы немцев умрут с голоду, а остальные перейдут к Сталину.

Ланни разговаривал с обычным человеком на улице. Носильщиком в отеле, официантом в ресторане, служащим на заправочной станции, пожилой женщиной, которая продавала ему газеты в киоске. Все соглашались, что американцы ведут себя хорошо, а красные плохо. Все надеялись, что американцы останутся, но не были уверены, что красные им позволят. Старушка сравнила положение Германии с тушкой курицы, которую раздирают двумя руками. Каждый из раздирающих думал о своей судьбе и не интересовался курицей.

Ланни ждал телефонного звонка, и его дождался. Голос в трубке сказал: "Я решил. Я хочу это сделать". Ланни сказал: "Ты можешь прийти на обед?"

Семнадцатилетний заговорщик выглядел серьезным и немного бледным, как будто потерял сон. В ресторане отеля они не затрагивали важную для них тему, а говорили об американских выборах. Ланни объяснил своеобразную систему американского правления, при которой могло случиться так, что президент и Конгресс боролись друг с другом, и все, что они говорили или делали, было направлено на политический эффект. Между тем бюрократы продолжали управлять страной, как могли. Конгресс пытается помешать им, лишив их средств, и создаёт комитеты по расследованию, которые подвергают их враждебным допросам.

Так будет в Америке по крайней мере в ближайшие два года. Это могло продолжаться еще дольше, потому что южное крыло партии президента Трумэна было таким же консервативным, как и республиканцы, и будет голосовать вместе с республиканцами по всем экономическим вопросам. Действительно, по таким вопросам обе партии разделились пополам, и единственное, что отличало демократа от республиканца, это название, которое он себе выбрал.

Фриц сказал: "Можно подумать, что люди с одинаковыми программами собираются в одной партии". Но Ланни объяснил, что в Америке было то, что он называл "дедушкиным голосованием". Люди голосовали определенным образом, потому что так голосовали их деды, а быть человеку демократом или республиканцем определялось задолго до его рождения.

В номере с запертой дверью они разговаривали тихо. Мальчик сказал: "Я написал отцу, что выслушал различные мнения, высказанные в школе, и решил, что согласен полностью с ним. Я не осмелился сказать больше, потому что письмо могло быть вскрыто. Он поймет, и это сделает его счастливым. Когда я поеду домой на Рождество, он примет меня с радостью. Я скажу ему, что считаю, что образование в школе ухудшается, и я лучше останусь дома и буду заниматься самостоятельно. Так я смогу кое-что узнать". Ланни мог это одобрить, так как большую часть своего образования он получил, читая книги.

Фриц сообщил своим ближайшим школьным друзьям, что передумал. - "Они, конечно, озлобились на меня и наговорили много неприятных вещей. Слезы выступили у меня на глазах, и я полагаю, что это было хорошо, потому что это заставило их сказать, что я мягкотелый".

"Среди твоих одноклассников есть гитлеровцы?" - спросил Ланни, и Фриц сказал, что их было несколько, но они себя не выпячивают. Он нашёл у них понимание. Они без труда поверили ему, поскольку он был известен им как сын автора Фюрермарша.

III

Ланни уже обсудил этот вопрос с Моррисоном, который согласился, что будет лучше, если Фриц будет работать под руководством Монка. Юноша мог узнать много других вещей, помимо фальшивых денег. Поэтому Ланни рассказал новому ученику об этом поборнике немецкой свободы. Мало того, что он рисковал своей жизнью в битве за народную республику в Испании. Он снова и снова рисковал жизнью в Германии в битве с гестапо. Ланни рассказал, как Монк получил должность дворецкого у выдающегося физика, профессора доктора Плотцена, и ночью фотографировал бумаги этого знаменитого джентльмена. Это было то же самое, что Цицерон проделал с британским послом в Анкаре, с той разницей, что там, где Цицерон потребовал и получил сто или двести тысяч фальшивых денег, Монк работал за небольшое жалованье, которое Американское правительство платило своим секретным агентам за то, чтобы они рисковали своей жизнью.

Пришел Монк, и ему не потребовалось много времени, чтобы проникнуть в душу этого молодого идеалиста, трепещущую одновременно и от рвения, и от страха, и от совестливой робости. Сам Монк был таким тридцать или сорок лет назад. И он старался заменить того отца, от которого отказывался Фриц. "Я пришел разделить сына с отцом, дочь с матерью, невестку со свекровью, и врагами человеку станут его домашние¹⁶".

Это был концентрированный урок искусства шпионажа, который Эмиль Фридрих Мейснер получил в тот день. Монк дал ему кодовое имя и тайник, показал, как открывать письма и запечатывать их, как убедиться, что за ним не следят, как выслеживать людей незаметно, как убежать от человека, который его преследует, войдя в многолюдное здание и выйдя через другую дверь. Как выведывать у людей их секреты так, чтобы они не осознавали, что они на крючке. И так далее по обычной методике. Фриц делал записи, а потом их изучал, гуляя по улице, а потом рвал на мелкие кусочки и терял по кусочку. Монк рассказывал истории о своей работе и делах его агентов в разных частях Европы.

Неофит собирался развивать знакомство не только со своими сокурсниками и учителями-неонацистами. У них были родители и старые друзья, которые были бы заинтересованы в найме нового и многообещающего работника, и задачи, которые они ему ставили бы, могли раскрыть, кем они были. Мало того, что нужно было отследить фальшивые деньги, у нацистов были огромные запасы золота, драгоценностей и других ценностей, которые в последние дни они спрятали в тайниках. Оставалось еще много не установленных произведений искусства - и так далее по списку. Малейшая подсказка могла привести к большому открытию, и мудрый агент все время держал глаза и уши открытыми.

У Ланни сжалось сердце, когда он увидел, как этот серьезный юноша отправляется на свое суровое задание. Ланни ненавидел ложь больше всего на свете. Он наблюдал за систематической ложью нацистов в течение двадцати пяти лет. Теперь он наблюдал систематическую ложь коммунистов и одинаково ненавидел и тех, и других. Он ненавидел мир, в котором люди были вынуждены лгать друг другу. Но он не видел выхода из этого. Нацисты объявили войну всему остальному цивилизованному миру, и их нужно было победить. Теперь коммунисты делали то же самое, но более ловко, пользуясь многочисленными промахами Гитлера, Геббельса и прочих. Конечно, можно было и не иметь ничего общего с этим отравленным и ядовитым миром. Имея много денег, Ланни Бэдд мог бы смотреть на прекрасные картины, слушать прекрасную музыку и читать стихи. Но он был не так воспитан.

Моррисон сказал Ланни, что он удовлетворен информацией Гусмана и им следует с ним рассчитаться, как договаривались. Гусман собирался в Гватемалу. Он выбрал это место, потому что в Польше было холодно, а он предпочитает тепло. Он надежно спрятал свои пятьсот долларов и заявил о своем намерении устроиться на работу и вести респектабельную жизнь. Сделает ли он это или проиграет деньги, играя с матросами на корабле, никто не мог предвидеть. Его доставили в Бремен и посадили на борт британского грузового корабля.

Ланни имел прощальный разговор с Моррисоном и получил благодарность от этого бюрократа. Ланни решил лететь домой через Марсель. Он хотел повидаться с матерью. Если этого не сделать, то можно оскорбить ее чувства. Теперь этому не могло быть оправдания, когда над всей Европой летали самолеты. Купив журнал или два и устроившись в удобном кресле, Можно через пару часов высадиться в любом аэропорту по своему выбору.

Бьюти Бэдд, уже много лет миссис Парсифаль Дингл, встречала в аэропорту своего дорогого сына на сверкающем новом американском автомобиле, сокровище, которое было трудно приобрести в Америке и невозможно в Европе в то время. Одним из тех, кто мог приобрести что угодно, был президент корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Он отправил эту машину Бьюти, и машина прибыла только на этой неделе. Сама Бьюти расцвела с помощью малейшего кусочка румян. Ей было за шестьдесят, хотя она не упоминала об этом. Волосы ее поседели, но приобрели эфирный голубоватый оттенок. С ней была Марселина, ее дочь от брака с французским художником Марселем Детазом и маленький семилетний сын дочери. В концентрационном лагере Марселина подверглась пыткам, и Ланни нашел ее и помог вернуть ей здоровье.

Бьюти, как всегда, была полна любопытства, а Ланни, как всегда, был тем, кого она называла молчуном. Он рассказал только, что прибыл, чтобы получить информацию для президента Трумэна. Но он рассказал ей новости о своей семье и ее расширении и о группе мира. То, что они делали с деньгами Эмили Чэттерсворт, было личным делом Бьюти, потому что она знала об этих деньгах и следила за ними еще за несколько дней до рождения Ланни.

Блестящий новый автомобиль проехал больше сотни километров вдоль красивого побережья Французской Ривьеры до небольшого поместья под названием Бьенвеню, которое Робби Бэдд подарил своей юношеской любви. Здесь Ланни провел все свое детство, за исключением поездок на автомобилях и яхтах. Именно на холме над этим местом он сидел с Куртом Мейснером и слушал его изложение немецкого идеализма. Именно на тех же холмах всего два года назад он сидел и наблюдал, как большая американская армада обстреливает немецкие орудия на берегу и высаживает армию на десантных кораблях. Ланни, которого тогда называли "приравненным" полковником, спустился на берег, присоединился к ним и сопровождал их в походе вверх по долине Роны в качестве переводчика, опрашивающего военнопленных.

Теперь снова был мир. И, о Боже, будет ли он продолжаться? Бьюти хотела знать это больше всего на свете. Во время войны она была в роскошном изгнании в Марокко, но слишком много видела чужих страданий. В том числе и страданий Марселины, а также нового мужа Марселины, американского летчика, потерявшего одну руку. Из-за других травм он всю оставшуюся жизнь будет хромать. Ланни не мог сильно подбодрить свою мать. Он сказал, что будущее мира находится в руках небольшой группы людей в Кремле, и они разрываются между двумя противоречивыми мотивами амбиций и страха. "Боюсь, нам придется принять меры, чтобы усилить их мотив страха", - сказал он.

Также в этом доме жил Парсифаль Дингл, второй муж Бьюти, ныне седой семидесятилетний мужчина. Он был учителем Новой Мысли, как ее называли в Америке, и обладал даром исцеления, которым безвозмездно одаривал всех, кто к нему обращался. Он был самой благожелательной душой на свете, и Бьюти считала его замечательным. А это основа правильного брака. Ланни интересовали как его теории, так и его практика, и они часами сидели и разговаривали всякий раз, когда встречались. Бьюти слушала, необычная для нее роль. Она взялась за вязание и шила грубую одежду для бедняков, приходивших к их дверям. Она передала управление домом новому мужу Марселины, которого звали Билли. Он и Ланни были в одних и тех же местах во время войны и могли обменяться воспоминаниями. В целом это была дружная семья.

Больше пары дней в этом спокойном и миролюбивом доме Ланни оставаться не мог. Его звал долг, и он сел в самолет на Лиссабон, а оттуда - в Нью-Йорк. Его высадили после наступления темноты в аэропорту Ла-Гуардиа. Был четверг, день Программы мира. Ланни беспокоился, успеет ли он к началу программы. Когда он вышел из самолета, до начала оставалось всего десять минут. Он вышел из аэропорта, сел в такси и велел водителю отвезти его к ближайшему жилому дому. Он вышел, неся свои сумки, заплатил водителю, подошел к дому и позвонил в звонок. Это был рабочий район с маленькими оштукатуренными домами, стоявшими близко друг от друга. Жильцы не были богатыми людьми, но можно было с уверенностью предположить, что большинство из них пользуются радио.

К двери подошел мужчина в рубашке без рукавов. Ланни сказал: "Прошу прощения, я только что сошел с самолета из Европы, и меня очень интересует радиопрограмма под названием Программа мира на станции WYZ. Меня зовут Ланни Бэдд, и если вы слушали эту программу, то слышали, как я её объявляю. Программа вот-вот начнется, и мне интересно, не будете ли вы так любезны, позволить мне ее послушать".

Ответ был: "Конечно, заходите". Весьма вероятно, что этот человек никогда в жизни не встречал диктора радио, да и не ожидал увидеть такое существо. Для него оно было голосом с небес. Человек провел гостя в маленькую гостиную, где трое детей разбросали по полу свои игрушки. Хозяйка вышла из кухни, вытирая руки о передник и извиняясь за беспорядок. Ланни рассказал ей свою историю, и она сказала, что слышала об этой программе. Она не сказала, что слушала её, а Ланни был слишком вежлив, чтобы спросить. Он мог догадаться, что она этого не делала, потому что в это время по радио передавали детективный роман.

Ланни поставил свои сумки, и ему дали стул. Им оставалось ждать минуты три-четыре, и он воздействовал своим известным обаянием. Он рассказал, как летал в Ньюфаундленд, Лондон, Берлин, ездил на машине в Польшу, а потом возвращался обратно через Марсель и Лиссабон. "О, удивительно, удивительно, удивительнейшим образом удивительно!¹⁷" - так писал Шекспир, не имея ни аэропланов, ни радио.

Момент настал, и радио было настроено на станцию и было еще кое-что замечательное - никакой рекламы. Голос сказал: "Станция WYZ. Это платная программа, и наша студия не несет ответственности за сказанное". Затем раздался звучный и доверительный голос Джеральда де Гроота: "Программа мира. Явим себе мир. Эта программа проводится Фондом мира, благотворительным учреждением, занимающимся продвижением мировой организации и мирового порядка. Сегодня вечером нашим докладчиком будет профессор Джеймс Алверсон Филипс с факультета социологии Калторпского университета. Профессор Филипс имеет долгую и безупречную репутацию либерала и друга человечества. Темой своего доклада он выбрал 'Психологические причины войны'. Я с удовольствием представляю профессора Филипса".

Профессор, очевидно, имел большой опыт выступлений. Его манеры были тихими и сдержанными, но язвительными. Это выступление устроил Ланни, и это он познакомился с профессором, и теперь перед его воображением предстал пожилой джентльмен, довольно невысокий, полный и в очках. Теперь он говорил о предмете, который был близок его сердцу.

Он должен был сказать, что главная причина войны лежит в мышлении людей. Они культивируют озлобление друг на друга, подозрения, которые приводят к страхам, а страхи умножают ненависть, и из этого комплекса не может выйти ничего, кроме физического конфликта. Профессор изучал историю и привел иллюстрации того, что он имел в виду. Он сказал, что первая обязанность каждого сторонника мира состоит в том, чтобы приспособить свое психическое и эмоциональное отношение к другим народам. Он должен научиться понимать, что иностранцы такие же люди, как и он сам. Что они могут испытывать страх и откликаться на нравственные призывы.

Профессор ратовал за духовные преображения, но он сказал, что слово духовный ушло в прошлое и вышло из моды, и он пытался поставить его на практическую основу, основанную на здравом смысле. Он сказал, что в стране развернута кампания по подозрению в отношении русских. Он перечислил агентства, которые этим занимались, и процитировал некоторые из их высказываний; он заявил, что это не путь к миру, а путь к войне, и самой смертоносной войне, основанной на фанатизме.

Он сказал, что русский народ поставил колоссальный эксперимент в области экономики и имеет право на этот эксперимент, если хочет. Этот эксперимент начался ближе к концу Первой мировой войны, а затем союзники, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты, проявили волю подавить этот русский эксперимент и задушить его в колыбели. Уинстон Черчилль приехал на Парижскую мирную конференцию и использовал все свое влияние, чтобы убедить союзников начать такую репрессивную кампанию. Именно здесь зародился страх русских перед союзниками. И совсем недавно тот самый Уинстон Черчилль проделал весь путь до Миссури, чтобы осудить так называемый "железный занавес" и возродить все эти страхи русских. Так что именно перед нами стояла задача изменить психологическое состояние и убедить русских в том, что мы готовы жить в мире, где каждый народ может свободно проводить свои социальные эксперименты и быть гарантированным от нападения со стороны соседей.

В своем красноречивом выступлении профессор призывал к изменению отношения со стороны всех народов мира. Он приветствовал эту Программу мира, потому что она, казалось, призывала именно к этому. Группа людей изменила свое мнение и призывала других изменить свое мнение и встречала широкий отклик. Это движение будет распространяться. Оно достигнет народов Европы. Оно могло бы проникнуть даже за железный занавес. Люди там обнаружат, что у них есть великодушные и искренние друзья за границей, и их лидеры будут вынуждены признать это. Им будет стыдно не признать это.

Это могла сделать вера, не обязательно вера в Бога, но вера в тот нравственный принцип, который существует во всех нас, и который мы учимся распознавать в других. Это был принцип, на котором было основано христианство, и если все народы земли не смогли принять христианство, то только потому, что его защитники уверовали в атомные бомбы, а не в духовную природу человека. Независимо от того, какую веру мы исповедуем, мы должны избавить свой разум от подозрительности и страха и реорганизовать их на основе любви. Библия дала нам правильную формулу, когда соединила вместе две фразы: "на земли мир, в человецех благоволение!¹⁸". Профессор сказал, что цель его речи состояла в том, чтобы изменить порядок этих двух фраз и внушить своим слушателям, что сначала стоит добрая воля по отношению к людям, а за ней последует мир на земле.

Таков был доклад. Радио было выключено, и маленькая семья обсуждала с нежданным гостем бесплатное интеллектуальное угощение, которое он им преподнес. Миссис Мейпл сказала, что это был чудесный доклад, и что она рада, что мистер Бэдд зашел к ним. Генри Мейпл объяснил, что его жена потеряла одного из своих младших братьев во Франции, а миссис Мейпл сказала, что другой брат только что вернулся домой - "Он точно не хочет больше войны". Ланни понял, что теперь он находится в контакте с американцами - простыми людьми, человеком с улицы и его женой в их доме. Он заверил их, что очень интересуется их мнением и был бы признателен, если бы они говорили откровенно.

Миссис Мейпл сказала, что всегда говорит то, что думает. Было видно, что она глава этой семьи, и она заявила, что не видит причин, почему мы должны вмешиваться в дела всех этих стран на другом конце света. Их было так много, что она не могла даже запомнить все их названия, и почему мы не могли оставить их в покое и позволить им заниматься своими делами так, как они хотят? Может быть, если они попали в беду, например, голод или что-то в этом роде, наш христианский долг послать им немного еды, но нам не нужно было ввязываться в войны из-за того, как они ведут свои дела.

Тогда мистер Мэйпл сказал, что рядом с ним на скамейке работал парень, который всегда ругал русских, но сам он в охоте за красными не участвует. Он думал, что здесь, в Америке, есть много вещей, которые можно улучшить, и нам лучше подумать об этом. Миссис Мейпл сказала, что ее брат, тот, что вернулся домой, видел много немцев, и они показались ему хорошими людьми, и он подумал, может быть, мы сражались не с теми парнями.

Ланни спросил, что они думают о войне с Японией, и мистер Мэйпл сказал, что, конечно, это было по-другому, ведь они напали на нас, на Перл-Харбор, но, может быть, нам следовало с ними покончить раньше, прежде чем у них стало так много самолетов. Таким образом, можно сказать, что этот опрос Ланни-Гэллапа показал, что американцы несколько запутались в международных отношениях. Казалось бы, женщины хотели оставить в покое все другие народы, в то время как мужчины хотели сражаться со всеми другими народами, пока сами молоды и народы легко победить.

Ланни вызвал такси по телефону, а когда оно приехало, поблагодарил хозяев и пожал руки всем, даже детям. Он не пытался дозвониться до Эджмира, потому что знал, что телефоны в студии будут заняты долгое время. Он сам поехал на Пенсильванский вокзал в городе и сел в ночной местный поезд, который останавливался в Эджмире. Всю дорогу он думал о докладе, который слушал, и о реакции, которую он вызвал в американской рабочей семье. Результатом его мыслей было то, что он собирается серьезно поговорить с женой, даже в том состоянии, которое наши деды привыкли называть "деликатным".

VII

Он удивил их всех в офисе, где они обычно оставались после программы, принимая телефонные звонки и в минуты досуга, если они появлялись, обсуждая минувшее вечернее событие. Профессор, приехавший на своей машине, уехал, так что Ланни не пришлось серьезно с ним разговаривать. Он сказал Лорел, что совершил приятное путешествие и нашел всю свою иностранную семью здоровой и счастливой. Он сказал ей, что послал телеграмму президенту Трумэну с Пенсильванского вокзала, о готовности доложить, и что он, вероятно, получит ответ утром. Если так, он хотел бы, чтобы Лорел снова поехала с ним.

Он ничего не рассказал ни о фальшивых деньгах, ни о Курте Мейснере, ни о Бернхардте Монке. Но он мог свободно рассказать, что Трумэн попросил его прозондировать ключевых лиц об их отношении к деятельности военного правительства союзников в Германии, а также отношения и намерений Кремля к этому правительству. Он пообещал рассказать ей все об этом во время их поездки в Вашингтон. А тем временем он доспит что недоспал. Он сказал это из-за Лорел, которая всегда была взволнована перед вечерней программой и была готова просидеть полночи, говоря о программе и о мировых проблемах, которые она подняла.

Утром Ланни позвонил отцу в Ньюкасл, чтобы сообщить о благополучном возвращении домой, а затем уселся читать накопившуюся почту. Не успел он прочитать и половины, как его позвали к телефону. Белый дом сообщил, что президент был бы рад увидеть мистера Бэдда этим вечером, если это будет ему удобно. Мистер Бэдд сказал, что ему будет удобно. Он сделал вывод, что этот случайный президент Соединенных Штатов был человеком, который знал, чего он хочет, и хотел этого сразу.

VIII

Агент президента собрал сумку и достал из стола бумаги, приготовленные специально для этого визита. Он накинул Лорел на колени теплый халат и подоткнул его, и ясным утром в конце ноября они решили ещё раз прокатиться по магистрали US1. "Теперь", - сказал он, - "мы действительно можем всё обсудить. Скажи мне, что ты думаешь о вчерашней программе".

Лорел ответила: "Мне показалось, что профессор был немного расплывчат. Он не привёл никаких примеров".

- Ты заметила, что все недостатки, которые он должен был найти, были отнесены к нашей собственной стране и что все моральные обязательства были также нашими?

- Что ж, я полагаю, так и должно быть с моральными обязательствами. В наших силах измениться самим, и пусть другие исправятся сами.

-- Да, но предположим, что другие не хотят исправиться и понятия не имеют об этом? Предположим, они рады утвердиться во мнении, что все ошибки - наши?

- Ланни, ты становишься подозрительным! Ты хочешь сказать, что этот славный пожилой джентльмен - попутчик?

-- Не знаю, попутчик ли этот славный пожилой джентльмен; Я знаю только, что если бы он был членом коммунистической партии, желающим произвести впечатление на буржуазную аудиторию, то его речь это впечатление произвела. Все ошибки были на Америке, все обязательства были на Америке, и можно было подумать, что Сталин был кроток и тих, как Иисус. Я расскажу тебе, как я слушал эту программу.

Он описал семью Мэйпл, их дом и их замечания после того, как они всё выслушали. "Я разговаривал с одной из матерей Америки", - сказал он. - "Их, наверное, десять миллионов, и у каждой из них нет иной мысли, кроме как вытащить своего сына, или мужа, или брата из армии и держать его подальше. Сталин может занять все эти места с иностранными названиями, и это ничего не будет значить для мамочек. Они даже этих названий не запомнят. Почему бы нам не остаться дома и не заниматься своими делами, а позволить дорогому Джимми, Джонни или Томми устроиться на работу и завести семью?"

Он рассказал ей о своем путешествии столько, сколько мог, но ничего про подделки, а только про немцев и французов. Он разговаривал с десятками людей всех социальных слоев, и везде над ними висела пелена страха. Америка покидала их или готовилась к этому. Америка распускала свои армии, а Советы сохраняли и наращивали свои. Сталин шел вперед так же методично, так неудержимо, как движение ледника. В его власти была вся Польша, половина Германии и Австрии, вся Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария. Он торжественно пообещал разрешить создание демократических правительств во всех этих странах. Но теперь он давал свое собственное определение демократии, и это означало коммунистическую диктатуру. Все они должны были превратиться в государства-сателлиты с правительствами и армиями, контролируемыми красными комиссарами.

Кроме того, Сталин собирался совершить коммунистическую революцию в Греции и восточных провинциях Турции. Он завладел Азербайджаном и его нефтью. Он не спешил уходить и оставил там своих марионеток. Он получил выход к Адриатике через Албанию и превратил Балтику в русское озеро. Он собирался захватить Китай, а оттуда захватить Тибет и угрожать Индии. Он получил те тепловодные порты Дайрен и Порт-Артур, за которые Россия воевала и потерпела поражение от японцев. Все, что пытались сделать прежние цари, но потерпели неудачу, Сталин собирается сделать, одурачив нас. А тем временем профессора колледжей будут говорить по радио, призывая американский народ улучшить свою мораль и одухотворить свою внешнюю политику.

"Что мы будем делать?" - спросила эта будущая мамочка. - "Стать охотниками за красными?"

- Дорогая, мне надоели эти коммунистические фразы, и я не намерен дать себя обмануть ими. Если действия Сталина таковы, что даже их перечисление будет для него обвинением. то я стану охотником за красными. Я ездил в Ялту с Рузвельтом, встречался со Сталиным и видел, как он заключил сделку и дал торжественное слово. Ему дали все, о чем он просил, даже то, что мы не имели права давать. Он сделал из нас дураков. Рузвельт знал это еще до своей смерти и сказал мне об этом. Мы купили кота в мешке, а получили - что сказать? - росомаху, самую свирепую из существ средних размеров. Я разговаривал с прозорливыми людьми, как с немцами, так и с американцами в Германии, и всем им совершенно ясно одно: единственное в этом мире, что удержало Сталина от захвата Западной Германии, это не та жалкие военные формирования, которые мы держим там, а его боязнь атомной бомбы, которая у нас есть, а у него нет. И он не может получить её уже давно. Вышинский говорит, что мы вешаем атомную бомбу, как дамоклов меч, над его головой. И именно это мы и делаем. Если бы у нас ее не было и мы бы ее не размахивали, красные армии двигались бы сегодня по Франции и забрасывали Лондон новой партией ракет Фау-2, которые лучшие немецкие ученые сейчас учат делать красных. Не пройдет и полугода, как Сталин окажется в Мадриде, сядет на отрубленную голову Франко и покажет нам свой нос.

"Боже мой! " - воскликнула жена. - "Какое у тебя развитое воображение!"

- Я беспокоюсь и не могу скрыть этого факта. Я не собирался ничего говорить тебе об этом, пока не родился ребенок. Но та программа прошлой ночью заставила меня передумать. Мы просто не имеем права больше рисковать безопасностью американского народа.

- Ты так внезапно передумал, Ланни!

- Нет, не внезапно, а медленно, но я не говорил об этом. Два года назад, когда мы начали работать над этим планом, все наши надежды были безоблачными. Рузвельт сказал, что у него есть пятидесятилетний план дружбы с Советским Союзом, и когда я сказал об этом Сталину, он расхохотался. Он изобразил веселый смех, но теперь я знаю, что это был сардонический смех. У Сталина была своя программа, изложенная в книге за книгой, написанной для него его профессорами, но он знал, что Рузвельт никогда не видел ни одной из этих книг. Отношение Сталина к нам - непримиримая, смертельная ненависть, и когда ваш милый старый профессор говорит об одухотворении Сталина, Бернхардт Монк сказал мне, что с тем же успехом он мог бы отправиться в Индию и научить тигров не есть мясо.

- То, что ты мне говоришь, говорит Бернхардт Монк?

- Это то, что говорят в Германии все, кто имеет возможность наблюдать и понимать советскую систему. Не забывай, что треть всех немцев теперь в их руках, а в Берлине они приходят и уходят через границу. Это всего лишь вопрос перехода улицы. У немцев есть друзья в Чехословакии и во всех других окраинах, и все они знают, что такое тактика красных. Как писал Киплинг полвека назад: "Как уцелеть под бороной -
Известно жабе лишь одной"'¹⁹. Я был предупрежден обо всем этом больше года назад, и теперь каждый день, когда я беру в руки свою газету, я вижу, как все это сбывается, одна деталь за другой.

- Ланни, что мы будем делать с деньгами Эмили?

- Мы собираемся потратить деньги Эмили так, как Эмили хотела бы, чтобы они были потрачены. Я знаю, что думала Эмили, я знал ее так же близко, как любого друга, который у нее когда-либо был. Она была в ужасе от того, что кайзеровская армия сделала в Бельгии, и стремилась к победе. Она управляла работой Красного Креста, и ни одна француженка не была более патриотична. И она так же относилась к Гитлеру. Ты это знаешь. Она никогда не одобрила идею подчинения Европы советской диктатуре. Это не было ее представлением о мире, и она не хотела бы, чтобы мы были овцами, которых ведут на бойню. Я не призываю к войне. Напротив, я думаю, что единственная надежда предотвратить войну состоит в том, чтобы мы перевооружились и сделали это быстро, чтобы убедить Сталина, что он не может взять остальной мир без войны. Я совершенно уверен, что он не хочет войны, потому что он продемонстрировал, на что способна американская промышленная мощь, и он видел, что атомные бомбы сделали в Японии.

Лорел не продержалась так долго, как ожидал Ланни. Она думала о своем, пока он думал о своем. В ее голосе была скорбь, но не гнев, когда она спросила: "Что мы собираемся делать с Программой - вызвать военных и рассказать нам, как вооружаться?"

Он ответил: "Мне кажется, что у нас есть одно определенное дело, которое состоит в том, чтобы принять и проводить политику открытого форума. Всякий раз, когда мы получаем говорящего, который занимает линию попутчика, пусть другой говорящий, который занимает противоположную линию, отвечает ему. Например, попросим Джона Дьюи ответить Филипсу. Есть еще один славный старик, но проницательный и знающий факт, который может убедить".

Они прибыли в Вашингтон как раз к обеду, а потом он отправился в Белый дом приятным, почти зимним вечером. На этот раз сотрудники секретной службы признали его и приветствовали как высокопоставленное лицо. Его препроводили в кабинет президента, где он снова застал усталого человека, подписывающего документы. Президент был рад приветствовать вестника хороших новостей - хороших, по крайней мере, в той степени, что американская армия ведет себя хорошо и завоевывает друзей среди немцев. Кроме того, этот план Трумэна вселял в них надежду и мужество. Ланни не стеснялся обсуждать тему фальшивомонетничества и рассказывать, как ему удалось выманить распространителя фальшивых денег и найти молодого немца, который мог проникнуть в секреты неонацистского подполья. Но он не дал ни малейшего представления, кто такой этот молодой человек и кто такие бундовцы. Он рассказал то, что сказал Монк. Монк был тем, кто действительно знал, и Ланни был бы рад видеть его по правую руку от Трумэна в качестве советника по иностранным делам. Но, увы, ни один немец не мог удержаться на этой позиции, и уж тем более ни один немецкий социал-демократ.

Ланни достал документ, который он потрудился подготовить некоторое время назад. Он сказал: "Мистер президент, вы проявили интерес к трудам Иосифа Сталина, поэтому я взял на себя смелость собрать несколько выдержек, изложив его взгляды на тему мира с остальным миром. Могу я прочитать вам одну или две из них?" Другой сказал: "Конечно", и Ланни прочитал из книги Проблемы ленинизма, которая разошлась в Советском Союзе миллионами:

"Мы живем, " - писал Ленин, - "не просто в государстве, а в системе государств, и немыслимо, чтобы Советская республика продолжала существовать длительное время рядом с империалистическими государствами. В конечном счете, тот или другой должен победить. Между тем ряд страшных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежен".

"Вот чему учил Ленин", - сказал Ланни, - "и вот что Сталин, его верный ученик, писал в Тезисах VI Всемирного конгресса Коммунистического Интернационала":

"Пролетариат Советского Союза не питает иллюзий относительно возможности прочного мира с империалистами. Пролетариат знает... что в процессе пролетарской мировой революции войны между пролетарскими и буржуазными государствами, войны за освобождение мира от капитализма, неизбежны и необходимы".

"Почему мои советники не приносят мне такие вещи, мистер Бэдд? " - спросил президент.

- Я полагаю, потому что они знают, что вы слишком заняты, чтобы читать их. Вот почему я пользуюсь случаем, чтобы прочитать их вам.

"Продолжайте, мистер Бэдд". - Президент вернул ухмылку посетителю.

Итак, Ланни продолжил: "Это снова Ленин в статье под названием Лозунг Соединенных Штатов Европы в его Избранных произведениях, том пятый, страница 141. Это любимое место Сталина, которое неоднократно цитировалось, в том числе в своей книге Проблемы ленинизма".

Ленин говорит: "Победивший пролетариат... экспроприировав капиталистов и организовав свое производство, восстанет против остального капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстания против капиталистов, и, если необходимо, даже выступая с вооруженной силой против эксплуататорских классов и их правительств".

"Вот вам и вся программа, мистер Трумэн, " - сказал Ланни. -" Это было написано сорок два года назад, в начале первой мировой войны; и это подобно закону мидийцев и персов, который, как говорит нам Книга Даниила, - неизменен".

"Оставьте эту бумагу у меня, мистер Бэдд", - был ответ. - "Я выучу эти отрывки наизусть и продекламирую их на следующем заседании кабинета министров".

Ланни сказал: "Расскажите об этом репортерам газет, и весть об этом дойдет до мистера Молотова и мистера Громыко, и они узнают, что вас не так-то просто одурачить..." - Ланни остановился, и другой закончил фразу. - "Как в Потсдаме".

Президент задумался, а затем добавил: "Франклин Рузвельт так старался дружить, и я тоже. Скажите, что с ними не так? Что мы с ними сделали?"

- Что мы сделали, мистер Трумэн, так это стали буржуазной нацией, самой большой и богатой в мире. Нашими делами управляют чрезвычайно богатые капиталисты, которые выбирают подставных законодателей и указывают им, что делать. Силы расширяющейся экономики автоматически побуждают капиталистов добираться до каждого уголка земли в поисках сырья и рынков. Мы покупаем их там, где это возможно, но там, где мы встречаем сопротивление, мы готовы применить силу. Тем самым мы низводим все колониальные народы до положения пеонов и удерживаем их там. Но вот идут героические большевики, последователи марксистско-ленинско-сталинской линии, призывающие пробуждающийся пролетариат подняться и экспроприировать экспроприаторов. Я не знаю, понимаете ли вы этот жаргон, мистер Трумэн, но вы должны выучить его, потому что это то, что нам нужно, чтобы найти равновесие в нашей жизни.

- Я слышал это, мистер Бэдд, но мне трудно воплотить это в жизнь.

- Это то, что происходит. Об этом читают день и ночь десятки тысяч вдохновленных фанатиков. Они учат этому миллионы. Они учат этому молодежь, и еще через одно поколение будут целые страны, полные людей, которые никогда не слышали ничего другого и относятся к этому так же серьезно, как вы относитесь к Евангелиям от Матфея, Марка, Луки и Иоанна.

- Удивительное развитие событий, мистер Бэдд. Что мы собираемся с этим делать?

- Первое, что мы должны сделать, это осознать это, а это достаточно сложно. Я разговаривал с людьми, которые близки к месту происшествия и знают, что происходит. Еще до окончания войны Политбюро собралось в присутствии Сталина и обработало вопросы своей политики. Мне сказали, что была некоторая оппозиция, но Молотов и Маленков одержали верх, и было приказано возобновить большевистский темп, как они это называют. Это означает, что это самая смертоносная война, открытая и тайная, которую нужно вести на каждом фронте и всеми способами. Это означает, что вся сила коммунистической машины в каждой стране мира должна быть направлена на распространение ненависти к Америке. Я знаю, что человеку из Индепенденса, штат Миссури, трудно это понять. Вы были воспитаны на евангелии любви. Но это евангелие ненависти, проповедуемое с той же решимостью, что и религиозное убеждение. Вы были бы готовы умереть, чтобы научить людей любить друг друга, а коммунисты готовы умереть, чтобы научить людей ненавидеть вас. При этом они готовы говорить любую ложь и нанимают самых высококвалифицированных психологов, чтобы изобретать ложь, наиболее правдоподобную и наиболее вредную. Это Гитлер сказал, что чем больше ложь, тем легче в нее поверить. Именно Муссолини научил Гитлера этому правилу, и именно от большевиков Муссолини научился этому.

Президент был хорошим слушателем и никогда не упускал момент. Он ответил: "Нам придется перевооружиться, мистер Бэдд. Это чертовски больно, но у меня нет выбора. И вы можете мне в этом поверить - я не позволю, чтобы это превратило меня в реакционера. Нет никаких причин, по которым мы не можем иметь армию и в то же время иметь социальный прогресс. Я не смогу многого добиться с этим новым Конгрессом, который дал мне народ, но, по крайней мере, я буду выдвигать требования и доводить их до общественного мнения. Я буду держать флаг развевающимся".

Ланни улыбнулся и сказал: "Об этом была написана песня, мистер президент. Она называется Звездно-полосатое знамя".

Это было удовлетворительное интервью, и Ланни вернулся в отель и рассказал об этом своей жене. Когда он вышел, то увидел, что в ее глазах стояли слезы. Америка собиралась готовиться к новой войне! В конце концов, несмотря на все, что она могла сделать, она была мамочкой. Дома у нее был четырехлетний ребенок, и она могла сообразить, что пройдет всего пятнадцать лет, прежде чем его возьмут в армию. К тому времени у Советов могла появиться атомная бомба, и это была бы война нового типа, с ужасами, о которых до сих пор и не грезили на этой несчастной земле.

Вернувшись в Эджмир, Ланни просмотрел почту, пришедшую после этой передачи. Он с огорчением заметил, что большинство слушателей проглотили обобщения профессора Филипса и нашли удовлетворение в его высокопарных словах. Лишь немногие критически настроенные хотели спросить, что именно он имеет в виду, и нет ли случайно в Советской России каких-либо недостатков, которые так легко обнаруживаются в Америке. Ланни решил, что с этого момента ни один оратор не уйдет, не задав вопросов, чтобы выяснить, что он имел в виду, или убедиться, что он действительно понимает, что имеет в виду.

Первыми, с кем нужно было посоветоваться, были, конечно же, Рик и Нина. Они были старожилы, старейшины. Рик был на год старше Ланни, а Нина на шесть лет старше Лорел. Ланни знал, что они думали в том же направлении, что и он сам, и с облегчением обнаружил, что у них сложилось такое же мнение о попутчике-профессоре. Это были времена, которые испытывали человеческие мыслительные способности, а Рик был человеком, который не получал удовольствия от того, что его одурачивают или он обманывает самого себя.

У них было обыкновение проводить собрания персонала один раз в неделю вечером для обсуждения программ и политики, обмена опытом и отчета о состоянии предприятия. На следующей встрече Ланни выдвинул свое предложение, и оно было обдумано. Единственное возражение исходило от пожилого философа, который доставлял городское белье и называл себя анархистом. "Мы услышим, что мы занялись травлей", - сказал он. Его жена, толстая дама, занимавшаяся стиркой в городе, ответила, что они не должны пугаться названий. Мать Типтон недавно обнаружила, что у нее длинная линия предков, и она присоединилась к Дочерям американской революции. Она сделала это отчасти ради шутки, чтобы доказать, что социалистка может быть не менее патриотична, чем любая другая светская дама; сейчас, возможно, она восприняла это всерьез, потому что сказала, что хотела бы придумать новое слово и пустить его в эфир. - "Давайте поговорим о Сэмо-травлении, для тех, кто видит все плохое в дяде Сэме и не видит ничего плохого в его противниках".

___________________________________________________

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Когда мы начинаем лгать²⁰

___________________________________________________

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Создать себе в будущем проблемы²¹

Эстер и Робби Бэдд всегда устраивали семейный ужин в День Благодарения. У них всегда было место и слуги для такой функции. Пришли Ланни и Лорел, и их попросили привести Рика и Нину, которые были почти членами семьи Ланни, кроме того, Рик был баронетом, а Нина - женой баронета. Фрэнсис следовала за Скрабби в своей машине. Были также приглашены Бесс и ее муж, но Бесс не пошла, потому что ненавидела семейные мероприятия и знала, что ее присутствие омрачит их всех. Ганси ходил на семейные ужины Робинов.

Ланни увидел свою жену, надежно укутанную на заднем сиденье своей машины. Нина ехала с ней, а младший между ними. Рик сидел с Ланни впереди. Накануне ночью выпал первый в этом году снег. Они пересекли мост Джорджа Вашингтона и поехали на север по красивым бульварам, которые привели их в Коннектикут. Десятки тысяч других людей шли на обеды в честь Дня Благодарения, а десятки тысяч молодых людей катались на санках под ярким солнцем.

Президент корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт был прикован к своему столу на протяжении пяти с половиной лет ужасной войны. Он выглядел измученным и похудел, в результате чего по бокам его лица свисали брыли. Теперь он должен был отдыхать, но как он мог, когда заказы на боевые самолеты полностью исчезли? Компания должна была существовать на свои накопления, а рабочие, которые толпами хлынули в Ньюкасл, должны были вернуться на свои фермы, в леса Канады или на равнины Техаса. Робби нажил себе врагов, потому что недостаточно свободно распределял дивиденды, но теперь все поняли, почему он держится за фонды своей компании.

Робби был добросердечным стариком и очень гордился своей семьей. Он пожал руки всем мужчинам и поцеловал всех женщин и детей. Двое его сыновей уже были мужчинами средних лет, а их жены были настоящими дамами высокого социального положения, державшимися по современной моде стройными и компетентными. Точно так же у них не было большого количества детей. Трех каждой было достаточно. Там были кузены и несколько стариков. Большой обеденный стол был так раздвинут, что его едва можно было обойти, и всех молодых людей и двух-трех стариков пришлось переселить в столовую, где обычно завтракали.

Когда Ланни впервые приехал в Ньюкасл, а это было во время Первой мировой войны, дедушка Сэмюэл Бэдд был жив и в патриархальном стиле собственноручно нарезал десятикилограммовую индейку. Но теперь и это делалось по-современному. Дворецкий церемонно выносил индейку на большом серебряном блюде, а затем разрезал её в кладовой, а лакей ходил по кругу и разрешал каждому гостю по очереди выбирать себе кусок. Этот лакей только что был уволен из армии, где прошёл весь путь от пляжа Омаха до реки Эльбы. Он был доволен тем, что вернулся к своей старой работе, как восхитительный Крайтон в пьесе Барри. Две служанки разносили гарниры и приправы, а людям за столом ничего не оставалось, как есть, смеяться и рассказывать обо всем, что с ними произошло за год. О религиозном значении Дня благодарения почти забыли. Леди и джентльмены играли в гольф вместо того, чтобы ходить в церковь, и они сделали праздник поводом для пиршества и забвения своих старых обид.

В течение дня Ланни поболтал со своим отцом и еще раз услышал историю о том, как Америка любила своих производителей оружия, когда попадала в беду, а после окончания войны стала называть их торговцами смертью. Робби хотел знать, что Ланни делал за границей, а Ланни ничего не говорил о фальшивомонетчиках, но он мог свободно рассказать о своем визите в Белый дом и о посланиях, которые он привез из Европы. Президент корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт с величайшим презрением относился к бывшему галантерейщику по имени Гарри С. Трумэн и использовал его как образец американской некомпетентности в области самоуправления. Тем не менее, странная птица заинтересовала его, и он засыпал Ланни вопросами. Ланни мог себе представить, как Робби рассказывает об этом своим дружкам в офисе и в загородном клубе, и не без гордости.

Ланни смог сообщить старику новость, которая его очень обрадовала: ветер, дующий так, что скоро можно ожидать, принесет Робби несколько заказов на новые и улучшенные истребители. Робби сказал, что теперь все это будет реактивным самолетом. Винтовые самолеты были мертвы, как птица дронт, и он тратил большую часть своих накопленных излишков на эксперименты со стреловидными крыльями. Всё это на огромном испытательном заводе в пустынях Нью-Мексико.

Ближе к сумеркам Фрэнсис посадила Рика, Нину и младшего в свою машину, чтобы отвезти их домой, а Ланни и его жена заехали в семейное гнездышко Робинов. Здесь была еще одна большая группа, на этот раз еврейская. Поскольку христиане забыли религиозное значение своего праздника, евреи должны были отметить его как день пира и семейного воссоединения. Здесь был пожилой Йоханнес Робин, с которым так плохо обошлись нацисты. Он был мультимиллионером, а теперь считал себя бедняком, хотя, будучи главой отдела продаж корпорации Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, у него было много денег, и он не преминул их выгодно инвестировать.

Там была Мама Робин, которая была воплощением семейной любви и заботы. Теперь она была бабушкой, с целым выводком, не ограниченным модой. Были два сына Ганси, Фредди-младший и четверо детей Рахели, вдовы Фредди, которая повторно вышла замуж и имела преданного мужа. Когда пришли Ланни и Лорел, стало четырнадцать, настоящая вечеринка. У них был легкий ужин, так как никто не был голоден, а затем Ганси играл для них, а Ланни аккомпанировал - не очень хорошо, так как он давно никому не аккомпанировал, но ему удавалось не отставать, и никто его не критиковал. Мама Робин обожала его, потому что когда-то он помог им всем уйти от ужасных нацистов, и он был ее идеалом того, каким должен быть англосаксонский джентльмен.

Ганси Робин никогда не водил машину. Он не делал ничего такого, что могло бы нарушить гибкость его драгоценных пальцев -- каждый из них был застрахован на четверть миллиона долларов, ибо очевидно, что если один из них потеряется или поранится, от остальных уже не будет никакой пользы. Ланни отвез его к себе домой, и они втроем просидели до полуночи, обсуждая состояние мира. Ланни мог свободно рассказывать о своем визите в Германию и о том, что Монк и другие говорили о тамошних условиях. Они обсуждали изменения в программе, и сердце Ганси сжималось при мысли о том, что ему придется уступить место поджигателям войны и охотникам за красными. но он согласился, что больше ничего нельзя было сделать, и согласился с изречением президента Трумэна о том, что для поддержания мира нужны двое. Мнение Ганси о Трумэне разительно отличалось от мнения Робби Бэдда.

III

Ланни и Лорел собирались провести ночь с Гансибессами, как они их называли. Лорел решила тихо поговорить с Бесс, но Бесс там не было. Она присутствовала на заседании комитета по агитации, так сообщил Ганси. У коммунистов был обычай использовать праздники для собраний, на которые могли прийти трудящиеся.

Было около часа ночи, когда они услышали, как Бесс ставит свою машину в гараж. Она вошла, выглядя усталой и несколько серой. Она была прелестным белокурым ребенком. Теперь ей было сорок, и краска сошла с ее щек, и она не пыталась заменить ее. Волосы у нее были завязаны узлом на макушке и покрыты шапочкой без украшений. Косметикой она не пользовалась. Она не пыталась привлечь внимание к себе таким образом. Умному собеседнику она объяснила бы, почему все беды мира происходят из-за капиталистической системы.

Она знала, что ее сводный брат и невестка находятся в доме. Она видела их машину на подъездной дорожке. Она сказала: "Привет", и они ответили тем же. Она сняла водительские перчатки и длинное пальто, которое было на ней, и бросила их на стул, а сама опустилась на другой стул. "Ну", -- сказала она, -- "я вижу, ты больше не даешь людям верить в мир".

Конечно, это был вызов. Как бы поздно это ни было, она была готова к спору.

Это была коммунистическая тактика: атака, еще атака и еще раз.

Ни у кого не было желания что-то сказать, поэтому никто и не сказал. Бесс продолжала: "Я полагаю, это означает, что ты думаешь, что все люди, которые действительно хотят мира, симпатизируют коммунистам и знают, что это единственный способ добиться его. Так что ты должен прервать их разговоры и использовать время, чтобы бросить им вызов и заманить их. Скажи мне, Ланни, это преднамеренная политика, или ты думаешь, что я поверю, что это просто случайность?"

На этот прямой вопрос нужно было ответить, и Ланни мягко сказал: "Мы подумали, что если бы у нас были вопросы и ответы, программа стала бы более интересной".

- Вопросы всегда направлены на то, чтобы подколоть говорящего и заставить его признать, что все угрозы войны в настоящее время исходят из Советского Союза. Не думай, что сможешь обмануть публику, Ланни. Они начинают просыпаться и понимать, кто истинные враги мира в этом мире.

-- Обсуждать это было бы пустой тратой времени, Бесс...

- Нет, единственное место, где вы хотите обсуждать это, -- это эфир, где вы имеете право голоса и где нельзя указывать на заблуждения и ложь.

-- Мне жаль, что ты так к этому относишься, Бесс. Мы пытаемся составить разнообразный список выступающих...

- И когда вы получаете кого-то, кто хоть немного понимает либеральные или демократические идеи, вы начинаете дразнить его и выставлять на посмешище. У меня были некоторые надежды, что вы позволите обеим сторонам быть услышанными, но я полагаю, что давление на вас было слишком велико. Скажи мне, навещало вас ФБР-- или это были Американский легион или Ку-клукс клан?

У них и раньше были подобные ссоры, и ради Ганси Ланни не хотел их повторения. Он сказал: "Уже поздно, Бесс..."

-- Почему ты не даешь мне прямого ответа? Расскажи, какое давление на вас оказывалось.

-- Не было никакого давления, Бесс. Просто я услышал профессора Филипса и решил, что он не очень ясно выразился. Я обсудил это с остальными, и мы договорились, что будем задавать докладчикам вопросы и выяснять их точку зрения.

-- Другими словами, вы думаете, что Джеймс Алверсон Филипс -- красный! Это оно?

-- Я этого не говорил, Бесс.

-- Но я могу сказать вам, изнутри -- он такой же красный, как и Герберт Гувер. Вы дошли до того, что не можете позволить выступающему найти хоть малейшую ошибку в капиталистической системе и ее недостатки или намекнуть, что было хорошего в Советском Союзе. Ты научил меня быть социалистом, Ланни, а я думала, что ты по крайней мере либерал. Что с тобой случилось? Ты боишься потерять деньги Робби? Или ты уже набрал их так много для себя?

-- Это не имеет никакого отношения к деньгам, Бесс. Просто я видел слишком много убийств в Советском Союзе.

- Убийств! Боже мой, ты говоришь об убийствах! Ты видел, как капиталистические державы рвут друг другу глотки. Ты видел это дважды, в двух величайших бойнях в истории. Ты видел, как алчные капиталисты Германии поставили Гитлера у власти и дали ему оружие, и ты видел, как он сжег шесть миллионов евреев и убил десять или двадцать миллионов русских в неспровоцированном нападении. И ты говоришь об убийствах! Ты видишь, как Советский Союз расправляется с предателями и капиталистическими интриганами, сажая большинство из них в тюрьмы. Я сомневаюсь, что они убили хотя бы один процент от числа тех, кто был убит во время последнего холокоста. Но ты называешь это убийством! Вы, по-видимому, можете выдержать любое количество мировых войн. Вы готовитесь к другой так быстро, как только можете, но вы не выносите убийства предателей и шпионов. Я полагаю, потому что ты сам был одним из них.

"О, Бесс!" -- встряла Лорел. -- "Какой ужас!"

-- Ты знаешь, что он был шпионом. Он был шпионом против Геринга, и это было нормально. Я хочу знать, собирается ли он быть шпионом против Советского Союза? Я называю его изменником рабочего дела, потому что он стоял за него и научил меня его отстаивать, а теперь не находит достаточно горьких слов, чтобы высказаться против рабочего дела. Вы оба берете деньги Эмили Чэттерсворт и используете их совсем не так, как она хотела. У меня были надежды, когда вы начали. Вы оба были так красноречивы, что я подумала, что вы действительно хотели мира. А теперь вся страна помешалась на Советском Союзе, этот ужасный Трумэн призывает к войне и готовится к ней, а вы присоединились к волчьей стае и воете вместе с остальными!

Ганси встал. "Уже поздно", -- сказал он тихо. -- "Нам всем нужно немного поспать, а Лорел особенно. Это День благодарения, и мы все можем рассчитывать на наши благословения. Мы живем в свободной стране, где каждый может думать, как ему нравится, а утром идти своей дорогой и делать, что ему нравится".

Хозяином был Ганси, и его заявление можно было принять за команду. Ланни встал, взял жену за руку, и они пожелали спокойной ночи. Он помог ей подняться наверх в комнату для гостей, где они останавливались неделями и чувствовали себя как дома. Ганси и Бесс спали порознь, и Ганси пошел в свою комнату. Что делала Бесс, они не знали.

Лорел воскликнула: "Бедный Ганси!" и повторила это несколько раз голосом, полным горя. Она приехала сюда с мыслью, что одна уведет Бесс и будет нежно умолять ее, и как невестка, и как друг. Но она видела, что ничего нельзя было сделать. Она сказала: "Они должны расстаться, Ланни. Тот или иной должен развестись. Ганси может встретить женщину, которую полюбит и которая будет достойна его. Он будет просто уничтожен, если будет продолжать в том же духе".

Два борца за мир отправились домой на следующее утро, вернее, в то же утро, но позже. По дороге они говорили не о двух счастливых семьях, которые посетили, а только об одной несчастливой семье. Семейные трагедии, казалось, становились все более распространенными в мире. По мере того как люди рождали идеи, они были более склонны к выдвижению других. Это были два чувствительных артиста, которые вместе играли великолепную музыку, а теперь едва могли разговаривать друг с другом. Ланни и Лорел сошлись во мнении, что ожесточение неизбежно будет усиливаться, потому что конфликт между Советским Союзом и западным миром неизбежно будет усиливаться.

Ланни отметил любопытный факт, они больше не соглашались даже насчет терминов. Для Бесс это всегда были Советы и Советский Союз, а для Ганси это были Россия и русские. Ганси настаивал на том, что у Советов больше нет власти. Фактически для всех практических целей они перестали существовать. Теперь это была Россия, Святая Русь, Россия царского империализма. Это был медведь, который ходил как человек. Теперь медведь надел красный костюм и ходил, размахивая красным флагом с серпом и молотом, но он все еще желал территории своих соседей и настаивал на обладании теплых портов по всей Европе и Азии. Он был медведем, который больше не держал в руках кнут -- нет, теперь у него была камера пыток, изобретенная современными учеными, с ярким светом, от которого нельзя закрыть глаза, и с бетонными стенами и полом такой формы, что невозможно было ни сесть, ни лечь без мучений.

Высококвалифицированные современные психологи руководили теперь самыми варварскими пытками, и каждый из диктаторов учился у последних и совершенствовал свое искусство. Муссолини учился у Ленина, Гитлер учился у Муссолини, а Сталин учился у них обоих. Это было похоже на вирус, вирулентность которого возрастает каждый раз, когда его переносят в новую питательную среду. Так Ганси говорил вечером до прихода Бесс. А Бесс не слышала его, но она, должно быть, слышала его много раз прежде.

Лорел спросила: "Если они разведутся, что они будут делать с детьми?"

Ланни ответил: "Что они будут делать с детьми в любом случае? Они не могут откладывать проблему навсегда".

До сих пор они решали эту проблему, отправляя мальчиков в школу-интернат. Но мальчики были в том возрасте, когда они начинали задавать вопросы о том, что происходит в мире. Как долго они могли оставаться в неведении о том, что их мать и отец ведут смертельную борьбу по этим вопросам? Захочет ли Бесс, чтобы они переняли нынешние предубеждения против красных? Конечно, нет. Она настаивала на том, чтобы сказать им, что красные были героями и мучениками. И потом, если бы они спросили об этом Ганси, что бы он сказал? Если он выскажет им свое мнение, Бесс придет в ярость и начнется битва за детские души.

Ганси не мог выдержать такого напряжения, согласились они оба. Ганси был чувствительным артистом, и пяти минут ссор было достаточно, чтобы испортить ему день. Это испортило день Ланни и Лорел, потому что они не могли вынести страданий любимого друга. Мудрый Фрэнсис Бэкон писал: "Кто имеет жену и детей, тот сделался заложником судьбы. И так же верно, что тот, у кого есть друзья, сделал то же самое. Друзья представляют собой продолжение жизни, но они существуют и в печаль, и в радость, и в неудачу, и в успех.

Дома был очаровательный мальчик по имени Ланнинг Крестон Бэдд, которому сейчас исполнилось пять лет. У него были светлые волосы и карие глаза, как у его матери. Он был в том самом очаровательном из всех возрастов, когда его умственные способности развивались и росли быстро, как кукуруза в жаркий разгар лета, так быстро, что можно было увидеть разницу за одну ночь. Он пришел домой из детского сада, болтая, как сорока, и должен был быть кто-то, кто выслушал бы все подробности того, что с ним произошло. У него не было никаких проблем в мире, если только он не упал и не ударился, а эти травмы можно было вылечить двумя-тремя поцелуями.

Но его мать снедала тревога, которая никогда не покидала ее. Ужасная мысль о грядущей войне. И когда же она разразится? Приходила мысль предателя: "Боже, пусть война начнётся скорее и закончится, прежде чем в неё втянут её сына!" Ну, а если война не закончится. Ведь длилась одна война тридцать лет, а другую называли столетней войной. Предположим, что, несмотря на все ужасное новое оружие или благодаря ему, война будет продолжаться и продолжаться до тех пор, пока не будут уничтожены все остатки цивилизации, и люди снова попрячутся в пещеры и будут сражаться палками и камнями! Бесс была в таком настроении, что готова была принять такую перспективу, такова была ее ненависть к капиталистам. Ей было достаточно легко найти капиталистов, готовых ответить ей в том же духе. Собственный отец Бесс, например, этот старик с бородой, который был одновременно нежным и щедрым, но превращался в бешеного носорога, когда его привилегии и права подвергались угрозе.

По крайней мере, Лорел утешало то, что они с мужем могли договориться. "Спасибо за это!" -- воскликнула она. - "Мы не должны ссориться и разрушать наш брак". Но это казалось фарисейским отношением, как у человека, который поднялся высоко и благодарил Бога за то, что он не такой, как другие люди.

Их разговор вернулся к бедному Ганси и его горю. Что они могли сделать для него, как они могли помочь ему? Они не беспокоились о Бесс, потому что знали, что она нашла новую религию, которая значила для нее больше, чем любовь. Подобно христианину, с нетерпением ожидавшему небес, где все проблемы будут решены и все печали покончены, Бесс с нетерпением ждала утопии, где все мужчины будут поступать так, как хочет она, и, таким образом, не будет больше нужды в жестокости и силе. Бесс пала жертвой этой марксистской диалектики, столь правдоподобной, столь подавляющей, имеющей неизбежность положения Евклида. Противоречия капитализма приведут к его неизбежному краху, а на смену ему придет пробуждающийся пролетариат: тезис, антитезис и синтез!

Что не так с этим суждением? Ланни сказал, что оно не учитывает человеческую природу и ее слабости. Пролетариат был просто абстракцией. Его на самом деле не существовало, это были только люди, а в данном случае это оказалось Политбюро, да еще далеко не совершенные люди! Ланни любил цитировать высказывание лорда Актона: "Власть имеет тенденцию развращать, а абсолютная власть развращает абсолютно". Ленин в своем последнем завещании отверг Сталина как "слишком грубого". Но это не помешало Сталину захватить власть и удержать ее, а также устранить почти всех людей, которым благоволил Ленин. Ланни нарисовал образ этого одинокого деспота, охраняемого неимоверно толстыми каменными стенами и целыми арсеналами пулеметов, преследуемого страхами и подозрениями и приказывающего казнить одного за другим своих коллег и покровителей. Он сделал это так живо, что Лорел проснулась посреди ночи и сочинила несколько стихотворных строчек:

СИЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Иван, что делает сильного человека сильным?

Пот и слезы бесчисленных рабов,

Воля к власти, законной или незаконной,

Маленькая клика на всё готовых мошенников,

Это оплот всемогущества.

Им он дает высший закон:

Пока подхалимы угодничают, храбрецы отступают,

Сладкая свобода - мечта сумасшедшего.

Ланни подумал, что это хорошо, и хотел поместить эти стихи в Газету мира, но Лорел не позволила ему. Она боялась, что её стихи примут за охоту на красных.

Они вернулись к своему распорядку, который автоматически направлялся и определялся почтой, приходящей два раза в день. Это была большая почта и очень разнообразная. Там были заказы на Газету мир, а это означало марки, долларовые купюры, чеки, а иногда даже монеты, плохо спрятанные в куски картона. Все нужно было считать и учитывать. Писали со всего мира, теперь программа шла и на коротких волнах. Люди писали советы, писали критические замечания, писали свои теории о том, как положить конец войнам. они писали просьбы о работе или предлагали бесплатно приехать и помочь. Они рассказывали все о себе. Они писали, потому что попали в беду и нуждались в совете или финансовой помощи.

Было много трогательных писем, и мудрых, и безнадежно безумных. Были люди, которые писали разноцветными чернилами или цветными карандашами и представляли сложные диаграммы и рисунки, излагающие философию жизни или реорганизацию человеческого общества. Они писали о новых изобретениях, которые принесли бы миллионы, если бы человек смог собрать достаточно денег для получения патента. Они писали о новых религиях, новых научных открытиях, новых планах покончить с бедностью путем печатания бумажных денег. Они писали только потому, что были одиноки и относились дружелюбно к голосам, которые слышали в эфире. Они писали, предлагая выступить в программе или предлагая выступить другим. И все эти предложения нужно было учитывать. Лорел доставала журнальные статьи, брошюры и книги, чтобы узнать о том или ином человеке. На каждое письмо нужно было отвечать, даже если это была всего лишь формула. В многочисленных кабинках, сооруженных внутри бывшей фабрики по производству взрывателей для бомб, слышался могучий стук пишущих машинок.

Такова ваша жизнь, когда вы намереваетесь изменить мир. И все в порядке, пока уверен, что знаешь, каким должно быть изменение и как его осуществить. Но когда вдруг начинаешь сомневаться во всем, что делаешь; когда вдруг поймаешь себя на том, что говоришь: "Мир, мир, когда мира нет" и думаешь, не будет ли войны, или даже не лучше ли воевать, чем умиротворять, тогда действительно твоя жизнь усложняется, и обнаруживаешь, что лежишь без сна по ночам и задаешь вопросы о том Боге, в которого можно верить.

VII

А между тем жизнь должна продолжаться. Но у всех есть свои личные проблемы. Была, например, проблема влюбленных Фрэнсис Барнс Бэдд и Скрабэма Помрой-Нилсона. Скрабби был назван в честь первого баронета, который разбогател на чистке обуви и был приятелем тогдашнего премьер-министра. Имя Скрабби было очень необычным, но ведь и имя премьер-министра было Диззи, и это тоже было необычно.

Нынешний Скрабби был молод, но он был достаточно стар, чтобы летать в воздухе над Англией и Германией, носясь туда и сюда, как ласточка, преследуемая ястребом, или иногда как ястреб, преследующий ласточку. Что касается Фрэнсис, то она приехала навестить отца и должна была пойти в школу. Но она обнаружила, что образование, которого она хотела, заключалось в том, чтобы помочь установить мир во всем мире, запечатывая конверты, сочиняя стандартные письма и вычитывая гранки небольшой еженедельной газеты, короче говоря, делая все, что ей говорят, при условии, что она работает в том же офисе как Скрабби.

Они хотели пожениться и дошли слухи, что двое могут жить так же дешево, как один. Они были готовы жить так, как могли, лишь бы вместе. Поэтому Ланни был обязан написать своей бывшей жене, ныне леди Уикторп, объяснив ситуацию. Ирме это, конечно, не понравилось бы, потому что Фрэнсис должна была унаследовать состояние и получить образование, которое подготовило бы ее к такому состоянию жизни, которое не включало бы изучение радиобизнеса, небольшой еженедельной газеты, или даже бизнеса по изменению мира.

Что Ирма сделала, так это послала свою мать разобраться в этом вопросе. У Фанни Барнс, этой старой боевой секиры, как ее невежливо называли, самой было немного денег, потому что она поссорилась со своим мужем, и он оставил состояние их дочери. Ланни всегда заботился о ней -- он старался быть внимательным ко всем -- и участвовал в бесчисленных играх в бридж с ней после того, как ее дочь сбежала с ним и вышла за него замуж. Итак, Матушка Фанни приехала в Нью-Йорк и поселилась в отеле Уолдорф-Астория, а Ланни поехал и отвез ее в Эджмир, чтобы получить ругань на всю дорогу, принимая её кротко.

В самом Скрабби не было никаких недостатков, кроме того, что он был младшим сыном, а в Англии у младших сыновей нет денег, и их не слишком высоко ценят. Безусловно, он помог спасти Англию от Гитлера. а Матушка Фанни, в отличие от своей дочери, никогда не была поклонницей фюрера. Конечно, Фрэнсис была всего лишь ребенком, но зато она была счастливым ребенком и делала то, что хотела, и это было чем-то полезным, не таким, как если бы она танцевала в ночных клубах. "Знаете, мама", -- сказал Ланни, -- "у вас самой не было столько денег, когда вы начинали. И вы слышали старую поговорку, что у третьего поколения нет денег, как у первого.

"Я знаю", -- сказала Фанни Барнс, -- "это ужасная история с подоходным налогом. Здесь почти так же плохо, как и в Англии".

"Да", -- ответил Ланни, -- "но если оба молодых человека найдут работу и научатся заботиться о себе, им не придется беспокоиться ни о налогах, ни о состоянии Ирмы или Робби. Мы не станем повышать им зарплату здесь, в Группе мира, потому что это будет выглядеть как кумовство и подавать плохой пример. Каждый из них получает по тридцать пять долларов в неделю, и они могут прожить на эту сумму, если будут экономны.

"Что за чушь!" -- сказала Фанни. -- "Что они собираются делать с одеждой?"

Поэтому, когда она прибыла в Эджмир, она хорошенько всех отругала, Рика и Нину хорошенько отругали за то, что они поощряли подобную чепуху. Она еще раз отругала Ланни и Лорел, и всех их за то, что они зря тратят время на разговоры о мире, когда никакого мира не могло быть с большевиками, ведущими себя так, как они ведут. Результатом ее визита было то, что она согласилась отправить Ирме авиапочтой сообщение о том, что нет никакого способа помешать глупым созданиям действовать по-своему, и поэтому Ирма должна выплачивать Фрэнсис доход, скажем, в двести долларов в месяц, чтобы, по крайней мере, они не голодали.

И свадьба состоялась в арендованном доме Нины и Рика. Церемонию проводил священник конгрегационалистской церкви Эджмира, который был членом Группы мира. Молодая пара отправилась в свадебное путешествие, которое продлилось всю субботу и воскресенье -- максимальное время, которое они были готовы отнять от своей важнейшей работы. В субботу они смотрели спектакль, а в воскресенье посетили два концерта. Затем они вернулись и проводили вечера, ремонтируя четырехкомнатную хижину, которую сняли в соседнем фабричном городке. В те послевоенные дни дома были почти недоступны, а в Эджмире различные миротворцы захватили все, что попадалось на глаза.

Фанни Барнс вернулась в замок Уикторп и сообщила, что встретила самых странных чудаков, которых когда-либо видела и о которых слышала, и она, несомненно, была рада снова оказаться там, где кто-то играл в карты. Фрэнсис была счастлива, и родители в те дни должны были довольствоваться этим. В конце концов, у Ирмы было два сына, один из которых родился виконтом, а другой благородным. Их она могла бы привести в порядок, не опасаясь вмешательства умеренных либералов и чудаков.

VIII

Наступило Рождество, но очень скоро наступал срок родов Лорел, и будущие родители не принимали участия в вечеринках. Через три дня после Рождества Ланни отвез Лорел в родильный дом в Нью-Йорке, и она благополучно родила девочку. Ланни должным образом сыграл свою роль встревоженного мужа. Затем, после этого счастливого события, он был волен развлекаться в такие моменты, когда не сидел с женой и не любовался их новым совместным достижением.

Он нашел своего старого друга Золтана Кертежи, искусствоведа, и выслушал его отчет о состоянии рынка. У Золтана был запас картин Марселя Детаза в кладовой в Нью-Йорке, и время от времени он продавал одну из них и посылал Ланни солидный чек, две трети которого передавались Бьюти и Марселю в качестве их доли наследства. Золтан и Ланни прогулялись по Восточной Пятьдесят седьмой улице, заглянув в галереи различных дилеров. В одном из них была выставка современных картин, так называемых абстракций, которые оба привередливых джентльмена не любили. Стоя перед одной из них, Ланни прочитал его название и заметил: "Я могу предложить вариант получше". Золтан тут же отреагировал: "Предлагай" и Ланни сказал: "Палитры перед чисткой". Золтан счел это забавным и передал обозревателю газеты, который специализировался на сборе городских острот. Он опубликовал эту остроту, и Ланни снова прославился на три-четыре часа.

Ганси и Бесс играли на благотворительном концерте одной из организаций по оказанию помощи беженцам. Ланни был совершенно уверен, что это дело коммунистического прикрытия, но сомневался, знал ли об этом Ганси. Все они после концерта отправились в кафе Йорквилля, и, сидя за столиком, Ланни попытался обсудить безобидные темы, рассказывая о новорождённой.

Но это просто не могло длиться очень долго. Бесс этого не допустила бы. Случилось так, что в это время в Азербайджане шли бои. Русские, наконец, эвакуировались, и иранские войска вошли внутрь. Бесс считала, что пример того, что произошло, когда Советы позволили антисоветчикам действовать по-своему. Наступил беспорядок и хаос. Ланни не мог не указать, что Азербайджан -- это северная часть Ирана и что в стране просто наводят порядок. Но Бесс настаивала на том, что везде, где были Советы, был порядок без боевых действий. Ланни был настолько недоброжелателен, что упомянул, что там также была нефть. А нефть горит.

Случилось так, что в тот день Комиссия по атомной энергии Организации Объединенных Наций проголосовала за проект, предусматривающий международный контроль. Десять голосов было подано за и двое воздержались. Эти два голоса принадлежали Советскому Союзу и Польше. Это доказывало, среди прочего, что Польша была марионеткой коммунистов, оскорбительное слово, от которого Ланни воздерживался. Но Бесс его использовала. Случилось так, что двумя неделями ранее Генеральная ассамблея Организации Объединенных Наций, собравшаяся на Лонг-Айленде, приняла резолюцию в пользу всеобщего разоружения. Но Советы вынудили исключить из этой резолюции положение о Всемирной переписи армий. Значение этого казалось Ланни очевидным. Советский Союз сохранял свои вооруженные силы, в то время как Соединенные Штаты распускали свои. И Советский Союз не хотел, чтобы этот факт был продемонстрирован и опубликован. Для Бесс было очевидно, что Советский Союз должен сохранить свои армии, потому что капитализм владеет миром и намеревается продолжать завоевывать все больше и больше земного шара. - "У Америки есть деньги, и все, чего хотят американцы, -- это оставить правила игры такими, какие они есть, и они все скупят и присвоят".

"Боже мой, Бесс!" -- воскликнул ее брат. -- "Это после того, как мы дали Сталину одиннадцать миллиардов долларов и без всякой перспективы получить их обратно!"

- Вы заплатили эти деньги за то, чтобы Советы колотили за вас Гитлера. Вы наняли несколько миллионов русских, чтобы они умерли за вас.

Ланни сказал с оттенком сарказма: "Можно подумать, что Гитлер напал на Америку. Просто так получилось, что он напал на Россию, и мы пришли на помощь России".

"Можно подумать, что вы никогда не слышали о Перл-Харборе", -- заметила Бесс не менее саркастически. -- "Ты, как обычно, уклоняешься. Вот американский капитализм, и у него есть деньги. Если вы чего-то хотите, вы должны прийти к американскому капитализму, чтобы получить это. Ваши финансисты и крупные бизнесмены скупают весь мир, природные ресурсы и отсталые страны, где ресурсы есть. Здесь, в Нью-Йорке, есть джентльмен по имени Люс, который говорит об "американском веке", и именно это он имеет в виду. А если кто попытается изменить правила, назовите его красным и поджигателем войны и устраните".

Ганси сидел там и выглядел уставшим и подавленным, забывая попробовать еду. Сердце Ланни сжалось за него, и он сказал: "Мы устроили Ганси не очень веселый вечер". Он сказал "мы", имея в виду взять на себя часть вины.

Но Бесс отказывалась успокаиваться. "Я никогда не переживаю за то, во что он верит", -- ответила она, -- "и у Ганси нет причин беспокоиться обо мне".

- Просто так получилось, что он любит тебя, Бесс.

Сводная сестра Ланни сказала: "Это ты научил меня иметь цель. Я вижу, как готовится новая мировая война, самая страшная из всех. Перед лицом этого люди не имеют значения; важна только цель. Ганси это понимает, и рано или поздно события заставят его перейти на мою сторону".

Это были весомые слова, и Ланни хорошо их запомнил. - "Люди не имеют значения. Имеет значение только цель". Это были практически те слова, которые Ланни сказал Фрицу Мейснеру. Они были так же верны в Нью-Йорке, как и в Берлине и Польше. А для Ланни они были бы как цыплята, возвращающиеся домой, чтобы поселиться на его насесте.

В роддоме Ланни рассказал об этом своей жене, и она пожаловалась, что они сами ввели Сталина и Советы в свою жизнь. - "Мы не говорим ни о чем другом".

Ланни ответил: "Когда человек устраивается за вашим забором и начинает выкрикивать проклятия и угрозы в ваш адрес днем и ночью, его трудно игнорировать. Как только вы решитесь на это, вы услышите пулемётную очередь и узнаете, что он тренируется. Он говорит, что готовится защищаться от атаки, которую вы не собираетесь наносить".

-- Я знаю, Ланни. Пацифисты, которые пишут мне, говорят мне, что так начинаются все войны.

- Мне кажется, что если эта война и начнется, то только потому, что у Сталина есть философия и догма, и они заставляют его захватить мир. Как может какая-либо нация предоставить больше доказательств мирных намерений, чем мы? Сомневаюсь, чтобы у нас было на четверть больше вооруженных людей, чем было полтора года назад. Но все, что Сталин хочет отнять, это единственное оружие, которого у него нет, -- атомную бомбу.

"Если бы он только оставил нас в покое!" -- воскликнула жена. - "Если мы вернемся к полному производству, не пройдет и двух-трех лет и у нас опять наступит перепроизводство, и нам придется отказаться от прибылей, хотим мы того или нет.

-- Но для Сталина это ничего не значит. Последнее, что он хочет, это увидеть, как в любой стране социализм достигается мирным путем. Это было бы опровержением его тезиса о том, что это может произойти только в результате революции, за которой следует диктатура. Узнал бы об этом русский народ и все его порабощенные народы и тоже стали бы настаивать на свободе.

"Мы все еще говорим о Сталине", -- с кривой улыбкой сказала Лорел.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Беды толпами²²

Врачи не держат женщин в роддоме так долго, как раньше. Вскоре Лорел встала и была готова вернуться домой. Часть дня она оставалась в постели, а ее секретарь приносил ей почту. Работа не могла причинить ей вреда, потому что она любила ее и уверяла, что работа никогда не беспокоила её. Она собиралась сама кормить нового ребенка, как делала это с первым. Она делала это из принципа и устраивала свою работу так, чтобы она выполнялась в надлежащие часы.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Иеремия 6:14 No Библия Онлайн, 2003-2022

2 The Constant Service Не нашёл источника, но это не значит, что его не существует.

3 от Матфея 9:35.

4 Know Your Money. Не нашёл источника, но это не значит, что его не существует.

5 Слова из Горация Выражение сожаления о быстром течении времени.

6 Герострат (др.-греч. ??????????) -- житель древнегреческого города Эфеса (ныне Сельчук, территория Турции), который сжёг храм Артемиды в своём родном городе летом 356 года до н. э.

7 Псалтирь, псалом 96-98

8 Книга была написана в Вене и опубликована в 1913 году. В ней не было того, что автор ей приписал.

9 Ah, but a man's reach should exceed his grasp, or what's a heaven for? Роберт Браунинг (англ. Robert Browning, 1812--1889) Стихотворение Андреа дель Сарто Человек должен постигать то, что выше его понимания, иначе к чему же тогда небеса?

10 Is dangerous treason: he is come to open The purple testament of bleeding war; Вильям Шекспир. Ричард II (Пер.А.И.Курошевой) Опасная измена: он явился Вскрыть завещанье алое войны;.

11 Иеремия 4:10

12 'tis the sport to have the enginer Hoist with his own petard... O! 'tis most sweet, When in one line two crafts directly meet...Уильям Шекспир. Гамлет (перевод M. Лозинского) Ну что ж, пускай; В том и забава, чтоб землекопа Взорвать его же миной... Есть прелесть в том, Когда две хитрости столкнутся лбом

13 Faithful are the wounds of a friend; but the kisses of an enemy are deceitful Друг искренен, даже если он ранит, а враг рассыпает поцелуи. Притчи 27:6 No Библия Онлайн, 2003-2022.

14 Герой Социалистического Труда (1966). Народный артист СССР (1954). Лауреат Ленинской премии (1958), пяти Сталинских премий (1941, 1942, 1946, 1950, 1952), Государственной премии СССР (1968) и Государственной премии РСФСР имени М. И. Глинки (1974). В 1957--1974 годах -- секретарь Правления Союза композиторов СССР, в 1960--1968 годах -- председатель Правления Союза композиторов РСФСР. Хотя ему и доставалось в 1936 от Сталина и в 1948 от Жданова.

15 a time to kill, and a time to heal; a time to break down, and a time to build up; время убивать и время исцелять, время сносить и время возводить, Экклезиаст 3:3 No Библия Онлайн, 2003-2022

16 Матфея 10:35-36

17Уильям Шекспир. Как вам это понравится (пер.Т.Щепкина-Куперник)

18 Евангелие от Луки, Глава 2, стих 14

19 Достаточно смелый перевод слов The toad beneath the harrow knows/Exactly where each tooth-point goes Редьярд Киплинг Пэджетт, Ч.П.

20Oh, what a tangled web we weave...when first we practice to deceive. Вальтер Скотт Мармион перевод В. П. Бетаки а, видно, тот, кто начал лгать, Не обойдется ложью малой..

21hostage to fortune = An act or situation that could create future problems. Английская идиома..

22 When sorrows come, they come not single spies, but in battalions Уильям Шекспир. Гамлет Перевод М. Лозинского Беды, Когда идут, идут не в одиночку, А толпами.

Оставить комментарий © Copyright Некрасов Юрий Валентинович (перевод: Ю.В. Некрасов) (yunekr@gmail.com) Размещен: 14/04/2022, изменен: 14/04/2022. 658k. Статистика. Роман: Переводы Ланни Бэдд Иллюстрации/приложения: 10 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Последний одиннадцатый том Саги о Ланни Бэдде вышел в 1953 году спустя четыре года после десятого. Автор собирался закончить Сагу о Ланни Бэдде десятым томом, который вышел в 1949 году. За девять лет с 1940 по 1949 г. он написал десять томов Саги, которые должны были стать учебником современной истории. Что произошло? В 1953 году обострилось такое явление в американской политической жизни, как Маккартизм. Остракизму подвергались все, кто давал малейший повод подозрению в симпатиях к Советскому Союзу. Не минула эта чаша и нашего автора. Одиннадцатый том вышел под названием Возвращение Ланни Бэдда. Том открывается посвящением Поклонникам Ланни Бэдда во всём мире, кто просил меня написать эту книгу. Автор этим посвящением хотел скрыть приказ властей закончить Сагу откровенно русофобским томом. Что он мастерски исполнил. Содержание тома возвращает нас к событиям 1944 года и кончает 1949 годом. Ланни прозрел, что Советская революция превратилась в русский империализм старого типа. Тот же русский медведь шагал к тем же самым целям: к портам в Прибалтике, к незамерзающим портам в Тихом океане, а также к контролю над Балканами, Дарданеллами, над нефтяными месторождениями Месопотамии и Персии и, конечно же, над сокровищами Индии и Китая! Его радиопрограмма противостоит русской угрозе задушить демократию. Он возвращается в Германию и борется с фальшивомонетчиками, его активность, особенно его радиопрограмма, не нравится русским, его похищают и вывозят в русскую зону оккупации, пытают. Но как всегда, ему удается бежать. В Америке он сдаёт правоохранительным органам свою сестру Бесс, как русскую шпионку. Том состоит из десяти книг и тридцати глав. Естественно у переводчика и издателя изменилось отношение к герою Ланни Бэдду и автору Эптону Синклеру. Хотя впоследствии в советской печати появились сообщения о раскаянии автора.

Некрасов Юрий Валентинович : другие произведения.

Возвращение Ланни Бэдда (The Return of Lanny Budd by Upton Sinclair)