Ночной воздух был свежим и прохладным. Сейчас в самом начале весны мухи и москиты, жаждущие крови, еще не появились, и лишь случайная моль залетала в открытое окно, порхала вокруг тлеющего очага, как кусочек горящей бумаги, и мимолетом касалась их простертых конечностей.
Она лежала, как упала, на его груди; и громкий медленный стук его сердца звучал в ее ушах. Отсюда в открытом окне она могла видеть зубчатую линию деревьев на дальнем конце двора и над нею участок неба со звездами такими яркими и такими близкими, что казалось возможным ступить среди них и пойти все выше и выше к полумесяцу луны.
- Ты не сердишься на меня? - прошептал он. Теперь он говорил довольно легко, но лежа ухом на его груди, она могла слышать небольшую сдавленность в его голосе, когда он с силой проталкивал звуки сквозь деформированное горло.
- Нет. Я никогда не запрещала тебе читать его.
Он легко погладил ее плечо, и она поджала пальцы ног от удовольствия. Возражала ли она? Нет. Она предполагала, что должна была чувствовать себя неудобно от того, что ее мысли и сны стали ему доступны, но она доверяла ему. Он никогда не станет использовать это против нее.
Кроме того, записанные на бумагу, сны стали объектами, отдельными от нее самой. Как ее рисунки, они явились отражением одной грани ее ума, кратким отблеском того, что она когда-то видела, о чем когда-то думала, что когда-то чувствовала. Объектами, не тождественными ее уму и сердцу, которые их породили. Не совсем.
- Хотя, око за око, - она уткнулась подбородком в ямку под его ключицей. Он великолепно пах, немного горько и мускусно от удовлетворенного желания. - Расскажи мне о своем сне.
Беззвучный смех заставил вибрировать его грудь, и она почувствовала это.
- Только об одном?
- Да, но только очень важном. Не бестолковые сны, где тебя преследуют монстры, или ты отправляешься в школу голым. Не обычные сны, которые видят все, а такой сон, какой есть только у тебя.
Одной рукой она ерошила волосы на его груди, заставляя их топорщиться, другая рука была засунута под подушку. Если бы она пошевелила пальцами, то смогла бы дотронуться до маленькой фигурки "женушки", как ее называл Роджер, и могла представить собственный живот таким же огромным и круглым. В низу своего живота она все еще ощущала напряжение и легкие спазмы, последствия любовных ласк. Может быть, это случится на этот раз?
Он повернул голову на подушке, раздумывая. Длинные ресницы черной полосой лежали на его щеках, как линия деревьев снаружи. Потом он поднял их и открыл глаза цвета мха, мягкого и яркого, растущего в затененном месте.
- Я мог бы быть романтичным, - сказал он, и его пальцы поползли вниз по ее спине. Вслед за ними по ее коже тянулась дорожка из пупырышек. - И мог бы сказать, что мой сон ... это ты и я ... и наши дети. - Он слегка повернул голову в сторону кроватки в углу, где, укрытый одеялами, крепко спал Джемми.
- Ты мог бы, - отозвалась она эхом и, наклонив голову, уткнулась лбом в его плечо. - Но это не сон. Ты понимаешь, что я имею в виду.
- Да.
Он молчал в течение минуты, и его руки неподвижной теплой тяжестью лежали на ее спине.
- Иногда, - наконец, прошептал он, - иногда я вижу во сне, что я пою, и просыпаюсь от боли в горле.
Он не мог видеть ее лицо и слезы в уголках ее глаз.
- Что ты поешь? - прошептала она в ответ. Она услышала шелест подушки, когда он покачал головой.
- Эту песню я не знаю и никогда не слышал, - ответил он нежно, - но я знаю, что я пою ее для тебя.