Аннотация: Форд Мэдокс Форд. Тетралогия "Конец Парада", вторая книга "Парадам больше не бывать......" Оригинал взят https://ebooks.adelaide.edu.au/f/ford/ford_madox/no-more-parades/complete.html
Форд Мэдокс Форд
ПАРАДАМ БОЛЬШЕ НЕ БЫВАТЬ...
Часть I
ГЛАВА 1
После истекающей каплями зимней ночи теплое прямоугольное помещение выглядело бестолковым, как будто нарисованное ребенком. Тусклый свет, переливающийся красно-оранжевой пылью, проникал из продырявленного в нескольких местах ведра, наполненного раскаленным коксом и покрытого трубой из свернутого железа, выхватывал из марева три группки людей, движения которых угадывались по мерцанию медных пуговиц на коричневых рукавах. Двое из них, явно младшие по рангу, присели на полу у жаровни; четверо остальных, по двое по углам палатки, поникли за столами в позе крайнего безразличия. С навеса над черным прямоугольником двери периодически срывались капли собравшейся влаги, с навязчивой стеклянной тишиной, словно в паузах музыкального произведения. Двое сидящих на корточках у жаровни шахтера начали разговаривать на тихом, едва слышном, напевном диалекте. Беседа продолжалась и продолжалась, монотонно, размеренно, лишенная эмоций. Словно один рассказывала длинную-предлинную историю, а его товарищ проявлял понимание или сочувствие утробным кряхтением...
Дребезжащий звук огромного внушительного чайного подноса заполнил небо до самого черного горизонта и с грохотом упал на землю. Бесчисленные куски листового железа загромыхали в ответ "пак-пак-пак". Через минуту земляной пол в палатке содрогнулся, барабанные перепонки воздухом вдавило внутрь, плотный гул накрыл пространство, яростный отзвук толкнул вправо-влево людей, прижал к столу, и оцепенение ночи сменил треск, как будто горел подлесок. Один из сидевших на полу склонился к жаровне, его освещенные невероятно красные и полные губы продолжали шевелиться...
Двое у жаровни были шахтерами из Уэльса; один прибыл из долины Рондда и был неженат; второй же, из Понтердьюлиаса, отказавшийся скрыться (уклониться от армии? - прим.перев.) непосредственно перед войной, имел жену, которая владела прачечной. Двое за столом по правую сторону двери были сержанты-майоры; один из Саффолка, вполне приспособившийся за шестнадцать лет службы сержантом в пехоте. Второй был канадцем английского происхождения. Двое других в противоположном углу палатки являлись капитанами; кадровый офицер помоложе был родом из Шотландии, но образование получал в Оксфорде; грузный, примерно средних лет йоркширец служил в батальоне ополчения.
Один из сидящих на полу был в неистовом бешенстве из-за старшего офицера, который не отпустил его в увольнительную домой. Жена продала прачечную, и солдату было необходимо выяснить, почему покупатель до сих пор не отдал деньги. Другой же думал о корове. Его девушка, работавшая на горной ферме над Кайрфилли, написала ему о необычной корове - черно-белой Гольстейн - наверняка необычной в хорошем смысле.
Английский сержант-майор почти до слез волновался из-за не по их воле запаздывающего пополнения. Они смогут увести их не раньше двенадцати ночи. Будет неправильно, держать людей на одном месте. Они не любят ждать, топчась на одном месте. Это раздражает их, им это не нравится. Он не понимал, почему начальник склада их подразделения не имеет достаточного запаса свечей для ламп с козырьком. Людей нельзя держать в ожидании и бездеятельности. Скоро им должны дать ужин. Начальник будет недоволен. Он будет явно брюзжать, выписывая требование (???) на ужин. Как будто платит со своих денег. Две тысячи девятьсот девяносто четыре ужина по полтора пенни. Но ведь это же неправильно - держать людей на одном месте до полуночи и без ужина. Это вызовет в них недовольство, тем более они впервые на линии фронта, бедолаги.
Канадский сержант-майор беспокоился о записной книжке из свиной кожи. Он прикупил ее на артиллерийском складе в городе. Он представлял себя, высокого, с прямой спиной, очень лихо выглядящего на параде с этой книжицей, вычитывающий те или иные сведения адъютанту. Но он не мог вспомнить, клал ли он книжку в вещмешок, потому что в карманах он ее не обнаружил: ни в левом и правом нагрудном кармане, ни в карманах мундира, ни в карманах шинели, висевшей тут же на гвоздике, в пределах досягаемости со стула. Он был не уверен, что человек, исполняющий обязанности денщика, уложил записную книжку в вещмешок, хотя тот заявил, что точно уложил. Это очень раздражало. Его нынешняя книжка, купленная еще в Онтарио, уже распухла и рассыпалась на части. Он не любил ее показывать, когда имперские офицеры просили что-нибудь напомнить. Это давало им ложное представление о канадских войсках. И очень раздражало. В мирной жизни он был аукционистом. Он согласился, что такими темпами они доведут пополнение до станции и погрузят в поезд не раньше половины второго. Но очень раздражало не иметь понятия, упакована его новая записная книжка или нет. Он хотел произвести хорошее впечатление на параде, высокий, с прямой спиной, вынимающий записную книжку, когда адъютант спросит его о той или иной цифре отчета. Он понимал, что адъютанты могли бы уже стать имперскими офицерами, если бы не оказались в Франции. Это очень раздражало.
Невыносимый перекатывающийся рокот задел в каждом из этих мужчин что-то глубоко внутреннее, и это отразилось в реакции их тел. Смертельное извержение сменилось резкой тишиной, которая отозвалась болезненным пульсированием крови в ушах. Молодой офицер вскочил на ноги и схватился за пояс, висевший на гвоздике. Старший, на другом конце стола, с вытянутой и медленно опускающейся рукой, завалился на бок. Он осознавал, что его молодой товарищ, старший офицер по чину, действует не в своем уме. Молодой человек, невозможно усталый, неслышимо произносил колкие, оскорбительные слова своему компаньону, а старший отвечал, тоже неслышимо, резко и коротко, по-прежнему двигая рукой над поверхностью стола. Старший английский сержант-майор сказал своему младшему, что капитан Маккензи опять в приступе безумия, но он знал, что его никто не слышит. Его отечески-заботливое сердце беспокоилось не только о двух тысячах девятисот сорока четырех новобранцах, но почувствовало утомленную потребность распространить свою заботу и над офицерами. Он сообщил, что капитан Маккензи, хоть и слетает временами с катушек, был лучшим офицером армии Его Величества. И делает из себя посмешище. Лучший офицер армии Его Величества. Никого нет лучше. Осторожный, умный, смелый, настоящий "ерой". И внимательный к своим солдатам на передовой. Вы не поверите... Он неясно ощутил, что заботиться об офицерах - это несколько утомительно. Ефрейтору, или младшему сержанту, если они поступают неправильно, можно сквозь усы пропыхтеть сиплые советы. Но к офицеру надо подходить окольными путями. Приходилось нелегко. Слава Богу, другой капитан - человек надежный и владеющий собой. Опытный и умелый, как говорится.
Упала безжизненная тишина.
- Потеряли..., так? - голос солдата из Рондды прозвучал оглушительно.
Видимая через дверной проем сверкающая подсветка вспыхивала на фронтонах других бараков.
- Нет причин, - его товарищ из Понтердьюлиаса на свой родной манер тянул слова нараспев, - почему дурацкие прожекторы должны, понятное дело, светить нас перед этими гребаными аэропланами. Если они не хотят, то я еще хочу погреть свою идиотскую задницу на гребаном Мамблсе (побережье юго-восточного Уэльса - прим.перев.).
- Не так много бранных слов, 09 Морган, - сделал замечание сержант-майор.
- А теперь, Дэй Морган, я должен тебе сказать, - продолжил приятель 09 Моргана, - необычная корова может быть чем угодно. Черно-белая Гольстейн - это...
Молодой капитан, казалось, прекратил прислушиваться к разговору. Он положил обе руки на покрытый скатеркой стол и вскричал:
- Кто вы такой, черт возьми, чтобы отдавать мне приказы? Я старше вас по чину. Кто, проклятие... Ради Бога, что за проклятие... Никто не смеет мне приказывать...
Голос его ослабел еще в груди, он чувствовал холодный воздух в носу, потому что его ноздри были слишком расширены. Ему мерещилась сложная сеть заговора вокруг него и против него:
- Вы и ваш - доносчик генерала... ! - ему захотелось перерезать острым окопным ножом некоторые глотки. Это помогло бы снять тяжесть с груди.
- Сядьте! - громада тяжелой фигуры перед ним парализовала его конечности. Невероятная ненависть поднялась в нем. Если бы он только мог дотянуться до своего ножа...
- Имя проклятого покупателя моей дурацкой прачечной - Уильямс... - сказал 09 Морган. - Если это - Эванс Уильямс из Кастелл Гоч, как мне думается, то я дезертирую.
- Возненавидел этого коровенка, - человек из Рондды был сам по себе. - И посмотри, прежде чем ты скажешь...
Никто из них не слушал разговор офицеров. Разговор офицеров был им не интересен. Каким образом владение коровой приводит к ненависти к ее теленку? Прямо за Кайрфилли в горах? Осенним утром весь склон бывает покрыт паутиной. Она отражает солнечные лучи не хуже стекла. Должно быть, упустили корову-то.
Молодой капитан, перегнувшись через стол, начал долгие споры по вопросу относительности старшинства. Он дискутировал сам с собой, высказывая аргументы обеих сторон быстрой скороговоркой. Сам он был возведен в чин сразу после Гелувельта (место в Бельгии, где 31.10.1914 г. состоялось одно из значительных сражений Первой мировой войны - прим.перев.). А другой - только год спустя. Правда, этот другой был постоянным командиром этого учебной базы, а он сам приписан к этому подразделению только из-за пайка и дисциплины. Но это не включает в себя команды "Сидеть"! И ему очень хочется знать, что этот другой имел в виду? Он начал говорить, быстрее чем обычно, о круговороте. Когда пройдет весь цикл, атом распадется, и миру придет конец. Через тысячелетие никто не будет отдавать или выполнять приказы. Безусловно, до тех пор он будет повиноваться приказам.
Старший офицер, будучи давно здесь представленным, обременный командованием подразделением непомерной величины, с разношерстным штабом бесполезных подчиненных, которые к тому же все время менялись, с нежелающими работать сержантами, с рядовыми, почти всем составом служившими в колониях и не привыкшими к трудностям, с опустошенным ими складом, чувствовал, что все это происходит исключительно в частях регулярной Британской армии, а потому его ничего не возмущало. Практические трудности его повседневной жизни были ему привычны, но он имел неприятности в личной жизни. Его недавно выписали из госпиталя; полотняная палатка, в которой он жил, была заимствована у уехавшего в отпуск в Англию военного врача. Если зажигали керосиновую печку, то в палатке становилось удушающе жарко, но без нее до костей пробирали нестерпимый холод и сырость. Денщик, доставшийся от военного врача, оказался придурковатым малым.
В последнее время воздушные налеты немцев стали регулярными. База была плотно укомлектована солдатами, как сардинами в банке. В нижней части города на улице нельзя было протолкнуться. Поисковым отрядам (разведка? - прим.перев.) было приказано держать своих людей вне поля зрения как можно дальше. Эти отряды выпускались только по ночам. Но как можно отсылать отряды по ночам, если на каждые десять минут следует два часа светового запрета для предотвращения воздушных налетов? На каждого солдата офицеру надо заполнить и подписать девять комплектов бумаг и карточек. Вполне объяснимо, что каждый бедолага должен быть надлежащим образом оформлен. Но как это сделать? Ему нужно отправить сегодня ночью две тысячи девятьсот девяносто четыре человека. Девять на две тысячи девятьсот девяносто четыре будет двадцать шесть тысяч девятьсот сорок шесть. Они не хотят или не могут позволить ему иметь машину для штамповки гильз (???), но как на оружейном складе ожидают от него наштамповать пять тысяч девятьсот восемьдесят восемь одинаковых дополнительных гильз в нагрузку к его основной работе?
Молодой капитан продолжал молоть чепуху. Титдженсу не нравились разговоры о круговороте и миллениуме. Когда вы слышите подобные речи, если у вас есть капелька чутья, в сердце поселяется тревога. Это может оказаться началом определенного, опасного безумия... Об этом человеке Титдженс ничего не знал. Он был слишком смуглым и смазливым, слишком эмоциональным, наверное, чтобы быть хорошим кадровым офицером, по его мнению. Но, скорее всего, он был хорошим офицером: помимо медали "За выдающиеся заслуги" и награды "Военный крест" (Distinguished Service Order, Military cross - прим.перев.) поверх мундира располагались несколько иностранных лент. И генерал рассказывал, в дополнение к прочим сведениям, что он получил Приз Ректора по латыни. Титдженсу было странно, знал ли вообще генерал о существовании такой премии. Вероятнее всего, не знал, но обрывком информации украсил свою запись, как свирепый вождь варваров использует узоры, желая показать, что он, генерал Лорд Кэмпион, не чужд культуры. Никогда не знаешь, откуда пробьется тщеславие.
Таким образом, этот человек был слишком смуглым и смазливым, чтобы быть хорошим офицером. Тем не менее, он был хорошим офицером. Это многое объясняло. Постоянное подавление эмоциональности привело его к безумию. Должно быть, с 1914-го он был рассудителен, дисциплинирован, терпелив и абсолютно сдержан - среди адского огня, минных полей, крови, грязи, старых танков... И старший офицер вдруг увидел младшего как на картине - стоящим в полный рост, расставив ноги, почему-то на фоне красного огня с еще более алой кровью... Он неслышно вздохнул - такова была жизнь этих нескольких миллионов...
Он видел свое пополнение - две тысячи девятьсот девяносто четыре человека, которыми он командовал несколько месяцев - долгий промежуток времени, если учесть, как преходяща жизнь здесь, - он и сержант-майор Коули присматривали за ними с большой заботой, контролировали их дух, их нравы, их ноги, их пищеварение, их нетерпение, их желание женщин... Он видел их уносимых прочь по далеко простирающейся стране, и медленно исчезающих, как в зоопарке гигантский змей ленивым и скользящим движением погружается в воду... Переселяющихся туда, далеко-далеко, за непроходимую стену, поднявшуюся от самых глубин земли до самых вершин небес...
Напряженное уныние является последствием бесконечной неразберихи, нескончаемого безрассудства и бескрайней низости. Все эти люди отданы на откуп циничным и беспечным интриганам из длинных коридоров, из-за заговоров которых терзается весь мир. Все эти люди - игрушки, все эти страдания - лишь поводы для живописных фраз для речей политиков без сердца или даже разума. Сотни тысяч здесь и там брошены в мерзкое и необъятное хмарое месиво середины зимы... Господи, словно рассыпанные щедрой рукой орешки для сорок... Только это люди. Не просто население. Каждый из них - человек с позвоночником, коленями, бриджами, подтяжками, ружьем, домом, страстями, незаконными связями, выпивкой, приятелями, своими представлениями о мире, мозолями, наследственными болезнями, работой зеленщика, или разносчика молока, или владельца газетной палатки, ребятишками, неряхой-женой... Люди, которых называют "рядовой состав"! И другие несчастные - малозначимые офицеры. Помоги им Господи. Победитель Приза Ректора по латыни...
Непосредственно этот победитель, кажется, не переносит шума. Для него надо было бы найти местечко потише...
О Боже, да ведь он совершенно в своем праве. Это место предназначалось для спокойной и упорядоченной подготовки (пушечного) мяса для бойни. Пополнение! Именно на Базе вы медитируете; возможно, вам следует молиться; именно здесь Томми могут безмятежно писать последние письма домой и описывать, "ужасть как пушки-то воют!"
Но запихнуть полтора миллиона человек в небольшой городишко и его окрестности - все равно что устроить ловушку для крыс с большим куском гнилого мяса в качестве приманки. Аэропланы гуннов чуют этот запах за сотни миль. И здесь они нанесут урон намного значительнее, чем если бы они бомбили один из кварталов Лондона. Воздушная оборона была посмешищем, чьей-то злой шуткой. Как школьники закидывают водных крыс камнями, так и эти горе-защитники выстреливали тысячами снарядов из разных видов артиллерийских орудий. Очевидно, лучшие силы воздушной обороны вы оставили у своих городов. Впрочем, здешним горемыкам было совсем не смешно.
Тяжелая депрессия придавила его еще сильнее. Недоверие к правящему кабинету, к этому времени проявляемое значительной частью армии, ощущалось как физическая боль. Эти огромные жертвы, эта захлестнувшая бездна душевных страданий - все было для удовлетворения тщеславных амбиций людей, на фоне необъятности пространства и сил выглядевшими пигмеями! Его беспокоили трудности всех этих промокших в бурой грязи миллионов. Около четверти из них могут умереть, могут быть убиты в кровавой мешанине. Но они имеют право быть убитыми, не видя самодовольства и самонадеянности некоторых персон, этого парада лицемерия вместо скорби...
Он практически ничего не знал о стоящем перед ним офицере. Кажется, молодой человек перестал говорить в ожидании ответа на вопрос. Какой вопрос? Титдженсу было невдомек. Он не слушал. Тяжелая тишина установилось в палатке. Они просто ждали.
- Ну так что? - с ненавистью проговорил молодой человек. - Я хочу это знать!
Титдженс продолжал размышлять... К какому из многочисленных видов безумств принадлежит этот случай? Парень не был пьян. Он говорил как пьяный, но он был трезв. Приказывая ему сесть, Титдженс проверил это предположение. Есть сумашедшие, подсознание которых мгновенно, как по волшебству, реагирует на военные приказы. Титдженс помнил, как он рявкнул "Кругом!" бедному мелкому полоумному в лагере еще дома, который скакал по протоптанной дорожке у его палатки с обнаженным штыком и кучей преследователей за пятьдесят ярдов от него, и тот немедленно застыл, а потом развернулся с военной выправкой настоящего гвардейца. Кристофер попытался использовать этот прием на молодом офицере за неимением ничего более подходящего. Прием не совсем сработал.
- Что "это"? - рискнул он спросить, на что получил иронический ответ:
- Похоже, я не стою быть выслушанным Вашим Величеством и Вашим Высочеством. Я сказал: "Что вы думаете об этом отвратительном выскочке как о дяде?" Ваш мерзкий лучший друг.
- Генерал - ваш дядя? Генерал Кэмпион? Что он вам сделал?
Генерал прислал этого молодого человека к Титдженсу с запиской, в которой просил принять в свое подразделение и приглядывать за ним. Он хороший парень и замечательный офицер. Послание было написано рукой генерала и содержало также дополнительную информацию о студенческих достижениях капитана Маккензи... Записка привела Титдженса в недоумение: зачем генералу проявлять столько беспокойства об обычном командире пехотной роты(???) ? Как он смог привлечь внимание генерала? Конечно же, генерал Кэмпион, как и другие люди, был благожелательным человеком. Если молодой офицер, немного "с приветом", но с положительной характеристикой, приглянулся генералу, то Кэмпион попытался бы для него сделать все, что в его силах. Титдженс знал, что генерал считает его, Кристофера, надежным и начитанным человеком, способным хорошо позаботиться об одном из его протеже... Скорее всего, генерал думал, что им тут нечем заняться, и это подразделение можно превратить в действующее отделение для умалишенных. Но если капитан Маккензи племянник Кэмпиона, то многое встало на свои места.
- Генерал - мой дядя? Да нет же, он ваш! - воскликнул безумец.
- О нет, не так! - с генералом у них не было родственных связей, но случилось так, что он был крестным отцом Титдженса и старинным другом его отца.
- Тогда это чертовски странно. И чертовски подозрительно... Почему же он настолько заинтересован в вас, если он не ваш мерзкий дядя? Вы же не солдат... Вы даже рядом не стояли... Вы же как мешок для муки... - он остановился, чтобы потом быстро проговорить, - В штаб-квартире говорят, что ваша жена имела связь с отвратительным генералом! Я не верю, что это так. Я не верю, что вы принадлежите к подобным людям. Я много слышал о вас!
Титдженс засмеялся над этим сумашествием. Затем, в бурой затемненности, пробив его толстую оболочку, пришла невыносимая боль - та боль из дома за охваченных отчаянием мужчин, боль, вызванная бедствиями в темноте и на огромных пространствах. Ты ничего не можешь сделать, чтобы помочь им!..
Необычайная красота его жены, с которой он расстался, - из-за того, что она слишком красива! - могла спровоцировать слухи, дошедшие до штаб-квартиры генерала, представляющей собой то еще "семейное" сборище. До этого времени, по милости Божьей, все обходилось без скандалов. Сильвия Титдженс было вероломна до жестокости, применяя самые мучительные способы. Он не был уверен, что обожаемый им ребенок его... Ничего удивительного в этом с очень красивой - и безжалостной! - женщиной не было. Но она была надменно расчетлива.
Как бы там ни было, три месяца назад они расстались... Или он думал, что они расстались. Его семейная жизнь покрылась абсолютным мраком. Женщина проявилась перед ним настолько ярко и ясно, что он вздрогнул - очень высокая, невероятно красивая, весьма подтянутая и даже совершенная. Безупречно- породиста! В облегающем платье из золотой ткани, все переливающееся, копна волос, тоже золотящаяся, как платье, завивается локонами у висков. Четко очерченная худощавая фигура; маленькие белые зубы; маленькие груди; тонкие, длинные руки, опущенные по бокам... Его глаза, когда сильно уставали, устраивали ему подобный фокус - с чрезвычайной точностью воспроизводили на сетчатке картинку из его воображения, иногда из того, о чем он думал, иногда из глубин его памяти. Видимо, сегодня его глаза очень сильно устали! Она смотрела прямо перед собой, немного непрязненно скривив уголки губ. Она только что подумала о том, как бы побольнее ужалить молчащего его... Очертания постепенно таяли, перейдя сначала в сиящую синеву, как крошечная готическая арка, а затем и вовсе пропали куда-то вправо...
Он не имел понятия, где Сильвия была. Он перестал просматривать иллюстрированные газеты. Она говорила, что собирается в монастырь в Беркинхеде. Но он дважды видел ее фотографии. Первая показывала ее всего лишь с леди Фионой Грант, дочерью графа и графини Алсуотер, и лордом Суиндоном, о котором все говорили как о будущем министре международных финансов - новым заправилой бизнеса... Все трое шли прямо на камеру во дворе замка лорда Суиндона... все трое улыбались!.. В подписи к фотографии было сказано, что муж миссис Кристофер Титдженс находится на фронте.
Но больно задела другая фотография в журнале, снабженная надписью. На фотографии Сильвия стояла перед скамьей в парке. На скамье в профиль сидел молодой человек, широко раззявившись в хохоте, цилиндр с трудом удерживается на запрокинутой голове, подбородок лопатой показывает вверх. В описании говорилось, что миссис Кристофер Титдженс, чей муж находится во фронтовом госпитале, рассказывает интересную историю сыну и наследнику лорда Бергхема! Еще один из финансовых заправил, владеющий тлетворной извращенной газетенкой...
Он увидел эту фотографию в полуразрушенной гостиной сразу после возвращения из госпиталя, и как будто получил удар поддых, - судя по надписи, журнал вонзил зубки в Сильвию... Но иллюстрированные журналы не вонзают зубов в общепризнанных красавиц... Они слишком ценны для фотографов... Тогда Сильвия, должно быть, сама предоставила информацию. Она хотела вызвать пересуды на противопоставлении ее веселых спутников и ее мужа, лежащего во фронтовом госпитале. Он подумал, что она вышла на тропу войны, но быстро выкинул это из головы... Как бы то ни было, в ней идеально уживались совершенная прямолинейность, абсолютное бесстрашие, превосходная дерзость, великодушие и даже доброта - и жестокая беспощадность; ничто не могло удовлетворить ее лучше, чем решительная демонстрация презрения - нет, не презрения! циничной ненависти - к мужу, к войне, к общественному мнению... даже к ее отношению к их ребенку! И немедленно другой образ привиделся ему, тоже образ Сильвии, но стоящей с безвольно опущенными вдоль тела руками, губы дрожат, она пытается разобрать цифры у яркой ртутной нити термометра... При кори у ребенка поднялась такая высокая температура, о которой даже сейчас он не смел думать. Это случилось у сестры, в Йоркшире, и местный доктор ни за что не ручался. Он до сих пор чувствовал жар маленького, усохшего до мумии, тельца. Он покрыл голову и личико сына фланелькой, так как тот все равно ничего не видел, и опустил горячую пугающую хрупкость в сверкающую от крошеного льда воду... Она по-прежнему стояла с опущенными руками, уголки губ подрагивали: столбик термометра опускался вниз... Так что она не захочет, позоря отца, нанести жестокий вред своему ребенку... Нет ничего страшнее для ребенка, чем иметь мать с репутацией шлюхи...
- Не будет ли лучше, сэр, - у стола стоял сержант-майор Коули, - отправить гонца в подразделение к сержанту-повару с сообщением, что делаем заявку на ужин для пополнения? Другого мы можем послать со 128-ю(???) в городок. Они здесь тоже без надобности сейчас.
Второй капитал продолжал говорить - о его потрясающем дяде, не о Сильвии. Титдженс никак не мог понять, что тот пытался втолковать. Он хотел послать второго гонца к интенданту с запиской, что если свечи для ламп с козырьком не будут предоставлены для использования в его командном пункте по возвращению предъявителя, он, Кристофер Титдженс, командир 16 резервного батальона, поставит вопрос об обеспечении батальона в эту же ночь в штаб-квартиру Базы. Все трое говорили одновременно. При мысли об упорстве интендантского корпуса Титдженса захлестывало тяжелое ощущение предопределенности событий. Крупное подразделение прямо за его лагерем уже вымотало его в борьбе с настойчивым упорством. Предполагалось, что они проявят хоть какую-то готовность к выводу солдат на передовую. Не говоря о том, что люди были необходимы на линии фронта, тем не менее, многих он уже отправил, но еще больше их осталось здесь. И все равно они всячески препятствовали в поставках ему мяса, продуктов, подтяжек, личных значков, солдатских книжек... Любые мыслимые препоны, которые даже не оправдать корыстным интересом!..
Ему удалось донести до сержанта-майора Коули, что, когда все успокоится, пусть лучше канадский сержант-майор удостовериться, все ли готово, чтобы присоединить пополнение... Если тишина продлится еще минут десять, то можно думать, что "Отбой воздушной тревоги!" может означать... Он знал, что сержант-майор Коули очень хотел, чтобы старшие офицеры покинули палатку, прихватив капитана, несущего такое, и он понимал, почему бы сержанту-майору не хотеть такого.
Предупредительный и мужественный, как дворецкий, сержант-майор отошел. Его седые моржовые усы и красные щеки на мгновение показались у жаровни, где Коули нашептывал гонцам что-то на уши, заботливо положив руку каждому на плечо. Солдаты исчезли. Канадец ушел. Сержан-майор Коули, заблокировав своей огромной фигурой дверной проем, обозревал звезды. У него в голове не укладывалось, что эти крошечные светящиеся дырочки на черной копировальной бумаге, которые он сейчас видит, те же самые, что видны над его родной деревней и его немолодой женой в Айслворте, у Темзы, чуть повыше Лондона. Умом он понимал, но уяснить никак не мог. Он представил себе трамваи, идущие по Хай Стрит, свою благоверную в одном из них, с ужином в авоське на толстых коленях. Трамваи светятся от развешанных на них фонарях. Он подумал, что на ужин у нее лососина: десять к одному, что лососина. Ее любимое.
Его дочь служила в женской вспомогательной дружине. А до того была кассиром у Паркса, известного мясника в Брентфорде. Она считалась премиленькой, а потому часто заглядывалась в свое отражение в стеклянных витринах, как в Британском музее, где под стеклом лежат фараоны и другие экспонаты... Молотилки вдали гудели всю ночь напролет... Он всегда говорил, что похоже на гул молотилок... Господи, если бы это были молотилки! Вполне может, что это наши собственные аэропланы. К чаю он всегда имел настоящие гренки с сыром по-валлийски.
Свет от жаровни отражался теперь от меньшего числа рук и ног, в палатке установилось что-то вроде сокровенности, и Титдженс почувствовал себя в состоянии разобраться со своим безумным приятелем. Капитан Маккензи - Титдженс был не уверен, что настоящее имя было Маккензи, что-то вроде этого он смог ухватить из бумаги в руках генерала, - капитан Маккензи продолжал страдать от обид, нанесенных ему каким-то потрясающим дядей. Кажется, в какой-то важный момент дядя отказался признать родство племянника, от чего все несчастья и случились с молодым человеком...
- Послушайте, возьмите себя в руки, - вдруг сказал Титдженс. - Вы взбесились? Совсем с ума сошли?.. Или только притворяетесь?
Молодой человек осел на служивший стулом ящик от консервированной говядины. Вопрос, что - что?! - что Титдженс имел в виду, вогнал его в ступор.
- Если вы позволите себе распуститься, - продолжал Титдженс, - это может зайти намного дальше, чем вы этого хотите.
- Вы же не мозгоправ, - ответил другой. - Ничего хорошего, что вы пытаетесь применить их методы ко мне. Я вас насквозь вижу. У меня есть дядя, который сыграл со мной плохую шутку - подложил самую большую свинью, какую можно представить. Если бы не он, меня бы здесь сейчас не было.
- Вы говорите так, как будто вас продали в рабство.
- Он ваш самый близкий друг, - Маккензи, видимо, избрал объектом мести Титдженса. - И генерала. А также и вашей жены. Он в дружбе с каждым.
Несколько беспорядочных, но приятных на слух "поп-оп-опс" прозвучали где-то высоко над головой слева.
- Они воображают, что снова нашли гуннов, - произнес Титдженс. - Все в порядке. Вы слишком сосредоточены на своем дяде. Только не надо преувеличивать его важность в этом мире. Уверяю вас, вы ошибаетесь, называя его моим другом. У меня нет друзей на всем белом свете... Вас не беспокоит этот шум? Если он будет действовать вам на нервы, вы можете спокойно дойти до землянки сейчас, пока не стало хуже...
Он послал Коули передать канадскому сержант-майору, чтобы он вернул своих людей в укрытие, если они уже вышли. До команды "Отбой воздушной тревоги".
Капитан Маккензи сидел, мрачно уставившись на стол:
- Черт возьми, если вы думаете, что я боюсь какой-то шрапнели. Я два раза воевал на передовой - один раз четырнадцать месяцев, второй - девять месяцев. Я уже давно мог перейти в штаб... Настоящее проклятие: это страшное побоище... Почему только гадкие девушки имеют право визжать? Клянусь Богом, если я встречусь хотя бы с одной из них в эти дни...
- Почему бы не покричать? Вы можете, при мне. Никто здесь не усомнится в вашей храбрости.
Дождевые капли громко забарабанили по поверхности палатки. Знакомое глухое шлепание по земле на ярд или дальше в округе, пронзительный шелестящий звук поверху, резкий стук на столе между ними. Маккензи подобрал упавший осколок снаряда и вертел его между указательным и большим пальцами.
- Ты думаешь, что застал меня врасплох, - свирепо сказал он. - Ты чертовски умен.
В одном из домов двумя рядами ниже две стофунтовые гири упали на ковер в гостиной; все окна в доме дружно хлопнули в попытке избавиться от них; шрапнельное "поп-оп-опс" накрыло со всех сторон. Уши, готовые вынести неизбежный вой, пронзила болью внезапная тишина. Солдат из Рондды вернулся, ступая легким шагом и неся в руках две толстые свечи. Он взял лампу Титдженса, и усердно фыркая через ноздри, начал вставлять свечи во внутренние держатели...
- Почти достал меня, один из этих подсвечников-то, - пропыхтел он. - Задел ногу, когда падал, да. Я побежал. Очень хорошо, Господи помилуй, что я побежал, кэптн.
Внутрь шрапнельного снаряда помещался железный прут с уплощенным широким концом. Когда снаряд взрывался в воздухе, эта железка падала вниз чаще всего с очень большой высоты, и потому поражение ею могло быть очень опасным. Солдаты называли их "подсвечниками" за внешнее сходство.
На покрытом коричневой скатертью столе появился круг света. Теперь их можно было разглядеть: грузного Титдженса, с серебряными волосами и ярким цветом лица, и очень худого Маккензи, лет тридцати, темноволосого, мстительные глаза поблескивают над выступающей вперед челюстью.
- Если хочешь, ты можешь пойти в укрытие с колониальными войсками, - обратился Титдженс к гонцу.
Так как тот соображал довольно медленно, он ответил через некоторую паузу, что, что бы ни случилось, он предпочитает дождаться своего приятеля 09 Моргана.
- Они должны позволить моему командному пункту иметь каски, - теперь Титдженс говорил Маккензи. - Будь я проклят, если они не забирают обратно на склад каски тех ребят, которые прикрепляются на службу ко мне. И будь я дважды проклят, если они не скажут мне, что я должен написать в штаб-квартиру канадцев в Алдершоте или куда-то еще, чтобы получить разрешение на каски для собственного штаба.
- Наша штаб-квартира кишмя кишит гуннами, выполняющими работу для гуннов, - с ненавистью сказал Маккензи. - Хотелось бы мне попасть к ним в один из дней.
Титдженс внимательно разглядывал этого молодого человека с рембрандтовскими тенями на темном лице:
- Вы верите в эту чушь?
- Нет... Я не знаю, верю ли... Я не знаю, что думать... Весь мир прогнил...
- О, мир прогнил до самого дна, согласен.
Вынужденный ежедневно проявлять внимание к бесчисленным конкретным фактам, как, например, бытовое обеспечение тысяч людей каждые несколько дней, или строевое обучение чрезвычайно смешанных из разных родов войск и разного уровня подготовки солдат, или противостояние помощнику начальника военной полиции, имеющего зуб на канадцев, чтобы удержать своих людей от хватких когтей гарнизонной военной полиции, Титдженс обнаружил, что в его изнуренных мозгах не осталось и следа любознательности... И все же в глубине души, очень смутно, он ощущал потребность попытаться помочь этому молодому человеку из низшего среднего класса.
- Безусловно, мир прогнил, - повторил он. - Но не это является определяющей чертой той гнилостности, которую мы рассматриваем... Мы запутались, но не потому, что в нашем командном пункте мы имеем гуннов, а потому, что мы имеем англичан. Летучие мыши в колокольне... Очевидно, эти немецкие аэропланы возвращаются. С полдюжины...
Молодой капитан, высказав смущающие его полубредовые мысли, почувствовал себя лучше, и встретил сообщение о возвращении немецких аэропланов с мрачным безразличием. Его волновало больше, сможет ли выдержать этот грохот, сопровождающий налет? Он должен убедить себя, вбить себе в голову, что здесь фактически открытое простанство. Что здесь не будет никаких летающих обломков камней. Он не боялся быть задетым железным, стальным, свинцовым, медным или латунным осколком, но только не жутким отколотым от фасада домов куском камня! Этот страх преследовал его с того самого ужасного, адского, проклятого отпуска в Лондоне, когда грязный скандал довел его до... отпуска по разводу!.. "Капитану Маккечни, заместителю девятого Гламорганширского полка, предоставляется отпуск с 14.11 по 29.11 с целью получения развода..." Воспоминания, как всегда, нахлынули с этим чудовищным невыносимым треском бьющихся оловянных котелков - как обычно, когда пушки начинают свою жестяную перебранку: одна железка входит в другую, чтобы с бабаханием вылететь из нее. Ему казалось, что этот снаряд летит прямо ему в голову. Только криком можно было защититься от этих проклятых адовых чурбанов; ты в безопасности, если смог перекричать этот грохот! Смысла в этом никакого не было, но переносить становилось легче...
- В вопросах сбора информации они нам и в подметки не годятся, - осторожно заговорил Титдженс и заключил, - Мы знаем, что вражеские руководители найдут в запечатанных конвертах у тарелок с яйцами и беконом на завтрак .
Он подумал, что это входит в его обязанности как военного - беспокоиться о психическом равновесии этого представителя низших классов. Потому он начал разговор... обычный разговор, пусть даже докучливый, лишь бы держать ум капитана в действии! Капитан Маккензи был офицером Его Величества Короля, принадлежащим душой и телом Его Величеству и Военному министерству Его Величества. Обязанностью Титдженса было сохранить этого парня, точно так же, как и предотвратить любую порчу какой бы то ни было части королевского имущества. Это подразумевалось в данной им присяге.
- Что касается организованности (устройства? армии как учреждения? - прим.перев.), то проклятием армии является наша идиотская национальная убежденность, что игра ценнее игроков . Это нас интеллектуально и погубило как нацию. Нас учили, что крикет важнее ясности ума, потому то так вознесло начальника по снабжению (интендант, каптернамус - прим.перев.) соседнего с нами Склада артиллерийско-технического имущества(???), что он думает, что калитка его (термин в крикете - прим.перев.), если он откажется выдавать железные каски для их же оравы. Вот это Игра! И если кто-то из людей Титдженса погибнет, он ухмыльнется и скажет, что игра важнее игроков, в ней играющих... И конечно же, если число поданных им мячей будет сравнительно низким, он получит повышение. Один из таких интендантов, в западном провинциальном епархиальном городке, имел больше всего орденов "За выдающиеся заслуги" и боевых медалей, чем кто-либо на действительной службе во Франции, от моря и до Перонны, или где там заканчивается наша линия фронта. Он весьма преуспел в обкрадывании почти каждого несчастного Томми в западном военном округе, присваивая пособия для их семей в течение нескольких недель... на благо налогоплательщиков, естественно. Бедные детишки Томми должны были обходиться без надлежащего питания и одежды, а сами Томми сильно озлобились и возмущались. Ничего нет хуже для дисциплины и для армии как боевой структуры. Но этот интендант сидит в своем кабинете, играет в романтичную игру со своими накладными, перекладывая большие желтые листы в ярком свете раскаленного газа. И, - завершил Титдженс, - за каждую четверть миллиона, которую он смог отнять у несчастных воющих людей, он получит четвертый значок "За выдающиеся заслуги" на свою ленту... Игра, в общем-то, важнее игроков.
- О, проклятие! - сказал капитан Маккензи. - Это привело нас к тому, что мы сейчас имеем, не так ли?
- Да, именно так. Это привело нас в яму и держит нас в ней.
- Вы можете быть правы, и можете ошибаться, - капитан уныло смотрел на свои пальцы. - Это противоречит всему тому, что я когда-либо слышал. Но я понимаю, о чем вы.
- В самом начале войны мне надо было заглянуть в Военное министерство и в кабинете я нашел человека... Знаете, чем он занимался?... Что, черт возьми, он делал? Он разрабатывал церемониал для роспуска батальона Китченера (добровольческая армия, созданная военным министром того времени лордом Горацио Китченером - прим.перев.) Теперь вы можете сказать, что хоть в одном вопросе мы были подготовлены... В конце представления адъютант командует "Вольно!", оркестр играет "Земля Надежды и Славы". А затем адъютант должен сказать: "Отныне отбой всем парадам!"... Видите, как это символично: оркестр, играющий "Земля Надежды и Славы" и слова адъютанта "Отныне отбой всем парадам!"?.. Так и будет. Так и будет, черт возьми, так и будет. Отныне отбой надежде, отбой славе, отбой парадам для вас и для меня. И для страны... И для всего мира, смею сказать... Ничего... Все прошло... Крышка!.. Отбой... всем... парадам...
- Осмелюсь сказать, что вы правы, - медленно произнес второй. - Но все равно, что я делаю на этом шоу? Я ненавижу быть солдатом. Я ненавижу всю эту чудовищную кампанию...
- Почему же вы не пошли в расфуфыренный Штаб? Расфуфыренный штаб жаждал иметь вас. Полагаю, Бог предназначил вас для разведки, а не для пехотного подразделения.
- Не знаю, - устало ответил капитан. - Я был с батальоном. Я хотел остаться с батальоном. Я получил назначение в министерство иностранных дел. Но мой ничтожный дядя дал мне пинка под зад. Я был с батальоном. Высших офицеров там не очень много. Кто-то должен оставаться с батальоном. Я не хотел ставить им подножку, уходя на легкую работу...
- Думаю, вы говорите на семи языках и все такое?
- На пяти, - покорно ответил молодой человек. - Читаю на двух. Ну и латынь и греческий соответственно.
Прямой, темноволосый мужчина надменным парадным шагом приблизился к свету.
- У нас опять до черта потерь, - высоким скрипучим голосом сказал он.
Тень словно крепом покрывала часть его лица и правую сторону груди. Дребезжащий смех окатил своды палатки. Человек согнулся пополам как сломанная деревяшка. Не разгибаясь, он наткнулся на железный лист поверх жаровни, скинул его и рухнул спиной на ноги гонца, скорчившегося у тепла. На ярком свету алым вспыхнули левая часть лица и груди - будто ведром краски окатили. Пятно, сверкая в отблесках жаровни, переливалось, как свежая краска! Солдат из Рондды, придавленный телом на коленях, сидел с отвисшей челюстью, напоминая девочку, которая должна расчесать волосы лежащего. Красная жижа растеклась по полу, как вода из только что пробившегося источника растекается по песку.
Титдженса удивило обильное количество крови в человеческом организме. Он размышлял о том, что молодой человек одержим странными мыслями, приписывая ему, Титдженсу, дружбу с своим дядей. У него не было друзей в торговле, дядя, вероятно, приносил на утверждение договор о паре сапог... Его чувство было сродни тому, когда вы оказываете помощь раненой лошади. Он вспомнил ту лошадь, из пореза на груди которой кровь чулком струилась по поврежденной передней ноге. Девушка дала ему свою нижнюю юбку, чтобы перевязать рану...
Ноги медленно и тяжело ступали по полу. Горячее тепло из жаровни, когда он склонился, опалило его лицо. Он надеялся, что кровь не попадет на руки, потому что кровь очень липкая. Невозможно разлепить потом пальцы. Может в темноте, под спиной мужчины, куда он просунул руку, крови не было. Он нащупал влажность. Кровь была.
Снаружи донесся голос сержант-майора Коули:
- Баглер, вызвать двух ефрейторов-санитаров и четырех солдат. Двух ефрейторов и четырех солдат!
Протяжные, прерывающиеся стоны наполнили скорбную, смиренную и долгую ночь.
Слава Богу, подумал Титдженс, что кто-то придет и освободит его от этой работы. Очень тяжело было держать труп, он задыхался, огонь обжигал лицо.
- Убирайся из-под него! - приказал он гонцу. - Ты ранен?
Маккензи не мог помочь, потому что с другой стороны трупа стояла жаровня. Гонец выбирался из-под корпуса, мелко перебирая ногами в сидячем положении, как будто из-под дивана в гостиной, и бормоча:
- Бедный 09 Морган! Слава Богу, я не узнал беднягу... Слава Богу, я не узнал беднягу...
Титдженс медленно опустил тело на пол. Он был намного осторожнее, чем с живым. Ад грохотом обрушился на мир. Мысли Титдженса, казалось, кричали между подземными толчками. Но он продолжал думать об абсурдности предположения Маккензи о том, что он знаком с хоть каким его дядей. И перед ним отчетливо предстало лицо девушки-пацифистки. Его забеспокоило, что он не знает, какое бы выражение было у девушки, если бы она услышала, чем он сейчас занят. Отвращение?.. Он стоял, стараясь не прикасаться грязными липкими руками к мундиру... Наверное, отвращение!.. Думать в это шуме было невозможно... При каждом шаге толстые подошвы его сапог хлюпали на липком полу. Ему пришло в голову, что так никого и не отправил в командный пункт базового склада пехоты, чтобы узнать, сколько человек ему нужно послать завтра в наряд по гарнизону, и ощутил сильную досаду. Займет кучу времени предупредить офицеров, которых он назначит. Скорее всего, они все сейчас в борделях городка... Он не мог додуматься, какое же выражение лица будет у девушки. Он никогда с ней не увидится, так какого черта это не давало ему покоя?... Отвращение, пожалуй!.. Он вспомнил, что так и не взглянул на Маккензи, как же тот перенесет налет. Ему не хотелось на него смотреть. Он был занудой... Каким будет ее лицо при отвращении? Он никогда не видел на ее лице выражения отвращения. У нее было совершенно не примечательное лицо. Славное (-ая? - прим.перев.)... Господи, как же все внутри перевернулось, стоило лишь подумать о ней!...
Лицо внизу усмехнулось в потолок - оставшейся половиной! Нос был на месте, половина рта с зубами, отражающими свет огня... Удивительно, как в этой мешанине четко обозначились заострившийся нос и мелкие зубы... Глаз залихватски смотрел на самый верх брезентовой палатки... Отошел в мир иной с ухмылкой. Единственный, кому пришлось заговорить! После смерти. Вероятно, он был уже мертв, когда говорил... Автоматически выдыхая последний воздух из легких... Рефлекторное действие при смерти, возможно... Если бы он, Титдженс, дал ему отпуск, как тот просил, то он был бы сейчас жив!
Однако он был прав, не дав бедолаге отпуск. Во всяком случае, ему было лучше там, где он сейчас находился. Как и Титдженсу. За все время его службы он не получил ни одного письма из дома! Ни одного письма. Ни даже единой сплетни. Ни завалящего счета. Только несколько проспектов от торговца антикварной мебелью. Эти-то не оставят его без внимания! Сентиментальную стадию они оставили позади, еще дома. Очевидно... Ему стало интересно, перевернется ли у него внутри снова, если он подумает о девушке? Ему было приятно, что так случилось. Это указывало на его сильные чувства... Он сознательно направил мысли на нее. Настойчиво. Ничего не произошло. Он представил себе ее милое, ничем не примечательное, свежее лицо, при воспоминании о котором сердце пропускало удар. Сердце замерло. Покорное сердце! Как первый подснежник. Не любой, а самый первый подснежник! Пробивающийся из-под сугробов, когда гончие несутся через подлесок... Пришло на ум сентиментальное " Du bist wie eine Blume" (нем., "Ты как цветок" - прим.перев.). Проклятый немецкий язык! Но ведь автор был евреем... Нельзя сравнивать свою девушку с цветком, с каким-то цветком. Даже наедине с собою! Это будет умилительно. Но можно сказать об особенном цветке. Мужчина должен суметь. Это мужская работа.
Она пахла подснежниками, когда ты ее поцеловал. Но черт возьми, он ее ни разу не поцеловал! Откуда ему знать, чем она пахнет? Она была безмятежна, как золотой лучик. Должно быть, он сам евнух. По темпераменту. Этот мертвый бедолага физически тоже принадлежит к ним. Это, пожалуй, неприлично думать о трупе как об импотенте. Но скорее всего, так и есть. Возможно, это объясняет, почему его жена спуталась с профессиональным боксером Рыжим Эвансом Уильямсом из Кастелл Гоч. Если бы он дал несчастному отпуск, этот боксер избил бы его до крови. Полиция Понтердьюлиаса просила не отпускать его домой, из-за этого боксера. Так что лучше, что он мертв. Или, может, нет. Что лучше - смерть или что жена-шлюха выставила тебя дураком? "Gwell angau na gwillth" (валлийский? - прим.перев.) - слова на их полковом знамени, "Смерть лучше бесчестья"... Нет, не смерть, "angau" означает боль. Страдания! Страдания лучше бесчестья. Ну что ж, бедняга получил сполна: и страданий, и бесчестья. Бесчестья от от жены и страдания от кулака боксера. Теперь понятно, почему он ухмылялся половиной лица в потолок. Окровавленная часть уже побурела. Уже! Став похожим этой частью на мумию фараона... Он был рожден, чтобы стать несчастной жертвой. Либо от снаряда, либо от рук боксера... Понтердьюлиас... Где-то в среднем Уэльсе... Он как-то проезжал мимо, будучи там по делам. Длинная, унылая деревня. Кто захочет туда вернутья?..
- Это не ваша работа, сэр, - заботливо сказал солдат позади него. - Сожалею, что вам пришлось делать это... К счастью, это не вы, сэр... Должен сказать, это прикончило его...
Сержант-майор Коули стоял рядом и держал в руках тяжелый, похожий на подсвечник, кусок металла. За минуту до этого он заметил, что капитан Маккензи, наклонившись над жаровней, положил кусок листового железа обратно. Предусмотрительный офицер, этот Маккензи. Немцы не должны увидеть свет огня. Угол листа свесился вниз, зацепив рукав мундира убитого. Лицо прикрыло темнота.
В дверях столпились несколько солдат.
- Нет, не думаю, что это его убило, - сказал Титдженс. - Большее по размеру... Скажем, с кулак боксера...
- Нет, - отозвался сержант-майор Коули. - Ни один кулак так не пробьет, сэр... О, до меня дошло... Жена 09 Моргана, сэр...
С липнущими к полу подошвами Титдженс двинулся к столу сержант-майора. Второй гонец уже поставил на стол оловянный таз с водой. Зажженая лампа с козырьком; вода невинно отражает свет; на белом дне таза прозрачно колеблется полумесяц.
- Сначала помойте руки, сэр! - сказал солдат из Понтердьюлиаса (? должно быть, "из Рондды" - прим.перев.). - Подвиньтесь немного отсюда, кэптн!
В черных руках солдата была тряпка. Титдженс переместился из кровавой лужицы, тонкой струйкой натекшей под стол. Солдат, стоя на коленях, с силой оттирал ранты (???) на сапогах Титдженса. Кристофер опустил руки в безмятежную воду, наблюдая, как светло-багровый туман растворяется поверх бледного полумесяца. Гонец сопел и тяжело дышал.
- Томас, 09 Морган был твоим другом? - обратился Титдженс к рядовому.
Лицо Томаса сморщилось, став похожим на лицо старой обезьяны, когда он посмотрел наверх:
- Он был хорошим приятелем, бедный старина... Вам не захочется, Господи помилуй, возиться со всей этой кровью на вашей обуви.
- Если бы я дал ему отпуск, он был бы сейчас жив.
- Нет, точно нет, - ответил 07 Томас. - Все это одно. Эванс из Кастелл Гоча наверняка, Господи помилуй, прикончил бы его.
- Так вы тоже знали о его жене!
- Мы знали, что могло случиться. Иначе вы дали бы ему отпуск, кэптн. Вы хороший кэптн.
Титдженс вдруг отчетливо понял, что здесь ничего не скроешь.
- Так вы знали, - сказал он, а про себя подумал: "Интересно, найдется ли что-нибудь, черт возьми, чего вы, ребята, не знаете? Если с кем-либо пойдет что-то не так, через два дня об этом будет знать вся команда! Слава Богу, Сильвии сюда не добраться!"
Солдат поднялся на ноги. Он протянул Титдженсу полученное от сержант-майора сияющее белизной полотенце с красной каймой:
- Мы знаем, что Ваша Честь очень хороший кэптн. И капитан Маккечни очень хороший кэптн, и капитан Прентисс, и лейтенант Джоунс из Мертира...
- Хватит. Скажи сержант-майору дать тебе пропуск до госпиталя проводить твоего приятеля. И пришли кого-нибудь вымыть здесь пол.
Двое солдат несли останки 09 Моргана, завернутые в плащ-палатку. Они несли его на сцепленных руках, и руки его поверх их плеч махали в шутливом прощании. Снаружи стояли санитарные носилки на велосипедных колесах.
ГЛАВА 2
Сразу же после раздался отбой воздушной тревоги, внезапность которого застала врасплох. Протяжные, скорбно-веселые звуки с сожалением исчезали в темноте, ночь неожиданно притихла после невыносимого грохота. Луна вообразила, что ей пора показаться. Пятнистая, нелепая и гротескная, она вышла из-за одного усеянного палатками холмов и ниспослала длинные растроганные лучи в сторону палатки Титдженса, превратив лагерь в сонное пасторальное местечко. Каждый шорох подчинялся тишине; маленькие тусклые огоньки пробивались сквозь целлюлоидные створки. Луна позолотила значки на мундире сержант-майора Коули, полученные им еще в первую кампанию(???). Титдженс уже с минуту освобождал легкие от угольной копоти. Из уважения к лунному свету и крепкому морозцу он тихо обратился к сержант-майору:
- Где, черт возьми, пополнение?
Сержант-майор мечтательно рассматривал светлую полосу белых камней, стелющуюся по черному склону. С другой стороны холма виднелось марево скрытого от глаз пожара.
- О Боже! - с ироничной терпимостью произнес Титдженс. - Я думаю, за семь недель мы вбили в головы этих паршивцев зачатки дисциплины... Вы помните, когда их в первый раз вывели на строевое учение, этот еще не утвержденный ефрейтор покинул строй, чтобы покидать камни в чаек... И назвал вас 'OP' Hunkey (не знаю, как перевести - прим.перев.)!.. Нарушение надлежащего порядка и воинской дисциплины?... Где этот канадский сержант-майор? Где офицер, ответственный за пополнение?
- Сержант-майор Леду сказал, что они устроили столпотворение, как стадо у... с той реки, откуда они прибыли. Вы не смогли бы их остановить. Это был их первый немецкий аэроплан... И они сегодня идут на передовую, сэр.
- Сегодня! - воскликнул Титдженс. - Перед Рождеством!
- Бедные ребята! - сержант-майор продолжал смотреть вдаль. - Я слышал еще одну хорошую шутку. В каком случае солдат не обращает внимание на личное приветствие Короля? Ответ: когда он мертв... А если вы ведете строем отряд к полю битвы по закрытой с обеих сторон дороге и вы хотите вернуть их обратно, но вы не знаете ни одной команды из учебника для смены направления, что вы будете делать, сэр?.. Вы должны вывести отряд, но вы не можете использовать команды "Развернуться!" или "Направо!" и "Налево!"... Там была еще одна, про приветствие... Ответственный за пополнение младший лейтенант Хотчкисс... Но он офицер тылового снабжения, и ему уже под шестьдесят. В гражданской жизни он был коновалом, сэр. Майор тылового снабжения просил меня, очень культурно, чтобы я дальше не распространял. Он сказал, что он сомневается в том, что младший лейтенант Хитчкок... Хотчкисс сможет проделать долгий путь до станции, не говоря уже о переходе с солдатами, зная лишь кавалерийские команды, если он их знает. Он всего лишь две недели на фронте...
- Полагаю, - Титдженс наконец отвернулся от идиллической картинки, - что канадский сержант-майор и лейтенант Хотчкисс делают все возможное, чтобы вернуть солдат.
Он вошел в палатку. Капитан Маккензи, в невероятно сверкающих вспышках лампы, удрученно копался в куче свернутых бумаг, разбросанных по столу:
- Вся эта писанина только что прибыла со всех штаб-квартир со всего света.
- Ну-ка, о чем это? - весело сказал Титдженс. - Эти были, на эти ответили, приказы из штаб-квартиры гарнизона, приказы из дивизии, приказы от линии связи (или путей сообщения? - прим.перев.), полдюжины из тылового обеспечения два-четыре-два (???). Потрясающий напад Первой Армии, направленный из гарнизонной штаб-квартиры, о пополнении, не добравшемся до Азбрука позавчера. Составьте вежливый ответ, что мы получили приказ не отправлять пополнение без личного состава канадского подразделения железнодорожного обслуживания в количестве четырехсот человек - парней в меховых шапках. Они добрались до нас из Этапля только сегодня в пять часов пополудни без одеял и бумаг. К слову сказать, и без других документов.
Маккензи с возрастающим недоумением изучал светло-желтую записку:
- Кажется, это предназначено лично для вас. Я не могу разобраться. Здесь нет пометки "Личное", - и перебросил записку через стол.
Титдженс грузно опустился на ящик из-под консервов. Сначала он увидел инициалы подписи: "Э.К. Ген.", затем прочел: "Ради Бога, держи свою жену подальше от меня. Мне не нужны крутящиеся вокруг моей штаб-квартиры юбки. Ты доставляешь мне больше хлопот, чем все остальные члены команды, вместе взятые."
Титдженс застонал и еще более ссутулился на своем ящике. Ошеломление от новости было сродни нападению с нависшей ветки невидимого и неожидаемого дикого зверя прямо ему на шею. Сержант-майор в безупречной манере дворецкого сказал ему:
- Старший сержант Морган и ефрейтор Тренч сделали нам одолжение, придя с командного пункта базы для помощи с заполнением бумаг на новобранцев. Почему бы вам и офицеру не пойти пообедать, сэр? Полковник и святой отец только что отправились в столовую, и я предупредил дежурных, чтобы держали вашу еду горячей... Они оба хорошо справляются с бумагами, Морган и Тренч. Мы отправим солдатские книжки к вам на подпись...
Его женская заботливость до темноты в глазах привела Титдженса в ярость. Он сказал сержант-майору, чтобы тот отправлялся к чертям, сам он не собирается покидать палатку до тех пор, пока пополнение не двинется с места. Капитан Маккензи волен делать, что ему вздумается. Сержант-майор поделился с капитаном Маккензи, что капитан Титдженс так переживает за пополнение, на время к ним прикомандированное, как если бы он был офицером личного состава Колдстрима в Челси и отправляет солдат в Гвардию. Капитан Маккензи уверил, что именно поэтому они подготовили свою партию на четыре дня раньше, чем какая-либо другая база подготовки пехоты в этом лагере. И можно сказать, не только это, добавил он нехотя и снова опустил голову над бумагами. Палатка медленно перемещалась вверх-вниз перед глазами Титдженса. Словно получил удар поддых - так на него подействовал шок. Он подумал, что, ради Бога, надо взять себя в руки. Он схватил потяжелевшими руками светло-желтую полоску бумаги и написал в колонку толстые влажные буквы:
а
в
в
а
а
в
в
а и так далее.
- Вы знаете, что такое сонет? - грубо обратился к капитану Маккензи. - Дайте мне рифмы для сонета. Вот по этой схеме.
- Конечно, я знаю, что такое сонет, - проворчал Маккензи. - Что вы задумали?
- Дайте мне четырнадцать конечных рифм, и я напишу к ним строчки. За две с половиной минуты.
- А я в пику вам латинским гекзаметром за три. Менее чем за три, - вызывающе не остался в долгу Маккензи.
Как двое, бросившие другу другу по меньшей мере смертельные оскорбления. Вся ситуация предстала перед Титдженсом в виде нагло разгуливающего по палатке кота, завораживающего и губительного. Он думал, что он расстался с женой. Он ничего не слышал о ней с тех пор, месяцы и вечность назад, как она покинула их квартиру в четыре часа утра, когда только занимающийся рассвет добрался до дымовых труб на георгианских крышах дома напротив. В полной тишине раннего утра до него донесся голос его жены, отчетливо сказавшей шоферу "Паддингтон", и тут же хором пробудились все воробьи в округе... Неожиданно и пугающе ему пришло в голову, что, возможно, это был голос не его жены, а ее горничной... Он был человеком, жившим строго по правилам поведения. И у него было правило: Никогда не думай о предмете шока в состоянии шока, разум в это время слишком уязвим. Предмет шока занимает весь твой ум. Слишком чувствительный разум делает слишком решительные выводы. Поэтому он стал торопить Маккензи:
- У вас еще не готовы рифмы? Проклятие!
- Нет еще, - с обидой пробурчал Маккензи. - Рифмы придумать намного труднее, чем сочинить сонет... Смерть, разруха, суета, дыхание... (death, moil, coil, breath - прим.перев.) - он прервался.
- Вереск, земля, мытарство, потрясение (Heath, soil, toil, staggereth - прим.перев.), - презрительно подхватил Титдженс. - Вы подбираете рифмы, как девушка из Оксфорда... Продолжайте... Что такое?
У застланного скартертью стола стоял весьма пожухлый от времени боевой офицер. Титдженс пожалел, что сурово обратился к нему. Офицер имел нелепую куцую белую бородку! Вернее сказать, белые бакенбарды! Он, должно быть, всю армейскую службу прошел с этими бакенбардами, потому что ни один старший офицер - и даже фельдмаршал, - не наберется духу сказать ему избавиться от них! Они служили показателем его воодушевления. Похожий на привидение человек извинялся за то, что не мог справиться с пополнением. Он обращался к своему начальству с просьбой обратить внимание, что эти колониальные войска понятия не имею о дисциплине. Ни малейшего. Титдженс заметил нашивку в виде синего креста (принадлежность к добровольному обществу, оказывающему бесплатную ветеринарную помощь - прим.перев.) на правом рукаве примерно там, где делают прививки. Он представил, как канадцы разговаривали с этим героем... Герой начал рассказывать о майоре Корнуолиссе из ССКА (служба связи королевской армии).
- Майор Корнуолисс в ССА? О Господи! - просто так спросил Титдженс.
- ССКА! - слабо запротестовал герой.
- Да, да. Королевская армия. Служба связи, - любезно согласился Титдженс.
Очевидно, до этого времени его сознание считало сказанное женой "Паддингтон" четко выраженным прощанием, разделившем его жизнь и жизнь жены... Он видел ее Эвридикой, высокой, робкой, бледной, исчезающей в тенях... "Che farò senza Euridice?" (итал., "Что мне мир без Эвридики?" - ария Орфея из оперы "Орфей и Эвридика" К.В. Глюка - прим.перев.) - напел он про себя. Глупость какая! И вполне вероятно, что слова произнесла горничная... У нее тоже на удивление чистый голос. Так что наполненное мистикой слово "Паддингтон" совершенно может не являться символом вообще, и миссис Сильвия Титдженс, далеко не робкая и не бледная, вовсю водит за нос половину из командующих и генералов от Уайтхолла и до Аляски.
Маккензи, похожий на несчастного клерка, переписывал наконец-то подобранные рифмы на другой лист. Наверно, у него округлый каллиграфический почерк. И даже язык, высунутый меж губ, усердно повторяет вслед за рукой все загогулины. Вот чем так заняты кадровые офицеры Его Величества. Боже мой! Бедный смышленый смуглый парень! Из тех, кто наголодавшись в юности, принимает все стипендии (или уровень образования? - прим.перев.), которые может предложить школа-пансион. Очень большие и черные глаза. Как у малайца... Разоренный представитель подневольного племени (???)...
Человек из связи явно говорил о лошадях. Он предлагал свои услуги для изучения разновидности конъюктивита, от которого страдали все служебные лошади на линии фронта. Он преподавал - определенно преподаватель! - в одном из ветеринарных колледжей. Титдженс сказал, что в таком случае он, наверное, должен быть в ВСКА - Ветеринарной службе Королевской армии. Старик сказал, что не знает. Он думал, что в ССКА он требуется для обслуживания их лошадей...
- Я скажу вам, что делать, лейтенант Хитчкок, - заявил Титдженс. - Поскольку вы смелый человек...
Бедный старикан, выдворенный в этом возрасте из неприступной общины какого-то провинциального университета... Он совсем не похож на конного спортсмена...
- Хотчкисс... - поправил лейтенанат и Титдженс воскликнул:
- Конечно же, Хотчкисс... Я видел вашу подпись на рекомендации для мази для лошади Пигга... Но если вы не хотите довести пополнение до передовой... Хотя я вам очень советую... Почти как турпоездка в Азбрук... Нет, в Байоль... А сержант-майор будет командовать строем вместо вас... И вы побываете на передовой первой армии и сможете потом рассказывать друзьям, что были на действительной службе на настоящем фронте...
Мысли же его текли независимо от сказанных им слов: "Если Сильвия активно следит за моей карьерой, то я стану посмешищем для всей армии! Я думал об этом десять минут назад!.. Что же делать? Что же, Господи, делать?" Показалось, что черная завеса спала с его глаз... Печень...
- Я пойду на передовую, - с достоинством сказал лейтенант Хотчкисс. - Я пойду на настоящий фронт. Я прошел А1 (???) сегодня утром. Я буду изучать реакции крови служебных лошадей под огнем.
- Ну что ж, вы чертовски славный малый.
Ничего нельзя было сделать. Бурная деятельность, которую смогла бы развить Сильвия, была направлена только на то, чтобы вызвать неукротимый как огонь смех у всей хохочущей армии. Слава Богу, она не может добраться во Францию, в это место. Но она может устроить скандал в газетах, которые читает каждый Томми. Сильвия способна на все, чтобы достичь своей цели. В кругу ее друзей такого рода травля называлась "вывести на чистую воду". Ничего. Ничего нельзя сделать... Скверная вспыхивающая лампа чадила...
- Я скажу вам, что делать, - повторил он лейтенанту Хотчкиссу.
Маккензи швырнул листок с рифмам под нос Титдженсу.
- Я бы взорвался, - сказал Маккензи со злой успешкой, - если бы дал вам предложенные вами же рифмы...
- Безусловно, если вы заняты, то не хочу вам быть помехой, - подал голос офицер.
- Никакая вы не помеха, - сказал Титдженс. - Но думаю, что с этого момента вы будете говорить "сэр" старшему офицеру вашего подразделения. Для солдат это звучит убедительно... А сейчас идите в вестибюль столовой пехотного склада ?16. Там, где они поставили сломанный бильярдный стол...
- Становись! Солдаты, кто получил свой пакет бумаг и личные значки - по трое - налево. Кто еще нет - направо. Те, кто не имел возможности получить одеяла - обращайтесь к старшему сержанту Моргану. Не забудьте. Там, куда вы отправляетесь, вы не сможете получить. Каждый, кто еще не сделал завещания в солдатской книжке или где-то еще, но хочет, проконсультируйтесь с капитаном Титдженсом. Каждый, кто хочет снять деньги, обращаться к капитану Маккензи. Католики, кто хочет исповедаться, после подписания всех бумаг, найдете католического пастора в четвертой палатке слева в основном ряду... И чертовски благородно со стороны его преподобия тратить силы на лупающих глазами болванов, которые удерут на первый же увиденный детский праздник. Через недельку вы побежите в другую сторону, хотя чего от вас добиваются те, кто вас туда посылает, и где вы будете - одному Богу известно. Вы похожи на ватагу ребятишек из Уэслианской воскресной школы. Совсем как дети, и слава Богу, что у нас есть флот.
Под рокотание его голоса Титдженс писал:
"Сегодня зев свой нам оскаливает смерть"
и говорил лейтенанту Хотчкиссу:
- В вестибюле столовой вы найдете кучу ничтожных грязных засранцев из Гламорганшира, упившихся до окосения из-за La Vie Parisienne (фр., парижская жизнь - прим.перев.)... Попросите любого из них, кто понравится... - и писал дальше:
"Между останков бренных и разрухи
Витрин и городов, мытарств, и мук, и суеты..."
- Вы думаете, что это сложно, - обратился он к Маккензи. - Вы уже написали погребальную оду гробовщика одними рифмами, - и к Хотчкиссу, - Попросите любого, кто вам понравится, только чтобы он был офицером ПБ... Вы знаете, что означает ПБ? Нет, не "проклятый бедолага", постоянная база. Непригодная... Чтобы он отправился с пополнением в Байоль.
Палатка наполнилась потерянными, медлительными, несуразными людьми в желто-коричневом. Свалив в углу горкой унылые вещмешки, они бестолково зашаркали ногами. Маленькие открытые книжки, которые они держали в руках, время от времени падали на пол. С улицы слышался непрекращающейся отливающей-приливающей волной хор голосов, временами веселый, временами грозный, иногда звуки обрушивались сложной полифонией, как морской прибой на каменистый берег. Титдженсу вдруг показалось удивительным, как может человек быть замкнутым в себе в этой жизни... Он стал быстро строчить:
"И тень грядущего холодным обдает дыханием...
Все суета сует, как проповедник молвит...
Парадам больше не бывать, как не бывать и лести..."
Обращение к гламорганширцам вызывало явное смущение Хотчкисса, и Титдженс говорил ему,
"Неумащенные тела лежат в сырой земле..."
что не допускает мысли об отказе со стороны офицера ПБ. Они устроят легкомысленную попойку в вагоне первого класса и наверняка получат за сопровождение новобранцев отпуск и командировочные.
"Марш погребальный не оплачет наши души..."
Если кто-то из них откажется, просто пришлите мне его имя, и я выпихну его дополнительным приказом...
Первая группа из коричневого потока содат уже была на ногах. Нелепые осложнения даже в жизнях простых людей... Рядом с ним стоял рядовой Логан, светловолосый, статный, с начищенными до блеска личными значками, некогда бывший, как ни странно для канадского рядового, солдатом ирландской кавалерии (???), а до того, что было еще интересней, владельцем то ли молочного магазинчика, то ли молочной фермы где-то под Сиднеем, в Австралии... Человек, вызывающий умиление сочетанием в характере таких черт, как приобретенная в кавалерии бойкость, присущий жителям Сиднея акцент кокни, и абсолютное недоверие к юристам. С другой стороны - глубочайшая вера в Титдженса... Из-за его плеча выглядывала глуповатая физиономия цвета кофе с молоком и орлиным носом: полукровка, родом из одной из Шести Наций (Заповедник Шести наций на Великой реке, Канада - прим.перев.), служивший мальчиком на побегушках у доктора в Квебеке... У него были свои проблемы, но возникли трудности с пониманием. За ним возвышался очень смуглый, но с ярким румянцем, свирепым взглядом и ирландским акцентом выпускник Университета Макгилла, который преподавал языки в Токио и имел какие-то претензии к японскому правительству... И много лиц, по двое, спиралью закручивающиеся вокруг палатки... Как пыль, как облако подступившей пыли, которое засыпет все вокруг... И каждый со своими бестолковыми заботами и тревогами, даже если они лично вас не касаются... Коричневый прах...
Ирландскому кавалеристу пришлось дожидаться, пока Титдженс нацарапает последние шесть строчек к сонету, которые должны были немного разъяснить смысл сонета. Конечно, общая идея была в том, что если ты попадаешь на передовую или недалеко от нее, то уже нет места бахвальству и чванливости, свойственные пышным и дорогим похоронам. Можно сказать: "Не цвести цветам по принуждению... И парадам больше не бывать!.." Одновременно с этим он должен был убедить доблестного шестидесятилетнего ветеринара, что не нужно стесняться идти в столовую гламорганширцев, чтобы отловить одного из них. Гламорганширский полк был обязан предоставлять капитану Титдженсу офицеров постоянной базы, если они не были заняты чем-либо другим. Лейтенант Хотчкисс может поговорить с полковником Джонсоном, который наверняка там и наверняка в хорошем настроении после ужина. Приятный и отзывчивый старый джентльмен, он сможет понять желание Хотчкисса не показываться лишний раз на передовой. Хотчкисс может предложить в свою очередь взглянуть на боевого коня полковника, захваченного у немцев на Марне и прозванного Шомбургом, с подачи Джонсона...
- Но не лечите его! Я сам его выезжаю! - добавил он.
Титдженс бросил свой сонет Маккензи, который с поджатыми ногами и напряженным лицом озабоченно отсчитывал французские банкноты и сомнительного вида талоны... Какого черта людям нужны деньги, - иногда довольно крупные суммы, канадцам платят в долларах, сконвертированных в местную валюту, - если они уже не более чем через час уйдут? Люди всегда стараются иметь побольше денег, но не обращают внимание на аккуратное ведение счетов. Поэтому можно понять обеспокоенность Маккензи. Не исключено, что сегодня вечером он не досчитается пятерки или больше для непредвиденных расходов. Если он получает жалование только здесь, а к тому же еще должен содержать сумасбродную жену, то неудивительно, что он так нервничает. Но это его проблемы, Кристофера они не касаются. Титдженс пригласил Хотчкисса как-нибудь заглянуть в его палатку, недалеко от столовой, и побеседовать. О лошадях. Он немного разбирается в лошадиных болезнях.
- Вы справились за две минуты и одиннадцать секунд, - Маккензи смотрел на часы. - Я приму на веру, что это сонет... Я не читал, потому что я не могу переложить его на латынь здесь... У меня нет вашей сноровки делать параллельно одиннадцать вещей...
Солдат с котомкой и солдатской книжкой в руке сосредоточенно рассматривал цифры под рукавом Маккензи. Он перебил Маккензи высоким голосом, сказав с заметным американским акцентом, что он не получал четырнадцать долларов семьдесят пять центов в казармах Трасна в Алдершоте.
- Вы понимаете, - Маккензи говорил с Титдженсом, - Я не читал сонет. Я переложу на латынь его в столовой, за оговоренное время. Я не хочу, чтобы вы подумали, что я его прочел и буду обдумывать.
- Когда я пришел к канадскому агенту, Стрэнду, в Лондоне, его офис был закрыт, - продолжал бубнить стоявший рядом солдат...
- Сколько вы уже служите? - лицо Маккензи побелело от гнева. - Не можете ничего лучше, чем прервать разговор офицера? Вы должны разобраться с вашими суммами с вашим отъявленным колониальным казначеем. У меня для вас шестнадцать долларов тридцать центов. Вы их берете или оставляете?
- Мне знакомо дело этого человека, - сказал Титдженс. - Передайте-ка его мне. Это не сложно. У него чек от казначея, но он не знает, как его обналичить, и конечно же, другого ему не выдадут...
Смуглый широколицый рядовой медленно переводил напряженный проверяющий взгляд с одного офицера на другого, прищурившись словно от встречного ветра или яркого света. Он начал рассказывать долгую историю, как он задолжал Толстоухому Биллу пятьдесят доллларов, проиграв ему в карты (???). Пожалуй, он был наполовину китайцем, наполовину финном. Сильное беспокойство о деньгах вынуждало его говорить и говорить без остановки. Титдженс вернулся к делам сиднейского экс-кавалериста и выпускника Макгилла, пострадавшего от рук японского министерства образования. Действия за последние несколько минут повергли его в странное непонятное состояние. Он подумал: "Можно сказать, что всего в совокупности должно быть достаточно, чтобы потерять рассудок."
Кавалерист перед ним имел весьма запутанное душещипательное прошлое. Что-то советовать ему перед его товарищами было неудобно, но сам он, однако, неуверенности не чувствовал. Он подробно излагал особенности девушки по имени Рози, за которой он следовал из Сиднея в Британскую Колумбию, девушки по имени Гвен, с которой он попал в Аберистуит (Уэльс - прим.перев.), о женщине по имени миссис Хосье, с которой они жили как супруги, ночуя в проходах(???) деревушки Бервик Сэнт Джеймс, недалеко от равнины Сейлсбери. На фоне непрекращающегося бормотания полукитайца он говорил о них с необычной мягкостью, объясняя свое желание оставить им на память хоть немного, если случится так, что он здесь схлопочет пулю. Титдженс вручил ему черновик завещания, которое он уже успел набросать для рядового, попросил внимательно прочитать и переписать в солдатскую книжку. После этого Титдженс должен засвидетельствовать его подпись.
- Вы думаете, это поможет мне избавиться от моей старухи в Сиднее? - пробурчал солдат. - Я-то не жду этого. Та еще липучка. Чисто репейник, благослови ее Господи.
Макгилльский выпускник начал уже дополнять свою историю о трудностях с японским правительством еще какими-то деталями. Оказалось, что, помимо учительской деятельности, он вложил немного денег в источник минеральной воды около Кобэ. Воду разливали в бутылки и экспортировали в Сан-Франциско. Вероятно, его компания прибегала к нарушениям в соответствии с японским законодательством. Титдженс позволил настоящему французскому канадцу, затруднившемуся получить справку о крещении откуда-то с Клондайка, прервать рассказ выпускника. Тут же к столу Титдженса ринулись еще несколько человек, у которых не было проблем, но они желали подписать все бумаги перед тем, как написать последнее перед отправкой на передовую письмо домой...
Белесый табачный дым из трубок капралов (???) в другом углу комнаты клубился над каждым столом, освещенный горевшими лампами с проволочной оплеткой. Пуговицы и значки поблескивали, универсальный цвет хаки на униформах, вопринимаемый как сквозь пылевое облако, виделся непонятно-коричневым. В едином шорохе звуков - гнусавых голосов, гортанных окликов, тягучих слов, - прорывающееся временами звонкое напевное ругательство валлийского капрала: "Какого черта у тебя нет твоего 124-го? Почему, раздери проклятие, у тебя нет твоего 124-го? Ты разве не знаешь, что ты обязан иметь проклятый 124-й?", слышалось скорбным причитанием в полной тишине... Вечер тянулся и тянулся. Титдженс растерялся, когда он увидел, что на часах всего 21.19. Казалось, он провел в вялых раздумьях о своих делах не менее десяти часов... В конце концов, это были его личные дела... Деньги, женщины, завещания - вызывали тревогу. Каждая из этих проблем, начиная от Атлантики и по всему свету, - были его собственной проблемой: вся земля воюет, армию выводят в ночь. Снимают с места. Во всяком случае. И сразу же в атаку. Наглядная картинка мира изнутри... (??? дословно - поперечный срез мира - прим.перев.)
Его взгляд случайно выхватил запись "ХЗ" (??? хроническое заболевание - прим.перев.) из медицинской карты стоявшего у стола солдата... Очевидно, описка медицинской комиссии, или одного из санитаров. Написал вместо "Б" (без? - прим.перев.) "Х". Рядовой 197394 Томас Джонсон, бугай с блестящим лицом, сезонный сельскохозяйственный работник из Британской Колумбии, трудившийся на одной из огромных плантаций троюродного кузена Сильвии, напыщенного герцога Раджли. Это вызывало двойное раздражение. Титдженсу не хотелось никаких напоминаний о троюродном кузене жены, потому что не хотелось никаких напоминаний о жене. Он решил дать этим мыслям волю потом, когда согреется в спальном мешке в своей пропахшей керосином палатке, слушая морозное потрескивание брезента при луне... Он решил думать о Сильвии под луной. Но не сейчас! Рядовой 197394 Джонсон, Томас, торчал занозой, и Титдженс обругал себя за то, что взглянул на его медицинскую карту. Этот нелепый деревенщина имел ХЗ степени 3(???), что не позволяло ему идти в пополнение... тем более 1! Все было как всегда. Следовало найти на замену другого человека, что взбесит сержант-майора Коули. Он посмотрел в цвета бутылочного стекла прозрачные и бесхитростные навыкате глаза Томаса Джонсона... Этот парень никогда не болел. Он не мог болеть, разве что когда переедал жирной отварной холодной свинины, и даже если в него вливали лошадиные дозы слабительного, десять к одному, это не особо помогало ему избавиться от причины болей в животе...
Его глаза наткнулись на уклончивый взгляд смуглого, по-джентльменски поджарого офицера с выделяющимся алым кантом на фуражке, мундир его сверкал позолотой, а с плеча свисали несколько стальных цепочек... Левин... Полковник Левин, офицер штабной службы второго ранга, или что-то вроде того, прикреплен к генералу лорду Эдварду Кэмпиону... Какого черта эти ребята врываются в личное общение командиров подразделений и их солдат? Чувствуют себя как рыба в воде в коричневом пространстве помещения, и незаметно оказываются непосредственно за плечом... - шпионы!.. Все, призванные к вниманию, стояли, тяжело дыша как треска на берегу. Бдительный сержант-майор Коули незаметно передвинулся к локтю Титдженса. Ты защищаешь своих офицеров от проклятого штаба так же, как защищаешь от сквозняков своих дочурок, прикрывая их овчиной. Чернявый видный штабист, слегка шепелявя, бодро сказал:
- Заняты, как я вижу. Это которое пополнение?
Он мог стоять здесь уже вечность, и у него в запасе для этого была еще одна вечность батальонного штаба.
Майор-сержант Коули, всегда готовый подсказать своему офицеру имя кого-либо из подразделения или даже его собственное, отрапортовал:
- 16 отряд четвертого резервного состава IBD (???) Первого канадского дивизиона (???), сэр.
Полковник Левин со свистом выпустил воздух между зубов:
- Шестнадцатый отряд еще не выступил... Боже мой! Боже мой! В передовой армии нам бы устроили чертову головомойку,.. - слово "чертова" он произнес так, как будто обернул его в пропитанную одеколоном вату.
Титдженс был уже на ногах. Он очень хорошо знал этого человека - очень плохой светский художник по акварели, но из очень достойной семьи со стороны матери, вот откуда у него кавалерийские аксессуары на плече... Будет ли тогда... скажем, приличным, возражать ему? Он предоставил эту возможность сержант-майору. Сержант-майор Коули обладал определенным авторитетом, потому что знал о своей работе в десять раз больше, чем любой штабной офицер. Сержант-майор объяснил, что раннее выступление пополнения было невозможно.
- Но, конечно же, сержант-майя... - сказал полковник.
Сержант-майор, с почтительностью приказчика в дамском магазине, отметил, что они получили срочные инструкции не посылать пополнение без четырехсот солдат канадского подразделения железнодорожного обслуживания, которые должны были прибыть из Этапля. Они прибыли только что в 5.30 вечера... на станцию. Привести их строем сюда заняло три четверти часа...
- Но, конечно же, сержант-майя...
Старина Коули с таким же успехом мог сказать "мадам" вместо "сэр" этому краснолобому... Четыре сотни прибыли только с тем, что было на них. Для их обеспечения подразделению надо было ухитриться получить со склада все: сапоги, одеяла, зубные щетки, подтяжки, оружие, пайки, личные жетоны. На часах было всего лишь 21.20... В этот момент Коули позволил высказаться своему командиру:
- Вы должны понимать, что мы работаем в условиях чрезвычайной сложности, сэр...
Любезный полковник был поглощен рассматриванием своих весьма элегантных коленей.
- Безусловно, я понимаю... - пролепетал он. - Очень сложно... - и оживился, чтобы добавить, - Но признайтесь, что у вас не все благополучно... Вы должны признать это... - как бы то ни было, у себя в голове он восстановил баланс.
- Нет, сэр. Полагаю, более чем неблагополучно, когда заказ на снаряжение проходит двойной контроль, в отличии от других подразделений...
- Как это? Двойной... А, я вижу, вы здесь, Маккензи... Чувствуете себя хорошо... Чувствуете себя бодрым, а?
Все в палатке застыли в молчании. Титдженс разозлился на пустую трату времени:
- Если вы не знаете, сэр, основной целью нашего подразделения является обеспечение снаряжением новобранцев...
Этот человек немилосердно их задерживал. Он обмахивал носовым платком свои штаны!
- Сегодня после полудня солдат погиб на моих руках, потому что мы должны заказывать каски для моего командного пункта через Дублин на канадской авиабазе в Алдершоте... Он погиб здесь... Мы только что замыли пол от крови в том месте, где вы стоите...